Кондратюк Георгий Константинович : другие произведения.

Чума на теплоходе "Иртыш"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Александр Шалгей
  
  
  
   ЧУМА
   НА
  
   ТЕПЛОХОДЕ
  
   "ИРТЫШ"
  
  
   Известно, что от великого до смешного - один шаг. Конечно бывает и наобо-рот. Но суть одна: сочетание двух несовместимых вроде бы явлений реальной жиз-ни В нашем сентиментальном романе это: с одной стороны любовь (такая, что вровень с лепестками нераспустившейся розы) и нависшие над ней угрозы беспо-щадной смерти от трижды проклятой чумы-заразы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Пришла пора - она влюбилась!
   А. С. Пушкин
  
  
   1
  
   Оксане за полтора месяца до нового года исполнилось восемнадцать лет. После чего она вроде бы вправе себя вести и как девятнадцатилетния - старше ну хотя бы и на год. У неё очень кстати и полное теперь право - если бы кто поинтересо-вался её возрастом - ответить: мне -- девятнадцатый год.
   Никто пока не спрашивал. Наверно потому, что выдают её внешность и поведе-ние -обыкновенные для возраста семнадцати- восемнадцатилетней девушки.
   Оксана уверена, что вправе и сумеет правильные находить ответы на все, не хуже многих взрослых женщин. И при любых обстоятельствах действовать, не хуже лю-бой из них - решительно и не теряя голову.
   По штатной должности на теплоходе "Иртыш" Оксана пекарь. Но в основном всё-таки - о чем и предупреждали её в отделе кадров Пароходства, и на самом деле - она второй повар.
   Ей часто приходится (кроме выпечки хлеба, вкусного к чаю, компоту и всухо-мятку погрызть вместо пряника) делать что и повар Светлана - во всех отношения опытный специалист. Женщиина молодая, но в житейских проблемах ориентиру-ются так, что не мало таких, кто Светке завидуют.
   Повар старше пекаря почти на десять лет. Но у Светки далеко не всё такое, что нравится Оксане. При этом у Светки чисто женского много такого, что и Оксана со временем хотела бы иметь.
   В отделе кадров Пароходства юная пекарь успела понасмотреться на "чудо пова-ров", что иногда приходится назначать на теплоходы и пароходы. Готовили чтобы на камбузах кто что умеет и хотя бы кое-как чем попало кормили моряков.
   Оформляя приказ о назначении на "Иртыш" инспектор отдела кадров дважды напомнил Оксане, что она таки идёт работать помощником опытного повара - вто-рым поваром. Успел он спросить (строго, как на экзаменах):
  - Сумеешь сама сварить макароны?
  - Конечно.
  - Что сначала в кастрюлю: бросишь туда макароны или - нальёшь воды?
   Оксана только потому и не рассмеялась - очень серьезным и строгим было у ин-спектора лицо, когда он задавал вопросы. Экзамен ему (без шпаргалок, естест-венно) она сдала на отлично.
   Когда она выбежала с приказом в руках из двухэтажного домика - где кабинеты работников отдела кадров - ничто больше не мешало ей удивляться и смеяться: "Неужели на кораблях даже и такие повара встречаются: сначала холодной водой заливают макароны и потом их варят?!"
   На "Иртыше" когда Окана перешагнула высокий порог ("комингс") и вошла в помещение камбуза - у неё сразу "от души отлегло". Увидела, что на большой плите варится и жарится всё как надо. Почему и подумала: скорее всего повара, лучше чем Светлана, вряд ли найдешь на судах Пароходства.
   Не с первых минут, не с первого часа, но это было в день их знакомства - Окса-на почувствовала отношение повара к себе такое, что одним словом не объяс-нишь. Светлана её встретила, как свою дочь после как бы не очень продолжи-тельной разлуки.
   Это очень похожим было на материнские (у Светланы тогда всё ещё детей не было) отношения. Такое покровительство всё время так и преобладало над их служебными отношениями всё время, пока они вместе работали на "Иртыше".
   Пекарь "ни в жизнь" бы не согласилась назвать Светлану (Светку) матерью. И не потому, что девяти ли десятилетняя девочка не могла бы забеременнеть и ро-дить себе дочку Оксанку. И не потому, что Мама у Оксаны такая, что ей никакой другой не надо.
   Едва ли не главным было то, что Светка была далеко не безгрешной.
   Не хвалилась этим Светка, на показ (как знаменитые эстрадные звезды квали-фицированно подчеркивали свою "приземлённость") -- этого не демонстрирова-ла. Но "шила в мешке не утаишь!" - от беспощадных "доброжелателей". От них (о постельных тайнах кого хочешь они оказывались информированны) узнала Оксана много ей ненужного о сомнительном поведении Светки. Но потом кое что и сама узнала - не могла же пекарь от случайно увиденного в миг отворачи-ваться или не верить своим глазам?
   Может - кто его знает - совсем не чрезмерно общительный характер повара был главной причиной. А по достоинству не оцененные несерьёзность и легко-мыслие проектировщиков и тех, кто строил теплоход "Иртыш".
   Ненужно близко от двери камбуз - врезали дверь в каюту четвертого механи-ка. Не меньшей досадной случайностью было то, что самый младший механик, имея высшее образовние, не имел законной ли "гражданской" или хотя бы ка-кой-то жены.
   К тому же - едва ли не ещё один брак (непредусмотрительность ли?) в работе самого Господа Бога или одного из его подручных. Светку они сделали сверх ме-ры привлекательной, а молодого механика - сильным, красивым и к тому же (по оценке Светки) "ненасытным".
   В нем не сила, а силища была! Оксана потом всё время удивлялась: как это не вырвала она ручку из камбузной двери, когда, спасаясь от четвертого механика, в неё вцепилась обеими руками. Механик и всего-то одной рукой тянул её к себе сначала за юбку, а потом в обхват ниже груди.
   Если бы тянул обеими руками, то наверняка он разорвал бы юбку или сдернул бы с Оксаны через её задранные ноги. А когда одной рукой, всего лишь пугови-цы застёжки пояска на юбке оказались почти оторваны "с мясом".
   Запоздай Светка всего на секунды какие-то, не окажись у неё в руках огромная кухонная ложка - никто не взялся бы угадывать какой бедой могло бы всё кон-читься. И не только для пуговок и петелек на юбочке перепуганной Оксаны.
  
   2
   Сама по себе не первый раз пекарь замечает. Ум у нее часто, как это правильно говорят "силён задним числом".
   Что почти всегда проявляется, например, при встречах с Петей-Петушком (с матросом Петушковым - лучшим рулевым!) Причем почти всегда одно и то же: то не так повела себя (весь день потом придумывала - как надо было, чтобы он правильно её понял); то сказала второпях едва ли не противоположное тому, что надо и могла бы сказать.
   По-умному разве себя повела в хорошо запомнившейся их встрече на наруж-ном трапе "Иртыша" в порту Триполи? (Встреча их тогда по сути оказалась едва ли не судьбоносной для него и для неё!)
   Оксана с термосом в обнимку одной рукой -- спускалась на причал. Была её очередь напоить "холодненькой водой" членов экипажа - занятых в "самовы-грузке" цемента.
   Она зачем-то сначала спустилась от Петушкова на две ступеньки и только по-том предложила выпить "холодненькой воды". А почему не сделала этого, когда он и она могли бы стоять на одной, общей для них ступеньке?
   И слова, ею сказанные, (глупей не придумаешь!) наконец решилась говорить с матросом-рулевым : "Хочешь пить?"
   Когда надо было сразу сколько-то налить (видела же какими пресохшими до цвета цемента были у него губы!) и сказать единственное короткое "На!". Реши-тельно и передавала бы ему кружку с водой.
   Вполне подходящими могли быть и слова: "Выпей - вот!" Не лишним было бы и третье слово "Пожалуйста!". (Он от Оксаны был тогда так далёк, что без "Пожалуйста" с ним и нельзя было разоваривать!)
   Не лишним было бы (не рано ли?) наконец вслух и при нём произнести его имя. Под каким-то предлогом произнести скороговоркой - пока он пил воду.
   Первым ли последним в ряду слов размесить его имя? Но даже и когда "задним числом" Оксана думала - окончательного решения так и не нашла.
   И то же самое у неё пока и с его именем. Ни сразу в Триполи, ни долго потом так и не решила, какое для него было бы самым подходящим для Петушкова. То, что и для всех: Петушок, Петя ли самое полное Петя-Петушок? Ни одного подхо-дящего - такого, что понятным было бы только для них двоих. И до смешного не подходящими были бы, например, Петро или Пётр!
   И в то же время. Родится если у Оксаны сынишка (всё равно когда-нибудь и ей рожать придётся) - настаивать будет, чтобы во всех документах имя его записы-вали Пётр и никак ни по-другому.
   Оксана, чем с большим старанием, тщательнее себя готовила к случайным встречам (других-то тогда и не могло быть) - фактически оказывалась всё хуже подготовленной. Но уверенность в ней не угасала: назовет его (не сегодн и завтра - но когда-то наконец будет такая возможность!) -- Петушкова назовет хотя бы не самым ему неприятным именем...
   Он с Оксаной согласится. Ни разу - не могла вспомнить она такого - чтобы в ка-кой-нибудь если даже и мелочи Петя-Петушок с ней не соглашался. И в его словах, и когда случись вместе что делали - во всём и сразу они друг с другом соглаша-лись.
   А из общие дела у них, правда, случалось всего-то одно и те же.
   - Вкусными получились у меня звитушки? - угостит она и смотрит как Петуш-ков осторожно откусывает и с аппетитом пережевывает откушенное (то и другое как бы не своими зубами - настолько чужими, что ни одному из них доверять нельзя).
   Оксана видит - завитушка ему нравится. И всё-таки зачем-то ей надо было (ко-нечно не знает и не пытается догадываться - зачем ей это) - просто не могла хотя бы о чем-то ей ненужном его не спросить.
   - Вкусно? - то же самое слово, что не раз произносила. Но спросить этим сло-вом так, чтобы наконец-то её настойчивости в нём было больше.
   А когда по-обыкновенному спрашивала - просто, мол, вкусно - или очень? - только его взгляд в ответ и утвердительный жесть головой. Для Оксаны с каких-то пор одного только этого - мало.
  - И просто, и очень! - почти всегда и Петушков не находит нужных слов, когда отвечал Оксане -- этой необыкновенно удивительной девушке. Ни малейшей растерянности у него никогда, если разговаривает он с кем угодно из "обслу-ги" (общее название на судах поварам, буфетчице, дневальной),
  - Вкуснее получилось вчерашнего "хвороста по-татарски"?
  - Вкуснее! - до чего же хорошо, когда её же совами отвечаешь - не нужно при-думывать своих (они конечно были бы менее подходящими и во всём хуже, чем придуманные Оксаной).
   Может на самом деле завитушка для него и не была вкуснее. Но Петя-Петушок мгновенно улавливал желание Оксаны - сразу и спешил считать его и своим.
   Собственно и улавливать, угадывать её желания не было и не могло быть необ-ходимости -- по одной простой причине. Если к чему-то прикасалась рука милой такой премилой пекаря - ничто не могло не быть самым хорошим и небывало вкусным. Почему Петушков и лишен был права не хвалить.
   И не просто он искренне хвалит - Оксана сразу это видела. После его же и слов-похвалы, та же самая завитушка для самого Петушкова сразу становилась во сто крат вкуснее.
   У Светки-повара на счёт мужиков и парней глаз такой, что никогда не ошибёт-ся. Она считает Петушкова хорошим парнем (неважно что не в её вкусе и ни с ка-кой стороны он ей не подходит). Одобряет выбор Оксаны. Только понять не мо-жет (такое не в её характере): чего так долго Петушков и Оксана "тянут и тянут резину"? Когда "и ежу понятно": им никак не быть не вместе?
  
   3
  
   "Задним числом" Оксана таки поняла какую-то важную часть в спешке Свет-кой сказанного "Спасибо!" Она это заслужила благодаря своей ладошке-умнице.
   Та, как нельзя во время, успела прижаться к губам перепуганной девушки. Пре-рвала начавшийся визг и не дала Оксане перейти на такой крик, что задрожали бы многие переборки в жилой надстройке теплохода "Иртыш".
   Тогда бы и "собрался народ: посмотреть - кто ревёт?" А так: всё обошлось "шито-крыто" - без посторонних и ненужных свидетелей. Только четверо: кто непосредственные участники происшествия-недоразумения и одна случайно и до чего же не кстати видела и слышал почти всё.
   Потому Оксана и "задним числом" поняла смысл "Спасибо!" (к тому же и Светка это слово произнесла не сразу). Благодарила повар свою помощницу едва ли не через час после того, как Оксана успела "наступить на горло" своих визга и крика. Перед этим Светка вместе с кухонной ложкой и четвертым механиком заперлась в его (ближайшей от камбуза) каюте и, сколько считала нужным, отту-да не выходила.
   Когда вышла наконец, то не на камбуз поспешила - где как раз было дел не переделать - Светка поплелась в свою каюту сначала, а потом в душевую. (Без этого Светка была бы не Светкой - чистюля, каких свет не видывал! А здесь -- вон даже и от её стремительной, резвой походки бледная тень всего лишь и ос-талась.)
   Пришла повар на камбуз - волосы на голове мокрые (спрашивается: неужели их тоже пришлось мыть?) От усталости, считай, ничего делать как следует не может. Почему в основном сидела на раскладном стульчике и подсказывал Оксане что и как резать, когда куда что бросать.
   В конце-концов ужин приготовили они тогда не хуже, чем в другие обычные (без происшествий) дни. Что значит профессиональная гордость и женское взаимопо-нимание.
   Поздно вечером не званной, неожиданной личностью буфетчица Ира (вот уж действительно четвертой лишней она была при событии у двери в каюту четверто-го механика!) - появилась в каюте Светки. Разумеется - не потому что жилое по-мещение кока просторнее, чем у буфетчицы.
   И в каюте у Иры вполне хватило пространства для красивого исполнения жен-щинами красочного диалога. Ведь находилось же там достаточно места, чтобы гимнастикой по своей программе занималась буфетчица, йогой, чем-то и еще. (Эти у неё увлечения сохранились в память о неудачном замужестве.)
   Мужа-спортсмена Ира выгнала "с треском" за какую-то не очень большую (в чужом глазу - пресловутая соринка) можно сказать "мужскую неосторожность". Сразу же оформила она развод и заодно рассталась со спортом (по моральным, так сказать, соображениям).
   Подсобным рабочим пошла на стройку и, можно сказать, сделала там вполне приличную карьеру. Но вот буйным (иного ли характера) ветром Иру занесло на судно загранплавания. На теплоход "Иртыш".
   Не званная гостья, надо полагать, сначала вежливо постучалась к Светке в дверь. Потом тихо вошла - почему после этого и получился тихим сначала и спо-койным разговор двух молодых женщин.
   Оксана была у себя. Но не слышала ни стука в дверь соседней каюты, ни самого начала их разговора за чрезмерно звукопроницаемой фанерной переборкой. Пока нервы не сдали у одной из женщин - разговор был ровным и вначале может быть всего-то в полголоса.
   Судостроители в целях экономии (кто-то из них за рационалистическое пред-ложение конечно и премию получил) перегородки между каютами смонтирова-ли, руководствуясь еще и высоко гуманными соображениями. Разговаривали что-бы в каютах (полушёпот или в полголоса) -- так, чтобы минимум вреда было для слуха соседа не только друга, но (если случиться) -- и недруга.
   Учитывалось и то, чтобы не плодились никакие секреты у членов экипажа - друг от друга. Чтобы экипаж не на словах, а на деле был, так сказать, одна семья.
   И в самом-то деле. Ну какие могут быть у пекаря тайны от повара? Производ-ственна площадь камбуза более, чем скромная, и они весь день рядом?
   Может конечно случиться и такое: они разнополые, привычки могут быть не одинаковые. Один - любит храпеть во сне. Другой - крепко спит и при этом сам себе что-нибудь рассказывает, бормочет ли (когда из слов своих ни одного и сам не понимает).
   На такой случай между каютами и смонтированы стенки. Одинаковые -- из обычной тонкой фанеры. Но зато - в два слоя фанера и с лицевой стороны фане-рины в два, где и в три слоя покрашены масляной краской.
   Не слух, а скорее предчувствие помогли Оксане как бы и приготовиться. Что оказалось очень кстати.
   Действительно: в соседней каюте всё громче говорят и о пекаре - Светкиной помощнице. Вот уже и слышно так, что пекарь понимает каждое слово.
   Вскоре от того, что можно было бы назвать обыкновенным женским разгово-ром, считай, ничего не осталось. Хорошо знакомые два голоса превратились в не-знакомые, а произнесенное ими -- мутанты, ничем не походили на обыкновенные человеческие слова.
   Буфетчица года на четыре моложе Светки, но тоже горластая - не дай Бог. На стройках в прекрикиваниях с крановщиками должно быть успела "поставить го-лос". Почему должно быть Ира до конца их "разговора" ни на минуту не усту-пила Светке ни стратегическом, ни в тактическом искусстве при избиении слова-ми.
   Сказывались внезапный наступательный порыв буфетчицы и несравнимые мо-ральные преимущества над лихо оборонявшимся противником.
   Не впору казалось бы делать такое. Но Оксана сначала от стыда зажмурилась. Почти сразу вспомнила и про уши - оба их заткнула пальцами. Пыталась спря-таться, подобно страусу в пустыне: чтобы не слышать хотя бы звукового сопро-вождения вот уж действительно самого настоящего кошмарного сна.
  - Здесь такая же ты шлюха последняя, как (называет имя и отчество блиставшей тогда эстрадной "звезды"), - вот-вот охрипнет - надорвёт голос буфетчица Ира. - тянешь в свою грязную постель седьмого или восьмого "мужа" - быть кому попало подстилкой, лишь бы у него...(следует обойма непечатных слов).
   Светка не даёт буфетчице все непечатное договорить. Знает что ей скажет Ира такое - от чего, как говорится, не только "уши вянут".
  - Да ты такая (непечатное слово заменим соответствующим по смыслу другим - "недотрога") - сто мужиков с тобой переспят если, -- Светка похоже изучила
   вдоль и поперёк не сто, но приличное количество мужиков. - Ни один из них во второй раз к тебе в кравать не попросится - побоится в ответ услышать от языка твоего поганого!..
  - Сама-то что -- не знаешь -ты кто на самом деле?!
   Оксана ещё глубже всовывает мизинцы в уши. Зачем ей что-то наверняка еще и более гадкое слушать?
  - А ты (такое слово, что его никогда никто не напечатает) самая настоящая! Возле тебя девочка светленькая, чистенькая - а ты (непечатное слово с добав-лением безобидного "этакая")! Кроме полметрового (совсем короткое руко-писное и в то же время пока непечатное слова) у своего механика - ничего не видишь! В очередной раз взбесилась твоя...?
   Со многим из высказываний буфетчицы Оксана бы согласилась. Но ведь никак не может быть грязной постель у Светланки или у четвертого механика.
   Регулярно чтобы менялось бельё на чистое, свежее у всех членов экипажа - сама же буфетчица этим ведает, контролирует и отлично знает. Из-за "самовыгрузки" цемента в африканском порту Триполи, замена постельного белья на чистое - на теплоходе "Иртыш" теперь даже и вдвое чаще, чем на других судах Пароходства.
   В пределах гражданского брака или иного какого-то прозвища их отношениям живут Светка и четвертый механик - и Бог им судья. Оксане сколько-то пред-стоит взрослеть и взрослеть: не всё, но (как она считает) многое из самого важ-ного в отношениях мужчина-женщина всё больше и больше понимает.
   Она видит, например, ( почему и сомневается): вряд ли во всех по закону зареги-стриованных семьях такие же хорошие у мужа с женой (из этого тоже многое у неё на глазах) отношения -- что сложились у Светы с четвертым механиком.
   Очень или не очень грязная постель у знаменитейшей эстрадной "суперзвезды", и кто кому на ней подстилка -- не знает Оксана и знать бы не хотела (брезгливо отбрасывает журнал, газету ли, где об этом со смаком описывают повсюду про-никающие корреспонденты).
   С безразличием девушка (вровень как, например, к словам грязная корова, сви-нья, лошадиная ли собачья самка - если даже без этих слов никак не обойтись) пытается относится. Когда эти и им подобные слова сопровождают имена домо-рощенных ли зарубежных разноколиберных "суперзвезд", прославившихся не-редко всего-то многогранной половой распущенностью.
   Почему и удивляется - зачем понадобилось буфетчице "замызганная уперзвез-да" произносить в сердцах? Если и без того, когда это имя полыхающей в полне-ба попзвезды буфетчица произносит, -- обязательно сплёвывает. Перед тем, как ее имя произнести, или сразу после произношения казалось бы ни в чём не про-винившихся четырех ли шести звуков-букв.
  
