Люблю костер, летящий в поднебесье,
Широкий росплеск солнечного дня
И пламень слов, и огненную песню,
И сердце друга, полное огня.
У нас в народе издавна сложился
Хороший человеческий закон:
Любить — так пылко, горячо сдружиться,
А уж трудиться — только с огоньком.
Наш вечный поиск, вечный путь бескраен,
В тайге, в пурге зовут нас огоньки,
А если нет их — сами зажигаем,
И сами держим путь на маяки.
Пусть и меня огонь весь век тревожит,
И на последнем жизненном шагу
Моя рука костер, как песню, сложит,
А огонек я сердцем подожгу.
В небе
Обрывая небо в клочья
Серебром слепящих крыл,
Для меня сегодня летчик
Землю заново открыл.
Распахнул до небосвода
Карту рек и горных спин
И подрезанные воды
Ровной кромкою плотин.
Но могучими рывками
Набирая высоту,
Растерял за облаками
Всю земную красоту.
Через облачную вату
Еле-еле, чуть видны
Полустертые квадраты
Оживленной целины.
И вот тут я ощутила
Полной мерою, вдали,
Притягательную силу
Еле видимой земли.
У небес еще во власти,
Сквозь воздушные слои
Захотелось с новой страстью
В будни ринуться свои,
Услыхать призывный голос
Паровозного гудка,
Класть бетон, лелеять колос,
Дом построить на века.
А потом опять подняться —
И на синих стежках рек
Видеть точки гидростанций,
Золотых полей разбег
И приметить в океане
Неохватной широты
Гордый след своих исканий,
Этих зримых очертаний
В землю вписанной мечты.
Слово о Магнитках
Когда по веленью
Упорства и плана
Идет лучезарная
Сталь Казахстана,
То люди,
Встречая горячие слитки,
— Привет, — говорят, —
Казахстанской Магнитке!
В степях Приуралья,
У древнего Орска,
Рождается тезка
Магнитогорска.
А вот уже слышим
Биение пульса,
Волнение пуска
Магнитки Тульской.
Горды белгородцы,
Тверды белгородцы:
Их стройка Магниткой
В народе зовется!
О Липецкой — тоже
Несут в поднебесье
Высокие трубы
Крылатые песни.
В далеком Аньшане,
В горячем Бхилаи
Клокочет металла
Струя золотая...
Магниток немало
Опять на примете,
А сколько их будет
На нашей планете!
Но первая, та,
Под Магнитной горою,
Прострочена ветром,
Промыта зарею
Роднее для нас,
Кто не просто в ней жил,
А сердце, и разум,
И волю вложил
И в первые камни,
И в первые домны,
И в первые станы,
И в первые тонны...
Ей было труднее
В тридцатом году
В морозы,
У мира всего на виду
Горячими трубами
Небо прокалывать,
Характеры наши
В горнилах закаливать
И в тыщи мозолей,
Киркой да кайлом
Пластать горизонты,
Идя напролом.
Да так, чтоб со страстью,
С железною верой
За полное счастье
Немеряной мерой
Воздать.
И не просто
Отчизну прославить,
А Завтра
В Сегодняшний день
Переплавить.
Так пусть же на карту
Все гуще,
Все шире
Магнитки для мира
Наносятся в мире.
Пусть каждая
Честью и славой
По праву
Умножит
Уральского первенца
Славу!
Родное
Родное бесконечно узнаешь
В хрустящей хвое, ломкой и смолистой,
В мерцании осины серебристой...
И слышишь крон задумчивую дрожь,
Глухое воркование болотца,
С лягушками, змеиною травой,
И песенку, что в душу так и льется
Из горла серой пташки боровой...
На цыпочках, цепляясь за пенек,
Опенки тонко вытянули шеи;
Брусника, с каждым часом хорошея,
Зардела, как заветный огонек.
Неторопливо солнышко садится,
О гору опирается лучом.
И вот уже кричит ночная птица,
И ночь вот-вот навалится плечом...
Мигнул светляк зеленый и потух.
Шугнула выпь, кого-то выкликая;
И чуешь сердцем, что земля такая
В тебя вливает свой могучий дух.
И хочется теснее к ней прижаться,
И сойкой петь, и вереском цвести,
Дышать, дышать — и все не надышаться,
Глядеть, глядеть — и глаз не отвести.
Нура, горная речушка
Легкий пар накинул на ущелье
Рано утром шапку-невидимку.
Опушил черемушник метелью
Горную речушку-нелюдимку,
Громкую, в кремнистых перекатах,
Чистую, с размытою породой...
На корягах, мшистых и рогатых,
Обвисает ил мокробородый.
Жадно овцы хлюпают губами,
Вздрагивают мокрые коленки.
Унести с собою бы на память,
Да не на холсте и киноленте,
Не в стихах, а всю, как есть, картинку
В свежих красках, в горьких ароматах,
С этой горной речкой-нелюдимкой,
С этим говорком на перекатах.
