Такое могло случиться только в коммуналке - больше нигде...
У жителей коммунальной квартиры было одно неоспоримое преимущество перед прочими жителями государства, и это преимущество заключалось в следующем: если, например, обитатели частной квартиры убираются в местах, где едят, или моются, или ещё хуже... - понятно, наверное, о чём я тут умолчал, - каждый день, то обладатели комнатки в коммуналке делят эту, грязную, но святую обязанность, со своими соседями. Так сказать - по очереди. Один день я вожу грязной тряпкой по коридору, другой день - они, а третий день - сосед, что из тридцать восьмой комнаты, к примеру. И чем больше соседей, тем дольше ждать того дня, когда нужно брать щётку и проталкивать в дырку унитаза то, что не желает просто так смываться.
В доме под номером тринадцать соседей было тринадцать. Тринадцать комнатёнок, каждая по тринадцать квадратных метров.
В комнате под номером тринадцать жил житель по имени Степан. Какая фамилия у этого долговязого человека - знали все соседи, но, так и звали его по-свойски - Степаном. Тем более что был он не женат, в обращения с людьми прост и незамысловат. На общей кухне появлялся не чаще других, даже, пожалуй, реже, потому как стеснялся женщин в ночных сорочках, жаривших по вечерам своим мужьям костлявых лещей. Женатый мужик ночных рубашек не боится, а как бы, наоборот: ему известно, что под ними находится, а известное, как известно, не страшит. Это известное можно даже ненароком ущипнуть. Но речь не об этом.
В доме номер тринадцать был жёсткий порядок: бумагу в туалете, для конкретных нужд, клали тоже по очереди - в прибитый к стене чёрный портфель. И по мере уничтожения этой бумаги следующий очередник готовился заранее. Он или покупал рулон туалетной - если он из четвёртой комнаты или седьмой, тащил пук газеты "Советский спорт", - это комната десятая, или... Короче говоря, дежурную комнату можно было отличить легко. Комната номер один отличалась тем, что регулярно клала в портфель какой-нибудь ободранный, пожелтевший от старости, роман. Хозяева первой работали в пункте приёма макулатуры, а макулатура, как известно, дело дешевое.
Газет, а тем более - книг, Степан не читал принципиально, потому что не хотел быть зависимым от прессы, поэтому клал в портфель пачки бухгалтерских испорченных бланков, которые подбирал на заводской свалке. На работе Степан забивал в землю фундаментные сваи и очень гордился собой. Фундамент - это опора, и Степан эту опору обеспечивал.
В тот ненастный вечер Степан, забив очередную партию опор, решил поужинать в заводской столовой. В столовой пахло нехорошо, но есть хотелось сильнее, и поэтому Стёпа на запах махнул рукой. Запах как запах, привычный и родной, глаза пока не режет. Уничтожив комплекс из трёх блюд, он добросовестно отнёс грязную посуду в мойку, надел кепку на место и отправился в парк для отдыха. Нужно было как-то скоротать время до сна, и Степан, чтобы сразу его начать коротать, закурил. Во время курения время бежит гораздо быстрее - это известно даже некурящим. Но некстати начался противный дождь, и Степану ничего не оставалось делать, как идти и прятаться в свою конуру.
Тихонько открывая входную дверь своим ключом, Стёпа надеялся остаться незамеченным для женского пола, но тут же наткнулся на мягкий зад Изольды из первой комнаты. Она, по причине очерёдности, домывала последние дециметры общего коридора.
- Ноги вытирай, - донеслось из-под тела Изольды. - Моего там не видел?
Степан хотел спросить: "Где это там?", но передумал. Он просто буркнул:
- Не-а...
Теперь он пытался пройти мимо Изольды так, чтобы не коснуться её тела. Бочком он просквозил мимо трудившейся женщины, стараясь при этом не упасть.
Изольда разогнулась только после того, как ткнулась трусами в косяк двери. Мгновение она любовалась своей работой, затем вздохнула, бросила половую тряпку в ведро с чёрной водой и пнула ногой в дверь, запертого изнутри, туалета.
- Анька, хватит сидеть, вылезай!
