Аннотация: Впереди - граница (январь-февраль 1944 года)
Глава десятая
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ВПЕРЕДИ - ГРАНИЦА
С опаской окнами на них взглянули хаты,
И вышли женщины с опаскою в глазах
Девятнадцатая гвардейская механизированная бригада шла на запад по зимнему снегу, хрустевшему под колесами тягачей как сухой валежник. Мост через реку Соб уцелел, он оказался крепким, но без перил, и подходы к нему обледенели. Карабкавшаяся на мост "тридцатьчетвёрка" поскользнулась и, перевернувшись, ухнула в воду башней вниз, шевеля гусеницами, как шевелит лапками жук, опрокинутый на спину.
- Водителям - соблюдать осторожность! - передал по колонне капитан Власенко. - А то купаться вроде как ещё рановато. Но и не мешкать, - добавил он, поглядывая в хмурое зимнее небо, - а то заявятся гости незваные.
Комдив, что называется, накаркал. Откуда ни возьмись, выскочила пара "фоккеров" и атаковала танки, шедшие впереди. Павел уже ожидал увидеть горящие машины - горькое зрелище, столько раз виденное им в тяжёлом сорок втором, - но не тут-то было. Зенитчики не сплоховали и встретили немцев дружным огнём. Один истребитель загорелся и врезался в берег, второй, образумившись, вильнул в сторону и скрылся.
Перейдя реку, дивизион на малом газу двинулся к деревне Фердинандовка, готовый в любую минуту развернуться и поддержать огнём шедшие впереди танки.
Не понадобилось - село взяли без боя. Железнодорожная станция Фердинандовка была связана с Винницей и Жмеринкой, и почти одновременно с появлением на перроне советских солдат туда подкатил немецкий санитарный эшелон. Краткий, но содержательный диалог танка с паровозом для последнего кончился печально: паровоз, подбитый первым же выстрелом танкового орудия, встал как вкопанный, жалобно свистя паром, вырывавшимся из его простреленного железного брюха. Поезд шёл к фронту и оказался пустым - в его вагонах находились только врачи и с десяток немецких тыловых чинов, - зато в хвосте состава были прицеплены несколько вагонов со скотом, птицей и продуктами. Лакомый кусочек вызвал у бойцов живейший интерес, и Дементьеву (пока Власенко разбирался с пленными) пришлось ставить у вагонов охрану: делить трофеи было некогда - немцы в любой момент могли контратаковать.
Развернув одну батарею на винницкое направление, Павел с несколькими бойцами обшарил всю станцию. В здании вокзала их явно не ждали - немецкий персонал спокойно продолжал заниматься своим делом (но руки поднял очень дисциплинированно). Попытку "сопротивления" попробовал оказать только начальник станции: он рявкнул что-то грозное, когда Дементьев без стука распахнул дверь в его кабинет. Тем не менее, кровопролития не последовало: увидев звёздочки на ушанках и ППШ, взятые наизготовку, немец сбледнул с лица и сдался без боя.
Обстановка оставалась неясной. Впереди, за деревней, шёл бой, и Власенко приказал разгрузить вагоны, скот отогнать в тыл, а продукты разделить между батареями и раздать местному населению.
Когда Дементьев, проверив готовность батарей к обороне, вернулся к захваченному эшелону, там уже шла весёлая суета. Солдаты облепили вагоны, словно муравьи толстую гусеницу, сдуру заползшую в муравейник. Из продуктового вагона они вытащили несколько ящиков с керамическими бутылками. Бутылки были украшены витиеватыми этикетками и содержали тёмную жидкость неизвестного назначения. Жидкость пахла приятно, но смущала керамическая тара, а знатоков немецкого языка среди солдат не водилось.
- Может, это средство от вшей, - предположил один из бойцов, - санитарный эшелон всё-таки. Выпьешь - и волосы вылезут на всех местах. Или вообще яд какой-нибудь...
- А пахнет вкусно, - заметил другой, принюхиваясь к раскупоренной бутыли.
- Надо смочить кусок хлеба и дать собаке - вот и проверим!
- А где ты собаку возьмёшь? Они от стрельбы попрятались все кто куда!
Последователь академика Павлова сконфуженно умолк и поскрёб затылок - бросить или вылить ароматное зелье рука не поднималась.