   4
   Светка всего раз поговорила, что называется, "по горячим следами" со своим седьмым ли восьмым мужем. Наговорилась до того вволю, что потоми из каюты четвертого механика до своей каюты шла как на чужих ногах - то и делпо цепля-лась руками за все подряд переборки и за поручни трапов.
   После их того "по горячим следам" (вообщем-то посторонних это не касается) семейного разговора, четвертый механик стал "таким, что и не узнаешь". Ходит -- "как миленький".
   Оксана уверена, что механик - её и Светкин камбузный сосед и близко теперь не подойдёт к пекарю. Пальчиком к ней не притронится. Похоже на долго, если не на всегда отпала у него охота притрагиваться и к другим кому-либо, кроме Светки.
   Даже вон и одним глазом, например, глянуть на Оксану теперь молодому меха-нику мешают его то красовки, то босоножки. Каждый раз начинает он рассматри-вать их внимательно-внимательно, или займётся более важным (срочным изуче-нием того участочка палубы, что как раз под его обувью) - как только увидит, что встреча на контркурсах с пекарем Оксаной неизбежна.
   Стандартные на "Иртыше" коридоры в жилой надстройке -- не широкие. И Ок-сана за день с кем только не встречается, не опасаясь ни столкнуться, ни прикос-нуться друг к другу нечаянно.
   Четвертый механик и Оксана делают всё (неудобно ей от этого, в чём-то наверно и жалко справедливо наказанного механика) -- чтобы не повторилось у них ниче-го и отдаленно похожего на, считай, недавнее, но уже и полузабытое Оксаной "недоразумение" (может и случайное, но затеянное-то четвертым механиком?).
   Приходится девушке при первой встрече утром, как и любому члену экипажа, говорить "Здравтвуйте!" и "ненасытному жеребцу" (едва ли не после каждого визита в каюту механика вырывается из Светки слово "жеребец").
   (Выходит: отказывается и она понять - как и многие умные женщины - что не-насытность у коня прежде всего из-за "овса". Таким оказался вкусным, что жере-бец готов на месте умереть чем отказаться схрумкать хотя бы ещё сколько-то для него самого наивкуснейшего "овса").
   При каждой утренней встрече (если случается - и в другоевремя) седьмой-восьмой "муж" Светланы делает вид, что не расслышал Оксанино "Здравствуй-те!". Чаще всего такую свою внезапную глухоту маскирует тем, что срывается на темп ходьбы - при котором любому и в самом деле некогда слушать кого-то.
   Изменился четвертый механик ( по мнению Оксаны) к лучшему. Не поэтому ли и взгляд на него у Светки (взрослеет Оксана - даже такое замечает!), и чувства к "мужу" стали теплее. Если и как к жеребцу, --то умело ею объезженному и в ме-ру очеловеченному.
  - Ты его, Оксанка, извини! - через много дней Светка вспомнила о происшест-вии и просила, заступаясь за своего номерного "гражданского" мужа.
  - А мне что? - ответила Оксана. Напрашивалось добавление: "Пришила пуговки на юбке - понадежнее чтоб держались. Только, мол, и всего."
   Конечно механик обещал Светке, скорее всего и поклялся даже - что подобного в их семейной жизни не повторится. А она (её характер механик дотаточно хоро-шо изучил) предупрела. Что он клятвы, обещания ли не сдержит не сдержит если - сразу никаким ни гражданским супругом, ни с другм каким-либо модным про-звищем не нужен станет он Светке.
   Уж в этом-то она -- всего лишь повар, корабельный кок - до небес выше про-славленной проститутки "суперзвезды" (имя который - даже и сплёвывая, как буфетчица, - произносить Светка скорее всего бы и не захотела).
  
   5
   Горе горькое (к счастью несчастье горьким и длилось-то около недели) "по морю шлялося и... до "Иртыша" добрело!" До чего же мотив этой горестной песни как бы и выстрадан был заодно и к рассказу о том, что в одном обычном, казалось бы, загранрейсе произошло на обыкновенном теплоходе из серии река-море. Такое произошло, о чем было бы грех если бы никому никогда не расска-зывать.
   Слова в грустную-грустную песню разумеется пришлось автору вставлять иные слова. Но во всех его тонах, полутонах сердечных мотив песни - самый что ни на есть этот мотив оказался лучшим из всех нам известных.
   Началось все очень по-обыкновенному. О похожем на это как раз и принято го-ворить "Коса налетела на камень!"
   Коса в этом случае - капитан теплохода "Иртыш". А в роли камня гранита, известняка (если даже и половинка кирпича) - "столоначальники" в отдела кад-ров Пароходства.
   Судовой врач списался в отпуск и отгулы (предстоит ему отдыхать немного не три месяца). Вместо него на подмену кадровики прислали ну совсем-совсем не то, что надо. Вполне опытного врача, но с единственным недостатком: этот врач - женщина!
   Теплоход "Иртыш" возит цемент в ливийское Триполи - рейс за рейсом по че-тыре тысячи тонн. Цемент в бумажных мешках и уложен пакетами на деревянных поддонах. В порядке эксперимента члены экипажа (дошло до того, что ни одного наконец-то портовика на боту "Иртыша"!) эти тысячи тонн подымают из трюмов теплохода, переносят на причал и там грузят в транспорт грузополучателя (в ос-новном в автомашины в двадцать тонн грузовместимости, а какие с приицепом - то и все сорок).
   Кадровики об эксперименте подробно информированы. Знают, что каждая па-ра мужских рук при такой выгрузке у капитана "Иртыша" на строжайшем учёте: ни одна из них ни часа в Триполи не пребывает и не может быть в праздности. А кадровики - от избытка чувства юмора что ли у кого-то из них! -- в который раз в экипаж экспериментаторов "подсовывают" врача-женщину!
   . В бригады из членов экипажа, непосредственно участвующих в перегрузке це-мента никогда врача на "Иртыше" не назначали. Нужно - все это понимают - чтобы руики у него постоянно оставались хотя бы и почти не похожими на сте-рильно чистые, не сплошь хотя бы с въедливой цементной пылью.
   Почему и дополнительные обязанности у врача при самовыгрузке цемента - сколько-то стоять вместо вахтенного матроса у верхней площадки наружного трапа.
   Не прихоть необузданная, никакой не "дурью мается" капитан теплохода "Ир-тыш", когда просит и даже требует не присылать на подмену и даже на один рейс женщину-врача. Кого угодно, мол, направляйте. Не врача, а если даже и недо-учившегося фельдшера - лишь бы мужчину.
   Шутка разве? Моряки, используя набор не серийных (почему и эксперимент) машин, работают на три линии круглосуточно и выгружает (по сути - перегру-жают) четыре тысячи тонн цемента за каких-то пятьдесят часов и даже меньше. При портовых нормах на выгрузку такого количества "мешкованного" цемента - целая неделя, как минимум.
   Капитан теплохода "Иртыш" (неужели кадровики этого не знают?!) "пока не сумасшедший". Чтобы ставить на час и даже всего на полчаса вместо вахтенного матроса у трапа -- женщину. Ещё и в иностранном порту! К тому же -- в самой столице мусульманской Ливии!
   Ушли с цементом в очередной рейс на Триполи - без врача.
   Пока пограничники "закрывали границу" (осмотр помещений судна в сопово-ждении таможенников и оформление необходимых бумаг), старший помощник капитана прошёл сверхкраткосрочную медицинскую подготовку. Врач-карантинщик, что был с пограничниками, показал и рассказал старпому что и для чего в "хозяйстве" судового врача.
   После чего они успели даже и оборудовать уголок медицинской самопомощи, самолечения. При совместной добросовестности и по всем казалось бы правилам оборудовали этот уголок в медотсеке теплохода.
   На "Иртыше" все члены экипажа здоровы - больных нет. Но нет гарантии, что в рейсе у кого-то случится недомогание. Чаще всего у моряков это или голов-ные боли из-за чего-нибудь случайного или из-за пустяка какого-то вдруг до-садные "нелады с желудком".
   Под руку подвернулись две пустых коробки. В одну аккуратно сложили все виды таблеток, что соотвтствовали надписи на коробке "От головы!" На другой коробке была надпись "От живота!" - в ней все более или менее соответствующее надписи и в пределах найденного в запасах судового врача.
   В каждой коробке - на прикид устраивавших "медуголок" -- таблеток и ампу-лок для глотания вполне достаточно. При необходимости: моряк иди сам и выби-рай любое на свой вкус. Глотай, запивай водой - не может быть чтобы какая-то бы из них тебе не помогла. Предварительно прочитай - если считаешь так уж необходимым - обе надписи на коробках. Не проглотить серьезного "От живота!" что-нибудь, когда головокружение какое-то пустяковое у тебя.
   Всего-то и плавания у экипажа "Иртыш" было около месяца. Загрузки на об-ратном пути из Триполи не планировалось. Вроде бы всё самое подходящее - чтобы никто из членов экипажа не успел заболеть.
   На самом-то деле оказалось обеспечении рейса как раз было таким, что многие потом в Пароходсве оценили как ещё одно шапкозакидайство. Что на самом-то деле все произошедшее - очередное подтверждение тому, что, если Богам неко-гда, то лепят и обжигают горшки не кто попало, а по крайней мере - мастера.
  
   6
   Африка ужасная - да-да-да!
   Африка опасная - да-да-да!
   Не ходите в Африку, дети, никогда!
   Оно бы и взрослым (исключение - арабы конечно и негры) не надо бы совать нос в Африку ужасную. Но - нужда: не только аборигенам приходится в "опас-ной" Африке выполнять не лёгкую работу в жару (а она там ужасная даже в янва-ре и феврале).
   Но вот вам пожалуйста случай, когда не только не лёгкая перегрузка "мешко-ванного" цемента. Она оказывается может быть вдобавок и опасной.
   Жарища (особенно днём) в этот раз была в африканском Триполи! Прямо-таки июльский зной - ни стыда, ни совести ни у солнца, ни у ветров с раскаленной Ли-вийской пустыни. За сорок верных градусов по Цельсию жарит весь день. А в полдень может случалось - и все пятьдесят.
   Но, как известно, что и "в дни работы жаркие - на бои похожие" почти всё в человеке с нежелательными последствиями реагирует на перегрев за тридцать шесть градусов. Почему пить и пить хочется. Велик соблазн при этом: если питье - вода со льдом. Тогда питье такое - самое что надо в той же Африке!
   Бригада, где в кабине ответственнейшей машины при перегрузке пакетов - "многовилки" за штурвалом и рычагами управления был Петушков, с первого дня самовыгрузки вырвалась вперёд. Никого не удивило, что с этим "механизато-ром-самородком" -- Петей-Петушком бригада перешагнула через свой предыду-щий рекорд.
   А он был в ту выгрузку - сто шестьдесят восемь пакетов за смену (когда в дру-гих бригадах "местные" их рекорды у кого около ста тридцати, а у кого - и не-многим больше ста двдцати пакетов за восьмичасовую "ударную работу").
   Досталось Петушкову с его бригадой из пяти человек работать в ночную смену. Она и всего-то семичасовая (без даже и получасового перерыва на обед). Они уже успели "перебросить" из третьего и четвертого трюмов теплохода на транспорт грузополучателя сто восемьдесят два пакета (впятером - почти четыреста сорок тонн цемента!)
   Явно бригада на пути к новому рекорду. А у Петушкова явно "прихватывает" горло. Он сразу и догадался - от вчерашнй и сегодняшней холодненькой воды со льдом. Сразу же - как всегда, такое случается у него "не во время"! -- начала бес-прерывно побаливать голова.
   Чтобы головная боль не надоедала, "механизатор-самородок" в первый же при-ём проглотил две первые попавшиеся таблетки из коробки "Для головы!" Боль из-под черепной коробки совсем не ушла, но её заметно уменьшилось.
   Потом "за один заход" стал глотать по три таблетки и даже по четыре. Добро-совестно их запивал тут же у коробки "От головы!" неприятно теплой водой. Во всех случаях - эффект был положительный. В смысле - попыток избавиться от того, что мешало сосредоточиться на управлении "многовилкой".
   Но беготня к коробке "От головы!" и назад нарушала ритм работы механизиро-ванной линии. Не в лучшую сторону влияла беготня и на темпы выгрузки-перегрузки.
   Не каждый, но кое-кто, окажись на месте Пети-Петушка, поступил бы так же.
   Прежде, чем снова занять своё рабочее место в кабине спецмашины, решил он всерьёз "рубануть" проблему с головной болью. Прикинул: сколько примерно таблеток проглотил за предыдущую восьмичасовую смену - сколько раз бегал глотать по две, трёх, по четырех, наконец, то горьковатых кругленьких таблеток, то прозрачных ампулок с чем-то сладковатым.
   С вполне осознаваемой (но считал её полезной, необходимой) ошибкой - по принципу: лучше переборщить, чем не доборщить -- наглотался таблеток и ампу-лок "за один заход" не только с расчётом до конца смены. А если бы их бригаде предстояло участвовать в самовыгрузке ещё сутки или двое суток.
   Пошло это на пользу, нет ли - кто его знает. Головная-то боль уменьшилась не больше, чем если проглотил бы он всего-то четыре или даже две таблетки. Но
   молодой моряк был уверен: вот-вот головная боль совсем и навсегда исчезнет - в соответствии с объемом и весом лекарств у него в желудке.
   Его уверенность эта (что же могло быть ещё?) помогла бригаде выгрузить из трюмов "Иртыша" и аккуратно уложить в кузова грузовиков грузополучателя двести три пакета. Впятером -- немного не полтысячи тонн мешкованного гру-за!
   Только после этого и уложили в кровать Петю-Петушка. Не только вдохно-вителя, организатора очередной ударной работы. Но и непосредственного ис-полнителя ответственнейшей работы заодно со сложнейшей и нередко ка-призной "многовилкой". Работы, без которой никакого бы рекорда у бригады в эту самовыгрузку никак бы не могло быть.
  
  
   7
  
   Конечно и всего-то головокружение, головная боль - первыми были из-за че-го он покорно "в кроватку слёг". Вначале, при этом, никто - ни сам заболев-ший, ни временный "лейбмедик" на судне - старом и вообще никто и мысли не допускал, что вдруг Петушков "сгорит, -как горит на свече, порхающий моты-лёк"!
   Но и не было тогда - ни сразу, ни потом - никого, кто бы в равной мере, как Оксана, способен был не верить в трагический исход случившегося. По той простой причине: если сама Оксана безусловно бессмертна - если сегодня она делает все, что делают живые, то почему завтра утром вдруг не сможет?
   Вместо нее то же самое будет делать не она -- другая девушка? В каюте, на камбузе и нигде-нигде вдруг почему-то ни на теплоходе "Иртыш" и вообще её - такой всегда всем нужной Оксаны -- больше никто не увидит? Её нигде нет?
   Такое, тем более не может произойти с Петушковым. Он всем так нужен. А сама Оксана себя, теплоход "Иртыш", море и весь мир, весь свет без него не представ-ляет. И представлять не собирается - потому что такого просто не может быть. Ну потому, что ей ни вкоем случае такого не надо.
   Просто как о самой себе, Оксана думает и другом человеке - всего лишь вдруг заболевшем. Если думает о нём больше, чем другие члены экипажа - никто из них в этом не виноват. Просто не знает из них никто, какой на самом деле он хороший человек - если для них и всего-то Петя-Петушок. Из-за своей не та-кой уж и смешной фамилия Петушков.
   Кому это надо -- чтобы Оксана, как была, так и есть, а его вдруг нет нигде! Нет - и никогда не бдет!
   У Петшкова лицо почернело и по нему - густо нарывы с белыми и желтыми го-ловками. Губы, язык - не распухли, а вздулись. Ещё и полопался язык вскоре так, что во многих местах из трещинок прорываются в одних местах кровь,а в других - лишь на кровь похожее.
   Оксана успела глянуть на него почерневшего издали - и то страшно.
   Ближе, чем на пять-шесть шагов старший помощник и помполит никому не раз-решали подходить. "Стояли стеной" со своими "Нельзя!" и "Ни в коем случае!" Правда, дверь в лазарет почти весь первый день была не заперта и даже иногда распахнута.
   Старпому надо было бы учиться не на судоводителя-штурмана. Из него мог бы получиться такой врач, каких мало. И внимательный он во всём к больному, без-ошибочно угадывает что заболевшему нужно, знает что больному на пользу может быть и от чего тому вдруг да и станет хуже. В отношениях с "ротозеями" и всё знающими советчиками - старпом-"лекарь" беспощадно строг.
   Зря он выучился на судоводителя-штурмана. Из него мог бы получиться Врач (с большой буквы).
   Постельный режим прописанный старпомом для Петушкова к концу дня резко изменился. На много режим стал строже после того, как между старшим помощ-ником капитана теплохода "Иртыш" и врачами-специалистами "большой земли" установилось подобие прямого провода.
   Многократные консилиумы специалистов с короткими перерывами и требова-ниями новых и новых подробностей о состоянии больного. Вскоре -- вот он и ди-агноз. Определён заочно (на основании многочисленных с подробными текстами радиограмм) и утвержденный специалистами единогласно.
   По всем признакам вероятнее всего на теплоходе "Иртыш" у матроса Петушкова чума!
   Заболевание страшное, и от больного заразиться - "раз плюнуть". И кроме этого: никто из членов экипажа не читал и ни от кого не слышал (старпом в том числе) о таком, что где-то когда-то одного хотя бы из заболевшего чумой чтобы удалось вылечить. Чумные, похоже, всегда и обязательно умирали.
   Мало того: каждого чумного даже и похоронить - забот и хлопот не обберешься!
   Госпитализация Петушкова немедленно в Греческом ли Турецком порту немыс-лима. Судно арестуют и поставят но многомесячный карантин со строжайшим ре-жимом изоляции от всего на свете.
   Решили выкручиватся, как говорится, в пределах местных возможностей и под-ручных средств. Никаких лекарств из коробок "От головы!" и "От живота!" - так рекомендовали с "большой земли" - заболевшему чтоб не давали. Понаблюдать, мол, надо сутки хотя бы: без лекарств если - на сколько резким будет ухудшение больного.
   В первый же день забота о самом главном: сделать всё, чтобы не было возможно-сти у здоровых членов экипажа заразиться чумой от Петушкова. Для чего и стро-жайшая изоляция больного в лазарете. Прислали радиограмму-инструкцию со мно-гими пунктами: без соблюдения, мол, даже одного из них - преступление.
  
   8
   Прошла первая ночь, которую Петя-Петушок в соответствии с рекомендациями строгих врачей провел за запертой дверью лазарета -- в полной изоляции. Утром пришел старпом и после "первых формальностей" (со слов больного -- самочувст-вие, пульс, температура) приступил к выполнению очередного главного поручения от медицинских светил "большой земли".
   Там не сомневаются, что Петушков чуму "подхватил" в Триполи в результате контакта с кем-то больным из местного населения. Носителя бактерий чумы на "Иртыше" (был если бы - с ним чума расправляться начала бы на сколько-то раньше, чем с Петушковым).
   - С кем ты, вспомни, общался-контачил - кроме наших - на причале? - у старпома и блокнот приготовлен для записи "показаний".
   - Водители грузовиков, как всегда, подходили и жестами просили куда им этот пакет поставит и куда следующий.
   - Ты наклонялся и близко был ну к лицу кого-нибудь из них?
   - Зачем? Как сидел, так и сидел в кабине "многовилки" -- головой только им в от-вет кивал.
  - И больше ни с кем ни-ни?
  - Конечно.
   Тема для разговора исчерпана - впереди унылое одиночество. Под это настроение Петушков и вспомнил:
  - А знаете, мог быть контакт!
  - Как это - "мог"?
  - Не непосредственно от полицейского, а через крышку термоса. Сначала он, а потом я пил из неё прохладную воду - буфетчица приносила.
  Больной подробно обрисовал картину возможного заражения чумой от ливийско-го полицейского, дежурившего на причале порта.
   Часто возникали споры между водителями грузовиков -- едва не доходило до драк. То один, то другой кто-нибудь из них предпринимал попытку без очереди поставить свою машину под погрузку цементом. Почему и один из дежуривших в порту полицейских почти не уходил от места стоянки теплохода "Иртыш".
   - Проходила Ира буфетчица со своей на весь причал вечной припевкой: "Пейте прохладную - с гор водопадную...", - тогда не смешно было Петушкову, а когда стал вспоминать - захотелось смеяться. - Полицейский попросил - она чтобы его угостила "с гор водопадной".
   - Жарища - пить всем хочется.
   - Не поэтому - рядом когда Иру и полицейского никогда вы наверно не видели. Она же такая красавица балерина - полицейскому наверно просто захотелось и ми-нуту хотя бы постоять рядом с ней. А выпросил у нее пару глотков воды - предлог всего-то.
   А старпом будто бы и не знал, что всегда приходится пить после того, кто пил до тебя? Пришлось напомнить:
   - Так ведь у термоса для всех только одна крышка? И под ней -- сразу пробка.
   Старпом сначала записал в блокнот что считал нужным и только после этого спросил:
   - По записи в журнале увольнений в загранпортах, ты ходил в город?
  - В самый первый день самовыгрузки ходил. Купил сестре сережки в уши и брошку с зелёным камушком. Просто понравилось мне эти безделушки и сест-ре, думаю, понравятся.
   - Нигде никуда не заходили - не ели и не пили?
  - Жара - выпил каждый что хотел.
  - "Пейте, дети, коку-колу - не ходите, дети, в школу"?
  - Ни кока-колу, ни пепси не пью. У них запахи сапожной щеткой. Пил "Фанту" или "Миринди" - не помню что из них!
   - За столиком не седели - из стаканчиков бумажных-разовых чтобы выпить по-культурному?
  - Некогда нам было рассиживаться, сами знаете.
  - Шли и пили, отхлебывая прямо из горлышка -- дже и салфеткой там никакой не обтёртых?
  - Так ведь спешили: на ходу кто как приспособится -- так и пил.
   Что-то и из этих "чистосердечных признаний" Петушкова старпом записал в свой блокнот. После чего спросил последнее:
  - Сережки и брошка сестре в каюте у тебя?
   Петя-Петушок рассказал где у него лежат подарки сестре. В тот же день, когда буфетчица просовывала ему через приоткрытую дверь обед из трёх блюд, к обеду был и довесок: в пластикатовом мешочке две коробочки - одна с серёжками, а дру-гая с брошкой.
   Нет, не с целью обеспечить более надежную сохранность - просто потому, что подаркам сестре самое теперь место, где и Петушков. Никто не гарантирует, что если не снаружи одной из коробочек, то может внутри, на брошке ли на одной из сережек затаилась банда бактерий безжалостной чумы.
   Не только в руках Пети-Петушкова побывали три ювелирных изделия. К ним ведь прикасался и продавец, и не один, должно быть покупатель - когда со всех сторон рассматривал серьги ли брошку.
   На основании неопровержимых фактов - вкратце и коментарий к каждому из них - в радиограмме с "Иртыша" было для специалиств-медиков: "Правильность ва-ших предположений несомненна ДВТЧК Петушков имел контакты представителя-ми местного населения ТЧК".
   Добавлять к этому, что кто из местных конкретно бацилоноситель чумы и где он -- было бы бессмыслено. Всё равно как если пообещать спьяна искать и обязатель-но найти иголку в стогу сена.
  