Степан быстрее шмыгнул в своё жилище, и чем закончился разговор двух соседок, осталось для него секретом. Через пять минут он уже лежал в кровати, под холодным одеялом.
По оконному стеклу тарабанил дождь; за стеной, чуть слышно, молодой Лев Лещенко напевал песню о любви к Родине; на кухне что-то по вечернему трещало и шипело; наверху юный оболтус обкатывал новую железную игрушечную машинку. Под эту вечернюю трель жизни Стёпа и уснул, ни с кем не разделив своего ложе, и, поэтому, не страшась храпеть.
Проснулся он в часа три ночи от подозрительного бульканья в животе. Сразу расхотелось спать, а осознание того, что сейчас придётся вылезать из постели, расстроило его. Вспомнился запах в столовой - вот причина бунта Стёпиного организма. Минут пять он пытался побороть этот бунт простым поглаживанием живота, но бунт разгорелся ещё сильнее, и сил сдерживаться больше не было. Стёпа торопливо встал, на всякий случай надел штаны, и, приоткрыв дверь комнаты, прислушался.
Тишина. Ночь успокоила всех, ввела коммуналку в свой обычный гипноз, разрешив только Степану немножко походить - до туалета и обратно.
Этим разрешением Степан непреминул воспользоваться. Обув на ноги тапочки, он неслышно преодолел расстояние от комнаты до желанного места, ловко прошмыгнул в узкую дверь, даже не скрипнув ей, оседлал унитаз и торопливо начал своё, не очень приятное, обычночеловеческое дело. Процесс начался молниеносно. Неприличные звуки покоробили его самого. Хорошо ещё, что всё это происходило ночью, когда соседи дрыхнут и не вздрагивают от каждого взрыва. Казалось, что взрывы эти будут продолжаться всю ночь - слабость в животе не проходила.
Яркий свет резал Стёпе глаза. Паук с потолка наблюдал за шумливым посетителем, морщась как человек. Но человек паука не стеснялся. На всякий случай Стёпа проверил содержимое чёрного портфеля - сунул в него руку и достал оттуда книжку без корок. Жёлтая бумага, мелкий шрифт и первые страницы выдраны. Первой по счёту в этой книжке была теперь страница под номером тринадцать.
Степан усмехнулся. Цифра тринадцать и тут догнала его. А в животе всё бушевали страсти. Звуки из организма вырывались наружу и, сотрясая унитаз, эхом отзывались в конце коридора - так чудилось Степану. Чтобы отвлечься от своих страхов быть услышанным, он решился через силу малость почитать. Пусть это и ненавистное занятие, но хоть как-то развлечёт. Тем более что захотелось курить, а прерываться при таком ответственном занятии было опасно.
Степан уткнулся глазами в страницу:
"...ющая неделя пролетела для Элизабет также быстро, как и предыдущая. Она наслаждалась близостью любимого человека, и музыка любви переполняла её нежную душу...".
Степан очнулся только тогда, когда проглотил ровно двадцать страниц. Внезапно, среди любви и переживаний молоденькой Элизабет, он почувствовал, что его собственный зад ужасно замёрз. Слабость в животе прошла и давно пора вставать.
Встал, аккуратно вырвал из книги два прочитанных листа, пустил их в дело, внутренне содрогаясь от мысли, что Элизабет бы его за это не простила, надел штаны и спустил воду из сливного бачка. Вот и всё - можно идти спать дальше. Но спать не хотелось, - хотелось читать дальше. А почему бы ещё не почитать, а потом уж завалиться спать? Проспать всю субботу, чтобы выходные дни быстрее проскакали.
Уже в штанах, Стёпа сел на прежнее место и опять углубился в чтение.
У Элизабет появилась грозная соперница.
Степан распереживался и сбегал-таки за папиросами, забывая при этом соблюдать тишину.
К самой Элизабет стал приставать тип с рыжими бакенбардами. Его рыжий цвет выводил Стёпу из себя, он понимал отвращение Элизабет к Константину - так, почему-то, по-русски звали этого гада - француза. Степан забил бы его в землю как сваю, но протиснуть своё тело между тесных строчек он не мог.