Дегустатор нашёлся - им оказался пожилой усатый солдат-пехотинец с обветренным лицом, неопровержимо свидетельствовавшим о том, что за свою жизнь "доброволец" беспощадно "приговорил" не одну бутылку спиртного. Он долго принюхивался, осторожно попробовал зелье кончиком языка, а потом глубоко вздохнул и заявил:
- Эх, была не была! Пострадаю за общество! Ежели что, отпишите родным - погиб, мол, за Родину! Геройски! - солдат внушительно поднял палец.
Сделав это своё патетическое устное завещание, пехотинец наполнил таинственным снадобьем алюминиевую кружку и поднёс её к губам. Наверно, ни один цирковой номер не вызывал у зрителей столько эмоций - за процессом дегустации напряжённо следило человек тридцать. Солдат покачнулся, и кто-то охнул, ожидая, что "страдалец за общество" вот-вот рухнет бездыханным. Но вынос тела не состоялся - осушив кружку, усатый обвёл публику повеселевшим взглядом.
- Ну, как она, зараза? - нетерпеливо спросили его.
- Не понял, налейте ещё! - прогундосил "страдалец".
Опорожнив вторую кружку, боец счёл эксперимент законченным, вытер усы и выдал заключение: "Годится!".
После этого дегустация приняла массовый характер. Распробовав душистый напиток - это оказался бальзам, который добавляют в чай или кофе, - солдаты быстро растащили все бутылки по мешкам и карманам: непрекращавшаяся канонада на западе не располагала к немедленному застолью.
По приказанию Дементьева его штабная братия приняла посильное участие в делёжке трофеев. Писаря чётко справились с поставленной задачей: только они погрузили в крытый штабной вездеход последний ящик с консервами, как раздался зычный голос Власенко:
- Кончай барахолить! По машинам!
Дивизион быстро выстроился в походную колонну и двинулся дальше.
* * *
К утру колонна достигла большого винницкого села Байраковка. Село ещё спало - даже собаки не лаяли. Шум моторов разбудил спящих - от домов потянуло печным дымком, у колодцев появились женщины с вёдрами. Одна из них остановилась у машины Дементьева и стала рассматривать незнакомую форму - её явно смущали погоны. Павел открыл дверцу и вышел из вездехода.
- Здравствуйте, мамаша!
- Здравствуйте, - ответила она, ощупывая его взглядом. - Вы кто - бандеровцы?
- С чего вы взяли? Русские мы, Красная Армия! Звёздочки видите?
- Партизаны?
- Да нет же, армия. Регулярная Красная Армия - наступаем, гоним немцев восвояси!
Женщину словно подменили - порывисто обняв Павла, она тут же кинулась будить спавших соседей. Захлопали двери и калитки, и хозяйки в расшитых кожушках, валенках и цветастых платках понесли к машинам домашнюю снедь: сало, хлеб, колбасу, корзинки с яблоками. Звучал смех, и русская речь мешалась с украинской - русские встречали русских.
Женщина, первой встретившая в центре села колонну дивизиона, вернулась с двумя вёдрами аппетитных сочных яблок и бутылью самогона.
- Примите, сынки, - сказал она, - как уважение наше.
Яблоки, несмотря на зимнее время, источали душистый аромат. Фрукты Павел взял охотно, а от самогона начал отнекиваться - это, мол, нам ни к чему.
- Товарищ капитан! - взмолился водитель. - Зачем обижать человека, она же ведь от души! А если к нам гости приедут - чем угощать будем? Давайте вашу бутылочку, мамаша.
Павел усмехнулся, и трёхлитровая "бутылочка" - четверть самогона - мигом исчезла в объёмистом багажнике штабного вездехода.
Пора было трогаться в путь, но заправщики запаздывали, и артиллеристам пришлось задержаться в гостеприимном селе. Выставив боевое охранение, Дементьев с политруком и несколькими бойцами прошёл по селу. Заглянули в местную управу - полицейских давно и след простыл, только валялись на столе брошенные впопыхах бумажки, и висел на стене над столом начальника полиции портрет Гитлера. Один из разведчиков вскинул автомат и прошил портрет очередью - только осколки стеклянные брызнули. Стоявший в углу сейф вскрыли с помощью толовой шашки - там оказались документы и немного денег: немецкие марки и советские рубли. Комиссар углубился в изучение бумаг, деликатно "не заметив", как деньги быстро разошлись по карманам бойцов. Впрочем, их в сейфе и было-то всего ничего.