   9
   В тот день, вроде бы как "на брудершафт" с местным полицейским (предполо-жительно - распространителем бактерий чумы) - Петушков выпил воды "с гор во-допадной" произошло одно далеко не самое обычное событие. Можно было бы его назвать дорожно-транспртным происшествием.
   После него какое-то время снова оказались рядом буфетчица Ира и местный по-лицейский. Она и он нисколько ни по долгу службы. Всего-то присоединились они к собравшимся возле голубенького "Ситроена".
   У игрушечно красивой автомашины был рваный прокол в крыле над левым пе-редним колесом. Виноват был водитель "Ситроена" - один из советских "торгпре-дов" (приехал в очередной раз по делам к капитану "Иртыша").
   Свой персональный автотранспорт пытался он поставить поближе к трапу тепло-хода. Не во время оглянулся, когда его машина еще катилась вперед и - напоролся на лапу автопогрузчика, оставленного на час-полтора без дела и без водителя.
   С выражениями удивлений и сочувствий среди присутствующих были даже старший механик теплохода и капитан. Советов хоть отбавляй: как отремонтиро-вать крыло над колесом автомашины и возможно ли это без постановки "Ситрое-на" в одну из автомастерских Триполи.
   Решающим - как приговор - было то что говорил токарь Андрей (он же и элек-трогазосварщик - прошел по этой части краткосрочные курсы). Все обращаются к нему всегда на "Вы" - в том числе старший механик и капитан.
  Вроде бы к этому обязывала всех не только внешность и особая манера аккуратно одеваться. Но что и как он говорил. А так же особое к нему внимание помполита: Андрей охотно оформлял стенную и фотогазету, писал нужные и ненужные плака-ты - виртуозно владел карандашом и кистью. У многих членов экипажа были портрет или два, нарисованные токарем "Интеллигнтом".
   Но едва ли не главным были его немногословность и умение каждого вниматель-но слушать. Не из-за этого и многим непонятная постоянная сосредоточенность у него на чём-то (скорее над тем, что в это время у него в душе или пока в нерешен-ном его сознанием). Подобие загадочной отчуждённости от казалось бы "самого житейского" готовность ненавязчиво помочь каждому -- делали Андрея привлека-тельным (по мнению Светки) и непонятно почему по-особенному красивым (от-кровенное признание буфетчицы Иры).
   Для дневальной "Пончика" токарь был просто смешным. Для Оксаны - взрослым на столько, что своего мнения о нём и не пыталась она высказывать, когда "обслу-га" в дружеской беседе в опустевшей столовой за своим обеденным столом "про-мывала" косточки токарю-"Интелигенту".
   Оксана ещё не на столько повзрослела - скрывая от других, сознает это сама больше, чем кто-либо - чтобы иметь своё мнение о таких, как Ира и токарь. Един-ственное: не сомневается, что отношения между ними и хорошие, и совсем-совсем не такие, как у Светки с её четвертым механиком.
  - Ира, ведь все видят, - дружеское признание Светланы. - "Интеллигент" запе-ленговал тебя - глаз на тебя положил такой, что... и не знаю как сказать!
  - А я знаю, -после минутного молчания не менее веселый ответ-признание бу-фетчицы. - Положил не больше, чем сначала я на него положила!
   Доморощенные юмористы "Иртыша" выдумывали-выдумывали уличное про-звище для токаря и остановились на двух - более или менее подходящих - "Интел-лигент" и "Андрей Первозванный". Оба оказались пригодными, но только в заоч-ных разговорах о токаре. В разговоре лично с ним самим никто не решался его так называть ни Интеллигентом, ни Первозванным.
   Больше подходило всё-таки прозвище "Интеллигент". Потому, что он, когда го-ворил, ни одного слова у него не было не обдуманного. И ещё то, что все пальцы его рук были как бы предназначавшиеся для пианиста или скрипача.
   Пока другие судили и рассуждали: кто виноват, могло бы случившееся не слу-читься, смогут ли в самой лучшей автомастерской столицы государства отремон-тировать по-европейски, изуродованное ли крыло заменят на новое (только вряд ли на такого же лазурноголубого цвета) Андрей токарь молча занимался делом. При-нес необходимые инструменты и с осторожностью неихирурга выправлял отогну-тое лапой автопогрузчика во внутрь дыры.
   Когда Ира подошла с пустым термосом (а вслед за ней и полицейский), многое отогнутое было выправлено. Почему Ира и сказала:
   - Ещё немного и - готово, можно схватить сваркой!
   Андрей оглянулся, его глаза наткнулись на взгляд Иры и другого ему не остава-лось, как занять позу внимательно рассматривающего (изучающего как бы конст-рукцию некой невидали) термос, что в обнимку одной рукой держит для него с не-которых пор совсем не "некая" красивая женщина.
   - Он пустой, - Ира оправдывается как бы за эту пустоту термоса и сразу предла-гает. - Сейчоас принесу - воды, вижу хочется?
   Андрею-то на само деле в эти мгновения очень хотелось невероятно огромного (не первый раз такое с ним при встрече с буфетчицей). Но если и всего-то ему дос-танется пить из крышки термоса воду, что Ира принесет для его "Спасибо!" -- ты-сячу раз "Спасибо!" судьбе за то что он вот-вот ее снова увидит.
  
   10
   Токарь пил "прохладну с гор и т. д." что не мешало ему разговаривать с Ирой. То, что вода была прохладной, а крышка термоса только что побывала в руке ми-лой такой женщины конечно же больше всего было причиной тому, что все вокруг (до этого скучное, серое, грязно желтое весело расцвело всеми цветами радуги.
   Не менее уважительной причиной тому, что мир вдруг расцвел, было то, что с волшебной красотой звучали все слова Иры. Когда весь разговор у них был сплошь из технических терминов и понятий. А тема - задана вдруг возникшей производст-вено-сварочной проблемой.
   Не безучастным было и то, что разговор у них технической терминологии, по-нимание которой слету -- сопровождалось неминуемым все больше и больше уважением профессионалов друг другу.
   - У тебя какая сварочная аппаратура? - вдруг о таком спрашивает не кто-то. а бу-фетчица!
   Он ответил - что за "сварка" у него на "Иртыше". Сразу и понял: с ним разгова-ривает не обо всем на свете информированный дилетант, а знающий суть дела спе-циалист. С кем интересно будет профессионалу и стоит разговаривать.
   - Хорошая "фирма" (это о сварочной аппаратуре). - Электроды? -- буфетчица пе-речисляет номера и названия хорошо себя зарекомендовавших заводов - изготови-телей стержней для электросварки.
  - Ты что, Ира, в этом?.. - старший механик жестом завершил свой вопрос. Од-новременно и напомнил Андрею и ей, что кроме их двоих, сочувствуют от не-счастья плачущему "Ситроену" здесь еще есть он, капитан и пребывающий в растерянности представитель "Торгпредства". - Считаешь, что такое тонень-кое -- прямо таки жесть для консервных банок -- можно схватить электро-сваркой?
   - Можно, - за Иру ответил Андрей. - Если сварщик самой высокой квалифика-ции. А здесь, извините, "не по Сеньки шапка". Мне даже и притронуться электро-дом - было бы страшно!
   - А ты, Ира? - до этого буфетчица нравилась капитану "просто, как буфетчицыа". Вдруг и еще в чём-то проявит она себя молодцом? - Взялась бы сварить?
  - И не такое доверяли! - не из тех Ира, кто против при случае похвастаться. Но здесь рядом Андрей - ей захотелось чтобы знал он: в ней есть ещё и такое хо-рошее, о чём он пока что не знает.
   На самом-то деле он оказывается о ней знал столько хорошего (что не могло Иру не радовать) о чём она до встречи с Андреем и не догадывалась. О чём, если про-сто словам сказал бы он, -- Ира ему бы не поверила. Но он словами ей об этом ни слова не сказал.
   Словами Андрей когда-то всего лишь просто попросил Иру терпеливо постоять там "хотя бы четверть часика" где она стояла. Чтобы он дал своему карандашу отдохнуть от неподатливых двух чаек ( сделать ему прежде всего заодно и каран-дашу с его "интеллигентными" пальцами - о чем и полсловом тогда сумел не проболтаться - (в такие минуты -- при счастливейшем стечении обстоятельств -- тратить и секунды хотя бы на пустое, на какие-то слова?!) - о самом радостном.
   Он тогда сразу попытается нарисовать необыкновенность красоты в том, что по какому-то недоразумению должно быть не только на теплоходе "Иртыш" самой обыкновенной молодой женщиной.
   Четверти часа им тогда не хватило. Но и полчаса оказалось мало. А на большее у Иры не было времени -- спешить надо было кому-то менять постельное белье и сразу же в кают-компанию. Готовить столы к ужину для командиров "Иртыша".
   Все никак не мог он понять и простить себе. Не допуская никаких рассуждений - неправильно, нет ли поступила она: когда засуетилась и только что не вырвала у Анлрея лист ватмана с незаконченным ее портретом.
   - Минуточку бы нам еще (до чего же дорогим для Иры это его впервые "нам"!) - пытался токарь себе и что-то конечно для Иры объяснить, нацелив острие каран-даша на край глаза в её портрете. - Не успел я сделать здесь красоту - какая у Вас на самом деле. Может, извините?..
   И было это его "Вы" - как вечная пропость, из глубины которой до "ты" - Ира и потом долго считала, не сомневалась даже - им никогда не выбраться.
  Что и мы считали само собой разумющимся. Потому, что когда Ира смотрела на портрет, нарисованный Андреем и сравнивала со своим отражением в зер-кале, каждый раз делала один и тот же вывод. На самом деле в ней не всё такое же красивое, как на порете. И каждый раз удивлялась: Андрей за какие-то ми-нуты увидел в ней столько - будто не часы, дни, годы пристально смотрел на Иру. Он знал её и всё про неё всю его жизнь.
   Ира и всего-то узнала (конечно для неё важное) почему Андрей, после того, как она убежала готовить столы в кают-компании, не стал рисовать двух друж-ных чаек. (Они облюбовал топ ---самый верх - одной мачты для своего очеред-ного передохнуть после их выкрутас над морем. Так весело и по-дружески они уступали место друг другу - сразу двоих топ не мог их принять, негде было их разместить.
   Андрею тогда как раз и хотелось на острее карандашом поймать саму дина-мику "смены вахт" у двух пернатых. Удивительно грациозно умеющих летать и проявлять свое джентельменство. ("Как можно после такого говорить: чайки не имеют ни совести, ни дувши - потому, видите ли, что они не люди!" -- из Ира обещала старшему механику и капитану: сразу после того, как накормит всех в каюлегкомысленных рассуждений Андрея.)
   Оксана случалось "на минутку" появлялась в каюте буфетчицы. Всегда ин-тересовалась ее портретом. С разрешения хозяйки, брала рамочку с ним в руки - внимательно что-то молча в нем рассматривала.
   - Считаешь, похожа? - смешным казалось женщине пристальное внимание де-вушки и всего-то к нарисованному случайно, в спешке.
   - Нет. - и сразу дополнение к сказанному. - Не совсем похожа.
   - Чем?
  - Вы конечно красивее, - с удивлением Ира услышала "суд младенца" - искрен-нее признание Оксаны.
  Это было, по воспоминаниям самой Оксаны, когда-то. В ее самые счастливые - так она какое-то время думала - дни. До той беды - когда девушка чудо, что не умерла. К смерти когда - умереть она была готова.
  
   11
  
   Готовность погибнуть появилась у Оксаны - как потом и сама она в этом убеди-лась -- в самое неподходящее время. И даже более, чем неподходящее не только для нее одной (а чем вскоре и убедилась к ее неописуемой радости).
   Ни здоровье, ни самочувствие Петушкова с удалением от берегов Африки, вроде бы, ни на сколько не ухудшилось. Какое-то время всего лишь они оставались неоп-ределённо тревожными. Затем с устойчивым, "стабильным" все в нём (без единой таблетки и ампулы всеисцеляющих лекарств!) -- как бы из единственного желания больного -- сегодня быть ни на сколько хуже, чем вчера. А, по возможности, на столько лучше, чтобы Оксана это заметила и вместе с ним радовалась.
   У остальных - у старшего помощника капитана (временно он же и лечащий врач у Петушкова) и буфетчицы Иры (единственная имеет право больного кормить) - достаточно их удивления. Что желания матроса, скованного проклятой чумой, того и гляди станут реальностью: и разговаривать станет не хуже других, и побыстрее передвигаться к "вечно запертой" двери лазарета.
   Как и не только им не удивляться? Если вдруг - по не выявленным старпомом и непонятным для его консультантов-сециалитов причинам - изменения у Петушко-ва явно в противоположном от ухудшения направлении. Причём никаких лекарств больной который день подряд всё так же не принимает.
   Страшный внешний вид у Петушкова -- всё тот же. Но его самочувствие-то рез-ко пошло "в гору"?
   Буфетчица - единственная кто приносила еду изолированному в лазарете - узна-вали о чумном всё больше и вот-вот готовы будут считать заразного больного как бы и ничуть не больным. Ссылаясь, по крайней мере на то, Петушков для самого себя пел то осторожно тих, то бесшабашно громко.
   И пел-то не грустное предпохоронное что-нибудь. И не самое подходящее в его положении "Эх, помирать нам рановато - есть у нас ещё дома дела!"
   Пел (когда у него, вот уж действительно "до смерти четыре шага" переполнен-ную оптимизмом песню, где такие, наприер, слова: "Увезу тебя я в тундру!" и "Мы поедем, мы помчимся!"
   Старпом ни радиограмой, ни в телефоонном разговоре ни словом не обмолвился с "большой землей" о сольных концертах чумного. Не сумеют они там издали и в спешке по-настоящему оценить что же, в конце-концов, происходит в наглух за-пертом лазарете на теплоходе "Иртыш".
   Решат врачи скорее всего - профессора там и доктора наук - что у Петушкова начинаются пердсмертная агония с соответствующими галюцинациями. Начни старпом опровергать их диагноз - прочитают радиограмму, посмеются над лека-рем-самоучкой и потом будут рассказывать его "глупую писанину" коллегам впе-ремешку с анекдотами.
   Не без основания старпом не верит во всемогущество чумы: почему - сколько своего "усердия" ни прилагает - она зверюга, но так и не может полностью осле-пить Петушкова? Да, у него сплошь из гнойно-кровяных наплывов места на лице, где были вовсю глазищи.
   С его слов, сначала он стал отличать свет от темноты, потом - безошибочно уга-дывать где включенный светильник у него над головой. Появилось и веселости столько, что однажды похвастался: вот-вот видеть, мол, буду все не хуже, чем до чумы.
  Вон и ходит, судя по всему, куда ему надо все увереннее. Ни на что не натыкается, не падает. Ничего который день ничего не роняет - вернулись в руки и какие-то силы
   Или - взять другое. Губы у обреченного непременно умереть - никакие не губы! А язык, тем более, - никакой не язык. Прежде после пятой или десятой попытки сказать, у него получалось более или менее похожее на слово, короткую фразу. А теперь: переспрашивать почти и не приходится - сразу понятно о чём его речь.
   Даже вон если и песни петь пытается (о чём - сразу и окончательно старпом ре-шил - докторам наук и профессорам на заикнется, не скажет и полслова).
   Желание, признался, перед смертью (если чума неизличим) побывать не в род-ных местах (Петушков родом из казачьего Краснодарского края), а в тундре, где холодно и снег, снег, снег (о чём и в его песне - естественно).
   До чего же осточертела ему африканская жарища.
   Понятно и его желанье побыть вместе ("тебя" и "мы" в его задушевной песне) с кем-то безымянным. Тоже естественно -- после непроглядного одиночества в ла-зарете. Окажись на его месте кто-нибудь другой, - не пел, а скорее кричал бы, умо-ляя избавить его от карцерного одиночества.
   Невольно задумаешься: почему так и осталось тайной причина внезапного улуч-шения самочувствия у Петушкова? Не разгаданное даже и таким умницей, как старпом?
   Тайна обречена перестать тайной, если о ней знает не один человек. Если знают её двое - тогда о ней узнает и третий, четвертый, седьмой, десятый. Через какое-то время о ней судачить будет "весь базар".
   В конкретном случае на теплоходе "Иртыш" причину внезапного перелома в са-мочувствии Петушкова знали двое. Один - строжайше изолирован: вдвое умень-шаются шансы у тайны перестать быть тайной.
   Но едва ли не главным здесь оказалось совсем другое. Просто не знали двое, в голову им не приходило, что самое нужное обоим вдруг может считаться тайной.
   Всего-то были у двоих желания, которые не могли бы не совпадать (превратив-шееся у них в одно единственное). У Оксаны - сделать все (в том числе и самое немыслимое), чтобы снова Петя-Петушок стал таким. каким был всегда. А у него: поскорее избавиться от чумы и всего такого, что явно мешает ему стать нормаль-ным и даже более того. Таким, чтобы наконец-то понравится необыкновенно ми-лой девушке - лучше которой нет и не может быть на свете.
   Он успел написать в одном из писем старшей сестре всё-все, что знает и думает об Оксане. В ответ "на эту тему" ни слова.
   А как известно: молчание - знак согласия. В конкретном случае: самый пони-мающий неугомонного механизатора человек готова полюбить Оксану. Сестра на много старше брата-моряка, давным давно замужем - её ли мнению не доверять?
   Оксана сначала о немногом хотя бы, что по ту сторону двери в лазарет. Могла судить лишь только по тому, что слышала от буфетчицы Иры. Каждому слову той она конечно верила.
   Настолько неутешительной вырисовывалась картина, что Оксана решила: про-явив недопустимую недисциплинрованность, пойти ночью к лазарету - чтобы са-мой хотя бы что-нибудь узнать от самого неизлечимо больного. Пошла с уверенно-стью: это всего лишь обычное любопытство и а чем-то не совсем обычное внима-ние к человеку во многом (как в ту же ночь выяснилось - во всем, что может быть в человеке!) не просто хорошем, а очень и небывало хорошем.
   Сразу же и выяснилось и другое. Окажись на его месте умирающей, Оксана бы себя так не жалела - до небывалого, до невыносимого ей было жалко заключенного в лазарете. И что оказалось даже и до слез -- с первой минуты, как только услыша-ла через замочную скважену двери не его голосом его слова - ничуь не озадачило девушку.
  
   13
  
   Как раз к полуночи девушка выплакала всё слёзы, что скопились у нее за день и за вечер. Заставила себя покашлить: убедилась, что и голос у нее готов к разговору с кем угодо. В минувшую ночь она заснуть не могла до трех часов и теперь увере-на - до утра сон к ней не прийдёт, если снова не сделает самого необходимого для неё и для "арестованного" в лазарете.
   После полуночи почти весь экипаж теплохода "Иртыш" спит. Бодрувствуют лишь двое в рулевой рубке и двое в машинном отделении - ходовая вахта. Кого они сменили, успели и душ принять и разойтись по каютам.
   Если из них кто не заснул - не услышат как по коридорам и по трапам Оксана будет идти. Для большей уверенности в этом, она даже думала идти босяком. Но потом решила, что если каждый шаг будет строго контролировать, а где наиболее опасно - даже и не дышать, у нее должно всё получиться как она задумала.
   Но и двух шагов от двери своей каюты не сделала, как зачем-то сама же и нару-шила свой план. Сбило Оксану с толка из золотого света обрамление двери в каюту повара - Светланы. Тихо-тихо затаившаяся пекарь постучала костяшками левой руки (вдруг будет громче, если то же самое делать правой рукой) - в чужую дверь. После такого стуканья, длилась почти полминуты сразу и сгустившаяся тишина.
   Так тихо было, что Оксана даже растерялась: "Неужели Светки снова нет до-ма?!"
   Светлана оказалась где и полагалось ей быть в такое время. Лежала в постели и в ру
  ках очередное "лёгкое чтиво". Такого покупает и берёт она с собой в рейс не меньше, чем заядлые курильщики, пртаскивают в свои каюты коробок с сигарета-ми.
   Наверно, когда сказать больше нечего в их "разговоре" на высоких тонах, буфет-чица Ира "тыкала носом" Светланку и в её увлечение "легким чтивом".
   Чтобы удобнее было читатаь, под головой у Светки две подушки. На них места хватает не только для голову - почему и немного не полкравати свободно.
  - Садись! - пристукнула Светка там, где свободное место у её ног, а "чтиво" пристроила под подбородком. Приготовилась внимательно слушать.
  Оксана села. Но перед этим кивнула головой: правильно, мол, подумала ты, Све-та, - я вот иду к нему: нету сил, чтобы ещё сколько-то себя удерживать - не пой-ти и не побыть хотя бы и у двери, за которой он.
   - А я, как видишь, приготовилась, - берет Светка в руки "чтиво". - Вдруг снова своей койкой скрипеть всю ночь будешь - не даш мне заснуть!
   - Почти до утра прособиралась вчера, но так и не пошла!
  - Идёшь, а чума может успела сделать своё дело?
  - Как?
   - Да так - очень просто: на то она и Чума, - Светка опустила глаза на страницы книги и вздохнула глубоко. Из-за чего перепуганная Оксана и вскочила на ноги.
  - Уже?! - произнести, кроме этих трех звуков, у девушки сил нет.
  Неведомой мощи в этом коротеньком слове оказалось вдруг столько, что Светка выронила из рук "чтиво".
  - Что с тобой?! - смотрит повар на пекаря и видит, что пекарь её не видит - во-обще не способна что-либо видеть. - Опомнись, ради Бога!
  - Он умер?
  - Откуда тебе взбрело ?
  - Так ещё не умер?! - Оксана боялась на прямую спросить и всё-таки спросила.
  - Да случись такое - весь экипаж бы знал! Не только мы с тобой.
  - Так ведь чума? - хотела пекарь, как было, пристроиться на прежнее место в ногах у Светланы. Сразу же и передумала: некогда, мол, в гостях-то рассижи-ваться.
  - Чума на то и чума, Оксана. Готовимся к худшему!
  - Если его не будет, - пытается перепуганная девушка вслух найти сама для себя выход из безвыходного положения. - Зачем тогда - мне жить?!
  - Что она мне говорит! Оксака, ты что? - впору было Светке засмеяться, но ви-дит - нельзя. - Подними-ка свои глазки -дай в них посмотрю?.. У тебя до та-кого дошло?!
   Оксана глаз показывать не стала: ни к чему, мол, если ты и без этого всё узнала. После этого - разве нужен разговор?
  - Значит пойдёшь?
   Оксана в ответ молча кивнула. Разве не видишь, мол, что не могу не пойти?
  - Осторожно только иди - как на кошачьих лапках.
  . В ответ еще раз кивнула девушка: знаю, мол, сама - так и делаю.
  - И там, смотри, ни о чём громко не разговаривайте. И близко, смотри, к двери не подходи: не забывай - чума, будь она проклята! И выбрала зверюга такая: не на кого-то навалилась, а на какого хорошего мальчишку!
   Стоит Оксана. Даже успела на ощупь найти дверную ручку - сейчас уйдёт. Но Светлана ее остановила.
  - Оксана, я вижу, ты умная девушка, с хорошим сердцем - наверно даже лучше моего, - повар отложила книгу. Села на койку так, что голыми пятками упер-лась в ковровую дорожку. - Что скажу, ты - я думаю -- поймешь... Пора и те-бе надо понять.
   Обернулась Оксана и ждёт. Приготовилась: не понять если, то хотя бы запом-нить что-нибудь - над чем утром подумает и наверно поймет.
   - Мужики с виду грубияны, толстокожие, а на самом деле только физически сильнее нас, Оксана. Потом сама в этом сто раз убедишься, - могла бы Светка сослаться на свой личный опыт, но как об этом говорить, когда Оксана еще зе-лёная, совсем зелёная девчёнка. - Во всём, во всём остальном бабы сильнее му-жиков!
   Если Светлана такое говорит - Оксана готова поверить. Но - зачем ей это знать?
  - А на твоего Петушкова навалилась ещё и проклятая чума! - сплошь теперь Света говорит самое такое, что и Оксана могла бы сказать себе. - Если там носом швыркать начнешь или в три ручья слезы - не надо ходить к нему. Он тебя любит - у меня опыт и я умею отличать дурь и когда что от самого серца. Ты понимаешь меня? А кто любит - его обмануть нельзя!.. Дверь вот не даст ему видеть, но он по голосу твоему догадается - на глазах у тебя слёзы.
   Оксана кивнула. Понимаю, мол. На самом-то деле совсем-совсем немногое поня-ла.
   - Значит - его не обманешь, -- пришла на помощь неопытной "зелёной девчёнке" достатчно опытная молодая женщина. - Через дверь своим сердцем твоё сердце почувствует -- узнает что оно у тебя в бед. После чего для Пети-Петушка всякое там лечение, выздоровление - да пропади они пропадом!
   Теперь-то Оксана кивнула с уверенностью.
  - Ты всегда будь его сильнее, Оксана! - Светка притопнула ногой - будто пе-чать поставила под только что сказанном. - Тем более теперь - когда прокля-тая чума у него!
   Светлана говорила и такое, что юная пекарь не могла понять (чего и не скрыва-ла). Смотреть, мол надо на любого мужика всегда с верху вниз и при этому его жа-леть. Случиться может (на самом-то деле оба эти слова пустыми были, не нужны-ми - потому чтои обязательно, и много раз и у Оксаны будет!) - когда ты под му-жиком.
  - Не забывай: ты женщина - значит и сильнее любого мужика-дурака. Оказа-лась внизу - ничего не поделаешь. Всё равно -- со своей женской высоты смотри и смотри на него с верху. Тогда и увидишь - почему его надо жалеть.
  "Света, понимаю тебя и не понимаю", - пробираясь "на кошачьих лапках" по ко-ридорам и трапам Оксана хотя бы о таком успела подумать. - "У тебя наверно с четвертым механиком всё, как говоришь. Но у меня совсем другое с Птькой-Петушком?!"
   И всего-то: вместо "Петя" назвала его "Петькой" - а случилось похоже на чу-до. Вдруг он стал на столько ближе к ней, что Оксана вдруг увидела: ни в чём Петька (мускулатуру его рук, ног и всего остального она - как ей подсказала Свет-ка - не замечает охотно) - он её не сильней.
   После этого открытия, не сможет Оксана смотреть на Петьку (по-другому про себя она его ни разу теперь не называла) с верху вниз. Она видит: он оказывается ей равный на столько, что ни носу её шмыгать запрещать не надо и никаких (если нельзя?) не появится никаких слёзы. То и другое - чтобы выздоровлению от чумы не мешали.
  
