Двадцать шестое октября - ненастный осенний день. Можно сказать, для Крыма и Феодосии в частности, более ненастный, чем положено быть в эту пору.
Штормило и перед этим два дня и три ночи. Но в те дни ветру приходилось то и дело преодолевать струи дождя - и навстречу ветру можно-таки было идти, не кланяясь ему на каждом шагу. Если же прикрывался от дождя зонтом, не сомне-вался: ветром из моих рук его не вырвет и не вывернет наизнанку.
В ночь на двадцать шестое дожди почти прекратились. Зато ветер взбодрился донельзя: "рвал и метал", "рвал и метал". Если кто куда-то шел и брал с собой зонтик, он не был бы лишним. Но бешеные порывы ветра не давали им восполь-зоваться. За весь день мне так и не удалось увидеть хотя бы кого-либо одного с развернутым зонтиком.
Когда я вышел с лямкой моей желтой пляжной сумки через плечо - встретил на улице соседа. Он, чертыхаясь, ремонтировал забор. У него никак не получалось приладить на место вторую новенькую доску - мешал окаянный ветрище.
Его домовладение - на другой стороне улицы от дачи, где мне в этот раз дос-талось ночевать. Кроме того, что мы соседствуем, оказалось, что он мой одного-док: в позапрошлом апреле мы в один день отмечали наши семидисятелетия. Ка-ждый сам у себя и по-своему. У него оно было многолюдным и с песнями-плясками, а у меня - в одиночестве, всего лишь с телефонными звонками-поздравлениями и добрыми пожеланиями.
После этих торже6ств нам и взбрело перейти с официального "вы" на друже-ское "ты". Переход затянулся - конца ему не видно: всё еще мы то "выкаем", то "тыкаем", не придавая этому значения. Главное - мы добрые соседи: чаще друг другу помогаем, чем в чём-нибудь мешаем.
- День добрый! - приветствую соседа и сразу предлагаю помощь: - Давай-ка снизу поддержу, пока сверху прихватишь на один гвоздь?
- Какой, к чёрту, добрый! Не только доску - молоток вон и гвозди вырывает из рук!
- Зато почти нет дождя.
- Вон Амура выпустил бегать по улице. В другой бы раз обрадовался. А тут: ветром задрало хвост к голове - мигом удрал. Спрятался во дворе!
- Да нет: из калитки, смотрю, высунул нос - поглядывает на улицу.
- Это услышал чужой голос - сразу и высунулся.. Весь день лежит в конуре - прячет нос под хвост... А вы что? В такую бурю купаться?
- Там посмотрим, - как бы и соглашаюсь не купаться. - Если прогулка к морю и назад - не без пользы нашему брату.
Всё-таки вполне можно было называть и просто ветром то, что, по мнению со-седа, было ветрищем. Но можно было придерживаться такого мнения, пока шел по улицам - от дома к дому. Естественно, в мое мнение всё-таки вплеталось и слово "порывистый".
Но никаким не ветром и даже не ветрищем было то, с чем я встретился еще до перехода через Керченское шоссе. Вблизи моря в нём было столько свирепости и силы, что и не веришь: неужели всё это изобретено и сделано из обыкновенного воздуха - того самого, которым дышу?
При каждом вдохе было еще и такое: будто обыкновенный воздух торопится во мне куда-нибудь спрятаться от беспощадно преследующих его жестоких сил.
"В такую-то погоду пришли на прогулку сюда! - я удивился, когда в обоих конца пляжа увидел сначала три фигуры, а потом еще и четвертую. Ветер сделал их настолько одинаковыми, что и не поймешь, кто из них мужчины, а кто - женщины. - Сумасшедшие они что ли?"
Как раз тот случай, когда в чужом глазу соринку видишь, а в своем...
Конечно, те из них, кто видел, как некто пришел, разделся до плавок и нырнул в холоднющие волны, имели, наверно, полное право называть меня и более чем сумасшедшим.
2
Когда прокладывали дорогу (вначале, скорее всего, она сама по себе именно здесь прокладывалась) из Феодосии на Керчь -этим занимались далеко не глу-пые люди. Они знали, что ближайший путь будет вдоль моря. И видели, что от моря далеко не отступишь: вдоль моря - не очень-то широкая полоса надежного твердого грунта между заливом и необъятной болотистой луговиной.
Дорога сначала была вряд ли проезжей в зимние шторма, пока не появилась возможность ее надежно защитить от морских волн. Во сколько-то километров длиной и теперь стоит несокрушимой и непреклонной эта защита из каменных глыб, наваленных в прибрежную отмель.
То, что за этим барьером из камней, приезжие и местные жители называют от-крытым морем. А то мелководье, что с обратной стороны барьера, называют кому как вздумается: каналом, лагуной и, наверно, еще как-нибудь.
Я предпочитаю просторы открытого моря. Но в осеннюю и зимнюю пору ино-гда приходится кружить или бултыхаться в лагуне. Для чего и облюбован мной добросовестно исследованный и измеренный по длине и глубине более широкий, чем где-либо еще, участок лагуны-канала.
От него и беспрепятственный выход в открытое море - широкий проран ("промоина, отверстие в теле плотины, дамбы") с затаившимися плоскими кам-нями на глубине в полтора, а где-то и в два метра.
Здесь последними ныряниями и бултыханиями пятого декабря прошлого года мною был завершен купальный сезон.
Зима не спешила вступать в свои права. Вот и была возможность последний раз искупаться не восьмого ноября (не знаю, почему местные пловцы-ныряльщики избрали для торжественного завершения своей "навигации" именно этот день), а не на месяц позже.
С обещанными соседу "Там посмотрим!" я разделся и неуверенной походкой вошел в воду.
Конец октября - пора было от заплывов моих, от "стометровок" переходить к многократным ныряниям-бултыханиям. С каждым днем уменьшая на одно их количество. Так у меня было всегда в предзимние купания.