Заправщиков всё не было. Дивизион остался в Байраковке на ночлег, и Дементьев с заместителем комдива Семёновым из любопытства решили попроситься переночевать в каком-нибудь доме. Власенко от этой затеи отказался, заявив, что ему уютно и в своей машине, а политрук мотивировал свой отказ необходимостью последить за бойцами: "Чтобы не баловали - мужиков-то в селе не видно, одни девки да бабы, в том числе и молодайки. А мы Красная Армия, и встретили нас радушно - нельзя портить впечатление".
Мужиков действительно видно не было - кто был мобилизован ещё в начале войны, кто ушёл в партизаны, а кто и к бандеровцам, в батальоны "Нахтигаль" и "Роланд", в УПА или к сечевикам атамана Бульбы-Боровца. Всякое было на Украине в сорок четвёртом году, и брат стрелял в брата, как в гражданскую.
Павел и Семёнов постучались в дом к пожилому селянину, издалека наблюдавшему за колонной. Хозяину было лет шестьдесят, но он был крепок, как кряжистый дуб, и говорил медленно, взвешивая каждое слово. И хозяйство его было крепким - Дементьев, росший в деревне, отметил добротное подворье и мычащую, хрюкающую и кудахчущую живность. Да и всё село, насколько успел заметить Павел, было зажиточным.
Гостей "кулак" встретил приветливо. Его черноглазая хозяйка, выглядевшая заметно моложе своего мужа, проворно собрала на стол, украсив гору снеди четвертью самогона. Самогон офицеры только пригубили - из вежливости, - зато домашней колбасе с чесноком воздали должное. Говорили о разном, но более всего хозяина интересовал вопрос: "Что будет при Советах - колхозы или единоличное хозяйство?". Услышав от Семёнова, что при Советской власти повсеместно будут колхозы, он заметно помрачнел, сказав, что немцы разогнали колхозы и разрешали вести собственное хозяйство при условии исправной уплаты налогов.
И Дементьев понял, что тревожило крестьянина. Он вспомнил, какой вой стоял в его родном селе и по всей Рязанщине, когда началась коллективизация: тех, кто "добровольно" не желал записываться в колхоз, объявляли врагами и отправляли на Север или в Сибирь на "перевоспитание". И детским своим умишком Павел понимал - творится что-то страшное и неправедное. Его отец принял тогда мудрое решение: быстро распродал всю свою живность, ликвидировал хозяйство и увёз жену и девятилетнего Пашу в Ленинград, где сам он работал на мясокомбинате. И ещё неизвестно, как сложилась бы судьба Павла, не окажись его отец таким сообразительным...
За столом воцарилась неловкое молчание. К счастью, появился вестовой и доложил, что бензозаправщики прибыли, и что скоро можно будет продолжать движение. Семёнов вышел первым, а Павел задержался и, обернувшись, спросил хозяина:
- Так что, отец, при немцах было лучше? Говори прямо, не бойся, я никому не скажу - мне самому знать надо.
Селянин помолчал, а потом тяжело посмотрел на Дементьева и сказал - негромко, но твёрдо:
- Воля из чужих рук горше неволи оказаться может. Пусть уж лучше будут русские - свои. Храни тебя Господь, сынок, от пули вражьей.
...Западные историки никак не могли уразуметь, почему русские крепостные мужики встретили Наполеона, собиравшегося дать им волю, не объятьями да поклонами, а дубьём да топорами. И в оправдание своего непонимания придумали они сказку о том, что русский человек - раб по натуре, и что не свобода ему нужна, а батюшка-барин с большим кнутом и с маленьким пряником...
* * *
Сплошной линии фронта впереди уже не было - корпус углубился в немецкий тыл, и дивизион Власенко шёл следом за танковыми и механизированными бригадами всё дальше и дальше, приближаясь к румынской границе. Шёл осторожно, прощупывая разведкой каждый шаг и каждое встреченное село, чтобы не напороться на немецкий опорный пункт. Немцев видно не было, и только в селе Сутиски, на берегу Южного Буга, разведчики накрыли группу местных полицаев.
- Реку мы перешли по льду, - докладывал командир разведки по возвращении, - постучались в крайнюю избу. Открыла девчонка лет десяти - тощая, бледная. "Бить будете?" - спрашивает. Я так и сел! Оказывается, там у них полицаи лютовали, мордовали селян. В школе они обосновались, человек десять их было, - ребёнок показал, куда идти. Забросали полицаев гранатами - только клочья полетели. А дальше мы не пошли - там уже румынская территория начиналась. Утром снова перешли реку и вернулись.
