Гудрун заперла за собой кухонный вход в дом престарелых, но задержалась на минуту на ступеньках, чтобы еще раз мысленно проверить, все ли было приготовлено к рождественскому вечеру. Традиционная норвежская праздничная снедь: свиная грудка, колбаски, бублики из миндального теста и сладкий рис, была уже разнесена по отделениям. Нет, ничего не забыто, и много пакетов с кофе разложено по постам для родных, которые придут навестить по случаю рождества. Наконец-то Гудрун могла уйти. А нужно было торопиться, чтобы еще успеть переодеться, заехать за матерью и потом не опоздать к тете на обед.
Тетя Аннелизе, вдова бывшего директора банка, жила в нарядной "швейцарской" вилле на холме, царившем над Стоком. Гудрун не слишком хотелось туда идти. У тети она постояно чувствовала себя какой-то маленькой и глупой. Даже имени своего Гудрун там стеснялась, коровье оно какое-то. Мууу... мууу... Гууудрууун. У всех других в семье красивые такие имена. Вот двоюродную сестру, дочку тети, зовут Сесилия. У Сесилии есть, к тому же, еще и диплом по маркетингу, и она работает директором где - то в Осло. Гудрун думала, что только у поселка, где она живет, такое же ужасное имя, как и у нее самой. Сток, что означает "бревно" по - норвежски.
С пакетами в обеих руках Гудрун миновала Ноке - озеро. Низкое зимнее солнце, спрятавшись за березами, точно золотило их. Лед, покрытый снегом, тоже был золотистым. Гудрун мысленно играла рифмами. "Были утки и вода, и мы плавали тогда. Гладь была красивой, синей, а теперь здесь все, как иней." Четыре раза в год Гудрун посылала заметки в Сток - газету. Для нее там даже сделали рубрику "Времена года". Зимнюю, январскую заметку Гудрун собиралась начать такими словами: "Новый год вошел тихими шагами. Ноке - озеро лежало белое и чистое, как новая страница".
***
Добравшись до дома, Гудрун спешно принарядилась. Она вообще-то не любила глядеть на себя в зеркало. Рот был слишком большим, лягушачьим таким, а губы тонкими. Гудрун щедро накрасила рот алой помадой и решила, что теперь стало лучше. Веснушки и пигментные пятна исчезлили под слоем тонального крема. Настал черед черного шелкового платья, к которому у Гудрун была серебристая шаль и серые бусы фальшивого жемчуга. К этому наряду пошли бы, конечно, черные шпилечки, но таковых у Гудрун не было. Были только коричневые туфли без каблука. Гудрун поспешно сунула под руку большую коробку с "герцогским" тортом и еще другую, с печеньями - в - трубочку и поспешила за матерью.
Та, конечно, сразу заметила коричневые туфли: "что за цвет такой?" - но Гудрун не ответила, только молча понесла в машину пакеты с мамиными подарками и большую бегонию для украшения рождественского стола.
Аллея, ведущая к тетиному дому, была освещена факелами. У входа стояли две крутые машины, сразу видно, что из Осло. Гудрун опять почувствовала себя маленькой и незначительной. Вспомнился тот давний, решивший ее участь разговор. "У тебя нет никаких способностей к учебе, - сказала тетя Аннелизе, - забудь про гимназию и позаботься о куске хлеба". Это Аннелизе устроила ее учиться на повариху, и Гудрун не посмела противиться.
Двоюродная сестра Сесилия открыла дверь. Она была одета в гладкую трикотажную кофточку и простую широкую юбку. Но только Сесилии не нужно было ни золота, ни в мишуры, чтобы выглядеть хорошо и дорого одетой. От нее самой всегда веяло довольством и ухоженностью. Но сейчас из - под кофточки у Сесилии выпирал живот размером с футбольный мяч.
- Что ж ты о ребеночке ничего не сказала! - засуетилась мать.
- Ну, я суеверна, нельзя же радоваться заранее...
Мать прошла в гостинную, а Гудрун задержалась в прихожей с пакетами и коробками. Торт и печенья надо было отнести на кухню, а подарки она пока что положила под вешалку.
Мать всегда говорила, Гудрун нужно было учиться и женственности, и уму у Сесилии. Но только она могла бы с таким же успехом приводить в пример Мерлин Монро, потому что:
а) Сесилия была всем, чем Гудрун не была.
То есть:
б) благополучная, бойкая, богатая, благообразная.
А теперь Сесилия состояла в браке с Бенгтом и была беременная.
Бенгт преподавал в университете. Он был бритоголовый и похожий на боксера. Гудрун побаивалась Бенгта и втягивала голову в плечи в его присутствии, точно он мог невзначай ее ударить.