Но в сравнении с ледяным холодом ветра, вода мне показалась даже более те-плой, чем была вчера.
"В такой холод и в такую штормягу даже и полторы стометровки будет мно-говато. Но..."
С тем же "Там видно будет!" я нырнул под гребень откатывавшейся волны. С уверенностью, что она мне поможет пронырнуть под очередными встречными гребнями подальше: потому что, когда вынырну, вся надежда будет на свои толь-ко руки и ноги. Решающим тогда будет то, смогу ли я преодолеть одну за другой встречные волны. Чтобы какая-нибудь из них не выбросила меня туда, куда бы не хотелось: на какой-нибудь из острых камней защитного барьера.
Дважды мне "повезло" увидеть, как со стороны открытого моря волны выбра-сывали на камни пловцов. Оба остались живы, но с кровоточащими царапинами и синяками - такими, что и тот, и другой, думаю, до конца жизни своей будут помнить: море может быть в иной раз добрым, а в иной - иначе. Одного из них друзья вели потом под руки через лагуну и только что не волокли по песку пляжа: на какую-то ногу (не помню, на какую) он боялся опереться по-настоящему.
И волна-то в тот день катилась на берег с редкими белым гребнями - было всего-то около трёх баллов. Оба в тот день жестоко поцарапанные камнями были крепкими мужиками лет, наверно, около тридцати-тридцати пяти - не сверхса-монадеянные какие-нибудь глупые подростки.
Отсюда и было мое нежелание двадцать шестого октября столкнуться один на один с любой из каменных глыб. В первую очередь с теми, что выглядывали по краям прорана под каждую прокатившуюся через них волну, как бы предупреж-давшими волны и людей о своей постоянной готовности проявить себя жестоки-ми.
3
Прошлый год выплыла через этот проран где-то в середине июня умелая и, как потом говорили, хорошо натренированная пловчиха. Волна была якобы вер-ных баллов пять (некоторые утверждали - более шести баллов).
Выплыла она за барьер в открытое море - и не вернулась.
Волны катили ей навстречу и должны, казалось бы, выбросить ее на камни барьера. Это в том случае, если бы она не сумела преодолеть их накат и не полу-чилось бы вплыть в проран, через который она выплыла. Откуда стартовала по-следний раз в жизни...
Она, конечно же, догадалась, что вопреки своему желанию уплыла от берега дальше, чем намеревалась, хотела. Чем ей надо было.
Когда повернула назад, наверно, была уверена: ее старанию помогут волны, и она благополучно вернется к месту старта. Но этого не получилось.
Как рассказывали очевидцы, старалась она добросовестно. Выкладывалась из последних сил. Классический кроль меняла на брасс, от которого в отчаянии воз-вращалась к кролю.
Метров сто пятьдесят было до нее, когда стоявшие и видевшие всё это услы-шали ее первое "Помогите!".
Двое нырнули в волны - уверенные, что доплывут и помогут. Почти сразу к ним присоединился третий с такими мощными гребками, что сразу вырвался в лидеры.
Но едва позади них оказалась некая невидимая прямая, что по кратчайшему расстоянию между каменными глыбами, как бы охранявшими проран, спасатели-добровольцы запаниковали. Почувствовали (как потом рассказывали), что их подхватил поток и понес от берега, не считаясь ни со встречным ветром, ни со встречными накатами волн.
Двое повернули через левое плечо, один - через правое. И потом все силы, всю энергию потратили на спасение самих себя.
Еле-еле доплыли до пограничных камней-глыб, заодно со встречным потоком не пропускавших к берегу никого из них так, чтобы через проран.
Двое матросов-спасателей на шлюпочке и со спасательным кругом ринулись было на помощь утопавшей. Но их шлюпку вскоре накренило так, что вода хлы-нула через борт. И спасатели потом вместе с их шлюпкой долго плавали, цепляясь руками за что попало.
Но даже и здесь очевидцы трагедии не соглашались друг с другом.
Один собственными глазами видел, что оба матроса держались рядом и ни один из них ни на шаг не отплывал от шлюпки. Двое других (должно быть, более глазастых свидетелей) утверждали, что один из спасателей всё время был в сторо-не от шлюпки и плавал, с головой и руками высунувшись из спасательного круга.
С полдюжины очевидцев и с дюжину тех, кто сам ни пловчихи, ни того, то с ней произошло, не видел, но слышал от двух или трех очевидцев, которым дове-ряют, как себе, долго спорили о такой второстепенной детали: какого цвета была шапочка у погибшей женщины - черная или голубая.
Эти и подобные им споры настолько не вписывались в трагедию события, что само случившееся стало восприниматься мной с явным налетом несерьезности.
Отсюда было и такое: скорее всего, утонувшая была едва научившейся пла-вать. Ее энергичный кроль и брасс на самом-то деле и не существовали.
Спортивную терминологию "очевидцы" использовали в личных интересах: чтоб побольше доверия было к тому, что они говорят и о чём рассказывают.
Не было у меня сомнения в их рассказах только в одном, что было в конце случившегося, - в ее гибели. Что перепугало всех, кто был на пляже, и подняло всех на ноги с пляжного песка.
Наверно, так оно и было: пловчиху так далеко унесло от берега, что не слыш-но было ее голоса, отчаянной мольбы помочь ей, спасти. Потом никто не разли-чал: одна ли ее голова изредка появлялась на гребнях волн или она при этом успе-вала иногда еще махнуть хотя бы одной рукой.
Когда из порта примчался катер, то первым делом на него подобрали матро-сов-спасателей. С их подсказками катер вышел приблизительно туда, где послед-ний раз один из них видел голову пловчихи, "как большой поплавок от рыболов-ной снасти нырявшую между волн".
Голубым ли, чёрным ли был этот "поплавок", - его видевший не разглядел. Да и не всё ли равно, каким он был? Катер, сколько ни кружил на одном месте, ни мо-тался по волнам взад-вперед, - никого и ничего ни цветного, ни бесцветного не нашел...
