Балинъ и Баланъ

Король Пеллам, возставший и разбитый вместе с Лотом
В войне той первой, получив свой трон обратно
Лишь под условием уплаты дани, после ж 
Дань не послал; и потому призвал Артур
Хранителя казны, давно служившего и рек:
"Ступай с двумя из рыцарей и принеси нам дань,
Не то мы трон его передадим тому, кто тверже в слове.
Для мужа богоравно слово"
                                              И Барон ему в ответ:
"Мы отправляемся, но слушай: два странных объявились
Здесь рыцаря, они у Камелота близ источника, что в миле
За лесом каждому из рыцарей, что проезжает мимо,
Бросают вызов и сбивают наземь всех. Угодно ль
Тебе, чтоб, по дороге я их взял на службу
И отослал к тебе?"
                                    И разсмеялся Государь.
"Мой старый друг, уж больно старый, чтоб понять таких юнцов, ступай,
Без промедленья всякого, а этих двух оставь,
Настанет срок - боец удачливее их им попадется".

 И так они разстались. И однажды ранним ясным утром
Дух легкокрылый молодых годов к Артуру в сердце
Вновь снизошел; он сам надел доспех и поскакал
К источнику, и там увидел Балина и Балана, двух братьев,
Сидящих, словно изваянья, с двух сторон
Источника, что песню пел под папоротником, и песок
На дне плясал под эту песню. И Балина скакун 
Стоял недвижно под ольхою справа от него, а слева
От Балана стоял под тополем конь Балана. И рек Артур
"Высокородные, зачем вы здесь сидите?" И отвечали Балин
И Балан: "Ради славы; мы - мужи сильнее всех,
Кто при Артуровом дворе, и это доказали мы,
Ведь каждого из рыцарей, кто выходил на нас, 
И я и он легко сбивали наземь". "Я тоже", им Артур в ответ,
"Живу в Артуровых палатах, но славу я добыл
Все больше в войнах с многобожниками, чем в турнирах 
Прославленных; но чтож, глядите, доказали вы иль нет,
По силам из седла меня вам выбить". И Артур легко
Обоих братьев опрокинул наземь и все также
Легко домой вернулся, и никто не знал о том.

 И Балин встал, и Балан, и опять уселись у воды,
Поющей весело, и не произнесли ни слова,
Доколе не спустился сумрак; а когда от края леса,
Что окружал их, вдруг явился персевант, в сверкающем наряде,
И крикнул: "Господа, вставайте, следуйте за мной!
За вами послан Государем я"; они пошли за ним. Артур,
Увидев их, спросил: "Как ваши имена, скажите; почему
Сидели вы у родника?" Минутное молчанье Балин 
Нарушил, говоря: "Мое немелодично имя
Для слуха твоего: Я Балин, "Дикий" - ты прибавил -
Мой брат, меня достойней, Балан, - этот муж. Нанес удар
Я по нагому черепу холопа твоего в палате отворенной,
Рука моя была в перчатке латной, и холоп едва не умер,
Зане я слышал, он дурное обо  мне сказал. Твой правый суд
Меня в трехлетнее изгнание сослал от глаз твоих. Не в радость мне
Была та жизнь, ведь я, насилье причинивший твоему холопу,
Сам для себя нередко был как лютый зверь, - но не для брата,
Прошли три года вдалеке от Государя, горькою трухой
Осев в моей гортани. Государь Великий, мне пришло на ум,
Что если сядем мы у родника и будем наземь низвергать
Любого рыцаря, кто бросит вызов нам, то тем приятней
Тебе меня принять обратно будет и тому,
Кто быть твоим достоин больше десять раз, 
Чем двадцать Балинов, дать рыцарския шпоры - Балану. Так я
Сказал. Хотя не так - не все. Сегодня некий муж,
Придворный твой, свалил нас наземь и лишил нас похвалы. И что
Твоя нам воля возвестит?" И рек Артур: "Ты говорил
Лишь истину. Тому залогом мужество излишне ярое твое,
Не давшее тебе солгать. Восстань, мой рыцарь. 
И научись, как дети, быть мудрее от падений! Ныне
Идем со мной на музыку твоих Собратьев 
По Ордену, и Короля. Печаля нас, твое пустует место,
Так вновь займи его, вернувшись  рыцарем моим!"