Весна
Снега, как шапку, — набекрень,
И — с гор долой,
И в небо — паром.
И вешним паводком
Сирень
Уже течет по всем бульварам.
И все:
Движенье, звон и цвет —
В ее неодолимой власти.
И в одиночку силы нет
Дышать таким обильем счастья.
Сад
Сад зеленый соловьиный —
Вишни, яблони в цвету.
Над калиной, над малиной
Пчелы млеют на лету.
Палисадник маком вышит,
И с плющом вперегонки
На балкон до самой крыши
Лезут хитрые вьюнки.
Птицы песни все на свете
Всей артелью голосят.
А под яблонями — дети:
Без детей и сад — не сад.
Улыбнешься веселее,
Шаг замедля у крыльца:
Знать, у тех, кто сад лелеет,
Очень добрые сердца!
Соловьиная песня
За крутыми косогорами
На каменьях золотых
Спрятал ветер крылья скорые,
Затаился — и затих.
Даже пчелка за калиною
На полете замерла.
Ну, а песня соловьиная
Только этого ждала.
И каким ты чудом сложена,
Без зачина, без конца,
Что цветка не потревожила, —
Потревожила сердца?
Половодье
Речка в мае
Толстый лед ломает,
Рвет мосты.
Крутит щепки,
Берег подмывает,
Мнет кусты.
То петляет,
То разрубит узел,
То напрет.
И разведав трассу
Новых русел,
Мчит вперед.
А тебя смущает
Грохот, пена,
Рев да муть.
Ты готовишь колья
Ей для плена,
Камни в грудь.
Стой!
Направь ее!
Не смей калечить
Красоты!
А мосты?
Так будем строить крепче
Те мосты.
Студенческая ночь
Последние сутки
Отпраздновал май.
Последние звезды
Осыпал трамвай.
Совсем по-июньски
Смугла и нежна
На цыпочках в город
Вошла тишина.
И тут, словно песня,
И радость, и звон,
Врываются юноши
С разных сторон,
И девушки в белом
С кудрями, как лен, —
Принцессы из сказок
Забытых времен.
Они затопили
Панель и шоссе,
И песни пропели
Знакомые все.
Смеялись. Вздыхали
Друг дружке в плечо.
И, верно, они
Целовались еще...
...Испуганно в небе
Упал Козерог,
Запутавшись в золоте
Млечных дорог,
И думает, старый,
Что ночь коротка,
А стоит такую
Продлить на века.
А сколько сирени!
Дыханью невмочь!
Сиреневой стала
Прощальная ночь.
Студенты уходят —
Кто в цех, кто в забой.
И ночь забирают
На память с собой.
Под июньской синью
Закричала птица-клест
Под июньской синью.
Бьются ветры вперехлест
Над травой-полынью.
Пить! А степь горит кругом...
Ни озер. Ни речек...
У плеча под рукавом
Щелкает кузнечик.
Извели коростели,
Иззудела мошка.
Ковыляет в ковыли
Пыльная дорожка.
Истомил, замучил зной,
И хочу я очень
Отыскать, где край земной
К небу приторочен,
И притронуться рукой
К голубому своду,
Стать студеною рекой,
Обратиться в воду,
Понести на солонцы
Рыбу, ил да ряску,
Влить в ячменные венцы
Золотую краску.
Пусть друзья протарахтят
К полудню бидоном,
Пусть налимы запыхтят
В норах по затонам,
Пусть на камешке замрет
С удочкой мальчонка
И напьется огород
Прямо без бочонка.
Может, я тогда сложу
Песню в голос полный,
На горячую межу
Нагнетая волны,
Чтобы все кидалось в рост
Под июньской синью,
Чтобы изумленный клест
Замер над полынью.
Река
Река обмелела. Еще бы! Веками
Она шлифовала ненужные камни,
Листки тальниковые зря обмывала,
У левого берега рыла обвалы
И походя каждой весною на правом
До синих увалов плескала по травам;
В январскую стужу до дна промерзала,
А летом по мелям едва проползала.
Но как-то пришли беспокойные люди,
Чаек задымился в копченой посуде,
В прибрежные травы вонзились треноги,
Машины в кустах проломили дороги;
А дальше — любую откройте газету.
Да вы уже много читали про это,
А может, писали, снимали картины
С земли, самолета и с новой плотины.
А может, и сами с героями рядом
В воде управляли чудесным снарядом.
Но я не об этом. Я просто о речке,
О той, что отсюда бежит недалечко,
О том, как вода, одержимая ленью,
Едва чешуится, шурша по каменью...
А новое властно заходит в привычку!
Увидишь над синью воды перемычку,
Захочешь сказать о красе первородной,
Да вдруг и напишешь о стройке народной.
Дождь
Вчера внезапно, самотеком,
Атакой начиная бой,
Обрушил дождь в квадраты стекол
Потоки жизни голубой.
