Комаров Александр Евгеньевич : другие произведения.

Стеклянный цветок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.87*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Еще одна повесть о дружбе


   Александр Комаров
   Hangmoon@mail.ru
   2007 г.

СТЕКЛЯННЫЙ ЦВЕТОК

  
   Никто меня не помнит. Но больше всего я боюсь, что я сам уже почти никого не могу вспомнить. Сколько мне лет? Тридцать пять... нет, тридцать шесть... это много или мало? Вроде бы немного, а мне кажется, что я прожил целую вечность. Сколько раз я слышал от разных людей о том, как быстро и стремительно пролетела их жизнь. Словно листок вспыхнувшей газеты - прочтен и растворён черным пеплом, смешавшимся с песком на теплом ветру. Глубокие старцы с горькой ухмылкой на потрескавшихся обветренных губах сожалели о том, что их яркая жизнь промелькнула перед глазами мимолётным видением. Наверное, они все были счастливы, наверное, и впрямь радостная, полная событий жизнь пролетает в одно мгновение... Но я не могу клеветать на судьбу. Я не калека, пораженный церебральным параличом, у меня нет порока сердца, я не слепой, не глухой и, наконец, не тупой дегенерат или даун. Впрочем, юродивые, как я слышал, бывают очень счастливыми. А у меня счастья не было. Вся моя жизнь представляла собой медленное угасание. И вот результат, финал, конец... мне конец. А может быть, так и должно быть? Если мир для меня оборвется, выключится, словно сгоревший телевизор, какая мне разница, что мог бы мне этот мир подарить? Земля большая, но если подумать - все места, где я жил, соединив вместе, можно проехать на машине за несколько часов. Именно для меня - Петра Стрижова - мир маленький и серый. Что мне до картин чужих художников? Я всегда хотел писать свои. Но мои картины получались уродливыми... нет, не то слово, они получались просто никакими. Впрочем, всё это слова. Если быть честным, я просто бездарен... Нет, я не хуже других, но плохо то, что другие все сплошь алкаши, сволочи, убийцы или в лучшем случае дураки. У всех же хороших людей есть что подарить окружающим - любимым, друзьям.
   Мне горько и смешно. Смешно оттого, что уходящая жизнь совсем не интересна, и горько, потому что мне всё равно больно и страшно с этой жизнью расставаться... Страшно до дрожи в коленях. Я понимаю, всё скоро закончится, чем быстрей, тем лучше. Темнота как предвестник освобождения. Тихая прохладная темнота, короткая вспышка боли и всё. Но почему мне так страшно? Каждую ночь всё страшней и страшней, наверное, я стал привыкать к этой "комнате ухода". Страх дышит смрадным запахом в лицо, страх ползет скользкой холодной змеей по мокрой спине. И тишина - лишь только многоголосое дыхание и тихое покашливание таких же тварей, как и я, вокруг. Все молчат, все прикидываются будто спят. Они притворяются даже сейчас, как и я. Даже теперь мы не можем пойти против предрассудков, всё стараемся не замарать какие-то остатки чести, коей у нас нет и никогда не было... И только железный стук шагов за холодной стеной. Тук-тук, тук-тук, а все молчат, будто этот стук не для них, будто они спят и видят сны... Но я слышу, как они воют, и я сам вою как зверь в этой камере смертников. Кричи, страдай, всё так и задумано, как я рад, что ещё что-то чувствую. Это хорошо, что я страдаю. Если кому-нибудь станет от этого легче, я рад.
   Я улыбнулся в темноте. Мне же почти нравится страдать! Но как плохо, что всё может оборваться так быстро. Нет! Нельзя же так! Я ещё не настрадался, я должен просить о смерти, умолять на коленях, превратиться в червя. Какое же это наказание, когда тебя просто освобождают от всего?.. Или я вновь обманываю себя? Чего я боюсь? Боли? Нет, уж точно не её. Вечности небытия? Но, может, вечность лучше моего нынешнего бытия?...
   Шаги за стеной стали слышаться четче. Я точно знал, что сегодня назовут моё имя - слишком давно я здесь, уже никого из стареньких не осталось. Надо встать, что ли? Лежа как-то страшней. Хотя какая разница... Пора уходить, давно пора. И всё же страх царапал горло костлявым смрадным когтем. Что-то или кто-то держал меня в этом мире, кажется, мне надо сделать нечто такое - не могу понять... Сделать что-то очень важное. Осуществить мечту - но вся беда в том, что у меня нет и не было мечты. Вот что меня угнетает. Человеку, который не сумел достичь цели, хотя бы есть кого проклинать, он может искать свои ошибки. А где моя ошибка? Сошедший с дороги путник рано или поздно угодит в болото или будет растерзан зверьем. А я даже не знаю, стоял ли я вообще на этой дороге когда-нибудь. Вся жизнь - потемки, я даже почти ничего не помню...
   За стальной дверью глухо звякнуло, я вздрогнул, поняв, насколько жалкими и безуспешными оказались попытки отгородиться от страха отвлеченными мыслями. Волна желтого, какого-то мертвецкого света озарила синие стены тюремной камеры... о чем думал маляр, красивший эти стены? О том, что синий цвет - успокаивающий? Успокоил, сволочь.
   Стреканов на соседних нарах задрожал крупной дрожью. А как картинно притворялся спящим! Ну дрожи, дрожи, жирная мразина. Девочка, которую ты насиловал и убивал, тоже, наверное, дрожала...
  -- Бубнов! - развеял нестройную тишину голос лейтенанта. Худой как смерть, казавшийся во мраке почти белым, человек резко вскочил с нар и принялся натягивать майку. - Сухопаров, Милоашвили, - не спеша, с какой-то как будто издевкой продолжал уводящий, - Керчин, Ширятников и Стри... Стреканов.
   Я откинулся назад, балансируя на грани сознания. Ещё день, ещё один кошмарный день. Стреканов рядом со мной на секунду онемел, даже дышать перестал.
  -- С вещами на выход. Перевод.
   Кто-то нервно засмеялся, не выдержав напряжения... Или заплакал? Почему-то этот глупый обман с переводом в другую тюрьму особенно раздражал. Почему бы не сказать - "Время платить долги". Для кого этот нелепый маскарад? Или это как синие стены, не успокаивающие, а давящие своей холодной безысходностью? Даже завидно приговоренным былого. "Тебя обезглавят по первому крику петуха!"
   Мне сейчас было удивительно легко и весело... Ещё один день, ещё как минимум целый день жизни. "Луч зари к стене приник, я слышу звон ключей, вот и всё, палач мой здесь, со смертью на плече". Какая красота! Вот бы и мне встать на высоком помосте в белой рубахе, окинув безразличным взглядом разъяренную толпу. Посмотреть в пустые глаза палача. Сказать что-нибудь на прощание.
   Боже мой, какая глупость!.. Разве может быть красивой смерть?
   Дверь звонко захлопнулась, и камеру вновь окутала спасительная тьма. Послышался неразборчивый шепот, заскрипели нары. Так всегда бывает, но скоро, совсем скоро все начнут засыпать. Удивительно, как быстро люди приспосабливаются к любым условиям. Только что все ждали смертного приговора - и уже можно расслабиться, вздремнуть. Правда, приговор зачтут завтра, но это ещё когда будет!.. А пока всё хорошо, можно спокойно спать. Всё-таки мы живем сегодняшним днем. Может, от этого все беды? Может, надо немного задумываться о будущем? Впрочем, поздно опомнился. К тому же, когда не знаешь чего хочешь, сложно думать о последствиях. А я ведь старался, видит Бог. Всё думал, к чему же меня приведет такая распутица. Ни кола, ни двора, всю жизнь метался из стороны в сторону, жил черт знает где, а ведь деньги водились.
   Я усмехнулся. Так никто теперь и не узнает, где выкапывать капусту. А может, рассказать? Палачу, например. Какая разница уже... Впрочем, всё пустое.
   Натянув на голову одеяло, я попытался заснуть, и вроде стал уже проваливаться в сладкое забытье, но что-то непонятное упорно тянуло назад. Какое-то невыполненное дело не давало мне покоя. Мне даже послышался чей-то далекий жалобный крик. Может, из соседней камеры? Да нет... Человек так кричать не мог, по крайней мере мужик. Вроде как и ребенок что ль?.. Тьфу ты, ерунда какая-то привидится.