Выкурил уже три папиросы, а этот француз всё лип, намекая бедняжке Элизабет на то, что её муж - предатель. Муж и на самом деле флиртовал с грудастой козой Луизой, но дома ночевал регулярно.
У Элизабет мелькнула мысль о самоубийстве.
Степан нервно посмотрел, сколько страниц осталось терпеть бедняжке, и оказалось, что он прочёл только одну пятую часть романа. Ура! Значит, Элизабет будет жить ещё долго - героини романов умирают только в конце произведений.
И вот, в тот момент, когда муж возвращался домой, а Элизабет никак не могла спровадить этого рыжего придурка, зашедшего к ней, якобы, по делу, в дверь туалета стукнули, затем ещё и ещё.
- Эй, давай скорей! Пропадаю... - Павел Степанович из пятой комнаты рвался в кабинет, видимо, по серьёзной причине.
- Щас... - Степан загнул уголок страницы и опустил роман туда, откуда его достал. - Щас... - Сделал паузу, для шума слил воду из бачка, встал, размял затекшие ноги и открыл шпингалет.
Сосед ворвался в туалет и, не обращая внимания на Стёпу, стал скорее стаскивать с себя кальсоны.
Задумчивый Степан прошёл по странно светлому коридору на кухню, взглянул на ходики, висевшие возле кухонного окна, и ахнул. Было половина седьмого утра. Три с половиной часа Степан провёл сидя верхом на унитазе. Зевая, он зажёг газовую плиту, разбрызгивая кипящее масло, принялся жарить традиционную для него утреннюю яичницу, и вдруг ужасная мысль ошеломила его: "Элизабет"!!!
Он галопом рванул по коридору обратно к туалету и, приложив ухо к щели между дверью и косяком, замер. Так и есть - Степаныч драл страницы из романа, быть может, вычёркивая из жизни Элизабет прекрасные моменты.
Сердце Стёпы загрохотало, отдаваясь в висках. Мысль о том, что сосед уничтожал страницы, ещё не прочитанные им, убивала его. Прошла целая вечность, пока сосед всё-таки сжалился над Степаном, отворил дверь, весьма довольный и посвежевший. Через мгновение Стёпа уже проверял сохранность драгоценного объекта. Оказалось, что сосед использовал только три листа, уже прочитанных Степаном, но кто даст гарантию, что следующий сосед не испортит своим задом неизведанные страсти романа, рванув страницы из середины?
Кто-то опять постучал в дверь. Женский сонный голос проворчал:
- Кто там еду жарит? Сгорела...
- Чёрт подери! - Степан бросил книжку на место и помчался на кухню, едва не сбив с ног Изольду, одетую в неприличную комбинацию.
От яичницы осталась только чёрная лепёшка с тёмно-оранжевым глазом посередине. Едкий запах встревожил тараканов, и они, угоревшие, метались по газовой плите, пытаясь взлететь на своих уродливых крылышках. Стёпа в сердцах контузил одного полотенцем, и швырнул сковородку в мойку под слабенькую струю воды. Треск и шипение наполнило кухню. Столб пара отшвырнул входящую Изольду, едва не оставив её заикой.
Коммуналка просыпалась. Когда просыпается коммуналка, туалет, естественно, становится самым популярным местом среди жильцов. Все, кому надо и кому не особо надо, стремятся скорее завоевать эту крепость и подержать её подольше в своих руках. Соседи шастают по коридору, следят за соблюдением очереди, кто-то, не выдержав мучения, колотит по обшарпанной двери:
- Иваныч, ты что там, заснул?!
Иваныч, через долгую паузу, с расстёгнутым брючным ремнём - делая вид, что торопился, вылетает из нагретого гнезда и ворчит:
- Вот, гады, посидеть - по-человечески не дают. Не соседи, а изверги.
- Сам ты изверг. Нажрётся с вечера до запора. О людях нужно думать. - Беззлобно, но сразу со всех концов коридора раздаётся ему в ответ.
А у туалетной двери уже опять кто-то сидит на корточках и сдерживает страстное желание шарахнуть в неё кулаком.
