Константинов Алексей Федорович
Ад для праведников

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Павлик сбежал из детдома из-за постоянных побоев, едет в Москву на попутках. Его подбирает молчаливый водитель, который подсказывает способ добраться до столицы быстрее всего - железная дорога в лесу. Доверившись, Павлик отправляется туда и садится на поезд, который увозит его в другие миры. Чудовищные миры. Действие рассказа происходит в 1993 году.
  Они молчали всю дорогу, Паше даже показалось, что дальнобойщик немой. Впервые тот заговорил, когда грузовик подъехал к одинокой автозаправке, располагавшейся в стороне от лесистой асфальтированной дороги.
  - Дальше не поеду, заночую рядом с заправкой, - сообщил угрюмый бородатый водитель басовитым голосом.
  Паша ощутил досаду - они свернули с федеральной трассы и проехали тридцать километров, за всё время их поездки им повстречался в лучшем случае десяток автомобилей. Как же ему отсюда выбираться?
  - Хорошо, спасибо, что подвезли, - вслух поблагодарил Паша и стал вылезать из грузовика.
  - Ты голодный? - спросил его водитель.
  Подросток замер - он ничего не ел второй день.
  - Пошли, накормлю, пока машина заправляться будет, - предложил водитель.
  Отказываться Паша не стал, через десять минут уплетал теплую сосиску с пюре, сидя за столиком на улице. Сосиска по вкусу напоминала вату, картошка была желтовато-чёрной, по консистенции походившей скорее манную кашу, чем на пюре, а резкий запах бензина бил в нос. Но оголодавшему Павлику обед казался по-настоящему царским.
  - Я уже почти сутки в пути. Думал, срежем здесь сразу на Москву. Но чувствую, ещё четыре часа за баранкой я не потяну, - сообщил водитель с интересом разглядывая Павлика и потягивая сигарету. - Это тебя так отец отделал?
  Мужчина уставился на громадный чёрно-фиолетовый синяк на локте подростка. Павлик застыл, есть расхотелось, губы задрожали, а в глазах заиграл радугой хрусталь навернувшихся слёз.
  - Детдомовский значит, - догадался водитель по реакции Паши - то были не слёзы обиды, а горечь тяжёлой утраты. - А я гадал: из дома убежал или откуда ещё. И давно ты туда попал?
  Павлик опустил глаза в стол, медленно дожевал еду и почти по слогам ответил.
  - Два года.
  - Понятно, - водитель нахмурился. - Взрослый уже был, когда родителей лишился. Мальцом всё-таки проще. Не до конца понимаешь, что случилось. А в детдоме, значит, тебе тяжело приходится?
  - По-всякому, - неохотно ответил Павлик.
  - Слушай, парень, я ж тебя подвёз, кормлю вот. Неужели не заслуживаю немного откровенности?
  Павлик задумался. В общем-то мужчина был прав. Да и сам он не то чтобы был скрытный. Просто боялся, что если начнёт говорить, то разревётся.
  - Старшие ребята обижали младшего мальчишку, Ваню. Им никто не перечил, а мне его жалко стало, и я заступился. Это их разозлило. Больше всего Жеку, - Павлик выплюнул это имя с отвращением. - Он взбесился, заломил мне руку за спину, свалил на землю и стал пинать ногами. Потом и его дружки подключились. А когда у меня всё лицо в синяках и из носа кровь, он наклонился и заорал: "Поплачь!". Я не плакал. И он разозлился ещё сильнее. Думал, они меня убьют. С того дня они отстали от Вани и стали доставать меня.
  - А воспитатели где были? Почему ты не пожаловался?
  - Я же не крыса!
  - Ну неужели никто твоих синяков не видел?
  - Видели, но я всегда врал, что падал с кровати.
  - И они верили?
  - Им было всё равно! Если бы хоть кому-то было не всё равно, я бы и пожаловался! Маме и папе не было всё равно, но их... их... - тут Павлик и разревелся.
  Водитель пересел поближе, по-отечески крепко обнял его, прошептал слова утешения, взъерошил волосы, и Павлику стало чуть полегче, он успокоился. Водитель подмигнул ему, отсел.
  - А дальше что было? - спросил он подростка.
  - Да всё хуже и хуже. Этот мудак об мою руку даже сигарету прижигал, вот, - Павлик закатал рукав и несколько раз провёл пальцем по ожогу у сгиба локтя. - А совсем плохо стало, когда я и за него заступился.
  - Стоп, ты за него заступился? - водитель прищурился, склонился над столом, ему стало очень интересно. - Как это было?
  - Ну Жеке самому доставалось от самых старших. Они его заставляли сигареты тырить, а когда он приносил им мало, то пизд... его. Ну и я как-то раз со школы возвращался, а Жеку в лесопосадке недалеко от детдома пизд... Я не понял, что это он, наверное, если бы знал, то не полез. Смотрю, кто-то свернулся в траве, а его прямо под дых ногой бьют. Бросился на помощь...
  - Бесстрашный какой, - пробормотал водитель.
  - ...а здоровые почему-то заржали, когда меня увидели, один из них плюнул на Жеку, после чего они ушли. Я стал помогать подняться и увидел, кому помогаю. Наши взгляды пересеклись и, думаю, этот мудак на секунду залез в мою голову, так же как я залез в его. Он был беспомощен. Еле шевелился, с трудом дышал. В тот момент я мог сделать с ним что угодно. Запинать, схватить палку и избить ею, выколоть ему его поганые глаза! Знаете, как сильно этого хотелось? - Павлик посмотрел на водителя, все лицо подростка перекосилось, он словно бы снова переживал этот отчаянный момент. - И он прочитал это моё желание, он подумал: "Вот сейчас он отомстит мне, вот сейчас будет избивать, может быть даже и убьёт. Ведь по-другому не бывает. Все такие, просто одни притворяются чуть лучше". И когда я прочёл эти его мысли, стало так противно, в голове будто что-то прояснилось. Его бьют те, кто сильнее, он бьёт тех, кто слабее, а я, значит, тоже будут бить младших, того же Ваню? И я просто ушёл, не стал мстить. Вот с этого момента стало прям совсем плохо. Невыносимо плохо. Он мне ещё вслед кричал: "Испугался, да?" Но и он, и я знали, что это не так. Я не испугался, я не стал, хоть и хотел. Потому что это неправильно! И Жека разозлился на меня за это. В следующий раз, когда бил меня, то кричал: "Ты не лучше, ты не лучше..." Повторял и повторял, пока его собственные кореша не оттащили, испугались, что он меня убьёт. Больше я терпеть не мог и убежал.