4
Не женское дело - рисковать! И тем более - когда умеешь плавать не очень хо-рошо. Если даже и плаваешь хотя бы на немного хуже меня.
Случалось и мне улавливать что-то неладное при заплывах, когда и не очень-то штормило.
Заплываю от берега метров на сто пятьдесят. А когда возвращаюсь, то они же оказываются равноценными двум, а случалось - и трем стометровкам. Особого, да и вообще никакого значения этим недоразумениям не придавал: всего лишь, мол, не в лучшей спортивной форме сегодня. Или с чрезмерным старанием вы-кладывался на стометровках взад-вперед и почти параллельных берегу - вот и не получается нормальных гребков на "финишной прямой".
Старт у меня двадцать шестого октября получился отменный!
Когда после него первый раз оглянулся, подняв голову над гребнем достаточ-но высокой волны (какой она по счёту, мне при этом было всё равно), от берега, оказывается, успел отплыть на вполне безопасное расстояние. С чем себя сразу и поздравил: здорово, мол, греб - молодец!
Ни спидометра, ни корабельного лага (прибор для измерения скорости судна и пройденного им расстояния) у меня, конечно же, нет. Но сколько стометровок, если даже проплыл и всего половину стометровки, - знаю с достаточной для ме-ня точностью.
Когда плыву, то в ритм с гребками пою две песни подряд. Пою в основном про себя и сначала ту, что предназначена для женского голоса: "Может быть, мо-жет быть, я не современная!.." Пропел всю до конца, и если сразу же к ней не-большой довесок из другой песни - как раз у меня и очередные сто метров "за кормой".
Но двадцать шестого октября меня один за другим преследовали сюрпризы.
Первым из них было то, что старт в такой непогожий день получился немыс-лимо удачным - многократно превзошел мои продуманные предположения-расчеты. Чему я, естественно, обрадовался.
Но когда со своими песнями про себя проплыл стометровку и оглянулся на берег, сразу стало не до радости.
Не сразу, конечно, а потом понял, что название со мной вдруг случившемуся единственное - "Беда!"
От меня до берега было около двухсот метров!
Мгновенно меняю курс: поворачиваю на сто восемьдесят градусов - и гребу к берегу.
Полстометровки отмахал - и выглядываю сквозь разбитый ветром пенистый гребень первой подвернувшейся волны. Берег ни насколько не приблизился. На-оборот - стал дальше!
Никаких половинок: для контроля высовываю голову как можно выше только после полных стометровок. Сколько было таких выглядываний - не считал. Не знаю. Все они были для меня одинаковыми: ни после одной из моих стометровок в обратном направлении ни на сколько не приблизился к берегу.
До него вот-вот будет с полкилометра.
Вскоре, вижу, намного перевалило за эту дистанцию.
Труднее стало ориентироваться: кажется, не с прежней скоростью, а на сколь-ко-то она снизилась у потока, но уносит он меня всё дальше и дальше от берега. Но где гарантия, что не выдаю желаемое за действительность: удаляюсь вроде бы от берега с меньшей скоростью, чем была в предыдущую стометровку. Но глав-ное-то при этом остаатся неизменным: берег удаляется и удаляется от меня!
В одном теперь не сомневаюсь: зарождается поток у берега. Вблизи от него, почему и подхватил он меня, - чего сразу не заметил, не оценил по достоинству - на первых метрах после старта.
Не оценил и силищу - а она у него оказалась вон какой! Гигантские волны катят на берег и не могут преодолеть им встречного потока. Он их как бы и не за-мечет.
Мимоходом через них уносит и уносит меня в бескрайние морские просторы.
"Ну кто я, случайно присутствующий при противоборстве гигантов: сильного-присильного потока и не поддающихся ему, в несметном количестве рвущихся навстречу волн? - в холодной воде голове приходится быть настолько "холод-ной", что она вынуждена трезво сопоставлять явления реальной действительности и делать неутешительные для меня выводы. - Ну щепочка я случайная какая-то среди них, соринка, пылинка и всего-то!"
В "холодной" голове созрел еще один трезвый вывод: никто мне не поможет.
Если бы гладь на поверхности моря, как бывает в штилевую погоду, - мог бы кто-то с берега увидеть мои отчаянные взмахи руками. Могли бы, наверно, услы-шать мой крик: "Тону! Помогите!"
Но когда и в двух шагах от меня всё заглушает неугомонно громкий с шипе-нием злым плеск волн?
Это какой же грохот от них, когда одна за одной бьют они о прибрежную за-щиту из камней и перекидывают через нее свои гребни?
Мне видны все четыре фигуры "сумасшедших" на пляже. Кто стоит, кто пы-тается преодолевать ветер и "прогуливаться" вдоль кромки пляжного песка. Не сомневаюсь: все они, один раз взглянув, отвернулись от бушующего моря.
Если же кто-то из них не отвернулся - наверняка нет у него ни бинокля, ни подзорной трубы. А без них не разглядеть среди пены и брызг что-то мокрое, то появляющееся на поверхности какой-нибудь из волн, то скатывающееся с нее, - может быть, в бездну и навсегда...
Холодная вода или не очень: самый авторитетный у меня источник информа-ции об этом - плечи. Наверно, потому, что они первыми, когда плывешь, встре-чаются с потоком воды. У головы, казалось бы, в этом смысле преимущество. Но у нее-то какой ни на есть волосяной покров или потому, что ее кожный покров не такой чувствительный, как у плеч. А скорее всего - потому, что голова то и дело занята более важным, чем такие пустяки, - горячая или холодная, в меру про-хладная или чрезмерно окружающая среда.
Конкретный пример. Моя голова додумалась-таки сначала до такого: в каком направлении уносит меня поток и где предположительно начало этого смертонос-ного течения? Потом додумалась и до такого: там, где, казалось бы, и есть начало, - всего лишь крутой поворот потока от берега в открытое море. А зарождается, мол, он в каком-то другом месте.
