Во многих электрических схемах используются разъемные контактные устрой-ства с названием штепсель. Его какая-то часть нередко изготавливается из мате-риала чёрного цвета - как шерсть нашего пса-мореплавателя Штепселя.
Выдумщик этого для него имени был - так думаю - не из штурманов и матро-сов, а из машинной команды (не обязательно электромеханик или кто из электри-ков). Породу Штепселя вряд ли сумел бы установить консилиум самых высоко-уважаемых собаководов и зооветеринаров. Несомненно только то, что и дня Штепсель не обитал в собачей конуре на чьем-то дворе - значит не дворняжка.
По флотскому регламенту он как бы и всё лето носит зимнюю форму номер три - весь чёрный-пречёрный. Нигде ничего светлого - белого, тем более - ни пят-нышка, ни волосинки.
Сам в меру не длинный и этому вполне соответствовали под кавалериста подог-нутые крепкие лапы. Что обеспечивало ему надёжное сцепление с палубой в лю-бую штормягу. Заодно -чтобы и ходить по-флотски, чуть в развалочку. (Собаки ведь многое перенимают у своих хозяев не только из того, как правильно переме-щаться по скользкой палубе, взбегать по крутому трапу, не коснувшись поручней, спускаться ли стремглав вниз).
Словом, Штепсель самый что ни наесть морской и во всех отношениях пёс флотский. Тому подтверждение и то, с каким безупречным старанием выполняет он свои служебные обязанности - вахтенного у верхней площадки трапа. Бес-сменная без принуждений круглосуточная вахта Штепселя, когда наш теплоход стоит в порту -- на рейде ли у причала.
Правда, при этом, лишь изредка он стоит на лапах- на вахте почти всё время ле-жит. Передние лапы вытягивает вперед и на них покоится его голова. В полудрё-ме пёс - когда нет необходимости проявлять особую бдительность. Нельзя кате-горически утверждать, но скорее всего, умел он спать, на какое-то время отклю-чив только один глаз и одно ухо.
Удивительной была его уникальная прямо-таки способность разбираться в лю-дях - кто есть кто. Кто из них имеет право перешагивать через него (иначе с пло-щадки трапа не попадёшь на верхнюю палубу), а кого ни в коём случае не про-пускать. Не привстанет он для этого ни на сколько, вроде бы не шелохнётся у не-го даже и хвост: лишь вполовину клыки покажет и, лишь немного выпустит на-ружу негромкое своё рычание - остальное, как пока ненужное, затаит-придержит в своёй груди или где-то в желудке. Остановившийся на верхней площадке трапа не сомневается: почти шепотом рычание --о ему первое, оно же и единственное, и последнее предупреждение. После которого - чтоб остановленный не смел делать ни шагу, ни полшага вперёд.
Всех членов экипажа знает в лицо не только зримо, по запаху и по голосу. Но ещё и в каком-то своим шестым ли седьмым собачьим чувством. Полгода если в отпуску был и в отгулах, на курсы ли на целый год кто уезжал - для Штепселя он свой. С того мгновения будет узнан и признан своим, как только притронется к трапу -- даже и вполсилы не попытался шагнуть на первую ступеньку - морской пес его узнал, принимает как долгожданного своего.
Возвращение на теплоход любого если и после двухлетнего перерыва - не сму-тит, не озадачит Штепселя. Для него он свой -- таким и остается навсегда.
Первый рейс ходил с нами только что окончивший мореходное училище элек-тромеханик-стажёр. Его на какие-то минуты более опытные, бывалые моряки от-тёрли от площадки трапа. Ему и рукой не дотянутся до руки своей юной жены.
- Собака там! - перепуганный кричит он жене. - Поотстань от всех - сейчас подойду!
Где там! Она протиснулась вперёд и перешагивает через Штепселя.
И тот - надо же! - понимает, что её с нетерпением ждёт кто-то из тех, кто для Штепселя стал "своим". Ухмыляется мудро по-собачьи, немного с лап голову приподнял и приветливо посмотрел на новенькую снизу вверх.
Как он - по убеждению людей существо безрассудное уловил тревогу молодо-женов? Что-то же его заставило сделать всё, от него зависящее, чтобы погасить их испуг? В какой миг и что успело убедить Штепселя - немедленно чтобы он про-явил гостеприимство?