И ведьму-засуху бесила
Такая жданная, ничья,
Его живительная сила
То в три, то в сорок три ручья.
Сперва, как будто обжигаясь,
Он по асфальту заплясал,
Потом газонами, шатаясь,
Пошел — и травы прочесал.
Снимал пласты слоеной пыли,
Хлестал по лужам вкривь и вкось,
Его присказкой торопили
Мальчишки, мокрые насквозь.
Шумели в люках водопады,
Бурлила улица рекой,
А мы по-детски были рады
Стихийной свежести такой.
И даже вдруг помолодели,
Как будто старый, пыльный пласт
Не только выхлестан с панели,
Не только с веток, а и с нас.
Островок березовый
В позолоте розовой,
В мураве немятой
Островок березовый
Окурился мятой.
Не шумит, не дышит,
Иван-чаем вышит,
Оторочен росами,
Ковыловым пухом,
Прокалился докрасна
Земляничным духом.
От питья медового
Захмелеешь разом,
Запрокинешь голову —
Не поймаешь глазом
Жаворонков маленьких
Сереброголосых
На перистых яликах
В поднебесных плесах.
Красоты несказанной
Краше нет на свете,
Нет такого красного
Слова на примете,
Чтоб медовой сладостью
Досыта ласкало,
Чтоб такой же радостью
Через край плескало.
Облака
Облака — фарфоровые блюдца —
Катятся по небу и не бьются.
Ну а вдруг посыплются с вершины
Золотые с розовым кувшины,
Чаши, чары, кубки и бокалы,
Как на званом свадебном застолье,
И, бренча, обрушатся на скалы,
В иссиня-зеленое раздолье?
Если уж на счастье — пусть побьются
Даже эти облачные блюдца.
Только чтобы с силою, с разгоном,
Только чтобы вдребезги, со звоном!
Чья бы это ни справлялась свадьба
И кому бы солнце ни светило,
Я ему хотела пожелать бы,
Чтобы это — наяву все было.
* * *
Зари золотела кромка,
Прохладой берег обвив.
За ригой запела хромка
О самой верной любви.
Калина цвела у крылечка,
Гуси летели, трубя.
Все было — песня и речка.
И не было только тебя.
Пиршество
Тут было немало беспечной живности:
Жуки-плавунцы, стрекозы,
Костры люпина, кустарник жимолости,
Сосенки, ольха, березы.
Еще камыш, осокорь, осока
И ласточки-береговушки...
Да разве сочтешь, кто там был и сколько
На этой июльской пирушке!
Когда бы люди неторопливо
Готовили яства эти,
Ни меду бы не хватило, ни пива,
Ни рыбной, ни ягодной снеди.
Но озеро размахнулось щедро,
А лето было богато.
Питье спозаранку носили ветры
До солнечного заката.
То сладкое было оно, то терпкое,
Настоянное на хвое,
Шипучее, ледяное и теплое,
Крепленое и сухое.
И все мы — от самых маленьких долек,
От каждой гремучей капли
Смелели душой, хохоча до колик,
И только ногами слабли.
Купавки под берегом чокались чарками
Ив омут гляделись, покамест
Стрекозы, хмелея, по воздуху шаркали,
Скользили и спотыкались.
А тут комары, будто их спугнули,
Тыкаться стали носами
И петь про камыш, про «деревья гнулись»
Писклявыми голосами.
А я пила это диво, как пиво, —
И запахи, и подголоски,
Покуда зорька неторопливо
Не врезала в небо полоски.
В сентябре
На карте означен
Наш край — не иначе,
Как север суровый.
Но выдастся год —
Свихнется природа
И, дав обороты,
Включает ошибочно
Задний ход.
В ларьках, на базаре,
В багряном пожаре
Томятся арбузы,
Течет виноград,
Растрескались дули,
Жарынь — что в июле,
И с каждого лба
Осыпается град.
И осень за ворот
Нас тащит за город.
Припарками — в спину,
Лучами — в глаза,
Где снова в атаку
На третью отаву
Вне всякого плана
Несется коса.
Топорщится крона
Пожухлого клена,
Раздумала листья
Ронять в лопухи.
И снова у клена
Мальчишка влюблено
Весенние рифмы
Вплетает в стихи.
Скорость
В мыльной пене
давно
у времени
Удила.
Пробежало
снежком
по темени —
Ну, дела!
Вот — зима
в белизне
и блеске,
Вот — весна.
Время
давит
на все железки —
Мать честна!
Мчит в грозу,
в духоту,
в метели,
В листопад,
Через рокот
мостов,
туннелей,
Эстакад.
Время сжалось —
и нам
осталось
Лечь костьми...
Но куда ж ты
девалась,
старость,
Черт возьми?!
В отпуске
Когда уедешь в даль иную
От нашей стройки молодой,
Тебя и новое волнует,
И даже древность с бородой,
Потоки впечатлений разных
Перекликаются в душе,
Но дни идут — и эта праздность
Постылой кажется уже.