  - Но почему ты ему не отомстил? - на лице водителя появилась нехорошая ухмылка, а глаза... на мгновение Паше показалось, что глаза мужчины окрасились в зелёный цвет. Или они и были зелёными?
  - Он же был беззащитен!
  - И что? Так даже лучше - он бы не смог ответить.
  - Это подло!
  - Кто сказал?
  Паша замялся.
  - Вот видишь, - водитель откинулся на спинку стула и, болтая носком ноги, принялся философствовать. - Был такой писатель, Достоевский. Ты про него, конечно, слышал, но вряд ли что-то читал. Вот он писал, что если бога нет, то всё можно. И главное трусливенько так, по-писательски: полюбилась эта фраза самому мерзкому персонажу. А я когда читал, то встречный вопрос задал: если бог есть, выходит, ничего нельзя, так что ли? Бог ведь он кто? Всемогущий, правильно? А всемогущий - это значит творю, что хочу, мне никто не указ. А мы кто? Его рабы. Вот и выходит, что должны делать все, что богу заблагорассудится. То есть нам самим ничего нельзя. И ведь если посмотреть на мир вокруг, так всё и выходит. Вот ты, такой хороший мальчик, который даже мухи не обидит, даже на своего мучителя руки не поднял, счастлив? Заслужил всего того, что с тобой произошло? А почему это с тобой случилось, если бог есть? А потому что богу так захотелось, он же всемогущий, понимаешь? Или вот эту ситуацию с этим твоим Жекой возьми. Ты его пожалел, а он твою жизнь в ад превратил. Почему? А потому что богу так захотелось! И ты должен себя спросить, почему ему этого хочется, почему он ополчился именно на тебя. Не потому ли, что ты ведёшь себя не так, как богу угодно? Может быть богу нравится, когда чистая душа совершает грязные поступки? Может быть он хотел, чтобы ты отдубасил твоего мучителя или даже убил?
  - Моя бабушка мне не про такого бога рассказывала! - подросток завёлся, его благодетель начал вызывать раздражение. Да, Паша был ему обязан, но не настолько, чтобы выслушивать всю эту чушь.
  - А что твоя бабушка могла знать о боге? Только то, что ей рассказали другие. Не сам же бог ей все это сообщал. И всё ли она тебе рассказывала? Например, историю о том, как бог приказал отцу убить сына она тебе поведала? То-то и оно. В той истории бог в последний момент передумал, хоть отец и был готов подчиниться. И мне всегда было интересно, а что случилось бы, если бы бог не передумал? Говорю тебе, судить о боге нужно по делам его. Кто живёт хорошо - тот угоден богу, а кто живёт плохо, тот ему не угоден. Логично ведь? Ты потому только страдаешь, Павлик...
  "Откуда он знает моё имя? - пронеслось в голове у Павлика. - Я ведь не представлялся!"
  - ...что смеешь жить по каким-то придуманным тобой принципам, которые богу неугодны. Вот стукнул бы ты того подлеца, который над тобой издевался и было бы хорошо, тебя бы вознаградили. А ты поступил иначе, и стало только хуже. Не стал бы заступаться за Ваню, и тебя бы вообще никто не тронул.
  - Значит это неправильный бог! - в запале возразил Павлик. - Значит принципы важнее его воли!
  - Вот как? И ты готов страдать за свои принципы? Посмотри, куда они тебя привели, парень! Ты сирота, бежишь в никуда, сидишь на заправке посреди леса и ешь какие-то помои. Принципы того стоят по-твоему?
  Паша снова опустил взгляд, уставившись в столешницу. Ответить было нечего.
  - В общем, подумай о том, что я сказал, - водитель зевнул, зажмурился, открыл глаза и посмотрел на Павлика. - Я пошёл спать. Ты, если хочешь, можешь подождать меня до завтра, довезу. Ну а если торопишься, машину ты тут вряд ли поймаешь, зато за заправкой есть тропинка, она выведет тебя к железнодорожной станции. Поезд там ходит регулярно, заплати прямо проводнице, тебя до Москвы и довезут. Вот, держи двадцать тысяч, на билет да на поесть должно хватить. А там сам решай.
  Деньги Павлик взял, но совету не последовал, отошёл подальше от заправки и стал ловить попутки. Машин почти не было, а те, что проезжали, даже не думали останавливаться. Дело шло к вечеру, на часах без десяти четыре, можно было застрять здесь на ночь и завтра пришлось бы ехать с тем же водителем, который после разговора вызывал у Павлика неприязнь. Поэтому подросток всё-таки направился в лес, к железной дороге.
  К этому времени на улице стало нестерпимо душно, как обычно и бывает летом перед ливнем. Поэтому укрывшись под раскидистыми кронами лениво покачивающихся деревьев, Павлик ощутил приятную лесную прохладу, которая навеяла на него не менее приятные воспоминания. Они с родителями часто вместе гуляли по лесу, который располагался недалеко от дома, ходили туда каждую пятницы вместе с соседями, устраивали посиделки у костра, пекли картошку в золе, потом дети играли в догонялки, а взрослые в карты или просто болтали.
  Поскольку всё это происходило после школы, в предвечерние часы, Павлик очень хорошо запомнил, как выглядел тогда лес и сопоставлял увиденное с тем, что наблюдал сейчас. Прошло несколько лет с тех пор, когда он последний раз сидел у костра вместе с родителями и друзьями, за это время человеческий мир так сильно переменился, границы родины Павлика перекроили политики, его привычную жизнь перекроила судьба, но лес... лес остался таким же, каким был. Величественным. Спокойным. Непоколебимым. Невозмутимым. Суровым и в то же время ласковым, шепчущим на понятном одному ему, да, может быть, обитающему здесь зверью языке шелеста листьев, хруста веток, журчания ручейков, перепева птиц, кваканья лягушек. Клонящееся к горизонту солнце освещало золотом своих лучшей древнюю толстую кору деревьев, замученные дневным зноем, жавшиеся к земле колоски травинок, петляющую из стороны в сторону черноту тропы. Всё вокруг казалось каким-то ненастоящим, а потому сказочным. Павлику вдруг стало хорошо и спокойно на душе, захотелось задержаться в лесу подольше, подремать, дождаться, когда завезший его сюда водитель уедет и потом отправиться в путь на своих двоих. А может повезёт и какая попутка остановится?
