Константинов Александр Алексеевич
Полтора Года Невезения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Одна тысяча девятьсот сорок третий год. Семнадцатилетний парень, волею судеб застрявший в глубоком тылу, всеми правдами и неправдами стремится вырваться на передовую, по ходу решая извечные нравственные дилеммы... Простым языком автор свидетельствует о нравах и быте сложного военного времени, времени своей юности. Роман создан в 1976 году, публикуется впервые.

  
  
ОГЛАВЛЕНИЕ
   1. ПРОЩАЙ, МАМА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3
   2. В ДОРОГЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7
   3. КОЛИН "СИДОР" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 13
   4. ШЕРЕНГА ЛГУНОВ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 19
   5. ЗЕМЛЯКИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24
   6. ПЛОТНИК . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 28
   7. ВОЛКИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 32
   8. НАУКА СОЛДТСКАЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 37
   9. В НАРЯДЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 44
   10. ПРАЗДНИК . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 52
   11 БУРАН . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 59
   12. ПОИСК . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 65
   13. В КАРАУЛЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 69
   14. РАЗГОВОР НАЧИСТОТУ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76
   15. НА ЛЕСОСЕКЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 83
   16. СОРЕВНОВАНИЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 90
   17. ПОЖАР . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 95
   18. НА ПОЛИГОНЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100
   19. НАСТЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 110
   20. ПОДСОБНОЕ ХОЗЯЙСТВО . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 115
   21. ВАЛКА ЛЕСА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 124
   22. БЕГСТВО . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 134
   23. ДВЕНАДЦАТЬ КОМАНДИРОВ НА ОДНОГО РЯДОВОГО . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 144
   24. МАСТЕР . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 152
   25. ПЕРЕДИСЛОКАЦИЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 158
   26. СЛОЖНАЯ ЗАДАЧА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 166
   27. КАТЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172
   28. НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 179
   29. МАРШЕВАЯ РОТА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 183
   30. ПЕЧАЛЬНЫЕ ВЕСТИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 190
   31. ОТЪЕЗД . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 200
   32. ПЕРВЫЕ ДНИ НА ФРОНТЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 206
   33. В РАЗВЕДКЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 218
   34. ГОРЯЧИЙ ДЕНЕК . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 227
   35. В ГОСПИТАЛЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 234
   1. ПРОЩАЙ, МАМА!
  
   Надсадные выкрики и громкий говор рвали морозный воздух. Женщины и девушки осаждали теплушки, в которых только что скрылись их сыновья, ухажеры и братья. От разгоряченных в сутолоке тел поднимался парок, но слез не было. За полтора года войны Россия разучилась плакать без каких-либо веских на то осно-ваний. Лишь изредка какая-нибудь девчушка, прикрываясь рукавом фуфайки, пустит скупую слезу и тут же смахнет ее: что же плакать по живому.
   - Вася, пиши!
   - Носки не потеряй! В кармане они, в рюкзаке!
   - Тоню не забывай!
   - Петя, махорку возьми! Передайте, женщины, передайте!
   Над головами из рук в руки плывет холщовая торбочка с махоркой и исчезает в распахнутой двери одного из вагонов.
   Поодаль степенно держится немногочисленная кучка мужчин. Здесь нет ни суеты, ни давки. Эко невидаль - проводы в армию! Каждому из присутствующих вдосталь довелось послужить в свое время России-матушке, так густо было насыщено войнами начало века.
   - Оно и ничего бы, да сопливы мальчишки уж больно. Моему только неделю назад семнадцать стукнуло. - Невзрачный мужичонка, Степан Разов, выколотил о кожаный протез левой руки трубку. - Пачками кладут таких вояк по их же глупости.
   - Не сразу же на фронт, подучат малость.
   - Бог не выдаст - свинья не съест.
   - Под Сталинградом, видать, рога ему серьезно завернули, теперь полегчает.
   - Если так пойдет, то...
   - Как бы ни пошло, а фронта хлебнуть им придется, - не уступает Степан.
   - Фронта, знамо, придется.
   Меньше всех унывают сами призывники. В распахнутых дверях теплушек в четыре яруса сияют веселые молодые лица. Трудно поверить, что у этих пареньков не скребет сейчас на душе. Но они не хотят огорчать матерей, бравируют друг перед другом, перед девушками - отсюда и улыбки. Юность беспечна. Да и не так легко запугать этих ребят из Подмосковья каким-то там далеким еще фронтом. И хотя насто-ящего пороху никто из них пока и не нюхал, войну по сорок первому они уже знают. За плечами у каждого не одна озаренная прожекторами ночь, проведенная на крышах заводских и жилых зданий. Бомбовые разрывы и свист осколков - спутники детства этих ребят. И они не унывают, успокаивают родных и близких:
   - Не скучай, мама!
   - Галка, пиши!
   - Я вернусь, мама!
   Где-то в голове состава тоскливо ныла тальянка, доносилась невеселая, старинная песня:
   После-едний но-оне-ешный дене-ече-ек
   Гу-уляю с вами я, друзья!..
   Но вскоре эти заунывные голоса перебила другая песня, рожденная уже войной. Ее подхватили дружно, всем эшелоном:
   Вставай, страна огромная,
   Вставай на смертный бой
   С фашистской силой темною,
   С проклятою ордой!
   Подали паровоз - состав лязгнул буферами. Старшие по вагонам стали упрашивать женщин отойти, не попасть под колеса.
   Виктор Разов, натыкаясь на рюкзаки и котомки, заметался по вагону. Вначале он не занял места в дверях и теперь старался найти хоть какую-нибудь щель, чтобы в последний раз взглянуть на родителей. Наконец, ему это удалось. Забравшись на спины товарищей, он протиснулся вперед, под самую крышу. Сразу же увидел отца, потом отыскал в толпе клетчатый платок матери. Взгляды их встретились. Довольная тем, что напоследок увидела сына, она улыбнулась и тут же что-то озабоченно закри-чала. В общем гомоне, только по движению ее губ, Виктор разобрал:
   - На чем ты держишься? Не упади! - предупреждала мать.
   И от этой последней ее заботы Виктору стеснило грудь, на глаза набежала пелена, женские лица у вагона закружились, сливаясь в одно материнское лицо. В какое-то мгновение перед взором пролетели все его семнадцать лет, прожитые вместе с родителями.
   Нет, они никогда не баловали его, да и не смогли бы этого делать, потому что в семье было еще трое детей. Как самому старшему, Виктору рано пришлось вникать во все семейные заботы. Лет с десяти он уже ходил за покупками, готовил обед, присма-тривал за маленькими. Нелегко было все это делать, страшно тянуло к сверстникам, на футбольное поле у озера, но чувство ответственности перед родителями брало верх над детскими желаниями. В награду за самоотверженность мать вечерами теребила его волосы загрубевшей на полевых работах рукой.
   - В воскресенье я отпущу тебя на целый день, сынок, - обещала она, - тогда и набегаешься вдоволь.
   И Виктор ждал выходного, будто приговоренный к смерти - помилования. Но приходило воскресенье, дом в заботливых материнских руках преображался, светлел и наполнялся уютом, умытые и причесанные братишки и сестренка переставали кап-ризничать, и Виктору уже самому не хотелось уходить.
   - Ну что же ты? Играют, ведь, - кивала мать в сторону озера, откуда доносились тугие удары по мячу.
   - Я потом, успеется, - отнекивался Виктор.
   -Тогда беги за хлебом, и конфет купи.
   Без конфет и кино не обходилось ни одно воскресенье: это было наградой Виктору за труды в течение недели.
   Последние полтора года, с начала войны, он работал за взрослого и приносил матери получку. Теперь семья лишалась этой его поддержки. "Как-то будут они без меня", - подумал Виктор и прошептал тихо, чтобы никто не слышал: "Прощай, мама!"
   Машинист подал сигнал, еще раз лязгнули буфера, мимо поплыли станционные постройки.
   - Прощай, ма-ма! - повис над эшелоном чей-то берущий за душу вопль.
   Этот вопль как бы заставил призывников очнуться. И, отбросив ложную стесни-тельность, они подхватили его в тысячу молодых глоток:
   - Прощай, мама! Мама, до свидания! - катилось по эшелону.
   Вместе со всеми кричал и Виктор. Теперь он хотел, чтобы мать обязательно его слышала, хотя уже и потерял ее в спешащей за эшелоном толпе. Вот одна из женщин упала, об нее споткнулась другая. Нет, не мать. И вдруг он увидел ее. Отбившись от толпы, она взбежала на разваленный штабель леса, сорвала с головы платок и разма-хивала им, как флагом.
   - Прощай, сынок! Прощай, кровинка!
   Война не баловала. И отъезжающие, и провожающие слишком хорошо знали, что добрая половина из них прощается навсегда. И любая из этих спешащих за эше-лоном матерей прижала бы сейчас сына, свою кровинку, к груди и никуда бы его не отпустила. Но слишком незначительны желания одного человека, и слишком велики его обязанности перед обществом - так было во все времена.
   Уже издали Виктор увидел, как на бревна поднялся отец, накинул на голову матери платок и принялся ее успокаивать, говоря что-нибудь такое: "Хватит, Полина Ивановна, довольно убиваться. Как все, так и мы, не хуже и не лучше других". Виктор знал, что мать внешне успокоится, пойдет с отцом к саням, чтобы уехать домой, но долго еще будет болеть ее сердце.
   - Прощай, мама! - все еще катилось вдоль эшелона.
   Потерявшие из виду своих близких призывники теперь прощались со всеми подряд, как будто все эти провожающие женщины вдруг стали для них родными. С долговязого парня, на плечах которого так удобно полулежал Виктор, прямо под колеса свалилась шапка. Он не обратил на это внимания, и на Виктора не обиделся, потому что сам с не меньшим комфортом расположился на чьих-то плечах.
   Набирающий скорость состав обгонял толпу провожающих, прощальные крики утихали. Груда тел в дверях вагона дрогнула и начала расползаться. Виктора сбросили на пол. Долговязый оглядел его сверху вниз своими спокойными карими глазами.
   - Это вам я обязан шапкой?
   Виктор сдернул с головы заячий треух.
   - Пожалуйста, возьмите мою.
   - Да я не об этом, - отмахнулся долговязый. - Колчин, Вадим, - протянул он руку.
   - Очень приятно. Виктор.
   В нескладной фигуре Вадима, с тонкой длинной шеей и острыми плечами, было еще так много детского, слабого и беззащитного, что Виктор поморщился. Он подумал о том, что со стороны и сам выглядит таким же юнцом.
   - Я здесь один, - сказал Вадим. - Так уж получилось, отбился от своих, - пояснил он, смущаясь.
   - Что за беда, давай к нашему клану, - предложил Виктор.
   - Я с удовольствием! - обрадовался Вадим и кинулся в угол, где призывники разбирали брошенные как попало рюкзаки и котомки. Проехали речку Пехорку, скрылись из виду Люберцы. "На-восток, на-восток!" - ускоряя бег, выговаривали колеса.
   Второй раз за войну уезжал Виктор из родных мест, и второй раз - на восток, подальше от войны. Уезжал, правда, не по своей воле. Первый раз - в эвакуацию вместе с семьей, и вот теперь - в армию. Удовольствия это не доставляло, просто, по его мнению, было пустой тратой времени. Однако чувствовалась в этом некая непоколебимая надежность: раз страна позволяла себе в такое тяжелое время катать его, мальчишку, на огромные расстояния, значит она, страна, ощущала себя доста-точно уверенно. Впрочем, в этом Виктор никогда не сомневался.
   По сторонам дороги стоял заиндевелый лес, ветер срывал с мохнатых елей снежную пыль и клубящимися вихрями уносил в поднебесье. И странно было Виктору это видеть. Он уже не мог пройтись по лесу, не мог потрогать елочки так, как любил делать это раньше, во время лыжных прогулок. И от этого ощущения все вокруг было, с одной стороны, все еще своим, родным и близким, с другой же, уже таким далеким и недоступным. Удастся ли свидеться? "Не удастся, не удастся!" - изменили выговор колеса. Виктор попробовал придать перестуку на стыках рельсов более веселый мотив, но колеса упрямо продолжали твердить свой речитатив. "Заладили!" - нахму-рился Виктор, и только в этот момент ощутил настоящую тоску по дому. Хотя ему немало довелось поколесить по России, впервые в жизни он покидал семью так надолго.
   2. В ДОРОГЕ.
  
   Пока Виктор искал рюкзак, его товарищи из совхоза "Первомайский" успели "оккупировать" нижнюю полку. Это была спаянная компания, в которой все знали друг друга с пеленок. И поскольку проказы детства были пока живы в памяти призывников, теперь можно было без помех вспомнить и школу, и злого объездчика из полевод-ческой бригады Фому, и удачные набеги на совхозные сады. Помогая Колчину найти вещи и наблюдая со стороны за товарищами, Виктор понял, что они как раз этим и занялись.
   Сложив под себя ноги и блестя горячими цыганскими глазами, что-то расска-зывал неунывающий Коля Ершиков. Этого паренька, худенького и вертлявого, скручен-ного будто бы из одних сухожилий, казалось, нисколько не тронуло расставание с матерью и сестрой. Не по годам широкоплечий, скуластый парень, Лешка Сокол, хмурил темные брови и недовольно косился на Ершикова, будто тот мешал каким-то важным его мыслям. Зато Колька Ситин, слушая тезку, так и светился круглым веснуш-чатым личиком. Характером он был под стать тезке и тоже, казалось, нисколько не огорчился расставанием с близкими. Самым щуплым среди первомайцев был Федька Масин: ростом всего в полтора метра. Из-за этого Федьку чуть было не забраковала медицинская комиссия. Но, стоя под измерительной планкой, Федька надулся, напы-жился, изо всех сил потянулся вверх - и прошел! Сам Федька весьма гордился этим; мать же его, тетя Нюра, напротив, очень сокрушалась по этому поводу:
   - А моему и быть бы только на один сантиметр поменьше, то и отсрочку бы получил, - говорила она соседкам.
   - Не надо было кормить перед комиссией, Анна Егоровна, - смеялись женщины.
   - Знала бы, где упасть, так соломки подстелила бы, - разводила руками тетя Нюра.
   Сейчас этот самый Федька Масин, ощерившись хорьком, не разрешал здоровому детине занять место на нижней полке.
   - Тебе-то не все равно? - сердился детина.
   - Было б все равно, так лазили б в окно! - отпарировал Федька.
   - Сказано, нельзя, - повел на детину строгим глазом Сокол.
   - Тебя долго ждать? - окликнул Виктора Федька. - А то займут место, тогда будешь...
   - С нами вот он ляжет, - указал Виктор на Колчина.
   - Ну и пусть, все равно шестого надо, - согласился Федька.
   - Не одинаково? - обиделся детина и положил свой огромный мешок на верхнюю полку.
   - Не одинаково, ты вон, какой толстый, - Федька удовлетворенно шмыгнул носом и отодвинулся, уступая место Виктору и Колчину.
   Дипломатично молчавший до этого старший по вагону, сержант Исаев, прошелся по свободному пятачку.
   - Все разместились?
   - Все.
   - Тогда слушай перекличку, - Исаев развернул список.
   Подтянутый и чистенький, с красивыми треугольничками на петлицах, он занимался своим делом серьезно, так, как и положено было заниматься сопровож-дением команды. А ведь всего только на какой-нибудь год и постарше их, призывников. Как бы хотелось сейчас Виктору быть на него похожим! Может быть, и доведется когда-нибудь стать сержантом, может быть, и повезет.
   Слушая перекличку, Виктор присматривался к окружающим, интересовался: с кем свела судьба? Впрочем, ничего интересного вокруг практически не было. Санпропускник сделал ребят удивительно похожими друг на друга: одинаковые стриженые головы, оттопыренные уши. И во взглядах всех тоже застыло нечто одинаковое. За натянутыми улыбочками и неестественными смешками - ожидание неизвестного. И лишь один круглолицый паренек, в добротном пиджаке и нарядной рубашке, выделялся из общей массы. Его умные серые глаза смотрели на окружа-ющих спокойно, с едва уловимой иронией, будто он никакого отношения к призывникам не имел, а находился здесь в качестве наблюдателя, и на любой остановке мог встать и уйти, сказав: "Да ну вас, надоели вы мне".
   Эта независимость чем-то задевала Виктора, может быть, тем, что сам он, если бы даже и захотел, не смог бы ее обрести. Раздражала и одежда круглолицего. Свой лучший шевиотовый костюм Виктор оставил дома, просто пожалел. А этот вот не пожалел - оделся, как на праздник. И Виктору показалось, что его обошли в напря-женной лыжной гонке, хотя в настоящих гонках сверстникам это почти никогда не удавалось.
   Виктор отнес круглолицего к интеллигентикам, которые имели возможность продолжать образование и в войну. Звали его Виталием Садовниковым.
   Кончилась перекличка. Последним в списке был Петр Шильчиков, тот самый детина, которого Федька не пустил на нижние нары.
   - А что, товарищ сержант, если выйти захочется? - спросил он. Призывники дружно хохотнули, посыпались советы:
   - Ремень затяни!
   - Терпи до Мурома!
   - Шапку наготове держи!
   Прошло совсем немного времени с момента погрузки, а Виктор уже чувствовал себя вполне непринужденно. Иначе не могло и быть. Вокруг - свои ребята. И хотя все из разных мест и во многих внешних своих проявлениях так непохожи друг на друга, глубоко внутри они были, как капли воды в океане.
   Дребезжит на стыках двухосный вагон, на ходу докрасна накалилась чугунная печка, болтается на проволоке керосиновый фонарь, огненные всполохи мечутся по стенам, по лицам ребят, тепло приятно обволакивает босые ноги. Жить, черт возьми, пока можно! Тесновато вот только малость в теплушке. Ну, так это не одному тебе. Тесно, неуютно, больно, страшно сейчас всей твоей огромной стране!
   По вагону бродит приглушенный говорок. Возобновил "треп" и Ершиков. Расска-зывать он любит и умеет. И не то за способность очаровывать слушателей, не то за пергаментно-безжизненный цвет лица, его прозвали Колдуном. Однако во время рассказа остроносое, худощавое личико Николая меняется, наливается соками и начинает говорить каждым своим мускулом. Именно эта неповторимая мимика больше всего и привлекает слушателей. На полке первомайцев вскоре становится тесно.
   - Коль, ты про Анфиску расскажи, - просит Ситин.
   - А, про Анфиску! - цыганские глаза рассказчика подергиваются масляной поволокой. - Это можно, - тянет он и умолкает, будто припоминая.
   Внимание окружающих приятно Ершикову и он не спешит.
   - Ну! - торопят рассказчика.
   - Не нукай, не запрягал.
   Ершиков берет из рук наиболее нетерпеливого слушателя цигарку и с наслаж-дением затягивается.
   Виктору претит рассказ про Анфиску, девушку из совхоза, с которой будто бы в самой близкой связи находился Ершиков. Но возражать бесполезно - насмешек не оберешься. Нехороший, похотливый смешок то и дело прерывает рассказчика. Виктор отворачивается. Он и сам не может понять, что больше раздражает его: откровенная ли похвальба товарища, или чувство зависти, от которого он никак не может отде-латься. Парень, похоже, все-таки был близок с женщиной, чего самому Виктору испытать пока не довелось, хотя и представлялась однажды такая возможность.
   Находясь в эвакуации, он около года работал на плодоварочном заводе учеником столяра. Одно время к ним в мастерскую, где, кроме Виктора, работали еще двое стариков, зачастила чернобровая полногрудая девица, Глаша, из варочного цеха. Придет, поставит на верстак банку варенья, постреляет глазами, шуткой подденет Виктора, поточит лясы со стариками - и до свидания.
   - С тобой, парень, и у нас жизнь слаще стала, - густо намазывая на хлеб варенье, скажет потом за обедом рыжеусый дед Боборыкин.
   - Ты уж не теряйся, парень, такой кусок упускать грешно, - поддержит Боборыкина дед Касьян. - Вот мы, бывалыча, в молодости...
   Смущаясь и краснея, Виктор выползает из-за верстака и под добродушный смешок дедов покидает мастерскую, так и не дослушав, что "бывалыча в молодости". Он и сам знает, что Глаша ходит к нему, хотя у них и порядочная разница в возрасте. Она уже была замужем и полгода тому назад получила похоронную. Но ровесников Глаше сейчас не найти не только на заводе, но и в городе, - они все на фронте. И она ходит к нему. И она ему нравится, как только может нравиться молодая, недурная собой женщина неискушенному в сердечных делах пареньку. Но при этих проклятых дедах он не может заговорить с ней, хотя и неизвестно, отважился бы он на это наедине. Откровенные, призывные взгляды Глаши приводят Виктора в такое смуще-ние, что он совершенно теряет дар речи.
   - Красивый ты, но только молодой еще, несмышленый, - застав как-то в мастер-ской Виктора одного, сказала Глаша. - А я ведь погулять с тобой хотела, - призналась она.
   Виктор ничего не ответил, потому что накануне видел Глашу на берегу Волги с более рослым пареньком. Он не подошел к ним, хотя хорошо знал обоих, а только выругал себя рохлей и раззявой.
   Рассказ Ершикова напоминает Виктору о Глаше, и он все еще сожалеет об упущенной возможности. Жди теперь, когда представится новая, да и представится ли? Вот как завезут к черту на кулички...
   - Теперь, ребята, затягивай галстуки, отгуляли, - как бы угадав мысли Виктора, закончил рассказ Ершиков.
   - Это куда попадешь, - не согласился кто-то с такой перспективой. - У нас вон девки сами к зенитчикам бегали.
   - Зенитчики живут рядом с поселком, а ты, как запрут в Гроховецкие лагеря, так и пиши-пропало.
   - Эх, ма, да не дома!
   Колчин в углу покрутил свой огромный рюкзак, помял его кулаком, прилаживая в головах.
   - Что там? - кивнул на рюкзак Виктор.
   - Гусь жареный, - шепотом ответил Вадим.
   - Кончай с бабами, ребята, гусь жареный есть! - объявил Виктор.
   В вагоне на минуту воцарилась тишина, потом заговорили все разом:
   - Гусь - это дело!
   - Лучше бы гусыня!
   - После Анфиски пожевать захотелось!
   - А у меня окорок!
   - И мне тут что-то клали, - Ершиков выбросил на средину нар тощий мешок.
   - Ну и сидор у тебя, Коля!
   Колчин и Ситин наперетягушки разорвали гуся. На газету грудой навалили разную домашнюю снедь. Федька уложил в кулек гусиную ножку, пластину сала, кусок пирога - собрался к сержанту.
   - Сюда бы пригласил, - проворчал Сокол.
   - Поговорить тет-а-тет надо, - пояснил Федька.
   Из-за малого роста, не надеясь на себя, Федька привык прибиваться к сильным мира сего: в школе - к классному руководителю, в совхозе - к объездчику, теперь вот - к сержанту. За это Федьку не любят, считают подлизой. На время в вагоне наступила тишина, нарушаемая только отдельными восклицаниями да чавканьем. В самый разгар трапезы с верхней полки свалился Шильчиков. Приплясывая у двери, он затравленно огляделся.
   - Приспичило, что ли? - невозмутимо спросил Исаев.
   - Мочи нету!
   - Эко тебя забрало, до остановки терпи.
   - Не могу! - простонал Шильчиков.
   - Зачальте его, - бросил дневальным Исаев.
   Дневальные обвязали Шильчикова веревкой, приоткрыли дверь. В вагон заглянула колючая темь, ворвались клубы морозного воздуха. С нар в Шильчикова полетели куски пирога, куриные кости.
   - Хватит, ребята, с каждым может случиться, - сказал Исаев, обгладывая гусиную ножку, - Красноармеец не должен быть брезгливым.
   Вернувшись, Федька некоторое время стоял с видом покорителя Рима, потом не выдержал, нагнулся и пропел:
   - Что я узнал, ребята!
   - А что ты узнал? - Ситин, дрыгнув ногой, испортил воздух.
   Оскорбленный таким приемом, Федька напыжился, отвернул нос, но новость распирала его и он, в конце концов, сообщил:
   - В Канаш едем, ребята, к чувашам, сержант сказал.
   - В Канаш так в Канаш, был бы город наш! - Ситин почесал сытое брюхо.
   - Тс-с, а то...
   - А что?
   Федька обиженно засопел и полез на свое место. От расстройства он вскоре уснул, задышал со всхлипами. Первомайцы не замедлили последовать его примеру.
   Время полетело незаметно: ешь, спи, да слушай всякие занимательные истории.
   - Лафа! - одним словом определил дорожную ситуацию Ситин.
   К теплушке и на самом деле быстро привыкли. Перезнакомились, попритерлись друг к другу, делились домашней снедью и махоркой, наперебой угощали сержанта, который особенно и не отказывался.
   С начала войны Виктор еще никогда не имел так много свободного времени и такой возможности основательно поразмыслить. Отвернувшись к стенке и приладив под щеку котомку с сухарями, он слушал перестук колес, и вся прежняя жизнь казалась ему похожей на этот идущий поезд. Только раньше, до войны, она катилась гладко и плавно, лишь время от времени с небольшими встряхиваниями, а потом ее сбили с рельсов, и она понеслась по бездорожью, через овраги и колдобины. Размышляя так, Виктор думал и о том что, не будь войны, он, пожалуй, никогда не оценил бы и дово-енного благополучия. Прожил бы, состарился, а настоящего вкуса к жизни так и не почувствовал.
   Колдобин было много. Перебирая в памяти дни войны, Виктор вспомнил и брошенную школу, и бомбежки, и оставленный в поле под снегом уже собранный урожай овощей, и длиннющие очереди в продовольственные магазины, и красно-армейцев в пилотках в студеную зиму сорок первого года, и эвакуацию, и горькие сводки Совинформбюро...
   Все это он пережил, за все переболел. И каждый день ждал, что наши собе-рутся с силами, остановят фашистов, и погонят назад. Но дело оказалось непростым, потребовало и его непосредственного участия. И теперь безличное "наши" уже не вязалось с его мыслями, напрашивалось более конкретное, гордое "мы!" Это явилось для Виктора в некоторой степени открытием, которое указывало на происшедшую коренную перемену в его жизни. Он резко отвернулся от стенки и ткнул в бок Колчина.
   - Не знаешь, почему нас волокут в такую даль?
   - И не торопятся, заметь, - понимающе усмехнулся Вадим.
  
   3. КОЛИН "СИДОР".
  
   Ранним утром на третьи сутки эшелон остановился на станции Канаш.
   - Выходи строиться! - прогремела команда.
   Новобранцы высыпали из вагонов. Заснеженный городок был похож на боль-шое село. Лишь вдалеке дымили трубы какого-то завода. Деревянные же, в большин-стве, домики горожан смотрели на пеструю колонну молодежи тихо и сонно. Заинде-вевшие деревья стояли, замерев, прохожих было совсем мало. И Виктору показалось, что в этом городе не знают о войне.
   - Давай! - толкнул он локтем Шильчикова, когда колонна тронулась.
   - Чего давать-то?
   - Песню, разбудить их надо.
   Петр не заставил долго себя просить, вскинул голову и запел высоким, слегка дурашливым голосом:
   - Скакал казак через долину, Через маньчжурские поля!..
   Колонна неожиданно дружно подхватила:
   - Скакал казак через долину, Через маньчжурские поля!!!
   Ряды подтянулись, повеселели лица новобранцев; умолк, перестал выкри-кивать "ать-два!" шагавший сбоку старшина. Виктор расправил плечи. Чувство большой гордости охватио его - впервые он по-настоящему ощутил себя неотъем-лемой частью огромной страны.
   Шильчиков по-петушиному выпятил грудь:
   - Скакал он садиком зеленым, Кольцо блестело на ру-у-уке...
   Старинная песня взлетала над городом, сбивала иней с деревьев, но зава-ленные сугробами домики не просыпались. Лишь в одном из них какая-то старуха без любопытства выглянула из сеней и тут же захлопнула дверь. Видимо, маленькому Канашу встречать воинские эшелоны было не в новинку. Окончательно Виктор понял это на распределительном пункте, куда вскоре прибыла колонна.
   Набитый людьми, огромный барак гудел, будто потревоженный пчелиный улей, рядом дымила баня, во дворе шипели дезинфекционные камеры - это и был распреде-лительный пункт 357-го запасного стрелкового полка. Здесь вперемежку находились и новобранцы, и бойцы маршевой роты. Всем им надо было получить назначение, успеть помыться, переодеться, не растерять при этом в толчее собственные вещи и не отстать от товарищей. И от всей этой спешки толчея и гвалт происходили неверо-ятные. Неискушенному человеку здесь легко было потеряться; и уж никак невозможно было представить, что эта галдящая, беспорядочная толпа способна когда-либо принять уравновешенный, свойственный людям облик.
   Федька Масин лишь для порядка задержался перед входом, смерил толпу презрительным взглядом и, бросив товарищам: "За мной!" - двинулся прямо в гудящее жерло барака. Первомайцы грудью пробили себе дорогу, не без труда отвоевали в углу местечко, сложили сумки.
   - Ждите здесь, я сейчас разберусь, что к чему, - сказал Федька и стал проби-раться в дальний, увешанный лозунгами угол, где без конца выкрикивали фамилии и где, по всей видимости, располагалось начальство.
   В бараке было тесно и душно. Табачный дым облаком плавал под потолком, испарения грязных человеческих тел сбивали дыхание. Еще больше, чем теснота и духотища, угнетала неопределенность. Казалось, что в этой круговерти о них, перво-майцах, могут позабыть, просто не вспомнят, и тогда неизвестно, что следует предпринять.
   Коля Ершиков посидел у стены, уткнув свой острый нос в не менее острые коленки, поозирался исподлобья затравленным зверьком, но подобное состояние бездеятельности и угнетенности не было свойственно Николаю, и он со словами: "Бока намяли, перекусить, что ли?" - потянул из груды рюкзаков и котомок свой тощий "сидор".
   - Погоди, где тут, повернуться негде, - попытался урезонить Ершикова Сокол.
   - С моими телесами годить никак невозможно, - похлопав по впалому животу, не согласился с доводами товарища Николай.
   Его намерение перекусить поддержал и пожилой, лет сорока, красноармеец из маршевой роты.
   - Что касается места, то вы, ребятки, не беспокойтесь, - сказал он, освобождая край скамьи и обмахивая его полой новой шинели. - Располагайтесь здесь, сынки.
   Ершиков разложил на скамье все свое богатство: пластину сала, буханку хлеба и мешочек с махоркой.
   - Самосадик, видимо? - потянул хрящеватым носом красноармеец.
   - Еще какой! Табачок - крепачок, достает до кишок! - польщенный вниманием, похвалил табак Николай.
   - Благодать, давненько не доводилось пробовать, - потер красноармеец короткопалые руки.
   - Так вы пробуйте, угощайтесь! - Ершиков раскрыл мешок.
   - А на фронте без табачку жи-ивая смерть! - продолжал красноармеец, свертывая цигарку. - Бывать-то не приходилось? - подмигнул он Ершикову.
   - А вы что же, на фронт - и без махорки? - удивился Николай.
   - Дают, да что там дают-то! - отмахнулся красноармеец. - Оно, когда тоска заест, так одним табачком от нее, змеи, и спасаешься, сынок.
   Ершиков почесал затылок, и вскоре объемистый кисет красноармейца был туго набит махоркой.
   - Кури, папаша, в табачке сила наша!
   - Век буду благодарить, весь наш взвод тебе, сынок, спасибо скажет.
   Красноармеец аккуратно, по-крестьянски, смахнул со скамьи в ладонь табачные крошки, завязал кисет и завел новый разговор:
   - Верно ты сказал, сынок, на табачке, да на сале в русском солдате, почитай, душа только и держится. Представить даже невозможно, что делала бы Россия без сала! Такая тебе консерва - ни жестянок, ни банок не надо. Отвалил кусок и сыт-сытехонек целый денек!
   3а такую ладную речь красноармеец был вознагражден куском сала и ломтем хлеба.
   - Спасибо тебе, сынок, теперь я до самого фронта подкрепленный.
   - Пользуйся, папаша, пока я добрый.
   Красноармеец отошел, а его место у скамьи занял следующий боец из маршевой роты... А еще через пять минут Коля Ершиков ударил ладонью о ладонь, показывая, что разделался начисто, и лихо зашвырнул свой пустой мешок под скамью.
   - Лучше сделал, теперь сам зубами будешь щелкать, - упрекнул его Сокол.
   - Накормят, я теперь человек государственный! - усмехнулся Ершиков.
   - Накормят, да не очень, узнаешь тыловую норму.
   Не вмешиваясь в спор, место на скамье занял Ситин и тоже начал распаковывать свой "сидор". Несколько красноармейцев молча следили за его действиями, и хотя они ничего не просили, по улыбочкам и смешкам нетрудно было понять, что никто из них не откажется от домашнего гостинца, особенно от махорки. Глядя на этих пожилых, собравшихся на фронт людей, Виктор чувствовал, что какая-то неодолимая сила подмывает и его сделать то же самое, что сделал Ершиков, тем более, что по всему бараку новобранцы уже делились с бойцами из маршевой роты домашней снедью.
   - И этот раздобрился, - отвернулся от Ситина Сокол. - Ты еще раздобрись, тогда вы у меня получите кукиш с маслом! - прошипел Лешка в самое лицо Виктору.
   Готовый вспыхнуть спор прервал Федька. Вынырнув из толпы, он подозвал товарищей и, по привычке из всего делать тайну, заговорил шепотом:
   - Проситесь в команду сто шестьдесят. Это учебный батальон, сержантами будем! Петьку Шильчикова уже записали, потому что запевала хороший. Айда за мной!
   Всех первомайцев зачислили в учебный батальон, куда они и предназначались военкоматом. И только на Федьке задержался пристальный взгляд капитана из строевой части штаба полка.
   - Шустрый парнишка, в моем вагоне ехал, товарищ капитан, - вступился за Федьку Исаев.
   - Подрастет, разве что? - усмехнулся капитан. Федька старательно бросил руку к шапке:
   - Подрасту, товарищ напитан!
   - От своих отставать не хочется?
   - Не хочется, - признался Федька.
   - Ну, давай, расти! - улыбнулся капитан.
   Ближе к обеду сто шестьдесятая команда уже шпарила торопкой рысцой к месту постоянного расквартирования, в село Шакулово. Короткий зимний день ока-зался необычайно укладистым, так много впечатлений за это время свалилось на новобранцев.
   Сразу после проверки и уточнения списков команду под свое начало принял коренастый пожилой старшина.
   - Я, это самое, старшина Бунчук, ваш командир, - объявил он новобранцам и пошел вдоль строя, сверля подчиненных острыми агатовыми глазками.
   Первомайцы держались кучкой, только Колчину, к которому за дорогу все привыкли и которого считали теперь своим, как самому рослому, пришлось занять место в голове колонны.
   - Держиморда настоящий! - указывая взглядом в сторону Бунчука, шепнул Виктору Ситин. На вид старшина и на самом деле был строг. Рябое, в оспинах, лицо его украшали пышные усы и косматые с проседью брови, под которыми прятались глазки-буравчики. Говорил Бунчук мало, а его колючего взгляда новобранцы сразу стали побаиваться.
   - Кикимора морская! - усмехнулся Виктор; Ершиков прыснул в кулак.
   - Я, это самое, вас запримечу! - пообещал первомайцам Бунчук. - Особливо вон того, который за спины прячется, - уколол он взглядом Масина.
   Федька съежился, зашипел на товарищей по-змеиному.
   Во дворе выстраивались и другие колонны. Виктор оглядывал их и удивлялся, как много, оказывается, было народу в их эшелоне. А, может, тут находились призыв-ники не только с их эшелона? Попробуй, разберись.
   - Тысячи полторы набралось, - оглядываясь, определил Сокол.
   - Больше! - не согласился Виктор.
   - Разговорчики, это самое, прекратить! - прикрикнул Бунчук.
   Тут же, во дворе перед бараком, состоялся и митинг. Пожилой, ссутулившийся подполковник, похожий манерами на переодетого в офицерскую форму учителя, поздравил новобранцев с вступлением в ряды Красной Армии.
   - Ура-а! - громко, но вразнобой ответили колонны.
   Потом с речью выступил командир полка, подполковник Галат. Сравнительно молодой, лет сорока, подтянутый и энергичный, он говорил горячо и убедительно.
   - Хорошо пели утром, ребята, молодцы! - похвалил новобранцев подполковник.
   По колоннам прошел говорок, расцвели в улыбках молодые лица. Командир полка кратко обрисовал положение на фронтах, более подробно рассказал о боях под Сталинградом, где отцы и старшие братья призывников били сейчас фашистскую нечисть.
   - Нет никакого сомнения в том, что и вы, стоящая здесь молодежь, будете достойны своих отцов и старших братьев! Будете с честью носить почетное звание бойца Красной Армии! С достоинством выполните свой долг перед Родиной! - выразил уверенность подполковник.
   Слова его были простыми, но они определяли всю будущую жизнь молодых красноармейцев. Слушали командира полка внимательно. Из дальнейшей его речи призывники узнали, что у Красной Армии каждая минута на счету, и что с завтрашнего дня им предстоит приступить к плановым занятиям.
   Митинг закончился выступлением Виталика Садовникова, который от имени призывников заверил командование полка, что молодое пополнение не подкачает и с честью выполнит свой долг перед Родиной.
   "К начальству протиснулся, интеллигентик", - с неприязнью подумал о Садов-никове Виктор.
   Потом была баня. Само это мероприятие особого энтузиазма не вызвало, но, по расчетам призывников, именно здесь должны были их обмундировать. Однако из военной формы выдали только нательное белье; всего остального просто не оказа-лось в наличии. Это порядочно всех огорчило, но Бунчук особенно расстраиваться не позволял.
   - Собирайся быстрей, там обед, это самое, остывает! - поторапливал он.
   И теперь, по дороге, старшина то и дело напоминал об обеде. По горячей пище новобранцы соскучились и спешили в батальон, как к родному дому.
   Дорога тянулась лесом, но никто не оглянулся на его красоты. А Виктору и подавно оглядываться было некогда. Все его внимание сосредотачивалось на спине Садовникова, у которого не было никаких вещей. Однако, отметив на драповом пальто интеллигентика вмятины от лямок, Виктор пришел к выводу, что вещи у Виталика все же были, и расстался он с ними совсем недавно, на распределительном пункте. Выхо-дило, что его, Виктора, опять обскакали. "Ну, погоди же, посмотрим, как оно дальше будет", - мусолил он мстительную мыслишку, совсем не радуясь тому, что судьба свела его с Садовниковым, пареньком, по всем признакам, грамотным и беско-рыстным, по которому он, Виктор, будет теперь, даже вопреки воле, сверять все свои поступки. Больно нужен ему такой эталон!
   Десяток километров отмахали за полтора часа. Наконец показалось большое село. На его окраине, у деревянной церквушки, Бунчук остановил колонну.
   - С места не сходить! - приказал старшина и направился в церковь.
   Прошло несколько минут, Бунчук не показывался. Тридцатиградусный мороз лез под ветхие одежонки. У Виктора начала пристывать к лопаткам вспотевшая рубашка.
   - Затягивается молебен! - сострил Ершиков, поеживаясь в фуфайке.
   Колонна заволновалась.
   - Куда гнали!
   - Летели сломя голову!
   Из строя выступил Исаев:
   - Тихо, ребята! Это село Шакулово, здесь вы будете служить. Теперь скрывать уже нечего: ваша колонна и составит первую роту учебного батальона. Размещаться будем в школе, она там, дальше. - Исаев указал на другую половину села, которая раскинулась за глубоким оврагом. Здесь, в церкви, наша столовая. А теперь можно покурить, погреться.
   Колонна ожила. В хмурое, низкое небо потянулись дымки от самокруток. Парни знакомились, внимательнее присматривались друг к другу. Теперь многое прояс-нилось: служить будут в одной роте.
   Виктор отошел в сторонку, огляделся. От крытых соломой в навал приземистых дворов веяло допотопной скукой. Космы соломы, свешиваясь с крыш, местами каса-лись сугробов. Село казалось вымершим: нигде не было ни души. По заснеженной улице понуро плелся лохматый пес. Подошел Колчин:
   - Чего смотришь?
   - Смотрю, где нам зимовать придется.
   - Не разгуляешься, это тебе не Подмосковье.
   На крыльцо церквушки вышел Бунчук, приказал Исаеву заводить.
   - Рота, становись! - скомандовал сержант. - Справа по одному в столовую шагом марш!
   Уселись по двенадцать человек за стол. Подали сухари, на первое - зелено-ватую баланду. Виктор выловил из миски длинный стебель крапивы, повесил на край стола. Размочил сухарь в теплой жижице и выпил ее через край, потом проглотил ложку распаренной чечевицы. На этом обед был закончен.
   - Затягивай ремни, братцы!
   - Фигуру не испортишь.
   - Ходить будешь, а к девкам не потянет.
   - Это потому так, что у нас еще сидора полные, - высказал предположение Ершиков.
   - Где же он, твой сидор? - пластая кусок сала, усмехнулся Сокол.
   - Мне много не надо, я и дома не привык. Погрел пузо - и хватит.
   - Держи уж, добряк. - Сокол подвинул Николаю кусок сала.
   - Иди к черту! - Ершиков вскочил, пытаясь выйти из-за стола.
   - Без команды, это самое, не вставать! - прикрикнул Бунчук.
   - На жирное не рассчитывайте, ребята. У нас третья норма, иногда точим зубы сухариками, с хлебом бывают перебои, - пояснял Исаев, прохаживаясь между столами. - Под Сталинградом тяжелее.
   - Понятно, товарищ сержант, чего объяснять.
   Ершиков сидел, демонстративно отвернувшись от сала.
   - Не пропадать же добру, время не такое, - подтолкнул его Виктор.
   - А чего он!.. Я и снова фронтовикам отдал бы.
   - Больше не буду, Коля, - серьезно сказал Сокол.
   - Это другое дело. - Ершиков впился в сало острыми зубами. - Я его и дома не видал, этого сала. Так уж, мать где-то раздобыла на дорогу, - признался он.
   4. ШЕРЕНГА ЛГУНОВ.
  
   Чтобы выполнить приказ командира полка - приступить на следующий день к занятиям - первой роте учебного батальона предстояло сделать еще очень многое. После обеда новобранцев разбили на взводы и отделения, познакомили с коман-дирами, потом вывели в поле к стогу соломы, где каждому нужно было набить матрац и подушку. Эта работа всем пришлась по душе.
   Уминая толстый матрац, Ершиков бросался на него всем своим невесомым телом.
   - Что, Коля, Анфиски не хватает?
   - На такой перине можно порезвиться!
   - Га-га-га!
   - А ты, Коля, телеграмму стукни, что собственную постель заимел - быстро прискачет.
   Ершиков сел на матрац верхом, обвел окружающих горячими глазами.
   - Нет, холодно, - потряс он головой. - И вас, чертей, много, самому, гляди, ничего не достанется.
   - А ты жадный, Коля.
   - Это не махорка и не сало.
   - Га-га-га!
   Незамысловатая, безобидная шутка от отцов и дедов по крови привилась этим юнцам. Простим им это - они теперь солдаты! Солдаты тяжелой годины, и для большинства из них эти шутки останутся последним светлым воспоминанием в жизни.
   Все первомайцы были зачислены в первый взвод, где помощником командира был сержант Исаев. Это всех обрадовало: Исаева полюбили еще в дороге. Командир взвода понравился меньше. Высокий, белокурый младший лейтенант в короткой шинели и кирзовых сапогах гусаком походил перед строем, коротко рассказал о себе.
   - Фамилия моя Вялов, Глеб Абрамович. Родился в двадцать третьем, в сорок втором окончил курсы младших лейтенантов. Ближе познакомимся в процессе учебы. Вопросы?
   Вопросов не оказалось.
   - Недовяленый он какой-то, - шепнул Виктору Ситин.
   - Смотри, а то он тебя дожарит.
   - Сколачивайте взвод, сержант, - приказал Исаеву младший лейтенант и удалился в сторону деревни.
   - У командира отец в оккупации погиб, вчера известие получил, - сообщил Исаев.
   - А ты - недовяленый, морда! - упрекнул Ситина Виктор.
   Колька залился краской, будто его уличили в тяжком грехе. Сколачивание Виктору понравилось, оно чем-то напоминало детскую игру.
   - Взвод, разойдись! - неожиданно резко бросал Исаев и добавлял, повора-чиваясь на каблуках: - Чтобы на сорок шагов никого около меня не было!
   Новобранцы, будто стая напуганных воробьев, бросались в стороны, путались в полах пальто, вязли в сугробах.
   - Взвод, в колонну по четыре - становись! - скороговоркой выпаливал Исаев, громко считал до трех, потом поворачивался и смотрел, кто не успел занять место в строю.
   Уже в начальной стадии сколачивания каждый из новобранцев что-то утратил в своей индивидуальности, зато у взвода начало обозначаться собственное лицо. Выстроенные строго по ранжиру, сорок мальчиков напоминали теперь огромное, послушное единой воле, существо. Впереди находились Колчин, Шильчиков и другие рослые парни; замыкали колонну Ершиков, Масин и еще двое пареньков с птичьими фамилиями Пеночкин и Соловейкин. Виктор оказался ровно посередине шеренги, чем остался вполне доволен, так как не любил ни вырываться вперед, ни отставать.
   Покричав часок на холоде, Исаев заметно охрип.
   - Развести по отделениям, заняться отработкой строевой стойки, - распоря-дился он.
   Виктор находился в третьем отделении, которым командовал мордастый крепыш, младший сержант Петров.
   - Третье отделение, прямо шагом-арш! Выше ногу! Ать-два! Отделение, стой! Напра-во! Вольно, оправиться!
   Остановив отделение, Петров принялся осматривать и поправлять каждого в отдельности.
   - Подтяните ремень, а шапка как? Два пальца от бровей, - приподнявшись на носках, Петров поправил шапку Колчину, перешел к следующему.
   Виктор наблюдал за действиями младшего сержанта и никак не мог воспринять этого маленького человечка, несмотря на треугольнички на петлицах его шинели, как командира. Петров больше казался ему заботливой наседкой. И странно было Виктору, что у таких великовозрастных деток, вроде Колчина, такая маленькая мать. Зато Масин с первых же минут начал боготворить младшего сержанта, усматривая, очевидно, в нем собственное будущее.
   Зимний день угасал, мороз становился злее. Сумерки, сгущаясь, набросили на снега серо-голубое покрывало. Село с его постройками и садами начало сливаться в темное пятно, которое кое-где уже метили робкие огоньки. 3а околицей на многие кило-метры тянулись снега, и только у самого горизонта, на юго-западе, лежала серпо-видная темная кромка лесов. И было это огромное пространство настолько неуютным и холодным, что Виктору показалось, будто в душе его намерзает льдинка. После суетного дня на морозе, сейчас весьма кстати была бы горячая печурка! Но младшему сержанту Петрову это невдомек:
   - Отделение, смирно! Строевая стойка принимается так...
   А тепло - вот оно, рядом! Над школой-казармой вьются легкие дымки, в окнах появился слабый свет керосиновых ламп. По очереди, в алфавитном порядке, туда вызывают по три человека. Счастливчики убегают и стараются подольше не возвра-щаться. Виктор перебирает в уме алфавит, но до "Р" еще очень далеко.
   - Зачем вызывают? - спросили первого же возвратившегося.
   - В книгу заносят, форма два какая-то.
   - Что спрашивают?
   - Где родился, когда крестился, как бабушку звали.
   - Нет, кроме шуток?
   - Нашел время шутить.
   Петров счел нужным пояснить:
   - Форма два учитывает военнослужащих по социально-демографическим данным. Сейчас зайдем в казарму, кого будут вызывать - не задерживаться, на одной ноге являться в канцелярию. Отделение, разойдись!
   В школе разместились довольно удобно: на каждый взвод - по классной комнате. Только комнаты эти были больно мизерные. Для сельской школы большие комнаты, возможно, и не требовались, а новобранцам в них было тесновато. "Кубрик" первого взвода, как назвал классную комнату Исаев, находился у самого входа. В нем у окна - жестяная печь, вдоль стен - трехъярусные нары, между ними - проход двухме-тровой ширины углом к двери, на единственной свободной стене - длиннющая вешал-ка, да у печи - две грубые скамьи. Все сорок пять человек помещаются в "кубрике", только тесно прижавшись друг к другу. Однако, если половина из них сядет на нижние нары, то вторая получит возможность передвигаться.
   - В тесноте, да не в обиде, - изрек Исаев, и все разговоры о неудобствах были исчерпаны.
   Когда третье отделение ворвалось в "кубрик", места у печки были уже заняты. Масин и Ситин с ходу забрались на верхние нары и теперь осторожно выглядывали с них, опасаясь, как бы не заметил сержант.
   - 3алазь, здесь тепло - враз отогреешься! - позвал Виктора Федька.
   В "кубрик" вошел Петров - Федька и Колька отползли в угол.
   - Встать, смирно! - скомандовал Виктор.
   - Сидите, сидите. На постели никто не забрался? - Петров повел взглядом по верхним нарам.
   - Никто, товарищ младший сержант!
   - Нас же предупреждали.
   - Мы не такие...
   Петрову уступили место у печки, засыпали вопросами о житейских нуждах и мировых проблемах.
   - Масин - в канцелярию! - загремело в это время в коридоре.
   Спустя минуту, с этим же объявлением заглянули в "кубрик".
   - Где же он? - спросил Петров. - Я же предупреждал... Разыщите его, Ершиков.
   У младшего сержанта завидная память. Не прошло и трех часов с тех пор, как прибыли новобранцы, а он уже знал отделение наперечет.
   Ершиков направился к выходу, а Виктор стал думать над тем, как выручить товарищей. Вдруг его осенила забавная мысль. Он знаками показал Колчину, чтобы прикрыл Петрова, а сам принялся топать у двери и скрипеть ею, создавая шумовой заслон. Над младшим сержантом навис Вадим, Шильчиков помог ему - Федька и Колька по дальней стойке соскользнули с нар и юркнули в дверь.
   Спустя минуту, первым в "кубрике" появился Масин.
   - Вы меня вызывали, товарищ младший сержант? - приблизился он к Петрову.
   - В канцелярию вас просят, а где это вы были?
   - С животом у меня что-то, - притворно согнулся Федька.
   - С животом? Дело серьезное, придется отобрать у вас домашние харчи, они, очевидно, уже испортились.
   Сокол показал Федьке кулак.
   - Да у меня уже прошло, - пошел на попятную Федька.
   В "кубрик" вошли Ершиков и Ситин.
   - Ваше приказание выполнено, товарищ младший сержант! - доложил Ершиков.
   - Очень хорошо. Теперь, кажется, все в сборе.
   Пухлые губы младшего сержанта глуповато приоткрыты, нос пуговкой - сама простота, и только в серых глазах, из-под выпуклых надбровий, сквозит хитреца.
   - Да, все, - уточнил Петров, еще раз оглядев окружающих. - Постройтесь-ка в одну шеренгу. Масин, Ситин, Разов, Колчин, Шильчиков, Ершиков - становитесь, становитесь. Вот так.
   Петров, заложив руки за спину, прошелся перед строем.
   - Все вы будущие командиры, сержанты. И вот, представьте себе такую картину: подобралось у вас отделение лгунов, отчаянных вралей. Докладывают, что приказание выполнено, в то время как оно вообще не выполнялось, и все в этом духе.
   - Мозги полощет, - шепнул Виктору Ситин.
   У Петрова оказался отличный слух.
   - Вот, вот, - подхватил он, - полощут лгуны вам мозги без зазрения совести. Как бы вы поступили? Ну, вот вы, Разов?
   - Я бы их воспитывал, - заподозрив недоброе, уклончиво ответил Виктор.
   - А как бы вы воспитывали?
   - Ну, сказал бы, что врать нехорошо.
   - Да я бы их поубивал всех! - не сдержавшись, притопнул валенком Ершиков.
   - Убивать, конечно, слишком сильная мера, а вот наказать их, пожалуй, следует. Как, следует?
   - Что за вопрос, товарищ младший сержант!
   - Вот и отлично! Все шестеро вы и помоете полы сегодня после отбоя, и здесь, и в коридорах.
   - А мы-то чем виноваты?! - шагнув вперед, навис над Петровым Шильчиков.
   Но младший сержант не отступил, а потянулся навстречу Петру, и от этого как будто подрос.
   - Лично вы, курсант Шильчиков, вместе с Колчиным закрывали меня, когда вот они, - Петров указал на Масина и Ситина, - слезали с верхних нар. Следовательно, помогали им меня обманывать. Кому еще не ясна его вина?
   Возражать было бесполезно - младший сержант оказался глазастым.
   - Полы у нас моются так: вот на эту печку ставится бак со снегом, снег потом добавляется... Это надо сделать уже сейчас. Приступайте, - приказал Петров.
   5. 3ЕМЛЯКИ.
  
   Настала очередь Виктора подойти к писарю. Спрашивали о самом, что ни на есть обыкновенном: об образовании, о том, кто родители и где живут, о времени и месте вступления в комсомол. На все эти вопросы за последнее время Виктору прихо-дилось отвечать не раз. Но один пункт заставил его призадуматься. На вопрос о специ-альности пареньки перед ним не без гордости бросали: слесарь, токарь, электрик...
   Виктор завидовал им и огорчался, что сам не успел овладеть настоящей рабочей профессией. Специальность же столяра, которую он около года осваивал, казалась ему устаревшей, древней и мужицкой. Да и может ли он назвать себя столя-ром? Он вспомнил, как в конце ученичества провалился с самостоятельным заданием. Дед Касьян покрутил изготовленную им оконную раму, проверил ее, прищурив глаз, на перекос, молча сунул за верстак и принялся мастерить другую. Можно было, конечно, сказать, что не имеешь специальности, но это было уже совсем совестно: посмотрят как на лодыря. Надо было что-то отвечать, и Виктор брякнул: "Плотник!" Уж если он не мог потянуть на столяра, то в плотники-то вполне годился. В тот момент он и пред-ставить не мог, что одно это слово изменит всю его службу и принесет немало горьких минут.
   - Кто здесь плотник? - начальственно спросили от двери.
   Виктор повернулся и в упор встретился с худощавым старшим лейтенантом.
   - Я плотник, - подтвердил Виктор, слегка робея оттого, что исказил собственную специальность.
   Старший лейтенант задержал на Викторе свой единственный глаз (второй у него был немигающий и холодный, стеклянный). Виктора поразило лицо старшего лейтенанта: решительное и твердое, слегка озлобленное, оно носило отпечаток тяжелых страданий.
   - Где работал, плотник?
   - В городе Козьмодемьянске, на плодоварочном... На самом берегу Волги! - поспешил добавить Виктор, уловив во взгляде старшего лейтенанта недоверие.
   - У деда Касьяна?
   - У него! - удивленно подтвердил Виктор. - А вы?..
   Он хотел спросить, откуда старший лейтенант знает деда Касьяна, и осекся - невероятная догадка остановила его. Он вспомнил рассказ деда о внуке Саше, которого "издырявили на фронте, чисто то решето":
   "Грудь автоматной очередью прострелили, глаз выбили, одиннадцать ранений нанесли, поганцы! - рассказывал дед Касьян Боборыкину во время перекура. - Под чистую давно хотели списать, а он - ни в какую! Тут мы со старухой его как-никак поддержали бы, так возьми ж ты... Не пойму я современную молодежь эту самую. - Дед огорченно ударял загрубевшими руками по ватным штанам, крутил большой косматой головой, выражение безысходной тоски появлялось в его взгляде. - Может, оттого и не везет Саше, что фамилия у нас насквозь дырявая: Решетниковы... Вот его и изрешетили".
   - А вы - Решетников? - осмелился, наконец, спросить Виктор.
   - Слыхал, значит?
   - Слыхал. Дед о вас каждый день вспоминает, - улыбнулся Виктор.
   - Как же ты попал к нам, плотник? У нас и команды из тех мест, кажется, не было?
   - Я в Люберцах призывался, а в Козьмодемьянске мы в эвакуации были, - пояснил Виктор.
   - Так-так. - Решетников снова задержал на Викторе свой глаз. - Ну, да все равно - земляк! Смотри, плотник, земляком у командира роты быть не просто, спрошу вдвойне. - Решетников усмехнулся, приказал: - Закончишь здесь, пойдешь к старшине, доложишь, что плотник.
   - Есть, к старшине, товарищ старший лейтенант! - откозырял Виктор.
   - Ну-ну, действуй, - улыбнулся Решетников, заглянул в книгу к писарю и вышел.
   - Повезло тебе, парень, - усаживаясь, почесал за ухом ручкой писарь. - Пригре-ешься под крылышком у старшины - калачом покатится служба.
  
   Бунчука Виктор отыскал в каптерке, тот считал постельное белье.
   - Плотник, командир роты прислал, говоришь? - отрываясь, досадливо помор-щился старшина. - Вон, это самое, посмотри, - кивнул он в угол, где был сложен кое-какой плотницкий инструмент.
   Виктор осмотрел зазубренный топор, забитую ножовку, покачал головой: еще тот инструментик, ничего не скажешь! Подошел старшина:
   - Завтра ящик почтовый сделаешь первым долгом, я тут и материал припас, - Бунчук вытянул из-за стеллажа кусок фанеры, вопрошающе посмотрел на Виктора: - Как, это самое, пойдет?
   - Годится. А напильник у вас есть?
   - В Греции все есть! - Старшина покопался на полке и вытянул из груды вещей трехгранный напильник. - Вот, новенький! Это ты толково мыслишь: инструмент, это самое, поправить нужно. Прямо здесь садись и чеши, на поверку не ходи. Тебя как, из какого, это самое, взвода?
   - Из первого, Разов. Только, товарищ старшина, меня полы мыть назначили.
   - Полы? Отменим, полы драить каждый сможет.
   Такой оборот дела Виктору понравился. Он уже представил, как вытаращат его товарищи по несчастью глаза, когда он пройдет мимо них с независимым видом. Но радовался он рано: полы мыть ему все же пришлось. Докладывая, он умолчал, что назначен на мойку в наказание, а в таких случаях Бунчук был неумолим.
   - Я вас, это самое, еще на митинге заприметил, вот теперь и попались, - сказал он первомайцам, а Виктора отчитал еще и за неправильный доклад.
   Работали молча. Виктору казалось, что во всем виноваты Масин и Ситин, так как именно они нарушили порядок, залезли на постели и явились первопричиной всех бед; Шильчиков косился на Виктора, потому что ему первому пришла в голову мысль провести командира отделения; только Колчин никого не винил, возил шваброй со старанием и упорством рабочей коняги, да Ершиков похихикивал, припоминая, как моет полы Анфиска.
   - Вот юбки нет, я бы вам показал, - тараторил Колька.
   - Замолчи ты, тут с ног валишься, а он... - сердился Ситин.
   Сладко посапывали во сне товарищи, трещал за окнами злой мороз, где-то неистово лаяли собаки. Подошел сержант с повязкой дежурного на рукаве, проверил углы, поворчал добродушно:
   - Здесь мамочек-нянечек нет, сами грязните - сами и мойте. Курсант должен уметь наводить марафет лучше любой нянечки, потому как вскорости сам будет обучать этому других.
   Дежурный постоял около Ершикова, послушал про Анфиску, посмеялся, зевнул, прикрывая рот ладонью, скрылся в канцелярии. Но вскоре снова вышел, потому что в казарму ввалилось пополнение для второй роты. Мойщики полов поглядывали на при-бывших свысока, покрикивали, требовали вытирать ноги. И лишь Колчин миролюбиво поинтересовался:
   - Откуда, ребята?
   - Казанские мы, - ответил детина в нагольном полушубке.
   В полночь освободились, ушли в "кубрик". Виктор посмотрел на груду валенок у печки, от которых поднимался ядовитый парок, сверху поприметней пристроил свои, залез на третий ярус, под самый потолок, блаженно растянулся поверх одеяла. Он и не предполагал, что отдых и сон могут быть такими желанными. Рядом, неуклюже сгибаясь и кряхтя, возился Вадим. В полумраке он ударился лбом о матицу. "Потолок не пробей!" - хихикнул Ситин. Вадим охнул, потрогал рукой ушибленный лоб и сразу захрапел. Виктор принялся перебирать в памяти богатый впечатлениями день, первый день своей службы, дошел до Решетникова, попытался по рассказам деда Касьяна представить себе судьбу этого удивительного человека, да так ничего и не представив, погрузился в сон, будто провалился в пропасть.
   Подъем прогремел неожиданно. Виктору показалось, что он только успел сомкнуть веки, а поспать ему так и не удалось. От энергичного движения десятков тел и вскидываемых одеял пламя в керосиновой лампе вздрагивало и трепетало, причуд-ливые тени метались по стенам, за ледяным окном угадывалась колючая темь. В дверях, уже одетый, стоял сержант Исаев. Виктор, не раздумывая, сверху шарахнулся в толчею у печки.
   - На физзарядку выходить в головных уборах и нательных рубашках! - объявил Исаев. - На подъем дается три минуты, опоздавшие вечером будут мыть полы!
   Новобранцы хлынули в узкую дверь, будто сельди из проломленной бочки. Виктор замешкался, он никак не мог найти второй валенок и, схватив чей-то кургузый опорок, который не лез ему на ногу, выскочил в коридор в одном носке.
   - Осталось пятнадцать секунд! - объявил помкомвзвода.
   Коридор был забит до отказа. Новобранцы ежились, пожимали плечами, но на мороз выходить не решались. В углу кто-то уже смаковал самокрутку, к нему тянулись полдесятка рук: сворачивать новую не было времени.
   - У кого мой валенок, признавайтесь! - потребовал Виктор.
   Разыскивал свою обувь и Шильчиков.
   - Что я его, на нос надевать буду? - размахивал он валенком-коротышкой.
   Неожиданно Виктор увидел свой валенок на Соловейкине.
   - Ты что же молчишь, птичка? - ткнул он в нос Соловейкину его опорком.
   - А мне все равно, мне любой подходит, - осклабился виновник.
   - Выходи строиться! - объявил Исаев и первым выскочил за дверь.
   Физзарядка - километровая пробежка по полевой дороге, к стогу соломы и обратно. В снежном хрусте наперегонки несутся взводы. Задержаться страшно и на секунду: мороз иголками пришпиливает рубашку к лопаткам, добирается до печенок.
   За стогом Исаев остановил взвод.
   - Оправиться, десять секунд!
   Еще никогда для Виктора эти секунды не тянулись так медленно. Он бежал вместе со всеми по размешанному, разъезжающемуся под ступнями снегу и ему казалось, что физзарядке не будет конца.
   У казармы выстроились в шеренгу.
   - Умываться вот так!
   Исаев сдернул рубашку, стал натираться снегом до пояса. Виктор обмакнул ладони в сугроб, провел по щекам и бросился в помещение. За ним, щелкая зубами, поспешил Колчин.
   - После такой физзарядки костыли отбросишь.
   - А ты, кума, не журись, туда-сюда повернись! - затянул было Ершиков, но закашлялся и умолк.
   - Заправить постели, приготовиться на завтрак! - объявил дневальный.
   Первый учебный день начался.
   6. ПЛОТНИК.
  
   К занятиям приступили сразу после завтрака. Виктору на них присутствовать не довелось. В уголке коридора он мастерил ненавистный почтовый ящик. Из "кубрика" выглянул Масин, попросил не стучать. Виктор отбросил молоток, прислушался у двери. Взвод, разбившись по отделениям, изучал винтовку.
   - Затвор состоит из семи основных частей... - рассказывал Петров.
   Виктор отошел в свой угол, в уме перебрал части затвора. Винтовку он знал: изучил еще в кружке при Осоавиахиме. Но его заботили следующие занятия, на которых ему, по всей видимости, тоже не придется присутствовать. Виктор набросился на ящик и, желая как можно быстрее с ним разделаться, застучал пуще прежнего.
   Вышел Исаев.
   - Разов, вас же просили.
   - Так нельзя же гвоздь без шума забить, товарищ сержант! - вспылил Виктор.
   Будто не замечая этого, Исаев покрутил его изделие.
   - Чин чинарем, спец.
   - Молотком фашистов бить не будешь, - не успокоился Виктор.
   - Надо бить и молотком, бить всем, что есть у нас в руках. Вот ты почтовый ящик делаешь, а что это значит? Значит, что в роте будет больше порядка, не возникнет недоразумений из-за писем, а это тоже удар по фашистам.
   Виктор скептически скривил губы.
   - Трахнуть прямо по башке - это я понимаю! А ящиков хоть миллион можно сделать - ими дорогу фашистам не загородишь... Он, вон, до Волги допер! - повторил Виктор запомнившиеся слова отца.
   Серые глаза Исаева засветились азартом.
   - Вот вы вчера поссорились с Шильчиковым. Поссорились, я знаю, - остановил пытавшегося возразить Виктора Исаев. - Поссорились, когда полы мыли. А завтра ты положишь на тумбочку дневального письмо, куда все сейчас кладут, пока ящика нет, а дневальным стоит этот самый Шильчиков. Ты не доверяешь ему, возвращаешься и видишь, что он читает твое письмо...
   - Да я бы ему!.. - поднял молоток Виктор.
   - Вот, ты ему задал бы, и вы уже враги. А спустя некоторое время вы вместе идете в бой. Тебя, предположим, ранили. Шильчиков видит это, может оказать тебе помощь, но не помогает, потому что ты когда-то ему задал. Может такое случиться?
   - Это с его стороны уже свинство: припоминать мелочи в бою.
   - Мелочей в армейской жизни нету, Разов.
   Умение Исаева видеть явления в развитии, находить между ними связь, выбивает Виктора из колеи, он теряется и не знает, что возразить.
   Дневальный объявил перерыв. Из "кубрика" с шумом посыпались новобранцы. Их пальто, пиджаки, кожушки и фуфайки были перетянуты тесмяными зелеными ремнями, и это делало их в какой-то степени похожими на людей военных. "Уже успели получить, мне-то хоть оставили?" - подумал о ремнях Виктор.
   К нему подскочил Федька, прищурился насмешливо:
   - Вот ты говорил, что знаешь винтовку, а какая у винтовки лишняя часть?
   - Во-первых, я не говорил, что знаю, а говорил только, что изучали, а во-вторых - у винтовки лишних частей нету.
   - А вот и не знаешь, а вот и есть!
   Виктор наморщил лоб, перебирая в памяти части винтовки.
   - Грязь лишняя, вот что! - рассмеялся Федька.
   - Нашел тоже часть!
   - А как лучше запомнить затвор?
   Не дожидаясь ответа, Федька выпалил скороговоркой:
   - "Стебель, гребень, рукоятка,
   Еще планка для порядка,
   Тут пружина и боек,
   И, конечно же, курок!"
   А знаешь, кто сочинил? Вот он, - кивнул Федька на Колчина.
   Виктором неожиданно овладела злость: этот недоросль уже дерет перед ним нос, кичится своими знаниями, что же будет дальше?
   - Это тебе, - Колчин сунул Виктору ремень. - И не сердись по пустякам, - добавил он.
   Скромность и какое-то внутреннее благородство все больше влекли Виктора к этому долговязому, нескладному парню.
   - Взвод, строиться! - объявил Исаев.
   Оставшись один, Виктор приколотил к ящику ушки для подвески, приделал петли для замка и понес свое изделие старшине, намереваясь быстрее сдать его и догнать взвод. Бунчук осмотрел ящик, опробовал его на прочность.
   - Покрасить надо и надпись учинить, - сказал он. - Ну, да это мы писарю поручим, а с тобой, товарищ мастер, мы вот чем, это самое, займемся...
   И пошло-поехало! Пирамидки для малых лопаток, урны под мусор, швабры, топорища и ручки к метелкам, фанерные лопатки для очистки двора от снега - стар-шинским заданиям не было конца. Прошла неделя, а Бунчук все откапывал где-то колченогие табуретки и вешалки без крючков. К стенке в коридоре Виктор приделал верстак, стружки клубились под ним, как в настоящей мастерской.
   Взвод занимался теперь большей частью в поле. Виктор встречался с това-рищами только в обед, да поздно вечером.
   - Что проходите? - спрашивал он Колчина на нарах после отбоя.
   - Наводкой со станка занимались, окапывались, строевым ходили, - односложно отвечал Вадим и начинал храпеть.
   А Виктор крутился с боку на бок. Конечно, наука не весть Бог, какая, наверстать можно, но лучше бы не отставать. На следующий день он с еще большей злостью набрасывался на работу, надеясь, что у старшины, в конце концов, иссякнут заказы.
   Однажды у верстака остановился Решетников. Виктор отложил рубанок, вытянулся.
   - Как настроение, земляк? Хмуришься почему?
   Наедине Виктор часто разговаривал с командиром роты, доказывал, что с ним поступают несправедливо, и все у него получалось гладко, а тут и двух слов сказать не мог.
   - Что же молчишь?
   - А что говорить, товарищ старший лейтенант, вы и сами понимаете: работе конца не видно, а на фронт мне ехать вместе со всеми. Этой штукой, что ли, я фашистов бить буду? - Виктор сердито пнул рубанок.
   - Ты прав, - согласился Решетников.
   Он достал портсигар, закурил, предложил "Беломор" Виктору. Делал он это неторопливо, будто наслаждаясь замешательством земляка. А Виктор и на самом деле растерялся: с одной стороны, командир роты с ним согласен, а с другой - на глазах у этого же ротного он занимался всякой ерундой, и пока что не встретил поддержки. И он тоже неторопливо мял в пальцах папиросу, будто раздумывая, прикурить ли, и этим самым продлить узы землячества, или отбросить папиросу ротного, как отбрасывают всякую фальшь.
   Решетников попускал дымок, проговорил мягко:
   - Ты вот что пойми: то, что ты сделал, делать все равно кому-то пришлось бы. Только у них получилось бы хуже.
   От сердца у Виктора отлегло.
   - Разрешите? - потянулся он прикурить.
   - Придется тебе попотеть еще над одним дельцем, - продолжал ротный.
   - Над последним? - вырвалось у Виктора.
   - Видишь ли, такого обещания дать я не могу. Может, завтра прикажут грузиться в эшелон, и тебе, естественно, первому придется взяться за молоток.
   - А без исключений? - осмелев, полюбопытствовал Виктор.
   - На ближайшее время обещаю. Ты, по большой правде, прав. - Решетников прошелся перед "кубриком". - А пока нужна пирамида для лыж.
   - Сделаем, раз нужна, - согласился Виктор.
   Недавнее его негодование улеглось, да так уютно, что он совсем забыл о нем. Нет, не ошибся он в Решетникове, как не ошибся и в деде Касьяне. Да и как можно ошибиться в таких людях? Тут больше смотри в другую сторону: не ошиблись ли они в тебе? Свой же доверительный разговор с ротным он решил сохранить в тайне. Мало ль, что на этот счет могут подумать Масин и другие.
   На следующий день в коридоре действительно свалили полсотни пар лыж.
   - Ты пошевели, это самое, мозгами. Подумай, как лучше сотворить, это самое, пирамиду, - сказал Виктору Бунчук.
   Виктор набросал простенький чертеж двусторонней пирамиды.
   - Котелок у тебя варит, возьмем это на заметку, - рассматривая чертеж, прого-ворил Бунчук.
   - Материал нужен, товарищ старшина.
   - Материал? - Бунчук покрутил ус. - Здесь тебе придется проявить, это самое, военную смекалку.
   - Как же это я проявлю?.. - удивился Виктор.
   - Подумай, это самое, подумай, а то мне некогда, не один ты у меня, - отмахнулся старшина и куда-то заспешил.
   Виктор засунул за ремень топор и пошел "проявлять" военную смекалку.
   Вокруг казармы лежали глубокие сугробы, выглядывающий из-под них штакет-ник был обломан на растопку, и нигде нельзя было найти не только доски или рейки, но даже щепки. На отшибе стояла дощатая уборная, а дальше - остов дровяного сарая. Виктор походил вокруг уборной, но и там оторвать было нечего. У остова сарая ему повезло больше: несколько перекладин, на его взгляд, вполне годились для пирамиды. Недолго думая, он отбил одну и принялся за следующую перекладину. За этим занятием и застал его командир второй роты, капитан Шекеров.
   - Хорошо работаешь, мастер, а ну иди сюда, - позвал Шекеров, демонстрируя в улыбке свои белоснежные зубы.
   И по этой улыбке Виктор понял, что попал в большую беду.
   - Фамилия?
   - Разов.
   - Понимаешь, товарищ Разов, я никак не могу доказать Решетникову, что сарай сломали его курсанты, - сказал Шекеров и повел Виктора в казарму. - Сломать легко - делать потом придется.
   Спустя минуту, Виктор уже стоял в канцелярии перед грозным оком командира роты.
   - Щенок, птенец желторотый, ты понимаешь, что ты натворил?! - кричал Решетников, ударяя ладонью по столу; нервическое лицо его приняло синеватый оттенок. - У тебя что, отец очень богатый? Ты знаешь, сколько этот сарай по тепе-решним деньгам стоит?
   Виктор молчал, опустив голову. Хотел сделать как лучше, а получилось совсем плохо. Он только теперь понял, что между двумя размещавшимися в школе ротами шел постоянный спор за честь мундира. И вот он подвел свою роту.
   - Если удержать с твоего папаши всю стоимость, то у него штанов не хватит, - продолжал шуметь Решетников. - Вот скажет он сыночку спасибо за службу!
   - Не ругайте парня, Александр Евгеньевич, - вступился за Виктора Шекеров. - Давайте поделим вину пополам - и дело с концом!
   - Идите, доложите старшине, чтобы наказал вас, да пусть потом зайдет ко мне, - приказал Разову командир роты.
   Виктор понял, что старшине тоже не миновать взбучки, и от этого почувствовал себя только еще хуже.
   7. ВОЛКИ.
  