   Я заворочался, перекатился на другой бок. Неожиданно вновь кольнул страх. Если б меня назвали, сейчас в моём мозгу уже застрял бы кусок свинца. И мой труп завернули бы в полиэтилен... Подумать только, ведь работает же кто-то на этой должности - таскать трупы расстрелянных людей. С ума сойти, по-моему, это ещё страшней, чем получить пулю в затылок. Тут по крайней мере есть конец. Может, за чертой и впрямь лучший из миров... Пора, пора уже. Я снова преисполнился холодной решимости. Страх покорно растворялся, разжимал мертвецкие когти. Всё кончено, всё правильно, бояться нечего. Свобода, наконец-то свобода - чистая и абсолютная.
   Мне показалось, что из узкого тюремного окошка повеяло прохладным ночным ветерком. И тут я вздрогнул, замер, вытаращил глаза, всматриваясь в кромешную темноту. Снова крик! Отчетливый детский крик. Наполненный такой жестокой безысходностью, таким отчаянием! Как так можно кричать? Как?... Меня передернуло. Да вся моя судьба - просто счастливая сказка в сравнении с горем этого существа! Все ужасы мира соединились в этом жалобном крике - крике, просящем о помощи.
   Я приподнялся с нар. На уши давила глухая ватная тишина. Даже сердце как-то чересчур осторожно, едва слышно билось в висках. Почти минуту я пребывал в одной позе, словно статуя. Потом осторожно опустился на промокшую от холодного пота простыню. Этот ужасный крик всё ещё стоял у меня в ушах пронзительным отчаянием, хотя я точно понимал, что не мог услышать его по-настоящему. Этот зов о помощи пришел откуда-то извне...
   Может быть, это моя душа кричит на исходе жизни? Или... Похоже, я начал сходить с ума.
   Я ещё долго лежал и вслушивался в ночную тишину, но так ничего больше и не услышал, плавно растворившись в нереальности. Мне снилось что-то хорошее, что-то давно забытое и теплое, и я едва не зарыдал, когда новый день навалился на меня прессом горячего ослепительного света. Ещё минут двадцать я упорно сжимал веки, пытаясь отречься от истинного бытия, стараясь уцепиться за ускользающий силуэт сна... Но ничего не могу вспомнить, только словно кто-то добрый и сильный улыбается из небытия, будто забавляется моим душевным метанием.
   Когда я проснулся окончательно, то понял, что делать совершенно нечего. Нас тут, в отличии от воров, вкалывать не заставляли. Хотя я сам вор, но это ничто в сравнении с тем, что я натворил в итоге. Как там было в заповедях? Не убий, не укради... Вот бы попасть на суд к Богу, уж я бы нашел, как оправдаться! Уж я бы задал ему пару вопросов, таких, что он в глаза мне посмотреть не сможет! Почему одним всё, а другим ничего?! Или я сам виноват? Ну, кое в чем - да. Воровать меня напрямую никто не заставлял. И, если честно, нужда тут не оправдание, я здесь виноват на все сто, и видит Бог, я бы умер от голода, отдав последний кусок хлеба другому, будь на сером небосклоне жизни хоть прочерк доброго света. Хоть капля смысла. Хоть какая-то цель!.. Но всё тщетно. Разве я виноват, что мне ничего не интересно? Как я могу чего-то желать, если цели нет? Я даже спал всю жизнь плохо - не хотелось. Может, оттого таким долгим этот бесцельный путь теперь и кажется?
   Я обвел камеру безразличным взглядом. И поймал себя на мысли, что с отвращением смотрю на своих собратьев по смерти. Ни одного нормального лица, все казались какими-то пришибленными, перекошенными. Будто неведомый скульптор стал творить спьяну, превратив некогда прекрасных людей в обитателей кунсткамеры... Или его друг художник перерисовал портреты жизни в карикатуру на смерть. Какие-то все бледные, сгорбленные, худые, со вздувшимися венами, похожими на черную паутину. Но главное - глаза: совершенно неживые, пустые, мутные - мертвые.
   Неужели по лицу и впрямь можно определить, что из себя представляет человек, будет ли он убийцей или, например, священником? Да нет, ерунда... Ну есть, конечно, рожи, явно не обремененные интеллектом, но агрессия при этом не обязательна... Я ещё раз вгляделся в лица сокамерников. Совершенно разные черты, и в то же время есть в них что-то общее, объединяющее. Некая составляющая сломанной судьбы. Ведь едва ли вся наша жизнь была предрешена с самого начала, не всегда же эти люди были жестокими хладнокровными убийцами? Всё это следствия какой-то ошибки, или ряда ошибок... Удивительно, одно неверное действие - и вся жизнь псу под хвост! Хотя ко мне это вряд ли относится.
   Я попытался припомнить что-то такое, из-за чего всё могло пойти прахом, но память, как обычно, зияла широкими прорехами и белыми пятнами. Вспоминались блеклые силуэты знакомых и стертые лица друзей. Чьи-то имена сохранились, но в большинстве своем эти силуэты оставались безымянными. И места - тоже. Я не жил дольше пяти лет в одном месте, и сейчас понял, что не помню названия улиц. Что же это со мной творится? Где мой дом? Знаю - я родился в поезде, а жил в детстве под Троицком, в одном небольшом городишке. Это я помню, всё-таки воспоминания детства обычно самые яркие. Сколько раз я слышал от страдающих склерозом стариков про их "младенческие годы". Ну, у меня и тут не ахти как. Вроде в школу ходить не любил, а оценки, кажется, неплохие были. То есть в детстве я был достаточно благополучным? Значит, переломный момент случился уже потом? Но когда? В институт я поступать не стал, пошел работать на завод. Потом понял, что это не моё, не могу я так жить, не могу нормально общаться с людьми... Но почему? Что произошло? Никто меня не бил не унижал... вроде бы. Не помню ни черта, будто всю жизнь вором был. Удачливым, кстати. Ведь в тюрьме до этого ни разу не был. А ведь попался бы где-нибудь, прожил бы дольше. Стал бы блатным, по фени говорил бы... Ненавижу! Терпеть не могу всех этих ублюдков. Почему если ты вор, надо обязательно быть такой скотиной?.. Я всегда работал один. Зачем нужен напарник? Того и гляди он проколется где-нибудь да и сдаст тебя ментам.
   Наверное, я не такой, как другие воры, потому что воровал не от любви к красивой жизни, а от нелюбви к нормальной жизни. Вот и сейчас чувствую себя среди сокамерников отчужденным одиночкой. Впрочем, смертники почти все неразговорчивы. По идее, каждый из нас должен сидеть в одиночной камере. Но у нас в стране ведь как - денег нет даже на тюрьмы, поэтому мы сидим тут, а в одиночку переводимся лишь формально в ночь расстрела. Меня вот, наверное, сегодня официально оформили в одиночку.
   Я постарался оборвать плохие мысли, забить их чем-нибудь другим. Помогает не очень, но иногда удается забыться. О чем я думал до этого? Ах, да, искал ошибку в своей судьбе. Глупость какая-то. Ну да ладно... так... Где я ещё чего не правильно делал?.. Я призадумался, прокручивая в голове эпизоды из жизни. Вспоминать тошно, сплошная серость. Даже в опасности быть пойманным не было никакой романтики. Может, меня так долго и не могли поймать потому, что я не боялся. Всё-таки это всё уже следствия, поворотный момент в судьбе произошел гораздо раньше. Может, в момент, когда я родился? Надо было заплакать вовремя?
   Я заметил, как губы расползлись в непривычной улыбке. Последнее время мне редко приходилось улыбаться. Впрочем, и слезы уже давно иссякли.
   Что дальше? Лет до пяти я свою жизнь вообще не помню, но вроде бы ничего экстраординарного со мной не происходило. Потом подрос, пошел в школу... Ненавижу школу, не хочу даже о ней вспоминать. Единственная радость - это когда каникулы начинались. Я всегда с нетерпением ждал лета. Яркий солнечный день - одно из немногого, что меня радует. Никаких телевизоров тогда толком не было, всё время на улице, а зимой-то особенно не погуляешь... Нет, конечно, зимой тоже весело, если снега много выпадет. Но эти шубы, шапки, валенки... Другое дело, когда стоишь в тени зеленой листвы ни для кого не видный, и свежий ветер обдувает твое худенькое тело, теребя полы незаправленной сатиновой рубашки.
