Аннотация: Это просто письма из экспедиций, которые в геологии называются "полевыми работами" или просто "полем". Захотелось поделиться.
Письмо первое.
Крайний Юго-Запад Тувы. Удивительные по своей красоте, уникальные места. Буквально "через дорогу" - Монголия. С другой стороны - Горный Алтай. Острые пики скалистых хребтов как будто дышат скрытой угрозой: здесь водятся снежные барсы. Когда поднимаешься на высоту более 3000 метров, кажется, что ты, если не на Луне, то уж не на Земле точно. Тишина и покой царят в этом каменном царстве. Ни травиночки, ни былиночки, только ветер и белые пятна ледников. Становится не по себе: вдруг из-за какого-нибудь поворота появится этакий грозный зеленый марсианин или, что гораздо хуже, самый настоящий барс! А вокруг, куда ни глянь - очертания неприступных скал, словно вырезанные аккуратной рукой из темной бумаги и приклеенные на удивительно красивый и чистый голубой фон. Ощущение нереальности картины такое, что если представить, что она написана художником, то непременно воскликнешь: "Неестественно, так не бывает!". Оказывается, бывает. И от сознания этого захватывает дух, и распирает гордость, и жалко тех, кто никогда не видел и не увидит этой красоты! А на границе с Алтаем, на хребте им.Чихачева, который, в отличие от рядом стоящих пиков, полог и ровен, даром, что трехтысячник, гоняют целые стаи белых куропаток и расхаживают крупные важные улары. Хребет сложен гранитами и на его поверхности как будто разбросаны в беспорядке каменные подушки и матрацы. Знаменитая подушечная отдельность. Восточный край этой ровной поверхности неожиданно резко обрывается, образуя скальную стенку, высотой метров двадцать, под которой приютились в тени три крохотных, совершенно "малахитового" цвета, ледниковых озерца. В одном из них, самом затененном, все лето плавал лед. А кроме льда, там еще плавал наш студент из Эстонии Петер. Здоровый мужичок был. Но это все лирика. А я о деле.
Мы работали тогда на этой площади от Тувинской ГРЭ, искали серебро. База партии стояла на отметке, если не ошибаюсь, 2300м. Воздух слегка разрежен, прозрачен и чист. Понятно - гольцы. Но по долине ручья все же рос небольшой лесок, состоящий, в основном, из лиственниц. Удивительно, но там водились грибы, и мы нет-нет, да баловались жаренкой. Вся описанная выше красота находилась на площади наших поисков, и это никого не радовало: двадцать пять процентов ее оказалась непроходимой. Я еще не сказала, что в участок работ входила гора под названием Малая Монгун-Тайга с отметкой 3900 м. Так что попотели мы там основательно. Тот случай, о котором пойдет речь, произошел как раз под ее склонами.
Стоял август. Работы близились к завершению. В сентябре в этих местах делать уже практически нечего: на высокогорье рано наступает зима. Наш отряд, состоящий из трех геологов: Саши Н., моей подруги Лены И. и меня, расположился в ущелье под Малой Монгун-Тайгой. Кроме геологов в отряде были школьники и один студент, а также мой семилетний сын Димка. Дети геологов часто ездят на полевые работы с родителями. Ловится сразу два зайца: и ребенок пристроен и общение с природой, а заодно чадо видит, за что родители деньги получают и вообще, что это такое - работа. Это маленькие, а те, кто постарше вообще устраиваются рабочими, таскают радиометр и пробы.
С прошлого года у подножья склона на берегу малюсенького ручья, от горняков нам остались два засыпных домика. В них мы и жили. Мужики в одном, а Ленка, Димка и я - в другом. Наш дом был дырявый со всех сторон, и в дождь посредине помещения, мягко говоря, капало. Вышли из положения, устроив спальные места вдоль стенок, благо было, где развернуться. По ночам шуршали мыши, трещала печка, но, находившись за день, все спали, как убитые. С утра уходили в маршруты каждый в свою сторону, по намеченной схеме, попарно. Димка оставался в лагере один. Конечно, будь мы в тайге, и в голову не пришло бы оставить ребенка одного в лагере на целый день. Но дело было на высокогорье, а это значит, что вокруг - совершенно лысые горы, а вверху - скалы. К тому же в нашем случае лагерь стоял в ущелье: с одной стороны крутой осыпной склон, с другой - уступ цокольной терраски и холмы. Не заблудишься. Местные жители все были наперечет и мы с ними дружили. Бояться, выходит, тоже некого. Так казалось нам, взрослым. Все шло своим чередом, мы работали, Димка хозяйничал один. И вот однажды маршруты "легли" так, что и Саша, и я уходили