   Поле шло на подъем, снежные заструги курились поземкой, вдали темнел лес, мир казался нежилым и безбрежным. Виктор торопливо передвигал лыжи. "Это хоро-шо, что на подъем, назад бежать будет легче", - думал он и радовался наказанию, которое придумал для него Бунчук.
   - Черт с ним, все равно, это самое, сожгут, - сказал старшина о сарае, потом подвел Виктора к окну: - Пробежишься вот до того лесочка, заготовишь, это самое, материал. Это и будет тебе наряд вне очереди.
   Виктор не возражал. Идти в лес было лучше, чем мыть полы или чистить убор-ную на виду у товарищей: от одного Федьки насмешек не оберешься.
   - А там, это самое, волков нет? - все же поинтересовался Виктор.
   Старшина впился в него острыми глазками: он терпеть не мог у других "это самое". Виктор покраснел и смутился. У него и в уме не было обижать старшину. Наоборот, будучи тесно связанным с Бунчуком по работе, он уже давно отождествил внешнюю суровость этого человека с кожурой ананаса, под которой находилась незлобивая натура. Удовлетворенный смущением собеседника, Бунчук ребром ладони пригладил усы, усмехнулся:
   - Волков? Да волк, это самое, боится курсанта пуще черта! Но ты глубоко и не лазь, а наруби на опушке.
   - А лесники? - спросил Виктор, вспомнив, как еще дома ходил в рощу за дро-вами и попался лесному стражу.
   - Лесники не страшны. Скажешь, что курсант, рубишь для военных целей.
   У опушки поземка утихла, четче обозначились заячьи и лисьи следы. Желтое, холодное солнце висело над лесом, едва не задевая вершины. Ничего подходящего на опушке не было - корявый ивняк и осинник на пирамиду не годились - и Виктор, отыскав дорогу, двинулся в глубь бора.
   Странное ощущение охватило его среди лесной тишины и покоя. Ему казалось, что и школа-казарма, и учебный батальон, и избитый на фронте старший лейтенант Решетников - все они были в его жизни очень давно, и больше никогда не повторятся. Умом он понимал всю нелепость этого ощущения, и, тем не менее, никак не мог от него отделаться. "Все это оттого, что я еще не привык к службе, не втянулся", - думал Виктор. Попытался представить живого Вялова - и не мог, и Бунчука не мог вспомнить ясно, будто и не разговаривал с ним полчаса тому назад. "Чудеса, затмение нашло", - сказал сам себе Виктор и крикнул громко:
   - Чудеса-а на бе-елом свете-е!
   Его голос покатился между деревьями; белка шарахнулась с ближайшей ели - посыпался тонкий снежок.
   - А-т-е! - далеко отозвалось эхо.
   Виктор и не подозревал, что последние полторы недели он был в величайшем напряжении и теперь, когда оказался здесь, в лесу, наедине с природой, в каком-то самом дальнем, но, очевидно, очень важном участке мозга сработало защитное реле, которое приглушило переживания последних дней, давая отдых всей его нервной системе.
   По лесной дороге тянулся одинокий санный след. Только он и мог напоминать путнику в этом глухом углу, что мир еще не совсем обезлюдел. Виктор внимательно поглядывал по сторонам, и вдруг резко затормозил: дорогу пересекал след крупного зверя. "Далековато я забрался", - подумал Виктор и, склонившись над углублением от санного полоза, на уплотненном снегу ясно различил отпечаток огромной волчьей лапы. Холодок пробежал по лопаткам, непроизвольно взъерошились стриженые волосы. Ошибка исключалась. Еще в детстве Виктор провел одну зиму в деревне, у дедушки Ефима. Седобородый старичок души в нем не чаял, и старался передать внуку все, что знал сам. Многое из этой науки Виктор помнил и по сей день.
   - Собирайся, внучек, покажу что-то, - сказал однажды дедушка.
   Витька стремглав натянул валенки, накинул шубейку. Вдвоем они вышли на огороды.
   - Вот, смотри, - сказал дедушка, указывая на крупные следы, - это волки за нашим Бобиком приходили. Видишь, два длинных когтя у следа впереди, у собак таких когтей никогда не бывает.
   - Ни у какой?
   - Ни у какой.
   - И у овчарки?
   - И у овчарки.
   Бобик - желтая лохматая дворняга - бегал тут же, нюхал волчьи следы, топор-щил на загривке шерсть, сердито ворчал.
   - Запоминай, да не попадайся, - сказал дедушка дворняге.
   Но спустя два дня, волки все же унесли Бобика. В поле за тыном Витька нашел только несколько клочков желтой шерсти, да увидел кровь на истолченном в жесткой схватке снегу. Он вернулся домой в слезах, и дедушка долго успокаивал его, говоря, что Бобик сам сплоховал, поддался на волчью хитрость, позволил заманить себя в поле.
   - Дедуль, а человека волки могут заманить?
   - Заманить едва ли, потому что нет таких глупых людей, а, встретив случайно, разорвать могут. Особливо опасны волки в святки, когда стаями ходят.
   Все эти подробности Виктор сохранил в памяти со всей ясностью детского разума, широко распахнутого для восприятия всего нового и способного навсегда запечатлеть особо поразительные события.
   Встретив волчий след, Виктор хотел повернуть обратно, но осмотрелся и не заметил вокруг ничего страшного. К тому же в стороне стоял такой ровный ельничек с высокими кронами, о котором можно было только мечтать. Виктор упрекнул себя в трусости, повторил слова старшины о том, что курсанта волки сами боятся пуще черта, вынул из-за пояса топор и направился к елочкам.
   Работы было немного. Только и всего-то, что свалить деревца, да обрубить вершинки, сучков стволы не имели. Топор Виктора был наточен до сабельной остроты, и он не мешкая приступил к делу.
   Солнце между тем спустилось к самой земле и теперь медленно катилось в зарослях огромным огненным шаром. Чаща налилась багровыми красками; надраен-ной медью светилось на бугре сосновое редколесье; казалось, что стройные деревья вот-вот займутся ровным, тихим пламенем. А в низинах и распадках уже хозяйничала сумеречная темь, готовая в любую минуту наложить свою косматую лапу на всю округу. Провожая солнце, резвился, пощелкивал в чащобах мороз.
   Виктор взвалил на плечо пару жердин, но почувствовал, что груз слишком велик. С одной же жердью возвращаться было неудобно, и он быстро застучал топором, подтесывая жердины, чтобы уменьшить их вес. Он спешил, старался ни о чем не думать, капельки пота струились по его лицу.
   Стемнело сразу, как только солнце укатилось в чащу. Виктор распрямился и огляделся: жутью веяло из чащоб. Даже в сосновом редколесье, где всего несколько минут тому назад было так радостно и светло, теперь клубилась темь. Виктор вспомнил про волчий след и решил уходить налегке. Боязно было тронуться с места: за каждым кустом мерещилась опасность. Но Виктор знал, что так бывает только в самом начале, а стоит решиться, как все пройдет, и страхи останутся за спиной. Ему бы только добраться до поля и стать на свой след, а там лыжи сами побегут под уклон. Волки разве только и смогут пощелкать зубами вдогонку.
   Неожиданно раздражение охватило его. Вот он уже и взрослый, и боец Красной Армии, а все еще не может избавиться от детских страхов. Нет, так на фронт не готовятся - фашисты страшнее волков! Виктор решительно направился к лыжам. И в этот самый момент из глубины бора донесся протяжный вой. Виктор остановился у искривленной ели, готовый в любую минуту взобраться на нее. Вскоре вой повторился, но уже в другой стороне и ближе. Виктору показалось, что хитрые звери окружили его, и теперь перекликаются, сжимают кольцо. "Они, конечно же, слышали стук топора, всему остальному учить их не надо", - подумал Виктор. Он уже не мог оторваться от ствола ели. Ему казалось, что усыпанный щепками и как бы уже обжитый им пятачок в молодняке как-то сможет защитить его.
   Прошло несколько минут - вой не повторялся. Виктор осторожно приблизился к лыжам, надел их и задал такого стрекоча, какого не задавал ни на одних спортивных состязаниях. Позади него трещал кустарник, щелкали страшные зубы...
   Лишь у села Виктор перевел дух и впервые оглянулся. Волков не было. "Отстали, куда ж им угнаться", - решил Виктор, и не спеша направился к казарме. Бунчук строил роту на ужин, увидел Виктора, спросил:
   - Это самое, заготовил?
   - Санки нужны, на себе не унесешь, товарищ старшина.
   Виктор все еще ощущал дрожь в коленках и благодарил темень, при которой никто не мог заметить его волнения.
   - Санки, это самое, будут, - пообещал Бунчук. - Санки на чердаке, тоже ремонта требуют.
  
   На следующее утро Виктор достал и отремонтировал санки, заменив несколько поперечных планок. Проходя мимо, старшина полюбовался его работой, подобрел.
   - Возьми человека, это самое, в помощники, - разрешил он.
   - Я Колчина возьму, - обрадовался Виктор.
   - Можно, это самое, и Колчина.
   Утро было веселым. Наполненный тончайшей, незаметной на глаз, ледяной пылью, воздух в солнечных лучах светился радужным сиянием, снежное поле сверкало, над округой висела чуткая, хрусткая тишина. Как бы опасаясь нарушить ее, Виктор и Вадим шли молча. Впрочем, каждый из них был занят вполне конкретным делом. Колчин тащил громоздкие санки, а Виктор внимательно оглядывал поле, с минуты на минуту рассчитывая встретить следы гнавшейся за ним накануне волчьей стаи. Но поле было чистым, лишь изредка лыжню пересекали отпечатки заячьих лап, да тянулся параллельно аккуратный, в ниточку, лисий след.
   В лесу Вадим остановился.
   - Передохнем малость, - предложил он.
   - Можно, - согласился Виктор, доставая кисет.
   И как только стихли их голоса, лес вновь ожил, стал наполняться привычными звуками. В березняке осторожно, по-зимнему, тренькнула синица; радуясь солнцу, пересвистывались еще какие-то пичуги; где-то сердито цокнула белка; в вершине ели кто-то упорно трудился над шишкой - вниз сыпалась коричневая труха.
   Запрокинув голову, Колчин слушал голоса леса; загрубевшее на полевых занятиях лицо его просветлело. Виктор же больше интересовался зарослями: он все еще надеялся обнаружить признаки пребывания в этих местах волков.
   - Прелесть! - проговорил Вадим.
   - Прелесть, конечно, - согласился Виктор, перебросил через плечо бечевку от санок и двинулся по дороге, поглядывая по сторонам.
   Вот и частый ельничек, и сосновое редколесье на взгорке, и единственный волчий след у обочины, и забытый им у кривой ели топор. "Выходит, зря я праздновал труса", - подумал Виктор, стараясь не смотреть на товарища, чтобы тот не догадался о его переживаниях.
   - Ты и топор здесь оставлял?
   - Что же таскать его зря.
   - Хотя бы для защиты, - Вадим описал топором сверкающую дугу. - Любому зверюге башку отвалишь.
   - Какие здесь звери, - поморщился Виктор.
   В том, что с ним случилось накануне, он не мог признаться даже товарищу.
   8. НАУКА СОЛДАТСКАЯ.
  
   Виктор закончил пирамиду, собрал инструмент, смел в угол щепки и стал поджидать старшину, который должен был принять его изделие. Бунчук любил, когда в роте появлялась новая вещь, и не заставил долго себя ждать. Он походил вокруг пирамиды, ощупал ее цепкими пальцами, как ощупывал все, что впервые попадалось ему на глаза, поставил первую пару лыж.
   - Це гарно! - одобрительно кивнул старшина.
   Виктор не сомневался в своей поделке - работал на совесть, - но все же вни-мательно наблюдал за старшиной. Он хотел точно знать, не забыл ли свое обещание Решетников, и приготовился к сопротивлению, если бы Бунчук вздумал поручить ему что-то еще. Однако его опасения не оправдались.
   - Завтра, это самое, на занятия, - не без сожаления объявил старшина. - Ротный приказал.
   - Если рассохнется, я не отвечаю, материал сырой, - доложил об основном недостатке своего изделия Виктор.
   - До весны не рассохнется, здесь, это самое, холодно, - успокоил его Бунчук.
   На следующий день, после завтрака, не перекуривая, Виктор первым устре-мился в ружпарк. Взял из пирамиды учебную винтовку, перекинул через плечо проти-вогаз, нацепил на ремень лопатку и сумку с гранатами-болванками.
   - На парад собирается, - наблюдая за Виктором, подмигнул товарищам Ситин.
   - К теще на блины! - хихикнул Ершиков.
   - Надоело мне одному, - признался Виктор.
   - Не радуйся, в один день оскомину набьешь, - серьезно сказал Сокол.
   И тут, будто впервые, Виктор заметил, как сильно за эти две недели изменились его товарищи. У Сокола резче обозначились скулы, кожа натянулась; веснушчатое личико Ситина осунулось, сжалось, и теперь вислый, утолщенный на конце нос казался основной его деталью; впалые щеки Колчина совсем провалились, под глаза-ми легли темные круги, шея еще больше вытянулась, и он начал сильно смахивать на тех несчастных, эвакуированных из осажденного Ленинграда, которых Виктору дове-лось встречать еще в Козьмодемьянске. И только вертлявый Ершиков совсем не изме-нился - ему худеть было уже совсем некуда, да коротыш Масин сохранял еще бод-рость и задор.
   Товарищи были правы. Первый день занятий в поле оставил у Виктора такое впечатление, будто его усиленно старались отучить ходить прямо. До самого обеда они упорно месили за селом заснеженное поле: ползали по нему, зарывались в сугробы, добирались до смерзшихся комковатых пластов пашни. Теоретическая часть урока по тактике, позволявшая перевести дыхание, была самой короткой.
   - Почему под огнем противника передвигаются перебежками? - спросил командир взвода Вялов. - Ну, вот вы, Масин.
   Нос у Федьки побелел на морозе, граненый штык винтовки на четверть возвышается над головой, но гордый доверием Федька старательно выпятил воробьиную грудь:
   - Чтобы противник не успел выстрелить!
   - Правильно! Чтобы противник не успел произвести прицельный выстрел. А сколько времени на это нужно противнику?
   - Три - четыре секунды! - отрубил Федька.
   - Правильно. Значит, перебежку нужно сделать еще быстрее, она должна быть короткой и стремительной. Сейчас сержант Исаев покажет вам, как это делается.
   Вялов кивком указал Исаеву исходный рубеж - сержант плашмя бухнулся в снег.
   - Направление - отдельный куст, короткими перебежками - вперед! - скомандовал Вялов.
   Исаев стремительно сорвался с места - снежные комья разлетелись от его ног. Через десяток метров он снова упал и отполз за гребень заструга.
   - Вот так используются естественные укрытия, - пояснил Вялов. - Самая незначительная неровность на местности может сохранить вам жизнь. Помните об этом. - Младший лейтенант прошелся перед строем, хотел, видимо, еще что-то пояснить, да так ничего и не пояснив, бросил отрывисто: - Приступить к отработке по отделениям!
   Петров вывел третье отделение на "оперативный" простор.
   - Направление на отдельное дерево, направляющий - курсант Колчин, отде-ление - к бою!
   Колчин, укоротив шаг, продолжал выдерживать направление, остальные веером стремительно, поскольку это позволяла снежная целина, рассыпались в цепь.
   - Отставить! Быстрее надо.
   Это "отставить" нервирует до чертиков. Но Виктору все же не так обидно: он в средине колонны, и возвращаться в строй ему быстрее, чем замыкающему Масину. После нескольких развертываний от Федьки начинает подниматься парок.
   - Масин, в голову, направляющим. Отделение - к бою!
   Федька рад перемене, но теперь ему приходится таранить целину, что нисколько не легче.
   - Отделение, стой! Окопаться.
   Эта передышка всех радует. Благо, окапываться в снегу - чистое удовольствие. Только не нарушай уплотненный ветрами наст, а подрежь его лопаткой - в минуту управишься с окопом.
   Для Виктора, правда, это наука новая, но он косит глазом на Сокола, на ходу схватывая то, что упустил за две недели, и ничего - получается. С виду, наука - проще пареной репы, однако успокаиваться рано, возможно, и в ней есть свои тонкости. Должны быть, иначе какая же это наука?
   Виктор перекатился в окоп, с удовлетворением отметив, что сделал это быстрее Садовникова. "Это тебе не на митинге выступать", - мелькнула злорадная мыслишка о Садовникове.
   Виктор уже знал, что Виталик вырос в обеспеченной семье, не имел босоногого детства и, если бы не война, то жизнь его, вероятнее всего, поднималась бы по клас-сической лесенке: школа - институт - аспирантура... Война сдернула его с первой же ступеньки этой лесенки, и теперь здесь, на заснеженном поле, ему было труднее других.
   Виктор еще раз оглядел Садовникова и не мог не отметить, что тот совсем утратил свой прежний лоск. Драповое пальто Виталика пообтрепалось, ворот наряд-ной рубашки засалился, лицо осунулось и огрубело, - этот Виталик уже ничем не выделялся среди остальных. Подивился Виктор и тому, с каким упорством Садовников долбил смерзшийся снежный наст. И внезапно все его удовлетворение от победы в бессмысленном негласном соревновании прошло, сменившись чувством острого недовольства самим собой.
   - Справа по одному, короткими перебежками, на рубеж телеграфных столбов, отделение - вперед! - скомандовал Петров.
   Виктор наметил на меже разлапистый куст и, как только подошла его очередь, перебежал к меже. А Петров уже тут как тут, стоит за спиной.
   - Правильно вы сделали, Разов?
   - Конечно.
   - А вот и нет!
   Петров собрал отделение, принялся пояснять:
   - Такие заметные участки на открытом поле, как этот кустарник, обычно заранее пристреляны противником, поэтому останавливаться в таких местах не следует, и преодолевать их надо скрытно, на получетвереньках или по-пластунски. Делается это так.
   Петров лег и пополз, зарываясь в снег. Со стороны казалось, что такой способ передвижения не требует особых усилий: плотное тело командира отделения с короткими, кротовьими конечностями легко раздвигало снежную массу.
   - Поняли?
   - Так точно!
   - Отделение, ложись! По-пластунски, вперед!
   Нет, не так это просто, как казалось со стороны! Снег лезет в рукава, за ворот, липнет к лицу. Только немного легче становится, когда со злости хватишь его зубами, и холодная масса обожжет гортань и глотку, а растаяв, скользнет ниже живительной влагой.
   - Голову не поднимать, казенник ниже!
   Виктор косит глазом и видит, как Петров ступней вдавливает глубже в снег нескладную фигуру Колчина. "До меня еще далеко, может, очередь и не дойдет", - мелькает обнадеживающая мысль.
   - Отделение, встать. Подравняться. Оружие к осмотру, на плечо! Вынуть затворы.
   Петров прошелся вдоль строя, снизу вверх просматривая стволы винтовок. Вздернутый нос младшего сержанта недовольно морщится, пухлые губы кривятся.
   - Впереди, товарищи, у нас подразумевается противник, с которым придется вести бой. А стрелять мы не можем... 3агляните в стволы своих винтовок.
   Виктор заглянул, и не увидел просвета - ствол был забит снегом.
   - 3а такие промашки буду наказывать, - предупредил Петров. - Отделение, ложись!
   Спустя пару часов скрылось из виду, утонуло в сиреневой дымке село. Впереди лежало неоглядное поле. Через всю его ширь тянулась сверкающая, цвета расплав-ленного олова, холодная полоса, на которую трудно было смотреть. Виктор нахло-бучил на глаза шапку.
   - Перекур, - объявил Петров.
   Но даже такое объявление сейчас не очень обрадовало курсантов. Всем отде-лением смаковали одну самокрутку. Домашние запасы махорки давно кончились, и теперь приходилось покупать ее у местного населения.
   К обеду Виктор умотался больше, чем на любой работе. И все же он ни за что не согласился бы снова перейти в непосредственное подчинение к старшине. Как все, так и он. Все купаются в снегу, а вечером возвращаются, мокрые и грязные, и он будет так же. По крайней мере, никто ни в чем не сможет его упрекнуть. Да и не вечны эти ненавистные перебежки и ползания, когда-нибудь рота займется изучением и более серьезных дисциплин. Но вскоре Виктор понял, что в солдатской науке, как и в любой другой, темы тесно связаны, и, изучив раз простейший прием, ты обязан его совершен-ствовать и шлифовать на всех последующих занятиях.
   Временами, обычно в конце дня, иззябшего и продрогшего, его охватывала беспричинная злоба. Все казалось лишним и ненужным. Другое дело - встретиться с врагом в бою! А какого лешего месить снега тут, за тысячу километров от фронта? Какая от этого польза? Да что он, если потребуется, проползти, или перебежку сделать не сумеет? Еще как проползет, ужом проскочит, где нужно!
   Как-то вечером, уже под одеялом, Виктор поделился своими мыслями с Колчиным.
   - На фронте и кормежка подходящая, а тут ноги скоро протянешь, - вздохнул Вадим.
   - Мне уже девчонки перестали сниться, - признался Ситин и, свесив голову, отыскал на втором ярусе Ершикова: - Коля, Анфиску во сне видишь?
   - Иди к черту! - взорвался обычно невозмутимый Ершиков.
   На нарах засмеялись.
   - Разговорчики, отбой был! - прикрикнул Исаев.
  
   Накануне подъема первую роту подняли по тревоге. Наученное горьким опытом первых дней, отделение младшего сержанта Петрова стало хитрее. Обувь на ночь теперь подвешивали у потолка, на вбитые в матицу гвозди. Это давало возможность одеваться прямо на нарах, не мешая товарищам. Благо, все находилось под рукой: носки и портянки - под простынею, штаны и рубашка - в головах. Внизу оставалось забрать только пальто, да винтовки и снаряжение в ружпарке.
   - Быстрее! Не уложимся, еще раз поднимут, - поторапливал отделение Петров.
   Несколько минут, и рота построилась в колючей темени перед казармой. Село тонуло во мраке, брехали потревоженные лязганьем оружия псы, снизу, от штаба батальона, донесся гортанный окрик часового. Донесся и затих мгновенно, будто замерз на лету. Командиры отделений наскоро проверяли экипировку, докладывали о наличии людей.
   - По тревоге рота поднималась шесть минут. Это очень долго, - подвел итог Решетников. - Будем тренироваться. А сейчас отработаем тему по тактике "Бой в траншеях и ходах сообщения".
   Рота стояла тихо. Снег хрустел под сапогами Решетникова. И Виктору казалось, что все эти тревоги, ночные бдения и выстойка на морозе неприятны только ему и его товарищам, а офицерам, наоборот, они приносят удовлетворение. Именно поэтому так энергичен Решетников и невозмутим Вялов.
   За селом рота развернулась в цепь и повела наступление на заранее подготов-ленную оборону "противника". Снег местами доходил почти до пояса, и, пробираясь через эти завалы, нельзя было обронить ни звука. За такой промах взвод возвращал-ся, и все повторялось сначала.
   До "противника" было более километра. Накануне в глубоком снегу на склоне оврага рота сама подготовила оборону: траншеи и хода сообщения полного профиля. Теперь нужно было их атаковать. И Виктора удивляло, почему начали настолько изда-лека. Наконец он не выдержал и задал свой вопрос оказавшемуся рядом Петрову.
   - А это, чтобы ты лучше понял, как до противника добираться надо, - усмех-нулся младший сержант.
   Виктор тоже усмехнулся. Ему казалось, что, хотя и не очень многое, но основное в военной науке он понял. На протяжении всего своего существования драчливое человечество отдавало ей свои самые лучшие силы, гениальные умы. И что же достигнуто в результате? Результат плачевен. В итоге он, человек и солдат двадцатого века, на поле боя подвержен еще большей опасности, чем ратник средне-вековья. Выходило, что вся наука развивалась однобоко, несоразмерно, что специа-листы от нее слишком много думали об уничтожении людей, и слишком мало - об их защите. В последние же десятилетия эта несоразмеренность достигла таких чудо-вищных масштабов, что, казалось, человечество давно должно было бы одуматься и прекратить всякие драки. Но... Но тут уже от него и его сверстников ничего не зави-село. Они только что вступили в жизнь, которую подготовили для них предшествующие поко-ления, и не могли сразу ее изменить, но определить свое отношение к происхо-дящему были обязаны.
   Что касалось самого Виктора, то для него двух ответов на поставленный вопрос не было. Возможно, именно его поколение и избавит от войн этот мир, но сначала его надо основательно почистить.
   На заключительном этапе занятий требовалось немногое: в предрассветном полумраке с ходу попасть в траншею гранатой, потом с криком "ура" ворваться в нее, поразить штыком и прикладом несколько чучел и дальше продвигаться по ходу сооб-щения, в готовности отразить внезапное нападение противника. Но в этом-то дальней-шем продвижении и скрывалась самая большая опасность: в ответвлениях ходов сообщения с шестами, увенчанными тряпичными набалдашниками, засел взвод вто-рой роты.
   Виктор удачно метнул гранату, ловко спрыгнул в траншею, уколол одно чучело и ударом приклада свалил второе, но когда двинулся по ходу сообщения, над головой уж как-то больно неожиданно появился тряпичный набалдашник. Вскинув винтовку, Виктор закрылся от удара сверху, а шест, изменив направление, уткнулся ему в грудь.
   - Назад, еще разок попробуй! - усмехнулся незнакомый сержант.
   - Попробую! - сквозь зубы процедил Виктор, злясь, что сержанту удалось его обмануть.
   Может быть, и получилось бы все удачнее, но в спешке пот застилал глаза, теряла верность рука. И только с четвертого захода Виктор одержал верх над сержан-том. Штыком он отвел нацеленный в него набалдашник, а ударом приклада снизу выбил шест из рук противника.
   - Вот теперь молодец! - похвалил Виктора сержант.
   Но Виктора это нисколько не утешило. Пока он одержал верх над сержантом, который и по виду-то не превосходил его физически, сам он был трижды "уничтожен". Тут уже не до радости! Он выбрался из траншеи и побрел в сторону, не слушая хвастливый рассказ Федьки о том, как ловко он обманул противника.
   Теперь Виктор думал о том, что рассуждать о войне вообще, в мировом мас-штабе, гораздо легче, чем одержать победу над конкретным противником один на один. И он испытывал неудобство за свои прежние мысли, то самое неудобство, которое, хотя никто вокруг его и не замечает, мешает человеку, сосет изнутри, будто нечаянно проглоченная пиявка. И лишь после того, как Решетников провел разбор занятий, Виктор более-менее успокоился.
   - Врываясь в траншею противника, вы не можете думать: вот это фашист, сейчас я его застрелю или заколю, - говорил командир роты. - В бою на такие раздумья времени нет. Ваши руки и оружие должны быть быстрее мысли и действовать должны автоматически. Фашисты сильны и тренированы крепко, по себе знаю. Вот я, замеш-кался на секунду, и получил автоматную очередь в грудь. А мог ведь опередить фашиста! И сейчас стоит перед глазами его красная рожа! И это самое обидное. Он пришел к нам с разбоем, и он же меня убивает, когда все должно быть наоборот. Так что на фронт не спешите, вырабатывайте умение и сноровку, не теряйте времени зря сейчас. Без этого от вас на фронте пользы будет мало.
   Виктору показалось, что командир роты подслушал их ночной разговор с Колчи-ным. Вытянув шею, внимательно слушал Решетникова и Вадим.
   - Придется подтянуть ремни, - сказал он на перекуре.
   - Куда же тянуть, я уже спину через живот чешу, - усмехнулся Ершиков.
   - Сейчас бы того гуся, что в вагоне съели, - вспомнил Федька.
   - И Анфиску на закуску! - осклабился Ситин.
   Ершиков набросился на тезку с кулаками. Сокол сгреб их обоих в охапку и пова-лил в снег.
   - Куча мала! Греемся, ребята!
   На глазах куча выросла выше человеческого роста. Смех и визг покатился по полю. И лишь Виктор не принял участия в этой свалке: он все еще думал над словами Решетникова.
   9. В НАРЯДЕ.
  
   Подошла очередь отделению Петрова заступить в наряд на кухню. Событие было немаловажным: появилась реальная возможность поесть досыта. После обеда отделению был предоставлен двухчасовой отдых. Потом Петров повел своих питом-цев в санчасть на медосмотр, а оттуда - напрямую в столовую.
   - Рубанем от пуза! - радовался Ситин.
   - Проситесь на кухню, к котлам, там шамовкой разживемся, - инструктировал первомайцев Федька.
   В столовой Петров построил отделение, еще раз осмотрел курсантов. Вышел заведующий столовой, старшина Бегун, - здоровый, плечистый мужчина с пухлым белым лицом. Петров сделал шаг вперед, намереваясь доложить. Бегун, остановив его ленивым движением крупной руки, спросил:
   - Расчет наряда знаешь?
   - Так точно, товарищ старшина. По два человека всюду: в зал, на кухню, в кочегарку, на подвоз воды и в посудомойку, - отбарабанил Петров.
   - Вот и распределяй, ты лучше знаешь своих людей, - сказал Бегун Петрову и обратился ко всем: - Кто может управлять лошадью?
   - Я, курсант Разов! - вырвалось у Виктора, и он тут же пожалел о сказанном.
   3аведующий столовой не понравился ему с первого взгляда. "Пушки на фронте такому бугаю таскать, а не в столовой ошиваться", - подумал он о заведующем. Уловив неприязнь, Бегун скользнул по Виктору недоверчивыми, заплывшими глазками.
   - Он сможет, - сказал почему-то Петров, хотя и не знал, умеет ли Виктор управлять лошадью.
   - Бери напарника и пошли, - обронил Бегун, и, ссутулившись, направился к выходу.
   Виктор, получив молчаливое согласие Петрова, кивнул Колчину и поспешил следом. Теперь он видел только спину заведующего, слегка сгорбленную спину пожилого человека, и ему стало неудобно за свои предвзятые мысли. Всегда у него так: увидит человека, и прицепится к нему ни с того ни с сего. Так было и с Садов-никовым, а парень оказался стоящим, компанейским; комсомольцы во взводе избрали его групоргом, и Виктору пришлось раскаиваться в своем предубеждении. Так может случиться и с Бегуном, когда он узнает того поближе. "Наверное, он больной, и детей, наверное, куча, куда ж ему на фронт?" - уже жалел Виктор Бегуна.
   Мохнатый, монгольской породы конек стоял в сарае за столовой. Виктор знал беспокойный нрав этих лошадок. Как раз на такой лошадке ему пришлось пару месяцев, после возвращения из эвакуации, работать в совхозе.
   - Звать-то как? - поинтересовался он.
   - Чалым кличем.
   - Чалый, так Чалый. Ну, поработаем, Чалый? - Виктор ласково потрепал конька по холке, заглянул ему в фиолетовый глаз.
   - 3апрягайте, - буркнул Бегун и кивнул на стоящие у ворот сани с огромной бочкой для воды.
   Виктор вывел коня, пучком сена протер ему холку, вынес и осмотрел сбрую, на ощупь проверил войлок на хомуте и седелке. И тут он снова почувствовал на себе прилипчивый, недоверчивый взгляд Бегуна. В положении Виктора лучше было не связываться с заведующим столовой. Но некий веселый чертик уже теребил его душу, и все остальное получилось само собой. "А пусть рассердится", - решил Виктор. Он принялся вертеть хомут, делая вид, будто усиленно соображает, что это за штука и с чем ее едят.
   На мясистом лице Бегуна появилась ухмылочка. Вадим с тревогой наблюдал за товарищем, но ничем не мог помочь, так как имел о лошадях только самое общее представление. Прекратив игру, Виктор в пару минут покончил с упряжкой: надел хомут, приладил седелку, завел коня в оглобли, заправил в гужи дугу, затянул супонь.
   - Подвязывай вожжи, - кивнул он Колчину.
   - Знаете, где воду брать? - спросил Бегун.
   - 3наем, товарищ старшина.
   - Возить до темна, чтобы запас был все время. Там повара подскажут. - Бегун повернулся и пошел.
   - Есть, товарищ старшина, возить воду до темна! - гаркнул Виктор - его все еще не отпускал веселый чертик.
   Чалый вздрогнул, Колчин рассмеялся, Бегун не оглянулся.
   - Нажил ты себе врага, - проговорил Вадим, как только старшина завернул за угол.
   - Мне с ним детей не крестить, - отмахнулся Виктор.
   Работа была не из легких. В бочку, по подсчетам Вадима, входило ровно пол-сотни ведер. Из колодца воду доставали бадьей на вороте, а у столовой сливали в воронку, откуда уже по системе труб повара направляли ее в емкости и котлы. Капли разбрызгиваемой воды на тридцатиградусном морозе застывали мгновенно. И уже после второго рейса Колчин стал сильно смахивать на водолаза в ледяном скафандре. Не лучше выглядел и Виктор. Особенно много льда намерзло на валенках. Виктор принялся скалывать его лопатой.
   - Подобрали работенку, - усмехнулся Вадим, но и тени упрека не было в его тихих глазах.
   На кухонное крыльцо выскочил Масин, поводил по сторонам раскрасневшейся, довольной мордочкой.
   - Ну как? - спросил весело. - А мы уже рубанули!
   Федька приставил к животу кулак и, ударяя по нему вторым кулаком, продемон-стрировал, как плотно они рубанули.
   Виктор подобрал кусок льда, запустил в Федьку.
   - Ты то, сдурел?! - взвизгнул Федька.
   Виктор нагнулся за вторым куском - Федьку как ветром сдуло.
   - Зачем ты? - спросил Вадим.
   - Пусть не хвастается, терпеть не могу.
   На крыльцо выкатился маленький пожилой человечек в белой куртке. "Уже наябедничал Федька, сейчас начнется", - подумал Виктор, но взглянул в голубые чистые глаза человечка и сразу успокоился: люди с такими глазами на что-либо плохое не способны. Человечек подкрутил светло-рыжие усы и огляделся с таким интересом, будто и это село Шакулово, и снег, и ветлы в овраге видел впервые в жизни.
   - Дядя Паша, старший повар, - неожиданно представился он.
   - Очень приятно. Курсант Разов, - принимая шутливый тон, раскланялся Виктор.
   - Как Чалый?
   - Работяга!
   - Иной раз сладу с ним нету. И все оттого, что не имеет скотина постоянного хозяина. Вот вы, вижу, нашли к нему подход?
   - Уважай скотину, и она тебя уважать будет, - ответил Виктор.
   Дядя Паша потрогал усы.
   - Зайдите-ка, погрейтесь, ребятки.
   - А старшина?
   - Не волнуйтесь, водой командую я. Сегодня еще ездку сделаете - и довольно.
   Дядя Паша завел водовозов в кладовку, принес две миски пшенной каши.
   - Подкрепитесь, а то работа у вас на самом морозе.
   - Это можно! - повеселел Виктор и вытянул из валенка ложку.
   - Кушайте на здоровье.
  
   Хоть и перемерзли, и измокли Вадим с Виктором, а отдохнуть с наступлением темноты им не удалось. Весь кухонный наряд во главе с Петровым до трех часов ночи сидел над картофельным ларем. Казалось, что картошке не будет конца. И Виктор удивлялся, почему ее так мало попадается в супе. Петров работал, одним глазом послеживая за подчиненными. Виктор тоже попробовал понаблюдать за товарищами. И вскоре понял, что даже в таком незатейливом деле, как чистка картошки, весьма отчетливо проявляется характер человека.
   Масин брал каждую картофелину осторожно, с оглядочкой на товарищей, как будто опасался выработать больше, чем они. Ситин работал с остервенением, будто на весь этот ларь у него накопилась невероятная злость, пластал так, что из крупной картофелины оставался лишь ребристый ошпарок. Сокол относился к делу обстоя-тельно, из-под его ножа тянулась тонкая беспрерывная ленточка, и очищенная карто-фелина почти не теряла веса и формы. Колчина плохо слушались пальцы, он то и дело клевал носом и ронял нож.
   - Не дремать, ребята, а то не успеем, - поторапливал Петров. - И с картошкой, пожалуйста, обходитесь поаккуратней. Николай Васильевич, сам же потом будешь обижаться, что пюре мало положили.
   - Сегодня я сыт, - отшутился Ситин, но работать стал аккуратнее.
   С картошкой закончили далеко за полночь.
   Виктор намыл ведро очисток, отнес в сарай Чалому. На обратном пути задер-жался. Ночь была тихой и звездной. В овраге, в ракитнике, пошаливал мороз. Неожи-данно с высокого неба скользнули две звездочки. "Души чьи-то слетели, кто-то преставился", - вспомнил Виктор детскую примету. А почему бы и нет? Ведь под этими же самыми звездами там, далеко на западе, подбираются сейчас к вражеским окопам наши бойцы. В хрусткой тишине, где и шаг сделать боязно, идут в разведку, вот кому-то и не повезло.
   Виктор не сразу заметил, что продрог. На крыльцо вышел Вадим.
   - Где тебя носит? Пошли в кочегарку, там тепло и мешать никто не будет, - предложил он.
   В узкой и длинной, похожей на коридор, кочегарке хозяйничали Ситин и Сокол. В топках по-змеиному шипели сырые осиновые поленья.
   - Натопишь тут, черта с два! - шуруя под котлами, сердился Сокол. - Побольше бы наготовить, да подсушить, так пила никуда не годится. Прямо беда, хоть сам в топку полезай!
   Виктор еще никогда не видел Сокола таким расстроенным, и ему захотелось хоть чем-нибудь помочь товарищу.
   - Ты побольше набей и не трогай, они постепенно и разгорятся, - посоветовал он.
   Лешка принялся забивать под котлы длинные поленья. Из отверстия в стене, как из рупора, донесся искаженный, грудной голос Масина:
   - Кочегары, огоньку поддай!
   - Дулю вот тебе, а не огоньку, - беззлобно огрызнулся Сокол.
   - Вить, ты же в этом деле смыслишь... с пилами, - остановился перед Виктором Ситин. - Взгляни на нашу, а?
   - Ну, давай.
   Из дальнего угла, где уже сладко посапывал Колчин, Николай выволок полу-тораметровую пилу.
   - Вот она, красавица.
   - Инструментина добрая, - осмотрев пилу, сказал Виктор. - Только забита здоро-во и заточена неправильно, зуб съеден.
   - 3начит, сделать ничего нельзя?
   - Напильник есть?
   Ситин вытянул из валенка старенький напильник. Виктор почистил его углем и, усевшись на полено перед топкой, принялся править пилу. За этим занятием и застал его старшина Бегун. Некоторое время он молча наблюдал за Виктором, потом спросил:
   - Ты, оказывается, и в этом деле спец?
   Узнав по голосу заведующего, Виктор вскочил.
   - Случайно, не плотник?
   - Случайно нет, товарищ старшина.
   - Жаль. А то у меня тут делишки кое-какие поднакопились, поработал бы, похарчевался?
   - Кроме пилы, ничего не могу. Разводка есть, товарищ старшина?
   - Топором тут один спец разводил.
   - Придется и нам топором, - поморщился Виктор.
   Заглянув в топки, где уже разгорались дрова, Бегун вышел.
   - Шляпа ты, Витька! Такая лафа подворачивалась! Жил бы, как кот! - возмутился Ситин. - И нам, смотришь, что-нибудь перепало бы.
   - Не хочу я, как кот, - нахмурился Виктор и принялся скрежетать напильником.
   Спустя полчаса, позвали на завтрак. Потом Виктор и Вадим снова возили воду, и снова обледенели. Лишь перед самым обедом дядя Паша разрешил им отдохнуть.
   - Идите в кочегарку, погрейтесь, потом я вас позову, - сказал он.
   Виктор привязал Чалого у сарая, бросил ему клок сена и направился в котельную.
   - Рота, смирно! Товарищ курсант Разов, от лица службы объявляю вам благо-дарность! - тараща глаза и вытягиваясь, встретил Виктора Ситин и, отбросив дураш-ливость, добавил: - Пила - огонь! В час гору накатали! Теперь сиди - похрюкивай.
   В кочегарке вся стена перед топками была заставлена сырыми поленьями, от которых поднимался пар. Виктор бросил на поленья обледенелые рукавицы, под-ставил к огню негнущиеся полы пальто.
   - Хочешь, валенки тебе свои дам, а то твои промокли, - желая хоть чем-нибудь отблагодарить товарища, предложил Ситин.
   - Не надо, сейчас подсушу, - отказался Виктор.
   Подсушивать валенки ему не пришлось - в кочегарку ввалился Бегун:
   - 3а дровишками пора ехать, товарищи!
   - Это куда? - вырвалось у Виктора.
   - Известно куда, в лес.
   Виктор снял пальто, стряхнул с него подтаявшие куски льда.
   - Вот теперь давай, и валенки, и пальто, - повернулся он к Ситину, и тут взгляд его упал на Колчина.
   Стараясь набрать как можно больше тепла про запас, Вадим раскорячился перед топкой и парил, будто вынутый из крутого кипятка ран.
   - Что же с ним делать, на него одежду где подберешь? - спросил Виктор. - А мокрым ему в лес идти нельзя.
   - Что за вопрос, я съезжу, - подошел от дальней топки Сокол. - А он пусть кочегарит.
  
   Дорога тянулась полем. Это было то самое поле, через которое Виктор уже ходил за материалом для пирамиды. Над дальним лесом висело солнце, только теперь оно взобралось гораздо выше. Поземка не мела, и солнечный свет свободно разливался по широкому полю; глянцевитые гребни застругов блестели холодно и надменно. Чалый хорошо знал дорогу к вырубке и шел самостоятельно; Виктор отпустил вожжи.
   Сокол сидел в задке и, нахохлившись, молчал. Виктор покосился на него, но мешать не стал, зная нелюбовь товарища к пустословию. И вдруг Лешка заговорил сам. Он не изменил позы, сидел вполоборота, сохраняя серьезный вид, и лишь его темные глаза слегка оживились.
   - Я думаю, не сегодня - завтра фрицев в Сталинграде прихлопнут. В январе им уже наломали хвост под Ленинградом и под Воронежем. Но самое главное - Сталин-град! После этого они рванут с Кубани, как крысы из горящего амбара. А самое главное - это приучить их бегать, чтобы поменьше кичились, сбить с них спесь, а там дело пойдет... Как ты думаешь, где им устроят новый Сталинград?
   Лешка повернулся всем корпусом и смотрел выжидающе, но Виктор замялся. Он совсем не был готов ответить на такой вопрос. Он, правда, тоже очень внима-тельно слушал сводки Совинформбюро, старался не пропустить ни одного слова на политинформациях, думал о войне вообще, следил за ходом боевых действий, радо-вался каждому успеху наших войск, но вопросы конкретной стратегии... Об этом он и помыслить не мог. И поэтому в Лешкиных словах его больше всего удивил сам Лешка. Виктор всегда считал Сокола серьезным парнем, но суховатым и замкнутым. А он - вот он - настоящий Лешка! Генерал, да и только! Наряжай в форму и назначай команду-ющим.
   Виктор покосился на товарища, будто впервые его увидел. "И физиономия подходящая, квадратная, с широким подбородком и упрямыми скулами, точно у генералов на портретах", - отметил он и высказался уклончиво:
   - Да уж где-нибудь устроят им новый Сталинград, на это есть головы поумнее наших.
   - А почему, собственно, поумнее? Через семь месяцев, если выдержат этот срок, и нам на фронт. И интересно, куда мы сможем попасть, на какой рубеж?
   - Фашиста пулей можно будет достать - и хорошо!
   Потеряв интерес к разговору, Сокол снова ушел в себя, и лишь минуту спустя обронил без прежнего пафоса:
   - Тебе-то пулей их доставать не придется.
   - Это почему не придется?! - взвился Виктор.
   - А потому, что с твоей специальностью в деревянном Канаше тебя работой завалят.
   - Так я им и дался!
   - А кто тебя спрашивать будет? В армии не спрашивают, а приказывают. Придет весна, начнут дыры латать, сам поймешь.
   Спор прекратил Чалый, остановившийся на краю вырубки. Виктор спрыгнул с саней и направился проверять заснеженные штабеля, рассчитывая отыскать березу. Но вскоре понял, что вырубка сплошь осиновая. Выругавшись на Бегуна за то, что тот не смог добиться хорошей делянки, Виктор вернулся к саням. В полчаса нагрузили воз. Лешка размотал веревку, собираясь увязывать.
   - Погоди, куда же одно сырье, - остановил его Виктор. - Сухостоину подвалим.
   - Благодарность хочешь заработать?
   - Хочу! - зло бросил Виктор, забрал топор и полез в чащу.
   Засохшее дерево нашли и свалили быстро. Лешка присел на пенек, вытер вспотевший лоб, смерил взглядом расстояние до саней:
   - Чертомелем, а для кого? Ведь мы только привезем эти дрова, а топить будут другие. Для нас-то не больно сушняку приготовили... И взбучку за опоздание от старшины получим.
   - Тащи комелек, ты покрепче, - оборвал товарища Виктор.
   На обратном пути не разговаривали. Лешка шагал сбоку воза, правил лошадью, а Виктор тащился сзади. Невеселые думы одолевали его. Вчера он обидел Масина, сегодня не нашел общего языка с Соколом. Так, чего доброго, со всеми можно пере-ссориться. И что из того, что он прав, если этой правды не понимают товарищи? Вот Решетников, тот сумел бы найти слова и убедить в своей правоте.
   К столовой подъехали затемно. Все окна в церквушке светились, и она гудела от голосов, как не гудела, наверное, и при самом торжественном молебствии.
   - Где вы были? Да вы меня без ножа зарезали! Теперь воду ночью придется возить! - напустился на Виктора Бегун.
   Виктору не хотелось ввязываться в спор еще с одним человеком, и он ляпнул первое, что пришло в голову:
   - От волков едва отбились, Чалого чуть не загрызли.
   Даже в темноте Виктор заметил, как округлились у старшины глаза. К саням подскочил Масин.
   - Давайте быстрее, митинг уже начался! - выкрикнул он.
   - Помоги разгрузить. - Виктор поймал Федьку за воротник, но тот вывернулся и убежал.
   - Фрицам в Сталинграде капут, поэтому и митинг! - донесся из темноты его голос.
   Про себя Виктор отметил, что по двум пунктам Лешка оказался прав: и фрицев прихлопнули, и от старшины они взбучку получили. Как-то будет с ним, с Виктором? Неужели и здесь сбудется Лешкино предсказание? Как бы отвечая на эти его вопросы, вновь заговорил Бегун.
   - А ведь вы, Разов, меня обманули, что не плотник. Почему вы меня обманули?
   Виктор отбросил бревно, распрямился, тяжело дыша:
   - Работать не буду, товарищ старшина! - отрезал он.
   - Там посмотрим, некогда с тобой сейчас, - сказал Бегун и направился разы-скивать водовозов из нового наряда.
   Когда Виктор и Лешка протиснулись в столовую, митинг подходил к концу. Выступал заместитель командира батальона по политической части, капитан Тютю-ников. Комбат, майор Ширинкин, сидел в президиуме за одним из обеденных столов. Еще при первом знакомстве Виктору понравился этот уравновешенный мужчина лет пятидесяти.
   - Вы должны знать своих командиров. Мою фамилию запомнить просто: как соберетесь до ветра, так и меня вспомните, - сказал тогда Ширинкин.
   Новобранцы весело смеялись. А Виктор подумал что, раз человек способен так говорить о своей фамилии, значит, человек этот добрый. Однако сегодня майор Ширин-кин был серьезен. Внимательно вглядывался он в лица курсантов и неизвестно, о чем думал. Может, о нелегкой судьбе этих семисот неоперившихся юнцов, которые были важным резервом Родины в титанической борьбе с фашизмом.
   - В Сталинграде враг потерял двадцать две дивизии, - говорил замполит. - Фашистскому зверю сломан хребет на самом важном участке фронта! И, хотя зверь этот еще силен и опасен, наша армия погонит его и дальше, заставит уползти в собственную берлогу!
   Речь Тютюникова то и дело прерывалась аплодисментами. Вместе со всеми хлопал и Виктор. Он всегда верил в победу Красной Армии. Верил горячо, всем сердцем, как верят только в юности. Никакие неудачи не могли поколебать его веры. Но ожидание затягивалось, и это томило душу. Ему пока что не пришлось участвовать в боях, но какая-то, самая важная, часть его существа, которая определяла его мысли и поступки - его душа - была всегда там, в колоннах отступающих войск, под разрывами снарядов, в продрогшей под ветрами Донской степи... И оттого, что болела душа, не могла не страдать и его плоть, которая сжималась в комок, стискивала зубы при неудачах, и ждала. Только сейчас он почувствовал, как устал ждать. Ему просто необходима была эта победа, необходима так же сильно, как погибающему от жажды - глоток свежей воды.
   10. ПРА3ДНИК.
  
   Закончился митинг, отсиял улыбками, отгремел горячими ладонями, и жизнь в батальоне, казалось, вошла в обычную, полуголодную и холодную, колею. Но это только так казалось. На самом же деле, хоть это и не сразу бросалось в глаза, произо-шли коренные перемены в настроении и мотивации людей. Увереннее стали голоса командиров, потеплел единственный глаз Решетникова, расправил плечи Вялов, чаще стали шутить курсанты... И все это сделал Сталинград!
   К переменам, вызванным успехами на фронтах, как-то весьма кстати пришлись и позитивные новости местного значения. Подразделения батальона проводили пер-вые боевые стрельбы, курсанты готовились к принятию присяги, распространились слухи о том, что в полк поступило обмундирование, и что ко Дню Красной Армии его обязательно выдадут. Все это волновало. В приподнятом настроении Виктор на "отлично" отстрелял первое упражнение и три дня безропотно отработал в столовой у Бегуна. Разделочные доски, скалки и всевозможная кухонная утварь так и слетала с его верстака. За эти дня он смог потеснее познакомиться с дядей Пашей.
   Старший повар был человек общительный, и частенько подходил к верстаку. Вначале Виктора настораживали эти визиты, он ожидал замечаний, но дядя Паша, официально младший сержант Ерохин, был тактичен. Он удовлетворенно топорщил усы, трогал новенькие изделия своей белой в коричневых крапинках поварской рукой и хвалил:
   - Прилично получается, молодой человек.
   - Да тут же делать нечего, каждый сможет, дядя Паша, - конфузился Виктор.
   - Каждый, да не всякий, - возражал старший повар. - Добросовестная работа сразу видна.
   Манера дяди Паши восхищаться новыми вещами была удивительна. Немо-лодое, покрытое сеткой морщинок, лицо его светлело, принимало по-детски наивное выражение.
   - А была ведь просто деревяшка! - поглаживал он отшлифованные дубовые веселки, моргал короткими, будто подпаленными, ресницами и произносил с пафосом: - Велик человек делами своими!
   "Ребенок, чистый младенец", - дивился Виктор, наблюдая за старшим поваром, хотя и знал, что не такой уж дядя Паша и ребенок. На кухне он частенько устраивал разносы подчиненным, не терпел равнодушия и небрежности; рядовые повара побаи-вались младшего сержанта. Расшумевшись, дядя Паша долго не мог успокоиться, шевелил усами и покрикивал без разбора на виноватых и правых. Но если на кухне был полный порядок, то добродушнее человека и представить было трудно. Правда, усы у дяди Паши и в это время шевелились, но это было уже совсем другое шевеле-ние, умиротворенное и приятное; голос старшего повара обретал воркующие нотки.
   - Жарок уберите, ребятушки, - просил дядя Паша, заглядывал в кипящие котлы и брался за веселку с таким видом, будто готовил не чечевичную похлебку, а самое изысканное блюдо.
   Чем больше Виктор присматривался к работе столовой, тем больше привязы-вался он к старшему повару, и тем сильнее становилась его неприязнь к заведую-щему. Забрав Разова из роты в приказном порядке, Бегун совсем не интересовался его работой. Только однажды подошел он к верстаку, и то лишь затем, чтобы отчитать Виктора за ложный доклад о волках на лесосеке.
   - А ведь вы, Разов, снова меня обманули, - начал Бегун.
   - Это когда? - попытался схитрить Виктор.
   - А вот, про волков докладывали, - напомнил старшина. - С перепугу это вам показалось.
   - Может, и с перепугу, - согласился Виктор, вспоминая, что однажды и на самом деле здорово перетрусил в лесу.
   Бегун долго и нудно говорил о недопустимости лживых докладов в армии, и, хотя он старался предстать беспристрастным, Виктор ощущал мелкую месть в его словах. В заключение, старшина пообещал доложить о поведении Разова его коман-дирам. Это уже грозило неприятностями.
   - Сбрехнул, не подумавши, - повинился Виктор.
   - Вот то-то, сбрехнул, - повеселел Бегун. - И запомни: Илья Петрович Бегун не из тех, кто по пустякам скандалы с людьми затевает.
   - Учтем, - примирительно буркнул Виктор.
   - Человек человеку всегда может пригодиться: сегодня - ты мне, завтра - я тебе, в одном батальоне служим, - закончил нравоучения Бегун.
   Докладывать он никому не стал, и Виктор вскоре забыл об этом неприятном для него разговоре, потому что его заслонили более важные дела. Перед самым праздни-ком курсантам выдали обмундирование.
   - Теперь, это самое, на людей станете похожи, а то, это самое, не разберешь, - сказал на вечерней поверке Бунчук.
   Виктор старательно пришил к новенькой гимнастерке зеленые погоны. Шинель ему досталась тоже приличная, хоть и с заплатами на местах осколочных пробоин. С обувью, однако, он малость оплошал. Когда подошла очередь получать обувь первому взводу, старшина свалил перед "кубриком", в коридоре, полвоза разрозненных ботинок, распорядившись:
   - Подбирайте, какие на кого, это самое, смотрят.
   У кучи Виктор оказался одним из первых, и сразу же выхватил широкий, с двойной подошвой, красный ботинок американского производства. Примерял на глазок: оказался как раз по ноге. "Приобулся!" - решил Виктор и забегал вокруг товари-щей, высматривая пару "американцу". Но обувь быстро разобрали, и на полу остался только один узкий, длинный, черный ботинок, по всем признакам, сработанный в Англии. Чтобы не остаться совсем на бобах, Виктор поспешно схватил "англичанина", но ботинки уж очень сильно разнились: черный на вершок превосходил собрата. Первомайцы, обступив Виктора, острили, давились со смеху.
   - Ничего, они, это самое, родня, - заметил Бунчук.
   А на вечерней поверке, выстроив роту в коридоре, тот же самый Бунчук осип-шим от простуды голосом кричал:
   - Носки подравняй! Кому говорю, это самое, подравняй!
   Виктор, повернув голову, старательно высматривал грудь четвертого человека и не подумал, что окрик относится к нему. Потеряв терпение, Бунчук разбежался и нанес по задранному носку его ботинка футбольный удар. От неожиданности Виктор сел на пол - рота покатилась со смеху.
   - Слушать надо, это самое, команду, - с извинительными нотками проговорил Бунчук и, выкрикнув: "Смирно!" - приступил к перекличке.
   Ботинки лишили Виктора покоя. Сам себе он начал казаться ущербным, с отвращением оглядывал собственные ноги. Наступала двадцать пятая годовщина Красной Армии, а настроение было - оторви, да выбрось. Деревянной твердости английский ботинок натер ногу, и ходьба превратилась в настоящее мучение.
   - Иди самостоятельно, не порти, это самое, строй, - отправлял теперь его от столовой Бунчук.
   По узенькой тропинке Виктор ковылял через овраг. Здесь, у домика, в котором размещалось хозяйственное отделение, он и встретил однажды дядю Пашу. Раскрас-невшись на морозе, старший повар бойко расправлялся с березовыми чурками. Заме-тив хромающего Виктора, он остановился, воткнул в полено топор.
   - Это что же они с тобой сделали? Ай-яй-яй! - воскликнул дядя Паша и носком валенка легко ударил по английскому ботинку: - 3наю я это добро! Неспособно оно для русского человека, в одночасье ногу испортишь.
   - Испортил уже, дядя Паша. А других нету.
   - Нету! Вот то-то и оно, что нету! - выкрикнул дядя Паша, будто Виктор был в чем-то виноват. - А людей у нас навалом, калечить можно!
   Старший повар походил вокруг Виктора, покрякал, снял зачем-то шапку, взъерошил редкие рыжие волосы и, успокаиваясь, спросил:
   - Размер-то, какой?
   - А шут их знает, этот больше на лыжу смахивает, - тряхнул Виктор "англича-нином".
   - Не о том я, ты какой носишь?
   - Сороковой, дядя Паша.
   - И я сороковой...
   Старший повар скрылся в домике и вскоре вынес новые ботинки.
   - Держи, пользуйся.
   Белые руки дяди Паши слегка дрожали. По этой дрожи Виктор понял, как жалко старшему повару расставаться с ботинками, и не решался их принять.
   - Держи, говорю! - сердито передернул усами дядя Паша и, повесив ботинки Виктору на плечо, сразу обмяк, будто свалил с плеч тяжкую ношу. - Для себя берег, на случай демобилизации, да что уж... Жди - подожди еще того конца.
   - Я же вам не родня какая-нибудь, дядя Паша, - растерялся Виктор, не решаясь прикоснуться к дорогому подарку.
   - Эко запел! - поморщился старший повар. - А ну примеряй, пошли в хату.
   Виктор переобулся прямо на снегу и зашвырнул заграничные ботинки в овраг. Особенно далеко улетел ненавистный английский.
   - Там им и место! - одобрил поступок Виктора дядя Паша.
  
   Наступил праздник. С утра курсанты приводили себя в порядок: подшивали свежие подворотнички, кирпичом драили пуговицы и пряжки ремней. Каждому хоте-лось выглядеть соответственно моменту.
   После завтрака Бунчук выстроил роту для принятия присяги. От замечаний на этот раз он воздерживался. Медленно шел он вдоль строя, вглядываясь в лица курсантов, и нечто похожее на удовлетворенность теплилось в его колючем взгляде. Возможно, он оценивал свой труд, как оценивает его перед страдой прилежный пахарь.
   Виктор следил за старшиной, приглядывался к товарищам. Не по-юношески серьезные лица отражали всю суровую торжественность момента. Никто не пытался отпустить каламбур, ни в адрес Бунчука, ни по какому-либо другому поводу. И Виктор остро почувствовал, как повзрослели за эти полтора месяца его товарищи. Ему захо-телось и на себя взглянуть со стороны. Но, даже не имея такой возможности, он ощущал волнительный холодок в груди и непроизвольную напряженность.
   Никогда не думал он о Родине достаточно серьезно, особенно в приложении к собственной персоне. Само соотношение величин, казалось, исключало возможность какой-либо связи между ними. Впрочем, его вполне удовлетворяло то положение, что Родина есть, и не какая-нибудь неказистая, приткнувшаяся на карте между другими государствами, подобно козявке, которую можно прикрыть ногтем, а великая, неогляд-ная, раскинувшаяся на полземли, видная отовсюду, - первая социалистическая Родина! Он верил в нее безгранично, знал, что она всегда будет, и не задумывался особенно над взаимосвязью составных ее частей, как не думает вполне здоровый человек о собственном сердце. Есть оно - и хорошо, бьется - и ладно, куда оно денется. Молодым людям свойственно о самых важных вещах думать в последнюю очередь, лишь тогда, когда те о себе напомнят. И вот Родина потребовала от него, Виктора, присягнуть ей на верность. Ну что ж, он сделает это с удовольствием, хотя, право, это сущая формальность. Он и без присяги никогда - ни в помыслах, ни в делах - не изменит ей: для него Родина и жизнь - суть синонимы.
   Процедура была несложной. К покрытому красным сатином столу, у которого находился Решетников и другие офицеры роты, выходил курсант, зачитывал текст присяги, расписывался и становился в строй. Только и всего. Но когда наступила очередь Виктору самому выйти к столу и взять бумагу с текстом присяги, рука его дрогнула, буквы поплыли перед глазами. Выручило то, что присягу он знал наизусть. На какое-то мгновение им овладел страх, что он мог попасть впросак, если бы не выучил все назубок. Еще не справившись с волнением, он громко произнес первые слова: "Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик!.." Дальше пошло легче, буквы перестали прыгать. Впрочем, Виктор, хоть и смотрел как будто в текст, который держал перед собой, видел только лица своих товарищей. Они были серьезны. Даже смешливый Коля Ершиков не повел бровью.
   Виктор как бы со стороны слушал себя и удивлялся силе и звонкости собствен-ного голоса. И откуда что взялось? Он никогда и не подозревал у себя таких оратор-ских способностей. "Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудя-щихся!" - закончил он, чувствуя, что напряжение голосовых связок достигло предела и что он мог сорваться, если бы текст был длиннее.
   - Распишитесь, курсант Разов, вот здесь, - указал Решетников строчку в листе с текстом присяги.
   В этот день Виктора ожидало еще одно радостное событие. Вместе с десятью лучшими курсантами роты ему присвоили звание ефрейтора. Решетников под апло-дисменты вручил отличникам новенькие погоны с одним лычком.
   Радостным этот день был для многих. Повысили в звании Исаева и Петрова, все первомайцы получили благодарность от командира батальона, Колчину вручили денежную премию от производства.
   - Незадолго до призыва электромонтер Колчин Вадим Семенович совершил героический поступок - ликвидировал аварию в энергосистеме, за что и премируется директором механического завода, товарищем Савченко, - объявил Решетников.
   - Надо же, не забыли, отыскали, - под аплодисменты товарищей смущенно мял деньги Вадим.
   Было похоже, что для него это "не забыли, отыскали" дороже самой премии.
   - Кутнем, булку хлеба на премию купим! - предложил Виктору Вадим после собрания.
   - Погоди с хлебом, может, обед будет хороший, а булку оставим на вечер, - рассудил Виктор.
   Но обед был обычным. Только на второе, вместо ненавистной чечевицы, дали гречневую кашу. Она была так вкусна, но было ее так мало, что после обеда только еще больше захотелось есть. Федька облизал ложку, посмотрел на Виктора:
   - Вить, у тебя же там что-то завязалось, с поварами?
   - Ботинки новые дали, неужели каши пожалеют? - поддержал Федьку Ситин.
   Виктор покосился на окно для выдачи пищи, которое осаждала беспокойная ватага курсантов, сказал категорически:
   - К амбразуре я не ходок!
   - Можно хлеба купить и картошки... Кто смотается? - Вадим выложил на стол свою премию.
   - Так это мы мигом! - Федька сгреб деньги и "испарился" из столовой.
   - Тащи прямо в "кубрик", - напутствовал его Колчин.
   Однако попасть в казарму после обеда Виктору и Вадиму не удалось. Их задержал комсорг роты, старший сержант Херувимов, и попросил принять участие в сооружении импровизированной сцены для выступления групп художественной само-деятельности. Виктор в глубине души клял свою специальность, но делать было нечего, пришлось согласиться.
   - И ты из-за меня влип, - шепнул он другу.
   - Ничего, раз надо... - шмыгнул хрящеватым носом Вадим.
   Работали шумно. Собственно, сцена была уже готова, хранилась в одной из многочисленных кладовок у Бегуна, ее требовалось только собрать. Херувимов привлек к этому делу десяток "специалистов". Подходили участники самодеятельности и тоже включались в работу. Галдеж получился невероятный. Приколоченные детали вдруг оказывались не на месте, их приходилось отрывать и переустанавливать. "Работнички, не могли пронумеровать доски при разборке", - сердился Виктор. Все негодование его было направлено, почему-то, на Бегуна.
   Херувимов суетился нисколько не меньше других. Лицо его разгорелось, глаза сияли, от множества распоряжений он слегка охрип, но по всему было видно, что он в своей стихии. Вся эта предпраздничная суматоха вполне очевидно была ему по душе, и он ничуть не сомневается, что к назначенному сроку все будет как раз так, как и должно быть.
   В самый разгар работы в столовой появился Федька. Он потянул Виктора за рукав и прошипел ему в самое ухо:
   - Долго вы будете возиться?
   - Отстань, не лезь под руку, - отмахнулся Виктор.
   Но Федька и не подумал отстать.
   - Картошки купил, махорки и хлеба. Во булка! - растопырил он руки на всю ширину.
   Вадим сглотнул слюну.
   - Когда нет шамовки, как-то меньше и думаешь о ней, - признался он. - А тут сосет - спасу нету.
   У Виктора и у самого ныло под ложечкой, будто в желудок посадили змею. Он представил, как попробует на зуб душистый крестьянский хлеб, густо обмакнет в соль картофелину... Голова закружилась, перед глазами поплыли зеленые круги.
   Только поздно вечером, после концерта, первомайцам удалось добраться до ковриги. Забившись в темный угол "кубрика", они в два счета расправились с ней. На этом праздник закончился.
   11. БУРАН.
  
   Вскоре после праздника в батальоне случилось "чрезвычайное происшествие" - пал Чалый. У неопытного ездового конь взбунтовался и, заскочив в овраг, сломал ногу. Пришлось его пристрелить. Беда была небольшая - мало ль калечится лошадей на зимних дорогах, - но другого коня взять было негде. И вся работа, которую выполнял Чалый, легла теперь на плечи курсантов. Воду в столовую возили в ушате на санках, а за дровами в лес ежедневно наряжалась рота.
   Невеселое это было занятие - в конце дня плестись на вырубку. Ноги разъез-жались на размятой снежной тропе, под тяжестью бревна хотелось лечь и не смотреть на белый свет.
   - Минометная плита еще тяжелее, а ведь таскают на фронте, - хоть как-то ста-рался поддержать настроение курсантов Исаев.
   - И станок от "максима" не легче, - вторил ему Петров.
   Но утешительного в этих словах было мало; одно дело - таскать по необходи-мости, и совсем другое - из-за чьей-то нераспорядительности и ротозейства. А в падеже лошади только и винили, что заведующего столовой.
   В один из таких походов первая рота попала в буран. Вначале погода была сносной. Но с средины пути ветер усилился, закрутил на просторе, принялся пушить сугробы, завел жуткую какофонию в телеграфных проводах. Спустя всего несколько минут уже не стало видно ни неба, ни поля, ни идущих впереди товарищей - начался буран.
   Рота, вытянувшись в цепочку, пробивалась к делянке.
   - Подтянись! Не отставать! - то и дело покрикивали сержанты, не надеясь, что кто-нибудь разберет их команду.
   Виктор пристроился за Шильчиковым. В упрямом шаге этого рослого парня чувствовалась неутомимая сила доброго коня. Петр не пытался укрыться от ветра, шел напролом, нахлобучив на глаза шапку.
   Воет, беснуется ветер, бросается охапками снега. Стараясь держаться поближе к широкой спине Петра, Виктор механически двигает натруженными ногами, а мысли его находятся далеко. Впрочем, это единственный способ скоротать время, уйти от мучительной действительности. Вадим вон ухитряется по пути на лесосеку даже вздремнуть. Ну а он, Виктор, тоже не теряет времени даром, у него свай метод. В течение этих нудных часов он успевает побывать и дома, и на заводе... И нужно для этого очень немногое: наклонить голову, прикрыть веки, чтобы, кроме разлатых пяток Шильчикова, ничего не видеть, - и пусть беснуется вьюга, пусть снег лезет за воротник и ледяной коркой покрывает левую щеку - это их дело, снега и ветра. А ему, Виктору, в это самое время приятнее навестить родных и близких: побыть с матерью и младшими братишками, поговорить с отцом, продолжить спор со школьным товарищем Родькой Лукиным о войне. Собственно, это даже и не спор, а обоюдное утверждение силы Красной Армии и слабости вермахта. Не сходились они только в сроках окончательной победы над фашистами. Еще в том далеком сорок первом году Лукин утверждал, что войны хватит и на их долю, и здорово был этим доволен. Правда, Родька на целый год моложе его, Виктора, и их спор еще далеко не закончен. Вполне может случиться и так, что радовался Родька напрасно.
   Иногда приходили и мысли, больше похожие на сладкие грезы. Вдруг Виктор начинал мечтать о том, что он сделал бы первым долгом, если бы неожиданно стал всесильным... Тут он сознательно тормозил воображение: так много накатывалось самых неотложных дел, и нельзя было спешить, надо было из них отобрать самые важные. Но все же в самую наипервейшую очередь он, пожалуй, этаким незаметным способом переправил бы все до единого полена с лесосеки к столовой! То-то забавно было бы посмотреть на удивленные лица товарищей, послушать Бунчуковое "это самое..." Виктор же, конечно, и бровью не поведет, не обмолвится, что это его рук дело. Пожалуйста, пользуйтесь, разве жалко, если для такого пустяка ему стоит лишь шевельнуть мизинцем.
   А потом?.. Потом он занялся бы настоящим делом. Хватит ему сидеть в каком-то Шакулово. Прямиком на поезд, и к фронту! Хотя, почему он должен тратить время на поезд, если он волшебник? Да вот отсюда, с делянки - и на фронт! Благо, разница во времени приличная, часа в два, и он успеет еще засветло. Хотя и это не имеет значения. Какое ему дело, утро это или вечер, если он запросто может превратить ночь в день! Побыстрее надо приступать к главному - это самое приятное!
   Вот он в красноармейской форме, не прихорашиваясь, в заплатанной шинели и дяди Пашиных ботинках (стоп: жестяную, вырезанную из консервной банки, звезду на шапке следует все же заменить настоящей форменной) идет прямо к фашистам. Враги торжествуют, принимая его за перебежчика.
   - Хенде хох! - кричат ему фашисты.
   - Хох-то хох, да не будь сам плох, - усмехается Виктор.
   - Иван, сдавайся!
   - Фриц, не старайся!
   Взбешенные враги бьют по нему из автоматов, но ни одна пуля не касается его. Фашисты палят из орудия, но и снаряды минуют Виктора. Он волшебник, он бессмер-тен! В ярости враги скопом наваливаются на него, связывают и бросают в самый темный каземат. Глупцы! Что Виктору каземат, если он в одну минуту всю Германию может превратить в пепел! Но он сдерживает ненависть, не дает воли чувствам...
   Тем временем Гитлер созывает на экстренное совещание своих помощников, чтобы принять решение о загадочном красноармейце. А Виктору только это и надо - застать фашистских главарей в сборе. Вооружившись шпагой, появляется он в рези-денции Гитлера... Впрочем, может быть, лучше пистолет? Да и стоит ли вообще ма-раться? Люди потом сами разберутся. Возьмет он, пожалуй, обыкновенную плетку! На первый случай этого вполне достаточно. Визжит, извивается Гитлер! Скорчился, сов-сем в карлика превратился Геббельс, кровавый пот выступил на жирных физиономиях Геринга и Гиммлера... То ли еще ждет вас впереди, поганцы! Виктор стиснул зубы, вложил всю силу в удар...
   - Ты что руки распускаешь! - взвизгнул шедший позади Федька. - Нос мне было расквасил!
   Виктор подхватил Федьку под руку.
   - Извини, Гитлера плеткой хлестал.
   - Чего? Чего? - отстраняясь, выкатил глаза Масин.
   Виктор без сожаления отпустил Федькину руку. Вот Вадим понял бы его сразу, а этому год будешь толковать - не втолкуешь.
   Мельтешат перед глазами ноги Шильчикова. Ботинки у него огромные, поэтому обкрученные обмотками голени кажутся несоразмерно тонкими. Виктор никак не может отделаться от впечатления, что Петр идет на ходулях, которые вот-вот могут подло-миться. "Неужели со стороны и я выгляжу так несуразно?" - подумал Виктор и порадо-вался, что своевременно избавился от заграничной обуви.
   У леса ветер поутих, потерял силу. В воздухе носилась снежная пыль, но она уже не забивала дыхания, не слепила глаза. Глухо стонали на опушке разлапистые ели.
   - Живы будем - не помрем! - где-то впереди выкрикнул Ершиков.
   - Анфиску вдовой не оставим! - подхватил Ситин.
   А еще через несколько шагов Виктор увидел копошащихся в снегу товарищей. На этот раз два Николая сцепились не на шутку. Шильчиков нагнулся, растащил драчу-нов за воротники.
   - Вы что, очумели? - подступил к товарищам Виктор.
   - А что он, к каждому слову Анфиску лепит! - горячился Ершиков.
   - Сам виноват - трепаться не будешь, - отпарировал Ситин, прикладывая к разбитому носу снег.
   Шильчиков втолкнул драчунов в цепочку, и сам втиснулся между ними. Из снежной пелены появился Петров.
   - Что случилось?
   - Упал Ситин, нос зашиб, - объяснил Шильчиков.
   - На снегу нос зашиб?
   - Об мой ботинок, - уточнил Петр.
   - Упал я, сам упал, - подтвердил Ситин.
   Петров смерил его недоверчивым взглядом, отстал. Не доходя до делянки, Шильчиков свернул в чащу.
   - Ты куда? - удивился Виктор.
   - На Кудыкину гору.
   - И я тоже, - сказал Масин и повернул в лес. - Пойдем, - предложил он Виктору, - сушину спилим, легче будет, у нас вот что есть, - Федька показал из-за пазухи ножовку.
   - Сержанту скажу, - припугнул Масина Виктор.
   - Не скажешь! - осклабился Федька и юркнул за ель.
   Еще с вагона Шильчиков и Масин не ладили, готовы были сцепиться по всякому поводу. И теперь Виктор недоумевал, что бы могло объединить этих, таких разных людей. Возможно, было нечто общее, близкое им обоим, в характерах, так же, как и у него с Вадимом. Взвод один, а группировок в нем - хоть отбавляй. Даже в их пятерке, у первомайцев, наметились трещины. Виктор вспомнил, каким слаженным был взвод в день принятия присяги. И вот все куда-то испарилось. Стычки, недовольство друг другом, будто не поделили наследство богатого дядюшки, будто и нет у них общей возвышенной цели... Неприятный осадок от всего этого, поговорить бы надо им откро-венно, начистоту.
  