  -- Харчи! - крикнул кто-то у дверей.
   Я встрепенулся и будто выплыл из глубины, глубоко вздохнул. Странно, не припомню, чтобы со мной что-то подобное было! Такое доброе, теплое воспоминание да ещё и так хорошо вспомнилось, будто прямо сейчас там оказался - на окраине города, в нашем любимом месте.
   В нашем? Почему "в нашем"?.. Да! Конечно! Что-то давно не вспоминалось. Было у меня два друга. Сашка и Тима!
  
   Летние каникулы ещё только начались, но жара стояла будто в середине июля. Я выскочил на улицу как только проснулся, даже завтракать не стал. Утренний туман уже почти рассеялся, но трава ещё была сырая от росы. Тёплое оранжевое солнышко не успело подняться достаточно высоко и норовило выстрелить вспышкой света сквозь густую листву. Аллея выглядела словно пестрый полосатый удав, прилегший отдохнуть. Не знаю, сколько было времени, на часы я посмотреть не успел, но соловьи ещё кое-где пели, хотя они и днем постоянно свистели. Народу тут, на окраине города, совсем не было, и потому я бежал. Я бы всегда бегал, какой толк ходить? Просто когда много народу - стеснительно чуть-чуть.
   Скоро аллея закончилась и я, миновав пару палисадников, выбежал на дикое поле, поросшее ещё желтыми одуванчиками и клевером. Тут кончался наш маленький городок и начиналась сказочная страна, которую я сам придумал. Поле это, бывшее раньше колхозной пахотью, называлось в моей игре "Заливные луга". Хотя никто тут ничего не заливал. Дальше, за лугами, в тумане виднелся зеленый перелесок - "Пограничный лес", потому что тут ещё как бы была граница, отсюда ещё виднелись городские крыши. А дальше уже начинались места совершенно дикие и сказочные. Во-первых, старый карьер, откуда раньше возили в город песок, - теперь он весь зарос камышами и низкорослыми деревьями. В черной тихой воде обитали сотни удивительных насекомых, лягушек и прочей живности. Бывало я не вылезал из "Страны низин" целый день, возвращаясь только к ужину, когда уже начинало темнеть... Одному на карьере вечером было страшновато. За страной низин возвышался "Волшебный лес"... Я, конечно, мало всяких лесов видел, но этот, мой, был каким-то особенным, необыкновенным. Деревья тут росли очень разные - и высоченные ели, и березы и даже дубы. Лиственных деревьев было больше, да ещё кусты всякие. В этом лесу запросто можно было спрятаться так, что тебя никто не найдет. А ещё в волшебном лесу росли цветы, такие, каких я нигде в другом месте не видел - большие, разноцветные. Я даже представлял, что эти цветы - волшебные и их никто кроме меня не видит, поэтому никогда их не рвал, боясь, что они вдруг обидятся и исчезнут.
   Сегодня я в лес не углублялся, а взял левее, пробежав по росистой тропинке сразу к реке. На улице ещё было довольно-таки зябко, но вода наверняка была как парное молоко. У меня там была своя заводь - "Залив восходящего солнца". Рыбаки там появлялись очень редко, а купающимся тем более лень было так далеко ходить. К тому же надо было перебраться через высокий холм, отгораживающий мой залив от Страны низин. Я вообще-то сам любил порыбачить, но сейчас клевало не ахти. Поэтому я просто решил искупаться. А ещё я строил шалаш. Ну, точнее, пытался построить. Притащил со свалки несколько старых досок и распилил их на месте будущего строения. А вот с гвоздями у меня были проблемы. Но я надеялся как-нибудь примостить доски без гвоздей.
   Забравшись на вершину холма, я осмотрелся. Солнце успело подняться и теперь уже совсем не слепило. Зато от нагревшейся земли исходило горячее дыхание испаряющейся росы. Река внизу сверкала словно гладкое зеркало, даже течения почти не было видно. Мне безумно захотелось разбить это зеркало вдребезги - нырнуть в теплую ласковую воду, расслабиться, превратившись в поток, а затем вынырнуть с радостным криком, поднимая в воздух фонтан золотистых брызг.
   Я поспешил вниз, стягивая одежду прямо на бегу. И уже готов был сигануть в воду, когда вдруг заметил сидящего на дереве человека - мальчишку. Я настолько не ожидал никого здесь встретить, что даже потерял дар речи на несколько секунд, удивленно разглядывая нежданного гостя моей маленькой страны. Он, кажется, тоже испугался, прижался к березовому стволу, боясь свалиться вниз. Паренек примерно моего возраста, тощий как я и загорелый. А волосы светлые, растрепанные.
  -- Привет, - первым решился начать разговор я.
  -- Здравствуй, - звонким приятным голосом ответил мальчик. - Я тут... - он мотнул головой в сторону широкой ветви, нависающей над водой, - тарзанку делаю.
   И впрямь - я заметил привязанную к его руке веревку. Очень хорошую - новую и крепкую, вот мне бы такую!
  -- Так привязывай, - с тщательно скрываемой завистью проговорил я.
   Мальчик попытался дотянуться до ближайшей ветки, но чуть не упал. Однако вместо раздражения на его лице появилась чуть застенчивая, искристая улыбка. Он пожал узкими плечами, демонстрируя свое неловкое положение.
  -- Ну-ка, дай я! - сообразив, что к чему, я прыгнул к дереву. - Слезай.
   Он попытался было найти упор для правой ноги, но ничего не получилось.
  -- Я, - смущенно проговорил паренек, - кажется, я застрял. - И тут он засмеялся так звонко и весело, что мне самому захотелось расхохотаться.
  -- Подожди... сейчас! - быстро сказал я, ухватившись за нижний сук. Через секунду я уже забрался на высоту трех метров, и теперь находился на расстоянии вытянутой руки до злосчастной ветви. - Давай я поддержу.
   Мальчик аккуратно протянул ногу и коснулся пяткой подставленной мною ладони. Затем он резко перехватил руки и повис прямо над моей головой. Я напрягся изо всех сил, чтобы удержать его ногу, и как-то так само собой получилось, что он опустился мне на плечи.
  -- Ой, - раздалось сверху.
  -- Ой, ой... лошадь тут нашел, - с наигранным раздражением проворчал я.
   Он только засмеялся в ответ и поспешил сползти вниз. Я вцепился в дерево, отклоняясь назад, как только мог. В какой-то миг наши лица казались прямо напротив друг друга, он остановился и посмотрел на меня в упор. Его большие смеющиеся глаза сияли добротой и благодарностью. Я ни у кого больше не видел таких ярких зеленых глаз, таких родных, дорогих глаз. И я понял, что произошло маленькое чудо - у меня появился лучший друг.
  -- Тебя как зовут? - спросил я.
  -- Сашка! - звонко назвался он.
  -- А я Петька, - улыбнулся я, будто услышал что-то невообразимо удивительное.
   Через пару секунд мы оба уже были на земле. Я заметил, как вдруг Сашка отвел взгляд в сторону и покраснел - уж слишком неожиданно и быстро началось наше знакомство. Вообще-то я не очень хорошо общался с другими ребятами - стеснялся. А тут почему-то возникло такое чувство, будто знаю его очень давно.
  -- Дай-ка! - попросил я жестом веревку. Уж по деревьям я лазать умею!
   Словно бразильская мартышка, как меня иногда называла мама, я влез на злополучную ветвь дерева и, крепко завязав веревку морским узлом, скинул другой её конец вниз. Сашка, встав на цыпочки, обмотал веревку вокруг заранее приготовленной гладкой палки. Тарзанка готова!
  -- Ну, давай! - с радостным предвкушением проговорил я.
   Сашка замотал лохматой головой:
  -- Нет, ты первый.
   Вроде бы ничего особенного не произошло, но в моей душе словно расцвел цветок.
  -- Ты должен первым, - по каким-то негласным правилам ответил я.
  -- Нет, ты! - нахмурился он.
  -- Твоя веревка, и идея тоже твоя.
