На высотку ползёт, стиснув зубы, девчонка-сестрица,
Словно ангел, крылом укрывая упавших солдат
И нагрянет весна, как кино довоенного мира,
Обожжённую ночь забинтует черёмухи цвет...
"Полевая жена", фронтовая жена командира
Вдруг заплачет от счастья, названья которому нет
Что поделаешь, если в землянке душа замерзает,
И под встречным огнём повстречались любовь и война
Ведь родная жена только раз на войну провожает,
И почти каждый день смотрит вслед "полевая жена".
Перепутал опять звездопад небеса и погоны,
Но примчится приказ, разметав фронтовое жильё,
И навстречу свинцу командир поведёт батальоны,
У последней черты вспоминая совсем не её
А потом будет май и парадная тяжесть мундира,
Но победный салют поездам не задержит разбег...
"Полевая жена", фронтовая жена командира
Вновь заплачет от счастья, с которым простится навек
Анатолий Пшеничный, "Полевая жена"
(прослушать песню)
После грохота канонады тишина бьёт по ушам взрывом тяжёлого снаряда, и живые - те, кому в очередной раз удалось обыграть ненасытную старуху смерть, - чувствуют себя заново рождёнными. С детским любопытством смотрят они на мир, надевающий свой жёлто-багряный осенний наряд, и с детской жадностью спешат попробовать его на вкус. Могучи законы природы и жизни, и никакая война не в силах их отменить.
...Начало осени сорок четвёртого на Львовщине, на землях, принадлежавших некогда польскому вельможе графу Потоцкому, выдалось тёплым. Огненная топь страшной войны ненадолго выпустила людей из своих цепких объятий, и люди спешили надышаться впрок, перед следующим погружением в кровавый омут. Нырять туда не хотелось - конец войны уже брезжил, это было видно по всему, в том числе и по триумфальному оттенку приказов Сталина, - но оставалось незыблемое "Кто, кроме нас?", и солдаты русские ждали приказа, чтобы снова идти в огонь. А пока они просто жили, радуясь каждой минуте бытия, такого драгоценного и такого хрупкого.
Павел с группой офицеров дивизиона побывал во Львове - древний город, почти не затронутый войной, того стоил. Дементьев бродил по его узким улочкам, где с трудом могли разъехаться два экипажа, любовался строгой готикой костёлов, часовней Баимов, гротом со львами на горе Высокий Замок, памятниками поэту Адама Мицкевичу и первопечатнику Ивану Фёдорову - жила в душе воина тяга к прекрасному. Втайне он надеялся, что вновь отдёрнется завеса памяти и опять приоткроется дверь в прошлое, как это случилось с ним в Приднестровье, но тени прошлого безмолвствовали.
Прошлое молчало, зато рядом переливалось всеми красками жизни настоящее. Штаб дивизиона стоял несколько дней в селе Яворив, разместившись в школе. Директором школы был пожилой поляк интеллигентного вида, живший неподалёку от неё в собственном доме с женой и служанкой. По инициативе Прошкина, налаживавшего "отношения с местным населением", Дементьев приглашал пана директора в гости, сманивая его русской водкой и украинским борщом, но поляк отнекивался, ссылаясь на язву желудка.
Зато жена его, пани Гражина, весьма эффектная "язва" лет двадцати четырёх, была не прочь пообщаться с "господами русскими офицерами" и охотно принимала приглашения на обед. Наблюдая за её движениями, мимикой, блеском глаз, Дементьев быстро и безошибочно определил, что темпераменту этой особы позавидует ансамбль африканской песни и пляски: пани Гражина прямо-таки излучала зовущие флюиды. "Да, - подумал Павел о болезном пане директоре, - с такой супругой не то что язву желудка, инфаркт в два счёта заработаешь!". Офицеры общались с Гражиной на смеси польского, украинского и русского языков, но это не помешало Павлу понять, что очаровательная пани предпочитает его другим гвардейцам.
- А ведь ясновельможная наша на тебя нацелилась, Паша, - подтвердил его гипотезу Гиленков. - Завидую тебе - какая женщина!