О детях и говорить нечего. Поголовно все мальчики и девочки любого возраста для пса-моряка всегда "свои". Если ног у малыша не хватило толстенного Штеп-селя перешагнуть: ну и что - наступил если ему туфелькой на лапу, на хвост, ещё ли где. Ни малейшей обиды, ни уныния - вровень с малышней продолжает оста-ваться всем доволен и не меньше их радуется.
Иногда он взметнет голову с лап только для того, чтобы сначала лизнуть ножку малыша и только после этого носом ткнуться в то место на себе, где эта ножка только что побывала нечаянно.
Почему пёс каждый раз только так и делает?
Вдруг, мол, досталось малышу больнее, чем ему? Или своеобразное воспита-тельного значения жест: запомни, что делать так не надо - и следующий раз эта ножка и туфелек будьте осторожнее?
При стоянках в иностранных портах Штепселя впору было держать на цепи и обязательно как можно дальше от верхней площадки трапа. А если без этого, то вахтенному матросу то и дело придётся то хвататься за собачий ошейник, то обе-ими руками прижимать собачью пасть к своей ноге или животу.
Непонятна и необъяснима неприязнь Штепселя ко всем иностранцам поголов-но. Настолько собачье сердце и ум тупеют, что мы прекратили втолковывать Штепселю то, что казалось бы "и ежу понятно": что не все иностранцы поголовно для нашего теплохода недоброжелатели и недруги-враги.
Обладал Штепсель музыкальным слухом или нет: в достаточной мере это вроде бы не проявлялось. Но никто не сомневался в том, что ни у кого из членов экипа-жа не было и тысячной доли остроты слуха, что проявлялась у него то и дело.
2
В тот раз теплоход-лесовоз стояли в порту Триполи. Ни в том, что в Африке и была столицей Ливии, а в другом. Что на восточном побережьи Средиземного моря и не очень далеко от Бейрута.
Порт большой, примыкает к северным окраинам города. А севернее причалов порта и его внутреннего рейда километрах в трёх гигантские цистерны - там был выход к морю иракского ли кувейтского нефтептровода. Там шла круглосуточная беспричальная погрузка нефти на танкера-стотысячники или даже и пятисотты-сячники.
В Ливане шла война из-за чего-то более важного и принципиального, чем, на-пример, с тупого или острого конца разбивать куриное варёное яйцо. Мусульма-нам удалось овладеть всем Триполи и его ближними окрестностями. Христиане отступили и надежно закрепились в ближних от города горах.
Враждующие по религиозному, имущественному или иному признаку стороны не проявляли такого коварства и подлости, что ещё оставались тогда модными в Европе. Может потому и всего-то, что ни авиация, ни танки в боях не участвова-ли: задействованы были только артиллерия и все виды стрелкового оружия.
Какими-то путями христиане получали боезапас. Недостатка в снарядах у них видимо не ощущалось - город обстреливали ежедневно. Причём: только в свет-лое время суток и - что в Европе для политиков и стратегов немыслимо! - заранее предупреждали какие конкретно кварталы и районы города завтра будут разру-шать и сжигать крупнокалиберными снарядами.
Оружие, мины, снаряды и прочее мусульманам должно быть в основном приво-зили на морских судах. Одно из них и пристроилось по носу от советского тепло-хода. Спрятали его за четырехярусное нагромождение из двадцатитонных кон-тейнеров. Намеревались - о чём информировал советского капитана агент -- все выгрузить за ночь. Но не успели. Если судить по грузовым маркам - после ночной выгрузки в трюмах спрятанного судёнышка оставалось более половиной взры-воопасного всякой всячины.
Судном назвать эту "пороховую бочку" -- в прямом смысле слова - ни у кого язык бы не поворачивается. У судёнышка максимальная грузоподъёмнасть не бо-лее пятисот тонн. Всё оно кое-как выкрошено белой краской. Название и порт приписки наскоро забелены и ни разу на его флагштоках не появлялся флаг како-го-либо государства.
Бесспорным было одно-единственное: капитан признавал, что Аллах акбар (ве-лик). Четырежды в день его можно было видеть на верхнем компасном капитан-ском мостике коленопреклоненным и его голова то и дело прикасалась к палубе.