  -- Я бы без тебя не повесил... Да и вообще!
   Я почувствовал, как Сашка весь напрягся, готовясь до конца отстаивать свою мальчишечью честь.
  -- Ну ладно, - подмигнул я ему сверху, - я первый, только не с тарзанки.
   Сашка недоуменно сдвинул брови, пытаясь сообразить, что я такое задумал... От этого мне почему-то тоже стало очень приятно.
   Я аккуратно приподнялся и поставил ступню на шершавую кору ветви. Расставив руки в стороны, словно канатоходец, я выпрямился в полный рост и не спеша пошел вперед. Вроде бы та же высота, а земля вдруг резко отдалилась на жутковатое расстояние. Я ощутил, как предательски задрожали колени. Собственно вода-то уже - вот она! Только страшновато как-то. Эх, только бы не струсить окончательно! Только бы не повернуть назад!
  -- Не надо, - испуганно пролепетал снизу Сашка.
   И я сразу прыгнул. Вода показалась жесткой, как дюралевый лист, но удовольствия от падения было куда больше. Я достал пятками до илистого дна! Немного страшно, если честно... Поскорее наверх!
   Наверное, я выглядел действительно перепуганным, уж больно ехидно улыбнулся Сашка, когда я всплыл и, проморгавшись, посмотрел на него.
  -- Как водичка? - звонко крикнул он.
  -- Парное молоко!
   Сашка быстро разделся и, схватившись за новенькую тарзанку, поднялся по склону как только возможно высоко.
  -- Космонавт к старту готов! - торжественно объявил он.
  -- Пять, четыре, - принялся считать я, - три, два, один!
  -- Поехали! - И он оторвался от земли, полетел высоко-высоко, над моей головой и дальше. На мгновение завис на месте и, разжав пальцы, рухнул в воду.
   Я звонко захохотал:
  -- Как селедка!
   Всплывший Сашка принялся часто грести руками, одновременно пытаясь убрать с глаз длинные пряди волос.
  -- Не фига себе парное молоко! - возмущенно заголосил он. - Леденец!
  -- Да ладно, - я кинул в его сторону горсть воды, - теплая. Вот я первого мая купался - это да!
   Сашка посмотрел на меня как на больного, но в то же время без неприязни, а скорее наоборот - с какой-то теплотой... Если честно, вода и впрямь была холодная. Просто я так люблю купаться, что не обращаю на это внимания. Я несколько раз быстро проплыл кролем от берега до берега. В этом был особый смысл - когда с кем-то только познакомился, необходимо показать себя с лучших сторон. И надо вести себя несколько строже, чем обычно. Хотя перед Сашкой почему-то не хотелось выпендриваться, может, потому, что он вел себя совсем открыто и дружелюбно. А ведь, если честно, плавал он быстрее и лучше меня.
   Мы купались и прыгали с тарзанки, пока совсем не посинели от холода. У Сашки губы стали цвета недозревшей сливы. Он и так-то худой, а от холода вообще просвечивал на солнце.
  -- Брррр... Петька, у тебя полотенце есть?
  -- Нет, откуда? - сам трясясь, пробормотал я.
  -- А спички? - деловито осведомился Сашка.
  -- Спички?! - удивился я. - Зачем ещё?
   Он неожиданно замялся:
  -- Ну, можно было бы костер развести, грибов пожарить... Тут ведь их полно.
  -- Грибов-то?! - обрадовался я. - Да сколько угодно! - Я знал несколько совсем недалеких мест, где уже подрастали примеченные мной крепкие боровички. Но мысль о жарке грибов прямо на месте сбора никогда не приходила мне в голову. Отличная мысль, надо сказать! Вот только спичек у меня отродясь не водилось.
  -- Ладно. Придется на солнышке греться. - Он, довольно ухмыляясь, растянулся на теплой травке.
  -- Блин! - с досадой поджал я губы. Как же вообще можно было не взять спички!
   Сашка посмотрел на меня каким-то озорным многозначительным взглядом:
  -- Петь, а давай, может, костер вечером устроим? А?!
   Он не очень умело скрывал свои желания. И я его прекрасно понимал. Уйти вечером так далеко от дома и вдвоем жечь костер на берегу реки! Что может быть лучше?! Но увы...
  -- Да меня мамка не пустит, - уныло проговорил я, пряча глаза.
  -- Ну и что ж? Меня тоже, скорее всего, - с радостью и одновременно с волнением ответил Сашка.
  -- Ну, и? - приподнял я бровь.
  -- Чего "ну, и"? Возьмем и пойдем!
   Я заметил, как сжались его костлявые кулаки.
  -- Потом по шее дадут, - пробурчал я, чувствуя, как загораются румянцем щеки.
  -- Ха, - махнул рукой Сашка, - подумаешь! Отлупят и отлупят, в первый раз, что ль?
  -- Меня не лупят, - ещё больше засмущавшись, ответил я.
  -- Меня вообще-то тоже, - виновато улыбнулся он. - Ну покричит чуть-чуть... Пойдем, а? - Сашка взглянул на меня глазами замерзшего промокшего щенка. Но мне и самому страсть как хотелось устроить этот костер.
  -- Волноваться же будут, - попытался я ещё возражать сам себе.
  -- Записку напишем, - тут же нашел решение Сашка.
   Я несколько секунд молчал, делая вид, будто принимаю решение, хотя я бы скорее утопился, чем отказался от такого заманчивого предложения.
  -- Хорошо, давай.
  -- Значит, договорились?! - вскочил он с травы, сияя от радости.
  -- Конечно! - улыбнулся я в ответ.
   Он протянул мне руку, и я сжал его пальцы так сильно, как только мог. Почему-то мне хотелось сделать это. Ещё никому я не жал руку так крепко! Какое-то необычно приятное чувство...
  
   Стены тюремной камеры навалились на меня болезненными кроваво-черными тисками. Я едва удержался, чтобы не застонать. Нет, не хочу!
   Как я мог забыть это?! И теперь в одно мгновение вспомнить всё в таких подробностях.
   Я плавно возвращался в реальный мир, в кончики пальцев впились тысячи игл. Сердце в груди принялось неистово колотиться. Невероятно! Такого со мной никогда не было. Я не просто вспомнил, я буквально провалился в воспоминания. Причем сейчас, когда я уже очнулся, картинки моей забытой "маленькой" жизни продолжали вспыхивать в сознании огненными цветками. И такое ощущение, будто все эти воспоминания терпеливо ждали своего часа, покоясь на полочках памяти, но я упорно не желал прикасаться к ним. Это не озарение, я помнил это всегда... но не умом - сердцем. Помнил, но не мог материализовать, были лишь смутные предчувствия на уровне подсознания.
   И теперь вдруг так четко, словно это произошло только что. Сашкины улыбчивые глаза, река, брызги воды в солнечном свете, запах травы... Тогда мы сбежали-таки на костер и вернулись только к утру. Я неделю сидел дома под замком, но оно того стоило! Костер был чудом, и мой новый друг - тоже. Я даже сейчас помню жар огня на своем лице и ощущение, что это приятное тепло исходит от притихшего напротив Сашки. Мои пальцы в саже и пыли вращают шершавую палочку, оставляющую огненный росчерк в воздухе. Мы говорили и говорили, обо всём на свете, без остановки и передышки, веселились, смеялись до колик в животе, а когда горло начало болеть от бесконечного разговора, мы просто стали смотреть на огонь, думая каждый о своем и в то же время об одном и том же, словно читая мысли друг друга... такое было ощущение... Вообще мне всегда проще было описать ощущение, чем объяснить логически. Я полностью доверял своей интуиции. Совершенно неудивительно, что я попал сюда, под расстрел - ощущение чего-то неизбежного, плохого, последний год буквально давило со всех сторон. Но что тогда значит вчерашний ночной крик, который, как я теперь понимаю, был ничем иным, как острым ощущением чьей-то беды?
   Внезапно по моей коже прокатилась ледяная волна небывалого страха. А что, если я вспомнил Сашку неслучайно?! Что, если это его отчаянный крик долетел до моего сознания?!
   По лбу заструились капли холодного пота. Никогда ещё я не испытывал подобных чувств. Всю жизнь - взрослую жизнь - я боялся только за себя одного. Никого я не любил, никто меня не интересовал. Да и собственную жизнь особо не ценил... пока не попал сюда.