   14
   В подтверждение Светкиному убеждению -- что он действительно "хороший мальчишка- Петушков стоял, придавив ухо к двери, и слушал. Ждал Оксану.
   Многое в лазарете было предусмотрено. Там и "хранитель времени" закреплён-ный к продольной переборке в распоряжении Петушкова (большие корабельные часы).
   Стрелка на них как только отшагала первую минуты после "ноль-ноль часов" - он сразу и заступил на вахту у наглухо запертой двери.
   Мучительными были для него секунды, когда "вот она пришла Оксаночка и сей-час ему постучится в дверь!" Он даже зубами прикусил костяшки правой руки: они прямо-таки рвались постучать в дверь до того, как постучится она.
   Путаницу бы внесли его постукивания в хрупкие замыслы девушки. И - самое главное - изменилось бы непременно что-то в её постукивании. Оказалось бы вдруг ненужным что-нибудь, что Оксана заранее приготовила, принесла и вот-вот передаст первым своим прикосновением сквозь их разделяющей двери.
   С невероятной точностью было всё-все в первом прикосновении Оксаны к запер-той двери (если даже немного, много ли чего-то или что оказалось не так - пере-черкнуло что-нибудь или даже все им придуманное при ожидании - какое это име-ет значение?)
  - Я здесь! - вырвалось у него в ответ на её прикосновение к двери. На третье слово ( ("Оксана") воздуха в легких да и сил не хватил - едва не все их в нем поглотила небывалая радость.
   Со временем этот перехват дыхания перестал ему досаждать. Но в первые три (может и четыри) их встречи у двери в лазарет, в нем обязательно ему непонятное что-то вдруг перекрывало дыхание. Теперь-то он знает причину (с хулиганским намерением помешало ему услышать самые первые слова Оксаны).
   Что именно и где - когда вроде бы всё свободно от легких в груди и до его губ - не даёт ни вдохнуть, не выдохнуть? Может специалисты анатому знают, а может и вообще никто ничего пока об этом и не знает.
   И потом вначале мешало ему и такое: одно дело, когда повторял имя Оксаны даже и вслух - когда рядом ни её и никого нет. И совсем оказывается по другому себя чувствуешь, когда она совсем рядом - вроде бы когда и тепло её проходит к тебе сквозь неподвижность и непроницаемость лазаретной двери.
   "Вдруг в её имени мой непослушный язык изуродует одну хотя бы из букв!" - не без оснований опасался Петушков. - "И это - когда впервые вслух назову Оксану по имени - Оксана!"
   Может и всего-то и двух минут не прошло, как начали они в полголоса перего-вариваться - вдруг само собой получилось. И он впервые назвал её по имени, и оба этому не удивились. Назвал и назвал - ничего, мол, нет и не могло быть осо-бенного?
   Все, когда в столовой "расправляются" с её очередной выпечкой, и командиры - когда им нужно у неё что спросить - пекарь для всех Оксана. Теперь наконец и Пе-тя-Петушок будет обращаться по имени.
  - Я вчера, Оксан, когда ждал тебя...
  - Я, вот знаешь, знала, что ждёшь, -- не дала ему всего сказать. Со своей откро-венностью торопилась девушка. - Не понимаю почему - просто знала что ждёшь! И ругаю себя -что побоялась прийти к тебе!
  Из всего, что ему пекарь торопливо рассказала, он понял и "на ус намотал": надо сделать, мол, всё, чтобы у Оксаны и нынешняя ночь не была (как вчерашняя) с бессонницей. Как сам себе это сказал - так и сделал.
   Сначала он её предупредил:
  - У меня, Оксан, язык всё еще - не мой, какой-то чужой. Буду говорить медлен-нее - тогда понятнее мои слова будут.
  - Вот если бы нам дверь не мешала - говорить не надо было бы ничего. Без слов я бы все понимала.
   Он согласился: что оно бы так и могло быть. Но приходиться считаться с реаль-ностью - дверь вот она, её ни на какой кривой телеге не обьедешь.
   В свою очередь согласилась и Оксана с вчера им придуманным. Они разговари-вать будут даже и тише, чем в полголоса. Но для этого ей придётся все ему го-ворить через отверстие для замочного ключа.
   Он со своей стороны отодвинул в сторону и "застопорил" крышечку такую же точно, что и с её стороны. Стоит ей то же самое сделать с её (то есть - с наруж-ной) крышечкой - отверстие получится сквозным.
  - Вижу где всё это и сейчас уберу крышечку, - убрала и сразу в отверстие по-смотрела. - Вижу наверно твою ладонь или палец!
  - Это мой большой палец. - Сразу же палец и убрал. - Ты мне всё будешь гово-рить через дверной замок значит. А я тебе - через щель над нижней дверной шарнирной опорой отвечать стану и что надо спрашивать. Шарнир недалеко справа от тебя.
   Сразу он и объяснил: почему ему нельзя разговаривать "через замок". От него в отверстии могут остаться такие бактерии, что одна или сколько-то при её нечаян-ном вдохе могут попасть в Оксану. Совсем другое, мол, дело: когда вблизи от щели над шарниром будет всего лишь её ухо.
  - Но и с ухом своим, Оксан, держись от двери подальше!
  - Так это в самом деле чума?
  - Решили что она самая! Профессора ведь зря говорить не станут!
  - Я не верю твоим профессорам и никому не поверю - так и знай!
  - Но у болячек моих не спросишь: чума они или не чума? Кроме них в лазарете мне, сама видишь, разговаривать не с кем.
  - Теперь со мной будешь разговаривать каждую ночь!
  - Только не торопись, когда идешь по трапу. Сегодня видишь оступилась или спотыкнулась. Я сразу это услышал и узнал что Оксана сюда идет.
  - Нечаянно получилось. Немного совсем оставалось - одной рукой стала дер-жаться за один поручень. - забыла, что он её не видит. Расставила руки по ме-стам, как они были, когда Оксана оступилась. - А другой - зачем-то стала одергивать юбку? Знала ведь - не увидишь на сколько её нижняя кромочка со-всем на пустяк выше колен будут, когда шагну с верхней ступеньки в твою сторону.
  - Не надо, Оксан, поправлять ничего на себе. Пусть остаётся всё, как есть - во всём ты всегда всё равно красивая!
  - Я знаю.
  - Знай, Оксан, еще знаешь что?
  - Если скажешь - буду знать.
  - Совсем немного ты со мной побыла. Но я выздоровел за эти полчаса или сколько там - в десять раз больше, чем за все дни пока тебя не было!
  - Не уйду я тогда от тебя до утра?!
  - Уходи сейчас же! На лишнюю минуту задержишься - моё здоровье начнет ис-чезать. Тебе на работу с утра чуть свет, а ты не выспалась!
  - Сейчас только прибегу в каюту - в постель и до утра "мертвым сном"!
  - Буду знать, что Оксана сладко спит у себя, тогда, знаешь, что со мной будет? Завтра, когда прийдешь. Глазам не поверишь - на сколько от чума избави-люсь.
  - Говорят, весь ты в нарывах, чернее негра. А немножко большого палец твой в дырку увидела - он вроде бы нормальный? Ни одного нарывчика нигде?
  - На руках и ногах у меня - всё, каким и всегда было. А лицо страшное. На гру-ди везде и немного нарывов на животе. И, говорят, сколько-то их на спине.
  - Кто говорит?
  - Старпом конечно. Что-то сколько-то наверно успела увидеть и буфетчица - моя кормилица.
  
  
   15
   После первой тайной экспедиции к двери в лазарет и назад, у Оксаны столько в голове, и в сердце, и в душе о заболевшем чумой! Они казалось бы только этим переполнены. И все-таки она сумела с благодарностью подумать и о Светланке. При этом вспоминалось только хорошее.
   Характер у Светки такой, что есть в нём и то, чему Оксаналеся даже и завиды-вала. Когда что нравится или не нравится - в половину чувств она своих не про-являет: всегда у Светланы всё и сразу.
   "Вот это люблю", - нравится кому-то или нет моё откровенное высказывание - мне всё равно. - "А вот этого мне совсем нисколько не надо - ненавижу!"
   Такое наверно можно сравнить с горячей бурей в кастрюле с бульоном. Когда по недосмотру его сколько-то прольётся вдруг на огненно красную плиту.
   Что получилось после того, как пролилось - похоже на Светланкин характер. Что осталось в кастрюле - пускай себе кипит. Но что выплеснулось - готово со-крушить, уничтожить всё, что оказалось под кипеньем-испарением и поблизости.
   После такого кипенья-испарения что останется?
   Лишь прозрачное серенькое пятнышко, сколько-то пятнышек. Или - вообще никаких следов не останется.
   Громит повар Светка четвёртого механика (через приоткрытую дверь в каюту механика почти все видно и слышно). Вот-вот руки и ноги из него повыдёргива-ет, а голову - открутит вместе с шеей.
   Всего-то час прошел. В той же каюте - хохот в два голоса. Возвращается Свет-ка на камбуз и, когда говорит о четвертом механике, снова его называет "милый мой".
   Поёт, как ни в чём не бывало (вернее - в результате того, что вначале на драку было похоже) поёт себе, не мешая рукам чистить картошку: "Вот кто-то с гороч-ки спустился - наверно милый мой идет?!"
   "Обслуга" втроём сидели - ужинали. (В тот день, когда перед утром у Оксаны было первое тайное свидание с Петушковым -- изолированным от всего и всех.) В больше никого: все другие члены экипажа поели и разошлись по каютам или кто куда.
   За столом идёт спокойная дружеская беседа. Вполне мирная - после того, как буфетчица Ира совсем недавно Светланке устроила очередную головомойку из-за её седьмого или восьмого "гражданского мужа". Такой тарарам у них получился, что и каютный иллюминатор от них наверно отвернулся - от стыда не зная куда бы самому и вместе со стеклом спрятаться.
   По вине буфетчицы эта "давняя" неприязнь затянулась. А для Светки в её каю-те тарарам - дело настолько прошлое, настолько обычное, пустяковое, что скоро и совсем забудется.
  - Так он там и разговаривает, и ходи - не ползает на четвереньках или как-то ещё? - Светка расспрашивает буфетчицу о Петушкове.
  - О чём надо ему, спрашивает меня. Со мной разговаривает, когда завтрак, обед, ужин ему приношу. Разговаривает ещё со старпомом - больше ни с кем.
   Не только потому что тайна, а от чего-то более важного стыдно Оксане было бы признаться: Петушков, мол, нынешней ночью разговаривал и ещё с кем-то.
   Надо сказать - если ты всё еще честный человек. Но Оксана молчит - из-за три-жды сказанном ей ночью сквозь дверную щель: "Ни-ни!"
   Как только вспомнилось это ей предупреждение ли просьба больного (к этому слову добавлять слова "безнадёжно" ли "смертелно" - сама себе Оксана запрети-ла ) -- ей разу не стыдно стало. Ну ни сколько не стыдно! Почему и покраснела едва заметно.
   "Если это тайна и она только для нас двоих?" - убеждает себя девушка. - "Тогда какой может быть стыд?.. Когда случается такое - не стыдно самой себе - навер-но у меня к нему любовь?"
   - Как ты его кормишь? - даже это понадобилось повару зачем-то.
   - Не кормлю - сам ест.
   - Ему приносишь обед, завтрак и - всё?
   - Приоткрываю дверь и одной рукой придерживаю, а другой за дверь ставлю ему суп в тарелке и этот вот, как для все сегодня, фаршированный перец.
   - Не из рук в руки?
   - Ты что! На всё время он уходит подальше куда-нибудь от моих рук.
   - Но ты говорила: там резиновых перчаток всё время не снимаешь?
   - Не снимаю - так что? Ведь бактерии от чумы попасть могут на всё, что к нему ближе - на мои туда протянутые руки, если на них всего один раз дыхнёт!
   "Он сколько раз дышал и дышал через щель не только на мои руки!" - Оксана "задним числом" вдруг почувствовала на левой раковинке уха неощутимыми оказавшиеся ночью выдохи больного. "И вон сколько времени - пока мы гово-рили - так было!.. Теперь я что - больная?. . Нет, ни сколько от него не заразилась - почему нигде ничуть не больно..."
   - Так может, Ира, ты всё равно успела заразиться? - испуг во всё лицо Светланы. - Просто пока ничего такого на тебе нигде не видно?
   - Может быть... У чумы, предупреждали профессора старпома и он говорил мне, сколько-то дней скрытый этот самый - как там его? - инкубационный период. "Следила чтобы, - старпом и сегодня говорил мне об этом. - За самочувствием".
  - Петя-Петушок этого не знал - не следил за собой, - не скрывает Света как у всех на глазах умнеет в смысле профилактики. - Вон даже с бригадой рекорд успел установить!
   Ира кивает головой. Вспомнила, как и она поздравляла Петушкова - перешаг-нула их бригада через двести пакетов за смену.
  - Ставишь ему все тарелки на пол?.. Почему не дали Пете-Петушку одну хотя бы резиновую перчатку? По-человечески тогда было хотя бы немного?
  - Первый раз когда с тарелками к нему пришла - ставила их за дверь на пол...
   До этого слушала Оксана все и почти спокойным в ней было сердце и остальное. Но столько слез вдруг хлынуло из нее - никакими глазами их не удержат! - когда педставила себе тарелку с фаршированным перцами на полу там где-то. Она и все знают на каком полу - как бы и не для живого человека.
   "Если человеку покушать -никогда ему под ноги на пол не поставят!" - слёзы вон уже вот-вот хлынут из глаз Оксаны, а ни платка, ни платочка для них - руки сколько ни мечутся - найти нигде не могут. - "Значит, как все мы, -- его челове-ком не считают?!"
   В пол уха слышала (готовая вообще ни от кого ничего не слышать) как буфет-чица объясняла:
  - Это когда первый раз ему принесла - на ужин как раз надо было - сначала на пол ставила. Теперь он к двери придвинул стул - до него дотягиваюсь рукой. На нём умещаются все тарелки и тарелочки.
  - Каждый раз пустые - но всё равно заразные! - тарелки уносишь мыть?
  - Ни одной! Старпом сказал: пусть их, мол, и целая гора в лазарете насобирается - ни к одной не притрагиваться!
  - Куда их все потом? Поразбивают в черепки и выбросят?
  - Ни одного черепка -- никуда! Наверно вместе с ним и похоронят. Или - глубо-го-глобоко закопают где-то в горах.
  - Ну да. Есть же где-то - как их называют к чему веками не притрагиваются - чумные могильники. Где мёртвые, все что вместе с ними было закопаны.
   Эти последние слова - для Оксаны были, вот уж действительно, как острый нож по горлу. Но только он и резал, и колол сразу везде: грудь, голову, руки, в обе пятки и даже в каждый пальчик на ногах. И от этой болии-страдания становилось ей как раз на сколько надо легче.
   Без этого нож - и колющего и режущего - (девушка не сомневалась) было бы не только ей, но и всем хуже. Только нож и не дал вырваться из ней ни одному правдивому слову о происходившем ночью, ни крику с какими угодно словами. И такому - что загремела бы вся жилая надстройка теплохода "Иртыш", а все, кто в ней, не знали бы куда им бежать.
   - У меня тесто! Посмотрю - что с ним, -- на самом-тто деле Оксана убегала от того, что не могла, у неё сил не было такое слушать о том, кто в лазарете один на один с озверевшей чумой.
   "Он для них совсем никакой!" - слёзы рвутся из Оксаны. Мешают, не дают ни о чём думать, кроме лазарета и кого там держат взаперти. - "Для них от всего лишь то, что придётся положили в глубокую яму на черепки из немытых тарелок. Та-ких же черепков сразу набросать на его лицо и везде-везде руки у него и ноги!"
   "Нет, под ним и сверху на Петьке никаких черепков не будет! Их набросают на дно ямы -- под меня половину, а другой половиной пусть засыпят меня. В яме я буду лежать мёртвая! Он жить останется - вот увидете!..
   И это какой длинны пришлось бы копать ямищу, если у него рост на много вы-ше среднего. Плечищи - если не как у былинного Ильи Муромца, то и не на мно-го уже.
   А для меня --со всякими тарелочными черепками - и маленькой могилки хва-тит!"
   Специально пока не мерились они. По предварительной оценке Оксаны: ма-кушка её головы скорее всего будет вровень с его подбородком, а если ногами и всем остальным будет она тянутся - лбом прикоснётся к его губам. Но теперь-то всё это разве имеет значение?.
   С именеам Петька (его рост ли укоротился, Оксану ли что-то заставило вытя-нуться - в один миг подрасти. Бесспорно - по-другому никогда и не будет - они теперь глаза в глаза (у кого какой рост - значения перестанет меть).
   Произошло чудо -- и девушка знает почему не произойти этого чуда не могло. Спасибо мудрой Светке-Светланке с ее богатым житейским женским опытом.
   Кто-то из доморощенных юмористов (может не один, а вдвоём или втроем) об-ратил внимание, что у прибывшего на теплоход "Иртыш" молодого матроса за-бавное сочетание: Петушков Петр Петрович. Даже и особо думать не надо: вот оно и готово "уличное" в пределах судна прозвище Петя-Петушок.
   Скорее всего потому что именно такое нисколько не соответствовало внешним данным (но данным его характера очень даже и соответствовало) - прилипло про-звище так, что не отлепишь. А может и потому, что у юмористов иного уровня склада ума - недосуг было выдумывать во всём соответствующие прозвища вновьприбывающим на "Иртыш" членам экипажа.
   Оксану как раз и устраивало. Для всех он - обыкновенным Петей-Петушком пускай останется. И только для неё одной (сам он конечно потом-потом когда-нибудь узнает) будет с чудесным именем Петька.
  