 Засим, когда вступил в палату Ордена сэр Балин,
Потерянный-и-Обретенный встречен был, как в Небесах  
С великой радостью, звеневшей громко средь густых лесов
В зеленых кронах и в венках цветов сиявшей,
Вдоль стен палаты от стола, у коего они возсели,
И чаша стукнулась о чашу; и пили рыцари, и кто то среди них запел
Прекрасным голосом песнь встречи и привета, и ее все поддержали хором,
И встав, воздели над собой двенадцати сражений стяги,
Как некогда, когда Артуровы полки провозгласили Государя
Победоносным, и за ними день остался.

 И Балан, к Братству сопричтенный, зажил жизнью
Насыщенней, богаче, нежели когда то, вместе с ними
И Балином, доколе посланные с казначеем не вернулись.
"О Государь",  их было донесенье, "отыскать едва смогли
Палату, ибо так тень кустов вокруг - уже почти что мрак,
Того, к кому ты нас послал, Пеллама,
Когда то нехристя и твоего врага, кто вечно на коне
На конников в атаку мчался; но увидев, как твоя держава
Под Именем Христовым процветает, с пылом ревности вначале
К святыне обратился; и обнаружил, что он сам потомок
Иосифа Аримаθейского, того святого, кто впервые
Через моря в Британию принес величье веры;
Король теперь хвалится чистой жизнью, - как твоею,
Он ест от силы вдосталь для того, чтоб бился пульс,
С женою верною разстался, и ни даме, ни девице
В его врата нет доступа, во избежанье оскверненья. Сей седой Король
Нам показал святилище, где чудеса творились, - да, -
Богатые ковчеги, где безценныя хранились мощи, 
Терновые венцы, крестов частицы и средь них (как он
Нам разсказал) - то самое Копье, которое принес святой Иосиф
В те земли, и коим римлянин пронзил ребро Христово.
Он изумил нас сильно; но когда ж его о дани мы спросили,
Ответил он: "От дел мiрских я полностью отрекся;
Гарлон наследник мой, к нему ступайте с требованьем вашим".
Гарлон нам отдал дань, премного хлопоча и согласившись
С тобою вместе быть среди твоих друзей.

 Но на пути обратном мы наткнулись в чаще леса
На тело рыцаря, тебе служившего, пронзенное копье
Между лопаток, и его мы погребли;  и многие из нас
Винили в том Гарлона, но один из жителей лесных поведал,
Что некий демон есть в лесу, который был когда то человеком,
И, вынужден злоречьем удалиться от товарищей и жить один,
Он научился черной магии, свой род возненавидя 
Столь сильной ненавистью, что когда он умер,
Его душа осталась Навью Черною, которая удар наносит в спину
Точь-в-точь, как злые языки, пока сей муж был жив,
Его разили, и он не видел, кто ему наносит рану. 
Тот лесовик нам показал пещеру, из которой нападает тварь
И где она живет. Мы там увидели лишь след копыт".

 И рек Артур: "Пусть тот, кто предо мной идет, глядит,
Чтоб не погибнуть позади меня от рук безчестных
И отвратительных! Кто пожелает для меня 
Охотником пойти на демона лесного?" "Я", ответил Балан,
И так востребовал себе он поиск и пустился в путь, но прежде
Он обнял Балина: "Мой добрый брат, послушай!
Не дай дурному настроенью одолеть тебя, когда меня 
Не будет рядом, чтобы усмирить его, как мне обычно делать!
Воюй с ним, как с врагом извне, что устрашить стремится
Тебя прыжком нежданным; отряхни его; сон правит,
Когда спит разум - да! Но даже сон о том, что кто нибудь
Из Братства может оскорбить тебя, уже есть оскорбленье,
Тобою нанесенное себе. Тому свидетельство - их радостный прием.
Обетом связаны они не говорить дурное. Поистине, когда б не страх,
Страх о тебе во мне, в таком блестящем братстве
Я б чувствовал себя блаженным безконечно: ты - один из них,
Так будь одним из них всецело: наблюдай за ними
В их каждом шаге, как они несут обет любви взаимной,
Меж ними ненависти - все равно что в Царствии Небесном,
И между ними зависти не больше чем в Раю".