   Я окинул взглядом пространство тюремной камеры и прикрыл глаза, морщась от отвращения. После светлого воспоминания детства все эти полумертвые грязные смертники вызывали рвотный рефлекс. Боже мой, ведь и я среди них - такой же! Ненавижу! Ненавижу их, ненавижу себя! Побыстрей бы уже сдохнуть...
   Но как же крик? Неужели и вправду кто-то звал на помощь именно меня? Или это был зов с того света?..
   И тут моё сердце остановилось, дыхание прервалось... Уж не Тимка ли покойный достучался с небес до меня?!
   Эта невообразимая мысль буквально парализовала меня. Что в сравнении с этим боль и холод, если такой леденящий ужас овладел моим другом, уже не чувствующим ни того, ни другого? Какие страдания после смерти могут вызывать крик такого отчаяния?
   Я тяжело вздохнул, тряхнув головой... Да нет, не может быть такого - ерунда, морок. Чего только в больную голову не влезет...
   Эх, Тима-Тима, уж не с твоей ли смерти всё началось? Когда это было-то? Уже позже, когда мы расстались... Маленькое белое письмо с короткой строчкой и пара вечеров в слезах. Но почему мы расстались? Зачем? Господи, как же так? Тима-Тима...
  
   Прошло уже недели две, с тех пор как я познакомился с Сашкой, а казалось, что я знаю его целую вечность. Мы проводили вместе почти всё свободное время. Ну а на дворе всё жарче разгоралось лето и дни школьных "мучений" быстро растворялись в памяти. Другими словами, мы гуляли от рассвета до заката, забегая домой лишь на обед и ужин. Иногда ходили в "волшебный лес" (я рассказал Сашке про мою игру) к тарзанке, где мы вместе строили лесной домик - что-то вроде большого крепкого шалаша. Но чаще мы с Сашкой ошивались на "ближнем берегу", где купались и загорали все пацаны с окрестных дворов. Помимо хорошего песчаного пляжа, рядом было футбольное поле, так что, наигравшись вдоволь, можно было сразу прыгнуть в воду. Иногда, правда, мяч улетал в реку и тогда ребята всей гурьбой бросались вдогонку, стараясь опередить быстрое течение. Так что в особенно жаркие дни мы иногда специально забрасывали мяч в сторону речки.
   В футбол я играл довольно-таки хорошо, но в основном стоял на воротах. Почему-то мне доставляло гораздо больше удовольствия спасти свою команду от гола, чем самому поучаствовать в атаке. А Сашка играл так себе, но играть с ним было очень весело, он всё время что-то кому-то кричал и комментировал действия других игроков, причем постоянно подшучивал, так что иной раз ребята от смеха промахивались по мячу. Я и сам любил пошутить, вот только никогда не получалось вовремя остановиться, и постоянно приходилось объяснять разозлившемуся приятелю, что "это была шутка". Частенько в ход шли кулаки. Я дерусь хорошо, но ненавижу драки. А Сашка, наоборот, вряд ли мог кому-то поставить синяк под глазом, но постоянно нарывался на драку. Я всё время удивлялся, почему его никто не бьет. Скажет порой что-нибудь такое, что мне бы сразу влепили, а от него только отмахиваются и смеются. Причем и со старшими его шутки оставались безнаказанными... Был, правда, случай, когда Сашку оттаскал за уши какой-то пьяный мужик, но я этого не застал - как назло одноклассница пригласила на день рождения. Сашка встретил с насупленным видом и растопыренными красными ушами.
   Я решил не расспрашивать о подробностях. Но на ближний берег идти ни ему, ни мне не хотелось. Так что в этот день мы решили отправиться на стройку сказочного домика. У Сашки было полно гвоздей и всяких винтиков и проволоки, а я неплохо обращался с инструментами, так что работа у нас продвигалась очень быстро. Наш шалаш прилегал к толстому дереву, благодаря чему мы могли соорудить крепкую крышу. Вот только чтобы прибить доски, приходилось залезать на это дерево и, хватаясь ногами за сук будто мартышка, свисать вниз головой. В таком положении долго не провисишь, поэтому мы постоянно менялись местами. Признаться, когда наступала Сашкина очередь, я очень нервничал - по деревьям он лазал плохо, и когда висел вверх ногами, казалось, вот-вот сорвется вниз. Я старался подольше быть на дереве, но уставал и сам в итоге пару раз чуть не грохнулся вниз. В общем, крышу строить оказалось сложно.
   В тот день Сашка опередил меня и первым полез на дерево. Я уже захотел высказаться по поводу его "нахальности", когда он вдруг протянул руку в сторону реки и взбудораженно закричал: "Мячик!".
   Я сразу понял, что к чему. Наше место было выше по течению, так что если ребята упустили-таки футбольный мяч на центр реки, то догнать его уже вряд ли смогли. Быстро сбежав вниз к берегу, я вперил взгляд в темный кругляш, быстро скользящий по самому центру широкой в этом месте реки.
  -- Подожди меня! - раздался сзади Сашкин жалобный крик.
  -- Ну тебя! - отмахнулся я, быстро вылезая из штанов. - Пока слезешь, полгода пройдет.
   Я прыгнул в воду и поплыл кролем с максимально возможной скоростью. Вначале показалось, что гнаться за мячиком бесполезно, но потом река будто подхватила меня сильной ласковой рукой, и я устремился вперед, словно реактивная ракета. Сашка тоже нырнул, но он уже прилично отставал. Подпрыгивающий на волнах мячик то приближался, то резко уходил вперед. В какой-то момент я почти уже ухватил его, но тут река сузилась и понесла особенно быстро. Мы плыли, наверное, уже минут десять, и я начал понимать, что скоро руки заболят от усталости, когда впереди из-за прибрежных камышей появился нос старенькой лодочки.
  -- Лови мяч! - наглотавшись воды, заорал я и ещё быстрей заколотил руками. Испуганные водомерки рассыпались во все стороны. Если это был рыбак, я наверняка ему всю рыбу распугал. Мячик, будто издеваясь, поплыл прямиком к другому берегу. - Уйдет же, лови! - в отчаянии закричал я.
   Лодка зашаталась, захлюпали весла и через пару секунд лодочка выбралась из камышовых зарослей. Мальчишка, управляющий лодкой, бросил бамбуковую удочку на берег и, схватившись за весла обеими руками, греб на перехват зловредному футбольному мячу. Я сам уже никак уже успевал - до мяча было метров пятьдесят, - однако я продолжал загребать что есть силы.
   Ну быстрей же, быстрей! Упустишь же!
   Мальчишка, будто услышав мои мольбы, всем весом навалился на весла и перегородил ускользающему мячику путь. Он попытался подогнать к себе беглеца веслом. Выглядело это, словно он глушит рыбу - куча брызг, а мячик только отплыл от лодки. Солнце, как назло, слепило прямо в лицо, так что я даже не понял, в какой миг мальчишка не совладал с шатающейся лодочкой и, потянувшись за мячом руками, перевернулся. Казалось, лодка накрыла его с головой. Но тут я увидел тонкие барахтающиеся руки чуть в стороне, и до моего слуха донесся жалобный испуганный крик: "Помогите!"
   "Неужели не умеет плавать?" - первое, что я подумал. Но когда подплыл ближе, то понял, что мальчишка каким-то образом запутался в привязанной к лодке веревке и та тянет его вниз. Он, отчаянно барахтаясь, попытался ухватиться за меня, я подался вперед и тут же оказался под водой, притопленный им сверху. Если бы я не гнался десять минут за мячиком, вряд ли бы испугался - я долго могу удерживать дыхание. А тут сразу в глазах потемнело, мышцы стали вялыми. Всё произошло очень быстро. Прямо перед моим носом под водой промелькнула нога, и я заметил стягивающую голень тонкую веревку. Я попытался поймать её конец, казавшийся в мутной воде гигантской черной пиявкой, но мальчишка так усердно дергал ногами, что я никак не мог найти нужный момент. Я попробовал всплыть - резко дернулся вверх и, прежде чем этот дурак вновь навалился на меня сверху, успел сделать крошечный глоток воздуха. Мою шею обхватила тонкая, но очень сильная рука, в глазах сразу потемнело. На страх времени не было, я вновь попытался всплыть - не получилось. И тогда я, наоборот, изо всех сил дернулся вниз, надеясь, что у этого придурка (я был зол как никогда) хватит ума отцепиться, однако мальчишка, похоже, совсем обезумел от страха и только крепче сжал мою шею.