  От этих мыслей Павлика отвлёк шум приближающегося поезда. Водитель не соврал - железная дорога где-то совсем близко! Павлик бросился вперёд, пробежал метров двести, заметил, что лес редеет и упирается в железнодорожную насыпь. Неподалеку станция - крепкое железобетонное строение, украшенное мозаиками советских времён, воспевающих трудовые подвиги и достижения народа-творца. Обычно эти изображения вдохновляли Павлика, но здесь, на этой станции, они почему-то смотрелись неуместными. Подросток замедлил шаг, поднялся по ступенькам на платформу и увидел, как из-за лесного массива выныривает поезд. Старый локомотив, вызывавший ассоциации с бронепоездами времён Гражданской войны, выглядел зловеще, страшно коптил и шумел, был измазан мазутом, источал неприятный запах, отсвечивал красным, а не золотым в лучах заходящего солнца.
  Павлику почему-то представилось адское чудовище, раззявившее свою пасть и несущееся прямо на него. От испуга он даже попятился, но привязанный к рельсам инфернальный монстр не посмел нарушить законы физики, которые, видимо, оказались сильнее нечистой силы и защищали от неё действеннее крестного знамения, послушно повернулся к платформе боком, похваставшись довольно стандартными свежепокрашенными тёмно-зелёными вагонами. Почти везде окна были занавешены и Павлик не сумел разглядеть, что творилось внутри. Лишь один вагое не обладал этим недостатком, оттуда на Павлика смотрели излишне серьёзные физиономии измученных летним зноем (ну а чем ещё им быть измученными?) граждан. Удивительно, но именно этот вагон остановился у платформы, а его двери уже оказались открыты. Павлик бросил короткий взгляд в окна вагона, увидел прижавшуюся к стеклу старушку. На мгновение ему показалось, что бабушка мотает головой из стороны в сторону, как бы говоря "нет, не садись сюда". Но потом женщина замерла, превратившись в подобие восковой фигуры. Павлик решил, что ему показалось. Хотя мысль развернуться и уйти не покидала его. Поезд совсем не нравился подростку. С другой стороны, это самый быстрый способ добраться до Москвы.
  Несмотря на дурное предчувствие, Павлик всё-таки поднялся по крутым металлическим ступенькам в тамбур, на мгновение застыл и посмотрел по сторонам. Вроде ничего ужасного. Внутри поезд уже не выглядел таким изношенным и старым. Наверное, проводник постарался. Приободрившись, Павлик двинулся вглубь вагона, вошёл в косой коридор, заглянув в служебное помещение в надежде отыскать проводника, но никого там не обнаружил, вышел к двери салона и с удивлением обнаружил, что вагон забит под завязку: и на основных, и на боковых местах сидели люди, причём сидели по трое-четверо и снизу, и сверху. Ноги болтались в воздухе, а их обладателей не было видно. Павлику почему-то вспоминался до смерти напугавший его рассказ историка о гибели сына Марии Мнишек, жены Лжедмитрия II. Несчастного трёхлетнего малыша повесили, но из-за малого веса петля не затянулась, и рёбенок мучительно умирал несколько часов, болтаясь на длинной толстой верёвке. На мгновение Павлику показалось, что ноги незнакомцев - это приговорённые к смерти младенцы, на чьих пухленьких шейках петли упорно не хотели смыкаться как следует, словно бы протестуя против произвола палачей. Образ был настолько яркий и настолько пугающий, что Павлик даже попятился. Может быть сойти? Не успел подумать, как поезд тронулся.
  "А дверь? - подумал Павлик. - Её же кто-то должен был закрыть!"
  Обернулся, ожидая увидеть проводника, который, вероятно, отлучился в туалет, но никого не обнаружил. Даже хотел сходить проверить, закрыли ли вагон, но потом передумал, отогнал тревожные мысли, открыл двери салона и вошёл внутрь.
  - Извините, а никто не видел проводника? - громко спросил Павлик и сразу понял - что-то не так.
  В салоне тихо, как в морге в полночь. Речь Павлика разрезала тишину, заставив часть пассажиров вздрогнуть. Они были чем-то напуганы. Мальчику никто не ответил, в его сторону пытались не смотреть, тулились, стараясь отодвинуться как можно дальше от прохода, владельцы ног пытались их кое-как поджать, но ничего не выходило - на верхних полках тесно, как на скотобойне в день убоя.
  - Извините, - несколько растерявшийся Павлике подошёл к пассажиру, сидевшему с краю, отчаянно пытавшемуся отодвинуться от прохода - бледный, плюгавый, он явно был в ужасе от происходящего. Либо от того, что вот-вот должно было произойти. - Вы не подскажете, где проводник? - совсем уж поникшим голосом спросил Павлик.
  Ответом послужил истеричный визг с противоположной стороны вагона. В салон вошла проводница. Молодая - насколько вообще можно было определить возраст мертвеца - полусгнившая, она выглядела чудовищно: один глаз отсутствовал, второй был скошен к виску, дрожал мелкой дрожью; щеки испещрены мелкими дырками, через которые проглядывали покрытые желто-чёрной слизью зубы; шея изодрана, из глубоких ран сочился отвратный мутно-белый гной; левая нога перебита, изогнута дугой - у живого попытка перенести вес на неё вызвала бы приступ страшной боли, но мёртвой проводнице было всё равно - правая же всё время оставалась прямой, как палка; вместо рук нечто кишкообразное, мокрое, скользкое, там, где должны быть кисти и пальцы лишь уродливые щупальцеобразные отростки. Наряд проводницы был безупречно-чистый: синяя отутюженная рубашка с коротким рукавом и полупогонами, чёрная юбка чуть выше колен, серебристые туфли.
  Павлик застыл на месте, не веря своим глазам, и тут почувствовал, как кто-то его очень сильно толкнул. От неожиданности подросток буквально отлетел в сторону и упал прямо на середину коридора, чуть ли не под ноги к чудовищной проводнице. Ужас сковал подростка, но ему удалось встать на ноги, попятиться, развернуться к противоположному входу и тут же податься назад, потому что объявился, наконец, и проводник. Или вернее сказать проводники? В салон пробиралась бесформенная масса, поначалу показавшаяся Павлику мохнатой. Но то был не мох, а миллионы или даже миллиарды лапок сколопендр, беспорядочно шевеливших своими члениками, безжалостно надвигавшимися прямо на подростка. Тут он совершенно ясно осознал - выхода нет, спасения не будет. Кричать бесполезно, в вагоне куча народа, но никто его и не думает спасать. Наверное, специально и вытолкнули сюда, чтобы эти два чудовища с ним расправились. Что же, может так будет лучше. Ощутив полную беспомощность, Павлик просто зажмурился и постарался максимально отстраниться от происходящего, молясь о том, чтобы всё закончилось поскорее. Спустя несколько секунд он ощутил прикосновение к локтю. В нос ударило нестерпимым запахом гноя и разложения, к его телу прижалось что-то холодное, безжизненное, скользнуло в сторонку и ушло. А потом раздался нечеловеческий вопль. Павлик не сдержался, открыл глаза и увидел, как "мохнатое" чудовище склоняется над человеком, к которому он обратился, а проводница хватает несчастного мужчину за ноги.