   На обратном пути рота растянулась, взводы перемешались. Сержанты следили, чтобы никто не отстал, не затерялся в поле. Единственное, чем они смогли помочь - посоветовали не отрываться от линии телеграфных столбов. Подгонять или придер-живать согнувшихся под тяжестью бревен курсантов было бессмысленно.
   Стемнело. Буран разыгрался. Снежные заряды налетали со злобой стервят-ников, валили с ног.
   Виктор и Вадим тащили толстое бревно. Сырая осина давила, будто свинец. В снежной круговерти Виктор едва различал спину товарища. Что он видел очень отчетливо, так это ноги Вадима. Они были еще тоньше, чем у Шильчикова, эти широко расставленные, точно ходули, ноги. Время от времени, они дрожали и подгибались. И каждый раз боль пронизывала сердце Виктора: не выдержит!
   На полпути Вадим рухнул на колени - Виктор, приседая, рывком переместился под центр тяжести бревна. От непомерного груза потемнело в глазах. Падая, он тол-кнул бревно в сторону.
   - Не могу больше! - прохрипел Вадим.
   Открытым ртом он жадно ловил воздух, в уголках почерневших губ запеклась пена.
   - Снежку сглотни, - посоветовал Виктор.
   - Сглотнуть бы хлебушка буханку, - слабо улыбнулся Вадим.
   Из снежной мути вынырнул Исаев. Сбросил с плеча полено, нагнулся к Колчину.
   - Что с тобой, Вадим?
   - Голова кружится, искры в глазах...
   Исаев подхватил Колчина под руки, помог подняться, прокричал жестко:
   - Сидеть нельзя, а то совсем пристанешь!
   - Пристал уже.
   - Не пристал еще, русская жила крепкая! - зло бросил помкомвзвода.
   Колчин пошатался из стороны в сторону, покрутил головой, будто загнанный волками лось, повернулся к ветру, стараясь утвердиться.
   - Порожняком потянешь?
   - Попробую.
   - Держись за мой ремень, не отставай, - приказал Исаев.
   Он кивком указал Виктору на бревно, которое уже занесло снегом. Нагнулись, подхватили. К церквушке добрались под ужин.
   - Раз-два, бросили! - скомандовал Исаев.
   Человеческое счастье многолико. Одну из его разновидностей Виктор испытал теперь до конца. Требовалось немногое. Нужно было просто нагрузиться по-воловьи и тянуть, пока не потемнеет в глазах, не зашатается под ногами земля... А когда станет совсем невмоготу, коротким движением плеча сбросить ненавистную ношу. И заново ощутить жизнь, порадоваться, что не задавила проклятая ноша, полной грудью хватить морозного воздуха, прислушаться к отчаянному биению сердца, к горячим толчкам крови в висках...
   Недолговечно счастье, тает, будто конфета в детстве. Была - и вот уже нет ее! Передохнул, порадовался - и нагружайся снова!
   Не успел Виктор отдышаться, как из перекличек и докладов выяснилось, что не вернулись Масин с Шильчиковым. Армейские законы, как, впрочем, и общечелове-ческие, насчет подобных ситуаций категоричны. Это означало, что еще раз лицом к лицу придется столкнуться с вьюгой, "прогуляться" до леса, а может, и подальше. Жутко становилось при одной мысли об этом.
   На хозяйственном дворе за церквушкой было сравнительно тихо. Ветер бесновался где-то вверху, над кровлей, колотил наполовину оторванным листом железа. И странно было, что под этот яростный аккомпанемент снежинки не спешили. В полосах света из окон кухни они плели затейливые хороводы и, только досыта натанцевавшись, плавно ложились на землю и на шинели курсантов. "Вот кому лафа, лег - и отдыхай до весны" - позавидовал Виктор.
   - Кто последним видел Шильчикова и Масина? - спросил Исаев, обводя взглядом притихшие ряды.
   Молчание было ему ответом. Когда командир раздражен, лучше воздержаться от контакта с ним.
   - За сухостоем они свернули, - первым не выдержал Виктор.
   - Где свернули?
   - Не доходя делянки.
   Исаев подступил вплотную к Виктору.
   - И ты до сих пор молчал?
   Вот так и бывает: признаешься - и станешь виноватым.
   - Отвечайте! - потребовал старший сержант.
   - А что отвечать? Я и сам хотел пойти с ними, - пожал плечами Виктор.
   - Вот теперь понятно.
   Не уточняя, что именно понятно, Исаев сплюнул и отошел. Спустя несколько минут батальон был поднят по тревоге, Виктора позвали в столовую, где собрались офицеры.
   - Вы запомнили, товарищ Разов, то место, где свернули в лес Масин и Шильчиков? - спросил комбат.
   - Так точно, товарищ майор.
   - А как вы запомнили, ведь метет сильно?
   - Там ель такая, разлапистая, приметная ель.
   - Запомнил, выходит, - взглянув на офицеров, ответил Ширинкин кому-то из тех, кто сомневался.
   Виктор впервые видел командира батальона так близко. Широкое, грубоватое лицо майора было вылеплено из одних квадратов. Квадрат - лоб, квадратик - подборо-док; и во всей фигуре плотность и надежность квадрата. В серых глазах майора цари-ли спокойствие и неторопливость.
   - Ужинали, товарищ Разов?
   - Никак нет, товарищ майор.
   Ширинкин взглядом отыскал за спинами офицеров заведующего столовой.
   - Кормите немедленно, и покрепче.
   - Есть, кормить покрепче! - живо щелкнул каблуками Бегун и чуть ли не прия-тельски подмигнул Виктору, что, очевидно, должно было означать: "Вот так-то, брат, и сошлись наши дорожки, о чем я тебе и говорил".
   Повара не пожалели каши. Склонившись над миской и продолжая слушать офицеров, Виктор понял, что организуется поиск и батальону предстоит беспокойная ночь. Роты должны были прочесать поле; кроме того, группе лыжников под командо-ванием Вялова ставилась задача по возможности быстрее достичь леса и попытаться отыскать заблудившихся там. Виктор не сомневался, что попадет именно в эту группу. "Выскакивать не будешь", - упрекнул он себя. Но тут же подумал, что во всяком деле есть и положительные стороны, иначе он никогда не получил бы столько каши.
   - Мы не имеем права в тылу терять людей! - жестко закончил постановку задачи комбат. - Ротные цепи связать. Снять с курсантов обмотки, и связать!
   12. ПОИСК.
  
   Пока роты разворачивались за селом, лыжная группа Вялова далеко обогнала их. Она была немногочисленной. Кроме Виктора, в нее вошли двое курсантов из вто-рой роты, Андрей Баженов и Михаил Ерасов. Это были крепкие ребята, колхозники из-под Казани; служили они рядом с домом, и горюшка пока не хлебнули.
   - Шире шаг! - поторапливал группу Вялов.
   Виктор, поспевая за командиром взвода, шагал размашисто и не скрывал своего озлобления. Причин для этого было предостаточно. Из всей роты только он, да Вялов участвовали в поиске, остальным разрешили отдых. Но командиру взвода и обижаться было не на кого: за дровами он не ходил, с бураном не встречался. А Виктора, как ни старался он себя уверить, что идти кому-то все равно пришлось бы, такая несправед-ливость все же заедала.
   Раздражали и попутчики из второй роты. Совсем недавно Виктор сам видел, как тащил мешок с продуктами на "квартиру" Ерасов. В селе такие "квартиры", на которых останавливались приезжие родственники, имели большинство курсантов подразделе-ния Шекерова, а москвичи Решетникова, глядя на это, только облизывались. И теперь Виктор никак не хотел уступать попутчикам, хотя и силы его были уже на исходе. Он и не предполагал, что в недалеком будущем еще встретится с Ерасовым и Баженовым на более тесной тропе и им придется померяться силами по-настоящему.
   Поле полого поднималось к лесу, что затрудняло движение, но Виктор видел в этом прямую выгоду. Он еще не забыл, как быстро добежал из лесу, испугавшись волков. Сегодня звери были не страшны, но резерв, в виде пологого спуска, всегда мог пригодиться на тот случай, когда совершенно выбьешься из сил! А что до такого момента было недалеко, Виктору подсказывало все его налившееся чугунной тяже-стью тело. Еще он думал о том что, если бы ему сейчас попался Федька, то он обяза-тельно намял бы этому хвастунишке бока. Тогда бы он знал, как выгадывать, как подводить товарищей!
   Пурга постепенно стихала, в разрывах темных туч несколько раз блеснула луна. Где-то далеко позади, где двигался батальон, изредка взлетали разноцветные ракеты.
   На опушке леса Ерасов набросил на плечо Виктору лямку от волокуши.
   - Твоя очередь, - сказал он.
   И хотя этот груз сейчас Виктору был просто непосилен, он не возразил. Ему просто было обидно: казанские ребята, зная, что он недавно возвратился из лесу, не посочувствовали ему. "Ну и черт с вами, куркули несчастные", - шепотком выругался Виктор, поудобнее впрягаясь в лямку. Но тут же понял, что волокушу ему не потянуть: на это уже не было сил. Однако обратиться за помощью он и не подумал. Уж лучше он упадет, как упал сегодня Вадим, но не унизится перед куркулями. Выручил его Вялов, приказав передать волокушу и идти передом.
   - Не прозевай, - предупредил взводный.
   На опушке Виктор укоротил шаг. Вот она и ель, за которую днем свернул Шиль-чиков, а потом по-заячьи улепетнул и Федька.
   - Здесь, товарищ младший лейтенант, - остановился Виктор.
   Вялов посветил фонариком. Заметенный след уходил в чащу.
   - Курсант Разов со мной, остальным находиться на месте, - распорядился командир взвода и отстегнул лыжи.
   Буран стих, но под отдельными порывами ветра лес продолжал глухо стонать. Где-то тоскливо скрипело сухое дерево, будто жаловалось на свою судьбу. Изредка со стуком падала обломившаяся ветка.
   В самой чащобе след оборвался. Здесь было сильно натоптано, повсюду валя-лась разделанная сушина. Вялов поводил фонариком, потрогал пенек, высветил выходной след: две цепочки полузаметенных ямок уходили в сторону дороги.
   - Может быть, кого-нибудь зашибло при валке, - высказал предположение Виктор.
   - Это отпадает, Разов, начисто отпадает, - возразил командир взвода. - Пока ясно одно, что в самый последний момент Масину стало плохо, и Шильчиков повел его к дороге.
   Видя недоуменный взгляд Виктора, Вялов принялся пояснять:
   - Если бы кого-то из них зашибло при валке, как вы говорите, то дерево разде-лывать они уже не стали бы. Однако сушина разделана, значит, они собирались ее унести. Теперь обратите внимание на выходной след. По такому глубокому снегу два человека никогда не пойдут рядом, а только в затылок друг другу. Они же шли рядом, значит, кто-то кого-то поддерживал, вел. А кто - кого? Посмотрите, как виляет меньший след, Масина... Понятно теперь?
   - Все понятно, - поспешно согласился Виктор и взял на заметку, что их взводный только с виду тихий, а на самом деле - очень башковитый парень.
   - Посмотрим дальше, - проговорил Вялов.
   Он двинулся обочь следа, не затаптывая его, как ходят охотники. У развесистой березы он вновь остановился.
   - Здесь они отдыхали, - указал взводный на две вмятины под березой. - А дальше Шильчиков понес Масина, видимо, парню стало очень плохо. Видишь, след один и стал он значительно глубже, увеличилась нагрузка.
   Из чащи появился Баженов.
   - Товарищ младший лейтенант, в лесу костер! - доложил он.
   - Где?
   - Через поле, с километр отсюда. С дороги не видно, а когда заберешься на ель - как на ладошке.
   Путь до костра оказался гораздо длиннее, но поле шло под уклон, и лыжники быстро преодолели это расстояние. Вскоре едко запахло жженым пером и подгора-ющей дичиной. Уже издали стало видно, как Шильчиков поворачивает вертел с огром-ной насаженной птицей. Занимался он этим очень старательно: бронзовое в свете костра лицо его лоснилось от пота. На лапнике, прислонившись к стволу ели, полулежал Масин.
   Вялов остановился, и некоторое время молча созерцал эту картину, потом вытащил из сумки ракетницу и, одну за другой, пустил в небо две красные ракеты - это был сигнал батальону об окончании поиска.
   Шильчиков подпрыгнул и метнулся в сторону. Несмотря на это, Вялова он встретил на границе освещенного костром круга, как ни в чем не бывало:
   - Товарищ младший лейтенант, занемог курсант Масин: горит весь, мать зовет и брата вспоминает, - доложил Петр.
   - А это что у вас? - указал Вялов на висящий над костром ботинок.
   - Воду грею, пить больной просит.
   По опушке леса раскатился веселый хохот. Смеялись Баженов и Ерасов, у Виктора для этого просто не было сил.
   - Чего регочете! - упрекнул казанских Петр. - В старину господа вино из дамских туфелек пили, а из своего-то ботинка каждый напьется, не побрезгует... Не кормить же больного снегом.
   Говорил Шильчиков без смущения, так непринужденно, что у Виктора появилось сомнение: а может, никакой дичины и не было, может, над костром и висел только этот ботинок? Да и откуда взять птицу без ружья?
   - Засыпайте костер, укладывайте больного на волокушу, напоите, - распорядил-ся Вялов, протягивая флягу Виктору.
   - Что-то у тебя, Петя, паленым пахнет? - возясь с волокушей, спросил Ерасов.
   - Ботинок подгорел, - не сморгнув, ответил Петр.
   Виктор переводил недоуменный взгляд с командира взвода на Шильчикова. Вялов исподволь, будто ничем особо не интересуясь, оглядывал бивак, но Виктор уже знал, что этот будто бы и скучноватый взгляд взводного схватывает и отмечает каждую мелочь; Петр, в свою очередь, с таким же скучноватым видом протирал Федькин боти-нок, и казалось, что для него сейчас нет ничего важнее этого подпаленного ботинка. И если во всем этом и была какая-либо игра, то очень тонкая, и в ней стороны нисколько не уступали друг дружке.
   - Разобраться в колонну по одному, направляющий - курсант Шильчиков, - скомандовал, наконец, Вялов.
   - Я без лыж, тормозить движение буду, - попытался увильнуть Петр.
   - Зато, второй раз не заблудитесь, - оборвал его Вялов и подал команду: - Шагом марш!
   Двинулись вдоль опушки. Через минуту Шильчиков остановился.
   - Разрешите вернуться, товарищ младший лейтенант, кисет у костра забыл.
   - Продолжать движение! - прикрикнул Вялов.
   Теперь Виктора интересовало только одно: была тетерка, или нет? Если была, то почему молчит об этом Вялов? Если нет, то зачем порывается назад Шильчиков? Но если все-таки была, то какое же мучительное наказание придумал взводный для Петра, который, кстати, еще не ужинал.
   Наконец, Виктора утомили все эти вопросы, и он решил, что тетерка ему просто показалась с устатку. После такого денечка может померещиться даже слон или верблюд, и нечего этому особенно удивляться. "И командир о тетерке не спрашивает, потому что ее не было", - окончательно уверился Виктор.
   До села дошли молча. Масина сдали в санчасть. Вялов ушел в штаб докла-дывать о выполнении задания. Баженов и Ерасов, пошептавшись, тоже куда-то свер-нули. Петр и Виктор медленно поднимались к казарме.
   Ночь была тихой и светлой; от бурана не осталось и следа - луна висела в небе. Мороз щипался, однако и в его хватке, и в снежном скрипе чувствовалась уже мартов-ская слабина. Широкие тени лежали поперек улицы, но они только подчеркивали безмятежный покой этой ясной ночи. И оттого, что все было не так, что все было тревожнее и сложнее, оттого, что в этом обложенном снегами селе видели сейчас тревожные сны семьсот стриженых мальчиков, Виктору и сама эта ясная ночь, и царящая вокруг безмятежность казались обманом.
   У казармы он молча отстегнул лыжи. И, хотя его все еще немного интересовало, была ли тетерка, он не стал спрашивать об этом Шильчикова. Он еще слишком хоро-шо помнил свой скандал с Петром при мойке полов в день их приезда, и не хотел делать первого шага к примирению. Этот шаг сделал сам Петр.
   - Дай-ка! - потянулся он к лыжам.
   - Это зачем?
   - С горки прокачусь.
   - Не набегался еще? - удивился Виктор.
   - Так я пешком бегал, а хочется на лыжах, - усмехнулся Петр.
   Виктор без сожаления отдал лыжи и едва добрался до постели - так сильно болело все тело. Однако среди ночи его разбудили, потянули за пятку.
   - Кто балует? - брыкнул ногой Виктор.
   - Спасибо за лыжи, - со второго яруса Шильчиков протягивал кусок жареного мяса.
   13. В КАРАУЛЕ.
  
   Отделение сержанта Петрова готовилось в караул, и по этой причине в "кубрике" царила легкая суматоха. Курсанты чистили оружие, приводили в порядок обмундирование, зубрили соответствующие статьи устава и табель постам. Стара-лись. А то - первый раз шли выполнять боевую задачу!
   Виктор протер насухо винтовку, проверил свой внешний вид - от завязок на ушанке до каблуков. Полный порядок! Отошло то время, когда ему, как слепому кутенку, на каждом шагу указывали на недостатки, могли без всякого повода бросить обидное "салага!"
   - Попасть бы в штаб, на первый пост: тепло, светло и мухи не кусают, - помеч-тал Колчин, но этим и ограничился.
   Виктор тоже ничего не предпринял, чтобы попасть на пост поудобнее. И их с Вадимом назначили на охрану продовольственной кладовой, которая в батальоне именовалась складом ПФС и помещалась в крестьянском амбаре, неподалеку от столовой. Это был двухсменный ночной пост, последний в расписании. Виктор, было, огорчился, но Ершиков, которому уже довелось побывать в карауле, рассеял его грустные мысли:
   - Самый смак! Выспишься вволю, в бодрствующей смене кунять не будешь, пришел с поста - и юхлай... Повезло тебе!
   Перед выступлением на развод начальник караула, старший сержант Исаев, раздал по три обоймы боевых патронов. Виктор вспомнил, как бережно расходовал боеприпасы помкомвзвода на стрельбище. Даст патрон и, если пошлешь его в "молоко", то другой уже не получишь, а будешь тренироваться до мозолей на локтях. А тут сразу пятнадцать, целых три обоймы! Правда, выданы они на дело, и расходовать без причины их нельзя. Но какое это имеет значение, если новенькие, блестящие патроны греются у тебя на боку! Виктор бережно уложил обоймы в подсумок.
   На разводе он бойко изложил обязанности часового и остался доволен собой. Доволен был его ответом и дежурный по батальону, младший лейтенант Вялов. Приятно, когда у тебя все ладится и тобой довольны: теплая волна, зародившаяся где-то в области груди, ширится, согревает тело.
   Однако на посту приподнятое настроение быстро улетучилось. Уж больно мизерным был объект. Дверь с печатью и замком, щит с противопожарным инвен-тарем, да жердяная изгородь вокруг амбара, которую, не будь часового, уже давно растащили бы на дрова.
   Стемнело. В селе погасли редкие огни. Сырой мартовский ветер, налетая с поля, лез под тулуп, ерошил соломенную кровлю амбара, о чем-то подозрительном договаривался с ветлами в овраге. Время остановилось, и казалось, что этой промоз-глой мартовской ночи не будет конца. Виктору доводилось ожидать и раньше, на вокзалах и в длиннющих очередях военного времени. Но то было ожидание совсем другого рода, в окружении людей, когда хоть за что-то можно было зацепиться взгля-дом. Здесь же, на посту у кладовой, не на чем было сосредоточить внимание: с одной стороны - утонувшее во мраке село, с другой - снежное поле, и ветер в лицо. Зло-умышленников, от которых, собственно, Виктор и охраняет кладовую, тут заведомо и до скончания света не дождешься. Народ в селе спокойный, мирный, а курсантам тоже не до того, чтобы лазить ночами по кладовкам. Они сейчас рады - радешеньки, что добрались до постелей. С другой же стороны, может, и злоумышленников не нахо-дится именно потому, что кладовка охраняется?..
   Ветер с поля усилился. Преодолевая его напор, о чем только не передумаешь. Вспомнишь и дом, и школу; представишь, как сладко посапывает в санчасти Федька, и пожалеешь, что сам не свалился в буран с высокой температурой. Хорошо, что у человека думающая голова! Иначе пропал бы с тоски. А так, потеплее завернувшись в тулуп, можно уйти совсем в другой мир, счастливый и прекрасный.
   Однако на этот раз мысли Виктора носили вполне целенаправленный характер. Он размышлял о подвиге Саши Матросова, который поразил его воображение. Собственно, он мучительно искал ответ только на один вопрос: а смог бы он сам поступить так же? Вопрос был не праздным. В батальоне готовилось комсомольское собрание с повесткой о подвигах молодых воинов в Великой Отечественной войне. Херувимов предложил Разову выступить в прениях. Виктор обещал подумать. Сейчас и было самое подходящее время этим заняться.
   Да, самое подходящее, никто не мешает. Вот уже и мрачное поле осветили вспышки пулеметной очереди из вражеского дзота! Звуков, правда, пока не слышно, но это ничего не значит - они появятся. Главное, что сам Виктор уже не на посту у никуды-шной кладовой, а там, в поле, с противотанковой гранатой в руке. До боли стиснуты зубы, гулко пульсирует в висках кровь, расстояние неумолимо сокращается... А вот и звуки! Вздыбили землю разрывы, в ярости захлебывается пулемет, падают, залегли позади товарищи... Он, Виктор, ближе всех к вражескому дзоту. А ну, последний бро-сок! Бросок в небытие! После него уже не остудишь разгоряченное лицо в холодном, но таком прекрасном снегу, не ощутишь гулких толчков в висках, не прижмешься к теплой материнской груди...
   Не слишком ли несправедлива к нему жизнь? Неужели он только и рожден, что для этого броска? Ну, испытать бы в ней, в жизни, хоть самую малость: заглянуть бы в глаза любимой...
   Виляет гадкая мыслишка, ищет лазейку к компромиссу. Ну, погоди же, мы возьмем тебя в шенкеля! Виктор закусил губу и сделал бросок к дзоту... Но в самый последний момент подумал о том, что не обязательно закрывать амбразуру грудью, можно сбить ствол пулемета и сапогом... "Слюнтяй!" - выругал он себя и решил, что среди тех, кто будет выступать на собрании, ему не место: о героях трусу лучше не говорить.
   Как ни горько было это сознавать, а неважно обстояло у него дело с этим самым героизмом, совсем не так, как у других людей. Вон Петя Шильчиков - сходил ночью в лес за тетеркой и даже не похвастался перед товарищами. А он, Виктор, едва успело стемнеть, бежал из того же самого леса быстрее зайца. Трус он, самый настоящий трус!
   По молодости, Виктор не знал еще, что героизм слагается не только из душевных качеств солдата, но и из тех исключительных обстоятельств, которые человека к нему подводят. Знай он это, не упрекал бы себя так сурово.
   Бегут мысли, мечутся, расходятся кругами, стараясь проникнуть в неведомое, а ухо тем временем прослушивает тишину: когда же заскрипят шаги на дороге? Тогда нужно будет громко спросить: "Стой, кто идет?" "Разводящий со сменой", - раздастся в ответ. "Разводящий, ко мне, остальные - на месте!" - потребует Виктор. Но сам разводящий, сержант Петров, на пост не пойдет. Что он не видел у амбара, приткнув-шегося на отшибе села? От смены отделится долговязая фигура Колчина и, пере-гибаясь, будто грозясь переломиться, двинется на пост.
   Но и представление о скорой смене удовлетворения не приносит. Приходится переживать за Вадима, который за последнее время совсем отощал, и кажется, что под тяжестью постового тулупа он и на самом деле может переломиться.
   Коротая время, Виктор старался придумать хоть какое-нибудь занятие. Смерил шагами тропинку вокруг амбара, перевел шаги в метры, прикинул, сколько километров предстоит пройти за ночь. Получилось, двадцать с лишним. Неплохо было бы при-сесть, перекурить, но сидеть на посту не разрешалось, а курить и подавно - табак и кресало остались в караульном помещении.
  
   Следующие два часа, в самую глухую полночь, прошли веселее. При смене Вадим сунул ему за борт шинели что-то широкое и твердое.
   - Что это? - не понял Виктор.
   - Разберешься, - усмехнулся Вадим и поспешил на дорогу, где его поджидал Петров со сменой.
   Разбирательство было приятным: из-за пазухи тулупа торчал увесистый лещ! Не задумываясь, где Вадиму посчастливилось достать рыбу, Виктор вытер ее о полу шинели и с хрустом надкусил со спинки, у головы. Лещ был жирным и очень соленым. Нет, есть еще радости в жизни! Без леща опять пришлось бы ходить вокруг амбара и считать круги. А так, за обсасыванием косточек, за смакованием плавничков, время полетело незаметно.
   За изгородью, куда Виктор отбросил голову рыбы, появился лохматый пес. Он приближался медленно, а последние метры полз на брюхе.
   - И у тебя свой дзот? - посочувствовал псу Виктор.
   Пес только этого и ждал, он вильнул хвостом и с хрустом принялся поедать голову. А последние полчаса, перед сменой, обнюхав углы амбара, он уже ходил за Виктором, не отставая.
   - Тоскливо, братец? - спрашивал пса Виктор, думая о том, что человек живет делом, что в бездействии и одиночестве он долго не протянет, засохнет и погибнет, как растение без влаги.
   В караульном помещении, разрядив винтовку, Виктор набросился на воду, выпил полную кружку. Петров покосился на него, но промолчал. Однако наутро разводящий об этом вспомнил.
   После вскрытия кладовой в караульное помещение прибежал старшина Бегун. По его виду можно было подумать, что происходит потоп.
   - Рыбу растащили, на посту ели! - заявил Бегун и выложил на стол горсть перемешанной со снегом чешуи.
   Доказательство было неопровержимым.
   - Брал? - коротко спросил Виктора Петров и жестко добавил: - Брал, поэтому и воду пил!
   - С этого леща на воду здорово тянет, - подтвердил Бегун.
   - Я брал, - отводя в сторону взгляд, признался Колчин. - Разов не виноват.
   Но от этого признания товарища Виктору не стало легче. Он чувствовал себя так скверно, как не чувствовал еще никогда в жизни. Краска стыда сжигала его. Лицо пылало, будто его приблизили к пламени открытой топки, и не было никакой возмо-жности от этого жара отстраниться. Провалиться бы сквозь землю, сгинуть на месте и ничего этого не видеть и не слышать!
   - Сколько взяли? - подступил к Колчину Петров, наливаясь гневом и глядя глаза в глаза.
   О, эти глаза непосредственного, самого близкого тебе командира! К ним при-сматриваешься точно так же, как и к глазам отца в детстве. Виктор уже достаточно хорошо изучил их. Они меняли цвет и форму в зависимости от настроения командира. Бывали эти глаза и густо-серыми, недоверчиво прищуренными, и почти голубыми, распахнутыми от удивления, но чаще всего они были просто серыми, по-отцовски заботливыми. Сейчас же в эти сержантские глаза невозможно было смотреть: они расширились и потемнели, будто гнев и на самом деле имеет цвет.
   - Сколько взяли? - повторил вопрос Петров.
   - Три штуки, ее много не съешь, - ответил Колчин с безразличием обреченного.
   - Три, а может, и не три! А мне рыбу дежурному по весу сдавать. У своих това-рищей воруете! - напустился на виновников Бегун.
   Выслушивая упреки, Виктор вспомнил еще такой недавний пионерский лагерь. Там они тоже частенько шкодили, при удобном случае забирались к экономке, тете Глаше, в ларь за сладостями. Виновников, если они попадались с поличным, журили, но никому и в голову не приходило расценивать это как преступление. Да, в сытое время люди были добрее.
   Весть о краже быстро дошла до начальства. В караульное помещение прибыл Вялов.
   - Эти? - спросил он, скользнув по виновникам взглядом.
   - Они самые, - подтвердил Исаев. Только недавно, в поиске, Виктор оценил аналитические способности взводного. А вчера на разводе они уже без слов поняли друг друга. Вялов так одобрительно кивнул ему, и Виктору это было здорово приятно. А сегодня вот - взгляд вскользь, будто он, Виктор, уже и не человек, а так, никчемный предмет. И все это из-за паршивого леща! В каком озере он плавал? Почему его еще мальком не съела щука?!!
   А впереди встреча с Решетниковым. Только-только стал забывать ротный о поломанном сарае. Это Виктор точно знает - стал. Так вот, пожалуйста, товарищ старший лейтенант, чтобы служба медом не казалась - лещ выплыл на арену! И опять, в самой тесной связи с фамилией Разова. Порадуйтесь и оцените! Ведь вы, кажется, еще продолжаете считать этого Разова земляком? Помнится, только на прошлой неделе передали ему привет от деда Касьяна. И в вашем единственном глазу светилось нечто похожее на улыбку. Вы правильно поступаете, товарищ старший лейтенант. Разов - такой парень, за доверие всегда отблагодарит. Не угодно ли - ворованный лещ!.. Нет, легче было бы все-таки провалиться.
   Забрав Бегуна, Вялов отправился на место происшествия. Там он без труда установил, что рыбу вытащили штыком через отдушину в задней стенке амбара. По весу недоставало около двух килограмм.
   - А вы тоже сообразили: положили кули с рыбой прямо против отдушины, - упрекнул Вялов Бегуна.
   - Виноват не я, а ваши курсанты, товарищ младший лейтенант, - обиделся заведующий столовой. - Я этого Разова давно заприметил: скверный парнишка, умник и вредный... Вот пусть и отвечает.
   Виктора с Вадимом сняли с караула. Пришлось сдать оружие и патроны. А спустя несколько минут их вызвали в штаб батальона, к капитану Тютюникову.
   Виктор не без робости переступил порог кабинета замполита. "Еще с одним начальником поближе познакомлюсь", - мелькнула безрадостная мысль.
   Кабинет был невелик. Письменный стол с полевым телефоном, заваленная кипами газет и журналов этажерка, четыре табуретки - вот и вся обстановка.
   - Садитесь, - Тютюников взглядом указал на табуретки.
   - Мы постоим, товарищ капитан, - отказался Виктор.
   - Садитесь, настоялись ведь на посту.
   Проговорив это, Тютюников с минуту молчал, присматривался к курсантам. Взгляд капитана внимателен, спокоен; голос тоже подходящий, по-домашнему уютный, без злобы. Но все это пока, а что будет потом, когда замполит уяснит всю мерзость их поступка? Это тебе не сержант Петров, у которого все на виду, этот сумеет подобрать статью. Может быть, поэтому и не спешит, поглаживает багровый шрам на левой скуле. Поглаживает, видно, не от нужды, больше по привычке, а что у него на уме - поди, разбери. И взгляд не такой уж простой, как показалось Виктору вначале: глаза бездонные, темные, огромные, так и выворачивают душу. Такие капитаны мягко стелют, да жестко бывает спать.
   - Вы - не тот ли Колчин, которому присылали премию за ликвидацию аварии? - спросил, наконец, замполит.
   - Тот самый, - приподнялся с табурета Вадим.
   - Сидите, сидите. И расскажите о сегодняшнем вашем подвиге, - последнее слово капитан произнес иронически, с нажимом.
   - Украл рыбу из пайка товарищей, - потупился Вадим.
   - Почему вы это сделали?
   - Есть очень хотел, и лежала близко... Не удержался.
   - Так-так, - Тютюников потрогал шрам на скуле. - А к врачам, товарищ Колчин, вы обращались?
   - Не болею, не обращался.
   - Придется обратиться. Сегодня же это и сделайте, не откладывайте - вас будут ждать в санчасти. Ну, а что касается воровства, то за это поощрять мы не можем. Отработаете у старшины по парочке нарядов.
   Тютюников не сказал тех высоких слов о чести, долге, патриотизме, которые, по мнению Виктора, должен был в подобных случаях говорить замполит. Только в конце он предупредил, что с отбыванием дисциплинарного взыскания треволнения винов-ников далеко не закончатся, что им еще придется хлебнуть соленого. Но именно из этих простых слов, сказанных без горячности и только по существу, Виктор яснее всего уяснил себе, что советский человек, несмотря на все страдания и лишения военного времени, должен оставаться советским.
   - Ничего дядька, башковитый, - шепнул Виктору Вадим, как только они покинули кабинет.
   14. РАЗГОВОР НАЧИСТОТУ.
  
   Виктора не очень огорчило полученное от замполита взыскание, по большей степени, формальное. Выслушав доклад о двух нарядах, Бунчук только передернул усами.
   - Я бы вам врезал, это самое, на всю катушку, - выразил он свое неудоволь-ствие.
   Воровства и нечестности старшина не терпел, наказывал за такие проступки строго, и помнил о них долго. Но здесь он был бессилен что-либо изменить. Наложен-ное старшим начальником взыскание увеличить он не мог, не имел права. Это поря-дочно сердило Бунчука.
   - Поторопился капитан. Всыпал бы я вам, это самое, по пятое число! - никак не мог успокоиться он.
   Но дело было вовсе не в количестве нарядов, оно было куда глубже и непри-ятнее. Что-то сдвинулось, стало торчмя внутри Виктора. И этот внутренний переворот ссутулил ему плечи, заставил опустить голову. Теперь он не мог открыто и прямо смотреть в глаза товарищам. Кто бы с ним ни заговаривал, ему все казалось, что собеседник только и думает о его нечестности, и он спешил отвести взгляд. Червячок острой неудовлетворенности собой вселился в него, по всей видимости, надолго, и точил беспрерывно. Он уже не чувствовал себя тем, прежним Виктором Разовым, честным и незапятнанным, который ничем не хуже других. Светлые дни, когда он жил без червоточинки в душе, казались безвозвратно утерянными.
   Решетников ни словом не обмолвился о его проступке, но в пронзительном взгляде командира роты Виктор улавливал теперь ледяной холодок. И замечания старшины стали казаться ему излишне резкими. Раньше Бунчук мог отчитать его, и он не придавал этому особого значения, объясняя все вспыльчивым характером старшины. Теперь же любой пустяк задевал его растревоженное самолюбие. Он замечал, что и товарищи стали относиться к нему иначе, будто невидимая стена отго-родила его от них. И у него не хватало духу эту стену нарушить. Нашлись и те, кто был не прочь позубоскалить над его бедой.
   - Ты сколько уже нарядов схлопотал, если с самого начала? - поинтересовался однажды Масин.
   За такое нездоровое любопытство в прежние времена Федька, по меньшей мере, схлопотал бы щелчок в нос. Сейчас же Виктор только хмуро взглянул на него и отвернулся.
   "Да что я такого сделал? Подумаешь, съел какого-то леща, но я мог и не знать, что он ворованный!" - хотелось иногда Виктору крикнуть окружающим его людям. Но такое намерение уже через минуту вызывало у него только горькую усмешку. "Знал ты, все знал. Откуда было взяться лещу на посту у продсклада? Не криви душой хотя бы уж сам с собой", - упрекал он себя.
   Как-то в сумерках к нему подошел Ситин.
   - Полезли, покемарим, - предложил он, указывая взглядом на верхний ярус нар.
   Виктор спать не хотел - теперь он и ночами часто лежал с открытыми глазами, - но не стал и отказываться. Предложение "покемарить" в неположенное время заклю-чало в себе немало риска, и могло исходить только от друга, которых у Виктора осталось не так уж и много.
   - Полезли! - почти радостно согласился он.
   По распорядку было личное время, те самые полчаса, которые курсантам раз-решалось использовать по своему усмотрению. Огней в казарме еще не зажигали - лампы унесли на заправку. За высоким окном сгущались сумерки. Во дворе, в серо-фиолетовом полусвете, исходящем не то с ровного безоблачного неба, не то от тронутых весенними оттепелями голубоватых снегов, курсанты с криком и гамом строили снежную крепость. Часть взвода, сгрудившись в "кубрике" перед окном, вторила товарищам радостными возгласами. Дверь беспрерывно хлопала: кто-то вбегал погреться, другие, наоборот, спешили на стройку...
   На верхних нарах, под потолком, было уже темно. Николай, ткнувшись в подушку, сразу засопел с присвистом, а Виктор повернулся к окну и стал поглядывать, будто из засады.
   И все это: и сиреневый сумеречный полумрак, и затеянная товарищами игра, и его засадное положение - вызвали в душе сладкие, томительные воспоминания детства. Каким доступным все было тогда! Мог ты стать и вождем краснокожих, для чего стоило лишь воткнуть под повязку на голове пару петушиных перьев и воору-житься копьем и луком; мог, нахлобучив буденовку и перебросив через плечо клинок, возглавить и кавалерийскую разведку... Буденовка, правда, была одна на всех, и из-за нее постоянно возникали споры.
   Как давно, однако, это было! Да и было ли на самом деле? Уж больно плотно все прикрыто бомбежками, эвакуацией, войной...
   Сдавленно вскрикнув, Ситин заметался во сне.
   - Ты что? Ты что? - потянул его Виктор.
   Колька вскочил, очумело покрутил головой, ощупал Виктора:
   - Это ты?
   - Я... А кто же?
   - Уф!
   Николай повернулся к окну, лег рядом с Виктором:
   - Фашист приснился, здоровенный, и никак я это, с ним не справлюсь. Руки у меня непослушные, будто ватные... Чуть не задавил, сволочь!
   - У меня тоже так бывает, - признался Виктор.
   Помолчали.
   - Я же, это... Поговорить хотел, да сон сморил, - первым нарушил молчание Николай. - Смотрю на тебя, ходишь, как в воду опущенный...
   - Не надо, Коля, - прервал товарища Виктор.
   Ему было приятно, что из всех первомайцев Ситин оказался самым чутким, но утешений принять он не мог.
   - У меня вот тут что-то сдвинулось, - постучал он себя по груди. - Хоть к доктору просись, только лекарства от этого нету.
   На нары вполз Ершиков. - Вы о чем здесь?
   - Анфиску вспоминаем. - Ситин шлепнул тезку по тощему заду.
   - Ах, Анфиску!
   Два Николая сцепились, покатились по постелям. Виктор наблюдал за ними и удивлялся простоте и естественности их отношений. Давно ли Ситин ходил с распух-шим носом, а Ершиков затыкал ватой зашибленное ухо? И вот, все уже забыто! Поче-му же ему не дана эта простота в общении с людьми, почему он казнится по всякому поводу?
   - Полундра! - предупредили от двери.
   Ершиков и Ситин, запыхавшиеся и довольные, соскочили с нар, Виктор поспе-шил следом. В "кубрик" заглянул Херувимов, подозвал Садовникова. Пошептались, вместе вышли.
   В последние дни Херувимов зачастил в первый взвод. Виктор чувствовал, что готовится какое-то мероприятие, но толком ничего не знал. Комсорг не давал ему больше поручений и не заговаривал с ним. Ждать пришлось недолго. Уже на следу-ющее утро на двери "кубрика" появилось объявление о том, что во взводе состоится открытое комсомольское собрание с повесткой "О воинской дружбе и товариществе".
   Сердце неприятно заныло. Виктору приходилось бывать на многих собра-ниях, но никогда они не имели к нему настолько прямого отношения. Он часто слушал, как критиковали других, и это не слишком его волновало. И вот наступил черед поговорить о нем, о его неблаговидном поступке...
   Пусто было на сердце. И в голове - ни одной подходящей мысли, будто череп набили трухой. А может быть, и не трухой. Может быть, содержимое его черепа пропустили через некую хитрую мясорубку и перемешали? Может быть, иначе, отчего в голове такая мешанина, отчего он сам не свой? Кто же это над ним так нехорошо подшутил? Попробуй-ка теперь поставить все на место!
   Как всегда, он нацепил противогаз, взял винтовку, стал в строй и пошел на занятия. И все ему казалось, что это делает не он, а какой-то другой Виктор; и он все силился понять: куда же делся тот, настоящий? Но эта мысль о самом себе никак ему не давалась: он лишь сожалел об отсутствии того, прежнего Виктора, который только и смог бы принять сейчас правильное решение.
   "Думай, дубина, думай!" - поторапливал он себя на тактических занятиях, долбя обледеневший взгорок. И вдруг он понял, что никакого такого решения принимать не надо, нужно будет просто встать и честно посмотреть в глаза ребятам. Вот он, его дзот, вернее, дзотик! Сумеет ли, хватит ли сил?.. Он отчетливо увидел себя там, на собрании. Жалкий и потерянный, стоял он, опустив голову, и сорок пар глаз ловили каждое его движение, сорок умов осуждали его, сорок пар ушей ждали его покаянного слова...
   Ему вдруг стало очень жалко себя, на глаза навернулась предательская влага: "Да провалился бы сквозь дно морское весь лещиный род!" Он уткнулся лицом в ледяное крошево, затих. Мимо проскрипели шаги. Виктор выглянул из-под локтя и по ботинкам узнал Петрова. Однако сержант уже прошел, не сделав ему замечания. Это так удивило Виктора, что на время он забыл даже о своем горе. Он поднял голову, огляделся, и впервые за все эти дни заметил происшедшую в полях перемену.
   Высокое солнце точило снега. Они утратили белизну и пышность, посерели и одряхли, стали слабыми и податливыми, как и полагалось к старости. Поле ощети-нилось стерней, прошлогодними травами; на взгорках появились первые проталины. Ивнячок и ольху в балке тронула мартовская прочернь; вокруг кустов протаяли лунки - вот-вот брызнут первые подснежники!
   На перерыве Виктор и Вадим ушли в балку, уселись в развилки ольшаника. Закурили, молчали. Длинные узловатые пальцы Вадима слегка дрожали. И по этой дрожи Виктор понял, что товарищу еще тяжелее.
   - Подвел я тебя, - глухо проговорил Вадим.
   - Не надо, - попросил Виктор.
   Но молчание для Вадима, видимо, было невыносимо. Он покрутил головой, потянул шею, предложил:
   - Хочешь, стихи прочту?
   - Собственные?
   - Угу. Сейчас сочинил. Я, когда мне кисло, всегда сочиняю, это отвлекает.
   - Давай.
   Вадим уселся поудобнее, без эмоций прочитал:
   - Свет невинный, чистый,
   По полям струится.
   В синеве лучистой
   Ласточка резвится.
  
   "Откуда прилетела,
   Хороши ли вести?
   Весело ли пела,
   Птица, в поднебесье?"
  
   "Я совсем не пела -
   До того ли было -
   На Родину спешила,
   Есть одно тут дело.
  
   А вот отдохну я,
   И спою вам, дети,
   Что земля родная -
   Лучше всех на свете".
   Вадим умолк и, отвернувшись, ждал. Виктор понимал, что он вынес на суд свое самое сокровенное, и поспешил похвалить стихи:
   - Стихи хорошие, Вадик. Мне понравились.
   - Да?! - В тихих глазах Вадима зажглись огоньки, и он заговорил оживленно:
   - Я этим с пятого класса увлекаюсь, только посторонним читать не могу, стесня-юсь.
   - Взвод, приготовиться к построению! - донеслась команда.
   - Пошли! - подхватился Вадим.
   В последнее время он стал гораздо резвее. После беседы с Тютюниковым и посещения санчасти, ему выдавали двойной паек.
  
   Собрание открылось после ужина. С докладом выступал Садовников, изредка заглядывая в свою пухлую записную книжку.
   С некоторых пор отношение Виктора к этому парню резко изменилось: он уже не называл Виталика пренебрежительно "интеллигентиком". Случилось это после того, как Садовников обошел его в соревновании по разборке и сборке ручного пулемета с завязанными глазами. Соревнование, хотя и было неофициальным, носило во взводе эпидемический характер, происходило всегда на глазах десятков бурно реагирующих зрителей, и от этого поражение казалось Виктору особенно конфузным. Много времени после этого провел он у РПД, но догнать Садовникова так и не смог.
   - Тут надо рассчитывать каждое движение, - наблюдая за Виктором, дружески сказал однажды Виталик.
   - Да уж сами как-нибудь разберемся, - не принял помощи Виктор.
   И теперь ему казалось, что в своем докладе групкомсорг обязательно припом-нит ему это неприятие и постарается очернить больше положенного. "Ну и черт с вами, делайте, что хотите", - безвольно подумал Виктор, нервное напряжение которого достигло предела.
   Неожиданно в "кубрике" появился Тютюников. Он вошел тихо, на носочках.
   - Продолжайте, продолжайте, - кивнул он председательствующему, Исаеву, и пристроился на краешке скамьи.
   Однако, по предложению Исаева и под аплодисменты собрания, капитану пришлось пересесть за стол президиума.
   Садовников знал всю подноготную взвода и ничего не скрывал. Картина вырисовывалась неприглядная. Редкий день обходился во взводе без скандалов и стычек. В записной книжке комсорга эти дни были отмечены черным карандашом; он и шпарил прямо по книжке. Он вспомнил и о драке Ситина с Ершиковым, и о само-вольных действиях в лесу Масина и Шильчикова, и о многих других нарушениях. Однако подробнее всего групкомсорг остановился на последнем ЧП, воровстве рыбы. Получилось, как и ожидал Виктор, что чуть ли не основным виновником здесь оказался он. Как старший по званию, он обязан был удержать Колчина от дурного поступка, а он этого не сделал и, более того, сам стал соучастником хищения.
   Виктор не выдержал пристального взгляда докладчика и потупился, невольно отмечая, что Садовникова с Тютюниковым, пожалуй, сближает манера пристально вглядываться в обсуждаемого курсанта, как бы стараясь просверлить его насквозь, хотя внешне эти два человека были совсем не похожи: замполит - худощав и темноволос, групкомсорг - рус и круглолиц.
   - Перед грозной опасностью, которая нависла над нашим отечеством, мы должны быть роднее братьев! - горячо резюмировал докладчик. - А мы?.. - Виталий обвел взглядом притихших товарищей. - У нас в батальоне плохих нет, здесь народ отборный, мы все хорошие, но кое-кто думает, что по-настоящему хорошим он станет потом, на фронте, а здесь, в тылу, можно покуролесить. Но так не бывает, ребята!.. Пора заканчивать с детскими шалостями. Мы не дети - Родина с надеждой смотрит на нас!
   Выступавшие товарищи тоже не пощадили Виктора. Лупоглазый Соловейкин припомнил, что Разов когда-то ткнул ему в нос валенком. Санек Пеночкин говорил о том, что есть такие страны, где за воровство отрубают руку.
   - За леща - руку? - спросили из темного угла.
   - Ну, за леща можно палец, - шмыгнув носом, уменьшил наказание Санек.
   "Кубрик" дрогнул от хохота.
   - Тише, товарищи, мы обсуждаем серьезный вопрос! - постучал по столу Исаев.
   Лишь Сокол сделал попытку оправдать провинившихся друзей:
   - Надо и нашим командирам повнимательнее присматриваться к людям. Сей-час Колчину дают двойной паек, хотя этот паек надо бы было ему выделить раньше. Ведь известно было, что Вадим падал с бревном, но на это никто не обратил внима-ния. А если бы ему своевременно усилили питание, он, может быть, и не полез бы за рыбой. И еще одно: положи съестное вот здесь, - Лешка указал на стол президиума, - к утру его не будет. Я первый не удержусь, потому что есть всегда хочется. Поэтому пусть и завстоловой головой думает.
   Умница Лешка! Ведь у многих были такие же мысли, а вот выразил их ясно только он один. Колчин еще раз попытался оправдать Виктора и взять всю вину на себя. Но из-за сильного волнения выступление Вадима получилось скомканным и невнятным.
   - Закругляйся! - зашикали на него.
   Колчин стушевался и сел. Все стали поглядывать на Виктора. Отмолчаться было невозможно, это только обострило бы его отношения с товарищами. А ведь он все время думал о том, как бы потеснее сойтись с ними. Но не получилось как-то. Вот и Соловейкин вылез с валенком. Виктор и сам уже забыл, когда это случилось. Хорошо еще, что молчит Федька, у того тоже нашлось бы немало обид. Как ни крути, а есть у него, очевидно, изъян, которого он и сам пока что не замечает.
   Тяжело было подниматься, и заговорил Виктор не сразу. Обвел взглядом това-рищей. Особой вражды не почувствовал, только Федькины глаза сияли нагловато, будто он хотел сказать: "Я молчал, помни и цени!"
   - Я стараюсь поступать как лучше, но пока не все получается, - заговорил, наконец, Виктор, и не узнал собственного голоса: слова вырывались с натугой, будто каменья из катапульты. - Я виноват перед товарищами, и про рыбу я знал, что она ворованная. Только я подумал об этом, когда леща уже не было... А за критику спасибо, постараюсь быть лучше.
   Последние слова Виктор произнес совсем тихо. Спазм перехватил горло, больше он уже не смог выдавить из себя ни звука, и тяжело опустился на нары.
   Поднялся Тютюников и начал говорить о чести и долге. Но Виктор никак не мог уловить смысла. Сердце билось часто и гулко. Уф! Не задавила проклятая ноша! А была она куда тяжелее того осинового бревна. Но этого и не могло случиться, не в пустыне ведь: вокруг свои ребята, дорогие лица!
   15. НА ЛЕСОСЕКЕ.
  
   Наступила весна. Ночами подмораживало, а по утрам ледок быстро стаивал. По сельским улицам, состязаясь в звонкости с трелями скворцов и грачиным гамом, кати-лись стремительные ручьи. Воды собирались в овраге в мощный поток, в желто-белой кипени уносясь на запад. Сесть бы в лодку - в день был бы где-нибудь у родных мест, без вокзальной суеты и мороки. Живая, быстрая струя связывала и с домом, и со всем миром. Да что в этом проку!
   В неделю согнало снега, жизнь пошла веселее. Теперь у церквушки за десятку можно было купить у местных торговок лепешку, состряпанную из собранного в поле прошлогоднего картофеля. По твердости лепешки напоминали голыши, да и по питательности их не превосходили, оседая камнем в желудке. Переусердствовав как-то раз, Петя Шильчиков два дня потом бегал в санчасть, отпивался касторкой.
   Весна прибавила и забот. Не успело подсохуть, как Шекеров и Решетников организовали бригаду для пилки досок и штакетника: надо было восстанавливать вокруг школы то, что сожгли за зиму. От второй роты в бригаду вошли старые знако-мые Виктора по полку, Андрей Баженов и Михаил Ерасов, оба здоровые, упитанные. Их привел командир отделения, сержант Усенко, с которым Виктор когда-то "сражался" в снежной траншее.
   - Принимай, ефрейтор, и командуй, - дружески подмигнул Виктору Усенко. - Ребята надежные, не подведут.
   Несмотря на такое представление, Виктору не очень-то хотелось командовать казанскими. Особенно не нравился ему Ерасов. С низким покатым лбом, длинными руками и короткими, кривыми ногами, он чем-то походил на неандертальца. Баженов обладал более благовидными пропорциями тела и лица. Но смотрел он тоже сердито, исподлобья, как будто Разов одолжился когда-то у него коровой, да так и не вернул.
   "Работать будут, а с лица воду не пить", - решил, однако, Виктор.
   - Если что - доложишь, - предупредил старшего группы Усенко, перехватив недружелюбные взгляды своих питомцев.
   - Если что, доложу.
   Из первой роты в бригаду разрешили подобрать любого курсанта. Таскать двухметровую пилу требовалась силенка, и Виктор остановил свой выбор на Шильчи-кове. Петр согласился с радостью.
   - 3апируем на просторе! - сощурил он плутовские, зеленоватые глаза.
   - 3апируешь, погоди! - пообещал Виктор.
   - А все лучше, чем муштра, надоела до чертиков. Камни буду тесать, лишь бы не это, - не испугался Петр.
   В четверке пильщиков Виктор был самым слабым, но отказываться ему не приходилось - за ним числился грешок.
   - Умеешь ломать - умей и строить, - сказал Решетников с легкой усмешкой. - Но смотри, старший группы, провинишься еще раз - накажу строго!
   Интересный все-таки механизм там, внутри у Виктора; может быть, самый чув-ствительный из всех. Стоит командиру лишь доброжелательно усмехнуться, как у него в груди все уже и поет, и пляшет, и чего только не выделывает! И он уже готов под эту сладостную музыку идти хоть в самое пекло!
  
   Доски пилили на той самой вырубке, с которой зимой выносили дрова. Уходили рано утром, забрав из столовой продукты на день. С виду работа была несложной, но требовала силы и сноровки. Сбили двое козел высотой в полтора человеческих роста, на них накатывали отесанные и размеченные бревна и гоняли попеременно продольной пудовой пилой: доску - первая рота, доску - вторая.
   Казанские сразу стали держаться особняком. Разводили за кустом отдельный костер, приносили из родника ведро воды и варили жирный кулеш, добавляя к красноармейскому пайку увесистый кусок сала.
   Между первой и второй ротами всегда было соперничество. Но здесь, на лесосеке, в отсутствие командиров, оно приняло нездоровый характер. Виктор мог поскандалить с товарищем, но чтобы не поделиться с ним куском хлеба или щепотью махорки - это было несвойственно его натуре. А тут парни в красноармейской форме вели себя как самые закоренелые единоличники. Стоя на козлах, Виктор со злостью рвал пилу, стараясь не смотреть на розовые куски сала, разложенные на тряпице у их костра. Возмущало не только то, что с ним не хотели поделиться - угощения теперь он уже и не принял бы, - а нечто большее, темное и чуждое, что крылось в самой натуре этих парней. Про себя Виктор назвал их "куркулями". От сердца слегка отлегло: с "куркуля" какой спрос?
   Особенно несносен был Ерасов. Его внутреннее содержание оказалось ничем не привлекательнее внешности. Он насаживал на ветку куски сала, поджаривал их, потом смаковал, причмокивая и облизываясь. Виктор догадывался, что делается это специально, чтобы подразнить его и Петра. За такую наглость он готов был поджарить самого Михаила, но уязвленная гордость не позволяла сказать и слова.
   Иногда Ерасов вставал, прохаживаясь вокруг костра, потом приближался к козлам и, широко расставив сильные короткие ноги и заложив руки за спину, подолгу наблюдал за работой Виктора и Петра, не то оценивая их мастерство, не то прики-дывая, скоро ль представится возможность показать собственное. Все происходило в полном молчании, только лоснящиеся толстые губы Михаила кривила презрительная усмешка, будто он хотел сказать Виктору: "Какой же ты для меня старший, если силы у тебя, как у воробья", - но, по каким-то соображениям, этого не делал. Впрочем, мало разговаривали казанские и между собой. Лишь Ерасов довольно часто уверял това-рища, что через недельку подъедут и к нему. По этим уверениям Виктор догадывался, что едят куркули пока что сало из запасов Баженова, а передача Ерасову ожидается со дня на день.
   Андрей держался скромнее. Возился у костра, под козлы без дела не лез, рабо-тал старательно. И Виктор подумал что, хотя эти парни и земляки, они, тем не менее, совсем разные. Напрасно, пожалуй, он отнес их обоих к категории куркулей. "Тут надо еще разобраться", - решил он.
   Спустившись с козел, Виктор без сил, ничком, падал на охапку лапника. Вокруг все росло, зацветало и радовалось: тянулись к свету первые бледноватые травинки, резвились букашки и бабочки, лес полнился птичьим гомоном. A он, человек, чувство-вал себя среди этой ожившей природы очень даже неважно. Разламывало спину и поясницу, не было сил двинуть ни рукой, ни ногой.
   Как-то, лежа на лапнике, он уткнулся носом в крохотный, годовалый дубок. "Как же занесло тебя в эти осиновые дебри?" - удивился Виктор. Пересилил себя, поднял-ся, отбросил от деревца лапник, затесал кол и вколотил его рядом с дубком, намерева-ясь защитить его таким способом от повреждений.
   - Ты что это? - поднял бровь возившийся у костра Петр.
   - Там не напрыгался, - кивнул на козлы Виктор.
   - А-а! - понимающе протянул Петр и хохотнул добро.
   Работа не брала Шильчикова, и он был неистощим на выдумки. В первый же день он подал к столу дополнительное блюдо - щи из щавеля; в следующий раз, по пути на делянку, он пробежался по полю, набрал прошлогодней картошки и сварил кисель; потом были жареные сморчки. Виктор думал, что на этом и исчерпалась изо-бретательность товарища, но Петр оказался гурманом и любил разнообразить меню. В ольшанике у речки он набрал молодых, розовых, похожих на винтовочные пули, побегов хвоща и, очистив от нежной, прозрачной кожицы, сварганил кулеш.
   - Ничего! - облизав ложку, похвалил кулеш Виктор.
   - Жирку маловато, а то бы и за уши не оттащили, - Петр почесал затылок и добавил: - Лес всех кормит: и зверя, и птицу, а человек не глупее.
   В центре вырубки, в дуплистой кроне огромной осины, которую не валили на дрова, очевидно, из-за ее толщины, беспрерывно ворковали дикие голуби. Шильчиков верным глазом смерил высоту осины и принялся отпаривать на костре ореховую палку.
   - Это для чего? - поинтересовался Виктор.
   - Лук сделаем, дичину подстрелим. Тетерку помнишь?
   Тетерку Виктор помнил. Его до сих пор интересовало, как Петру удалось ее добыть.
   - Случайно вышло. В непогоду они, тетерева, в снег зарываются, - принялся припоминать Шильчиков. - В тот раз я дрова пошел собирать, а она прямо из-под ног и вылетела. Тут я ее ножовкой и тяпнул!
   Виктора огорчила прозаичность случая, но это не помешало ему припомнить, что именно с тех пор, когда ночью Петр сходил в лес за тетеркой, он и начал уважать этого парня.
   Вечером в казарме Виктора встретил Бунчук.
   - Как, это самое, там у вас? - поинтересовался он.
   - Пилим, только...
   Виктор хотел рассказать об отношениях с курсантами второй роты, но в самый последний момент раздумал: у старшины дел хватало и без его кляуз.
   - Что, только? - насторожился Бунчук.
   - Пила неважная, товарищ старшина.
   - Пила? Так может вам, это самое, другую дать?
   - А есть?
   Виктор никак не предполагал, что у старшины может оказаться еще одна продольная пила. Для них она была бы только обузой: таскай ее, точи.
   - В Греции все есть! - Бунчук вынес из каптерки пилу. - Вот такая, только выбросить, это самое, и годится, но держу на всякий случай.
   Пила была старая, ржавая и наполовину изношенная, но зуб был поставлен правильно, а это значило, что когда-то она находилась в руках мастера. По тонкому полотну и мелодичному звону, который пила издавала при ударе, Виктор понял, что сталь очень высокого качества.
   - Можно мне ею заняться, пока поверка идет? - попросил он старшину.
   - Занимайся, - разрешил Бунчук.
   Виктор провозился с пилой до самого отбоя. Удивлялся ее легкости, опробовал на гибкость, а на ночь смазал керосином, чтобы отъел ржавчину. "Ты у меня еще прищуришься, Ерасов!" - лелеял он мстительную, сладкую мыслишку, испытывая острое желание как можно быстрее продемонстрировать перед казанскими незаурядные рабочие качества новоприобретенной пилы.
   Утром, чуть свет, Шильчиков, которому не давала покоя страсть добытчика, умчался на вырубку, а Виктор, обернув средину пилы тряпицей, чтобы не пачкалась, направился в столовую за продуктами. По дороге его догнали пильщики второй роты. Ерасов брезгливо тронул ржавое полотно пилы и не выдержал, решил поддеть старшего группы.
   - Это на какой свалке подобрал? - спросил он.
   - Валялась в сточной канаве, - в тон насмешнику ответил Виктор.
   - Так может, вы этой и работать будете? - тоже тронув пилу, осторожно поинтересовался Баженов. - В две пилы быстрее дело пойдет.
   - Это можно, - согласился Виктор, отмечая, что его соперники ни бельмеса не понимают в инструменте.
   - Может, и посоревнуемся? - сощурился Ерасов.
   - Обязательно.
   - И ты рассчитываешь победить?
   - Конечно!
   - Пупок развяжется!
   - Сам закиснешь!
   Нет, никак было не похоже, что на площадке у столовой ефрейтор разговари-вает с подчиненным ему курсантом. Стороннему наблюдателю скорее могло пока-заться, что это сошлись два молодых козлика, и вот-вот, просто так, просто от избытка энергии, столкнутся неокрепшими рожками.
   - Что это значит, курсант Ерасов?! - окликнули от столовой.
   Никто из спорщиков не заметил, как появился дежурный по кухне, сержант Усенко. Ерасов и Баженов вытянулись, захлопали глазами.
   - Командуйте, товарищ ефрейтор, - разрешил Усенко.
   - Группа, напра-во! Получать продукты, шагом марш! - скомандовал Виктор.
   Андрей и Михаил ударили так, что на гравийной площадке искры посыпались из-под каблуков. И снова механизм в груди Виктора бешено вращался: скрипели, визжали колесики. Это оттого, что вращение происходило в другую сторону, в сторону раздражения.
   - Ты построже с ними, ефрейтор, - посоветовал Усенко. - Народ этот балован-ный, а потому нагловатый. Живут рядом с домом, трудностей не нюхали... Мамаши тут их подкармливают, опять же...
   - Это мы договор на соревнование заключали, - попытался оправдаться Виктор, понимая, что вел себя совсем не так, как подобает старшему группы.
   - Сам-то откуда? - помогая Виктору выйти из неловкого положения, переменил разговор Усенко.
   - Из Подмосковья.
   - А-а! - протянул сержант и окинул ладную фигуру Виктора взглядом, будто рас-считывая отыскать в ней нечто особенное. - Хороший ты парень, ефрейтор, мне бы таких ребят!.. Успеха тебе в соревновании, хоть ты и не из нашей роты.
   - Спасибо, товарищ сержант.
   Усенко протянул на прощанье руку: ладонь небольшая, но твердая, надежная.
   Не желая встречаться с Бегуном, Виктор старался доверить получение продук-тов Шильчикову, и сейчас ему неприятно было идти на кухню. Но оказалось, что про-дукты выдавал дядя Паша. Он встретил Виктора приветливо.
   - Постой-ка, постой, не закрывай дверь, дай при свете на тебя взглянуть, - заговорил старший повар, не давая Виктору и рта раскрыть, и принялся оглядывать его со всех сторон, тараща веселенькие глазки. - Хорош, ей-богу, хорош! Гвардеец прямо! - похлопал он Виктора по спине. - А это что? - наткнулся на пилу в полутемном коридоре дядя Паша.
   - Пила, дядя Паша.
   - Вижу, что пила, а для чего?
   - Доски пилим.
   - Доски? - старший повар нацелил в потолок указательный палец, что-то сообра-жая, потом резко воткнул этот палец Виктору в грудь: - Два пайка для первой роты на обед и ужин?
   - Так точно! - прищелкнул каблуками Виктор.
   - Что же это получается? - дядя Паша вновь задумался, но теперь захватив горстью подбородок. - Пилить доски - это ведь работа? - вскинул он взгляд на Виктора.
   - Работа, дядя Паша.
   - Ну, ты вот что... Посиди-ка здесь.
   Старший повар втолкнул Виктора в кладовую, снял спецовку и направился к выходу.
   - Я сей минут! - бросил он от двери.
   Оставшись в продуктовой кладовой, Виктор сразу почувствовал себя неудобно. На столе лежала полутуша говядины, рядом стояла огромная кастрюля с пшеном. С тем самым пшеном, которого ему отпускали сейчас как раз столько, сколько в мирное время добросердечная хозяйка бросала воробьям. На кухне повара гремели посудой, доносился оттуда и голос дежурного Усенко... А вдруг кому-то из них понадобится зайти в кладовую? От этой мысли Виктору стало не по себе. Он вспомнил леща и подумал о том, что надо выйти, но тут же отверг это намерение: как раз и могут заподозрить недоброе. А так он сидит и сидит, не по своей воле сидит. И куда это запропастился дядя Паша? Не иначе, потащился через овраг в общежитие. Дела! Оказывается, и будучи совсем невиновным, тоже можно чувствовать себя довольно-таки скверно.
   В коридоре послышались шаги, дверь распахнулась, и ее проем заслонила массивная фигура заведующего столовой. Он смотрел на Виктора, и лицо его вытяги-валось, как если бы он встретил в кладовой хищного зверя. Постепенно выражение крайнего удивления и испуга на лице Бегуна сменила нагловатая ухмылка. "Ага, попался! Теперь-то уж не отвертишься!" - читал Виктор в глазах заведующего, чув-ствуя, что собственный язык отказывается ему повиноваться.
   - Дежурный! - бросил Бегун громовой вызов вдоль по коридору.
   Прибежал Усенко.
   - Что у вас творится?! - напустился на сержанта Бегун. - Кладовая открыта, шпана с мешками здесь ошивается!
   - Не имеете права! - возмутился Виктор. - Я...
   - Имею! - оборвал его Бегун. - Второй раз попадаешься!
   - Ты что здесь делаешь? - тихо и раздельно спросил Усенко.
   - Паек пришел получить, - выставляя вперед свой мешок, тоже тихо объяснил Виктор, но ни на что большее его не хватило.
   В глаза Усенко невозможно было смотреть, как в свое время невозможно было смотреть в глаза Петрову, и он опустил голову. В дверях появился дядя Паша, который, моментально оценив обстановку, поспешил ее разрядить.
   - Это я его здесь оставил, Илья Петрович, - сказал он Бегуну. - Вы уж не серди-тесь, Илья Петрович, замешкался я.
   - Баламуты! - сплюнул в сердцах Усенко. - Извини, ефрейтор, нехорошо, было, я о тебе подумал, - проговорил он и поспешил выйти.
   Направился к двери и Бегун.
   - С тобой я еще поговорю! - хмуро взглянул он на старшего повара.
   - Эко нехорошо вышло! - развел руками дядя Паша, и зажатый у него под мышкой сверток шлепнулся на пол. - Мне бы, старому разине, прикрыть дверь на ключ, так вот возьми ж ты... Спешил.
   Дядя Паша поднял сверток и сунул его Виктору:
   - На-ка, держи.
   - Дядя Паша! - попробовал сопротивляться Виктор, ощущая, как весь внутри колотится мелкой дрожью.
   - Ну-ну! - строго свел жиденькие брови старший повар.
   Сверток был плотным и увесистым: в разрыве газеты проглядывала пластина сала.
   - Вы мне и ботинки, и это... Чем буду рассчитываться?
   - Фашиста за меня хлопнешь, вот и в расчете будем. Я так думаю, что ежели бы каждый красноармеец хлопнул по фашисту, то войне уже давно конец пришел бы... Я опоздал с этим, я уже не гожусь, вот ты за меня и хлопнешь. Ты - парень деловой, - пространная речь неожиданно рассердила дядю Пашу. - 3абирай свой паек и марш отсюдова! - скомандовал он. - Мне еще заведующему трудный отчет давать.
   По пути в лес Виктор остановился у ручья и принялся мелким песочком чистить полотно пилы. Ему не терпелось увидеть инструмент во всем блеске, в то же время он то и дело поглядывал на подарок старшего повара. Он сейчас с трудом представлял себе, что когда-то мог равнодушно смотреть на съестное или без сожаления швырнуть кусок хлеба собаке... В те очень далекие и почти забытые и само чувство голода было не страшным, а даже приятным, потому что впереди всегда ожидал полноценный ужин. Собрать бы все те куски, что он когда-то разбросал! Но ведь у него и сейчас кое-что есть. В конце концов, продукты в этом вещевом мешке полностью его, только его и Шильчикова. И ничего не убавится у этой пластины, если он отрежет ломтик. Эвон, какая она огромная! А хорошо бы было иметь бесконечную пластину: отвалил от нее кусок - а она снова как прежде. Вот прищурился бы тогда Ерасов!
   16. СОРЕВНОВАНИЕ.
  
   На лесосеке Виктор застал такую картину: Баженов и Ерасов, сняв гимнастерки, вкалывали во все лопатки; Шильчиков в позе ленивца-бездельника полулежал у костра и сучком отгребал жар от котелка, из которого торчали когтистые лапы птицы.
   - Кто это? - уставился на котелок Виктор.
   - Голубь, товарищ ефрейтор.
   - Что-то на ворону смахивает?
   На бронзовое от жары лицо Петра набежала ленивая усмешка.
   - Она самая и есть. Повадилась у голубей яйца таскать, тут я ее и прищучил.
   - Выброси, сала пластина есть, - похлопал по мешку Виктор.
   - Чтобы я мясо выбросил! - осклабился Петр и, считая разговор о вороне исчерпанным, кивнул в сторону козел: - Кто это им перцу подсыпал? Вкалывают, аж козлы трещат.
   Виктор рассказал о стычке у столовой и про договоренность о соревновании.
   - Ну и правильно, что согласился, - повел литым плечом Петр. - Выдюжил бы ты...
   Чем больше Виктор присматривался к своему напарнику, тем больше тот ему нравился. Добродушный и покладистый, как и большинство сильных людей, Петр принимал жизнь такой, как она есть, не скуля и не жалуясь. Во всей его ловкой, под-вижной фигуре сквозила уверенность, что сам он выдюжит, сумеет приспособиться, что бы ни происходило вокруг.
   - Готова! - ткнув в ворону перочинным ножом, сказал Петр. - Накрывайте стол, сэр! Знаменитому охотнику бокал бургундского! - постучал он себя по звонкой груди.
   Ворона была жесткой и вонючей. Жесткость, однако, молодым зубам не страш-на, а запах - не самое главное качество еды, когда ты по-настоящему голоден.
   - Перчику и лучку забыл добавить, совсем другое дело было бы, - промурлыкал Петр, обгладывая фиолетовую ножку.
   После завтрака Виктор уселся точить пилу. Шильчиков пристроился рядом, мотал головой, стремясь постичь премудрости ремесла. Это напомнило Виктору, как он сам первый раз наблюдал за точкой пилы.
   В плодоварочном цехе ждала работа, а дед Касьян, присев у верстака, правил пилу. Очень нравилось деду это занятие! Так нравилось, что даже в сладкий цех его не тянуло. В уголке губ зажат слюнявый окурок, едкий дымок попадает в глаз, выбивает слезу, а дед этого и не замечает: знай себе, ударяет напильником, да мурлычет что-то себе под нос. Упивается дед работой, ничего не слышит, и приятно так мурлычет, будто косач на току. Завидно стало Виктору, самому захотелось все испытать: чтобы и дымок в глаз, и слеза... Свернул цигарку, взял ножовку, присел рядом с дедом.
   - Во-во, - одобрительно кивнул дед. - Хороший инструмент - вторые руки мастера.
   Ну, а Виктора только похвали - в лепешку расшибется, а своего достигнет. Невелика премудрость - выточить пилу, а тоже надо уметь.
   - Уж больно она неказиста, - усомнился в пиле Петр.
   - Не скажи, добрая инструментина.
   - Дай Бог, нашему теляти волка съесть!
   Сидеть без дела - для Петра смерть. Выстругал из орехового прута шампур, насадил на него куски сала, пристроил над костром. Сладкий аромат, перебивая горьковатые запахи распускающейся осины, поплыл над вырубкой. А Шильчиков еще напластал сала, разложил на тряпице у костра. Покладист Петр, но тоже понимает, что к чему. Вот вам, куркули, нюхайте и смотрите!
   Солнце показывало полдень, когда Виктор поднялся на козлы. Но это еще ничего не значило. Дед Касьян всегда говорил: час убей, два убей, а инструмент выточи. Спасибо тебе, дед, за науку!
   Пила и на самом деле оказалась доброй. Вначале, правда, шла туговато, оставляла в пропиле ржавчину, но потом пообтерлась, заиграла на солнце тусклой старинной сталью.
   Теперь Виктор и Михаил стояли на козлах рядом, плечо к плечу, и доказывали свои способности не презрительными взглядами, не криком, а делом. "Др-р-р-ы! Р-р-ы!" - рычала пила Ерасова. "Вжи-х! Вжи-х!" - вторила ей пила Разова. Эти звуки говорили Виктору многое: держись, Ерасов, за можай загоним! Разбирался, как будто, в звуках и Михаил. Хотя, что тут разбираться, если Виктор на глазах догоняет и обхо-дит его.
   Всю силу своих длинных рук вкладывал в рывок Ерасов, струйки пота катились по его обнаженной спине, но это мало помогало - соперники опережали. На лице Михаила первоначальное выражение озлобленности постепенно сменилось растерянностью.
   - Не рви, выше штанов не прыгнешь! - сердито бросил напарнику Андрей.
   Виктор соскочил с козел.
   - И мы рвать не будем, передохнем, - сказал он Петру.
   Ерасов и Баженов тоже ушли на отдых. Но теперь Михаил уже не жарил сало, а ничком плюхнулся на лапник, как это случалось с Виктором в первые дни.
   - Где ты раздобыл эту змею? - спросил о пиле Шильчиков.
   - У старшины. В Греции все есть! - передразнил Бунчука Виктор.
   Первый день закончился с одинаковым результатом: по два бревна на пару. Во второй - Виктор и Петр на одно бревно опередили казанских.
   - Вы за счет пилы взяли, - свел темные, строгие брови Андрей.
   - Так мы же на свалке ее нашли, - не удержался Виктор.
   - Может, и на свалке, да править ты умеешь.
   - Малость кумекаю по этой части, - согласился Виктор.
   - Еще не вечер, посмотрим завтра, - сказал Михаил и потянул товарища к своему костру.
   На следующее утро, взобравшись на козлы, Виктор не поверил своим глазам: приготовленное накануне бревно было посыпано мелким песком. Виктор послюнявил палец, наклонился - песок! Ерасов искоса наблюдал за его действиями.
   - Вот что, дорогуши, придется нам поменяться кряжами, - сказал Виктор.
   - Это почему? - насторожился Андрей.
   - Кряж песком посыпан, песок речной.
   - Быть не может! - Баженов заскочил на козлы, послюнявил палец, как это только что делал Виктор, провел им по поверхности бревна и двинулся на напарника. - Покажи карманы!
   - Начальник нашелся! - взъерошился Михаил.
   - Показывай, а то твоей харей это бревно вытру!
   Казанские сцепились и рухнули вниз, на опилки.
   - Не балуйте, ребята! - прогудел Петр и без особого труда растащил драчунов.
   - А я думаю, зачем это он к речке спускался, когда сюда шли. Спустился, а после догоняет меня и лапки, будто кот, отряхивает, - начал рассказывать Андрей, но неожиданно размахнулся и влепил Михаилу пощечину.
   - Не балуйте, ребята, а то рассержусь, - Петр стал между бывшими друзьями.
   - Пилите наше бревно, - бросил Баженов Виктору и отошел к костру. - Ах, подлый человек, ах, паскуда! - доносились оттуда его причитания.
   От нагловатого выражения на лице Ерасова не осталось и следа: он сник, нало-мал веник и полез на козлы. Но сколько ни сметай песок, его все равно будет доста-точно, чтобы посадить пилу.
   - Лучше топором стеши, - посоветовал Виктор.
   Ерасов сделал вид, что не расслышал. "Поступай, как знаешь", - подумал Виктор. Но вскоре он пожалел, что не настоял на своем. На Баженова и Ерасова стало жалко смотреть. Как они ни старались, но вперед продвигались очень медленно. Ни о каком соревновании уже не могло быть и речи. Наконец Андрей не выдержал, бросил пилу, вытер вымокшее лицо.
   - Вить, у тебя есть напильник? - спросил он.
   - Возьми у костра.
   - Иди, точи, дубина! - прикрикнул на напарника Андрей. - Я, признаться, не спе-циалист по этой части.
   - Ты думаешь, я большой мастер, - огрызнулся Михаил, но подчинился и пошел.
   Он долго возился с пилой и испортил ее окончательно.
   - Наладил бы ты им, Вить, - посоветовал Петр, наблюдая от костра за муче-ниями соперников. - Не смогут они сами.
   Виктор уже и сам подумывал о помощи соперникам. Вот ведь характер, какой негодный! Давно ли он готов был казнить Ерасова самой лютой казнью. И сделал бы это, казалось, не сморгнув глазом. А теперь вот нет злости, прошла - и баста! Хоть специально себя взвинчивай. Но кто же станет специально заниматься таким неблаго-видным делом? Ведь это не что иное, как сознательно портить собственные нервы. Да и хорошо ли сердиться на такого слабого человека? Самое лучшее - это помочь ему. Может, хоть это встряхнет его темную душу? К этим соображениям примешивались и другие, чисто практические. Делают-то они общее дело, и чем быстрее справятся с работой, тем скорее он, Виктор, вернется во взвод, на занятия. Отстал он страшно, и нелегко будет догонять товарищей.
   Теперь Виктор думал уже только о том, как бы оказать помощь, не поступаясь собственным престижем. Но все решилось быстрее, чем он мог предположить. Ерасов и Баженов сами направились к его костру. Михаил шел впереди и тащил пилу, Андрей же выполнял, по всей видимости, роль конвойного.
   Тяжело подходил Ерасов, не осталось в нем и тени бравады, лицо осунулось и потемнело. У костра он остановился.
   - Ну! - ткнул напарника в бок Баженов.
   - Посмотри, ефрейтор, что я тут напортачил? - выдавил из себя Ерасов, протя-гивая пилу.
   - Испортили инструмент, - взглянув лишь мельком и не смягчая вины Михаила, сказал Виктор.
   Ерасов переступил с ноги на ногу.
   - А поправить можно? Я бы того... Я не поскуплюсь, хоть салом, хоть махоркой...
   - Сало у нас свое есть, - краснея не за себя, а за Ерасова, отвернулся Виктор.
   Нет, напрасно он проявил слабохарактерность. Он органически не переносит этого типа и никогда с ним не уживется. Так стоит ли портить нервы? Ведь достаточно одного его слова и Ерасова здесь не будет. Но наряду с этими мыслями, уже и какое-то новое чувство, приятное и вместе с тем тревожное, еще никогда им не испытанное, завладело Виктором. Да, именно вот с этого момента, когда Ерасов потупился под его взглядом, он и почувствовал себя полноправным старшим группы.
   - Главное - быстрее закончить дело. Поэтому работать будем по-прежнему, одной пилой, которая лучше, - сказал Виктор. - А соревноваться можно по времени, вот только часы надо достать, - добавил он, и никто ему не возразил.
   - Обед готов, господа - джентльмены! - объявил Петр, снимая с костра котелок с кулешом. - Прошу к столу.
   Андрей метнулся к своему костру и вернулся с салом и домашними сухарями. Дружно подсели к котелку. И только Ерасов продолжал переминаться в нерешитель-ности.
   - А ты чего? - покосился на него Виктор.
   Губы Михаила покривились, он шмыгнул носом и поспешил наклониться, не то для того, чтобы достать из-за обмотки ложку, не то, чтобы спрятать глаза. Вдруг он ткнулся лицом в лапник, и голые плечи его, все в грязных разводах пота, дрогнули.
   - Разнюнился, как девчонка! - жестко бросил Баженов.
   - Ешьте, я перегожу, - промычал Михаил.
   Виктор закусил губу, перебирая в памяти свои поступки и слова: не переборщил ли где с Ерасовым? Но нет, с его стороны ничего такого допущено не было.
   Содрогаясь всем телом, всхлипывал Михаил; и они сидели вокруг котелка, не решаясь почему-то прикоснуться к кулешу; и все-таки у Виктора было такое чувство, что в доверенном ему маленьком деле наконец наведен полный порядок. Он вздохнул глубоко и свободно, поднял голову и впервые за эти дни увидел распускающийся лес.
   17. ПОЖАР.
  