   Мы оба оказались под водой. Прошло несколько секунд, а я всё никак не мог подняться над водой, чтобы глотнуть хоть капельку воздуха. Перед глазами горячим градом замелькали белые точки, и мне подумалось - я теряю сознание. В нос попала вода и я закашлял, захлебываясь ещё больше. И тут неожиданно моя шея освободилась, я из последних сил дернулся вверх и, корчась от болезненных спазмов в горле, принялся хватать ртом драгоценный воздух. Подчиняясь каким-то инстинктам, я продолжал держать тонущего мальчишку за руку, которая сейчас казалась совсем слабой и невесомой.
   Кое-как надышавшись, я снова нырнул вниз и на этот раз без труда снял петлю с его ноги. Мальчишку сразу потянуло вниз, и ещё неизвестно, сумел бы я вытащить его на берег, если бы к этому моменту к нам не подоспел Сашка.
   Мы выползли на песок едва живые, измученные, уставшие до боли в мышцах. Я повалился на траву и снова закашлялся, пытаясь избавиться от остатков ненавистной воды, казавшейся мне сейчас болотной отравой. Сашка, оставляя на песке глубокие следы, вытащил на берег едва живого "утопленника". Только сейчас я смог нормально рассмотреть его. Белый как снег мальчишка был похож на призрака, точнее нет, не на призрака - на мраморную статую. Идеальный профиль, очень серьёзное выражение лица. Он выглядел одновременно ужасно и прекрасно. Мной овладели какие-то двоякие чувства, казалось, что-то подобное произошло совсем недавно, казалось - я знал его всю жизнь, и в то же время навалился запоздалый страх. Ведь я только что едва не умер!
   Почему-то я был уверен, что этот чуть не погубивший меня мальчик жив. Слишком уж мало времени мы были под водой.
  -- Что делать-то, Петь? - тяжело дыша, спросил взволнованный Сашка.
  -- Надо ему искусственное дыхание сделать, - пробормотал я в ответ. - Из рота в рот.
  -- Не из рота, а изо рта, - возмущенно отрезал Сашка. Никогда не видел его таким серьёзным.
  -- Ну, изо рта, - устало проговорил я. - Сделай.
  -- Вот ещё, - насупился Сашка. И в тот же миг неподвижный доселе мальчишка зашевелился и принялся кашлять. Сашка дернул его за руку, поворачивая на живот.
   Минуты две он жестоко кашлял, уткнувшись лбом в землю. И, наконец, выплеснув из легких всю воду, устало приподнялся и сел.
  -- Поймали мячик? - спросил он дребезжащим от волнения голосом.
  -- Нет, - просто ответил я. Сил на сарказм уже не оставалось.
  -- Извините, это я виноват... - Он с отчаянием сжал синие губы.
   Этот дуралей чуть меня не утопил, но я отчего-то не чувствовал никакой злости к нему. Бывает так, что человек при первом взгляде вызывает отторжение или даже отвращение, а бывает наоборот - только познакомился, а уже какая-то незримая связь. Как с Сашкой.
  -- Да забудь ты про этот дурацкий мячик! Не надо было вообще за ним гнаться. - Я повернулся к улыбнувшемуся Сашке. - Мяяячик, мяяяячик! - передразнил я его. - Чего так орать-то было?!
   Сашка попытался играючи стукнуть меня по плечу, но не дотянулся, а вставать ему было лень.
  -- Тебя как хоть зовут, утопленник? - спросил я бледного мальчишку.
  -- Тимур, - ответил он. - Для друзей - Тима.
  
   И снова тепло воспоминания сдуло холодной волной реального бытия. В этот раз мне было уже не так плохо. Я наконец-то всё понял. Понял, отчего моя жизнь пошла наперекрсяк, а главное, почему я так плохо помнил свое прошлое. Всё дело в том, что я не хотел ничего вспоминать. Наверное это какая-то защитная реакция организма. Если у матери умирает ребенок, она до конца жизни будет в трауре и вряд ли уже сможет стать по-настоящему счастливой - даже в моменты забытья тяжесть утраты будет давить на душу. Но психика ребенка защищена лучше. Потерявший маму сын может стать заикой или слишком нервным, но его жизнь всё равно будет продолжаться. Но мама - это слишком большая часть жизни ребенка, такой удар может в конце концов сломать, может быть, отразившись на психике в будущем. А что значит для ребенка смерть друга? Не просто приятеля, а такого друга как Тима, настоящего, родного друга, для которого ничего не жалко, ради которого хоть в огонь, хоть в воду. Но друзья - это не родители, которых знаешь всю жизнь, друзья - это только твое. Никто, кроме самого тебя, не сможет сказать точно, кто тебе дорог, а кто нет, кто твой друг, а кто просто знакомый. Если бы мама знала, как важен для меня тот костер с Сашкой, она бы сама выгнала меня на улицу пинком, чтобы не опоздал. Но для родителей друзья - это всего лишь чужие дети, со своими недостатками и причудами.
   Когда погиб Тимка, мама очень долго охала и хваталась за голову, но ей не было его жалко, она боялась за меня, переворачивая всё по-своему - будто это я играл со спичками и сгорел в запертой квартире. На Тиму ей было по большому счету наплевать, для неё он никто, для всех он никто, кроме меня, Сашки и погибшей в том же пожаре Тимкиной матери.
   Наверное, не зря я сейчас вспомнил именно тот момент, когда мы впервые встретились, если это можно так назвать. Я спас ему жизнь, и был вознагражден свыше - Тимка оказался просто чудом, таких умных и добрых людей я больше не встречал, он для меня был просто кумиром, хотя я частенько подкалывал и глумился над какими-то его поступками. А он никогда не отвечал - наверное, считал неправильным, нечестным даже маленькое оскорбление друга ради шутки. К тому же для него наша дружба была ещё важней, чем для меня. Каждый день он ходил к нам из поселка - несколько километров туда и обратно.
   Но от судьбы не уйдешь: она подарила ему это лето - лучшее лето в жизни, - а потом взяла, что хотела. А меня даже рядом не было. Смог бы я что-либо сделать? Нет, конечно. Но было особенно больно, что я находился так далеко, когда он умирал (мы с мамой и папой осенью переехали в Москву). Будто я предал его. Я корил себя тем, что не смог убедить родителей остаться в Троицке. Я бы мог сбежать из дому, закатить истерику, спрыгнуть из окна третьего этажа и сломать ноги... да всё что угодно! Но вся беда в том, что я любил своих родителей. Я был уверен - если б остался, с Тимкой всё было бы хорошо. Любовь убивает...
   Впрочем нет, убивает случай - стечение обстоятельств. Я почувствовал знакомый холод в груди - холод полной безразличности. Какая разница, что я мог? Всё предрешено, и всё уже случилось. Глупо теперь вздыхать и охать.
   Я тряхнул головой. Вот, снова - защитная реакция. "Что я мог сделать? Я не виноват". Я почувствовал жгучую ненависть внутри себя, она разливалась по венам горячей волной... Мальчик не должен плакать, даже если потерял друга! Он должен мужественно встретить беду лицом к лицу! Встретить, побороть и продолжить жизнь ради своего предназначения. Я сжал зубы... Всё так, только вот что делать, если это предназначение было связано с другом, который принял жуткую смерть, когда тебя не было рядом? Я так старался быть мужественным и стойким, так старался побыстрей забыть своего друга, что забыл, зачем вообще жить, забыл, что можно быть счастливым, а счастье - это не только приобретения, это и потери тоже... Только теперь, на границе жизни и смерти, я всё понял... И теперь, наверное, умирать будет не так страшно.
   Мне действительно стало как-то легко на душе, будто я сбросил тяжкий груз. Никто не виноват, кроме меня самого, что ж, логичный конец всему - отдых, освобождение, покой.