А отпуск тает.
Семь, четыре...
Осталось три,
А вот и два.
И в чемоданы сувениры
Коленом втиснуты едва.
Билет обратный схвачен с боем,
Друзья махнули:
— В добрый час!
И паровоз прощальным воем
Обрезал времени запас.
А там, довольный теплой встречей,
Включишь себя на полный ход,
А в голове уже намечен
Маршрут на отпуск через год.
Опять в перронную толкучку,
В шумиху загородных трасс.
Раздашь долги, и вновь с получки
Десятки копишь про запас.
И годы стелются по жизни,
Как тот сквозной далекий путь,
Где ни на сутки не закиснуть
И ни вовек не отдохнуть.
* * *
Уже луне щеку щекочут ели.
Она клюет. Ей спать давно пора.
И дятлы спят, и совы осовели,
И земляника дремлет до утра.
Тропа большая, и трава большая,
И тень, и пень — все кажется большим,
Когда крадешься, злостно нарушая
Дом-отдыховский каменный режим.
Пускай сопит, блаженствуя, палата,
Спокойные досматривает сны,
А я пройду еще раз воровато,
Уткну плечо в шершавый бок сосны
И подсмотрю сквозь хвойные ресницы
Ночные тайны бора и реки...
Мне так давно пора угомониться!
И все-таки в такую ночь не спится
Разумному порядку вопреки.
Осень едет проселками
Прошелестела осень
Солнечной желтизной
По луговинам, прокосам,
По гущине лесной.
Небо до дна посинело,
Полиловела вода,
Галки для посиделок
Слетелись на провода.
Студентки в штанах и свитрах
На куче ботвы сидят.
Они о Шекспире и Свифте
Толкуют и хлеб едят.
А вот и за ними машина.
Девчонки, с землей у рта,
То прыгают, как мужчины,
То валятся за борта.
Галок спугнули песни.
Кузов набит, обжат,
Подпрыгивает на переездах —
Чего там, пускай визжат!
Насквозь пропыленная, звонкая,
Усталая от щедрот
Осень едет проселками,
Едет и песни орет.
А в небе — глубинном раздолье —
Такая знобящая синь,
И хочешь прогреть мозоли
У жарких костров осин,
У желтой березовой поросли,
Что держит закат в руках.
Осень на третьей скорости
Едет в грузовиках.
Листопад
На дубу конопатом
Пернатых туманов стада.
Медный звон листопада
Над синей печалью пруда.
Ветер шлет говорящие письма
В неведомые адреса,
И на небе провисли
Серебряные паруса.
Ох, как дуб постарел,
Тонны листьев взлелеяв и сбросив!
Пруд в себе повторил
Не одну запоздалую осень.
А придешь и вдохнешь
Этот звон уходящего лета,
Эту струнную дрожь,
Что не сыграна и не допета —
И тебя окрыля,
Песни новой родится начало...
Как, родная земля,
Ты в раздумье своем величава!
Ноябрь на нашей улице
Еще зеленый вдоль забора
Лежит бурьян,
А волглый ветер дует споро —
И зол, и рьян.
И лепит снег в окно по горсти,
Свистит, ревет,
И тополек знобит до кости,
И листья рвет.
Мальчишка школьной сумкой машет —
Ему тепло.
Замазкой тетка раму мажет,
Чтоб не текло.
Грузовики везут капусту —
Последний сбор.
И вдруг снежок лохмато, густо
Наполнил двор.
Малыш напрасно стал на лыжи —
И ноги врозь:
Опять панели дождик лижет
И вкривь, и вкось.
Плакаты вешают с балконов —
Красно в глазах,
И ветер в небе подсиненном
Полощет флаг.
Диван заносят новоселы
Через порог,
А из подъезда — дух веселый:
Пекут пирог!
И новый дом антенны поднял,
Леса стряхнул...
На нашу улицу сегодня
Ноябрь шагнул.
Песня первой метелицы
Чистота, белизна крылатая
Без метания и суеты
Опускалась, отвесно падая
На деревья и на кусты.
Нас дарила зима не по горсточке,
Не жалела своей казны.
Мы хватали губами звездочки,
Только щурясь от белизны.
И в метелицу ту мятежную,
Образумиться не успев,
Услыхали мы песню снежную,
Голубой чистоты распев.
Эта песня вовек дышала бы,
Снежным звоном своим чиста!
В ней осенних осинок жалоба,
Обручальный обряд клеста;
В ней начало ручья гористого,
Половодье ночных огней,
И смятенье души неистовой,
И спокойная радость в ней.
Нам казалось, что песня ранняя
Не удержится на весу,
Мы боялись спугнуть дыханием
Ту серебряную красу.
Город стал от пурги-метелицы
Градом сказочным — Леденцом,
Обернулась я красной девицей,
Ты — соколиком-молодцом.