   После работы на лесосеке Виктору пришлось восстанавливать штакетник вокруг школы и строить сарай. Только в конце весны он получил возможность вновь присту-пить к занятиям и сразу почувствовал, что сильно отстал. Но выручала цепкая память: в перерывах листал уставы и наставления, наверстывал упущенный материал.
   Целые дни курсанты проводили на учебном поле. Усваивали второй раздел учебной программы - вырабатывали командирские навыки. Теперь было важно не только то, как ты сам выполнишь тот или иной прием, но и то, как сумеешь скоман-довать, заметить и указать на недостатки подчиненным. Это было ничуть не легче.
   - Отделение-е!.. - от чрезмерного старания петушиным фальцетом заливался Масин.
   У Колчина команда мало отличалась от разговорной речи.
   - Ну, ребята! - то и дело восклицал Вадим и огорченно хмурил свои тонкие, девичьи брови. - Никогда я этому не научусь - командовать другими.
   - Научишься, упражняйся активнее, - успокаивал Колчина Петров.
   Зато Лешка Сокол с первого же дня повел себя так, как будто все свои семнад-цать лет только и командовал другими. Он подмечал у товарищей такие недостатки, на которые не обращал внимания даже Петров.
   - Почему пуговки неправильно пришиты? - вопрошал кого-нибудь из товарищей Лешка. - Серп и молот везде должны иметь одинаковое положение.
   - Это на фабрике пришили, - пытался оправдаться временный подчиненный.
   - Переделать и доложить, срок - десять минут!
   Курсант обижался на Лешку, оглядывался на командира отделения, ища защиты от несправедливых нападок.
   - Выполняйте! - поддерживал Лешку Петров.
   Сокола побаивались: была в его темных глазах властная сила, которая заставляла повиноваться.
   Начало лета выдалось сухим и жарким. На улицах села, купаясь в пыли, блаженствовали куры; под горячим солнцем никли ракиты; воздух в полдни, нагреваясь у соломенных крыш, струился в небо. Горизонт тонул в сизо-дымчатом мареве; размытая воздушными токами, кромка лесов за полями колебалась и дро-жала. Откуда наплывала эта горячая хмарь? Может быть, с запада, с фронтовых пожарищ? Весь мир работал сейчас на пожар войны, и дымы его окутывали планету.
   В эти погожие дни курсанты не заходили в казармы даже в обеденный перерыв. Составляли винтовки в козлы на площадке у церквушки, обедали, перекуривали и снова спешили в поле.
   Во время одного из таких перекуров первой роты и случилась беда. Вначале над ближайшим двором, метрах в двухстах, появилась сизая струйка дыма. Никто не придал этому значения: точно такой же дымок от самокруток вился сейчас и над пло-щадкой у столовой. Но мгновение спустя по соломенной крыше уже танцевали языки пламени.
   - Пожар! - взвизгнул Масин.
   Рота сорвалась с места. Пока пробежали двести метров - избу полностью охватило пламя, занялся и соседний двор. Соломенные кровли близко стоящих друг к другу строений явились для огня желанной пищей.
   Подбежав к горящему дому первым, Сокол ногой высадил низкую раму и заско-чил внутрь. Вскоре он выпрыгнул тем же путем, держа под мышкой угоревшего, на-смерть перепуганного мальчонку.
   - Взрослые в поле, смотрите, чтобы дети не погорели! - крикнул Лешка оторопевшим товарищам.
   Борьба с разбушевавшейся стихией казалась немыслимой. Приземистые разлатые дворы вспыхивали сразу, будто их одновременно подпаливали в тысяче мест. Налетевший вихрь поднял в небо тучи пепла, искр и целые пуки горящей соломы. Пожар перебросился за овраг. Ветерок тянул вдоль главной улицы, и пламя без всякого труда перескакивало с хаты на хату. Вопль старух и плач детей тонул в треске и шуме горящих строений.
   Первая рота неорганизованной толпой бежала по главной улице, перед настигающим ее пламенем. Курсанты помогали жителям выносить из домов всевоз-можный скарб, продукты, но осуществить главное - остановить пожар - им было не под силу. Угроза нависла над штабом батальона и казармой четвертой роты.
   Когда старшина Бунчук выбежал из столовой, то увидел бушующий пожар и не увидел роты. Только Санек Пеночкин нетерпеливо приплясывал у составленных в козлы винтовок: кто-то из сержантов в самый последний момент приказал ему охранять оружие.
   - Сойдешь с места - голову оторву! - пригрозил Пеночкину Бунчук и бросился догонять роту, но, добежав до оврага, повернулся и уточнил приказ: - Совсем, это самое, оторву, если оставишь, это самое, оружие!
   Пожар к этому времени уже перебросился на главную улицу. Бунчук осмо-трелся, будто на поле боя, и, продираясь сквозь ракитник, полез через овраг.
   - Ты проворен, да и я, это самое, не лыком шит! - имея в виду пожар, приговаривал старшина.
   Он знал, что командование батальона еще утром убыло в полк на совещание. Остальные офицеры сейчас обедали на своих квартирах; и если кто-нибудь из них и выскочит на пожар, то ему трудно будет сразу разобраться в обстановке. И выходило, что кроме него, Бунчука, некому спасать село от беды.
   В садике на склоне оврага пылали ульи. Перед одним из них на корточках сидел Шильчиков и ложкой ловил стекающие медовые струйки. Это рассердило Бунчука больше, чем сам пожар. С разбега он дал лакомке такого пинка, что тот кубарем покатился в овраг.
   - Голову оторву, мать твою! - рявкнул старшина.
   В другом месте, в пылающей со всех сторон хате, он заметил группу курсантов. Они торопливо разливали из четверти мутноватую жидкость.
   - Ах, туды вас, растуды! - взорвался Бунчук.
   Курсанты повыскакивали в охваченные пламенем оконные проемы. После обеда Бунчук заговорился с заведующим столовой, и теперь сожалел о задержке. Упущено было всего несколько минут, а беды в эти минуты сотворилось - не оберешься. "Молокососы паршивые!" - ругал старшина сержантов, никто из которых не догадался действовать так, как собирался сделать это он, Бунчук. Наконец на изгибе оврага, где дворы шли только в одну линию, ему удалось обогнать роту. Широко расставив ноги и тяжело дыша, он стал посреди улицы и огляделся. Все правильно, так он и намечал: именно здесь будет поставлен заслон огню!
   - Стой! - остановил старшина первых набежавших курсантов.
   Набрав десяток человек, он приказал им срывать крыши с ближайших строений.
   - А ты, - поймал за рукав Разова Бунчук, - пошукай в хатах ведра. - Больше давай! Возьми, это самое, помощника!
   По нетерпеливому вздрагиванию старшинской руки, Виктор понял, как важны сейчас ведра. Прихватив Ситина, он бросился выполнять приказание.
   - Выстраивай к ручью цепь! - заметив Исаева, еще издали прокричал ему Бунчук. - В овраг, это самое, тяни!
   Поняв замысел старшины, на разъяснение которого не было и секунды времени, курсанты взялись за работу со всей молодой энергией. Те из них, кому не было указано дело, находили его сами. Летела с крыш солома, по цепочке в овраг побежали ведра: вниз пустые, наверх - полные. Огню был поставлен заслон. Но выдержат ли люди? Только это и беспокоило сейчас старшину. Во дворе голосили и взывали о помощи хозяева хаты: простоволосая старуха и колченогий мужик.
   - Уйми ты их! - бросил Бунчук Шильчикову, временно позабыв о встрече у горящих ульев.
   Петр быстро успокоил хозяев: принялся вместе с ними выкатывать из амбара на огород тяжеленные бочки с медом.
   Будто разъяренный зверь, накинулось пламя на соседнюю хату, вздыбилось, взревело и в минуту охватило двор со всех сторон. Нестерпимым жаром обдало курсантов, но никто из них не отступил. В клубах дыма и пара, обливая друг друга водой, сбивали они возникающие очаги пламени. В дело шло все, что попадалось под руку: зеленые ветки, комья земли, дерюги. Шильчиков прихлопывал то и дело вспыхи-вающую у хаты солому мокрой периной. Перина дыбилась, источая зловоние, дыми-лась и пилотка на Петре, которую он развернул в колпак, прикрыв отворотами глаза и уши.
   Еще тяжелее было на чердаке. Там на Садовникове вспыхнула гимнастерка. Его вовремя окатили водой. Виталик поморщился, дернул плечом и бросился сбивать пламя с оголенных стропил.
   - Наддай, это самое, ребятки! - поторапливал цепочку водоносов Бунчук, хотя курсанты и без того работали как пчелы.
   Пышные старшинские усы засмолились, завернулись в кольца.
   По воле случая Виктор оказался в самом пекле. Стоя на лестнице, он замыкал цепочку водоносов - подавал на чердак ведра. В суете лестницу примостили без всякого разбора, со стороны горящего двора, и теперь Виктору казалось, что он не выдержит, испечется и свалится вниз бездыханным. Однако сверху его изредка окатывали водой, и это давало ему возможность держаться.
   И еще Виктору казалось, что все их старания остановить пожар бесполезны, что проносящиеся над его головой тучи пепла и искр уже зажгли дальний конец улицы. Неизвестность мучила не меньше жары. Стараясь расширить обзор, Виктор поднялся на ступеньку выше и выглянул через чердак. Искры и тлеющие головни кружились над улицей и улетали порой очень далеко, но все крыши уже охранялись колхозниками и курсантами из других рот.
   - Вот так-то! - повеселел Виктор и опрокинул себе на голову полное ведро.
   Вскоре к изгибу оврага подвезли ручную помпу. В ближайший колодец опустили гофрированный заборный шланг, навалились на коромысло в десяток рук - по горящему двору ударила мощная струя.
   - Держись, ребята! - выкрикнул Шильчиков, направляя брандспойт.
   Он хлестнул по курсантам на лестнице ледяной струей. Под ее напором Виктор рухнул на землю - так мало осталось у него сил.
   Огонь был остановлен и побежден. Выпущенный на волю шаловливым мальчонкой, он на этот раз принес людям горе и слезы.
   - За двадцать минут - двадцать дворов, - оглядывая пожарище, подвел печальный итог Бунчук.
   По привычке он тронул усы и ужаснулся: они рассыпались под его пальцами.
   - Старший сержант Исаев, собирайте, это самое, роту, проверьте, это самое, поголовно, - распорядился Бунчук и, ссутулившись, удалился в казарму.
   До позднего вечера латали курсанты прожженное обмундирование. Но по сравнению с той бедой, которая постигла село, собственные утраты казались им мизерными. Часто моргая подпаленными ресницами, Федька рассказывал о какой-то упрямой старухе:
   - Я ей кричу: выходи, сгоришь! - а она легла на сундук, воет, и вставать не хочет. Потом подоспел Соловейкин, так вдвоем мы ее вытащили.
   На вечерней поверке личному составу первой роты, за умелые действия при тушении пожара, комбат объявил благодарность.
   А уже после отбоя Виктора потянули под одеялом за ногу.
   - Кто там? - преодолевая боль в облезшей после пожара спине, неохотно приподнялся Виктор.
   - Держи! - заглядывая со второго яруса, Шильчиков сунул на постель товарищу тяжелый котелок.
   - Что это?
   - Ешь. Мед честный, не ворованный.
   Со времени совместной работы в лесу Петр благоволил к Виктору, делился с ним побочными доходами, но, зная щепетильный характер друга, всегда предупре-ждал об их источниках.
   - Тревога! - щелкнул по носу спящего Вадима Виктор.
   - А?.. Тревога? - вскинулся Вадим.
   - Ложки к бою!
   - Откуда это? - потянул тонким носом Вадим. - А мне, понимаешь, пасека сни-лась в колхозе у бабушки. А пасека, оказывается, вот она, под носом.
   Меду было много. Виктор растолкал первомайцев. В исподнем белье, похожие на привидения, они дружно окружили котелок и застучали ложками. Виктор и не пред-полагал, что это его последняя совместная трапеза с товарищами. Пройдет много лет, кончится война, наступит сытая жизнь, а она, эта трапеза, не угаснет в его памяти, а с каждым годом будет представляться все живее и живее.
   18. НА ПОЛИГОНЕ.
  
   Вскоре после пожара Разова и Павлика Гусарова, курсанта из четвертой роты, тоже плотника по специальности, вызвали в штаб полка. Виктор не простился с товарищами: ему и в голову не могло прийти, что он расстается с ними навсегда.
   Десять километров до Канаша шли долго. Павлик не спешил. Водил по сторонам длинным носом, принюхивался к цветам и травам, щурил на яркое солнышко зеленоватые глаза, слушал жаворонков, хватал узкой грудью полевую свежесть. Вик-тор и сам слегка опешил от неожиданно полученной свободы. Даже не верилось, что в жизни можно ходить вот так, вразвалочку, и никто тебя за это не гоняет. Немного, правда, тревожила причина вызова, но не бежать же из-за этого, выкатив глаза. Впро-чем, и причина была ясна: оба они плотники и вызывали, конечно, на работу. Прав был Сокол, когда говорил, что в деревянном Канаше работой его, Разова, завалят. И отто-го, что сбывалось это Лешкино предсказание, в которое так сильно не хотел верить сам Виктор, ноги отказывались ему повиноваться.
   На полпути, в лесочке, присели отдохнуть. Расправились с дневным пайком.
   - Не в пустыне находимся, дадут поужинать, - резонно заметил Павлик и зава-лился на мшистую кочку. - Давно в лесу не спал, всхрапнем часок - другой. Где-то куковала кукушка, на старой сосне выбивал дробь дятел, обеспокоенная присутствием людей, тревожно квохтала в березняке пара дроздов, на разные голоса заливались другие мелкие пичуги. Светлые блики были разбросаны по всему лесу; поляны и прогалины пестрели цветами. И среди этой умиротворенной природы трудно было представить, что где-то тишина и покой сознательно нарушены человеком, превра-щены в ад войны.
   Под птичье пение, тихий шелест листвы, да к тому же на сытый желудок веки смыкались, будто намагниченные. Павлик уснул сразу, комары облепили его лицо. Виктор попытался было бороться с зевотой, обмахивая с Павлика комаров, но вскоре сонная одурь одолела и его.
   В штаб прибыли под вечер. Потолкались в коридоре, осмотрелись. Проходивший мимо сержант подсказал, куда следует обратиться. "Строевая часть. Капитан Беляков" - прочитал Виктор на двери кабинета. Заходить было страшновато. А ну как этот самый Беляков начнет допрашивать да пушить за потраченный впустую день!
   Капитан, однако, оказался не страшным. Без интереса поднял на курсантов усталый взгляд, потребовал и полистал красноармейские книжки.
   - Пойдете на полигон, в распоряжение старшины Чебурыкина, - объявил Беляков. - Дорогу знаете?
   - Так точно! Километра три за вагоноремонтным заводом, - ответил Виктор, которому однажды приходилось бывать на полковом полигоне при проведении показательных стрельб.
   - Правильно, ступайте, - разрешил Беляков. Виктор и Павлик поспешили покинуть кабинет.
   - У нашего сержанта это так не прошло бы, того не проведешь, - сказал Виктор, имея в виду Петрова.
   - Чем старше начальник, тем меньше придирается к нашему брату, потому что у старших других дел по горло, - рассудительно заметил Павлик. - Да и что такого мы сделали? Подумаешь, выспались раз за полгода. Кончится война - неделю буду дрых-нуть без просыпу.
   На полигон пришли в сумерках. Темно-зеленое клеверное поле уходило вдаль, за ним чернел лес, от опушки которого уже тянулась полоса сизого, легкого тумана. Она скрывала подножие леса, и от этого весь он казался нереальным, плавающим в небесах. В лощине у ручья перекликались коростели; ярко рдел запад. Раскинувшиеся в полнеба багровые переливы вечерней зари напомнили Виктору о том, что именно в той стороне обильно льется сейчас человеческая кровь.
   Из лощины потянуло дымком - Павлик повел носом:
   - Ужин готовят, картошку жарят... На сале! - он облизал свои слегка выверну-тые, чувственные губы так выразительно, что у Виктора сразу засосало под ложечкой.
   За изгибом лощины открылась землянка, перед входом в которую сидел на еловой плахе пожилой боец и стучал топориком - колол дрова. Он поднял на подо-шедших парней морщинистое, похожее на печеное яблоко, уставшее лицо и заговорил неожиданно мягким, воркующим голосом:
   - Ждем вас, голуби, давненько поджидаем. Сам-то, старшина наш Чебурыкин, не дождался, на фатеру отбыл, - кивнул боец на деревушку за лощиной. - Мне велено встречать. Я это самое и есть - личный состав мишенной команды. А зовите меня Михеичем.
   Боец проворно поднялся во весь свой неказистый рост и пожелал знать, как величают прибывших. Виктор и Павлик представились.
   - Голуби, голуби и есть, и таких голубков мы ему, ироду, на съедение отдаем, - любовно оглядывая курсантов, приговаривал Михеич.
   Соскучившись в одиночестве, а может быть и понимая, что во всей его тщедушной фигуре нет ничего приятного для собеседника, кроме голоса, Михеич тараторил без умолку. И удивительно, Виктора, который вообще не любил пустых разговоров, это не раздражало. Наоборот, в обществе этого воркующего мужичонки он сразу почувствовал себя легко и просто. "Конечно же, все и должно быть именно таким на этом полигоне; очевидно, под стать "личному составу мишенной команды" и сам ее начальник, старшина Чебурыкин", - подумал Виктор.
   - Милости прошу, товарищи дорогие, - распахнул дверь в землянку Михеич. - Устраивайтесь, располагайтесь, сейчас ужинать будем.
   Просторная землянка была разделена на две половины, из которых передняя, заваленная мишенями всевозможных форм и размеров, имела вид подвала, в задней же, жилой, было светло и уютно. На столе перед узким оконцем, похожим на амбра-зуру, горела керосиновая лампа под стеклом; вдоль стен стояли четыре железные койки с заправленными постелями; на плите у входа скворчала сковородка, полная картошки вперемешку с подрумянившимися ломтиками сала.
   - Есть над чем потрудиться! - бросив взгляд на сковородку, подмигнул Виктору Павлик. - А ты говорил...
   И хотя Виктор ничего не говорил, он отдал должное прозорливости своего нового товарища. В добавок к картошке на столе появилась коврига крестьянского хлеба и кринка молока.
   - Ну, голуби, поснедаем - и спать. Встаем мы рано, - предупредил Михеич.
   Сам "снедать" он, однако, не стал, только выпил стакан молока. Уснул Михеич тоже быстро. Как только задул лампу и улегся, так сразу и начал пускать тонкие прерывистые трели. А Виктор и Павлик долго еще не спали, как это часто бывает с людьми на новом месте. Павлик рассказывал о какой-то Леночке, дивчине умной и красивой, но Виктор слушал только вполуха. Ленивая истома разлилась по всему телу, повязала ноги и руки и, казалось, вот-вот смежит веки, но сон не шел. Обостренные мысли тянулись чередой, и не было им конца.
   Приглушенно лился говорок Павлика, посвистывал во сне Михеич, в углу возились мыши - но все это нисколько не занимало Виктора, было только фоном для его раздумий. Тоска о том, что не сумел в свое время обзавестись подружкой, был слишком робок, и надежда на то, что еще встретит свою любовь, хотя неизвестно, когда и где, сливались в то томительно-сладостное чувство ожидания, которое бывает лишь в юности, когда ясно понимаешь, что жизнь только начинается и все еще впереди.
   - Ты не спишь? - прервав рассказ, спросил Павлик.
   - Сам сплю, голова не хочет.
   - И у меня тоже, - Павлик, повернувшись на бок, задышал ровно и спокойно.
  
   Проснулся Виктор рано. В окно-амбразуру вползал серый, туманный рассвет; весело потрескивала плита, разбрасывая по глинобитному полу розоватые блики. Посреди землянки с винтовкой в руках стоял Михеич, над ним нависал долговязый старшина и, тараща выпуклые, рачьи глаза, распекал старика за что-то.
   - Так я того, этого самого... Кормить ребят надо, они молодые, не нам чета, - неуклюже оправдывался Михеич.
   - Ты корми, да и дела не забывай! - оборвал старшина "личный состав мишенной команды".
   Виктор понял, что это и есть начальник полигона, старшина Чебурыкин.
   - Подъем, ребятки, тревога! - повернувшись к койкам, скомандовал старшина.
   Курсанты вскочили и собрались в две минуты. Чебурыкин удовлетворенно хмыкнул, улыбка растянула его и без того длинное сухощавое лицо.
   - За мной! - бросил он коротко и направился к выходу.
   Туман, все еще скрывавший окрестности, рассеивал блеклые солнечные лучи, робко пытавшиеся пронизить его толщу. Седые от росы, ядреные клевера жадно впитывали влагу, будучи в самом расцвете сил. В тишине откуда-то со стороны леса доносился шелестящий звон косы.
   - Улавливаете? - наклоняя ухо и одновременно присматриваясь к курсантам, спросил Чебурыкин.
   - Улавливаем, товарищ старшина, - подтвердил Виктор.
   - Задержите мне этого разбойника, - потребовал старшина. - Поспешайте, народ здесь шустрый.
   - От нас не уйдет! - усмехнулся Павлик.
   - Возьмите, - Михеич протянул Виктору винтовку и обойму холостых патронов.
   Держал он оружие на вытянутых руках, будто женщина коромысло, перед тем как подцепить им ведра. Это рассмешило и растрогало Виктора.
   - Возьмите, - повторил Михеич, - тут разные бывают.
   - Поспешайте, ребята, а то напорется на неразорвавшуюся мину - беды не оберешься, - поторопил курсантов Чебурыкин.
   Как только тронулись, сразу вымокли до колен. Позади них оставалась ярко-зеленая, обитая от росы, полоса. На клеверном поле там и сям встречались прокосы и плешины. Виктор старался придерживаться их, не теряя в то же время направления на косца. Это сближение в тумане чем-то напоминало охоту. Вот "разбойник" где-то уже рядом. Не спугнуть! Повыше ногу и шаг на каблук, с плавным переходом на всю ступню... Но, торопливо шаркнув в последний раз, коса неожиданно смолкла. Похоже, что обнаружили и охотников.
   Павлик переключился на бег, пошел челноком.
   - Вот они! - донесся вскоре из тумана его голос.
   За блиндажом для показа мишеней поспешно грузили кошенину на ручную тележку седой старик и мальчонка лет десяти.
   - Кончай, дед! - потребовал Павлик, стараясь придать голосу надлежащую строгость.
   - Зачем кончать? Грузим, потом едем, - ответил старик, не прекращая работы.
   - Куда ехать-то собираетесь, папаша? - поинтересовался Виктор.
   - К твоему начальнику поедем, старшину Чебурыкин знаешь?
   Виктору стало совестно за недавно пережитую им охотничью страсть. Он-то думал, что и на самом деле выполняет важное поручение, а тут, оказывается, все гораздо проще: обыкновенные соседские дела. Нечто похожее, видимо, испытывал и Павлик.
   - Для кого клевер-то, дедушка? - спросил он, помогая увязывать тележку.
   - Корова есть, кормить надо... Старшина понимает. Мы тоже понимаем: один паек старшине мало. Женщина есть у старшины, наша женщина, чувашка. У женщины ребенок мал-мала есть - кормить надо. Всех кормить надо! Зачем корм пропадает? - повел старик вокруг высохшими, жилистыми руками.
   - A если мину косой заденете, дедушка? - спросил Виктор.
   Старик поднял на него слезящиеся трахомные глаза, и что-то похожее на усмешку промелькнуло в них.
   - Теперь кругом мина: фронт - мина, голод - мина, это стрельбище - тоже мина... Кpyгом мина! Жить надо? - Старик вытянул к Виктору изможденные руки, но будто поняв, что этот молодой красноармеец все равно не в состоянии разделить его нужду, тут же опустил их. - Старшина понимает, - проговорил он, влезая в оглобли.
   Чебурыкин, действительно, покричав на задержанного для порядка, отпустил его с миром. За углом землянки старик достал из-под клевера сверток и литровую бутылку молока и сунул все это Михеичу. Виктору трудно было пока осуждать Чебу-рыкина или так приглянувшегося ему накануне Михеича, но эта маленькая сделка за углом оставила неприятный осадок.
   После завтрака старшина ввел Виктора и Павлика в курс дела, для которого они и были вызваны на полигон. На площадке учебного гранатометания требовалось соо-рудить установку для придания подвижности двум фанерным танкам. Макеты танков были выполнены в натуральную величину и покоились пока на склоне лощины, рядом с землянкой.
   - А то получается одно баловство: здесь метают по неподвижным танкам, а на фронте так не бывает, - заключил Чебурыкин.
   У старшины имелся и проект установки под названием "карусель". Из чертежа Виктор понял, что требуется вкопать толстый столб, а на него подвижно закрепить двадцатиметровый брус с подвешенными на концах макетами танков. Вот и вся "карусель".
   - У меня и основная деталь припасена, - сказал Чебурыкин и отыскал в траве фигурный вал толщиной в оглоблю. - Укоротить только надо, вот здесь обрезать, - старшина ткнул носком сапога в одну из шеек вала. - С этого и начинайте. Скрыгык - скрыгык, до вечера одолеете. Инструмент у Михеича возьмите, - поставив задачу, Чебурыкин отбыл в деревню.
   Виктор получил у Михеича слесарную пилку и скептически осмотрел ее.
   - Острая, страсть! Я тут шляпку с гильзы спиливал, так враз отвалил, - перехватив взгляд Виктора, поспешил уверить его Михеич.
   Делать было нечего: Чебурыкин уже скрылся за домами деревеньки, а с Михеича какой спрос. Виктор плеснул на шейку вала ружейного масла и начал пилить. Прошло порядочно времени, но на шейке обозначилась лишь блестящая полоса - сталь оказалась крепкой.
   - Дай-ка я! - Гусаров сбросил гимнастерку и взялся за пилу.
   Спустя полчаса он вспотел, нижняя губа отвисла, изо рта вывалился кончик языка. Виктор, наблюдая, как по длинному носу товарища сбегают капельки пота, подумал, что напарник ему попался работящий.
   - Скрыгык - скрыгык! - передразнил Павлик Чебурыкина. - Мартышкин труд! - Он отбросил пилу и завалился в клевер.
   Работа и на самом деле была бесполезной, и Виктор последовал примеру товарища. Спать, однако, не давали мухи и оводы.
   Перед обедом к валу подошел Чебурыкин. Виктор плотнее прикрыл глаза и ждал, как отреагирует начальство на их действия. Но все обошлось благополучно. С теми сержантами, к которым Виктор привык в казарме, у Чебурыкина не было ничего общего.
   - Боец спит, а служба идет, - проговорил он беззлобно. - Золотые денечки: ни заботы тебе, ни ответственности.
   После этого он опустился перед валом, поводил по шейке пилкой, но вскоре забросил ее еще дальше. Приоткрыв один глаз, Виктор некоторое время наблюдал за старшиной, потом не выдержал, приподнялся на локте, кивнул в сторону труб вагоноремонтного завода:
   - А что, товарищ старшина, если на завод смотаться? - предложил он.
   Чебурыкин смерил Виктора озабоченным взглядом и тоже посмотрел на трубы.
   - Предложение дельное, но есть тут одна помеха. Вал, понимаешь ли, с заводского двора. А вдруг он у них нужный, вдруг признают? - старшина прошелся по косогору, пожевал стебелек клевера. - Впрочем, другого выхода у нас нету, - сказал он и направился в землянку к Михеичу.
   - Тянули тебя за язык с предложением, - упрекнул Виктора Павлик, - сам же и выполнять будешь.
   - Делать-то установку надо, - возразил Виктор.
   - Надо, так пусть лошадь достает.
   - А, может, и достанет.
   - Дожидайся, достанет, на себе поволочешь, - дернул носом Павлик.
   Спустя полчаса, полигонная команда действительно шагала в сторону завода. Виктор и Павлик тянули тележку с валом, а Михеич шел следом и сетовал по поводу того, что полк не имеет собственной кузницы и что по этой самой причине с каждой пустяковиной приходится обращаться к людям гражданским. Такое положение, по мнению Михеича, сильно умаляло авторитет военных.
   - И в кои веки это видано, чтобы человек при погонах кланялся людям цивильным, - ворчал он.
   На подходе к заводу Михеич придирчиво осмотрел курсантов и велел им заправиться по всей форме, а сам вытащил из-за пазухи кожаный мешочек, долго развязывал его, наконец, достал и нацепил Георгиевский крест.
   - Михеич! - воскликнул Павлик, на что Михеич значительно повел сивой бровью:
   - Были и мы рысаками.
   На завод пустили только старшего группы, Виктор и Павлик остались на лавочке у проходной. Михеич долго не возвращался, а вышел с пустыми руками, без тележки и без вала.
   - Отобрали? - подскочил Виктор.
   - Вал-то? Как есть, отобрали, - развел руками Михеич.
   - И ты уступил?
   - Никак невозможно было не уступить. Он им, вал-то, для дела надобен.
   - И нам ведь он нужен, Михеич!
   - А нам обещали настоящий шкворень изготовить, с обоймой и с этим, как его... с подшибником! Ничего ребята, эти заводские, можно договориться. Так и сказали: "Мы, Михеич, после смены останемся, а для тебя любую штуковину отгрохаем, ежели она для обучения красноармейцев требуется".
   Михеич горделиво выпятил слабую грудь, всем своим видом показывая, что большую часть успеха в деле следует отнести все же на счет его личных качеств. Потом он отцепил Георгия, спрятал его в мешочек и заспешил:
   - Ну, тронулись, голуби, в обратную, а то наш, поди, стосковался. Смерть как не любит, когда командовать ему некем становится.
  
   Жизнь у полигонной команды, в общем-то, была напряженной и беспокойной. Целыми днями не стихала пальба, часто проводились и ночные стрельбы. Роты бес-прерывно сменяли одна другую, квадрат клеверного поля от сигнальной вышки до двухсотметрового рубежа был выбит солдатскими ботинками до желтизны. В дни стрельб Чебурыкин метался по огромному полигону: организовывал оцепление, следил за выполнением графика, бранился с командирами всех степеней.
   Случались и тихие денечки, без стрельбы, но полигонная команда не отдыхала. Михеич занимался ремонтом мишеней и другими работами, а Чебурыкин большую часть времени в такие дни проводил с жителями городских окраин на клеверном поле. В эту часть своей деятельности он никого не посвящал, но молоко, сало и крестьян-ский хлеб в кладовке у Михеича не переводились.
   Выбрав спокойный денек, Виктор и Павлик свалили в лесу два высоких, строй-ных дуба. Чебурыкин пригнал из деревушки лошадь с передком.
   - На помощь кого-нибудь позвать бы, - сказал Виктор, зарубая толстый комель.
   - Это еще зачем? - возразил старшина. - Сдюжите вдвоем? Берите дрючки.
   Вооружившись кольями, заправили их под бревно: Виктор и Павлик - с одной стороны, Чебурыкин - с другой.
   - Кладем на пенек. Раз-два, взяли! - скомандовал старшина.
   Долговязое тело его напряглось, будто туго изогнутый лук, на сухощавом лице проступили малиновые пятна, рачьи глаза еще больше выкатились из орбит - дуб послушно лег на пень.
   - Вот и все. Теперь сдайте под комель передок, а я столкну, - распорядился Чебурыкин.
   Дубы доставили в сектор учебного гранатометания. Теперь работать можно было спокойно, независимо от того, что происходит на полигоне.
   В неделю сделали "карусель". Дубовый брус ходил легко, но навешивать макеты танков было рано: опасались деформации, ждали, когда дуб высохнет и закос-тенеет. Образовался вынужденный перерыв в работе. Впрочем, у Чебурыкина дел хватало. Он вооружил курсантов косами и граблями, и теперь они заготавливали клевер для полковых лошадей, а может быть, и для частных буренок, - точно это знал только Чебурыкин.
   Настроение Виктора с каждым днем падало, будто барометр к непогоде. Будь его воля, он, не задумываясь, бросил бы полигон и ушел бы в роту, ни о чем не печа-лясь. Разве что с Михеичем расставаться было бы жаль. Но Виктор уже понял, что армейская жизнь текуча и состоит по большей своей части из встреч и расставаний.
   По вечерам тревожили закатные зори. Связав один раз в своем сознании пылающий запад с фронтом и смертью, Виктор уже не мог отделаться от представ-ления, что зори - это только отражение родной окровавленной земли. Исподволь копилось недовольство, зрела решимость для откровенного разговора с начальником полигона. Если надо заготавливать сено, то и пусть Чебурыкин подбирает ровесников Михеича, а ему, Виктору, тут совсем не место.
   Как-то на покосе Павлик всмотрелся в хмурое лицо товарища, спросил участливо:
   - Заболел, что ли?
   - Заболеешь тут, вкалывая для буренок, - сердито ответил Виктор.
   - И это надо, не пропадать же добру.
   - У Чебурыкина не пропадет, не беспокойся.
   - И правильно делает, что не теряется, зато жратвы от пуза.
   - Жратвы!.. Тебе бы только - жратвы! - распаляясь, упрекнул товарища Виктор.
   - А тебе что? На фронт тянет? Героем хочешь быть? - рассердился Павлик. - Я видел, как ты вчера Указ о Матросове десять раз перечитывал.
   Это была правда. Как раз в эти июньские дни и появился в печати Указ Прези-диума Верховного Совета о посмертном присвоении звания Героя Советского Союза Александру Матросову, и Виктор действительно очень внимательно его читал. Но он никогда не думал, что кто-то посмеет этим его упрекнуть.
   - Ну и читал! И сегодня буду читать! И всю жизнь буду! - выкрикнул он. - Что в этом плохого? Он у меня вот где! - трясущейся рукой Виктор вырвал из потайного кар-мана комсомольский билет, в который был вложен газетный портретик Матросова. - Что в этом плохого? Отвечай!
   Павлик отступил и потупился - Виктор напряженно ждал.
   - Ты извини, я не хотел оскорбить память о нем, - наконец смущенно проговорил Павлик. - Я тоже читал и думал... Только какая ему теперь разница: герой или не герой?.. Если бы живой остался...
   - Всем людям разница, дубина расчетливая! - бросил Виктор скисшему оппо-ненту.
   Стараясь унять закипевшее сердце, он налег на косу. Гусаров стал ему проти-вен, и он решил не иметь больше с ним никаких отношений.
   На полигон прибыла рота и стала готовиться к стрельбе. В сторону леса направилось оцепление, на сигнальной вышке взвился предупредительный флаг, несколько красноармейцев тащили к блиндажам мишени.
   На огневом рубеже появился Чебурыкин и подал косцам сигнал о прекращении работы. Виктор и Павлик взяли косы по-военному на плечо и направились к землянке. Им предстояло разминуться с красноармейцами, которые несли мишени. Эта встреча нисколько не волновала Виктора: что ему солдаты - он сам солдат.
   Но первый же из красноармейцев, молодой и тощий, чем-то похожий на Колчина, всмотрелся в косцов и насмешливо бросил через плечо товарищам:
   - Пригрелись, вот коты!
   - Наели ряшки, аж лоснятся! - поддержали его.
   - Кому - война, а кому - мать родна!
   В группе послышались смешки. Краска стыда залила Виктору лицо. Он хотел повернуться и крикнуть: "Черт долговязый, да я-то чем виноват!" Но не повернулся и не крикнул. В чем он мог упрекнуть этого парня, который честно выполнял свой солдатский долг? Может, и самого его зря упрекают, но тогда откуда же это острое чувство недовольства самим собой? Такого стыда, как перед этими незнакомыми ему красноармейцами, он не испытывал даже в то время, когда его обвинили в воровстве лещей.
   Виктор исподволь взглянул на Павлика и будто впервые заметил, как округлилось и залоснилось его лицо. "Точно кот, налакавшийся сметаны", - отметил Виктор и подумал, что и сам он выглядит не лучше. У землянки он бросил косу, забежал за угол и поспешно достал из кармана осколок зеркала, которым обычно пользовался при бритье. Ну, так и есть: лицо стало что блин, намазанный маслом. Молодой организм и обильная кормежка делали свое дело независимо от его желаний.
   В этот же день за обедом Виктор отодвинул от себя миску жирного супа и, не глядя на Чебурыкина, проговорил:
   - Танки и без нас могут подвесить, для этого не нужно быть плотником.
   Чебурыкин отложил ложку и в упор посмотрел на Виктора. Его взгляд не пред-вещал ничего хорошего, но заговорил старшина мягко.
   - Танки, товарищ Разов, мы не подвесили по вашему предложению: ждем, когда брус высохнет. Это дельное предложение. А теперь представьте: мы подвесили, а брус - трах! - и переломился. Может такое случиться? Может. Где тогда я возьму плотников, если вас отпущу? Вы знаете, сколько я вас выколачивал? Месяц клянчил, штабы обивал. Чем вам тут плохо, Разов?
   - Плохо тем, что кому - война, а кому - мать родна! - выпалил Виктор.
   Чебурыкин слегка побледнел, мышцы его сухощавого лица напряглись так же как тогда, когда он поднимал дуб. Было похоже, что он полностью принял сказанное на свой счет.
   - Ну вот что, юноша, ты говори, да не заговаривайся! - приглушенным от бешен-ства голосом выкрикнул Чебурыкин. - У Чебурыкина за страх не служат! Не хочешь - не надо, мы и без тебя справимся. Справимся, Павлуша? - поспешил заиметь союзника старшина, опасаясь общего "бунта".
   Гусаров согласно опустил глаза и принялся доедать суп. На следующий день Виктор был откомандирован в распоряжение штаба полка. Михеич собрал ему на дорогу торбочку с продуктами и пустил скупую слезу.
   - Зря ты рыпаешься, сокол ясный. Прошел я эти фронта вдоль и поперек, и ничего хорошего там нету.
   - Спасибо, Михеич, тебе за все!
   Виктор порывисто обнял старика и выбежал из землянки.
   19. НАСТЯ.
  
   На этот раз начальник строевой части штаба полка, капитан Беляков, был разговорчивее. Он задержал на Викторе взгляд, спросил:
   - Не поладил с Чебурыкиным?
   - Не то, чтобы не поладил, - засмущался Виктор, - просто работы там нет ника-кой.
   - Работы нет у Чебурыкина? С трудом верится, - усмехнулся Беляков. - В герои, говорят, метишь?
   Виктор пошел пунцовыми пятнами, капитан поспешил успокоить:
   - Ну-ну, ничего плохого в этом нет... Извини меня, - добавил он мягко.
   Извинять капитана Виктору было не за что, но языкастому Павлику сейчас лучше было не попадаться ему на глаза. Он бы не посмотрел ни на что, он бы укоро-тил язык этому болтунишке, и жаль, что не сделал этого авансом, вчера на покосе. Но он не щепетилен, может и подождать, в Шакулове то они обязательно встретятся. Впрочем, стоит ли так далеко загадывать? Ведь он отлично знает, что пока дело дойдет до встречи в Шакулово, от его злости не останется и следа. Работящий парень Павлик, а язычок негодный.
   - Направляем вас, ефрейтор Разов, в хозяйство Кочарова, там без работы скучать не придется, - сказал Беляков.
   Это сообщение явилось для Виктора настолько неожиданным, что он не сразу понял его смысл. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! А он-то, по простоте душевной, рассчитывал, что из штаба полка у него только один путь - обратно в батальон.
   Капитан позвонил куда-то и приказал сидящему за соседним столом сержанту-писарю проводить Виктора до подводы.
   - Мне бы обратно в батальон хотелось, - будто очнувшись, возразил Виктор.
   - Мы, Разов, делаем не то, что кому хочется, а то, что в настоящее время важнее, - пояснил Беляков.
   Сказал капитан это мягко, не повышая голоса, но Виктор не посмел больше возражать. А то и на самом деле подумают, что он куда-то метит. Получив разреше-ние, он отдал честь и вышел.
   - Тут у складов подвода из хозяйства Кочарова, это не очень далеко, - пояснил сопровождающий его сержант.
   Но Виктору сейчас было безразлично: далеко это или близко. Неотступно сверлила только одна мысль, что он снова попал в какое-то захолустье, где главным его оружием будет топор, а не винтовка, и где любой замухрышка сможет оскорбить его, а он не в состоянии будет ответить. Ему казалось, что все сговорились против него, и, перебирая в памяти знакомых командиров, он не нашел никого, кто смог бы изменить его текущее положение.
   - Дивчина там у них - закачаешься! Настей зовут. Вот только не знаю, она ли приехала, - принялся сообщать подробности о хозяйстве Кочарова сержант.
   Склады находились на окраине города. У одноэтажных, приземистых строений стояло в ряд несколько подвод; разбитной, дошлый люд из тыловых подразделений суетился вокруг них. Отдельно на выезде притулилась новая неокрашенная фура. Запряженный в нее понурый мерин лениво тряс надетой на храп торбой с овсом, крутил хвостом, отбиваясь от оводов. На широкой доске, переброшенной через передок фуры, свесив загорелые босые ноги, сидела девушка и, очевидно, кого-то ждала.
   Кладовщики и старшины бросали на девушку плотоядные взгляды, переки-дывались острыми словечками, похохатывали, не забывая, однако, основных своих обязанностей. Нетрудно было заметить, что девушку здесь хорошо знают, и что все, что делалось сейчас вокруг, делалось с единственной целью - привлечь ее внимание. Она же не обращала на острословов ни малейшего внимания.
   Виктор встретился с девушкой взглядом, и что-то укололо его в самое сердце: он понял, что это и есть Настя, и что ждет она именно его. "Только этого мне и не хватает", - покоробила его горькая мысль. Сесть в подводу, рядом с девушкой, на глазах у всей этой тыловой публики, казалось ему верхом позора. Но все было так, и ничего нельзя было изменить. Штабной сержант, даже не взглянув на другие подводы, повернул к новой фуре.
   В этот момент на Виктора налетел Ситин. Он радостно взвизгнул, ударил Виктора по плечу и засыпал вопросами:
   - Ты откуда, Вить? Где пропадаешь? Почему за письмами не приходишь? Там и перевод тебя дожидается. А сурло-то наел, батюшки! Где это тебя пригрели?
   Выкрикивая все это, Колька не хотел обидеть товарища, но именно эти безобидные восторги и задевали сейчас Виктора за самые больные места.
   - А мы сегодня на кухне. Меня вот Бегун за продуктами взял, - поспешно сообщал Колька, поглядывая то на дверь склада, то на Настю. - Я, правда, случайно попал. Это только потому, что Федьки нету. Он отличился, за содержание оружия увольнительную от ротного получил. А так, Бегун всегда его берет.
   Слушая Ситина, Виктор краем ловил и разговор у фуры.
   - Вот, Анастасия Ивановна, какого парня мы к вам направляем: ефрейтор, курсант, москвич к тому же - цените! - балагурил штабной сержант.
   - А что ж, хорош, только молоденький уж больно, - мягким грудным голосом пропела Настя.
   Дальнейших слов сержанта Виктор не разобрал, но Настя чему-то рассмеялась, тихо и приятно.
   - Это так ты продукты охраняешь! - выйдя из склада, окликнул Ситина старшина Бегун.
   Однако Колька не очень-то поспешил на грозный зов.
   - Хочешь? - показал он из кармана хвост соленого леща.
   - Нет! - потряс головой Виктор. - Вот, возьми, - он сунул Ситину торбочку, собранную для него Михеичем.
   - Ого! Богато живешь! - воскликнул Колька, заглядывая в торбочку.
   - Да я кому говорю! - сердито прикрикнул Бегун, направляясь к курсантам.
   - С товарищем уже нельзя повидаться, - недовольно буркнул Колька и пошел к складу.
   Бегун скользнул по Виктору мимолетным пустым взглядом и отвернулся.
   - Ефрейтор Разов, вот вам попутчица, гражданочка Козырева, с ней и отправляйтесь. Приятного вам путешествия, Анастасия Ивановна! - штабной сержант шаркнул хромовым сапожком, откозырял и удалился.
   - Шаркун, - сказала Настя о сержанте и взглядом пригласила Виктора садиться.
   Хочешь, не хочешь, пришлось взобраться на фуру и сесть рядом с Настей, поскольку весь остальной кузов был занят поклажей и укрыт брезентом. Но сделал это Виктор робко и неуверенно, стараясь не задеть цветастую юбку возницы, раскинутую на три четверти сиденья. Настя улыбнулась, покосилась на пассажира агатовым глазом, подобрала юбку и сказала совсем безобидно:
   - Садись крепче, а то упадешь, отвечать за тебя придется.
   - Вить, а у тебя губа не дура! - выкрикнул от склада Ситин.
   - Ефрейтор - парень не промах! - поддержали Кольку от складов.
   Чувствуя, как горят уши, Виктор показал острякам кулак.
   - Не обращай внимания, - шепнула Настя.
   И этот ее доверительный шепот приободрил его. Было в нем нечто интимное, касающееся только ее и его, и еще нечто большее: забота человека опытного и бывалого о младшем собрате. И еще многое почудилось Виктору в этом шепоте...
   Настя легко спрыгнула с сиденья, сняла с мерина торбу, и это снова повергло Виктора в смущение. Почему он не сделал этого сам? Неужели он думал, что можно ехать, не освободив лошадь от торбы? Ах, тюфяк неуклюжий! А еще считает себя знатоком лошадей. Что о нем подумает Настя, что подумают люди? Ах, как он оплошал. Не так надо было поступать.
   И он, со свойственным ему воображением, представил себя таким, каким ему хотелось бы быть: уверенным в себе и галантным. Вот он размеренным шагом подходит к повозке, знакомится с хозяйкой и непринужденно бросает комплимент (он знает, девушкам это всегда нравится), потом с улыбкой снимает с мерина торбу и поощрительно похлопывает скотину по храпу, как бы приглашая под свое мужское покровительство, и только уж потом с достоинством занимает место на повозке. 3десь, пожалуй, уместен еще один комплимент: что-нибудь этакое веселенькое, что заставило бы хозяйку улыбнуться. А всей этой братии у склада на прощание снисходи-тельный кивок, этакий небрежный взмах рукой: знайте, мол, наших!
   Подходяще получилось, только жаль, что в уме. Ах ты, робость проклятая, до каких же пор ты будешь терзать и изводить человека! Виктор и не подозревал что, прояви он свою галантность, Настя и бровью на него не повела бы, как не повела ею на всю эту компанию у склада.
   Несмотря на смущение, он все же заметил, как она ладно сложена. Она была подвижна и ловка той ловкостью, которую дает человеческому телу только постоянный физический труд. Будь он ваятелем, он, пожалуй, вряд ли нашел бы способ усовер-шенствовать ее невысокую, плотную, но легкую фигуру, не рискуя нарушить гармонию.
   Настя вспорхнула на сиденье, без стеснения притерлась к Виктору и тронула ласково:
   - Но, поехали, милай!
   Только подвода выкатилась на булыжную мостовую, как настало время для новых мук. При каждом вздрагивании фуры на неровной дороге он то локтем, то плечом чувствовал горячее, крепкое Настино тело, улавливал запах дешевых духов и боялся оскорбить ее этой близостью; отодвинуться он тоже не решался, чтобы не получить какое-нибудь насмешливое замечание. Он старался не смотреть на Настю, но, даже не поворачиваясь в ее сторону, краем глаза видел выбившуюся из-под косынки каштановую прядь, нежный полуовал ее лица, кончик задорного, слегка вздер-нутого носа и большой темный глаз, в котором искрилось, приплясывало и перелива-лось загадочное женское лукавство. О, знать бы, где находится это хозяйство Коча-рова, он лучше дошел бы пешком.
   За городом дорога пошла лесом.
   - Есть хочешь? - спросила Настя.
   Не дожидаясь его согласия, она перегнулась назад, достала из-под брезента буханку хлеба, банку свиной тушенки и положила все это Виктору на колени.
   - Я не хочу, я сыт, - выдавил из себя Виктор, стараясь не смотреть, как она поправляет юбку.
   - Тогда мне намажь, не ленись, будь уважительным кавалером, - попросила она весело.
   Виктор перочинным ножом вскрыл банку, намазал бутерброд ей, заодно и себе - так они и ехали с ломтями в руках. Теперь он чувствовал себя свободнее: появилось хоть какое-то занятие и более-менее уважительная причина для молчания.
   После еды потянуло пить. Настя остановила мерина.
   - Здесь родник, - кивнула она на зеленые кущи ивняка в лощине, - пойдем, напьемся.
   - Я и сам сбегаю, есть во что набрать? - Виктор соскочил с сиденья.
   - Котелок под брезентом, - сказала Настя и чему-то грустно усмехнулась.
   Время клонилось к полдню. Солнце взобралось под самый купол безоблачного неба и жарило немилосердно. Робкий ветерок пробегал лишь по вершинам деревьев, а вниз спуститься не решался. Напоенная лесными, медвяными запахами духота обволакивала, расслабляла тело, затрудняла дыхание. За подводой увязались оводы и надоедали больше духоты и солнца.
   - Мне еще стряпать надо, - напившись, заторопилась Настя и впервые за дорогу хлестнула мерина хворостиной: - Но-о! Пошел, недогадливый, ей-богу, ленивей солдата!
   Упоминание о солдате заставило Виктора снова зардеться. Похоже было, что чем-то не угодил он этой девушке, но чем, кто ее поймет? Нет уж, увольте! Разби-раться в девичьих капризах - это не по его части.
   За лесом открылась слегка всхолмленная равнина. До самого горизонта лежали темно-зеленые, сизые и даже бирюзовые под солнцем квадраты полей. И эта необъят-ная ширь родной земли наполнила душу Виктора покоем. Нет, никаким врагам не под силу преодолеть эти просторы - выдохнутся, сапоги стопчут, ноги поломают!
   "Поломают, конечно, с нашей помощью", - поспешил добавить Виктор.
   Слева от дороги колыхалась рожь, вправо полого уходило обширное карто-фельное поле, за ним в голубоватом мареве тонуло большое село. Впереди, у кромки картофельного поля, стояло несколько дощатых домиков, откуда доносился перестук топоров.
   - Вот мы и приехали, - вздохнула Настя. - Это мое родное село, - кивнула она вправо, - Заполье называется. А здесь у вас я стряпухой работаю, - указала она взгля-дом прямо по дороге.
   Но прежнего задора уже не было в этом взгляде, он потух, подернулся поволо-кой непроницаемости. Виктору стало жаль ее. Сердясь на себя, что за всю дорогу так и не нашелся, о чем заговорить с этой миловидной девушкой, он постарался исправить-ся в последнюю минуту.
   - А почему у себя не работаете? - спросил он.
   - А что у себя-то? Три калеки мужиков на все село, а я молодая... На мужа похоронку получила. Поженились мы перед самой войной, мне еще и восемнадцати не было. А теперь вот - одна. Такая наша бабья доля - перебиваемся с хлеба на квас. - Будто вдруг рассердившись на свою откровенность, Настя хлестнула мерина уже всерьез: - А ну пошел, ленивый, мне еще стряпать надо!
   20. ПОДСОБНОЕ ХОЗЯЙСТВО.
  
   У обочины дороги, в огромном котловане, работало десятка полтора красно-армейцев. Гнали на тес лес, долбили пазы в столбах, кантовали брусья. Перестук топоров и долот разносился далеко вокруг; острый запах свежеотесанного смолистого дерева, смешиваясь с запахом разгоряченных человеческих тел, заполнял котлован.
   Кочаров, бригадир плотников, оказался высоким, статным сержантом лет сорока. Не выпуская из рук топор, он выслушал форменный доклад Виктора и снисхо-дительно улыбнулся. Эта улыбка как будто говорила, что доложить-то Виктор умеет, но не это умение здесь самое важное.
   - С этой штукой знаком? - Кочаров повернул в руке топор, на лезвии которого ярко отразилось солнце.
   - Немного, товарищ сержант.
   - А ну, кантуй.
   Бригадир протянул Виктору топор и взглядом указал на брус, который сам кантовал до этого.
   Профессиональным движением пальцев Виктор опробовал топор на остроту, потом самым его носком прогнал длинный ряд надсечек, будто выпустил пулеметную очередь, и принялся продолжать кант.
   Бригада притихла. Кочаров, нахмурив белесые, выгоревшие брови, нацелил строгий глаз на взблескивающий, словно молния, топор. Но чем дальше тянул кант Виктор, тем теплее становился взгляд бригадира.
   - Ну, хватит, - сказал он, наконец. - Кое-что смыслит, - бросил бригаде.
   - Виктор, говоришь? Пойдем, введу в обстановку.
   Они поднялись на земляной вал у котлована.
   - Вся эта картошка, до самой деревни, - повел вокруг мускулистой оголенной по локоть рукой бригадир, - посажена нашим полком. Через полтора-два месяца ее начнут копать, к этому времени должно быть готово хранилище на тысячу тонн. Выводы, как надо работать, чтобы поспеть к сроку, делай сам.
   Кочаров еще раз обвел взглядом картофельное поле и добавил больше для себя:
   - Восемь тысяч гавриков, их кормить надо.
   Если и ошибался сержант Кочаров в определении численности личного состава полка, то совсем ненамного. Количество бойцов в большинстве рот доходило до четырехсот человек, в батальонах - до полутора тысяч.
   Виктор попытался сделать выводы из слов бригадира, но ничего хорошего из этого не вышло. Полтора-два месяца, это конец августа - начало сентября - время экзамена в учебном батальоне. А если сократят срок обучения? Нет, ничего путного с выводами не получалось.
   К концу дня Виктор разобрался в несложном механизме подсобного хозяйства. Спали плотники в дощатом домике на грубых, сколоченных из горбылей топчанах, обедали под навесом; там же на плите стряпала Настя. Виктор избегал встреч с ней наедине, да и она не подавала к этому повода. И, вообще, Виктор не видел больше ее оживленной, такой, какой она была при первой их встрече. Как сникла она в тот раз, при выезде из леса, так и не оживала, будто что-то в ней надломилось. Целыми днями возилась она под навесом: стирала, чистила, стряпала, скребла. Перед обедом она меняла холщовый передник на белоснежный, кружевной, расставляла на большом тесовом столе миски по числу едоков, раскладывала хлебные пайки, кто-нибудь из мужчин помогал ей донести от плиты двухведерную кастрюлю с супом, после чего Настя звонила в гильзу от снаряда. Обедали, обычно, молча - дорожили временем.
   Кормежка была сносной: картошки в хозяйстве хватало. Иногда Настя закалы-вала пару кроликов, которых сама же и развела во множестве. В бригаде Виктор встретился и со своими старыми знакомыми, Баженовым и Ерасовым. Баженов встрече обрадовался, Ерасов тоже поздоровался, но был хмур. Виктору показалось, что он, как насупился весной в лесу, так с тех пор и ходил сердитым. Впрочем, хмурое выражение вполне подходило Ерасову, придавая ему сходство с корсаром из старинных романов. Но теперь Виктор точно знал, что под грубой и, с виду, мужествен-ной внешностью таится слабая натура.
   В бригаде Андрей и Михаил пилили лес.
   - Если бы твою пилу сюда, пошло бы дело, - сказал однажды Виктору Баженов.
   - Забрось удочку сержанту, а я съезжу, - усмехнулся Виктор. - Письма привезу, перевод меня там дожидается.
   - А что, и заброшу.
   Не откладывая дела в долгий ящик, Андрей вразвалочку направился к Кочарову. Скучно жилось бы человеку на белом свете, если бы хоть изредка не наве-щали его удачи. И самые радостные из них те, которые приходят нежданно-негаданно. Спустя полчаса после разговора с Андреем, Виктор уже ехал на рыжем мерине в Шакулово.
   Ехал он полями, выбирая тропинки и межи. По словам Насти, до Шакулово напрямую было не больше десяти километров.
   - Как доедешь вот до того дерева, - указала она на развесистый дуб у горизонта, - так и покажется шакуловская церковь.
   - Провожатого бы не мешало иметь, - пошутил Виктор, взбираясь на мерина.
   Настя громко рассмеялась.
   - Ты чего? - удивился Виктор.
   - Прямо Аника-воин! Вот тебе сабля! - Она подала Виктору хворостину и продолжала, погасив улыбку: - Ой, Аника, боюсь я втюриться в тебя по самые уши.
   Проговорив это, Настя потупилась, а Виктор и совсем стушевался. Не смея поднять на нее глаза, он поспешил тронуть мерина. Так и вез он всю дорогу ее звонкий смех и первое признание в своем сердце, пытаясь разобраться в доселе неизведанных мыслях и ощущениях.
   Вокруг лежали широченные луга. Нескошенный сектор, будто замысловатый ковер, пестрел всеми цветами радуги, так много было в лугах ромашек, колокольчиков, лютиков и еще невесть чего. Дальше бригада колхозниц копнила сено. В своих ярких одеждах женщины тоже напоминали цветы. Богатое красками, благодатное время! Но Виктор не замечал ничего этого, он думал о Насте.
   Ему трудно было поверить, что из всей бригады она выбрала именно его, не нашла никого лучше. Ну, а если все-таки его? А почему бы и нет? Ведь он вовсе недурен собой! Он всегда это знал, только вот подзабыл за последние полгода.
   Виктор достал осколок зеркала и, предоставив мерину полную свободу, решил оценить собственную внешность. Но именно сейчас, когда ему так хотелось быть красивым, просто необходимо было быть красивым, он и не обнаружил в себе этого качества.
   Из-за отсутствия прически уши казались слишком оттопыренными, а лоб - чересчур высоким; в синих, васильковых глазах проглядывало что-то девчоночье; а эти темные, с фиолетовым отливом ресницы и вообще, черт знает что! Будто он только что выскочил из дамской парикмахерской. И губы никуда не годятся: припухшие, как у пацана. Хоть беги на переделку, но ведь нет таких мастерских. А если бы даже и были, то времени сейчас на это не выкроишь. Вот только нос будто и ничего. Без всякой курносости и с утолщением посередине - чувствуется нечто мужское. Но за один нос полюбить нельзя. И Настя, это ясно, ни капельки его не любит, просто потешается, нашла забаву. Уж лучше бы он, как Ерасов, смахивал на корсара. По крайней мере, чувствовалась бы тогда мужская сила, а шутить с таким не каждую потянет.
   Но все-таки, что ему делать, как поступать? Пока ясно одно, что нельзя быть таким беспросветным тюленем в двадцатом веке. То есть, тюлень-то он может и не тюлень, но со стороны, наверное, кажется именно таким. В разговоре с Настей он смущается, и оттого, что напрягает все силы, чтобы она не заметила его смущения, он окончательно теряется и перестает что-либо соображать. И выглядит он в такие моменты, безусловно, полным идиотом. Дурацкая натура, придется заняться ею всерьез. А то ведь так и девушки не найдешь, сгинешь без потомства, не оправдав собственного существования.
   Под развесистым дубом размещался стан колхозной бригады. Седобородый старик-татарин варил что-то в большом двухведерном котле. Он всмотрелся во всад-ника из-под ладони и, признав в Викторе красноармейца, поднялся и вышел навстречу.
   - Здравствуй, пожалуйста!
   - Здравствуйте, дедушка.
   - Куда едешь?
   - В Шакулово, дедушка.
   - Пока далеко, привязывай лошадка, кушать будешь, - старик взял мерина под уздцы.
   - У меня есть еда, дедушка, - Виктор похлопал по широкому крупу мерина, где в край попоны был закатан сверток с продуктами. - Вот если водичка у вас найдется?
   - Зачем водичка, у нас кумыс найдется. Мы - татарский человек!
   Старик скрылся в выгоревшем на солнце полотняном шатре и вскоре подал Виктору деревянный ковш пенистой влаги.
   - Пей на здоровье, джигит.
   Виктор вначале с опаской пригубил ковш, но потом кумыс ему понравился и он выпил до дна.
   - Еще? - спросил старик, довольный тем, что приняли его угощение.
   - Хватит, дедушка, спасибо, - отказался Виктор, чувствуя, как ударил в голову хмель.
   На прощанье старик подал Виктору просяную лепешку и кусок горячего мяса.
   - У меня есть еда, - попытался отказаться Виктор.
   - Бери-бери! - настоял дед. - Абдулла Усманов сам царю Николашке служил, понимает, что солдату нужно.
   Мясо было тощим, жилистым, и сильно пахло конским потом. Но Виктор вспомнил Петю Шильчикова и ворону в весеннем лесу, и конина показалась ему лакомством.
   Батальона в Шакулово не оказалось: курсанты находились в лагерях. Остав-ленные для охраны казармы первой роты двое больных, Гундров и Хрянин, не могли толком ничего объяснить: ни дороги в лагерь, ни того, когда появится старшина.
   - Бывает иногда, нас проверяет, - сказал о Бунчуке Гундров, поправив повязку на щеке и изобразив страдание.
   - Часто бывает, есть смысл ждать? - спросил Виктор, которому никак не хотелось уезжать без пилы.
   - Когда через день, а иногда и через два, нас не спрашивает. - Хрянин поморгал короткими ресницами, но, не выдержав взгляда Виктора, уставился на собственную ступню, которая была закутана в тряпье.
   - Когда был в последний раз?
   При этом вопросе охранники оживились, сразу позабыли один о своей щеке, а второй - о ступне, и принялись по пальцам перебирать дни недели. Установив, наконец, что старшина был в среду, то есть два дня тому назад, Гундров и Хрянин со скрупулезностью старушек принялись припоминать все прочие обстоятельства, сопутствовавшие посещению Бунчука, и дважды поссорились при этом.
   - Сачки вы здоровые, как я посмотрю! - не выдержал Виктор.
   Некоторое время охранники молча смотрели на него, потом Хрянин счел нужным возмутиться.
   - Ты полегче, подумаешь - ефрейтор! Видали мы таких! 3наешь, что у меня с ногой? - пошевелил он закутанной ступней. - Самое настоящее растяжение, вот что!
   - Где мои письма?
   - Так бы и спрашивал, по-хорошему, а то - сачки, сачки, - перешел на мирный тон Хрянин и полез в тумбочку.
   В это время Виктор обратил внимание, что Гундров подергивает острым носом и не сводит взгляда с пакета в его руках.
   - Пять писем и перевод на двести рублей, - распрямился Хрянин. - Везет людям!
   - Вот, питайтесь, да быстрее выздоравливайте, - сказал Виктор, положив на тумбочку сверток с продуктами, и пошел в "кубрик".
   В "кубрике" было пусто. На голых нарах валялся только его, разовский, матрац. Он напомнил Виктору о времени, проведенном в этом тесном помещении. Череда приятных воспоминаний нахлынула на него: задушевные беседы с Вадимом, каравай хлеба и картошка в праздничный вечер 23 февраля, тетерка, котелок с медом... Всего остального: ночных тревог, физзарядок в нательных рубашках на морозе, умывания колючим снегом - будто и не бывало никогда. Улыбнувшись этому удивительному свойству памяти, Виктор опустился на нары и развернул сразу все письма-треугольники. Получилась порядочная пачка тетрадных листков; на несколько минут можно было отдаться мыслям о доме. Вести были в большинстве своем положитель-ными. "Все живы и здоровы, того и тебе желаем!" Сестренка Анька успешно закончила седьмой класс, думает учиться дальше; братишки тоже учатся сносно. Отец работает, прихватывает и сверхурочно, но это ничего, лишь бы война побыстрее закончилась; мать болела, сделали операцию, но теперь, слава богу, все обошлось. С отоварива-нием карточек стало легче, продукты завозят и очереди не такие большие, как в первые годы войны; на пустыре посадили две сотки картошки и теперь зиму можно встречать без опаски. Виктор понимал, что не обо всем ему сообщают, не хотят беспокоить и только после напишут, как вот теперь с матерью. Так уж повелось у них в семье: ничего друг от друга не скрывать, но преждевременно, до выяснения всех обстоятельств, а особенно по пустякам, тарараму не поднимать, друг друга не тревожить. Так поступит и он.
   Не может же он, в самом деле, написать, что отстал от товарищей, что нахо-дится у черта на куличках, в забытой и Богом, и командирами тыловой команде. Это простительно было бы какому-нибудь маменькиному сыночку, а не ему, Виктору, которого с детства любили в семье за хозяйственность и цепкость в деле. А всему виной его собственная непредусмотрительность! Ну что ему стоило умолчать о своей специальности?
   Хотя, откуда он мог знать, что все так повернется. А ведь пора бы знать, он уже не мальчишка, скоро восемнадцать. Вон, Лешка Сокол, тот на полгода вперед все предусмотрит, взвесит и выводы для себя сделает; даже у болтливого Павлика Гусарова и то есть принцип: не вноси начальству предложений - сам же исполнять будешь. А он, ефрейтор Разов? На редкость бездумное и беспринципное создание! Он просто старается выполнить любое задание как можно лучше. И очень часто получается, что это потом по нему же и ударяет. Правда, бьет уже не само задание, а люди вроде Бегуна и Чебурыкина, но ему-то от этого не легче. А может, это тоже, хоть и неказистый, но принцип: делать все как можно лучше? Принцип - не принцип, не в названии суть, а просто по-другому он не может, таким уж уродился. Если поручили ему дело, то он только о нем и думает, совершенно забывая о себе. Видимо, так и мыкаться ему до конца дней своих. От этих невеселых дум Виктора отвлек голос Бунчука.
   - Хрянин, чья, это самое, кавалерия на территории? - громко спросил старшина еще с порога.
   Опередив Хрянина, Виктор выскочил из "кубрика" и доложил о цели своего приезда.
   - Так это твой конь? - пропустив мимо ушей доклад, спросил Бунчук.
   - Нет, из хозяйства Кочарова.
   - Молодец ты, это самое, выручил. А я вторую неделю, это самое, коня ищу, и найти не могу. Уж и к председателю колхоза ходил, да у них с этим тоже не густо. Махнем до города, есть такая возможность?
   Виктору было приказано к вечеру вернуться - на следующий день Настя должна была ехать за продуктами - но отказать старшине он не мог. Да, по правде сказать, и обращение Бунчука к нему как к ровне было лестно. Его внутренний механизм завер-телся в ту самую, правильную сторону, и он был готов на что угодно.
   - И повозкой обзавелся, и сбруей, а, это самое, скотиной никак не разживусь, - как бы понимая затруднительное положение Виктора и в то же время сообщая, что и его собственное нисколько не лучше а, может быть, даже и хуже, продолжал Бунчук. - А в этой дыре без коня - прямо зарез: то тебе в лагерь, то, это самое, в город, то на стрельбище обед подай, то в поле... Иди, запрягай. - Бунчук подал Виктору ключ от сарая. - Отвезем на полковой склад кое-какие хуры-муры, да и там, это самое, кое-что получим.
   Тюками, метками и связками разбитой обуви загрузили повозку выше человече-ского роста.
   - Ах, маловата, это самое, бричка! - сокрушался Бунчук.
  
   На подсобном хозяйстве Виктор появился только на другой день, к вечеру. Пока сдавали и получали на складе имущество, пока он оформлял на почте перевод, да заезжали на базар выбирать махорку - время и пролетело.
   Уже издали Виктор почувствовал натянутую атмосферу на стройке и только тут вспомнил, что оставил плотников голодными. Он крепко зажмурился, как всегда, про-винившись, поступал в детстве, будто это могло отдалить неприятное объяснение.
   - Подвели вы меня, Виктор Степанович, - принимая у сарая мерина, прогово-рила Настя. - С приварком еще перебиваюсь, а хлеба нет ни крошки.
   Виктор одернул гимнастерку и направился к Кочарову.
   - Погоди, несмышленыш, - остановила его Настя, - возьми хоть это, все будет видно, что дело сделал, - указала она на пилу.
   Виктор поблагодарил ее взглядом и вдруг по ее печальному виду понял, что она переживает за него гораздо больше, чем он сам за себя. "Не надо, Настюшка!" - верте-лось на языке, и очень хотелось погладить ее потупленную головку и чмокнуть в пробор каштановых волос. Но ни одно из этих намерений Виктор не решился испол-нить, а поэтому, нахмурившись больше меры, поспешил удалиться.
   - А мы думали, что ты к теще на блины завернул, - усмехаясь одними глазами, встретил его Кочаров. - А потом видим: едет трезвый, и без песен, ну, значит - ошиб-лись.
   - Батальон в лагерях, старшину долго искал, - потупился Виктор.
   Но бригадир уже не слушал его, пристальным взглядом он ощупывал пилу.
   - Хороша, должно быть, - сказал он, наконец, потянулся к пиле и, держа ее на весу, легонько щелкнул ногтем по полотну, потом долго прислушивался к мелодичному звону. - Хороша! - заключил бригадир и обвел окружающих его плотников довольным взглядом. - И выточена правильно.
   - Это его работа, - кивнул на Виктора Баженов.
   Кочаров ничего не сказал и только посмотрел на Виктора внимательнее обычного.
   - Опробуем в деле, что же за глаза хвалить, - предложил Леон Кузубаев, ровесник Кочарова и его первый заместитель.
   - В деле только и видно будет! - заговорили плотники.
   Смоченной в керосине тряпкой Кузубаев протер полотно пилы - Баженов вскочил на козлы.
   - Покажи себя, милашка, а то, может, и зря мы из-за тебя голодаем, - усмехнулся Кузубаев.
   И пила показала. Будто нож в масло, с мягким шипением вошла она в еловый брус, выбрасывая при каждом взмахе пильщиков пригоршню крупных опилок.
   - Ну и стерва зубастая! - весело выкрикнул Кузубаев. - Где ты ее раздобыл, парень? - не прекращая работы, покосился он на Виктора.
   Плотники зашумели, заговорили все разом; кто-то похлопал Виктора по плечу, и он понял, что прощен.
   За ужином по поводу отсутствия хлеба только шутили. Видя такой поворот, Настя подобрела, улыбнулась и отыскала где-то десяток сухарей к чаю.
   - На валке леса работать не приходилось? - спросил Разова Кочаров.
   - Серьезно нет. Так, дрова пилили, - ответил Виктор.
   - Где это?
   - Здесь, недалеко, за Волгой.
   - А-а, - протянул бригадир и замолчал.
   Думая над вопросом Кочарова, Виктор вспомнил, как в Козьмодемьянске они всем заводом выезжали на воскресники за Волгу на заготовку дров. Работали цехами, соревновались. Но столярная мастерская в составе дедов Боборыкина и Касьяна, подростка Разова и глухонемого бондаря Кузьмы всегда одерживала верх. Вначале деды неспешно обходили и осматривали отведенный участок, потом неторопливо валили деревья крест на крест, и только потом приступали к разделке.
   Поглядывая на соседние участки, на которых шумно работали остальные бригады, Виктор не выдерживал заданного дедами темпа и принимался без разбора возить топором налево и направо.
   - Ты не ерлашись, икру не мечи, в лесу главное - осмотрительность, - одергивал Виктора дед Касьян.
   - Умом не дойдешь - руками не наработаешь, - вторил ему Боборыкин.
   И, поглядывая на оторопевшего от их замечаний ученика, как бы в насмешку над ним, деды садились перекурить. При этом обязательно заводилась какая-нибудь история о несчастном случае на валке леса. Но в конце дня бригада деда Касьяна по кубатуре на душу всегда оказывалась впереди остальных. Это здорово удивляло Виктора.
   Однако сейчас ему важны были не сами эти воспоминания, а тот опыт, который он приобрел в бригаде деда Касьяна. Он догадывался, что вопрос Кочаров задал ему неспроста. И действительно, спустя несколько дней бригадир вернулся к прерванному разговору.
   - Делянка отведена, пора приступать, - сказал Кочаров. - Подбирай бригаду из молодежи, четыре человека любых. - Сержант внимательно посмотрел на Виктора, как бы проверяя, не ошибся ли он в выборе, и добавил: - Назначаю тебя старшим только потому, что ты сам без дела не усидишь, и другим покоя не дашь. Но при валке основ-ное - голова и осторожность.
   - Знаю, - сказал Виктор.
   - Ну, а знаешь, так и добре. Денек Кузубаев тебе поможет, а там уж командуй сам.
   В бригаду Виктор отобрал Баженова с Ерасовым, и двух татарчат - Раиса Табаева и Самата Касумова, которые уже давно привлекли его внимание своим задором и энергией. Оба ловкие, сметливые, востроглазые, они были сноровисты в деле, и, казалось, не знали усталости. Как только Виктор объявил татарчатам, что намерен взять их в бригаду, они не отходили от него ни на шаг.
   - Якши, начальник, что нас вспомнил, - говорил Раис.
   - Моя лес шибко любит, работать будет, как зверь, - вторил товарищу Самат.
   - Точите топоры, завтра выступаем, - отдал первое распоряжение Виктор, чтобы хоть на время отвязаться от прилипчивых татарчат.
   21. ВАЛКА ЛЕСА.
  