  - Помогите! Товарищи, пожалуйста! - вопил мужчина, пытаясь вырваться. Но крик его оборвался, когда бесформенная масса рассыпалась на тьму жёлтых жирных насекомых, которые проникали повсюду, залезали в рот, уши, вгрызались в глаза, заползали прямо под глазное яблоко, под одежду, под кожу, оплетали всё тело в плотный копошащийся кокон. Щупальца проводницы прижимали мужчину к полу, не позволяя раздавить ни одного гада, поглощавшего его тело.
  Через какое-то время насекомые снова образовали единый комок, в котором сокрыли поглощённое ими тело, поднялись и направились к выходу из салона. Проводница же застыла на месте и смотрела своим единственным косым глазом в сторону до смерти перепуганного Павлика. Остальных пассажиров для неё не существовало. Павлик же не мог оторвать взгляда от пустой глазницы, потому что там, внутри, в чёрноте черепа обитало нечто во сто крат более страшное, гораздо худшее, чем чудовище, состоящее из сколопендр, кратно ужаснее мёртвой проводницы с щупальцами между рук. И сейчас нечто прятавшееся там, в темноте, изучало Павлика, пыталось проникнуть к нему под кожу, под череп, внутрь его головы, чтобы когда-то смотреть из его глазницы на другого мальчишку так же, как оно смотрит на Павлика из глазницы мёртвой проводницы на него.
  Подростку показалось, что обмен взглядами длился вечность, на самом же деле прошло не больше минуты, после чего проводница встала, расправила юбку, запустила щупальца в нагрудный карман, измазав чистую синюю рубашку сукровицей, достала серовато-жёлтую бумажку, подошла к Павлику.
  - Ваш билет, - едва слышно, почти не шевеля губами - своими сине-чёрными мёртвыми губами - обратилась она к Павлику, протягивая ему бумажку.
  Он не знал, как себя вести, тут полная женщина позади него толкнула подростка локтём в спину.
  - Бери уже! - зло процедила сквозь зубы она.
  Павлик подчинился.
  - Займите освободившееся место. Сохраняйте билет до конца поездки, с безбилетниками у нас шутки плохи, - безжизненным голосом произнесла проводница, после двинулась к выходу из салона, через который вошла. Когда она удалилась, и в салоне снова стало настолько тихо, что можно было услышать шум дыхания, полная женщина снова толкнула Павлика локтем.
  - Иди давай, садись! - в её голосе звучала страшная злоба, которую Павлик явно не заслужил. Но он не стал перечить, встал, прошёл на место убитого мужчины и сел, ощутив полные ненависти взгляды соседей.
  Не зная, куда деться, Павлик уткнулся глазами в пол.
  - В окно смотри, - сквозь зубы процедил сосед Павлика - худощавый лысоватый мужчина лет сорока. - Когда смотришь на что-то внутри салона, сюда наведываются проводники.
  Павлик кивнул, перевёл взор на окно и шёпотом спросил:
  - Что здесь происходит?
  - Если бы я знал. Сел на поезд, как ты, билет даже был, к семье возвращался. Смотрю, а внутри что-то странное творится - все сидят и молчат, проводника нет. Я подхожу, прошу освободить место, на меня шикают, усаживают и велят молчать. Я начинаю возмущаться, а потом заявляются проводники, - он всхлипнул, из-за чего вмешался сидевший напротив крепкий молодой парень.
  - Заткнитесь оба. Мелкий, мы тут сами нихера не знаем, но если сидим тихо ничего не происходит. Пытаешься выйти, когда поезд остановился - объявляются проводники, много говоришь - объявляются проводники, встаёшь с места - объявляются проводники и так далее. Так что сиди и молчи!
  - Сколько же времени вы так сидите? - с нескрываемым ужасом в голосе спросил Павлик.
  - Все по-разному. Я вторые сутки, но когда зашёл сюда, людей почти не было, а сейчас вагон битком.
  - А что...
  - Я рассказал всё, что знаю. А теперь заткнись и смотри в окно! - приказал парень, и Павлик подчинился, уставившись в окно.
  Между тем снаружи творилось нечто страшное. Не было уже очаровавшего Павлика своим спокойствием леса в лучах заходящего солнца. Небо затянули свинцовые тучи, сделалось темно, фиолетово-чёрное свечение озаряло корявые уродливые деревья, которые становились все выше и выше, кора на них менялась, делалась тоньше, ранимее, нежнее, походила на человеческую кожу по которой текла жидкая кроваво-красная смола. Нет! Это и была человеческая кожа, а из порезов текла человеческая кровь. Хруст веток походил на хруст костей, а завывания ветра на стоны терзаемых. Если бы в аду рос лес, то он бы выглядел именно так.
  - Нет, нет, нет, нет! - завопил кто-то из другой части вагона.
  Павлик увидел, что сидевший ближе всех к окну сделался бледнее белого, затрясся всем телом. Деревья в окнах стали выше - в сравнении с ними даже громады нью-йоркских небоскребов смотрелись лилипутами - заслонили собой небо, солнце, погрузили мир в тени, сумерки. Внезапно выросший из-под земли тоннель поглотил остатки дневного свечения, наступила ночь.
  Самая страшная ночь в жизни Павлика.
  Как только стало темно, в салоне началось движение. Крики, вопли, стоны, завывания. Чья-то пятерня вцепилась в Павликово плечо, пальцы напряглись, а потом расслабились, стали податливыми, как пластилин. Подросток не двигался, хотел зажмуриться, но смысла в этом не было - внутри вагона царила абсолютная темнота. Оставалось только бояться и надеяться. И он боялся и надеялся. Сосед слева завопил, Павлик ощутил прикосновение тоненьких членистых лапок, вырвавших тщетно вопившего мужчину, почувствовал, как по лицу пробежало насекомое, постукивая мириадами ножек по лбу, бровям, носу, губам, подбородку. Там сороконожка замерла, похоже заинтересовавшись ртом Павлика, подумывая, а не забраться ли туда. Даже если бы гадина полезла, подросток не посмел бы шевельнуться, но она поползла ниже и вскоре перебралась с его тела на стенку вагона, растворилась в кутерьме, творящейся в салоне.