Гудрун с самого детства считали туповатой. Например, в школе все девочки играли в вышибалу, а Сесилия - лучше всех. Гудрун пробовала тренироваться дома. Она била о стенку мячом, прыгала, и вроде бы получалось. Но как только ее принимали в игру, Гудрун терялась и застывала, так что ее вышибали первой. И когда Гудрун вызывали к доске, она тоже стояла истукашкой. Болезненная такая у нее была стеснительность. И популярностью Гудрун, конечно, не пользовалась. За все школьные годы у нее была только одна единственная подруга, Беате. Но даже Беате ни разу не сказала, что Гудрун была умная. Единственное положительное, что Беата когда - либо сказала, это что у Гудрун было доброе сердце.
Гудрун прошла в гостинную и села возле матери. Все уже знали, что Сесилия ждала мальчика, и обсуждали, как назвать ребенка.
- Улвар и Освард - старинные скандинавские имена, - сказал Бенгт.
- Но если имя будет слишком редким, - вмешалась Гудрун, - то мальчика задразнят.
- Задразнят? Это почему же? - голос Бенгта стал резок, и Гудрун сразу почувствовала, что сказала что - то глупое. Она смущенно улыбнулась и замолчала.
Когда тетя вышла на кухню, Гудрун встала присоединилась к ней. Привычными движениями Гудрун сделала розочки из салфеток, покрошила укроп, а потом понесла подносы с закуской в гостинную.
Рождественскую трапезу начинали с тоста, и тут Гудрун заметила, что ее стопочка была пустая, без анисовой настойки. Перехватив ее взгляд, мать сказала шепотом: "Ты же машину ведешь." Гудрун потупилась и тихонько подождала, пока другие чокались.
Потом к Сесилии зашло несколько подруг. Они трогали ее живот и поздравляли, а Гудрун чувствовала себя какой- то лишней. Она была в той же комнате, что и все остальные, только никто ее не замечал. "Я могла бы здесь присутствовать просто в качестве мухи, - думала Гудрун с грустью, - сидела бы на стене, да и все. Мой наряд тоже подходит под мушиный костюм, брюшко у меня черное, моя шаль - это серые крылья, а ножки у меня коричневые." Гудрун захотелось поскорее вернуться домой, чтобы сесть за компьютер и начать писать про Ноке - озеро.
***
Гудрун всегда любила читать. Норвежский был ее самым любимым предметом. Учительница норвежского когда - то сказала, что если бы Гудрун была активна и подымала руку во время урока, то получила бы "отлично". Только активности у Гудрун никогда не получалось. Хоть она и писала такие сочинения, которые зачитывали в классе, но ни за что не хотела выходить к доске. В конечном итоге, Гудрун получила "хорошо". А вот по остальным предметам у Гудрун были только "посредственно". Один раз учительница задала сочинение о временах года. Целый месяц Гудрун собирала материал, наблюдала птиц, жучков и муравьишек. Это сочинение было послано на районный конкурс и получило поощрительный диплом. И даже уже не учась в школе, Гудрун все еще продолжала наблюдать природу и записывать увиденное.
Два года назад Гудрун в первый раз посмела послать в Сток - газету заметку о таящем льде, которую сразу же напечатали. Гудрун тогда ничего не сказала ни матери, ни тете. Ей почему - то хотелось, чтобы они сами заметили и удивились. Только ни мать, ни тетя про ее заметки ни словом не обмолвились. Неужели они Сток - газеты не читали? Конечно, все заметки была подписаны одним только именем, без фамилии, но всему же Стоку было и так ясно, какая Гудрун писала в газете.
***
Рождественские праздники всегда требовали сверхурочной работы на кухне, что во все предыдущие года означало хорошие деньги. Только в этом году начальство решило съэкономить. Вместо сверхурочных Гудрун предложили отгул. Ну а что ей было делать со свободным временем? "Все" советовали Гудрун съездить на Средиземное море, но ей не хотелось ехать одной. У Беаты, к сожалению, появились серьезные психические проблемы, она сидела у себя дома взаперти, и приглашать ее было бесполезно. Поехать разве что в Осло, и то на один день, больше там делать нечего.
Вот так пасмурным январьским деньком Гудрун появилась на Осло - С. На ней была коричневая куртка - пуховик, коричневая вязаная шапочка и коричневые сапожки. Это Беата некогда сказала, что коричневое шло к ее карим глазам. В рюкзаке у Гудрун лежали пакет с бутербродами и термос с кофе на долгий день. С радостным ожиданием она начала шагать от вокзала по направлению к торговой улице Карл Йохан, но тотчас же оказалась в толпе наркоманов, которые постоянно стояли у вокзала. Наркоманы выглядели ужасно, бледные и ссутулившиеся, точно смертники. Непривычная к виду таких людей, Гудрун сначала даже испугалась, но потом она сказала себе, что наркоманам она не нужна, поэтому они ее не тронут. Затаив дыхание, Гудрун миновала привокзальную площадь и направилась к крепости Акерсхуз. Как только она пересекла Карл Йохан, все стало красивее и спокойней. Лучше всего была, конечно, сама крепость. Гудрун любила свинцовый блеск фьорда в проемах бойниц. Гудрун было, к тому же, интересно смотреть на иностранных туристов, фотографировших друг друга там, на крепостных стенах. Потом она решила попробовать испанские "тапас" на модном Акер Брюге. О "тапас" Гудрун до этого знала только понаслышке.
