группа авторов. Часть 3. "Я так люблю вас, верные друзья..." (воспоминания о Н. Г. Кондратковской)

Часть III
«Я ТАК ЛЮБЛЮ ВАС, ВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ...»
Воспоминания о Н. Г. Кондратковской

Владимир Чурилин,

поэт

Памяти Н. Г. Кондратковской

Лица людей, будто лики икон...

Кажется, будто бы заживо...

Нина Георгиевна, низкий поклон

духу высокому Вашему.

Низкий поклон Вам

и вечный покой.

Смерть ничего не нарушила.

Именем Вашим и Вашей рукой

Мир — да изменится к лучшему!

Леонид Ветштейн,

журналист

Из личного письма журналиста
Татьяне Сержантовой, дочери Нины Георгиевны

...Что касается вступительной статьи к сборнику о Нине Георгиевне, видит Бог, не однажды я за нее принимался, но вот не идет и все. Я абсолютно отказываюсь считать Нину Георгиевну ушедшей из жизни. И поэтому ничего у меня не пишется. Одно из таких «начал» пихну тебе в это письмо, и ты сама убедишься, что я... беспомощен. Немощен. Перо опускается.

Она для меня абсолютно жива. Я даже играю с ней в слова. В той тетрадке есть слова, из которых она составляла всякие другие. Я беру оттуда слово и пробую делать то же самое. И, увы, проигрываю. Хотя когда-то вроде бы недурно умел это делать.

Вспоминаю при этом, как твоя мама обыгрывала меня в твоем присутствии. Помнишь?

Все так живо, так непреходяще, так явственно. Страшно подумать, что ее нет. Мне кажется, что если я вдруг пойму, что ее нет, и меня самого не станет тоже. Если ее нет, то зачем я?

Может, глупо это, но что есть — то есть в голове моей.

Но, может, придет ко мне какой-то ход, что ли, какая-то истина, простая и незатейливая, что ляжет на бумагу сама, и тогда предстанет мама твоя из-под пера моего такой, какой она была — поразительно простой, ясномыслящей, талантливой, озорной, сверхперегруженной чужими заботами, постоянно о ком-то беспокоящейся, феноменально памятливой, страшно не соответствующей своему возрасту. Ей никогда не было столько лет, сколько отсчитано природой, ее душа ни единого мгновенья не соответствовала той оболочке телесной, в коей вынуждена была пребывать из-за биологических законов.

У нее как-то очень по-особому сочетались серьезность с розыгрышностью, легкость с фундаментальностью, ее самоотдача была поистине ошеломляющей.

Она, по-моему, была коммунисткой-идеалисткой. И если бы все были принципиально такими, как она, то коммунизм вовсе не был бы бредом или мифом, он был бы истинно и законченно воплощенным.

Чертовски жаль, что Нина Георгиевна была, как мне кажется, очень бедной (материально), это дико сужало круг ее возможностей, ее жизненных маневров (господи, как радовалась она ничтожным гонорарам из нашей газеты «Знамя дружбы», где мы публиковали ее стихи). Но, конечно же, она была и фантастически богата для тех, кто в ней нуждался — а это были самые разные люди — и интеллектуалы, и отцы города, и самые обыкновенные обыватели и обывательницы, являвшие при ней лучшие свои душевные качества.

Я всегда поражался тому, что она каким-то боком помнила обо мне, помнила уйму деталей, да настолько четко, будто у нее, кроме встреч со мной, ничего более на свете не было. Вот что меня крайне удивляло.

Ее два письма ко мне, обнаруженные тобой после ее ухода от нас, меня буквально потрясли. Мне и в голову не пришло бы, что мог я занимать ее мысли, будучи черт знает где. До сих пор она для меня загадка...

Может быть, лучшее, и даже наверняка лучшее, что сотворилось со мной в жизни — это затеянная ею публикация моих стихов в «МР» с ее предисловием, в коем сообщила она читающим даже о шахматных моих достижениях (я же был когда-то чемпионом Челябинской области).

У меня нет слов, Танюша...

И особливо тем я возрадован, что ты явно в известной мере продляешь линию ее жизни, что так же ты растворяешься в людях, ныряешь в них без оглядки, и они, полагаю, платят тебе тем же. Хочется думать, что талант сей у тебя так или иначе от мамы, которая, слава Богу, переживет нас с тобой.

1993

г. Навои, Узбекистан

Лидия Разумова,

журналист

Прошедшего времени нет

Ни одно средство массовой информации города не обошло вниманием примечательный день в культурной жизни — день, когда бы Нине Георгиевне Кондратковской исполнилось 80. Не дожила... Однако она из тех людей, которые не существуют в прошедшем времени.

Среди множества талантов, которыми ее одарила судьба, главным был талант любить и понимать людей. Ее небольшая квартирка, лишенная даже намека на те блага, которые имеют иные литераторы, была открыта для каждого, кто нуждался в участии, совете, помощи, хорошей шутке. Мы, журналисты, не раз бывали у Нины Георгиевны, встречались с ней и только по прошествии времени, когда ее не стало, вдруг осознали, какую встречу подарила нам судьба! Встречу с таким прекрасным человеком!

Кто хоть раз бывал у нее, знает, какие это были необыкновенные моменты общения, скрашенные доброй шуткой, озорной выходкой, сопровожденные пением, чтением стихов, хорошей сигаретой и стаканом крепкого чая.

Баба Нина... Так ее звали многие. Так назывался и вечер, посвященный 80-летию Нины Георгиевны, который прошел в центральной библиотеке объединения городских библиотек.

Артисты и художники, журналисты, литераторы, музыканты, работники управлений администрации и просто люди, знавшие ее, пришли в этот день в гости к своей бабе Нине.

Из сохранившихся вещей оформили уголок скромной квартиры. На столе предметы, служившие ей при жизни. Пишущая машинка, пепельница, литье, папиросы, часы, настольная лампа. В центре портрет, с которого ясно и добро смотрит баба Нина.

Вечер прошел за разговором о ней. Звучали стихи, гитара, баян, пели романсы, шутили, устраивали розыгрыши.

Далеко за полночь, как и при ее жизни, шла сердечная беседа друзей с мудрой наставницей молодых литераторов, музыкантов, журналистов.

Природа щедро наделила Нину Георгиевну талантами, и во многих творческих организациях, членом которых она была, ее справедливо считали лидером. Ей удавалось все, потому что все, что она делала, писала, говорила, было наполнено любовью к людям. Такой она осталась и до последней минуты. Нет прошедшего времени, когда произносят это имя — баба Нина.

1993

Владимир Мозговой,

журналист

Неюбилейная беседа

Биографии почти не касались. Она, конечно, богатейшая и далеко не идиллическая, повидала она на своем веку немало, но обо всем разве расспросишь! Принесли почту. Сразу несколько писем.

— Интересно, что из Москвы пишет Чеботаренко? «Дорогая...» Ну, это понятно. «Газетные вырезки о Ручьеве...» Это могу. Конечно, вышлю. А вот Вера Полуйчик, моя соученица, из Юргамыша Курганской области. «Милая моя...» Когда же соберусь о школе своей написать? Удивительная была школа...

— Нина Георгиевна, сколько писем ко дню рождения получили?

— Да штук семьдесят, не менее... А это из школьного музея города Артемовска. У них тогда беда случилась — сгорел второй этаж, а там хранились две тысячи книг с автографами писателей. Организовали новый сбор книг, я тоже помогла, чем могла. Не забывают. Вот письмо из Каширинского краеведческого музея... Замечательный музей, деревенский, таких сейчас мало... Ну. Давайте начинайте, что мы сидим?

— А мы уже начали. Раз заговорили о деревне, расскажите про валенки.

— Про какие валенки?

— Про детские. Когда начинали учительствовать, в начале 30-х...

— А, «оберег"... Кончила я досрочно школу второй ступени в Кургане весной 30-го года и поехала на ликвидацию безграмотности, как тогда говорили, «в Сибирь» (Зауралье считалось Сибирью). Три дня добиралась (по проселкам, ночевала на постоялых дворах) до деревни Кривой. Действительно, это была глушь. «Двухкомплектная» школа, четыре класса. 82 ученика. Первая — третья группы утром, после обеда (не по часам — часов тогда не было — по солнцу) четвертая, а вечером ликбез. С утра хотелось работать, после больше всего есть и спать. Для меня не было вопросов, кто отвечает за наробраз: Анатолий Васильевич Луначарский в масштабах страны и я здесь, в Кривой.

— Откуда такая страсть к педагогике?

— У меня же бабушка была народная учительница, революционерка, писательница, истинный просветитель. Мама сначала была актрисой, потом тоже преподавала. По линии отца — врачи, так что я с детства в игрушки не играла, сколько себя помню, «рассаживала» бутыльки из под лекарств «за парты» и «учила». Своих будущих учеников любила, еще не зная их.

— А сколько лет вам было, когда приехали в деревню?

— Шестнадцать. С этого возраста никто не кормил, не одевал, не помогал, была вполне самостоятельным взрослым человеком. Питалась школьными завтраками, редко когда перепадало что посытнее, я тогда думала, что есть и спать буду хотеть всегда. Грамотных в деревне почти не было, все акты, протоколы — через меня.

— И тяжелые — тоже?

— Да, вплоть до описи вещей раскулаченных. Пишешь и особенно не задумываешься: может, и вправду так надо, ведь социализм строим. А ночью ревела, вспоминала лица, мычащий скот... Спасала работа. Знала, что учить грамоте — это честно.

— Мы до валенок все никак не дойдем...

— Ну, значит, уже весна подходила, разводья были, но еще заморозки по ночам... Собирали очередной обоз — долго почему-то, видимо, пришел дополнительный план на раскулачивание. Страшным казалось: ну детей-то как можно увозить в неизвестность, раздевая и разувая? (Все отобранное тут же продавалось на торгах — и действительно бедноте, и пропойцам, которых тоже было немало). Самая-то главная трагедия была в том, что людей отрывали от земли, чего я не понимала, но чувствовала, вот потому-то и плакала. А дети для меня были все одинаковые, я их не делила. И вот приносят в школу детские пимишки, «изъятые». Отобрала те, что побольше (у многих учеников не было валенок), а те, что поменьше... Думаю, как же повезут детишек, и сказать боюсь. Спасибо, Мотя, сторожиха школьная, поняла. Отдам, говорит, Доможирову (один из раскулаченных), а он где-то на постое передаст. «План» уже выполнили, обоз собрали (страшное что-то творилось на собрании актива, какой-то массовый гипноз — сначала все помалкивают, а потом набрасываются — боялись сами попасть под это, вот и лютовали). Через Мотю я уже кое-что начинала понимать — хороший она была человек, знала, как народ воспринимает все происходящее, может, еще и поэтому через мое сердце так проходило... И перед отправкой вечером Мотя кричит: «Нина Георгиевна, к тебе пришли!» Вошел Доможиров и протягивает что-то в тряпочку завернутое. Отшатнулась — думала деньги. Разворачивает — а там иконка. «Я не неверующая», — говорю. «Ну и что, — отвечает. — Это оберег». Она моего деда спасла еще в Крымскую. Тебя спасать будет». Взяла. Верить, конечно, не стала, но вот уже больше полувека не расстаюсь. И смешно сказать — даже недавно, когда на трудную операцию повезли, в сумку успела положить.

— Не аукнулась вам эта доброта тогда?

— Нет, хотя многие знали. Потом Тюмень была, институт, училась и работала, потом в «отзовисты» попала, закончила краткосрочные курсы и снова в деревню, теперь уже в Макушино. Когда заканчивала год работы в Макушино, заехал туда по дороге из Свердловска Борис Ручьев — у него тогда почти одновременно в Москве и Свердловске вышла книга «Вторая родина». Наше курганское содружество вообще друг друга не теряло — и Ручьев, и братья Вохминцевы, и Люгарин... Переписывались, встречаться удавалось. Ну, вот Ручьев и рассказал еще раз, какой они строят социалистический город и как живут. Я поехала. И не пожалела.

— Все оказалось правдой?

— Да. Жили трудно, но жили дружно. В каждом бараке это было. И на себе это почувствовала.

— Нина Георгиевна, а вам самой везло на отзывчивость?

— Всегда. Я больше встречала людей добрых. И друзья были верные. Я до сих пор верю, что добрых людей больше. Другое дело, что все дурное обычно на поверхности, как пена. А добро о себе не кричит. Вот почему его нужно раскрывать, беречь, сохранять. Как и память, которая из нас выбивалась. Ведь все наши жертвы начинались именно с убиения памяти. Написала недавно письмо, что мемориал жертвам сталинщины должен находиться там, где раньше стоял построенный на народные деньги храм Христа спасителя. Чтобы увидели мы там свою «Гернику», чтобы услышали свой колокол памяти народной. Ведь с тех давних взрывов, с убиения памяти и началось переделывание людей в манкуртов. Убивая прошлое, убиваем настоящее и будущее.

— Вы писали что-нибудь об этом?

— Есть поэма, которую начала писать уже бесконечно давно. Тогда она не могла быть напечатана. Сейчас продолжаю... Память, гуманность, совесть — от этого все идет. Не будет боли — не будет песни.

— Мне кажется, и сказы ваши — тоже попытка сохранить, сберечь, восстановить утраченные связи с прошлым...

— Наверное, эти заботы проходят через стихи, не могут не проходить. Пишу я традиционно (хотя и не чураюсь возможности «похулиганить», но это не основное, в основе же — традиционный русский стих). Издавалось мало, но что я — сколько более достойных рукописей еще не увидело света!

— Может, работа с молодежью мешала? Почти три десятилетия литературного наставничества в качестве руководителя городского литобъединения — это ведь равновелико собственно творчеству!

— Не люблю и не понимаю, что это такое — работа с молодежью. Это сотрудничество, дружба. Надо видеть хорошее, учиться у молодых (каждое новое поколение в чем-то умнее предыдущего — иначе мы бы давно как род людской повывелись) и приобщать к опыту, помочь раскрыться и определить свои возможности. Я не учу. Смущает, когда меня называют писательницей, поэтессой. Я просто человек, пишущий стихи. Нигде не добилась особенных высот — ни в поэзии, ни в журналистике. В журналистике у меня тоже ограниченный диапазон — всегда лучше удавались очерковые портреты. Воспоминания те же трудно идут.

— Пишете?

— Пишу помаленьку. Но когда читаешь столько хорошего, таких писателей, как Бунин, Платонов, Нагибин...

— «Великие» мешают писать?

— Нет, писать не мешают. Мешают спешить публиковать. Чувствуешь свое несовершенство, понимаешь, что «недобираешь».

— Вот у кого отсутствует этот комплекс, так это у графоманов...

— Может быть... А воспоминания мои... Они будут очень простые. Стараюсь снова пережить то, что чувствовала. Дат не помню, но помню лица и поступки. Помню, как было. Стараюсь писать «по правде». Считаю, что каждый думающий человек имеет право на такие воспоминания. Ведь любой человек — целая вселенная, целый мир.

— И к мерзавцам это относится?

— И через них проходит история, они тоже ее часть, только «перевернутая». Это пена. Иногда ядовитая. Когда из-за паршивого магнитофона врываются в квартиру и убивают женщину, или молодого хорошего парня из пьяного куража — это страшно, дико. Такие подонки никак не связаны с прошлым, значит, у них нет духовной жизни, значит, они лишены совести. Многое тут, увы, заложено школой... Из школы ушла интеллигентность.

— А вы были хорошим учителем?

— Если брать общепринятые понятия — ну, с точки зрения той же методики, то плохим. В программу не укладывалась, увлекалась. Но мне всегда хотелось, чтобы человек становился лучше через сердце, чтобы мои ребята душой познавали Пушкина и Тургенева, росли через восприятие великой культуры. Недавно вспоминала о театре школьном — я и сама о нем забыла, ученики, теперь тоже пенсионеры, напомнили. Да, был театр, ставили спектакли, играли в бараках. А создать его захотели сами ребята... «Не хотим быть классом, хотим быть театром». И стали. Мне досталось. Не пожалела.

— Нина Георгиевна, вы человек много читающий, хотя в эти дни вам, наверное, не до чтения. И все же: что вы читали в последнее время?

— Прежде всего то, чем сейчас человек очищается, то, что касается восстановления правды. Давно уже до предела увеличила бодрствование — как говорят мои ребята, темными мои окна они почти не видят. Стараюсь успевать прочесть все в «Знамени», «Новом мире». С огромным удовольствием перечитала повесть Нагибина «Сильнее всех иных явлений» — чудо, что за проза. В молодости только «Ад» Данте одолела, сейчас уже через «Чистилище» в «Рай» перехожу. Вообще системы чтения нет. Правда, сейчас главное: стараюсь не отстать от литературы, которая идет на стержне — можно так сказать? — общественного сознания. Самое сильное впечатление произвела повесть Приставкина «Ночевала тучка золотая». Может, потому, что это касается детей. И задает столь болезненный национальный вопрос.

— Он вас всегда волновал?

— Наоборот, никогда не волновал. Воспитана на том, о чем так хорошо писали русские классики: уважение и любовь к своему народу невозможны без уважения и любви к другим народам. Но, к сожалению, как оказалось, у нас не знают, где кончается национальное достоинство и начинается национализм. А националист (а тем более шовинист) и свой народ не уважает, любовь к нему — только ширма, так чаще всего бывает. Давайте лучше о хорошем, я вам покажу фотографии своего первого выпуска, еще довоенного, и расскажу...

— Извините, Нина Георгиевна, время на исходе. «Торжества» грядут, надо успевать.

— Не хотела я никакого юбилея, хочу в крайнем случае просто провести творческий вечер. Но мне говорят: «К вам же люди придут». Вот и придумывают чего-то — от музыки до капустника... А о творческих планах почему не спросили?

— Да знаю, что большой очерк о Семене Григорьевиче Эйдинове завершили, все жду, когда будем готовить его газетный вариант.

— Обязательно сделаю. А еще в работе «скоморошина» о Загудае, сказ «Яшмовый пояс».

— А в подборку что нам дадите?

— Конечно, новые стихи. Приходите завтра в первой половине дня. Хотя все равно спокойно не поработаем. Как проходной двор. Обязательно люди будут. Знали бы вы... Но и без них не могу...

...На этом и закончили одновременно с очередным телефонным звонком ...

1988

Александр Павлов,

поэт, член Союза писателей России

Наша незабвенная баба Нина!

После ее кончины стремительно помчалось время. Всю страну захлестнул мощный водоворот событий, весы истории лихорадит и зашкаливает. На литературной ниве невообразимая сумятица — засилье серятины, расхожего и сомнительного чтива. Хотя можно свободно купить и великолепные книги. Со свойственной ей прозорливостью Нина Георгиевна предвидела этот окололитературный бедлам. Помню, как сокрушалась она по выходе многомиллионным тиражом очередных бездарных мемуаров какого-нибудь партийного деятеля: на что только уходит великолепная бумага! Видимо, в таком состоянии она и написала в одном из стихотворений о лесах, упавших на страницы книг, призывала писателей к высочайшей ответственности за написанное слово. Казалось бы, в пору безвременья и безвластия всем нам не до литературы и не до высоких материй. Но вспоминаю частенько ее мудрое высказывание: в литературе безвременья не бывает. Настоящий талант всегда найдет место приложения своих творческих сил. И в разные времена она работала спокойно, без суеты, умела находить самородные россыпи на сером фоне обыденной жизни.

Обладая незаурядным педагогическим даром, Н. Г. Кондратковская щедро и бескорыстно передавала свой богатый литературный опыт всем, кто обращался к ней. А обращались к ней тысячи людей. Можно было поражаться терпению, с которым она работала с людьми. Казалось бы, и человек-то приходил порой к ней случайный, а нередко и вовсе законченный графоман. Но надо было видеть и слышать, как она аргументировано, доброжелательно и убедительно могла внушить человеку, что заниматься литературным трудом ему нельзя, что у него талант к чему-то другому, и это что-то нужно найти, но искать надо только в себе. Говорила, что реально взглянуть на свои писания и отказаться от них, пожалуй, не меньший подвиг, чем создание стоящего литературного произведения. Несомненно, что в такие нелегкие мгновения ей всегда помогал ее заразительный и обезоруживающий юмор.

Хотелось бы вспомнить и о том, что она была просто отважным человеком. Будучи в преклонных летах, в лютые крещенские морозы она не отказывалась поехать на творческую встречу за сотню километров — в Кизил. Крохотный автобус всю дорогу, казалось, продувало насквозь. У молодых не попадал зуб на зуб. Но в темноте невозмутимо светился огонек ее папиросы, как из рога изобилия сыпались анекдоты, звучали интересные истории. Невозможно подсчитать, сколько тысяч подобных поездок и выступлений было в ее жизни. Сейчас с горечью думаю, что надо было записывать за ней замечательные экспромты, изречения, мудрые мысли, которые она рассыпала легко, в изобилии и с неизменным юмором. Но, к сожалению, потом только мы начинаем кусать локти.

Есть все-таки незаменимые люди. К таким и принадлежала Нина Георгиевна Кондратковская — наша незабвенная «баба Нина». И нам ее всегда будет недоставать.

1993

Виктор Павелин,

горный инженер,

член городского литературного объединения

Щедрая душа

Познакомился с Ниной Георгиевной в 1949 году, когда учился на заочном отделении Магнитогорского учительского института. Она преподавала «Русский фольклор» и другие предметы по художественной литературе. Чувствовалась ее большая эрудиция: говорила доходчиво, образно, ясно. Все лекции вызывали интерес, давали глубокие знания.

Вскоре узнал, что Нина Георгиевна свободное время уделяет поэзии, пишет стихи. Это сдружило нас. Нередко я приходил к ней домой, показывал свои пробы. Она всегда относилась ко мне доброжелательно, старалась помочь.

Тогда она работала в музыкальном училище, которое находилось на левом берегу. С этим культурным заведением в основном и связана трудовая жизнь Нины Георгиевны. Немало ее воспитанников добились известности. Могу назвать, например, Решетникову и вокалистов братьев Тарасенковых, которые учились вместе со знаменитым певцом Борисом Штоколовым в Свердловской консерватории.

Несколько раз Нина Георгиевна приглашала меня посетить ее уроки в музучилище. Она умела заинтересовать своим предметом. Однажды заметил ей, что некоторые ученики то заглядывают в ноты, то достают портфели и что-то в них ищут, допускают и другие вольности на уроке. Она ответила, что музыка не всех одинаково берет под крылышко, поэтому у кого есть призвание, тот не забудет урок.

Познакомился здесь с некоторыми учащимися — солистами хоровой капеллы, а также с секретарем комсомольской организации Юлией Решетниковой, которая способствовала проведению музыкальных концертов в клубе горняков, что в районе «Березки».

Все годы поддерживал связь с Ниной Георгиевной Кондратковской на заседаниях городского литературного объединения, приходил к ней домой. Никогда не встречал с ее стороны равнодушия, отчужденности.

Бывал я и на ее юбилеях. Так, в честь ее 60-летия прочитал экспромт:

Шестидесятилетие с собой

Несет в висках прожитых проседь,

Но «Теплый ключ» не мерзнет и зимой,

А в «Листопад» приятна даже осень.

В дни горьких неудач, в дни радостных побед

Подняли славу Вы земли Магнитогорской...

("Теплый ключ», "Листопад» сборники ее стихов)

Последняя встреча состоялась в больнице медсанчасти ММК 31 декабря минувшего года. Пришел поздравить с Новым годом. В это время ее увозили из больницы домой. Удивило ее высохшее лицо, а через несколько дней получил известие о ее кончине.

Безусловно, многое можно сказать о Нине Георгиевне как о поэте и руководителе городского литературного объединения. Ее творчество требует тщательного анализа. Ее стихи вдохновенны, глубоко поэтичны.

Проявила она себя и хорошим организатором творчества молодежи. Под ее непосредственным влиянием выросли такие таланты как члены Союза советских писателей Римма Дышаленкова, Нина Ягодинцева, поэт Ирина Кияшко и другие.

На литературных собраниях порой возникали жаркие споры, но Нина Георгиевна умела находить примиряющие всех мысли, облекая их в необидные слова.

Известно, Нина Георгиевна сумела издать семь стихотворных сборников. Но все они вышли сравнительно небольшим тиражом, без твердого переплета. В память о большом поэте, чутком человеке предлагаю: издать поэзию Н. Г. Кондратковской хотя бы в двух томах.

1991

Владимир Мозговой,

журналист

Не договорили...

Помню ощущение от последней встречи в больнице; было безвозвратно и безысходно, горько и страшно еще и от невозможности хоть чем-то помочь. Вместе с Ниной Георгиевной уходила эпоха. Уходил человек, которого считали близким многие. И я, грешный.

С ней было интересно всегда — занимались ли конкретной работой по подготовке очередной литературной страницы или просто разговаривали о чем угодно. Все это надо было записывать хоть бы и по памяти, потому что... Потому что сейчас — не восстановишь.

У меня всегда была одна претензия — Нина Георгиевна всех привечала, в том числе самых завзятых графоманов, видя и в них искру Божию. Я относился к творениям такого рода гораздо жестче; бывало, мы спорили по этому поводу. Разношерстная поэтическо-писательская (и околопоэтическая) братия отнимала у нее массу времени и сил, а сколько ей обидно и незаслуженно доставалось, с каких только сторон... Она долго зла не помнила.

Любимые строки своих подопечных, бывших и нынешних, знала наизусть; радовалась за них как никто; такое понятие, как зависть к успеху собрата, у Нины Георгиевны отсутствовало напрочь.

— Не много ли — вторая подборка за три месяца? Неудобно как-то...

— Да вы что, Нина Георгиевна, зачем уж так-то скромничать!

Это о собственных стихотворных ее подборках. Баба Нина могла и почаще их предлагать — но как же, «молодым везде у нас дорога»; вот непубликовавшиеся до сих пор и выходят. А стихотворения были одно к одному, некоторые особенно пронзительные, с предощущением расставания, помню до сих пор, поднимать архивы не надо.

Ах, Нина Георгиевна, Нина Георгиевна... Не договорили, не добеседовали; все вечера как-то слились в один — на кухне, под чаек, иногда (очень редко) под рюмку-другую водочки; молодой смех и молодые глаза, ясный, добрый ум, умение прощать и любить без обязательств другой стороны — как же мало на свете таких людей, как же этого не хватает, с годами все больше и больше понимаешь.

Кое-кому не прощу обиды, нанесенной безобиднейшей и искренней Нине Георгиевне; впрочем, она бы простила, это и удерживает порой от проявления гнева, пусть даже праведного.

Она прожила потрясающую жизнь — при всех невзгодах и вынужденности «играть на понижение» (дворянское происхождение — чувствовалось) она была достойна лучшей участи, как сейчас достойна высокой памяти.

Только больше не заглянуть на огонек в один из самых скромных и теплых домов, из тех, в каких бывал...

1998

Ирина Кияшко,

поэт

Память

Нина Георгиевна Кондратковская... Несмотря на длительное обещание, на убедительную конкретность ее влияния на мою судьбу, я так и не научилась воспринимать ее в социально-бытовом контексте. Она всегда казалась чем-то феерическим, динамичным, фонтанирующим, — но никак не пожилой, а спустя годы — и старой женщиной с полным набором всяческих хворей и забот.

Мы познакомились в начале семидесятых. Я заканчивала школу, она руководила городским литературным объединением. Эти «сборища» по вторникам проходили тогда с блеском и взахлеб. Каждый раз я спешила туда с таким волнением, что сердце готово было выскочить из горла... Засиживались часто до полной темноты, но никогда не возникала мысль, что в жизни могут быть более интересные дела. Нина Георгиевна царила и благословляла. На нее хотелось смотреть, затаив дыхание, и не слушать даже, а внимать... А уж если появлялась возможность прочесть в ее присутствии свои стихи — это было ни с чем не сравнимо!

Вокруг нее собирался очень разный народ — и по возрасту, и по способностям. Но никогда и никому она не намекнула на его несостоятельность. Смысл своего присутствия она видела не в менторстве, а в том, чтобы создать нам среду обитания, атмосферу для самовыражения. И если у кого-то случалась откровенная удача — самым восторженным и бурным «болельщиком» была она!

Сила воздействия ее на людей была значительна. Именно с ее подсказки я отважилась, закончив школу, отправиться токарем на ММК, запрятав поглубже до поры честолюбивые мечты о столичном образовании. Она сказала примерно так: «Твое от тебя не уйдет. Но жизнь надо потрогать руками. Токарь — это как раз то, что нужно...»

Эти два года в цехе механизации УГМ определили весь дальнейший ход событий, дальнейшее содержание моей судьбы.

...А каким чудом были поездки на поэтические слеты и семинары! Сколько романтики было в выступлениях перед незнакомыми людьми в чужих городах! Как бережно подталкивала она нас, молодых, сама при этом предпочитая оставаться в тени как «сопровождающее лицо»! Если комплектовался коллективный литературный сборник, для нее будто совсем не имело значения присутствие в нем ее собственных стихов. Они всегда держалась «вторым планом» при обсуждении — при том, что сила ее дарования была очевидна и неоспорима.

Вообще, если бы она чуточку больше была озабочена собственным преуспеванием, в ее жизни всего было бы больше — и книг, и гонораров. Но, видно, смысл для нее был в другом...

Когда попадаешь в орбиту всеобъемлющего человека с подобной самоотдачей, — постоянно ощущаешь, что сам ему не додаешь. Хотя он ничего от тебя не требует. Мне, видимо, предстоят долгие размышления на эту тему.

1991

Валерия Гапеева, Маргарита Менцова,

педагоги Магнитогорской государственной консерватории

За тишиной — опять созвучья...

История Магнитогорского музыкального училища им. М. И. Глинки (ныне Магнитогорская государственная консерватория) тесно связана с именем неординарного человека, талантливого литератора, поэта и музыканта Нины Георгиевны Кондратковской. Она проработала в музыкальном училище почти с самого его основания и до своего выхода на заслуженный отдых.

В январе 2001 года исполнилось 10 лет, как Нина Георгиевна ушла из жизни.

В автобиографии, хранящейся в архиве отдела кадров МаГК, Н.Г. Кондратковская писала о себе: «В августе 1934г. приехала в Магнитогорск, но была направлена не на строительство, куда вербовалась, а в школу № 13. С тех пор постоянно работала в Магнитогорске, в школах № 13 и № 5 (с переводом контингента своих учащихся), закончив III и IV курсы пединститута (не оконченного в Тюмени), поступила учиться в музыкальное училище и музыкальную школу. В 1941 году в училище ликвидируются общеобразовательные предметы и я поступаю на работу в школу № 17, затем переводом в пединститут. С 1944 по 1947 гг. — на газетной работе в редакциях «Магнитогорский рабочий» и «Магнитогорский металл». В 1947 году по собственному желанию возвращаюсь на работу в музыкальное училище, завершаю музыкальное образование, веду общественную работу».

Учащимся музыкального училища им. Глинки повезло: их жизнь была озарена творческим участием, дружбой одной из замечательных женщин Магнитки минувшего столетия — Н. Г. Кондратковской. Человек яркий и разносторонне одаренный, поэт с поразительно тонким чувством слова и безукоризненным литературным вкусом, она принадлежала к кругу хранителей традиций старой русской дворянской интеллигенции, потомственного российского учительства.

Кому посчастливилось учиться у Нины Георгиевна, никогда не забудут ее уроков. Она обладала феноменальной памятью, рассказывала образно, понятно.

Бесконечно уважая русский язык, она посвящала ему стихи, твердо убежденная в том, что «надо смолоду его чувствовать, думать о нем!»

Нина Георгиевна часто повторяла, что профессии музыканта и учителя — самые счастливые: это постоянное общение с индивидуальными и неповторимыми личностями, это стремление понять и осмыслить сегодняшний день в его взаимосвязи с прошлым и будущим.

Она преподавала в училище литературу, русский язык, теоретические дисциплины, педагогику и психологию, народное творчество и эстетику. Ее уникальность состояла в том, что она решительно не принимала изолированность предметов и в каждый свой курс вводила элементы творчества, ссылаясь на Б. Л. Яворского: «Везде школа должна учить не только читать написанное, но и говорить собственные слова».

Если ученик часто подглядывал в конспект, то шутила, цитируя Петра I: «Держащему речь в присутствии говорить не по бумаге, только словами, дабы дурь каждого видна была сразу». Для нее работа в искусстве и педагогике была прямым и откровенным разговором с людьми о важнейших вопросах нашей жизни, о роли искусства в процессе воспитания, о совершенствовании художественного вкуса как неотъемлемой части духовной культуры.

Она была большим поэтом и редкостным учителем, умевшим влюбить учеников в литературу. Вспоминается организованная Ниной Георгиевной встреча с П. И. Лавутом, автором книги «Маяковский едет по Союзу». Эта встреча проходила в большом зале Левобережного дворца металлургов, а после в неформальной обстановке любознательные читатели задавали автору вопросы о жизни и творчестве поэта.