  Что-то брызнуло на руку Паше. Липкое, неприятно пахнущее, растекающееся. Он и теперь не двинулся. Представил себя манекеном. Ведь у манекена нет выбора. Если хозяин захочет оторвать ему руку, так и сделает. Нужно переставить - переставят. Манекен - безвольный пленник. Павлик в этот момент был таким же. Сопротивляться бесполезно, даже вредно. Оставалось только принять свою участь, какой бы ужасной она не была.
  Сложно сказать, сколько длилась кровавая вакханалия - может быть минуту, а может год - но потом внезапно стало тихо, в салоне загорелся приглушенный свет, а поезд вынырнул из тоннеля. Коридор измазан кровью, на полу валяются небольшие кусочки плоти и внутренних органов, людей почти не осталось - на боковой верхней полке девушка лет двадцати вжалась в угол, закрыла лицо ладонями и замерла, у выхода к туалету ошеломлённая старушка водит глазами из стороны в сторону, чем-то напоминая маятник часов. Рядом с ней грузный мужчина среднего возраста тихонько плачет и вытирает слёзы. Возможно был кто-то ещё, сокрытый от взора Павлика внутренними перегородками, но в целом людей осталось гораздо меньше, чем было. Страшно представить, что случилось с теми, кого забрали. А ещё страшнее думать о том, что будет с теми, кого оставили. Нужно было изгнать мысли из головы, поэтому Павлик вытер прозрачную слизь со своей руки, скользнул по поверхности сиденья - удивительно, но оно осталось чистым, ни капельки крови, ни следа грязи с обуви - прижался к окну и стал вглядываться в ночь, пытаясь понять, где они находятся.
  Пейзаж стал более привычным, но в то же время и более пугающим. На первый взгляд за окном были обычные деревья и трава. Но если приглядеться, становилось понятно, что это не так. Там была декорация: ветки застывшие, словно металлические конструкции, листья будто бы приклеены, стволы слишком прямые, слишком идеальные, на коре никаких изъянов. На небе незнакомые, холодные, озлобленные звёзды, излучаемый ими свет ядовитый, прожигающий кожу, слепящий глаза своей бледной мертвенностью. Вокруг ни души. Лишь там, за деревьями, в глубине леса спряталось нечто страшное, невероятно опасное и отвратительно-уродливое. Оно шевелилось, подползало к железнодорожной насыпи, готовилось напасть на поезд, и сожрать всех выживших, и всех умерших, но отказавшихся смириться со своей смертью и потому продолжавших вести подобие жизни. Может это будет и к лучшему. Этот поезд и те, кого он вёз, чудовищны, им не место на земле.
  Тут впереди замаячила полянка у опушки, а на ней первые обитатели этого страшного места. Двое мужчин - один молодой, коренастый, другой пожилой, высокий, болезненно-худощавый - находились у кромки леса. Там, за безжизненными недвижимыми деревьями, что-то шевелилось. Что-то страшное, приближающееся, безжалостное. На лице молодого застыл ужас - он узрел в окнах вагонов нечто непередаваемо-отвратительное. Пожилой выглядел скорее уставшим, чем напуганным. Все его эмоции выглядели неестественными, преувеличенными, будто бы ему приходилось всё время прятаться за маской даже оставаясь наедине с самим собой, потому что кто-то злой и безжалостный мог в любой момент залезть к нему в голову и узнать, о чём же он думал. Чтобы хоть как-то защититься, несчастному мужчине приходилось притворяться не тем, кем он является. Но самое жуткое - заставить поверить в этого придуманного себя и действовать так, как если бы он и был этой вымышленной личностью. Почему-то Павлик ощутил жалость к этому мужчине, который попал в беду и, пытаясь спастись, делал только хуже.
  Между тем парочка мелькнула в окне и исчезла, а поезд продолжил своё движение по безжизненной лесистой местности. Вокруг становилось всё темнее, не разглядеть ни деревьев, ни листьев, лишь насыпь на земле. А потом тьма поглотила и её. Кромешный мрак окутал состав, поезд ехал через черную бездну, в которой не было ничего, кроме самого поезда. От этой мысли Павлику стало страшно, он задернул занавески и отодвинулся от окна.
  Удивительно, но пока он наблюдал за переменами во внешнем мире, внутри вагона стало чище. Не осталось ни капельки крови, ни следа недавнего побоища, хотя никто не прибирал.
  "Вагон сам пожирает остатки", - прозвучала в голове Павлика мысль. Чужим будничным голосом. Это испугало даже сильнее, чем само страшное открытие.
  В салоне царила гнетущая тишина. Мужчина перестал хлюпать, девушка, наконец, убрала руки лица и смотрела пустым, ничего не видящим взглядом в коридор, старушка же оставалась недвижимой. Казалось, она даже задремала. Похоже, никто уже не соблюдал правила не смотреть внутрь вагона, потому что снаружи всё становилось только хуже.
  Через какое-то время в вагон вошли два человека. Мужчина и женщина. В синей чистенькой форме. Проводники. Девушка опять закрыла лицо руками, старушка не двинулась, а мужчина отполз от прохода и скрылся от взгляда Павлика. Подросток попеременно переводил свой взгляд от одного вошедшего на другую.
  Проводник выглядел слащавым метросексуалом с зализанными волосами, неприятными тонкими губами, бесцветными серыми глазами. Рот его был приоткрыт и, казалось, внутри что-то ползает. Когда он подошёл поближе к Павлику, стало ясно, что именно - из глубины горла то и дело выглядывала толстая сколопендра, дергала своими лапками, которые соскальзывали с язычка, после чего снова проваливалась вглубь пищевода.
  С проводницей же всё стало ясно с первого взгляда, потому что в чертах её лица угадывалась покойница, которая объявилась, когда Павлик брёл по салону в поисках места. Только теперь она выглядела значительно лучше: кожа не такая бледная, оба глаза на месте, живые, а не стеклянные, губы накрашены, да и кисти целы, самые обыкновенные человеческие ладони и пальцы, а не щупальцеообразное нечто.
  - А почему в вагоне так тихо? - слова проводника прозвучали, словно человеческий вопль под водой. - Где же шуршание фольги, где гул разговоров, где запахи варёных яичек и сала?
  Он улыбнулся, подходя к старушке.
  - Бабуля, у вас всё хорошо? Довольны поездочкой? Куда ехали-то?
  Старушка вздрогнула, посмотрела на проводника, вздохнула и вдруг ответила.