   16
  
   Имея дополнительные обязанности (вот уж действительно: как среди лета снег на голову) лекаря-самоучки, старший помощник капитана был вынужден ломать голову над им обнаруженном чуде из чудес. Никакого ухудшения здоровья у пе-реполненного бацилами чумы - вольный перевод заумного диагноза специали-стов на язык из обывательских терминов.
   По мнению старпома всё происходит вопреки ихдиагнозу. Больной с каждым днём (если не с каждым часом) чувствует себя всё лучше и лучше.
   Что подтверждается информацией, что поступает старпому лично от самого Пе-тушкова. Что и без малейших искажений сути информации из авторитетнейшего первоисточника в виде радиограммы с подписью капитана и получают врачи-специалисты.
   Так нет же -- снова и снова запрашивают с берега: можно ли улучшившееся здоровье больного считать достаточно стабильным. Будто не знают, что самый здоровый человек не решится утверждать, что завтра вдруг не почувствует себя хуже.
   Надеемся, мол, - другого и не придумаешь в ответ, когда больного воочию не видел. Живешь надеждой и верой: скорее всего таким и остается здоровье боль-ного завтра, каким бы ему самому хотелось.
   Или старпом, имея более подробную информацию о происходящем, не имеет права на собственное мнение? Только потому, что стало незыблемым - "Со сто-роны - видней!" (старпом влизи от болного, а у врачей-специалистов позиция бо-лее выгодная - они за сотни и сотни километров от заболевшего чумой)?
   И должно быть поэтому, например, для них не может иметь значения такая ме-лочь, как едва уловимые изменениями в голосе Петушкова. И подобные этой мелочи, о которых у стапома дополнительную информация от честной добросо-вестной буфетчицы Иры: весёлым стал наш больной, мол, малейшее что смеш-ное - от души смеется.
   Да если одно только взять: песни там про оленей, тундру и какие-то ещё то и дела сам себе поёт? Что и многое другое - разве не говорит в пользу предполо-жений старпома?
   Не знал старпом (откуда судоводителю штурману знать об этом?) что среди ме-диков бытует: самое исцеляющее средство при любых болезнях - слово лекаря, врача. А старпома сама жизнь заставила открыть эту самую "Америку". Причём открытие это сделать на много-много позже после того, как она была открыта врачами.
   Почему старпом так и старался при каждом очередном общении с изолирован-ным в лазарете поговорить с ним подольше - всё равно о чём. Даже если и всего-то на вечно интересную тему о погоде.
   Радист принес официальный Московский прогноз погоды, - для судоводителя это важно. А для матроса такие подробности - ни к чему. Но Петушков эти под-робности внимательно слушал (судя по его уточняющим вопросам) - сказывалось то, что на теплоходе "Иртыш" с каких-то пор он лучший рулевой.
   Узкости ли (канал, пролив какой), швартовка при любой погоде в каком угодно порту - неотлучно капитан судна обязательно только на ходовом мостике. А в рулевой рубке всё это время за штурвалом никто иной, а только матрос Петуш-ков. К таким вещам, как погода- не погода отношение у рулевых своеобразно профессиональное.
   - Прогноз из Одессы, - старпом и об этом рассказывает больному. - копия Мос-ковского. Но конечно с уточнениями для каботажников - по районам в пределах Черного и Азовского моря.
   - "Водораздел" в Чёрном всё тот же зимний по линии Турецкий Синоп - наш Крымский мыс Сарыч даёт себя знать?
  - Как всегда. На сегодня (теплоход "Иртыш" подходил к проливу Дарданеллы) шторма сплошь в половине моря в сторону Кавказа. А в той, что ближе к одес-ситам - как всегда в таких случаях -- вполне терпимая зимняя непогода.
  - В Новороссийске Бора?
  - В полную силу. Порт суда не принимает ни под погрузку, ни на выгрузку! - подтвердил старпом высказанное из-за двери лазарета. Сразу и уточнил, что капитан бьется-добивается, чтобы госпитализировали больного в первом (из ближайших от пролива Босфор) советском порту. Что поддерживается прямая связь с Ялтой - портовики готовы принять "Иртыш" сразу даже к пассажир-скому причалу.
   Вынужденная словоохотливость старпома явно была на пользу Петушкову. Беды (как он и ожидал) не случилось (не могло и случиться).
   Неожиданным было бы для старпома -- узнай он, что его задушевные бесе-ды всего-то светлый ручеек в тот водоем, без которого мельничное колесо вы-здоровления и с места бы не сдвинулось. Что хрустальной чистоты в тот во-доем вливается поток такое же необходимое для "мельничного колеса" ночью - при тайных визитах Оксаны к Петьке.
  
   17
  
   На другой день, после первой встречи Оксаны и Петушкова у запертой двери случилось многое что-то само собой разумеющееся, но кое-что и неожиданное. Причем одно из случившегося происходило, правда, не в прямом смысле "днем" -- а однпосле полуночи. В самом начале очередных суток - и не для одной Окса-ны из всего случившегося было самым тревожным и нежелательным.
   В обед старший механик и первый помощник капитана "учинили" очередной допрос:
  - Как там наш Петушков живёт-поживает?
  - Не хуже, чем вчера, я бы сказала.
  - Говорить стал хуже -- лучше?
  - Принесла завтрак, просунула за дверь - услышала еще одно "Спасибо!". Из дальнего-дальнего угла откуда-то говорил.
   - Вы утром так и не здороваетесь?
   - Старпом строго-настрого запретил ни слова ему не говорить даже здоровать-ся . Догадается наверно что больной меня благодарит - неприятности будут у Пе-тушкова!
   - А второе тебе "Спасибо!" - за что? - первый помощник не оставил без внимания случайной оговорки.
   Буфетчица подробно рассказала о том, как заболевший чумой попросил принести ему хотя бы и осколочек зеркала - у него там в лазарете не во что посмотреться. Ира поворачивала ключ в замке (запирала дверь), когда снова услышала голос Пыетушкова.
   - Подошел он к стулу где завтрак ему - и увидел зеркальце. У меня в сумочке дру-гое есть - немного поменьше...
   Примерно то же рассказывала буфетчица и в столовой. Потом что-то отвечала на вопросы Оксаны. А другим при этом было у Иры - избавиться чтобы от нового ужасного в её памяти после очередного двухминутного пребывания у двери, за ко-торой Петушков умирает от чумы.
  В нормальном казалось бы состоянии Оксана пошла на очередную встречу с Петькой. Правда, уверенности в том, что она решительно во всём не сегодня так завтра станет сильнее всех мужчин и парней -- почему-то было меньше, чем вчера.
   Понадеялась, что и без "бабьего" разговора о мужиках со Светкой у нее все рав-но было бы не хуже. Так оно вроде бы все вначале и получалось.
  - Здравствуй! Это - я! - было самым первым у неё. - Пришла вот.
  - Здравствуй, Оксан! Я знал... давно слышу -- ты идешь!
  - Услышал как я запнулась за верхнюю ступеньку?.. Зачем-то по трапу заспе-шила в самом конце! А зачем спешить - если пришла?!
  - Нет, Оксан. Я так тебя ждал, что когда, представляешь, ничего и не слышал - видел как ты "по-кошачьи" подошла к трапу и, оглядываясь, обеими руками ловила поручни!
  - У тебя - гора фантазии!.. Но я действительно по-кошачьи подходила к трапу и оглядывалась когда сухватилась за поручни? Как будто и в самом деле отсюда всё видел?!
  - Шла осторожно-осторожно - и всё-таки запнулась. Какой: левой или правой ногой?
  - Не помню.
  - А то говорят - не помню точно как на самом деле говорят, но вроде бы: если правой ногой запнулся - удача впереди, левой если - быть беде.
  - Давай думать не об этом. Давай, как я, -- только о хорошем... Тогда и счастье будут!
  - Почему "будут", Оксан? Я давно самый счастливый. Знаешь с каких пор?
  - Как только меня увидел?! - смеётся Оксана.
  - Нет, не угадала! Когда увидел - счастье только началось.
  - А когда кончилось?
  - Оксан, смотри у меня! За такие шуточки получишь!
  - Молчу и слушаю.
  - Когда я поверил, что от радости человек может в самом деле вдруг умереть.
   - Как это?
  - Я, наприемр, -- потому что не смогу дышать! Задохнусь - и всё...
   Он ей рассказал то, что и без его рассказа Оксана знала и часто вспоминала. О их едва не "аварийном столкновении на встречных курсах". Когда ей надо было по трапу спустится на причала, а он оттуда поднимался на палубу "Иртыша".
   Матрос Петушков сделал всё возможное, а заодно и невозможное - чтобы пре-дотвратить столкновение. Запрокинувшегося не только головой и грудью через ле-ерное ограждение - матроса чудо какое-то удержало и он остался на трапе, не ку-выркнулся на бетон причала.
   У Оксаны было безвыходное положение: никак по трапу на очередные две-три ступеньки не спустишься, не притронувшись к Петушкову. Не знала конечно -- что от её это прикосновения бравый матрос и замер и задыхался (до сих пор тайна для него - почему такое случилось и вдруг) и в следующее мгновение готов был уме-реть (от радости ли счастья - ему-то какая была тогда разница?!)
   Бумерангом случившееся тогда в Триполи Ливийском перелетело немного не через всё Средиземное море и так ударило, что Оксана закачалась, как едва не скошенная былинка. Только чудо ее спасло - не упала навзничь. Успела отвер-нуться от лазаретной двери и, скользнув по ней спиной у неё же и села на голую палубу.
   Ноги сразу догадались: им есть куда, но сейчас нельзя по-привычному вытяги-ваться. Оксана их никуда от себя никуда не отпускала. Как попало обняла - заодно было бы хотя бы за что-то держаться, не дать себе с рёвом опрокинуться и на бок?
   - Оксана, что с тобой?! - и в щель над шарниром громче вдвое, чем Петушков себе разрешал до этого, его голос. - Оксанка! Оксан!
   - Я никуда не уйду! - наконец еле слышное от неё.
  - Ты что, Оксан?! - это и этому подобное раз десять он повторил. Ему в ответ одно глупее другого: "Нельзя мне, я не хочу уходить, пойми!"; "Ни шагу не сделаю от тебя!"; "Не уговаривай - слушать не буду!"; "Мне теперь и не шаг-нтуь - стоять на ногах не смогу!"; "Утром впустят меня к тебе - вместе ум-рём!"
   18
  
   Если согласимся, что в основном и главном повар Светлана права. Но случается должно быть иной раз: даже и не только у могоопытных мужчин мужчин, у обык-новенного, например молодого моряка и хотя бы на час-другой - он сильнее умом и самой не глупой девушки.
   - Я сейчас, Оксан. Подожди минутку! - просит Петушков. - Успокойся! Делай что-нибудь, чтобы успокоиться!
   Возник и мгновенно созрели оператвно-сртатегический план и уникальные так-тические приемы для его осуществления -- в голове-то умирающего от чумы. И по-чти мгновенно оказалось то и другое настолько глубоко продуманным, что все от начала и до конца блестяще у них и получилось.
   Не было в лазарете зеркала и многого другого очень и не очень необходимого. Но таки был телефон.
   Глубокой ночью вдруг телефонный звонок в рулевой рубке.
   - Рулевая - слушаю! - привычное бросает в телефонную трубку вахтенный мат-рос.
   Телефонный разговор затянулся - могло бы возникнуть у второго помощника по-дозрение, что разговор не служебного характера. Но матрос "не лыком шит": сво-им разъяснением опередил вопрос вахтенного штурмана.
   - Из машины звонили. Спрашивают: "Буженину повариха нам оставила на завтрак или снова рыбные консервы. До конца вахты еще о-го-го, а они там проголодались что ли! О завтраке думают...
   Как подсказано было Петушковым: не сразу же, а вскоре попросился матрос от-лучиться "по нужде". А сам в мгновенье ока оказался в каюте Светланы. (Упомя-нуто слово "око" не случайно: в этой каюте взору матроса как раз досталось за что зацепиться - на что готов был всю жизнь смотреть и чем любоваться.)
   Выключючатель в каюте поварихи был там, где и в большинстве кают на "Ир-тыше" - вблизи от двери. Так, что матрос мог бы всё сделать, оставаясь в коридоре. Через приоткрытую дверь включить свет, повариха конечно проснется - и сказать ей всё, что надо.
   Матрос включил свет. Но Светка не проснулась, а только с одного боку перевер-нулась на другой, стянув голой рукой одеяло от переборки.
   По инерции оставаясь какое-то время деловым и спокойным, вшагнул молдень-кий матрос в чужую каюту - и чуть не задохнулся. Нет, не от Светкиных любимых духов, а от кое-чего и сразу так много что увидел в её постели.
   Скорее всего всё по той же инерции (разум от удивления или испуга не успел пе-рекючиться) дёрнул своей ручищей красавицу женщину за ногу. Почему и так дол-го был потом как истукан - остолбенел.
   По другому и не могло быть: нога ему знакомой поварих оказалась необыкновен-ной - хотя бы потому, что была голой по дальше некуда. Взор в это самое "некуда" вцепился (запутался ли) так, что молоденький матрос в один миг забыл все слова, что знал по-русски и заодно и те немногие английские, что пришлось выучить в мореходной школе Пароходтсва.
   - Что тебе - зачем припёрся? Не видишь: на мне ничего - даже и трусов нет, а ты за ноги дёргаешь?!. Что пялишь глазищи куда не надо?! - спросоня поварихи не успела как следует рассердиться.
   Но глупость женская уже полностью восстановлена. Почему сразу же и не может понять (наверно и все женщины такие!): матрос не мог бы - сколько ни старайся - не пялить глазищи на живую голую бабу. Как может быть и любой другой моряк - окажись тот на его бы месте. Тем более - на такую "фигуристую" как повариха.
   Бабам никогда не понять самого простого. Что женщина видит у себя свое каж-дый день (каждый вечер и каждое утро - как минимум), на то же самое мужику до-стается (да и не каждому) смотреть изредка.
   Видел матрос голых баб. Но такой, как повариха (ни во что не одетая и от него совсем рядом: руку протяни -- притронешься к ней!). Когда и в самом деле ника-ких для виду хотя бы и плавок из тесемочек не ней нет - как это по-нормальному бывает на любом пляже!
   К тому же вдобавок и ночь безлюдная: дизель постукивает где-то глубоко под па-лубой так, что начинаешь сомневаться. Для кого-то он электроэнергию вырабаты-вает? Может и никому не нужную, кроме самого двигателя.
   А Светка в этаком безлюдьи ещё и вдохновила молоденького матроса беззлобным своим упрёком: "Голую бабу что ли никогда не видел!"
  Упрекая, неловко искала она у себя за спиной одеяло. Найдя, еще более неловко стала им укрываться - сначала укутала пятки ног (может потому, что матрос был к ним ближе, чем ко всему остальному - включая "самое интересное" для него у голой женщины.
   На какие-то мгновенья он увидел голой и всю как есть вторю ногу и сместе с ногой то, на что (по мнению поварихи) ему не надо бы ни секунды "пялить гла-за" - из-за чего она и так торопится под одеяло спрятать свое голое всё-привсе.
   Путаясь в бестолковом одеяле, Светка сдержанным по громкости и в то же вре-мя резким голосом потребовала:
   - Отвернись!
   Глаза матроса на сколько-то успели насытиться. Определённое влияние было и от командирского прямо-таки металла в последнем слове поварихи.
   Когда матрос отвернулся, ему вспомнаться начали кое-какие слова, только что услышанные от Пети-Петушка. Из неумелого их набора мямлившим вахтенным матросом Светка поняла, что причина была серьёзная - из-за чего матрос прибежал из рулевой рубки и отважился дергать её за ногу.
  - Халат накину и тапочки - где они у меня! - через минуту у них там буду, - по-обещела она прибежавшему из рулевой рубки. Сразу же и добавила ему по-командирски: - Уходи! Осторожно дверь закрывай - смотри не хлопни, как сумасшедший... Не разбуди еще кого-нибудь!
   Уходя и осторожно закрывая дверь, матросу досталось услышать справедливое в полголоса ворчание в его адрес.
  - Мог бчы и не входить в каюту - из коридора мне что надо сказать. А то сразу приперся в каюту и дергает за ноги! Видел же наверно, что я и без трусов? - хорошо, что Светка мгновенно ориентируется и знает с кем из мужиков как надо разговаривать.
   Именно потому, что у Светки не было ну хотя бы чем-нибудь прикрыто что матрос видел впервые - молодого моряка (вроде как с перепугу) и внесло в её ка-юту. И он от этого же едва и совсем не забыл зачем прибежал. И сначала-то по-нормальному (так и осталась неколебимой в этом его уверенность) пытался будить повариху. Потом из-за ее голой руки и разного другого в его голове пошло-поехало все наперекосяк. До того, что повариха вынуждена была повторно говорить ему своё "от ворот поворот".
   - Мне все понятно - уходи. Сказала тебе русским языком: отвернись и уходи! - вынуждена была Светка второй раз втолковывать "глотавшему слюнки" матросу и доверчиво объяснять: - Мне же поскорей одеться надо.
  Без такого доверчивого тона - Светка знала - не обойтись. И видела и чувствова-ла как закипает у матроса его молодая кровь.
   Но всего лишь закипанием это было - а не первым по-насоящему мужским ки-пением? Если матрос даже и до конца вахты полон был Светкой - никем и ничем больше.
   Реальное из только что происходившего переплеталось и путалось то и дело с выдуманным до того сладким желанным (хотя бы и фантастическим) для матроса, измученного воспоминаниями о только что происходившем, что он и концу вахты не сумел решить - как ему теперь себя вести при встречах с поварихой. Как быдло всегда - до нынешней ночи? Делать ли всё, чтобы с ней не было и случайных встреч? Извиниться ли - сразу после обеда лишь для этого пойти и через дверь за-глянуть на камбуз?
   Но за что извиняться - если он сам-то ничего не придумал? Ему пришлось идти и её будить по поручению Пети-Петушка? Нисколько ни от какого-нибудь невтер-пеж среди ночи ему захотелось на голую Светкау смотреть и смотреть?
   Это потом он хотел и хотел смотреть на всё у нее. Внимательно смотреть и чтобы долго. Набиралось в нем стремительно желание - зачем от самого-то скрывать? -- и не только смотреть на Светку и на ее полуискомканную постель, забыв и о вахте - святая святых!
   Извиняться перед поварихой - здрастье! - за то что она такая красивая.. глаз не оторвешь? Так никакое не его открытие - весь экипаж это знает. Все знают и о её "романе" с четвертымы механиком (до того мужиком что надо - вот уж действи-тельно будто они друг для друга и родились).
   Что прикрикнула на него повариха и выгоняла из своей каюты? На её месте и любая пожалуй бы так поступила. Сам и виноват, что не догодался этого сделать до ее "Уходи и дверь осторожно закрывай!"
   Плохой считать повариху за то, что не захотела понять в нём что-то (что он и так сам до конца вахты не и понял).
   Плохим конечно было: командовала им, как вахтенный штурман - будто он её подчиненный. Сразу же и это плохое забывалось, как только зрительная память ему выдавала: повариха в своей постели отбрасывается от одеяла сначала правой, а потом и левой ногой - голыми до дальше некуда!
   Была и ещё одна проблема. Но с ней-то к концу вахты молодой матрос таки справился). Велик был соблазн: похвастаться - рассказать не только в узком кругу приятелей что и какое успел он увидеть у поварихи.
   Но сразу, как расскажешь, спросят и придётся признаться, что при этом он был истукан-истуканом -- всего-то "слюнки глотал".
   Значит: никому, как есть, о поварихе ни слова ни о хорошем в ней, ни о плохом. Язык, что называется, на замок.
   И до чего же замок этот оказался тяжелым! В спецзавтрак в пятом часу утра (была буженина вкуснейшая и горячая картошка "по-чапаевски" в мундирах) язык во рту не чувствовал всей вкуснятины съедаемого молодым моряком. Считать можно - что и не помогал зубам готовить из картошки и буженины более или ме-нее пригодное для молодого требовательного желудка.
  
  
  
   19
  
  Не через минуту, а через полторы-две появилась тогда Света как раз там, где нужна была её помощь. Идёт к Оксане с протянутыми вперед руками.
   Ей в ответ зарёванная пекарь свои руки убирает с согнутых колен и прячет за спину. Скажи Света самое необходимое и общепринятое в таких случаях "Идём!" - реву взахлеб и слез только бы прибавилось.
   Что-то в ней мгновенно проснулось из непостижимо женского. Она сначала по-чти шопото в самое ухо сказала: "Уходим отсюда, Оксана!"
   Отсюда уходить - значит не просто от опостылившей запертой двери. Но от го-ря, что и с обеих сторон от двери, и повсюду - куда ни посмотрит Оксана.
   После "Уходим!" когда Света притронулась к плечам Оксаны, та сразу и вы-свободила свои руки из-за спины. Руки повисли до палубы такими, что Света сра-зу поняла: в них, как ив ногах Оксаны, считай нет никакой силы.
   Но решение принято и Оксана делает всё, на что ещё способна, чтобы сильной энергичной женщине поднять зарёваную и заикающуюся от горючих слез не ко-го-то, а её - Оксану.
   В четыре ноги, но от этого, скорее всего, и не получалось идти по-кошачьи тихо, женщина и
   девушка в обнимку одолели оба трапа и оба коридор на пути от лазарета к двери в каюту пекаря.
   "Одолели" - не то слово! Преодолели они на этом пути не только ступеньки тра-пов и неудобные по вороты в коридорах - этой, считай, пустяки. В сравнении с та-ким: вдруг "опомнившись", Оксана вырывалась из рук Светланы и пыталась вер-нуться к двери в лазарет. Светы - всего-то на небольшую часть их восхождения на Галгофу.
   Главными союзниками Светланы при этом были ноги Оксаны. Как никогда ока-зывалось то, что на них девушка без чьей-либо помощи не могла уверенно стоять - на таких ей ни убежать от Светы, ни вернуться без чей-либо помощи на палубу хо-тя бы где лазарет
   По пути кого-то (и не одного) нечаянно будили и тот неохотно расставался с первым, самым глубоким и сладким сном. Но кто проснулся вдруг в начале второ-го часа после полуночи, сразу же и начинал думать, скорее всего, что разбудил его какой-то кашмарный. Такой, что к счастью проснувшегося, ничто из того сна ему не запомнилось.
   Что он проснулся не от чьих-то всхлипов и шагов в коридоре. Что, если сон раз-будил - поскорее пусть возвращается и помогает поскорее заснуть.
   Светлана и помогла раздеваться Оксане, умело в кровать уложила и своими ру-ками на всю длину (знала как немало для девушки это значит) вытянула её ноги. Но ушла не сразу: только после обещании Оксаны, что ни к двери в лазарет не вер-нётся, Бога и всё на свете просить Бога о единственным для чего она живёт (сдела-ли чтобы так, чтобы - если без этого нельзя - и она умерла от чумы). Обещала Ок-сана, заикаясь и путая слова: из своей каюты и шага не сделает, пока Света ей не разрешит. (Иначе - пригрозила ей Света - будут начевать они вдвоем в каюте пе-каря. Повар будет спать на палубе. Не на голой - принесет постелить на палубу не-обходимое из своей каюты.
   А Светка такая - Оксана оказывается все-таки была способна и о чём-то ещё, кроме умирающего в лазарете, помнить -слов на ветер не бросает.
   После такого, Оксана просто не могла снова и снова не восхищаться своей мате-рью: "До чего же, Мама, ты права: много ещё и в самом деле глупости в голове у твоей доченьки Оксаны! Так много, что и сама теперь вижу!"
  