Все посетители тапас - бара почему - то походили на Бенгта и Сесилию. Они сидели на высоких табуретах за столами, похожими на стойки. Почти все они были одеты в длинные шерстяные пальто, вот только Гудрун пришла в пуховике. "Это наверняка называется бизнес - ланч," - подумала она. Подобные места Гудрун видела раньше только по телевизору. Но тапас были ничего... Гудрун попыталась угадать, какие в тапас были специи... розмарин, чеснок... Потом оставалось еще сходить в Национальную галерею. Гудрун всегда становилось радостно на душе от хорошего искусства.
***
В шесть вечера Гудрун села на обратный поезд. Прогулка по Осло была горько - сладкой. Сладкими были крепость и Национальная галерея, а горьким - одиночество, которое она изо всех сил старалась не замечать. Гудрун вынула из рюкзака бутерброды и термос. Она хотела расслабиться и отдохнуть. В вагоне было довольно пусто, человек десять - пятнадцать всего лишь. Гудрун поймала на себе неспокойный взгляд мужчины, сидевшего у противоположного окна. Он был небритым и худым, сразу было видно, что с ним что - то не так. Взгляд у него был голодный, и Гудрун не смогла не предложить ему куска хлеба. Человек поблагодарил, взял бутерброд, подсел поближе и спросил, чем Гудрун занималась. Почему - то ей не захотелось говорить, что она работала поварихой в доме престарелых. Гудрун ответила, что работала журналисткой. Она еще подумала, что это было почти что правдой, потому что она и на самом деле писала.
Журналистка? В таком случае Гудрун должна была непременно написать что - нибудь острое и полемическое, чтобы заставить политиков понять, что невозможно годами ждать своей очереди на лечение метадоном, ответил незнакомец. Почему о нехватки мест в детских садах говорят по телевизору, а что наркоманам не хватает мест на лечение метадоном, это никого не интересует? И потом, норвежская система просто ужасна! За границей можно пойти к любому врачу, и врач даст метадон или субутекс, а в Швейцарии дают даже героин по рецепту! "Чего же политики у нас боятся," - громко и возмущался он. Получивший героин даром, не станет красть. Так и криминальность исчезла бы! И глупее президента Буша не было на свете, потому что тот мог бы с Ал-Каидой разделаться в три счета при помощи дарового героина. "Все в мире знают, что террористы живут продажей наркотиков!" Голос незнакомца становился все громче и возбужденней. Пара пожилых женщин обернулась и посмотрела на него таким взглядом, от которого Гудрун стало неловко, но сам человек этого не заметил. И в то же время Гудрун распирало от гордости, потому что она разговаривала с этим незнакомцем, точно настоящая журналистка. В конечном итоге, Гудрун пообещала, что напишет про героин.
***
Три недели Гудрун делала "резерч" или сборку материалов. Она читала годовые отчеты из SIRUS и Veksthuset, популярные медицинские книжки и уйму всего, что только можно было найти на интернете.
"Скучившись, стоят они в Осло, возле вокзала. Некоторые выглядят как живые скелеты. И совершенно непонятно, что они добровольно выбрали этот образ жизни. Неужели они не видели сами себя в зеркале? Да, и в самом деле, большинство наркоманов хотело бы завязать. Так почему же не завязывают? Наверное, они говорят себе, что еще один только раз уколются. Один раз превращается в три, неделя становится годом. Человек двести умирают ежегодно от овердозы в Осло, а вот статистики о разоренных семьях просто нет. Да, да, наркоманам оказывают помощь. Около четырех тысяч находится на лечении, и пятьсот стоят в очереди на лечение. Очереди - это постыдная глава, но о них уже писали. Только рецидив наркомании - это еще серьезней, потому что не менее половины начинают опять колоться, едва закончив лечение. А вот Швейцарии социальные работники дают героинистам бесплатный героин. Хоть эти героинисты не завязывают, но все равно уменьшается преступность и они уже не умирают от овердозы. В Швейцарии смертность среди наркоманов значительно меньше. И после введения такой практики там даже уменьшился приток молодежи в среду героинистов.