Иначе пришлось бы взять на вооружение глупейшую гипотезу: в гигантских объемах вода вырывается из-под земли. И для этого как раз в том месте, откуда мне так удачно удалось стартовать, должно быть подобие подводного кратера - меньше, конечно же, чем у Везувия.
Начинаю воспринимать чрезмерную прохладность воды не только плечами.
Потом о дискомфорте заявили кисти рук и лицо, живот и ступни ног - снача-ла одна, а потом и другая.
Должно быть, "холодная" голова во многом способствовала тому, что в безна-дежном положении я довольно долго оставался хладнокровным. При этом не сбрасываю со счетов ни приобретенную мудрость в предпенсионные и пенсион-ные годы, ни мой опыт в дни и ночи кратковременного участия в боевых действи-ях то в одной, то в другой "локальной войне". Как говорится, случалось там попа-дать в переплеты и похлеще.
Перед тем, как наступит то самое нежеланное "всему всё", судорога, должно быть, успеет меня четвертовать. Надо к этому подготовиться -чтобы не застала врасплох.
"С чего начнет? Что отчленит от меня первым ударом своего топора? Или во что вонзится своим ножом?.. Нет, лучше - если топором. Чтоб в одно мгновенье - сразу!.."
Конечно, мол, начнет с ног. С левой или с правой - всё равно. Когда плыву и хотя бы на самую малость сбавляю скорость - ноги с горизонтали, от поверхно-сти начинают отвисать. А чем глубже от поверхности - вода, как известно, хо-лоднее. А тут еще мешают плыть и держаться ближе к горизонтальному положе-нию швыряющие меня волны...
Догоняет очередная сзади и со своим змеиным шипением опрокидывает вниз головой. Обмоет ноги наскоро пеной гребня и спешит вперед, оставив меня лишь на короткое время вверх ногами, и на более длительное - вертикально стоящим, как оловянный солдатик. Тогда-то и оказываются ступни ног в глубине от по-верхности воды на полтора или даже два метра.
Царапнуло давным-давно осколочком левую ногу. Из-за чего и попал я в кате-горию "ранбольных" чужого госпиталя. Запомнилось: при перевязках, возле ра-ны-царапины всё смывали азиаты-друзья не спиртом, а прозрачным, как слеза ре-бенка, бензином; вместо ваты у них было подобие нашего мха, а белые бинты - редким исключением в желтых и коричневых пятнах - б/у (бывшие в употребле-нии и потом старательно выстиранные). Выходили мою ногу в основном уколами и какими-то подозрительного цвета местными мазями.
И никакой тебе гангрены, чего очень опасались. Нога стала как новенькая! Жалко будет, если судорога начнет с нее - с исстрадавшейся от уколов и прочего госпитального внимания левой ноги.
Стиль моего плавания - "доморощенный кроль". По сути своей - хорошо освоенные в детстве на беспощадном Иртыше сажёнки, и в них со временем до-бавилось кое-что с элементами настоящего кроля. Это преобразование произошло в годы, когда я увлекался плаванием и нырянием в маске с дыхательной трубкой.
Главным недостатком своего стиля считаю то, что когда плыву, не вижу, что у меня впереди. Вот и приходится, чтобы посмотреть вперед, прерывать гребки и запрокидывать голову к спине. Зато отлично вижу всё, что подо мной. А это чаще всего дно реки, моря или какого-то водохранилища.
Но в этот раз получилось мое плавание таким, что я видел морское дно каких-нибудь пять минут.
После того, как стартовал, волны взяли меня в такой оборот, что было не до разглядываний дна там или чего еще. Но вот, как говорится, и доплавался до "дальше некуда"!
Чаще посматриваю вперед, меньше - назад, вправо-влево. А с какого-то мо-мента запретил себе - прямо-таки запретил в приказном порядке смотреть вниз.
Дело в том, что когда я впервые со всей внимательностью попытался увидеть под собой морское дно, даже и подобного ему ничего не увидел.
Подо мной вижу (как всегда было и должно быть): нормальная прозрачная морская вода. Если под прозрачным всё еще далеко до дна, то вода на глубине те-ряет прозрачность. Обозначается этим, что подо мной большая глубина или даже бездна.
Так было всегда, и, по моему убеждению, по-другому и не должно быть. Но подо мной-то оказалось не такое!
Подо мной оказалось что-то немыслимое. Невероятное!
Сразу под прозрачным лежало как бы и во всю ширь моря густо черное. По-добие ваксы.
После двух, а может, и трех попыток рассмотреть и понять, что же подо мной - там, где должно быть морское дно, - меня от страха охватила дрожь. Это ги-гантское черное мне стало представляться каким-то исполинским живым чудови-щем, способным двигаться и перемещаться в одном направлении - в мою сторо-ну, как мне казалось, и никуда больше. Только по направлению ко мне!
Сначала я не терял хладнокровия. Даже и поздравил себя: "Начались галлю-цинации - приготовься!"
Если даже и запрет в приказном порядке, всё-таки нет-нет - да и поглядываю вниз. После каждого подглядывания становится всё больше не по себе.
У огромного черного, оказывается, есть и щупальца. Подобные тем, что у ме-дузы под ее прозрачным колпаком. Но у нее щупальца тоже прозрачные. А у жи-вого-черного, намного приблизившегося ко мне, щупальца непрозрачные, огром-ные и не свисают вниз, а колышутся над своими основаниями. Как бы вслепую нащупывают и пытаются поймать не что-нибудь, а прежде всего меня.
"Будь что будет!" - заявляю я о своей готовности к худшему, но продолжаю держать под контролем "работу" и рук, и ног. Чтобы они и ритму движений друг друга, и дыханию соответствовали.