   20
  
   Главной глупостью у Оксаны было для самой себя (конечно и для того чтобы лег-че было Петушкову) придуманное очень простое и легко осуществимое. При этом секретное, тайное - почему сама девушка ею придуманное глупостью никак не могла считать. Хорошего в том, что придумала, сразу же и приступила к реализа-ции - ничего нет. Просто она в безвыходном положении - поэтому и решилась на единственное, что в состоянии сделать.
   Светлана с утра делала вид, будто минувшей ночью особенного ничего не про-изошло. Никто за ноги ее не дергал среди ночи, не будил, не ходила она к двери в лазарет и оттуда не тащила свою помощницу где волоком, где на себе и потом, как беспомщного младенца, укладывала спать. Но только после обеда - видит, что Ок-сана достаточно вменяемая - решилась на доверительный разгоовор.
   Заняты мы работой на камбузе - дело серьезное. Разговор как бы у нас, мол, ме-жду делом и к тому при полном доверии друг к другу.
  - Только представь, Оксан, если Петушков и всего-то догадаеся что было с то-бой ночью, -- у Светланы вроде бы всё внимание тому, как она моет протвинь.
  "Как это он догадается? - Оксана в недоумении. - Если не видел ничего? Слышал если - то совсем немного. Из того, как она швыркала носом, уткнувшись в дверь лазарета. Может и два-три слова из тех, что полушопотом произносила Света, ко-гда уговаривала свою помощницу идти в каюту спать..."
  - Представь себе, Оксан, как ему от страданий твоих станет больно?! Больнее -- чем от проклятой чумы!
   Недоумения у Оксаны уменьшилось - она внимательно слушает, забыв скблить разделочную доску.
   - Ни слова твоего, ни полслова не услышит он - ему их не нужно. Сердце ему подскажет о твоих слезах на глазах и на щеках. Ты что - до сих пор не понимаешь как он тебя любит?
   После такого вступления Светлана своей помощнице напомнила в который раз. Что мужчины всегда были не сильнее женщин. Что каждая девушка свободно мо-жет веревки вить из любого парня. Всегда надо об этом помнить Оксане.
   Юная пекарь пообещала не допукать подобного, что было ночью, ни при каких обстоятельствах "нервы не распукат. Если от такого станет больно ещё и сердцу умирающему от чумы.
   Если Оксану он любит - Светка не из тех, кто в этом не разбирается - Оксана должна его жалеть ещё больше. Наверно и любить - но толькоа сильнее, чем о та-ком пишут в книжках.
   До этого она пока не задумывалась. Любит ли она Петю-Петушка, нет ли - просто по-особенному к нему отношусь, мол, потому, что никого нет лучше него. Но что-бы его любить, как она всегда любила и любит свою Маму - такого конечно же ни-когда не случится.
   Время есть - Оксана успеет разобраться: почему он к ней по-особенному относит-ся и она просто не может не отвечать ему тем же. Впрочем, времени-то у неё на самом деле - чтобы в чём-то ещё копошиться и разбираться, когда занята самым главным в её жизни. Сделать все так, чтобы у неё во всех мелочах стало реально-стью ею в тайне от всех и от Петушкова - тем более
   Как по-другому помочь умирающем в лазарете? Если, кроме рук буфетчицы там живое ничто не появляется? При этом руки - всегда в резиновых перчатках. Всего лишь пальцы и немного ладоней рук.
   И вот она делает в тайне от всех такое, что обязательно вся Оксана и навсегд в ла-зарете окажется. Там и останется до самой своей смерти от проклятой чумы.
   Ей всего лишь придётся тоже заразиться чумой. Сообщат об этом в Парходство. Оттуда прикажут её немедленно ото всех изолировать. Капитан даст распоряжение старшему помощнику: вселить и её в лазарет и за двоими запереть наглухо дверь.
   А в лазарете как раз и две кровати - одна над другой. Петушкова измотала чума так, что он давно приспособил для себя нижнюю кровать. У Оксаны сначала будет - по птичьи почему-то называют? - инкубационный период и у неё хватит сил ка-рабкаться на верхнюю кровать. Самое лучшее им умереть одновременно: если не минута в минуту и не в один час - хотя бы в один день!
   Бедная буфетчица Ира! Тогда придется тебе вдвое больше приносить на тарелках обеды, ужины, завтраки. Но так будет скорее всего дня два-три. Извини, пожалуй-ста, и пойми - по-другому и ты бы сделать не смогла.
   Сколько-то, милая заботливая Света, будешь трудиться на камбузе одна - без ме-ня! Тебе и объяснять ничего не надо. Самый первый раз, когда уходила я к двери лазарета, сказала ты мне о самой себе: "И я бы тоже туда обязательно пошла!"
   Оксана делала всё, как сама придумала. Бацилл, микробов ли чумных выловит она и вселит в себя из лазаретного заразного воздуха. Почему и так старается все вдохи теперь делать через дверную щель, что над нижним шарниром - когда уми-рающий от чумы ей через эту щель что-нибудь говорит (при этом конечно же вы-дыхает микробы и бацилл).
   Когда уходит после их очередного свидания и разговоров через дверь - Оксана поглаживает кончик носа. Ему теперь достаётся, как никому: почти всё время не упирается им, так плотно прикасается к двери. А сверху, снизу и с боков от нижне-го шарнира все поблескивает - как исцелованное.
   Сначала Оксана пыталась обнаружить в себе присутствие бактерий и бацилл ещё по дороге от лазаретной двери до двери в свою каюту. Вскоре перестала занимать-ся этой глупостью. Потом причислила к глупостям и ожидания шевелений бацилл чумы у себя в гортани или в груди - там где лёгкие и сердце (самое казалось бы подходящее для обитания проклятой чумы).
   Но теперь медосмотра и самоанализы у Оксаны только по утрам. Как только бу-дильник её высвободит из ярких праздничных сновидений, она осматривает свои руки и ноги. Вдруг да появилось черное пятнышко - цветом, как всё лицо Петуш-кова. С участием двух зеркал спину и шею свои осматривает.
   Решила: микробы такие слабые, что и н е живут в ней. А слабые потому, что сво-им здоровьем Петя-Петушок измотал их и сделал беспомощными. Оксана видит - Ира и старпом того же мнения - изолированный в лазарете с каждым днём чувст-вует себя все лучше, здоровее.
   Если он умирать пока не намерен, то Оксане расстраиваться не резон из-за беспо-мощности чумных бацилл и микробов. Только и всего: прежде могло бы хватить и одного вдоха через щель на шарниром - теперь их требуется десятки. Если даже сотни и тысячи - Оксана и на это пошла. Ей надо и она будет вместе с Петушком этим когда-нибудь - потому что и ему (не трудно догадаться) хочется быть вместе с Оксаной. Изолированными от всех в лазарете "Иртыша", в любом другом ли мес-те - если даже и в самом людном - какая разница. Лишь бы им быть вместе.
  
   21
  
   После этого неожиданного для всех его участников, драматического, можно сказать, происшествия, всё пошло своим чередом. А для кое-кого -- и, как нельзя лучше. Что подтверждает общеизвестное: личный опыт, свои ошибки - куда важ-нее тех, на какие смотришь со стороны (если да же и смотришь не из праздного любопытства).
   Случившееся при втором визите Оксаны у двери в лазарет - забыто. Из памяти, из его хранилищ в голове может ещё и до конца очередного рейса "Иртыша" всё улетучится.
   Прежде всего, потому что у Оксаны всё-таки в самом деле память девичья (а у этой памяти не только сплошь недостатки - предостаточно и преимуществ. И по-том в своей "камере-одиночке" - времени свободного столько, что его некуда де-вать - придумал случившемуся в ту драматическую ночь очень подходящее назва-ние "недоразумение".
   Обыкновенное, всем известное слово. Но в данном конкретном случае проявило себя как незаменимое: с ним сразу ему и ей стало совсем легко забывать ненужное (сердце памяти оба оставили без внимания - скорее всего эта память настоящий пустяк, если даже и старшеклассникам о ней в его и у Оксаны в школе преподава-тели ничего не говорили).
   В связи со всем этим, ночные тайные экспедиции Оксаны в гости к Петушкову и в обратном направлении по тому же маршруту -- от двери в лазарет до двери в ка-юту пекаря проходили "без сучка и засоринки". Единственный раз и всего-то ей, как говорится, "дорогу перешел" один из мотористов.
   Был он ещё потный, "чумазый". Из-за срочной работы наверно задержали его на сколько-то в машинном отделении после вахты.
   Удивился он конечно: после полуночи идет "пекариха" куда-то. Остановился и прижался к переборке - не мешать чтобы ей пройти. Оторопел от неожиданно-сти так, что у него "язык отнялсия".
   Оксана - за то, что моторист с ней никак не поздоровался, - проходя мимо не сказала ему влицо, а бросила ему под ноги своё "Спокойной почи!"
   Пойди разберись: откуда у неё вдруг столько спокойствия оказалось? Наглость ли (до этого и малейших признаков такого Оксана у себя не замечала)? Смелости ли своей Петька ( для других всё тот же Петя-Петушок) успел сколько-то девуш-ке передать за короткие их тайные встречи? Или - всего-то, когда надо было, без-укоризненно чётко сработал у "пекарихи" инстинкт самосохранения?
   У первого угла (так чтобы это мог видеть моторист) Оксана повернула туда, где камбуз. Вроде бы тесто ей надо срочно замесить или что-то в этом роде неот-ложное для неё есть на камбузе.
   А на самом деле: в обход (по другим трапам и коридорам) пришла всё к той же лазаретной двери. Где замочная скважина для её голоса, а для голоса умирающе-го от чумы - щель у кромки двери За завтраком после ее первой "встречи" с Птькой у двери в лазарет, Оксана так расхрабрилась (знать не знала и не предпо-лагала с каким "недоразумением" для нее будет надвигающаяся ночь!), -- что при всех спросила Иру буфетчицу:
  - За ночь ему лучше стало?
   Все, кто сидел за столом и завтракал: Светланка в том числе и толстенькая ( по-чему и необидное у неё прозвище "Пончик") дневальная сразу догадались о ком кто угодно такое мог спрашивать. Почему и не придали значения ни голосу, ни вы-ражению на лице Оксаны (и это когда они были у пекаря во многом не теми для них привычными, каким обычно, всегда).
  - Не знаю -не спрашивала. - Ира другого и не могла сказать. - Старпом запре-тил мне и больному разговаривать. Строго-настрого предупредил об этом. По-советовал даже и не дышать - пока дверь приоткрыта, -- те же слова, что слы-шали от Иры в кают-компании командиры. И что буфетчица считала само со-бой разумеющееся: о таком-то, мол, зачем спрашивать?
  - Умрёт он или нет, Ира! - нашла над чем смеяться хохотушка "Пончик". Её всегда всё равно - лишь бы над чем (часто и когда не над чем или совсем не над смешным) посмеяться. - Если не будешь дышать, задохнёшься ведь, Ир, -- озле своего чумного вот уж действительно умрёшь!
   Ира как бы и не заметила слов дневальной. (Всегда, мол, одну чушь от неё только и слышу).
  - При мне старпом его инструктировал, - из всей "обслуги" на "Иртыше" Ира остается всегда самой серьезной. - Чтобы он куда-то подальше уходил от две-ри, когда открывать буду дверь, --просунлись только чтобы тарелки с обедом ли ужином, завтраком. Ни слова при мне чтобы не говорил. И самое лучшее: при этом - как у меня, ни одного чтобы вдоха не было - и две-три минуты чтобы он сдерживался от выдоха.
  - Вот это чума так чума! - не унимается дневальная. - Пока он сидит в лазарете, не появлюсь на той палубе и никакой уборки у второго штурмана делать не буду. Каюта второго почти рядом с дверью в лазарет!
   Напротив: Оксану как раз очень устраивало то, что рядом каюта "Второго", а не чья-нибудь. Второй помощник капитана сразу после полуночи на вахте - целых че-тыре часа его нет в каюте (когда у нее свидания с Петушковым)!
   Это одно - о чём думала Оксана, когда нехотя услышала от дневальной очеред-ное "смех один". Казалось бы: мне-то, мол, какое дело до того, что с языка у Пон-чика срывается её мелит". Но Пончик скажи мне, объясни: зачем так часто повто-ряешь одно и то же - "чума", "чума", "чума"?
   Все вместе, кто сидел за столом - Ира, Светланка, сама Оксана - и за весь день слова "чума" или "чумный" столько раз не повторяли, сколько насмешница "Пон-чик". Почему и стала Оксана выгадывать: или пораньше дневальной приходить кушать (пока Пончика нет за столом) или найти себе неотложное дело на камбузе - переждать чтобы "чревоугодие" дневальной (не слышать лишний раз её "чума" и "чумной")
   Эту тему она обсудила при одном свидании с Петькой - при этом ни слова не бы-ло худого сказано в адрес дневальной. Если нет её не только у двери в лазарет -- как бы и вообще Пончика нигде нет. Просто Оксана со всеми подробностями вы-сказала свою "домашнюю заготовку" Петушкову так, что другого и не оставалось у него, кроме как во всём с ней согласиться.
   Суть рассуждений девушки простая. Не надо ни вслух говорить, ни про себя сло-во "чума" и тогда чума-зараза оставит их с Петьку в покое. Уйдет страшная зараза куда подальше от них и может где-то сама же и подохнет проклятущая.
  - Не зря люди говорят "Не накликай беды на себя и на других!" -- разве не так? - вот и попробуй после этого сказать, что женский ум не лучше, ни сильнее мужского. - Может и у чумы есть своя гордость и самолюбие, как у эстрадной знаменитости или кинозвезды - представляешь?
  - Вполне может быть, - у Петушкова и раньше в его (ущербном - в сравнении с Оксаниным женским) мужском сознании было очень похожее на такое, о чём она ему рассказывает.
   Но если и не было такого - теперь-то (какая разница было вчера-позавчера или вообще никогда не было?) -- есть? Почему и столько уверенности у Петуш-кова, что признайся (если и на самом-то деле придуманное только что и само со-бой ) он: мельком появлялась, мол, и в его голове такая же догадка ( вдруг она и в самом деле появлялась?) -- Оксану бы это ничуть не удивило!
  - А когда нет признания, - высказывает он полное согласие с тем, что высказы-вает Оксана. -- Восторгов нет одуревшей публики-толпы?..
  - Перестают о ней говорить - значит и ничто она ни для кого и никто.
  - Что ей тогда остается?..Кричать: нет, посмотрите, мол, всё еще я "звезда не-угосимая"!
  - Затеить развод со скандалом, свадьбу ли пышную с попами и миллионными расходами! - хохотать бы над этим, но ведь обязательно среди ночи кого-нибудь на "Иртыше" разбудишь.
   Оксана просто высказала Петьке (ничуть не для того чтобы он увидел какая, мол, она у него умная) - о чём думает перед тем, как заснуть. Подумала - и для себя уз-нала новое кое-что о больном и о трижды проклятой чуме. Неизбежно узнала: по-тому что никакого сна у неё не было ни в одном глазу после всего, что услышала о бесчеловечно строгих порядках в лазарете и о нём самом от серьёзной буфетчицы Иры.
  - Единственный раз я у нее спросила о тебе. И после этого - Ира очень умная и внимательная! - сама теперь каждый день мне всё, что увидела, услышала от тебя -- рассказывает.
  - Наверно и плохое что-нибудь?
  - Ты что?.. Не выдумывай! - Оксана - если до груди, плеча больного ей не до-тронуться не может в эту минуту, - на всякий случай кулаком легонько удари-ла в дверь. - Вчера, говорит, и сегодня пел ты песни. Почему при мне ты ни разу не пел?!
  - Ты что, Оксан? Среди ночи приходишь -- когда все спят. А у меня из лазарета -- во всю песни?
  И я люблю петь. В училище мы хором - но и "как бы каждая при этом сама се-бе" (чему учил нас бывший солист из шахтерского ансамбля - по настоящему "лирически пели" со сцены про "Север бескрайний". Наверно твоя любимая песня - Ира слышала два раза ты пел?
  - Никакая не любимая, - больной, а смеется как здоровый. - Просто легко тебя представить закутанную в шубу по самые глаза и меня с тобой - когда мы на оленях мчимся-мчимся куда-то не знаю - просто куда захотелось тебе!
  Перед тем, как он строгим голосом выпроводил её: спать, мол, беги поскорее к себе в каюту, Оксанка, - тебе, чуть свет на работу, успела она узнать и о другом. Даже и более интересном, чем выдуманная прогулка по тундре на олениях.
  
   21
  
   Выведав сначала об этом от буфетчицы Иры, не могла Оксана у Пети-Петушка не спросить:
   - Зачем ручка тебе и бумага - ты попросил и тебе Ира принесла?
   - Скажи ей, пожалуйста, чтобы грифельный простой карандаш принесла. А то па-стовый - как всегда - не пишет если надо мне очень!
   - У меня карандаш такой в каюте, - с радостью предлагает Оксана свою услугу. Хотя бы и в таком совсем незначительном будет и от нее больному помощь. - По-раньше буфетчице отдам и в завтрак она мой карандаш принесет. Жди!
   У себя в каюте, когда ещё раздевалась, вспомнила Оксана: "Что же это я! Он мне ответить не успел - зачем ручка ему и бумага понадобились? А я - надо же! - не успела переспросить. В замочную скважинку не в полголоса, а в полный голос ко-гда предупредила обычным "До завтра!" - могла бы и спросить. А то -- быстрей-быстрей в свою каюту! Меня здесь - видите ли! - ждёт не дождётся мягкая по-стель!.. А там он? Спит не на голой палубе конечно - кровать у него в лазарете (он говорил) "двухэтажная и не хуже чем в матросском нашем четырехместном куб-рике".
   После каждого свиданья Оксана так спит, что сама вот-вот разучится вовремя просыпаться. Будильник два утра подряд не сумел ее разбудить - с камбуза прихо-дила Света, чтобы её подергать за плечо сначала, а потом и за ногу дернуть (с пер-вого сразу не могла разбудить). Стала жаловаться больному на саму себя (на свой сон вдруг такой - "из пушек пали - не разбудишь) и тот рассмеялся скорее всего до слёз (в дырочку через замок и через щелку над шарниром разве что увидишь?)
   При этом и смеяться-то он сразу начал не как всегда. Из-за чего и Оксана весте с ним смеялась - больше над своей жалобой, чем над его по-новому смешным сме-хом.
   - Кто виноват, Оксан? - только и успел он спросить перед тем, как рассмеяться. - Ты или будильник?
   Снова проявилось у Оксаны ей хорошо знакомое - "правильная мысля пришла к ней опосля". После того, как она лучше некуда устроилась на кровати и делала самое последнее - вытягивала ноги во всю длину.
  - Вытягивай ноги, пока не почувствуешь они вот-вот совсем из тебя выдернутся, - учила Мама доченьку-малышку. - Так с почти выдернутыми и засыпай. Бы-стрее вырастишь большой, станешь взрослой!
  - Не отвыкай с почти выдернутыми ногами засыпать, - напоминала Мама и ко-гда Оксана стала считать себя Оксана то вот-вот взрослой. - Тогда ноги твои быстрее отдохнут.
   Много умного советовала Мама и многому научила дочь. Например, помогла по-любить возиться с тестом и делать из него разные чуда из чудес.
   Наверно Мама права и в том, когда откровенно высказывает предположение:
   - Всё ещё полно глупости, Оксанка, у тебя в голове!
  - Почему умного, Мам, во мне даже и не замечаешь? - воспользовалась дочь случаем, чтобы высказаться очередной раз что-нибудь в защиту самой себе. - На конкурсе-выствке мой торт признали самым лучшим (конкурс был в мас-штабах училища)?
   Вне внимания у Мамы всегда оставалось почему-то: её дочь в школе всегда училась в основном с оценками "отлично" и "хорошо". Считалось это как бы само собой разумеющееся: Оксана девочка и значит ничего плохого ни делать не имеет права, ни плохо учиться - у неё, мол, что-нибудь плохое (если родилась девочкой) ну просто и не получится.
   Но случись такое, что Мама вдруг на теплоходе "Иртыш" и подслушала бы оче-редную глупость, что в голову пришла её доченьке. Фантастическое (сразу же Ок-сана сама поняла) пришло ей в голову. Но такое хорошее, что расставаться не хо-чется - а только придумывать новые подробности к нереальному, неосуществимо-му. И получалось у неё что-то вроде сказочного ковра-самолёта.
   Правда, в основе её девченичьего замысла самое что ни на есть всё только самое реальное.
   Петушков сам термометром пользуется и с точносью до десятой градуса диктует через дверь старпоому показания этого предельно простого по конструкции прибо-ра. В распоряжении больного и надёжные корабельные часы - их секундная стрелка не умеет врать и охотно помогает Пети-Петушку (хоть сто раз в день или среди ночи высчитывать) узжнавать какой у него пульс в минуту, за тридцать ли секунд.
   Утром сразу после вахты старпом приходит к двери лазарета со своими обычны-ми:
   - Здравству, Петушков! Как у нас прошла ночь? Себя как чувствуешь?.. Записы-ваю - диктуй!
   - Градусник показывает немного меньше, чем тридцать шесть и шесть десятых. Когда проснулся только что - был тридцать шесть и пять десятых. Пульс - почти вчерашний: на одну-две пульсинки отпрыгивает в нужную, а то и в ненужную сторону. Самочувствие хорошее. Если на четверть часика выпустите на палубу на море посмотреть и подышать - самочувствие станет отличным.
  - Не остри: у тебя чума - не забывай! Только что слышал - ты пел про снега в тундре и какие-то самоцветы?
  - Больше не буду.
   - Наоборот - пой сколько влезет! Вдруг от этого как раз и такое улучшение у тебя со здоровьем. Профессора прислали в полстраницы радиограмму: перечислили ка-кие лекарства тебе давать. Сразу там и предупреждение: лекарства - только в слу-чае резкого ухудшения твоего здоровья. А в случае улучшения хотя бы на сколько-то - ни одного лекарства нет в их радиограмме!
   - Может и не надо никаких мне лекарств?
  - Я тоже на это надеюсь. Мы сегодня войдём в Дарданеллы, а завтра - здравст-вуй, "самое синее в мире Чёрное море моё!" ...Наверно знаешь такую песню?
  - Конечно знаю... А там - не Новороссийск ли?
  - Нет. Госпитализируют в порту - в Ялте. Идёт переписка у капитана: он весь вечер отвечал на уйму вопросов от наших знакомых врачей , а теперь еще и от Ялтинских!
  "Что за чудо Петушков этот?!" - старпом снова рад-радёшенек тому, что нис-колько не хуже чумному больному. - "Молоденький ведь совсем еще, а с каким настоящим мужским мужеством себя ведёт! Наверно (какое там наверно - обяза-тельно) такой вот с ним дружеский мой откровенный разговор -- ему полезнее многих лекарств. Жаль, что нельзя посоветовать никому из его друзей приходить сюда и о чём попало поразговаривать хотя бы и через запертую дверь!"
   После ужина старпом второй раз примерно так же будет разговаривать с боль-ным. Обязательно придет: за материалом для второго (вечернего) радиодоклада профессорам. Ещё один всего-то, мол, за целые сутки полудружеский разговор. И всего-то получается два - за целые сутки!
   Нет, у старпома явно все данные, чтобы отличным быть лекарем. Не располага-ет полной информацией - всего лишь интуитивно и в то же время безошибочно ориентируется. В дружеском слове, по его мнению, целительная сила - какой нет ни в одном из лекарств.
   Не странно ли - вдруг такое совпадение?
   У Оксаны в голове "все ещё много глупости". Она с этим готова согаситься - если бы кто касравнивал то, что у неё в голове, с мудростью Иры или Светланы. (Взрослеющей пекарю ещё взрослеть и взрослеть кто знает сколько лет -- годы и годы!)
   Но о чём-то важном для неё Оксана думает (если это и сплошь фантазии)?
   Вот -- Разрешили бы ей войти на сколько-то минут в лазарет и потом всего-то посмотреть больному в глаза, а ему - на какую она есть. Может потом и следов от чум на больном никаких никто бы искать бы не пытался.
   Умнее старпома на "Иртыше" может быть один лишь капитан. Тогда почему то, что у старпома в голове, ( немного не то же самое, что у пекаря) - никто бы не решился назвать (как фантазию Оксаны) сплошной глупостью?
   Не одна она видит: Петушкову с каждым днём не хуже (чего всё ещё опасаются доктора-профессора) а всё лучше и лучше. Так почему перестать Оксане придумы-вать (она обязательно придумает!) - такое, чтобы улучшение здоровье не сорва-лось? После чего придумается и такое, чтобы началось настоящее выздоровление. А после этого у Оксаны просто не будет права не придумать, наконец, выздоровле-ние чтобы шло с каждым днём и с каждым часом быстрее и быстрее!
   Узнай Оксана, что это всё такое простое ни в чью ни в женскую, ни в мужскую голову ни разу не приходило - не удивления, а смеху бы у Оксаны было бы хоть отбавляй. Одно, правда, не знал она и не замечала: из Оксаной придуманного (ка-залась бы сплошь несерьезное, фантастика) - ею же самой ночь за ночью и осуще-ствляется.
  