Дементьев и сам это видел: Гражина кокетничала с ним напропалую, пустив в ход весь арсенал извечных женских уловок, предназначенных дать понять мужчине, что дама к нему "неровно дышит".
- Пан капитан, - спросила она однажды, - скажите, как военный человек, где лучше ховаться, если налетят немецки самолёты?
- Лучше всего в подвале школы, - ответил Дементьев, оценив обстановку и немного подумав.
- Покажите, - тут же потребовала Гражина.
В довольно просторном подвальном помещении, заваленном бочками, ящиками, баулами и банками со съестными припасами, было полутемно. Гражина бурно дышала, её пышная грудь так и норовила выскочить из платья. Прекрасная пани, изображая испуг, взяла Павла за руку и стиснула её так, словно "немецки самолёты" не только уже налетели, но и сбросили бомбы, которые вот-вот угодят прямо в этот уютный подвал. И тогда Павел обнял Гражину и крепко поцеловал, прикидывая, как бы ему половчее уложить её на очень кстати подвернувшийся объёмистый тюк с какими-то тряпками. Гражина страстно ответила на его поцелуй, но стоило только Дементьеву начать развивать наступление, как она вырвалась вдруг из его объятий и горячечно зашептала:
- Матка Боска, спаси меня! Не можу я, пан капитан, никак не можу!
- Почему, Гражина? - изумился Павел.
- Я мужняя жена, и Бог меня не простит, если я изменю мужу. Грех это большой! Вот если бы я была церковью разведена или вдова, тогда б я с радостью была бы твоя душой и телом, а так - не можу я, никак не можу. Грех это, грех...
"Ну, душа твоя мне как-то ни к чему, - подумал Дементьев, - а вот тело... Оно у тебя любого с ума сведёт".
Однако он вынужден был отступить на исходные позиции: предложение быстренько сделать Гражину вдовой выглядело бы неуместным, а мысль о насилии Павлу даже в голову не приходила.
До сих пор он и не предполагал, что католическая церковь имеет в Польше такое влияние на души людей. Павел относился скептически к её служителям, и на то были у него основания.
Во время боёв на Западной Украине они с комдивом Власенко гостили в селе Петриков у местного ксендза. Ксёндз оказался личностью интересной: он хорошо разбирался в политике, был образован, прекрасно говорил по-русски и ненавидел "швабов" - так поляки называли немцев. Но царапнула Дементьева в его поведении тень фальши, когда ксёндз, воздев очи горе, на вопрос о жене ответил, что он дал обет безбрачия, дабы посвятить себя всецело служению богу. В это можно было поверить, если бы служанкой в доме ксендза не была молоденькая красивая девушка с аппетитными формами, вилявшая крутыми бёдрами и беззастенчиво обстреливавшая глазками обоих офицеров. "При такой служанке безбрачием тут и не пахнет, - подумал тогда Павел, приметив маслянистый блеск в глазах ксендза, когда тот поглядывал на девушку. - Хотел бы он посвятить себя богу, взял бы в дом какую-нибудь старушку, а с такой прислугой времени для всенощных молитв точно не останется. Богу, как говорится, богово, но о плоти своей грешной наш святой отец явно не забывает".
А совсем недавно, во Львове, Дементьев услышал легенду о женском католическом монастыре, расположенном недалеко от площади Рынок. У монахинь этого монастыря вдруг начали рождаться дети, что повергло в крайнее изумление и всё местное католическое начальство, и далёкий Рим. Проникнуть в монастырь лицу мужского пола было невозможно, да и монашки категорически отрицали плотскую связь с мужчинами. Правда, они упоминали о каких-то эротических сновидениях, однако красивая версия безгрешного зачатия почему-то не нашла отклика в сердцах высших церковных иерархов. Дело о таинственном рождении детей расследовалось комиссией Ватикана во главе с папским нунцием, но докладывать Святейшему Престолу в результате оказалось нечего.