Разведчик оказался дипломатом, а вот немцы - нет. Немецкая часть, преследуемая по пятам нашими танками, попыталась проскочить мимо румынских пограничных постов на территорию "Великой Транснистрии"- так румыны называли часть Украины, переданной Гитлером Румынии. Бдительные стражи границы не пропустили "союзников", потребовав от них формального соблюдения пограничного режима. Взбешённые гитлеровцы развернулись в цепь и атаковали румын. Между ними завязался бой. Подоспевшие русские танкисты быстро навели порядок - не вдаваясь в тонкости пропускного режима, разнесли в пух и прах и тех, и других, и на этом пограничный инцидент был исчерпан.
Разворачивать орудия и вступать в бой дивизиону не приходилось: танки шли вперёд так быстро, что пушкари за ними еле успевали. 1-я гвардейская танковая бригада Горелова с ходу захватила село Жуковцы и превратила там в металлолом с мясной начинкой колонну немецких машин и тягачей с пушками на прицепе, затем ворвалась в Жмеринку, обстреляла эшелон с танками, потом добралась до аэродрома и растоптала на лётном поле несколько бомбардировщиков.
Но постепенно сопротивление немцев нарастало, а продвигавшиеся вперёд советские части, прошедшие с боями около трёхсот километров, выдыхались. Закрепиться в Жмеринке Горелову не удалось: сороковая танковая бригада полковника Веденичева не смогла его поддержать, отбивая под Гниванью яростные контратаки противника, подтянувшего свежие силы. Командующий фронтом генерал Ватутин, связавшись со Ставкой, решил отвести корпуса Гетмана и Дрёмова к реке Соб и там перейти к обороне.
Вся вторая половина января прошла в непрерывных боях. Девятнадцатой мехбригаде приходилось туго, и орудия 461-го артдивизиона работали с той же интенсивностью, как в сорок втором и сорок третьем годах. Особенно запомнился Дементьеву бой у села Ободное, где дело дошло до рукопашной. В этом бою погиб водитель штабного вездехода Василий Поликарпов, и Павлу пришлось самому садиться за руль и месяц водить полугусеничный - вместо задних колёс у него были гусеницы с резиновыми траками - трофейный "Мерседес-Бенц", пока в дивизион не прислали нового шофёра. На недоеденных сочных яблоках из села Байраковки запеклась кровь Василия, и разбили немецкие пули трёхлитровую "бутылочку" самогона, так и не дождавшуюся гостей...
В январских боях тяжёлые потери понесли и танкисты Первой армии. Под Полтавой, у местечка Липовец, погиб славный командир 64-й бригады подполковник Александр Бурда. С ним Павел познакомился ещё в калининских лесах - на разбитой дороге, где образовалась солидная пробка. Бойцы нервничали, суетились - в любой момент могла нагрянуть немецкая авиация, - и тут на дороге появился незнакомый Дементьеву майор-танкист. Без матерщины и мордобоя он организовал проводку машин, сам вместе с бойцами подталкивал застрявшие тягачи, не по уставу командуя их водителям: "А ну-ка, милок, ещё газку! Так держать!". И дело пошло на лад: пробка рассосалась как по мановению волшебной палочки. Эти майором и был Александр Фёдорович Бурда, тогда ещё командир танкового полка.
После боёв на Курской дуге именно Бурде пришла мысль составить из трофейных "пантер" роту, которую он потом использовал, когда надо было заманить противника в ловушку, под расстрел танковой засады - на эти засады комбриг был большой мастер. И ещё был у него в бригаде танк "Т-34", носивший оригинальное прозвище "проститутка". Дело в том, что этот танк дважды захватывали немцы и дважды отбивали наши - вот так и родилась эта обидная для боевой машины кличка. "Проститутка" сгорела в боях под Полтавой, там же погибли и все трофейные "пантеры", и там же сложил голову и сам Александр Бурда. В его танк попало несколько болванок, борт выдержал, но отслоившиеся от удара осколки брони (с внутренней стороны) посыпались внутрь, и один из них угодил подполковнику в живот. Его на танке повезли в госпиталь, но по дороге комбриг скончался и был похоронен в городе Ружин на Житомирщине.