 Внушенье сделав, в путь пустился Балан; Балин же остался:
Всего три кратких месяца прошли как миг,
От посвященья в рыцари до дня, когда ударил он холопа
И удалился из палаты Государя на три года
В изгнание - и ныне строже сам к себе старался изучить
То, что Артур звал вежеством, мужской отвагой
И рыцарским искусством; и потому кружился неустанно
Близ Ланселота; но когда он видел, как одною ясною улыбкой
Иль словом, мимоходом сказанным, и рыцарю, и крепостному,
И барышне, и малому ребенку 
Вдруг дать расцвесть в блаженстве сокровенном, - 
Вздыхал, как отрок, что рожден хромым в подножье гор,
Долину затмевавших, видя солнцем пик залитый, ночью ж
К Звезде Полярной прикасающийся, ведь недавно
Один его односельчанин совершил подъем к вершине
И возвратившись, разсказал о землях,
Исполненных лазоревых красот и широко открытых взору
И одесную и ошую; сам же он едва,
И то с чужою помощью, осилил сотню футов  от земли; так Балин,
Дивясь, как высоко над ним поднялся Ланселот, стенал
И временами бормотал: "Дар, это дар, врожденный
В крови, его ученьем не усвоить, он от Неба, и не МНЕ
Его достичь. Да, я изрядно бился в этих ярых войнах,
Рубил жестоко - даже если б увенчал я бездыханным трупом
Своим ту груду тел, убитых мною - да, все лучше! - 
Но это поклоненье Королеве, эта честь, которой и она
Его все время окружает - это солнце подарило мужу
Величье, имя, что над прочими простерлось, силу
Любое одолеть противоборство, вместе с тем, что Государь
Так ценит в нем, - без меры - благостность. И я 
Готов ей поклоняться также, если мне по силам. Никогда
Такой же близости мне не добиться, как ему, который
Ее привез сюда. Что если мне просить у Государя позволенья
Носить какой нибудь из знаков Королевы, дабы мог
Я на него глядеть, о ней всечасно помня, и забыть
Мои былыя буйства и свирепость? Сызнова зажить? Но что
Коль Государыня не снизойдет мою исполнить просьбу? Нет,
Она так царственно любезна, не захочет тьму
В моей душе она оставить безпросветной? Как душевно
И радостно она встречала возвращение мое! Смелее -
Пусть некая приятная эмблема Гвиневеры на моем щите
Заменит зверя дикого, с кроваво-алым языком в оскаленной свирепой пасти".

 И рек Артур в ответ на просьбу Балина: "Что хочешь ты 
Носить?" Отважно Балин попросил позволить 
Ему на щит принять ея венец; она ж на это улыбнулась
И обратилась к Королю, и он ответил: "Вы венец надели
Благого дела ради. Всего лишь Государя тень венец, а это тени тень,
Пусть носит он, и это даст ему подмогу укротить его свирепость!"
"О Государыня", ответил Балин, "Нет не тень венец,
Но свет в моих глазах! Не тень, о Государь,
Но золотой залог преуспеяния в благопристойной жизни!"

 И Балин взял венец себе на щит, и каждый рыцарь 
Его одобрил, Королева и весь двор и все вокруг
Запели, заиграли струны, трубы, и всем существом был Балин
Взволнован вместе с Братством и Артуром.

 И соловей, полноголосый в середине мая
Так ежечасно высоко брал ноту, что казался
Иного голосом в иной пещере; и всякий раз, при резкой вспышке гнева
Мелодия менялась в нем, казалось, удаляясь и слабея.
                                                                          И однажды
Холопа он увидел, что едва до смерти 
В порыве страстном не зашиб, виновника изгнанья и позора,
И улыбался тот, как Балин думал, надмеваясь; руку
Уж поднял он, чтоб вновь ударить, но рука упала:
Воспоминание о знаке на щите тяжелым грузом
Ее остановило, но в душе взмолился Балин:

 "Высоты Камелота одолеть не мне,
Не для меня возвышенное это вежество. Не докажу ли
Скорей всем этим я, что среди них я самый худший?
Свирепей и буйней, не к самообузданию способный, но пожалуй -
Безумьем разразиться пред самою Королевой?"

 И так, подобно очагу, пылающему в доме между гор,
И в окнах, пламенеющему в сумраке грядущей ночи,
Подобному пожару буйному в лесу вдали внизу,
Когда сгущалась тьма в душе у Балина, и двор, и Государя,
И ласковую теплоту Артуровых палат даль разстоянья
Как тенью скрадывала; всеже он пытался научиться
Изяществам их Круглого Стола, боролся сам с собой нещадно
И наконец, как будто бы обрел покой.