Очень часто до позднего вечера горел свет в окнах ее класса, иногда беседы продолжались после уроков у нее дома, к ней постоянно приходили преподаватели, ученики, друзья, знакомые. Счастливые минуты жизни испытали те, кому представилась возможность общаться с Ниной Георгиевной, всегда отзывчивой, приветливой, гостеприимной. Об этом она писала в своих стихах:

Я так люблю вас, верные друзья,

Вечерний разговор за чашкой чая,

Я так скучаю, вас не привечая,

Вам без меня и мне без вас — нельзя.

Нам любо снова судьбы пережить

И бренный мир, где все старо и ново,

Без суеты сложить и разложить

И мудро, и немножко бестолково.

Нет на дверях цепочки и глазка,

Входите просто, без звонка и стука,

И боль уймется, и заглохнет скука,

Иссякнет пустоглазая тоска.

Но если вдруг поэзия ко мне

На огонек в окошко постучится,

Друзья мои, не очень хмурьте лица —

Мне надо с ней побыть наедине.

Именно в педагогическом коллективе училища она обрела первых внимательных, заинтересованных слушателей своих стихов.

Нина Георгиевна была не только музыкальным, но и театральным человеком. Такой воспитала ее семья. Ее бабушка была сельской учительницей, а мама — актрисой и педагогом. Нина Георгиевна любила театр, драматургию, писала яркие театральные рецензии.

Во время войны она руководила художественными коллективами, в воинских частях играла в массовых сценах спектаклей драматического театра. В училище, организовав театральный коллектив и сатирический журнал «Живой колокол», ставила театральные капустники. Вечера, встречи, капустники. Розыгрыши, душой которых была Нина Георгиевна, создавали неповторимую атмосферу творчества и духовности, навсегда оставшуюся в памяти педагогов и выпускников училища тех лет.

Многие помнят, с каким задором и юмором Нина Георгиевна прочла свою озорную «дидактическую» поэму «Чертиада» на вечере педагогов в честь переезда в новое здание:

Хоть и добрый человек я,

Да язык — моя беда,

И шипит у черта в пекле

Для него сковорода...

Жизненная и творческая судьба Нины Георгиевны была сложной. Не так много счастливых дней выпало на ее долю, но она никогда не унывала. Неистребимое жизнелюбие, интерес и любовь ко всему живому помогали ей всегда оставаться на высоте. Как заветы истинного мудреца сегодня звучат ее стихи:

И временное примиренье с ленью

Не ерунда, а сущая беда:

Когда ей доверяется мгновенье,

Она из жизни выкрадет года.

Владей вещами, нужными для быта,

Но мир духовный ими не души:

Когда вещами жизнь твоя забита,

Немудрено остаться без души!

На уроках народного творчества Нина Георгиевна преображалась. Сколько народных песен, русских и украинских, она знала, как исполняла!

Уже в немолодом возрасте Кондратковская постоянно ездила в этнографические экспедиции со студентами по районам области, где записывала народные песни, легенды, предания. И когда читаешь вступительное слово автора к книге «Сердце-озеро», слышишь ее неповторимый голос: «Знаете ли вы свой край? Какие в ваших местах происходили события в далекие и близкие годы? О чем говорят названия вашей речки, деревни, рощи? Знаете ли вы местные памятники истории, природы, культуры, сохранившиеся о них предания? Работа не легкая, но радостная с юных лет породнила меня с Уралом, и я искренне хочу передать свою любовь к нему, к его людям. Ведь чем бережнее мы храним память о прошлом, чем зорче вглядываемся в сегодняшний день, тем полноценнее и ярче становиться наша собственная жизнь».

В замечательных сказах, легендах, поэмах, собранных в книге, Нина Георгиевна, как никто другой, воспевала красоту Южного Урала. В таких, как «Сказ про Олексашкину чашу», «Синий камень», «Пугачевская горка», «Сказ о горе Башмак», «Предание о Соленом озере» и в «Тайне Абзаковской лиственницы» и еще во многих, многих других.

Она была блестящим лектором, часто выступала на различных предприятиях города, в цехах ММК, постоянно сочиняла сценарии праздников и юбилейные адреса. В училище на теоретическом отделении она вела лекторскую практику: учила выступать с лекциями, готовить методические пособия, сама читала лекции об ораторском мастерстве, помогала подбирать иллюстративный материал к выступлениям.

Нина Георгиевна требовала, чтобы учащиеся на лекциях сами исполняли произведения на фортепиано и использовали грамзаписи. Среди лекций, ею разработанных, были такие: «Как слушать и понимать музыку», «Литература и музыка», «Пушкин и музыка», «Времена года в музыке» и другие.

Часто летом, приезжая в пионерские лагеря, Нина Георгиевна рассказывала детям легенды и предания, много читала своих стихов.

К 85-летию со дня рождения Н. Г. Кондратковской, уже посмертно, был выпущен сборник ее стихов для детей — «Осенняя книга». В него вошли произведения, опубликованные ранее в книгах «Фестиваль во дворе», «Вертолет», «Минутки».

Кондратковская и музыка неотделимы друг от друга. Ее стихи удивительно напевны и музыкальны, они словно навеяны музыкой. Это и «Девочка настраивает скрипку», и «Шопен на Майорке», и «Маленький скрипач», и «Хорошо, когда поется». Поэтому немало песен и музыкальных произведений было создано на стихи Н. Г. Кондратковской как ее воспитанниками, так и известными композиторами. Песни на стихи Н. Г. Кондратковской — «Марш сталеваров» (музыка П. Русакова), «Юность, вперед!» (музыка П. Любовицкого), «Песня молодых уральцев» (музыка П. Любовицкого), «Песня магнитогорских ветеранов» (музыка Д. Покрасса), «Мой город» (музыка Б. Фрейверта), «В соловьиный вечер» (музыка И. Шутова), «Комсомольская площадь» (музыка В. Васькевича), «И думал ты не очень» (музыка В. Сидорова), «Сиреневая ночь» (музыка В. Титова) — исполняются и сегодня.

Будучи на заслуженном отдыхе, Нина Георгиевна, возглавив городское литературное объединение, всегда общалась с молодежью. Ее юбилейные вечера в связи с 70-ти и 75-летием со дня рождения прошли на родной сцене училища при переполненном зале. Она никогда не прерывала связи со своими коллегами и выпускниками, присылала к праздникам коллективу училища яркие и неповторимые поздравления. Вот некоторые из них. «Дорогие музыканты, большие и малые, юные и старые (по опыту), добрые и очень добрые, умные и очень-очень умные! Как хочется пожелать вам чего-то удивительного! Больше музыки — в уши, в город, в сердце — и чтобы с крыльями. Счастья вам, как всегда трудного, настоящего!» Ваша Б/У Кондратковская».

Или другое, к Новому году:

С новым годом, племя славное,

Племя славное — музыкальное!

Пусть шумливая ваша династия

Процветает для мира и счастья!

Пусть летит ваша музыка в уши,

Сотрясая, не воздух, а души.

Пусть труды ваши славой венчаются

И достойно всегда отмечаются!

Так встречайте у древа елового

Первый крик музыкального Нового!

Так взлетит этот голос без фальши

По традиции выше и дальше!

Тяжело осознавать, что Нины Георгиевны нет с нами. Воспоминания о ней живы, непреходящи, явственны. Ей никогда не было столько лет, сколько было отсчитано природой. К болезням, несчастьям она относилась с юмором, в ней удивительно сочетались серьезность с юмором и любовью к розыгрышам, фундаментальность с легкостью. До последнего дня, несмотря на тяжелую болезнь, ее хватало на все — и на живое общение, и на творчество...

Бесконечности окошечко!

Повтори еще виток,

Дай мне лет земных немножечко,

Хоть десяток, хоть пяток, —

Домотать, дожить, домаяться,

Чтоб и в прах — на всех парах,

Не в космических туманностях,

Не в дверях-антимирах.

Не в кромешном вечном холоде

У созвучий на юру,

А вот в этом добром городе

С терпкой гарью на ветру...

Яркие, немеркнущие воспоминания о неповторимом, удивительном, притягательном, светлом, мудром человеке, поэте, педагоге с большой буквы — Нине Георгиевне Кондратковской для нас всегда созвучны бессмертным строкам другого поэта, В.А.Жуковского:

Не говори с тоской:

Их нет,

Но с благодарностию:

были.

2001

Олег Вилинский,

журналист

«Тем ярче жизнь...»

Город, в котором она родилась, упомянут в древних летописях и в «Слове о полку Игореве». Видимо, культура этой священной земли, от которой пошла Русь, через гены передалась и Нине Георгиевне, хотя вся ее жизнь по существу прошла на Урале, здесь она с 1925 года.

«Работа, нелегкая, но радостная, с юных лет породнила меня с Уралом, и я искренне хочу передать свою любовь к нему и его людям». Эти слова поэтессы стали своеобразным лейтмотивом ко всему ее творчеству, а к нему она относилась весьма и весьма придирчиво, оттачивая в любом стихотворении буквально каждое слово, начиняя его духом действия, мысли, образа.

По характеру, по постоянному стремлению наделять добротой окружающий мир, делиться с ним и знаниями, и накопленной с годами мудростью Нину Георгиевну по праву можно отнести к тому беспокойному племени людей, которых издревле звали на всей земле-матушке просветителями.

Говорят, что каждый урок педагога Кондратковской превращался в час удивительнейшего познания сокровищ русской и мировой культуры. И до сих пор ее ученики, убеленные давно уже сединами, слагают легенды о тех часах волшебства.

Я думаю, не меньшее удовольствие испытываем и мы, ее читатели, беря в руки любой из семи поэтических сборников, вышедших в свет из-под пера Кондратковской. Это ощущение, на мой взгляд, характерно особенно для книг ее последних лет — «Синий камень» и «Сердце-озеро». В них многие строки буквально сотканы из любви и уважения к своему читателю, созданы по велению совести и на острие духовной отдачи. Недаром же Нина Георгиевна как-то записала: «Чем бережнее мы храним память о прошлом, чем зорче вглядываемся в сегодняшний день, тем полноправнее и ярче становится наша собственная жизнь».

1995

Эвальд Риб,

педагог-музыкант, поэт

Из неотправленных писем

Помните, Нина Георгиевна, 1955 год? Когда я после двух месяцев учебы хотел уехать из города? Конечно, помните.

Шел дождь. Осеннее небо хмурилось. Я бежал, весь промокший, в музыкальное училище на комсомольское собрание. Наш секретарь уже хотел закрыть дверь, а тут я появился. Он мне шепнул:

— Эвальд! Сегодня тебе нельзя присутствовать.

— Почему? — удивился я.

— За прошлое.

— Я же ничего плохого не сделал.

— Все правильно. Это из-за комендатуры.

— Ах, вот почему? — покраснел я, как детский флажок.

— Но ты не переживай, — успокаивал тот, — это временно.

Откуда ни возьмись, к нам подошли пианист Б. М. Белецкий и С. Г. Эйдинов.

— У вас что-нибудь случилось? — спросил директор.

Когда секретарь комсомола рассказал, что случилось, Семен Григорьевич взял меня за руку и сказал, прежде чем войти в зал:

— Вы же вместе живете. Учитесь брать ответственность друг за друга, а то сегодня один сломается, завтра — другой.

На этом собрании я, конечно, присутствовал, но не слышал ничего, о чем говорили: чувствовал себя зверьком, загнанным в угол. Не представлял, как я дальше буду учиться, играть в оркестре, жить, встречаться с любимой девушкой...

Дома я отдал другу-вожаку два стихотворения, которые хотел ему посвятить:

«Так вечно было и будет —

наша жизнь нежна и груба.

Как ты отнесешься к людям,

так к тебе отнесется судьба».

«Бывает, что жизнь

прижмет к стене, смелей

во сне взлетаешь к небесам...

Спаси меня Бог

От хороших друзей,

А от плохих — уйду и сам».

Потом он долго извинялся, что выполнял указание свыше.

Несмотря на все трагическое для меня, вы тогда, Нина Георгиевна, улыбнулись:

— Юный Риб, ты неплохие стихи написал, но опять ошибки. В первом стихотворении шесть, а во втором — восемь. Вот это должно тебя волновать, а не слюни распускать в 25 лет. Тебе ли сдаваться? Прошел такую школу в Сибири. Магнитка, может быть, станет твоей судьбой, подарит счастье, поможет осуществить цель. Быстро садись за стол и перепиши стихи с исправленными ошибками, а я кофе заварю.

В этот вечер я понял: друзьями становятся только тогда, когда люди понимают друг друга, помогают словом и делом. Прошло 40 с лишним лет, а наша дружба становится все крепче, никто ее не смог разрушить. Правда, Нина Георгиевна?

1 сентября 1992

1998

Эвальд Риб,

педагог-музыкант, поэт

«Я в вас верю»

...Много лет, живя среди русских, в 1954-55 годах я, немец, начал думать по-русски, образно мыслить, даже по-русски писать стихи. Одним словом, русский язык стал моим вторым родным языком. Во мне стали развиваться две культуры. Разве это не богатство?

Мне сказочно повезло — моей учительницей стала известная уральская поэтесса Нина Георгиевна Кондратковская. У нее были глубокие знания в любой области. Она могла приготовить лекцию на любую тему. И главное — все знания отдавала своим ученикам.

Я отлично помню первые месяцы учебы. Однажды пришел в училище со скрипкой, а навстречу мне шли по коридору Нина Георгиевна и моя однокурсница Люда Виноградова. Нина Георгиевна обратилась ко мне:

— Эвальд, мы собираем материал для стенгазеты нашего курса. Может быть, у тебя есть своя песня для скрипки, какой-нибудь свой рисунок?

— Есть стихотворение, — ответил я.

— Сам написал? — спросила Нина Георгиевна.

— Сам.

— Прочти, если помнишь!

— От светлой музыки берез

моя любовь чуть загрустила.

Свой золотой закат волос

Ты мне на плечи уронила.

И возле щек моих горят,

Горят глаза твои кострами.

Но отчего цветы не спят

И все бегут, бегут за нами?

— Хорошо, — сказала моя учительница. — Спасибо, что выучил. Завтра суббота. Если хочешь, можешь прийти ко мне домой.

Нина Георгиевна, по-видимому, разобралась, почему я не могу заниматься в полную силу. Хотела помочь...

На домашнем уроке она мне рассказывала разные истории из жизни русского народа, о творчестве русских и нерусских музыкантов и поэтов.

— Знание любого иностранного языка, — она поставила чай на стол, — обогащает родной язык. Помнишь друга Пушкина Вильгельма Карловича Кюхельбекера? Русского поэта-декабриста? Он отлично знал родной немецкий язык и изучил русский так, что восхищал русских. Самостоятельно выучил английский язык, делал отличные переводы.

— Я ведь тоже нерусская, — улыбнулась она, — украинка. Как видишь, пишу на русском языке.

Домашний урок закончился поздно вечером. Я шел домой с желанием работать, преодолевать все трудности. И я это потом доказал не на словах, а на деле.

* * *

Не знаю, Нина Георгиевна, как бы я без вас вышел из труднейшего положения, когда по условиям директора музыкального училища в 1955 году должен был выучить курс русского языка за полгода. Честно признаться, ваша необычайная методика спасла меня. Переписывая почти ежедневно под вашим руководством прозу Гоголя, Пушкина, Тургенева, Чехова, Блока и многих других авторов, я написал диктант за первое полугодие на тройку, был зачислен в музыкальное училище, а заканчивая его, один получил пятерку за сочинение «Маяковскому». Главное — вы подключили мою зрительную память, и она не подвела. С той методикой мне удалось взять русский язык на «ура».

Тогда узнал я,

что ты велик

и силы добрые даны,

несешь ты людям,

русский язык,

все звуки и краски весны!

2002

Татьяна Сержантова,

дочь, журналист

«Ваши стихи зажигали сердца...»

Передо мной пожелтевшие от времени, протертые до дыр на сгибах старые письма. Конверты самодельные, склеенные из оберточной бумаги, из тетрадных листочков в линеечку. Обратные адреса самые удивительные: Можайский район Московской области и село Бирюса Иркутской области, Башкирия и Ханты-Мансийский национальный округ, Молотовская область и Киргизия. И полевая почта 59152, и полевая почта 72428-Я...

А вот адрес получателя всех писем один: г. Магнитогорск, 17-я неполная средняя школа. И обращение, с небольшими вариантами, одинаковое: «Многоуважаемая Нина!», «Милая Нина!», «Дорогая Нина!», «Уважаемая Нина!», «Уважаемая Нина Кондратковская!»

И следующая фраза во всех письмах почти одинаковая: «Простите за такое обращение, вашего отчества не знаю...».

А датированы все письма 1942-м, 1943-м годами.

И мне захотелось вот так, без комментариев, процитировать строчки некоторых из этих давних-давних посланий незнакомому человеку. Мне показалось, что из этих, таких трогательных, таких искренних строк многое можно узнать о Нине Георгиевне Кондратковской. Не о той, которую хорошо знали магнитогорцы. А о той — давней, молодой...

«...Нам на фронт попала случайно «Учительская газета», где мы прочитали ваше стихотворение, которое зажигало наши сердца, веселило, поднимало дух. Я, командир части, первый нашел эту газету, ну и пошла она по рукам, ее переписали себе все командиры и бойцы, которым было зачитано это стихотворение. Оно написано вами от души, от глубокого понимания человеческого сердца и души человеческой.

Я после запроса в «Учительскую газету» сегодня получил ваш адрес. Я собрал митинг бойцов и командиров, и решили вам написать.

Во-первых, примите от нас, фронтовиков, бойцов и командиров нашей части, пламенный сердечный фронтовой привет! Во-вторых, разрешите поблагодарить вас от имени воинов за так прекрасно написанное вами стихотворение «Твои письма...»

С приветом от имени бойцов и командиров Михаил Андреевич Сабрин, полевая почта 72428-Я».

«...Снова вечер и снова бесплодное ожидание (писем с фронта)... Рушатся надежды. Нужно какое-то нечеловеческое терпение, чтобы ждать, ждать, ждать. Я устала переносить муки ожидания, не хватает сил, невыносимо тяжело на душе. Что предположить, подумать?

И вдруг... В таком тяжелом, отчаянном состоянии я прочитала в «Учительской газете» стихотворение Нины Кондратковской «Твои письма...»

Я чувствую, что во мне что-то произошло, что мне стало легко, и я говорю: «Верно, нет сегодня, значит, завтра будут». Только нужно умело ждать! Я получила ответ на все свои горькие думы. Я прежняя, веселая. Бьет ключ молодых комсомольских сил. Он неистощим...

Екатерина Корнеева, Ногинский район Московской области. Якимовская неполная средняя школа».

«...Пишу и волнуюсь. Вы живете в городе, а я в деревне... Попытался я ваше стихотворение переложить на музыку. Понравится ли она вам? Мне хотелось придать мелодии и лирику, и трогательность, и боевой дух.

Директор НСШ Виктор Луговских. Молотовская область, Нытвийский район, Усть-Сосновский с/совет, дер. Конец-Бор»

«... Очень много читала отзывов на ваше стихотворение «Твои письма...», но, к сожалению, мне не попала газета, в которой оно напечатано. Поэтому я решила обратиться к вам с просьбой, если не затруднит, написать мне и переслать письмом.

Я работаю преподавателем иностранного языка в Сибири, куда приехала в начале войны... Хочется прочесть ваше стихотворение, о котором так хорошо отзываются.

Вера Ковтова. Иркутская область, Тайшетский район, с. Бирюса».

«Мне ваше стихотворение прочесть не удалось, но я о нем очень много читала, на него ссылаются многие наши молодые учителя. Они приводят отрывки из этого стихотворения. Оно мне очень понравилось, мне хотелось бы его заучить наизусть, но, к сожалению, я его не могу найти. Я работаю учителем в одной глухой деревушке Выдринке...

Учительница Аня Кадылкина».

«Милая Нина! Вы кажетесь мне милой и родной издалека, поэтому я и решила написать вам. Вероятно, из-за обилия писем, которые вы сейчас получаете, мое пройдет незамеченным. Но, может быть, когда-нибудь найдется свободная минутка...

Мой муж — комиссар роты, погиб (вернее, «без вести пропал») 23 февраля 1942 года на фронте отечественной войны. Сама я учитель физкультуры... Теперь мы с вами знакомы.

Ваши стихи такие чудесные, идущие от сердца и такие волнующие, я читала и перечитывала.

...Может быть, когда-нибудь мы встретимся. И непременно в Москве. Я хорошо представляю себе отрывшиеся перед вами горизонты, и в перспективе, Нина, у вас так много заманчивого! Безусловно, рано или поздно вы должны быть и жить в Москве, где сосредоточено все самое лучшее. Вы будете членом Союза советских писателей. Какие неисчерпаемые возможности и в музыке, и в поэзии, и в педагогике, и... вообще все достижения науки в Москве — к вашим ногам. И я мечтаю видеть вас после окончания войны у себя в гостях. Как хорошо, что есть на свете такие люди, как вы!

Валентина Пухчеева, Башкирия, ст. Алкино».

«...У меня есть замечательный черноглазый сынишка, которого я безумно люблю. Муж на фронте. Нет известий около двух лет. Томлюсь ожиданием и отсутствием писем от него. Легче будет, если вы мне будете иногда писать.

З. А. Жергина. ст. Янаул, Баш. ССР».

«К Вам просьба: вышлите мне свое стихотворение, которое было напечатано в «Учительской газете». Мои коллеги читали, меня это счастье не достало: живу я за 600 км от областного центра, центральных газет не получаем...

Е. Судья. Бабчингом».

«Ваши стихотворения как нельзя лучше являются отражением или отголоском мыслей многих людей. Я сделала вырезки из газет с вашими стихотворениями. Первое из них я даже поместила рядом с тем письмом, которое получила от близкого человека, писавшего мне перед боем...

Р. Елисеева».

«...В вашей душе заложены лучшие качества советского учителя и отзывчивого товарища, поэтому осмеливаюсь высказать вам то, что никогда и никому не открывала...

С тех пор, как в газете стали появляться ваши стихотворения, я каждый раз раскрываю газету и ищу глазами, нет ли стихов Нины Кондратковской. Ваши стихи я повторяю ежедневно. Выучились они почти сами, незаметно, ибо в их содержание вложены мысли миллионов, горячая правда о любимых, об издевательствах псов-фашистов над ребенком с плюшевым зайцем в руках. Поэтому-то они глубоко западают в душу, и хочется крикнуть вам, Ниночка, через горы и реки, через тысячеверстные просторы солнечного Киргизстана: «Спасибо!».

Лидия Лень, Киргизская ССР, Джелал-Абадская обл., с/совет Жаэт-Жоп, средняя школа «Эмчек».

«Сегодня первая центральная почта после ненавистной всем жителям Севера весенней распутицы. И я прочитал ваши стихи...

Ваши стихи «Твои письма...» — в некотором роде перекличка со стихотворением Константина Симонова «Жди меня». Очень большая. Своевременная тема. Стихи ваши исключительно сильные, это живой образ. Вы так же, как Симонов, осуждаете малодушие, так же верите в любовь и верность, которые сохраняют в человеке стойкость в годину суровых бедствий. Хочется верить вместе с вами...

Василий Трофимович Азаренко. Ханты-Мансийский национальный округ, Тундрино».

Выдержки из писем. Писем, почти в каждом из которых — рассказ о себе, о трудной судьбе, горестях военных лет, но в каждом — и мечты о жизни после войны, после Победы, в которой еще в том, 43-м году, судя по письмам, не сомневался никто. С молодым поэтом разговаривают, как с другом, который именно сейчас необходим больше всего на свете, которому хочется рассказать самое заветное...

Такой Нина Георгиевна осталась до последнего дня своей жизни...

1998

Ольга Карпова,

журналист

Поиски продолжаются

Идет по городу человек с умными, внимательными глазами, с душой, открытой для впечатлений жизни, со своей мерой хорошего и плохого. Идет ... и то, что мимо других промелькнет, как несущественная частность, вдруг раскрывается перед ним с какой-то значительной стороны, зажигает фантазию, заставляет чаще биться сердце. И вот уже рождаются точные, емкие слова, и впечатления воплощаются в зримый художественный образ.

Такие мысли возникают, когда знакомишься с некоторыми стихотворениями Н. Г. Кондратковской, посвященными родной ей Магнитке.

Она пишет о веселом школьнике, что шагает на рассвете по широкому проспекту, а издали ему кивает зеленой листвой посаженное им деревце. Видит деревце и отец школьника, горновой, возвращаясь в вечернюю пору с завода, и вспоминает далекий тридцатый год, когда и он, как сын, «еще в степном приволье садил деревья в первый раз». И читатель понимает, что не только о деревце идет здесь речь: не так ли от отца к сыну передаются традиции трудовой славы в нашем рабочем городе!

В Ленинграде поэтесса случайно набрела на улицу, названную «Магнитогорской, в честь города, в котором я живу». И она пишет о кровной связи великого города Ленина с нашим молодым: разве не помог его горячий металл прорвать кольцо блокады!

Н. Г. Кондратковская любит Магнитогорск и за то, что «в нем, как в сыне, от рожденья есть доля сердца моего», за то, что это город ее юности, но, главное, за то, что город наш славен трудом, большими делами людей — созидателей.

Лучшие произведения Н. Г. Кондратковской посвящены этой теме созидания, человеку, преображающему землю. Он встает со страниц стихов то как мощная фигура металлурга, чей металл

«врезается в породы,

поднимает горные пласты,

ток несет и подпирает своды,

кружевом вплетается в мосты»

(«Товарищу металлургу»),

то в облике беспокойного ученого-исследователя («Зной»); его энергию, волю, настойчивость угадываем мы и в образах неугомонных и шумливых школьников («Пионеры в Ильменах»), среди которых, конечно, есть «будущий летчик, ботаник, химик, геолог, поэт». Мы не найдем у Кондратковской просто пейзажных зарисовок, просто любования красивой природой. Лес, поле, сад у нее никогда не бывают безлюдными. Вот она начинает рисовать элегическую картину обмелевшей реки («Река»): но сонная заводь вдруг оглашается шумом человеческих голосов, дымится в копченой посуде чай, руки беспокойных людей — строителей воздвигают «над синью волны перемычку» и поэтесса с веселым удивлением восклицает:

«Захочешь сказать

о красе первородной,

Да вдруг и напишешь

о стройке народной».

Поднявшись на самолете в голубую небесную высь («В небе»), она с новой силой ощущает «притягательную силу еле видимой земли», где можно

«услыхать привычный голос

чуть охрипшего гудка,

класть бетон, лелеять колос,

дом построить на века"...

Умение увидеть, почувствовать в каждой «пылинке живого», как говорил Маяковский, мудрый рост жизни, ее движение, ее законы — с этого начинается талант поэта. Этим стремлением глубоко осмыслить, а не просто назвать факты действительности, и отмечен целый ряд произведений Н. Г. Кондратковской. Упрямую силу вечно обновляющейся жизни видит поэтесса в первой травинке, пробивающейся навстречу весеннему солнцу («Травинка»), а «студеная капля живого ключа» («Ключ»), что через тысячи преград стремится в безбрежную синь океана, напоминает о торжестве активного, действенного начала над «тиной болот».

Большого разговора заслуживают стихи Кондратковской для детей. В прошлом году в Челябинском книжном издательстве вышла ее книжка «Фестиваль во дворе», которую детвора читает с большим удовольствием. Она написана не только рукой талантливой поэтессы, но и вдумчивого, умного педагога. Кондратковская не поучает, не становится в позу назидательной наставницы. Она обладает неоценимой для детской писательницы способностью смотреть на явления действительности как бы с позиции своих юных читателей и в то же время вложить в детскую душу настоящие представления о дружбе, о труде, любви к Родине и народу.

18 лет назад молодая учительница Нина Георгиевна Кондратковская впервые увидела свои стихи опубликованными. Напечатанное в «Учительской газете» стихотворение «Твои письма», полное задушевности и мужества послание к воину — фронтовику, вызвало горячие отклики читателей.

Вскоре та же газета опубликовала статью начинающей поэтессы «В поисках нужного слова». В ней Кондратковская говорит о том, как много и упорно ей приходится работать, чтобы найти нужное слово, поэтически выразить мысль. Она кончает свое письмо обещанием всегда требовательно относится к себе, не останавливаться на достигнутом.

Эти слова не остались просто словами. И сейчас, когда за плечами почти 20 лет литературного труда, Нина Георгиевна Кондратковская так же взыскательна к себе, так же неутомима в поисках нужного, точного и выразительного поэтического слова.

«Магнитогорский рабочий»,

1960

Ольга Карпова,

журналист

Со стихами по жизни

Нет лучшей награды для поэта, чем сознание, что его стихотворения помогают людям. Это счастье узнала и Нина Георгиевна Кондратковская. Стихотворение «Твои письма» оказалось созвучным мыслям и чувствам многих тысяч женщин, проводивших на фронт близких.

Стихи дошли и на передний край. Редакция «Учительской газеты» переслала в Магнитогорск письмо с фронта. «Кто вы такая? Какие у вас еще стихи? Что пишете сейчас?» — спрашивали бойцы.

В небольшой статье, опубликованной в «Учительской газете», Кондратковская поделилась своими замыслами и планами. Она писала о том, как это ответственно — быть поэтом, как упорно нужно трудиться, чтобы находить верные, нужные поэтические слова. И сейчас, через 20 лет, Нина Георгиевна Кондратковская не прерывает поисков емкого и точного поэтического слова.

За годы литературной деятельности накоплен немалый поэтический багаж. Стихи и песни Кондратковской печатались в журналах «Москва», «Южный Урал», в альманахе «Уральские огоньки», в газетах, звучали по челябинскому радио.

В поэзии Кондратковской есть неизменный и любимый образ — Магнитогорск. Он привлекает писательницу не только как город «вечной славы трудовой», самое рождение которого стало легендой, но и как город, где проходила ее юность. О взыскательной любви поэтессы к родной Магнитке говорит стихотворение «Город моей юности», одновременно лирическое и мужественное. А в «Слове о Магнитке» наш город встает как символ труда и созидания. Нина Георгиевна с шестнадцати лет учительствует, с того же примерно времени пишет стихи. Эти две ее профессии не враждуют, не спорят между собой. Педагог обогащает поэта глубокими знаниями жизни, людей. Способность мыслить поэтически сообщает силу и убедительность слову учителя.

Среди советских поэтов почти нет таких, в чьем творчестве не отразилась бы борьба за мир. У Кондратковской, писательницы и воспитателя молодежи, эта тема находит свой поэтический поворот: война и матери, война и дети. Она создает цикл стихов «О материнской тревоге». С нежностью и любовью пишет она в одном из ранних своих стихотворений о детях военной поры, принявших на себя часть общего народного горя: «Детские натруженные руки страна, как подвиг примет и поймет».

И в недавно написанном стихотворении «Вспомним!» встает тот же образ детства, омраченного войной:

«Смерть за смерть», —

Выводили в тетрадках девчонки,

Поправляя на шейках

Волос кренделя.

«Кровь за кровь» —

Говорил из картонной воронки

Левитан,

Молодые сердца пепеля.

Вспоминая свою беспокойную юность, строителей тридцатых годов, превративших «камень белгорючий в небывалый город молодой», поэтесса пристально всматривается в сегодняшнюю молодежь: какая она? О чем мечтает? Что берет за образец? В стихотворении «Раздумья о юности» поэтесса напоминает об ответственности старших за судьбу тех, кто вступает в жизнь, этих «самых ясных и самых доверчивых глаз», что каждый день встречают ее, когда она приходит в учебную аудиторию. Что должна она передать им, на что нацелить? Поэтесса отвечает:

Вручить не диплом,

А Почетный мандат гражданина,

Дать оружие правды

В надежные руки бойца!

Все, что мы читаем у Нины Георгиевны Кондратковской, свидетельствует, каким зрелым художником стала за долгие годы творчества магнитогорская поэтесса.

«Магнитогорский рабочий»,

1968

Ирина Кручинина,

журналист

Добрый талант

«Легко читается то, что пишется с трудом», — сказал Василий Андреевич Жуковский. И это в полной мере относится к стихам для детей. Не случайно среди великого множества поэтов и тех, кто считает себя таковыми, детских — раз, два и обчелся. Видимо, этот род поэзии требует не только особого мастерства, но и особого строя души. Нет, писать для детей, конечно, может каждый — было бы желание и возможность напечататься. Но вот будут ли эти стихи читать и радовать, и заучиваться наизусть из поколения в поколение, как бессмертные «Тараканище», «Муха-цокотуха» или «Дядя Степа» — это уже вопрос особый!..