Особый контроль за поведением левой руки, что давным-давно стало у меня привычкой. У нее в верхней трети были раздроблены обе кости. Образовались, как мне объяснили, надежные "костные мозоли" - так что вроде всё в порядке. Но в той же верхней трети передавленным оказался и нервный ствол (трубкопо-добный там он, что ли?). Из-за него и ограничили мне грузоподъемность левой руки: чтоб ничего не поднимал весом более десяти-одиннадцати фунтов.
Многолетний мой контроль за поведением этой руки оказался очень даже эф-фективным. Что стало даже и мешать мне плавать по прямой: то и дело получа-ются уклонения вправо - левая рука загребает воду лучше, чем правая.
Эта вот самая несуразность, считаю, тогда не то что помогла - она спасла меня.
Гребу себе и гребу, плыву и плыву, в "экономичном режиме" расходуя энер-гию. Не тратя сил попусту и с готовностью биться с разбушевавшимся морем "до последней капли крови и до последнего дыхания".
Ни малейшего сомнения: берег где-то там, далеко впереди меня.
Только вот волны почему-то стали кувыркать не только с деферентом то на корму, то на нос. К этому добавились опрокидывания меня то на левый бок, то на правый.
"Ветер, что ли, передумал и дует по-другому? Отчего и волны катят не крат-чайшим путем к берегу, а под каким-то углом?" - в связи с чем и решаюсь по-тратить сколько-то сил понапрасну.
Прерываю гребки руками и с первой же приподнявшей меня волны смотрю на берег.
"Что это?"
Почему я вижу не зыбкую неразборчивую полосу берега, а четко нарисован-ную? Рассмотреть успел даже немного из того, что вытворяют волны: пытаясь хоть где-то сломать или хотя бы сдвинуть мешающее им ограждение из каменных глыб.
До берега вдвое ближе, чем было при моем предыдущем выглядывании!
Отрезвляющий холод в голове сменился, должно быть, потеплением. И долж-но быть, таким, что ранее недоступное для моего разума в одно мгновение стало как бы и само собой разумеющимся соображением.
Уносивший от берега поток почему-то представлялся мне до этого бескрайне широким и глубоким. Оказался-то на самом деле такой ширины, что, уклоняясь (благодаря изуродованной левой руке!) всё вправо и вправо, я где-то уже и рас-стался с потоком.
Теперь плыву там, где волны и ветер не столько мешают мне, сколько помо-гают приблизиться к берегу. И никакое встречное течение нам не помеха!
Правда, приблизился к берегу далеко в стороне от широкого прорана, через который стартовал час или сколько-то назад, - будет, наверно, метров на пятьде-сят правее. Потому что всё из-за той же левой руки мой курс был какое-то время не напрямую к берегу, а под углом.
Тут же явились и "второе дыхание": не всё, так многое из скрытых резервов сил и энергии охотно его обеспечивало. А перед этим таившиеся, казалось бы, в "в усмерть" измотанной мускулатуре ног и рук.
Даже память поспешила показать себя работоспособной.
Перед тем, как увидеть ожившие щупальца страшного-черного, промелькнули во мне воспоминания о беспечно веселом купании на острове Мальта. Глубина там у самой кромки отвесного берега метров около тридцати и стремительно уве-личивается по мере удаления в открытое море. Вода настолько прозрачная, что через стекло маски ныряльщика видишь на дне утопленную зажигалку, коробку из-под сигарет и всякую мелочь.
Тогда, значит, от меня и до дна в Феодосийском заливе пока что больше три-дцати и даже пятидесяти метров - если не вижу ни самого дна, ни чего-либо на нем оказавшегося.
Зачем-то захотелось вспомнить не только название острова, но и города, где был этот пляж с крутыми берегами. Но голова была настолько "трезво-холодной", что кроме столицы острова-государства, не смогла вспомнить названия ни одного из мальтийских городов.
Приблизившийся берег взбодрил память настолько, что вот вам и название го-рода: Слима. Сразу же вспомнилось, как в глухую темноту ночи осторожно рас-ставался я с этим городом, чтобы успеть на сухогруз под советским флагом, воз-вращавшийся на Родину и принявший на борт незваного-негаданного сверхштат-ного дублера третьего механика.
Не считал шансы на спасение стопроцентными.
Избавился от одного - от коварного могучего потока. Но мне предстоит не менее (так сразу и думал) жестокая схватка с равным этому потоку еще одним по-током. Полагал, что встречусь с ним, когда до берега останется всего-то ничего.
Предположение о возникновении потока (откуда мог знать, что оно в корне ошибочное, неправильное?) казалось неопровержимым и гениально простым.
Это на "Золотой пляж", "Алые Паруса" и сопредельные с ними пляжи нака-тываются волны по перпендикуляру. Но Феодосийский залив - с такой кривиз-ной берегов, что, возможно, в районе Чауды волны как бы скользят вдоль берега. И скользят до тех пор, пока не встретят достойного сопротивления. А встретив, сразу уклоняются влево и из них образуется поток.
Должно быть, какую-то неизвестную мне преграду встречает поток не где-то, а как раз в том месте, откуда пришло мне в голову начать плавание, пренебрегая здравым смыслом.
Всё меньше и меньше остается плыть.
Уверен: доплыву до берега - сил хватит. Настроение настолько шапкозаки-дательское, что за никчемный пустяк посчитал то, что не оказалось никакого на-перерез мне потока ни поблизости, ни вплотную от камней барьера. Не до такого мне было - думать о том, что не имеет прямого и непосредственного отношения к реальности.
У меня в те минуты была "головная боль" об одном: как перемахнуть с каким-нибудь гребнем волны через каменный барьер?
Где наиболее удобное место для такого перемахивания?
Где наверняка удастся между высоко высунувшимися глыбами - такими, что между ними как раз и проран по габаритам взрослого человека?
Внимательно всматриваюсь во всё, что подо мной. Где-то далеко осталось, от-стало от меня со своими щупальцами плавающее или ползающее черное громад-ное чудище.