 И вот однажды было так: сэр Балин
Сидел в беседке малой, в том саду, что был Палаты подле.
Аллея роз вела от двери к двери, и пересекала
Ее аллея лилий, что вела к беседке: и по розовой аллее
Шла медленно державная Владычица, и утро на челе ея сияло;
И, весь в тени, от двери, что напротив, шел, будто бы навстречу ей
Сэр Ланселот, но вдруг, как если бы ее не видел, 
Взгляд бросил в сторону и зашагал аллеей лилий длинной, белой,
К беседке, следуя за Королевой; и ея слова услышал Балин:
"Принц, так мало благопочтенье Ваше к Вашей Королеве,
Что мимо Вы проходите, благого утра Вашей Королеве не желая?"
И отвечал сэр Ланселот, от земли не поднимая глаз:
"Мне в радость быть благопочтенным к Королеве".
"Пусть так", она рекла, "но в том, чтоб миновать меня вот так
Едва ли есть благопочтенье к самому себе для Вас,
Кого все почитают вежеством венчанным. Чтож,
Пусть так: Вы, сударь мой, как будто бы во сне застыли".

 И Ланселот ответил, руку опустив в цветы:
"Да, из за сна. Я видел, сдается мне, прошедшей ночью,
Святую деву, что стоит в том храме с лилией в руке.
Вокруг нее со всех сторон сгущалась тьма,
И свет единственный на серебристое ея чело ложился,
Из вдохновенной лилии в ея руке проистекая. Вот!
И здесь ея эмблемы отвлекли мои глаза. Глядите!
Как чистота их совершенна! Самый легкий проблеск краски,
Такой, что красит лепестки цветка айвы, 
Нарушит непорочного их девства чары".

 "По мне милее", отвечала Гвиневера, "сей розарий,
Глубокие его оттенки и обилье лепестков! Еще милее
Мне гиацинт лесной и майский цвет. Ах, Принц, когда то
Мы проезжали меж цветов, в те дни блаженные - не холодны
Они, как нынешние были, невзирая на весну. Печалит
Вас что то? Или Вы недужны? Благородный наш Король
К Вам лекаря направит своего - Недужны
Вы иль на меня за что то Вы сердиты?"

 И Ланселот на Королеву поднял взор лучистых глаз,
В глубоком восхищении и оторвать его не мог: и щеки Королевы
От этого окрасились румянцем; и так, друг к другу обернувшись,
Они ушли, и быстро вышел из беседки Балин.
"Здесь Королева с подданным была? Но не увидел их я в том, что видел.
Девица и ея возлюбленный? Не слушай то, что я услышал.
Отец мой породил меня во гневе.
И я страдаю от того, что было до меня, - не знай и не учись
Чему либо; быть рыцарем я недостоин, - смерд, паяц!", и в нем
Мрак набегал на мрак, сгущаясь; вдруг схватив
Копье и щит, он, не спросясь у Государя дозволенья,
В безумии взыскуя приключений странных, устремился прочь.