вглубь ущелья, далеко, а Лена должна была весь день топать по склону и вершине нашего хребта над самым лагерем. Солнце клонилось к обеду, позади был уже не один километр маршрута, когда снизу, со стороны лагеря, они со студентом услышали Димкин крик: "Мама, папа, помогите!". У Ленки ноги подкосились. Прислушались. Опять. Теперь он уже кричал: "Караул! Помогите!". Сели. Закурили. Крики не прекращались. Ребята решили, что медлить нельзя и Андрей (так звали студента) понесся что есть духу вниз. Пока бежал - пытался понять, что же все-таки случилось? Может, ногу топором разрубил, не дай бог? Димка был у нас "главным заготовителем дров" и с удовольствием рубил все, что попадало под руку, чувствуя себя при этом настоящим мужиком. Я не возражала. Пока все в лагере, пусть себе помогает, но, когда уходили на работу, топор прятали. На всякий случай: береженого бог бережет. Андрей бежал и боялся, что топор Димка нашел. С перепугу и под ноги-то не очень смотрел. Поскользнулся на осыпи, упал, штаны порвал, ногу поранил. "Да бог с ними, со штанами, и нога заживет, лишь бы в лагере все было нормально",- думал Андрюха, с замиранием сердца спускаясь к ручью. Вывернул из-за очередного камня и вдруг увидел на берегу Димку, который, размахивая руками, бегал вдоль берега и вопил. Андрея он еще не видел. "Караул! Помогите!",- неслось по ущелью. От такой наглости у нашего студента просто дух захватило. Это надо же! Ленка там, на горе, с ума сходит, он, спускаясь, чуть не кувыркнулся вниз головой, а этот малолетний охламон, как ни в чем не бывало, бегает и орет! И руками еще, поросенок, размахивает! Слава богу, конечно, что ничего не случилось, но на помощь-то звать зачем? Андрюха еще не успел прийти в себя, когда тот его увидел и очень удивился: " Ты чего пришел?". "А чего ты орешь?",- смог, наконец, рассердиться он. "А там кто-то есть",- Димка показал на избу, - "Шуршит все время. Я маму с папой позову, они подумают, что я не один, испугаются и убегут". "Кто подумает-то?",- не понял студент. "Ну, те, кто в дом залез. Теперь они тебя испугаются, пошли" - и он запрыгал от нетерпения: ну и "тормоз" этот Андрей. В доме было тепло и пусто. Для Димкиного успокоения заглянули даже под кровати - никого. Только по углам шуршали мышки-полевки, устраивая себе на зиму гнездо. Их - то мой "храбрый портняжка" и принял за непрошеных гостей, шорох услышал - показалось кто-то ходит. И он решил действовать по-своему.
Успокоив друга, Андрей вернулся на рабочее место, и они с Леной весь остаток дня провели спокойно, топая по крутому осыпному склону. А далеко внизу, в ущелье, передвигаясь параллельно линии их маршрута, маячила маленькая фигурка. Это Димка бежал вдоль ручья, размахивал руками, показывая, что он их видит, и смеялся от радости: теперь он знал, что не один. Вечером, еще до нашего прихода, он взял с Ленки обещание, что я об этом случае не узнаю. Думал почему-то, что ругать буду и с собой больше не возьму. Все выяснилось позже, когда прошло время, и уже никто никого не боялся.
Письмо второе.
Это был год, кажется 1997-й, когда мы подрабатывали у "съемщиков". В начале 90-х экспедицию здорово лихорадило, геологический наш народ сокращали нещадно. Многим пришлось уйти в "никуда". Нас, человек десять, не боюсь этого слова, "подобрал" директор научно-исследовательского института Гусев, спасибо ему, и теперь мы были сотрудниками ИКОПРа и занимались разными научными геологическими вопросами. Гостеприимный институт наш был нищ и гол. Соответственно, на "полевые работы" ехать было не на что, и Иван Ильич разрешил устраиваться, где сможем, лишь бы обеспечить работу на зиму. Не соберешь материал летом - нечего будет делать весь год. Очень мудро поступил тогда наш директор, еще и зарплату при этом платил. Оставшиеся в экспедиции съемщики, "последние из могикан", еще выезжали в то время в поле, закрывали какие-то там съемочные "дыры". Вот они-то, с подачи Димы С, и взяли нас на летние работы по Малому Енисею. Передвигался отряд наш на двух танкетках, управляемых самими же геологами. Стоянок за сезон мы сменили, если не ошибаюсь, двенадцать штук. Но это особенно не напрягало: все у "малоенисейцев" было отлажено, лагерь ставился почти мгновенно. Каждый знал свое место и занимался тем, чем должен был, без лишних разговоров. Это восхищало меня тогда, восхищает и сейчас: не каждый день встретишь такую слаженность в работе, тем более в полевом не обустроенном нашем быте.