  -- Ну че, Стриж, - прервал мои раздумья низкий голос Егорыча, - сегодня встретимся с господом Богом? - Старик улыбнулся знакомой нездоровой улыбкой. Хотя Егорыч и годков шестьдесят едва ли прожил, выглядел он на все семьдесят.
  -- Дежа вю, - хмуро ответил я.
  -- Чего-чего?
  -- Говорю, вчера ты мне то же самое говорил.
  -- А, это да. - Он вновь усмехнулся, прищурив левый глаз. - Кто ж знал, что ты такой везучий. Видать, боженька тебя любит за что-то.
  -- Не за что ему меня любить, Егорыч, - поднял я усталые глаза на старика.
  -- Бог он всех любит.
   Я ощутил прилив раздражения:
  -- Перестань! С каких это пор ты стал таким набожным? Небось там, на воле, не очень-то о Боге вспоминал, а?! - Я сказал это слишком громко, так что многие посмотрели в нашу сторону. А черт с ними. Я приблизился к опешившему Егорычу, заглянув в некогда голубые, но сейчас выцветшие серые глаза. - Думаешь, я не молюсь каждый день? Думаешь, меня совесть не мучает? Но для кого эта бессмысленная показуха, а? - Егорыч ничего не отвечал, только нервно жевал нижнюю губу. - Легко сказать "Бог всё простит", и кажется, ты уже раскаялся, а то и вовсе достиг просветления и вспорхнешь прямиком на небо, как только получишь свою пулю в затылок. Бог всех любит, говоришь? А думал ты о нем, когда мочил свою жену?
  -- Не думал, - тяжело вздохнув, кивнул Егорыч. - Прав ты, Стриж, только и вправду легче мне, когда я о нем думаю.
  -- Ну вот и думай, - зло бросил я, отворачиваясь. - Но не надо мне здесь проповеди читать.
   Несколько минут он ничего не говорил, но и в свой угол пока не уходил, всё вздыхал чего-то за спиной.
  -- Я не жену убил, - тихо, почти шепотом, проговорил наконец Егорыч. - За это вышку не дают. Сеструху я пришиб.
  -- Дают, но редко, - буркнул я. - Только я так сказал, чтобы без допроса. Не каждый свою душу готов раскрыть, знаешь же... Не каждый и не каждому.
  -- Может, и меня сегодня... того... - пробормотал Егорыч. - Вот и хотел с кем-нибудь потолковать.
  -- А чем я-то тебе понравился? - соизволил я наконец повернуться к нему.
   Глаза старика едва заметно загорелись скрытой глубоко в душе теплотой. Если бы он не захотел, я бы этот свет не увидел.
  -- Понравился, - кивнул он. - Добрый ты человек, Пётр. Хоть и пыжишься тут, строишь из себя...
  -- О да, я сама доброта! - перебил я старика. - Просто-таки обитель света. Вор я, понял?!
  -- Ты не серчай, Пётр. Воров я уважаю, знал их во множестве. Вот только ты мало на кого из них похож.
  -- Это, Егорыч, потому что я на нарах не маялся, - зло усмехнулся я.
  -- Не говори так, Пётр. "Нары", "маялся" - не твое это. Другой ты породы... не спорь, уж я-то вижу. Вот не пойму только, зачем тебе вообще это было нужно?
   Какое-то мгновение я пытался ответить на его вопрос, но губы произнесли другое:
  -- А мне, Егорыч, ничего не нужно.
  -- Ну, теперь-то конечно.
  -- Теперь только бы побыстрей уже. - Плохо мне что-то опять стало.
   Старик наклонился ко мне, так, что его морщинистое лицо расплылось перед моими глазами:
  -- Так ты расскажи, Петь, чью жизнь забрал, авось легче на тот свет отправляться будет.
  -- Нет, дед, не легче. - Я назло назвал его дедом - не любил Егорыч этого обращения. - Но про грех свой я тебе расскажу, и тогда ты, может быть, наконец оставишь меня в покое. - Старик одобрительно улыбнулся, кивнул в ответ. - Так вот, - продолжил я злым змеиным шепотом, - никакой твой Бог меня Там со своим прощением не ждет, и каяться я тоже не собираюсь, потому что нечего такое прощать... Ни собутыльника я своего по голове огрел бутылкой, ни тещу задушил, и даже не сестру. - Я посмотрел в черные зрачки Егорыча, пытаясь понять, что тот сейчас чувствует. - Я выстрелил из обреза в лицо десятилетнему ребенку. - Зрачки моего собеседника мгновенно расширились, но лицо застыло непроницаемой маской.
  -- Ты, Пётр, убил ребенка? Сознательно? Не верю.
   Сознательно? Мне вдруг стало неожиданно смешно. Я тихо захохотал, закрывая лицо руками:
  -- Сознательно, или случайно, разве это имеет значение?
  -- Конечно, имеет, - поразился Егорыч.
  -- Скажи это тому мальчишке, чье худенькое тельце сейчас проедают земляные черви. - Егорыч неосознанно отпрянул. - Случайно или нет, - прошептали мои губы, - я отобрал у него всё... всё, понимаешь? Друзей, маму, школу, весну, слезы, смех... всё! - Я сглотнул, набирая воздуха в грудь. - Что такое моя смерть по сравнению с этим? Я рад, если ему Там будет легче от этого... Но что, если этого "Там" вообще не существует?
   Егорыч ничего не ответил, но его глаза теперь источали горе и скорбь.
   Я вспомнил лицо малыша, так неудачно выглянувшего из-за двери в момент, когда залаяла эта тварь... Лучше б Там ничего не было, потому что одно только осознание своей вины - уже Ад, так что любое бытие по ту сторону неугодно...
   Егорыч обреченно потащился к своим нарам, и я вновь оказался один на один с собственными мыслями. Признаться честно, до этого разговора я толком не задумывался о убитом мной мальчишке как о человеке. То есть по голове будто пудовым молотом ударило - "свершилось ужасное - непоправимое, непростительное". Но только сейчас я подумал, что не просто убил ребенка, но убил чьего-то друга. Кто-то потерял частичку своей души, точь-в-точь как потерял её я, получив известие о гибели Тимы.
   А что такое вообще дружба, если так задуматься? Я знал некоторых людей десятки лет, но ни к кому из них даже близко не испытывал тех чувств, от которых приятно теплело в груди при мысли о двух моих друзьях...
  
   Утреннее солнце жжет даже сквозь рубашку. Пахнет болотной травой - едко и немного сладковато.
  -- Санек, смотри! - радостно кричит Тима, поднимая с земли огромную зеленую лягушку.
  -- Фу, отпусти. - Сашка морщится, демонстративно отворачивается. - Гадость склизкая!
   Тима подбегает ко мне:
  -- Петь, смотри, вот эти пузыри надуваются, и она квакает. - Он сует мокрую лягушку прямо мне под нос. На месте ушей у той действительно две белые мембраны.
  -- Ладно, кинь в воду, пусть квакает.
   Тима смешно улыбается, замахивается что есть мочи, но в последний миг опускает руку и бросает лягву в воду с высоты колена.
  -- Плыви, квакай.
  -- Лягушки комаров лопают, - провожая задумчивым взглядом исчезающую в черной воде лягушку, говорит Сашка.
   Я улыбаюсь, не знаю почему. Мы ничего не делаем, просто гуляем - идем в наш Волшебный лес. Но каждое слово друзей, неважно зачем и почему сказанное, вызывает у меня радость...
   Нет, не всё тут так просто - я ужасно волнуюсь. Тима ещё не видел наш с Сашкой шалаш. А вдруг ему не понравится, вдруг он скажет "ерунда", вдруг откажется нам помогать?.. Но нет, не может такого быть! Должно, должно ему понравиться! И тогда мы наверняка будем встречаться каждый день. Здорово!
   Мы находимся в самой середине Страны низин. Попавший сюда впервые будет долго карабкаться по заросшим высокой травой холмам и цепляться промокшими ногами за коряги. Но я знаю эти места как свои пять пальцев и веду друзей по скрытым тропинкам прямо к месту. Сашка размахивает палкой, будто мачете, разбивая камышовые заросли. Тима гладит ладошкой зеленый ковер травы, колышущейся на ветру вместе с его темными пушистыми волосами.