Поведение Штепселя всю стоянку было необычным, странным. Он редко лежал там, где обычно -- у кромки верхней площадки трапа. Он то и дело вскакивал и потом долго стоял на своих кавалерийских лапах. То без остановки бегал вдоль фальшборта и через него зачем-то (никого и ничего же не мог он видеть сквозь судостроительную сталь?) злобно хрипел и даже лаял.
Дважды он забыл вовремя явиться к двери камбуза - где, как всегда, были при-готовлены для него собачьи деликатесы. Кок вынужден был отвлекаться от дела и напоминать ему, что заступающие после завтрака или на послеобеденную вахту занимаются чревоугодием в столовой и кают-компании. Как Штепселю не стыд-но: он от них отстает и нарушает общий распорядок дня.
Так Штепсель непонятным для моряковс - может быть и для него самого -- по-ведением выражал решительный протест. Крайне был возмущен тем, что люди - (многие, мол, вроде бы и не глупее умных собак) - ведут себя как обезумившие от злобы звери в дремучем лесу. Злобно говорят друг с другом и со звериным подвыванием запускаются одно за другим - то пули, чтобы кого-то убить, то сна-ряды - рушить чтобы и сжигать дома.
Беспомощные из-за своего легкомыслия люди - поздно узнают, а кто и гибнет, не успевают узнать откуда и что из безжалостнго металла в их голову прилетело. Самого-то Штепселя ничто метнувшееся с далёких гор врасплох не застанет - он успеет спрятаться в безопасном месте.
3
В том рейсе как положено быть - никаких особых отклонений от привычного-обычного не происходило. Война войной, но за дни выгрузки в порту никаких не было сбоев и задержек.
Из тех пиломатериалов, что для кого-то в Триполи привезли - и в тот день к полуднюу в трюмах сухогруза-лесовоза не осталось ни одной доски, ни одного бруса. Выгрузка закончена, документы подписаны "чисто" - никаких претензий к перевозчику. С агентом всё улажено: по его телефонному звонку явятся к нам лоцман, отшвартовщики будут на причале и подойдёт портовый буксир - оття-нуть лесовоз от причала подальше на внутренний рейд и там поможет развернуть-ся. Ещё и подстрахует пустой (значит и не очень послушный при маневрах) теп-лоход на выходе из порта.
Задержка случилась в Триполи нежданная-негаданная произошла: всего-то (эки-пажу так казалось) из-за курсанта Новороссийского мореходного училища. Его здесь оставили из-за аппендицита. В местном госпитале у него вырезали восполи-вшееся ненужное и он снова стал транспортабельным. Пришла на лесовоз радио-грамма-распоряжение: взять курсанта из местного госпиталя - чтобы через неде-лю, может чуть позже он мог долечиваться и отдыхать дома.
Пока стояли под выгрузкой, командиры и многие из рядовых моряков дважды наведывались к земляку в госпиталь. По дороге туда и назад у них получалось подобие экскурсий вдоль кварталов с разрушенными и сожженными домами. Проходили они каждый раз и через многолюдный, по-азиатски шумный (громко-говорлвый, крикливый) базар.
На прилавках там вперемешку с яркими тканями, по-европейски шитым шир-потребом и запыленными азиатскими сластями рекламно разложены многих сис-тем новенькое огнестрельное оружие.
Мальчишки двенадцати и даже лет десяти ходят и бегают обвешанные пистоле-тами. Неопытного покупателя не только научат, как набивать патронами рожок ли магазин, горстями в его сумку отсыпят сколько надо патронов, -- но и покажут как целиться, переходить с автоматической стрельбы на поражение противника одиночными пулями.
Даже и забавно было смотреть на таких мальчишек-коробейников. По поясу и на портупеи через плечо у такого привязаны пистолеты. В одной руке у него тяжелая коробка с патронами в пачках и разнокалиберные патроны россыпью, а в другой - лёгкая картонная коробочка с конфетками, жвачкой, сигаретами и дешевыми пер-стеньками.
Менее забавно выглядело то, на что приходилось морякам смотреть в обширной прихожей госпиталя. Справа и слева крючки, где висела вперемешку богатая и почти нищенская верхняя одежда, а под ней в таком же временном содружестве стояла обувь. Ни гардеробщика, ни номерков на пустующих крючках нет.