  - Сама не знаю. Бежала от семьи, не хотела быть обузой. Вот и прибежала.
  - Да, дело такое, - с плохо скрываемой иронией протянул проводник. - Вы, любезная Владлена Викторовна, думали, что помогаете родным, а на самом деле они без вас изводятся, страдают. Но вам ведь всё равно, когда вы принимали решение, то думали только о себе.
  - Откуда... - начала было старушка.
  - Тихо-тихо. Без лишних слов. Я знаю всё и обо всех. Вот, например, Сергей Афанасьевич, который трусливо забился в уголок и дрожит там. Не бойтесь, Сереженька, мы вам ничего не сделаем ни за то, что вы бросили жену с двумя детьми, ни за то, что мать уже семь лет не навещали. Устали вы, бедненький наш, понимаю. И Тамарочка понимает, которая убежала из отчего дома, - проводник прошёл вперёд по коридору и остановился рядом с местом девушки, которая ухватила покрывало и укрылась им. - Видите ли, ей не нравились родительские запреты, хотелось свободы и самостоятельности. Что будет с родителями её не шибко-то интересовало. Иногда, правда, самостоятельность приводит к вот таким вот последствиям. Надеюсь, теперь ты чувствуешь себя свободной, Тамарочка?
  После этих слов проводник вцепился своей уродливой, напоминающей сочленение лапок сколопендры кистью в покрывало и сорвал его. Девушка оглушительно завопила, а он ухватил её за ногу, дернул, стащил с полки, поставил перед собой и вцепился в горло, заставив замолчать.
  - Если ты, сука, продолжишь визжать, когда я уберу руку, я тебя убью, понятно? - совершенно спокойно, даже с улыбочкой спросил проводник.
  Девушка пыталась вырваться, неясно, дошёл ли до неё смысл произнесённых слов или нет, но когда проводник толкнул её на нижнюю полку, она свалилась и, отдышавшись, затихла, продолжая жмурить глаза. Проводник же подошёл к подростку и принялся сюсюкать:
  - И тебе, Павлик, мотивы этих замечательных людей ясны. Ведь ты так страдал, так страдал в детдоме. А когда убежал оттуда, не думал, что из-за тебя прилетит воспитателям, директору, искать тебя бросится куча милиционеров, которые могли бы преступников ловить, а не за малолеткой по всей стране бегать. Но нет же, тебе было так невыносимо, бедненький мальчик. Теперь лучше? Убежал дальше некуда.
  Павлик озлобленно посмотрел на проводника, но ничего не сказал. Мужчине взгляд не понравилась.
  - Танечка, - обратилась он к сопровождавшей его женщине, - этот видишь какой попался. Не боится. И визжать не будет. Ты давно просила о помощнике. Может сделаем его таким же, как ты. Помнишь, Павлик, как Танечка выглядит на самом деле? Ты её здорово испугался, когда увидел в первый раз.
  Подросток молчал, хотя теперь ему снова стало страшно.
  - Ну ладно, уважаемые пассажиры. Я прибыл сюда не писать вашу биографию, а ради дела. И хотел бы устроить вам экскурсию по нашему замечательному поезду. Вставайте и пройдёмте.
  Все оставались на местах. Проводники хохотнули.
  - Робкие какие, - впервые подала голос Танечка. Не удивительно, что она предпочитала молчать - голос был сиплый, грубый, низкий, звучал словно хрипы умирающего человека.
  - Уважаемые пассажиры, - между тем проводник насмехался, - если вы не проследуете на экскурсию, мы можем уйти и вернуться в другом образе. У вас уже была возможность его созерцать. Помните кучу насекомых? Это я был, - не без гордости заявил проводник о том, о чём все уже догадались.
  Первой встала старушка, за ней нехотя поднялся толстяк, затем Павлик. Только девушка оставалась недвижимой и что-то шептала себе под нос.
  - Танечка, помоги Тамарочке, а то она, похоже, умом тронулась, - попросил проводник свою напарницу.
  - Не надо, - громко произнесла Владлена Викторовна. - Я сама ей помогу.
  Не дожидаясь ответа, старушка направилась к девушке, села рядом и стала что-то нашептывать ей на ушко. Та хлюпнула носом, но потом кивнула и тоже встала.
  - Вот и отлично, а теперь следуйте за нами, - потребовал проводник и двинулся вперёд, открывая двери салона.
  За ними оказался не тамбур, а длинный, практически бесконечный коридор и тянувшийся параллельно ему ряд закрытых дверей купе.
  - Здесь располагаются наши самые уважаемые пассажиры, ради которых ваш род и удостаивается чести поездки по нашей железной дороге.
  - Хороша честь, - пробубнил себе под нос мужчина.
  - Что-что, Сергей Афанасьевич? Вас что-то не устраивает? - с насмешкой спросил проводник.
  Тот затушевался, промолчал.
  - Вот и славно, - проводник снова натянул на своё лицо отвратную улыбочку. А теперь пройдёмте сюда, к этому купе. Полюбуйтесь, чем занимаются наши пассажиры, - после этих слов он открыл купе, а замыкавшая шествие проводница подтолкнула всю четверку к дверям.
  Купе было странным, с геометрией здесь происходило явно нечто непривычное: пространство внутри казалось ограниченным и в то же время безмерным. Восприятие подводило: казалось, если войти внутрь, то ты окажешься за десятки километров от входа, и вернуться назад будет не так-то просто. Но в то же время перед Павликом была лишь маленькая комнатушка два на два, в которой отсутствовали привычные полки, в центре располагался стул с привязанным к нему человеком. Голова пленника была закреплена кожаными ремнями, верхняя часть черепа аккуратно отделена, а из макушки торчали железные болты. Позади несчастного стоял худосочный низенький старикашка с чёрными очками на глазах, глубокими сухими морщинами, желтыми острыми зубами. Он копался в мозгах пленника своими грязными, покрытыми язвами и нарывами руками.
  Связанный мужчина всё время менялся в лице: стоило старикашке прикоснуться к одному болту, и осмысленное выражение на лице пленника исчезало, глаза делались по-бараньи бестолковыми, из уголка губ начинала течь слюна. Когда же старик убирал свои костлявые пальцы, мученик оживал, слабо мычал, вращал зрачками, пытаясь понять где он и что с ним происходит. Когда осознание приходило, мычание переходило в протяжный, полный ужаса и отчаяния вопль. Абсолютное бессилие, невозможность что-либо изменить, лишь ощущать, но ни на что не влиять. Выученная беспомощность. Когда старикашка удовлетворялся произведённым эффектом, то снова касался болта, превращая своего пленника в безвольную куклу, и начинал копаться в голове, выковыривая из черепа кусочки розоватой мозговой массы.