Два его щупальца - хорошо помню - были всего-то в трех-пяти метрах от меня. Никаких жгучих ворсинок, подобных тем, что у медуз, ни присосков, как у осьминога или кальмара. С трех-то метров их можно было бы рассмотреть. Но у них был отработан какой-то захват жертвы. Такой, чтобы сразу и наверняка.
Куда всё это делось?
Теперь-то, когда всё внушавшее мне неминуемую гибель позади и когда-нибудь навсегда будет забыто, легко вспоминать, "сопоставлять явления" и де-лать выводы. Философствовать, одним словом, когда никто и ничто ничем не уг-рожает.
Не пригрезилось ли мне это черное чудище со страху? И потому как раз ис-чезло бесследно в ту минуту, когда увидел, что берег решительно придвигается ко мне.
Помню, как в поле зрения мне попало и настоящее дно залива.
Несознательно и как бы для контроля его разглядывал. Не до разглядываний по сторонам было мне тогда.
Как бы мимоходом, а скорее всего, даже и нечаянно в поле зрения попало: скользит и охотно сдвигается назад обыкновенное песчаное дно залива. На нём - помятая коричневая пластиковая бутылка и что-то ярко-голубое. Скорее всего, утонувшая детская игрушка или полузарывшееся в песок ведерко. Или не то и не другое. \\\\\ Да и любое, окажись на их месте, не имело права на то, чтобы я всерь-ез над ними задумывался и всесторонне оценивал.////
Читал статью (должно быть, в какой-то газете) - рассуждения о жизни после смерти.
Смерть, по утверждению автора, к умирающему может явиться как бы для предварительного знакомства - не обязательно голым или кое-как одетым чело-веческим скелетом с кривой косой. Может, она и явилась показать себя мне в виде в полморя величиной черного плавающего или ползающего чудовища?
Сам-то я умирать не собирался. Только подумал, что такое вполне и даже бо-лее, чем что-то другое, возможно.
Замерзаю ведь: в голове всё больше не холодного, а похожего на заледеневшее навсегда. Силы на исходе: не знаю, откуда их столько, но рад им и тому, что они вдруг и очень кстати появились. Но хватит ли их на то, чтоб доплыть до нагромо-ждения и каменных глыб? А после этого - чтобы еще и перебраться через эти камни-глыбы?
Считал тогда и не исключаю сегодня еще и такое.
Когда меня вынесло потоком далеко от берега, почувствовавший беду пловец оказался над углублением, заполненным чем-то из тяжелых нефтепродуктов или самой нефтью. Мало ли такого добра вымывают в море не только из танкеров?
И сил, и энергии столько было в моих руках и ногах, что они пока что охотно подчинялись мозговому центру. Правда, ни те ни другие не давали клятвенных обещаний: быть послушными до конца дня. Или хотя бы еще на час.
Факт налицо: их послушания мне вполне хватило. Их безропотное, беспреко-словное подчинение длилось, думаю, еще добрых полчаса.
Подплыл не вплотную к облюбованному для штурма прорану, как это и зара-нее было обдумано. Дистанция минимальная: чтобы с того места, откуда рванусь в атаку, чтобы за пару секунд ее преодолеть и вместе с гребнем волны опроки-нуться через камни в лагуну.
Мне был нужен "девятый вал".
Если подкараулю самую крутую и высокую волну, притаившись на дне, - будет как раз то, что нам надо. Только такая волна и обеспечит блестящее осуще-ствление нашего стратегического и одновременно тактического замысла.
Волны - у них свои планы и расчеты - самовольно могут сорвать меня с ис-ходного места для атаки и бросить на камни. Другого не остается: надо не только лечь на дно, но обязательно как-то за него зацепиться.
Шестое или седьмое, а скорее всего, одно из моих пяти обычных чувств под-скажет: идет "девятый вал" и вот-вот будет надо мной.
На дне, куда ложился - и до чего же повезло! - закопавшиеся в песок не-большие камни. То, что и надо! За первый же попавшийся ухватился пальцами левой руки - и сразу получилось крепко-накрепко. Под ладонь правой руки на-шел подходящее для будущей опоры не сразу.
Долго - даже и нервничать начал - не ладилось у меня при отыскивании на ощупь хотя бы и более-менее подходящее для упора ногами.
Задание для рук: оттолкнуться от тех камней, в которые они вцепились, не раньше и не позже мгновения, когда накатится "девятый вал". Так, чтобы выныр-нуть в гребень волны.
Ноги в то же самое мгновение должны толкнуть меня вперед: как бы помогая волне понадежнее подхватить вынырнувшего пловца, чтобы всё время нести со своим гребнем собой.
Но... как там в солдатской песенке: "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги!"
Ноги оказались не то чтобы "ватными" - хуже! Оставалось только радовать-ся тому, что хотя бы не глиняными - не разломались и не отломились от меня! В левой - силы никакой, а в правой, подозреваю, - вдвое-втрое меньше.
Когда волна потащила меня с собой, они только в самом начале пытались пе-решагивать вслед за ней. В основном же волочились, как переломанный и при этом еще и раздвоенный хвост погибающей ящерицы или тритона.
Волна подкатилась к барьеру из камней вместе со мной, но свой многотонный гребень опрокинула через него - без меня!
Придавила грудь, мои живот и бёдра к наружному скату барьера. Придавила как попало и кое-как: должно быть, с уверенностью, что при откате отлепит меня от камней и отбросит от них вместе со всяким мусором куда подальше.
Ни "девятому валу", ни той волне, что была сразу за ним, отлепить не уда-лось: мои руки вцепились намертво в огромные боковые камни прорана. Для пальцев левой руки нашлась глубокая щель, а для правой - выступ с отгибом в сторону берега.
Надежды никакой, что та волна меня, которая была после "девятого вала", пе-ребросит в лагуну. Хорошо хотя бы и то, что она помогла мне проползти подаль-ше вперед - в глубь прорана. После чего мне удалось перехватиться руками и вытянуть их вперед как можно дальше.