Привыкли разуваться при посещении мечети и то же делают при посещении тех, кого обстоятельства задержали на сколько-то на полпути к Алаху. Прии этом они оставляют в прихожей - с уверенностью, что никто не украдёт - и своё оружие. Гранаты и рожки с патронами для автоматов лежат там, где стоит обувь. Сам ав-томат или пояс с пистолетом - висит на крючке поверх европейской куртки, пид-жака ли местного пошива. Правда чаще висели штопаные-перештопаные халаты - надёжно утепленные и должно быть в равной мере и удобные и тяжелые.
Если по радио и телевидению не предупредили, что на сегодня планируется об-стрел район ли кварталов, где базар или здание госпиталя - у всех негасимая бес-печность и на лицах повседневное благодушие. Не рванет, мол, крупноколибер-ный снаряд поблизости, не сыпонут на голову его осколки, половинки-четвертинки ли от кирпичей, не убьет никого взлетевшим с мостовой булыжни-ком.
Хорошо бы - у моряков появляется подобие мечты - если в будущих да и в ны-нешних войнах не применялся бы коварный прием внезапности. Вернулись бы к тому рыцарскому, что было в древности. Предупреждали своим "Иду на Вы - иду на вас!" о том, что в такой-то час в таком-то месте мой удар будет снарядами, ра-кетами, пулями, из многоствольных минометов минами, шрапнелью из пушек, бомбами с самолетов - да мало ли чём ещё. Много изобрели и придумали гомо-хопиес такого, чтобы убивать друг друга - не делая исключения для невоюющих ни с кем детей, женщин и стариков.
И хотелось бы сказать другое, но не скажешь: гуманность человеческая всё больше отстаёт стремительной поступи цивилизации.
Но война, мол, на то и война. Когда имеют возможность противники позволять себе многое нечеловеческое. Даже и такое, за пределами зверского по многим признакам - почему и осуждается пацифистом Штепсилем каждый снаряд. Всё равно с какой стороны летит он, кого убьет или что уничтожит.
4
Стоял теплоход-лесовоз у причала - терпеливо ждали когда из госпиталя приве-зут в порт курсанта. Наша терпеливость оказалась настолько не ко времени и чрезмерной, что в ней растворилась бдительность и тех, кто был на вахте. Заодно растворилась в чём-то предусмотрительность даже и самого капитана.
Вне внимания - задним числом все это поняли и оценили -- оказалось многое.
В порту с какого-то часа и таких-то минут было, что называется, шаром покати: никого не видно и никакого движения. Стрелы одних кранов панически взметну-лись вверх и о чём-то умоляют небо. У других стелы обречённо склонились к земле -- ждут неминуемое. Все краны без крановщиков. Ни грузчиков ни одно-го не видно и нигде нет ни кого из портовых служащих вблизи контор, пакгаузов или где-нибудь ещё.
И с забелённым названием судёнышком без флага - что стояло-пряталось вбли-зи советского теплохода -- что-то стряслось. Нет, не вышло оно из порта, а не вы-груженным умчалось на внешний рейд и там у него был твёрдый курс побыстрей подальше чтоб уйти от берега.
У нагромождений из контейнеров -- где всегда были в очередь грузовики - вдруг стало пусто. Причём пустота образовалась когда "бочка с порохом" стояла там с открытыми трюмами.
Лимузин с красными крестами на его крыше, сзади и на дверцах -- и на полми-нуты не задержался у трапа теплохода. Курсанта матросы осторожно едва успели вывести из автомашины -- та рванула с места на предельной скорости к воротам порта.
Дым когда от пожарищ в городе - всегда его сколько-то сначала подымается вверх и там его заваливает ветром в какую угодно сторону. Так было всегда.
Но артиллеристы с гор за два дня перед окончанием нашей выгрузки расстре-ляли гигантские нефтенакопительные резервуары. Нефть хлынула в море и сутки там были дымище и пламя. Потом горела только нефть, что растеклась по земле вблизи от взорвавшихся громадных резервуаров.
Ветер дул с берега и высокие черные клубы уносило на многие мили в море. Но в тот день ветром дымный шлейф повернуло в сторону порта: как бы с намерени-ем предупредить портовиков и моряков о надвигающейся беде.