  Между тем проводник, стоявший в сторонке от входа в купе, совсем не смотрел на разворачивающуюся внутри чудовищную картину, не отводил взгляд от зрителей. Если кто-то из четверки пытался отвернуться или закрыть глаза, со спины подходила проводница и клала руку на плечо, давай понять, что её изящные женские кисти в любой момент могут обратиться в отвратительные щупальца. После этого приходилось смотреть.
  - Хватит! - не выдержал Сергей Афанасьевич. - Зачем вы это показываете?!
  Проводник удовлетворённо улыбнулся и закрыл дверь купе.
  - Видите ли, Сергей Афанасьевич, мы пытаемся определить, в каком качестве вы четверо будете находиться на нашем поезде. Но об этом чуть позже, а теперь пройдёмте дальше.
  И снова подневольные покорно последовали за проводником, а за спиной у них, словно надзиратель, брела проводница. Шли долго, не меньше получаса. Павлик постоянно оборачивался и удивлялся, как же так получается: они должны были отойти от входа в их плацкартный вагон уже далеко, а между тем дверь в салон находилась в нескольких шагах за спиной Татьяны.
  Наконец, добрались до нужного места. Проводник ехидненько посмотрел на пассажиров, при поддержке Татьяны заставил их выстроиться прямо перед дверью, после чего открыл её.
  Купе было самым обычным, с пассажирскими местами и столиком между нами, но сцена, которая разворачивалась на глазах у Павлика и других выживших пассажиров...
  Занавески на окнах задвинуты. В тусклом свете вокруг столика сидит четыре существа. Они похожи на людей, но овал их голов, их лица... Ни волос, ни ушей, ни рта, ни губ, ни носа, только маленькие поросячьи глазки, словно бы ошпаренная розовато-жёлтая кожа и маленькое отверстие в самом низу, там, где у людей подбородок. Из этого отверстия торчали отвратительные, кривые и очень острые зубы.
  На столе же лежало человеческое тело. Руки и ноги аккуратно отрезаны, голова свисает со стола, челюсть вывернута, в рот запихали крупное зелёное яблоко, глаза убитого залиты кровью, зрачки широкие, а выражение, застывшее на лице, свидетельствует о чудовищной боли, которую этот человек испытал перед смертью. Грудь убитого вскрыта, рёбра разведены в стороны, аккуратный порез делит живот на две части, внутренности вывернуты наружу, всё это присыпано зеленью.
  - Нет-нет-нет, не заставляйте! - запричитала за спиной Павлика Тамара, но прилизанный проводник схватил её за голову и заставил наблюдать.
  Одно из чудовищ заинтересовалось непрошенными гостями, запустило свою руку (их руки не отличить от человеческих) во внутренности убитого, достало кроваво-красную массу вперемешку с зеленью, встало с места, подошло к невольными зрителям и, произнося слова на неизвестном языке, поднесло руку к лицу перепуганной Тамары.
  - Наш гость хочет, чтобы вы угостились их блюдом, - елейным голоском произнёс проводник. - Не стесняйтесь, это очень вкусно.
  - Пожалуйста, нет! - завопила девушка, нервы которой не выдержали.
  Чудовище произнесло ещё что-то.
  - Он говорит, - спокойно перевёл проводник, - что если вы откажетесь, он обидится и застрелится.
  Тамара ничего не ответила, тщетно пытаясь вырваться из цепких лап проводника, беспомощно наблюдая за тем, как перед её лицом маячит рука с отвратительной мясистой массой.
  - Но если наш гость застрелится, то мы оскорбим его народ. И ради того, чтобы загладить вину, нам придётся приготовить ещё одно блюдо. И этим блюдо окажетесь вы, Тамара.
  Девушка вопила, ни в силах воспротивиться, плевалась, вырывалась. Она уже была в истерике, потому угрозы не возымели эффекта.
  - Можно я попробую, - отозвалась Владлена Викторовна. - Это вашего гостя удовлетворит?
  Чудовище заинтересовано посмотрела на старушку, что-то пробормотало, после чего проводник перевёл.
  - Вполне. Но ешьте с его руки.
  Поморщившись, старушка кивнула и потянулась к отвратительному блюду. Когда уже её губы почти прикоснулись к мясу, тело женщины содрогнулось от рвотного спазма, но она пересилила себя, клюнула мякоть и отстранилась. Чудище издало булькающие звуки (вероятно, это был смех), после чего вернулось на своё место.
  Проводник отпустил Тамару, которая тут же подалась назад, стукнулась о стену и сползла на пол, после чего он закрыл двери, медленно посмотрел на выражение лиц своих подопечных и предложил:
  - Ну пройдёмте дальше.
  - Хватит уже! - зло бросила Владлена Викторовна, вытирая кровь со рта. - Чего вам от нас надо? Мы уже до смерти перепугались. Хотите свести нас с ума?
  - Ну если вы всё поняли, пройдёмте в ваш вагон, где у нас состоится разговор, - с насмешливой улыбкой заявил проводник.
  Путь назад занял меньше минуты, проводники дошли до середины вагона, рассадили пассажиров вокруг столика, сами сели на боковую лавку.
  - Наш поезд нуждается в постоянном притоке добросовестных работников. И ладно бы речь шла только о лицах, которые... гм... удовлетворяют любопытство наших ценнейших пассажиров, этого добра набрать несложно. А вот тех, кто бы исполнял обязанности простого проводника, чтобы новые пассажиры поднимались в наши вагоны охотнее, с этим всё обстоит куда сложнее. У машиниста поезда есть все основания полагать, что вы четверо идеально подходите на эту роль. Помните, Сергей Афанасьевич, когда вы нырнули в прорубь за тонувшим мальчишкой, вытащили его и делали искусственное дыхание минут пять, хотя все вокруг уже махнули рукой и решили, что ребёнок умер? Благодаря вам его удалось спасти, со временем мозговые функции того мальчишки полностью восстановились. А вы подхватили воспаление лёгких и чуть не умерли, но никогда не пожалели о своём поступке. Это говорит о том, что вы способны пожертвовать ради дела даже собственной жизнью. Или вы, Владлена Викторовна. Вы отказались от взятки и не приняли некачественную партию товара. Это уже принципиальная позиция. Но вы пошли дальше и не испугались, когда на вас стали давить сверху, угрожали увольнением. Не испугались даже угроз жизни, а отправились прямиком в прокуратуру и сообщили обо всём. Если бы вы сделали это сейчас, вас бы, вероятно, убили, но двадцать лет назад ваша жалоба возымела поразительный эффект и всех пересажали. Но это не важно, важно другое: вы бы поступили точно также и сегодня. Это говорит о наличии у вас твёрдых принципов. А ты, Тамара, стащила у родителей деньги и отдала попавшему в беду другу. На первый взгляд не слишком благородный поступок, но здесь важна жертва. Ведь отвечать за поступок пришлось тебе, и именно из-за этого твоего решения родители взъелись на тебе и устроили режим тотального контроля. В итоге ты оказалась здесь, но даже сейчас не жалеешь о содеянном. Или ты, Павлик. Сначала заступился за постороннего мальца. А потом человек, терзавший тебя месяцами валялся у тебя в ногах. Ты мог его пнуть, мог даже убить и никто бы никогда об этом не догадался. Но ты ничего не сделал. И не потому, что боялся расплаты, нет. Потому что ты считал, что это плохо. Это говорит о доброте и милосердии. Очень редкие качества в наше время. Вы четверо идеально подходите для работы проводником на нашем поезде. Поэтому я уполномочен предложить вам эти места. Всем четверым.