Собственно, ухватился я после этого только пальцами левой руки за передний край того плоского камня, что оказался у меня под грудью и под животом.
Правой рукой было не дотянуться до передней кромки того же камня. Но всё время я посматривал на этот край сквозь примерно метровую толщу прозрачной шевелящейся воды. И не было ни малейшего сомнения: за эту кромку я успею ух-ватиться в самом начале наката волны - при ее приближении ко мне и к плоско-му камню.
Верхняя грань камня имела довольно крутой наклон к лагуне. Чему я сразу и обрадовался: волна, если совсем даже на немного меня приподнимет, при полу-омертвевших ногах смогу, оставаясь в гребне волны, даже и на одних руках сползти в лагуну.
В спешке-то оказывается, что не ту волну принял за "девятый вал".
Настоящим "девятым" был тот, что мгновенно вбросил всего меня в проран. В нём или после того, как оттуда выбросил, он задрал мои ноги к небу. Не знаю, ко-гда и о какой из множества камней волна ударила меня головой.
Случилось это, скорее всего, когда опрокинувшийся гребень огромной волны, то выбрасывая из себя, то запихивая меня как попало под себя, скатываясь сам и кувыркая свою жертву по камням внутреннего ската защитного барьера. Но мо-жет, это случилось и раньше, когда "девятый" прочищал для себя проран и выме-тал из него всё, что мешало, - включая и нечто в нём шевелившееся, живое.
Единственное запомнилось: вполне вперемешку реальное с невероятно фанта-стическим. Будто не моя голова обо что-то ударилась, а наоборот: огромный ка-мень как бы сорвался с огромной высоты и вблизи от левого виска врезал по го-лове.
Сорваться он должен был из поднебесья. Потому и в голове не звон какой-нибудь земной, а неумолкающий гул - сродни тому, что мог быть от самого "Царь-колокола".
После такого удара и наступило мое небытие.
Длилось оно, конечно, не секунды не короткие минуты. Причем, как потом выяснилось, в небытии я был не на всю его глубину - есть все основания пола-гать.
Сознание отключилось, бросило бразды правления: "Не могу, не знаю, что де-лать, - больше ни на что не способно!" Может, с той минуты и начало себя про-являть с самой лучшей стороны так называемое подсознание? Потому я и не за-хлебнулся в лагуне, и не остался валяться беспомощным или даже мертвым у гря-ды из каменных глыб.
Очнулся, в полном смысле слова пришел в сознание - правда, на очень и очень короткое время - когда лежал на пляжном песке. Не весь, конечно. По крайней мере, под моей правой щекой и под обеими руками воды не было - а был песок. Мокрый песок, и даже очень мокрый - но всё-таки не вода!
Но ее было всё еще много там, где мои бёдра. Должно быть, и еще больше там, где ноги. О которых я, когда первый раз очнулся, не вспомнил и не подумал: было всё равно, есть они у меня всё еще или давно их нету.
Одно дело, когда стартовал: вода мне казалась намного теплее, чем воздух. А когда высунулся даже и совсем на немного, то не только воздух, но даже и мок-рый песок казался мне теплее воды.
Очнувшись, не знаю, по каким признакам - скорее всего, даже и не по мате-риальным, - я определил, что вблизи меня кто-то есть. И он так близко, что я вот-вот прикоснусь к нему головой. Чтобы это случилось немедленно, в предель-ном напряжении всех моих сил и возможностей, всего, что осталось во мне живо-го, пытаюсь приподнять голову.
Приподнять не получилось. Всего лишь пропахал головой по мокрому песку, из-за чего она отклонилась к правому плечу.
Но и первой, неудавшейся попытки оказалось достаточно. Увидел очень-очень близко от моего глаза (левый глаз не "работал", конечно, же из-за столкновения головы с камнем) на сухом песке \\\\\ из чего-то непромокаемого округлые носки чёрных///ботиков или сапожек.
Сразу же я провалился туда, откуда ничего не видно и не слышно.
Туда же успел прихватить с собой уверенность, что это обувь, и не детская. И еще одно придержал в себе: за непромокаемым черным в настоящем тепле живая нога! Такая, что никакого сравнения ни с одной из моих!
И за непромокаемым черным столько ненавязчивого и осторожного тепла, что я успел его почувствовать головой. И этого тепла проникало в меня всё больше - наверно, потому, что мне этого очень и очень хотелось.
Не думаю, что прошло более трех или пяти минут после первого, когда я оч-нулся во второй раз. Скопившейся за эти минуты энергии хватило-таки, чтобы не только повернуть, но и чуть-чуть приподнять голову.
Скажите: шестое или какое-то восьмое чувство подсказало, а потом и застави-ло приподнять голову? Откуда и почему было столько уверенности: увижу только то, что мне тогда хотелось? И ненужного не увижу?
Две или три секунды я был с приподнятой и повернутой вверх головой, за что пришлось расплачиваться пребыванием в беспамятстве около трех суток.
Не уверен, что во мне оставались жизненные силы, чтобы и еще раз на какие-то мгновения повторить такое же самое приподнимание и запрокидывание лица вверх.
Но если бы у меня получилось это сделать, а потом за это расплачиваться не тремя, а десятью-тридцатью сутками полумертвого существования, - наверняка бы сделал - не моргнув глазом бы, согласился. И потом никогда бы не жалел, ни себя и никого бы не винил.
Пятое марта - вот оно, официальное начало весны!
Нередко в эту пору в Крыму и тепла, и приветливого солнца больше, чем на исходе апреля в Москве и Подмосковье. Но этот день прямо с утра мне хотелось приравнивать к любому январскому или даже предновогоднему в Крыму декабрь-скому.
Непроглядно-серые облака, похожие на тучи. Из них, уверен, и капли дождя не прольется. Нет смысла их проливать: с той высоты, где облака-тучи, ни одна капля не долетит - распылится на полпути и исчезнет.