Может одновременно с дымным шлейфом от горевшей нефти нечто людям не-понятное и тревожило бдителььного Штепселя?
Не хотел ни на сколько он оставаться у трапа. Метался вдоль фальшборта: от-бежит на сколько-то в сторону кормы и сразу оттуда врипрыжку скачет в проти-воположном направлении - то с рычанием, а то и с неуместным казалось бы лаем ещё и не своим голосом. Вахтенный матрос ловит его и прижимает буйную голо-ву то к себе - успокойся: вокруг нас, мол, вон какая тишь да благодать, разве не видишь?
- Ты что это вытворяешь, дружище? - матрос гладит по голове и вцарапывает-ся пятерней под собачий затылок - это Штепсель больше всего любит. -- Ус-покойся!
И вдруг в какое-то мгновение пёс делает прыжок, едва не сбив с ног матроса. Метнулся в одну сначала сторону, сразу же - и в противоположную. Но вот лишь кончик его хвоста мелькнул в проеме двери, за которой коридоры жилой надстройки.
На нижней палубе на Штепселя наткнулся моторист, когда выходил из ма-шинного отделения, приподняв тяжеленную стальную крышку люка.
Подозреваю, что не хуже дымного шлейфа над мрем, пёс через каналы сво-его шестого ли восьмого чувства был информирован кем-то (чем-то) о том, что причалы порта будут обстреляны с гор -- артиллеристы готовы и вот-вот откро-ют огонь. Почему, не зная ни одного слова по-русски, ни на ином языке, Штеп-сель и пытался хотя бы вахтенному матросу глазами, своим поведением втол-ковать об опасности, о грядущей беде.
Только вылетел из ствола орудия первый снаряд, его услышал пёс и - другого у Штепселя не оставалось - метнулся он куда подальше от неминуемых мест падения снарядов и будущих ям-"воронок" после взрывов.
5
Успели моряки и поужинать. Остаётся совсем немного, когда их судно отце-пится ся от причала, выйдем из порта, возьмем курс на Турцию (там загрузится глинозёмом) - и жизнь пойдёт обычная-привычная для экипажа. Свободные от вахты и работ посмотрят в очередной раз (во второй или пятый) какой-нибудь кинофильм.
Почему и решено было первым помощником капитана из двухтомного спра-вочника и школьного учебника по географии освежить в памяти сведения-представления о Турции. Перед ним приоткрыт на неширокую щель иллюмина-тор -- немного не прямо в лицо из щели струйками проникает в каюту с запаха-ми моря (не пыльных причалов) свежий воздух.
Случается если после ужина почитать, он обычно читал растянувшись на ди-ванчике так, что подушка вместе с головой упираются в борт судна, а ноги - в продольную коридорную переборку.
Почему в этот раз читал без привычных удобств, не лёжа на диванчике, - объяснит себе этого не мог ни сразу, ни потом. Не помнит: было ли что-нибудь необычное такое, что ему посовеовало (может и потребовало) - сделать кое-что по другому. Не по-привычному, не как всегда.
И ещё: всегда из каюты если уходил смотреть кино и когда потом возвращал-ся - помполит обязательно проходил по шлюпочной палубе. То в целях профи-лактики, то при необходимости лечения радикулита -- с подпрыгивания цеплял-ся за борт спасательной шлюпки и сколько-нибудь раз подтягивался.
Но в тот день подпрыгиваний никаких с подтягиваниями у него не получи-лось. Тому оправдание: два снарядных разрывов были так близко от теплохода - что ближе некуда.
Вода хлынула в каюту читавшего справочник. Плоской узкой струёй она из-за крышки иллюминатора ударила читавшему в лицо, в грудь и плеснула на стол. Мгновенно многое из того, что было на столе, мокрым оказалось под креслом. Первый помощник капитана -- обмыт с головы по пояс.
Не столько обмыт, сколько вымазан водянисто жидким грязносерым и, слава Богу, не липким и не вонючим.
Почему в одно мгновение этого "добра" оказалось в каюте везде так ненужно много?
Первое, что приходило в голову: выбито всё стекло иллюминатора чем-то гра-нито прочным и таким сильным ударом, что не могла бы сделать вода.