   22
  
   "Девичья память" -- такая оценка всё ещё вполне подходила к соответсвуюшим способностям Оксаны. И ничего удивительного. Сколько не воображай себя девят-надцатилетней, если совсем недавно исполнилось только восемнадцать - самое-самое походящее "девичьей памяти".
   Она скорее всего снова бы забыло спросить у больного: зачем тебе, мол, понадо-бились ручка и бумага. Может быть забыла бы даже спросить: передала ему бу-фетчица Ира от меня, мол, грифельный карандаш вместе с завтраком?
   - Спасибо, Оксанка, за карандаш! - как раз ко времени был ей такое напоминание.
   - Получил значит?! Хорошо им писать?
  - Какое там хорошо? Если сто раз тебе скажу отлично - считай ничего не сказал из того, что надо обязательно тебе сказать! Без него бы мне...
  - Как без рук?
  - И без ног, без головы и даже - пойми, Оксан, - и наверно без сердца!
  - Я начинала думать: сердца - какое в стихах, в романах и о каком в песнях - у тебя нет. Потому ко мне так и относишься!
  - Разломаю эту дверь всместе с замком - тогда узнаешь как отношусь!.. Для че-го мне и твой карандаш и от Ирки бумага?
  - Рисуешь или пишешь что?
   - Переписываю!
  - Из чего? Зачем тебе переписывать?
  - Из моей памяти переписываю стихотворение для тебя!
   - Пушкина стихотворение - или чьё?
   - Сам сочинил! Пока оно было в памяти, боялся - вдруг что-нибудь забудется!
   Оксана сразу огласилась. У неё самой, когда училась в школе, не раз такое было. Выучит стихотворение, какое задала учительница, и дома рассказывает себе и Ма-ме - слово в слово, без запинки. А в школе вызовут и когда она хорошо выученное рассказывает:
  не такое слово то подвернется, а то и совсем не знает что ей дальше говорить.
   - Я вообще никогда не любил и не люблю стихотворения. Кроме, конечно, "Про день Бородина" и какие о море - там если хорошее говорят о нём.
  - Зачем тогда сам стихотворение сочинил про море ?
  - День и ночь один! Спи когда хочешь и сколько влезет. Вот уж действительно было - в петлю полезай. Ты когда пришла - зажил, как в раю! Само по себе и стихотворение сочинилось.
  - О чём?
  - О цветке - таком, что в стихах о нём только и говорить!
  - Очень красивый?
  - Внимательно посмотреть на него боюсь: вдруг мой взгляд окажется неосто-рожным! Когда смотрю - не разрешаю себе ни дышать, ни как всегда смот-реть. Потому что всё это у меня самое обыкновенное, а цветок!..
  - Не понимаю: ни дышать нельзя, ни глядеть - когда и цветок-то не живой, а выдуманный?
  - Цветок, Оксан, во всём для меня самый живой. Он - это ты!
  - Ну-ка, ну-ка прочитай! Что ты про меня выдумал?
   Читать не стал. Но обещал прочесть когда-то потом. Оказывается: когда он дек-ламировал стихи по памяти - всё в них (автору казалось) как надо. А когда перепи-сал на бумагу, столько оказалось чуть ни в каждой строчке ни к селу, ни к городу - сплошное "стыдобище".
   Обещал автор не бояться на Оксану смотреть и при ней не стесняться дышать полной грудью. Она, при этом, признала за автором право утверждать, что в ре-альной жизни и моряк может бояться дышать в присутствии девушки - если она действительно красивей самого красивого цветка. Похожая на такую, что и "от-важный капитан" когда-то не удержался "и влюбился, как простой мальчуган".
  - А я знаешь сколько раз обзывала себя дурой? - Петушкову запомнилась встреча-недоразумение на трапе в порту Триполи - даже об этом он упоминает в стихотворении. Оксана тоже во многих подробностях помнит их ту встречу.
  - - Ну губы вижу у тебя такие сухие - поцеловать бы их надо (у меня-то навер-но губы влажными были), чтобы ты не мучились. А я, дура, спрашиваю: "Пить хочешь?"
  - Оксана, ты что - могла и поцеловать?
  - Тогда - нет. А теперь обязательно - как только перестанешь болеть.
  - Да я, Оксана, прямо не знаю что!.. Завтра Черное море во все стороны распле-скаю! Послезавтра - Кавказские горы снесу и там степи, луга одни останутся!
  После такого всплёска необдуманных обещаний больной "очухался" на столько, что хватило у него сил Оксану прогнать - выспаться чтоб успела перед началом рабочего дня. Прогнал, правда (не поймёшь по чьей вине такое у них случилось) - прогнал спать - на полчаса позже обычного.
  - Не обещай - крепись, а пообещала - держись! - Петушков напомнил Оксане о её обещании с ним когда-нибудь и даже целоваться.
   Девушка не полезла в карман за словом (всё чаще сказывается её общение со Светкой - снова попыталась показать себя настоящей вбудущем сильной женщи-ной).
  - Не забыл песню - хорошие в ней и самые подходящие слова: "Когда вер-нешься с орденом, тогда поговорм!" (В смысле: выздоравливай поскорее, а за мной, мол, дело не станет.)
   Не помнит Оксана, чтобы до это таким длинным ей казался путь от лазаретной двери до двери в свою каюту. Ей нельзя - конечно же шумно получится! -- а хо-телось весь путь пробежать.
   И она бежала, не забывая, что к палубе надо прикасаться не иначе, а как бы кошачьими лапками и к тому же со спрятанными коготками. Но не поэтому у Ок-саны так быстро и бесшумно получалась.
   Не уверена была девушка: на самом-то деле её прикасались где-нибудь к палу-бе, к ступенькам ли трапов? Скорее всего - не прикасались. Потому, что несли ее не ноги, а такое, что она могла бы назвать крыльями. Трезво сознавая, что на са-мом деле никаких крыльев у неё нет ни за спиной (как у ангелов), ни вместо рук и плеч (как птиц).
   Подобное случалось у Оксаны в детстве. Сразу после огромной-огромной (в детских масштабах) радости. Или в ожидании с уверенностью что радость будет и обязательно огромной.
   Пролетая бесшумно (потому что не было необходимости к чему-то вне её при-касаться)
  Оксана была переполнена такой же, как в детстве, радостью. Переполнена пото-му, что радости в ней оказалось очень много - хватит на её жизнь и на жизнь Петьки-Петушка.
   Не тот возраст (всего-то восемнадцать лет!) чтобы заниматься душевным само-копанием: выискивать откуда вдруг столько радости и что она такое - по своей сути. Взрослый думающий читатель конечно же поймёт. Но Оксана - если и была думающей, то пока что не за пределами своего безответственного (перед собой - конечно же) возраста.
   Спешила Оксана и потом - когда закрыла за собой дверь в каюту. И когда раз-бирала, готовила себе постель, и когда раздевалась - побыстрей всё старалась де-лать. Как можно быстрей!
   В такой суетной спешке она могла бы нечаянно сломать, испортить ли то, на чём прилетела. Но девушка была уверена её несло такое, что не ломается - поче-му и невидимое. Потому из способного летать в ней всё - она сама, Оксана. Для всех, кроме чумного (в ином смысле - из-за его стихотворения о цветке чумного и из-за готовности при случае Оксану отшлепать, иным ли способом наказать.
   Такому (нет, не фантастическому - реально осущствленному!) полёту Оксаны и способности летать - ничуть не мешали слова песни. Те, что она через отверстие в дверном замке успела на прощание больше сказать, чем напеть чудесному та-кому Петьке слова -- не могли мешать Оксане. Что бы она теперь ни делала.
   В сравнении с большой настоящей радостью, более скромнцыми была у девуш-ки две радости. Что именно эту песню вспомнила, и уверенность, что если чаще будет чудесные слова этой песни вслух и про себя повторять - в самом деле про-изойдёт чудо.
   Быстрее, чем врачи рассчитывают, он от чумы избавится. Потому что Петуш-кову - она же не слепая, видит - хочется как можно скорее вернуться к Оксане "с орденом". Здоровым и милым.
  
   23
   И здравый смысл, и любые логические построения, и, как говорится, даже и сам Бог был за то, чтобы из пролива Босфор теплоход "Иртыш" следовал прямиком на Ялту. Порт обязательно примет судно -- где нет врача и по существу некому по-мочь матросу, умирающему от чумы.
   Портовики подняли на ноги (считай, как по тревоге) местные мощные медицин-ские силы. А те раз - и ножкой шаг в сторону. Быстренько на главном направле-нии сконцентрировали они свои ударные силы: сформированные не только из ме-стных городских властей, но с избытком из тех, кто в Сиферополе.
   Судно с умерающим от чумы и - почти стопроцентная гарантия - там заражены чумой все поголовно члены экипажа (врача у них нет - не с кем и разговаривать на эту серьезную тему). Это же какая "реклама" для жемчужины Крыма к предстоя-щему курортному сезону. Работать обязательно "реклама" эта будет и в после-дующие годы.
   От ялтинских ворот поворот. Нет смысла проситься в Феодосию или в Анапу. Врачи и местные власти - "не дураки" и там. Даже и на внешний рейд "Иртыш" не пустят.
   А тут "самое, как по заказу" в полную сила работает легендарная Новороссий-ская бора. И мороз, и ураганной силы ветер, и соответствующе взбесившиеся во всю беспощадные волны.
   Во внутреннем и на внешнем рейде Новороссийска нет ни одного судна. Разбе-жались в укрытия под Озереевку, под Анапу - кто куда успел.
   Положение - хуже не придумаешь. Но где настоящие моряки - они такими все-гда отважными и остаются.
   Лоцманская служба Новороссийска идёт на риск. Выходит их катер в такой ура-ган из порта встречать судно река-море (низкобортное, лишь на половину морское) -- мизерная гарантия у тех, кто на катере, живыми вернуться к родным причалам! Но какой ты моряк, если не сделаешь, когда надо, и сверхвозможное -- чтобы спа-сти умирающего (никакой гарантии, что из-за каких-то минут промедления не окажетсямертвым).
   Не удастся спасти его, так выручить хотя бы тех членов экипажа, кто, кто от умершего заразился чумой?!
   Полное научное объяснение о происхождении, что оно такое Новороссийская бо-ра - умещается в четыре-пять строчек, напечатанных или написанных от руки. В них и всего-то напомнят, зимы для того и придуманы, чтобы морозы и ураганные ветры могли себя проявить во всей красе. Что район Новороссийска для таких де-монстраций "подручными средствами Бога даже и слишком хорошо оборудовал.
   Город и порт - в полуокружении достаточно высоких гор. За ними скапливается в гигантских количествах до предела охлажденный воздух. Ему больше некуда де-ваться, как, перевалив через горы, с сумасшедшей скоростью мчаться вниз по склонам гор туда, где город и порт.
   Вблизи причалов порта если окажешься, по улице ли города перебегаешь от ук-рытия к укрытию - мало что поймешь. Единственное разве - что ветрища не толь-ко то с одного, то с другого бока бьёт, пытаясь тебя бросить на асфальт улицы. Ве-тер на тебя ещё и с верху, и силы у него при этом едва ли не больше того, что бьёт (и каждый раз - неожиданно!), то в лицо и в грудь, то в спину, то слева или справа.
   Зримо всю эту катавасию можно попытаться представить, например, так.
   Папа, Мама, их сын первоклашка пьют чай. Горячий у них чай - Мама почему и наливает его сколько-то в блюдечко, что перед сыном. Тот знает что надо делать: чтобы охладить чай, дует и дует в блюдце.
   А если не из губ малыша струйками, а из шланга воздух (давление такое, чтобы мог работать отбойный молоток, дробящий бетон и камни) пустить струю воздуха в блюдечко?!
   Не струей из шланга, а неохватным по ширине и высоте потоком был ураганной все сокрушающей силы ветер. Что дул в "блюдечко" -- в Новороссийскую бухту-ий залив. Он-то и отшвыривал с крутых вол из стороны в сторону лоцманский ка-тер ( в масштабах гор, моря и урагана - по сути щепочку, случайную соринку!)
   На катере - сколько ни останется от волны, что перекатилась через него - пре-вращается в ледяную корку. В многопудовые наледи на всём, что выступает над палубой - делая катер плохо управляемым, неустойчивым. Готовым не от этой, так от следующей волны опрокинуться так, что его киль будет сверху, а обледеневшая мачта - под водой внизу.
  Лоцман и команда катера -- моряками. Из тех, о ком следует всегда писать с большой буквы!
   Опасным было (в какие-то секунды и смертельно опасным) - когда лоцман караб-кался по штормтрапу к верхней кромке обледеневшего фальшборта "Иртыша". Где его с нетерпением ждали, в удачный миг успели подхватить и потом в четыре руки лоцмана перетаскивали через мокрое скользкое обледенение в потоки воды, ме-тавшихся по грузовой палубе теплохода .
   Старшего матроса и третьего помощника капитана вместе с лоцманом дважды по-токи воды опрокидывали на палубу теплоходаи, не давая ни за что руками надёжно ухватиться. Потоки демонстрировали свою готовность: вместе с очередной волной через обледенелый фальшборт всех троих выбросить навеки в морскую пучину.
   Лоцмана приняли.
   Перед лоцманом и капитаном теплохода -- сразу и казалось бы неразрешимая за-дача. В шторм, когда волны сплошь из тех, что за пределами измерения в баллах - надо ввести "Иртыш" во внутренний рейд порта. Там конечно же не будет хуже - в сравнении тем, что на внешнем рейде и на подходах к нему. Бора непогоду устрои-ла такаю, что консилиум из всех фантастов мира хуже бы не придумали.
   У теплохода "Иртыш" (по сути и у каждого корабля) единственное средство бо-роться с волной - отбиваться от неё своим стальным форштевнем. Бить штевнем по волне, врезаться в её основание или - в крайнем случае - брать на себя и сразу же ломать всё, что перекинется через форштевнь. шт Только что несокрушимую волну -- превращать в менее грозное, но всё ещё опасные потоки воды.
   Единственным при этом остаётся утешением: пусть себе злые, где-то и смертель-но опасные волны буйствуют. Они при этом без тяжелых корабельных швабр и крепких матросских рук вымоют верхнюю палубу.
   Всё именно так, если единоборство корабль-волна в открытом море.
   Но у "Иртыша" на подходе к порту с какого-то времени крайне ограничены воз-можности для маневрирования. Вынужден лоцман вести теплоход строго по фар-ватеру, придерживаясь створных знаков и границ, обозначенных буями.
   Почему и бьёт волна теперь не по носу: зачем ей лезть на рожон - когда есть воз-можность не встречаться с упрямым острым форштевнем? Волна бьёт в правый борт, коварно подкатываясь под "Иртыш" до тех пор, пока у скользящего по ска-ту волны теплохода не образуется крен. Как раз такой и в ту сторону крен, чтобы следующая волна могла бы перехлеснуть через фальшборта (сплошное водонепро-ницаемое ограждение верхней палубы).
   У третей волны, а у четвертой - тем более! - возможность полностью овладеть грузовой палубой со всеми её по-штормовому задраенными трюмами. После чего на этой палубе по своему хотенью устраивают волны свистопляску.
   Играют волны со стальным теплоходом, как кошки с пойманным мышонком. То на правый борт устраивают они судну крен до предельно допустимого, то -- на ле-вый. Демонстрируя свои возможности и не скрывая намерения в какой-то момент многотонный "Иртыш" перевернуть килём и днищем вверх.
  
   24
  
   Наконец-то многострадальный "Иртыш" миновал подобие ворот между бетон-ными волнозащитными стенкамиу порта. Можно сказать вошел на внутренний рейд порта Новороссийск. Но можно и сказать по другому (наступив на горло сво-ей гордости - ближе было чтоб к истин) - не сам вошел, а его во внутренний рейд вбросили морские волны.
   Из уважения к отваге моряков, их упорству и смелости ("Только смелым поко-ряются моря!") волны это сделали или иным каким-то соображений. Важен сам факт: море его волны оставили в покое стальную игрушку (случается же, когда вволю наигравшись, кошка выпускает мышонка из своих коготков?) - теплоход, найдя более достойное для себя занятие.
   На внутреннем рейде ни крутых, ни безразмерно пологих волн из экипажа "Ир-тыша" никто нигде не увидел. Толчея повсюду из давно перекипевшей воды - по всему внутреннему рейду сплошь толчея разновозрастных всплесков из перепу-ганной воды.
   Где-то всплески едва не двухметровой высоты и там их много. Скорее всего на предельную высоту взлетают ветром сбитые с толку лишь острия этих всплесков - навсегда расставшись и потеряв основание своей обезглавленной волны-микросмерча.
   У причала, затененного огромным элеватором, - всплески тонких уродливых волн все, как одна, затаились в ожидании очередных порывов ветра. Во многих местах нерешительные (напуганные что ли?) они такие, что напоминают непри-хотливую покорную травушку-муравушку.
   Два буксира неотступно сопровождают "Иртыш". Где надо подталкивают его в кормовую часть или наоборот -- где якорь с якорьцепью вывалились на столько, что иногда лапы якоря хватаются за поверхность кипящей акватории.
   Удобнее было бы и легче швартовать обледеневшее теплоход река-море в поло-жении, как он вошел на внутренний рейд. Было бы тогда, что носом "Иртыш" по-вернут к береговой полосе, а кормой - к выходу из порта.
   Но лоцман посоветовал и капитан с ним согласился: швартовать судно так, что-бы его форштевень смотрел на выход из порта. Мало ли, мол, что взбредет ледяно-му ветрищу с гор: вдруг придётся убегать из Новороссийска в ту же Озереевку или хотя бы в открытое море - подальше от берега.
   Такая швартовка оказалась прямо-таки желанной для тех, кто пристально следил с берега за постановкой теплохода к причалу. Это - братья ли сестры, родители, жены (кто-то из них и с детьми) членов экипажа (их семьи).
   "Иртыш" в чем-то похож на речную баржу-самоходку. Жилая надстройка у него (и машинное отделение под ней) сдвинута на корму. А всё, что впереди надстройки (примерно три четверти длинны судна) - грузовая палуба с четырьмя трюмами и тремя судовыми кранами.
   Официально семьи никто не предупреждал. Намерение было держать в секрете: почему другие суда спешно, а кто и в панике покинули причалы Новороссийска, а "Иртыш" (с его сомнительного качества мореходностью) принимают и он будет ошвартован под элеватором.
   У кого-то было утешительное для него сомнение: "не выдумка ли чья-то, не ап-рельская ли (в феврале?!) шутка - заболел и кто-то умирает от чумы на теплоходе, вернувшимся из Триполи Ливийского?
   Но сколько можно тешить себя сомнением. Когда видишь такое, чего ни разу не было и о чём никто нни разу тебе не рассказывал. Когда полвзвода пограничников "вооруженные до зубов" карабинами и автоматами оцепили причал. С пистолета-ми старший лейтенант и прапорщик ходят по причалу, не переставая инструктиро-вать и что-то внушать своим "вооруженным до зубов" подчиненным.
   Из неофициальных источников просочились несомненной убедительных сведе-ний -- фамилия, возраст и штатная должность умирающего (по некоторым данным - только что умершего) от чумы.
   После чего кто-то (скорее всего и не один) "вычислил" и родственницу умираю-щего или умершего от чумы. Это была впервые приехавшая в Новороссийск стар-шая сестра Пети-Петушка.
   На одиннадцать лет она старше брата-моряка. Их жизнь сложилась так несклад-но, что она была как бы и его матерью.
  Без родителей они остались, когда сестра готовилась к выпускным экзаменам в школе-десятилетке.
  Почему и Переехали жить к бабушке.
   Но через три года бабушка даже и с костылями не могла от дома сходить в по-селковый магазин купить хлеба, соли, сахару.
   От бабушки им стался дом с хорошим огородом и фруктовым садом. Под яблоня-ми и грушей две племянницы Петушкова играют всё лето в школу чаще, чем в дочки-матери.
   Сестра замужем. Но вкусы и гастрономические предпочтения мужа вряд ли будет жена знать хорошо так же, как вкусы и предпочтения брата. Она привезла ему пи-рожков с разной мясной и сладкой начинками и заранее торжествует.
   Посмотрим, братец, мол, посмотрим! Моим ли пирожкам или выпечке "самой красивой, прелестной" девушки Оксаны поставишь ты высшую оценку - "отлично с плюсом"?
   При иных обстоятельствах эту оценку её брат мог высказать сегодня часа на три раньше. Его сестра на это и рассчитывала сегодня утром. Когда вышла из вагона и расспрашивала у приезжих, а потом и у местных жителей дорогу в где "стоят ко-рабли" или где у портовиков Новороссийска учреждение какое-нибудь или конто-ра.
   Наконец нашла "Трансфлот" - учреждение, работники которого должны прояв-лять заботу о моряках и кто к ним приезжает при стоянки судна в порту. Полно было женщин и мужчин в просторной комнате, где нашлось на скамейке и место для сестры Петушкова.
   До её прихода мужчины и женщины успели обговорить главное для них всех: те-плоход "Иртыш" принял Новороссийск и ошвартуют под элеватором (когда сви-репствует Бора) -- только потому, что на борту судна большое несчастье. О нём, всё что знала, успела рассказать сестре Петушкова сидевшая с ней рядом жена боцмана.
   Едва "Иртыш" прорвался на внутренний рейд, сразу об этом стало известно "семьям". Просторная комната никому не нужна - все поспешили туда, где элева-тор. К решетчатому ограждению из стальных прутьев - прозрачному и но высотой около трёх метров.
   Здесь все были заняты делом, ни на что не отвлекаясь второстепенное: смотрели на швартовку теплохода. Почему и в первый час пребывания на "свежем воздухе" время пролетело незаметно. После чего с каждой минутой всё длиннее оказыва-лись минуты - с готовностью каждой растянуться в четверть часа и даже больше.
   Тому способствовало нетерпение. Ждали приезда врачей специалистов из Крас-нодара. Кто-то для краткости их назвал чумологами. И это прозвище почти сразу все признали правильным и справедливым.
   Берем на себя смеость: впредь называть "семьями" - тех, кто столпился у решет-чатого ограждения приэлеваторных причалов. А тех, кто в переменном составе толпился на корме "Иртыша" - назовем "экипажем" (на самом -то деле ни разу там не собиралась и половина тех, кто с собой привёз от берегов знойной Африки страшную заразу).
   "Экипаж" с не меньшим нетерпением, чем "семьи" ждал приезда чумологов. Но не потому, что с кормы судна на сколько-то скорее моряки могли увидеть приезд "гостей" из столицы Краснодарского края, экипаж предпочитал оставаться на кор-ме теплохода (в струях ледяного ветра).
   Оттуда на сколько-то ближе к решетчатому ограждению. Ближе и к "семьям" - что для каждого и для всех очень важно.
   Потому что это пока единственная возможность "на других посмотреть". Уви-деть хотя бы издали ту, кто к тебе приехал. Сразу же "и себя показать": вот, мол, смотрите каков я - жив, как видите, и, как всегда, здоров.
  