  - А если мы откажемся? - спросил Сергей Афанасьевич.
  - Ну вы сами видели, что творится в купе. Отправитесь в одно из них, развлекать наших уважаемых пассажиров.
  - И мы станем такими же, как... как вы? - Тамара с ужасом смотрела на бледную кожу Танечки, её насмешливые глаза. - Будем делать то, что делаете вы?
  Проводник расхохотался.
  - О, в будущем вы, возможно, будете просить о такой награде. Но первое время всё будет куда прозаичнее: от вас потребуется только следить за порядками в вагонах и успокаивать разволновавшихся пассажиров из плацкартных вагонов, которые пока не догадались, какая участь им уготована. Всё. При этом вы не только перестанете стареть, но и, в случае Владлены Викторовны, станете даже моложе.
  - Или старше, - вставила Танечка своим хриплым голосом, посмотрев на Павлика. Тот съежился.
  Проводник снова хохотнул. Настроение у него было явно приподнятое.
  - Если вам нужно подумать, можем походить и посмотреть, что делается в других купе...
  - Нет, не нужно. Я согласна! - сразу ответила Тамара.
  - Благоразумно, - мужчина сделался серьёзным. - Танечка, проводите Тамарочку и выдайте ей форму. Остальные?
  - И сколько нам нужно будет здесь оставаться? - спросил Сергей Афанасьевич.
  - Увы, но это навсегда. Даже если умрёте, вам придётся трудиться на нашем поезде.
  Мужчина нахмурился, опустил голову.
  - Я согласна, - подала голос Владлена Викторовна.
  - Прекрасно. Дождёмся возвращения Танечки. Ну а вы хотите в купе, Сергей Афанасьевич?
  Тот отрицательно мотнул головой.
  - Я не уверен, что поступил правильно. Надеялся, что смогу когда-нибудь вернуться, узнать, как дела у жены и детей.
  - Ну, не отчаивайтесь. В случае вашего согласия мы что-нибудь придумаем. Если будете усердно трудиться, отыщем возможность организовать вашу встречу вне стен вагона.
  - Согласен, - выдавил из себя грузный мужчина.
  - Прекрасно, - протянул проводник. - Ну а теперь черёд самого молчаливого. Так как, Павлик, согласен?
  - Нет, - коротко ответил подросток, не глядя проводнику в глаза.
  - Если тебе нужно походить по купе...
  - Не нужно. Я не согласен. Делайте со мной, что хотите.
  - Вот как? Ты понимаешь, что твоя смерть не будет означать освобождения? Ты снова и снова будешь попадать в новое купе и вечно мучиться в лапах всевозможных чудовищ, обитающих в мириаде различных миров?
  - Понимаю, - дрожащим голосом ответил Павлик.
  - Не глупи, парень, - попытался переубедить его Сергей Афанасьевич.
  - А вы вообще замолчите! - подросток вдруг вспылил и разревелся. - Вы трое сразу на всё согласились. Готовы помогать им, чтобы они другим делали плохо! Ведь всё это специально подстроено. Тот водитель, что меня сюда направил! Он ведь к этому и подводил: им нравится, когда хороший человек совершает плохие поступки. Но тогда он больше не хороший человек, а плохой!
  После этой тирады он перевёл взгляд на проводника и твёрдо произнёс:
  - Мой ответ нет!
  Проводник нахмурился, выглядел озадаченным, хотел было что-то ответить, но тут дверь в салон открылась, внутрь вошёл крупный мужчина. Высокий, крепкий, бородатый, он сел напротив Павлика и тот узнал в нём водителя фуры, с которым он болтал за столиком в придорожном кафе.
  - Здесь есть только машинист, проводники, те, кто причиняет страдания, и те, кто страдает. Ты, Павлик, никогда не станешь машинистом, ты не в состоянии причинять страдания, значит ты можешь быть либо проводником, либо тем, кто страдает. Если отказываешься стать проводником, будешь вечно страдать.
  - Ну и пусть!
  - И ради чего? - спросил бородач, который был невероятно серьёзен. - Ты мучился в том мире, готов мучиться и в этом.
  - Ради того, чтобы не стать таким, как ты! Ведь я неслучайно повстречался с тобой, ты охотился за мной!
  - Это правда. Когда-нибудь и тебя попросят об услуге, к тому времени ты поймёшь, что эта услуга - благо, а не зло.
  - И в чём будет заключаться та услуга? Как и ты буду обрекать людей на страдания?
  - Нет, тебя попросят забирать детей у нерадивых матерей. Дадут помощников. Тебе понравится.
  Павлик низко-низко опустил голову и решительно помотал ею.
  - Ты отказываешься?
  Тот повторно мотнул головой, разбрасывая в стороны непослушные длинные волосы.
  - Так тому и быть. Уверен, ты пожалеешь о своём выборе. И знай, пока предложение в силе. Но не затягивай с ответом, потому что я могу и передумать. Одно дело - терпеть издевательства хулигана, другое дело - мучиться годами. Там, на заправке, я ведь пытался тебе объяснить, что ад не для грешников, ад для праведников, ведь только праведники умеют страдать за других.
  Сказав это, бородач встал, не удостоил взглядов мужчину и старушку, посмотрел на проводника и приказал увести мальчишку в купе. Слащаво улыбаясь, бледнолицый проводник мягко схватил Павлика за локоть и увлёк вглубь бесконечного коридора. Страдать.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"