Я убеждена, что многие сегодняшние мамы наверняка с удовольствием читали бы своим детям те стихи, которые так любили юные магнитогорцы — «шестидесятники», например, «Колину неделю», или «Ступеньки», или «Вертолет», написанные Ниной Георгиевной Кондратковской. Но последняя из ее детских книжек, «Минутки», вышла в Южно-Уральском книжном издательстве аж тридцать лет назад тиражом в сто тысяч экземпляров. Много ли сейчас найдется семей, где сохранилась она или ее «сородичи»? Нина Георгиевна не принадлежала к числу пробивных людей, ей были совершенно чужды апломб и самоуверенность. И уж какое там переиздание, когда столько талантливых вещей осталось вообще неизданным...

Мне не раз довелось быть свидетелем того, как она работала над стихами. Причем, как-то так совпало, что каждый раз это оказывались стихи для детей. Это был поистине адский труд, хотя проделывала его «баба Нина» с присущим ей юмором, а порой мы обе покатывались со смеху над какой-нибудь внезапно возникшей весьма пикантной формой. Но это была, так сказать, разрядка, которой предшествовал самый беспощадный отбор. На отдельном листке росли столбцы зарифмованных вариантов — слово «пробовалось на вкус», рифма должна была стать точной, звонкой, фраза — легкой по звучанию, «прописанной» и наполненной по смыслу. На бумаге рождались и перечеркивались строчки, на смену им приходили новые, которые постигала та же участь... Надо сказать, что Нина Георгиевна вообще была чрезвычайно требовательна и придирчива к себе в процессе творчества независимо от того что и для кого писала. Но при этом она сама признавалась, что писать для детей ей гораздо труднее, чем для взрослых: «Стих должен быть простым, ясным, но не примитивным, рифма — безукоризненной. Никакого сюсюканья — дети сразу почувствуют «нарошку». И поучать их нельзя, никаких нудных истин, никакой скуки!»

В стихах Кондратковской все именно так, ну а что касается скуки, то это понятие и Нина Георгиевна — две вещи несовместимые. Нет, она не была вечно неунывающим оптимистом с блеском в очах и неизменной улыбкой — упаси боже. Но, будучи человеком с очень непростой судьбой, она сумела сохранить в себе ту чистоту восприятия мира, ту душевную откровенность, которых так не хватает нам сегодня. Сейчас, когда идет повальная ревизия всех и вся, когда слово «романтика», кажется, совсем исчезло из обихода, когда мы стесняемся (или боимся) признать, что и «до новой эры» было немало хорошего, с каким-то особым чувством читается маленькое стихотворение с не очень, на мой взгляд, удачным названием «Шефы». Я не знаю пока ничего лучшего, с такой искренней любовью написанного для детей о нашем городе. Напечатано это стихотворение было в книжке «Фестиваль во дворе» (1959 года издания), там же, где и прелестная «Колина неделя», такая легкая, изящная, которая, кажется, сама, помимо твоей воли, запоминается наизусть.

Они как-то вышли тогда почти одна за другой — эти тоненькие книжечки в мягких обложках, все в Южно-Уральском книжном издательстве: после «Фестиваля...» в 1962 году — «Вертолет», в 1968 году — «Минутки». И в каждой можно было, не глядя на обложку, узнать автора «по почерку» — по ритмичности, музыкальности стиха, по какому-то особому свету, который словно излучает каждая строка, по озорному лукавству, по лаконичности, меткости метафор. О чем только не говорит с детьми автор, о том, что надо уметь дружить и приходить в беде на помощь друг другу. Даже о доменной печи — вот уж, казалось бы, не детская тема — сказано так, что образ становится зримым и очень понятным: «Домна пышет и гудит, будто в ней колдун сидит...».

Детские стихи, написанные Ниной Георгиевной, дают достаточно полное и яркое представление о еще одной стороне этого доброго и светлого таланта.

1998

Ирина Кручинина,

журналист

О самом дорогом

В поэтическом сборнике Нины Георгиевны Кондратковской «Сердце-озеро», изданном в Южно-Уральском книжном издательстве в 1984 году, в самом его конце, есть составленный автором краткий словарь из шестидесяти пяти слов, большинство из которых — перевод с башкирского или расшифровка названий уральских речек, озер, горных вершин. Например: «Кряхта» (по-башкирски Крыкы-тау) — горный хребет на Южном Урале. Башкирское название переделали в старину возчики руды, которым приходилось «кряхтеть», подталкивая на перевалах тяжелые сани». Или: «Зюраткуль — название высокогорного озера на Южном Урале близ города Сатки. Может быть переведено с башкирского как «сердце-озеро» или «кладбище-озеро» (на дне его «погребены» стволы деревьев)». Словарик такой читателю просто необходим, ибо немало, к сожалению, среди нас тех, кто, даже родившись на Урале и прожив здесь немалую часть жизни, не знает, что такое «шихан», как перевести с башкирского название известной Сатки или кто такой «дивана». Мы ленивы и нелюбопытны, как заметил Александр Сергеевич Пушкин.

Нина Георгиевна ленива не была — работала как одержимая. И любопытства — в самом высоком смысле этого слова — ей было не занимать. В ее однокомнатной квартире вечно громоздились груды свежих газет, журналов, лежали новые поэтические сборники, которые надо было прочесть обязательно. Она была жадна до встреч с новыми людьми, независимо от социального статуса или уровня образования последних — главное, чтобы человек был интересен, чтобы в нем была «изюминка». И, надо сказать, ей на таких людей везло, она словно притягивала их к себе.

Вырастив детей, уйдя на пенсию и обретя тем самым долгожданную свободу для творчества, Нина Георгиевна, помимо работы над рукописями — не только своими, но и чужими, очень помогала молодым начинающим поэтам, в общей сложности двадцать лет руководила городским литературным объединением, — начала, как пишет в автобиографии, «искать свою тему, изучать народное творчество Южного Урала, записывать предания, изучать краеведческие материалы, труды спелеологов, археологов, национальный эпос народностей Урала, историю края».

Дочь Кондратковской, Татьяна Валентиновна Сержантова, вспоминала недавно, что на похоронах матери к могиле подошла группа немолодых уже башкир (кажется, она говорила даже, что они были слепые). Все они плакали. Кто знает, возможно, у кого-то из этих людей Нина Георгиевна бывала дома — помнится, вернувшись из своей очередной «вылазки», она азартно, по-молодому блестя глазами, хвалилась мне, что нашла «вот такого!» башкира, который рассказал ей массу интересных вещей. В семейном архиве хранятся объемистые тетради, где записаны услышанные ею уральские и башкирские легенды-сказания, сказки, которые тоже, видимо, дожидались своего часа, но, увы, не дождались.

Можно задуматься: с чего вдруг такая тяга к «азиатчине» у человека, с детства воспитанного на стыке двух славянских культур — русской и украинской? Откуда у россиянки с Полтавщины такое чутье совершенно чужого и чуждого языка? Ведь с каким, бывало, наслаждением, как вкусно смаковала она только что узнанные где-нибудь слова типа «камча», «джайляу» или «сэсэн». И как умело, с каким тактом и чувством меры вкрапляла этот фольклор в стих, не увлекаясь, не выращивая «развесистую клюкву», но сохраняя национальный колорит, воссоздавая музыкальный строй, аромат чужой речи:

У старого бая в кибитке с коврами

Стоят сундуки с дорогими дарами.

Сегодня привез их такой же богач

Из дикой степи за горою Атач.

Или:

Пас в горах отары хана

День и ночь бедняк Аман.

Мыли дождики Амана,

Грели ветер да буран.

Нет у парня ни землицы,

Ни баранов, ни добра,

Все хозяйство — песня-птица

Да двухструнная домра.

А вот еще:

По тропинкам, по лесам

Поднимитесь к небесам

И на озере Зюраткуль

Подивитесь чудесам!

Вы слышите музыку? Эти сказания, наверное, хорошо мог бы спеть «седой сэсэн», перебирая струны своей неизменной домры...

За плечами Нины Георгиевны стояло не одно поколение российских интеллигентов. Это значит, что уважение к культуре любого народа она, что называется, всосала с молоком матери. Наличие же дара поэтического определяло вполне естественный повышенный интерес к слову — к его корням, его истокам, желание прикоснуться к тайнам чужой, неведомой доселе речи. Говорить по-башкирски она, насколько я знаю, не умела, но помню, как читала с листа чьи-то отпечатанные на машинке стихи (по-моему, Рамазана Шагалеева) и наслаждалась их звучанием.

Она читала, слушала, записывала, а потом делилась со своими читателями радостью узнавания — откуда в степи синяя скала, почему зовется Теплым ледяной ключ, а гора носит совсем не «горное» имя Башмак, почему Абзаково названо так, а не иначе. И еще она открывала нам неброскую прелесть Уральского края.

Она видела сердцем, и потому ей открывалась красота в самом будничном и, казалось бы, неприметном — в горной «речке-невидимке», в скромном лиловом цвете душицы...

Как много света на исходе лета!

И тишина сияет надо мной,

И вьется листьев легкая беседа,

И светел запах сырости грибной.

Только одно четверостишие, а сколько в нем поэзии. Какое глубокое, полное дыхание в каждой строчке, как все не просто зримо — кажется, физически ощущаешь и дуновение ветра, и теплое касание солнечных лучей.

...Все в том же авторском вступлении к сборнику «Сердце-озеро» Нина Георгиевна писала: «Эта книга о самом дорогом — о родной земле, прекраснейшем крае России — Южном Урале». Она действительно любила наш край, любила деятельно, без лишнего сюсюканья, охов и ахов. Она могла возмущаться, могла быть насмешливой, ироничной, но никогда — равнодушной.

Сколько упустили мы

Русской тишины!

Сколько огорошили,

Отпугнули дум,

Сколько нам хорошего

Не пришло на ум!

Эти слова — ко всем нам. Давайте задумаемся над этим...

1998

Валентина Семиног,

директор МКГ

Легенды Нины Кондратковской

Открываю книгу «Сердце-озеро» Н. Г. Кондратковской, изданную в 1984 году, и в глаза бросается надпись, сделанная ее красивым, летящим и понятным почерком: «...дорогой моей, милой умнице Вале Семиног...», а далее идут слова автора: «Эта книга о самом дорогом — о родной земле, прекраснейшем крае России — Южном Урале».

Много лет Нина Георгиевна собирала материал для своих чудных легенд о Башкирии и Урале. Я видела исписанные страницы, которые она постоянно перебирала, переписывала. Она встречалась с самыми разными людьми, слушала их рассказы, ловила незнакомые словечки, из которых потом в конце книги был составлен краткий словарь. В этом маленьком справочном пособии встречаются такие диковинные слова, как «бучило» (яма с водой), «монча» (баня), «останец» (утес) и другие. Эти специфические слова придают ее легендам неповторимый колорит, который приближает читателей к эпохе, событиям, людям.

Сборник легенд начинается «Сказом про Олексашкину чашу» — гимном талантливому рабочему человеку. Вслушайтесь, вчитайтесь, как звучат эти слова:

При какой-то там царице

Жил уральский гончарок.

Как сотворил этот мастер чашу со снегирем на боку, как нашел дорогу к дому, как продолжал работать на радость людям — об этом вы прочтете сами. А я хочу привести, на мой взгляд, самые главные слова в этой сказке:

Работящими руками

Мять, строгать, чеканить, вить

Так, чтоб дерево и камень,

Медь и глину оживить.

И велит честному люду,

Значит, каждому из нас,

И свое живое чудо

Смастерить.

Про то и сказ.

Вот и сама Нина Кондратковская, следуя своему наказу, написала легенды, которые «колокольчаты на звон». Ритм ее повествования выверен до последнего слога. Каждое слово как значимый объект, несет свой смысл. Автор пишет о преемственности эпох и поколений в произведении «Тайна Абзаковской лиственницы»:

...В новый век закинула крыла,

В старый век тропу не замела.

О нашем любимом Соленом озере тоже есть свое предание. Когда-то оно не было соленым. А таким его сделали материнское горе, тоска о погибшем сыне, который отдал жизнь за людей:

Светлее слезинки водица,

Но вот солона, как слеза.

Мне очень близко произведение писательницы «Три невесты». Может быть, потому, что я хорошо знаю три речки, которым посвящено это сказание: Гумбейку, Зингейку и Янгельку. Лирично и задушевно рассказывает автор, как спаслись три сестры от злого бая и превратились в три светлые речки:

Развеяли годы былую недолю,

Три реченьки вьются по чистому полю.

Встречает венки голубая Гумбейка,

Качает венки золотая Зингейка,

И каждой красавице Янгелька-речка

Из чистого солнышка дарит колечко...

Очень поэтичен сказ «Сердце-озеро». Он повествует нам об обманутой любви смелой девушки Зюрат:

То вполголоса, украдкой,

То разливом, то вразлет

Сердце-озеро Зюраткуль

Песню вечную поет.

Поднимись к нему в молчанье,

Как в величественный храм,

Просветленными очами

Прикоснись к его дарам.

Почти хулиганская легенда «Чертов палец» полюбилась сразу всем. Чертенята в этом произведении списаны с местных мальчишек.

Край чудесный от страхов очищен,

Но народ почему-то твердит,

Будто в каждом из здешних мальчишек

С той поры по чертенку сидит.

Эти бывшие чертенята создали очень многое: построили город, возвели завод, написали множество самых прекрасных строк о первостроителях нашего города. Есть у Нины Кондратковской поэма, которая называется «Трубач с Магнитной горы» и которая посвящена как раз нашим первостроителям и поэтам: Борису Ручьеву, Александру Ворошилову, Михаилу Люгарину, Василию Макарову.

Взлетали слова,

Как горячие пули,

Обоймами строчек

По сердцу стуча.

Люгарин, бетонщик,

На вид простоватый,

Ручьев, синеглазый,

С душой огневой,

Василий Макаров,

Вожак литбригады, —

Настроили голос на марш боевой.

Потом объявили:

— Поэт Ворошилов.

Сама Нина Георгиевна тоже была строителем нашего города. Она приехала сюда в 1934 году в возрасте 22 лет по приглашению Бориса Ручьева. Нина и тогда уже писала стихи и сразу же влилась ясной строкой в поток пишущей молодежи.

И здесь, под крылом

Комсомольской газеты,

На первом горячем

Ее рубеже,

Рождались, росли

И мужали поэты

С рабочей Магниткой

В судьбе и душе.

Прошли годы ... И сегодня, в 2004 году, на 91-м году со дня рождения Заслуженного работника культуры СССР, члена Союза писателей СССР Н. Г. Кондратковской я вспоминаю этого человека светлыми словами грусти и благодарности. Она научила меня любить русское слово, и сама владела им мастерски. И я хочу закончить свое небольшое повествование ее стихами о русском языке:

Он от предков идет,

Не от модных залетных изысков,

С ним мы сами становимся

Чище, смелей и умней.

2004

Виктор Павелин,

горный инженер,

член городского литобъединения

Верность призванию

В ее поэзии отразились мир человеческих чувств, забота о счастье молодого и старшего поколения. Некоторые ее стихи, как поэма «Трубач с Магнит-горы», «Ветерану Магнитостроя», «У городского костра», непосредственно посвящены городу, в котором она прожила большую часть жизни. Есть и песни, созданные на ее стихи. Среди них — «Песня магнитогорских ветеранов» (музыка Д. Покрасса), «Дай, земляк, твою верную руку» (музыка Т. Любовицкого) и другие. Хочется отметить, что она, как и Михаил Люгарин, оставалась связующим звеном первых лет литературного Магнитостроя, когда засияли таланты Бориса Ручьева, Александра Авдеенко, Людмилы Татьяничевой. Последним представителем литбригады им. А.М. Горького остался Александр Лозневой.

На творческий путь Нины Георгиевны во многом повлиял Борис Ручьев. Вместе они учились в одной из курганских школ. «В школе Борис не подозревал, что я тоже пишу стихи, а на праздничных вечерах их декламируют, не называя автора», — вспоминала Кондратковская. После краткосрочных учительских курсов молодую девушку направили преподавать в село Макушино, откуда Борис Ручьев убедил ехать в Магнитку. «Вспоминаю свой первый день в Магнитогорске, — писала Нина Георгиевна, — Борис Ручьев — двадцатилетний, подвижный и заметно возмужавший, — встретил поезд, сдал нехитрые мои пожитки на хранение в вокзальную времянку и предложил мне шагать в город пешком. От станции до доменного цеха — изрытая степь. Пахнут ковыль и полынок, разомлевшие от июльского зноя... В этот день я встретилась с товарищами Ручьева в «писательском» бараке на первом участке. Как известно, Борис Ручьев в 1934 году уехал из города, а потом был репрессирован».

Нина Георгиевна хоть увлекалась поэзией, но не спешила печататься. Во весь голос она заговорила только во время Великой Отечественной войны, и заговорила на всю страну. Ее стихи были опубликованы в «Учительской газете». В газете «Магнитогорский рабочий» имя Кондратковской впервые упоминается 23 апреля 1943 года. Она, учительница школы № 17, прочитала на литературном объединении свои стихотворения «Весна», «Учителю-воину», «Твои письма» и другие. Отмечалось, что стихи свидетельствуют о несомненных способностях автора. 23 марта 1944 года было избрано новое бюро литобъединения в составе члена Союза писателей Сверозарова, поэтов Татьяничевой, Кондратковской, Белецкого, Коваленко. В конце 1945 года руководителем литбюро был избран Я. М. Бурас, а с ноября 1946 года городскую литературную организацию возглавила Н. Г. Кондратковская. Стихи же ее в местных газетах печатались постоянно. Были перерывы, когда литобъединение возглавляли Петр Гагарин, Алексей Луковцев, Николай Воронов, Борис Ручьев, Владилен Машковцев, но в целом наибольшую нагрузку по руководству городским литературным движением вынесла Нина Георгиевна.

Она творчески, педагогически относилась к своему делу, хорошо знала литературу, и ее суждения были авторитетны. Она индивидуально подходила к каждому молодому автору, никому не отказывала в помощи. Да и квартира ее всегда была доступна для начинающих поэтов и прозаиков. Она воодушевляла творческий рост Риммы Дышаленковой, Ирины Кияшко, Нины Ягодинцевой, Владимира Чурилина, Бориса Попова и многих других. Нина Георгиевна добилась того, что в областной газете «Челябинский рабочий» стала появляться постоянная рубрика «В гостях — литобъединение Магнитки». Да, она самозабвенно отдавалась литературной работе.

Я познакомился с Ниной Георгиевной в 1949 году, когда учился на заочном отделении Магнитогорского учительского института. Она преподавала нам «русский фольклор». Чувствовалась ее большая эрудиция: говорила доходчиво, образно. Потом узнал, что она увлекается поэзией. Это сблизило нас. Тогда она работала в музыкальном училище. Приходил к ней на уроки. Познакомился здесь с некоторыми учащимися, солистами хоровой капеллы и даже с самим С. Г. Эйдиновым. Все годы поддерживал связь с Ниной Георгиевной на заседаниях городского литобъединения, приходил к ней домой, присутствовал на ее юбилеях. Всегда она была приветлива, отзывчива.

Творчество поэтессы, конечно, требует отдельного разбора. Она издала шесть поэтических сборников и первые — «Фестиваль во дворе», «Вертолет», «Минутки» — адресованы детям. Нина Георгиевна вошла в поэзию как тонкий психолог души, светлой надеждой и любовью дышат все ее поэтические произведения. А их музыкальность и напевность легко доносит до читателя выраженную мысль. Помимо сборников ее стихотворения печатались в антологии «Русская советская поэзия», в журнале «Уральский следопыт», в сборнике «Каменный пояс». Она оставила о себе добрую память и заметный след в литературной жизни города.

1997

Александр Павлов,

поэт, член Союза писателей России

Чернорабочий литературы

Любая творческая среда непредсказуема, удивительна и многолика. Этакий единый и разноцветный клубок не только силы и целеустремленности, но и слабости, тщеславия, гордости и страданий, оптимизма, стрессов и транса, депрессий, взлетов и падений, света и мрака... В большинстве своей среда эта состоит из практиков, создающих те или иные художественные ценности. Сотворил что-либо значимое художник, выдал из души людям изрядную порцию света — и притих, опустошенный. Не до теории ему, как правило. Когда-то еще закончится период накопления, когда-то схватит за горло неизбывное вдохновение? А жить надо, крутиться — в семье, в квартире-клетке, в жизни...

Но существует всем известный нам необъяснимый феномен, когда в художнике счастливо соединяются теория и практика, свет, доброта и человечность, оптимизм и живительный юмор. Таким удивительным человеком была Нина Георгиевна Кондратковская — член Союза писателей, член Союза журналистов, заслуженный работник культуры России, талантливый педагог и широкой души человек. На протяжении многих лет она возглавляла городское литературное объединение им. Бориса Ручьева. Понятно, что у членов литобъединения симпатии разделяются. По мере творческого развития каждый открывает для себя того или иного старшего коллегу, черпает от него накопленный опыт и при удачном, счастливом стечении обстоятельств поднимается на новую творческую ступень. Так было, есть и всегда будет... Но вряд ли я ошибусь, если скажу, что сотни подающих надежд, способных, одаренных и талантливых не только на Магнитке, но и по всей стране в свое время соприкоснулись с обаянием, вниманием и щедростью души Н. Г. Кондратковской. Ее крохотная квартирка постоянно напоминала собой проходной двор. В хорошем понимании. Творческие люди всех возрастов тянулись туда за советом, добром и взыскательным словом. Поэты и прозаики, учителя, музыканты и художники, артисты и журналисты... Кого здесь только не доводилось встречать! Сотни бывших учеников по приезде в город спешили навестить свою «бабу Нину», как с любовью ее называли практически все. Ежедневная почта Н. Г. Кондратковской поражала. Десятки писем, газет, журналов... Когда она все это успевала прочитать, проанализировать, подчеркнуть выборочные места, сделать нужные выписки (чтобы процитировать их на занятиях литобъединения), ответить на письма? Одному Богу все это известно. Теперь я понимаю, что в какой-то степени она сознательно шла на ущемление себя в творчестве, водружая на алтарь подобной «благотворительности» уйму своего бесценного времени. Мы знаем, что далеко не каждый творческий человек способен пойти на подобное «разорение» своего дара, рисковать творческой судьбой, не быть застегнутым на все пуговицы перед сонмом ищущих помощи, доброго слова и культурного обращения людей. На это способны лишь единицы, избранные, видящие далеко вперед, не только понимающие, что нельзя оставлять после себя культурную пустыню, не только восклицающие об этом, но и практически воплощающие в жизнь благородные устремления, бескорыстно и беззаветно тянущие по бездорожью тяжкий и неподъемный воз нашей культуры.

От одних только прописных истин, которые приходилось Нине Георгиевне вдалбливать начинающим, можно было, мягко говоря, притомиться за короткое время. Но педагог на то, видимо, и педагог, чтобы из года в год совершенствовать их подачу, ускорять процесс постижения творчества и тем самым явить людям как можно в более раннем возрасте новый талант. Поэтому-то «баба Нина» обладала редчайшей способностью разглядеть в людях крохотные ростки самобытности, невзначай не наступить на них, опекать, дать им подняться и занять свое достойное место в многоликой творческой роще.

Многие и многие помнят, как самоотверженно отстаивала творчество своих питомцев на многочисленных семинарах Нина Георгиевна не только в Магнитке, но и в различных городах страны. Как взвешенно, аргументировано, объективно и убедительно было ее слово! Тактично и в то же время взыскательно и доброжелательно она подходила к анализу творчества обсуждаемых авторов. И, право же, я не припомню случая, чтобы кто-то остался на нее в обиде (хотя творческих людей, как правило, обидеть очень легко!), а тем более, чтобы кто-то затаил на нее зло...

Здесь нужно отметить и такой факт: может быть, сами того не подозревая, воспитанники Нины Георгиевны учились культуре обсуждения авторов, умению общаться на высоком стилевом уровне, видеть в творчестве главное, отметать мелочное, мягко и ненавязчиво. Указывать начинающим на просчеты и достоинства, помочь выйти из творческого тупика, отвернуть от ложных направлений, скорректировать себя и максимально использовать вдохновение. Еще будучи студентом литературного института им. А. М. Горького при Союзе писателей, я услышал от руководителя творческого семинара слова о магнитогорской литературной школе. А ведь далеко не случаен тот факт, что известный вуз окончили только за последние годы наши земляки Юрий Костарев, Римма Дышаленкова, Николай Якшин, Олег Хандусь... И в каждом из них была и осталась частица широкой души «бабы Нины"...

Я сознательно не останавливаюсь на том, как скрупулезно и дотошно, часами, а то и всю ночь напролет просиживала она за неумелыми и несовершенными строчками начинающих, как по крупицам помогала почувствовать язык, силу слова и фразы, разглядеть невидимую прежде шелуху, незаметно окрылить, успокоить и озадачить. Вся эта кухня читателю вряд ли интересна. Но главное-то в том, что с уходом Нины Георгиевны из жизни не стало этого теплого и доброжелательного уголка, где всегда не хватало чая и хлеба, спичек и папирос, а порой и места на кухоньке, когда приходилось перебираться в комнату... Зато всегда хватало человеческого тепла и участия, а нередко и обычного сострадания, ибо приходили сюда не только с творчеством, но и с печалями и бедами. Говорят, что незаменимых людей нет. Может быть и так. Но, думаю, что творческих индивидуальностей это не касается. Здесь ярко воплощается мысль о том, что человек — это Вселенная, единственная и неповторимая. И с ее уходом сиротство неизбежно...

Она прожила нелегкую жизнь, полную лишений и страданий, отдала нашему городу и людям всех себя без остатка, оставила обширное творческое наследие и светлую память о себе. И память эта будет жить с нами, пока мы будем достойны ее.

1993

Ирина Кручинина,

журналист

«Почувствуй только Родину в себе»

Есть в стихах Нины Георгиевны Кондратковской такие строки:

Почувствуй только Родину

в себе —

И каждый час твой

до отказа полон:

Ты весь в ее дыханье

и борьбе,

Любою болью, как любовью

болен.

Это чувство Родины она несет в себе всю свою долгую жизнь — и не только в своей поэзии, но и во всех делах, поступках, замыслах. Быть там, где ты всего нужнее, быть на первом крае — это стремление руководило ею всегда. И в те времена, когда она, шестнадцатилетняя учительница, рвалась на распределение в «глубинку», туда, где нужны были ее комсомольская горячность, непримиримость и верность делу. И потом, когда она приехала в новый социалистический город, с его неотлаженным бытом, с его суровыми героическими буднями.

Сегодняшние магнитогорцы, особенно молодежь, знают Нину Георгиевну Кондратковскую по ее стихам — и опубликованным в печати, и тем, которые она читает сама на многочисленных встречах со школьниками, учащимися профтехучилищ, студентами, рабочей молодежью. Она не только читает, но и прекрасно рассказывает об исторических днях Магнитостроя, о людях, которые жили, работали и творили рядом с ней в те годы.

История Магнитки, память о ней занимают немалое место в творчестве Кондратковской, так же, как история всей Уральской земли, богатой преданиями и легендами. Недаром именно эти две темы счастливо соединились в ее последней книге «Синий камень». Сборник этот быстро разошелся с полок книжных магазинов, поскольку спрос на него среди любителей поэзии был огромным. В легендах поэтессы собрана по крупицам правда самой жизни. Написанные на фольклорной основе, с тонким чувством языка и стиля, с той легкостью, что дается только громадным трудом и служит признаком высокого профессионализма, эти легенды, сказки, поэмы, словно открывают окно в неведомый доселе мир, делают понятным и поэтически прекрасным то, что до сих пор оставалось тайной. И оживают такие знакомые названия гор, ущелий, рек, озер, чтобы стать еще ближе, еще роднее:

Развеяли горы былую

недолю,

Три реченьки вьются

по чистому полю.

Смуглянки у берега песню

поют,

На доброе счастье

черемуху вьют.

Встречает венки голубая

Гумбейка,

Качает венки золотая

Зингейка,

И каждой красавице

Янгелька-речка

Из чистого золота дарит

колечко...

Любовь к Родине, верность, чувство долга — это основные мотивы сказаний седой древности.

* * *

...И ты зовешь к ответу

день любой,

И час любой

Наедине с собой.

Что ж, Нина Георгиевна может сделать это, не боясь суда собственной совести. Каждый ее день, каждый час прожит с людьми и ради людей. Обо всем, что было на ее жизненном пути, она может сказать словами Маяковского: «Это было с бойцами или страной, или в сердце было моем».

Давайте вернемся еще раз в прошлое, в далекие и грозные 40-е годы. Вот телеграмма из «Учительской газеты»: «Просим написать стихи, посвященные школьному комсомолу или комсомольским учителям». И она написала. И не считала для себя зазорным писать «по заказу», потому что тема согревала ее сердце, потому что знала: эти стихи нужны сейчас, их требует время. Она писала о женах и детях, ждущих своих мужей и отцов с фронта, о матерях, чьи сыновья пали смертью храбрых. Ее стихи переписывали, заучивали наизусть, незнакомые люди слали ей письма со словами благодарности.

Люди... Сколько их в жизни Нины Георгиевны! Она обладает редким даром не просто пробуждать к себе интерес как натура талантливая, но и привлекать сердца человеческой доброты. Наверное, такое качество необходимо каждому хорошему учителю. А Нина Георгиевна — настоящий учитель. И по своей изначальной профессии, и по всему, что вкладываем мы в смысл этого слова. Она была учителем для крестьянских детей, для красноармейцев, для первостроителей Магнитки, которые благодаря ей познавали азы грамоты. Она открывала русскую и советскую литературу учащимся музыкального училища имени Глинки — тем, кто учился у нее, до сих пор помнят эти уроки.

Она стала учителем для молодых поэтов и прозаиков Магнитогорска. Ее слово, ее оценка много значат и для тех, кто уже завоевал себе признание на литературном поприще. Вот уже много лет член Союза писателей СССР Нина Георгиевна Кондратковская руководит городским литобъединением имени Бориса Ручьева при редакции «Магнитогорского рабочего». Причем, руководство это не ограничивается традиционными «вторниками». Двери дома Кондратковской всегда открыты для тех. Кто хочет получить совет, кто ищет своего пути в мучительном поиске нужного слова или просто испытывает потребность поговорить о каких-то своих сокровенных делах.

Наверное, это утомительно — ни одного дня не быть одной? Тем более, когда ты не просто пенсионер на покое, а человек, постоянно чем-то занятый. Один из первых членов городского общества «Знание», Нина Георгиевна и сейчас продолжает работу в этой сфере. Член Союза журналистов СССР, она периодически получает задания от городской газеты, отделом культуры которой заведовала некоторое время в годы войны (а до этого была ответственным секретарем в «Магнитогорском металле»). Член Союза писателей СССР, она постоянно работает над рукописями.

А потому опять-таки — не утомляет ли это постоянное паломничество в ее небольшую квартиру, заполненную книгами, газетами, исписанными или отпечатанными на машинке листами своих и чужих стихов?

Бывает, что утомляет. Но и жить без этого она тоже не может. Недаром народная мудрость гласит: много имеет тот, кто и отдает так же много...

Человек. Родина. Память. Вот три темы, три «кита», на которых основано поэтическое творчество Кондратковской. И речь идет не только о написанных ею семи книгах (в том числе трех — детских). Есть великое множество ее стихов, так и не вошедших ни в один сборник: какие-то печатались в разных газетах, в журналах «Южный Урал», «Уральские огоньки», «Москва», а какие-то до сих пор знакомы лишь участникам спонтанных «литературных вечеров», когда Нина Георгиевна неожиданно предлагает: «Хотите послушать?». А прочитав, начинает дотошно допытываться, что плохо, почему плохо, не лучше ли изменить вот здесь и так далее.

Иногда кажется неправдоподобным: признанный мастер слова, умный и тонкий человек вдруг спрашивает совета у людей подчас вдвое ее моложе и вдесятеро неискушенней в поэзии. Однако в этом нет ни кокетства, ни фальши. Есть вечная, прекрасная неудовлетворенность собой, которая и является залогом непреходящего творчества. Есть потребность постоянно звать «к ответу день любой»: как он прожит, с какой отдачей, найдено ли, наконец, то самое «главное слово, что не захватано, мудро и ново»?..

1983

Валентина Семиног,

директор МКГ

Завидная доля

Счастье — это ощущение, а ощущение мгновенно. Мгновенность счастья и придает ему особую остроту и вожделенность. Такую особенность бытия подсмотрел зоркий глаз поэтессы Н. Г. Кондратковской во время игры на скрипке одной из ее учениц.