Ветер спокойный - не порывистый. От него прямиком катят на берег волны балла в четыре. Если к ночи они рассвирепеют - вряд ли будет больше пяти-шести баллов. Но, думаю, не рассвирепеют: они вроде как обычные - катят и ка-тят на берег одна похожая на другую. Ну и конечно, каждая при этом, как водит-ся, себе на уме.
Иду босой по самой-самой кромке сухого песка. Играю: дразню, как наивных котят, то беззлобное, что остается от волн, раздробленных камнями барьера и че-рез него опрокинутых в лагуну. Пусть они себе хитрят, но не получится ни у од-ного из них не то, чтобы обмыть щиколотку моей левой ноги, но даже и лизнуть самое близкое к ним - ступни мои, - конечно же, не дам!
Не знаю, от кого или от чего был мне подзатыльник, после которого я обратил внимание на золотисто-белую пустую коробку из-под сигарет.
Сначала было подобие сочувствия или сожаления: утонет она или нет? Лучше бы не утонула!
Так оно и случилось.
И не только не утонула.
Не предназначенная для мореплавания, она уверенно перемещалась вдоль ла-гуны.
Скорость у нее была вначале вровень с моей. Потом я вынужден был скоман-довать себе: "Шире шаг!" А под конец нашего состязания мне пришлось перехо-дить на учащенный спортивный шаг, да еще и с частыми пробежками - только что не в спринтерском темпе.
Состязание прекратилось внезапно. Коробочка из-под сигарет "Президент" резко изменила курс: влево от меня и почти по перпендикуляру от берега. Устре-милась в открытое море как раз там, откуда взбрело мне стартовать двадцать шес-того октября - четыре месяца назад.
Самый подходящий момент кричать бы: "Эврика!"
Но это "гениальное открытие" мне показалось очень уж простым, чтобы счи-тать его открытием. К тому же я смотрел в море навстречу ветру, и тот позабо-тился: напихал мне в рот столько воздуха - не то чтобы кричать, но и полслова даже вполголоса не вымолвишь. Заодно ветер и от дурмана-восторга проветрил мне голову.
Почему сразу же и устраиваю контрольную проверку.
Ушел к началу пляжа при пансионате "Украина" и оттуда пустил в плавание по лагуне заполненную водой "полупустую-полуполную" пластмассовую бутыл-ку и ей вдогонку - оказавшиеся под ногами коротенькие полполена.
Совсем немного они были неподвижными и совсем рядом. Как бы недоумева-ли и спрашивали друг друга: что, мол, нам делать - оставаться на месте или плыть? Но если пускаться в плавание - в каком направлении?
Мне-то было известно: они обязательно поплывут, и знаю, в каком направле-нии.
Полминуты молчаливого наблюдения терпеливого экспериментатора - и оба мои "мореплавателя" узнают, что напрасно потеряли полминуты времени и при этом думали-гадали. Куда им плыть, с какой скоростью и где менять курс - без них и заранее всё определено-решено.
Ни одной пробежки мне делать не пришлось, чтоб не отставать от них. Оказа-лось достаточно и всего-то по-армейски широкого шага: путь-дорога у полполена и полупустой бутылки была почти вдвое короче, чем у коробочки из-под сигарет "Президент". И не слева от меня они плыли, а всё время справа, удаляясь от пан-сионата и стремительно увеличивая скорость. Так что на завершающем этапе в пределах каналоподобной лагуны их скорость была не намного меньше , чем у "Президента" при его резком изменении курса под прямым углом от берега. Так же резко - но только не влево, как "Президент", а вправо - и в том же направ-лении меняли курс полбутылки и полполена перед тем, как их умчало в открытое море.
Никакого течения вдоль изгиба Феодосийского залива, якобы и чёрт знает в какой дали формируемого, в октябре не было. Как нет его и пятого марта.
Но если иногда и возникает - пустяк оно: в десятки-сотни раз слабее потока, что вместе с собой уносил меня двадцать шестого октября всё дальше и дальше от берега, как бы и не замечая при этом ни почти ураганного ветра, ни встречного наката огромных волн.
Не такие огромные, как тогда, но достаточно мощные и высокие волны и се-годня, пятого марта, бьют себе и бьют по нагромождению камней. Те несокруши-мо стоят. И тогда не остается ничего другого: волны перебрасывают через них в лагуну свои гребни. А те почти сразу и обезличиваются в общем течении туда, откуда они только и смогут прорваться в открытое море.
Многое до этого успевает протечь и просочиться между камнями, лишь нена-долго перед этим оставаясь в лагуне.
Кто знает: не мерил никто и не считал, сколько опрокинувшихся гребней волн почти сразу возвращается в море и сколько остается на то время, пока не вырвется из лагуны в одном-единственном месте мощным потоком. Вряд ли это интересо-вало проектировщиков и строителей каменного защитного барьера.
Конечно же, знали они, что со временем в нижнюю часть их сооружения на-бьется много ила и песка. Что ж: барьер с большей прочностью сцепится с грун-том. После чего с еще бóльшим упорством камни будут противостоять атакам волн.
А насколько высокой со временем станет непроницаемая для воды нижняя часть барьера, не столь существенно. Полагали, должно быть, что вряд ли возник-нут в лагуне какие-то перемещения воды. И если возникнут - будут незначи-тельными, несущественными.
Почти сразу моя фантазия отважилась на такое: что, если, мол, установить ог-ромную вертушку там, где скопившаяся в каналоподобной лагуне вода необуз-данным потоком вырывается в открытое море? Каждая лопасть вертушки по дли-не чтоб перекрывали весь проран, через который потоком вынесло меня в море. Да если задействовать с этой вертушкой электрогенераторы!..
Открытие это или приравненное к нему, элементарная ли подсказка здравого смысла? Немного во всём этом гениального или вообще ничуть? Но в моих глазах заслуживает, по крайней мере, это микрооткрытие того, чтобы нам с Пятницей сказать друг другу еще одно радостное "Эврика!"