Позже стало известно, что в конце февраля сорок четвёртого года был тяжело ранен и командующий 1-м Украинским фронтом генерал Ватутин. Генерал, ехавший с небольшой охраной, угодил в засаду, устроенную бандеровскими боевиками. Из Москвы к раненому генералу спецрейсом прилетел знаменитый хирург Бурденко, однако у Ватутина началась гангрена, и медицина оказалась бессильной - командующий фронтом умер.
О бандеровцах Павел тогда мало что знал. Ему было известно одно: эти люди воевали на стороне немцев против русских и стреляли в русских солдат. И поэтому он, не вдаваясь в тонкости "национальной идеи" и не разбираясь в оттенках их разномастных вооружённых формирований, немедленно разворачивал орудия и кропил шрапнелями кусты, из которых летели пули, щелкавшие по бортам его тягачей: на войне как на войне.
И капитан Павел Дементьев спокойно смотрел на показательный расстрел дезертира, пытавшегося перейти к немцам. Здоровенного бугая со скрученными за спиной руками и злобно оскаленным ртом вывели перед строем пехотного батальона и подвели к вырытой яме. Комбат приставил ему к затылку пистолет и выстрелил. Перебежчик мешком свалился в яму, и на этом процедура показательного расстрела была закончена.
* * *
- Ну, с праздником! - сказал капитан Атляков, командир миномётного батальона, поднимая кружку. - С днём Красной Армии!
Тост поддержали единодушно: и гостям, и хозяевам-артиллеристам - Власенко, Дементьеву, Фролову и Семёнову, - выпить за это двадцать третьего февраля, как говорится, сам бог велел.
- Да, - продолжал комбат миномётчиков, вгрызаясь в аппетитную колбасу. - А ведь мог бы я, братцы, не сидеть с вами сейчас. И послали бы моим, как положено, похоронку - пал смертью храбрых.
- Все мы под смертью рядышком ходим, - философски заметил Фролов, - война.
- Война-то война, - возразил Атляков, - и убивают на ней, это верно. Плохо, что иногда по дурости убивают, причём по чужой дурости, а не по своей собственной.
- Проясни, - попросил Власенко, на правах хозяина вновь наполняя кружки. - Что и как у тебя стряслось?
- Что стряслось? Немцы с утра пораньше пошли в атаку, лезут со всех направлений. Ну, вы помните, что творилось.
- Помним, - уронил Дементьев.
- Вот я и говорю, - продолжал Атляков, - лезут, значит, фрицы. И вижу я со своего эн-пэ - прут на позиции моего батальона немецкие танки. Ясно как божий день: если они до нас дорвутся, от всех моих миномётов останется одно только скверное воспоминание - нам против танков воевать как-то не с руки. Отходить надо, спасть материальную часть и личный состав! Звоню в штаб бригады - доложить обстановку и попросить разрешения отступить. А трубку берёт не Липатенков, а замначштаба бригады, майор Коростелин. Доложил я ему - не шёпотом, конечно, танки-то ползут прямёхонько на нас. А он мне сонным голосом: "Чего кричишь? Какие танки?". Немецкие, говорю. "Ну и что? - отвечает. - Не знаешь, что с ними делать? Приказываю: танки уничтожить и доложить!". "Как уничтожить? - кричу я ему в ответ. - Чем уничтожить? Миномётами?". Трубка молчит - то ли Коростелин там на другом конце провода снова спать завалился, с трубкой в обнимку, то ли дурь ему окончательно в голову вступила. А потом слышу: "Никаких оправданий, уничтожить и доложить, иначе пойдёшь под трибунал!". И - тишина. В общем, приказ окончательный и обжалованию не подлежит. Под трибунал идти не хочется, но и умирать, сами понимаете, тоже что-то не тянет. Хорошо, что выскочили тут сбоку наши "тридцатьчетвёрки", остановили немцев - не дошли они до нас. Ну, за здоровье и за жизнь долгую!
Выпили. Посмеялись, радуясь, что мир вокруг уже полон запахами приближающейся весны, и что безносая снова прошла мимо. А потом снова наполнили посуду и снова выпили - на этот раз за павших товарищей.
Первую танковую армию в очередной раз вывели в резерв Ставки, но капитану Павлу Дементьеву почему-то казалось, что на этот раз отдых будет совсем недолгим. И Павел не ошибся: в первой половине марта сорок четвёртого года дивизион вместе с другими частями двинулся за двести пятьдесят километров под Шепетовку - в район сосредоточения.