Многие ценители поэзии ощущают кровную связь поэзии с музыкой, и это родство выражается в песне. В свое время Нина Георгиевна, преподавая в музыкальном училище литературу, была одновременно студенткой одного из его отделений. Музыкальное образование, видимо, помогло ей, создать ряд произведений с ярко выраженным особым ритмом: «Скорость», «Мы будем», «Ну поплачь еще поплачь, осень» и, наконец, стихотворение «Пурга» (на эти слова написал музыку Д. Кабалевский).

Ой, пурга, пуши,

припорашивай!

Ты и нас свежи,

прихорашивай!

Прихорашивай,

принаряживай,

Третью молодость

привораживай!

О возрасте Нины Георгиевны никто никогда не задумывался. Она была и оставалась вне этой временной категории, хотя ее в городе любовно величали «бабой Ниной». Люди разных возрастов считали за честь попасть в маленькую однокомнатную квартирку с вечно незапертой дверью.

«Живи и впредь всегда открытой,

Ни слез, ни смеха не тая,

Чтоб за тобою, не обитой,

Шаги друзей слыхала я».

Там можно было ночью перед экзаменом прослушать краткий курс литературы, составить сценарий зачетного мероприятия для студенческой педагогической практики, полакомиться «заварными» блинами и, самое главное, научиться уважать Творчество. Вот Нина Георгиевна разминает в пальцах «беломорину», и я предвкушаю миг, когда папироса задымит в красивых губах и польется чудесная беседа. Она была, что называется, «ходячей энциклопедией». Язык ее повествований был неповторим, слова складывались в предложения свободно и красиво. Нина Георгиевна постоянно перетряхивала свой словарный запас, который был огромен, играя в крестословицу. Все ее рукописи испещрены квадратиками из переплетенных слов. Бесконечно уважая русский язык, Нина Георгиевна посвятила ему стихи, твердо убежденная в том, что нам «надо бы смолоду чувствовать, думать на нем!»

...Ходит-бродит в устах

самородное русское слово —

золотое наследство

народной души и ума...

...Он от предков идет,

не от модных залетных изысков,

с ним мы сами становимся

чище, смелей и умней.

Высокая образованность и мужской интеллект вкупе с истинно женским началом придавали Нине Георгиевне особый шарм как в жизни, так и в творчестве.

Не все ль равно, не все ль едино,

Кто мыслит — он или она,

Была б строка моя отныне

Той, женской верностью верна.

В жизни Кондратковская поражала врожденным аристократизмом, воспитанностью, умением вести себя в обществе. Органично и сразу становилась центром внимания в любой компании — от высокопоставленных лиц до детей. Она умела смотреть в корень человеческой ценности и относилась с уважением к творческой мысли своего собеседника.

Мысли у поэтов порой так созвучны, что диву даешься. Есть у В. Федорова мудрые стихи о юности и зрелости, в которых о жизни сначала думается сложно, а совершается легко, зато потом, в зрелом возрасте, думается легче, а совершается сложней. На эту же тему создала стихи Н.Г. Кондратковская:

С трудами, с годами

Нам время дороже.

Мы к каждой минуте

Относимся строже.

А в юности

Вольному времени рады —

Бесценных часов

Совершаем растраты.

Да что там!

Недели

Швыряем по свету,

Как щедрый богач

Даровую монету...

Собрать бы тех лет

Нераскрытую силу —

Ох, сколько бы доброго

Сделано было!

Вспоминаются еще два созвучных произведения разных авторов. Это «Ель моя, ель» Б. Окуджавы и «Нива, нива усталая» Н. Кондратковской. Они повествуют о бренности жизни, преходящей красоте и нужности. Б. Окуджава пишет, обращаясь к новогодней елке: «...Мы в пух и прах наряжали тебя, мы тебе верно служили...». Н. Кондратковская разговаривает с оголенной нивой:

А была ты невестой,

Опоясана радугой,

Каждый луч тебя пестовал,

Каждый шум тебя радовал.

Стебельки поднимала,

На простор выносила,

Корешки наполняла

Материнскою силой.

Нива, нива усталая!

Ты сегодня — одна.

Поутру заблистала

На стерне седина...

Борис Попов в статье, написанной после ухода Кондратковской, сказал так: «В последние годы Нину Георгиевну губили ее общественная нагрузка, ее многочисленные почитатели и почитательницы. Мне думается, что она могла бы написать больше, хотя и то — работала на износ». С Борисом не поспоришь — его уже нет. Но мне кажется, что Нина Георгиевна сознавала невостребованность своего потенциала. По намекам, особому печальному взгляду, отдельным строчкам это можно было понять. Именно по этому, чтобы справиться с естественной неудовлетворенностью, она погружалась с головой в общение с людьми. По сути, она была одиноким человеком, как и все талантливые люди, которые обладают особым мышлением и живут в собственном мире, нам доступном только через их творчество. У Нины Георгиевны был особый дар ухаживать за нами, выслушивать нас, а это очень важная миссия в обществе людей. Посмотрите, как мы не слушаем друг друга! Как многое нам кажется несущественным, не стоящим нашего внимания...

Смешались весны, зимы, дни и ночи.

Добро и зло, спокойствие и гнев.

Никто не ожидает, не пророчит,

Душа — молчит, молчит, оледенев.

Скользят глаза по замкнутому кругу,

Нащупывая крайнюю черту...

И только мысль ворочается глухо —

Ей умирать еще невмоготу!

Во многих стихах Нины Георгиевны прослеживается жгучее желание жить после смерти, и она отвечает оппонентам такими словами:

Меня корят:

К чему на этом свете

Слезой надгробной камушек долбить?

Да не о смерти я,

А о бессмертье...

Будучи отчаянной жизнелюбкой, «приемлющей все сущее на свете, все любящей», она хотела бы вернуться в «этот добрый город с терпкой гарью на ветру»:

И все-таки, все-таки тайная грусть

Метнется несбыточно-дерзостной смутой:

А может, я снова когда-то вернусь

Хоть строчкой единственной, нужной кому-то?

Свои строчки поэтесса нянчила и оттачивала очень придирчиво. Особенно хорошо ей писалось по ночам. Это была ее постоянная рабочая смена.

Плачь по ночам, моя строка,

Кричи от жгучей боли,

От черноты черновика,

От собственной недоли!

К поэзии Нина Георгиевна подходила со своей меркой. Воспитанная на творчестве классиков, поэтов начала века, она обладала способностью посмотреть на себя со стороны и сказать:

Надо короче бы,

Надо б потуже.

Надо бы — тесно,

Яро и густо.

Строго и честно

И безыскусно.

Читаю стихи и слышу за ними ее голос, который помогает мне глубже понять все созданное Ниной Георгиевной. Какая-то мистика и магия. А колдовского в «бабе Нине» было много. Умела врачевать, заговаривать, успокаивать. У нее были волшебные пальцы, по которым струилась жизненная энергия. Избыток ее она стряхивала на деревянный стол, легонько по нему постукивая. И еще она обладала редким даром предвидения.

Я вижу все: подбеленную к сроку

Гористых далей строгую кайму

И столбовую битую дорогу

К последнему зимовью моему.

Так все и было 11 января, когда мы провожали Нину Георгиевну к месту успокоения. Нет, не зря говорят, что художник — это проводник от неба к земле и что существует он на этой невидимой кромке небесного и земного.

Красоту земли уральской Нина Георгиевна воспевала подобно тому, как С. Есенин описывал среднюю полосу России, а Н. Рубцов — свою Северную Русь. Листая заветные сборники стихов Н. Г. Кондратковской, находим такие названия, как «Дождь на озере Якты-Куль», «У Верхнеуральского водохранилища», «Ночь магнитогорская», «Душица».

Все здесь узнаваемо, близко и мило нашему сердцу. Это наша жизнь, наш край. В предисловии к сборнику легенд автор пишет: «Эта книга о самом дорогом — о родной земле, прекраснейшем крае России — Южном Урале. Работа нелегкая, но радостная с юных лет породнила меня с Уралом, и я искренне хочу передать свою любовь к нему, к его людям».

Хребты Урала, как вершины славы,

Дороги к ним прекрасны и круты.

Таят в себе обветренные скалы

Уральского характера черты.

Нина Георгиевна очень любила и считала своей несомненной удачей «Сказ про Олексашкину чашу». И была права. Словарная канва сказа безупречна, «колокольчата на звон». Внутреннее чутье поэта позволило автору сохранить уральский говорок и не скатиться к анекдотичной разговорной пошлости, и получилось у нее:

Что ни чашка — то спасибо,

что ни блюдце — то поклон.

Гимном Художнику и Творчеству стала эта вроде бы незамысловатая сказка. Поэт завещает нынешнему и будущему трудовому люду на своей коренной земле:

Работящими руками

Мять, строгать, чеканить, вить

Так, чтоб дерево и камень,

Медь и глину оживить.

И велит честному люду,

Значит, каждому из нас,

И свое живое чудо

Смастерить.

Про то и сказ.

Многотемная и многожанровая поэзия Н.Г. Кондратковской полна мудрости, своего понимания путей к счастью и совершенству. Ее «Песенка мудреца» начинается пророческими словами: «Не лишений боюсь, а довольства"...

...Без тревоги на сердце короста,

без смятенья — тенета в мозгу...

Постели же, судьба, — до погоста —

Мне — дорогу, перину — врагу...

и дальше:

...Мне — хомут, ожерелье — врагу!

Она жила, не обременяя себя недвижимостью (самым ценным были красивейшие каменные друзы, книги с автографами знаменитых писателей, их письма и пианино, подаренное матери Нины знаменитым украинским композитором Н. В. Лысенко), окруженная благодарными людьми, защищаясь от невзгод зонтиком из юмора. И никогда не завидовала чужому благосостоянию.

Я завидую силе таланта,

Даже мукам его неудач.

С каждым часом завидую строже,

Наступательней, жарче, смелей —

И хочу, чтобы кто-нибудь тоже

Позавидовал доле моей.

Многие близкие люди частенько говорят: «А вот Нина Георгиевна сказала бы так» — и цитируют меткие словечки, ироничные и остроумные строки из ее стихов. Как справедливо сказал недавно один известный в городе поэт: «Да, она могла!..»

Да, Нина Кондратковская могла многое. Была не только педагогом и поэтом. Всю войну работала журналистом в газете «Магнитогорский металл», писала стихи, которые печатались в «Учительской газете» и помогли многим пережить невыносимое ожидание возвращения родных людей.

Магнитогорцы помнят яркие театральные рецензии Кондратковской и ее неповторимые очерки о художнике Г. Я. Соловьеве, артистах В. Морозове и В. Яхонтове, музыканте С. Эйдинове, писателях Б. Ручьеве («Тайна колымских тетрадей»), К. Нефедьеве, Э. Казакевиче, Л. Татьяничевой, и многих других, с кем она дружила и кем восхищалась.

Под псевдонимом «Нина Георгиева» в содружестве с художником Г. Шибановым она создавала для праздничных номеров газеты «Магнитогорский рабочий» дружеские шаржи на известных людей города. Среди них были директор ММК Г. И. Носов, главный хирург города Ф. Л. Гектин, художник Ф. Г. Разин. Изредка из-под ее пера выходили и злободневные басни. Друзья Нины бережно хранят в семейных архивах посвящения и озорные поэмы, которые невозможно читать без смеха до слез. В 1971 году Магнитогорская государственная хоровая капелла исполняла в Москве хоровой цикл «Четыре картинки из русской природы» композитора А. Зиновьева на слова А. С. Пушкина, С. А. Есенина и Н. Г. Кондратковской.

В старых подшивках газет можно найти ее рассказы «Возвращение», «Дивное слово», «Ландыши-ландыши». Всего издано семь сборников ее произведений. Последний сборник датирован 1984 годом. В эти сборники не вошли лучшие из ее стихотворений. Прекрасные философские глубокие стихи, созданные зрелым, умным мастером, не увидели свет, остались в рукописях. В этом драма творца Кондратковской.

Не секрет, что человеческое общество благоволит мужчинам. А женщина всегда постоянно должна доказывать, что она не только прекрасная мать и жена. Не случилось у Нины Георгиевны всесоюзной славы. Но она была центром духовной жизни Магнитки. Прекрасно понимая трагедию провинции, которая не существует для столиц, она служила своему Отечеству, отапливая и освещая наше духовное пространство. Американский профессор С. Коткин работал в Магнитогорске над книгой о городе, познакомился с Ниной Георгиевной и побывал в ее «апартаментах» (прямой перевод с английского языка). В книге «Стальной город» он говорит о ее большом вкладе в литературное движение и отмечает тот факт, что она свыше 25 лет бескорыстно руководила литературным объединением, где «рождалась и трепетала живая поэзия». Она помогла поверить в себя многим, кто ныне здравствует и известен.

Поэзия жизни слагается в судьбах

и полнится

Любовью, смертями, мечтами,

трудами, печалями.

В ней солнце и травы,

и страсти, и мудрые помыслы...

...Какими же главными к ней

прикоснуться словами,

чтобы ноты фальшивые

чуткое ухо не резали?

1998

Борис Попов,

поэт

«...К последнему зимовью моему»

Между тем, зима, морозы, оттепели — эти вечные символы отечественной жизни, истории и культуры — рано или поздно проходят. На Земле остается только Слово и Музыка. 60 с лишним лет исполнилось нашему горемычному многострадальному городу под легким названием «Магнитка». Были написаны романсы, повести, поэмы, песни, даже была какая-то симфоническая какофония. И вот 60 лет прошло. Но город-то остался, остались живые и мертвые строители и певцы тех времен.

Я хочу повести речь не только о поэте и поэзии, но и о том, как шло становление души, любящей поэзию (скажи мне, какие стихи ты любишь, и я скажу, кто ты). Конечно, я мог кликнуть Данте, Шекспира, Китса, Элиота, поляка Броютко или чеха Незвала. В нашем случае я ограничусь тремя фамилиями: Ручьева, Люгарина и Кондратковской. Потому что они мои земляки. Потому что они поэты своего родного города со всеми его победами и ошибками. Тем более что есть повод — на днях исполнилось 80 лет со дня рождения Н. Г. Кондратковской. Пусть земля ей будет пухом, по крайней мере, жилось бы ей сейчас гораздо тяжелее. И я понимаю ее. За более чем 40 лет поэтической работы издать всего несколько небольших книжек — это трагедия для художника. Слава Богу, она была оптимисткой — одна ее шутливая поэма «Хреновина» чего стоит — кстати, я, по-моему, ни разу не видел ее в печати. Попадись мне в руки оригинал, я бы все сделал, чтобы напечатать эту «Хреновину».

Теперь мы все любим ушедших. Мы устраиваем праздники в их честь. Рапортуем. Докладываем. Сводим дебет с кредитом. Кто-нибудь догадался принести Нине Георгиевне последний прощальный альманах с ее стихами? Нести-то недалеко — от Дома Советов пару шагов. А это ведь стоит дорого. Ни о личных встречах, ни о личных беседах я вспоминать не собираюсь. Найдутся «доброжелатели» — вспомнят. Но одно мне хочется сказать: городское литературное общество с ее уходом потеряло некий таинственный флер — флер вечной женственности и материнской любви. И это урон нашей городской поэзии.

Много говорить я о ней не буду. Стихи Н. Кондратковской прежде всего отличаются от стихов ее сверстниц неким априорным жизнелюбием — за исключением последних. «Поэта далеко заводит речь...» — так, кажется, сказала Марина Цветаева.

Вот стихотворение «Маленький скрипач»:

Шевелится за окошком

Индевелый карагач,

По серебряным дорожкам

Бродит маленький скрипач.

Прижимает к подбородку

Скрипку тонкую свою

И тихонько тянет нотку,

Как прозрачную струю.

А смычок неутомимо

Все танцует у плеча,

Но проходят люди мимо

И не видят скрипача.

Отличное стихотворение! Все. Не нужно больше писать остальных строк.

Природе искусства чужда идея равенства. В этой иерархии поэт всегда выше прозаика. Это даже и потому, что поэзия старше прозы. Уйдут рассказы и мемуары наших бытописателей и останутся интересными только для любителей-краеведов, но не уйдут стихи. А теперь позвольте вам представить лучшие, на мой взгляд, стихи Н. Г. Кондратковской.

Как много света на исходе лета!

И тишина сияет надо мной,

И вьется листьев легкая беседа,

И светел запах сырости грибной.

Я вижу все: подбеленную к сроку

Гористых далей строгую кайму

И столбовую битую дорогу

К последнему зимовью моему.

Это удивительные стихи.

И еще отрывок:

То вполголоса, украдкой,

то разливом, то вразлет

Сердце-озеро Зюраткуль

песню вечную поет.

И опять же какая красота! В последние годы Нину Георгиевну (я могу ошибаться) губила еще общественная загруженность, ее многочисленные почитатели и почитательницы. Мне думается, что она могла бы написать больше, хотя и то работала на износ. Ну что еще сказать о поэте? Прекрасней всего написал Фет:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,

что жизнь и смерть? А жаль того огня,

что пролетел над целым мирозданьем,

и в ночь идет, и плачет, уходя...

И вот еще одно стихотворение Н. Г. Кондратковской:

Творя добро, не взвешивай его,

Не измеряй объемы и масштабы:

Оно в твоих руках не для того,

Чтобы ладони превращались в лапы.

Не золото оно, не серебро,

Чтоб за него расплачивался кто-то.

А при расчете — где уж тут добро!

Все в мире зло от этого расчета.

И еще одно ваше стихотворение:

К многолюдью не спеши

Так бездумно и упорно:

Только для пустой души

Одиночество зазорно.

Тихий вечер не глуши

Болтовней смешной и вздорной —

Только для глухой души

Одиночество безмолвно.

Пыль в глаза не пороши,

В суете досуги пряча, —

Только для слепой души

Одиночество незряче.

Не все в ваших стихах мне нравилось, добрая, милая, дорогая Нина Георгиевна. Ну, вот мы и поговорили, и, в конце концов, это было написано не для «слепых душ». А художники, согласно Данте, не заслуживают ни рая, ни ада. Им требуется только покой — хотя бы после смерти. Пусть земля наша жесткая, каленая войнами, распрями, будет вам пухом, а душа ваша будет общаться только с музами.

1993

Борис Попов,

поэт

Колея и дорога

Давайте условимся так: говорить не о стихах поэта, а о месте самого поэта, как личности, в стихах. Тут, естественно, возникает сложнейший и мучительный вопрос: произошло, случилось ли полнейшее слияние творчества и бытия, бдения и быта? К тому же и сама баба Нина, Нина Георгиевна Кондратковская, в конце своей жизни тоже неоднократно мучилась этим вопросом и неоднократно задавала его себе сама:

Жизнь молола, жизнь трепала

И спросила на краю:

— А на ту ли ты попала,

На свою ли колею?

Я, прикинув, отвечаю

Пересохшим языком:

— Нет, тебя не уличаю,

Жизнь моя, ни в чем таком.

И здесь мы, дорогой читатель, немного остановимся и подумаем: случайно ли в этих строках некая недоделанность, мягко говоря. А если говорить совершенно честно — случайна ли «просадка», необязательность последней строки:

Жизнь моя, ни в чем таком.

В чем — таком? Вопрос остается открытым.

Торопливость ли это, душевная усталость, сердечная перегрузка? Да, наверное, все вместе. И, конечно, следует учесть, что стихи эти взяты из рабочей тетради Нины Георгиевны и не подготовлены ею к печати. Оттого и дневниковая сыроватость, спешка:

Колея моя сходила

На проселки с большака,

На ухабах бередила

Сердце, думы и бока.

Опять то же самое! Бередить бока невозможно — можно душу. «Нет, тебя не уличаю», — пожалуйста...

Придирчивый читатель и тем более поклонник музы Нины Георгиевны Кондратковской вправе спросить меня: «Почему же я начинаю свои заметки не с самых удачных и сильных произведений поэтессы?» Отвечу так: «Думая и размышляя, я пытаюсь набрести на главную колею уважаемого и любимого многими человека». А о стихах, удачах и неудачах, взлетах и промахах еще напишут другие. Трогательнее и трепетнее вашего покорного слуги. А нам же следует поставить многоточие и заговорить о другом: а именно о месте, присутствии Нины Георгиевны Кондратковской в духовной жизни Магнитогорска. Переоценить ее роль невозможно, потому что именно Кондратковская и была ядром, центробежной силой этой самой интеллектуальной жизни. Не обладая притом никакими «эстетскими» особенностями, привычками и привязанностями. Скорее всего, она была хозяйкой и попечительницей литературного цеха Магнитки, как еще совсем недавно любили выражаться ангажированные литераторы и журналисты. В общем, среди поэтов и прозаиков она была дома, допекала квашню недоношенных стихотворцев и доваривала борщи пожиловатых новеллистов-романистов.

Не знаю, как наедине с собой, но на городских литобъединениях она была весела и добра. Иногда даже чересчур добра — хотя словечко «чересчур» по отношению к доброте тоже не самое удачное выражение. Послушать, да просто посмотреть на Нину Георгиевну приходили не только пишущие люди, но и врачи, музыканты, художники. Она умела ладить со множеством народа — и это множество народа отнимало у нее «множество» времени и энергии. Но по ее же словам, обращенным к жизни:

И когда меня кидало

То на холод, то в уют,

Знала я: судьбу задаром

Не вручают, не дают.

Даром, конечно, ничего не дается. За все приходится платить — иногда жестоко. И даже хуже того — расплачиваться приходится и за чужие долги.

Сердце мне на то свиданье,

А не творчество нести —

Мое «полное собранье»

Умещается в горсти.

Ну, о «полном собрании» тоже пускай говорят критики-короеды, а мы-то с вами беседуем и вспоминаем живого человека. И приходим к печальному выводу: с уходом Нины Георгиевны Кондратковской в духовной жизни города образовался некий вакуум, и заполнить его пока некем и нечем. У нее был особый, уникальный дар — привлекать к себе людей. И собирать, и сплачивать их. Стихи стихами, а живые души согреваются живыми душами — соратников ли, друзей, соседей. Это самое ценное — дар расположения человека к человеку, но понимается это слишком поздно. Когда поправить уже ничего нельзя. Даже слова:

...пустых стихов каких-то

без названий,

Неуловимых песенок без слов

И голубых, как даль,

воспоминаний.

Да будет пухом тебе земля, Нина Георгиевна.

Да уйдут в небеса твои обиды на нас, грешных, — колея твоя была тяжела и непроста. Да и не колея она вовсе. А дорога.

Над могилой Нины Георгиевны Кондратковской я бы посадил рябину. Или простую русскую березку. Поэты так же красивы и тонки, как эти названные мною божьи творения. Не обижайся на нас — мы тоже когда-нибудь уйдем туда, куда ушла ты, Нина Георгиевна. Но пока нам не хватает тебя. А тебе, наверное, не хватает нас.

1995

Дмитрий Кабалевский,

композитор

Дорогая Нина Георгиевна, я получил ваше письмо и «Теплый ключ» — спасибо вам сердечное и за доброе отношение, и за стихи, и за очень тронувшее меня посвящение. Весь сборник я сразу же прочитал. Он производит очень радостное впечатление своей подлинной внутренней поэтичностью. В большей части стихов содержится настоящая мысль и ощущается хорошая, свежая форма. После одного прочтения трудно, конечно, выделить лучшее или, во всяком случае, то, что показалось лучшим. И все же я хочу назвать несколько стихотворений, которые задели меня сразу же очень глубоко: «С трудами, с годами...» (есть здесь приятное влияние Маршака, верно?); «Мы — будем!» (это превосходно!); «Нам кажется...» (тоже чуть «маршаковское» — я имею в виду его лирику, конечно); «Половодье»; «Тишина» (замечательные стихи!); «Ну поплачь еще, поплачь, осень...»; «Девочка настраивала скрипку»; «Добрый вечер"... Вот, пожалуй, то, что показалось мне самым лучшим. А весь сборник очень привлекает своей удивительной добротой и чутким ощущением красоты жизни. От души спасибо вам!

С искренним уважением

Д. Кабалевский

Москва, 1971

Наталья Капитонова,

главный библиотекарь

областной детской библиотеки, г. Челябинск

Одарившая теплом...

Как я ругаю себя за то, что не познакомилась с Ниной Георгиевной, не напросилась к ней в гости, бывая в Магнитогорске! Сколько я потеряла!

Конечно, я знала ее книги для детей, говорила о них с читателями, но очень плохо представляла себе, какую жизнь прожила поэтесса, какой она была. Но вот волею судьбы мне пришлось стать одним из составителей двух хрестоматий по родной южноуральской литературе (1-4, 5-9 классов). Нина Георгиевна, одна из немногих писателей, по праву попала в обе хрестоматии. Надо было не только представить ее творчество, но и рассказать о ее жизни. Начались поиски материалов о Кондратковской. Статьи из старых магнитогорских газет, библиографические справочники и т. д. Стала искать людей, которые знали Нину Георгиевну. Так вышла на дочь поэтессы — Татьяну Валентиновну Сержантову. Она показала мне старый семейный альбом: бабушку Нины Георгиевны, окончившую институт благородных девиц, маму — актрису, художника. Оказалось, что Кондратковские — старинный дворянский род. Так вот откуда в Нине Георгиевне и талант, и богатый духовный мир, и характер. Я узнала, как сложна была судьба этой семьи, как она попала в Сибирь, как непроста была судьба самой Нины Георгиевны.

Всерьез к литературе она обратилась уже в немолодом возрасте. Если бы жизнь дала ей время, сколько она бы еще написала! Но и то, что Кондратковская сделала, занимает особое место в литературе нашего края.

Хороши и умны ее стихи для маленьких. Очень ценны ее сказы и легенды — в них столько народной мудрости, важных сведений о нашем крае, столько поэзии! Сборники «Синий камень», «Сердце-озеро» не только выдержали испытание временем, но и стали еще актуальнее в наши дни.

А «Листопад» (1964), «Теплый ключ» (1971)! Кто внимательно читал их, тот согласится, что Нина Георгиевна как будто сама напилась водицы из теплого ключа и всю жизнь одаривала других людей — маленьких и больших.

Нине Георгиевне было бы 90! Но как молоды ее стихи! Как хочется сказать поэтессе за них спасибо! Как хотелось бы ...

2003

Юрий Балабанов,

сын, журналист

Храним прошлое...
(страницы родословной)

Самое страшное, считала мама, — быть Иванами, не помнящими родства. И всю жизнь живо интересовалась своим родословным древом и прививала нам, своим детям, любовь и уважение к дедам и прадедам, к бабушкам и прабабушкам — к нашим корням. Поэтому мы знаем свою родословную во многих поколениях. Кое-что подтверждается документально, что-то переходит от предков к потомкам через семейные предания.

Вот, например, первое упоминание о прадедах наших и, естественно, Нины Георгиевны, восходит аж к временам Петра Великого. Выписывал он в Россию образованных людей со всей Европы. Так оказался в Сакт-Петербурге барон фон Позен. Уже в России от него пошли две ветви — Позены и Розены (латинская «Р» читалась как русская «р»). Один из Позенов стал скульптором-анималистом, его работы и сейчас украшают вестибюль Русского музея. В семье от барона фон Позена хранится шкатулка палисандрового дерева, отделанная желтым металлом. Она передается старшим детям и теперь находится у сестры Татьяны.

Как попали наши предки на Украину? Об этом мы можем только догадываться. Скорее всего, они получили в подарок от Петра I или следующих царей земли в Полтавской губернии. И до сих пор в Лубнах сохранились два имения деда — Григория Григорьевича Кондратковского. Один дом в центре города — разделен на восемь квартир. А у входа стоит дуб в четыре обхвата! Наша старая тетка лет тридцать назад рассказывала, что при рождении очередного сына Кондратковские сажали дуб. Сохранился только один. Впрочем, не знаем, жив ли — давно на родине предков не были.

Второе имение было загородным. Там была большая роща, она и сейчас называется Кондратковской рощей. На землях построен поселок, господский двухэтажный дом сейчас — административный корпус городской больницы. Именно в этом доме прошли первые годы жизни маленькой Нины Кондратковской. В нашей семье хранятся две засушенные ветки: из одного имения — дубовая, из другого — грушевая. Мечтаем, если когда-нибудь будет организован музей Кондратковской, отдадим их туда.

Кстати, в Лубнах, в краеведческом музее, нам показали бронзовую табличку с надписью, гласящей, что на главной улице этого города построено здание гимназии — на средства трех известных горожан. Первая из этих трех фамилий — Г. Г. Кондратковский.

Мы видели это здание — трехэтажное, кирпичное, с огромными, метров пять в высоту, арочными окнами. Сейчас в том здании расположился педагогический институт.

Порой мы перебираем фотографии тех далеких и кажущихся уже нереальными лет. Вот маленькая четырехлетняя Нина, с распущенными волосами, перехваченными ленточкой, в светлом длинном платьице, а у ног девочки лежит огромная красивая охотничья собака.

Вот молодая бабушка Нины Георгиевны. На крыльце деревенской школы сидят дети — в длинных рубахах, лаптях. И среди них учительница — с высокой прической, в корсете. Выпускница Полтавского института благородных девиц.

Или девушки в украинских костюмах, с венками на головах и лентами. Это сцена из спектакля «Наталка-Полтавка». Одна из актрис — мама Нины Георгиевны.

А вот мама, папа, дед — медицинский полковник: белый китель, нашивка с красным крестом на рукаве, шпага.

Фотографий много. Бережем их как святую реликвию. Боже, как хорошо, что прошлое нашей семьи хранится не только в памяти и написанной мамой родословной, но и в этих старых фотографиях, которым уже больше ста лет!

И не только в них. Через всю жизнь мама бережно пронесла ценнейшие документы семьи. Литературный журнал 1920-х годов на украинском языке с опубликованными в нем стихами маминой мамы и рассказом об этой талантливой учительнице и поэтессе. Не от нее ли талант Нины Георгиевны? Кстати сказать, с бабушкой она жила первые десять лет своей жизни. Но память о ней пронесла до последнего своего часа. И накануне смерти по ее просьбе сестра читала маме на украинском языке стихи бабушки. Сестра рассказывала, что, послушав стихи, мама сказала дочери: «Я и не подозревала, что ты так хорошо читаешь по-украински». Это, видимо, было прощание с родным языком.

Сохранила мама трудовую книжку своей матери, в которой записано: «Солистка Полтавского музыкального театра и его главный художник». Не отсюда ли талант, перешедший к маминым потомкам: внучка Нины Георгиевны закончила Магнитогорское профессиональное училище, получив специальность художника-оформителя, а правнучка учится в Челябинском художественном училище?

Документов, памятных предметов в нашей семье храниться немало. Сестра, например, гордится хранящейся у нее деревянной пуговицей в виде вишенки — эти пуговицы украшали шторы в загородном имении Кондратковских в Лубнах. Так что все перечислять долго.

К чему я все это пишу? Мы, дети, внуки, правнуки Нины Георгиевны, бережно храним память о предках. Надеемся, что так будет всегда — из поколения в поколение. Это уважение к прадедам, любовь к ним привила нам наша мама — Нина Георгиевна Кондратковская. И мы благодарны ей за это.

2003

Татьяна Сержантова,

дочь, журналист

Н. Г. Кондратковская — поэт, педагог, просветитель.

Сейчас, когда она ушла, за ней в мир иной крепко и навсегда закрыты двери и уже много лет я не слышу ее голоса, я чувствую, что все эти годы, и с каждым годом все больше, осмысливаю и никак не могу постичь это явление — Нина Кондратковская. Я вдруг поняла, что жизнь свела меня, да и не только меня, с чем-то, не вмещающимся в привычные рамки моих представлений о людях. Да и не только моих. В письме ко мне бывший магнитогорский журналист сказал о ее «сверхперегруженности чужими заботами».

Вот это качество я заметила, будучи малым ребенком, еще в годы войны. Перегруженная работой, она каждый свободный час просиживала за гаданием по картам каким-то скорбным женщинам. Нет, гадать она не умела. Но велика была потребность помочь женщинам, полным тревоги за мужей-фронтовиков. И она фантазировала, как могла, успокаивала.

Намного позднее, когда первые стихи Нины Георгиевны были опубликованы в «Учительской газете», я перечитала массу писем ей, шедших отовсюду: с фронта, от учительниц, эвакуированных в глухие деревушки Севера, Казахстана, Ханты-Мансийского национального округа, Башкирии и т.д. Писали о своей тяжелой жизни, работе, об ожидании весточек с фронта, просили совета. Уже тогда она была нужна людям. И вот эта необходимость людям шла с ней через всю жизнь. Думаю, она привела Нину Георгиевну в школу к детям. Работа учителем была неотделима от работы воспитателя.