Событие, о котором пойдет речь, произошло где-то на пятом, а может на шестом лагере, помнится, в районе нижнего течения Каптогая, что в бассейне М.Енисея. Была хорошая погода, все уходили в маршруты. Собрались и мы, "наука". Ход был в гору. Я вела документацию, а Семен отбирал пробы. Рабочих у нас тогда уже, естественно, не было, и в маршруте мы по очереди исполняли роль пробоотборщика. Места там медвежьи, поэтому без ружья ребята не ходили, к тому же весь сезон пытались подстрелить какую-нибудь живность на еду, а она все не давалась. Как будто заколдовал кто! И места вроде звериные, и стрелять есть из чего, и охотники имеются, а мяса как не было, так и нет. Идем мы, значит. Семен за пробой наклоняется, а ружье его при каждом наклоне - бац по голове. Терпел он, терпел, но ближе к вершине сдался, надоело. Снял ружье, разрядил, повесил на плечо дулом вниз, как полагается, а сверху рюкзак надел. "Скоро гольцы,- говорит - там сейчас никого нет уже, жара". И только за пробой очередной нагнулся, собака его, Динка, залаяла тоненько так, дробно, что на ее собачьем языке означало буквально: "Зверя гоню, будь готов, хозяин!". Подняли мы головы каждый от своей работы, а в тридцати метрах от нас, выше по склону, стоит маралище. Красавец высоченный, рожищи как на картинке, а Динка обходит его сзади и заливается своим особенным лаем. Все это как в замедленном кино отпечаталось в моей памяти. На самом же деле стоял он не больше секунды и то, видно, спросонья. До сих пор удивляюсь, как это он нас раньше не услышал - редкий случай! Очень уж они, маралы, чуткие, и стреляют их обычно издалека, поэтому чаще всего из карабина. Но в тот день все было не как обычно, все не по правилам!
Так вот, обошла Динка зверя и погнала его прямо на меня, лоб в лоб. Стою я, и пытаюсь сообразить, что делать дальше. Мыслей с перепугу много, но пролетели они у меня в голове тоже, оказывается, за секунды. А думала я вот что. Во-первых, мне показалось, что марал решил в отчаянии пойти на таран и врезаться рогами в дерево, за которым я стоять-то стояла, но не помещалась из-за его небольшой толщины. Убедившись, что зверь несется прямо на меня и не думает сворачивать, я сказала себе: "Надо что-то делать!" и у меня возникла вторая, не менее гениальная мысль, а именно: я решила, что в силу изложенных обстоятельств мне ничего не остается, как отпрыгнуть от опасного места подальше. Спасительной почему-то показалась молодая поросль слева, сразу за тропинкой. Пока я обдумывала, как выйти из бедственного положения, в которое попала, Семен лихорадочно пытался стащить с себя рюкзак, а затем и ружье. Ему это никак не удавалось, может из-за волнения, может из-за того, что все в этот день было не так, я уже говорила. Он дергал одной рукой, освобождаясь от своей ноши, и что-то кричал мне, размахивая другой. Лицо у него было тревожное, из чего я заключила, что дела мои совсем плохи, потому что Семен просто так не испугаешь, он человек в тайге бывалый. Я решила не медлить и попыталась прыгнуть в намеченное место. Но марал успел, слава Богу, раньше. Он пронесся, как ветер, мимо, как раз в тот момент, когда я была уже в движении. "Летел" он по той тропинке, через которую я собиралась сигануть в подлесок, и практически задел меня своим упругим боком. Не успев остановиться, я свалилась на тропу прямо вслед за ним. Тут же последовал выстрел - это мой напарник, наконец-то, освободился от рюкзака и даже успел зарядить ружье, но было уже поздно: сначала он выстрелил практически, не целясь, а потом зверя и след простыл. Вот это да! Вот это впрыснули адреналинчика! Хорошо еще, что я не выпрыгнула из своего укрытия раньше и не попала под копыта!
Мы на ватных ногах доползли до поваленного дерева и плюхнулись на него совершенно обессиленные. Внутри у меня все тряслось. Обиженная Динка вернулась через пятнадцать минут и, ни на кого не глядя, улеглась в сторонке. Еще бы! Кому приятно осознавать, что работа проделана зря? Оставшаяся часть маршрута прошла под впечатлением от случившегося. Все разговоры неизменно сводились к воспоминанию о пережитых моментах и состояли, в основном, из восклицаний, типа: "А ты-то!... . А я в это время!... . А Динка! Во, дела!" и т.п.
Уже на обратном пути, издалека мы увидели в долине реки пасущегося небольшого козла. Но сил на охоту за ним уже не было. А, спустившись ниже - Диму, который, как Чингачгук, выслеживающий врага, согнувшись, крался в кустарнике. Когда мы спустились, козла в долине уже не было, и кого там Димка выслеживал, было не понятно. Мы подошли ближе и чуть ли не похлопали его по плечу, только тогда он нас увидел и начал ругаться, что мы, мол, испортили ему всю охоту и вспугнули козла, которого он скрадывал весь день. И тут нас разобрал истерический хохот. Все пережитое выплеснулось вдруг наружу: смеялись до икоты и сквозь слезы пытались объяснить растерявшемуся Димке причину столь бурного веселья. Хохотали долго и никак не могли остановиться. "Ты тут скрадываешь...- всхлипывала я, - а меня...,а меня..., ой, не могу! Ха-ха-ха! Чуть марал не затоптал!" Димка ничего не понял и, видимо решив, что смех вызвала его неудачная охота, надулся. А потом, позже, в лагере, когда мы рассказали обо всем, что случилось, мне показалось, что ребята не поверили. Ну, не то, чтобы совсем, а, дескать, "кому запретишь приукрасить случай в тайге? Знаем, сами такие". А зря, потому что все было именно так, как я описала. Хотите - верьте, хотите - нет.