 Он поскакал дорогой той же, что и Балан, и увидев
Источник, у которого они вдвоем сидели, произнес со вздохом:
"Не лучше был ли я тогда?"; и углубился в лес,
В котором неба не было, но на поляне, где открылась синева,
Ему попался лесовик седой, что тяжко ветвь
Пытался отрубить. "Топор твой, смерд", воскликнул Балин,
Сошел с коня и ветвь отсек одним ударом.
И с изумлением лесной ему промолвил житель: "Господин,
Ты мог сразить бы даже Дьявола, что здесь в лесу живет,
Когда руке плотской его сразить по силам". Крикнул Балин:
"Его иль дьявола лукавей, что его играет роль,
Такого дьявола сразить - сразить Нечистого во мне". Но смерд
Сказал "О нет! Наш дьявол - вправду есть. Я видел
Его как вспышку вечером намедни. Иные ж говорят без шуток,
Что господин наш, сэр Гарлон, учился чернокнижью
И тоже может ездить невидимкой. Вот, в пещеру эту загляните".
Но Балин отвечал ему: "Ты старый сказочник, для смердов
Фантазии все эти, знай свое лесное дело", и его оставив,
То опустив узду и забывая о себе самом,
То шпоры всаживая скакуну в бока  и на себя лютуя,
То хмуря брови проезжал он долгие опушки; оттого и не заметил
По руку правую отверстую пещеру, под которой бездна,
Зияющая мраком разпростерлась, и куда, едва проникнув, день
Тотчасже умирал, но умирая, отражался блеском на скале,
Нависшей острой крышей; а иные камни вырастали из земли,
Клыкам подобно в пасти ночи, чрез которую из Ада Демон появлялся.
Ее не видел Балин, но и слеп и глух, внимая
Одной лишь ярости, его сковавшей, и все так же бушевавшей
В его душе, он ехал на восток, прочь от заката солнца. Вдруг
Он ощутил, как полый мох дрожит от стука,
Затем из за спины его мелькнула тень копья
И пролетела над землей. Он тотчасже сошел с тропы
И увидал какой то образ с поднятым копьем, пронзать готовым,
И словно бы доспех блеснул, промчавшись мимо и в лесу
Исчезнув;  вслед за ним помчался Балин, но от ярости своей
Не видел ничего и о тяжелый сук свое сломал копье,
И выпал из седла, и вновь в него поднялся , и летел
Уже до замка Короля, палат Пеллама,
Обросших, словно бородой, лишайником и серою травою
Укутанных, не высоко, но крепко возведенных:
Донжон меж ними поднимался, точно моховая кочка,
А стены и бойницы были пленены плющом; мышам летучим
Палаты эти сделались жилищем, башни же - приютом сов. 
И начали Пеллама люди речи, воскликнув: "Господин,
Зачем и почему у Вас корона эта на щите?", и Балин
Ответил: "Потому что самая прекрасная и лучшая из дам
Ее мне подарила". И, коня поставив в стойло, он прошел чрез двор,
Но тихо был привечен Королем 
И рыцарями в пиршественном зале, низком, мрачном; листья
К оконным стеклами прижимались лицами зелеными, трещали сучья,
Трухлявые в лесу стонали ветви, но в самих палатах
Безмолвно было на пиру, покуда, наконец, не повторил
Вопрос все тот же сэр Гарлон: "Зачем ты на щите
Корону царственную носишь?", и ответил Балин:
"Мне Государыня, которой поклоняюсь я и Ланселот, и все,
За красоту ея, и доброту, и чистоту, ее носить 
Позволила!" И звук (зане все рыцари Артура
В палатах этих ненавистны были, как чужие), схожий
С тем, что, заслышав в камышах, где на гнезде она сидит,
Шум незнакомых ног, вдруг испускает самка лебедя, издал 
Гарлон, шипя; и улыбнулся кисло: "Красоту за ней
Я признаю: ее я видел; но, однако, доброта,
Да, доброта и чистота! ТЫ из Артуровых палат, и всеж
Такой простой! Да есть ли у тебя глаза, и коли есть,
Неужто одурманены настолько, что уже не видят, 
Что все изящество пред женщиною этой поклоненья
Скрывает потайной позор? Поистине, вы, воины Артура - просто дети".

 Близ Балина был кубок из тяжелой бронзы на столе, с чеканной
Легендой о святом Иосифе на стенках, справа,:
изображалось море, и корабль под парусом поднятым
И ангелы, что парус дуновеньем наполняли,
Поверхность стороны другой была как будто бы ветвей переплетенье,
И стены виделись на ней той невысокой церкви,
Что в Гластонбери он возвел. И Балин
Схватил тот кубок, но руку уж воздев, чтоб бросить
Его, он в памяти увидел этот знак, изображенный на щите, и удержался,
Подумав: "буду я любезным и любезно претерплю",
И жестко отвечал Гарлону: "Есть, и видеть
Мои глаза могли сегодня тень копья, из за моей спины
По-над землею пролетевшую; есть у меня глаза еще, чтоб видеть
Немало, как от поклоненья наилучшей и чистейшей
Черпает Ланселот и мощь, и славу, мужество 
И благородное изящество, в котором вряд ли
Сравниться сможешь ты, кто, сидя в собственной палате,
Спокойно извергать такую скверну - передо мною, гостем
Твоим, передо мною, Рыцарем Артурова Стола посмел. Преступныя слова!
Итак, пусть их не будет боле!"
                                                    Но однако ж ночью
Презрение Гарлона ядом черным растлевало и терзало
Сны Балина. И наконец, когда средь листьев смутным блеском
Явилась белая луна, и заскрипели ветви, и в старых сучьях
По лесу вой пронесся, Балин встал, и вниз спустился. Во дворе
Он встретил поносителя, и в отвращеньи ненависти мимо
Пройти хотел, но сэр Гарлон с насмешкою воскликнул: "Как!
Ты носишься еще с короною позора?". Балин ликом
Стал черен, жил переплетенье на челе вмиг вздулось; и из ножен
Меч выхватил, свирепо крикнув: "Ха!
Когда ты тень, я к призракам тебя отправлю", и по шлему
Нанес удар тяжелый, и клинок на шесть осколков разлетелся,
И те, звеня, на камни пали, и, качнувшись, навзничь рухнул сэр Гарлон.
А Балин, ухватившись за нашлемник, за собой увлек и вновь ударил,
Но крик поднявшись в замке, отозвался во дворе, и стража, -
Десятка два копейщиков обрушилась на Балина, - в лицо
Он первому из них ударил рукоятью и нырнул 
В дверь низкую, и галереей, освещенной тускло, как на крыльях,
Промчался; обнаружив впереди открытыя врата 
Часовни Короля Пеллама в городской стене, вошел вовнутрь;
И тотчасже услышал, как по-волчьи завывая, пробежала мимо
Погоня; но разсматривая храм, в котором еле-еле
Он смог Христа заметить образ за фигурами святых, увидел Балин
Пред жертвенником золотым копье, длиннейшее из всех,
Какия на глаза ему когда либо, бывало, попадались, с алым
Железком; и схватив его, через окно открытое вонзил железком в землю 
И выскочил прыжком дугообразным, и припал к земле,
И напрягая слух, внимал, откуда ослепленный поиск у стены безгласной
Шум донесет, затем обратною тропою пробежал туда, где конь
Его стоял, вскочил в седло и прочь помчался. Прожужжала
Стрела по руку правую, другая слева, и над головою - третья; вслед
Им слабый крик Пеллама прозвучал: "Держите!
Держите святотатца! Он небесный дар сквернит земным употребленьем!"
И слыша это Балин тотчасже нырнул под свод ветвей и много миль
Сквозь чашу и опушки проскакал, покуда добрый конь
У дуба павшего не рухнул головой вперед и всадника не сбросил наземь ниц. 