Несколько слов из воспоминаний Нины Георгиевны об «учительском бараке» на 13-м участке. 30-е годы. Уже тогда, наблюдая за детьми учителей, записывала в дневнике: «Появилась надежда, что станут учителями, как в былые на моей памяти времена, мужчины — умные, энергичные, любящие детей, видящие в них будущее Отечества. Подвижники, по которым стосковалось наше сложное время». Повторяю: это были еще 30-е годы.

И всю ее учительскую жизнь к ней удивительно тянулись дети. Она видела в них людей, не разделяя на детей и взрослых. Она уважала в каждом из них личность. А то, что у них было несравнимо с ней мало жизненного опыта и знаний, это не вина их: они просто родились позже ее.

Вся жизнь ее была примером подвижничества и полного отчуждения от личных благ и удовольствий. Ни одного золотого колечка или цепочки за всю жизнь, ни мало-мальски приличного платья или туфель. Один ее знакомый совершенно серьезно считал, что мебель ее квартиры надо было не на свалку вывезти, а в музей поставить в назидание всем, так сказать, «материалистам».

А вот двери ее дома с утра до глубокой ночи не запирались на замок. До последних дней шли к ней все — и отцы города, и ученые, и молодежь, и рядовые обыватели. Знакомые и незнакомые. С бедами, горестями, за мудрым советом, просто за добрым словом. И она растворялась в людях целиком. Кому помогала написать заявление в домоуправление, кому-то сочиняла юбилейный адрес, сценарий праздника для какого-то ПТУ — все это, естественно, безвозмездно. Ну а работа с молодыми поэтами... Надеюсь, что не забыли и Римма Дышаленкова, и Александр Павлов, и Нина Ягодинцева, десятки других, как они приносили к Кондратковской свои первые стихи. И она просиживала с будущими поэтами — своим будущим! — ночами. Не считаясь ни со временем, ни со здоровьем. А потом — и с возрастом. Уже в 70 ездила по пионерским лагерям. И в 70 — с агитбригадой ПТУ в Читу. Она жила не просто для людей, а в первую очередь — для людей молодых. Когда она как-то, уже безнадежно больная, пожаловалась, что не хватает времени для творчества, и я объявила, что мигом прекращу все посещения, она страшно испугалась: «Нет! Как же я без них?!»

В общении с людьми для нее не было мелочей. И в то же время она не могла пройти мимо больших, глобальных проблем. Здесь статья о самом унизительном, что мог придумать коварный мозг Сталина — паспортном режиме, о закрепощении крестьян на земле, о ссыльных на Магнитострой, о «корежении» русского языка, о необходимости духовного развития детей в школьных самодеятельных театрах, о вреде для Отечества бездарных учителей, о коммунистическом рабстве, о бедах ветеранов, о многом-многом другом.

Бескорыстие и благородство, умение встать выше личных обид, встать грудью на защиту человека, память которого втаптывают в грязь, несмотря на то, что человек этот сам когда-то унизил и обидел ее смертельно, — все это тоже Нина Кондратковская.

И во всем этом вижу ее подвижничество, роль учителя, человека, живущего для людей. А поэзию она все-таки не воспринимала как свое главное дело, не стремилась к поэтической карьере, не рвалась в члены Союза писателей. Поэзия, думаю, была для нее инструментом, с помощью которого она всю жизнь говорила с людьми, с их душами и сердцами.

2002

Татьяна Сержантова,

дочь, журналист

Мамины уроки

Вот и шагнули мы в третье тысячелетие. Как много осталось в старом! Молодость где-то там, в середине прошлого столетия осталась. Любовь — там же, во мгле... Да и жизнь, по крайней мере, большая ее часть, пропала в каких-то давних десятилетиях двадцатого века. Из этих же пустых туманов смотрит на меня далекое мамино лицо. Лицо разное. Очень разное ... Ведь век-то длинный.

Вот лицо молодой мамы. Прямой аккуратный пробор. Черное платье со стоячим воротничком. По моде военного времени. Четвертое десятилетие века. Война. Маму я вижу редко. И почти всегда ночью. Днем — на одной работе, в редакции, вечером — на другой, в полку НКВД, там мама художественной самодеятельностью руководила. Освобождалась поздно. Зато приходила с каким-нибудь военным пайком: с суфле в кувшине, с кусочком маргарина... Нет, с маргарином мама пришла только раз, тот день, вернее, ночь была особенной. Мама входила в комнату шумно, весело, а глаза влажные, все-таки малышку-дочку среди ночи будит, ну а как дотерпеть до утра, ведь засыпали мы с бабусей голодными, а мама еду принесла. Тут же все съедалось, и, счастливые, мы укладывались спать снова.

А еще помню тряскую телегу, паром через Урал в районе Старой Магнитки. Мама со школьниками едет на уборку, не помню уж чего. Но я тоже с ними. Мама счастливая, есть возможность подкормить ребенка. Ту сказочную лапшу военных лет мы с мамой вспоминали аж через четыре с лишним десятилетия.

Двадцатый век... Самый, наверное, стремительный из всех двадцати. Самый великий, мудрый, а для России — и самый трагичный, невыносимый, сложный, сумбурный, трудный... И вместе с веком трудились, недоедали, недосыпали, но мечтали и не унывали наши мамы. И моя мама, конечно, тоже. Слезы на ее глазах я видела чуть ли не единственный раз в жизни — когда (в те же самые проклятые годы войны) она с неимоверными сложностями обзавелась новым пальто, впервые вышла в нем, и в трамвае какой-то «шутник» вырезал на спине бритвой кружок диаметром сантиметров в двенадцать. О-о, этот день и сегодня вспоминать до боли обидно.

Есть у нас такое непонятное для меня общество — «Радостея». Говорят, с внеземными силами связано. Не знаю. Но однажды руководительница общества нашла меня в Челябинске и рассказала чуть ли не мистическую историю. Однажды по радио кто-то из членов общества услышал стихи. И незнакомое для них имя — Нина Кондратковская. Стихи потрясли. «Вы же понимаете, — убеждала меня руководительница общества, — она же не просто стихи писала. Она так много говорила нам всем между строк». И они решили найти стихи. Бросились в библиотеки, книжные магазины. Тщетно. Они не могли понять, как такие стихи не переиздаются.

А нашли они меня для того, чтобы сообщить, что моя мама не рядовой человек. Что она посланец на землю и конкретно — на Южный Урал и в Башкирию. С какой целью посланец? Да чтобы нести добро. Ну, насчет посланца — это нужно или здорово верить, или иметь могучее воображение. А вот что она была рождена для того, чтобы нести людям добро — это точно, и далеко не одна я об этом знаю. Знают родные и друзья, старые и молодые, умные и глупые, благополучные и обделенные, высокопоставленные и убогие, просто знакомые и незнакомые совершенно. И доброта мамина шла к ним почти век. Ведь родилась она в 13-м году, а ушла от нас (она так и говорила: «Через два дня я уйду от вас») — в 91-м. Сколько я помню себя, сколько помню маму — всегда в доме были люди. Слезы, вывернутые наизнанку души, беды, горести. И все это в течение долгих-долгих десятилетий принимала на себя, в свою душу и сердце мама. Люди уходили от нее с легким сердцем. И только теперь я задаю себе вопрос: а что же оставалось ей, какая тяжесть скапливалась в ее душе? Ведь никуда не девались эти чужие беды, они жили в ней, мучили, заставляли страдать. И жили в душе, в сердце чуть ли не целый век. И выливались наружу разве что в стихах. Но почему же от мамы никто никогда не слышал ни жалоб, ни стонов по поводу неудавшейся личной жизни, по поводу вечных материальных трудностей, сложностей, горестей, болезней?.. Неужели нужно было, чтобы век закончился, пока я это пойму?! Но теперь на так долго угнетавший меня вопрос я ответила: просто она не хотела свои невзгоды и горести перекладывать на другие души. Она знала, как эта ноша тяжела.

Нет, обиды на людей у меня нет. Они ее любили и не только горести на нее складывали. Люди питали ее мощными зарядами жизни, наполняли ее творчеством. И как-то, когда мама была уже тяжело больна, чувствовала, что осталось недолго, и стремилась писать, писать, у нее вырвались слова: «Целый день в доме люди, я ничего не успеваю». Я со свойственной мне энергией тут же безапелляционно заявила: «Это проще простого. Дай пару часов — и я все организую, никто тебе мешать не будет». И увидела в ее глазах ужас. Ужас! И, как выдох, ответ: «А как же я без них буду?!»

Ушел куда-то во тьму прошедшего двадцатый век. И с ним ушла моя мама. Мама, которая семь с лишним десятилетий того века жила с людьми, для людей и несла им свое жизнелюбие, остроумие, стихи, любовь, доброту.

Тот век мне не забыть до конца моих дней.

2001

Ольга Сибагатова,

внучка, журналист

«Прими мой дар...»

Людей, ушедших в мир иной, значимых для истории города, мы привыкли вспоминать в определенные даты — дни рождения, дни памяти и чаще всего в юбилейные годы.

Этот год — не юбилейный для Нины Георгиевны Кондратковской. Это в следующем году, году ее 90-летия со дня рождения, многие вспомнят ее добром и скажут проникновенные слова в адрес этого светлого имени и таланта.

Я никогда не писала о ней. Лишь дважды — по приглашению детской библиотеки — рассказывала, и то как-то кратко, боясь быть излишне эмоциональной... Потому что трудно передать словами отношение к одному из самых дорогих и любимых тебе людей, воспринимать как талантливую поэтессу, стоящую в одном ряду с Б. Ручьевым, Л. Татьяничевой, женщину, которая для тебя в первую очередь — бабушка.

Меня никогда не удивляла бесконечная череда людей, посещающих ее дом — это было в порядке вещей. Пили чай, я замирала на стуле в углу (лишь бы не выгнали) и слушала, слушала... Многое было мне тогда непонятно, но как интересно! И распирала гордость от соседства с такими умными, известными людьми — поэтами, музыкантами, художниками, и было по-детски наивное превосходство: вы здесь гости, а я своя, родная!

Как-то позволила себе «встрять» в разговор, высказать свое мнение. Была выдворена из кухни и, заходя за угол, услышала бабушкины слова: «Надо же, думать умеет!» Это было признание меня как личности, эта фраза была дороже многих родительских похвал.

А еще — Украина, Лубны. Абрикосовое варенье, которое бабуля варила и, раскладывая в двойные целлофановые пакеты, отправляла посылкой сюда, в Магнитку. И усадьба Кондратковских на окраине города, где сохранились дубы в три обхвата. Мы гуляли, и баба Нина рассказывала о своей бабушке, умнейшей женщине, сельской учительнице, владевшей четырьмя иностранными языками.

Да, мои воспоминания о Кондратковской — множество обычных житейских эпизодов из детства и юности. Это позже пришло осознание того, что в жизни твоей есть такой человек, что тебе несказанно повезло.

Ее мнение, отношение к моим поступкам всегда было для меня очень важным. Она умела слушать не перебивая, не осуждая за поступки, с юмором могла разрешить, казалось — неразрешимую, проблему. И ответить на любой вопрос, с ходу, причем, по любой теме. Я звала бабушку «ходячей энциклопедией». И долго еще после ее смерти пыталась набрать знакомый номер телефона, чтобы спросить, поговорить, посоветоваться... А ведь не секрет, что с ее уходом осиротели не только близкие родственники.

Мне не хватает ее. Я помню и люблю все, связанное с бабой Ниной. Потому что другой такой бабушки нет. Потому что никто никогда больше не назовет меня Алешкой. И еще много других «потому что"...

Однажды, отдавая мне одну из своих рукописей, бабуля надписала на ней:

Прими мой дар,

Завещанный от бога,

И не ругай старуху,

Коли вышло плохо...

Ее поэтические строки, наполненные огромной любовью к жизни, мудростью — ее дар мне. И всем вам, кто помнит и любит Нину Георгиевну. Кто общался с ней и кому только предстоит знакомство с философской мудростью и искрометным юмором ее поэзии.

И не нужен повод в виде памятной даты ...

2002

Клавдия Андрияновна Панова,

пенсионерка

«Мне — хомут, ожерелье — врагу»

Меня судьба свела с ней в далеком 1932 году в Тюмени, где я училась в педагогическом техникуме, а она на первом курсе литературного факультета педагогического института. Наши учебные заведения были расположены в одном здании — самом большом доме Тюмени в то время. В одном крыле здания помещался автодорожный институт, в другом — наши педагогические техникум и институт, где и профком, и комитет комсомола были общие.

Ее мама, Оксана Леонидовна, преподавала у нас черчение и рисование и, как бывшая актриса, была руководителем драматического кружка. Уроки рисования были очень интересными, сопровождались беседами о творчестве различных художников, но мы, девчонки, больше восхищались внешним видом, красотой и манерами учительницы.

Однажды во время занятий драмкружка в зале появилась хорошенькая стройная девушка с короткой стрижкой под «фокстрот», скромно, но красиво одетая. Почти нашего же возраста. Она нам всем понравилась. Это была дочка Оксаны Леонидовны — Нина.

Нина стала посещать занятия драмкружка, и со временем мы убедились, что она очень одаренный человек, так как играла на пианино, хорошо рисовала и сочиняла стихи.

Затем она организовала у нас коллектив «Живой газеты», под ее руководством мы исполняли сатирические куплеты, сочиненные ею же. С этими частушками на мотив «Мы кузнецы, и дух наш молод», изменив слова на «Мы синеблузники, мы профсоюзники», мы с успехом выступали в учебных заведениях Тюмени и в цехах знаменитого завода «Механик».

В 1932-33 годах в тех местах был страшный голод и падеж скота. Во вновь организованных, еще не окрепших колхозах рабочей силы и сельхозтехники было недостаточно. Привлекалась молодежь, студенты, комсомольцы. И пришлось нам целину «вспахивать» лопатами, чтобы можно было что-то посеять для урожая будущего года. Нина была с нами и тут же сочиняла остроумные куплеты, которые мы уже вечером исполняли в колхозном клубе. Мы пели о нашем труде, о том, как заботятся председатели колхозов о своих людях (а они не всегда хорошо о них заботились), о беспорядках в колхозах. Колхозники, особенно молодежь, с удовольствием посещали колхозный клуб и хорошо принимали наши выступления.

По окончании учебы мы расстались. И какова же была моя радость, когда через два года мы с Ниной Георгиевной, уже повзрослевшие, вновь встретились, но уже в Магнитогорске, в новой школе № 5!

Иногда наши встречи были кратковременны, так как работа и уже появившиеся у нас семьи не оставляли времени на общение, но эти встречи были незабываемыми, задушевными. Последние двадцать пять лет вместе были намного чаще.

Несмотря на наше различие в воспитании — Нина из интеллигентной семьи, получившая всестороннее воспитание, и я — из детского дома, где в период двадцатых годов мы никакого воспитания вообще не получали, а беспокоились о нас только, чтобы мы были сыты и сравнительно скромно одеты, да чтобы не вспыхнул сыпной тиф и чесотка. Тем не менее, у нас с ней была внутренняя душевная привязанность и взаимопонимание. Наверное, не случайно она подарила мне свою фотокарточку с надписью: «Моему двойнику». Она была для меня незаменимым старшим другом, советчиком, душевным врачом.

Общение с ней было интересным не только мне, но и всем, кто с ней встречался. В ее доме всегда ощущалось душевное тепло. К ней тянулись и пожилые, и молодежь со своими радостями и невзгодами, и все находили от доброго, мудрого, чистосердечного разговора утешение.

В книгах «Сердце-озеро», «Синий камень» и других она воспевала красоту природы и душевную красоту людей необъятного Урала. Много стихов писала для детей. Они тоже издавались отдельными книжками, хотя каждое издание книги продвигалось с трудом. Много стихов так и осталось неизданными, хотя были бы с любовью приняты читателями

Работала Нина Георгиевна на износ, не жалея своих сил и здоровья, которое пошаливало. Приходилось часто работать по ночам, так как в редкие часы, когда она была дома одна. Непременно кто-нибудь заходил по-дружески навестить, поделиться радостью или печалью или получить совет. И всем у нее было хорошо.

Наверное, нет в городе такой организации, которая не обращалась бы к ней с просьбой составить адрес-поздравление для юбиляра или написать сценарий для какого-либо торжества. Скромность и простота в общении с людьми помогали ей видеть в человеке только хорошие качества, не проявляя своего превосходства. Ее беседы с людьми были увлекательными, а часто и поучительными.

Я благодарна судьбе, что она на всю жизнь свела меня с таким человеком. У нее я познакомилась с замечательными людьми, с которыми и сейчас не прерываю дружеских отношений.

К своей судьбе она относилась доверчиво, все ее тяготы принимала без тоски и хандры, а помощником ей в этом были ее доброта, ум, неиссякаемый запас энергии и любви к жизни. Кстати, о ее юморе. Был такой случай, который теперь кажется смешным, а тогда...

1937-й год. 5 школа. День получения зарплаты. Сидим в учительской и ждем завхоза из Госбанка (он рядом со школой). Каждый занят своим делом. Завхоза с зарплатой долго нет. И вдруг раздается хохот. Оказывается, Нина повесила на классную доску ватман с карикатурой на завхоза, где изображено: на дороге между банком и школой лежит мужчина, около него портфель, из которого торчит бутылка водки, а вокруг валяются денежные купюры. Внизу юмористический стих, как Загороднюк несет учителям зарплату.

Пришел завхоз с деньгами. Посмотрев на доску, рассвирепел. Там в фамилии были искусно зачеркнуты второй и третий слоги. Он, приняв это как оскорбление, подал заявление в суд. Таким образом, через несколько дней Нина и мы, трое свидетелей (очевидно, выбрал тех, кто громче смеялся и помоложе, неопытных в житейских вопросах) — я, Ольга Макарова, Дуся Буренкова, с дрожащими коленями и раскрасневшимися от испуга лицами отправились впервые в жизни давать показания в суде. Старшие коллеги дали нам напутствие, как там себя вести, что говорить, чтобы убедить судью и заседателей, что это было не умышленное оскорбление личности, а лишь дружеский шарж. Из суда мы, конечно, вышли победителями, позднее еще долго над собой смеялись.

Жила она скромно — без излишних материальных благ. Однажды звонит: «Приходи скорее, хочу тебя видеть». Прихожу, а она мне: «Слушай, родились стихи. Это про нас с тобой». И она дала ему название: «Песенка мудреца».

Не лишений боюсь, а довольства,

Не от слез — от восторга бегу ...

Пожелай же, судьба, —

до погоста

Мне — бессонницу, спячку — врагу.

Без тревоги на сердце короста,

Без сомненья — тенета в мозгу ...

Постели же, судьба,

до погоста

Мне — дорогу, перину — врагу.

Пусть накопится в теле упорство,

Чтобы — к правде сквозь все «не могу»

Подари же, судьба, —

до погоста

Мне — хомут, ожерелье — врагу.

Дети встанут со мною в упряжке,

Внуки — рядышком, в поте лица,

А холеные отпрыски вражьи

Ожерельем удавят отца!

Вот по такому принципу жила Нина Георгиевна. Все, кто знал ее, не забудут ее никогда.

1994

Вероника Шур,

журналист

«Щедрей живи: люби, тревожься, пой...»

О том, что Нина Георгиевна — человек щедрой души и бескомпромиссной чести, знают все, кто был знаком с ней. Мне выпало счастье общения с поэтессой в 1985-1987 годах в период моей работы в газете «Магнитогорский рабочий». После отъезда нашей семьи в город Серов Свердловской области наша дружба с нею продолжалась в письмах. Пик переписки пришелся на 1988 год. И вот в связи с 85-летием со дня рождения Н. Г. Кондратковской, которое отмечается в Магнитогорске в этом году, я и решила предложить газете публикацию ее писем (со значительными сокращениями), ибо они еще больше убеждают нас в незаурядности ее натуры. Быть Человеком с большой буквы дано не каждому.

Вчитайтесь в эти строки, и вы услышите голос живой поэтессы. Он для нас — укор, напоминание и предупреждение.

«А у меня есть щит — мои 75 годочков»

(Из письма от 18 апреля 1988 года)

«Магнитогорск поруган справедливо за серость, безликость и безалаберность внешнюю и внутреннюю. Тут никогда и ничего не делалось и не делается для людей, все ради кокса, чугуна, стали и проката. Вы это знаете прекрасно. При вас разгоняли капеллу, остались без талантливого Смирнова.

При вас хоронили Станислава Мелешина, увековечившего Магнитку в добротных книгах, ее людей и даже прошлое нашей многострадальной земли — похоронили «традиционно» на левом берегу, а рядом с Ручьевым возложили более ста венков в честь тогда же почившего зама по торговле...

И «Буратино» чуть не отправили в Калининград, а его энтузиастам, людям талантливым, за столько лет и званий не присвоили. Марк Борнштейн укатил в Ленинград — не выдержал. Обидно же: за границей ценят, а у себя в упор не видят. Вот и писателей скоро не будет: Павлов с тоски утопит божий дар в стакане, мы, трое выморочных — Лозневой, Люгарин и я — отойдем в мир иной по закону естества. Я помню — давно это было — силами (всеми лучшими) любителей и профессионалов была поставлена в единственном тогда левобережном Дворце на сцене опера «Фауст». Проверяя тексты, влиятельные лица потребовали изъять из куплетов Мефистофеля крамольные строки:

«Люди гибнут за металл,

Сатана там правит бал...»

Мефистофеля пел превосходный бас Розенцвейг, польский еврей, не умевший ничего произносить по-русски. Это и спасло знаменитый номер. Он насчет металла выговаривал примерно то, что не менее блестяще подавал в «Эффекте Редькина» великолепный Шур, имитируя матюки.

(Далее Н. Г. рассказала о демонстрации, организованной экологами и запрещаемой городскими властями, о неблаговидной роли прессы, травившей активистов общества «Встречное движение» и не вступившейся за участников митинга, которые лишились работы. Особенно ее возмущало отношение к молодежным литературным объединениям со стороны горкома партии, стремление партийных чиновников подмять их под себя. — В. Ш.).

...Если Лито не соберется, я не виновата. Сами разогнали, пусть сами и собирают, а мне в мои 75 (отмечу 16 ноября) можно уже и отдохнуть. Начала выпускать литстраницы, но после демонстрации, перепутав «Встречное движение» с «Дыханием» и со всеми литобъединениями, страниц уже не дают, только «уголки», но хорошо — с портретами поэтов.

Я написала злейшие стишки на самую актуальную тему под названием «Долгая песня». Там в 80 строчках есть все: и «чинодралы», и «всякая гнусь», и даже «сволочь разноликая» — кто прочитает, все списывают, и кое-что уже попало в городской фольклор. Мне говорят, достукаешься. А у меня есть щит — мои 75 годочков, острая сердечная недостаточность, ишемия и пока — никаких внешних признаков склероза.

(Письмо завершалось впечатлениями от спектакля «Царь Иоанн Васильевич» в городском театре драмы. Автор делилась мечтой посетить в сентябре родной городок Лубны, который собирался отметить 1000-летие. — В. Ш.)

А поеду, ежели доживу, в августе на абрикосы и груши — там они отличные. Варенья не наварю — у них тоже сахар по талонам (брат называет их «эталонами» перестройки). Хочется и в Переделкино, а 16 ноября мне, как я уже напоминала, 75 — надо разориться, а в кармане свист.

Привет талантливому Шуру, и вас целую нежно.

Н. Кондратковская».

«Наших творцов не вытащишь ни из мансард, ни из кресел...»

(Из письма от 25 мая)

(Сначала Н. Г. рассказала о конфликте между руководством драмтеатра и городскими властями. — В. Ш.)

«...Конфликты перешли в склоку, склока — в такое, что сплошной смрад... Не знаю, чем там дело закончилось, но отцы города все-таки, вероятно, отстирывали штаны от медвежьей болезни.

(С большим юмором Н. Г. рассказала о голодовке знакомой нам актрисы и борьбе за помещение для Дома творческой интеллигенции, о роли А. Якупова в его создании. — В.Ш.).

Он мой бывший ученик. Умудрен с младых ногтей практически. Смекнул прекрасно, даже гениально: наших «творцов» не вытащишь ни из мансард, ни из кресла перед цветным ящиком. Общнутся для приличия раз-два — и отхлынут, не привыкнув тусоваться «безвинно» и «беспивно». Ведь как только пойла не стало в ЦДЛ, туда ходят только на юбилеи и прочие официозы. А наши... чем хуже московских?

Вспомнила прелестную песенку московских лирических подворотен:

На кладбище два мурла

Хлещут водку из горла:

«Клёвая была герла,

А с похмелья померла...».

Но это так, чтоб разнять печаль. А ее хватает вполне. Я собралась в Челябинск и подлечиться в областной больнице № 2, и поцеловать пятки у первой своей правнучки. Но — давление прыгнуло на 220/100. Такая карусель, что сегодня и на похороны не пошла. Хоронили Хинкиса. Но с ним — все, не вернешь, отработался, и на фронте воевал, и жил тихо и дельно. А вот молодой фотограф Володя (фамилия выскочила) лежит и умирает. Мы уже обратились приватно к Гуну.

(Ниже Н. Г. рассказала о драме молодого фотографа и равнодушии медиков, но только не Гуна. Свое письмо она завершила сожалением, что всех новостей и не перескажешь. — В. Ш.)

Конечно же, есть о чем... посплетничать, но надо иметь совесть. Вы и так уже, пожалуй, расстроились желудком, читая мой сумбур.

Целую. Н. Кондратковская».

"Отшумели ручьевские дни...»

(Из письма, написанного в конце июня 1988 года)

«Отшумели ручьевские дни с 15/VI по 18/VII, а я осталась еле жива. Все прошло достойно и пристойно, но чего это стоило многим.

(Н. Г. огорчило, что в юбилейный комитет не включили ни кафедру советской литературы, ни вдову поэта, отстранили редакцию и отдел культуры, а также ее самою. В результате, по ее мнению, многие мероприятия прошли бездарно, а речи были демагогическими. Особенно стыдно ей было за организаторов встречи с поэтессой Е. Шевелевой. — В. Ш.).

Е.Ш. на своем сборнике написала: «...с признательностью за умное и тактичное участие в моем творческом вечере».

...Вот такая у нас перестройка. Кампания против неформалов «Встречное движение" прекратилась. Они имеют место во Дворце культуры имени Ленкома и уже работают в контакте с отцами города, медленно, но все-таки поворачивающими мозги для восприятия нового мышления — дай-то Бог!

Обнимаю. Нина»

(Все подробности и конкретные фамилии из письма Н.Г. опускаются сознательно, поскольку все эти люди и сейчас занимаются литературной деятельностью. А то, что они отличались бестактностью поведения по отношению к коллегам, мне и самой было известно, поскольку Н. Г. возглавила литобъединение при «Магнитогорском рабочем», являясь литконсультантом редакции, и вместе с нею мы готовили к печати литературные полосы. — В. Ш.)

«...И выживу, выкарабкаюсь...»

(Из письма за 8 октября 1988 года)

«Извините, что пишу на дрянном листке и скверно. Ваша открытка меня порадовала, а у меня радости сейчас — кот наплакал...

(С присущим Н. Г. оптимизмом и юмором она рассказывает о пребывании в больницах Челябинска и Магнитогорска, где ей прооперировали гнойный аппендицит. — В.Ш.)

Лежать заставляют на животе — удовольствие мрачное. Уже третью неделю тоскую и физически, и духовно. Зато прочитала «Доктора Живаго», на которого не хватало терпения после остросюжетных романов и яростной публицистики. Была у меня путевка в Переделкино — пришлось сдать.

(Пока Н. Г. была прикована к постели, ее оппоненты, мягко говоря, не дремали и распускали слухи о ее старческом склерозе, что больно ранило поэтессу. И ее очень печалило, что и молодая поэтическая поросль вырастает неблагодарной, что не относилось к ребятам из Лито. Радость же ей доставляли встречи с детьми и родственниками. — В. Ш.).

...И все-таки хочется выжить, несмотря на возраст. И выживу, выкарабкаюсь. Поглядываю в окно из палаты — виден Урал, мост, трамваи, посадки на косах по всему пруду. Погода то улыбается, то пакостная.

Никаких особых новостей, интересных для вас, сообщить не могу — отстала от жизни. Прозябаю. И для моей натуры это ужасно.

Вот такие мои обстоятельства — чуть не написала «дела». Ах, были бы дела!

Обнимаю вас. Н. Кондратковская».

(Ответы посылались мною Н.Г. незамедлительно, часто в письма вкладывались газетные вырезки с моими публикациями, и она всегда их прочитывала, оценивала, давала советы, которыми я дорожила. Мне было тогда 48 лет, но большая разница в возрасте не мешала нашей дружбе и продолжению эпистолярного повествовании о своих буднях. — В. Ш.).

«Хотела поработать, но куда там»

(Из письма, написанного в конце декабря 1988 года)

«Малеевка, Рузский р-н.

Пишу вам, Вероника Витальевна, из подмосковных куличек. Живу, а точнее, доживаю последний денек по-царски тоскливо, в огромном двухкомнатном номере «люкс». Кормежка на убой, выбор большой, тишина. За окнами ели неправдоподобной величины. Это — экологически заповедный район, нет ни одного предприятия, от железной дороги далеко, снег ослепительный, небо тоже. Но были перепады, погода то кисла, то свирепела. Но мне не повезло.

(Перед самым отъездом из Магнитки Н. Г. заболела, и дети не отпускали ее в дорогу. Однако путевка была за счет Литфонда, она давно о ней мечтала и рискнула поехать, помня о том, что Дом творчества считается учреждением санаторного типа. Увы, диагностировать заболевание пришлось самой, как и лечиться. Поэтому ни в Москву, ни в Рузу она не выбиралась. Встречал ее брат, он же сопровождал в Магнитку. — В. Ш.)

Словом, вместо Дома творчества получился стационар получше больницы (не кололи, не пичкали химией). И на том спасибо, а дома и стены помогают.

Были и печальные дни. Умерла Любовь Николаевна Ручьева. Пришла в поликлинику с готовым инсультом, ее регистраторша обхамила, она ушла домой пешком. Потом увезли на «скорой». Из дома приходили к ней дежурить и кормить сестра и невестка, а вечером их прогоняли. Потом — отек легких, безнадежное состояние. Выписали домой, а через четыре дня ее не стало. А потом пошли умирать чередом старые друзья — пять человек один за другим!

От жизни отстала, валялась, прочитав всего Вампилова. Не так бы он писал сегодня, его призыв к добру и вере в человека хоть и сотворил свой театр, но сегодня дал бы трещину.

(Размышляя о первых симптомах 30-х годов, Н. Г. рассказала, как начинала весной 1930 года работу в деревне. — В. Ш.)

У Шолохова в «Поднятой целине» — сплошной социалистический реализм, а я, 16-летняя заведующая школой, жила в двух измерениях. Верила, что «так надо», а ночами ревела. Потом послали учиться как сельскую учительницу без экзаменов в институт. Там доискались до моего дворянского происхождения, собирались выгнать в конце года. Но мои родители работали там же (я скрывала из гордости, а у мамы во втором браке была другая фамилия — Белова). И попала в «отзовисты» — на один год в село Макушино после краткосрочных курсов, в ШКМ как имеющую опыт. И тут — голодуха 1933 года... Потом — Магнитка. Здесь был вечерний институт, а в дневном я учиться не могла, стипендия стала символической. Не успела очухаться, как убили Кирова, начались репрессии — жуть.

Вышла замуж — муж исчез, а у меня на руках свекровь, умирающая мама, годовалая дочка и десятилетний братишка. Я пережила все, что пережили семьи «врагов народа».

(Когда же муж объявился, то вскоре его увела от Н. Г. бывшая жена репрессированного наркома Марийской АССР. Подробности этой личной истории опускаю из этических соображений, как и второго замужества, от которого у Н. Г. родились сыновья — Юрий и Николай. — В. Ш.).

Теперь у меня трое детей, семеро внуков, три правнука... Но жизнь уже закатывается, вот думаю, как доехать до родной зловонной Магнитки. Пообщалась с москвичами, донбассовцами. Люди у нас лучше, умнее, порядочнее. В Москве тоже есть люди, но в огромной, подавляющей массе — это змеюшник...

А теперь поздравляю вас и несравненного Василия Павловича с Новым годом весенними цветами, за неимением открытки с Белой Лошадью.

Ваша Н. Кондратковская».

«Мы так долго привыкали...»

(Из письма от 8 апреля 1990 года)

«Дорогая моя Вероника Витальевна!

Ваш звонок, хотя и оборванный, меня порадовал, даже бросил к столу: после долгого отвращения к пище я стала жрать. Извините за прозу, но для человека, валяющегося в постели три с половиной месяца, поедание того черного, залежалого и черствого, что нашлось в холодильнике, уже содержит поэтический хруст на зубах.