Не могло этого сделать и то грязносерое, что из-за воды стало жидким. Это оно в самый первый миг залепило, что ничего оглушительного - иным не мог быть он -от удара первый помощник не услышал. И вообще какое-то время он был глухим.
Выломало борт и через пролом затапливает каюту - глупости такой в голове и на короткий миг не появлялось. У судна крена такого не было и не появилось, чтобы черпануть воду правым бортом на уровне верхней палубы.
Оставалось одно -удивляться. Это какая же силища была, что создала такой мощи давление чтобы в щель незадраенного иллюминатора за секунду или чуть больше прорвалось в каюту воды столько - для чего была нужна бы внушитель-ных размеров пробоина!
6
-- Всему экипажу немедленно собраться в кают-компании! - по принудитель-ной трансляции голос капитана.
Быстро-быстро помполит приводит себя более или менее в "человеческий вид" и спешит к месту сбора экипажа. Мимоходом успел заметить: подушка разорвана и на сколько-то без участия его рук сдвинута к середине диванчика - подальше от внутренней фанерной обшивки стального корпуса судна.
Среди собравшихся двое с царапинами - ни одна у них ни угрожающе, ни кар-тинно непривлекательно через разорванный кожный покров не кровоточит. От-кровенно перепуганных больше, чем пытающихся демонстрировать свою храб-рость-отвагу.
В четырехместной каюте - там во всю был открыт иллюминатор - успела заго-реться постель на одной из нижних кроватей. Из той каюты и матросы с некро-воточащими царапинами -- следами прикосновения к ним осколков не первого (как потом выяснилось), а второго снаряда.
-- Всем оставаться на судне! - для капитана не осталось незамеченным (это ви-дел и его первый помощник), как покидали норвежцы и немцы свои суда. По трапам кто в чём, толкая, обгоняя друг друга, (а кто и мимо трапа с верхней па-лубы на причалы спрыгивал) - поскорее туда, как можно скорее где, мол, един-ственный спаситель-берег.
- Боцман и старший матрос! - как только убедился, что все собрались, капитан приказывает. -- Бегом на берег -- сбрасывать швартовы!
Помполит -- единственный на теплоходе фронтовик успевает в полминуты длинной "прочесть лекцию": снаряд никогда не попадают в то, мол, самое место, где разорвался предыдущий. А вблизи нашего теплохода-лесовоза успели если взорваться два: на какое-то время почти полная, мол, безопасность экипажу га-рантирована. Но -- надо поторапливаться: "Чем чёрт не шутит!"
Без лоцмана, портового буксира и ливанцев-швартовщиков лесовоз отошёл от причала. Пришлось оставить на берегу метров десять швартового троса - отруби-ли его топором, когда корма судна отошла от причала на сколько надо было капи-тану. Морякам отходить помог и слабый попутный ветер в этом и слабый ветерок помогал.
Зато сколько мешал им - чёрт бы его побрал! - высокобортный неповоротли-вый пароход под полосатым греческим флагом. Наполовину успел он высунуться на внешний рейд -- и вдруг застопорил. (Можно было подумать, что с перепугу сама его машина разучилась выполнять команды с ходового мостика).
Протиснулся-таки советский теплоход сквозь столпотворение между внутрен-ним и внешним рейдами порта. Благополучно обогнули и обогнали высокоборт-ный пароход: по правому борту вывесили все кранцы что были на судне - вдруг снова "грек" рыскнёт влево и начнёт придавливаться. Но вот и неповоротливая посудина с бело-голубым полосатым флагом, заношенным до неузнаваемости, по-зади и всё дальше за кормой.
Капитан своими рукам переводит стрелки машинного телеграфа на "полный вперед" и распорядился, чтобы его команда была ещё и продублирована лично старшему механику по телефону.
Во время этого телефонного разговора и прогромыхали два взрыва снарядов со значительным удалением от кормы. Интервал между взрывами такой короткий - казалось что прилетели они в порт одновременно.
Даже и без бинокля видно было то место, где они взорвались. Легко было и до-гадаться-понять - почему взрывы были не в другом каком-то месте, а где прята-лась всю ночь и еще сколько-то днём стояло судёнышко с боеприпасами - "поро-ховая бочка", в прямом смысле слова.