Тайну раскрыл умирающий настоятель соседнего мужского монастыря, исповедуясь на смертном одре. Оказалось, что его монахи много лет рыли подземный ход из мужского монастыря в женский, а по окончании сапёрных работ начали тайком посещать по этому ходу своих "коллежанок". По официальной версии, папский нунций не предал эту тайну огласке, пожалев бедных монахов и монахинь, но скорее всего, он просто оказался умным человеком и решил не расшатывать устои веры обнародованием такого прискорбного факта. В итоге всё свелось к "безгрешному зачатию" - по распространённым нунцием слухам, дети в монастыре рождались исключительно "по воле божьей".
Понятно, что оба эти случая не слишком убедили Дементьева в том, что католическая церковь способна обуздать любовную стихию, однако случай с Гражиной доказывал именно это. Прекрасная пани, прощаясь с Павлом, пролила горючую слезу, но так и осталась для него чисто платоническим воспоминанием.
А Гиленков, которому Павел рассказал историю своей "любви" с очаровательной и темпераментной, но истово верующей полячкой, заметил философски:
- Да, Паша, женщина - существо загадочное.
* * *
Война - это смертельная игра мужчин, и женщинам, не сумевшим остаться в этой кровавой игре зрительницами, отводится роль или жертв, или призов. Всё так, но стальной гребень Великой Войны нещадно проредил мужскую часть населения России, и женщинам пришлось сменить ситцевые платья на гимнастёрки. Были среди них беспощадные амазонки - снайперы, считавшие убитых немцев десятками и даже сотнями, или "ночные ведьмы", пилоты лёгких бомбардировщиков "По-2", доводившие завоевателей до исступления, - но в основном девушки служили связистками или медсёстрами, спасавшими и возвращавшими в строй раненых воинов. Женщины шли рядом с мужчинами по жестоким дорогам войны, под теми же пулями и осколками, делили с воинами все тяготы и умирали вместе с ними. Но они оставались женщинами, которым природой назначено не отнимать, а дарить жизнь, и потому цвела на войне горькой полынь-травою фронтовая любовь.
Любовь эта была отчаянной, разбавленной привкусом смертного безумия. На глазах у женщин тысячи и тысячи молодых русских парней, не ставших мужьями и отцами, ложились в братские могилы, и плескался в женском подсознании тёмный ужас грядущей одинокой старости, не согретой детьми и внуками. И они кидались в любовь, как в омут, с головой, не думая о том, удастся им выплыть или нет. И мужчины, каждый день стоявшие на зыбкой грани, отделявшей живых от мёртвых, тоже спешили любить, зная, что уже завтра может не быть ничего.
Зачастую (как и в мирной жизни) фронтовые романы были краткими и ни к чему не обязывающими, но иногда распускались на фронте дивные цветы настоящей любви, которой по-доброму завидовали. И становилась такая любовь главной для обоих её участников.
Походно-полевые жёны были таким же неотъемлемым атрибутом Великой Войны, как танковые атаки или массированные авианалёты. Фронтовая жена маршала Жукова стала и его "мирной" женой, оттеснив прежнюю супругу полководца, а "подвиги" Рокоссовского, одинаково прославленного и на поле брани, и в делах амурных, вызывали острую мужскую зависть его менее удачливых "боевых соратников". Дошло до того, что на красавца-маршала пожаловались Сталину - мол, распутничает на фронте товарищ Рокоссовский, знаменитых актрис соблазняет товарищ Рокоссовский, что будем делать с товарищем Рокоссовским? - на что вождь ответил: "Завидовать будем товарищу Рокоссовскому".
Любви все возрасты покорны - генералы обзаводились молоденькими фронтовыми жёнами, не уступая молодым лейтенантам и капитанам. В сорок втором Катуков разругался из-за своей фронтовой жены - журналистки Екатерины Красавцевой, ставшей у Катукова секретарём-машинисткой и дошедшей с ним до Берлина, - со своим сыном от первого брака, лейтенантом-лётчиком: сын не смог простить отцу измены памяти матери. Но Катуков был вдовцом, а у большинства генералов в тылу были семьи, что нисколько не мешало им иметь походно-полевых жён. И только Кривошеин - единственный из всех генералов - жил на фронте со своей законной женой, приехавшей к мужу и прошедшей рядом с ним всю войну.