На прошлой неделе я дважды успела отравиться. Пасху комбинат ознаменовал такими выбросами, а ветер так усердно гнал на наш район ядовитое зловонье, что отравление оказалось массовым. Кислородное дутье идет, когда безответственные за экологию лица смотрят по третьему сну. Потому что, как всегда, горит план, а начальство в раскаленные телефонные трубки требует — давай, давай!

Наше многострадальное Лито не работает столько, сколько валяюсь я. Члены Лито работают, приходят ко мне с рукописями, тут спорят, выслушивают мою старушечью воркотню, и уже вокруг моей убогой клеенки на кухонном столе образовалось нечто вроде неформального Общества Любителей Всякой Словесности. Это и меня побуждает к сочинительству. Если вас интересует, я могу прислать вам несколько опусов, весьма мрачных по содержанию и веселеньких по форме.

Очень много времени отнимает периодическое чтиво. Я выписываю кроме «Нового мира», «АИФ» и «Огонька» в основном молодежные издания: «Юность», «Комсомольскую правду», «Литучебу». А для приличия — «Ветеран». Если добавить телевизор, то и жить некогда, но для лежачей жизни это не так уж худо.

Ваш голос звучал так близко, что я подумала, что вас занесло в Магнитку.

А газета «МР» стала очень напористой, читабельной с первой полосы, дерзкой и вызывающей водопады спорных писем... Авторитет газеты вырос, зубы на нее тоже оскалены, а половина ведущих корреспондентов избрана депутатами...

Было время, когда я уже собрала белье с белыми тапочками в придачу. Дважды из Челябинска приезжала дочь и вытянула меня на подходах к космосу. Зато я похудела и с трудом привыкаю к своей облегченной плоти, подпоясываясь туго, чтобы не взлететь.

Ну а в заключение этого бессодержательного письмишка все-таки напишу вам стишок из последних, девяностого года, творений.

Мы так долго привыкали

Скудно есть и мало спать

И мечту о светлой дали

Темным пеплом посыпать.

Трамбовать плотнее. Туже

Небо, землю, глубь и высь,

Загазованные души,

Замурованная мысль.

А теперь киркой да ломом

В паутине суеты

Как расколем? Как проломим

Многолетние пласты?

Знает Бог.

А мы — не знаем,

Век радея об одном,

Чтобы стал необитаем

Человек в себе самом.

Засим целую вас и низко кланяюсь вашему шаху, и да сопутствует его таланту успех.

Ваша Н. Кондратковская.

18 апреля 1990

г. Магнитогорск.

Р.S. Сообщите номер вашего телефона».

(Конечно же, я сообщила Н.Г.номер своего домашнего телефона и неоднократно еще ей звонила. Но силы уже покидали ее, и 9 января 1991 года Нины Георгиевны не стало. Об этом в нашей семье мы узнали из письма Марины Кирсановой, семья которой долгие годы дружила с «бабой Ниной». Письмо сопровождалось материалом В. Мозгового «Прощайте и простите». Все оборвалось у меня внутри. Ведь я потеряла своего большого друга. Она прожила три четверти века, до последних дней сохранила молодую душу, любовь к людям, особенно к начинающим литераторам, тревожилась за судьбу перестройки и будущее Магнитки).

1998

Александр Павлов,

поэт, член Союза писателей России

Замены нет. И больше — не будет...

Вот уже более двадцати лет я руковожу литературным объединением «Магнит» при газете «Магнитогорский металл» и часто пытаюсь понять: что такое литобъединение в масштабах города? Конечно же, литературная школа. И клуб по интересам тоже. И собрание словотворцев-подвижников. И непрекращающийся «ликбез», где в одном классе все — от юнцов до седобородых. Одному — буквально второй дом, другому — стартовая площадка в литературу, третьему — болезненный круг общения, другому — возможность найти единомышленника, друга, подругу, собутыльника, наконец...

Словом, литобъединение — город и семья в миниатюре. Быть во главе такой семьи — дело хлопотное и неблагодарное, требует доброжелательного отношения ко всем и каждому, хотя твоя душа в сторону иного даже и не смотрит. Руководитель обязан быть лояльным, здравомыслящим, порой всепрощающим, не добреньким, а добрым, не слабым, а уверенным в себе, не смешным, но с юмором, умным, но не до зауми, безупречным, но с изъянами. Мудрым — и все тут! Ни много, ни мало... А где все это взять?

А еще руководитель лито должен быть готовым в любое время дня и ночи отворить дверь своего дома, снять трубку телефона, обогреть, выслушать, ободрить, накормить, напоить чаем, дать денег на опохмел, вытащить, вызволить, «отмазать», написать рекомендательное письмо, записку, сделать звонок, отматерить, помирить... При этом забыть, что он писатель, что «ни дня без строчки», не дочитать хорошую книгу, не докурить законную папиросу, выслушать ворчание близких, послать к черту, выпить самому...

Можно долго перечислять качества, которыми должен обладать настоящий руководитель литобъединения, чтобы на очередное занятие не прийти к пустому залу.

Таким истинным руководителем городского лито имени Бориса Ручьева много лет была Нина Георгиевна Кондратковская. Легендарная «баба Нина», как ее с любовью называли начинающие литераторы города. Писатель, Педагог, Просветитель, Человек — и все с большой буквы. Такое бывает крайне редко. Такое — самоубийственно, жестоко и благородно... Когда баба Нина ушла, городское лито прекратило свое существование. Пытались встать «у руля». Да где уж тут! У руля — за три рубля? Нет сегодня таких: вынь да выложи...

Вот тебе и поговорка: «Незаменимых нет...» Есть! И больше не будет...

Мне было 23 года, когда поэт Юрий Костарев, отъезжая в Узбекистан, передал бразды правления лито «Магнит» ММК. Тут-то я впервые и столкнулся с проблемами руководителя.

— Какого черта нас заставляют вести подробные записи всего занятия лито?! — вопрошал я бабу Нину. — Кому нужен наш рабочий бред во время обсуждений стихов и прозы авторов? Неужели кто-то думает, что все это попадет в анналы истории?

— Ты не кипятись. В анналы истории не попадет, но есть и другие «аналы». Должны же нас контролировать, чем мы здесь занимаемся, о чем брешем на занятиях. Вдруг кому-то придет в голову мысль настучать куда надо. А у тебя — журнал с подробными записями. Вот пусть и читают. Ты же каждый месяц сдаешь его начальству на подпись, за что тебе и платят эти сраные копейки...

Конечно, был уже не тридцать седьмой год, но жесткие идеологические установки никто не отменял, на бдительные сигналы некоторых вынуждены были реагировать соответствующие люди...

Вспоминаю конец семидесятых. Одна милая старушка «оседлала» сразу два литобъединения — городское и «мое». За пару недель выдавала «на гора» кучу стихотворных поделок, поэму, а то и повесть. До того рвалась всю эту писанину обсудить, что совершенно заклинила работу обоих литобъединений. Была ласковой и одновременно агрессивной, успевала писать не только «произведения», но и заниматься «эпистолярным жанром» — отправлять письма в вышестоящие инстанции, где возмущалась руководителями лито, не дающим дорогу талантам и сознательно зажимающим всех одаренных людей. Мне ходить на «ковры» и «разборки» надоело, баба Нина тоже была озадачена. При встрече она хитро заметила, что есть одна идея. Вскоре бабушка перестала появляться на занятиях. Я подумал, не захворала ли? Однажды встретил ее на улице, она мне сообщила, что авторитетные врачи категорически запретили ей заниматься литературным творчеством — может не протянуть и месяца. Шутка ли, такая нагрузка на мозг! Я ей посочувствовал и пожелал здоровья, а сам направился домой к бабе Нине поделиться несказанной радостью. Выслушав меня, она хохотнула и заметила, что пришлось ей организовать встречу этой бабули со знакомым психиатром, введенным в курс дела...

Учился я у нее всегда: элементарной грамоте, жизни, общению с людьми, доброжелательности, юмору, терпению, благоразумию, ответственности... В этом она сама была ярким примером. Подхалимов, подвывал терпеть не могла. Однажды, после выхода в свет коллективного сборника «Круг зари», составителем и редактором которого была она, ответственный работник назвал ее популяризатором литературного творчества, на что она тут же отреагировала:

— Скорее, мне пришлось быть «популизатором», чтобы этот сборник вышел.

В те годы невероятно трудно было пройти сквозь идеологические и цензурные рогатки, издать хоть малую книжицу. Нужно было совершить настоящий подвиг. Это сегодня можно издать в один день все свои «литературные» опусы любым тиражом, заплатив издательству. Оттого-то в книжных развалах так много пошлого и низкопробного. Разрушен институт редактирования, распахнуты врата безвкусице, графомании, пыжливости и самонадеянности. Одному Богу известно, когда это поток ослабнет...

Делая отзыв в «Магнитогорском металле» на книгу Нины Георгиевны «Теплый ключ», вышедшую в Южно-Уральском книжном издательстве, я сознательно назвал Кондратковскую членом Союза писателей СССР. Прочитав его, она несколько смутилась и укорила меня в явной неточности, на что я ответил:

— Для меня вы давно профессионал.

Когда я был принят в СП СССР в 1978 году после первой московской книги «Предгорья», то спросил в Челябинском Союзе, почему не принимают Н. Г. Кондратковскую. Оказывается, ее уже принимали раза два, причем, единогласно, но Москва не утверждала, отправляла документы под сукно. Потом лишь узнал истинные причины: все упиралось в «добрую волю» нашей землячки Людмилы Константиновны Татьяничевой, которая была тогда секретарем Союза писателей и имела к ней личную неприязнь. Но спустя несколько лет справедливость восторжествовала, Нина Георгиевна стала членом Союза писателей СССР, хотя и абсолютно не понимала, что делать с этим членством. Тогда я ей подкинул идею бесплатно, за счет Союза, съездить на Черное море в дом творчества писателей имени Гулиа в Пицунде, что она благополучно и предприняла. Через год или два я сам приехал туда с семьей, и меня десятки людей просили передать поклон Нине Георгиевне, такой неизгладимый след она оставила на солнечном побережье...

Весь быт бабы Нины подчинен служению людям и литературе. Помню квартиру в левобережье по улице Лесной, дом № 8-а, где я бывал еще до армии, а затем и после, куда порой приплетался поздней ночью подшофе, где она стелила на полу, а однажды напрочь заговорила мучавший меня «ячмень». На столе огромная пепельница под нескончаемый «Беломор», горы газет, журналов, книг, писем и чистых конвертов — знаменитый творческий беспорядок, в котором ориентируется только хозяин. Бесконечные телефонные звонки, визиты. Квартира бабы Нины — этакий человечный штаб, а скорее сердце некоего творческого организма города. Я невольно подчинялся этому стремительному и бесконечному потоку бытия, вворачивался в него малым лепестком, пропитывался мудрой обыденностью и восторгом человеческого общения. Старший сын бабы Нины Юрий был женат, вернулся из Подмосковья с семьей и стал работать в заводской многотиражке «Магнитогорский металл», где литсотрудником был и я. Иногда заходили вдвоем «раздавить бутылочку», что она не приветствовала, звала нас обормотами и довольно скоро изгоняла, почуяв нашу никчемную затрапезность. Сыновей часто журила, но в тайне гордилась ими: прямые, открытые, самостоятельные, не жлобы. А с этим уже можно найти свою дорогу в жизни...

Я часто думаю: а на пользу ли пишущему человеку такая открытость, доступность в общении? Какие же редкие минуты настоящего творчества выпадали ей? Где то самое высокое одиночество творца, когда и выспаться-то времени нет? Сколько бы она могла создать в литературе, не будь этого вселенского раскардаша и вечного «броуновского движения» вокруг нее? Задаю вопрос и захожу в тупик...

В поисках ответа, мне кажется, я могу опереться уже на свой жизненный опыт. Видимо, есть категория людей, которые не смогут полноценно заниматься творчеством без такого «сумасшедшего» и постоянного общения с окружающими. Прекрати они его, это общение, — окажутся в изоляции от мира и жизни, что отнюдь не подвигнет их созданию литературных произведений. Да, время творческого одиночества необходимо, но только в той мере, чтобы записать накопленное в душе, чисто технически выразить себя на бумаге, а затем опять нужны подпитка из того же общения, живительная волна вечно меняющегося времени с удивительными и живыми людьми в центре...

Вспоминаю знакомство моей мамы с Ниной Георгиевной. Матушка давно мечтала о такой встрече, и однажды я предложил ей навестить Кондратковскую, тем более что попутно мне нужно было вернуть бабе Нине одолженный до получки червонец. Предварительно позвонив Нине Георгиевне, мы взяли шампанское и зашли к ней на квартиру возле Дома советов. Разговорились. Испытать им в жизни пришлось многое. Мама с восьми лет была в няньках у чужих людей, в голодные годы приходилось просить милостыню, похоронила сестру и брата — Дусю и Колю. Отец ее, мой дед Антон Герасимович, в годы коллективизации был арестован и 12 лет провел на Колыме. О нем-то речь и зашла особо. Антон Герасимович Ланюгов был отпрыском ссыльных поляков Ланюгевичей, которые появились на Южном Урале после восстания 1848 года. Был он человеком крупным, огромной физической силы. После Колымы жил в Медногорске и раз в два года появлялся у дочерей в Магнитке, где жили мама и ее сестра Мария. Третья — Анна — жила в Питере, а бабушку мою, Дарью Осиповну, мы схоронили в 1956 году. В окна барака был виден старый вокзал на «Товарной», откуда и шествовал к нам дед.

— Тятька, тятька идет! — вскрикивали сестры, смахивая слезы.

Огромный, как медведь, Антон Герасимович вышагивал со здоровенным чемоданом из восьмислойной фанеры, содержимое которого было уникальным: пара исторических романов, тетрадка с адресами и фамилиями, незамысловатые подарки. Всю остальную емкость чемодана занимали бутылки с «Перцовкой». Одну из них он сразу опорожнял в ковшик и выпивал залпом. Усаживался, доставал алюминиевую капсулу из-под валидола, где был нюхательный табак, немножко суетливо и растроганно отправлял щепотку в ноздри, замолкал и ... вдруг чихал: кот подпрыгивал до потолка, а барак сотрясался. Тут начинались обнимания и слезы...

Баба Нина смеялась, восхищенная детализацией матушки, а когда услышала историю со ссыльным клептоманом Фунтиковым, жившим на поселке Крылова, хохотала до изнеможения, держась за подоконник...

В один из отъездов деда мой отец снарядил ему чемодан обрезками всяческих подметок и кож, сапожными гвоздями. Смог все это достать на обувной фабрике на «Доменном», где работал плотником. Дед вспомнил про Фунтикова, с которым «колымили» когда-то, и заехал к нему на поселок Крылова. Тот с нового вокзала увязался за ним до «Сортировки», где и благополучно вышел вместе с дедовым чемоданом. Так дед и уехал спящим в Медногорск. Спустя пару дней прибыл туда и Фунтиков с оным чемоданом:

— Ну, как я тебя, Антон Герасимыч?

Такие вот шутки дурацкие. Каторжане, одним словом...

Смотрел я на этих двух прекрасных и совсем молодых женщин, которые то со смехом, то со слезами листали свои полные лишений жизни, и думал: «Куда нам, сосункам, до такой крепости духа! Для нас трагедией было остаться на день без рубля в кармане, а для них деньги были чем-то другим — средством той крохотной независимости, которую со своего тиранского плеча швыряло им время. Они были счастливы, что дети их сыты, одеты, обуты, работают и не просят милостыню. А остальное у них все есть: свой угол, где всегда встретят с улыбкой и накормят, чем Бог послал. Их не в чем упрекнуть, они протащили на своих не богатырских плечах жестокую и кровавую эпоху, остались людьми с большой буквы, не втоптали в грязь совесть и доброту. Вокруг них людям было теплее, светлее и чище...

Уже после смерти мамы, разбирая ее вещи, в одном из укромных уголков нашел книгу Нины Георгиевны «Сердце-озеро» с многочисленными материнскими закладками. Сразу вспомнил их незабываемую встречу, многочасовые разговоры по телефону, когда время для них останавливалось. Они и сейчас стоят у меня перед глазами — два дорогих мне человека, которым я обязан и жизнью, и делом всей жизни.

2005

Олег Вилинский,

журналист

Не скупясь на доброту

Часто вспоминаю Нину Георгиевну Кондратковскую, потому что чуть ли не ежедневно прохожу мимо дома, где она жила, где ныне установлена мемориальная доска в память о поэтессе, заслуженном работнике культуры России. При этом я постоянно думаю: кто же из нас, ее коллег, учеников, последователей, наиболее ценил, уважал, понимал и принимал ее? Кто? Вспоминается Ирина Кручинина. Она была бесспорно верна Нине Георгиевне. И не только своими многочисленными публикациями о ее творчестве, что подтверждает «Библиографический указатель».

У меня в памяти, как, наверное, и у многих, вечер памяти Нины Георгиевны. Зал был очарован, зал был взволнован, зал плакал. И никто из нас, кроме дочери Ирины, не знал, что она смертельно больна, что быть ведущей на этом вечере стоило ей последних дней отпущенной Богом жизни. Что на этом вечере она прощалась с памятью о своем учителе Нине Георгиевне. Да и с нами. Щемящая тоска...

Познакомил нас с Кондратковской где-то в середине 60-х годов Борис Александрович Ручьев, когда в Челябинском областном отделении Союза писателей РСФСР решался вопрос о принятии ее в члены этого Союза. К этому времени она сумела выпустить уже три книжки стихов. Очень точно оценила поэтическую манеру Кондратковской Валентина Семиног: «К своему творчеству она относилась очень придирчиво. Будучи безупречно грамотным человеком, оттачивала каждое слово, и каждое слово у нее несло в себе мысль... Соединение ума и сердца — вот главная черта ее поэзии».

Но и в тот раз Нину Георгиевну, как говорится, «прокатили», несмотря на яростную защиту молодежи — Валентина Сорокина, Вячеслава Богданова. Из «стариков» кандидатуру Кондратковской в члены Союза писателей поддержали лишь Марк Соломонович Гроссман, первостроитель Магнитки, писатель-фронтовик, да друг юности Нины Георгиевны Борис Александрович Ручьев. Остальные «правленцы» угрюмо молчали, выполняя чью-то волю. Впрочем, почему чью-то? Скрывать нечего: секретаря Союза писателей РСФСР Людмилы Константиновны Татьяничевой. Старые счеты, старые обиды, связанные с годами молодости, которая прошла у обеих в Магнитогорске. Лишь только после выхода в свет пятого или шестого поэтического сборника, уже в семидесятые годы, Нина Георгиевна стала членом Союза писателей России. Во всяком случае, когда в 1974 году я перебрался в Магнитогорск, она уже была в Союзе. Чем она и не преминула искренне и добродушно похвастаться.

А я ей рассказал вот о чем. Будучи с Новочеркасским драматическим театром им. В. Ф. Комиссаржевской на гастролях на Полтавщине, в городе Лубны, как-то проходил по улочкам красивейшего, тишайшего, утопающего в вишняке городка и обратил внимание на старинный особняк. Да, именно на этой щедрой и предельно гостеприимной земле, в этом красивом доме родилась Нина Георгиевна. Отсюда она в 1925 году переселилась в Сибирь. А в 1934 году оказалась по воле молодого и пылкого Ручьева в Магнитогорске. Оказалась на всю жизнь.

Ее мама и бабушка были не только дворянками. Они учительствовали. Любили поэзию, музыку, театр. И Нина Георгиевна стала по наследству, по генам, по токам крови учителем, до глубины души ценящим поэзию, музыку, театр. И не просто ценящим со стороны, а работающим в поэзии, музыке, театре. Она издала семь поэтических сборников, в которых щедро, с присущей ей интеллектуальностью и интеллигентностью делилась с окружающими, прежде всего с молодежью, своими знаниями. Побывала с беседами (лекции она не любила, просто не терпела) чуть ли не всех школах города, во всех технических училищах, во всех лагерях отдыха, как их тогда называли — пионерских. Ее не останавливали не больные ноги, ни больное сердце. Просто пела душа от сознания, что есть чем и с кем поделиться своими знаниями.

А ее тридцатилетняя (подумать только!) работа в Магнитогорском музыкальном училище им. М.И. Глинки? Вспоминает М. И. Менцова, преподаватель Магнитогорской государственной консерватории: «Учащимся музыкального училища повезло: их жизнь была озарена творчеством, участием, дружбой одной из великих женщин Магнитки минувшего столетия — Н. Г. Кондратовской. Человек, ярко и разносторонне одаренный, поэт с поразительно тонким чувством слова и безукоризненно литературным вкусом, она принадлежала к кругу хранителей традиций старой русской дворянской интеллигенции, потомственного российского учительства. Нина Георгиевна часто повторяла, что профессия музыканта и учителя — самые счастливые: это постоянное общение с индивидуальностями, личностями, всегда неповторимыми, стремление понять и осмыслить сегодняшний день во взаимосвязи с прошлым и будущим».

И об ответственности перед читателем. В марте 1985 года было решено провести творческий вечер Нины Георгиевны во Дворце культуры металлургов им. С. Орджоникидзе. Ведущим Нина Георгиевна выбрала меня. Сценарий Кондратковская забраковывала раз десять. Испито при этом десять чайников крепчайшего чая. Искурена уйма папирос, бог знает почему, Нина Георгиевна курила именно папиросы. Все плавает в дыму, парах кипятка. В корзине — гора исписанной бумаги. Я начинал буквально рычать от ярости: идет последняя ночь перед творческим вечером, а Нина Георгиевна все сбрасывает и сбрасывает с кухонного столика исписанное. И вдруг часа в четыре утра она звучно хлопает в ладоши, кричит: «Стоп! Стоп!» и бросается к телефону.

— Миша, Миша! — кричит она в трубку, звоня Люгарину. — Живо собирайся — и ко мне!

Через четверть часа появляется легкий на ногу Люгарин. Пока заваривается очередной чайник, Михаил Михайлович читает сценарий, молча хлопает рукописью по столешнице, молвит: «С Богом! Получилось!»

Расходимся. А наутро Нина Георгиевна уже в редакции «Магнитогорского рабочего» с рукописью тормошит Ирину Кручинину. Та, прочитав исписанные листы, лишь поднимает молча большой палец.

2002

Марина Кирсанова,

журналист

С нею можно было пережить всё!

Это было лет за пять до ее ухода из жизни. Мы пили чай в заваленной бумагами кухоньке, и Нина Георгиевна рассказывала. Вспоминала годы учительства в деревнях, где заведовала она маленькими школами, учебу в Тюмени и Свердловске.

В Макушино, куда Н. Г. Кондратковская приехала после курсов, было интересное общество. Образцовая школа, драматический кружок... В постановках участвовал бывший министр земледелия при Временном правительстве Маслов, оказавшийся в тех местах волею судьбы, врачи, учителя. Там же, в Макушино, Нина Георгиевна написала свой первый очерк. Он был опубликован в газете «Комбайн» 19 октября 1933 года и назывался «Героические будни». Порывшись в бумагах, она извлекла на свет чудом сохранившийся пожелтевший листок, и я читала наполненные пафосом тех лет строки...

Увлекшись воспоминаниями, она достала еще несколько газет и журналов. В том числе и журнал «За Магнитострой литературы». Замелькали имена Василия Макарова, Бориса Ручьева, Михаила Люгарина ...

Сдвинув в сторону стопку рукописей, Нина Георгиевна заговорила о книгах. В то время она готовила сразу три сборника. В Южно-Уральском книжном издательстве должна была выйти ее детская книжка «Все Алешке нипочем», в издательстве «Советская Россия» — стихотворный сборник «Глубокий вздох» (переиздание опубликованного в разные годы). А в «Современнике» ждали своей очереди никогда не издававшиеся стихи, собранные в сборнике «Под осенними рассветами». Она работала над рукописями днем и ночью. И этот процесс поглощал тогда все ее мысли.

Книг этих мы так и не увидели, и причин тому множество. Но мириться с этим не хочется. Какие бы ни происходили перемены в обществе, как бы ни мучили нас финансовые проблемы, талантливые рукописи талантливого поэта не должны кануть в вечность. Теперь, когда создается городская программа развития культуры, об этом можно не только мечтать. Лично мне — да и не только мне одной — очень хочется взять в руки прекрасно изданную книгу произведений Нины Георгиевны Кондратковской. При жизни вышло в свет всего семь ее небольших книжек. Все они были выпущены Южно-Уральским книжным издательством. Кстати, у двух изданий нынче юбилей: ровно 35 лет тому назад появилась на книжных прилавках книга для детей «Вертолет», а десять лет спустя — сборник «Теплый ключ». Скромные книжки в мягких обложках, но с удивительными по восприятию мира стихами...

Уверена, что город — при желании, конечно, — осилит еще одну хорошую книгу. И рукописи, думаю, отыщутся. Тем более что нам не надо обращаться куда-то. В городе нашем есть прекрасные издательства, полиграфическим возможностям которых может позавидовать столица. Неужели всем миром мы ничего не решим? Если нет, то зачем вообще тогда все эти разговоры о сохранении нашей культуры?

А для нашей семьи Нина Георгиевна была не только другом. Она была родной душой, светлым лучиком, появление которого озаряло всех нас добрым светом. Долгие разговоры за круглым старым столом, окутанным папиросным дымом, веселые и грустные истории, анекдоты — вечера те всегда в памяти. Как и дни рождения мамы, на которые две ее лучшие подруги — Нина Георгиевна Кондратковская и Елизавета Петровна Ливенцова — являлись неизменно и всегда с такими изысканными и оригинальными подарками (ценность их определялась не деньгами), какие могли придумать люди очень незаурядные.

Одним из таких подарков стала поэма «Софулиада, или Стишки для детей пенсионного возраста», сочиненная Ниной Георгиевной к маминому 55-летию. Написанная от руки и снабженная собственными рисунками автора поэма была прочитана с большой выразительностью перед первой чаркой и имела грандиозный успех.

Стихи, как и полагается, имели предисловие. «Автор «Софулиады» Фон-Сарделько, — говорилось в нем, — родился где-то там, где и героиня его книги (на Украине), в такой же примерно семье и прожил такую же жизнь в том же городе, что и она. У него общие с ней интересы. Они доработали до пенсии в одном и том же «Бедламе» (музучилище — М. К.), курят тот же «Беломор». Автор и героиня имеют одинаковое число детей и собак. У них общие привязанности, идеалы, убеждения, а также радикулит, эмфизема и холецистит... Это дает автору право писать о героине не церемонясь...».

А вот и стихи:

...Часто в Сонин уголок

Заходил на огонек,

Как всегда, неугомонный

Тощий автор этих строк.

Подтянувши свой корсаж,

Брал листок и карандаш,

Про котлеты и про мыло

Сочинял, впадая в раж.

Сколько их, озорных и веселых творений, написано ею для друзей! «Музыкальный момент», «Математик Валентин», «Баллада о мыле» (как сами пытались изготовить в войну сей важный продукт), «Поэма об унитазе» (сочиненная в честь новоселья Натальи Елизаровны Актершевой, завуча музучилища), другие...

Таким жизнелюбием и неиссякаемым юмором обладала она, что с нею можно было пережить все!

1998

Виталий Титов,

артист Магнитогорского драматического

театра им. А. С. Пушкина

Исповедь названного сына

Над моим рабочим столом висит заветная полка, на которой среди других ценных книг расположились поэтические сборники Нины Георгиевны Кондратковской с автографами. Вот что написала она в одном из них: «Дорогому ученику, другу, названному сыну, буйной головушке — Виталию Титову с пожеланиями творческого счастья на все годы жизни. Нина Кондратковская, 5 ноября 1979 года, Магнитогорск».

Боже! Как мне повезло встретить на своем жизненном пути этого удивительного человека! Скольким же я обязан ей, своей «двоюродной матери"...

Не получив в детстве музыкальной подготовки, я мучительно грезил учебой в прославленном эйдиновском училище. И в 25 лет, оставив сцену, где, в общем, дела мои шли небезуспешно, я, наконец, поступаю в музыкальное училище им. М. Глинки на... дневное отделение по классу хорового дирижирования (со стипендией в 14 руб.). Можно представить, каково было мне среди юных однокурсников из обеспеченных семей. Ох, как было тяжко и стыдно! И, проучившись год, понял: надо бежать. Нельзя больше оставаться на материной шее. Пошел забирать документы... И вот тут-то мне «сделала подножку» полюбившаяся нам «литераторша» Н. Кондратковская. Узнав, что случилось, она схватила меня за руку и силком потащила к себе домой, где основательно врезала мне по первое число: «Витя, ты с ума сошел! Что ты делаешь? Сама судьба идет тебе навстречу, а ты ее отталкиваешь!.. Ведь ты мечтал об этой участи, бросил любимую сцену, а сам предаешь мечту свою... Сукин ты сын после этого!.. Знаю, что материально трудно, но надо набраться мужества и перетерпеть. Думаешь, мне легко было и есть?.. Словом, считай мой дом своим домом. Живу с сынками худо-бедно, но поесть всегда найдется, не объешь. И инструмент есть, дряхлый, но играть можно».

...И, сев за него, заиграла своего любимого Шопена. От нее я тогда узнал историю этого старенького пианино. Оказывается, его подарил матери Нины Георгиевны сам маэстро Лысенко — великий украинский композитор, создатель известной оперы «Наталка-Полтавка», земляк рода Кондратковских... Надолго запомнил я тот разговор, затянувшийся до позднего вечера.

Так я стал третьим сыном этой замечательной женщины. А поскольку с детства был привычен к любой работе, то и в этой семье был докой. Стал и нянькой, и кухаркой, и уборщицей... Всячески старался быть полезным — в благодарность моему кумиру и покровителю. Как-то за чаем, при гостях, Нина Георгиевна продекламировала:

— Титова я усыновила!

И я следом подхватил:

— А я ее уматерил!

Вспоминая этот период, убеждаюсь: если б не она, не ее поддержка — не закончить бы мне училище, учеба в котором предрешила мое будущее, а общение с Н. Кондратковской заметно прибавило мозгов, расширило интеллект. По окончании музучилища в 1966 году я уехал в Троицк, где прослужил 21 год на педагогическом поприще, одновременно работая в любительском театре актером и режиссером. Дружба с Ниной Георгиевной не прекращалась. Это по ее настоянию я поступил в Челябинскую государственную академию культуры и искусства (бывший ЧГИК), которую успешно закончил, продолжил композиторскую деятельность. А как она была рада за меня, когда я стал сниматься в кино! В 70-е мы стали с ней сотрудничать на расстоянии: она сочиняла сценарии для агитбригад, я же по ее заданию писал музыку, песни, куплеты. Сохранилась с тех пор наша с ней «Песенка о гайке», которую сейчас исполняют никитинские «соловушки».

Когда я вернулся в родной город, каково же было мое удивление, когда впервые услышал выражение «баба Нина"... Бог мой! Как это несправедливо по отношению к ней! Нина Георгиевна никогда не опускалась до уровня бабы, бабки, бабульки, оставаясь всегда юной и душой, и сердцем, даже будучи пробабкой. Но это прозвище родилось из огромной к ней любви и признательности писательской братии.

Последний в ее жизни Новый год встречали втроем у нее дома: сама хозяйка, ее приятельница Мария Васильевна Плеханова и я. Детей она разогнала встречать Новый год в своих семьях... Кто бы мог предположить, что до рокового часа оставалось чуть более недели. Но ничто не предвещало скорого конца... Нина Георгиевна, несмотря на слабость, была полна оптимизма и душевного равновесия: шутила, по-детски дурачилась. Я сварганил что-то вкусненькое — мать была довольна закусью, накрыли столик, который придвинули к постели больной. Ровно в полночь я выстрелил шампанским, и началась ночь воспоминаний, которые то и дело прерывались поздравительными телефонными звонками. В свои права вступил 1991 год ... Потом хозяйка потребовала живой музыки. Я сел за пианино и начал ублажать слух «собутыльниц». Спел любимые Ниной Георгиевной романсы: «Отцвели хризантемы», «Гори, гори, моя звезда», еще что-то ... И, конечно, не обошлось без хулиганских «курортных куплетов» на мою музыку. Вот один из них:

В купальне старый

мизантроп

Увидел восемь дамских...

туфель.

И весь он сморщился,

Как трюфель,

Пошел купаться и утоп.

Потом перешли к анекдотам... Вдруг мать Нина, хлопнув ладошкой по столу, заявляет:

— Все, ребята, как хотите, а я выхожу замуж!.. Как только разделаюсь со своими болячками, отправлюсь замуж! Витек, тебе партийное поручение — подыскать порядочного мужика на должность жениха, но только трезвенника и, упаси бог, не стихоплета!.. Что-то долго засиделась я в девках!..