И уж если говорить о преступности, то 40% преступлений в Норвегии связано с наркотиками. Если дать бесплатный героин тем, кто иначе добыл бы его нелегальным путем, можно было бы высвободить ресурсы полиции на борьбу с другими значительными проблемами. Кроме того, была бы уничтожена сама основа существования международной мафии, начиная от норвежских мальчиков- на- побегушках, кончая афганским нарко - баронами, которые закупают оптом сок опиумного мака..."
" Это ужасно длинно и тенденциозно, - сказала редакторша Сток - газеты по имени Мона Морк-Хестенес, - Но если ты это сократишь до пятисот слов и напишешь в форме полемического письма, то я могу посмотреть на заметку еще раз"...
После переделок и сокращений полемическое письмо было, наконец-то, напечатано. Гудрун думала, ее смелое письмо на такую важную тему не пройдет незамеченным. Может быть, его прочтут даже политики в Осло? Но дни шли, а никаких откликов не было. Гудрун стала уже забывать о письме, когда через пару месяцев ей вдруг позвонила некая Уни Петерсен из АН, то есть Анонимных Наркоманов. Она хотела вручить Гудрун премию в две тысячи крон из Фонда Памяти Бетти Лангеланд Для Борьбы За Медикализацию Героина. Уни Петерсен хотела бы знать, когда ей зайти в редакцию Сток-газеты. Было ясно, что Уни Петерсен думала, что Гудрун работала в газете. Но Гудрун было как-то неловко сказать, что она ошиблась. И еще более неловко было приглашать Уни Петерсен в ту крохотную коморку, в которой она жила, не говоря уж о доме престарелых. Гудрун попросила Уни перезвонить ей через полчаса, а тем временем она связалась с Моной Морк-Хестенес, чтобы попросить разрешения устроить эту встречу в редакции.
Гудрун, в сущности, годами мечтала о чем-нибудь подобном. Ей часто мечталось, как ей дали бы премию за "Времена года", и как был бы по этому поводу фуршет, и что мать увидела бы и поняла... Потому Гудрун попросила еще и разрешения накрыть по этому случаю небольшой стол в редакционной столовой. Мона Морк - Хестенес не возражала.
***
Встреча состоялась в той комнате, которая высокопарно называлась актовой залой. Уни Петерсен оказалась плохо подстриженной немолодой женщиной с печально повисшими углами рта. Она была ровесницей Аннелизы, но тетя выглядела и моложавей, и привлекательней. Но только подтянутая Мона Морк-Хестенес выглядела еще лучше тети. Мама пришла принарядившись, но все равно она была точно такой же печальной и увядшей, как Уни Петерсен. Кроме вышеназванных, присутствовали еще двое: секретарша и дворник Том, который по совместительству исполнял обязанности фотографа. Беата была приглашена, но не пришла.
- Этот приз - большая честь для Сток-газеты, - начала свою речь Мона Морк-Хестенес. У нее был монотонный голос учительницы.
- Наша газета за двадцать лет своего существования всегда старалась поднять наиболее актуальные вопросы...
Уни Петерсен кивала после каждого ее слова и улыбалась. Когда Мона закончила эту речь, Уни Петерсен вышла к микрофону, начала с пафосом говорить, какую важную работу делала АН для семей наркоманов. Потом она достала из сумочки чек в две тысячи крон и вручила его Моне. "Это же мой чек", подумала Гудрун, и почувствовала, что краснеет от волнения. Но ничего, Мона Морк-Хестенес тоже знала, что чек принадлежал Гудрун.
- А теперь позвольте мне от имени газеты передать этот чек одной из наших многих талантливых корреспонденток, - сказала она и повернулась к Гудрун.
Все захлопали и направились в столовую, но только не дошли, а остановились в коридоре. Тетя, мама и все остальные сгрудились вокруг Моны Морк-Хестенес, которая более чем охотно говорила о том, как трудно ей было издавать газету на те ограниченные средства, которые выделяет город. Точно ни сама Гудрун, ни ее еда никого не интересовали. Один дворник Том зашел в столовую и начал накладывать свою на тарелку бутерброды.
Гудрун все ждала, и наконец, она не выдержала.
- Вы не хотите покушать? - робким голосом спросила она.
Тогда Мона повернулась и пошла к столу. Все остальные последовали за ней.
- Какая изысканная еда! - громко сказала Мона Морк-Хестенес. - Нужно быть профессиональным поваром, чтобы суметь приготовить такие малюсенькие деликатные бутербродики!
Мона положила на одну тарелку четыре бутербродика, салат и холодец, а на другую - два кусочка торта. Остальные тоже начали кушать. Когда фуршет закончился, люди поблагодарили Гудрун за угощение, а она чувствовала то удовлетворение, которое всегда испытывает женщина, чью еду хвалят.
После фуршета Гудрун повезла мать домой. Долго ехали молча. Где-то на середине дороги мать кашлянула, и наконец, нарушила тишину.