Стало сердце белее белого,
Чище снега, светлей звезды...
А все песня такое сделала,
А все песня. И я. И ты.
* * *
Я весну, как тебя, обнимаю.
А за окнами — дождь...
Оборву календарь до мая —
Может, раньше придешь.
Ты отрезан большим пространством
Воскресений, суббот и сред.
Дни меняют убранство,
А тебя — нет и нет.
Вот и осень скоро калитку
Окропит позолотой с лип.
Бабье лето завьется ниткой
Под гусиный всхлип.
Твой порог замело порошей,
Город — в белом чаду.
День последний оборван, сброшен,
А я жду и жду.
Обида
Есть обида мелкая, ползучая,
От заноз, от глупости, от случая.
Если уж такая застит свет, —
Жалко мне твоих напрасных лет.
Но когда иное в жизни станется:
Самое глубокое поранится,
Самое заветное тиранится, —
Я жалеть не буду. Я приду.
Мы разделим поровну беду.
Не поверили человеку
По дороге, накатанной гладко,
Не оступишься нипочем,
А пойдешь налегке,
С оглядкой —
Не заденет никто плечом.
Только он,
Молодой, горячий,
Шел по самой крутой тропе,
Потому что не мог иначе,
Верный юности и себе.
То ли осыпи,
То ли осень
Нанесла на каменья слизь —
Шаг — споткнулся,
Другой — и оземь!
И едва не сорвался вниз.
Может, ссадина или шишка,
Может, рана в груди зажглась...
Но заметили на парнишке
Только сверху налипшую грязь.
Плещет в окна
Лучами солнце.
Хлещет в окна
Сиренью май.
Небо видно до самого донца,
Хоть на пленку его снимай.
И по улице, самой знакомой,
Оплетенной сплошной листвой,
Парень шел к высокому дому,
Шел с повинною головой.
Душу нес он,
Как на ладони.
Всю — открытую,
Всю — как есть,
Чтобы в чистом и честном доме
Отстоять чистоту и честь.
Но почуял недобрую жалость,
Будто стал он друзьям не друг.
Переплеты оконные сжались,
На решетку похожие вдруг,
И невидимая ограда
Оттеснила его на миг.
Он ответил
Не так, как надо, —
Кровно был он
Обижен на них.
Не поверили!
Осудили.
Гневно, строго, нежданно, враз.
Ледяным потоком студили
Очень правильных,
В общем, фраз.
С кем-то был он когда-то резок,
Может, выпил,
А может, — пел.
О несбыточном часто грезил,
Что-то выполнить не успел...
Все задоринки,
Все оплошки
Воедино свели сполна.
И никчемные эти блошки
Сразу вымахали —
В слона...
И толкуя о чем-то нужном,
Отворачивая лицо,
Выходили, как будто в стужу
На сиреневое крыльцо.
Это солнечное раздолье
И парение ветерка
Отзывалось глухою болью,
Неразгаданною пока.
Шли в протоки широких улиц,
Как обычно идут везде,
Но неловко душой сутулясь
Перед другом в большой беде,
Словно каясь,
Что зря
С разбегу
В ясный день корабли сожгли:
Не поверили человеку, Мимо правды его прошли.
А она,
Эта самая правда,
По зубцам каменистых скал,
С верным парнем,
С тобою рядом,
Грязь смывая
Дождем и градом,
Снова
Трудный берет перевал.
* * *
За горами, за соснами сизыми,
За краями, где синий лед,
Где дороги ветрами пронизаны,
Где метелица песни вьет,
Я настигну горячей ласкою
Твой холодный, недобрый взгляд,
Так, что ветры зайдутся пляскою,
Так, что небо лучи раскалят.
Так, что сосны охватит пламенем,
Дрогнут кроны в живом огне,
Так, что ты, от беды своей каменный,
Все равно улыбнешься мне!
Человек увидел сон
Поэту Борису Ручьеву
Человека мучил трудный сон:
Ситный хлеб пахучий видел он,
Даже ртом касался иногда.
Человек был голоден тогда.
И в другую ночь он увидал:
В три обхвата камень он катал.
Докатить до полпути хотя б!..
Человек отчаянно был слаб.
А потом увидел он ее.
Поливало солнце на жнивье.
Он метался, звал: — Иди ко мне!
А шаги заглохли на стерне.
Он проснулся. Сапоги надел,
День в окно рассеянно глядел
И в глазах его увидел боль,
И в висках — беды великой соль.
Как нашел любовь он и еду,
Как вернулся к жизни и труду,
Вспоминает — и не вспомнит он.
А теперь — и счастлив и силен
Он идет.
Идет и говорит:
— Был убит я?
Был. А не добит.
Отняли любовь? А я любил.
Взяли силы? Я пошел без сил.
Хлеба недостало — я стерпел.
Выжимали стон — а я запел.
* * *
Крутизна. Горючий камень. Грозы
Чиркают по скалам синим треском,
Щелкают градины, хлещут лозы...