 Но не разгневался и вполовину Балин, - был лишь только рад,
Как рыцарю пристало, оттого что конь не получил увечья,
И щит снял с шеи и, разглядывая знак безценный, думал:
"Я опозорил так тебя, что ныне ты уже мне в стыд,
Тебя я боле не ношу", и высоко на ветвь его повесил,
И в лес свернул, и в темноте повергся ниц, стеная: "О моя свирепость!"

 Но музыку целительную леса заглушила песня,
Что изливалась с уст красавицы придворной Марка, Вивьен,
Она со Стремянным своим держала путь через леса:

 "Огнем небесным истреблен мороз трескучий,
Воспламенен им дол и лес дремучий,
Где лист увянет, новый будет неминучий
Огонь с Небес и пламя Ада - не одно и то же.

 Поп старый, что пред книгой бьет поклон,
Монах с монахиней, вам мiра страсть - урон,
Но и в холодных кельях достигает вас огонь!
Огонь с Небес и пламя Ада - не одно и то же.

Огонь с Небес нисходит по дорогам пыльным,
И рядом распускаются цветы в тепле обильном,
Вся чаща мiра похвалы полна всесильной:
Огонь с Небес и пламя Ада - не одно и то же.

Огонь с Небес -  он властелин добра во всем,
Ты кровь свою не разлучи вовеки с тем огнем,
Но в ярый сей потоп иди Вивьен путем!
Огонь с Небес и пламя Ада - не одно и то же!"

 И обернувшись к Стремянному, объяснила Вивьен:
"Огонь с Небес, то поклоненье, мальчик, Солнцу древних,
Востанет вновь, повергнув наземь крест, и Короля,
И Круглый Стол".
                               И  с тем они вступили на поляну,
Где под тропою воздушной, долгой и безоблачной, до входа в лес иной,
Сиял венец на ветви безпокойной вяза,
И колыхаясь, беглый Вивьен взгляд привлек, а также Стремянного;
И изумились оба. "Эй, гляди-ка!", 
Воскликнула она, "венец, - принадлежавший, видимо, кому то
Из рыцарей-князей Артурова двора, и здесь же конь! А всадник? Где он?
Смотри, вон там в лесу лежит мертвец. Нет, не мертвец:
Он шевельнулся! - он лишь спит. Я с ним заговорю.
Привет Вам, рыцарь царственный, мы нарушаем
Ваш благостный покой, заслуженный, сомненья нет, 
Ценой деяний благородных. Ведь Вы обязаны, коль состоите
Вы при дворе Артура, слабым помогать. И вот,
Я от стыда бегу, от Короля, что в похоти своей решил меня добиться
Лукавством; рыцаря, с которым я пустилась в путь,
В бою постигла неудача, а стремянный мой -
Неважная защита; Вы же, милый Принц, наверняка
Меня проводите к воинственному Государю,
Артуру безупречному, что словно дева чист, и станет
Прибежищем для девства моего. Вменяю Вам
Я ради этого венца, которым щит украшен Ваш, 
И ради имени великой Королевы, встаньте и ведите!"