Степан тоже занял очередь, делая вид, что его беспокоят определённые позывы, хотя мучило его, конечно же, совсем другое. Осторожно поддерживая в кармане бутылёк с канцелярским клеем, он молил Бога, чтобы соседи были милосердны к Элизабет и к нему - не драли страницы с конца. В коем разе человеку повезло, он вдруг почувствовал тягу к чтению, героиня романа понравилась ему с первого дыхания, и вдруг эту прелестную книгу используют для таких гнусных целей.
Переживания его были так сильны, что он, воспользовавшись секундной заминкой, прорвался в туалет без очереди, вызвав тем самым бурю негодований. Но ему на бурю эту было наплевать - Стёпа делал святое дело. Он быстро нашёл в книге загнутый листок, выдрал несколько следующих страниц, не прочитанных им - десятка три, не больше, оставшиеся страницы по торцу облил клеем - чтобы у соседей не возникало желание сразу драть книгу с конца. Теперь нужно подождать, когда клей просохнет, и Степан стал усиленно дуть на книгу. Мелькнула мысль вообще выкрасть этот роман, но у Стёпы не было ни чего, чем можно было бы заменить пропажу.
Когда он появился в дверях, никто ему ничего не сказал. Степаныч уже растрезвонил, что рано утром согнал парня с унитаза, и теперь больного человека встретили сочувствующей улыбкой. А Степан чувствовал себя теперь человеком, принявшим участие в странном спорте - соревновании скоростного чтеца и двадцати четырёх дизентерийных больных, не считая их детей. Соревнование заключалось в следующем: кто быстрее использует безымянный роман в своих целях?
- Ты должен победить! - сказал Стёпа у себя в комнате, сам себе дал тихий старт и принялся лихорадочно вгрызаться в содержимое выдранных листов.
Муж Элизабет застал рыжего гадёныша у порога их дома, и назревал бракоразводный процесс.
Через полчаса его отвлекли. Хромой Марк, пятидесятилетний старикан, попросил Степана помочь повесить на стену странную картину: три голых женщины купают гнедого коня, а какой-то тип подсматривает за ними из-за кустов. Марк с женой честно держали трехногую стремянку, которая всё время норовила завалиться вбок и завалить туда же Степана с картиной в руках и молотком в зубах. Стёпа торопился изо всех сил, несколько раз съездил молотком себе по пальцам, произнёс парочку матерных слов, и, наверное, именно из-за этих слов картина скоро висела на месте. От выпивки помощник отказался наотрез, завещая свою законную долю Марку. Соседу это показалось странным. Он сначала обиделся, затем обрадовался, и, тем самым, огорчил свою, тоже изредка пьющую, супругу.
Громкие соседские часы пробили полдень, но Стёпа их не услышал. Он забыл обо всём на свете, в том числе про завтрак и обед. Больше ему никто не мешал, не считая всё того же Марка, который ещё пару раз заглядывал в комнату, с каждым разом всё непонятнее произнося пригласительный монолог. Степан только махал на него рукой, и Марк, как видение, испарялся.
Степан уже успел поменять выдранные листы на другие, затем заменил и их. Но, несмотря на частоту посещения туалетной комнаты, ему казалось, что читает он непростительно медленно - соседи догоняли его, наступали ему на пятки, пачками выдирая, пока что прочитанные, страницы.
Но, тем не менее, Элизабет собралась к маме в Милан. Рыжий гад заманивал её в ловушку, а муж начал пить горькую. С ужасом чтец переворачивал очередную страницу, обещая и на мужа и на Константина уронить железобетонную плиту.
Вдруг, совсем не в романе, зазвонил входной звонок. Сначала Степан не обратил на него внимания, но чуть погодя, услышав подозрительный шум в коридоре, он оторвался от чтения и выглянул из комнаты. К Ивановым пришли гости, родственники, - шесть счастливых физиономий, думающих, что своим внезапным появлением они родили внеземную радость.
Для Степана дело принимало серьёзный оборот. Появилось ещё шесть человеческих тел, любящих крепко покушать, и... с вытекающими отсюда обстоятельствами. Он с ненавистью посмотрел на пришедших, и кто-то из гостей в ответ ему улыбнулся. Степан скорее спрятался от этой улыбки - нужно было увеличивать темп чтения.