   В лесу устроились на пригорке, под развесистым вековым дубом. Было в этом нечто романтическое, свойственное быту разбойников. В пару часов построили шалаш, расчистили место для костра, сколотили из плах стол и скамейки, с лесных полян натащили душистого сена для постелей, вырыли погребок и поставили в него бак для кипяченой воды. В заключение Ерасов подвесил к суку дуба торбу с салом. На этом бытовое обустройство закончилось. Виктор отбросил топор, осваиваясь, прошел-ся по гребню холма. На несколько недель теперь - это его дом! Сколько таких "домов" у него впереди? Между кустами цвели желтым и синим иван-да-марьи, местами из травы выглядывали шляпки подосиновиков. И Виктор пожалел о том, что нет с ним Шильчикова. "Тот бы развернулся здесь", - подумал Виктор и остановился у кромки крутого спуска.
   Впереди лежала поросшая елями обширная падь. Будто море, раскинулся лес до самого горизонта, колыхался, шумел, сверкал на солнце молодой листвой точно так, как сверкает и влага. Нежно-зелеными маковками, выброшенными уже в эту весну, ели наперегонки тянулись к солнцу. Им-то и предстояло лечь под топорами лесорубов.
   На одной из елей трудилась белка, нанизывая гриб на сухую ветку. Виктор наблюдал за ней и дивился ловкости зверька. Умом он понимал всю важность предсто-ящей работы, но в душе ему было не по себе оттого, что именно на его долю выпала обязанность подать команду, после которой начнут падать лесные великанши, лишит-ся дома безобидная белка... Он почти отчетливо увидел на месте елей череду изныва-ющих под солнцем смолистых пней. "Так недолго и всю землю оголить", - подумал он. И будет тогда этот холм, на котором он стоит, торчать так же несуразно, как торчат сейчас его уши на обритом черепе.
   Подошел Кузубаев.
   - Жалко трогать? - кивнул он в сторону пади.
   - Жаль, дядя Леон.
   - Ничего, одолеем супостата - новые леса посадим. А теперь, что ж смотреть? Наш ведь он, лес - пусть нам и помогает.
   - Начальник, шурпа готов, кушать надо! - окликнул от костра Раис.
   - Не принимай к сердцу, пошли, - тронул Виктора Кузубаев.
   Обедали под дубом. Молчали. Говорить не хотелось, как перед боем. В завер-шение обеда Ерасов нарезал сала. Все потянулись к нему, хотя и ели по-разному. Сам Ерасов быстро и жадно, как бы подчеркивая, что сало все же его; Виктор степен-но, не спеша, с пониманием что, принимая угощение, следует соблюдать приличие; Раис Табаев, хоть и через силу, но мусолил все же кусок. И только Касумов не притра-гивался к салу. Тут-то и произошло то, чего никто не ожидал. Раис наклонился к това-рищу и мазнул его куском сала по губам. Касумов с визгом выскочил из-за стола и покатился по траве, вырывая ее с корнями и землей, оттирая губы.
   - Зачем ты это сделал? - спросил Табаева Виктор.
   - Все люди едят свинина, один глупый татарин не хочет! - сверкнул белками горячих глаз Раис.
   Вскочив с кошачьим проворством, Самат ударил обидчика по шее.
   - Все равно будешь жрать! - усмехнулся Табаев. - Не умеешь - будем научить, не хочешь - будем заставить! - дополнил он жестко.
   - Драчунов отправляй к нам, - строго сказал Кузубаев.
   Виктор взглянул на Раиса и почувствовал, как тот весь внутренне сжался, ожидая своей участи. Но Виктор уже привязался к этому сметливому, непоседливому пареньку и не хотел с ним расставаться.
   - Они пошутили, - примирительно сказал он.
   - Будем пошутить, пока будем научить! - упрямо произнес Раис.
   - Хватит об этом, айда на делянку! - скомандовал Виктор.
   В еловом бору было сумрачно и сыро. Травы совсем не росли здесь, толстая подстилка из хвои мягко пружинила под ногами, светло-коричневые свинушки и яркие разноцветные сыроежки толпились у корневищ елей.
   - Объедение! - косился на грибы Ерасов.
   Всей бригадой прошли участок вдоль и поперек, разведали подъездные пути, и только после этого, поплевав на ладони, Виктор взялся за топор.
   - Ну, извини, лес! - сказал он глухо, совсем по-мужски, и принялся подрубать первую ель.
   Ерасов и Баженов держали наготове пилу, а Самат и Раис стояли с топорами и ждали, когда наступит их очередь обрубать сучья.
   Спустя десяток минут ель дрогнула и пошла с вывертом, защемив пилу.
   - От пенька! - скомандовал Виктор.
   - Лопнет же! - отскочив в сторону, попытался возразить Ерасов.
   - По пиле никто не заплачет! - оборвал его Виктор, следя за падающим деревом.
   Ель с размаху уперлась вершиной в огромную осину, изогнулась, спружинила и юзом сдала назад, с громом сбив кору на соседнем дереве.
   - Вот тебе и лопнет, тюня жадная! - упрекнул Ерасова Кузубаев. - Тут, брат, держи ухо востро.
   Не успела опуститься сбитая листва и хвоя, как Самат и Раис набросились на ель с топорами.
   - Подождите, ребята, положим еще несколько штук, - охладил их пыл Виктор.
   - Ну, я смотрю, мне тут делать нечего, - сказал Кузубаев. - Так и доложу, что у вас полный порядок. До скорого, - подал он Виктору руку.
   - До свидания, дядя Леон. Спасибо за помощь.
   - Какая тут помощь... Ты молодец, так и держи.
   - Есть, так держать! - бросил к пилотке руку Виктор.
   Кузубаев усмехнулся и полез в гору, а Виктор взялся за топор.
   Работали до заката, свалили штук двадцать елей. В лесной чащобе образо-вался широкий просек. Десятилетиями не встречавшиеся с солнцем блеклые кустар-ники расправлялись, тянулись к свету. "Радуются, глупые, не понимают, что в жару все равно погибнут", - подумал о них Виктор.
   - Шабашим, ребята, - объявил он.
   - А за грибами можно? - спросил Ерасов.
   - Иди, только не заблудись потом в темноте.
   - Не заблудится, чутье собачье, - усмехнулся Баженов. - До дому с завязанными глазами дойдет.
   Вечером развели костер. Сразу сгустившаяся темь скрыла падь, остался только маленький уже обжитой мирок под дубом: сытный, теплый и уютный. Может, больше ничего человеку и не надо? Ан нет, пляшет пламя в расширенных зрачках товарищей, высвечивает невеселые думы. О чем они думают? И о чем думаешь ты сам? Да, пожа-луй, сразу обо всем: и о доме, и о батальоне, и о войне, а теперь вот еще и о Насте. Мечутся тревожные мысли, скачут с одного на другое, и нет им покоя. Но чаще всего останавливаются они на Насте. С чего бы это? Ведь есть дела куда более важные. Может быть, потому что она так грустно посмотрела ему вслед, когда он кивнул ей на прощание?
   В кроне дуба ухнул филин.
   - Сосед проснулся, - поднял голову Баженов. - Теперь не жди покоя.
   Но филину ухать, видимо, было недосуг. Прошуршав листвой, он тенью сколь-знул в сторону пади.
   - За добычей подался, теперь надолго, - проследив за птицей, проговорил Андрей.
   Из кустов вылез Ерасов.
   - Вот, - он выставил перед собой гимнастерку с завязанным воротом и рука-вами, полную грибов. - Шевелись, братцы, жарить будем, на сале - объедение! Мне, когда первый гриб, никакого мяса не надо!
   Михаил вывалил грибы перед костром на мешковину, достал перочинный нож и принялся перебирать. К нему подсел Баженов, Табаев принес кастрюлю с водой. Копа-ются. Вызолоченные пламенем, загоревшие лица у всех увлеченные, беззаботные. Даже на широкой физиономии Ерасова не осталось ничего пиратского, только удо-вольствие и детская радость. Удивительно, как могут меняться лица людей. Может, он ошибается насчет этого парня? Но почему же тогда не проходит гаденькое чувство недоверия? Он даже сюда, на делянку, не хотел его брать, просто уступил Андрею. Впрочем, пусть работает, пооботрется среди людей, подрастеряет свои куркульские привычки! Но лучше об этом не думать... Виктор достал нож и подвинулся к грибам.
   - Тут и перебирать нечего, они все крепкие, молоденькие, - став необычно разговорчивым, сказал Михаил. - А ты, если не хочешь на сале, - повернулся он к Касумову, - то жарь отдельно, в котелке, там растительного масла немного есть.
   - Никакой масло! - запротестовал Раис. - Пусть ест, как все, или пусть сдохнет, как собака!
   - Буду, как все, - согласился Самат.
   - Вот и правильно, вот и молодец, - одобрил такое решение Виктор.
   - Я знаю, что молодец, начальник, только очень трудно отвыкать от дурной закон. - Самат поднес к лицу боровик, вбирая его аромат. - Это шибко вкусно, у нас тоже кушают.
   После ужина Баженов и Ерасов сразу легли, Виктор тоже заполз в шалаш, а татарчата, подвернув под себя ноги, еще долго сидели у костра и о чем-то лопотали по-своему. Потом они принялись ползать по траве вокруг костра. "Что они ищут, что потеряли?" - не мог понять Виктор и сон не шел к нему.
   Ползали татарчата довольно долго. Наконец, Раис выругался и забрался в шалаш.
   - Что вы искали? - спросил Виктор.
   Раис хихикнул и ответил полушепотом:
   - Булавка искали.
   - Булавку? Стоит ли она таких трудов?
   - Это не простой, это большой медный булавка, - сообщил Раис, укладываясь.
   - Была бы золотая, другое дело.
   - Это дороже золотая, на булавка зарубка был... Самат жена своя, Гатима, мерил, когда в армия уходил. Теперь все пропал: и булавка, и зарубка, - хихикнул Раис.
   - Зачем булавкой жену мерить? - удивился Виктор.
   Досадуя на его непонятливость, Раис приподнялся на локте - в отсветах костра сверкнули белки его глаз.
   - Не весь жена мерил, а чтобы с другим мужчинам не гулял... Понял теперь?
   - Понял, - удовлетворился Виктор, решив никогда больше не любопытничать.
   - Теперь все пропал: и булавка, и зарубка. - Раис хихикнул и затих.
  
   Жизнь на лесосеке вскоре вошла в ту колею, когда направлять ее, отдавать какие-либо распоряжения становится излишним. Остается только присматривать за раз и навсегда заведенным порядком. Работали от темна до темна, с небольшими перерывами на обед. Только под вечер Виктор разрешал Ерасову пробежаться за грибами. В это же время кто-нибудь из красноармейцев отправлялся на стройку с донесением Кочарову о ходе работ и заодно, чтобы захватить продукты на следующий день.
   Все шло нормально, без срывов и происшествий. 3верская усталость вытесняла всякие желания и не способствовала размышлениям. Даже образ Насти стал стушевы-ваться в памяти. И как он ни старался перед сном, так и не мог себе ее представить. Но это продолжалось недолго. Спустя несколько дней, Настя сама напомнила о себе, появившись на делянке с лукошком.
   Виктор, заметив ее, зарделся, точно пион. Он понял, что пришла она к нему. И несмотря на то, что они не видели друг друга последнее время, между ними как будто установилась невидимая связь, и только не хватало такого вот решительного шага, чтобы окончательно прояснить ситуацию. По законам природы первым этот шаг де-лает мужчина: он сильнее, а поэтому ответственность за последствия должна лежать на его плечах. Ну, а у них вот получилось наоборот. И оттого, что получилось наобо-рот, да к тому же еще и на глазах у подчиненных, Виктор готов был бежать с делянки, закрыв глаза. "Спокойно, дурное!" - старался он унять собственное сердце.
   - Здравствуйте, - бросила Настя лесорубам. - Говорят, грибов у вас тут много, вот я и решилась... Покажешь, что ли? - взглянула она на Виктора.
   - У нас по грибам вот он специалист, - не поднимая голову, кивнул Виктор на Ерасова.
   - А-а, - протянула Настя, переступила с ноги на ногу. - Тогда уж я как-нибудь сама, - сказала и медленно пошла в сторону.
   К Виктору подскочил Андрей и прошипел в самое ухо:
   - Иди, чурбак неотесанный, сохнет по тебе девица! - Он с силой подтолкнул бригадира в сторону Насти.
   - Идешь, что ли? - спросила она, не оборачиваясь, и Виктору ничего не оставалось, как только догнать ее.
   Так и шли они молча, сбивая шляпки с боровиков и всяких прочих сыроежек, не замечая их.
   - Зачем же так, при людях? - спросил, наконец, Виктор.
   - Не могла больше, прости меня, дуру... Хоть одним глазком на тебя взглянуть...
   Она выронила лукошко и всем телом потянулась к Виктору:
   - Сладкий мой, зацелую тебя, как пчела цветочек!..
  
   ...Виктор потерял счет времени, и очнулся только тогда, когда тень от разве-систой березки накрыла их.
   - Грибы-то? - вспомнил он.
   - В минуту наберем, я тут все места знаю, - успокоила его Настя. - Ох, как я боялась! - призналась она. - А что, думаю, как пошлет к черту, со стыда сгоришь. Я ведь только на язык бойкая, а так очень даже нет... Ой, юбку помяла!
   Виктор помог ей подняться.
   - Не приходи больше сюда, ладно? - попросил он.
   - Тогда ты приходи... Когда тебя поджидать?
   - У меня же люди.
   - Люди всегда будут, они же взрослые, - потупилась она.
   - Хорошо, завтра, - пообещал Виктор.
   - Не ходи со мной, одна я быстрее, мне ведь еще стряпать надо, - попросила Настя и отошла быстро.
   А он остался. Провожал ее взглядом и старался разобраться во всем происшед-шем. Желал ли он этого? Да, и очень. Порой даже не верилось, что наступит когда-нибудь такое время, когда он будет обладать женщиной. И вот это произошло, совсем неожиданно, и не так, как у других... Ну и что ж, каждый счастлив по-своему. По крайней мере, теперь он настоящий мужчина. Настоящий, без всяких скидок!
   Настя обернулась и помахала ему:
   - Я буду ждать, роднуля!
   Вот уже и родня. Как все просто, и в то же время сложно в этой жизни. Медлен-но приближался Виктор к делянке. Ему казалось, что товарищи обязательно встретят его насмешками. Ну, если и не открытыми, то состроят такие рожи, которые часто бывают куда красноречивее слов. Но никто даже не взглянул в его сторону. Баженов и Ерасов валили очередную ель; Самат и Раис, точно дятлы, тюкали топорами, разбира-ли завал. И все же, что-то изменилось в их отношении к нему: слишком старательно все отводят взгляды, слишком старательно хотят показать, что происшедшее их не касается. Да, пожалуй, в этом все дело. Но ведь точно так относились к нему товарищи и тогда, когда их с Вадимом уличили в воровстве рыбы. Выходило, что между тем случаем и сегодняшним его поведением нет никакой разницы? Лишь Баженов подмигнул ему и улыбнулся, но получилось это у Андрея фальшиво, совсем не по-дружески. "3авидуете, ну и черт с вами!" - выругался Виктор, взял топор и полез в самую гущу сваленных елей.
   "Я тебя полюбила сразу. Как увидела тогда у складов, так мне и стукнуло - это он!" - песней звучало в душе признание Насти. И Виктору было обидно, что никто из бригады не понимает его состояния. "А чего, собственно, ты от них хочешь?" - задал он себе вопрос и попробовал представить, как бы вел себя он, если бы Настя пришла не к нему, а, например, к Ерасову? "Михаил и Настя", - усмехнулся Виктор. И хотя ему трудно было представить такое сочетание, от одной мысли о его возможности непри-ятно засосало под ложечкой. "Так какого ж черта ты разнюнился, хочешь, чтобы целоваться к тебе лезли, если ты счастлив?" - упрекнул себя Виктор, поплевал на ладони и налег на топор.
   - Начальник больно шибко работает. Я тебя научил свинина есть, научу и работать шибко, как начальник! - донеслись до него слова Раиса.
   В другое время Виктор ответил бы на них шуткой, но сейчас что-то помешало ему это сделать. Самат же, которому предназначались эти слова, только весело рассмеялся. И Виктор понял, что это смеются над ним, смеются тонко, завуалировано, по-азиатски. Ну что ж, возможно, все так и должно быть.
  
   Любовная лихорадка измотала Виктора. От страстных Настиных ласк кружилась голова. Возвращаясь под утро в лес, он выкраивал на сон не более двух-трех часов. На работе слипались глаза, немели, наливались свинцовой тяжестью руки.
   - Выспался бы, что ли? - оставшись как-то наедине с бригадиром, посоветовал Баженов.
   - С чего ты взял? - рассердился Виктор.
   - С того, что коленки у тебя дрожат, - не отступил Андрей. - Вот я еще ей скажу, - пригрозил он.
   - Ты не посмеешь! - взбеленился Виктор.
   - Иди, спи, тогда не посмею, - не повысил голоса Андрей, и Виктор починился.
   "Кто же теперь здесь старший: я или Баженов?" - лениво шевельнулась самолю-бивая мыслишка, но у него не нашлось желания ее развивать. Добравшись до шала-ша, он сразу уснул и спал долго, до самого обеда.
   - Вставай, начальник, - растолкал его Раис. - Настя кролик присылал, горох присылал - бозбаш готов. Мы-у, бозбаш!.. Все пальцы облизать будешь! - Раис прищелкнул языком и показал, как Виктор будет облизывать пальчики.
   Хорошие все же ребята, и зря он на них обижался. И они, конечно, правы. Любовь крути, но и дела не забывай. Дьявольски неудобно идти и садиться за стол, глаза не поднимаются на товарищей. Никак не обрести прежней независимости и уверенности в себе, гнетет проклятая совесть, хоть хвостом начинай вилять, будто побитый щенок. Пора, пожалуй, кончать с любовью.
   Но тут Виктор почувствовал, что хватил через край, что порвать с Настей он не в состоянии, и мысли его приняли другое направление. Нет, что угодно, но на подлость он не способен, он не из тех парней, которые морочат головы девушкам. Да и Настя уже вошла в сердце - без крови не оторвешь. Да и не нужна такая жертва. Ведь ему здорово повезло, не каждому в его положении удается встретить любовь. А другой и встретит, да только душу растравит - и шагай дальше. Они же с Настей счастливы. Правда, она не девушка, но в этом она не виновата, и они вполне подходят друг другу. Два года разницы в возрасте ничего не значат. И если бы не война, он решил бы все в два счета: подался в ЗАГС и поставил точку на всю жизнь! А тут, как ни крути, сколько ни ломай голову, а однобоко их счастье, и никуда не денешься. Нет никакой уверен-ности, даже на один день вперед.
   - Кушать, начальник! - снова позвал Раис.
   - Не хочу я, - отказался Виктор.
   У входа в шалаш появился Андрей.
   - А ну, не валяй дурака! - строго сказал он, и Виктор послушно пошел к столу.
  
   Следующий день действительно принес ему много огорчений. Баженова и Ерасова отзывали в батальон. Вместо них на лесосеку Кочаров прислал двух новых бойцов. Даже не познакомившись с ними, Виктор бросился на стройку. "Обабился, к юбке прилип, о Загсе размечтался!" - ругал он себя по дороге. Он понимал, что у него пропадает последняя возможность наверстать упущенное. Если ему удастся вырвать-ся в батальон сейчас, то он не будет спать ночами, из кожи вон выпрыгнет, а сдаст экзамены! Он это умеет делать. Еще в школе бывало: год не заглядывает в учебник по нелюбимому предмету, зашвырнет его подальше, с глаз долой, а в последние сутки - двое перед экзаменами вызубрит и сдаст не хуже других.
   - Случилось что-нибудь? - взглянув в расстроенное лицо Виктора, встретил его Кочаров.
   - Ерасова и Баженова в батальон отзывают?
   - Отзывают, - успокаиваясь, подтвердил Кочаров.
   Он всегда опасался, что молодежь на лесосеке может наломать дров, но теперь понял: ничего страшного не произошло.
   - А меня? - стараясь сдерживаться, выдохнул Виктор.
   - Тебя нет.
   - Так не может быть, мы из одного батальона, это какая-нибудь ошибка! - горячо принялся доказывать Виктор.
   - Если и ошибка, то приятная. Август на носу, а у нас еще работы невпроворот, - кивнул Кочаров на торчащие из котлована столбы.
   Но стройка сейчас мало интересовала Виктора.
   - У нас выпуск скоро, поэтому и отзывают. Надо им напомнить обо мне, там, в штабе, - снова заговорил он о себе и запнулся.
   Он увидел, что за ним наблюдает Настя. Она пришла за щепками для плиты, но, услышав разговор на повышенных тонах, остановилась, да так и застыла с разведенными руками, будто подбитая птица.
   - Хорошо, напомню, хоть и не в моих это интересах, - не поняв причины смущения Виктора, согласился Кочаров. - На той неделе буду в штабе и напомню. Жаль мне тебя отпускать, ну да насильно мил не будешь.
   Кочаров свернул цигарку, подал кисет Виктору. Настя делала вид, что выбирает щепки посуше, складывала их в лукошко, но не уходила. А при ней у Виктора язык не поворачивался продолжать разговор в нужном направлении.
   - Кончайте с валкой, на днях вывозить начнем лес, здесь он быстрее подсохнет. Да и мох кончается, тоже драть надо и тоже на сушку уйдет дня три, не меньше, - рассудительно и спокойно продолжал говорить бригадир о нуждах стройки. - Вот дал бы Бог погодки. - Он взглянул на небо, бросил цигарку, растер ее подошвой сапога.
   Раз Кочаров заговорил о погоде, пора было уходить. Не для того же он, на самом деле, пришел, чтобы отнимать у людей драгоценное время. Виктор в последний раз покосился на Настю, но она не спешила.
   - Поднажмем, на днях закончим, - сказал он Кочарову и, ссутулившись, направился на делянку.
   - Ты там смотри, если кормежки не хватает, не стесняйся, - напутствовал его бригадир.
   Дни потянулись для Виктора, будто в тумане. Стараясь заглушить горе, он налег на работу, не щадил ни себя, ни людей. Кочаров обещал быть в штабе на следующей неделе, а Виктору каждый день казался годом. Он не выпускал из рук топора, обрубал сучья, ошкуривал бревна; грязный пот струился по его лицу, по облепленной хвоей голой спине.
   Новички, бодренький крепыш Анатолий Липский и чернобровый красавец Олег Лазарев, держались независимо, старались не уступать в работе бригадиру, несмотря на то, что в их манерах чувствовалось нечто интеллигентское. В ожидании, пока Виктор подрубает очередную ель, они болтали без конца. Не без рисовки, стараясь не уступить друг другу в знании хлестких и модных словечек, вспоминали довоенную жизнь, любимых артистов, потом принялись обсуждать общих знакомых из четвертого батальона, а после этого разговорились о достоинствах Насти, которая приглянулась им обоим. Виктор слушал, сжимал зубы, молчал. Впрочем, о Насте ничего плохого не говорилось.
   К концу второго дня Лазарев и Липский, однако, приумолкли: не то исчерпали темы, не то израсходовали силенки. Но работали все так же упорно, будто негласно соревнуясь с Виктором в выносливости. И лишь перед самым закатом солнца Липский не выдержал, спросил:
   - Вы что же, все время так и работаете?
   - Так и работаем, - не разгибаясь, ответил Виктор.
   Необъяснимое глухое раздражение вызывали у него эти красивые, ни в чем ему не уступающие, ребята. Он чувствовал, что и они испытывают к нему неприязнь, но старался не обращать на это внимания. Главное - работа! А она не страдала, наобо-рот, из самолюбия новички тянулись изо всех сил.
   Липский отошел, и Виктор услышал, как он сказал товарищу:
   - Черт бешеный, хотя бы лужу накую найти, обмыться перед сном.
   - Жесткий парень, в могилу загонит в расцвете лет! - усмехнулся Лазарев.
   - Больно много работает начальник, совсем забыл на стройка ходить, - счищая лезвием топора с ладоней черную смолу, проговорил Табаев.
   - Прикуси язык, Раис! - прикрикнул на него Виктор.
   - Есть, кусать свой язык! - Табаев придавил зубами кончик языка.
   - Хватит, ялдаш! - остановил его Виктор и улыбнулся: - Беги за полотенцами, Раис. На озеро пойдем, устроим банный час.
  
   Вскоре начали вывозить лес. На делянке впервые появился Кочаров. Он приехал на стареньком ЧТ3. Седоусый тракторист в промасленном комбинезоне ловко лавировал между поваленными елями.
   - Разворачивайтесь, Григорий Макарыч, - Кочаров, не дожидаясь остановки, соскочил с трактора, пожал лесорубам руки, обвел взглядом делянку.
   Штабеля ошкуренного леса выглядели внушительно, высота пеньков не превышала трети диаметра, сучья были собраны в кучи, располагавшиеся рядами, что придавало всей делянке особую, воинскую аккуратность.
   - Молодцы! - бросил Кочаров. - И лесу подходяще получилось. Мы отсюда кое-что еще батальонам должны выкроить, только на этих условиях и удалось выцарапать машину. Одна она в полку, а дыр много. На неделю дали. Справимся? - Бригадир посмотрел на Виктора.
   - Вы в штабе еще не были? - в свою очередь спросил Виктор. Кочаров дернул плечом, недовольно поморщился.
   - Я же сказал: на той неделе. Степан Кочаров никогда и никого не обманывал.
   - Тогда назначайте кого-нибудь другого старшим, - насупился Виктор. - Я здесь неделю все равно не пробуду, мне экзамены надо сдавать... Про меня просто забыли.
   У Кочарова выступили желваки, кожа на скулах натянулась и побелела. Он отвернулся и зашагал в сторону, знаком показав Виктору следовать за ним. И только отойдя довольно далеко, так, чтобы не слышали остальные, он резко развернулся.
   - Так ты что думаешь, только ты рвешься туда? Только у тебя сердце кровью обливается? - притянув Виктора за вырез майки, свистящим шепотом спросил Кочаров. - Да у меня два кровных брата там лежат, щенок! Но мне приказали - и я держусь! - Кочаров отвернулся и зашагал между деревьями, подминая папоротники.
   И перед этой конкретной кровной болью серьезного пожилого человека своя собственная боль показалась Виктору мизерной и незначительной. Он стоял, поту-пившись, и не знал, как поправить положение.
   - Я не знал, что у вас два брата... дядя Степан, - проговорил, наконец, Виктор.
   - Значит так, - снова приблизился Кочаров. - Приказываю: продолжать валку, трактор грузить без задержки всей бригадой, после обеда пришлю подводу - выделишь человека на мох. Все, действуй.
   Кочаров повернулся и полез в гору, в направлении стройки.
   - А будет приказ из штаба - не задержу тебя ни на минуту! - прокричал он уже сверху.
   22. БЕГСТВО.
  
   После обеда на лесосеку приехала Настя. Виктор не встречал ее с того самого злополучного дня, когда его не отпустили в батальон, и теперь чувствовал себя неловко. И, как всегда это бывает после долгой разлуки, она показалась ему еще более привлекательной и желанной.
   - Хороша краля! - уставившись на гостью, облизал полные губы Липский.
   - 3амолчи! - одернул его Виктор.
   - Что такое? - прищурился Липский.
   - По зубам схлопочешь, вот что.
   - Мы будем бить ему зуб за Настя! - подступил к Липскому Табаев.
   - Не марайся, Раис. Я и сам не постесняюсь, если заслужит, - удержал това-рища Виктор.
   - Ах, вот тут в чем дело! - протянул Липский.
   - Только в этом... Побереги свое красноречие до более удобного случая. - Виктор отвернулся и пошел к Насте, которая остановила мерина на развороченной трактором площадке.
   - Кого в помощники дашь, бригадир? - первой заговорила Настя. - Может, вон того, чернявого? - взглядом указала она на Лазарева.
   - А мне самому можно? - стараясь понять происшедшую в ней перемену, спросил Виктор.
   - По мне; были бы руки, чтобы мох драть, - усмехнулась Настя.
   - Остаешься за меня, Раис! - распорядился Виктор и вскочил на подводу.
   И вновь они ехали вдвоем, как и в тот первый раз из города, и точно так же Виктор держался на краю сиденья, стараясь не задеть ее случайно. Чувство вины перед Настей мешало ему, путало мысли. Минутная, деланная непринужденность, которую она позволила себе на людях, у нее прошла, и перед ним была новая, совер-шенно незнакомая ему Настя. Склонив голову, она смотрела прямо перед собой и, казалось, не видела ничего вокруг; в ее темных больших глазах, будто в лесных озерах, плескалась, ходила кругами тихая грусть. Виктора беспокоила эта отрешен-ность; в то же время он боялся спугнуть ее неосторожным словом. Ему казалось, что вот такая, притихшая и задумчивая, Настя и есть настоящая, а все остальное - и острый язычок, и насмешливость - были не всамделишными, а напускными. И вдруг он остро, как никогда, ощутил, насколько эта молодая женщина дорога ему.
   - Настя! - позвал он тихо.
   Она не изменила позы, лишь темные ее брови дрогнули и ближе сошлись к переносью.
   Дорога тянулась краснолесьем. Высокие сосны уходили в небо, между их аккуратными, убористыми кронами сочилось солнце, пятнало темно-зеленый моховой ковер.
   Молчание затягивалось. И Виктор принимал это, как наказание. Ничего боль-шего он, пожалуй, и не заслуживал. Все эти дни он думал только о себе, и нисколько не позаботился о ней! А ведь она тогда, на строительной площадке, из его разговора с Кочаровым, конечно, все поняла. Как отнеслась она к его стремлению побыстрее уйти со стройки? Возможно, возненавидела его? Возможно! А он даже не попытался ее успокоить, не объяснился, просто сбежал в лес. Хорош гусь! "Так тебе и надо, эгоист несчастный!"
   Настя свернула в низину, остановила мерина, сбросила с повозки двое железных граблей. Мох здесь, на подсохшем старом болоте, был белесо-серым, лишь с незначительной прозеленью, а пышностью напоминал перину - нога утопала в нем по самую щиколотку. Виктор принялся драть мох граблями, таскал на повозку огромные охапки.
   - Надорвешься, девки любить не будут, - усмехнулась Настя.
   Виктор выронил грабли, бросился к ней:
   - Настя!
   - Не трогай! - отстранилась она. - Не время сейчас любовь крутить.
   Нагрузили подводу. Виктор залез на нее, утоптал мох, доложил сверху несколь-ко охапок.
   - Заготавливай еще на одну, - сказала Настя, разбирая вожжи. - Вот тебе еда, а то замрешь здесь без присмотра. - Она вытянула из-под сиденья холщовую сумку, повесила ее на куст.
   Виктор следил за ее неторопливыми движениями, чего-то ждал. Собираясь тронуть, она посмотрела на него долгим взглядом, сказала мягко:
   - Ни о чем не жалею и не обижаюсь на тебя, милый... Я сама такая. Вот подамся в санитарки и тоже махну на фронт... Прощай, сладкий мой!
   Она тронула, а Виктор так и остался стоять с граблями в руках. Что-то было в ее взволнованном голосе, что удержало его от ложных движений. Невысказанное женское горе, настоящая боль. Он почти физически ощутил, как частица этой боли перелилась в его сердце, и только теперь понял, что Настя всегда берегла его, не делилась своим горем. Да и чем бы он смог утешить ее?
   За поворотом в последний раз мелькнула ее красная косынка. Виктор ждал, но она не оглянулась. Он почувствовал, как вдруг горячо стало глазам, запершило в горле... Все понятно! С ним просто поиграли, как с ребенком. Для чего тогда было начинать?
   Виктор набросился на мох.
   Нет, не может все это так кончиться! Он не допустит! Он преодолеет себя, отбросит проклятую робость! Он скажет все, скажет самое главное! Что бы ни случилось, у него должна быть уверенность, что они не растеряются в этом взволнованном войной людском море. Они обязательно должны сохранить связь. Сейчас миллионы людей живут только надеждой и ожиданием. Не обладай человек терпением, возможно, не стоило бы и жить. Надежда и вера помогают людям, помогут они и им. Они молодые, и им будет не труднее других. Хорошо, что все эти мысли пришли вовремя и можно будет высказать их здесь, наедине.
   Виктор присел на кучу мха и с нетерпением стал поджидать подводу. Вечерело. Солнце скрылось за лесом, и теперь только его широкие раздельные лучи, рассыпав-шись веером ввысь, золотили небо. Из глубины болота потянуло сыростью, там рожда-лись какие-то непонятные, булькающие звуки. Бор наполнялся таинственностью, над болотом поползли первые робкие языки тумана. Но вскоре они, эти робкие и медли-тельные обрывки, сгруппируются, договорятся, вызовут из топей и пучин сородичей, заполнят окрестность, и будут властвовать до утра.
   Кто-то шевельнул куст, на котором висела сумка с пищей. Виктор повернулся - от куста шарахнулась лиса. В стороне дороги фыркнул мерин. Виктор поднялся и поспешил навстречу, стараясь не растерять те слова, которые у него только что так хорошо сложились.
   Между стволами сосен мелькнула красная косынка. Виктор всмотрелся и опешил: на подводе восседала полная, дородная женщина.
   - Заждался, соколик, - пропела она ласково. - Молоденький-то какой!
   - А Настя? - невольно вырвалось у Виктора.
   - Настя? - женщина опечалила полное лицо. - Улетела наша голубка, счастье свое искать, а может, и беду... По теперешним-то временам все больше беду находят. Вчера еще собралась, да я вот замешкалась, с колхозом рассчитывалась, из-за меня и задержалась... Теперь я у вас стряпать буду.
   Только сейчас Виктор понял, что Настя действительно прощалась с ним навсе-гда, и что ждал и готовил слова для нее он напрасно. Надо же быть таким лопоухим идиотом! Он снова увидел ее скорбное лицо, полные печали глаза. Это и сбило его с толку: ее боль так поразила его, что слова пролетели мимо ушей.
   - Куда уехала-то? - догадался спросить он.
   Новая стряпуха оказалась словоохотливой.
   - Этого не сказывала, а только, я так думаю, на фронт подалась. Давно она, голубка наша, туда метила. Еще когда похоронку на Павла получила (Павел-то, это муж ее убиенный, на тебя был похож, такой же носатенький), так сразу в город на курсы и поступила, на медицинские эти самые. Это, стало быть, чтобы подучиться вначале, а потом на войну отправиться. Только не вышло у нее в тот раз. Мать, Татьяна Ниловна, у нее болела. Весной-то этой мать, слава богу, прибралась, а она, Настя, к вам вот устроилась. Говорят, приискала себе кого-то, из военных, да только брешут люди: самостоятельная она у нас. А третьего дни, что уж с ней стряслось, какой комар ее укусил, не знаю, а только прибежала она ко мне и говорит: вы, говорит, Дарья Максимовна, занимайте мое место у военных, а я уезжаю. Я так и обомлела... Да только что ж месту-то пропадать... Так вот и уехала голубка наша, всплакнула у меня вот тут, - стряпуха свела руки на дородной груди. - А куда поехала - не сказы-вала. За домом просила присмотреть. Все надеется, что Павел ее вернется, так чтобы было ему, где притулиться. Вот так, соколик, вся семья у этих Козыревых и рассы-палась.
   Дарья Максимовна поджала губы и приложила кончик косынки к повлажневшим глазам, а Виктор, не прощаясь, бросился в сгущающуюся темень соснового бора.
  
   Необъяснимый отъезд Насти выбил Виктора из колеи. Вспоминая последнюю их встречу, он то упрекал ее в вероломстве и предательстве, то вдруг начинал во всем винить самого себя, ругая за робость и недогадливость. Но упреки не помогали, не избавляли от внутренней опустошенности, которая им овладела. Впервые по-настоя-щему испытал он и чувство раздвоенности. В то время как один Виктор Разов продол-жал работать, сравнительно исправно исполнял свой солдатский долг и внешне будто бы прежним и остался, другой Разов, брошенный и нуждающийся в сочувствии, все чаще представлялся ему отжившим, никому не нужным человеком.
   Чувствуя, что с командиром происходит что-то неладное, стали сдержаннее красноармейцы. Теперь в присутствии старшего группы разговаривали вполголоса, будто при больном. Притих, перестал шутить неистощимый на выдумки Раис. Общее подавленное настроение еще больше угнетало Виктора. Иногда усилием воли он пытался сбросить оцепенение, обрести прежнее спокойствие и уверенность, но только лишний раз убеждался, что это уже невозможно. Что-то значительное произошло в его жизни, что-то в ней надломилось, и этот надлом сделал его старше, строже к самому себе.
   По вечерам, сидя у костра и вперив взгляд в лесную темень, он все чаще мысленно возвращался в батальон, к товарищам. Тесные нары в школе-казарме теперь представлялись ему раем, и даже заносчивого Федьку Масина он сейчас обнял бы, как брата. В такие минуты Виктором овладевало нетерпение и, дождавшись утра, он каждый раз встречал седоусого тракториста, дядю Гришу, одним и тем же вопросом: не уехал ли в город Кочаров?
   Зная причину разовского нетерпения, дядя Гриша таращил из-под лохматых бровей темные глазки, топорщил усы и неизменно с неудовольствием восклицал:
   - Экий ты неугомонный, паря! - и потом, разворачивая трактор, ворчал что-то о неразумности современной молодежи, чего, однако, из-за рева и треска мотора совершенно невозможно было разобрать.
   Но, поставив трактор под погрузку, дядя Гриша постепенно успокаивался, набивал самосадом обгоревшую по краям трубку, долго уминал ее черным пальцем и уже по-отцовски мягко советовал Виктору:
   - Не порол бы ты горячку, паря.
   Виктор отмалчивался, ворочал толстенные бревна. Раскурив трубку и поплевав на ладони, дядя Гриша брал дрючок, пристраивался рядом.
   - Чего человеку не хватает, в толк не возьму? - рассуждал он ворчливо. - Кормежка нормальная - картошек поле неоглядное. Девки хорошей? Так, опять же, деревня рядом, гуляй - не ленись. Бывало, у купца Гриднева так начертомелешься, ног под собой не чуешь (баржи мы грузили), а вечером отряхнешься, и, первое дело, к девкам!
   Дядя Гриша вытирал замасленной пилоткой вспотевший лоб, заговорщицки подмигивал Виктору, но, встретив суровый взгляд, сердился, дергал узким плечом, яростно сосал трубку. Однако спустя минуту отходил, признаваясь чистосердечно:
   - Не пойму я тебя, паря! Никто ты мне, можно сказать, ни брат, ни сват, а прилип где-то вот тут. - Дядя Гриша большой, несоразмерной с остальными частями тела, ладонью мял узкую грудь, продолжал философски: - Могет, это потому, что свой у меня такой же... Ах, и сорванец! - Здесь дядя Гриша делал несколько глубоких затяжек и только потом сообщал как нечто особенно важное: - Танкист! Кумекаю, под Курском сейчас дал прикурить фрицу! А уж до техники прилипчив, чистая бестия! Через него, Ванюшку энтова, сына значит, и я к железкам приспособился...
   О сыне дядя Гриша вспоминал по нескольку раз ежедневно. Рассказы о Ванюшке-танкисте только распаляли Виктора и он уже начал сторониться разговор-чивого тракториста, но неожиданно дядя Гриша замолчал сам.
   - В город Степан собирается, про твое дело тоже разузнает, - объявил он утром Виктору и за весь день не вымолвил больше ни слова.
   Обрадованный вестью об отъезде Кочарова и надеясь, что недоразумение с ним, наконец, прояснится, Виктор не сразу заметил необычное состояние дяди Гриши. Тракторист хмурился, молчал, чаще обычного набивал трубку.
   - С Ванюшкой что-нибудь, дядя Гриша? - осмелился, наконец, спросить Виктор.
   - Плетку бы на вас, на сопливых, хорошую! - рассердился неожиданно дядя Гриша, отвернулся и отошел.
   Так и не выяснив, почему расстроился дядя Гриша, под вечер Виктор отправился на стройку встречать бригадира. Он так долго не вылазил из лесу, что сейчас невольно удивился происшедшим вокруг переменам. Картофельное поле пожухло и местами почернело, прекратившая рост ботва прилегла в междурядья; по другую сторону дороги, склонив отяжелевшие колосья, желтела рожь. С полей тянуло сытными запахами близкой осени. "Одичал, совсем в лесовика превратился", - усмех-нулся Виктор. Но ни замечание о собственном одичании, ни уходящее лето не огор-чили его. На время он забыл даже о Насте, только мысли о батальоне и неупущенной еще возможности сдать экзамены владели им. Но торопился Виктор напрасно.
   Кочаров занимался с прибывшим пополнением плотников и неохотно оторвался от дела.
   - Насчет тебя все правильно, - объявил он Виктору. - Что-то вы там делали, на полигоне, начальству понравилось, вот тебя и оставили.
   - Получается, чем лучше делаешь, тем хуже для себя? - взъерошился Виктор.
   - Этого, брат, я не знаю, - поморщился бригадир. - Мне, мил человек, сегодня такую головомойку закатили, такой душ принял, что и в себя не приду... Но и я зубы показал! - На открытом лице бригадира отразилось довольство. - В результате, вот, пополнение подбросили, - кивнул Кочаров в сторону новичков.
   Виктор понял, что от бригадира он больше ничего не добьется.
   - Как там Макарыч? - переменил разговор Кочаров.
   - Это какой? - не понял Виктор.
   - Тракторист наш.
   - Молчит что-то.
   - Замолчишь, брат. - Кочаров придавил носком сапога ком засохшей глины. - Похоронную вчера на сына старик получил, вот и молчит. Я в лес не хотел пускать, так куда там, аж побелел весь... И тоже по-своему прав Григорий Макарыч: почему, гово-рит, нас, старых солдат, до фронта не допускают, а молодежь гробят?
   - Он же меня всегда отговаривает, - удивился Виктор.
   - Потому и отговаривает, что сам норовит. У него на этот счет своя теория. Счи-тает, что на фронт надо в первую очередь посылать пожилых, а молодежь - поберечь.
   - Ерунда какая-то, - не согласился Виктор.
   - Ты вот с Макарычем об этом поговори. Он тебе докажет, что двоих таких, как ты, за пояс заткнет, особливо в делах фронтовых.
   Кочаров достал кисет и сложенную гармошкой газету. Оторвал от нее квадра-тик, бросил на него щепоть махорки, протянул кисет Виктору, скользнув взглядом по его обмундированию.
   - Обносился ты, брат, я как-то сегодня об этом и не подумал.
   Смеркалось. С запада надвигались тяжелые, темные облака. Рваные края их густо багровели, казались опаленными, будто там, за горизонтом, находилось пекло. Темь обволакивала поля; во ржи проснулись одуревшие от обилия пищи перепела. Издали доносился рокот трактора, ему вторил перестук топоров на стройке. Неожи-данно все эти звуки перекрыл близкий звон гильзы - приглашали к ужину.
   - У вас тут жилым духом пахнет, - позавидовал Виктор.
   - И тебе пора из лесу вылазить, ты мне здесь вот как нужен! - Кочаров провел по горлу ребром ладони. - Осень на носу, оглянуться не успеешь - уборка навалится. Это, брат, с теперешним народом - не шутка!
   Кочаров поднял голову, поводил взглядом по небу, присмотрелся к тяжелым облакам на западе.
   - Дождь будет, - сказал он и кивнул Виктору, приглашая на ужин.
   - Я к себе лучше, - отказался Виктор, побаиваясь встречи с Дарьей Макси-мовной, после того как оставил ее в одиночестве на моховом болоте.
   - Как знаешь. Держи вот, свежая. - Бригадир сунул Виктору газету. - Между прочим, хорошие новости. Москва впервые салютует, освободили Орел и Белгород. Почитаешь ребятам. И еще тебе тут, это от Насти. - Кочаров подал сложенный вдвое конверт.
   - Спасибо, товарищ сержант! - по полной форме откозырял Виктор, повернулся через левое плечо и бросился к себе в лес.
  
   В эту ночь ему не удалось уснуть. Вначале Липский, развалившись в плетеном самодельном кресле, читал газету. Слушали внимательно, при словах о салюте долго аплодировали. Виктор с нетерпением ждал, когда разойдутся товарищи и можно будет прочесть письмо Насти. Делать это в присутствии ребят он почему-то стеснялся. Но расходиться не спешили. Раис навалил на костер еловое корневище, обложил его сухим лапником:
   - Сейчас совсем салют будет! - объявил он.
   Лапник вспыхнул, занялось смолистое корневище, далеко вокруг освещая лес. Размахивая горящими ветками, татарчата с радостными воплями пустились вокруг костра в пляс. От жары Липский сощурился в кресле, будто кот на солнцепеке, но не отодвинулся.
   - Фронт тронулся, теперь его не догонишь, - изрек он, тряхнув газетой.
   - Это как, не догонишь? - заинтересовался Виктор.
   Обрадовавшись оппоненту, Липский повернулся к нему вместе с креслом.
   - А так: ты - к фронту, а он - вперед, ты - к нему, а он - от тебя... И не догонишь.
   - Ерунда! - отрезал Виктор.
   - Ничего не ерунда! - запальчиво возразил Липский. - Если даже по десять километров в день будут продвигаться, и то попробуй, догони.
   Виктору не хотелось продолжать глупый спор, и он отодвинулся в тень дуба. Ему казалось, что он давно знает людей типа Липского. Один такой умник и хвастун, Алик Бодров, был у них в школе. "Фи, что за обед без десерта!" - сказал Алик по дороге из школы домой еще в третьем классе. Единственный сынок совхозного бухгал-тера, Алик мог так говорить. Виктор в то время даже не знал, что такое десерт, но он до сих пор помнил самодовольную рожицу Алика, его слова и то место, где они были сказаны. Уже подростком пришлось Виктору как-то побывать и на квартире у Бодро-вых. Алик усадил гостя на кожаный диван, завел патефон, потом долго копался в зеркальном буфете и достал две конфетки. Отлично зная, что в семье у Разовых нет ни кожаного дивана, ни зеркального буфета, а конфеты, если и появляются иногда, то уничтожаются немедленно - он действовал очень расчетливо, этот Алик. С тех пор Виктор чувствовал органическое отвращение к Бодрову и ему подобным.
   Продолжал разглагольствовать Липский, теперь он доказывал что-то Лазареву. А Виктор думал о том, что живет он среди людей и что люди эти все разные, как, например, яблоки в саду. Есть и очень хорошие, ядреные и сочные; попадаются и с гнильцой, и с червоточинкой; есть румяные и бледные, правильной формы и косо-бокие... Но яблоки при сборе можно рассортировать и негодные выбросить, а человека куда выбросишь? Поневоле приходится с ним мириться.
   Однако это мнение Виктора не разделял Табаев. Оборвав неожиданно танец, он внимательно всмотрелся в Липского и бросился на него с диким выкриком. Кресло треснуло - сцепившиеся бойцы кубарем покатились под уклон, в темень кустов. Их не без труда растащили.
   - Башка бить будем трусу! - бормотал Раис, слизывая сочащуюся из носа кровь.
   Положение старшего группы обязывало Виктора вмешаться. Но ему не хоте-лось наказывать Раиса, и он ограничился тем, что заметил примирительно:
   - Драться все же не следует, не к лицу бойцам Красной Армии.
   - И это все?! - зло прищурился Липский. - Я завтра сам к сержанту пойду, - пригрозил он.
   - Зачем же сам, вас проводят. Там как раз трех человек требуют в маршевую роту, - решив окончательно проверить Анатолия, приврал Виктор. Липский замолчал и сник.
   Соблюдавший нейтралитет Лазарев первым уполз в шалаш, постепенно его примеру последовали и остальные.
   Виктор подбросил в костер веток и достал письмо. По линии склейки конверт в нескольких местах был прочерчен поперечными штрихами. Виктор просмотрел их и пришел к выводу, что письмо не вскрывалось. Он прислушался к мерному посапы-ванию в шалаше и, убедившись, что все спят, надорвал конверт. Письмо было коротким.
   "Милый, дорогой, любимый!
   Я перед тобой очень виновата, я многое тебе не рассказала. Прости меня. Я и сейчас скажу только самое главное. Ты стремишься на фронт, я это знаю, и поэтому уезжаю первая. После смерти Павлика я занималась на курсах медсестер и, хотя их не закончила, думку о фронте не оставила.
   Прощай, сладкий мой! Ты еще встретишь девушку и полюбишь.
   Желаю тебе счастья! Настя".
   В конце была приписка:
   "Не думай, что я такая, это только с тобой я была такая".
   Виктор сложил письмо и в двух шагах перед собой увидел босые ноги. Гладкие, белые, с аккуратно обрезанными ногтями, ноги стояли смирно, очевидно, не решаясь помешать ему.
   - Что тебе? - не поднимая головы, спросил Виктор.
   - Разрешите обратиться, товарищ ефрейтор.
   - Ну, слушаю.
   - Я осознал, я был неправ.
   - Не отправлять тебя в бригаду?
   - Я ведь работаю хорошо.
   - Не отправлю, иди, спи.
   - Нет, верно? - ноги нетерпеливо переступили.
   - Верно. Иди спать, работать завтра.
   Ноги, не разворачиваясь, отступили.
   - Черт! - выругался Виктор.
   От одной мысли, что ему придется спать в шалаше с Липским, его передер-нуло, и он устроился прямо у костра. Но чувство гадливости не прошло. Он теперь вообще не представлял, как встретится с этим человеком завтра, как будет рядом с ним жить и работать. Хватит ли выдержки? Должно хватить.
   Ночь была темной. Костер догорел; груда углей, подернувшись белесым пеп-лом, дышала ровным, приятным теплом. В шалаше долго шуршал сеном Липский, вспоминал жену во сне Касумов. Филин трепыхался и ерошился в вершине дуба, прихорашивался; не то поджидал гостей, не то сам собирался навестить кого-то; в сухой листве под бугром рылся какой-то зверь, видимо, барсук.
   Виктор перевернулся навзничь. Не спалось. В глубине души он верил, что его дела каким-то образом еще поправятся, что он сумеет вырваться со стройки и вновь возьмет в руки винтовку. Тут он пожалел об упущенной возможности, которая подво-рачивалась уже сегодня. В то время, когда Кочаров обратил внимание на его потре-панное обмундирование, ему и следовало попроситься в батальон. Возможно, сержант и отпустил бы, ведь отпускал за пилой.
   Батальон не выходил из ума, первые недели службы казались прекрасными. Беззаботное, золотое времечко! Спал как убитый. А тут и еды полно, и насчет сна сам себе хозяин, а вот попробуй, усни... Заглянуть бы хоть одним глазком в Шакулово. Там его командиры, там Решетников. Может быть, и помогут? Но как заглянешь без разре-шения? Самовольная отлучка свыше двух часов - дезертирство.
   Небо на востоке заметно посветлело. Было оно низким и тяжелым. Темные облака по-прежнему ползли с запада, но теперь они соединились, и, казалось, без шуток намеревались затмить рассвет. "3ря стараетесь, силенок не хватит!" - наблюдая за борьбой света и тьмы, подумал Виктор. И вдруг, в его сознании, эти темные облака ассоциировались с другими темными силами, но уже не небесными, а вполне конкрет-ными, земными. Ведь они тоже пытаются задавить рассвет, рассвет человечества! А он?! А он, извольте видеть, валяется под дубом, он очень занят душевными пережива-ниями, рассуждениями о том, что можно и чего нельзя.
   Виктор подскочил и принялся озираться, будто впервые попал в этот лес и теперь никак не мог понять, зачем он здесь и какая злая сила занесла его в эти дебри.
   Первые капли дождя защелкали по листьям дуба. За малой нуждой из шалаша выполз Раис. Увидел у потухшего костра Виктора, подошел.
   - Зачем не спишь, начальник?
   - Ночь хорошая, вот и не спится.
   - Э-э, начальник! - недоверчиво протянул Раис и наклонился к самому лицу Виктора: - Слушал, как Самат Гатима зовет? Булавка потерял, теперь всегда зовет.
   - Ты вот что, Раис, - рывком поднялся Виктор, - останешься на завтра за меня.
   - А ты? - Табаев округлил глаза. - Бросай плохие мысли, начальник.
   - Мне обмундирование надо заменить, мне разрешили. - Боясь, как бы не обна-ружилась его ложь, Виктор поспешил перевести разговор: - С Липским не связывайся, а то накажу обоих.
   - Что скажешь кулаком Тольке, языком надо сказать. Ты, начальник, хорошо Липский научил, хорошо напугал. - Говоря это, Раис не сводил проницательного взгляда с Виктора. - Куда пойдешь, начальник?
   - К себе в батальон. Помнишь, я за пилой ездил?
   - Ага, ага, помню! - радостно закивал Раис.
   - Я к вечеру вернусь, ты не волнуйся.
   Виктор решительно зашагал в сторону опушки.
   23. ДВЕНАДЦАТЬ КОМАНДИРОВ НА ОДНОГО РЯДОВОГО.
  
   Дождь не собрался. Крупные капли всего лишь оставили темные пятна на ис-сохшей земле, слегка прибили пыль. В небе творилась кутерьма. Поднявшись над землей, солнце в штыки встретило темные облака: разгоняло их, рвало на части.
   - Так-то, у нас не забалуешься! - поглядывая на небо, довольно щурился Виктор.
   Было время завтрака, когда он подошел к Шакулово. Но не взбивали пыль на сельских улицах курсантские роты, не слышно было задорных песен. Только дядя Паша одиноко сидел на крылечке столовой. Виктор понял, что самое страшное, чего он опасался, случилось: выпуск в батальоне проведен досрочно. "Не паникуй, разо-браться надо", - одернул он себя и медленно приблизился к столовой.
   Старший повар поднял на него кроткие глаза и не сразу узнал.
   - Вы мне, дядя Паша, еще ботинки новые зимой подарили, - напомнил Виктор.
   - Как же, как же, мастер наш, помню, родимый, помню, - оживился дядя Паша. - А я тут уже и попенял тебе, что уехал и проститься не зашел. Отколе часом?
   - В Заполье на подсобном лес валил.
   - Ночью и шел?
   - Ну, не ночью, а затемно вышел.
   Разговор не клеился. Дядя Паша повздыхал и сообщил то главное, что сейчас только и волновало Виктора.
   - Улетели наши соколики. Два дня тут полковое начальство крутилось, сам Галат приезжал... А потом и улетели. Колонной на станцию так и подались, только пыль завилась. Молодец к молодцу, браво тронулись, с песнями... А что кого ожидает, поди, угадай.
   Из кухонной двери выглянул Масин.
   - Дядя Паша, котел замывать? - спросил он.
   - Замывай, родимый, замывай.
   Виктор развел, было, руки, чтобы обнять земляка, но не успел он и рта рас-крыть, как Федька исчез.
   - Пойдем же, я тебя покормлю, прохортался, поди, в дороге, - предложил дядя Паша, поднимаясь по ступенькам крыльца.
   Виктор не прочь был подкрепиться. Впервые за эти дни, именно сейчас, когда рухнули все его надежды, он ощутил внезапное чувство голода, будто после тяжелой болезни. Но он не забыл еще и своего обещания дяде Паше - хлопнуть за него фашис-та. И хотя разговор этот был шутейным, напоминание о нем было бы для Виктора неприятным, и он поспешил отказаться. Однако старший повар бесцеремонно поймал его за рукав и потянул за собой.
   - Тоже выдумал - стесняться! Не к лицу это солдату, - приговаривал при этом дядя Паша ворчливо.
   Кладовка на этот раз показалась Виктору не такой уютной, как в прошлые вре-мена: пахло затхлой крупой и мышами. "Избаловался, привык к простору", - подумал он о себе.
   Дядя Паша принес пшенную кашу и чай, поставил перед Виктором и сам присел рядышком, ссутулившись. Виктор поглядывал на старшего повара и не узнавал этого подвижного и хлопотливого в прошлом человека. Что-то сникло в нем, что-то слома-лось.
   - Тишь, будто в гробу, - разглядывая собственные сложенные на коленях руки, проговорил дядя Паша.
   И эти слова, произнесенные тихо и кротко, совсем не в дяди Пашином духе, приоткрыли для Виктора душевную травму этого человека. Конечно же, она, живая и добрая, отзывчивая на чужое горе, дядь Пашина душа, с отъездом батальона лиши-лась многих точек приложения для своих замечательных качеств. Теперь, чтобы жить, ей, этой неуемной душе, надо было ждать следующего пополнения, привыкать к нему, вживаться, и все это лишь для того, чтобы снова сникнуть под ударом разлуки.
   И Виктор вдруг понял, что отъезд батальона на фронт - это удар не только для него, но и для очень многих из тех, кто еще остался здесь, в Шакулово. Только каждый это переживал по-своему.
   В кладовку, за очередной справкой к старшему повару, забежал Федька.
   - А я тебя и не узнал, такой ты стал... - заметил, наконец, он Виктора. - Из наших в роте только я и остался, да вот теперь - ты. - Быстрыми глазками Федька ощупал продранные на коленях брюки Виктора, и все норовил показать из-под рабочего халата сержантский погон.
   "Я-то остался вполне законно, а вот ты что тут делаешь - непонятно", - разобрал Виктор в Федькиных словах и тут же упрекнул себя за чрезмерную щепетильность. Пусть похвастается Федька, это его амплуа, важнее то, что они свои и не должны терять дружбы.
   - Значит, остался? - спросил Виктор.
   - Оставили, - поправился Федька... - Надо же кому-то учить людей.
   - Это тебя просто пожалели, тебе подрасти еще надо, - не постеснялся осадить земляка Виктор.
   От Федьки он узнал и об остальных изменениях в роте. Их было немало. Полу-чил очередное звание и ушел на штабную работу в полк Решетников, уехал на фронт Вялов, поступили в офицерское училище Исаев и Херувимов. Командиры и курсанты разлетелись из батальона, будто птенцы из гнезда, и только он, ефрейтор Разов, не знал толком, где его место.
   После Масина в кладовку заглянул Бегун. Не переступая порога, он окинул взглядом Виктора и ничего не сказал, только поманил дядю Пашу. И тут же, через неплотно прикрытую дверь, Виктор услышал, как заведующий принялся отчитывать старшего повара.
   - Прикармливаешь тут всяких... Чтобы больше этого не было, младший сержант Ерохин! - громко выговаривал Бегун.
   - Парень-то деловой, пригодится нам в любое время, и с дороги он, к тому же, - оправдывался дядя Паша.
   Виктор отодвинул миску с недоеденной кашей и вышел на крыльцо. Здесь он на минуту задумался, куда пойти: в роту или же обратно, на подсобное хозяйство? Что надо было узнать в Шакулово, он, собственно, узнал; Кочаров же вполне мог посчитать его дезертиром. Но, взглянув на свои брюки, он решил забежать в роту: возможно, старшина и подберет что-нибудь взамен.
   Однако первым начальником, которому Виктор попался на глаза в казарме, оказался щеголеватый капитан с бледным, бескровным лицом. Некоторое время он молча разглядывал Виктора серыми с прозеленью глазами, и неестественная, натя-нутая усмешка кривила его тонкие губы. "Что это еще такое появилось в роте?" - как бы хотел спросить капитан.
   - Курсант Разов! - представился Виктор.
   - Так вы и есть Разов? - капитан уже открыто чему-то усмехнулся.
   - Я и есть Разов, - нахмурился Виктор.
   - Очень приятно. А я Чистяков, командир вашей роты. Пройдемте.
   От Масина Виктор уже знал, что новый командир прибыл из госпиталя, избит и "заштопан" похлеще Решетникова. В канцелярии Чистяков указал Виктору на стул и коротко предложил:
   - Рассказывайте.
   - А о чем? - смутился Виктор.
   - О себе: где были, чем занимались? Не скрою, капитан Решетников характери-зовал вас с самой положительной стороны.
   Виктор рассказал о работе, то и дело бросая взгляды на Чистякова. Новый командир пришелся ему по душе. Нравилось и то, как он умеет слушать, и даже то, как изредка кривит губы.
   - Ну что ж, устраивайтесь, обживайтесь, идите к старшине, приведите себя в божеский вид, - выслушав Виктора, распорядился Чистяков.
   Виктор вскочил со стула, но не двинулся с места. Похоже было, что его оставля-ли в роте. Это совпадало с его желаниями, но меняло все дело. Он умолчал о том, что находится в самовольной отлучке, и теперь язык не поворачивался признаться в этом. Так по-человечески, будто с равным, обошелся с ним новый командир, а он должен был оглоушить его своим мерзким признанием. Да и с ребятами на стройке не совсем хорошо получилось, по-свински, надо прямо сказать, получилось. Он представил смущенных его поступком Табаева и Касумова, недоумевающего Кочарова, торжеству-ющую ухмылочку на красивом лице Липского, и вся кровь бросилась ему в голову. Интересный все же он фрукт! Настолько замечательный, что всем знающим его людям, будто от яблока-дичка, сводит от него челюсти. Что ни скажи, а это надо уметь, на такое не каждый способен!
   - Что еще? - заметив смущение Виктора, спросил Чистяков.
   Пришлось выложить все начистоту. Он рассказал и о Кочарове, и о Липском, и о дяде Грише. И только умолчал о Насте. Слишком болезненной была эта рана.
   - Вот это уже другое дело, теперь я вижу живого человека, - усмехнулся Чистя-ков и заключил: - Останетесь в роте, ефрейтор Разов. За самоволку мы вас накажем, остальное уладим.
   - Но там осталась моя шинель и ротная пила, - возразил Виктор.
   - Об имуществе позаботится старшина, а вы о подсобном хозяйстве и думать забудьте. У нас скоро своей работы будет невпроворот.
   Такое заявление нисколько не обрадовало Виктора. "Опять куда-нибудь на стройку засунут", - подумал он, но от возражений воздержался, не желая при первом знакомстве портить настроение новому командиру.
   Жизнь в роте была напряженной. Из двадцати сержантов, оставленных для обучения очередного пополнения, в строю находилось только двенадцать, остальные разъехались по командировкам. Сержанты несли караульную и внутреннюю службу, занимались уборкой помещений и выполняли все остальные работы. Делали они все это, строго чередуясь между собой, но это правило не распространялось на Виктора, который находился на положении рядового. Любой был вправе отдать ему приказание, и он обязан был его выполнить. Не успевал Виктор закончить одну работу, как ему подсовывали другую.
   Особенно изощрялся большеголовый прыщеватый сержант Нерябов, по прозвищу Колун. Это прозвище Назар Нерябов получил за умственную ограничен-ность. Природа как бы посмеялась над ним: дав форму, не наполнила ее содержа-нием. Поэтому Колун был ретив в дисциплинах, не требующих особой сообразитель-ности: в строевой и физической подготовке. Не было равных ему и в стрельбе. За эти качества Нерябова и оставили в роте. Но звание сержанта и пришедшая с ним власть только способствовали проявлению всего худшего в натуре Нерябова, как удобрение способствует росту растений. Всем находящимся ниже его в "табеле о рангах" Колун мстил за собственную ограниченность:
   - Ефрейтор, ко мне! - подзывал Виктора Назар и, наслаждаясь властью, некото-рое время точил его светлыми глубоко посаженными глазками из-под белесых бровей. - Возьмите, ефрейтор, швабру и ведро, приведите в порядок, это самое, туалет, - стараясь подражать Бунчуку, отдавал распоряжение Назар.
   Уже на второй день Виктор послал Колуна к черту, но этим только навлек на себя гнев старшины. Еще никогда одним духом Бунчук не выпускал стольких "это самое".
   - Распустился, это самое, в рабочей команде, дисциплину, это самое, забыл, я приведу тебя, это самое, в порядок, научу, это самое, свободу любить! - отчитал он Виктора и за грубость с сержантом объявил наряд вне очереди на работу.
   Как ни страдало самолюбие Виктора, а самую грязную работу приходилось выполнять ему. "Я тебе еще лошадь давал, самого себя под удар ставил, а ты, оказывается, вот какой!" - обижался он на Бунчука, промывая в нужнике осклизлые доски. Несправедливость колом сидела в душе, точила сердце, выжимала слезу. Непонятно было, почему в роте оставили тупого Нерябова и не оставили умницу Сокола. "Как могло так случиться?" - ломал голову Виктор и, не найдя ответа, спросил об этом своего бывшего командира отделения, а теперь помкомвзвода, старшего сержанта Петрова.
   - Сокол говорил то, что думал, - коротко ответил Петров.
   - Разве это плохо? - удивился Виктор.
   - Не плохо, конечно, да не всем нравится. - Старший сержант посмотрел прямо в глаза Виктору. - Ты удивляешься, почему оставили Нерябова? Но даже овцы в стаде не бывают одинаковыми, обязательно найдется паршивая. Да и не так Колун глуп, как кажется. Во всяком случае, у него хватит ума для того, чтобы командовать отделе-нием. Дело в другом: Нерябов по своей природе человеконенавистник. Вот чего не рассмотрели в свое время. Да и как рассмотришь: пока он был курсантом, ему не перед кем было куражиться, и только теперь его дурной характер проявляет себя. - Без всякого перехода Петров предложил: - Хочешь на его место, ко мне, командиром четвертого отделения?
   - Я хочу туда, куда уехали ребята.
   Старший сержант скептически хмыкнул.
   - Губа не дура... Во всяком случае, имей в виду, что я тебе сказал, а от Неря-бова держись подальше, - посоветовал Петров.
   После этого разговора Виктору полегчало на душе. Оказывается, не только он, но и сами сержанты не любят Назара. Теперь Виктор старался смотреть на сержантов глазами Петрова, рассудительность которого очень ему понравилась, и, поступая так, вскоре увидел, что большинство из них настроены к нему вполне миролюбиво и держатся с ним, как с равным. Но немало было и любителей показать свою власть при каждом удобном случае. Среди них оказался и земляк Виктора Федька.
   Находясь однажды на дневальстве, он потребовал, чтобы Виктор натаскал воды в умывальник. Работу эту должен был выполнять суточный наряд, и Виктор прошел мимо.
   - Товарищ ефрейтор, вернитесь! - повысил голос Федька.
   - Ты что орешь? - с предшествующим бешенству спокойствием спросил Виктор.
   - Возьмите ведро и наполните умывальник! - Федька ногой подвинул подготов-ленное ведро.
   - Я сейчас наполню твою пустую башку!
   Рядом с Федькой появился дежурный Нерябов.
   - Станьте, как положено, ефрейтор! - потребовал он.
   Виктор демонстративно отставил ногу.
   Неизвестно, чем бы все это закончилось, но дверь распахнулась, и вошел Бунчук. Виктор сразу заметил, что старшина не в настроении, схватил ведро и выско-чил во двор.
   - Рота, смирно! - скомандовал Нерябов, но докладывать ему не пришлось.
   Задержавшись на крыльце, Виктор с удовольствием послушал, какой разгон закатил внутреннему наряду старшина.
   - Вы что парня, это самое, травите! Воспитатели сопливые! - кричал Бунчук. - Вчера сами такими были! Да если вас, это самое, вместе сложить и еще на двух таких остолопов умножить - он больше вашего потянет!
   Еще ни разу Виктор не видел старшину таким сердитым. Но, хотя Бунчук и был на его стороне, Виктор знал, что возвращаться нельзя, что старшина и ему не даст спуску. У Бунчука одна мерка: раз приказание отдано - оно должно быть выполнено.
   Виктор медленно направился к роднику, который находился метрах в двухстах за казармой. "Умоетесь у меня, господа сержанты, раба нашли!" - туманила голову мстительная мыслишка.
   Под ракитами у родника он поставил ведро на сруб и задумался. Впервые жизнь подсунула ему такую каверзу. И он чувствовал, что если ему не помогут, если кто-то не вмешается в его судьбу, он и на самом деле натворит бед, разобьет кому-нибудь голову.
   На тропинке показался Масин. Заметив его, Виктор столкнул ведро в колодец: умойтесь, господа сержанты!
   - Почему воду не несешь? - подходя, спросил Федька.
   - Ведро утонуло, товарищ сержант.
   - Почему утонуло?
   - Спешил, оно и вырвалось из рук.
   Федька походил вокруг сруба, попытался достать ведро, но оно лежало на самом дне.
   - Подержи меня за ноги, - попросил он. - Там с ума сходят, воды в умывальнике нету.
   - А ты не боишься, что я тебя окуну?
   Не обращая внимания на слова Виктора, Федька перегнулся через сруб и постепенно сполз в колодец до самых колен. Он долго пыхтел, наконец, поймал ведро, от натуги сделал ногами "ножницы" и... бултыхнулся головой вниз. Виктор почувство-вал, как противный холодок пробежал по лопаткам. В любое другое время подобное происшествие только рассмешило бы его, но сейчас, после перебранки с Масиным, он ничем не мог доказать, что не бросил его специально.
   Федька перевернулся в колодце, ухватился за сруб, фыркая и отплевываясь. Потоки грязной воды стекали с его новенького обмундирования. Виктор подал руку, но Федька не принял ее и озлобленно выкрикнул:
   - Бросил, гад!
   - А за гада - вот тебе еще! - Виктор снова толкнул Федьку в колодец.
   - Старшине скажу!
   - Вперед сдохнешь здесь, а потом скажешь! - ожесточился Виктор.
   Федькины глаза испуганно округлились.
   - Это не я, это Нерябов все придумал, - заныл он.
   - Нерябов! Давай всю правду, как на духу!
   - Он сказал, что воду носить не будем, ефрейтора утром заставим.
   - Божись!
   - Вот те крест! - Федька перекрестился посиневшей в ключевой воде рукой.
   - Ну, вылезай, - смилостивился Виктор. - Если лишнего сболтнешь, расскажу, как крестился, - пригрозил он земляку.
   Подтянувшись на руках, Федька перемахнул через сруб и бросился к казарме.
   Вскоре колодец шумной ватагой окружили сержанты. Они пришли с котелками и полотенцами. Виктор суковатой палкой выуживал ведро, слушал, что происходит у него за спиной.
   - Ох, и намутил же ты, братец! - заглядывая в колодец, поморщился рослый сержант Щеблыкин.
   - Это и не он вовсе, это Масин купался, - вступились за Виктора.
   Сержанты позубоскалили, поругали Нерябова и ленивых дневальных, и ушли не умывшись. Только Петров задержался, поджидая Виктора.
   - Это ты искупал Масина, только честно? - спросил помкомвзвода.
   - Выходит, я, не сам же он в колодец прыгнул.
   Виктор уже достаточно хорошо усвоил такой жизненный парадокс: чем стара-тельнее доказываешь собственную невиновность, тем меньше тебе верят.
   - Как ты это сделал?
   - Он взбрыкнул ногами и вырвался у меня из рук... Уж больно противно было мне его держать.
   - Значит, он полез за ведром, а ты его держал? - уточнил помкомвзвода.
   - Так и было.
   - Ну, это полбеды, с каждым может случиться, - усмехнулся Петров. - Я думал, что ты насильно посадил его в колодец.
   - Сдурел я, что ли.
   - Пошли на завтрак! - Петров подхватил Виктора под руку.
   24. МАСТЕР.
  