Даже страхом поделиться не с кем.
А в потемках осмелели гады,
Из расщелин вылезли — и рады.
Наступи на хвост — вопьется жало,
И тогда уже пиши пропало, —
Ты — мертвец. Или живой — калека.
Ох, как надо встретить человека!
Руку в руку, по отвесным кручам,
По уступам, по камням горючим
Шаг, другой — и одолели б гору.
Ох, как нужен он в такую пору!
Нива
Нива, нива усталая
От дождей и ветров!
Всю тебя исхлестало,
Всю-то выжало кровь.
Неприглядна, бескрайна —
Что вблизи, что вдали.
Отшумели комбайны
И людей увели...
А была ты невестой,
Опоясана радугой,
Каждый луч тебя пестовал,
Каждый шум тебя радовал.
А, бывало, ты пела
Колыбельную зернам,
Лемехам свое тело
Открывала покорно,
Стебельки поднимала,
На простор выносила,
Корешки наполняла
Материнскою силой.
Захлебнулась красой ты
В час горячей страды,
Растеклось твое золото
По сусекам страны.
Отдохни-ка ты вдосталь,
Сном устаток развей
И пуховые простыни
Натяни до бровей.
Отдыхать тебе мало,
Хоть и дрема долит:
Всю работу сначала
Солнце делать велит,
Чтобы всех накормила,
Колоска не тая.
Нива, добрая нива!
Ты — как мама моя...
Снова город пахнет елью
Пахнет пихтой, пахнет елью,
Дед-мороз щеку обжег,
Голубою канителью
Завивается снежок.
Холод — бегу не помеха!
Сумка школьная в снегу.
Я в гурьбе с комочком снега
За «противником» бегу.
Голубых тетрадок стая
Крутит вдоль и поперек,
Арифметику листает
Любопытный ветерок.
Рукавички из кармана
Мокрым комышком торчат,
Озабоченные мамы:
— Ты простудишься! — кричат.
...Год не короток, не долог.
Новогодний дед-мороз
Двадцать... тридцать... сорок елок
На плече своем унес.
Я опять в ребячьей стае:
Кину папку на порог —
Пусть стихи мои листает
Непутевый ветерок!
Но мороз сегодня строгий,
И буран сбивает с ног —
Я кричу уже с тревогой:
— Обморозишься, сынок!
И опять проходят зимы,
То с бедою, то с добром,
На висках неумолимо
Оседая серебром.
Снова город пахнет елью,
Порошит морозный дым,
Опушенные метелью
В наше детство мы глядим.
С горки — внуки зябкой стаей
Раскатились, как горох...
Что-то в памяти листает
Новогодний ветерок.
Я снежок хватаю в руки,
Я швыряю невпопад,
Но заботливые внуки:
— Ты озябнешь, — говорят.
* * *
Девочка настраивала скрипку.
Наклонилась к грифу — и косичка
Словно лучик солнечный скользнула
По кленовой золотистой деке.
Звук неровный, зыбкий и щемящий,
Вслед за ним такой же — чуть пониже —
Заскользил и, дрогнув, заметался
Напряженно, резко и фальшиво.
Ветерок под пальчиком три раза
Пробежался по всему аккорду.
Жалкий стон, направленный колками,
Превращался то в смешок, то в ропот.
Но смычок уверенно и строго
Все собрал растрепанные звуки
По пустым, еще холодным квинтам
В точный установленный порядок.
Ля, ре, ми — струились родниками,
Лишь басок легонько им перечил,
Но рукой хозяйки укрощенный
Наконец заворковал покорно.
И приникла девочка щекою
К маленькой, живой, прохладной скрипке,
И запел тепло, свежо и чисто
Женский голос, напоенный счастьем.
Шопен на Майорке
Все решилось просто, без обмана.
Разошлись, любя и не любя.
И в ее глазах сегодня странно
Видеть снова самого себя.
Будто в их пронзительную темень
Золотая канула мечта,
И вернулись ропот и смятенье,
И она была как прежде — та.
Старые куранты звон роняли,
Дилижанс качнулся вверх и вниз.
Показалось — где-то у рояля
Струны разом все оборвались.
В звездный дождь, в туман парижских кровель,
Целый мир, как пядь, перешагнув,
Уходила. И прекрасный профиль
Был тревожно вписан в тишину...
А потом — тропинки Вальдемозы.
Море. Горе. Горы в вышине.
И кровинками мятутся розы
На замшелой каменной стене.
И опять в вечернем зное виснут
Песни мавританских поселян.
И опять в мечте струится Висла
В синеватом сумраке полян.
Все. Она ушла. Сквозняк ворвался,
На рояле свечи теребя.
И опять, опять круженье вальса...
Да услышит родина тебя!
Расстрелянный Пушкин
Железной лапой сжав до хруста
Несокрушенный Ленинград,
Враг обращал аллеи в пустошь,
А рай земной — в кромешный ад.