 И Балин встал. "Туда я не вернусь! Не Принц я, и не рыцарь,
Но тот, кто опозорил данный ею знак: я здесь останусь,
Дикарь в лесу дремучем, здесь умру - умру: пусть глотки черныя волков
Прах братца их двуногого укроют, властелином
Которому был гнев. О я, кто это имя - Гвиневеры имя,
Столь вознесенное возвышеннейшим Ланселотом, с этой высоты,
В позор низвел моим строптивым, низким буйством".

 На это Вивьен отвечала резким и нежданным смехом, а затем
Вздохнула как бы вдруг. И Балин молвил ей: 
"В том Ваше вежество - смеяться надо мною, да? Прочь,
Я с Вами не поеду!" Вновь она вздохнула:
"Прошу прощенья, сударь мой! У нас, девиц, нередок смех,
Когда на сердце боль, когда нам впору плакать. Знаю
Я, Вам злом воздали. Мной нарушен Ваш покой, и вот,
Мне скорбно и противно Вашу разрушать мечту,
Но муж Вы и Вам истину перенести по силам, пусть
Она горька. Сюда, мой мальчик, и в мои гляди глаза.
Ты помнишь, как в Каэрлеоне раз - тому уж год
Назад - нет? Но тогда не люб ты мне - ах, видишь, вспомнил -
Однажды летним утром, у высокой башни - там в Каэрлеоне-
На-Уске - нет, скрывались мы поистине: и этот светлый князь,
Цвет рыцарства их девственного, встал на колени
В любовном поклонении - встал на колени - что же? - 
О да, встал на колени и снял с кудрей своих пречерных,
Шепча, ту руку в кольцах, что ушла с пути от локонов златистых Государя
И заблудилась в темноте, и наконец она вскричала -
Мне показалось, что вот-вот на них обоих рухнет башня -
"Встань, славный мой Король, целуй меня в уста, 
Ты - мой Король". Вот этот отрок, слово чье наилегчайшее, бело
Как истина в своей простейшей наготе, их видел
В объятиях друг друга: он краснеет, говорить не может,
Так он застенчив! Но и все святыя девы
И Небо, девственности мать, все вопиют о Гвиневере. Встань же,
И поезжай со мной! Не слова о стыде! Не в состояньи ты,
Когда б и захотел, их опозорить больше, чем себя они позорят сами".

 Она лгала привольно; он же, ужасом пронзенный,
Припомнив сумрак той беседки в Камелоте, мрачно
Лишь прошептать сумел: "Да, это правда". Вивьен
Как солнце улыбнулась: "Даже здесь, в лесу уединенном,
Вы, сударь, трижды правы в том, что шепотом сказали это. Дурачье
Болтает, а неверность губит. Есть у леса языки,
Как уши есть у стен: но Вы поедете со мною,
И мы заговорим сначала чрезвычайно тихо. Не пристало
Обманутым быть Государю доброму.  Глядите, вот,
Я привела Вас на высокую площадку, наблюдать отсюда
Легко вам будет, выжидая время, и по Вашей воле
Орлу подобно простираться, воспарив над Ланселотом и над Королевой".

 Она умолкла; им же овладел его нечистый дух,
Он стиснул зубы, возопил, подпрыгнул и сорвал
Щит с ветви, и на землю бросил, и пятой в чулке кольчужном
Ударил в королевскую корону, и потом еще, еще, 
Покуда ее совсем не стер, и щит отбросил прочь в кусты,
И проклял он услышанный разсказ, и тех, о ком он в нем услышал,
И вместе с тем разсказчика.
                                               И жуткий этот вопль,
 Всему земному чуждый, непохожий с криком птицы
Любой или любого зверя, пронесся ужасом сквозь лес; и Балан,
Неподалеку рыскавший (зане его исполнен не был поиск),
Услышал и подумал: "Это вопль Лесного беса,
Который я обязан заглушить навек!", а очутившись ближе  -
"Что же! Он насмерть поразил кого то
Из братьев-рыцарей и попирает добрый щит,
В знак ненависти лютой к Государыне и Братству. Сдается мне,
Исполнится мой поиск здесь. И будь ты демон или человек,
За голову свою держись!" Ни слова не сказал сэр Балин,
Но выхватил, не глядя, щит у Стремянного 
И на коня вскочил. Они сошлись на всем скаку;
Копье святое короля Пеллама, что считалось алым от священной крови,
Зардело кровью грешной, ибо острие 
Его, пройдя сквозь неразкрашенный щит Балана, пронзило
Кольчугу и вонзилось в плоть; а Балина скакун изнемогал до смерти,
И в стычке навзничь опрокинул седока и сам
Пал сверху на него, и оба брата пали, и лишились чувств.