   День Виктор провел в ожидании нагоняя. Но было тихо, никто его не тревожил: не то Масин не жаловался, не то начальство посмотрело на происшествие у колодца сквозь пальцы. Попритихли и сержанты, не дергали Виктора по пустякам; даже Неря-бов при встрече с ним отводил взгляд. Только под вечер, часа за два до наступления темноты, его вызвал Бунчук. "Ну, началось", - подумал Виктор, однако старшина был настроен миролюбиво.
   - Тут, это самое, такое дело, - начал он непривычно неуверенно. Ротный наш, капитан Чистяков, это самое, инвалид чистый. Две дырки в легких имеет и контузию полную. Так вот, иду я намедни, а они, это самое, с супружницей своей, Еленой Николаевной, дрова пилят. Подошел я подсобить, а пила у них, это самое, скажу я тебе, гроб чистый. Ты, вот, возьми, - Бунчук порылся на полке и подал Виктору напиль-ник, - сходи, поправь, это самое, пилу.
   - Дрова пилить вдвоем надо, - напомнил Виктор.
   - Возьми Нерябова, парень здоровый, с наряда сменился, это самое, без дела шляется.
   - Я его возьму, или он меня? - уточнил Виктор.
   Старшина смерил его колючим взглядом:
   - Язва ты, Разов.
   - На моем месте будешь язвой, товарищ старшина.
   - Ты тоже хорош, знаю я, палец в рот, это самое, тебе не клади. Вон, искупал Масина, да и припугнул еще, что и жаловаться, это самое, не идет.
   - Выскользнул он у меня, - потупился Виктор, понимая, что гроза миновала.
   - Знаю я, разводил тут байки Петров, только, это самое, не очень я ему поверил. - Старшина пощипал отрастающий после пожара ус и вызвал Нерябова, чтобы отдать приказание по всей форме.
   Чистяков снимал в селе половину крестьянской избы. На стук вышла молодая синеглазая женщина в легком платье. Голова ее была в мелких светлых кудряшках.
   - Что вам, мальчики? - спросила она без боязни.
   - Вы - Елена Николаевна? - желая убедиться, что они попали по адресу, в свою очередь спросил Виктор.
   - Я, а что? - в глазах женщины отразился испуг. - С Женей что-нибудь?
   - Да нет... Мы, это самое, насчет дров, - смущаясь и невольно подражая Бун-чуку, пробормотал Виктор.
   - Ох, как вы меня напугали!
   - Нас старшина прислал дров напилить, - уточнил Виктор.
   - Передайте старшине спасибо. Только Женя этого очень не любит, когда кого-нибудь присылают. Мы сами справляемся.
   Виктор крутил в руках напильник, не зная, как еще просить, чтобы им дали топор и пилу. Ища поддержки, он оглянулся на Нерябова, но тот только таращил на хозяйку водянистые глазки.
   - У вас и эта штука есть? - остановила взгляд на напильнике Елена Николаевна. - Тогда, может, все же рискнуть? Посмотрите, пожалуйста, нашу пилу, она что-то зажи-мает.
   - Мы за этим и пришли! - обрадовался Виктор.
   Елена Николаевна скрылась в сенях.
   - Икона! - выдохнул Нерябов.
   - Жена командира, дубина! - одернул его Виктор.
   Назар шмыгнул прыщеватым носом и молча снес обиду.
   Получив пилу, Виктор принялся ее точить. Еще никогда ему не приходилось встречать такого забитого, непригодного для дела инструмента. Было непонятно, как могли эти два человека - больной офицер и слабая женщина - пилить "чистым гробом" дрова. Неприспособленность образованных, умных людей к простым житейским делам удивляла и огорчала. "А туда же: мы сами!" - укорил Елену Николаевну Виктор.
   Нерябов с топором по-хозяйски прошелся по двору, выискивая, к чему бы приложить силы. Под навесом, рядом с дровами, валялось несколько суковатых чурбаков, с которыми в свое время не справились хозяева. Их и принялся колоть Нерябов. Он с размаху всаживал в чурбак топор, а потом, перевернув его обухом вниз, с грохотом опускал на дубовую плаху. Поленья со звоном разлетались по двору.
   На крыльцо вышла Елена Николаевна. Теперь она была в спортивной куртке и шароварах.
   - Чистое наказание - эти суковатые чурки, - попеняла она. - Жене сейчас нельзя, а я не справляюсь
   - Назар вставит им ума, - улыбнулся Виктор.
   - Какой молодец! - похвалила Нерябова хозяйка.
   Из другой половины дома вылез сивый дед в валенках и теплой шапке. Опер-шись на палку, он следил за Назаром слезящимися глазами и в такт его крепким ударам одобрительно кивал головой. Польщенный общим вниманием Нерябов насадил на топор самый суковатый чурбак. От удара, в который Назар вложил всю свою силу, топорище переломилось, и чурбак покатился к ногам хозяйки. Она вскрикнула и отскочила.
   - Смотри ты! - смутился Нерябов.
   Он уперся взглядом в сломанное топорище, как бы соображая, для чего же может оно теперь сгодиться; дед крякнул и ударил палкой оземь. Но больше всех была огорчена хозяйка, хотя и старалась этого не показать.
   - Пустяки, новое сделаем, еще крепче будет, - поспешил успокоить Елену Нико-лаевну Виктор и повернулся к Нерябову: - Беги к старшине, у него есть, я еще весной впрок заготавливал.
   - Я мигом! - Назар взял с места в карьер.
   Поглядывая на упавшее к самому горизонту солнце, Виктор спешил. Рядом на бревно присел, видимо соскучившийся по людям, дед. Хозяйка собирала в кучу раз-бросанные поленья. Во двор заскочил загоревший до черноты белокурый мальчонка лет пяти и бросился к Елене Николаевне.
   - Мам, молока!
   - А ты поздоровался с дядей?
   Елена Николаевна подтолкнула сына к Виктору, но малыш заупрямился:
   - Не хочу.
   - Это почему же: не хочу? - строго спросила мать.
   Мальчонка некоторое время исподлобья, с явным недружелюбием, наблюдал за Виктором зеленоватыми отцовскими глазами но, не найдя, видимо, достаточно веского объяснения своему поведению, наконец, стеснительно прошептал:
   - Здравствуйте, дядя.
   - Здравствуй, малыш. Как тебя зовут?
   - Игорек.
   - А я - дядя Витя.
   - Что ты делаешь?
   - Пилу правлю.
   - А папа умеет?
   - Не знаю, может, и умеет.
   - Не умеет, я знаю, - Игорек, потеряв к Виктору всякий интерес, вновь повер-нулся к матери: - Мам, молока.
   - Мой руки и про нос не забудь.
   Игорек бросился в сени, следом ушла и Елена Николаевна.
   Вскоре на дороге показался Чистяков. Он поднимался снизу, со стороны штаба батальона, и был чем-то озабочен. Но, заметив Виктора, по обыкновению, усмехнулся:
   - Как это вам, Разов, удалось уговорить Елену Николаевну?
   С Чистяковым Виктор чувствовал себя всегда просто. Пожалуй, это и было самое главное в его новом командире, что так понравилось ему с первого раза. Не очень смущаясь, он ответил:
   - Уговаривать мы умеем.
   - Браво, Виктор! - на крыльце появилась Елена Николаевна, которая, очевидно, слышала и вопрос мужа, и ответ Виктора. - Да и не такая уж я несговорчивая, дорогой муженек, - улыбнулась она.
   - Придется быть повнимательнее, - усмехнулся капитан и повел взглядом в сторону развороченных чурбаков: - Круто ты с ними обошелся.
   - Это не я, это Нерябов.
   Из дома выскочил Игорек и бросился к отцу. Чистяков подхватил сына на руки.
   - Папа, а ты пилу править умеешь?
   - Не научился еще.
   - А меня научишь?
   - Дядю Витю проси.
   Семейство скрылось в доме. Но вскоре Чистяков вышел уже в домашней куртке. К этому времени Виктор закончил точку и навалил на козлы толстое бревно.
   - А ну, попробуем! - оживился капитан. - Посмотрим, каков ты мастер.
   Пила пошла плавно и мягко, на глазах углубляясь в древесину.
   - Не нажимайте сильно, - попросил Виктор.
   - Тут и без нажима дело пойдет, - согласился Чистяков.
   Наблюдавший за работой дед ткнул в плечо Виктору заскорузлым пальцем, прошамкал беззубым ртом:
   - Мастер!
   - Похоже, мастер, - усмехнулся Чистяков.
   Дед заспешил в дом, вынес собственную пилу и протянул ее Виктору, тот вопросительно посмотрел на командира, Чистяков неопределенно повел плечом: поступай, как знаешь.
   - Править надо, дедушка, - взглянув на пилу, сказал Виктор. - Я возьму с собой, выточу, а завтра занесу.
   Старик согласно закивал головой.
   Из дома выпорхнула Елена Николаевна. Отстранила мужа, взялась за пилу, повела легко, с чисто женской грациозностью.
   - У вас лучше получается, - похвалил Виктор.
   - Лучше, чем у кого?
   Виктор понял, что проговорился, но отступать было некуда.
   - Лучше, чем у товарища капитана, - сказал он.
   - Ты слышал! - обращаясь к мужу, воскликнула Елена Николаевна. - А ты всегда меня упрекаешь, что я пилить не умею.
   - Сдаюсь, - поднял руки Чистяков.
   - То-то!
   Подошел Нерябов. Он принес топорище и еще один топор. До темна перепи-лили и перекололи все дрова.
   - Ужинать, ребята, - пригласила хозяйка.
   Виктор начал было отказываться, но Чистяков со словами: "Не обижай хозяйку, у нас не отказываются", - подтолкнул его в спину. Посередине единственной комнаты стоял большой квадратный стол, под ним ютилось несколько табуреток, в дальнем углу стояли отгороженые ширмой койки, заваленная книгами и газетами бамбуковая этажерка и единственное плюшевое кресло завершали скромную обстановку квар-тиры. Мягкий свет, лившийся из-под зеленого абажура настольной лампы, создавал ощущение уюта.
   Виктор с момента призыва не видел нормального человеческого жилья, и квар-тира командира роты показалась ему шикарной. А Нерябов, как сдернул у порога пилотку, так и стоял с нею в руках, сконфуженно поглядывая на свои ботинки, с которых он не смахнул опилки, и не решаясь по этой причине ступить на промытые до мягкой желтизны полы, пока хозяйка не провела его к столу и не усадила на табурет.
   Ужин был простым: щи, да жареная картошка с солеными грибами. Ели все с большим аппетитом; особенно старался Игорек. Он подтянул к своей тарелке несколь-ко ломтей хлеба и отгородил ручонкой, будто опасаясь, что кто-то может посягнуть на его еду.
   - С блокады это у него, с Ленинграда, - пояснила Елена Николаевна с неко-торым смущением, будто в блокаде была доля ее вины, и упрекнула сына: - Не съешь ведь всего, не жадничай.
   Игорек обвел присутствующих взглядом и переложил часть хлеба в общую тарелку, но все же оставил себе значительный запас. Виктор поначалу стеснялся, старался показать, что вовсе не голоден, но радушие хозяйки покорило и его.
   - Ешьте, ребята, не стесняйтесь, - просила Елена Николаевна, раскладывая добавку по тарелкам. - Ешьте, урожай в этом году на картошку славный, хоть картошки наедимся досыта.
   Наблюдая за Еленой Николаевной, Виктор пытался представить на ее месте Настю. Сумела бы она потчевать гостей так же мило и непринужденно? То ему каза-лось, что у Насти для этого просто не хватило бы такта, потому что ей никогда не приходилось вращаться среди людей образованных; то, вдруг, наоборот, что и Настя могла бы быть и веселой, и милой, и по-своему радушной и внимательной.
   - Не в ногу идете, Виктор, отстаете, - прервала его размышления Елена Николаевна и в наказание положила еще добавки в его тарелку.
   Но, как ни весело было за столом, в голове неотступно свербела мысль о настоящем неопределенном положении, и Виктор непрерывно думал, как бы обратить эту неопределенность в свою пользу. Думал и тогда, когда пилил дрова, думал, вспоминая о доме или о Насте, думал и днем и ночью, - эта мысль шла у него параллельно с другими, не путаясь и не переплетаясь, и не давала ему покоя. Но, чтобы воплотить ее в реальность, требовалось обратиться с нею к Чистякову, а он все медлил, не мог выбрать подходящего момента.
   Будто угадав его мысли, капитан после ужина сам заговорил в нужном направлении:
   - Не горюй, ефрейтор, скоро закрутится наша жизнь - горевать будет некогда.
   - Опять куда-нибудь на стройку пошлете? - нахмурился Виктор.
   - А чем плохо строить? - сузил глаза Чистяков.
   - Так я только что сбежал со стройки, товарищ капитан.
   - Строить - это в жизни основное, Разов.
   - Направили бы вы меня в стрелковый батальон, все равно ведь я у вас - никто, - высказывая свою заветную мечту, Виктор пристально всматривался в лицо командира.
   Но Чистяков только свел темные брови.
   - И не мечтай! - отрезал он.
   25. ПЕРЕДИСЛОКАЦИЯ.
  
   Чистяков не преувеличивал, когда обещал Разову беспокойную жизнь. Вскоре в батальоне вошло в обиход волнующее слово "передислокация", которое, как и всякое слово, несущее в себе признаки военной тайны, произносилось пока с оглядочкой и не в полный голос. Но тем заманчивее было оно, это слово, и его обсуждали на все лады, хотя, кроме старших командиров, никто ничего толком и не знал. Собирались ехать и в Горький, и в Казань, и даже в Москву - кого куда тянуло. Ходили и такие слухи, что формируется особая маршевая рота, и что сержантский состав батальона полностью вольется в нее.
   Виктор, было, воспрянул духом, но ненадолго. Поступившее вскоре конкретное распоряжение положило конец слухам о маршевой роте. Чистякову и Шекерову было приказано к первому сентября освободить школу и в полном порядке передать ее местным властям. Времени оставалось немного, а работы было невпроворот. Нужно было разобрать перегородки и нары, вывезти имущество и, кроме того, сделать ремонт.
   - Каждую доску сберечь, ни один гвоздь не должен пропасть, - поставил задачу сержантам на утреннем разводе Чистяков. - На новом месте никто ничего нам не даст.
   - Если бы в маршевую, с этим барахлом не возились бы, - шепнул Виктор стояв-шему рядом Петрову.
   - Забудь думать, - отмахнулся помкомвзвода.
   За работу взялись дружно: ломать - не строить, сердце не болит. У Бунчука не хватало инструмента. Он бегал по селу, собирал у знакомых колхозников топоры, клещи, гвоздодеры, то и дело покрикивая на подчиненных что-то вроде: "Достань, найди, я разорвусь вам, это самое, что ли?!"
   Освобожденная от нар, каптерок и кладовок школа сразу расширилась и посветлела. К ней уже подвозили парты, столы и другую школьную мебель. По классам табунком ходили озабоченные учителя, точнее, учительницы, среди которых было только двое мужчин: сгорбленный старичок в старинном пенсне, с бородкой клинышком, и молодой парень на костылях. Инвалид ударял в пол костылем и призывал:
   - А я говорю, в сельсовет идти надо, иначе не успеем! - и хотя никто ему не возражал, он настойчиво повторял свой призыв после осмотра каждого класса.
   Пришла в школу и Елена Николаевна. Она кивнула сержантам, которые складывали во дворе в штабеля доски и стойки, освобождая их от гвоздей, и, заметив хмурого Разова, спросила:
   - А вы, почему такой сердитый, Виктор? Радоваться надо: жизнь входит в нормальные берега.
   - Мы и радуемся, - буркнул Виктор. - А вы тоже в школу?
   - Тоже. Вот прогоним вас, детишек учить буду. Я ведь педагог.
   - А-а, это хорошо, - протянул Виктор и смутился, не находя, как еще продолжить разговор.
   - Так что не обижайте детишек, поторапливайтесь, - сказала Елена Николаевна, обращаясь уже ко всем присутствующим, и пошла, четко постукивая каблучками дово-енных, лакированных туфелек.
   Виктор покосился ей вслед - его толкнули в бок.
   - Глаза сломаешь, - усмехнулся Петров.
   - Да я... - Виктор залился краской.
   - Молоток! - бросили из-за штабелей.
   - С командиршей шуры-муры разводит!
   - Да вы что на самом деле! - рассердился Виктор. - Да я... да она первая подо-шла!
   - То-то и оно, что первая!
   - Ко мне не подошла! - осклабился сержант Щеблыкин, весельчак и балагур.
   - И меня не заметила, - сложил толстые губы в обиженную гримасу Нерябов.
   - Идиоты! - Виктор в сердцах отшвырнул клещи и под взрыв смеха пошел в поле, широко размахивая руками, будто отметая от себя грязь.
   Это было то самое поле за школой, на котором зимой занимались тактикой. Но как оно изменилось! До самого горизонта стояла пшеница; степной, вольный ветер ласкал ее, она переливалась золотисто-матовыми волнами; печально, будто жалуясь, звенел спелый колос, беспечные кузнечики вторили ему.
   Виктор надломил пару хрупких стеблей, растер в ладонях колосья, дуновением отвеял мякину, привычным с детства движением бросил зерно на язык, задвигал челюстями, перекатывая во рту сладкий тягучий ком. Обида на товарищей постепенно осела, как оседает при стирке грязная пена; осталась только мутная водичка недо-вольства собой. Ему ли не знать эту компанию шутников и скалозубов, частью которой был и он сам. Стоило ему вместе со всеми улыбнуться, и никто не попытался бы его разыгрывать: шутка погасла бы так же внезапно, как и возникла.
   Вдалеке кругами ходил комбайн. Он очень прилежно трудился и рокотал, этот жук-комбайн, но поле было таким огромным, а он так мал, что казалось, и до скончания века не управится он с работой.
   За взгорком неожиданно открылась бригада косцов. Это была смешанная женско-детская бригада, и только несколько стариков находилось в ней. В одном из этих дедов Виктор признал учителя, который утром приходил в школу. По-козлиному выставив бородку и строго поблескивая пенсне, он шел впереди цепочки косцов. Валки подбирали дети и подростки. Слабыми руками они неумело вязали пшеницу в снопы. Другой знакомый Виктору дед, тот самый, который у квартиры Чистякова просил выточить ему пилу, сидел под навесом из ряднины и отбивал косу.
   - Идиоты! - снова выругался Виктор.
   Но эта его брань уже не относилась к сержантам, не относилась она и к косцам, а была адресована тем отбросам рода человеческого, которые довели его страну до войны, до того невероятного, парадоксального положения, при котором он, здоровый парень, вынужден был заниматься чем угодно, но только не тем, что непосредственно необходимо людям, а немощные старики и дети добывали для него хлеб.
   Дед под навесом поднял голову, узнавая Виктора, улыбнулся, обнажая беззу-бые десны.
   - Мастер! - прошамкал он и подвинулся на пшеничном снопе, приглашая Виктора занять рабочее место.
   Виктору не приходилось отбивать косы. Но он послюнявил острый конец молотка, как это делал старик, и ударил по жалу раз, потом другой. Сталь заметно поддалась. И спустя минуту, молоток уже ходил в его умелых руках, выбивая звонкую дробь.
   - Да куда же вам тягаться с человеком! - упрекнул Виктор неразумных кузне-чиков, стремясь заглушить их стрекотание.
   Но те примолкли только на самое короткое время, а потом удвоили усилия, думая, возможно, что имеют дело с необыкновенно горластым собратом, и не желая ему уступать.
   Подошел Петров и молча присел в сторонке на пшеничный сноп. Виктор покосился на старшего сержанта, но работы не прекратил, пока не отбил косу. Старик, прикрыв слезящиеся, полуслепые глаза, на ощупь опробовал ее, одобрительно покивал головой. Весть о прибытии настоящего мастера в момент облетела бригаду. К навесу потянулись женщины, они совали старику свои косы, подняли шум из-за очереди. Виктор растерянно оглянулся на Петрова.
   - Ладно, вкалывай, раз напросился, вечером поговорим, - пообещал тот и удалился в сторону школы.
   Но и вечером разговор не состоялся, не то за недостатком времени (работали дотемна), не то, потому что Петров раздумал "говорить". Лишь перед самым сном, в церквушке, где теперь размещался весь личный состав батальона, он спросил:
   - Ты чего завелся, чего в бутылку полез?
   - Сам не знаю, чего я в нее полез, - благостно смежив веки, промурлыкал Виктор.
  
   Утром на следующий день офицеры батальона и старшины рот на стареньком ЗИС-5, выделенном батальону на период переезда, выехали к новому месту располо-жения, в Канаш. Чистяков взял в эту поездку и Разова.
   Батальону было отведено невесть кем и когда заброшенное деревянное здание на окраине города. Печально смотрело оно пустыми глазницами окон, печально шуршало космами выбившейся из пазов пакли и полосками свисающего с кровли толя. На лицах офицеров появились саркастические улыбочки.
   - Ну и хоромина!
   - Есть, где разгуляться!
   - До гулянья холку натрешь!
   Однако планировка здания неожиданно оказалась подходящей и особых пере-делок не потребовала, его большие комнаты будто специально предназначались для взводов. Но все остальное: полы, рамы, двери, печи - надо было латать, основательно чинить или переделывать.
   Здание уже было поделено между подразделениями. Майор Ширинкин указал командирам рот отведенные им помещения и предоставил время для того, чтобы каждый из них смог осмотреться в своем углу.
   - Думайте, планируйте, и немедленно начнем перебазироваться, - сказал комбат. - На месте и камень обрастает, обживемся и мы.
   Первой роте досталось несколько комнат на втором этаже. Офицеры походили по ним, повыглядывали в выбитые окна, поковыряли прогнившие местами полы, повздыхали в пустых дверных проемах.
   - Ну как, Разов, развернемся? - усмехнулся Чистяков.
   - Придется, куда же мне деваться, - нахмурился Виктор.
   На этот раз ему не понравилась усмешечка командира роты. Чистякову сме-яться было легко, а вся тяжесть ремонта, в конце концов, ляжет на его, Разова, плечи. "Найди, достань, прояви военную смекалку", - будет зудеть Бунчук, и поневоле придется "проявлять смекалку".
   - Думайте, где будем брать материал, - как бы угадав мысли Виктора, озабо-ченно сказал Чистяков. - Конечно, кое-что у нас есть, но вот стойки к нарам будут коротки. - Он смерил взглядом высоту помещения. - Наращивать придется. Надежно это будет? - взглянул он на Виктора.
   - Стойки можно сделать еще короче, по высоте нар, не обязательно, чтобы они упирались в потолок, - поняв опасения капитана, сказал Виктор.
   - Но ведь люди будут спать?
   - Коробка будет достаточно устойчивой, товарищ капитан.
   - Пожалуй, верно, - поразмыслив, согласился Чистяков.
   Перед отъездом обратно в Шакулово, комбат собрал офицеров на совещание. Оно было коротким. Ширинкин установил порядок и очередность переезда, преду-предив, что не потерпит самодеятельности в строительстве, и приказал начальнику штаба батальона, капитану 3енкину, представить к утру проект типовых нар.
   - По этому вопросу есть дельные соображения у сержанта Разова, - подсказал Чистяков.
   - Посоветуйтесь и с сержантом, - сказал комбат 3енкину.
   Виктор на совещании не присутствовал, но, сидя во дворе, через разбитое окно слышал весь разговор и удивился, когда речь зашла о сержанте Разове. Вначале он подумал, что в батальоне появился его однофамилец, но вскоре понял, что это говорят о нем. Сердце радостно екнуло - наконец-то! Теперь Нерябов и Масин не посмеют куражиться перед ним.
   Обстановка на совещании неожиданно обострилась. Ширинкин объявил, что создается батальонная строительная команда, и что каждой роте надлежит выделить в нее по три человека.
   - Старшим команды назначаю сержанта Разова, - сказал комбат.
   - Это же грабеж, Василий Тихонович! - не сдержался Чистяков.
   - Не грабеж, товарищ капитан, а соблюдение высшего, а поэтому и более общего интереса, - невозмутимо разъяснил Ширинкин. - Команда в первую очередь займется ремонтом крыши, будет пилить тес - нам дают немного леса.
  
   Так, совсем неожиданно, непосредственным начальником Виктора стал капитан Зенкин. Это был молодой, двадцатипятилетний, веселый и подвижный человек. На правой руке у него не хватало указательного пальца, то есть как раз того, которым при стрельбе нажимают на спусковой крючок; но карандашом и чертежным пером Зенкин орудовал ловко.
   - Давай, выкладывай свои соображения, - попросил он Виктора, когда вечером они остались вдвоем. - Не ахти какое сооружение - нары, но надо выдержать наиболее приемлемые размеры, ты их лучше знаешь.
   Нары Виктор знал. Полгода карабкался он на третий ярус, под самый потолок. Он вспомнил, как Вадим в спешке "целовался" с матицей, как сам при подъеме шарахался на головы товарищам; ему давно хотелось кое-что изменить в конструкции нар. Теперь такая возможность представилась: помещение на новом месте позволяло сделать нары двухъярусными. Виктор без спешки изложил свои мысли.
   - Дельно, - сказал Зенкин, записал что-то в блокнот и принялся работать линейкой и карандашом.
   Виктор с интересом следил, как ложатся на ватман четкие линии. Был он уже в сержантских погонах и исподволь то и дело поглядывал на собственное плечо.
   Погоны перед строем сержантов роты вручил ему Чистяков.
   - Поздравляю, товарищ Разов, с присвоением сержантского звания! Носи с честью, не замарай! - пожимая Виктору руку, сказал он.
   - Не замараю, товарищ капитан! - твердо ответил Виктор.
   - Сегодня же сержанты Разов, Щеблыкин и Нерябов откомандировываются в батальонную строительную команду, - объявил Чистяков. - Работать с душой, чтобы жалоб ко мне не поступало. Старшим команды назначен Разов.
   Виктор заметил, как посоловели, стали оловянными светлые глазки Нерябова. "Боится, наверное, что мстить буду", - подумал Виктор.
   Спустя какой-нибудь час Зенкин ударил ладонью по ватману.
   - Готов эскиз! Как, смотрится?
   - Просто чудо! - воскликнул Виктор.
   - Ну, уж и чудо, - усмехнулся начальник штаба, любуясь собственной работой.
   - Вы, наверное, инженер?
   - Всего-навсего техник... техник-строитель, Разов. - Капитан почесал каранда-шом русую бровь. - Доложить комбату эскиз можно, а ограничиться этим нельзя. Ты же знаешь наших мудрецов: нагородят, кто во что горазд... Поэтому нужен макет: проста-вим на нем все размеры, тогда будет порядок.
   - Сделаем и макет, - согласился Виктор.
   - А когда сделаем?
   - Можно завтра.
   - Завтра мы с тобой едем лес получать. Куда-то на подсобное хозяйство. - Капитан с аппетитом зевнул, потер виски, взъерошил густой русый чуб. - Пора на боковую, Разов.
   Но уснуть в эту ночь Виктору удалось не сразу. Он пытался представить встречу с Кочаровым, с товарищами по строительству картофелехранилища, и ему станови-лось не по себе. Он одновременно и желал, и боялся этой встречи. Ведь именно там, на подсобном хозяйстве, оставил он о себе нехорошую память, возможно, что и сейчас его считают там дезертиром и трусом. Ему не терпелось оправдаться перед товари-щами, но в то же время терзала тревога: простят ли?
   Особенно эта тревога выросла, когда на другой день, проехав лесом, они приближались к стройке. Уже издали Виктор определил, что дело у Кочарова подвигается к концу. Бригада набивала решетник на стропила. С ближнего края огромную крышу уже укрывали толем; на земляном валу в котле разогревали битум. Табаев и Касумов наливали его в ведра и подавали кровельщикам.
   Поднявшись в кузове во весь рост, Виктор подставил грудь ветру. Перед ним лежала та самая равнина, которая когда-то так поразила и успокоила его своей ширью. Только теперь она пестрела куда более яркими красками, сменив свои изумрудно-бирюзовые наряды на золотые.
   В спелых хлебах тарахтели косилки и комбайны; трудились на уборке женщины и дети; вдали, будто на тактических учениях, цепью рассыпались красноармейцы, они продвигались вдоль обширного массива пшеницы и в такт их мерному шагу на солнце взблескивали косы; со стройки все звонче доносился перестук молотков. Виктор глотнул полной грудью встречный ветер, и радостное чувство оттого, что живет Совет-ская земля, что она борется и дышит каждым колосом и каждым сердцем, охватило его с необычайной силой.
   Всмотревшись в приближающийся ЗИС, Раис первым узнал Виктора.
   - Начальник приехал! - выкрикнул он и бросился к машине.
   - Здравствуй, Раис!
   Виктор обнял товарища и ощутил, как вздрагивают его худые плечи.
   - Долго не приходил, начальник, совсем плохо было... Липский совсем много смеялся.
   - Прости, Раис. Так уж получилось, не отпустили меня.
   - Теперь Липский уже нет, в батальон отправили.
   Подошел Самат. Он принес оставленную Виктором в день бегства шинель.
   - Начальник уже сержант, а шинель еще ефрейтор! - радостно осклабился Самат.
   Машину окружили строители. Они жали Виктору руку, поздравляли с получе-нием звания, расспрашивали о фронте, полагая, что у прибывшего из районного центра человека сведения на этот счет гораздо свежее. В небо потянулись дымки от цигарок.
   Подошел Кочаров, спросил строго:
   - Это что еще за перекур? - но, заметив прибывших, разрешил милостиво: - Ладно уж, не каждый день у нас гости.
   Бригадир поздоровался с 3енкиным, повертел в пальцах накладную на лес и только после этого, строго сдвинув брови, повернулся к Виктору:
   - Заявился, беглец?
   Виктор потупился, не решаясь взглянуть в глаза бывшему начальнику.
   - Виноват я, дядя Степан.
   - Виноват, что сероват, в деревне родился! - бросили со стороны, но шутку не поддержали.
   Кочаров, смерив взглядом Виктора, неожиданно подобрел:
   - А добился-таки своего, сержанта отхватил. Я год в младших числился. Не зря, выходит, и бегал, востер... Поздравляю, востер!
   Кочаров выбросил вперед руку, всю в пятнах смолы и битума, и Виктор с радо-стью вложил в эту очень надежную руку свою собственную. Кочаров рывком бросил его на себя, по-отцовски облобызал.
   - Люблю таких, отлегло на тебя! - похлопал он гостя по спине.
   Лес Виктору разрешили брать любой.
   - Кому же и давать, если не тебе, - сказал Кузубаев. - Выбирай, какой на тебя смотрит.
   Виктор постукивал обушком по звонким, подсохшим бревнам, узнавая их, припоминая, какими были они на корню.
   В полчаса нагрузили машину.
   - Прошу к нам на кулеш, товарищ капитан, - пригласил Зенкина Кочаров.
   Оба они были строителями, и у них сразу обнаружилась масса общих интере-сов. Они уже облазили и осмотрели хранилище, и теперь говорили без остановки.
   За столом Дарья Максимовна воззрилась на Виктора.
   - Ты что же это, сокол, в тот раз в лесу меня бросил? - спросила она.
   Виктор уткнулся в миску, не решаясь поднять глаза.
   - Бросил одну среди ночи, я так и обомлела вся... - Обращаясь уже ко всем, развела Дарья Максимовна полные руки.
   - А ты, Дарья Максимовна, ночью в лес с ним ходила? - сохраняя серьезность, спросил Кузубаев.
   Плотники прыснули - стряпуха зарделась и поспешила отмахнуться: - Да ну вас, жеребцы стоялые, вам бы только поржать, - запричитала она и отошла к плите.
   Оправившись от смущения, в конце обеда Виктор обратился к Кочарову:
   - Вам, дядя Степан, козлы больше не нужны?
   - Не нужны, увози, все равно на дрова пустят. И пила твоя здесь, - вспомнил бригадир. - Тоже бери. Спасибо тебе, выручил.
   Кочаров поднялся из-за стола, прошел к сараю и отпер боковую дверцу. У Виктора глаза разбежались: в кладовке на полках рядами лежали топоры, долота, стамески и прочий плотницкий инструмент.
   - Что тебе нужно? - видя, что Виктор не спешит забрать пилу, спросил Кочаров. - Говори, пока я добрый.
   - Хотя бы одну железку к двойному рубанку, - попросил Виктор.
   - Зачем железку, возьми рубанок, мы в долгу не привыкли оставаться. Что еще? Долота нужны?
   - У меня бригада, а инструмента - ни-ни... Хоть пальцем работай, - признался Виктор.
   - Вот оно что? - посуровел Кочаров. - Где же ваши хозяйственники?
   - А у нас и хозяйственников нет, только повара, да один негодный завстоловой.
   - Худо твое дело, - Кочаров вручил Виктору целую охапку разного инструмента. - Для мастерового человека не жалко, авось, и ты меня когда-нибудь выручишь.
   Разобрали и погрузили в машину козлы, и Зенкин с Кочаровым уже пожали друг другу руки на прощание, а Виктор все прохаживался около сложенных в штабель рулонов толя.
   - Хотя бы несколько кусков, - осмелился, наконец, попросить он. - Хотя бы на первое время, чтобы люди не простаивали.
   - Ну и цыган ты, брат! - удивился Кочаров. - Откуда вы взяли такого цыгана? - повернулся он к Зенкину.
   - А нам и делать больше нечего, только и остается цыганить, - рассмеялся капитан.
   В машину поверх леса бросили несколько рулонов толя.
   - Хороший человек, - сказал на обратном пути 3енкин о Кочарове и, помедлив, повернулся к Виктору: - И ты молодец: умеешь ладить с людьми.
   26. СЛОЖНАЯ ЗАДАЧА.
  
   Возвратившись с подсобного хозяйства, Виктор в тот же день организовал работы. Во дворе собрали и установили козлы, разметили и навалили первые бревна, очистили от мусора бесхозный сарай, сколотили два верстака - получилась столярная мастерская. Хуже обстояло с мастерами - сержанты не имели навыков в столярном деле. Перед Виктором встала сложная задача: выполнить требующие профессиональ-ного мастерства работы с неумелыми людьми. Было над чем поразмыслить, пошеве-лить мозгами на все лады. Однако задача казалась неразрешимой.
   В душе нарастало глухое недовольство, не то на собственное невезение, не то на несправедливость начальства, не то... вообще не поймешь на что. Уж больно ловко подсовывала ему жизнь самые заковыристые задания. Неделю тому назад, когда самым неблагодарным делом была чистка нужников, он, Виктор, как раз и пришелся кстати; теперь вот этот головоломный ремонт. Именно головоломный, по-другому его и не назовешь, на нем только и можно, что сломать голову, заслужив неуважение и командиров, и товарищей.
   Двухэтажное здание казармы, будто потрепанный штормами и выброшенный на мель корабль, маячило у него перед глазами, и не было матросов, чтобы стащить его на воду, а юнгам это было просто не под силу. Но отправлять корабль в плавание нужно было во что бы то ни стало, - и он часто теперь вспоминал Баженова с Ерасовым и сожалел, что их не оставили в батальоне. Сейчас он согласился бы иметь под рукой даже болтливого Павлика Гусарова.
   Теперь те, казавшиеся сейчас неповторимо счастливыми дни, когда он отвечал только за самого себя и за свою работу, были, увы, безвозвратно утрачены. Как он, однако, ошибался, считая простой физический труд неблагодарным занятием. С каким удовольствием сгибался бы он сейчас над верстаком хоть все двадцать четыре часа в сутки - раз надо, то надо - лишь бы не это непомерное бремя ответственности, отнима-ющее и сон, и покой, и аппетит. Но он так хотел получить звание, и вот он его получил!
   Порой опускались руки, хотелось плюнуть на все, пойти и отказаться от коман-дования. Но это только так хотелось. Слишком много препон было на пути у этого желания: и ободряющий взгляд Тютюникова, и простое, товарищеское обращение с ним 3енкина, и доверие товарищей.
   Духу не хватало все это перечеркнуть. Он неожиданно стал самым нужным человеком в батальоне. На него надеялись, ему доверяли. Из подразделений шли к нему и за помощью, и за советами, и за материалами. И он никому не отказывал: разрывался между множеством срочных, неотложных дел. Помощь людям приносила удовлетворение, но самое сильное сдерживающее влияние в минуты отчаяния оказывал на него один простой вопрос. "Кто может справиться с ремонтом лучше меня?" - спрашивал себя Виктор, и не находил такого человека среди товарищей. Получалось, что и командование сдавать некому.
   Дела с ремонтом не ладились, но упрекнуть кого-либо в этом было трудно. Недостатком энтузиазма сержанты не страдали. Тютюников провел общее баталь-онное собрание, и все выступающие говорили о необходимости проведения работ в самые короткие сроки.
   - Сейчас нужно на время стать плотниками и столярами - и мы ими станем! - заявил на собрании Виталик Садовников.
   "Станешь!" - покривил про себя губы Виктор.
   Он уважал Садовникова, который занимал теперь в первой роте место Херуви-мова. Только за упорство и простой, открытый характер оказали товарищи Виталику такое доверие - избрали его комсоргом. Но в своем сегодняшнем заявлении, казалось Виктору, секретарь переборщил. Не так это просто - стать столяром. Виктор по себе знал, каким неподатливым бывает дерево в руках новичка.
   - Говорить легче, чем делать, - шепнул он своему старому знакомому, Василию Усенко.
   - Виталик слов на ветер не бросает, - не согласился Усенко.
   Но первое же распущенное на тес бревно подтвердило опасения Виктора. Доски вышли волнообразными, с множеством заусенцев.
   - Корыта из таких хорошо делать, - усмехнулся Сергей Щеблыкин.
   А Виктору было не до смеха. Сколько еще бревен будет испорчено? А много ли их всего? Где потом брать материал для ремонта? Да и время летело впустую.
   Однако все эти вопросы волновали и Щеблыкина. Он согнал усмешку, упрямо закусил губу.
   - А ну, еще попробуем, - кивнул он напарнику, сержанту Струмилину.
   И снова у начинающих пильщиков не все выходило гладко: пила виляла, шла рывками. На деле даже самая простая работа - распиловка леса - была куда сложнее, чем казалось со стороны.
   Виктор отстранил Щеблыкина, сам стал под козлы. Это обескураживало. Конечно, он все готов делать сам, но как это успеть, где взять столько рук? На людей же обижаться было просто смешно. Они хотели, но у них не получалось, их надо было научить. Только времени и ресурсов для этого не было. Научить человека столярному делу - это совсем не то же самое, что научить его, например, строевому шагу. Там легче: не тянет он носок, не идет у него ступня параллельно плацу, не успевает за ногой корпус, невпопад работают руки - все терпимо, никаких особых переживаний у командира это не вызывает. Отмолотит новичок на плацу лишнюю сотню километров - научится. И никому от этого нет вреда - только нескладный парень станет ловчее. А тут каждый промах оборачивался испорченным материалом. Горбатую доску на нары не поставишь: и командиры не похвалят, и, самое главное, тот, кому доведется на ней спать, проклянет тебя до третьего колена.
   Однако помощи ждать было неоткуда, все работы он должен был выполнить с этими людьми, которые пока что только портили материал и забивали до невероятной тупости инструменты. Присмотревшись внимательно к тому, кто как работает, Виктор начал производить перестановки в бригаде, подобно тренеру футбольной команды. Он пытался подыскать для каждого дело, где его усилия могли бы принести больше пользы, чем вреда.
   И только одного человека он не трогал - своего недавнего мучителя, Назара Нерябова. Что-то мешало ему подходить к этому парню. В светлых глазах Назара он по-прежнему читал ожидание мести. Это мешало - любое замечание со стороны бригадира могло показаться сейчас Нерябову несправедливым.
   - Удивляюсь я тебе, - сказал как-то Виктору Усенко. - Даже в нашей роте было слышно, как на тебя Назар покрикивал, а ты его стороной обходишь, будто боишься.
   - Связываться не хочется, - поморщился Виктор.
   - В общем-то, правильно, - согласился Усенко.
   Но место Назару определили сами сержанты.
   - Убери ты его от нас! Этот Колун только и годится дрова колоть, - попросил однажды Щеблыкин.
   Это в какой-то мере было правдой. Обладая недюжинной силой, Назар был исключительно неловок в ее приложении к вещам, если у тех не было надлежащего запаса прочности. Стамески и клещи, что ни день, ломались в его руках. Виктор почувствовал облегчение, когда отправил Назара копать яму под уборную. Этот человек просто мешал ему, будто заусенец на ногте: зубами отгрызи, а избавься.
   Но, едва Виктор успел убрать подальше с глаз Нерябова, как в бригаде появился Бегун. На новом месте учебный батальон не имел собственной столовой - довольствовались при одном из стрелковых подразделений, - и старшина оказался не у дел.
   Виктор не сразу поверил своим ушам, когда Бегун доложил, что прибыл в его, Разова, распоряжение.
   - У нас, товарищ старшина, своих шутников девать некуда, - нахмурился Виктор.
   Ему еще не приходилось встречаться с таким нарушением субординации, когда старшина находился бы в подчинении у сержанта.
   - Без всяких шуток, товарищ сержант, - обиделся Бегун. - Капитан Зенкин так и сказал: в батальоне сейчас каждый человек на вес золота.
   Щеблыкин на козлах скаламбурил что-то насчет веса дерьма - сержанты дружно хохотнули. Бегун повернул в сторону насмешников тугую бычью шею, но от замечаний воздержался. Виктору же казалось, что над ним зло подшутили, направив в его распоряжение Бегуна. Положение бригадира, однако, обязывало сдерживаться.
   - Что вы у нас собираетесь делать, товарищ старшина? - сухо спросил он.
   - Что угодно. Хотя бы вот эти доски - рейки пилить, - кивнул старшина на пильщиков.
   - Ну, попробуйте.
   Бегун стал под козлы. Но вскоре гимнастерка на его широкой спине взмокла, опилки запорошили глаза, он закашлялся и присел отдохнуть. "Наградили работником, только людей с дела будет сбивать", - подумал Виктор и отправил Бегуна напарником к Нерябову. К удивлению Виктора, бывшего заведующего столовой это нисколько не обескуражило.
   Работали от темна до темна. Но и вечерами не спешили расходиться. Собирались в мастерской, рассаживались на верстаках, на штабелях заготовок, покуривали, обсуждали текущие дела, положение на фронтах... Что-то невыразимо приятное было в этих задушевных беседах. Темень исподволь подкрадывалась, заслоняла оконце и распахнутую дверь; окружающее пространство суживалось, ограничиваясь пределами мастерской, а мир, благодаря слову, беспредельно расширялся.
   Журчит неторопливый говорок, светлячок цигарки высвечивает чей-то блестя-щий глаз, в темном квадрате двери висит одинокая звезда. И вот уже и не поймешь, откуда только возьмется она, сладкая истома обволакивает душу, щемит, тревожит, просит излиться.
   Первым не выдерживает Усенко. Перевернувшись вверх лицом на груде белеющих в темени стружек, он начинает негромко вопрошать чистым сильным голосом:
   - Что стоишь, качаясь, тонкая рябина...
   Неторопливо, как и все происходящее в этот вечер, песня набирает силу, растет, ширится, выплескивается наружу, летит в звездное небо. А спустя минуту уже и разобраться трудно: товарищи ли это поют, или вместе с ними поет и родная земля, исторгая впитанную веками боль, грусть, да удаль народную.
   На одну из таких посиделок пришел Садовников. Как ни занят был он в роте, но выкраивал время и для мастерской. Отвоевал на верстаке уголок, осваивал столярное ремесло. Виктор понимал, что Виталию обязательно надо сдержать данное на собра-нии слово, и всячески помогал ему. Комсорг в долгу не оставался - советы его всегда были толковыми. По делу забежал он и на этот раз.
   - Разговорчик есть, командир, - подсел он к Виктору и начал без подготовки: - Во второй роте, у капитана Шекерова, вводят узкую специализацию.
   - Как это? - заинтересовался Виктор.
   - Начинание прогрессивное для наших условий, - продолжал Садовников. - Мы на бюро обсудили и решили распространить его в нашей роте. Суть такова. Чтобы стать в полном смысле плотниками и столярами, времени у нас недостаточно. Ну, а если поставить человека на одну какую-то операцию и не дергать его, то он освоит ее гораздо быстрее. Возьми свою бригаду: у Щеблыкина уже неплохо получается на пилке теса, Никита Струмилин набил руку на ремонте полов.
   - Ничего я не набил, - подал голос из темного угла Струмилин. - Вот ноготь отбил начисто, это верно, - добавил он ворчливо.
   - Не набил, так через неделю набьешь, если тебя не дергать, - не уступил Садовников.
   Предложение секретаря Виктору понравилось. Было только немножко обидно, что не ему первому пришла в голову такая простая идея. А ведь инстинктивно он ее всегда чувствовал, даже и реализовывал что-то, а вот выразить четко, возвести в принцип и дать ему толковое название - эко - "узкая специализация" - на это его не хватило.
   Не откладывая дела, наметили состав основных постоянных групп: кровель-щиков, столяров, заготовщиков материала, подсобных рабочих. Получилось неофици-альное бурное собрание. Много спорили, шумели, высказывали свои нужды. Кое в чем не сошлись, но основная цель была достигнута - окрепла уверенность людей в успехе дела.
   - И тебе станет легче, - сказал Виктору Садовников.
   - Насчет меня - бабушка надвое сказала, - усмехнулся Виктор.
   Но уже на другой день заметил, что его людей будто подменили. Клещом впился в крышу старший группы кровельщиков Вася Усенко; посерьезнел, меньше стал балагурить возглавивший пильщиков Щеблыкин; даже Нерябов, начальник подсобников, то и дело поторапливал единственного своего подчиненного, старшину Бегуна. Виктор впервые получил возможность выполнить давнее задание 3енкина - изготовить макет двухъярусных нар.
   Обнаружив новую организацию труда в батальонной команде, майор Ширинкин остался доволен. Некоторое время он присматривался к Виктору, потом проговорил своим глуховатым голосом:
   - У вас, сержант Разов, талант строителя... Это при моей скупости на похвалы.
   - Раз человек достоин, надо и похвалить, - заметил присутствующий при разговоре Тютюников.
   - Мы здесь, товарищ майор, макетик подготовили, - сказал Виктор, желая как можно быстрее прекратить не совсем приятный для него разговор о своей персоне, и вынес из мастерской макет нар.
   Ширинкин долго рассматривал его, зашел и слева и справа, и снова похвалил Виктора:
   - Вот за это спасибо, это не чертежик на бумажке, это совсем другое: и наглядно, и никаких кривотолков... Теперь уж им податься будет некуда, - имея, очевидно, ввиду подчиненных офицеров, заключил комбат.
   - Это капитан Зенкин приказал сделать, - сказал Виктор, досадуя на то, что хвалят его не по заслугам.
   - Приказал Зенкин, а делал-то ты? Ты ведь делал? - допытывался Ширинкин.
   - Делал я, - потупился Виктор.
   - Не дуйся, не дуйся, хвалю ведь, не браню, бранить начну - хуже будет, - усмехнулся комбат и приказал отнести макет в свой неотремонтированный еще кабинет.
   Зачастило в учебный батальон и полковое начальство. Приезжали подполков-ники и майоры, они требовали, советовали, давали указания, одним словом, поторап-ливали. Завидев очередного проверяющего, Зенкин морщился, смахивал с сапог пыль, шел представляться.
   - Пользы от всех этих "цеу" ни на грош! - в сердцах как-то обронил начальник штаба.
   Но польза от посещения старшего начальства, конечно, была, и немалая. Испытывая постоянное давление сверху и острый недостаток в людях, офицеры сами включились в ремонтные работы. Ветхое здание содрогалось от стука и грохота и только чудом не разваливалось.
   Приехал в батальон и командир полка, подполковник Галат. В сопровождении нескольких офицеров он осмотрел здание, коротко спросил Ширинкина:
   - К ноябрьским праздникам успеете?
   - Постараемся, товарищ подполковник.
   - Это не ответ, - поморщился Галат. - Вы мне точную дату давайте. Очередной призыв нас с вами ждать не будет.
   - Посчитать надо, - сказал Ширинкин.
   - Считайте, завтра к исходу дня доложите.
   Командир полка уехал, а Зенкин и Разов сидели до полуночи и считали. Однако ремонтные работы, не обеспеченные материалами и специалистами, учету поддава-лись плохо. Прикидывали и так и эдак, а, в общем, на глазок. В конце концов, решили, что к праздникам ремонт в основном будет закончен. Так и доложили.
   27. КАТЯ.
  
   3енкин торопил Виктора с ремонтом крыши. Если без дверей внутри здания как-то можно было обходиться, то дожидаться осеннего ненастья с дырявой крышей никуда не годилось.
   В группе Усенко было спокойнее. Просители из рот сюда заглядывали реже, а начальство и совсем не рисковало подниматься. Зато заглядывали прохожие с улицы. Они задирали головы, смотрели на бравых сержантов и, кто знает, может быть, зави-довали им. Была и еще одна причина, которая влекла Виктора на крышу. Отсюда был виден распределительный пункт, так запомнившийся ему по первому дню пребывания в Канаше. На площадке между огромным бараком и баней часто толпились красно-армейцы. И Виктор до рези в глазах всматривался в эти толпы, стараясь определить, не собирается ли это очередная маршевая рота ?
   - Не смотри, в баню пришли, - угадав мысли Виктора, сказал однажды Усенко. - А вот на прошлой неделе отправляли.
   - Чего же ты мне не сказал?
   - Оттого, что посмотришь, легче не станет, - насупился Усенко. - Только рас-стройство одно.
   Приколачивая как-то рейку на самом краю крыши, Виктор глянул на улицу и чуть не свалился: по тротуару противоположной стороны шла Настя! Но была она уже в военной форме, которая выгодно подчеркивала ее фигуру.
   - Настя! - срывающимся от волнения голосом крикнул Виктор и поспешил к лестнице.
   Но, пока он спустился, обежал здание и пересек двор, Настя ушла. Виктор бросился к людному перекрестку, где в поле его зрения в разных направлениях удалялись сразу три девушки в военном. Он закрутился волчком, не зная, какую из них догонять.
   - Ты что, это самое, вертишься? - окликнули его.
   Узнав по голосу Бунчука и продолжая вглядываться в толпы прохожих, Виктор ляпнул первое, что пришло в голову:
   - Знакомого встретил, гвоздей обещал.
   - Так, это самое, догоняй!
   - Да из виду упустил... Вот он! - наугад ткнул пальцем Виктор.
   - Догоняй, - поторопил его Бунчук. - Гвозди, это самое, позарез нужны.
   Виктор поспешил за девушкой с темными волосами и вскоре понял, что ошибся. Однако, для полной убежденности, решил взглянуть на девушку поближе. Та остано-вилась и, заинтересовавшись необычным, взволнованным видом Виктора, приложила руку к пилотке:
   - Потеряли что-нибудь, товарищ сержант?
   - Показалось, что знакомая...
   - Когда кажется, тогда крестятся.
   - Нет, верно, вы очень похожи, - смутился Виктор.
   - Это бывает, - смягчилась девушка, тронутая искренностью незнакомого сержанта.
   - А у вас в подразделении есть Настя?
   - Это военная тайна, - рассмеялась девушка.
   Некоторая напряженность, вызванная обращением незнакомого молодого человека, у нее прошла, и теперь все ее миловидное личико выражало лишь любо-пытство да малую толику озорства. Было похоже, что она сразу зачислила стоящего перед ней сержанта не к разряду тех парней, которых следует опасаться, а, скорее, к тем, кто сам достоин сожаления.
   А Виктору было не до озорства. Ему казалось, что он упустил свою Настю - не слепой же он, на самом деле, - и ошибочно погнался за этой пигалицей. Хотя, ничего не скажешь, "пигалица" была совсем недурна собой. Симпатичное личико светилось молодостью и задором. Особенно же прекрасны были сияющие темные, такие же, как и у Насти, глаза. Но товарищ ефрейтор (девушка имела на погонах один узкий галун) вздумала поиграть в "военную тайну", и это могло испортить все дело. Не зная, как поступить, Виктор мялся в нерешительности.
   Девушка поджала пухлые губки, перестала смеяться и сказала вполне серьезно:
   - Есть у нас похожая на меня Настя... глаза у нас одинаковые.
   - Точно! - воскликнул Виктор.
   - Мы в эшелоне, это недалеко.
   - Пошли! - поторопил девушку Виктор.
   Он и не подумал наводить какие-либо дополнительные справки о Насте: до того все казалось ясным. "Она где-то здесь, в городе, она только что прошла по этим ули-цам", - не выходило у него из головы.
   Девушка оказалась разговорчивой.
   - Вот будет тогда, если эта наша Настя окажется и вашей знакомой Настей! - восхищенно говорила она, и складывала ладошки, и жмурила глаза, видимо, для того, чтобы живее представить, что будет тогда. - А что, очень даже бывает!
   Радостное настроение, вызванное предстоящей встречей Виктора с Настей, переполняло девушку, и она совершенно не могла молчать.
   - Меня зовут Катей, а вас?
   - Виктор.
   - Знаете, Витя, а мне иногда хочется, чтобы все люди, ну вот как есть все люди, были мне знакомы... Ну, вот идешь ты, встречаешь человека, и уже все-все о нем знаешь, как о подружке или о брате, и здороваешься с ним, и разговариваешь запросто.
   - У тебя памяти на всех не хватит, - возразил Виктор.
   - У меня хватит, я на людей очень даже памятливая.
   - Тогда времени на разговоры не хватит.
   - Разговаривать даже и не обязательно, можно поздороваться просто кивком, - не сдалась Катя. - Главное - знать человека... И если бы все люди знали друг друга, то все были бы счастливы. Представь, что я знаю твою Настю так же хорошо, как и ты сам. И вдруг я ее случайно встречаю... Конечно, я сразу бы сказала: знаешь, Настя, а Виктор в такое-то время там-то и там очень даже тебя искал. Представляешь, нас-колько бы проще стало, если бы люди знали друг друга?
   "Ну и щебетунья, - подумал Виктор, - такая любого заговорит". Ему было и приятно, оттого что они не идут молча и что прохожие поглядывают на них с интере-сом, и в то же время он испытывал недовольство собой, потому что инициатива в разговоре принадлежала Кате. Впрочем, он тут же нашел для себя извинительный мотив: он был всецело занят мыслями о Насте.
   Катя повела его через пристанционные пути, легко перепархивая тормозные площадки товарных вагонов.
   - Нас на запасный затолкали - экстренный груз пропускают, - пояснила она и добавила, понизив голос: - Танки под чехлами везут с самого утра, и другие всякие машины... С Урала, должно быть?
   - С Урала, - согласился Виктор.
   - А вот и наш вагон-салон!
   Катя поднялась на подножку пассажирского вагона, единственного в составе товарного поезда, крикнула в распахнутую дверь:
   - Девочки, Настю позовите!
   После этого она спрыгнула с подножки и стала нетерпеливо поглядывать то на Виктора, то на дверь, ожидая появления Насти. К окнам вагона прилипло множество девичьих лиц; они смеялись, эти мордашки, и переговаривались, лукаво подмигивая друг дружке. "Попал в вагон для некурящих", - подумал Виктор, застеснялся и отошел. Вскоре в дверях появилась Настя.
   - Кто меня? - весело спросила она и, взявшись за поручни, наклонилась вперед.
   И по тому, как сошла улыбка с Настиного лица, и как сник Виктор, Катя поняла, что встреча не состоялась.
   - Вы ко мне, мальчик? - первой нашлась Настя.
   - Ошибочка вышла, - сконфузился Виктор.
   - А ничего мальчик, скромный... Где ты такого подцепила, Катя? - обретая веселый прежний тон, спросила Настя. - Давайте хоть подразним этих дурочек, - кивнула она на окна вагона. - Я спрыгну, а вы, мальчик, сделайте вид, что очень рады и что меня обнимаете... Скажем, что брат и сестра.
   - Да ну тебя, Настюха! У человека горе, а ты со своими глупостями, - не согла-силась Катя и, желая хоть как-то скрасить неприятность от неудачной встречи, загово-рила быстро, в своем обычном темпе: - Мы вам поможем, Виктор! Сделаем так: вы нам дадите свой адрес и фамилию вашей Насти, а еще лучше, если покажете ее фотокар-точку, и уж будьте спокойны - мы ее найдем и вам сообщим. Обязательно найдем! - И, не получив еще согласия Виктора, Катя прикрикнула на подругу: - Ну, что стоишь, неси карандаш и бумагу!
   Узнав о Катиной затее, из вагона высыпало десятка полтора девушек. Они окружили Виктора; по рукам пошла фотокарточка Насти Козыревой.
   - Запоминайте лучше, девочки, мы обязательно должны ее найти, - просила подруг Катя.
   - Счастливая, а меня вот никто не ищет, - рассматривая фото, вздохнула лупоглазенькая толстушка с багровым шрамом на правой щеке.
   - Как же, Ирочка, а помнишь, я тебя в Вязьме искала? Когда наш госпиталь разбомбили? - обняла толстушку Настя.
   - С тобой мы, как ниточка с иголочкой - друг без дружки никуда, - грустно улыбнулась Ира.
   По отдельным фразам Виктор понял, что девушки возвращаются на фронт, после сопровождения в глубинный госпиталь эшелона с ранеными, понял он и то, что народ это в большинстве своем бывалый: у многих девушек на гимнастерках были нашивки о ранениях, ордена и медали. Расспрашивать о чем-либо еще было не положено. Но и того, что понял Виктор, было вполне достаточно, чтобы ему, тыловику, почувствовать себя в компании девушек-фронтовичек чертовски неудобно. Он пожалел о том, что согласился с предложением Насти, и, как только ему вернули фотокарточку, сразу засобирался уходить. Однако как раз в это время девушек пригла-сили на обед. Не обращая внимания на возражения Виктора, они всей компанией подхватили его под руки и с шутками и смехом втолкнули в вагон.
   - Я же в самоволке, девчата! - взмолился Виктор.
   - Не пугайся: больше года не дадут, дальше фронта не пошлют!
   - А фронта ты не боишься, не боишься же, правда? - спросила Настя, усаживая Виктора за столик у окна.
   - На крыльях бы улетел!
   Виктор не раз обжигался на подобных признаниях - в тылу они воспринимались как хвастовство, - но сейчас это получилось у него искренне.
   - Видишь, какой молодец, - сказала Настя и поставила перед гостем алюмини-евую кружку с жидкостью, отливавшей синевой.
   Виктор с опаской покосился на кружку.
   - Спирт, - перехватив его взгляд, сказала Настя. - В честь гостя и нам по капе-люшечке можно. - Она налила из фляжки в другие кружки. Сделано это было запросто, как, впрочем, и все получалось у Насти запросто. Девчата без ужимок разобрали кружки, и отказываться Виктору стало никак невозможно, не поступившись мужским достоинством.
   Сидели очень тесно - на столике едва умещались котелки с борщом, - но это нисколько не портило общего приподнятого настроения. С одной стороны Виктор все время чувствовал острый локоток Кати, с другой - круглым, полным плечом его подпирала Настя, однако спирт придал ему храбрости, и он перестал стесняться. Говорили по пустякам, все больше насчет того, как увезти Виктора с собой, и этот пустячный разговор беспрерывно прерывался взрывами веселого смеха.
   После обеда спели "Катюшу" и "Синенький скромный платочек". Потом завели патефон и устроили перед вагоном танцы. Танцором Виктор был никудышным, но отказаться было невозможно, и он вальсировал поочередно со всеми.
   - Втюрилась в тебя Катюша, глаз не сводит, - кружась, шепнула ему Настя. - Ты ее, смотри, не обижай.
   От девушек Виктор выбрался только вечером. Провожала его Катя.
   - Ты привела, ты и проводишь, - сказала Настя и соединила их руки.
   Так и шли они, взявшись за руки. Виктор поглядывал на спутницу и не узнавал ее: это была какая-то другая Катя, молчаливая и притихшая. Она старательно смотре-ла только под ноги, будто боялась споткнуться. В его голове вертелись слова Насти, но что надо было сделать, чтобы не обидеть Катю, он решительно не мог понять. Возможно, ничего не надо делать, но, может быть, это и будет ей неприятно, может быть, от такой пассивности и предостерегала его Настя? Попробуй, разберись у этих девушек!
   Катя не отнимала руки, и он чувствовал, как дрожат ее тонкие горячие пальцы; хмель туманил голову. "Ведет, как маленького!" - рассердился Виктор и почти грубо притянул девушку к себе.
   - А Настя? - слабо сопротивляясь, напомнила Катя.
   - Она не узнает.
   - А если узнает?
   - Ты ведь не скажешь?
   - Я - нет.
  
   До позднего вечера просидели на тормозной площадке товарного вагона, тесно прижавшись друг к дружке.
   - И с Настей у тебя было? - спросила Катя.
   - Было, - признался Виктор.
   - Ох, достанется нам, бабам, - пригорюнилась она. - Самых лучших ребят убивают, самых честных и смелых... Посмотришь - сердце закипает. И каждый раз думаешь: а вдруг это твоего, и тебе никого не достанется. - Она плотнее подсела к Виктору, положила ему на плечо голову. - У нас за Волгой (из Кинешмы я) роща есть березовая. Грибов бывает уйма всяких: и белые, и красноголовики... А когда хорошие выберут, остаются только червивые да поганки. Мне все кажется, что и война так людей отбирает. Плохонький, трусливый вперед не поспешит: схитрит, переждет - и живой останется. А всех хороших ребят война в страшную свою кошелку складывает. И нет у той кошелки дна: сколько ни клади - все мало...
   Катя вздохнула и грустно закончила:
   - Так и останешься вековухой.
   - А я? - постарался успокоить ее Виктор.
   - У тебя Настя. Не бросишь ведь, не бросишь? Да и нехорошо это - одну ради другой бросать.
   - Она меня сама бросила, - признался Виктор и рассказал о Насте.
   - Она тебя пожалела.
   - Почему пожалела? - не понял Виктор.
   - Не ровня она тебе, вот и пожалела. Теперь ты для нее всегда будешь хоро-шим, а так, не известно еще, чем бы у вас все кончилось, - пояснила Катя.
   По дальнему пути прошел паровоз.
   - Это за нами, - Катя встала.
   Виктор проводил ее до вагона, помог подняться. На душе было муторно. Вот он узнал еще одну девушку: таинственная завеса противоположного пола приоткрылась для него шире, но не было от этого удовлетворения. Видимо, совсем не зря мудрое человечество огородило себя условностями и, по возможности, придерживается их. Легко было ему с Катей, казалось, что он знает ее много-много лет, и в то же самое время ее простота и доступность вызвали у него глухое раздражение, к которому примешивалась жалость.
   Лязгнули буфера - состав тронулся. Из вагона вышла Настя, увидела Виктора - не удивилась.
   - Не обидел нашу Катюшу?
   Виктор неопределенно пожал плечами.
   - Не обидел, - сказала Катя.
   - Тебе ж сходить! - спохватилась Настя.
   - А вот возьму и не сойду!
   - Не дури!
   Настя подтолкнула Виктора к двери - он спрыгнул уже на ходу.
   - Приезжай к нам!
   - Обязательно приеду!
   Виктор дождался последнего вагона. Пусто стало на рельсах, пусто - в душе. В стремительном грохоте летело время, не отставали от него и люди... И только ему некуда было торопиться: батальон - будто западня!
   28. НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ.
  
   Следующий рабочий день Виктор начал на крыше. Сверху удобнее было осмо-треться: все ли сошло гладко, не дознались ли о самовольной отлучке? Но было спо-койно, начальство не требовало для объяснений. Из мастерской вышел Зенкин, поднял голову, спросил миролюбиво:
   - Когда спустишься с крыши?
   - Скоро, товарищ капитан.
   - Давай, давай.
   Капитан осмотрел двор и направился в дальний угол, где Нерябов и Бегун неумело ладили уборную.
   - Кто же так делает?! Строители, Богом обиженные! - начал очередной "разнос" группы Нерябова начальник штаба.
   Но так как "разносы" особой пользы не приносили, Зенкин сам взялся за моло-ток.
   Теперь Виктор то и дело поглядывал на улицу: мало ль, кто мог там появиться.
   - Руку покалечишь, - упрекнул его Усенко. - Вслепую ведь бьешь.
   - Не покалечу, - отмахнулся Виктор.
   - Кого ты высматриваешь, или время не назначили? - не унялся Василий.
   - Назначать некому.
   - Рассказывай... Я вот не буду больше прикрывать твои самоволки.
   - Это случайно получилось.
   - Случайно до полуночи не ходят.
   - Говорю тебе - случайно! - начал сердиться Виктор.
   Усенко умолк, но спустя полчаса снова вспомнил о самовольной отлучке.
   - И въедливый же ты парень, Василь, - удивился Виктор. - Только зря ты стара-ешься: все равно я не могу тебя познакомить.
   - Это почему? - насторожился Усенко.
   - Они уехали. Это с эшелона была девушка.
   - А что-нибудь вышло?
   - Иди к черту.
   На крышу поднялся Масин. С тех пор, как Виктор искупал его в колодце, они не разговаривали. Но и тени обиды не было на сияющей Федькиной мордочке.
   - Старшой гвоздей просит, - первым заговорил он.
   - Какой старшой?
   - Наш, Петров.
   - Возьми, - кивнул Виктор на ящик.
   Федька нагреб в карман гвоздей, взглядом отозвал земляка в сторону.
   - Я давно хотел с тобой насчет одного дела поговорить, - зашептал он. - Кончим ремонт, за пополнением отправлять будут. И в Московскую область - тоже! Ты теперь с самим 3енкиным Вась-Вась, смотри, не теряйся.
   - Там посмотрим, - нахмурился Виктор, которому не понравилась дальновид-ность земляка.
   - Между прочим, там внизу тебя старикан дожидается, - сообщил Федька.
   - Какой еще старикан?
   Виктор подошел к краю крыши и увидел во дворе деда Касьяна. С узелком под мышкой он стоял около козел и наблюдал за пильщиками. Виктор отбросил молоток и поспешил к лестнице.
   - Пришла, что ли? - не удержался Усенко.
   - Пришла, вон у сарая стоит.
   - Да ну!
   Кровельщики сгрудились на краю крыши. Дед Касьян был при параде. Сатино-вая косоворотка в синий горошек, суконный пиджак, хромовые сапоги и старомодный картуз с лакированным козырьком составляли его костюм. Но, несмотря на этот наряд, было заметно, что фигура его за последний год еще больше осела, сгорбилась; мор-щины на лице стали глубже и жестче, отчего все лицо помельчало, будто усохло. И только прокуренные усы с прежним шиком топорщились на дедовой губе.
   - 3дравствуйте, дедушка, - поздоровался Виктор.
   - Нашелся-таки, ну здравствуй, здравствуй! Позволь же взглянуть на тебя... Эва, каков вымахал!
   Дед полюбовался Виктором и анфас, и в профиль, и только после этого, поло-жив узелок на бревно, обнял его.
   - Каким ветром к нам, дедушка?
   - Ить, рассказывать долго, может, присядем?
   - Само собой, присядем.
   Виктор выбрал за сараем уголок потише, принес тесину, положил на две чурки.
   - Извините, дедушка, не обжились еще, вот так приходится принимать гостей.
   - Это ничего, были бы сами здоровы. - Дед Касьян развязал узелок. - Гостинцы тебе от Лукерьи Ниловны. Помнишь бабку Лукерью?
   Бабку Лукерью Виктор помнил. Она ежедневно приносила на завод мужу горя-чий обед: ломтики хлеба в красной тряпице, в горшочке щи, вареную свеколку - на десерт. Этот бабкин обед почему-то всегда казался Виктору необыкновенно вкусным; особенно привлекательно выглядел подкопченный с боков, блестящий от жира глиняный горшок.
   - Присаживайся, - каждый раз предлагал Виктору дед Касьян.
   Но за тот год, что они проработали вместе, Виктор так и не присел, и не попро-бовал щей из подкопченного горшочка, только память о них осталась надолго.
   - Ты угощайся, а я буду рассказывать, - предложил дед.
   - Угу, - согласился Виктор, надкусывая сдобный корж.
   - Так вот, бабка Лукерья и спровадила меня к внуку. Поезжай да поезжай, посмотри, как он там. И так заладила изо дня в день, точно таратайка немазаная. А если моя что в ум забрала, то уж допилит, лучше сполняй сразу и не кобенься. Поло-жим, тут не одна она, тут и прораб наш, Леонтий Гаврилыч, за меня взялся: ступай да ступай, Митрич, в отпуск, хоть недельку отдыхни... Вот так все одно к одному и собра-лось, и приехал я. Да и ехать-то оно тут - рукой подать, разговоров одних больше. А здесь уже от Саши я узнал, что и ты в этих краях обретаешься. Ну, думаю, надо взгля-нуть на малого, не чужой он нам, чай, год вместе работали. А еще и такая причина, - дед подался к Виктору и понизил голос: - Саша хотя и при штабе сейчас, а вас не забыл, беспокоится. Ну и попросил: "Сходи, дедушка, посмотри, все ли они там ладно делают". Так вот я на старости вроде бы как в инспекторы попал, в инкогниты эти самые.
   - Нам такие инкогнито очень даже желательны, - улыбнулся Виктор.
   Дед Касьян расправил плечи, напустил на себя начальственный вид:
   - А что, я и задам, и тебе, и начальнику вашему, ежели что не так будет.
   Подкрутив усы, дед перешел к заводским новостям, из которых Виктора заинтересовала только одна, а именно та, что его бывшая ухажерка, Глашу, забеременела.
   - И не стесняется, стервоза, - сплюнул дед. - Обезмужичили бабы, совсем совесть потеряли. Положим, оно и в прошлую Германскую так было...
   Дед Касьян поднялся, решив, что подошло время совершить "инспекторский" обход.
   Ходить, однако, долго не пришлось. Дошли только до тех комнат, которые были отведены под штаб батальона.
   - Дверь комбату филенчатую хочу сделать. Не знаю только, получится ли, - сказал Виктор.
   - Раз хочешь - получится.
   Дед Касьян вынул очки, протер их, нацепил, и уже сквозь стекла строго посмо-трел на бывшего своего ученика.
   - Получится, раз хочешь, - повторил он и, разложив складной метр, принялся снимать мерки.
   Виктор записывал данные в блокнот.
   Дальше штаба дед не пошел, только прислушался к стукотне, которая сыпалась из всех помещений, будто здание атаковала добрая рота автоматчиков, и махнул рукой:
   - Хватит нам и этого для начала.
   Однако в мастерской у Виктора дед помрачнел.
   - У тебя же инструмента совсем нет, - развел он руками, - ни фуганка, ни рейсмуса, ни пилы лучковой, ни отборника... Ну, рейсмус, положим, самому можно сделать, а уж без фуганка никак нельзя.
   Ушел дед Касьян вконец расстроенным, помрачнел и Виктор. Он так надеялся на помощь, и вот, из-за их бедности все сорвалось. Было неприятно и то, что теперь о нем плохо подумает Решетников. Однако, спустя какой-нибудь час, дед Касьян снова появился во дворе. На плече он нес фуганок, под мышкой - лучковую пилу, а из карма-на его пиджака торчала узкая колодочка отборника.
   - Век не попрошайничал, а тут пришлось, - с некоторой обидой проговорил дед, и не удержался, рассказал о своей находчивости. - Иду я, это, расстроенный, ума не приложу - где достать инструмент, город-то чужой... А тут слышу: стукотят во дворе, навострил ухо - стук мастеровой. Вот и зашел, разговорился с хозяином, тот и выру-чил: для армии, говорит, не жалко, люди золото отдают, а я этой чепуховины пожалею, что ли? - Дед Касьян разложил инструмент на верстак и продолжил не без сожаления. - Я и самого его, этого Дмитрия Лукича, было, сагитировал поработать у вас, да дело у него спешное - картошку на участке надо копать.
   - Картошку? - встрепенулся Виктор. - Картошку мы выкопаем. Я подсобников на это дело поставлю.
   - Ну, а ежели с картошкой подсобите, то тут и разговаривать нечего, - повеселел дед Касьян. - Лукич - мужик свойский, компанейский, прямо надо сказать, мужик.
   Виктор отрядил на копку картошки Бегуна и Нерябова, получив взамен квалифи-цированного столяра. Манерами и обличием Дмитрий Лукич походил на деда Касьяна и действительно оказался человеком компанейским.
   - Давненько я к вашему заведению присматриваюсь, да ведь сам напраши-ваться не пойдешь, - сказал он Виктору и подмигнул весело: - Не тушуйся, паря, поможем.
   Намерение дедов "поработать на нужды батальона" было для Виктора большой удачей. Ему, наконец, удалось создать приличную бригаду столяров, и уже на второй день мастерская стала выдавать нормальную, а не кособокую продукцию.
   29. МАРШЕВАЯ РОТА.
  