Муж Элизабет объявил о том, что он едет по делам в Венецию. При этом муж умолчал, что едет в одном вагоне с Луизой. Старый козёл! Рвануть бы динамитом этот состав. Элизабет всю ночь проплакала в подушку, а муженёк, как ни в чём не бывало, храпел, натянув на голову ночной колпак. Наверное, боялся отморозить уши.
Собрав в пачку прочитанные листы, Степан в очередной раз метнулся в туалет, но запертая дверь встала на его пути.
У Ивановых в комнате звенела расставляемая на столы посуда. Чужие голоса выводили Стёпу из себя, заставляя его кровь циркулировать гораздо активнее.
Наконец-то, замученная дверь отворилась, и в Степана упёрлась Иванова Мария, которая сразу же громко зашептала:
- Стёпа, к нам гости пришли. И Танечка пришла. Спросила, между прочим, про твои дела. Я сказала, что ты ещё холостой.
Степан сделал непонимающее лицо и глупо промолчал. Мария приняла молчание за стеснительность и зашептала яростнее:
- Я ей сказала, что тебя обязательно приглашу. Так что, через полчасика, я за тобой зайду. Ты оденься понаряднее.
- Нет, нет, Мария, не надо за мной приходить! Голова у меня очень, того... болит... - промямлил Степан, вспомнив Таню, но Мария, которая очень сильно переживала за свою сестру, кандидатку в старые девы, цепко схватила его за ворот рубашки.
- Стёпа, ты чего это? Я же ей уже пообещала. Если ты насчёт выпивки беспокоишься, у нас всё есть. С собой ничего не приноси. Ты не переживай, Стёпа. - Мария подмигнула. - А помнишь, как ты за ней в тот раз ухлёстывал?
- Да не помню я... - Степан пытался высвободиться из шершавых пальчиков Ивановой, но та работала на заводе токарем, и пальчики у неё были что надо.
- Ещё бы тебе помнить. Вы тогда так надрались с моим алкашом. И я ещё помню, как ты за шиворот к Татьяне лез в коридоре, нахал. А я не осуждаю. И правильно, что лез. Ты же мужик. И ей всё веселее. Ну что, придёшь?
- Не знаю... - Степан всё же оторвался от неё и громко захлопнул дверь перед её хитрыми глазами.
- Ну, вот и хорошо. Я тебя позову. - Радостная Мария кокетливо постучала пальчиком по наглой двери и убралась донакрывать стол.
Когда Стёпа вернулся в свою комнату, он подвёл итог: прочитана уже половина романа, и основная масса населения коммуналки свои грязные нужды удовлетворила. Правда, сосед из двенадцатой всегда запирается в туалете по вечерам надолго, из третьей и четвёртой - тоже любят в сумерках помечтать, сидя на фарфоровом кресле. В общей сложности, если брать с запасом, страниц тридцать уйдёт... Ладно, ещё полчаса придётся постараться, а уж ночью, когда все лягут спать, вот тогда-то Стёпа этот роман не торопясь и прикончит!
На сердце стало веселей, и глаза опять потянулись к желанным строчкам.
За ним пришли. Чуть поддатая супружеская чета, подмигивая друг другу, взяла под ручки слабо упирающегося Стёпу, отодрала его от стула и от Элизабет и повела в свою комнату.
В комнате Ивановых было тесно. Очень тесно. Толпа гостей, упираясь локтями в свободные между рюмками места на столе, как по команде, разом, смерила Степана косеющим взглядом и бурно заревела: "Штрафную!".
Штрафная уже была налита. Опоздавший, понимая, что сопротивляться глупо, штрафную принял на грудь и опустил свой зад на скамейку рядом с пунцовощёкой Татьяной.
После штрафной что-то не говорилось, и Татьяна ждала, когда Стёпе нальют ещё. Мария, рассмотрев растерянную сестру, налила всем. Какой-то гость долго и путано произносил тост о том, что незваных гостей нужно любить больше званных, даже если эти гости припёрлись в три часа ночи. Пришлось за это выпить. Когда Стёпа выпил, Таня выпила тоже, некрасиво фыркнула, подцепила вилкой шпротину и предложила Стёпе:
- Закусывайте, пожалуйста...