Не избежал стрел "Амура в гимнастёрке" и грозный генерал Дрёмов. Он настолько увлёкся девушкой-санинструктором сапёрного батальона, что готов был ради неё бросить семью. Знающие люди втихаря посмеивались над пылкой генеральской любовью: шустрая девица периодически навещала "эрэсовский" дивизион, чтобы встретиться с фельдшером, с которым она основательно хороводилась до того, как на неё упал благосклонный взгляд "его превосходительства", предавалась с ним любовным утехам, а затем возвращалась на сытные генеральские хлеба. "Фронтовому мужу" эти свои отлучки она объясняла просто: хочу, мол, повидать своих подруг из сапёрного батальона, и Дрёмов, как ни странно, верил ей.
Капитан Павел Дементьев, заменив погибшего Сидоровича в должности начальника штаба 405-го дивизиона "РС", получил "в наследство" и полевую жену Георгия, медсестру Тамару Василёнок. Любовь "по штатному расписанию" не слишком воодушевила Павла, и его отношения с Тамарой быстро сошли на нет. Но та не расстроилась и сменила Дементьева на комиссара сапёрного батальона: мужчин на фронте была куда больше, чем женщин. И женщины знали себе цену и не стеснялись отстаивать своё право выбора: на фронте все ходили с оружием, и запомнился Павлу Дементьеву случай с одной отчаянной девчонкой-радисткой из штаба бригады, едва не всадившей пулю в живот не понравившемуся ухажёру, упорно не понимавшему отказа, облечённого в вежливую форму.
Медсанбатовское начальство принимало меры по охране своего персонала, дабы он, персонал, не слишком отвлекался от исполнения своих прямых служебных обязанностей. Эта предосторожность была совсем нелишней: лихие "гусары" иногда прорывались к своим возлюбленным с оружием в руках. До танковых прорывов в расположение медсанбата дело, правда, не доходило, но "виллисы" и вездеходы применялись частенько. И сам Дементьев использовал автотранспорт, когда по вечерам "выкрадывал" из медсанбата для своего друга-комдива его пассию, медсестру Аню. Замаскировав "добычу" брезентом, Павел привозил её в дивизион, а утром увозил обратно.
Юра Гиленков принадлежал к ценителям прекрасного пола, однако придерживался строгого правила: во вверенном ему дивизионе женщин быть не должно. Этим он походил на знаменитого генерала Василия Ивановича Чуйкова, героя обороны Сталинграда, храбреца, мордобойца и матерщинника. Тёзка легендарного Чапаева слыл любвеобильным мужчиной, несколько раз был женат, но женщин в армии не терпел, и в его штабе их не было. А когда командарм ехал с проверкой в дивизию или в корпус, там тут же объявлялась тревога похлеще любой воздушной: к штабам подгонялись крытые машины, в них в спешном порядке грузили связисток-телефонисток и увозили куда подальше, чтобы дамы не попались на глаза "женоненавистнику". А Чуйков, пройдя по штабу и не обнаружив там ни одной особы женского пола, говорил одобрительно: "Вот это настоящий штаб - ни одной бабы! Порядок в танковых войсках, и не только в танковых!". Вот и Гиленков считал точно так же.
Как-то раз в дивизион из корпуса прибыло пополнение, среди которого оказалась симпатичная девушка-радистка. Пока Дементьев знакомился с новобранцами и распределял их кого куда, подошёл Гиленков. Пройдя перед строём и обнаружив в нём пышногрудое юное диво, комдив отозвал Павла в сторонку.
- Что это за краля? - сурово спросил он.
- Радистка.
- В нашем дивизионе, капитан Дементьев, никогда не было баб, и быть не должно и впредь. Жили мы спокойно, а из-за неё у нас наверняка будет куча неприятностей. Ты глянь, как смотрят на неё наши орлы - что твои коты на сметану! Баба на корабле - к несчастью, и у нас то же самое. Ты меня понял?