Конечно же в неё и целили артиллеристы, не зная, что за нагромождениями из контейнеров того судёнышка нет. Минут за двадцать или больше оно, своевре-менно кем-то предупреждённое, стремглав умчалось из порта.
Один из только что взорвавшихся снарядов (скорее всего первый) наверняка врезался бы в середину судёнышка - если бы оно продолжало там стоять. Другой - разорвался бы на корме и разнёс ее в щепки.
Впрочем - наблюдавшие артобстрел моряки были уже далеко от причалов и могли быть у них ошибки (не через оптику дальномеров они смотрели). Второй снаряд скорее всего "поцеловал" бы нос их теплохода. Как раз в то место, где брашпиль, якоря с цепями и под ними почти всё боцманское хозяйство.
С креном на правый борт лесовоз ушел подальше от причалов порта и у запад-ной границы внешнего рейда стал на якорь. Где и... "считать мы стали раны". Заодно моряки их сразу и лечили: заделывали пробоины - как можно меньше че-рез них чтоб воды протекало в теплоход.
Во многом их выручил так называемый ледовый пояс: в нижней части на всю длинну борта обшивка у теплохода были на много толще, чем там, где борт почти всегда над водой. Серию лесовозов построили, учитывая особенности плавания в прибрежных водах Арктики. Из этой серии был и теплоход, что привез лесомате-риалы из Новороссийска в ливанское Триполи.
Из "черепков"-осколков от снарядов ни один не смог пробиться через противо-ледовую броню. Зато многие врезались в неё с такой злобой, что некоторые из них так и не удалось вырвать. С предельным креном на левый борт приподняли над водой всё израненое снарядными осколками -- "осушили" почти до днища правый борт.
Наш токарь (он же и электросварщик) окружил каждый неподатливый "чере-пок" толстым швом сварки. А те, что над противоледовой броней, сквозные про-боины были -- по выражению старшего механика -- "чепуха на постном масле". Их токарь-электросварщик некрасиво, зато надёжно, "залатал" стальными пла-стинами.
Небольшими группами, а кто и водиночку приходили члены экипажа "любо-ваться" на то, что было вчера спасательной шлюпкой по правому борту. Киль в трех местах разорван и отогнут вместе с листами дюраля. Нижняя часть шлюпки от её носа - дыры и дыры. Через из них из разорванных консервных банок выте-кает ленивыми белыми струйками сгущенка. Кое-где выкапывают из анкерков и остатки питьевой вода.
"Вот было бы!" - про себя произносит первый помощник капитана, воображе-нию не разрешая представить, что было бы с ним от тех же самых осколков сна-ряда, что изуродовали спасательную шлюпку. Окажись не в каюте он, а под шлюпкой при очередном самолечением от радикулита - как раз, когда разорвался снаряд.
Не меньше, чем других, его озадачило не только струившееся на палубу сгу-щенное молоко, но и сброшенные под шлюпку концы стального троса толщиной в три четверти дюйма. С аккуратностью, как бритвой опытного брадобрея, были срезы троса: ни одного отгиба его проволочек нигде, ни единого крючёчка на торцах.
Осколок от снаряда резанул как бы и мимоходом - будто стальной трос был для него препятствием все равно, что для бритвы паутинка.
В каюте первого помощника обе наволочки на подушке оказались где разрезан-ными, где порваны единственным влетевшим в каюту осколком. Он сначала про-бил стальную обшивку борта на уровне подушки и, сколько успел, изуродовал её. После чего у осколка хватило сил-энергии, чтобы, глубоко царапнув, сделать вмятину в переборке. В том как раз месте, куда помполит при бортовой качке упирался ногами, когда случалось вздремнуть на диванчике, почитать ли "сидя на спине".
Никакое не "Вот было бы!", а намного пострашнее в миг созрело в голове пер-вого помощника. С этой самой головой конечно же, а не с подушкой и перебор-кой предстояло осколку снаряда встретиться-познакомиться сразу - как только осколок прорвался в каюту сквозь стальную обшивку борта и фанерное прикры-тие.
"Кто виноват?" - задает озадаченный моряк вопрос (вечно повторяемый русской интеллигенцией).
Не два и не пять раз потом спрашивал он и себя, а мысленно и сам не зная кого ещё, всё об одном и том же.