   Только наладились дела с ремонтом, как свалилась новая неприятность. Нача-лось с того, что не вышел на работу старшина Бегун. Появившись в мастерской, Неря-бов потребовал другого напарника на копку картошки.
   - А старшина где? - спросил Виктор.
   - Он мне не докладывал, - насупился Назар.
   - Должен докладывать, за одним подчиненным уследить не можешь, - упрекнул Нерябова Виктор, но человека выделить ему все же пришлось.
   Шло время. И Виктор уже собрался к капитану 3енкину с докладом о происше-ствии, как внезапно Бегун объявился сам. Но он не подошел к бригадиру с докладом, а остановился на углу и принялся лузгать семечки.
   - Идите сюда, товарищ старшина! - окликнул от мастерской Виктор.
   Но Бегун и бровью не повел, только картинно отставил ногу. Виктор сразу сообразил, что для такой независимости у старшины, который до этого был очень исполнительным, появились веские причины. Чертыхнувшись, он сам направился к Бегуну.
   - Прохлаждаетесь, а тут от работы задыхаемся, - подходя, упрекнул старшину Виктор.
   - В штаб вызывали, по делу, - обронил Бегун, сплевывая семечковую лузгу.
   - Так докладывать же надо, - сдерживая себя, напомнил Виктор.
   - Силен, сержант! - усмехнулся Бегун. - Ты что же думаешь, что я всю жизнь тебе докладывать буду? Силен, паршивец! Да я плевать на всех вас хотел.
   - Как плевать? - не столько рассердился, сколько удивился Виктор.
   - Плевать с высокой колокольни, - пояснил Бегун. - Поиздевались - и хватит!.. Лопнуло мое терпение, к вечеру духа моего здесь уже не будет.
   - Как не будет? Сбежишь, что ли?
   - Зачем же, юноша! - усмехнулся старшина. - Бегают только дураки, а Илья Петрович Бегун никогда к этой категории не относился. Илья Петрович поступил проще: по дороге из штаба заглянул на пересылку, там как раз сидит капитан Беляков и в поте лица формирует маршевую роту... Пара умных слов - и дело в шляпе! Так что, наше вам, с кисточкой! Проститься вот с ребятами зашел. Только не с вами, товарищ сержант. А впрочем, - неожиданно смягчился Бегун, - ты мне тоже ничего плохого не сделал.
   Предприимчивость старшины поразила Виктора: он только хлопал глазами и удивлялся.
   - Между прочим, там еще одного сержанта не хватает. Капитан говорит, что любого возьмет, кто первым под руку подвернется. Фартовый случай! Вот, хочу предложить ребятам.
   - А мне можно?! - подался к старшине Виктор.
   Не будь он так взволнован, он без труда заметил бы и неестественную напря-женность Бегуна, и его блуждающий взгляд, но сейчас Виктору было не до этих мелочей. Хотя он знал, что такие "фартовые случаи" бывают довольно часто, ему с ними никогда не везло: все время подводила специальность.
   - Тебе нельзя! - отрезал Бегун. - Ты сейчас побежишь спрашиваться у началь-ства, а оно тебе тормоз включит. Тут нужен рисковый парень, который умеет исполь-зовать момент.
   - Я и есть рисковый! - ударил себя в грудь Виктор.
   Бегун на минуту задумался.
   - Не хотел я тебя брать, - наконец сказал он.
   - То говорите, что ничего плохого... То не хотите, - сник Виктор.
   - Ладно, забудем старое, действуй! - смилостивился Бегун. - Дуй на пересылку, там встретимся. Шинель да вещевой мешок не забудь, и на глаза начальству не попа-дайся, - посоветовал он и заспешил к выходу.
   Виктор тоже не стал терять драгоценных минут. Забежав в мастерскую, он оставил за себя Щеблыкина, прибегнув к той же лжи, с гвоздями, которая когда-то так удалась при встрече с Бунчуком. Щеблыкин вроде не очень ему поверил, но Виктору уже некогда было оглядываться на товарищей и разбираться в их сомнениях. Он уже давно понял, что другим путем из батальона ему не выбраться, и цель на этот раз оправдывала средства. Ровно через пять минут, со скаткой через плечо и вещевым мешком за спиной, он уже мчался кратчайшим путем, который наметил давно, еще работая на крыше, к пересыльному пункту.
   Бегун прохаживался по гравийной площадке перед входом. Увидав Виктора, он заметно оживился, бросил коротко:
   - Пошли.
   По бараку во всех направлениях сновали красноармейцы. Новенькое обмунди-рование топорщилось на них, придавало неуклюжий вид. Бегун провел Виктора прямо за перегородку, где за длинным столом, обложившись бумагами, сидел капитан Беля-ков и двое его помощников, лейтенант и сержант.
   - Вот он, - коротко представил Виктора старшина.
   Память у Белякова оказалась цепкой.
   - А, Разов, - узнал он Виктора. - С Чебурыкиным не поладил, от Кочарова сбежал... Прыток больно!
   "Не прыток я", - хотел, было, возразить Виктор, но вовремя сдержался.
   Сейчас то, старое бегство, уже не имело никакого значения, важно было, чтобы не открылось новое, только что совершенное.
   - Документы, - потребовал лейтенант.
   Виктор положил на стол красноармейскую книжку и комсомольский билет. Сердце тревожно билось. "Неужели все так гладко и пройдет?" - думал он, ожидая, что его вот-вот, будто вора, выведут на чистую воду.
   - На какой вы должности? - спросил Беляков.
   - Нет у меня должности, за штатом я, - ответил Виктор.
   - Что, что?! - воззрился на него Беляков.
   - Здесь ничего насчет должности не указано, - подтвердил лейтенант, листая документы.
   - Ну и дельцы! Конспираторы прямо! - покачал головой капитан, имея, очевидно, в виду командование учебного батальона. - С людьми-то иметь дело вам приходи-лось? - спросил он Виктора.
   - Приходилось. У Кочарова бригадиром был.
   - В четвертый взвод, помощником, - приказал Беляков. - Мойтесь, переодевай-тесь и принимайте личный состав. Не мешкайте.
   - Это на медкомиссию, - протянул разграфленный листок сержант.
   - Есть! - Виктор отдал честь так браво, как еще никогда у него не получалось, но, выйдя из-за перегородки, неожиданно ощутил слабость в ногах.
   То, что казалось невероятно сложным и почти недостижимым, решилось в одну минуту: клади документы и иди переодеваться. Недотепа он, недотепа, давно надо было заглянуть сюда, на пересылку. И лишь оттого, что не простился с товарищами, в глубине души оставался неприятный осадок. Но он напишет, и все объяснит, товарищи его поймут. Виктор осмотрелся, намереваясь поблагодарить Бегуна, но старшины почему-то нигде не было видно.
   Медкомиссию он прошел в две минуты, в бане тоже не задержался. Опрокинул на себя шайку теплой воды и направился к выходу, но неожиданно столкнулся с Липским. Анатолий сидел на лавке и старательно намыливал бока. Он, без сомнения, с самого начала заметил Виктора и теперь встретил его подготовленной ухмылочкой:
   - Вместе, ефрейтор, догонять будем?
   - Кого догонять? - не понял Виктор.
   - Не кого, а что - фронт?
   Виктор вспомнил разговор в лесу у костра.
   - Это вы, Липский, придумали от трусости. Вам хочется только догонять, а двигать должны другие.
   - А вам не хочется? - осклабился Липский. - Может, и отсюда дадите тягу? Ловко вы нас в лесу тогда надули, товарищ ефрейтор!
   Разговор доставлял Липскому наслаждение. Глаза его сияли, щеки зарумяни-лись, тонкие губы приоткрылись в выжидательной усмешке.
   Виктор понимал, что ему мстят, и подосадовал на то что, как старший по зва-нию, а теперь уже и помкомвзвода, не может ответить на эту мелкую месть. Он отвер-нулся и пошел одеваться - Липский победно хихикнул вслед.
   Перед обширной комнатой, в которой хозяйничал усатый старшина с двумя помощниками, толпились голые красноармейцы с охапками подлежащего обмену обмундирования. Виктор пристроился за высоким белобрысым парнем. Тот покосился на погоны на гимнастерке у Виктора, спросил:
   - Какого взвода, товарищ сержант?
   - Четвертого.
   - Наш! - улыбнулся белобрысый. - Пропустите командира! - гаркнул он на весь предбанник.
   Виктора протолкнули.
   - Помкомвзвода, говоришь? - спросил усатый старшина и постарался подобрать обмундирование точно по размеру.
   И только теперь, крепко ударив в пол каблуком новенького кирзового сапога, Виктор окончательно поверил в реальность происходящего. Теперь-то его из марше-вой роты и на самом деле, как говорил Бегун, "клещами не выдерут". Да и не успеют, пожалуй. По крайней мере, пока что все тихо, и никто его не тревожит.
   Виктор начал собирать взвод в дальнем углу барака. Присматривался к людям, и к нему присматривались. Он не имел настоящей командирской практики, но инстин-ктивно чувствовал, что эти первые минуты знакомства с подчиненными очень важны: как сразу себя поставишь, так и поведется.
   Бойцы и командиры отделений тянулись к нему, предлагали курево, перебрасы-вались шуточками. Это были в большинстве своем молодые ребята, веселые и безза-ботные. Однако за шуточками и смешками нельзя было не заметить и некоторой растерянности. Жизнь выбила их из привычной колеи, а новая колея впереди предста-влялась пока весьма смутно. И чтобы побыстрее въехать в нее, чтобы не кренило и не подбрасывало на поворотах и колдобинах, следовало держаться поближе к коман-диру. Командир все знает: и одернет, и поможет, и подскажет.
   Было во взводе несколько бойцов и более пожилого возраста, которые, как можно было понять из разговоров, уже повидали фронт. Они держались отдельной солидной группой. Пока Виктор никого из этих людей не знал, но они уже были дороги ему: с ними он пойдет в бой!
   К окружающей Виктора группе с виноватой улыбочкой подошел и Липский. Он тоже оказался в четвертом взводе.
   - Во, парень! - выставив большой палец, шепнул он белобрысому с таким расчетом, чтобы слышал и Виктор. - Мы в лесу вместе работали.
   - Поэтому ты и зубы скалил? - серьезно спросил белобрысый.
   - Это была шутка, - изобразил улыбочку Липский.
   - Подлизываешься, гнида!
   Белобрысый угрожающе повернулся к Липскому - тот испуганно отступил. "Не закончился еще наш с вами диалог, товарищ Липский", - подумал Виктор и одернул белобрысого:
   - Прекратите!
   Кто-то мягко взял Виктора за рукав, он повернулся и встретился с черномазой сияющей рожицей Раиса.
   - И здравствуй, начальник!
   - Здравствуй, Раис! - просиял Виктор.
   - Мы с тобой идем, начальник, мы не идем первый взвод... Хорошо, начальник?
   - Я постараюсь, Раис.
   - И Самат постарайся. - Раис поймал взгляд Виктора своими блестящими чер-ными глазами и добавил: - Гатима к Самат приезжал, теперь Самат совсем веселый.
   Доверие и преданность Табаева и Касумова были Виктору приятны. А ведь он не старался заработать авторитет у этих бойцов, не давал им поблажек. Но что-то же привязало к нему этих бесхитростных, трудолюбивых ребят? Где же истоки этого родства душ? Может быть, в общности тех громадных забот и интересов, которыми живет сейчас вся страна? Хорошо бы завоевать такое же доверие у всего взвода. Но хорошо и то, что есть у него пока Раис и Самат. Он, конечно, заберет их во взвод: внутри роты это совсем не сложно.
   - Вы что тут делаете, Разов? - прервали его размышления из-за спины.
   Этот голос с хрипотцой Виктор узнал бы и среди тысячи других голосов. Он повернулся и вытянулся перед Решетниковым.
   - Казарму на деда Касьяна оставили?
   Единственный глаз Решетникова смотрел вопрошающе и строго; Виктор попытался оправдываться, но получалось что-то до невероятности невнятное.
   - Пойдем-ка, разберемся, - пригласил Решетников.
   Виктор заметил, как испуганно округлились глаза Раиса; белобрысый придержал помкомвзвода за рукав:
   - Совсем забирают?
   - Не знаю, - ответил Виктор и поплелся за капитаном.
   - Хороший парень! - сказали за его спиной.
   - Хорошего разве оставят, они везде нужны.
   - Жди здесь, - приказал Решетников у перегородки и прошел к Белякову.
   Некоторое время офицеры разговаривали спокойно, и Виктор не мог разобрать слов, хотя и понимал, что говорят о нем. Потом Беляков повысил голос.
   - Да поймите же, Александр Евгеньевич, очень я вас уважаю, но и вы меня поймите, - умолял начальник строевой части Решетникова. - Это не рота, а ротушка! Собираем черт те из чего, выскребаем со всех углов! А тут еще находятся такие, вроде Ширинкина, - держат заштатных сержантов... Да и кем я его заменю? Бегуна теперь и днем с огнем не сыщешь...
   Из этих слов Виктор понял, что Бегун его обманул, подсунул вместо себя, но это нисколько его не огорчило. Где-то в глубине души он всегда догадывался, что от стар-шины можно ожидать чего угодно; просто в данной ситуации подлый поступок Бегуна сыграл ему на руку. "Не поддавайся, капитан, миленький, не поддавайся!" - молил он Белякова.
   Но мольба Виктора, видимо, ни до кого не доходила, тем более до его бывшего командира роты.
   - Тогда пусть нас рассудят, - заявил Решетников.
   - Ну, как хотите, - обиделся Беляков. - Можете сесть сюда, на мое место... Поймите же, заели нас сегодня замены, все списки перемарали, живого места не осталось. Сколько же можно менять, Александр Евгеньевич? Опять же, и времени не осталось.
   Виктор понимал, что сейчас каждая минута работает на него и скоро наступит такой момент, когда вообще прекратят разговоры о заменах. Не будут же, на самом деле, из-за него задерживать отправку эшелона; и неукомплектованную роту тоже не отправишь - такие вещи строго запрещены.
   Во дворе послышался конский топот, вскоре в барак вошел подполковник Галат. Коротким взмахом руки он остановил дневального, уже выпятившего грудь, чтобы подать команду, быстрым взглядом окинул помещение и скрылся за перегородкой. Проделал все это подполковник так стремительно, что занятый своими мыслями Виктор не успел отдать честь.
   За перегородкой щелкнули каблуки вскочивших офицеров, и на некоторое время воцарилась тишина. Потом о чем-то спокойно докладывали Беляков и Решетников, и лишь после этого обостренный слух Виктора уловил вполне отчетливый голос командира полка:
   - Вы, Беляков, весь полк мне разгоните, нам с вами придется готовить казармы к зиме!
   - Не учел ситуации, товарищ подполковник.
   - Не учли, так исправляйтесь, - приказал командир полка.
   Все остальное произошло очень быстро. Из-за перегородки вышел лейтенант и кивком головы приказал Виктору следовать за ним.
   - Что за бараны, лезут, куда их совсем не просят! - честил кого-то лейтенант в третьем лице, но Виктор понимал, что все это относится к нему.
   Усатый старшина в бане тоже встретил его неприветливо.
   - Где я теперь ваше искать буду, сами ищите, - сказал он Виктору, указывая взглядом на груды старого обмундирования.
   - Бери любое, некогда волынить, - поторопил лейтенант.
   Виктор выбрал первые более-менее подходящие гимнастерку с шароварами и взял первую попавшуюся шинель. Не хотелось снимать сапоги, которые оказались точно по ноге, но делать было нечего - пришлось накручивать обмотки.
   За этим занятием и застал его капитан Зенкин. И пока Виктор обувался, началь-ник штаба батальона бегал по опустевшему предбаннику, меча громы и молнии:
   - Ну и отколол номер, ну и задал дрозда! Вот и доверяй после этого людям! Нет, товарищ Разов, это вам так с рук не сойдет!
   На переодевание привели Нерябова. Он шел, гордо вскинув голову. И Виктор пожалел ребят четвертого взвода, которые теперь должны были попасть под начало к Назару.
   Выйдя из бани, Виктор свернул, было, в темный переулок, но Зенкин раздраженно прикрикнул:
   - За мной идите!
   Виктору сейчас легче было бы войти в горящий дом, чем в барак, но пришлось подчиниться. Он шел за капитаном, низко опустив голову, не смея поднять глаза на бойцов четвертого взвода, которые так охотно приняли его в свою семью и признали командиром.
   - Выкрутился-таки, ну и вьюн! - хихикнул Липский.
   И всю дорогу до самой казармы Виктора жгла эта насмешка. "Пустое же, жалкий, трусливый человечишка, каких еще немало на нашей земле, и я его никогда не увижу", - старался он забыть о Липском. Но боль не проходила, как не проходит бес-следно укус змеи.
  
   30. ПЕЧАЛЬНЫЕ ВЕСТИ.
  
   За попытку самовольно уехать с маршевой ротой Виктору объявили пять суток ареста. Однако, как человека мастерового и в данный момент крайне необходимого, на гауптвахту его не отправили. И поэтому все наказание носило довольно условный характер: днем Виктор работал в мастерской, и только на ночь старшина Бунчук запи-рал его в кладовку.
   - Посиди-ка, это самое, продуктивно подумай, - каждый раз при этом приговари-вал Бунчук. - Ты и с гвоздями, это самое, меня надул, только я, это самое, поздно хватился.
   Однако, несмотря на всю свою строгость, старшина разрешил Виктору взять в кладовку постель, что при настоящем аресте запрещалось.
   - Не выспишься, какой же из тебя, это самое, работник, - резонно заметил по этому поводу Бунчук.
   Получалось не так уж и плохо. Забравшись под одеяло, ночь Виктор "продук-тивно думал", а утром бодро шел в мастерскую. Шел, правда, без ремня, который у него отобрали, и под символическим конвоем кого-нибудь из членов своей бригады. Однако в мастерской винтовка ставилась в угол, и о ней забывали. За ту неделю, в течение которой в батальоне "гостил" дед Касьян, сержанты порядочно поднаторели в столярном деле и теперь вязали вполне приличные рамы и двери. Опасаясь разнобоя, чего он особенно не выносил, майор Ширинкин обязал мастерскую обеспечить этими деталями все подразделения. И теперь с утра до вечера столяров осаждали старшины, лейтенанты и даже командиры рот: каждому хотелось закончить ремонт как можно скорее. И хотя официально обязанности начальника батальонной строительной команды перешли теперь к Щеблыкину, посетители по-прежнему обращались к Разову.
   - Вот он старший, - кивал Виктор на бригадира.
   - Давай, давай! - сердился Сергей. - Кто я такой, мастер без году неделя.
   И Виктор шел в подразделения, снимал мерки, определял степень ремонта, устанавливал очередность. Он чувствовал, что за попытку уехать с маршевой ротой товарищи не осуждают его, и был за это им благодарен. Конечно, он знал, что впереди его еще не раз пропесочат на различных собраниях, но он также знал, что это будет осуждение, так сказать, официальное. В повседневной же жизни все было иначе.
   - Дурочку ты спорол, - как-то во время перекура заметил Щеблыкин. - Тебе надо было забиться в щель и сидеть тараканом, а не переться на глаза к Решетникову.
   - Теперь бы я так и сделал, - вздохнул Виктор.
   - Не тужи, кума, набирайся ума! - Сергей похлопал Виктора по плечу с явным намерением развеять его подавленное настроение.
   - Тут Зенкин заходил, спрашивал: сумеем ли мы без тебя обойтись? - сообщил Струмилин.
   - А вы? - насторожился Виктор.
   - А мы в один голос завопили: не сумеем!
   - Поэтому меня на гауптвахту и не отправили... Спасибо, ребята.
   - За что спасибо? Правду сказали. - Щеблыкин придавил окурок и направился к верстаку.
   Заглянул как-то в мастерскую и капитан Тютюников. Постоял около верстака, потрогал стамески и рубанки, потрогал шрам на скуле, спросил, ни к кому в отдель-ности не обращаясь:
   - Работаем?
   - Трудимся, товарищ капитан, - за всех ответил бригадир.
   Виктор ожидал, что за самоволку, а паче - за обман, замполит начнет "сушить" ему мозг. Но этого не случилось. И Тютюников, возможно, так молча и ушел бы, если бы Щеблыкин не задал ему вопроса.
   - А что, товарищ капитан, ехать на фронт защищать Родину - тоже преступ-ление?
   - Смотря как ехать, товарищ Шеблыкин. Защищать Родину - наша священная обязанность, которую мы с вами и выполняем. А ехать на фронт самовольно - это преступление. - Тютюников прошелся по мастерской, поскрипел хромовыми сапож-ками. - Представьте, что произойдет, если все мы из запасных полков подадимся на фронт? Спустя какой-нибудь месяц, фронт лишится регулярного обученного попол-нения, дезорганизуется, а возможно, и развалится.
   - Ну, так это, если все подадутся, - возразил Сергей.
   - Вы уедете, я уеду, а третий и четвертый - чем хуже нас? - посмотрел прямо в глаза Щеблыкину замполит.
   - А вот конкретно, - не сдался Сергей, - Разов должности в батальоне не имеет...
   - Разов сам за себя скажет, - перебил Щеблыкина Тютюников. - Язык у него подвешен не хуже вашего.
   Но Виктор только ниже склонился над верстаком.
   - Нечего мне говорить, - буркнул он.
   В оконце заглянул солнечный луч, вызолотил звезду на ремне капитана; пахну-ло бодрящей, осенней прохладой; влетел, трепыхаясь, ярко-желтый березовый листок. Тютюников поймал его на ладонь, взглянул на стоящую во дворе березу, сказал:
   - Последний.
   - А все-таки, обидно, - оторвался от верстака Струмилин. - Война скоро закон-чится, домой приехать будет совестно - девчата засмеют.
   Капитан отбросил листок.
   - Думаю, что такого ни с кем из вас не случится. Фашизм еще силен, и драться придется долго и упорно. И это наше счастье, что в лице вот таких, как вы, мы имеем немалый боевой резерв. - Тютюников присел на краешек верстака. - Один из давниш-них немецких стратегов, Клаузевиц, сравнивал наступление на территорию противника со скатыванием ковра. Чем дальше вы его катите, тем больше для этого требуется усилий, и ослабить нажим нельзя, потому что ковер всегда стремится развернуться в обратном направлении... Так вот, пользуясь образным сравнением ученого немца, нам предстоит свернуть ковер фашистской Германии до самого конца, все время наращи-вая усилия. Ковер этот, поверьте мне, тяжел и огромен, соткан аккуратной и работо-способной нацией, и не сразу выколотишь из него фашистскую заразу: на всех работы хватит. - Тютюников помолчал, потом спросил: - Есть еще вопросы?
   Вопросов не оказалось.
   - Ну что же ты? - напустился на Виктора Щеблыкин, когда вышел капитан. - Я за него стараюсь, а он и не мычит даже.
   - А что мычать, капитан прав, - огрызнулся Виктор.
   - Ну, тогда ты не прав! - рассердился Шеблыкин.
   Виктор отбросил рубанок:
   - И я прав!
   - Как в детском саду, - усмехнулся Сергей.
   - Не знаю, в каком саду, а только у меня так бывает, - горячо возразил Виктор. - Когда говорит капитан, мне кажется, что он прав, а только начну думать я сам - тут выше моей правды и на свете нет.
   Виктор обвел товарищей взглядом, но никто ему не возразил. И только спустя некоторое время Шеблыкин проговорил:
   - Все верно.
   Но запал уже прошел, и к чему относилось это "верно", так никто и не понял.
   В мастерскую неожиданно влетел Усенко и подошел к Виктору.
   - Знаешь, что замполит о тебе тренькает?
   - Что? - насторожился Виктор.
   - Я это, на крыше своим делом занимаюсь, а они там, у себя в кабинете разго-варивают, он и Зенкин. А мне как есть все до капельки слышно. Ну и завели они разго-вор о тебе. Начальник штаба что-то очень против тебя настроен. А Тютюников ему и говорит: "Проступок проступку рознь, разбираться надо. Стремление молодежи в бой с фашизмом, - говорит, - это показатель всей нашей работы, и довоенной, и нынешней, это основное наше достижение!" Вот как говорит! - Василий перевел дыхание. - Дурак этот Бегун, что ко мне не подошел. Уж меня-то Решетников никак бы не вернул, потому что до меня ему нет никакого дела.
   - Бегун не дурак, - возразил оказавшийся в мастерской Садовников. - Ему имен-но Разов был нужен, потому что капитан Беляков терпеть не может заштатных. И тут Бегун бил наверняка.
   Только после этих слов комсорга Виктору приоткрылось все хитросплетение обстоятельств в тот злосчастный для него день. Но он ни о чем не пожалел, и если бы подвернулся случай, то повторил бы все сначала, только на этот раз был бы предусмотрительнее.
   - Хватить лялякать, работать надо, - одернул разговорившихся товарищей бригадир.
   Однако с работой в этот день явно не клеилось. В мастерскую ввалился сияющий Масин, исполнявший на новом месте обязанности почтальона. Обычно Федька клал письма для столяров на подоконник и уходил, а на этот раз зашел в мастерскую. Он остановился перед Виктором и начал выкладывать на верстак письма-треугольники, приговаривая:
   - От Кати, от Иры, от Вали, от Насти. И еще одно, толстенное, без обратного адреса.
   Виктор взглянул мельком только на треугольничек от Насти, но почерк был незнакомый - значит, не от той Насти, от которой он больше всего ожидал, - сунул письма в карман (на вечер, все не так скучно будет сидеть в кладовке) и взялся за фуганок. Но зря он делал вид, что ничего особенного не произошло: бригада таращи-лась на него во все глаза.
   - Ну и дает!
   - Юбочник!
   - И на командиршу тогда пялился!
   - Не зря ты в самоволку-то ходил! - наступал на Виктора Усенко.
   - А все отпирается: нет, да нет! Ох, и жук!
   Отмолчаться было невозможно: съедят, со свету сживут.
   - Это даже очень просто - знакомиться, - сказал Виктор, стараясь сохранять серьезность.
   - А как?
   - Ну?
   Виктора обступили тесным кружком.
   - Я, например, знакомился так. Стоял тут на станции вагон с девчатами, на фронт ехали. Я прошелся взад-вперед, себя показать. Они, естественно, моей лично-стью заинтересовались. Тут я и забросил удочку: познакомился и оставил им адресок... Вот теперь и пишут те, которые врезались, а мне остается только выбирать.
   Общий хохот заглушил последние слова Виктора.
   - Силен, бродяга!
   - Дает стране угля!
   Виктор прикусил губу, чтобы не рассмеяться вместе со всеми и, почувствовав себя в ударе, продолжал на полном серьезе:
   - Правда, такой способ не для всех пригоден: тут нужны определенные внешние данные. Ну, а если таковые у кого слабоваты, то лучше поступить так...
   Виктор умолк и полез за кисетом.
   - Держи, вот, - сунули ему горящую самокрутку.
   Затянувшись и выдержав паузу, рассказчик сообщил приглушенным речита-тивом:
   - Даешь ты объявление во фронтовую газету, что, мол, такой-то и такой, тыло-вик закоренелый, горит желанием познакомиться с девушкой-фронтовичкой... И тоже от писем отбоя не будет.
   - Да ну тебя, с побасенками! - вытирая повлажневшие глаза, первым отмахнул-ся от Виктора Щеблыкин. - И так сегодня ничего не сделали. - Но, видя, что товарищи не унимаются (смеялся, упав на груду стружек, Усенко; обхватив руками живот, скло-нился к верстаку Струмилин; заливисто хихикал Федька, и даже из серьезных глаз Садовникова смех выгнал слезу) - бригадир прикрикнул, наполовину обиженно, напо-ловину строго: - Вам-то хорошо ржать, а с меня шкуру будут драть!
   - Больше нечего с нас взять! - в лад Сергею добавил Виктор, и молодыми людьми овладел новый приступ того самого неудержимого смеха, когда смеются просто оттого, что ты есть, что ты здоров, что над тобой светлое небо и ты в данный момент не испытываешь особой нужды ни в чем.
   - Ой, умру! - стонал Василий.
   - Мамочки, бока болят! - вторил ему Никита.
   - Довольно, ребята, - наконец ослабевшим голосом попросил Щеблыкин. - Не к добру смеемся.
   Смеяться перестали, но некоторое время еще охали, постанывали, вытирали лица и расправляли плечи, будто свалив невесть какое бремя. Наконец, с удвоенной энергией взялись за работу; Масина и Усенко Щеблыкин вытолкал за дверь.
   - Проваливайте, не мешайте работать, - прикрикнул на них бригадир.
   Но не успела в мастерской устояться трудовая атмосфера, как вновь появился Масин. По его необычному, пришибленному виду все догадались, что Федька хочет сообщить что-то важное.
   - Кольку Ершикова и Лешку Сокола убили, - сказал Федька и, в подтверждение своих слов, выбросил вперед руку с листком бумаги: - Вот, из дому пишут.
   Щеблыкин сдернул пилотку и замер, его примеру последовали остальные. Это была первая весть о гибели питомцев учебного батальона сорок третьего года выпу-ска. Воспринималась она тяжело.
   Виктор пытался представить товарищей мертвыми, и не мог. Как нечто противо-естественное воспринималась смерть по отношению к полному жизни Коле Ершикову, к серьезному крепышу Соколу. Не поддавалась никакому осмыслению та злая сила, которая способна бесследно поглощать ни в чем не повинных людей. Он вспомнил рассказ Кати о войне, которая в бездонную кошелку собирает самых лучших ребят, и очень отчетливо представил себе эту огромную, невероятно тяжелую кошелку, всю в потеках густой, черной крови. а самом верху в кошелке со скорбными лицами лежали Лешка и Николай.
   Нет, легче все же быть сейчас там, где находятся большинство мужчин, рядом с опасностью. Тогда, может быть, исчезнет это гнетущее чувство вины, в котором самое страшное то, что и не поймешь, откуда она, эта вина, и перед кем: перед мертвыми ли, перед живыми ль?..
   - Не к добру смеялись, - после минуты молчания произнес Щеблыкин и до самого вечера не вымолвил больше ни слова.
  
   Дождался и Виктор того момента, когда можно было взяться за письма. Он не спешил, оттягивал приятную минутку. И только убедившись, что Бунчук надежно запер дверь, он зажег огарок свечи, взбил матрац и соломенную подушку, свернул цигарку подлиннее и, создав, таким образом, видимость уюта, принялся за чтение.
   Письма от девушек были короткими. Здравствуй да прощай, да сообщения о том, что Настю пока не встретили, но подключают к поиску новые силы и не теряют надежды. Только Катя была многословнее. После строк о Насте, она сетовала на свое глупое поведение в тот вечер, сожалела, что так и не успела сказать ему, Виктору, самого главного, и в конце сообщала, что очень скучает и что "так и прилетела бы хоть на часок".
   Почерк на последнем письме был незнакомым. Виктор повертел в пальцах пухлый треугольник, скрутил еще одну цигарку, развернул письмо и ахнул - оно было от Вадима! Виктор так и впился в наспех набросанные карандашом строчки.
   "Здравствуй, Витек!
   Давно собирался тебе черкнуть, да вначале было не о чем, а потом - некогда. Так что виноват я перед тобой, извини. Но вот выдался более-менее спокойный денек, и мы всей ротой взялись за писанину. Правда, писать много не собираюсь, потому что, во-первых, не уверен, застанет ли тебя это послание на месте, а во-вторых, надо и еще кое-кому черкнуть. Очень жаль, Витек, что так пришлось с тобой расстаться, но ведь никто не знал, что так получится. Мы на прощание дернули по маленькой с нашими командирами. Все они: и Петров, и Исаев - замечательные ребята! Привет им самый-самый горячий и спасибо большое за науку солдатскую! Передавай привет и всем остальным: капитану Решетникову, младшему лейтенанту Вялову, старшине Бунчуку (хороший он мужик, хотя и пошумит иногда, а зла не держит). Привет и всем остальным.
   Здесь ребята тоже все хорошие. Фашистам даем и в хвост, и в гриву, а иногда и прямо по мордасам. Только морды в последнее время они что-то стесняются показы-вать, и приходится бить больше по задам. Ничего, прилично получается. Фриц пома-леньку учится драпать и, надо признать, делает в этом успехи. Если так пойдет, то скоро представится возможность испить шеломами из Днепра синего. Надо мной уже подшучивают, что и плавсредств не понадобится, перейду вброд.
   Одним словом - наступаем! И очень приятно, что везде, как это принято говорить, нас встречают с распростертыми объятиями. Это не фикция. В одном освобожденном населенном пункте, который упоминался даже в сводке Совинформ-бюро, одна девушка - Люда! - преподнесла мне букет астр. Потом я встретил ее на вечеринке, и мы познакомились. Я провожал Люду, а она была доверчива, будто с братом. Меня это вначале удивило, а потом я из ее слов понял, что в оккупацию она попала почти ребенком, а потом ее просто не выпускали из дому. Этим я вначале и объяснял ее неумение держаться с ребятами. Но вскоре увидел, что ошибаюсь, что Люда ничуть не утратила девической осторожности, а ее доверчивость была вызвана совсем другим... Не то я говорю, а уточнять нет времени. Извини, Витек, но я очень хорошо понимаю, что хочу сказать. Вот если тебе доводилось года два-три не встре-чать близких родных, то ты должен знать, какая после этого бывает встреча. Так встречают и нас. И Люда - не исключение. Я, естественно, даже малейшим неосто-рожным движением боялся спугнуть ее доверчивость.
   Люда затянула меня в хату. Семья у них вполне приличная: мать - учительница, и бабушка - тоже учительница, бывшая. А из мужчин не было никого, только один соп-ливый братишка Алик.
   Не скажу, что было весело. Портило все то, что очень свежи в памяти людей ужасы оккупации. Извини за грубое сравнение, но эти люди напоминают мне вырвав-шихся из невода рыб. Они, хотя и знают, что уже на свободе, но у них еще так болят намятые в давке бока, что они не в состоянии полностью поверить в свою свободу, и мечутся, будто чумные, и от счастья, и от незабытого еще горя. Все это отразилось и на вечере: наряду с грустными воспоминаниями, было несколько просто счастливых минут. И, смешно сказать, меня чествовали как освободителя, и даже была рюмка горилки. Расставаясь, мы с Людой дали друг другу слово обязательно встретиться после войны.
   Поверь мне, она прелесть! Я еще не встречал девчонки, которая бы сразу так вошла в сердце. Вот и весь мой фронтовой "роман".
   Боюсь, что у тебя сложилось превратное представление обо всем происхо-дящем. Так слушай, Витек, враг, хотя и бежит, но еще силен и огрызается крепко. Только наши ребята тоже здорово настроены на наступление, и удержать нас теперь трудно, просто невозможно. Не скрою, первое время было страшно, и даже очень. Но, оказывается, человек ко всему привыкает.
   С шамовкой здесь случается по-разному, но лучше, чем было в Шакулово. Помнишь леща? Я запомнил на всю жизнь!
   По-прежнему кропаю стишки, не проходит у меня эта блажь. Вот из последнего:
   ПЕРЕД АТАКОЙ.
   Земля и небо дышат зноем,
   Ни тучки нет, ни ветерка.
   В степи зарылась перед боем
   Рота гвардейского полка.
   Суровы бронзовые лица:
   Недолог час - пойдут вперед!
   Друзья мои!
   ребята!
   пехотинцы!
   Нет, ваша слава не умрет!
   Ну вот, не собирался много писать, а разболтался, как-то само собой получилось.
   До свидания, Витек! Успехов тебе в жизни и службе! Крепко жму твою благо-родную лапу!
   Вадим.
   29.IХ.43 г."
   Виктор развернул последний лист, на котором было начертано всего несколько строк:
   "Уважаемый незнакомый друг, Виктор!
   Считаю своим долгом переслать тебе это письмо нашего общего друга, Вадима. Он не успел его адресовать. Ты, конечно, уже догадался, что случилось с Вадимом. Он погиб смертью храбрых в боях за честь и независимость нашей Родины, как гибнут сейчас многие тысячи лучших ее сыновей. Мы похоронили его на высоком берегу степной речки Ворскла, что на Полтавщине. Над могилой Вадима мы дали клятву отомстить врагу за его смерть! Надеемся, что все друзья Вадима присоединятся к этой клятве.
   Смерть фашистским захватчикам!
   Петр Холмогоров".
  
   Закончив читать, Виктор еще долго бессмысленно перебирал листки, будто надеясь отыскать среди них еще один, который бы опроверг записку Холмогорова. Только теперь он обратил внимание на бурые подтеки на кромках листков, они, без сомнения, были кровью Вадима. В голове шумело, как шумело у него лишь однажды, когда на катке, налетев коньком на оброненную кем-то перчатку, он опрокинулся навзничь. Мысли, точнее, их обрывки, будто светлячки в темную ночь, появлялись и тут же гасли в его воспаленном мозгу, и лишь одна из них была более-менее устойчивой. Ему казалось что, если бы он поехал на фронт вместе с Вадимом, или даже, если бы им просто удалось поговорить на прощанье, то и тогда, начиная с этого момента, все последующие события в жизни его друга, как бы строго ни были они потом регламентированы приказами и распоряжениями, сдвинулись бы на какую-то малость во времени и пространстве, и он не оказался бы в тот самый роковой момент на том роковом месте. И Виктор упрекал себя, как, впрочем, упрекал уже не раз, что был слишком нерешителен тогда, в лесу, слишком долго ждал поездки в город Кочарова, и только по этой причине не встретился и не простился с друзьями. Не опоздай он тогда, возможно, и его жизнь текла бы уже другим путем, и Вадим был бы жив.
   Две горячие светлые капли упали на листки, расплылись, смешались с кровью. Виктор прижал письмо к губам и поклялся хранить память о друге и мстить за него, пока бьется его собственное сердце.
   На двери загремел замок. Виктор убрал письмо во внутренний карман гимна-стерки, где хранился комсомольский билет, и потушил свечу. Он не хотел, чтобы видели его слезы.
   - Ужинать вставай, - входя, сказал Масин. - А почему света нет? Только что был, я в щель видел. Зачем потушил? Думал, что старшина?
   - Не хочу! - на все Федькины вопросы одним словом ответил Виктор.
   В темноте звякнули котелки.
   - Суп гороховый и чай мокрый, пей вода и ешь вода, - не обращая внимания на недовольный тон Виктора, проговорил Масин. - Поднимайся, зажигай свет, ребята сала тебе прислали.
   Не получив ответа, Федька повозился в темноте, устанавливая котелки на табурет, присел на краешек постели.
   - Ты что, заболел? - спросил он и заговорил о том, что больше всего его волновало: - Подбирают ребят в командировку, теперь уже точно, после праздников поедут. Мне удалось поговорить с одним человеком, обещал записать.
   Федькина трескотня была невыносима.
   - Вадима убили, сволочи! - выкрикнул Виктор.
   - Это какого, Колчина?
   - В роте один был, - зло бросил Виктор и натянул на голову одеяло.
   Федька поспешил уйти, а Виктор, лежа вверх лицом и сглатывая горько-соленую слезу, долго еще вел трудный спор с капитаном Тютюниковым. И хотя в этом споре объективные шансы сторон были примерно равны, Виктор приложил все усилия и, испытывая некоторое неудобство из-за отсутствия оппонента, склонил спор в свою пользу.
  
   Утром закончился срок ареста. Пришел Бунчук, положил на табурет немудреное имущество: ремень, перочинный нож, осколок зеркала, записную книжку.
   - Выкатывайся, и больше, это самое, не попадайся, - скомандовал Бунчук.
   - А если гвозди подвернутся, товарищ старшина? - не удержался Виктор.
   - Я тебе покажу, это самое, гвозди! На хлеб и воду, это самое, упеку! - взвился старшина. - Разболтался окончательно! Я тебе подверну, это самое, гайки! Тогда забудешь, эти самые, гвозди!
   Рассовывая по карманам вещички, Виктор переждал старшинский гнев, а потом передал привет от Колчина. Но, уловив в повороте старшинской головы все еще нечто бычье, добавил:
   - Вчера письмо получил, очень тепло о вас отзывается.
   - Спасибо, - обмяк Бунчук. - Это самое, как он там?
   - Убили.
   Бунчук нахмурился, посопел, подвел печальный итог:
   - Пятого из вашего выпуска. - И неожиданно взорвался: - А ты, это самое - гвозди! Сопляк!
   Но, заметив на глазах Виктора слезы, старшина снова обмяк, на этот раз окончательно.
   - Вгорячах, это самое, я... Ты, это самое, не обижайся, - Тронул он Виктора за рукав. - Я знаю: дружки вы закадычные были. Вместе, это самое...
   Бунчук отвернулся и загремел замком, запирая кладовку.
   Осень впервые по-настоящему показала себя. Лужи подернулись ледком; прихваченный морозцем, в одну ночь осыпался лист с ракит; северный, колючий ветерок очистил горизонт, крепил землю, готовил под снежный покров.
   Воробьи-первогодки, забившись в кусты, нахохлились, притихли, с неудоволь-ствием встречая перемены к худшему; их старшие собратья, сидя на самых верхних ветках, не особенно горевали, рассыпая свое привычное "чив-чив." И что это означало, трудно было понять. Может, старики подбадривали молодежь, мол, не тужите, не впервой, перезимуем; а может быть, и подсмеивались над ней: подождите, желто-ротики, то ли еще будет, хлебнете и вы лиха. Один бесхвостый явно насмешничал: так громко он щебетал и так резво перескакивал с ветки на ветку.
   Посреди двора кучкой стояло батальонное начальство: Ширинкин, Тютюников, Зенкин. Невдалеке от этой группы что-то вымеряли бечевкой Кочаров и Бегун.
   Виктор покосился на Кочарова, но подойти при начальстве не посмел. Однако вскоре Степан сам зашел в мастерскую.
   - Прилично у тебя получается, - пожимая Виктору руку, кивнул он через оконце на ряды новых рам в казарме.
   - Помогли добрые люди, вот и получается, - уклончиво ответил Виктор.
   - Не скромничай, знаю тебя, - усмехнулся Кочаров.
   Закурили.
   - А мы столовую тут для вас делать будем, - сообщил Кочаров и в упор посмо-трел на Виктора: - Выходит, опять сошлись наши дорожки.
   Виктор ощутил под ложечкой тупую тягучую боль.
   31. ОТЪЕЗД.
  
   Как ни упирался Виктор, а строить столовую ему пришлось. Это было гораздо хуже осенних работ по ремонту: тогда работали все, а теперь он один из батальона, на глазах у всех. Правда, это не умалило его авторитета. Неугомонные старшины еще продолжали внутреннюю отделку помещений и по-прежнему забегали к нему и за материалом, и за помощью. Но это совсем его не утешало.
   Обиднее всего было то, что официально он теперь числился командиром того самого четвертого отделения, которое когда-то предлагал ему Петров, а командовали этим отделением другие. Только вечерами и встречался он со своими курсантами; утром же, сразу после завтрака, шел на стройку и уже с высоты сруба наблюдал за занятиями, которые разворачивались на всей площади обширного двора.
   Товарищи росли на глазах. Получил звание старшего сержанта и занял дол-жность помкомвзвода Щеблыкин, Усенко временно исполнял обязанности командира взвода. Но не это огорчало Виктора, а слишком большая разница в ценности их труда. Все сержанты учили людей тем навыкам, которые необходимы на войне, а он занимал-ся тем, с чем справился бы и дед Касьян. Даже должность первого заместителя Коча-рова, которую занимал теперь Виктор, не ликвидировала в его глазах этого различия. Он стал угрюм - ему было совестно перед товарищами.
   Когда выходила на строевую подготовку первая рота, Виктор отворачивался, старался не смотреть на плац. Но от звонких команд спасения не было. Особенно усердствовал здесь Масин. Будто чувствуя подавленное состояние Виктора, он подво-дил отделение к самой стройке и начинал командовать, отрабатывая повороты на месте: "Отделение, напра-во! Отделение, нале-во! Отделение, кру-гом!"
   Такой уж характер был у Федьки, и с этим ничего нельзя было поделать. За прошедший год он не подрос и мало чему научился, по-прежнему предпочитая покровительство старших дружбе с товарищами. В результате, в житейских делах Федьке удача улыбалась чаще, чем остальным.
   Осенью он побывал в командировке в Подмосковье и на денек заскочил домой. Воспользовавшись оказией, Разов-старший прислал сыну мешочек самосада. Махорку Виктор взял, а хвастливые Федькины речи слушать не стал.
   Как-то раз Кочаров присмотрелся к Федьке, потом взглянул на Виктора и снова воззрился на малорослого голосистого сержанта.
   - Ты что здесь кричишь, командир? Балку на голову хочешь получить? - спросил бригадир.
   Федька поднял скуластую мордочку.
   - Уводи людей, работать мешаешь, - потребовал Кочаров.
   Масин помедлил минутку, но ослушаться бригадира плотников не посмел. Вик-тор с благодарностью посмотрел на Кочарова.
   - 3накомый, что ли? - перехватил его взгляд бригадир.
   - Земляк.
   - Оно и видно. - Кочаров с силой всадил топор в звонкое на морозе бревно.
   Единственным развлечением для Виктора в эту зиму были письма от Кати. Она писала часто, и все больше смутной, невысказанной тревоги было в ее коротких пос-ланиях. Она находилась где-то между строк, эта тревога, Виктор чувствовал ее, но никак не мог уяснить ее причин до конца. Да, признаться, и желания особого не было разгадывать Катины "ребусы". Известно, чего хотят все девчонки. Если разок по-нечаянности ты ее поцеловал, то и должен до гроба держаться за ее юбку, и не смей взглянуть на другую.
   Иногда жалость к Кате захлестывала его, и тогда он брался за карандаш. И каждый раз, склонившись над тетрадным листком, он задумывался над загадочной природой человека. Сам он по-прежнему оставался в душе верным Насте, думал о ней, надеялся на встречу; а Катя, выходило, точно так думала о нем... Образовался всего-навсего пресловутый треугольник, но Виктор никак не мог разобраться в этом несложном построении. То ему хотелось отомстить Насте за ее бегство и забыть о ней, тем более что появилась реальная возможность заменить ее другой, но тут же мысль о том, что, раз Катя с ним была такая, то, наверное, она и с другими такая же, отпуги-вала его и от Кати, и выходило, что никого у него нет.
   Каждый раз перед сном он покусывал теперь уголок подушки, решая сложную задачу с двумя известными, но так и засыпал, не разрешив ее.
   Заполненная беспрерывной работой, без выходных и праздников, зима проле-тела быстро, будто один серый, скучный день. Батальон готовился к ускоренному вы-пуску, бригада Кочарова заканчивала столовую, но ничто уже не радовало Виктора. Он смирился со своим положением, как смиряется рабочая коняга с хомутом: сколько ни взбрыкивай, а от упряжи никуда не денешься. Тяни, пока в глазах не потемнеет! У других, конечно, будет и выпуск, и праздник, и перемены в жизни - только не у него. Ему уже наверняка уготовлено где-нибудь новое строительство, а будет ли это сто-ловая или хранилище - никакой разницы нет.
   Но как раз в этот момент, когда Виктор потерял веру во все и во всех, удача и повернулась к нему лицом. Случилось все неожиданно. В столовую зашли Ширинкин и Тютюников.
   - Ты еще не сбежал? - встретив Виктора, полушутя-полусерьезно спросил комбат.
   - Случай не подворачивается, товарищ майор, - хмуро ответил Виктор.
   Ширинкин сдвинул брови, поморщил квадратный лоб, как бы в раздумье: отчитать ли подчиненного за слишком откровенный ответ, или поступить как-то по-иному.
   - Не будем, пожалуй, доводить человека до преступления? - наконец обратился он к замполиту. - Поработал человек для нас достаточно, надо, как говорится, и совесть иметь.
   И вопрос об отправке Виктора в маршевую роту был решен в две минуты.
   - Спасибо тебе за службу и за работу! - крепко пожал ему руку комбат.
   - Служу Советскому Союзу! - отчеканил в ответ Виктор.
   - Обижаешься? - спросил Тютюников.
   - Теперь уже нет, - улыбнулся Виктор.
   - Вот и хорошо. Пиши, не забывай, нам интересно будет. Помни о чести полка и батальона, - напутствовал замполит.
   - Об этом не забывают, товарищ капитан, - посмотрел прямо в глаза Тютю-никову Виктор.
   Офицеры на прощание еще раз пожали ему руку.
   - Неугомонная ты голова! - сказал Виктору Кочаров, когда ушли офицеры.
   - Такая уж, дядя Степан, - сбрасывая в ящик инструмент, повел плечом Виктор. - Такая выросла, другой не хочу.
   - Разбередил ты меня, парень, где-то вот тут. - Кочаров потер грудь и обнял Виктора: - Всего тебе, парень!
   Тепло простился с Виктором и Бунчук. Расправил усы, трижды облобызал, напутствовал ворчливо:
   - Ты того, это самое, если что не так было, зла не держи... Это самое, черкнешь тогда.
   - Обязательно напишу! Спасибо за науку, товарищ старшина! - откозырял Виктор, собираясь уходить.
   - Это самое, отставить! - задержал его Бунчук.
   Он порылся в ящике стола и протянул Виктору финский нож.
   - Держи!.. Это самое, моя, фронтовая. Это самое, счастливая. Никому не отдавал, тебе, это самое, отдаю. Рука у тебя, это самое, верная. Все думал, самому понадобится, да, это самое, не выходит... Теперь, это самое, ступай. - Бунчук уколол Виктора взглядом: - Ступай!
   Виктор почувствовал, что за полтора года так и не узнал своего старшину, в горле запершило, и он поспешил покинуть каптерку.
   После Бунчука он зашел к Чистякову, а больше и прощаться было не с кем: из старых товарищей никого не осталось. Петров и Садовников еще зимой уехали на офицерские курсы, Струмилин уже два месяца присылал письма со штемпелями полевой почты, а Усенко и Щеблыкин отправлялись вместе с Виктором. Выходило, что прав был замполит: фронта никто из них не минует.
   - Пойду еще с одним хорошим человеком попрощаюсь, - сказал товарищам Виктор. - С дядей Пашей.
   - И я! - воскликнул Щеблыкин.
   - Я тоже, - присоединился Усенко.
   Дядя Паша оказался общим другом. Работал он по-прежнему в столовой, где стоял на довольствии и учебный батальон, но последние полгода Виктор избегал с ним встреч. И только теперь, перед отправкой на фронт, он мог открыто посмотреть в глаза доброму человеку. Теперь у него появилась реальная возможность выполнить когда-то данное дяде Паше обещание хлопнуть за него фашиста.
   В столовой произошла еще одна встреча, которой Виктор вовсе и не желал. За отдельным столиком, отведенным для снятия проб командирами и врачами, переку-сывал старшина Бегун.
   - Фронтовички появились, привет и почет! - встретил он сержантов и посмотрел на Виктора: - Вырвался-таки? А в тот раз, брат, ты меня крепко подвел: пять суток по твоей милости на гауптвахте загорал.
   На строительстве столовой Бегун подвизался в роли заместителя по снабжению у Кочарова, и Виктор не раз встречался с ним, но о том разе старшина заговорил впервые. И хотя у Виктора не было сейчас злости на Бегуна, как не было ее ни на кого в батальоне, он слишком хорошо знал, что за человек находится перед ним, и не отказался бы на прощание испортить ему настроение. Однако его опередил Щеблы-кин.
   - Знаете что, Илья Петрович? - надвинулся он на Бегуна.
   - А что? - поднял круглое лицо старшина.
   - А то, что я не такой добренький, как Разов! - очень раздельно выговорил Сергей.
   - Давить таких надо! - подступил к столику Усенко.
   - Да вы что, ребята! Я же ничего... Ну, вспомнил по глупости старое, - залебезил старшина, отодвигаясь в угол и понимая, что "фронтовичкам" и на самом деле ничего не стоит задать ему трепку.
   - Вот именно - по глупости! - уточнил Щеблыкин, удовлетворяясь испугом старшины. - А чтобы глупости не повторялись, позови-ка нам, милейший, дядю Пашу.
   - Это Ерохина?
   - Ну.
   - Так бы и говорили, а то...
   - Двигай, двигай, нам недосуг, - прервал старшину Сергей.
   Бегун проворно выскользнул из столовой.
   Узнав, что Виктор и его товарищи убывают с маршевой ротой, дядя Паша развил самую бурную деятельность. Вскоре на столе дымились щи и каша, а хозяин вышибал пробку из бутылки с настоящей водкой.
   - Дядя Паша! - удивился Усенко.
   - До победы хотел сохранить, да уж раз такое дело... - старший повар, крякнув, крепким ударом справился с пробкой.
   - Бандиты, говорит, там тебя вызывают, - глотнув водки, сообщил дядя Паша.
   - Кто сказал? - вскинулся Щеблыкин.
   - Да наш же, Илья Петрович.
   - Ах, гнида!
   Сергей направился, было, к выходу, но дядя Паша удержал его. - Не ходи, его и след уже простыл, - сказал он. - Илья Петрович - человек аккуратный.
   - Как вы его терпите, дядя Паша? - спросил Виктор.
   - А куда ж мне деваться? - Старший повар поморгал короткими ресницами. - Мы с Ильей Петровичем всю войну вместе. Перейдем вот в новую столовую - и опять я под его началом ходить буду... Такая уж моя планида, - вздохнул дядя Паша.
   Желая утешить старика, Виктор подвинулся к нему поближе:
   - Не горюйте, дядя Паша, я обязательно выполню свое обещание.
   - Это, какое? - не понял дядя Паша.
   - Фашиста за вас хлопну! - напомнил Виктор.
   Дядя Паша поморгал ресницами.
   - Шутя ведь все было говорено, - сказал он, но нетрудно было заметить, что слова Виктора привели его в самое благоприятное расположение духа.
   Водка действовала. Сергей и Василий тоже стали уверять дядю Пашу, что не останутся перед ним в долгу и кокнут в его честь по парочке фрицев.
   - Милые вы мои, хорошие!
   Дядя Паша расчувствовался, стал обнимать всех по очереди; светлые слезинки заблестели на его коротких ресницах. За разговорами совсем забыли о времени.
   - Дядя Паша, доктор идет пробу снимать, - предупредили из кухни.
   - Ну, давайте прощаться! - поднялся старший повар. - Был бы я помоложе, в жизнь бы от вас не отстал, ребятки.
   Из столовой вышли в самом хорошем настроении и на протяжении всего пути до казармы договаривались о том, как не растеряться в дороге.
   Но этому намерению друзей не суждено было осуществиться. Уже на пересыль-ном пункте их разбросали по разным командам. Началось с Виктора.
   - Ты опять здесь? - увидав его, спросил Беляков.
   - Так что же мне теперь?.. - спросил и Виктор.
   Капитан окинул его изучающим взглядом, но для пущей убедительности велел писарю "звякнуть" в учебный.
   - Нам бы вместе попасть, товарищ капитан, - попросил Виктор.
   - Как это: вместе? - не понял Беляков.
   - Трое нас здесь.
   - Трое сержантов?
   - Да.
   - Вас вместе, а их, рядовых, тоже вместе, - усмехнулся Беляков. - Ты пони-маешь, о чем просишь? Знаешь, сколько рот мы отправляем?
   Виктор сконфузился.
   - Вот так-то, товарищ Разов, - Беляков, пометив что-то в своих бумагах, приказал: - В третью роту, на путь следования - старшим по вагону.
   Последним близким человеком, которого Виктор встретил на пересыльном пункте, был Решетников.
   - Построил столовую? - спросил он.
   - Так точно, товарищ капитан! - подчеркнуто официально бросил руку к голов-ному убору Виктор.
   - Сердишься?
   - Вы свое дело делаете, а мы - свое, уклонился от прямого ответа Виктор.
   - Одно дело мы делаем, Разов, одно.
   Решетников достал портсигар. Закурили.
   - Помни одно, прошу тебя, - С необычайной для него слабиной в голосе прого-ворил капитан, - опасность чаще всего подстерегает солдата там, где он о ней забывает.
   С этим напутствием Виктор и уехал.
   32. ПЕРВЫЕ ДНИ НА ФРОНТЕ.
  
   Весенний фронтовой лес полнился птичьими голосами. Со старой сосны рассы-пал звонкую, призывную дробь дятел; в перерывах, когда стихала его неистовая трес-котня, из ельника слышилось попискивание корольков. По всему лесу пересвисты-вались поползни и синицы, над болотом с протяжными печальными криками носились чибисы, в зарослях камыша изредка раздавался отрывистый стон выпи.
   "Люди воюют, а им и горя мало", - подумал о пернатых обитателях леса Виктор. Расстелив шинель на солнечном пятачке у землянки, он пытался смежить веки, но из-за птичьего трезвона это не удавалось. Рядом, в двух шагах, тонкой струйкой стекал в консервную банку березовый сок. Раненая осколком снаряда, береза была щедра: сок уже давно плескался через край. И надо было бы дотянуться и заменить банку, или отхлебнуть из переполненной, но, не то от усталости после ночных занятий, не то от птичьего гомона и хмельных запахов весеннего леса, а, точнее, от всего этого вместе, расслабленное тело покоилось в лени и неге и противилось всякому движению.
  
   На фронт Виктор прибыл неделю тому назад. По пути рассчитывал взглянуть на Москву, на родные места, но их проехали глухой, темной ночью. Только по забитым путям да по множеству рельс, которые взблескивали в свете семафоров, он догадался, что они находятся на Сортировочной. Эшелон остановился, потом его начали катать взад и вперед: выходили на окружную дорогу.
   В приоткрытую дверь врывался прохладный, сырой воздух ранней весны. Виктор зябко ежился под наброшенной на плечи шинелью, но от двери не уходил, дожидался рассвета. За непроглядной тьмой чувствовалось дыхание огромного города: его столицы, его родины. За спиной перешептывались бойцы, которые тоже рассчитывали встретить рассвет в пределах Москвы.
   Но эшелон прекратил маневрирование, двинулся, застучали быстрее колеса, и вскоре потянулись неясные в темени купы придорожных кустарников: Москва осталась позади. Виктор свесился из вагона, осмотрелся. Прямо позади эшелона разгорался восток.
   - На запад жмем, ребята, - сообщил Виктор бойцам и полез досыпать.
   К фронту приближались осторожно, больше ночами, и лишь на третьи сутки после Москвы выгрузились на каком-то лесном полустанке. Потом две ночи шли маршем по глухим проселкам, томились без курева, в непролазной грязище оставляли сапоги, потихоньку чертыхались.
   Вокруг было спокойно, не гремело и не горело, и это перепутало все представ-ления новичков о фронте. Лишь изредка высоко над головой возникали тягучие преры-вистые звуки, так хорошо знакомые Виктору по первому году войны, и тогда где-то далеко позади взметались в небо лучи прожекторов, глухо стучали зенитки.
   Утром остановились в светлом, пронизанном первыми солнечными лучами сосновом бору. "Приехали", - заговорили в рядах. Но и здесь обстановка была на удивление мирной, фронтом и не пахло. Под соснами всюду толпились красно-армейцы из других маршевых рот, в безветрии поднимались дымки от цигарок. В отдалении стояло несколько палаток, около которых озабоченно сновали по большей части офицеры. Вскоре пронесся слушок, что прибыли в 48-ю армию генерала Романенко.
   Началась обычная морока, свойственная всем распределительным пунктам. Кто-то прибывал, кого-то искали, куда-то спешили команды и целые подразделения, и абсолютно невозможно было понять, когда же дойдет очередь до тебя.
   Нет для бойцов ничего томительнее этих часов ожидания, и коротают они их в соответствии с опытом. Пожилые устраиваются обстоятельно, с перекусочкой и кипяточком, которым разживаются у поваров на хозпункте; молодежь же "мечет икру", суетится, старается что-то разузнать, пронюхать. Но? как ни спокойны с виду пожилые, и как ни нервничает молодежь, и тех и других одинаково волнует неопределенность положения, как всегда волнует она человека, и тем и другим не терпится занять надежное место в рядах сослуживцев, как занимают его патроны в обойме. Только после этого солдат и обретает настоящую свою силу и уверенность.
   Фронтовые офицеры, принимая пополнение, проверяли его по счету и поименно. Вскоре Виктор обратил внимание на молодого, быстроглазого лейтенанта, который переходил от группы к группе и присматривался к новичкам. "Комсорг какой-нибудь, как раз угодишь в агитаторы", - подумал Виктор и отвел взгляд. Но это не спасло его - лейтенант остановился в аккурат напротив.
   - Образование, товарищ сержант?
   - Восемь, - ответил Виктор, думая о том, что снова влип в историю, что такому молодому (лейтенант был никак не старше его самого) ничего серьезного доверить не могут.
   Лейтенант задал еще несколько вопросов: умеет ли Виктор плавать, как стреляет, как вдруг неожиданно спросил:
   - В разведку хочешь?.. В полковую?
   Вопреки всем ожиданиям, после всех мытарств в тыловой команде, ему, Виктору Разову, наконец-то по-крупному повезло.
   - Будем знакомы, Иван 3акроев, - протянул руку лейтенант.
   Виктор не привык таким образом знакомиться с офицерами. Но в чистых карих глазах Закроева было столько доброжелательности, а улыбка его была так открыта, что Виктор без смущения подал руку:
   - Разов, Виктор.
   - Вот и отлично. Теперь подберем еще парочку хлопцев.
   Бойцы загалдели, потянулись к лейтенанту.
   - Не все сразу, ребята, - осадил нетерпеливых 3акроев, огляделся и подозвал крепкого, плечистого парня.
   - Микола Вернигор, - представился тот.
   - Сосну видишь, Микола?
   - Яку?
   - Снарядом вершина срезана.
   - Бачу.
   - Запоминай лучше.
   - Запомнил.
   Закроев велел Миколе завязать платком глаза и скомандовал:
   - Бегом до сосны и ко мне обратно.
   - Есть! - гаркнул Вернигор так, что добрая сотня окружающих повернулась в его сторону.
   Он добежал до сосны, потрогал ее, очевидно, убеждаясь, что это именно та сосна, вернулся и остановился в трех шагах перед лейтенантом, как это и полагалось по уставу.
   - Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнил!
   Закроев хмыкнул, заглянул Миколе под повязку, но, убедившись, что тот ничего не мог видеть, коротко бросил:
   - Годится.
   А Виктор подумал о том, что такого испытания он не выдержал бы. Сразу же сократилось и число желающих попасть в разведку. Походив еще, Закроев подобрал в разведвзвод пожилого бойца, Кузьму Петровича Ладыгина. Его лейтенант не проверял по своему методу, а только спросил, на каких фронтах он воевал.
   Спустя полчаса, которые ушли на оформление документов, все четверо двинулись в глубь бора. Досталось от войны и им, белорусским лесам. На пути то и дело встречались воронки от бомб и снарядов, искалеченные и поверженные деревья, обгоревшие и исковерканные детали машин, невесть, когда и при каких обстоятель-ствах попавшие в этот бор. В развилке огромной сосны застряло хвостовое оперение самолета со свастикой.
   - Давали фрицу! - поглядывая по сторонам, заметил Виктор.
   - И ему давали, и нам доставалось, - обронил Закроев и добавил: - Разведчику лучше ходить молча, привыкай к этому.
   С дороги новичков накормили и дали возможность отдохнуть. А потом лейте-нант повел их пристреливать оружие. Шагая за Закроевым, Виктор не мог отвести глаз от новенького ППШ, который покоился у него на груди. Такое оружие и на фронте имел не каждый.
   Пристрелку производили в овраге, где среди ольховых зарослей удалось отыс-кать подходящую прогалину... Виктор волновался не меньше, чем и первый раз на огневом рубеже. Автомат, однако, оказался хорош, а выверенный на столярных работах глаз не подвел. Осмотрев мишень после произведенных Виктором одиночных выстрелов, 3акроев удовлетворенно кивнул:
   - Годится. А ну-ка, чесани очередью.
   Виктор "чесанул" - от фанерного щита веером полетели щепки.
   - Вот это по-нашему! - улыбнулся Закроев. - В оружие надо верить, как в самого себя.
   Нормально отстрелялся и Ладыгин. И только Вернигор никак не мог приноро-виться к новому автомату: в его ручищах ППШ казался детской игрушкой, которую он боялся по нечаянности поломать.
   - Ладно, подберем тебе что-нибудь посолиднее, - пообещал Миколе Закроев.
   Вечером, при свете коптилки, комсорг взвода, он же и командир первого отделения, сержант Цольц рассказал новичкам о боевом пути соединения. Сформиро-вавшись на Западном Урале, 170-я стрелковая дивизия первый бой приняла на Курско-Орловской дуге, потом участвовала в освобождении городов Кромы, Новгорода-Северского, Речицы, а весну 1944 года встретила в белорусских лесах, на правом берегу реки Друть. Много героических дел совершили бойцы и офицеры дивизии. Но особенно Виктора поразил подвиг молодого коммуниста, лейтенанта Петра Мирошни-ченко, который в новогоднюю ночь 1944 года, прикрывая товарищей, лег на ствол вражеского пулемета.
   - Повторил подвиг Матросова! - вскинулся Виктор.
   - Да! Подвиг Саши повторили уже многие в нашей армии, - просто сказал Цольц.
   - Расскажите поподробнее, - попросил Виктор.
   Цольц вынул из кармана гимнастерки газетную вырезку с портретом героя, протянул Виктору. С заношенного, потертого на сгибах листка смотрел молодой бро-вастый лейтенант с крупными чертами лица и богатой шевелюрой.
   - Лейтенант Мирошниченко тоже разведчиками командовал, только в соседней части, - продолжал рассказывать комсорг. - А на пулемет он лег уже, будучи раненым, гранаты у него кончились. Посмертно лейтенанту присвоено звание Героя Советского Союза.
   Виктор присматривался к рассказчику, который, по всем приметам, был его ровесником, и с которым они остались теперь вдвоем, поскольку официальная часть беседы была давно окончена. Поглядывая на того, Виктор думал о том что, не будь он таким невезучим, то и сам, пожалуй, уже смог бы вот так, как о чем-то самом обыден-ном, повествовать о событиях до невероятности героических. А теперь вот сиди, слушай, хлопай глазами и удивляйся.
   Будто угадав его мысли, Цольц прервал рассказ и потянулся.
   - Может, выспимся лучше? - предложил он. - Поговорить еще успеем.
   - Можно, конечно, - согласился Виктор.
   Он распрощался с комсоргом, перешел в землянку своего отделения и лег на командирский топчанчик у стены, но уснуть не мог еще долго. Первая фронтовая ночь, порядочный кусок которой был доступен для обозрения через распахнутую дверь, и которой он теперь с жадностью внимал, тревожила и волновала.
   На переднем крае было сравнительно тихо, активных действий не предприни-малось - советские армии только готовились к ним, - но фронт дышал, подобно при-дремнувшему огненному дракону невероятных размеров, жил затаенной, грозной жизнью вулкана. На западе, над рекой, то и дело взлетали ракеты; потом темное небо вспорол приглушенный, вполне мирный на слух, рокот ночного бомбардировщика - навстречу ему взметнулись подвижные нити трассирующих очередей; где-то слева неожиданно, будто обвал случился в горах, вспыхнула яростная перестрелка, и так же внезапно погасла. И вновь через распахнутую дверь стали слышны осторожные шаги часового.
   Но тишина эта была не полной. Лежа на топчане и прижимаясь ухом к доске в изголовье, Виктор слышал, как стонет земля, как сотрясают ее тяжелые удары. Где-то далеко, может, за десятки километров, шел ночной бой. Фронт дышал и в любую минуту мог взорваться. И это дыхание, эта земная дрожь, усиленная его чувственным восприятием, отзывалась во всем его теле. Очевидно, ко всему этому он должен был еще привыкнуть. Конечно, он много читал и думал о войне, но как-то встретит он бой не в роли созерцателя, а непосредственным участником? Не дрогнет ли сердечко? Правда, в мыслях он всеми силами противился этому, но он пока и не знал, что такое бой. И все может случиться непроизвольно, независимо от его желаний. Ведь ни один человек толком не знает, что кроется в глубинах его натуры, пока не сунет эту свою натуру, вместе с плотью, разумеется, в жерло настоящей опасности. "Черт с тобой, дрожи, но делай это так, чтобы незаметно было со стороны", - обращаясь к собствен-ному сердцу, погладил Виктор левую сторону груди.
   О смерти, в обычном фронтовом ее проявлении, он не думал. Он знал, что боев без смерти не бывает и что встречается с нею солдат, как правило, неожиданно. А раз так, то нечего и расстраивать себя заранее. Все равно не угадаешь, что на роду у тебя написано. Зато о другой смерти, о той, на которую пошли Матросов и Мирошниченко, он думал неотступно. Вернее, он думал не о смерти, а о бессмертии, о людях, способ-ных на самопожертвование. Мысленно он никак не мог их постичь. Ему казалось, что эти люди и внешне, и внутренне должны отличаться от людей обыкновенных чем-то значительным. Он достал газетную вырезку с портретом Мирошниченко, чиркнул спичкой и еще раз всмотрелся в лицо лейтенанта... Но нет, ничего необычного в этом лице не было. Открытый взгляд, пухлые губы, слегка вздернутый нос... Выходило - обыкновенные люди! Но в это просто невозможно было поверить. Хорошо бы с таким человеком встретиться еще при жизни, тогда обязательно понял бы разницу, а так, по портретам и газетным статьям, трудно в чем-либо разобраться.
   Поднялся молодой боец Сенька Тюнин. Выбежал за дверь, спустя минуту вернулся, закурил, принялся попыхивать в рукав, спросил:
   - Не спится, сержант?
   - У меня на новом месте всегда так, пока не привыкну, - пояснил Виктор.
   Сенька затянулся еще несколько раз, протянул цигарку Виктору.
   - Дерни, - предложил он и посоветовал: - Спи, а то у нашего лейтенанта в другой раз не очень-то разоспишься. Это он сегодня уходился с вами, так вот мы и дрыхнем, - Сенька зашуршал соломой, укладываясь.
   Утром Закроев представил Виктора отделению. Ему неудобно было командо-вать людьми, на гимнастерках которых сверкали ордена и медали, он охотнее согла-сился бы пока быть учеником у этих бывалых ребят, но звание обязывало.
   - Ничего, привыкай, они ребята понимающие, - сказал командир взвода. - Главное, спуску им не давай.
   Ребята и на самом деле оказались понимающими. В большинстве своем это были уже немолодые, опытные бойцы. И в первые дни Виктор на каждом шагу чувствовал заботу о себе. Уборка землянки, доставка пищи и воды, рубка дров и прочие мелочи происходили как бы сами собой, без всякого напоминания с его сто-роны. И Виктору было неприятно вспоминать, как из-за таких же мелочей он когда-то поскандалил с Нерябовым и Масиным.
   Присмотревшись, Виктор понял, что незримо, без показухи, главенствует в отделении ефрейтор Илья Сычев. Высокий и статный, тридцатилетний ефрейтор самостоятельностью суждений и манерой держаться напоминал Виктору Степана Кочарова. И эта схожесть двух людей, его бывшего строгого начальника и нынешнего подчиненного, больше всего сковывала Виктора, мешала ему почувствовать себя командиром в полной мере, ощутить ту сладость беспрекословного повиновения, от которой он впервые вкусил на лесосеке год тому назад. Была тут, правда, и некоторая разница. В тот раз, на лесосеке, он внутренне ощущал свое превосходство в мастер-стве над Баженовым и Ерасовым, теперь же у него такого ощущения не было, более того, все обстояло как раз наоборот. Тот же Сычев носил на груди орден Славы III степени и медаль "За отвагу", а это кое о чем говорило, и невозможно было с ходу преодолеть этот психологический барьер. И Виктор страдал, втихомолку поругивая 3акроева, которому почему-то приглянулся именно он, Разов. Командовал бы сейчас где-нибудь стрелковым отделением и, наверное, чувствовал бы себя в своей тарелке. Правда, где-то в самой глубине сознания, припрятанная и законсервированная, у него жила мыслишка, что, если дойдет до дела, то он покажет себя не хуже Сычева или Ладыгина, но для этого нужно было дождаться дела. А пока что в их повседневной, очень мало похожей на боевую, жизни мелочная опека со стороны бойцов просто раздражала его.
   Он понимал, что глупо обижаться на все отделение, но ничего не мог с собой поделать: ком неприязни к этим пожилым, предупредительным людям, наматывая на себя все новые подозрения и факты, неотвратимо рос в его душе. Теперь даже такие мелочи, как котелок с водой перед постелью для умывания или вычищенные кем-то во время сна сапоги, бесили его. "Да что я им, ребенок!" - проснувшись, сердился Виктор. И это его раздражение было направлено в первую очередь против Сычева. Виктор видел, как тянутся к нему и уважают бойцы. Это уважение было чисто фронтовым, без какого-либо подхалимажа и униженности, уважение серьезных и рассудительных людей к серьезнейшему и более рассудительному среди них. Такой авторитет Сычевым был заработан, естественно, не в карточной игре в дурачка. Стоило ефрей-тору повести бровью, и кто-то уже брал автомат и спешил сменить часового у входа, или вставали сразу все и принимались за чистку оружия. Виктору казалось, что еще до его появления отделение все это долго и тщательно репетировало и теперь не нужда-ется ни в каких командирах.
   Находясь неотлучно с бойцами, он уже имел представление о довоенной жизни и роде занятий каждого из них. Беседы на темы из мирной жизни были излюбленными. Первенствовал здесь Тюнин, который ежедневно "травил" о своей любви к некоей Любке. Рассказ Сенька вел на полном серьезе, не опуская интимных подробностей, и чем серьезнее был Тюня (так сокращенно называли Сеньку во взводе), тем веселее становилось в землянке. Вместе со всеми смеялся и Виктор, но сам вступить в разго-вор вот так же запросто не мог, что-то ему мешало. Впрочем, никто этого не осуждал, и даже наоборот: Виктор уже не раз улавливал одобрительные взгляды за такое свое поведение. Командир может не мешать повеселиться бойцам, может посмеяться вместе с ними, но сам балаболкой быть не должен...
   О своей любви Сенька мог рассказывать часами, а возможно, если бы позволя-ло время, и днями. Начиналось всегда с какого-нибудь пустяка. Вот, начистив до зеркального блеска медаль "За отвагу", Сенька прикладывает ее к груди и, прикрыв смышленые плутоватые глаза, произносит:
   - Упадет моя Любаша, закачается!
   - Как же это: упадет, а потом закачается? - подмечал кто-нибудь из пожилых бойцов непоследовательность в Любашиных действиях.
   Но Сеньку такими мелочами смутить невозможно.
   - Упадет по первости, при встрече, а качаться будет потом долго, - поясняет он.
   - Так уж и долго!
   - Непременно долго! - уверяет Сенька. - Может, даже год! Она у меня до такой невероятной степени ко всякому почету чувствительная, - начинает он, и удержать его уже почти невозможно.
   И, казалось бы, исчерпанный накануне рассказ о Любаше обрастает все новыми подробностями, и Сенькина любовь освещается с другой, неизвестной доселе сто-роны, и затихает землянка, только журчит негромкий Сенькин голос, в котором пере-плетаются, будто струи в горном потоке, и затаенная тоска, и удовлетворение оттого, что есть на свете такая Любка, и робкая надежда на счастье...
   Вскоре Виктор понял что, если Сычев - всеми признанный вожак отделения, то Сенька - его душа.
   Обо всем говорили бойцы: и о довоенной жизни, и о втором фронте, и о любви - и только не касались самого главного, того, что только и волновало Виктора: когда кончится сиденье в лесу, и начнутся боевые действия? "Будто им до этого и дела нет, будто на курорте - побасенками занимаются", - с неприязнью думал он о своих бойцах, но спрашивать о чем-либо не решался.
   Раздражаясь по всякому поводу, никакого явного обвинения своим бойцам Виктор предъявить, однако, не мог. Своими поступками они как бы говорили ему: "Мы вас уважаем, товарищ сержант, как этого и требует устав, и даже делаем кое-что сверх того, но, извините, большего дать мы не можем". Он и сам понимал, что большего бойцы дать не могут, что большее надо заслужить, и поэтому с таким нетерпением ждал боевых действий.
   Однажды, вступив в тамбур землянки, он услышал разговор, понял, что судачат о нем, и остановился. В землянке находились трое: Сычев, Тюнин и Кузьма Ладыгин. Говорили они, видимо, уже давно и сейчас приближались к финалу.
   - Парень самостоятельный, мы в вагоне вместе ехали, - сказал Ладыгин.
   - Да уж, лейтенант плохого не возьмет. Только испортите вы, отцы, командира, будто в пеленки его завернули, - выразил неудовольствие Сенька.
   В его словах не было и тени того легкомыслия, которое очень часто заставляло окружающих браться за животы.
   - Что верно, то верно, - согласился с Сенькой Сычев. - Пора приобщать парня к делу, пусть привыкает командовать. А что молодой, так и Закроев молодой, а любому из нас нос утрет... Побывает в деле раз - другой, пооботрется, еще какой командир будет.
   Виктор шаркнул по земляному полу подошвами, вошел. Сенька вскочил, будто распрямившаяся пружина; степенно привстали Сычев и Ладогин.
   - Сидите, - обронил Виктор и сам присел на краешек нар.
   - Так на чем это я? - делая вид, что припоминает, на чем остановился, подкатил дымчатые глаза Сенька и начал рассказывать о том, как попал однажды к Любке на блины.
   Заслышав Сенькин треп, в землянку набилось десятка полтора разведчиков, расселись на нарах, вдоль стены на корточках, потихоньку покуривали из горсти.
   "Хитрите, - подумал Виктор, - ну, хитрите, хитрите", - мысленно подбодрил он бойцов. Ему казалось, что отделение не надеется на него, и только по этой причине Сычев, хотя и незаметно, подменяет его. Но выходило, что все делалось по заранее разработанному и утвержденному на каком-то тайном совещании плану, основой которого было помочь ему. Виктор остался доволен, что узнал об этой небольшой хитрости своих бойцов.
   И еще одна деталь из подслушанного разговора поразила его - это точность Сенькиного определения: будто в пеленки его завернули. Только так он себя и чувствовал. Перед ним сидели те же его бойцы: серьезный и сосредоточенный Сычев, добродушно-покладистый Ладыгин, трепливый Тюнин, - но для него они были уже другими, они стали ему ближе и роднее.
   Ночами занимались. Учились ориентироваться по звездам, двигаться по азимуту, преодолевать заболоченные участки и водные преграды, отрабатывали захват "языка". Методика у командира разведвзвода была своеобразной. Выбрав участок болота с зарослями сухого прошлогоднего камыша, лейтенант устраивался на противоположной его стороне и поджидал. Требовалось немногое: приблизиться к 3акроеву так, чтобы он этого не слышал. Малейший шорох или всплеск означали, что все надо проделать еще раз.
   Одно такое болотце Виктор пытался преодолеть трижды, и каждый раз Закроев возвращал его.
   - Вы, товарищ сержант, делайте так, как тигра ходит, когда к добыче крадется, - посоветовал Тюнин.
   Виктор попробовал так, как ходит "тигра", и ничего, получилось. С водными преградами было еще проще. На дальнем лесном озере отделение входило в воду и плыло, а Закроев в это время пускал ракету и, если замечал на поверхности чью-то голову или что-либо подозрительное, то все отделение возвращалось. Непрогретая еще в лесной чаще вода обжигала тело; лягушки неистовствовали у берегов, не то, подсмеиваясь над разведчиками, не то, давая им полезные советы - трудно было их понять. Еще труднее было, заслышав шипение ракеты, незаметно уйти под воду, не оставляя на поверхности кругов. Подводное царство наполнялось бледно-голубым свечением; на мгновение появлялась шальная мысль: уйти в фосфоресцирующую глубь и остаться в ней навсегда.
   После таких занятий гудели руки и ноги, ломило спину, по двое суток не просыхала фуфайка. Но Виктора это не огорчало, он чувствовал, что постепенно втягивается в настоящую фронтовую жизнь.
  