Лицей — убежище поэта,
И парк, что дорог был ему, —
Все, все, что было им воспето,
Стонало в прахе и в дыму.
Свалив скульптуры и колонны,
Чужую славу обобрав,
Двоих, игрою упоенных,
В металле вечном воплощенных,
Уже тащили в переплав.
И конвоир на эту свалку
Косился в ужасе подчас,
Как будто юноша не в свайку,
А в каску целил избочась,
И в русском жесте непокорном,
С испугу чувствуя подвох,
Орал он статуе безмолвной,
Как партизану: — Хэндэ хох!
...Они обшарили каналы,
Руины, склады и углы.
Все, что сыскали, — оскверняли,
Все разбивали, что смогли.
Они творили святотатство,
Справляя дьявольский банкет.
И вдруг раздался вопль злорадства:
— О! Вот великий их поэт!
А он стоял, величья полон,
Прекрасен, радостен и прям,
И, чуть усмешливо спокоен,
Взирал на этот стыд и срам.
И будто видя в том опасность
В огне блокадного кольца,
Приговорили к смертной казни
Враги бессмертного певца.
Они глумились оголтело,
То ль от бессилья, то ль спьяна,
И пули впаивали в тело,
И бронза пела, как струна.
И пулю в пулю ставил снайпер
В бреду душевной пустоты,
И с кленов дождь слезами капал,
Склоняя в трауре листы...
Стреляли злобно, били метко
Поэту в сердце и в чело.
А мысль его была бессмертна,
А сердце — вечностью жило.
Прошло. И муки, и печали
Отомщены уже сполна.
И снова Пушкин привечает
Потомков новых племена.
Зачем трудился реставратор!
Поэт и так остался жив.
Зачем он медные заплаты
На эти раны наложил!
У тех, кто в парк с беспечным смехом
Придет, спокойствием дыша,
От ран поэта вечным гневом
Пусть обагрилась бы душа!
Шестнадцатилетним
Вам шестнадцать, ребята.
Завидные, гордые годы!
Вы красивы, богаты,
У вас сапоги-скороходы,
Недра, степи и воды
Для вас самобранку открыли,
И ковры-самолеты
На сказочный старт отрулили...
Ну, а вдруг на пути
Зыбуны да чащоба лесная?
Ураган налетит
И возьмет за грудки, оттесняя?
Скороходы надеть?
Это надо умеючи, ловко.
На ковре полететь?
А какая у вас подготовка?
Широка самобранка —
Легла от границы к границе:
Не отведать добра,
Не хлебнув испытаний сторицей.
С перепугу да вспять?
Отвернуться от первой напасти?
Так его ж не видать,
За спиной,
Настоящего счастья!
Колыхаясь торчать,
Как прогулочный бот
У причала?
Страшно:
Жизни начать
Никогда не придется сначала.
Казнь
Зори горькие, как рябина.
Две папахи. Два карабина.
Две гранаты у правого бока
Да четыре горячих ока.
Зори стылые потемнели.
Расступились пеньки да ели.
Двое хлопцев — одна задача.
Жизнь одна — либо смерть в придачу.
А на хуторе — вой гулянки:
Банда тешится на полянке.
А в сарае парнишка связан,
Ждет допроса и смерти разом.
Карабины — с плеча — в солому.
Сняли шапки. Плетутся к дому.
Подошли с поясным поклоном,
Мол, попотчуйте самогоном.
К вам на службу пришли мы, братцы, —
Принимайте гулять и драться.
Две гранаты. В окошке грохот.
То ли визг, то ли смертный хохот.
В очумелых бандитов пули
Карабины в упор воткнули.
Пленный тащит солому к дому,
Дядька спичку сует в солому.
Зори мечутся по-над крышей.
Ни один из дверей не вышел.
А шестнадцать копыт веселых
Забивают ковыль в проселок.
Вьются зори червонным хмелем.
Скачут четверо к темным елям.
Степь
Она прекрасна, словно море,
В сплошном прибое ковылей,
И в этом солнечном просторе
Весь мир становится светлей.
Течет из венчиков ромашек
Поток невидимый, густой,
И сердце пьет из белых чашек
Медовой крепости настой.
Поет пчела неутомимо,
Поет земля. А ты? А ты
Себе назло проходишь мимо,
Не замечая красоты,
И видишь с башмаками вровень
Песок да высохший пырей,
Как будто кем-то обворован
В убогой юности своей.
Товарищ «НЕ»
Он не опаздывал, не крал
И не грубил знакомым.
Хмельного — грамма в рот не брал,
Не расставался с домом;
Ни сослуживца не задел,
Ни мухи не обидел,
Со злом бороться не хотел,
Да и добра не видел.
К чужому горю был не глух,
Но и не шел навстречу,
Не хохотал открыто вслух,
А в споре не перечил.