Красавицу-радистку отправили обратно в корпус, невзирая на то, что она просила оставить её в дивизионе, и повод для локальной Троянской войны внтридивизионного масштаба был ликвидирован.
* * *
Настоящая любовь настигла Юрия Гиленкова осенью сорок четвёртого года, и Павел Дементьев был свидетелем зарождения этой фронтовой любви.
Будучи на отдыхе, друзья отправились в гости к Володе Бочковскому, командиру танкового батальона. Комбат принял "эрэсников" хлебосольно, а для украшения мужской компании пригласил своего офицера связи, капитана Александру Самусенко.
Двадцатипятилетняя украинка была явлением уникальным: единственной женщиной-танкистом во всей Красной Армии. О ней много писали и говорили, и Саша того стоила. В своё время, как это было модно в конце тридцатых годов, она написала письмо Калинину с просьбой помочь ей поступить в танковое училище. Извивы судьбы бывают причудливы: просьба девушки была удовлетворена.
Юра представил Дементьева как своего лучшего друга, и пока комбат с комдивом баловались трофейным винишком, Павел с Сашей, как великие трезвенники, посидев какое-то время за столом, пошли погулять по расположению батальона. Саша среди всего прочего увлечённо рассказывала Дементьеву о новых танках, а он смотрел на неё и думал, как дико смотрятся мягкие черты её лица на фоне железных машин смерти, опёршихся на широкие лапы гусениц и уставивших в небо длинные орудийные стволы.
По дороге домой Гиленков дотошно расспрашивал Дементьева о Саше и о том, какое она произвела на него впечатление. И Дементьев понял, что друг Юра серьёзно "запал" на чернобровую танкистку, и что ему важно знать мнение друга Павла об этой девушке. Как развивались дальнейшие события, Дементьев в точности не знал, однако вскоре его вылазки в медсанбат за Аней прекратились - Гиленков напрочь забыл прежнюю подругу, с головой уйдя в роман с Сашей Самусенко. Роман этот был красивым и ярким, но не слишком долгим, и кончился он, как и большинство красивых романов, трагически.
...Саша погибла в марте сорок пятого года, когда Павел Дементьев уже командовал дивизионом "катюш" в другой армии и даже в составе другого фронта. Он узнал о её гибели уже после окончания войны, случайно встретив в Берлине комиссара Прошкина.
Погибла Саша нелепо - на войне вообще многое случается нелепо, как нелепой бывает и сама война. Первая танковая армия вместе с другими нашими частями добивала немецкую группу армий "Висла", и 405-й гвардейский миномётный дивизион совершал ночной марш следом за танками 1-й бригады, в состав которой входил батальон Бочковского. В ночной темноте и при слабом свете дорогу было видно плохо, а немцы начали обстрел походной колонны. Александра сидела с другими бойцами на танке, и когда начали рваться немецкие снаряды, она кошкой спрыгнула с танка на землю и пошла рядом с ним, прикрываясь его бронированной тушей от летящих осколков. Неожиданно танк стал разворачиваться, его водитель-механик не заметил идущих людей, и стальная махина смяла хрупкое женское тело - под гусеницы попала только Саша.
Ехавший сзади Прошкин увидел на дороге в свете фар раздавленную человеческую фигуру и с удивлением и ужасом узнал в ней Сашу Самусенко. Она была ещё жива, и последними её словами были: "Георгий Николаевич, передайте Юре, что я его очень люблю...".
Много лет спустя Юра Гиленков скажет Павлу, оставшись с ним наедине: "А ведь я её помню, Сашу. Помню, и никогда не забуду. Она была главной любовью всей моей жизни - такую женщину я не встречал, и никогда уже не встречу...".
...Люди поколения рождённых в двадцатые годы века двадцатого, они были такими же людьми, как и люди любого другого поколения рождённых на планете Земля, на Третьей планете системы Жёлтой звезды. Они жили, дружили, любили, но молодость их и любовь были обожжены самой страшной войной из всех бушевавших дотоле в этом Мире.