   25
   Сестра Петушкова слегка почувствовала себя ещё в просторной комнате "Транс-флота" нежданной для "семей". А когда у решетчатого ограждения настроение "семей" кристализовалось, поняла: среди них она -- единственная для "семей" не-желанная.
   В своих письмах с обратным адресом на теплоход "Иртыш" брат с восторгом описывал спецпогрузчики и как ему радостно работать было сначала на одной из этих "умных машин". Ещё радостнее ему стало - когда сел за рычаги управления и за штурвал самой умной из умных машин.
   Сестра предполагала, что, её неугомонный брат, не найдя никакой более умной машины, чем какая-то "многовилка", - стал хвалить командиров и рядовых членов экипажа. Упомянул, что на теплоходе "обслуга" из хороших внимательных жен-щин и девушек. У одной из них удивительно красивое имя Оксана.
   Не забыл брат в очередном письме снова упомянуть это красивое имя. С добавле-нием: удивительному имени во всём соответствует и сама девушка-пекарь.
   Наконец в последнем письме появились "необыкновенно красивая, прелестная" -- перед именем пекаря. Снова было в письме и о том, что вкуснее выпечки (преле-стная девушка всё чаще изделиями свои прелестных рук угощает безумно влюб-лённого в спецмашины) - брат никогда и не пробовал.
   "Пришла пора" - казалось бы все основания у старшей сестры были повторить не-забвенные слова поэта (адресовав их брату - соответственно переделав окончание фразы). Значит уходит в прошлое, когда её брат не умел оценить преимуществ сна-чала девочек-школьниц и не задумывался над возможностью непостижимо вели-кой тайны в каждой девушке и женщине.
   Надо поехать - с братом встретиться и посмотреть на его Оксану (скорее всего - очередная его временная причуда). "Ко времени" получила и радиограмму от бра-та-мореплавателя: "Идём Новороссийск целую тебя племяшек приболел остальное отлично".
   Приболел-то оказывается чумой. И так серьёзно ему, надо полагать, не здоровит-ся, что хуже -- не придумаешь. Потому что самое худшее придумал каждый и пе-редумал вместе, коллективно сто раз нами названные "семьи".
   А коллективный ум, не то что мнение-домыслы одного-единственного лица - той же учительницы младших классов. К тому же она и сестра заболевшего чумой - явного разносителя микроб, флюидов и каких-нибудь ещё (без названия - потому что учёными не разгаданное) более всё пронизывающее с единственной целью раз-носить заразу.
   У кого-то в "семьях" наверно созрело и такое предположение. Вполне возможно, мол, что и в родной сестре больного притаилось нечто, готоовое вдруг разразиться чумой?!
   Какой ни наесть педагогический опыт подсказал сестре Петушкова. Не надо ей возвращаться туда, где в тесноте да не в обиде "семьи". Своим одним присутстви-ем чтобы никого там не беспокоить и не пугать.
   Она осталась в сторонке, опустив под ноги сумку-"саквояж". Там у неё "деревен-ской вязки" шерстяные шарф, перчатки и носки. В отдельном пакете там же и рас-сортированные по отдельным пакетикам пирожки.
   С одной стороны уверенность у старшей сестры, можно сказать, профессиональ-ная. Как это её брату не понравится приготовленное не кем-то, а ею?
   С другой стороны - обыкновенная женская ревность (своеобразная конечно) - по-скольку сестра не может оставить беззащитным младшего брата. Чрезмерно до-верчивого, а значит и беспомощного при встрече с первой на его жизненном пути коварной обольстительницей.
   Где стоит сестра, хорошо видны и причал с пограничниками, и правый борт "Ир-тыша" с трапом -- "вооруженным" по всем правилом и спущенным до земле.Ей даже удаётся и рассмотреть лица некоторых - кто на корме судна появлялся хотя бы и на пару минут.
   Весёлых и беззаботных - ни одного лица. Нет среди них ни одного лица, сестре Петушкова знакомого. По другому и не могло быть - если она впервые приехала встреться с братом моряком.
   На кого-то из этих крепких и надёжных парней брат наверно теперь чем-то по-хож. Но ни одного из них нет и не может быть одинаковым с её братом.
   Любой ведь из них мог бы "подхватить" проклятую чуму. После чего, вряд ли кто из них потом выздоровел. Но её брат - не как другие!
   Не случайно всегда он любил и любит изготовленное из металла. Предпочти-тельнее то, что из самой прочной стали. Потому что брат у неё во всём как сталь!
   Весной брат окончил среднюю школу. В подарок ему был мотоцикл: на зависть одноглассникам и осущетвление казалось бы его несбыточной мечты.
   На обгоне трактора счастливейший мотоциклист врезался в переднее колесо трактора. Огромное заднее колесо на сколько-то успело отвернуть. Что не спасло изделие из стали - мотоцикл. Но позволило опытным хирургам подобрать одно к другому кости правых руки и ноги, сшить, а где и заштопать мускулатуру (чтобы где-то и возродить её, а где всего лишь восстановить - брат порвал и переломал го-ру эспандеров; не переставала блестеть самодельная перекладина под грушей в са-ду и не проходили мозоли на его руках).
   Разве можно с тем сравнить какую-то чуму (к тому же проклятую)?
   " Да мой брат! Он скорее костьми ляжет!" - успокаивает себя старшая сестра. - "Умрет -- не даст чуме себя победить!.. Снова его вылечат и, каким был всегда, он будет здоровее многих-многих!"
  
   26
  
   Около двух часов ждали чумологов из Краснодара. Мороз можно было терпеть - если бы не жестокий ветрище.
   Малыши, что приехали с Мамами, успели перезнакомиться. Им бы впору побе-гать и поиграть. Но кому-то одному из них Мама сказала одно слово "Нельзя!" И это было последней каплей, чтобы в малышах почти не осталось непонимания дет-ским умом тревожного настроения взрослых.
   Ни крика, ни визга, ни говора своим голосом в полную силу - будто и свист ветра сквозь решетчатый забор поутих, затаился ли на какое-то время. Даже и природа старается делать хотя бы что-то, чтобы взрослые успокоились. Появилась у неко-торых Мам для их успокоения забывчивость - позволявшая воображать будто ни-кого из малышей не привезли в Новороссийск.
   Все, мол, их дочки и сыночки где-то, как были, так и остались дома со своими куклами, автомобильчиками (с чем-то более понятным и полезным для ребенка, чем "привязывание правдешнего парохода к берегу, чем смотреть не на оловянных игрушечных солдатиков, а на живых - похожих на мелькавших во весь экран по телику").
   Почему прижался мальчик лицом к маминому теплому бедру. А девочка от холо-да и ветра спряталась в привычное - где и тепло, и уютно -- под полой маминого мохнатого пальто.
   Швартовка судна закончена. Лоцман в сопровождении ему знакомого третьего помощника капитана вышли на верхнюю площадку трапа. Но успел сшагнуть лоц-ман с площадки трапа всего на одну ступеньку. Его остановил решительный жест и какие-то слова офицера-пограника.
   Конечно это не личная инициатива старшего лейтенанта. Он всего-то строго вы-полняет чьи-то указания сверху.
   Лоцман прошел по коридорам, где недавно ходил умирающий от чумы. Нет га-рантии, что ни одна заразная бактерия не успела прилипнуть к нему - не притаи-лась на его одежде, на руке или где-нибудь и на его лице.
   Да, офицер отпустил портовых швартовщиков. Но перед этим сержант-пограничник распахнул перед ними резиновый мешок, а один из рядовых (на ру-ках у него были резиновые перчатки) сдернул у каждого изпортовиков его брезен-товые рабочие руковицы и побросал их в резиновый мешок.
   После такого разве может быть у кого в "семьях" сомнение? Конечно же на "Ир-тыше" свирепствует самая настоящая чума. Один из моряков умирает (скорее всего умер, но об этом капитан строго настрого запретил рассказывать и лоцману даже). А многие из тех, кто сегодня вроде бы жив-здоров тоже завтра-послезавтра умрут.
   Не с радостью конечно же, а скорее с тревожным "Наконец-то!" -- смотрели "се-мьи", пограники и старшая сестра Петушкова на приехавших из Краснодара. Удивлены конечно многие были: из автобусов один за другим выходили обыкно-венные мужчины (ни одной женщины-чумолога).
   Еще больше удивления появилось: когда приехавшие стали переодеваться и пе-реобуваться - во всё
  темно серебряного цвета. Будто изготовлено всё из материала, пропитанного свин-цом.
   - Такое надевают - показывали по телевидению - где опасность радиационного заражения, -вспомнила одна из жен или матерей. - Это в случае после взрыва атомной бомбы!
   - Значит и от чумы проникающая зараза, - поддержал рассуждения женщины встревоженный мужской бас. - Не признает никаких преград, кроме свинца!
   Неохотно тяжело ступая чумологи вот уже и поднимаются по трапу - на их пути никого нет. Их всех человек десять (старшая сестра не успела: отвлекли её внима-ние носилки - несли их двое последних чумологов - это на них будут выносить её брата).
  
   27
  
   Как только разнеслось по судну "Из Краснодара приехали!", Оксана оставила камбуз и, не забежав и на минутку в каюту - привести себя в достойный вид (пред-стаяла какая там ни получится встреча с Петькой) - поспешила на палубу, где ла-зарет. Там заняла самое удобное место: вблизи от каюты второго помощника - от-куда хорошо видна дверь в лазарет и почти всё, что перед этой дверью.
   Она слышит (не вникая о чем речь) разговор старшего помощника с кем-то из чумологов (у того голос такой, будто ему на голову надели пустое ведро - ни одно-го слова не понять). Старпом ведёт себя уверенно и смело: ему нечего терять -если кому суждено было заразиться чумой, он первая кандидатура. В крайнем слу-чае - вторая: готов первое место уступить буфетчице. -- Ты зачем здесь?! - стар-пом было начал всовывать ключ в замок лазаретной двери и -- вдруг на тебе - в трех-четырех шагах от двери пекарь Оксана! - Заразиться хочешь?!
   - Нет, - и добавляет первое подвернувшееся вранье. - Мне у Иры спросить...
  - Что - и буфетчица здесь?
  - Не знаю, -- говорит сначала правду, а заканчивает враньём (от чего и румянец стыда по всему лицу). - Я подумала Ира здесь... - и пришла.
  - Бегом отсюда! И носа не показывай из каюты.
   Оксане делать нечего в каюте. Работы полно у них со Светкой на камбузе. Но обе всё отложили на потом. Не сомневаются: в четыре руки они сумеют наверстать упущенное если даже на целый час.
   "Всякая хитрость", -- не раз Оксана слушала от матери. - "Всегда нечестность, обман!"
   Но, милая Мама, если по-честному ничего, мол, у мена (знаю, не сомневаюсь!) не получится. Это было тогда единственным, что Оксана считала могло быть её оп-равданием перед Мамой и пред своей совестью.
   Бдительность старшего помощника капитана - само собой с ней приходится счи-таться. Но и легче лёгкого Оксане было старпома и обмануть.
   Пока он открывал дверь и впускал в лазарет чумологов, Оксана успела вернуться к тому же трапу, с которого старом её только что выпроводил своим "Бегом отсю-да!" На самый верх не стала подниматься - притаилась на полпути.
   На много меньше теперь ей было видно. От каюты второго помощника все пере-городили двое в серебряных одеждах (да вдобавок ещё и, отгораживая трап от ко-ридора, поставили наискосок свои носилки.
   И без этого -- между обутых в серебряное двух пар ног лишь кое что видно было. Но к этим ногам добавилась пара сопог сарпма
   Вдруг из лазарета грохот и звон посуды.
   Там у больного насобиралось тарелок и тарелочек столько, что из них он постро-ил поюобие игрушечных башен. За одну из них зацепился кто-то из неповоротли-вых "чумологов".
   Под этот грохот и звон и убежала Оксана со своего наблюдательного пункта с двумя планами-замыслами с панической торопливостью созревшие в её голове.
   Сначала она метнулась к одному, а потом к другому месту, где продольные кори-доры пересекаются с проходом к наружному трапу. Но "чумологи" на то и есть "чумологи": на обоих пересечениях стоят, как истуканы, часовые в серебряно-синцовой одежде и обуви.
   Мимо любого из них, когда будут проносить Петушкова, едва ли успеет Оксана ему сказать хотя бы одно слово.
   Она бегом в свою каюту. Успела надеть носки и тёплые кросовки, схватила курт-ку - и скорей-скорей на верхнюю палубу.
   А там весть экипаж собрался - вышли проститься с Петей-Петушком. К выходу из жилой надстройки на верхнюю площадку наружного трапа не пробиться.
   "Обслуга" держится отдельной группой. Выбрали себе место на шлюпочной па-лубе, откуда видно почти весь наружный трап и причал между бортом "Иртыша" и громадным элеватором.
   Место оказалось выгодным, не только для "облуги": на морячек удобно было любоваться снизу пограничникам, а от решетчатого ограждения элеватора их всех видели "семьи". Оттуда рассматривала их (с особым вниманием, пристрастно) и старшая сестра Петушкова..
   Где стояли втрёме, нашлось место и для четвертой - для Оксаны. Бежит она туда где трое ждут её. А а ветрище то мешает ей (вот-вот и шагу она сделать не сумеет) и вдруг подгоняет - помогает ещё сколько-то пробежать.
   На верхней палубе бора ведёт себя скромнее. Всего-то немного выше - на шлю-почной палубе - она то строже, то нахальнее. Каждого заставляет с ней считаться.
   Произошло многообещающее событие. Старпом вышел из жилой надстройки вместе с лоцманом, о чём-то поговорил с командиром пограничников и тот лоцма-ну сразу разрешил сойти на причал.
   Коллективный вздох облегчения - всех, кого был "семьями". Значит пребывание на "Иртыше" - не обязательно с такими последствиями: ты заболел (непременно ли заболеешь) чумой.
   Вряд ли и дети участвовали в коллективном вздохе. Зато, почувствовав общую радость, от ненужных слов сразу приступили к делу. Начались их звонкие крики, смех, визг, писк и беготня.
   Девочка быстроногая, но мальчик её догоняет. Но она-то ещё и ловкая: не один раз, а дважды огибает старшую сестру Петушкова и только потом бежит в сторону, где её Мама.
   А туда как раз -- к "семьям" подошел старший лейтенант.
   Перед этим по трапу вынесли пустые носилки.
   "Значит: Петушков не только жив. Он и здоров настолько, что его выведут под руки или даже без чьей-либо помощи он сам спустится по трапу!"
   Для "семей" -- даже случись такое - не гарантия, что, кроме Петушкова, забо-левших чумой на теплоходе "Иртыш" никого нет. Но вот им - более аторитетного и официального заявления, чем сказанное офицером-пограничником - не жди. Его и никому теперь не надо.
   - Нет никакой чумы! - даже и ладонью офицер слегка рубанул
   - Совсем?
   - Совсем... Её и не было.
   - А Петушков? Что с ним?
   - Нечаянно отравился.
   - Жив?
  - Жив и будет здоров, - успокаивающий жест офицера обеими ладонями. - Откро-ем "Иртышу" границу. Его госпитализируют и вылечат.
  - Смр-на! Равне-ния - нале-во! - скомандовал сержант, когда проводил строй пограничников мимо их командира. (Оцепенение, что из "вооруженных до зубов" было вокруг "Иртыша" - -снято.)
  Командир повернулся к проходившим, отдал им честь и после этого его весёлое лицо вернулось к "самям", чтобы с ободряющей усмешкой сказать:
   - Через полчаса - не раньше - поднимитесь вы на "Иртыш". Зачем стоять здесь и мерзнуть? Двести шагов до теплых помещений "Трансфлота"!
  
   28
  
   Радостным для старшей сестры Петушкова было всё, что она услышала от стар-шего лейтнанта. Но этому предшествовала ещё одна радость - когда она стояла в стороне от "семей".
   Увидев на корме теплохода группу (сразу догадалась - это и есть "обслуга"), она стала искать-угадывать среди них Оксану.
   Две стройные (даже издали видно -лица у них красивые) молодые женщины. Обе явно старше её брата лет на пять-шесть. Ни одна из них конечно - не Оксана. Третья - ростом на много не дотягивает до среднего, но зато полненькая, пыш-ненькая до того, что любой скажет: черезчур, мол, - полноты поменьше бы надо. В дижениях, поведении у неё нет никакой женской солидности - девушка пожалуй ровестница младшему брату впервые приехавшей в Новороссийск.
   "Не то, не то, не то!" -старшая сестра сопоставляет натуру с тем, что представляла себе по письмам наивного брата. - "Совсем не то!.. Но если брат её выбрал - "Сердцу не прикажешь!" не зря говорят".
   В письмах сестре Петушков не раз упоминал об "обслуге" на теплоходе. И ни ра-зу не обмолвился, что в "обслуге" две женщины и две девушки. Сестра и подума-ла, что всех в "обслуге" две вполне сложившиеся женщины перекормлнная де-вушка.
   Вдруг бежит к троим четвертая. Да такая, что старшая сестра дважды обеими ру-кам протирала глаза. Первый раз - убедиться, что ей не мерещится. А второй раз - вытерала слёзы. Собралось их много самых горючих - не знали, что они такими ей понадобились. И вот - в самый нужный момент они переделались в слёзы радости.
   Четвёртая бежала к троим в распахнутой куртке. Пыталась полы схватить в за-стёжку-молнию, но ветер сорвал с её головы капюшен куртки. Пришлось капюшен обеими руками водворять на место и там держать - пока поубавится неистовство очередного порыва ветра.
   Новороссийская бора на много солиднее, чем "ветер-отрок" на Рязанщине - себе не позволил на девушке её просторное платьице "заголить по самые плечи". Но взметнул подол её клетчатого платья
   к лицу девушки. И старшая сестра увидела то, чего её брату лишь предстоит увидеть.
   "Стройненькая-то какая ты, миленькая моя!" - ничего от педагогической строго-сти у старшей сестры - один чисто женский восторг. - "И колготочки тёплые на тебе и носочки похоже шерстяные догадалась надеть! До чего же ты во всём и ум-ница, и (брат прав) сплошь красота и прелесть! Не сомневаюсь ты и пекарь пре-красный и вовсём как есть молдец! Умри на месте, братец ты мой родной (о чуме навсегда забыто) ни в жизнь такой другой девушки не встретишь!"
   Потом были важные события, но в сравнении с тем, что нет никакой чумы и что Оксана из всех красавиц красавица, - события второстепенные.
   Старшая сестра была не уверена, что ей разрешат ехать вместе с братом в больни-цу. Но служащий из "Трансфлота" охотно уступил ей место на заднем сидении ря-дом с больным братом. Сам сел впереди рядом с шофером и всю дорогу молча слушал разговор сестры с братом. недоразумение. О том, как из коробки с надпи-сью "От головы!" сначала проглотил и запил водой одну таблетку. Потом глотал по две, по три глотал. Наконец - не бегать чтобы взад-вперед, по пустякам не от-рываться от дела - проглотил тех же самых таблеток небольшую жменю.
   Трансфлотовец не выдержал своего прбывания в молчании - долго хохотал на своеобразным самолеченим на теплоходе "Иртыш".
   А водитель служебной автомашины оказался ещё и философом-любителем.
   - Мудрые в древней Греции или Риме - как бы это сказать на их древнеримском или на всемирно
   Тот обо всём честно рассказывал так, будто не с ним, а с кем-то случилось досад-ное, смешное известном амермканском языке сразу не скажу, - он сделал много-обещающую паузу (может сейчас, мол, и вспомню и на каком-то из этих языков скажу). -- Говорили, значит, сотни и тысячи лет назад о полезном и для нынешних нас: "Во всём - знай меру!"
  - Оксана очень испугалась, когда увидела тебя с такой рожицей? - спросила се-стра у брата. Сразу и призналась. - Мне, как тебя увидела - стало не по себе? - демонстрируя своё недавнее не до конца погасшее "не по себе", качнулась головой подальше от лица брата и с улыбкой продолжает. - Всё ещё на тебя смотреть боюсь.
  - Оксана - испугалась?!. Ничуть. Оксана раньше меня - первая стала смеяться над нашим испугом выдуманной чумой. Потом вместе мы хохотали - что я чумазый, как на маскараде. Пока вахтенный матрос не прибежал звать меня: "Из "Трансфлота" приехали за тобой в больницу - на причале машина у тра-па!"
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"