Не ошибался никогда,
Не влип в беду ни разу,
Не отвечал ни «нет», ни «да»,
Запутывая фразу.
Ну, словом, праведник вполне, —
Нет благолепней лика:
Одно кругом сплошное НЕ
Без пятнышка, без блика.
И был в чести да в силе,
Пока не раскусили.
Мальчик в упаковке
Вижу в сквере комок
В пестрой упаковке,
Весь от пота промок,
Топчется неловко.
Кто ж тебя спеленал,
Спутывал движенья,
Будто ты космонавт
В полном снаряженье?
Соберешься в полет
В добрый час, как в сказке,
А ведь скажут:
— Не тот,
Не такой закваски.
Перекис, подопрел,
Зябнет беспричинно...
Мама!
Будь подобрей!
Распакуй мужчину!
Шутка про месяц
Пишу, что месяц в вышине
Ныряет, словно лодка.
Но говорят поэты мне,
Что это не находка.
Его сравнили с леденцом
И даже с дынной коркой,
Подвешивали над крыльцом
И прятали за горкой.
Иван-Царевич пировал
У месяца с гостями,
Корней Чуковский прибивал
Для прочности гвоздями.
Его весною петушки
Обласкивали пеньем,
Совали мальчики в стишки
С влюбленным вдохновеньем,
Цепляли к веткам всех пород,
В озера погружали,
Вертели сзаду наперед,
Оплакавши вначале.
Он в сани запряжен бывал,
И, красного от драки,
Его разили наповал,
И лопали собаки.
А он, рогатый, самый тот,
Воспетый в сотнях песен,
Опять плывет себе, плывет,
Лукав и интересен.
А я сажусь в стальной «Восток»
В мечте моей нетленной.
Команда: — Старт! — Включают ток-
И мчусь я по Вселенной.
А рядом — месяц в вышине,
Как маленькая лодка.
Так пусть друзья толкуют мне,
Что это — не находка!
Стихи о стихах
1
Бывают стихи, как голос трубный,
Как медь, зовущая в бой.
Бывают — теплы и нежны, как губы,
Когда мы вдвоем с тобой.
Бывают стихи, как поиск трудный —
В них нет ничего напоказ.
И сладкие есть, как запах трупный,
Но эти стихи — не для нас.
2
Иные стихи истекают лестью
Засахаренными устами.
Иные — кочуют из песни в песню,
И песней становятся сами.
А есть и такие, что слышат ропот
Ольхи, обуянной кручиной,
И шорох снегов, заносящих тропы,
И ветер, и грай грачиный,
3
Я знаю немало глазастых строф,
Таких дальнозорких порою,
Что век не видал бы иных берегов,
А строфы возьмут — и откроют.
Узнаешь на ощупь, что плещет и льется,
Что дышит или не дышит,
Что песней поется, что смехом смеется
И даже вселенную движет.
4
Стихийный стих, взбудораженный стих
С тройным ураганным ритмом!
Как счастлив тот, кто его постиг —
Хикмет... Маяковский... Уитмен...
Как счастлив тот, кто взрывной волной
Спрессованной мысли и лада
Встряхнул застоявшийся шар земной —
И сделал это, как надо.
5
Иные стихи — от счастья легки,
Иные на вкус горьковаты,
Иные до самой последней строки
Зажаты в железные латы.
Мне тоже нужны и хлеб, и цветы,
И сталь нержавейная в ножнах...
И строчки, где мир весь, и где только ты,
Я думаю, складывать можно.
Рубины Кремля
У реки, замурованной льдами,
Окружен снеговыми грядами,
Недвижимый, белесый, как лунь,
За угрюмой корягой кривою
Подпирал берега головою
Сиволобый упрямый валун.
А в скале самоцветы были.
Их седые века копили,
Хоронили от наших глаз.
Ярче радуги, неба краше —
Малахиты, бериллы, яшмы,
Лунный камень, рубин, топаз...
А один из них жаркой силой
Растекался по лаве стылой,
Грани прятал в глуши пород,
Рассыпался огнями щедро
И опять невидимкой в недра
Зарывался. И звал вперед.
Мы крепили силу и разум,
Уставали — ложились наземь,
Приникая лицом к валунам,
И казалось, трещали скалы,
И расщелин немые оскалы
Угрожали обвалом нам.
Били вьюги наотмашь, хлестко,
Ослепляли колючие блестки,
Вырастал на пути сугроб,
А озлобленный ветер встречный
Упирался ладонями в плечи,
Сек поземкой глаза и лоб.
Пихты щерились острой хвоей,
По чащобе, истошно воя,
Волк добычу ходил искать,
И летели, куда хотели,
Бесноватые вьюги-метели,
Самому сатане под стать.
Мы дошли по-геройски просто,
Отыскали пути по звездам,
Излучающим верный свет.
Взяли самый огнистый камень
И вложили своими руками
В эти звезды. Гореть веками
В нашем небе тебе, самоцвет!