   Проснулся Виктор, когда солнце висело высоко над лесом. Консервная банка из-под березы исчезла, вместо нее стоял котелок, но и он уже был полон березовым соком. Не вставая, Виктор подполз к котелку, через край втянул в себя порядочную порцию приятной, прохладной влаги.
   От болота по косогору поднимались две девушки-связистки. Первая из них, белокурая и синеглазая, тянула катушку, а вторая, брюнетка, шестом подвешивала провод на сучья деревьев. Девушки о чем-то болтали. Виктор навострил ухо и вскоре разобрал, что говорят они о каком-то Мише и что голубоглазую зовут Леной, а брюнетку - Машей.
   - Да никакого, Машенька, нет у нас романа, даже и на капельку - никакого! - приостановившись, уверяла подругу Лена.
   "А могла бы на месте этой Маши оказаться Настя?" - спросил себя Виктор, но тут же подумал, что связисткой Настя никак быть не может, потому что собиралась она в санитарки. Виктор поднялся и стряхнул с гимнастерки приставшую хвою.
   - Ой! - вскрикнула Лена, напуганная его внезапным появлением, но тут же нашлась, бросила ладошку к пилотке: - Разрешите, товарищ сержант, протянуть провод по вашей территории?
   - Сколько угодно, - улыбнулся Виктор, взял котелок и подошел к девушкам: - Испить не желаете?
   - Я же говорила, что у Закроева мальчики очень даже внимательные, - полу-обернувшись к подруге, проговорила Лена и потянулась к котелку.
   - Угощайтесь на здоровье.
   - Очень вкусно. Спасибо. - Лена передала котелок подруге и, будто желая отплатить за услугу, поинтересовалась: - Аппаратик у вас не барахлит?
   - У нас проверяли... Настя приходила, - ответил Виктор.
   Он уже чувствовал себя разведчиком и действовал так, как и полагалось, по его мнению, разведчику: никаких прямых вопросов.
   - Какая Настя? - удивленно подняла глаза Лена.
   - Такая черненькая, на нее немного похожая, - смущаясь от собственной лжи, кивнул Виктор в сторону Маши.
   - У нас такой нет, может, она неправильно назвала себя?
   - Это исключается - имена всех девушек я знаю наперед. Вот вы - Лена.
   - Ой, правда! А она?
   Теперь Лена не сводила с Виктора загоревшихся глаз.
   - С брюнетками у меня труднее, но и их могу... - Виктор наморщил лоб, делая вид, что усиленно думает, и в то же время отмечая, что обе подружки недурны собой и что, заглянув в такие глаза-озера, как у Лены, утонуть можно быстрее и надежнее, чем, форсируя Друть.
   - Она Маша, - наконец "угадал" он.
   - Ой, верно! - ударила в ладошки Лена. - А как вы узнаете, научиться можно?
   - Можно, только очень трудно, - делая вид, что теряет интерес к разговору, ответил Виктор и добавил: - А та Настя была с санитарной сумкой, она просто позвонить от нас заходила.
   - Так это Настя из хозяйства Ксендзовского, ей еще лейтенант один из саперного все названивает... А научиться трудно? - не унималась Лена.
   - Сеансов десять потребуется, а то и больше. Все будет зависеть от вашей нервной системы, от ее... патологических особенностей, - ввернул Виктор словечко позаковыристее.
   - Научат тебя, дурочку, разинула рот. Пошли, - потянула подругу Маша и пояснила Виктору: - Она у нас вот такая, ну всему-всему верит.
   Девушки ушли, а Виктор попытался подвести итоги беседы. Выходило, что узнал он и очень много - где-то в хозяйстве Ксендзовского есть санитарка или медсестра Настя, - и очень мало, потому что совершенно было непонятно, где искать это хозяйство - лес набит войсками, будто тыква семечками. Да и его ли это Настя? Если бы это была она, то с какой такой стати названивает ей лейтенант из саперного?
   И еще одна деталь досаждала Виктору - его новенькое обмундирование. Ведь этого только североморский тюлень мог не заметить, с какой снисходительностью смотрела на него Маша. Все ему удалось на этот раз: он был и находчив, и остроумен, и обходителен, а обмундирование, которому он так радовался две недели тому назад, с головой выдавало в нем новичка.
   Намереваясь придать рубашке поношенный вид, Виктор стал тереться о ствол сосны. За этим занятием и застал его Закроев, приблизившись своим бесшумным шагом.
   - Вы что делаете, Разов?
   - Спина что-то зачесалась, товарищ лейтенант, - не растерялся Виктор.
   - Спина? - лейтенант коротким рывком бросил Виктора на землю. - Сейчас я почешу тебе спину!
   Виктор опешил.
   - Нападайте, не стесняйтесь, я - враг, фашист, - подбодрил его Закроев, принимая оборонительную позу.
   В детстве Виктору частенько доводилось участвовать в мальчишеских пота-совках, он никогда не трусил перед сверстниками, а за ловкость и сноровку был прозван Лисой. Но то было в детстве. Обученного различным приемам борьбы Закроева с его бывшими противниками равнять никак было нельзя. Но и уклониться было невозможно - из землянок уже высыпали бойцы.
   Вообще, борьба во взводе пользовалась большой популярностью, входила в программу подготовки разведчиков. Боролись упорно и подолгу. Иногда схватки проис-ходили одновременно на двух - трех моховых "коврах", предварительно очищенных от веток и опавших шишек.
   До появления Миколы первенствовал во взводе Сычев. Однако Вернигор поко-лебал авторитет чемпиона. Победы, правда, из-за нерасторопности он одерживал редко, но и самого его свалить было почти невозможно. Расставив ноги-тумбы, Микола кружил по "ковру" и не поддавался ни на какие уловки. Чаще всего, вытирая взмокшие лбы и тяжело дыша, противники так ни с чем и расходились. И Сенька, неизменный рефери во всех схватках, с сожалением фиксировал ничью.
   Закроев в этих поединках обычно выступал в качестве инструктора. Но сейчас он навязал Разову прямой бой и сделал это, видимо, не без умысла, намереваясь приобщить стеснительного сержанта к активным занятиям борьбой. Виктор вскочил и бросился на противника, но вновь оказался поверженным. Это уже по-настоящему его рассердило.
   - Смелее, не стесняйся! - подзадоривал Закроев.
   Под взглядами двух десятков возбужденных зрителей стесняться не прихо-дилось, и Виктор во второй раз ринулся вперед. Он уже знал, что 3акроев не сильнее его - топор и пудовая продольная пила были хорошими "гимнастическими снарядами", однако лейтенант был ловок, и взять его просто силой было невозможно. Но в запасе у Виктора тоже имелись кое-какие приемчики. Он нажал на противника, делая вид, что собирается сломать его простым напором, но тут же рванул его на себя, одновременно опрокидываясь навзничь, и Закроев, потеряв равновесие, полетел кубарем. Совершив в воздухе невероятный по быстроте переворот, Виктор навалился на противника разгоряченной грудью. Восторженные возгласы и аплодисменты были ему наградой; Сенька высоко поднял руку победителя.
   - Молодец, не ожидал, - признался Закроев и поздравил Виктора с победой.
   На "ковер", расправляя сильные плечи, вышел Сычев, из толпы к нему вытолкали упирающегося Миколу.
   - Ой, ты гой еси, да Миколушка, выходи ты в круг без стеснения, разверни ты плечики молодецкие! - пропел Сенька, похлопывая Миколу по могучим бицепсам.
   Одергивая гимнастерку, Виктор занял место среди зрителей. По одобритель-ным взглядам своих бойцов он чувствовал, что победа над 3акроевым сблизила его с ними больше, чем вся прошедшая неделя.
  
   33. В РАЗВЕДКЕ.
  
   Шло время. Проскочила весна, наступило лето, приближалась третья годов-щина начала войны. В лесу отцвели ландыши и фиалки, на полянах запестрели колокольчики и ромашки; на старой гари в сажень вымахал иван-чай. Прожорливое комарье донимало бойцов, не было от него спасения ни днем, ни ночью; и все мечтали о том, чтобы побыстрее вырваться из ненавистных лесов, перешагнуть Друть, выйти в обжитые места, но в высших штабах будто забыли о Белорусских фронтах.
   Однако наступление готовилось. Гатили болотистую пойму реки саперы, артиллеристы рыли погребки для новых партий снарядов, пехота покрикивала "Ура!" по перелескам - шлифовала боевое мастерство. Но точно так, как по виду отдельных деревьев нельзя определить площади всего леса, так и по этим признакам невоз-можно было судить о размерах той грандиозной операции под кодовым названием "Багратион", которая ставила своей целью разгром группы армий "Центр" у против-ника, освобождение Белоруссии и выход в восточные районы Польши. Колоссальные масштабы операции требовали немалого времени на ее подготовку: переформиро-вание и переброску войск, укомплектование частей техникой и вооружением, создание запасов материальных средств на армейских складах и фронтовых базах. По этим причинам, выполняя замыслы Ставки, генералы и офицеры в высших штабах недосы-пали точно так же, как и разведчики 3акроева в своих землянках.
   Но Виктора меньше всего волновали заботы высших штабов. Вопреки всяким рассудочным доводам, он связывал длительное затишье со своей собственной персо-ной. Ему казалось, что, попади он на любой другой участок фронта, и там неизменно повторилась бы та же картина.
   Таким уж невезучим он уродился.
   - Погоди, не дергайся, еще навоюешься, - сказал как-то ему Закроев.
   Разведчикам и на самом деле томиться пришлось меньше, чем другим подраз-делениям. Вскоре во взвод зачастил начальник разведки полка, капитан Петраков. Это был рано поседевший человек с неторопливыми манерами и пристальным взглядом внимательных серых глаз. Он присмотрелся к Виктору, спросил:
   - Откуда будешь, сержант?
   Виктор представился.
   - Скажи ты! Землячок, выходит. - Добродушное, широкое лицо капитана озарила улыбка. - Два года воюю, а близкого земляка впервые встречаю. - Капитан достал алюминиевый портсигар с видом Московского Кремля на крышке, помял в пальцах папиросу, протянул портсигар Виктору: - Закуривай, землячок.
   Постояли, пуская ароматный дымок, присматриваясь друг к другу. Земляк на фронте то же, что и родной человек в мирной жизни. Петраков ударом указательного пальца стряхнул пепел с папироски, поморщился:
   - До войны в рот не брал, а тут вот привык: все курят, и тебя тянет.
   - Я тоже в войну начал, - признался Виктор.
   - Не надоело загорать? - поинтересовался капитан.
   - Надоело, мочи нет! - признался Виктор.
   - Ничего, скоро закрутится машина - только успевай колеса смазывать, - пообещал Петраков.
   И "машина" закрутилась. Уже на второй день Разова подняли еще затемно, и Закроев предложил ему "прогуляться".
   Виктор знал, что где-то, ближе к реке, имеется НП, с которого ведется наблю-дение за противником. На НП дежурили самые опытные и зоркие разведчики, часто там целыми днями пропадал и Закроев. Виктор втайне завидовал этим людям, но сам и надеяться не мог попасть в наблюдатели. Однако командир взвода решил иначе.
   Наблюдательный пункт находился в густой кроне высоченной сосны с забро-шенными гнездами каких-то крупных птиц на самой вершине. На нее по набитым лесенкой планкам и поднялись разведчики.
   - Это и есть наше гнездышко, - сказал Закроев.
   Виктор ахнул от изумления. На переднем плане лежала вся в белесых туманах, будто девица в подвенечном платье, лесная красавица Друть; дальше в предрассвет-ном полумраке уже просматривались болота и леса. И столько во всем этом пейзаже было первозданного великолепия и тишины, что всякая мысль о войне, о возможности кровопролитии, об орудиях и танках в дремотных лесах казалась совершенно абсур-дной.
   Как бы предупреждая Виктора от заблуждения, где-то слева, в стороне Рога-чева, рассыпалась частая пулеметная дробь, заухали разрывы снарядов и мин.
   - Нашего брата, разведчика, фрицы провожают, только опоздали, пожалуй, - сказал Закроев, наводя бинокль в сторону разрывов.
   Погожий день вставал над лесами. Из-за спины, с востока, проглянул солнеч-ный луч. Туманы над рекой зарозовели, на глазах стали таять; открылась спокойная гладь неторопливых вод.
   Виктор должен был наблюдать за врезавшимся в обширное болото лесистым выступом в глубине обороны противника. Вначале он мало что мог разобрать, но постепенно присмотрелся и понял, что лес на противоположной стороне реки набит войсками не менее густо, чем и здесь, под ним. То неосторожное движение, то блеск металла и стекла выдавали противника. Все это надо было сопоставлять, уточнять и заносить данные в журнал наблюдения.
   - Там, где ходят немцы, можем пройти и мы, - пояснил Закроев и предупредил: - Особо не ерлашись, не выставляйся - снайперы сразу засекут.
   - Вижу орудие! - радостно сообщил Виктор.
   - У них там целая батарея, - не разделил его радости Закроев. - Ее тревожить пока не будем, пусть постоит, - сказал он и заспешил вниз.
   Впервые Виктор наблюдал настоящего противника, знакомился с образом его жизни. И он, этот противник, поражал Виктора своей беспечностью. Ближе к обеду немцы затеяли даже купание в каком-то озерце на краю болота. Виктор от досады покусывал губы. Он и на расстоянии нескольких километров чувствовал бодрое настроение вражеских солдат, слышал, казалось, их хохот.
   Конечно, солдаты противника не были бы так беспечны, если бы знали, что именно за их позицией пристально наблюдает советский разведчик. Они были бы еще более осторожны, эти немецкие солдаты, если бы им стало известно, что как раз в этот день, шестнадцатого июня, на одной из лесных полян у огромного макета, воспро-изводящего Белорусский театр военных действий, собрались командующие советс-кими армиями, командиры корпусов и дивизий, авиационных, танковых и артилле-рийских соединений и под руководством прославленных советских полководцев, маршала Жукова и генерала армии Рокоссовского, уточняют задачу на наступление. Впрочем, последнего не знал и Виктор, тогда бы он совсем по-другому смотрел и на развлечения противника, и на разветвленную сеть обороны за рекой, которая казалась ему неприступной.
   Ночью разведчики перетащили к реке в камыши поленницу сухих дров, видимо, еще довоенной заготовки. Потом часть плах вытолкали шестами на чистую воду и пустили по течению. На некоторые из поленьев бросили по охапке травы, чтобы в призрачном свете ракет невозможно было разобрать, что или кто именно это плывет. Немцы открыли бешеный пулеметно-минометный огонь.
   - Начал лейтенант фрица дурить, - подвел итог этому мероприятию Тюнин.
   С началом активных действий Сенька оживился, из-за недостатка времени почти не вспоминал о Любке, зато успевал всюду.
   В следующую ночь пустили по течению еще десятка два поленьев. Немцы постреляли, но уже не так ретиво, и вскоре успокоились.
   - А теперь пусть посмотрят, куда они палят, - сказал Закроев и распорядился, чтобы на рассвете вытолкнули из камышей еще несколько плах.
   Потом их пускали понемногу весь день, приучая противника к мысли, что плывут откуда-то дрова, и ничего уж тут не поделаешь. Впрочем, по реке сейчас плыли не только дрова - Друть несла много и других фронтовых отбросов. Вскоре показалась полузатопленная резиновая лодка, потом из-за поворота выплыл вздувшийся до невероятных размеров труп немецкого солдата. Утреннее солнце весело играло на его влажной каске. Потом показался еще один труп... Бесстрастная река готова была служить всем одинаково: и живым, и мертвым.
   - Дня через три у нас в Любече будут, - провожая взглядом трупы, проговорил Тюнин. - Я ведь с Днепра. Места у нас!.. Любка белье на мостках полощет. Юбчонку вздернет - и полощет. Так бы и уплыл! Ахнула бы Любка от радости.
   - Уплывешь еще, успеешь, - оборвал Сеньку Закроев и приказал: - А теперь спать. Дрыхнуть, пока жинка не приснится.
   - А как быть холостякам? - поинтересовался Тюнин.
   - Им пусть Любаша твоя приснится.
   Сенька попытался протестовать, но его возражения потонули в дружном хохоте разведчиков.
   Уже несколько суток Виктор спал урывками, как воробей, но сон и сейчас не шел к нему. Приготовления последних дней волновали. В общих чертах он представлял ту задачу, которую предстояло выполнить взводу, и теперь пытался восстановить в памяти паутину траншей и проволочных заграждений на противоположном берегу реки, думал о том, что там есть еще невидимые минные поля, в траншеях - пулемет-ные гнезда и масса солдат, и не представлял, как может преодолеть все это обыкно-венный смертный. Правда, было у противника и слабое место - обширное болото справа, - но в нем, чего доброго, можно было просто утонуть.
   По шутливому совету Закроева, девушка в этот раз Виктору приснилась. И не Любаша, и даже не его Настя, а неземное существо с плавными движениями и нежным взглядом. Она вошла в его сон внезапно и не вполне отчетливо, и он, очевидно, про-сил ее задержаться, потому что проснулся от настойчивых просьб Кузьмы Петровича.
   - Проснитесь, товарищ сержант, проснитесь же! - просил пожилой боец.
   - Что... что такое? - вскинулся Виктор.
   - Звали вы кого-то, товарищ сержант... уж больно жалостливо звали, похоже - бредили, - извиняющимся тоном проговорил Ладыгин.
   - Любаша приснилась, хороша девка! - нашелся Виктор.
   Будто бы спавшие до этого, разведчики дружно рассмеялись. Тюнин не выдер-жал, сорвался с нар, подскочил к Виктору:
   - А какая она, скажите, какая?
   Но Сеньку затюкали, не дали больше и рта раскрыть. Он повертелся по землян-ке, дрыгая худыми ляжками и поглядывая на товарищей, и, покачав головой, полез на свое место.
   - Ничего больше вам не расскажу, - пообещал он, натягивая на голову шинель, чтобы не слышать, как активно обсуждаются достоинства его Любаши.
   После обеда Закроев назвал поисковую группу. Из третьего отделения в нее вошли только Сычев и Тюнин. Виктор нахмурился, засопел обиженно: старался, старался, а толку никакого.
   - Хочется? - подмигнул ему Закроев.
   Виктор отвернулся, чувствуя, что на глазах вот-вот появятся слезы.
   - Ладно, становись, попробуй, чем оно пахнет, - разрешил взводный.
   Собирались неторопливо и основательно, так, как собираются и на медвежью охоту. Берлога выслежена и зверь не потревожен, а как повернется сама охота, какой фортель на этот раз угодно будет выбросить медведю, - этого и аллах не знает. Но преимущество всегда на стороне охотников, у них инициатива, а отсюда и неторопли-вость, и уверенность в действиях.
   Взяли только самое необходимое: на ремне нож, в резиновом мешке из автомо-бильной камеры - автомат, запасные магазины и гранаты; в кармане - плоская банка американской консервированной колбасы и ржаной сухарь - запас продовольствия на всякий случай. И лишь Микола и молодой разведчик, Нодар Кекелидзе, держали на жердине туго увязанную надувную лодку - тоже на всякий случай.
   - Попрыгали, - скомандовал Закроев и первым обозначил бег на месте, потом остановился, прислушиваясь: не звякнет ли у кого рукоятка ножа или пряжка тренчика.
   Капитан Петраков собрал документы, уложил в полевую сумку.
   - Ни пуха, ни пера! - пожелал он разведчикам.
   - К черту, к черту! - отмахнулся Закроев.
   Виктор, наблюдая за товарищами, отметил, что они как будто преобразились. Неестественно весел был Тюнин, необычно хмур Сычев; и только на загоревшем, коричневом лице командира взвода не дрогнул ни один мускул: оно оставалось в меру озабоченным и строгим.
   - Пораньше начнем, торопиться потом не придется, да и противник меньше всего ждет нас в гости с вечера, - будто рассуждая сам с собой, проговорил Закроев.
   - А вдруг раскусят они наш номер с дровами? - усомнился Сычев.
   - Не раскусят, - возразил 3акроев. - Немец педант, за что и расплачивается. Положим, другим он и быть не может в своей раскроенной до сантиметра Германии. А для творческого мышления нужен простор, - уточнил свою мысль лейтенант и подмиг-нул Виктору: - Так, что ли, Разов?
   - Так точно, товарищ лейтенант! - гаркнул Виктор.
   - Ты мне всех немцев перепугаешь, - покачал головой Закроев.
   На лицах разведчиков появились улыбки.
   - Со смешками собираемся, не повезет, - вздохнул Сычев.
   В сумерках вышли к реке. От нагретых за день вод поднимался парок; в глубине, где-то у самого дна и еще ниже, отражалось, колышась и дрожа, багровое, неостывшее небо; у камышей ворохнулась крупная рыба - по воде пошли широкие круги.
   - По последней, ребятки, - сказал Закроев, достал пачку папирос, пустил по кругу.
   Присели на корточки, покурили тихо, из ладоней. За эти несколько минут окончательно погас запад, темь сгустилась, достиг апогея лягушачий концерт.
   - Под такую музыку и смерть не страшна, - усмехнулся Кекелидзе.
   - Типун тебе на язык, Нодар, - пожелали ему.
   - Тронулись, ребятки.
   Закроев взял под мышку плаху, по пробитому в камыше узкому коридору вошел в воду и вскоре растаял в темноте.
   Виктор "стартовал" третьим, вслед за Сычевым. Теплая, похожая на парное молоко вода приятно обняла тело. Оттолкнулся от дна, поплыл. С противоположного берега изредка взлетали ракеты - водная гладь мерцала, переливалась серебром. Однако наискось по реке плыло только несколько чурок: не зря тренировал разведчиков Закроев.
   Неожиданно резко прогремела пулеметная очередь - пули широким веером зацокали по воде. И вновь все стихло. Виктор понял, что стреляет противник больше для собственного успокоения.
   Благополучно добрались до западного берега. На крохотном пятачке в камышах Закроев оставил двух человек и лодку, остальных повел болотом.
   Шли в кромешной тьме, часто проваливаясь в вязкую жижу. Виктор едва разли-чал смутно темневшую впереди спину Сычева и изо всех сил старался не отстать. Впрочем, не спешили, соблюдали тишину и осторожность, опасались "лягушек" - прыгающих мин.
   Вскоре начались совсем несуразные места: с чахлым цепким кустарником и колдобинами по пояс, и Виктор не мог понять, как находит верное направление в этой темени и неразберихе Закроев. Порой ему начинало казаться, что времени прошло уже невероятно много, что и Закроев не Бог, что они уже давно сбились с пути и теперь бредут прямиком в пасть к дьяволу. Он пытался сопоставить расстояние до лесистого выступа с пройденным, и вероятность непоправимой ошибки все больше тревожила его. Однако разговаривать и наводить справки в пути было строго запре-щено и приходилось молчать.
   Туча прожорливых комаров, которые по такому случаю слетелись, казалось, со всего болота, провожала разведчиков. Виктор то и дело смахивал со щек и шеи сплош-ной покров из насекомых липкой от крови рукой. Теперь он точно знал, что нет на свете хищника страшнее комара. Во всяком случае, ему еще никогда не приходилось подвергаться столь безжалостному испытанию. В одном месте, провалившись в тря-сину и опершись о кочку, он наткнулся на что-то живое, скользкое и мерзкое, и в ужасе отдернул руку. Теперь предупреждение Закроева о трудностях не казалось ему пре-увеличенным, но он нисколько не жалел о том, что напросился в разведку. Ведь он так долго мечтал об этом.
   Наконец остановились. По раздвоенной вершине высокого высохшего дуба, которую Виктор заприметил еще с наблюдательного пункта, и которая теперь вырисо-вывалась на фоне темного неба, он понял, что вышли они точно туда, куда намечали. Перевели дыхание, выбрались на сухое место, затаились за купами ивняка.
   Справа тускло мерцало небольшое озеро, в котором днем купались немецкие солдаты. Даже в темени Виктор разобрал, что оно вычищено от зарослей, по берегам белели дощатые лежаки. "С комфортом разместились, сволочи, купальню устроили!" - озлобленно подумал Виктор. Эта купальня задела самолюбие и рассердила его так же сильно, как и самые страшные сообщения о зверствах гитлеровцев.
   С поляны впереди доносилась немецкая речь. Разговаривали часовые. Их было двое. Они то расходились в разные стороны, то вновь сходились у центра поляны, и тогда нещадно бранили злых русских комаров, и лес, и болото. Это Виктор понял по тем немногочисленным немецким словам, которые сохранились в памяти со школьной скамьи.
   Еще с поляны доносились какие-то невнятные шлепки, в происхождении которых он не сразу разобрался. И только спустя некоторое время понял, что часовые, кроме автоматов, вооружены еще и вениками, которыми сбивают с себя насекомых.
   Распластавшись под кустом, локтем Виктор чувствовал Закроева. И не то от этого соприкосновения, не то от чего-то, пока еще непостигнутого, им вдруг овладело непонятное спокойствие. Поначалу оно показалось Виктору столь же нелепым, как если бы он ощутил его в горящем, наглухо задраенном доме. Виктор попытался отде-латься от нового ощущения, припугнув себя близостью врага, и отдернул локоть от Закроева, полагая, что источник разливающегося спокойствия именно в нем, но и это не помогло. Сердце билось ровно и сильно, ум был холоден, а рука тверда, и он с полным сознанием и точно мог поражать любого врага. И он уже с тихой радостью прислушался к себе. Значит, все его опасения: и на НП, когда он только наблюдал врага, и в землянке, когда он только думал о нем, и по пути сюда, когда он шел к нему - были напрасными, или, по крайней мере, не вполне основательными. Значит, есть у него нечто такое, без чего невозможно быть солдатом... И это нечто, эта убежден-ность, конечно же, была у него и раньше, только теперь она развилась и окрепла. Одно дело - наблюдать укрепления врага со стороны, и совсем другое - обойти их и убедиться, что нет на свете такой силы, которая могла бы перекопать и перегородить твою землю настолько, чтобы ты не мог ходить по ней, - для этого, пожалуй, и трех Германий не хватит.
   На поляне появились еще немцы, она наполнилась их бодрыми голосами, но сквозь показную уверенность этих голосов Виктор отчетливо уловил нотки страха. Не может одна воюющая сторона полностью скрыть свои настроения от другой, не помогают в этом ни расстояния, ни укрепления, ни, как вот теперь, - темень. Может быть, это и было тем главным, что так успокоило Виктора и придало ему уверенности в собственных силах.
   На поляне снова остались двое, но были это уже другие солдаты: ходили они молча, а веники шлепали не так остервенело. Виктор понял, что произошла смена часовых.
   Подождали еще немного. Потом Закроев подтолкнул Сычева. Две пары развед-чиков бесшумно скрылись в темени, охватывая поляну с двух сторон. Виктор, Вернигор и Тюрин остались на месте. Им было приказано в случае неудачи прикрыть огнем отход группы захвата.
   Прошло несколько томительных минут, которые Виктору показались невероятно долгими. Он таращил глаза, старался хоть что-то рассмотреть, но в темени только слабо белели стволы берез. И лишь по прекратившимся внезапно шлепкам веников Виктор понял, что с часовыми покончено.
   Вскоре из-за кустов появилась группа захвата. Шли разведчики свободно, в полный рост. Сычев и Кекелидзе волокли оглушенного немца.
   - Поторопились, ребятки, - тихо сказал Закроев, вглядываясь в светящийся циферблат часов.
   Немцу скрутили руки, заткнули кляпом рот, и Микола без особых усилий взвалил его на плечи. Все это было сделано надежно и споро, так, как и должно делаться у себя дома, на родной земле. Виктор хотел, было, спросить о судьбе второго часового, но передумал - и так все было ясно.
   Обратно шли быстро. Пот застилал глаза, из груди вырывалось прерывистое дыхание, на комаров уже не обращали внимания, а ноги одеревенели и казались чужими. Больше всего Виктору сейчас хотелось упасть в эту жидкую грязь, охладить разгоряченное тело, хоть на минутку перевести дыхание. Но какая-то властная сила, сила долга и ответственности перед товарищами, гнала его вперед и не позволяла задержаться даже на мгновение.
   Появились высокие пойменные камыши. Над рекой клубился туман. Он был так густ, что немцы даже не бросали ракеты, потому что все равно ничего нельзя было разобрать. Но зато в этой чуткой, напоенной влагой тишине легко можно было выдать себя даже незначительным звуком.
   - В лодку, ребятки, - пропуская мимо себя разведчиков, одними губами приказал Закроев.
   С ходу погрузились, оттолкнулись от берега; лодка мягко скользнула в туман. И в этот момент, когда казалось, что все опасности остались позади, над рекой со змеиным шипением взвился десяток ракет. Туман наполнился зеленовато-розовым свечением. Почти одновременно с обоих берегов ударили пулеметы и орудия.
   - Нажали, ребятки! - бросил Закроев.
   Гребли и веслами, и прикладами, но вырваться из-под обстрела не удалось. По всей реке гулко ухали разрывы, секли воду пулеметные очереди.
   - Всем за борт! - приказал Закроев, и сам взялся за весла.
   Виктор вывалился в реку, достал ногами иловатое, скользкое дно, догнал лодку и стал подталкивать ее в корму. Рядом с ним оказался и Сычев.
   - Рассыпайся, морды побью! - замахнулся на них Закроев.
   В это время нос лодки вздыбился - Закроев и пленный немец вылетели через борт. Лодка фыркнула и пошла на дно.
   - Языка лови! - подтолкнул Виктора Сычев, а сам бросился за лейтенантом.
   Виктор поймал "языка", взвалил на спину и поволок к берегу. Уже в камышах почувствовал, как его ноша дернулась и обмякла. Виктор прибавил шагу и вскоре за кустами сбросил к ногам товарищей труп пленного солдата.
   - Я же говорил, что не повезет, - проверив у немца пульс, огорченно сплюнул Сычев.
   Но настоящая беда ждала разведчиков впереди. При проверке недосчитались Сеньки.
   - Кто видел Тюнина последним? - глухо спросил Закроев.
   Разведчики молчали. В лодке Сеньку видели все, а потом - никто. Тюнина искали весь остаток ночи. Облазили и камыши, и прибрежные воды, но безрезуль-татно.
   - Уплыл Сенька к своей Любке, - при общем молчании обронил Сычев.
   34. ГОРЯЧИЙ ДЕНЕК.
  
   Утро двадцать третьего июня взвод Закроева встретил в тылу противника. Идея "пощекотать" бока фрицам из их же орудий пришла командиру разведвзвода в ночь неудачного поиска. Уж больно доступной оказалась позиция артиллерийской батареи противника со стороны болота. В штабе полка идею поддержали, а командир дивизии утвердил ее окончательно, приказав усилить взвод артиллеристами и пулеметчиками.
   - Побольше шуму и паники, чтобы глаза у них на лоб полезли, - инструктируя Закроева, говорил Петраков. - А будут сильно наседать - не ввязывайся, уходи в болото, береги людей.
   Но самым страшным для разведчиков в это утро был не противник, а огонь нашей артиллерии. И хотя участок болота, где дожидались своего часа разведчики, обстрелу не подвергался, случайный "гостинец" вполне можно было получить. Развед-чики жались к кочкам и корневищам, втискивались в жидкую торфяную кашицу.
   Вокруг творилось невообразимое действо, как будто взорвался вулкан. Про-странство, которое в обычном человеческом понимании отделяет землю от неба, превратилось в ад, наполнившись грохотом и огнем, кусками дерева, железа и челове-ческих тел, глыбами земли, гарью и пылью. И трудно было представить среди этого огня и горящего железа живого, слабого, беззащитного человека. Земля содрогалась от множества крепких ударов; над лесом с ревом проносились грудастые штурмовики.
   Начало наступления в Белоруссии ровно в четыре часа утра двадцать третьего июня было неплохим напоминанием гитлеровцам об их коварных действиях в июне сорок первого. Четыре советских фронта устремились вперед. Возмездие надвигалось на фашистскую Германию. И если бы сейчас нашлась такая сила, которая смогла бы воскресить миллионные фашистские орды и вернуть их в то роковое утро сорок первого года, то, вероятнее всего, гитлеровцы на повторное нападение уже не решились.
   Закроев и Разов пристроились под корявым ивовым кустом. Перед ними в грязной луже, покрытой мелкой рябью, выпучив глаза, сидел лягушонок. И, видимо, никак не мог понять, что происходит на белом свете, отчего дрожит его болото.
   - Напугался, лупоглазый? - подмигнул лягушонку взводный. - Потерпи, дружок, нам тоже несладко в твоем болоте, скоро уйдем.
   Но не лягушонок интересовал сейчас Закроева. Он то и дело поглядывал на небо и держал наготове ракетницу. Заметив звено приближающихся штурмовиков, которые нацелились на батарею, Закроев пустил вверх красную ракету. "Илы" послушно отвернули, один из них пронесся над болотом, качнул разведчикам крыльями.
   Лягушонок нырнул в лужу и больше не показывался.
   А у Виктора от этого дружеского приветствия незнакомого летчика легче стало на душе. Он и раньше не сомневался в успехе их дерзкой вылазки, а теперь поверил в него еще больше. Оказывается, они не одни: о них знают, их поддержат. За спиной - целая армия, спаянная единством цели в монолит молота. Сейчас Виктор физически ощущал, что это именно так, что все они, бойцы, - и те, которые совершенно не знают друг друга, и те, которые еще вчера недолюбливали за что-то один другого - сегодня стали роднее родных. Большая единая цель и единая опасность отмели шелуху повседневности, как крепкие удары снимают окалину с железа.
   Ощущая на себе эту благотворную, очищающую силу боя, Виктор был счастлив, что является крупицей той части монолита, которая непосредственно соприкасается с поковкой. Правда, именно в этой части больше всего и происходили отслоения, кото-рые становились уже ненужным, мертвым металлом. Но это было дело случая и об этом лучше было не думать.
   Снаряды начали рваться на позициях батареи. В воздух взлетали фонтаны земли и бревна от блиндажей; ствол от орудия поднялся выше леса.
   - Разошелся бог войны! И нам, черти, ничего не оставят! - возмутился Закроев.
   Но осталось вполне достаточно. Когда разведчики сосредоточились у выходов из болота для атаки, у двух неповрежденных орудий копошилось десятка три гитлеро-вцев. По молчаливому знаку Закроева разведчики приблизились к ним с тыла и уда-рили в упор.
   Виктор короткой очередью резанул поперек спины высокого, сутулого немца.
   - Это тебе за Решетникова, его тоже очередью били! - выкрикнул Виктор.
   Немец повернулся, и Виктор увидел, что это очень пожилой человек, измож-денный и тощий. На землистых его губах появилась кровавая пена, он захрипел, загреб узловатыми пальцами воздух, будто все еще надеясь удержаться в жизни, остановил стекленеющий взгляд на своем убийце и рухнул навзничь.
   - Фашист, один черт! - тряхнул головой Виктор, стараясь избавиться от гнету-щего чувства, вызванного недоумевающим, укоризненным взглядом мертвеца.
   В считанные секунды закроевцы расправились с орудийной прислугой. И только одному молодому, резвому солдату удалось улизнуть. Он метался по светлому сосняку, вскрикивая тонко и жалобно, по-заячьи, но вскоре прибили и его.
   Пока шла охота на прыткого немца, приданные взводу артиллеристы развер-нули орудия вправо, где в редколесье виднелась дорога. Сделано это было как раз вовремя. К переднему краю шли набитые солдатами машины противника. Виктор попробовал их сосчитать, но досчитал только до десяти - хвост колонны не просмат-ривался.
   - В землю зарывайся, ребятки, жарко будет! - выкрикнул 3акроев, заняв место наводчика у одного из орудий.
   Только после этой команды Виктор сообразил, что ему тоже надо устраиваться. Он юркнул в воронку у колеса разбитого орудия. Это была удобная позиция.
   - Разместились, товарищ сержант? - спросил из соседней воронки Ладыгин.
   - Спасибо, - поблагодарил Виктор, поняв, что воронку у орудия оставили для него.
   Тут он подумал о том, что, собственно, еще никак не командовал своим отделе-нием. Он огляделся, отыскивая подчиненных, и увидел много такого, что заставило его смутиться. Все разведчики имели под рукой запасные немецкие автоматы, а у Лады-гина их было даже два, и целая куча снаряженных магазинов. К воронке Кузьма Петро-вич уже успел подсыпать бруствер, по бровке разложил трофейные гранаты с длин-ными рукоятками. "А ты забрался под колесо и рад, вояка сопливый!" - с неприязнью подумал о себе Виктор.
   Все в эти минуты совершалось быстро, на замешкавшихся не оглядывались. Перед разбитым участком дороги машины замедлили ход. Закроев прильнул к при-целу.
   - Я - первую, вы - в средине выбирайте! - бросил он наводчику второго орудия.
   Грохнул выстрел - из кузова первой машины полетели щепки и куски человече-ских тел. И уже ничего нельзя было разобрать в сплошном гуле автоматных и пуле-метных очередей, в хлестких разрывах снарядов. Немцы в панике разбежались, но вскоре опомнились и повели наступление.
   - Не дрейфь, ребятки! - подбодрил разведчиков Закроев.
   Сам он, точно заправский артиллерист, продолжал расстреливать колонну, где под машинами укрылось немало солдат. Орудийный расчет под его руководством действовал четко и слаженно.
   Виктор мельком взглянул на командира взвода и подумал о том, что только теперь он и видит настоящего 3акроева. Быстрые глаза лейтенанта метали молнии, взмокшие волосы косичками прилипли к высокому лбу, гимнастерка потемнела от пота; избитая автоматными очередями каска лейтенанта, будто живая, трепыхалась и звякала на углу орудийного щита.
   - Держись, ребятки!
   Виктор ловил на мушку грязно-зеленые фигуры немецких солдат, видел, как они падают под его выстрелами, и нисколько не жалел их. Для него это были безликие солдаты, просто - противник. "За Сеньку! За Вадима! За Лешку Сокола!" - приговари-вал он после каждого удачного попадания. Но как ни занят был Виктор и как ни велика была его ненависть, мысль о первом убитом им солдате не оставляла его. Промельк-нувшая в горячке успокоительная мысль, что "один черт, фашист", как-то сама собой отошла на задний план. "У фашиста таких глаз не бывает, да и худ уж больно, метал-лист какой-нибудь дортмундский, а может, гамбургский портовик", - думал теперь Виктор и сердился, что эти мысли лезут к нему в такой неподходящий момент. Но тут он был бессилен что-либо изменить.
   Привычка думать о постороннем выработалась у него еще за верстаком. Глаз смотрел, руки делали, а мысль, оставаясь наполовину свободной, могла бродить, где ей вздумается. Зная за собой такую особенность, Виктор переключился. Он стал думать о Насте, о том, что зря он не попытался отыскать хозяйство Ксендзовского и не установил, кто там такая Настя-санитарка и почему ей названивает лейтенант из саперного... Но и вместе с этими думами о Насте в его сознании продолжала жить мысль об убитом изможденном немце. От нее не было спасения, как не бывает его от комаров на болоте: обмахнешь одну щеку - они уже облепили другую.
   Его воображение уже построило на городской окраине по-немецки аккуратный домик под красной черепицей, заселило его тощей, под стать убитому, фрау и целой оравой полуголодных, бледненьких киндер, - и даже тогда, когда он ловил через про-резь прицела очередную жертву, его левый, прищуренный, и поэтому свободный от дела глаз видел эту тощую фрау и ее семейство, которое он, Виктор, лишил главной опоры в жизни. "Да что он мне!.. Не я к нему пришел, а он ко мне, не я его - так он меня!" - ярился Виктор, но, в конце концов, вынужден был признать, что убивать себе подобных, чем бы это ни было вызвано - скверное занятие.
   Автоматная очередь взбила песок перед самым его носом. Он отпрянул в воронку и зажмурился от острой рези в глазах. Вначале ему показалось, что он ослеп, но глаза только запорошило. Виктор прочистил их подолом гимнастерки и промыл обильной слезой. О фляжке с водой на ремне он просто не вспомнил.
   Побочные мысли разлетелись, все до единой. Для размышлений обстановка явно не годилась, а с рабочей она была схожа разве что только внешне. Самое боль-шое, чем он рисковал у верстака, это запоротой деталью, а здесь за ротозейство грозила смерть. И она только что пронеслась рядом! Стоило противнику взять мушку покрупнее, и его уже нет. Просто на дне этой грязной воронки валялся бы безымянный труп. Именно безымянный, потому что у него даже нет с собой документов, они у Петракова.
   Виктор вытащил из грязи автомат, вытер рукавом ложе и полез наверх. Но едва его каска показалась над краем воронки, как снова брызнуло песком и сильно щелк-нуло по каске. От этого щелчка у Виктора зашумело в голове, он приник к сырому, прохладному боку воронки и затравленно осмотрелся.
   Отсюда, со дна воронки, гром боя казался еще более устрашающим. Виктор чувствовал, что эта гроза над головой прижмет его здесь, засыплет, и он уже никогда не выберется отсюда. Чтобы этого не случилось, надо было сопротивляться. Он осто-рожно поднял каску на ствол автомата - она тут же свалилась к его ногам с дыркой в центре звезды.
   Бой нарастал, как нарастает обвал в горах. Немцам не терпелось смять горстку смельчаков, и они рвались вперед.
   Виктор потрогал дырку на каске и еще раз осмотрелся. Как счастлив был он всего лишь минуту тому назад! Но его отрезали от товарищей точным прицельным огнем, а он со своей глупой привычной - думать о постороннем - даже не заметил, откуда стреляют. Конечно, можно было плюнуть на опасность и подняться. Но теперь это означало верную смерть. И все его существо воспротивилось такой дурацкой участи: нет, он не сверхчеловек, он обыкновенный смертный, он подвержен страху. Когда-то он панически напугался волков, даже еще не встретив их. Правда, познал он и другие минуты, совсем недавно, в разведке. Но там, лежа за кустом и наблюдая за товарищами, легко было храбриться. А вот здесь, когда смерть уже погладила его по голове, у него не хватало больше духу встретиться с ней. И он этого не сделает, никто его не принудит, он переждет. Именно об этом и предупреждал его Решетников. Умереть он еще успеет, не нужно с этим торопиться. И если он умрет сейчас, то никому от этого не будет пользы...
   Мысли были горячечными и быстрыми. И от той ошеломительной скорости, с которой они проносились в сознании, Виктору казалось, что с тех пор, как он свалился на дно воронки, прошло уже очень много времени, хотя прошло не более двух-трех минут. Вместе с мыслями о спасении терзала его и еще одна, а именно та, что ему придется потом объяснять такое свое рациональное поведение.
   Товарищи, конечно, видят его опустевшую воронку и думают, что он убит или ранен. А он встанет перед ними, живой и невредимый: вот, мол, какой я ловкач!..
   Все так и будет. И, возможно, его пожалеют, возможно, никто его ни в чем не упрекнет, но сможет ли он сам после этого находиться среди товарищей? Не станет ли их тошнить только от одного его присутствия?
   На какое-то мгновение ему показалось, что было бы лучше и легче для него, если бы он уже валялся на дне воронки с дыркой в голове. И пусть тогда думают кому что угодно! Но никто не посмел бы сказать о нем плохо, потому что дрался он нисколько не хуже других. В какой-то миг он даже увидел всю эту картину. Он с распростертыми руками лежит на дне воронки, а вокруг с обнаженными головами стоят скорбные товарищи... Острая жалость к себе захлестнула Виктора, на глаза навернулись слезы. "Вот и я попал в страшную кошелку войны", - подумал он и вспом-нил Катю и ее слова о том, что война отбирает в первую очередь хороших ребят, а трусливые хитрят и остаются живыми. Ему показалось, что это именно о нем говорила в тот раз Катя.
   Виктор заерзал по скользкому грунту и еще раз присмотрелся к краям воронки. Теперь он уже точно знал: чего бы ему это ни стоило, а он будет там, наверху, в боевой цепи товарищей. И оттого, что он это знал, а плоть его все еще противилась этому, от внутреннего разлада в самом себе, его лихорадило. Не стараясь унять дрожь, он подтянулся на руках и, прикрываясь автоматом, выглянул из-под колеса.
   Немцы уже не лезли вперед, залегли и вели огневой бой. Колонна машин горела - клубы черного дыма заволокли лес. И на этой темной дымовой занавеси, как на экране, четко выделялись вспышки автоматных и пулеметных очередей. Они дугой охватывали позицию разведчиков.
   Виктор плотнее прижал к щеке ложе автомата. И, как только он занял это привычное положение, вся дрожь прошла. Прямо перед ним в разлапом выворотне бился огонек. Виктор подвел мушку под эти вспышки, предполагая, что именно они заставили его сползти на дно воронки. Но выворотень вдруг взлетел в воздух от прямого попадания снаряда. Виктор с благодарностью взглянул на Закроева. Потемневшая от пота гимнастерка на лейтенанте парила.
   Бой затягивался. Разведчикам становилось туго. И, возможно, Закроев поду-мывал уже о том, чтобы выполнить наказ Петракова - отвести взвод, но неожиданно в самой атмосфере что-то изменилось: доносившиеся с востока отзвуки боя вдруг стали вполне отчетливыми, грозными, - это батальоны первого эшелона рвались вперед. Звено штурмовиков прошлось над лесом, рассеивая свинцовый град. Гитлеровцы не выдержали и отступили.
   Пользуясь передышкой, Виктор положил на землю раскаленный автомат, наде-ясь, что так он скорее остынет. Только теперь он заметил, что и у них на позиции не все благополучно. Привалившись к орудийному щиту, в неестественной позе сидел окровавленный Сычев. Около него хлопотала приданная взводу санитарка Надя, но хлопоты ее, видимо, были уже бесполезными. Кекелидзе, распустив ножом гимна-стерку на Миколе, перебинтовывал ему неохватный торс. На правом фланге кто-то с зубовным скрежетом и стонами проклинал фашистских гадов. Поперек станины закроевского орудия лежал труп незнакомого Виктору артиллериста. Сам лейтенант сидел рядом с трупом и поливал из фляжки на голову. С его волос стекала темно-розовая влага.
   Виктор нащупал в кармане перевязочный пакет, бросился к командиру. До этого ему и в голову не приходило, что Закроева могут убить или ранить.
   - Не надо, само присохнет, - отмахнулся лейтенант.
   - Да тут у вас ключом бьет, - не уступил Виктор.
   - Ладно, действуй, только быстрее, - согласился Закроев. - Сейчас опять поле-зут, сволочи.
   Виктор принялся накладывать давящую повязку, как показывали еще в учебном батальоне.
   - А ты ничего, молодец, правильно немчуру причесывал, - сказал ему Закроев.
   Виктор закусил губу. Не знал командир взвода, что пришлось пережить ему в воронке. Но этого не было суждено узнать никому.
   Лейтенант из фляжки ополоснул лицо, утерся подолом гимнастерки, приказал:
   - Возьми отделение, снарядов подбросьте.
   - Третье отделение, за мной! - звонко выкрикнул Виктор.
   Это была первая его команда в бою и, как бы сомневаясь, что она будет выпол-нена четко, он оглянулся и увидел, что в отделении осталось только четыре человека.
   - За мной, - уже тише повторил Виктор и устремился к ближайшему погребку, где, по его расчетам, могли быть снаряды.
   По пути он снова наткнулся на убитого им долговязого немца, мельком взглянул на труп и решил окончательно: "Работяга, конечно".
   Дверь в погребок была выбита взрывной волной, но ее снова кто-то прислонил, уже изнутри. Не обратив на это внимания, Виктор с ходу толкнул дверь ногой, увидел обер-лейтенантский погон и уперся прямо в ствол пистолета...
   Выстрела он не слышал, только почувствовал сильный толчок в грудь. Пони-мая, что с ним произошло, он отметил, что это не так уж и больно. Падая, успел он понять и то, какой непростительный промах совершил. Ведь именно об этом - не забывать об опасности - предупреждал его Решетников. "Не пошло впрок, забылся", - теряя сознание, подумал Виктор.
   С востока широко и грозно накатывались звуки упорного боя. Операция "Багратион" продолжалась.
   35. В ГОСПИТАЛЕ.
  
   Виктор приоткрыл веки и снова захлопнул их: так резко ударил по глазам сол-нечный день. Но и за то мгновение, что он смотрел на белый свет, он успел отметить, что лежит в крестьянской хате, с матицей через весь потолок и занавесочками в цветочек на дверях и окнах.
   Во дворе тараторили воробьи, шелестела береза, тонкий сладкий аромат зацветающей липы вливался через распахнутое окно. И Виктор отчетливо представил поросший травкой-муравкой крестьянский двор с развесистой березой у крыльца, с дремлющими в пыльных лунках курами и с чередой лип над тыном. Таким помнил он с детства двор у дедушки.
   Ранним утром Виктор любил пробежаться по росной, седой мураве, выписывая босыми ногами замысловатые фигуры. Колючий холодок жег ступни, поднимался к сердцу, перехватывал дыхание. В полдни двор со всеми его обитателями мирно дремал. По-настоящему же хорош и ярок он был только после летнего, теплого дождика, когда и туча уже ушла, и солнышко проглянуло, а крупные изумрудные капли с ветвей березы все еще ударяли по крыше крылечка. Под эту-то музыку и можно было всласть поноситься по мутным теплым лужам, на которых вслед за тобой рождались стаи радужных пузырей... И не было тогда лучшего удовольствия на свете!
   Воробьи за окном подняли переполох. И Виктор вспомнил, что так отчаянно кричат они только тогда, когда их желторотому потомству угрожает опасность. Он представил, как по углу хаты под стреху, в самое сердце воробьиного царства, крадется зеленоглазый дымчатый кот.
   И вдруг он понял главное: раз он все это себе представляет и чувствует, значит, ничего страшного с ним не случилось, значит - он жив! Впрочем, в возможность смерти, своей смерти, он никогда всерьез не верил - слишком много в его молодом организме было жизненных сил - и поэтому ничуть не удивился. Жив, значит - жив, так и должно быть.
   Постепенно он восстановил в памяти тот бой, когда допустил оплошность, так неосторожно ворвавшись в погребок, и ему стало обидно, что так мало удалось пово-евать. Попытался он вспомнить и то, как оказался в этой крестьянской хате, но здесь в его памяти был полный провал. Ясно было одно, что о нем кто-то позаботился, пере-вез в хату и теперь пытается его спасти.
   На подоконник кто-то мягко, пружинисто вспрыгнул. Виктор вновь приоткрыл веки, покосился и встретился с зелеными кошачьими глазами. Кот был дымчатым, огромным и, видимо, понимая, что Виктор сейчас беспомощен, нисколько его не испугался.
   - Киса, киса, - одними губами позвал Виктор, попытался вытянуть руку, но где-то под самым сердцем встала острая боль.
   К койке подошел Закроев.
   - Вот это годится, это по-нашему, - сказал он.
   Только тут Виктор заметил, что в хате он не один, что здесь целая госпитальная палата.
   У лейтенанта была забинтована голова, правая рука покоилась на перекинутой через плечо перевязи. Серая госпитальная куртка портила стройную лейтенантскую фигуру, но в остальном это был все тот же Закроев. Он подмигнул Виктору, опустился на табурет у изголовья.
   - Я в тебя верил!
   Виктор не понял, когда именно верил в него командир взвода: тогда ли, в бою, или вот теперь, после ранения - и вопросительно посмотрел на лейтенанта.
   - Всегда верил, - уточнил Закроев.
   Виктор взглядом указал лейтенанту на его руку.
   - Пустяки, мякоть задело, через неделю подживет, - усмехнулся Закроев.
   - Где мы? - спросил Виктор.
   - В полевом госпитале, место надежное. Тебя вообще-то в тыл должны были отправить, только был ты плох, не пригоден для транспортировки... Вот сестричка наша, Настенька, и взялась тебя выхаживать.
   - Настенька?! - дернулся Виктор и обмяк.
  
   Снова очнулся он только перед вечером. Солнце уже опустилось к западу и теперь заглядывало лишь в маленькое оконце в чулане. Больные ужинали: звякала посуда, вкусно пахло парным молоком. Пожилая нянечка, видимо из местных крестья-нок, проворно двигалась по хате. У его койки сестра устанавливала капельницу с глюкозой. Виктор следил за точными движениями ее тонких пальцев, и ему казалось, что он и раньше встречал эту девушку, но где и когда, он никак не мог припомнить.
   - Проснулся? - наклонилась к нему сестра, и он заглянул в самую глубину ее ласковых темно-серых глаз. - Теперь вам обязательно надо покушать, вам сразу станет лучше.
   Виктор согласно поморгал. Из рук этой девушки он был готов есть долго и много, лишь бы она была рядом. И он с удовольствием глотал бульон, которым она принялась его кормить.
   Он не назвал бы ее красивой. Но все ее усталое и слегка удлиненное лицо выражало ту заботу и внимательность, которые он не мог охарактеризовать иначе, как только материнскими, хотя такое определение в сочетании с юным возрастом девушки несколько его и покоробило. Еще больше, чем забота и внимательность, его поразили ее большие распахнутые глаза, полные неподдельного сострадания, к которому больной и слабый человек всегда очень чуток.
   Он продолжал напрягать память, стараясь вспомнить, где он встречал эту девушку. Наконец, вспомнил свой сон в землянке, перед сборами в разведку, и поду-мал о том, что именно такая девушка в тот раз ему и пригрезилась. Тут же перед ним встал новый вопрос: Настенька ли она, или Настенька - это кто-то другая? Он хотел спросить, но, угадав его намерение, сестра ладошкой прикрыла ему рот и погрозила пальчиком, показывая, что разговаривать ему запрещено. Ища поддержки, Виктор покосился на Закроева, но тот тоже строго свел брови и приложил палец к губам.
   С этого момента Виктор был обречен на долгое молчание.
   - Что-то важное там у тебя внутри задето, и нужно помолчать. Представь, что ты в разведке, и всякие разговорчики запрещены, - сказал Закроев.
   Виктор и сам чувствовал, что внутри у него задето что-то важное: стоило ему поглубже вздохнуть, как под сердцем появлялась острая боль. Она была гораздо сильнее и неприятнее той первоначальной боли, сразу же после выстрела. И он стара-лся дышать аккуратнее, избегал движений.
   Этого же требовала от него и Анна Борисовна, лечащий хирург. При обходах она скрупулезно выслушивала его грудную клетку, хмурила строгие, мужские брови. Виктор следил за этими седоватыми бровями, за напряженными складками на лбу хирурга и верил во всемогущество медицины.
   - Молодцом вы у нас, молодой человек, молодцом, - убирая стетоскоп, говорила Анна Борисовна. - Теперь вы сами должны помочь себе: соблюдайте полный покой и, пожалуйста, никаких эмоций. Покой и питание - лучшие для вас лекарства.
   Однако полностью выполнить советы врача Виктор не мог, особенно в части эмоций. Совсем неожиданно у него появилась еще одна, не менее болезненная, сердечная рана. Он уже знал, что сестру зовут Настенькой, и теперь непрестанно думал о ней. Засыпал с мыслью, что завтра снова увидит ее, а утром с нетерпением дожидался, когда в сенях застучат резвые каблучки, когда появится она. Это здорово сердило Виктора. Неприятно было не само увлечение, а его собственная непосто-янность. Он еще не объяснился толком с Настей, что-то завязалось у него и с Катей, и вот, стоило появиться еще одним сострадательным глазкам, как все у него полетело кувырком, и он уже ни в чем не способен разобраться... Да мало ль на свете хорошень-ких девушек и, если он такой повеса, если готов уцепиться за первую встретившуюся юбку, то как собирается он жить дальше? И каково будет той девушке, которой суждено стать его подругой?
   Но все эти рассудочные доводы ни к чему не приводили. Он все чаще ловил себя на мысли, что упрекает Настю за ее поспешное бегство, и одновременно каждый приход сестры будто бы заставлял его открывать в ней все новые и новые достоин-ства.
   Настенька со всеми была ровна и приветлива, умела всем угодить и не допускала никакого кокетства. Виктор понимал, как нелегко ей в мужской палате: все время приходится ходить, будто по натянутой проволоке, нельзя сделать лишнего шага ни вправо, ни влево. Однако саму Настеньку это положение, видимо, меньше всего беспокоило, у нее все получалось легко и естественно. Большую часть дня она проводила в палате: выполняла назначения врача, писала письма для тяжелораненых, освежала букеты полевых цветов.
   Для Виктора она раздобыла где-то у местных жителей барсучьего сала, которое надо было пить с горячим молоком. Сало отвратительно пахло псиной, но из рук Настеньки Виктор безропотно готов был выпить что угодно, и лишь удивлялся соб-ственной покладистости. Чувства Виктора к Настеньке были чисты и безгрешны. Ему просто хотелось, чтобы она находилась рядом. Не было ее - и он скучал, в ожидании сладко томилось сердце, приходила она - и вся палата наполнялась теплом и светом. Он часами мог наблюдать за ней, и был счастлив, если встречал ответный взгляд.
   Однако чем больше нравилась ему Настенька, тем меньше надеялся он на вза-имность. Он не мог не замечать, что одинаковые с ним чувства питает к сестре вся палата.
   - Наш ангел-хранитель, - назвал как-то Настеньку в ее отсутствие молодой безногий артиллерист.
   - Настоящая милосердная сестра, - поддержал его сосед.
   Разговор охотно подхватили.
   - Осчастливит кого-нибудь, сердешная, - бросил из угла пожилой боец, дядя Роман.
   - Хороша Маша, да не наша.
   - Да уж, знамо, не с нашим сивым рылом...
   - А почему не с нашим? - спросил Закроев.
   - Мы вас, товарищ лейтенант, в виду не имеем, - приподнялся на локте артил-лерист. - Правда, первое время было у нас подозрение: не из-за сестрички ли вы в палату нижних чинов затесались?
   - Это из-за него вот я сюда напросился, - кивнул Закроев на Виктора.
   - Потом-то мы разобрались, что к чему, - усмехнулся дядя Роман.
   - Некогда, ребятки, мне сейчас сестричками заниматься, - вздохнул Закроев. - В последнем бою полвзвода, гады, положили, кулак чешется - терпения нету.
   Артиллерист пустил дымок в сторону распахнутого окна.
   - Ну, это, положим, так: раз некогда, то и разговаривать не о чем, - согласился он с Закроевым и продолжал: - А мне, например, сейчас вот один путь - в народное хозяйство. Два года отвоевал, и жинка, скажу вам, была бы очень даже кстати... Так вот как теперь в моем инвалидском положении, спрошу я вас, порядочной девушке предложение сделать?
   Вопрос не на шутку тревожил парня. Он выбросил в окно окурок и ожидал, поводя по хате взволнованным взглядом.
   - По военному времени оно и хуже бывает, - высказался сосед артиллериста.
   - А ежели хуже, то, позвольте спросить, имеет ли право такой человек на любовь ответную? Может ли он к своей инвалидской личности здорового человека приобщить и на вечные мучения его обречь? - горячо вопрошал артиллерист.
   И может быть, потому, что эти вопросы волновали в хате многих и были для раненых слишком важны, никто не решился сразу на них ответить. Потом рассу-дительно и неторопливо заговорил дядя Роман.
   - Ты, парень, сразу больно много вопросов на повестку выставил, с ними по порядку разобраться треба. - Дядя Роман дотянулся костылем и подвинул на столе букет цветов, устанавливая, таким образом, зрительную связь с артиллеристом. - Ну что касаемо любви, то тут и говорить нечего: имеет наш брат полное право на любовь ответную, потому как за общее народное дело мы пострадали. И не обделит народ нас любовью, в этом не сомневайся. А вот касаемо того, что человека на мучения обре-кать, тут, брат, все от тебя самого будет исходить, тут штука тонкая... Сумей сделать так, чтобы не обрекать, а чтобы счастливей этого человека и в округе вашей не было. Вот такое мое слово, брат.
   Дядя Роман умолк, но продолжал смотреть на артиллериста с тем чувством превосходства и веры в собственную правоту, которые не допускают каких-либо возражений.
   - Сумей! Легко сказать: "сумей сделать", - возразил, однако, артиллерист. - Будь я при полном здоровье, я эту нашу Анастасию Яковлевну на руках бы унес, а так вот и слова сказать боюсь.
   Палата ахнула:
   - Вот куда он гнул!
   - Ай, да бог войны, что удумал!
   - Так она тебе и далась! - вытягиваясь к артиллеристу, выкрикнул от печки молодой боец с перебинтованной головой.
   Виктор молчал, но ему стало ясно, что раненые просто так никому Настеньку не уступят, и что всякое стремление заслужить ее особое внимание будет рассматри-ваться палатой как кощунство.
   В сенях торопливо застучали каблучки - артиллерист натянул на голову одеяло. На пороге появилась Настенька и обвела палату встревоженным взглядом:
   - Что случилось, ребятки?
   - Про сенокос разговорились, сестричка.
   - Самое время в луга выезжать, да вот костыли не пускают.
   - Господи, перепугали вы меня с вашим сенокосом, аж из операционной бежала.
   - Извиняй, сестричка, больше не повторится, - извинился за всех дядя Роман.
   - Придется нам потесниться, мальчики, большой наплыв раненых, - объявила Настенька.
  
   Прошла неделя. Советские войска овладели Бобруйском. В госпитальной палате на все лады обсуждали это радостное известие. Закроев беспокойно вертелся на своей койке, а при очередном обходе "атаковал" Анну Борисовну.
   - Сколько вы меня держать будете, доктор?
   - Потерпите, молодой человек, потерпите, - невозмутимо ответила Анна Борисовна.
   - Я уже целую неделю терплю!
   - И еще парочку потерпите.
   - Недель?!
   - Думаю, что этого будет вполне достаточно.
   - Меня удар хватит, Анна Борисовна!
   - Бром вам пропишем.
   Закроев сложил губы в мученическую гримасу.
   С этого дня он редко бывал в хате, проводил время где-то в селе и являлся только на обходы, чтобы продолжить диалог с хирургом. Анна Борисовна, наконец, уступила его настойчивости, сократив ему срок лечения до недели.
   - Спасибо, Анна Борисовна! Я всегда верил в докторское милосердие, - повеселел Закроев.
   Лучше стал чувствовать себя к этому времени и Виктор. Он расправлял онемев-шие от долгой неподвижности члены: пробовал повести то одним, то другим плечом, вертел головой, работал кистями рук - силы его прибывали с каждым днем. Вскоре он осмелился подтянуться к спинке кровати и выглянул в окно.
   Во дворе было все так, как и представлял Виктор: и череда цветущих лип над тыном, и развесистая береза у крыльца. Только не было муравчатой лужайки, а сразу начиналась сельская площадь. К ней часто подъезжали фронтовые машины, из которых выносили раненых бойцов и офицеров.
   Десятки людей теперь ежедневно проходили у Виктора перед глазами, но знако-мых по-прежнему не попадалось. На машинах были и санитарки, и медсестры. И он думал о том, что хорошо было бы, если бы появилась его Настя. Он только заглянул бы ей в глаза, спросил бы кое о чем. Эта встреча была ему просто необходима, после нее он мог стать или окончательно свободным, или... Может, оттого он и заглядывает-ся на других девушек, что ее так долго нет рядом?
   Однажды, как бы угадав мысли Виктора, к нему подсел Закроев. В хате было малолюдно и тихо - больные выползли на завалинку.
   - Не теряйся, другой такой не встретишь, - сказал лейтенант просто.
   Виктор залился краской, насколько позволял это его ослабевший организм. В последнее время он все свои силы употреблял на то, чтобы не выказать свои чувства к Настеньке, и все же Закроев о них догадался.
   - А что же вы растерялись? - преодолевая смущение, спросил в свою очередь Виктор.
   - Я? - Закроев покривил тонкие губы. - Я не растерялся, я просто не люблю встревать туда, где уже есть двое. Она же сама к тебе льнет, неужели не замечаешь?
   Виктор замечал, что Настенька к нему очень внимательна, но точно так же она относилась ко всем в палате, и даже лучше. С дядей Романом, например, она говори-ла о чем угодно и подолгу, с ним же, Виктором, - только о деле. А теперь, когда он пошел на поправку, она и вообще его сторонится. Иногда часами следишь за ней, ждешь ответного взгляда, как манны небесной. Случается, что за весь день так и не дождешься. Иногда подойдет и к его койке, будто и спросить о чем-то хочет, но вдруг заторопится и отвернется.
   - Она тебя сразу заметила, - продолжал 3акроев. - Как уцепилась за тебя тогда в машине, так и не отошла: в операционную проводила, а потом здесь целые сутки над тобой колдовала... Меня аж завидки взяли: так хотелось быть на твоем месте. - Лейте-нант покусал губу и закончил горячо: - Считай, ты жизнью ей обязан! Если бы для меня девушка сделала столько - я бы на руках ее носил!
   Виктор не предполагал такой горячности у сдержанного с виду 3акроева.
   - Носили бы, если бы вам позволили, - возразил он.
   - Чудак ты, право, - усмехнулся лейтенант. - Вот за это вас, стеснительных, девушки и любят. Вы им кажетесь такими безобидными, настолько ручными...
   Закроев отвернулся и умолк.
   Виктор не любил говорить о сердечных делах, не любил, когда на эту тему распространялись и другие. Но у 3акроева это получалось просто и совсем не обидно, чувствовалось, что лейтенант желает ему только добра. Однако Закроеву решать было легче, Виктору - куда труднее.
   За спиной у него были узелки, не распутав которые, нельзя было завязывать новый, не рискуя обвешаться ими, как шелудивый кобель репьями. А такой, обвешан-ный, едва ли кому будет он нужен. Но если бы даже над ним и не довлели прошлые связи, то и тогда непонятно было, как он смог бы открыться Настеньке здесь, в палате, не подвергаясь опасности стать изгоем. За ним и так, кажется, уже что-то подозре-вают: артиллерист не сводит настороженного взгляда, и пожилой боец из угла погля-дывает с лукавой хитрецой.
   Подошла пора выписываться Закроеву. С утра он заправил койку и больше не подходил к ней, а подсел к Виктору. Достал папиросу, покрутил в пальцах, сунул обратно в портсигар.
   - Тебя могут отправить в глубокий тыл, долечиваться, так поступают со всеми тяжелыми, и тогда...
   Закроев не договорил, что может случиться тогда, но Виктор и сам знал, что тогда их новая встреча, вероятнее всего, не состоится.
   - Убегу, а не поеду! - решительно заявил он.
   - Ты погоди горячку пороть, - поспешил успокоить его Закроев. - Убегать не обязательно. Я говорил с Анной Борисовной. Конкретно она ничего обещать не может, все будет зависеть от тебя: как пойдет выздоровление. Ты постарайся, а Настенька тебе поможет, с ней я тоже говорил.
   - О чем? - встревожился Виктор.
   - Не о любви, конечно, - усмехнулся взводный. - Тут вы сами столкуетесь... Так вот, если у тебя все пойдет хорошо, жми тогда прямиком во взвод, буду рекомендовать тебя комсомольским вожаком.
   Виктор хотел спросить, как же Цольц, но вовремя сдержался, поняв, что случи-лось с групкомсоргом. Замечательных ребят встречал он на фронте, только уж очень часто при самых неожиданных обстоятельствах приходилось с ними расставаться.
   На площади остановилась машина. Виктор приподнялся на койке, откинул одеяло и полез на подоконник.
   - Ты куда? - удержал его Закроев.
   - Там девушка в машине, со шрамом на щеке, Ирой зовут... Пусть, пожалуйста, подойдет, - попросил Виктор.
   - Ты, я вижу, и на этом фронте не теряешься, - усмехнулся Закроев, направляясь к двери.
   Вскоре в хату влетела Ира, шаркнула у порога сапожками, бросила общее: "Здравствуйте" - и подошла к Виктору.
   - Хорошо у вас, так жить можно, - осматриваясь, проговорила Ира. - А у нас в медсанбате прямо завал.
   - Садитесь, - предложил Виктор.
   - Я только на минутку, хорошо, что я тебя встретила, это чудо как удачно полу-чилось. - Ира присела на табурет, наклонилась к самому уху Виктора и зашептала быстро: - Нашли мы твою Настю, она здесь, на нашем фронте. Понимаешь, все так чудесно вышло, что она сама к нам приехала, раненых привезла, а наша Настя ее сразу и признала, потом уже и я признала. Это еще весной было, мы тебе писали туда, в Канаш, только ответа не получили, а теперь вот я тебя и встретила. - Ира вдохнула поглубже, провела кончиком языка по пухлым губкам и продолжала: - Мы все время вместе были: Настя, Катюша и я. А теперь Катюша демобилизовалась, к матери в Кинешму уехала. Понимаешь, так получилось, что оказалась она в самом, что ни на есть интересном положении... Плакала перед отъездом - ужасти... Тебя вспоминала, я дам тебе ее адрес.
   Сделав это сообщение, Ира умолкла и остановила на Викторе слегка испуган-ный, вопрошающий взгляд. Виктор поежился под одеялом, чувствуя, как мерзкий холодок крадется к лопаткам. "Вот так новости", - подумал он и попробовал сопротив-ляться:
   - А к чему... кто, собственно, может знать...
   - К чему, к чему! - прервала его Ира и зашептала еще горячее: - К тому, что папаша ты, понимаешь? Катюша нам во всем призналась, как есть, все рассказала... Она тебя любит прямо до невозможности, ночами тобой бредила и очень переживала, когда ты на ее письма отвечать перестал. А эта твоя Настя - ничего особенного, про-сто красива, а у Катюши - душа!..
   Виктор нахмурился, вновь закололо под сердцем.
   Обиженная таким его восприятием радостной для него вести, Ира поднесла к глазам платочек и заговорила с упреком, уже не стесняясь окружающих:
   - Все вы такие! Как кататься, так вместе, а как придет очередь саночки возить, так и норовите нас бросить.
   - Адрес напиши, - попросил Виктор, чувствуя, с каким напряжением наблюдает за ними палата.
   Ира послушно достала крошечную записную книжку, черкнула несколько слов, вырвала листок, положила на одеяло.
   - А Настин? - тихо попросил Виктор, лишь мельком взглянув на листок.
   Ира дописала номер полевой почты.
   - Еще командира она называла, только я запамятовала, фамилия какая-то польская...
   - Ксендзовский, - подсказал Виктор.
   - Знаешь, а притворяешься! Все вы такие!
   Ира вскочила и выбежала из хаты.
   - Мы твоей Насте все про Катюшу рассказали, - крикнула она уже снаружи, в распахнутое окно.
   Только теперь Виктор заметил, что у порога стоит Настенька, но для него это уже не имело значения. Лишь стыд, острый стыд, который только способен испыты-вать человек, жег его изнутри, заливал краской лицо. Еще полчаса тому назад он был человеком, которого уважали и которому всячески старались угодить, как наиболее пострадавшему, и вот в одну минуту он превратился в обманщика, в подлеца... Исчез-нуть бы немедленно, испариться, не видеть бы белого света!
   - А посторонних, мальчики, пускать сюда не следует, - строго сказала Настенька и вышла, сердито, как показалось Виктору, хлопнув дверью.
   Закроев присел на табурет, на котором только что сидела Ира, закурил, пустил в окно дымок.
   - Дайте дернуть, товарищ лейтенант, - попросил Виктор.
   Закроев поднес к его губам папиросу, Виктор затянулся - голова пошла кругом.
   - Тяжко, конечно, - посочувствовал Закроев.
   - В бой бы сейчас, куда-нибудь в самое пекло!
   - Будет у нас с тобой еще и пекло, и ад, и кое-что пострашнее. Главное - выздо-равливай. Побьем фашистов, потом и с девушками разберемся.
   Виктор тяжело переживал свой позор. О том, чтобы заговорить с Настенькой, он теперь и не мечтал, хотя знал, что никого и никогда больше так не полюбит. Он уже не боялся этого слова, потому что ни перед кем еще не испытывал такой робости и никогда так сладко не замирало его сердце, как при встрече с нею. Но эту чистоту он опоганил мерзким своим поведением, все испортили старые его грешки. И надо же было появиться этой Ире! "Вот и "повезло", встретил знакомую", - думал он. И в то же самое время какое-то другое чувство, чувство честного человека, подсказывало ему, что и Ира приехала кстати, и правду надо было знать, и что все произошло к лучшему. "Так тебе и надо, поганец, скверный ты человек!" - казнил он себя.
   Этот поток упреков лишь изредка прерывала горькая мысль о Настеньке, как о безвозвратно потерянном драгоценном бриллианте. Теперь он не смел на нее даже взглянуть. Однако Настенька вела себя так, как будто ничего особенного не произо-шло, и уже после обеда сама заговорила с ним.
   - Вам разрешили прогулку, Виктор, не возражаете? - спросила она.
   Виктор промолчал, а Настенька, выглянув в окно, позвала с завалинки двух выздоравливающих бойцов и попросила их вынести койку Виктора в сад.
   - Это что же, сестричка, не всех касается прогулка? - поинтересовался артил-лерист.
   - Я узнаю насчет вас, - пообещала ему Настенька.
   В саду она поправила на Викторе одеяло, проговорила:
   - Здесь вам будет спокойнее.
   - Спасибо, - поблагодарил Виктор, отводя взгляд.
   Он с нетерпением ждал, когда его оставят одного. Ему было так скверно, как могло быть только очень грязному человеку среди разодетой праздничной публики: всегда опасаешься, как бы об тебя не испачкались, и поэтому стараешься держаться подальше от людей.
   Однако Настенька уходить не спешила. Она набрала у тына ромашек, укрепила букетик на спинке кровати.
   Наблюдая за ее неторопливыми движениями, Виктор терялся в догадках, что все это значит: и его индивидуальная прогулка, и теперь вот - ромашки? Делается ли это просто из сострадания, или в чем-то прав Закроев? Наконец, ему надоело гадать и, пересиливая себя, он осмелился спросить:
   - Вы сильно на меня рассердились?
   - Рассердилась?.. За что? - деланно удивилась Настенька.
   - Ну, за то, что говорила та девушка? - принудил себя уточнить Виктор, хотя с большим удовольствием бросился бы сейчас в омут.
   Настенька наморщила чистый лоб, но совсем ненадолго.
   - Я ведь почти ничего не слышала, я пришла под конец вашего разговора, - призналась она и продолжала, смущаясь: - А потом... мы ведь не маленькие, в таких делах чаще всего сами девушки бывают виноваты.
   - Хотите, я вам все расскажу? - горячо предложил Виктор.
   - Хорошо, только не сейчас, сейчас мне некогда, - согласилась Настенька. - Спите, больной, и никаких эмоций! - произнесла она голосом Анны Борисовны, погро-зила Виктору пальчиком, повернулась и ушла.
  
   Над самой койкой свешивалась ветка отцветающей липы. Но одна упрямая пчела все ползала по ней, все тыкалась в пустые, завядшие пестики. Наконец ей все же посчастливилось найти свежий цветок, она впилась в него, обхватив всеми своими лапками. И Виктор подумал о том, что и человеку в жизни точно так же приходится тыкаться в разные неприятные случаи и в разных людей, пока не встретит он настоящее свое счастье.
   Пчела улетела. Виктор долго ждал ее возвращения, но так и не дождался. И это пчелиное непостоянство напомнило ему о его собственной ветрености. Он стал думать о том, что он, конечно же, не бездумная пчелка, а Катя - не бесчувственный цветок. Именно о ней первой почему-то вспомнил он. Вернее, он и не забывал о них (да, теперь уже о них), с тех пор как узнал подробности от Иры. О таком не забывают. И если что его и возмутило поначалу, так это больше всего та неожиданность, с которой свалилась на него эта новость. Ведь она писала ему и могла бы сообщить, хоть наме-ком! А раз молчала, то?.. Нет, слишком много вопросов, и все они безумно мучи-тельны.
   Виктор долго вертелся на своей узкой койке, расставлял вопросы по порядку, по степени сложности и важности, будто солдат по ранжиру; отчаявшись, вдруг сваливал их в кучу и осторожно вытягивал по одному, начиная с самого простого: что знает он о Кате? - но это нисколько не облегчало разбирательства.
   Незаметно подкрались сумерки. Краски сада поблекли. На западе сгрудились тяжелые облака и темные продолговатые тучки, сквозь которые только местами пробивались тревожные красные лучи предзакатного солнца. И Виктор подумал о том, что вся эта мешанина в небе очень сходна с мешаниной в его голове.
   Он долго присматривался к западу, пытаясь определить, зашло ли солнце, или только собирается это сделать. И вдруг оно само заявило о себе, проглянув сквозь темные облака крохотной сияющей точкой.
   Виктор улыбнулся, и почти одновременно с солнечным лучом, сквозь тьму сомнений и мучительных вопросов, в его сознании блеснула ясная мысль. Он вдруг отчетливо понял, что пока где-то на земле (пусть и очень далеко, пусть в Кинешме) будут жить два человека, с которыми он поступил подло, он не найдет своего счастья ни с Настенькой, ни с Настей, ни с кем-либо третьим. И как только выкристаллизо-валось осознание этого немудреного жизненного факта, сразу же понял он и то, что ничего предосудительного они с Катей не сделали, хотя, может быть, и поторопились малость по обстоятельствам военного времени.
   Настроив себя на такой лад, Виктор поспешил отметить, что и Катя нисколько не хуже других: и находчива, и весела, и, ничего не скажешь, красива. А такой ли еще станет, если он поможет ей, и они вместе начнут пробиваться по этой далеко не легкой пока жизни.
   Мысли тянулись одна за другой, опутывая сердце паутиной, сбросить которую было уже невозможно. А Виктор и не замечал, что они, собственно, и являются ответом на только что снедавшие его сомнения.
   Теперь лишь один вопрос тревожил его, а именно, удобно ли будет попросить Настеньку написать Кате, поскольку сам писать он еще не мог, а отправить письмо хотелось бы как можно скорее.
  
  
  
   12
  
  
  
   Полтора года невезения
   Роман
   Константинов Александр Алексеевич
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"