 И обращаясь к Стремянному прошептала Вивиен: "Глупцы!
Нечистым занимался делом этот парень с Королевой,
Иначе ввек бы не носить ему ея короны на щите, и не бесился б
Он, пеной исходя, при имени соперника: но Вы, сэр Птенчик,
Едва разбивший скорлупу яйца, но всеж покуда желторот наполовину,
И даже не покрылся пухом - никогда
Не видевший Каэрлеон-на-Уске - и всеже о моей любви моливший
Столь часто - видьте то, что вижу я, там будьте,
Где я была, иль что угодно прочее, сэр Птенчик - сейчас с коня сойдите
И шлемы с них снимите. Мне угодно знать, какого
Разбора эти люди". А когда Стремянный развязал завязки шлемов, 
- "Красавцы! Посмотрите! Мириады собирать
Цветов в веселый май они могли б, они же ,
Как два быка безмозглых, забодали насмерть
Один другого из за телки!"
                                            Отвечал Стремянный юный:
"По мне же счастливы они, погибнув за любовь, Да, Вивьен,
Хоть Вы меня и бьете, точно пса, и я б погибнуть смог
За Вас, так точно, как ныне я живу для Вас".

 "Живите, сэр Мальчишка", вскликнула она, "ценней гораздо
По мне льва дохлого живущий пес; и прочь отсюда!
Я больше не могу глядеть на трупы". И иноходец
Ея чрез павший ствол дубовый перепрыгнул,
И уносясь вперед, не обернувшись: "Их волкам оставьте!"

 Но воздух освежительный чела мужей коснулся,
И Балин пробудился первым, и увидав столь бледным
Лицо без лести, знакомое от колыбели, к нему пополз, стеная
И пал на тело умирающего брата, умирая сам;
И тот открыл слабеющия очи, почуяв человека рядом,
И оба тотчас в мiр вернулись; заплакав как ребенок,
Обняв мятежный мрачный лик, что на него глядел, поцеловал
Его, и рек стеная Балан:

"О Балин, Балин, я охотно жизнь бы отдал,
Чтоб жизнь твою спасти, и я - твоей причина смерти.
Зачем не тот с тобою щит, что знаю я? И почему
Топтал ты щит с начертанной на нем Короной?"

 И Балин разсказал ему урывками, дыхание теряя,
Все, что случилось, и опять ответил Балан стоном.

 "Мой брат, я пробыл день в Пелламовых палатах:
И насмехался надо мной Гарлон, но я не обратил на то вниманья.
И некто мне сказал: "Ешь с миром! Он - лишь только лжец,
Тебя он ненавидит из за дани!" И поведал мне тот добрый рыцарь,
Что дважды знатная распутница являлась за Гарлоном
К воротам замка, и Король Пеллам, в священном рвеньи
Ее прогнал. Мне крепко верится, что барышня была той самой,
Что над тобой стояла здесь недавно. "Средь лесов
Ея жилище", рыцарь мне сказал, "она с Гарлоном
Встречается для шалостей безпутных в Пасти Ада". Скверна - 
В их жизни, и на их устах; они солгали.
Чиста как наша Мать родная, Королева".

 "О брат", ответил Балин, "горе мне!
Безумие мое всю жизнь твою связало роковою цепью,
Твоим проклятьем став, затмив все дни твои; и ныне
Настала ночь. Тебя уже я еле вижу. Доброй ночи!
Ведь никогда нам не сказать друг другу "С добрым утром!" -
Удел здесь мрачный выпал мне, и столь же мрачен
Он будет там. Тебя уже не вижу. Не желаю,
Чтоб он опять на твой удел пал черной тенью. Верный брат,
Покойной ночи".
                              И в ответ промолвил слабо Балан:
"Покойной ночи, верный брат, здесь на земле! И с добрым утром
В мiру ином! Мы вместе родились, и вместе умираем,
Одной судьбою связаны", и с этими словами
В дремоте смертной смежились его ресницы, и вдвоем
Они уснули вместе, не разжав объятий братских.