- Спасибо... - Стёпа уже закусывал огурцом. В голове его приятно зашумело, явь немножко затуманилась, и Степану даже показалось, что Таня чем-то похожа на Элизабет.
После пятой рюмки Степан уже называл Таню то Элизой, то Лизаветой, изредка даже - Лизкой. Татьяна сначала ужасно обиделась, потом обижаться перестала и стала называть его тоже разными именами. После седьмой рюмки Степан грозился набить одному гостю морду, приняв его из-за рыжести за француза.
После восьмой, поддавшись уговорам Степана, Элизабет ехать к маме в Милан расхотела, объявила это всему народу и затянула песню "Летят утки" с французским прононсом. Степан бурно аплодировал и мерил её грудь вазой из-под конфет.
После песни Элизабет умоляла Степана показать ей свою обитель. Степан стеснялся своего убогого существования, и в комнату приглашать её отказался, но пригласил её в туалет, обещая показать там своё сокровище. Элизабет покраснела, назвала его ласково "дурачком", и, задыхаясь от волнения, пообещала посмотреть это сокровище позже.
Затянули опять песню. Степан шепотом присоединился к поющим, положил голову на плечо Элизабет, и, ощутив своей рукой мягкость женской спины, тут же забыл про своё бумажное сокровище. Конца песни он не услышал. Не проснулся он даже тогда, когда две сестры аккуратно бросили Стёпу в его холостяцкую постель, стащили с него тапки, немного полюбовались им, и ушли догуливать.
Около двенадцати ночи гости Ивановых всё же ушли, но Татьяна осталась ночевать у сестры, - по причине подозрительной рези в животе. Это было мудрое решение - всю ночь больная гостья не спала, проклинала несвежие шпроты, и всякий раз, когда мчалась в осиротевший ночной кабинет, благодарила Бога за то, что Стёпа так быстро сошёл с дистанции и не увидел её позора. Только под утро, она, протрезвевшая окончательно, уснула с улыбкой на губах, так до конца и не спланировав свои манёвры в сторону Степана, но с мечтой о том, что скоро они станут с сестрой жить в одной коммунальной квартире.
В воскресенье Степан проснулся позже всех.
Со страшной болью в голове он вышел из комнаты и посмотрел в даль коридора, пытаясь высмотреть там вчерашний день. Но тщетно было его желание - конец вчерашней попойки был начисто стёрт из его памяти. И ещё - кроме головы болело что-то ещё... Что-то главное оставил он во вчера... Что?
Понапрягав кипящие мозги, он уже хотел расхотеть что-либо вспоминать, но вдруг дверь девятой комнаты отворилась, и в коридоре появилось виноватое лицо Тани-Элизабет.
- Здравствуйте, Стёпа... - не посмела, почему-то, назвать его на ты покрасневшая Татьяна, но Степан уже забыл про эту женщину.
Он сорвался с места в карьер и, сотрясая больные мозги, ворвался в туалет, трясущимися руками раскрыл чёрный портфель, нырнул туда, и... наткнулся на кипу газет.
* * *
Степан не выходил из туалета около часа. Сначала обеспокоенные соседи стучали, угрожали, обещали выселить, убить, затем обещали вызвать органы, и только когда разъярённый Палыч начал своим наколотым плечом высаживать дверь, Семён, наконец-то, отворил ворота желанного для всех рая, произнёс всего одно непонятное слово: "Вандалы!" и гордо удалился в свою комнату.
Что можно целый час делать беззвучно одному в тесном туалете - эта загадка до сих пор не даёт покоя обитателям дома под номером тринадцать.
Степан не выдаёт этой тайны даже своей жене Татьяне. Только ухмыляется, когда она об этом спрашивает, и отвечает:
- Думал я...
Таня ржёт и не верит. Дочка Лиза тоже начинает хихикать, и Степан, чтобы прервать бесполезный смех, строго говорит:
- Вы бы лучше книжки читали, или вышивали крестиком. Потом сам берёт в руки толстую книгу, и намуслякав указательный палец, ищет нужную страницу.