Ответа на его вопрос пока нет и всё больше уверенности, что он ответа ни от кого так и не получит.
Кто моряку посоветовал (заставил -- скорее всего) сесть с книгой за стол напро-тив иллюминатора - не лечь на диванчик? Знал выходит, что тот лёг бы, как все-гда, и - голова его была бы тогда как раз на траектории полета такого-то именнно осколка?
Что (почему не кто?) заставило артиллеристов начать обстрел на полчаса или на сколько-то раньше? До того, как вышел бы моряк (ничего не подозревавший и как всегда перед этим) на шлюпочную палубу и там успел всего-то один может быть или два раза, повиснув под шлюпкой, подтянуться?
Даже и такое: в его каюту влетел один осколок, в каюту капитана - два. Между нами каюта радиста - и в нее не влетел ни один осколок. Кто ("что" - считаю не-уместным) именно так наметил и обеспечил полеты осколков снаряда? Только ту-да им лететь и так - а не по другому?
Случайность? Но почему они одинаково роковые и почти одновременно?
Сам Бог помог?
За какие такие заслуги помогать первому помощнику капитана, помполиту, если тот с школьного пионерского возраста убежденный атеист? На кой Богу он - с такими грехами, что за некоторые до конца жизни от самого грешника не будет будет ни пощады, ни прощения?
Случись пришлось этому грешнику-атеисту перекреститься - запутался бы. Ско-рее всего не с того, как надо, начал и не там кончил бы он касаться груди своими перстами.
Из священных писаний внимательно дважды и с увлечением прочёл он только Нагорную проповедь Христа. Неожиданно обнаружил в ней много мудрого и сде-лал другой еще более неожиданный вывод: едва ли не девять из каждых десяти считающих себя христианами по сути ничего не знают и не помнят из этой про-поведи. Естественно: остается без внимания и многое ими не выполняется из за-вещанного нам Сыном Бога.
7
Потом всем, кто хотел слушать любые подробности, охотно рассказывал нечто интересное один из мотористов теплохода. Тот, мимо которого Штепсель едва не прошмыгнул пёс, не скрывавший своего намерения спрыгнуть в машинное отде-ление: спрятаться там за какие-то мгновенья перед тем, как первый взрыв сотряс от киля до клотика теплоход-лесовоз -- громыхнув у правого борта.
- Уши торчат и оказалось они у Штепселя вдвое больше, чем всегда мы види-ми, - запомнилось мотористу. - Шерсть на спине и по бокам стоит дыбом. Нико-гда не думал, чэкипажато увижу такое!
Кто слушал это, трудно было представить знакомого пса, всегда шершавым его языком гладко причёсанного -- вдруг лохматым.
Живи он, как на него похожие дворняжки, шерсть бы на нем - сразу видно - кра-сиво бы кучерявилась. Может где-то -- и лохматилась. Но за годы безупречной службы на флоте он так откормился, что от жира шерсть отяжелела, плотно при-легала к его спине и бокам. Её кудрявость до того обессилилась, что лишь кое где едва угадывалась.
Поумнел он после обстрела в Триполи? Может прибавка эта в его уме просто для самого себя придумана помполитом - велико было у него желание, чтобы та-кое произошло?
Но нет вроде ничего, что заставляло бы его желаемое выдавать за действитель-ность. Несомненно: теперь в глаза бывалого моряка и немного философа чаще прежнего и с особым вниманием смотрели не моргающие глаза Штепсиля.
Точно так - если бы все повнимательнее присматривались - Штепсель загляды-вал и в глаза каждого члена экипажа. При этом он как бы снова и снова пытался проникнуть в душу, к самому сердцу каждого, кого встречал.
Понятнее любых слов было то, что в глазах у Штепселя всех членов экипжа: "Что оно такое -- ум у людей? Если не понимает они самого простого? Что всю время на самой поверхности и в чем ни от кого нет никаких секретов - ни для ежа, ни для косолапого щенка, ни для беспомощного полуслепого котёнка? Что само по себе самое простое по смыслу -- проще некуда?"
Можно пытаться то, что было нового в глазах Штепселя, оформить словами: "Друг к другу будьте внимательнее. И внимательными не только к людям -- ко всему вокруг нас. Добрее всем надо быть -- по-настоящему человечнее! Только и всего?"