Вот такой неуемной, непредсказуемой была наша Нина Георгиевна. Даже тогда, когда оставалось всего два дня жизни, она была на высоте. 7 января, в Рождество Христово, она всех нас поздравила со Светлым Праздником, сделав каждому презент...

8 января ей стало совсем плохо... На другой день мамы Нины не стало...

Вспомнились ее стихи...

Ах, если бы еще одну мне жизнь!

Ну хоть полжизни, ну хоть четверть, что ли...

А то за эту, малую, держись —

И не имей в запасе лишней доли.

Ах, если бы еще... Но для чего?

Да так вот: оттолкнуться от причала,

Постигнуть суть потомства своего —

И повторить бы все опять сначала.

Предупредить ошибки прошлых лет,

Но снова оступаться в честном рвенье

И расшибаться, пробивая след,

И ставить на предел сердцебиенье,

Отчаиваться, ликовать, влюбляться,

Мечтать, свершать и жизни удивляться.

2004

Леонид Ветштейн,

журналист

Я не знал человека добрее...

Я очень был наивен, когда полагал, что написать о Нине Георгиевне Кондратковской мне будет легко. Ведь вижу я ее вот как сейчас, живую, деятельную, неизменно что-то замышляющую, намечающую, всегда кому-то чем-то обязанную. Причем обязанную по собственной инициативе, добровольно и как-то очень естественно.

Я взялся, однако, писать о Нине Георгиевне лишь тогда, когда смог ясно для себя сформулировать суть ее, ее абсолютное отличие от массы других знаемых мною людей. Ведь для меня совершенно ясно, остро ощутимо, что таких людей, как она, я больше не видел. И даже кажется мне, что таких и нет больше.

Не потому, что она была поэтом, и поэтом, бесспорно, талантливым. Таких видел и знал, да и сейчас вижу и знаю.

Не потому, что она была умницей с диссидентским ироническим образом мыслей. И такие люди мне знакомы были и знакомы сейчас.

Не потому, что у нее был безукоризненный литературный вкус и поразительно тонкое чувство слова. Таких людей очень мало, но есть они.

И не потому даже, что друзей у нее было великое множество.

А потому — что эта изумительная веселая женщина, как никто, совершенно бескорыстно не принадлежала себе. Она целиком и полностью принадлежала другим, причем всем буквально, кто в ней нуждался. Она уймищу времени тратила на чужие судьбы, на чужие рукописи, на исполнение чужих желаний. Это была невероятная самоотдача. В этом плане таких людей, как она, я даже не могу себе представить.

Это особый человеческий дар, это талант, если хотите. Талант с большой буквы.

Удивительная Нина Георгиевна заслуживает увековечения памяти именно этим своим Талантом.

Талантом растворения в людях. Талантом полной отдачи себя всем, кто в этом нуждался. Это Талант Доброты.

Я не могу представить себе человека добрее...

г. Навои, Узбекистан, 1998

Г. В. Матвеева,

учитель иностранного языка

Ее счастливые глаза

Я росла в поселке. Летом часами пропадала в замечательном огороде моей бабушки. Тогда это были таинственные заросли, населенные маленькими живыми существами: в баке с водой плавали дафнии, на кустах ползали различные насекомые. И когда моя тетя прочитала мне стихи Нины Георгиевны, я сразу запомнила мелодичное и созвучное моему огородному миру стихотворение «Хитрый жук»:

Сел жучок на сучок,

шевелит усами.

Вот какой он большой,

посмотрите сами!

Сейчас я частенько читаю произведения Нины Георгиевны своим детям, не забывая рассказывать им об этом удивительном и сказочном человеке. Не каждому поэту по плечу написать стихи для детей, причем такие стихи, которые бы постоянно работали. Дети чувствуют мир точнее и тоньше нас. Вот таким чутьем обладала и Н. Г. Кондратковская.

Л.П. Иванова,

учитель истории

В юности я была влюблена в молодого и лихого доменщика. И когда мне в руки попало стихотворение Н. Г. Кондратковской «Домна», я выучила его наизусть и читала ученикам в классе, ярко представляя себе при этом своего любимого во главе огненной реки. Меня не смущало то, что стихи написаны для детей. Особенно мне нравились строки:

Только ночью темною

сплю — и вижу домну я!

А в сущности, влюбленные — это те же дети. Мне посчастливилось рассказать об этом Нине Георгиевне. Надо было видеть ее веселые, счастливые глаза, и мое удовольствие удвоилось от доставленной ей радости.

1998

Евгений Репетько,

тележурналист

Дашка

Теперь уже не помню: то ли в 65-м, толи в 66-м году, будучи режиссером Магнитогорской студии телевидения, мне довелось готовить и вести литературную передачу. Видеозаписей тогда еще не существовало, и все программы шли «вживую» прямо в эфир.

В этот вечер на студию были приглашены наши поэты. Народ, как известно, капризный, и работы с ним хватало. Кое-кто опоздал, и решено было выдать передачу без генеральной репетиции — напрямую. И в павильоне, и на пульте шла обычная возня, и времени познакомиться с выступающими у меня не было. Их встречали помощники режиссера. Разместили поэтов в дикторской и в неработающем в то время буфете. Передачу вела поэтесса Нина Георгиевна Кондратковская. С ней я знаком еще не был и даже поговорить не успел. Впрочем, знакомство все же состоялось, но несколько необычным образом.

Разбираясь на пульте со сценарием передачи, я вдруг почувствовал чьи-то мохнатые объятья. Это была довольно крупная черная собака пуделиной породы. Поначалу я оторопел, но меня тут же успокоили, сказав, что это Дашка, верный друг Нины Георгиевны Кондратковской, что здесь она не впервой, порядки знает и вообще «свой человек».

Вскоре появилась и ее хозяйка. Она сообщила мне, что ее верная собачонка прекрасно разбирается в людях и к плохому, злому человеку никогда не подойдет.

Меня заинтересовала эта незаурядная женщина, а когда я познакомился с ее стихами, то просто был очарован. Писала она в разных жанрах, в том числе и стихи для детей. Отличало ее творчество то, что она умела закладывать даже в самые, казалось бы, простейшие понятия глубочайший философский смысл. Будучи по профессии педагогом, она умела говорить в своих стихах с детьми их языком, мыслить их мыслями, жить их чаяниями и фантазиями.

Ну а Дашка? Она стала просто членом нашей семьи. Иногда на недели и месяцы уезжая в свои творческие командировки, Нина (мы давно уже были на «ты») оставляла ее у нас. У нас же родились первые Дашкины щенята. Кстати, большинство черного пуделиного семейства Магнитки своей прародительницей могут считать Дашку. Вольнолюбивая, чрезвычайно артистичная, она переняла у своей хозяйки все ее лучшие качества и была непременным участником часто собиравшейся у Нины Георгиевны столь же бесшабашной, развеселой поэтической компании. Очень жаль, что на кладбище рядом с памятником Нине Георгиевне нет изваяния ее верного друга — Дашки.

2001

Олег Вилинский,

журналист

Из воспоминаний о бабе Нине

Мы сидели в ее маленькой черт-те как обставленной и черт-те как заваленной комнатке, пили крепчайший и ароматнейший чай и готовились к ее юбилейному вечеру. Он должен был начаться уже через день, а мы ну нисколечко не были готовы к выступлению на нем. И по одной простой причине: протрепались несколько дней подряд, прокурились до чертиков. А рассказчицей Нина Георгиевна была великолепной. И мне в те годы, только что приехавшему в Магнитку (другого наименования города Нина Георгиевна категорически не признавала), хотелось как можно больше узнать о людях этого города, литературном наследии.

Было где-то за полночь. Работать нисколечко не хотелось. Беда, да и только. А мне вечер вести. А ей выступать на нем в качестве юбиляра. Я, признаться, запаниковал. Нина же Георгиевна, наоборот, хранила величайшее спокойствие и лишь как-то хитровато поглядывала на меня. А потом грузно поднялась, подошла к какому-то задрипанному чемодану тридцатых годов и вытащила стопку бумаг.

Когда она читала свою «Чертиаду», я хохотал до коликов в животе. Сразу же вспомнил, что она с Украины, что она именно с Полтавщины, родины Гоголя, где в черта верят так же свято, как мы в Бога. Бывал в тех краях не раз и все испытал на своей шкуре. Я хохотал, слушал, вспоминал, а в голове уже сам собой выстраивался плпн и ее выступления, и моего. И весь ход вечера отлично выплясывался, словно гопак. А читала она — ого-го...

Когда забрезжила заря, наши выступления были готовы. Нина Георгиевна тут же принялась звонить своему давнему другу Михаилу Михайловичу Люгарину. Я испуганно таращил глаза: час-то какой. Все было зачитано, все было одобрено. Нина Георгиевна здесь же уселась за машинку.

Больше я поэмы этой не слышал и даже не знал, сохранилась ли она. Оказывается, жива...

Есть у Алишера Навои такая фраза: «Хорошие рукописи не пропадают». Вообще-то он прав.

1996

Александр Савицкий,

академик, ректор лицея РАН

Наш большой друг

В 70-е годы Нина Георгиевна часто выступала на комсомольских конференциях. Регламент был строг, но он не распространялся на Н. Г. Кондратковскую. Она начинала медленно, с какой-нибудь правдивой комсомольской истории на ударной стройке, затем зажигалась, переходя на стихи, внутренне подбиралась и опрокидывала на делегатов конференции такие клокочущие, как горячий металл в ковше, строки, что зал немедля вскипал аплодисментами.

Чтением стихов и выступлениями не исчерпывалось участие Н. Г. Кондратковской в комсомольских мероприятиях. Как правило, пионерские приветствия на них писались ею.

Нина Георгиевна ставила перед городским комсомолом немало ценных задач, к примеру, продолжить шефство над созданием городского правобережного парка. Каждая строка шла в дело и именно на таких приветствиях звучали чеканные великолепные строки, но запоминались и черновики — раскованные, смешные и правдивые.

Близко, по-семейному, мы познакомились с Н. Г. Кондратковской 6 июня 1988 года после праздника «...И с вами снова я», в ходе которого был вновь открыт собранный буквально по кусочкам памятник А. С. Пушкину у Дворца культуры и техники ММК (бездушными чиновниками от культуры памятник был буквально свален с постамента и более десяти лет пролежал в гараже дворца своеобразным печальным монументом). Вечер удался, много стихов читали поэты — воспитанники Нины Георгиевны, да и она сама была в ударе, потом были песни, пляски, инсценировки сказок. Поскольку мы жили в одном доме, лишь условно разделенном по адресам, то возвращались вместе, а уже у дома решили зайти к нам.

После этого вечера и мы с женой довольно часто бывали в доме Нины Георгиевны, благо она бодрствовала часто по ночам, и дверь ее дома всегда была незапертой. Иногда, возвращаясь с какого-нибудь поздно заканчивающегося мероприятия, мы навещали Нину Георгиевну. Она всегда встречала нас радушно, вставая из-за стола, где в живописном беспорядке лежали многочисленные рукописи, и порой просила минутку подождать, пока она хорошо отточенным карандашом не отстукает ритм последней строфы, над которой работала. На этом столе где-то лежала и моя рукопись «Золотой мальчик», но я не осмеливался спрашивать мэтра о ее судьбе. Примерно через полгода она сказала: «У вас эпически медленно развивается сюжет. Глубокие исторические параллели и проспекции его замораживают», — и протянула мне рукопись. Правок не было ни одной, но во многих местах четверостишия были подчеркнуты крупной карандашной волной. То ли эти четверостишия должны были всплыть на этой волне, то ли утонуть в ее глубинах. Когда в издательстве вышла эпопея, этих четверостиший уже не было, их смыло «волнами Кондратковской».

Часто около своего дома мы встречали молодых поэтов Б. Попова, В. Чурилина, А. Степанова, возвращавшихся от Нины Георгиевны и воодушевленных встречей с ней.

В то время все повально увлекались альтернативной медициной, экстрасенсорикой. У Нины Георгиевны с моей женой проходили часовые обмены опытом. Нина Георгиевна рассказывала, как бороться с такой болезнью, как «сучье вымя», заговаривать бородавки. Долго она не открывала главного — текста заговора против всех болезней сразу. Но однажды проговорилась: «Да не молитвы я читаю, а стихи. Причем стихи самые лечебные, самые убойные — Маяковского: «Я волком бы выгрыз бюрократизм, к мандатам почтенья нету...», и засмеялась от души, сотрясаясь всем телом.

На тему смеха Кондратковской можно написать целое эссе: сколько было в нем оттенков и красоты. Юмор украшал ее жизнь, и основным объектом его была она сама. Нина Георгиевна посмеивалась над своей возрастной неповоротливостью, над серьезными болезнями, которые ее одолевали, над творческим беспорядком в квартире, подтрунивала над друзьями, навещавшими ее. Эта атмосфера веселости «несмотря ни на что», царила вокруг и заражала. Не раз мне приходилось видеть Нину Георгиевну и предельно собранной, сосредоточенной, это когда речь заходила о раздираемой противоречиями нашей Родине.

Она уходила из жизни со своей великой эпохой, поднявшись до ее духовных вершин, зная ее от котлованов первых домен до высоких кабинетов. Она и такие, как она, сложили и высокую русскую культуру ХХ века...

2004

Юрий Пырялин,

кинооператор магнитогорского телевидения

Аура дома на Лесной

С Ниной Георгиевной Кондратковской я познакомился в самом начале 70-х годов, работая на Магнитогорской студии телевидения кинооператором. Были у меня тогда по работе интересные встречи в совхозе, в деревне Обручевке Кизильского района, где директором был Герой Социалистического Труда Юрий Васильевич Букатин, которого я неоднократно снимал для различных телевизионных материалов, мы даже подружились.

Познакомился я в той же Обручевке с удивительной семьей потомственных хлеборобов Кошелевых, в которой было девять сыновей — все статные, красавцы, работящие. Все сельские специалисты — трактористы, шоферы, комбайнеры. По какому-то очередному веянию Юрий Васильевич выделил Кошелевым кукурузное поле и стали они безнарядной бригадой.

Сидели мы как-то с режиссером Сашей Кононченко на кухоньке в небольшой квартире на улице Лесной у Нины Георгиевны за чашкой чая, и я рассказал ей про семью Кошелевых. В частности, как на Проводах русской зимы они сделали бутафорскую русскую печь с лежанкой и раскатывали на ней по деревне, изображая сценки из сказки про Иванушку-дурачка. Нина Георгиевна как-то сразу загорелась: давайте сделаем киноочерк. А все будущие авторы как раз и сидели на кухне. Договорились быстро — тогда это было проще. И ближе к осени, к уборке урожая поехали в Обручевку. Не повезло с погодой: три дня хлестали дожди, и мы ничего не сняли. Но зато баба Нина, как все звали Нину Георгиевну, так близко подружилась с Кошелевыми, а сходиться с людьми она умела, что здорово помогло ей в работе над литературной основой материала. И к следующей поездке в Обручевку, через несколько дней, когда восстановилась погода, у нее был уже готовый написанный очерк. Осталось его проиллюстрировать кинокадрами, что мы и сделали, добавив из архива и про русскую печь, и про посевную эпопею. Материал получился шикарный! Его не раз показывали по местному телевидению, и в Москве, на весь Советский Союз. Жаль, что тогда не было конкурсов, фестивалей вроде Тэффи. Да и сейчас бы он блеснул. Только телевидение не хранило материалы, пленки сжигались, смывались на серебро... Но в памяти остались те дни высокого творческого общения с большим мастером, где все были на равных и работали ради общей цели.

Потом много раз я бывал у Нины Георгиевны дома. Безо всякой цели — просто тянуло, как тянет к матери, к любимому учителю. Просто побыть рядом. Она постоянно читала новые стихи, рассказывала какие-то байки. В ее маленькой квартире постоянно царила какая-то добрая аура, это был открытый дом, и все, кто у нее бывали, замечали это ее притяжение, духовную чистоту и высоконравственное влияние, любили ее умение слушать других, сопереживать, принимать участие в твоих даже самых маленьких проблемах. Так и говорили: «А пойдем к бабе Нине!».

Любили ее и на телевидении, радовались каждому ее приходу, всегда встречали с распростертыми руками, откликались на предложения, задумки. И многочисленные передачи, автором и ведущим которых была Нина Георгиевна, всегда замечались и отмечались и телезрителями, и коллегами-телевизионщиками. Мы считали Нину Георгиевну своим другом и творческим лидером.

2004

Александр Мордухович,

композитор, Заслуженный работник культуры России

Ее доброта и человечность...

В 1960 году, после окончания трех классов ДМШ № 2, держал экзамен в магнитогорское музыкальное училище им. М. И. Глинки... С волнением и надеждой переступил я порог училища. В начале 60-х оно находилось на левом берегу, на улице Маяковского. Трехгодичной музыкальной подготовки явно не хватало, а конкурс на отделение музыкальных инструментов был большой.

Устный экзамен по литературе принимала Н. Г. Кондратковская... Так мне посчастливилось познакомиться с удивительно светлым человеком. Невдомек было мне тогда, что передо мной известная далеко за пределами Урала поэтесса, тонкий знаток русской и советской литературы, меломан классической музыки. Но главное, что притягивало к ней людей — это ее доброта и человечность...

Продекламировав с жаром Пушкина «Во глубине сибирских руд», к своей радости услышал ее мнение: «Молодец, читаешь с душой, значит, и музыкантом будешь толковым!». Однако... в училище меня не взяли. Не хватило двух проходных баллов. Помог «господин случай"... С открытием вечернего отделения состоялось все же мое посвящение в учащиеся, что дало мне возможность дальнейшего общения с Ниной Георгиевной.

На народные инструменты в то время, как правило, поступали дети из рабочих семей. Отец мой и брат работали на ММК. Культура многих из нас не давала основания для тесного общения с кумирами той поры — наставниками. Н. Г. Кондратковская — особый случай. Нет, не подумайте, что она затушевывала наши недостатки, подыгрывая слабостям. Наоборот, на негатив реагировала, особенно если сталкивалась с поступком бесчестным, взрывно, исключительно принципиально... И, конечно, после такого срама бедолага на всю жизнь запоминал свой промах...Впрочем, проходило время, и Нина Георгиевна, позабыв произошедшее, оказывала провинившемуся свое обычное хорошее расположение...

Она умела дружить, всерьез и надолго. Среди коллег по училищу особенно выделяла С. В. Корнюшину, преподавателя общего фортепиано. Судьбы обеих женщин во многом были сходны. Прежде всего, их отличала необыкновенная общительность. При случае они не отказывали в помощи учащимся, нуждающимся материально. В их домах всегда гостило множество людей. Мне не раз довелось бывать в гостеприимном доме Н. Г. Кондратковской. Для кого-то Нина Георгиевна становилась названой матерью. Так было с Виталием Титовым, навсегда пронесшим свою сыновью любовь и привязанность к ней.

Незабываемы ее уроки литературы. Советское время диктовало педагогу быть прежде всего проводником политики партии... И, конечно, она должна была следовать рамкам содержания программы. Тем не менее, обычные уроки по изучению романа Шолохова «Поднятая целина» незаметно направляли наше внимание на эпизоды описания похождений деда Щукаря, в которых Шолохов раскрывает в себе мастерство юмориста. Читая нам в качестве примера некоторые главы, Нина Георгиевна сама смеялась до слез... Подобное было и при знакомстве с творчеством Маяковского, Есенина и т.д. Но при этом — никакого диктата, навязывания. Ее метод был прост, но действенен. Она как бы говорила: «Какая прелесть эта повесть! Я так люблю этого писателя. Сумеете оценить, тоже получите радость...».

Заслугой Нины Георгиевны было ее природное умение предугадать во многих из нас ростки будущего музыкального становления. И она не ошиблась, большинство оправдало ее надежды: В. Титов, А. Никитин, А. Волошин, Г. Волошина, Л. Беляева, С. Мовчан, Б. Храмцов, Г. Андреева и многие другие.

И сегодня вспоминаются яркие по своей самобытности и эмоциональному заряду праздничные капустники, где режиссером и заводилой была Нина Георгиевна. Как и все мы, она с большим уважением относилась к директору музыкального училища С. Г. Эйдинову, что не мешало ей иногда вставлять его в качестве персонажа сценария. Так, в одном из капустников, учащиеся-народники выходили переодетые в женские платья и пели куплет на мотив популярной «Семеновны»

Эх, Семен, Семен!

Делай все, Семен!

Лишь стипендии

Не лишай, Семен!

Текст, конечно, принадлежал Н. Кондратковской.

Учась на вечернем отделении, я одновременно работал в качестве баяниста-аккомпаниатора пионерской агитбригады «Веселые туристы» городского Дома пионеров и школьников. Руководил коллективом известный актер городского драмтеатра им. А.С. Пушкина В.Г. Панаев. Нина Георгиевна неоднократно была автором сценариев программ агитбригады. Ей, талантливой детской писательнице, как никому был близок и понятен мир детства.

Еще одним ценным качеством обладала она — уметь моментально откликнуться на все талантливое. Каждое выступление молодых перспективных музыкантов было в ракурсе ее внимания. Дорогого стоит ее поддержка моих первых выступлений в качестве автора-исполнителя. Одна из немногих, она высоко оценила первое выступление баяниста Ф. Липса и балалаечника Ш. Амирова, музыкантов, ныне получивших всемирное признание.

Будучи музыкантом, сознательно ограничил свои воспоминания рамками музыкальной культуры. Известно, что она неизмеримо больше сделала для развития литературы в нашем городе...

Это имя никогда не будет забыто, ибо истинно добрые дела во имя людей живут вечно.

2004

Игорь Варламов,

поэт, Член Союза российских писателей

Живые строки Нины Кондратковской

Начало 80-х. Один из сентябрьских вторников. Редакция «Магнитогорского рабочего». Здесь открывается новый сезон в городском литературном объединении имени Б. Ручьева. Я — новичок, пришел сюда по приглашению. Литобъединение представляется мне чем-то сродни Союзу писателей. И потому, благоговея от предстоящей встречи с «настоящими» поэтами, я явился на час раньше. В ожидании я изучаю какие-то агитационные стенды в холле редакции. В эту минуту из кабинета напротив выходит пожилая женщина. Одета она очень просто. На старомодной блузе красуется большая брошь. Надетая поверх пестрая короткая кофта подчеркивает женскую полноту. Темно-синяя юбка. Туфли-лодочки на отечных ногах. Но главное — лицо. Мягкие черты, внимательный открытый взгляд. А в губах... дымящий «Беломорканал». Седые подстриженные волосы забраны на затылке гребенкой. «Точь-в-точь моя бабушка, — думаю я. — Если бы не эта чудовищная папироса...»

— Вы на литобъединение, молодой человек? — спрашивает женщина, вынимая изо рта «беломорину». Пепел падает на туфли-лодочки.

— Да, — говорю.

— Очень рада. Я — Кондратковская. Руководитель лито, — женщина уверенно протягивает мне правую руку. — Ну, с чем пожаловали? Стихи пишете? Угадала?

— Угадали.

— Так покажите же. Зайдем в кабинет, и, пока народ не собрался, поговорим.

Я вынимаю из портфеля кипу рукописных опусов, стараясь отделить «удачные» от «неудачных». Но тут же слышу строгий голос:

— Все. Все давайте. Не жадничайте. Так, посмотрим, что тут у нас... Э, сколько пессимизма! Упаднические настроения. Да вы просто декадент какой-то...

Начало 30-х. Далекий сельский район Зауралья. Сюда на ликвидацию неграмотности приехала молоденькая учительница Нина Кондратковская. Позади — школа — девятилетка в Кургане. Впереди — «планов громадье» и большое желание работать. Ведь так необходимо помочь наркому Луначарскому в деле народного просвещения! Русоволосая, худенькая, полная комсомольского задора, стоит она перед одетым в гимнастерку партработником.

— Мне в деревню Кривую нужна не просто учительница, а заведующая школой, — говорит партработник, поправляя ворот гимнастерки. — В школе четыре класса, восемьдесят два ученика. Да еще ликбез среди взрослого населения. Нужен человек крепкий, надежный. А вам сколько лет, красавица?

— Скоро семнадцать, — бойко отвечает девушка.

— Ох, молодо-зелено! — хватается за голову партиец. — Что же мне с вами делать, милая?

— А вы на молодость не смотрите! Я, между прочим, школу закончила, товарищ...

Так начиналась трудовая биография писательницы и педагога Нины Георгиевны Кондратковской. Начиналась с чудовищных трудностей. С двухфунтового пайка пшена в месяц, постоянного недосыпания и работы до седьмого пота. Начиналась с недетских переживаний, когда ей, едва ли не единственному грамотному человеку на всю округу, приходилось не только заниматься просвещением, но и вести протоколы раскулачивания крестьян, составлять описи изъятых вещей и провожать в неизвестность обозы с обездоленными взрослыми и детьми. И плакала по ночам, и передавала тайком отъезжающим детские валенки. И засидевшись дотемна в сельской школе за проверкой тетрадей, слышала звон разбитого стекла и знала, что это «кулацкие недобитки» бросают камни в школьные окна. Все было.

Но жизнь начинается с детства. Родилась Нина Георгиевна Кондратковская 16 ноября 1913 года в городе Лубны Полтавской губернии. Страсть к педагогике перешла к ней, видимо, по наследству. Еще ее бабушка была народной учительницей, писательницей и революционеркой. Мама начинала как актриса, но потом тоже посвятила себя педагогике. Родственники же по отцовской линии были медиками. Маленькая Нина «рассаживала» за воображаемые парты склянки из-под микстур и принималась их «учить». Когда девочке было двенадцать лет, семья с Полтавщины переехала в Курган. Здесь, учась в школе, Нина Кондратковская познакомилась с Борисом Кривощековым (Ручьевым) и Михаилом Заболотным (Люгариным), дружбу с которыми она пронесла через всю жизнь. Стихи Нина начала писать еще в детстве. Неуверенная рука ребенка выводила не совсем складные строчки о Парижской Коммуне — время диктовало, революция давала вдохновение. Лет с четырнадцати Нина Кондратковская уже была в комсомольском активе курганской школы. Тогда, наверное, состоялась сознательная проба пера, появились первые самостоятельные стихи. Потом, уже учительствуя в деревне Кривой, молодая девушка входит в состав агитбригады, участвует в небольших концертах перед малограмотными сельскими жителями, пишет сценарии этих выступлений. Деятельность таких агитбригад называлась тогда движением «Синяя блуза». После работы в глухой зауральской деревне Нина Кондратковская едет учиться в Тюменский педагогический институт, а по окончании его снова преподает. На этот раз уже в селе Макушино, что под Курганом. По комсомольскому поручению она пишет свой первый очерк для местной газеты о передовой ячейке коммуны «Красная заря». А ее товарищ, Борис Ручьев, уже в фаворе. Его стихи признаны не только на Урале, но и в столице. Талантливый поэт строит Магнитку — город будущего. Едва ли не одновременно и в Свердловске, и в Москве выходит книга его стихов «Вторая родина». В 1933 году по дороге из Свердловска в Магнитогорск он заезжает в Макушино к Нине Кондратковской. Друзья и раньше не теряли связь: была регулярной переписка, иногда удавалось встречаться. Сколько рассказов своего товарища о чуде социалистического строительства переслушала молодая учительница! Вот и на этот раз нет конца восторгам и уговорам переехать туда, где жизнь кипит ключом. И согласилась-таки Нина Георгиевна!

В 1934 году она увидела Магнитострой своими глазами и поняла, что уже никуда не уедет отсюда. Жили в бараках трудно, но дружно. На Магнитострое в начале 30-х началось активное литературное движение. Направленный сюда по путевке партии свердловский поэт Василий Макаров организовал литературную группу «Буксир», переименованную потом в литбригаду имени А.М. Горького. Ее участниками стали более сотни человек. Это были ударники труда: простые парни в рабочих спецовках и девушки в красных косынках. Многие из них простодушно думали, что если потребуется стать поэтами героических буден Магнитостроя, то они, отложив на время кирки и кувалды, непременно освоят и ремесло стихотворцев. Был даже тогда такой наивный лозунг: «Ударников — в пролетарскую литературу!» Каждый из этих молодых людей хотел «сочинять книги» о невиданном чуде социалистической стройки. Но, разумеется, — получалось далеко не у всех. В массе своей это были малограмотные люди, складывавшие, например, такие вирши: «Кулак под машиной пищит, и что-то хотит навредить, и гайку рукой он вертит, и трактор хотит разорить». Самыми активными членами литгруппы «Буксир» стали строители-ударники Борис Ручьев, Михаил Люгарин, Александр Ворошилов, Владимир Хабаров. Двадцатилетняя Нина Кондратковская тоже вошла в эту творческую компанию. Молодость, влюбленность, пафос созидания — вот что значило то счастливое время для первых поэтов Магнитогорска. Б. Ручьев очень искренне написал в те годы: «...бывает — просто молодость почуешь, да и запоешь"... Но недалеко уже было время лютых репрессий. Скоро не станет В. Хабарова. Погибнет после ареста В. Макаров. Вагонзаки увезут «на перековку» Б. Ручьева и М. Люгарина.

Нину Кондратковскую минует страшная участь, за ней не приедет черный «воронок». Но ледяной ужас от сталинского произвола надолго поселится в ее душе. Уже в конце жизни Нина Георгиевна рассказывала, как однажды в военные годы проспала на работу, — сказалась накопившаяся за долгое время усталость. Холод прошел по спине, когда, проснувшись, взглянула на часы, увидела бьющее в окно солнце. Ведь по сталинскому Указу за такое «преступление» полагался тюремный срок. И в ужасе думала: с кем же останется совсем маленький еще ребенок? Но, слава Богу, выручил участковый терапевт, выслушавший «чистосердечное признание» Нины Георгиевны и выписавший больничный лист.

Суровые годы войны. Нина Кондратковская пишет полное лиризма и патриотического пафоса стихотворение «Твои письма» и посылает его в Москву. В марте 1943 года стихи были опубликованы в «Учительской газете».

Ты писал мне перед самым боем,

В час, когда бросало землю в дрожь.

Я не знаю — где ты, что с тобою,

Но я верю: ты ко мне придешь.

И пошли письма с фронта. Сколько их было! Один боец написал Нине Георгиевне, что ее стихотворение создано «от души, от глубокого понимания человеческого сердца». Пожелтевшую вырезку из «Учительской газеты» солдаты носили в нагрудных карманах своих гимнастерок. Стихи читали на митингах, переписывали от руки, учили наизусть. А Нина Кондратковская отчего-то надолго замолчала. Должно быть, отвлекла работа, ведь трудилась она в нескольких местах: сотрудничала в газете, преподавала да еще художественной самодеятельностью в полку НКВД руководила. И вот из «Учительской газеты» в Магнитогорск летит телеграмма: «Просим написать стихи, посвященные школьному комсомолу или комсомольским учителям». И писала она о комсомольцах, о войне, о будущей победе. Потому что понимала, как это было тогда необходимо.

Помню, как рассказывала она о своей командировке в Москву в грозные военные годы. Надо знать, что поэт в то время был фигурой идеологической. И потому спрос с литераторов был велик. Свирепствовала цензура. Не дозволялось ничего лишнего. Военными стихами Кондратковской заинтересовались литературные чиновники в Москве. Ее попросили приехать и привезти написанное за последнее время. Добиралась она долго и трудно. Столица была закрыта, действовал строгий пропускной режим.

— По какому такому неотложному делу, товарищ? — спрашивали всякий раз военные, проверявшие документы.

Редактировать привезенные Ниной Георгиевной стихи было поручено Самуилу Маршаку — строгому человеку в массивных очках с толстыми стеклами. Детский писатель взял рукопись Кондратковской и велел ей ждать в коридоре. Один из чиновников, проходя мимо, поинтересовался у Нины Георгиевны:

— Что же с вашими стихами?

— Омаршачиваются, — пошутила писательница и, обернувшись, вдруг увидела за спиной Самуила Яковлевича с рукописью в руках... Стихи проверку прошли.

Но минуло лихолетье. В послевоенные годы Нина Кондратковская приходит в музыкальное училище — работать и учиться. Таким неугомонным человеком она была: не только словесность, но и музыка ее увлекала. Есть у Нины Георгиевны замечательное по своему лирическому настрою стихотворение «Маленький скрипач».

Шевелится под окошком

Индевелый карагач,

По серебряным дорожкам

Бродит маленький скрипач.

Прижимает к подбородку

Скрипку тонкую свою

И тихонько тянет нотку,

Как прозрачную струю.

И смычок неутомимо

Все танцует у плеча,

Но проходят люди мимо

И не видят скрипача...

Вот и давала она своим подопечным — музыкантам, людям тонкой душевной организации — уроки русской литературы, а у коллег-преподавателей училась дирижерскому мастерству. Именно здесь свела ее судьба с Семеном Григорьевичем Эйдиновым и другими деятелями музыкальной культуры Магнитки. Более двадцати лет жизни отдала она Магнитогорскому музыкальному училищу им. Глинки. Отсюда ушла Нина Георгиевна в 1969 году на заслуженный отдых. Но никогда не забывали ее ни бывшие ученики, ни коллеги-преподаватели. В стенах музучилища проходили ее творческие вечера. Отсюда же провожали Нину Кондратковскую в последний путь...

А в начале 70-х годов в жизни Нины Георгиевны как будто произошло обновление. Она стала руководить городским литературным объединением имени Б. Ручьева при редакции «Магнитогорского рабочего». С городской газетой у нее были давние связи. В годы войны начинала она работать ответственным секретарем «Магнитогорского металла», а затем перешла в «Магнитогорский рабочий»: стала заведовать отделом культуры. И даже выйдя на пенсию, Нина Георгиевна постоянно получала от редакции журналистские задания, писала статьи, очерки, публиковала стихи. В 1964 году она была принята в Союз журналистов СССР, а в 1981 — в Союз писателей СССР. Кроме того, писательница с честью носила звание заслуженного работника культуры РСФСР. И вот новый этап жизни — руководство литобъединением. Пестование молодых дарований... на общественных началах. Сегодня очень многие из пишущей магнитогорской братии могут поделиться собственными воспоминаниями о «бабе Нине». Так называли ее и ученики, и молодые коллеги, просто знакомые. И кто не помнит вторники в редакции «Магнитогорского рабочего» и потом посиделки до самой ночи на кухне в маленькой квартирке Нины Георгиевны! В эту кухоньку набивались десятки людей, и всем хватало места. И длился разговор за чаем у бабы Нины: продолжался «разбор полетов», читались стихи, не кончались споры. И каждый знал, что квартира Нины Георгиевны открыта для него всегда. Шли мы — праздные и озабоченные, с делом и без дела — в этот дом, и заливалась лаем маленькая собачка бабы Нины при появлении нового гостя.

Что же тянуло десятки, сотни людей в эту квартиру? Чем завоевывала Нина Кондратковская сердца? Да в общем-то прост ответ. Щедростью своей душевной, искренним участием, добротой. Сочувствовала она человеческому горю, принимала в себя чужие проблемы, как могла старалась помочь. А все оттого, наверное, что самой довелось многое пережить. Не было в ней ни фальши, ни наигрыша, как в иных экзальтированных «литературных» дамах. А еще остроумием она отличалась. И как человек, имеющий дело со словом, была склонна даже к «филологическому хулиганству». Люди, близко знавшие Нину Георгиевну, помнят, как оживляли ее бытовую речь непечатные каламбуры. Помню ее негодование на людей, обрушившихся в перестроечные годы с нападками на покойного уже тогда друга Нины Георгиевны, Семена Григорьевича Эйдинова.

— Да кто они такие? Они же яйца Эйдинова не стоят! — восклицала в сердцах баба Нина.

И в стихах иной раз она любила «похулиганить». Но ирония просто спасала ее, помогала на время забыть о болезнях, о житейских заботах, ведь жаловаться она не любила. Кроме всего прочего, творчество для нее было еще и духовной терапией. И в одном из стихотворений, написанном в конце жизни, она словно открылась:

И смех подхватит за бока,

И грех проймет — не струшу.

А ночью — плачь, моя строка,

И очищай мне душу.

— Приходите ко мне, — сказала баба Нина после нашего знакомства на литобъединении.- Дыней угощу. Старый приятель из Душанбе привез. Да новые стихи не забудьте принести.

Ее однокомнатная квартира на четвертом этаже типового девятиэтажного дома. Самая необходимая мебель — ничего лишнего. В комнате — круглый стол, несколько стульев, книжные шкафы и полки, диван... Состояние творческого беспорядка. Стол завален рукописями, книгами, письмами. Нина Георгиевна вела большую переписку. Едва получала очередной конверт, тут же садилась писать ответ, не любила откладывать на потом. Но рабочим кабинетом, «приемной» все же служила кухня. И здесь тоже — бумаги, словари, письма. Почти не умолкал телефон. Звонили, так же как и приходили, люди самые разные. Кто с просьбой, кто с горем, кто с радостью.

Баба Нина принимает меня на кухне, нарезает ломтиками дыню. Потом вытряхивает из полупустой пачки очередную папиросу, закуривает и начинает рассказывать. О чем рассказ? Да обо всем сразу. О том, как пристрастилась к табаку, например. Давно это было. Когда учительствовала в Зауралье. Работы было невпроворот, постоянно не досыпала. Четыре группы учеников, занятия с утра до вечера. Поздно вечером — ликбез. Когда за парты, не снимая треухов, усаживались бородатые мужики, сон просто валил с ног. И тогда один из сельчан достал кисет и свернул козью ножку:

— На, дочка, курни, оно и полегчает.

Затянулась самосадом и закашлялась, но сон прошел. Так и начала курить.

Рассказывала Нина Георгиевна о своих коллегах-литераторах, о легендарном «литературном» бараке, о том, как принимали на Магнитострое в далекие 30-е Демьяна Бедного и Валентина Катаева, Аркадия Гайдара и Лидию Сейфуллину, Луи Арагона и Эльзу Триоле. Вспоминала, как издавали тогда первый в городе литературный журнал «Буксир», переименованный потом в громкое «За Магнитострой литературы», как в заводской библиотеке устраивались читки и обсуждения каждого очередного номера журнала. Журнал просуществовал до августа 1935 года и был трибуной для начинающих тогда авторов, ставших в последствии литературной гордостью не только Магнитки, но и страны: Бориса Ручьева, Марка Гроссмана, Людмилы Татьяничевой, Александра Авдеенко. От Нины Георгиевны я узнал о судьбе молодого первостроителя-стихотворца, бывшего детдомовца Александра Ворошилова. Перевыполняя плановые задания, не щадя сил и здоровья, поздней осенью по пояс в воде работал он со своими товарищами на строительстве плотины. Но не выдержал ослабленный организм. Тяжелое воспаление легких стало причиной смерти совсем юного еще поэта Магнитостроя.

Вспоминала баба Нина, с каким трудом в 70-х годах выходил составленный ею коллективный сборник магнитогорских авторов — членов городского литературного объединения имени Б. Ручьева. Книга называлась «Круг зари». Помню, как резко она высказывалась о тогдашнем трусливом и косном племени советских редакторов, вымарывавших литературные рукописи, о всесильной власти партийно-идеологических цензоров, покалечивших многие писательские судьбы. Со сколькими редакторами ей самой приходилось общаться в жизни? С десятками, возможно. Ведь ее первая книжка — сборник детских стихов «Фестиваль во дворе» — вышла в свет еще в 50-е годы. Кстати, этот сборник получил тогда одобрительный отзыв известного советского писателя Эммануила Казакевича. А потом были еще «Минутки», «Вертолет», «Синий камень», «Листопад», «Теплый ключ», «Сердце-озеро». В 1998 году был издан посмертный сборник стихов Нины Кондратковской «Осенняя книга».

— Если дело доходило до издания книги, я знала, что придется отчитаться за каждое слово. Редактор семь шкур спустит, прежде чем рукопись пойдет в набор. Но ничего не надо бояться, нужно только честно писать, — говорила Нина Георгиевна двадцать лет тому назад.

И вольно или невольно преподала она многим молодым авторам первые уроки противостояния официозным запретам. Как? Да просто своими рассказами на кухне за чаем.

В последние годы жизни Нина Георгиевна по-прежнему много работала, писала. До сих пор удивляет ее поздняя лирика — проникновенные слова из глубины души. Словно смотрит поэт в себя, прислушивается к собственному сердцу. Это, как час откровения. Человек в конце пути. И не дают покоя эти живые строки Нины Кондратковской.

Вот-вот за окошком, над оком заката

Сомкнется и наглухо слипнется тьма,

Она за спиною, она уже рядом,

Меня окружает и сводит с ума.

Вот-вот она скажет обыденно-просто:

«Пора...». И крылом прикоснется к плечу,

Но я еще вижу заката полоску

И сердцем на эту полоску лечу.

Мне тьма не сказала последнего слова,

А только крылом шевельнула слегка.

Холодные луны, как белые совы,

В окне умирают, рождаются снова.

И слышится мне не «пора», а «пока...»

Нина Георгиевна Кондратковская умерла в январе 1991 года после продолжительной болезни. Я помню свое последнее посещение Нины Георгиевны. Измученное от физических страданий тело, опухшие ноги. Она уже почти не вставала с постели.

— Достаньте из холодильника ветчину и сделайте два больших бутерброда, — распорядилась баба Нина. — Попьем с вами чай с бутербродами. А потом почитаете мне стихи.

Я читал, а она слушала молча и иногда отключалась, впадала в забытье. Я решил попрощаться и уйти, но Нина Георгиевна не отпустила:

— Читайте. Читайте дальше. Я слушаю. И повторите, пожалуйста, предыдущее стихотворение. Там у вас интересный поворот.

Должно быть, не все знают, что есть сегодня в Магнитогорске улица Кондратковской. Вот она, на карте. В северо-западной части города. Точнее, на территории поселка Западный. Она соседствует с улицей Татьяничевой. А рядом совершенно идиллические названия: Цветочная улица, Вишневая, Кленовая. А вот улицы Тенистая и Благодатная. А здесь — бульвар Юности... Словом, я не мог туда не поехать. Экскурсия оказалась занимательной. Нарезанные участки земли. Строительство коттеджей. Работающие бульдозеры. И пустырь. Нет не то что цветочных клумб и тенистых насаждений — асфальт даже не положен. Едва ли не большая часть улицы Кондратковской проходит... в голом поле. Все начинается с начала, как тогда — с первого колышка. И так далеко еще до благоустройства. Но все же верится, что зацветут в будущем все эти Вишневые и Кленовые улицы. И уж, верно, покроется когда-нибудь зеленью улица Кондратковской.

2003

Игорь Нехамес,

журналист

Юбилей светлой печали

Как было и бывает среди друзей, званые и незваные, они собираются на юбилей. Не был исключением и день 16 ноября, когда общественность Магнитогорска встретилась в одном из уютных залов Центральной городской библиотеки имени Б.А. Ручьева, чтобы отметить 80-летие со дня рождения талантливого мастера поэтического слова Нины Георгиевны Кондратковской.

Увы, к юбилейным мотивам примешивалась и светлая печаль: почти три года тому назад — 9 января 1991 года — покинув земную юдоль, она остановила отпущенные ей временем судьбы часы. Но маятник неостановим, потому что снова тесно друзьям, потому вновь они все под лукаво-беззащитным взглядом своей "бабы Нины", как ее любовно называли.

И аура сопричастности настолько осязаема, что кажется: вот обопрется она своим крупным телом о заскрипевший дружеским укором стол без углов, вот легонько, но настойчиво начнет выстукивать — привечать на пишущей машинке посетившее ее вдохновение, вот для «освежу глаз» задумчиво взглянет на лампу-подсвечник, вот несуетным движением поправит «верную теплом и рядошностью» шаль, вот вздохнут участливо-подбадривающе «подруги-вековухи» Клавдия Андрияновна Панова, Мария Васильевна Плеханова, Елизавета Петровна Ливенцова, вот с бережливой укоризной палец юбилярши коснется одного из бутонов роз «сколько денег завяло...», хотя сама прославлена редкостным и особо ценимым в период всеобщего скопидомства интеллигентным бескорыстием...

Наваждение проходит, но теплота восприятия остается. Да и запев, верный юбилейному вечеру, начат, когда заместитель директора Центральной городской библиотеки Валентина Михайловна Семиног с цветами в руках подошла к портрету Нины Георгиевны: «C детства, сидя тихонечко в уголке, я впитывала в себя вашу любовь к русскому слову, почтение к человеку. Не уставала поражаться блестящей памяти, многочисленным талантам, кокетству, уму, озорству, молодости души, эрудиции. Потом приводила к Вам своих учеников, старалась познакомить с Вами друзей, чтобы они прикоснулись к Вашему бытию, а может быть, мне просто хотелось похвастаться, что в моей жизни есть это чудо — Нина Георгиевна Кондратковская. Когда умерла моя мама, Нина Георгиевна сказала: « Валя, я буду твоей мамой...» И заменила мне мать».

Незримые токи доверия как бы пронзают нас всех. И уходят заботы, и суетность будней отступает перед Памятью. Мы начинаем вспоминать...

«Я хочу просто, по-человечески поклониться Нине Георгиевне Кондратковской», — говорит Олег Глебович Вилинский, журналист.

«Нина Георгиевна начисто была лишена литературной зависти: помню, как она радовалась моим удачным строчкам и всегда поддерживала в трудное время», — вспоминает Александр Борисович Павлов, поэт.

«Человек большой души и уважения к любому — от пионера до пенсионера. К ней всегда можно было прийти в любое время дня и ночи», — Александр Леонидович Савицкий, директор лицея.

«Мама была очень добрым, открытым, отзывчивым и честным человеком. Я многому учусь у нее, особенно учусь мужеству, с которым она воспринимала все тяготы жизни», — признается дочь Татьяна Валентиновна Сержантова.

А музыковед Валерия Александровна Гапеева сказала: «Нина Георгиевна не мыслится без музыки и песен. Пусть в зале звучат старинные романсы и песни, которые так любила Кондратковская!»

И блестяще, аккомпанируя себе на гитаре, пел Евгений Семеновский. А вдохновленные зрители ему подпевали. И еще раз продемонстрировал свою виртуозную игру на баяне композитор Александр Михайлович Мордухович, в честь именинницы он исполнил пьесу собственного сочинения «Гротеск».

Буквально очаровал всех «двоюродный сын» бабы Нины актер Магнитогорского театра имени А. С. Пушкина Виталий Леонидович Титов: музицируя на фортепиано, он сочным теноровым баритоном запел любимый романс Нины Георгиевны «Гори, гори, моя звезда...». К нему присоединился председатель комитета по охране памятников исторического и культурного наследия города Валентин Гаврилович Ходырев: какой получился замечательный дуэт!

Минорная нота вечера не была доминирующей, ибо не в характере Нины Георгиевны было грустить. И вдруг ожили персонажи ее поэтических сказов: веселые чертенята. Уж они повертелись: и из-за окон-занавесей появились, и с ума ужимками-прыжками пытались присутствующих свести.

А завершился длившийся более пяти часов юбилейный вечер дружеским застольем. Посмотрели сохранившиеся уникальные кинокадры: чествование Н. Г. Кондратковской в родном музыкальном училище к 70-летию со дня рождения. И все мы вновь почувствовали ее присутствие.

Завершая общение, заведующий отделом культуры гуманитарного управления городской администрации Константин Николаевич Марков выразил общее мнение: «Почему мы здесь собрались? Потому что у всех были трудности в жизни. Но как бы ни корежили обстоятельства, нас всегда поддерживала в трудную минуту Нина Георгиевна Кондратковская».

И благодарная тишина стала светлой минутой памяти одному из тех поэтов Магнитки, кто участвовал в создании атмосферы духовности в городе.

1993

Наталья Соболева,

участник IX Всесоюзного совещания

молодых писателей в Москве

Печаль моя светла

Невыносимо тяжело писать, с болью и печалью. Не верится...

С Ниной Георгиевной Кондратковской, с нашей бабой Ниной, мы не расставались никогда. И в то время, когда еще совсем юные и окрыленные прибегали на занятия литературных объединений, и даже теперь, когда, казалось, давно уже вышли за рамки литературной учебы. С молодыми она Всесоюзных писательских форумах. Как-то так была всегда, радовалась нашим успехам на областных и получилось, что из всех маститых писателей города только она ждала нас, неопытных и беспомощных, страстно нуждающихся в профессиональном слове, откладывала вдруг все свои писательские дела (даже самые срочные), и, словно волшебник, из ниоткуда выкраивала кусочек времени для каждого. Это не было каким-то рисованием или даже литературным долгом, это было ее жизнью. Она не скрывала: «Благодаря вам, молодым, я живу!»

Тогда мы этого не осознавали, Думали, так и должно быть, как-никак — юные таланты!

А, оказывается, не должно! Когда Нина Георгиевна тяжело заболела, встал вопрос, кому продолжить работу с молодыми в городском литературном объединении. Увы! Несмотря на наши богатейшие литературные силы, второго такого человека и педагога не нашлось! Да и не найдется, думаю. Учитель — это не слово. Это само естество человека. Не всем оно дается! Нина Георгиевна не просто разбирала наши стихи, но еще и учила трудиться, работать над каждой гранью стиха, слова, причем беспощадно, порой до слез, до седьмого пота, почти по-есенински «рубцевать себя по нежной коже».

После Всесоюзного совещания готовили мы с Ниной Георгиевной рукопись книги басен для московского издательства. И опять с Ниной Георгиевной! Сама где-то внутри чувствовала, что-то не так в моих произведениях. Известно, «в своем глазу и бревна не заметишь». И только у Нины Георгиевны была удивительная профессиональная способность увидеть, найти этот промах, сказать правду автору. Работа шла над каждым словом, каждой строчкой, вплоть до запятой! «Вот этого ремесла тебе и не хватает!» На всю жизнь запомнились ее слова. Нет, это совсем не то, о чем писал К. Паустовский, говоря, что «писательство — это не ремесло, а призвание...».

И не только! Работая с Ниной Георгиевной, сразу понимаешь, что это еще и адский труд — от слова к слову, от строки к строке, что, вполне возможно, и схоже с неким ремеслом. Не радуйся тому, как написано, а радуйся тому, как поработал! Так учила она.

Наш первый и мудрый учитель. Наша родная баба Нина...

И все же Вы по-прежнему с нами. Вы остаетесь в нас!

1991

Алла Дворжицкая,

пенсионерка

Не говори с тоской: их нет...

...Но с благодарностию — были. Наверное, в жизни каждого есть либо один человек, либо несколько, к кому можно приложить эти чудесные строки В. А. Жуковского. В Магнитогорске таким милым, светлым человеком была для меня Нина Георгиевна Кондратковская.

Познакомились в уже далеком 65 году. Моя семья только что переехала из Ташкента. Подружились с Ниной Георгиевной сначала на «собачьей почве». Обе страстно любили животных. У нее была пуделиха Дашка, а я мечтала о щенке этой породы. В те годы Нина Георгиевна много ездила по стране. Была она легка на подъем, путешествовать, встречать новых людей очень любила, а собака была тут серьезной препоной. Временно Дашка поселилась у нас. В квартире Нины Георгиевны, рядом с ней, всегда проживало нечто хвостатое, четырехлапое. Неуютно было хозяйке без преданных собачьих глаз и веселого визга при встрече. Кошек за время нашей достаточно долгой дружбы у нее не было, но охотно вспоминала она своего кота по имени Мурло. Шутила, что он сам себе дал имя, потому что явственно произносил: муур...лоо! Большая шутница и веселая выдумщица была Нина Георгиевна.

Широк был круг ее интересов. Многое любила, изучала. С каким детским наслаждением перебирала она свою небольшую коллекцию уральских камней, знала название каждого. Заставала ее иногда за чтением материалов по астрономии. Знала она, где и когда будет лунное или солнечное затмение.

Обычно встречали мы Новый год вместе в компании, но выдался один, не помню уж какой, когда она в последний момент почувствовала себя неважно, не поехала к сыну, и мы с мужем решили остаться дома, но созвонились с Ниной Георгиевной и, узнав, что она одна, помчались к ней, благо жили недалеко. Вот и встречали Новый год, не считая очередной собачонки, втроем.

Перелом года как-то настраивает на воспоминания, на нечто вроде самоотчета; в ту ночь нас с Ниной Георгиевной просто прорвало. Мы наперегонки пустились в прошлое. Моему мужу это надоело, и он уснул, прикорнув в кресле, а мы проговорили до позднего, холодного зимнего рассвета. Она читала свои новые и старые, но еще не опубликованные, стихи. Прочитала свой самый первый в жизни стишок, написанный еще ребенком. Помнила его! Шутливый, веселый маленький стишок. У ее бабушки — поэтессы, писательницы, на Украине часто собиралось общество людей талантливых, интересных, и маленькая Нина присутствовала там почти на равных; они соревновались: писали стихи на какую-нибудь заданную тему, и она рискнула, и ее стишок был признан лучшим! Жаль, что не записала его. Не знаю, сохранился ли он на бумаге или жил только в ее прекрасной памяти. Вспоминала она и свою маму, артистку, рано ушедшую из жизни от туберкулеза. Заразилась им от своего второго мужа, отчима Нины Георгиевны. Рассказывала она всегда живо, образно, и этим талантом Бог ее не обидел. Ее дар речи знают и помнят многие магнитогорцы, слушавшие ее на самых разных собраниях и выступлениях. Слушала ее на таких встречах и я, но мне кажется, что ее домашние рассказы были еще образнее и интереснее.

Дома у нее бывали самые разные люди: молодые поэты, которым она отдавала много времени и сил, ее друзья по работе, просто поклонники ее таланта, иногда даже соученики по школе, друзья чуть ли не с детства.

Она была гостеприимной хозяйкой. Хорошо готовила, рассказывала о приготовлении любимых блюд, как стихи писала. Любила угощать украинским борщом и другими вкусностями. Огорчалась, когда гости отказывались попробовать, а уж чай или кофе не сходили со стола в ее маленькой кухоньке.

Многие считали ее экстрасенсом, и она сама признавала, что может лечить кое-что, например, внешние язвы, долго незаживающие раны, фурункулы, нарывы. Жаловалась, что очень большого напряжения это ей стоит. Каюсь, не очень сама в это верю, но у нашей общей большой приятельницы долго не заживала язва на ноге, хотя она применяла все лекарства, прописанные врачом, а Нина Георгиевна за два или три сеанса заставила язву затянуться и исчезнуть. Не очень расспрашивала об этом Нину Георгиевну, но она как-то смутно намекала, что говорит про себя какие-то особые слова: заговаривает одним словом.

Много часов провели мы с ней в ее квартире на левом берегу, поблизости от старого драмтеатра, а потом на правом. Могла заключить из ее рассказов, что не очень везло ей в жизни, и не так много счастливых дней выпало на ее долю, но она никогда не унывала. Неистребимое жизнелюбие, интерес и любовь ко всему живому помогали ее всегда оставаться на плаву.

Небыстро и нелегко приняли ее в Москве в Союз писателей, трудно выходили ее книги.

Как она огорчалась, когда ее редактор в Челябинском издательстве ставила под сомнение или вычеркивала слова или выражения, которые поэтесса скрупулезно собирала, отбирала, как драгоценные камушки. Это были народные уральские слова и выражения. Редактор не знала их, а, не зная, считала, что таких не существует. Сколько крови попортила она Нине Георгиевне!

Веселый и озорной человек, писала она иногда «хулиганские стихи» и читала их все на этой же кухне, конфузливо посмеиваясь и поблескивая молодыми ясными глазами. Читала и писала она до последних своих дней без очков. Этими ясными глазами она зорко вглядывалась во все, что ее окружало, старалась заглянуть как можно дальше и вширь, и вглубь, надеялась, что есть все же какая-то высшая справедливость, Бог или высшая непознанная нами сила, которая сохранит людские души в другом неизвестном нам мире.

Очень хочется надеяться, что есть он — вечный, светлый мир, и добрая душа талантливой поэтессы пребывает там в покое.

1993

Елена Куклина,

журналист

Магнитогорская эпоха ее имени

На карте Магнитогорска больше сорока улиц, названных именами литераторов. Некоторые из них бывали в нашем городе или вели переписку с литературной организацией Магнитогорска. Это А. Фадеев, В. Катаев, А. Гайдар, М. Горький и другие.

Особенное место занимают улицы, названные в честь магнитогорских поэтов: Бориса Ручьева, Нины Кондратковской, Людмилы Татьяничевой. Они «уводят» нас в самое начало литературной истории города.

Нина Кондратковская познакомилась с Борисом Кривощековым (Ручьевым) еще школьницей в Кургане, с тех пор их связала крепкая дружба. Уже тогда Н. Кондратковская пробовала писать стихи и мечтала стать учительницей. В начале 30-х годов у Бориса Ручьева выходит первая книжка стихов. А Нина Кондратковская, молодая учительница, преподает в это время в селе Макушино под Курганом. Во время одного из своих приездов Борис Ручьев и уговорил Нину Георгиевну переехать в Магнитогорск. Случилось это в 1934 году. Нина Кондратковская влилась в ряды молодой литературной организации «Буксир». Так началась часть ее жизни, связанная с Магнитогорском, — долгая эпоха, где были и годы, посвященные преподавательскому труду, и годы работы в газете, и руководство городским литературным объединением имени Б. Ручьева при редакции «Магнитогорского рабочего"... Сколько молодых дарований Нина Георгиевна успела «поставить на ноги»! Книги скольких из них сумела отстоять в борьбе с идеологической цензурой! Все они с благодарностью помнят о своей «бабе Нине».

Вскоре после смерти Нины Георгиевны Кондратковской в 1991 году горисполкомом было принято решение о присвоении ее имени одной из улиц Магнитогорска. Находится она на территории поселка Западный. Долгое время улица Нины Кондратковской существовала преимущественно в «планах», в последние годы эти планы стали активно претворяться в жизнь — сейчас здесь строятся коттеджи. Какой станет эта улица — красивой, уютной, зеленой? Хотелось бы, чтобы 100-летний юбилей Нины Кондратковской улица ее имени встретила именно такой. Чтобы «магнитогорская эпоха» Нины Георгиевны получила свое достойное продолжение.

2003

Татьяна Сержантова,

дочь, журналист

Помяните нашу маму!

Говорят, если человек талантлив, он талантлив во всем. Наверное, это утверждение полностью относится к Нине Георгиевне. Кажется, она умела все. Я не говорю о стихах и потрясающей эрудиции (она могла «навзлет» назвать любого героя любого писателя, к примеру, средневековья), не говорю об удивительном умении быть своей и в профессорской среде, и в дворницкой. Она неплохо рисовала, музицировала. Именно от нее я узнала массу хозяйственных секретов: как вымыть окна до блеска и чтоб на стекла долго не садилась пыль, как сварить рис так, чтобы он стал белоснежным, как сделать бульон по-ресторанному прозрачным, как легко уничтожить пятно на блузке...

Она прекрасно готовила. Хотя делала это редко — никогда не хватало времени на домашние дела, да и «кулинарное» вдохновение приходило не часто, а для любого дела, считала она, вдохновение нужно непременно. Но уж если готовила борщ или, скажем, заварные блины с палец толщиной, то они запоминались восторженному едоку на всю жизнь.

Очень любила Нина Георгиевна башкирскую кухню...

Я позволю себе некоторое отступление. Был у нее еще один талант, которого нет сейчас у очень и очень многих. Она была самым искренним, до мозга костей интернационалистом. За столом в ее доме можно было увидеть арабов, болгар, украинцев, евреев, башкир, татар, немцев... Критерий отношения к ним был один: лишь бы был хорошим человеком. А делить людей по крови — этого она просто не умела.

Так вот, у Нины Георгиевны было немало друзей башкир. Они были счастливы подарить ей башкирские домашние тапки или баночку башкирского меда, а она — услышать башкирские легенды (которые потом превращала в прекрасные стихи), попеть под гармошку башкирские песни. Она пела их на башкирском языке, хотя языка не знала. Я вспоминаю свадьбу внучки Нины Георгиевны, которая выходила замуж за татарина. Весь вечер свадьба пела украинские, русские, татарские и башкирские песни. И всем было хорошо и весело.

Многие татарские и башкирские блюда прекрасно умела готовить Нина Георгиевна. Я бережно храню написанный ее рукой рецепт, которым рада поделиться с вами, дорогие читатели.

Белеш по-татарски

Продукты: 6 яиц (сваренных вкрутую), 1 стакан риса, отваренного до полуготовности, 1 стакан изюма (перебрать, промыть и подсушить), 2 пачки маргарина, сахар по вкусу, 1 кг сдобного теста.

Сдобное тесто раскатать, положить в форму, чтобы лепешка свешивалась по краям (форму смазать).

Начинка: 1 слой — рис, 2 слой — изюм, 3 слой — натертые яйца, 4 — сахар, 5 — нарезанный пластинками маргарин.

Далее все повторить. Накрыть малой лепешкой, защипать, сделать вверху в центре дырку, заткнуть ее пробочкой из теста. И — в духовку. Когда пирог будет готов, пробочку вынуть, в дырочку положить кусочек масла и пробочку вернуть на место. Есть горячим, холодным, с чаем, с молоком.

Приготовьте. Не пожалеете! Ешьте и вспоминайте добрым словом хорошего человека Нину Георгиевну Кондратковскую.

2003

Айдар Рахматуллин,

библиограф

Мы с Вами дружили

Прощайте, Нина Георгиевна, и простите... Я помню мой последний звонок Вам 3 января, Ваш бодрый (бодрый в те дни!) голос: «Ну, теперь вы можете прийти ко мне посмотреть, как я умираю...»

«Вот еще! — не чуя беды, говорил я в трубку. — Да мы с вами еще американский гимн перевести должны! Скоро приду, ждите!»

И вот... пришел. Да как же это, что же это... Стараюсь писать ровнее в Траурной книге. Не может быть! Вы перед глазами — живая.

Как заговорщически брали меня под локоть: «Я, знаете ли, немного ворожить умею. Заболеете — приходите, хворь сниму!»

От всей души смеялись, когда читал свои стародавние стихи, хвастаясь: «Омару Хайяму подражал!»

— Да уж, это пока не Омар Хайям, но... Приходите к нам в литературное объединение!

В один из ветреных ноябрьских вечеров позапрошлого года вместе варили суп. «Ну, вы посмотрите, — затягивались Вы непременной папироской, — пришел ко мне мужик и суп варит! Эх, жаль, нет молодой дочки — отдала бы замуж!»

Все! Ничего этого не будет больше никогда! Никогда я не постучусь к Вам и не услышу Ваше: «Открыто, входите!»

Увы!

Прощайте!

Все, уже поздно...

1991

Эльвира Сливина,

внештатный корреспондент

На открытии памятника

Нам навсегда запомнится этот морозный солнечный 16-ый день ноября 1993 года. Ледяной пронизывающий ветер не остудил душевную теплоту тех речей, которые были произнесены на могиле Нины Георгиевны Кондратковской.

Родные, друзья, творческая интеллигенция и просто люди, которым очень близка была поэзия Нины Георгиевны, принесли в этот день живые цветы в память о «бабе Нине», так ласково называли ее собравшиеся.

Не забуду, как прихрамывая, бежала за уходящим автобусом старенькая женщина Мария Васильевна Плеханова, бывшая учительница, как дрожал на кладбище ее голос, когда она говорила: «Очень больно было терять этого человека!»

Взволнованную речь произнес ректор музыкально-педагогического института А. Н. Якупов: «Был знаком с Ниной Георгиевной много лет и всегда учился у нее. Она умела стимулировать творческий процесс. Тот свет, который она оставила, его ничем не измерить. Музыканты всегда будут помнить и читать ее стихи».

Дочь Нины Георгиевны, Татьяна Валентиновна Сержантова сказала: «У мамы двери квартиры не запирались, она не боялась квартирных воров. У нее было много друзей, для каждого человека, пришедшего к ней в дом, она находила теплые слова. Очень символично, что оградка на кладбище тоже открыта. Спасибо всем, кто смог прийти в этот день на могилу. Оттого, что вы пришли, в этот морозный день мне тепло».

И над застывшим, покрытым снегом кладбищем, понеслись слова прекрасного романса: «Пускай умру, и над могилою гори, гори моя звезда».

Это пели собравшиеся здесь десятки магнитогорцев разных возрастов, пели любимый романс ушедшей от нас прекрасной талантливой женщины, чья трудная и полная лишений жизнь должна быть примером для молодежи.

1993

Станислав Мелешин,

член Союза писателей СССР

Н. Г. Кондратковской

Не знаю зачем, но по праву

В суровом рабочем краю

Садила ты розы и травы

Как будто в небесном раю.

Наверно затем, чтобы души

В лихие года и в тиши

Поэзию видеть и слушать

Могли с откровеньем души.

По доброму счету, по долгу,

И в темных, и в лунных ночах

В окошке огонь твой подолгу

Светился, как солнце в печах.

Поэтому праведной силой,

По-своему многих любя,

Оставила

дочкой

Россия

В Магнитке навечно тебя.

Оставить комментарий © Copyright группа авторов Размещен: 24/02/2008, изменен: 24/02/2008. 280k. Статистика. Статья: Мемуары, Публицистика, Критика 2006. Ах, если бы еще одну мне жизнь!		Ваша оценка:

группа авторов : другие произведения.

Часть 3. "Я так люблю вас, верные друзья..." (воспоминания о Н. Г. Кондратковской)