   Волшебный лес надвигается на нас стеной высоких стройных деревьев. Листья почти не шевелятся, словно отгороженные незримой оболочкой от озорного ветра. Мы входим в зеленые объятья леса и тут же всё успокаивается. Непривычная тишина лишь изредка нарушается мелодичным птичьим пересвистом.
  -- Как тихо, - шепотом произносит Тима, задирая голову к макушке высоченного вяза.
   Сашка тоже замер, озирается по сторонам. Нам не хочется ничего говорить. Эта солнечная умиротворяющая тишина навевает спокойствие и умиротворение. Я был тут и не был. Всё знакомо и в то же время будто попал сюда впервые.
  -- Я зову его Волшебный лес, - шепчу я в ответ.
   Сашка срывает большой оранжевый цветок, из тех, что я видел только здесь. Нюхает... на лице предельная сосредоточенность, в зеленых глазах отражение рыжих огоньков.
  -- Хочешь собрать букет девчонке? - улыбается Тимка.
  -- Ещё чего... - откидывает цветок Сашка, розовея.
   Я подмигиваю Тиме. Смеюсь.
  -- Пойдем дальше, к шалашу...
   Мы молча идем в глубь леса, и вокруг всё оживает. Где-то в траве журчит невидимый ручей, маленькие цветные птички неистово щебечут, над цветками жужжат полосатые шмели, не обращая внимания на играющих в салки беспечных золотистых бабочек. Лес принимает нас, тропинка сама вырастает из ниоткуда, ведя именно туда, куда нужно. Мы взбираемся вверх по длинному склону, и вот вокруг снова обычный мир яркого белого света и шелестящего листвой ветра. Издалека слышится рокот колхозного трактора - это по ту сторону реки пашут землю. Мы спускаемся к реке.
  -- Не навернись тут, - говорит Сашка Тиме, сам едва не цепляясь за корень.
  -- Постараюсь, - совершенно серьёзно отвечает тот.
   Я стараюсь одновременно смотреть под ноги и на своих друзей. Спуск действительно довольно крутой и неприятный... Но смотрю я не поэтому - мне просто хочется на них смотреть... и даже немножко хочется, чтобы кто-то из них споткнулся и я бы его подстраховал. Но никто не падал, и мне оставалось только двигаться как можно более непринужденно. А внутри волнение - меня обуревают какие-то непонятные чувства, густой запах лесных трав кружит голову, от ветра чуть-чуть слезятся глаза.
  -- Ребята, - не выдерживаю я.
   Друзья смотрят на меня по-доброму и вопросительно.
  -- Что? - спрашивает Сашка.
   Я отворачиваюсь, делая вид, что поправляю волосы. Несколько секунд молчу, а потом:
  -- Будете моими друзьями навечно? - говорю я и вижу, как их лица словно расцветают. Тимка широко улыбается, Сашка блестит веселыми глазами.
  -- Обещаем? - протягивает руку вперед Тима.
   Мы с Сашкой кладем свои ладони сверху, не отрывая друг от друга глаз.
  -- Обещаем, - тихо, но с торжеством говорю я.
  -- Обещаем, - говорит Сашка, и я уже не думаю о шалаше, я знаю точно, что он понравится Тиме, но теперь это неважно. В груди стучит маленький веселый барабанщик. Ощущение сказки не исчезает, как обычно, оно остается - кажется, теперь навсегда.
  
   Я почувствовал, как к ушам с щек скатываются слезы. Странно, я-то думал, что уже давно лишен возможности плакать. Как-то прямо хорошо, легко стало, теперь и умирать не страшно.
   Я медленно встал с нар, надел обувь и стал ждать. Вокруг, как обычно, никто не шевелился, все притворялись спящими. Интересно, сколько сейчас вообще времени? Может, ещё рано? Тогда могу ещё чуточку "повспоминать".
   За стеной что-то глухо звякнуло. Послышались неразборчивые голоса. Темнота вокруг вздрогнула, зашевелилась в ужасе. Идет - смерть идет!.. Может, опять пройдет мимо? Теперь, когда я вдруг вспомнил дни своего счастья, мне был дорог каждый час, каждая минута. Но в то же время изнеможденная ожиданием смерти душа уже слишком устала. Пора её освободить...
   Свет ударил по глазам огненным бичом, но я постарался не жмуриться. В дверях застыл черный силуэт уводящего. Косы у него не было и черной рясы тоже, вот только ужас он вселял куда больший, нежели привычный облик костлявой. Я захотел встать, но мышцы отказались повиноваться, будто во сне.
  -- Ашветия, - начал уводящий, - Смирнов и... Стрижов - с вещами на выход, перевод.
   Ну слава богу, наконец-то. Невероятно, но всю усталость как ветром сдуло, хотя страх никуда не исчез. Я быстро вскочил и подошел к двери. Свет беспощадно слепил всё ещё сырые глаза.
  -- Ну че, Стрижов, дождался-таки? - ухмыльнулся один из двух конвоиров. Его звали Андрей, кажется... на вид такой миловидный, добрый, а внутри - скотина скотиной. Любитель поиздеваться над приговоренными - наплевать напоследок в душу. Такие ещё хуже палача. Убить человека - одно, а плюнуть на труп - совсем другое. Впрочем, палач всё равно проклят. Как можно убивать людей, которые лично тебе ничего плохого не сделали? И ладно, когда наемный убийца идет на дело, он сам немало рискует, тут нужно умение и железные нервы, а работа палача - это бойня. Несопротивляющаяся, морально подавленная цель. К тому же наемник зачастую стреляет издалека, а палачу жертва смотрит прямо в глаза, проклиная навеки. По мне так это ещё хуже, чем быть расстрелянным.
   Нас повели длинным узким коридором в глубь тюрьмы. Уводящий шагал впереди, двое конвоиров с автоматами - сзади. На миг захотелось задать издевательский вопрос: "что это за перевод такой?" Хотя зачем? Чего я этим добьюсь? Всё тщетно, ничего не нужно... Дорогое осталось далеко-далеко в прошлом.
   "А как же этот крик?" - вспыхнула в сознании быстрая мысль - вспыхнула и тут же угасла.
   Мы проходили тюремные отсеки, словно шлюзы, каждый раз нам приходилось поворачиваться лицом к стене, закладывая руки за голову. По спине скользил невидимый, но хорошо ощущаемый холодный взгляд автоматного дула. Может, прямо сейчас и стрельнут! Резко стало страшно. Не хочу так - неожиданно, лучше лицом к смерти, можно в последний момент подумать о чем-нибудь светлом, хорошем... О Сашке, например... Эх, какими же мы были глупыми, бежали от беды, вместо того чтобы пережить её вместе - рядом с другом! Сашка-Сашка, где ты теперь? Что с тобой стало? В какие края жизнь занесла? Что с тобой сделало время? Жив ли ты вообще?.. Почему-то я уверен, что жив. И наверное, так же мучаешься. Хорошо, что ты никогда не узнаешь обо мне, никогда не найдешь мою безымянную могилу и не спросишь, за что я туда попал. Но всё равно - тебе ещё придется страдать, а я уже ухожу. Избавление...
   Нас остановили около очередной железной двери. Всё, что ли?
  -- Стрижов, за мной, - скомандовал уводящий, - остальные ждут.
   Ну вот, почему меня первым? Вспышка досады. Любое чувство обрамлено - выделено на фоне общего безразличия.
   За дверью оказалась пустая одиночная камера с двухэтажными нарами, внутри которой ждали двое. Один был начальником смены, другой тоже кто-то очень знакомый... Дверь за мной с глухим звоном захлопнулась.
  -- Ну, - насмешливо произнес начальник, - эта сволочь в вашем распоряжении.
   Ах, ну да, конечно - папа убитого мной ребенка. Нет ни страха, ни разочарования, каждая секунда - новая капля к разливающемуся по душе безразличию.
   Глаза ненавидящего меня человека вспыхнули яростным огнем. На исхудавшем сером лице они казались двумя яркими искрами. С момента, когда я последний раз его видел, он сильно изменился - поседел, истощился, морщины стали глубже и темней. Мне показалось, что я вижу злое черное существо, вцепившееся в его сердце сильными щупальцами. Оно постоянно меняло форму, но суть оставалась одной: этот человек умирал, умирал от горя - медленно, но верно. А это черный кошмар внутри него - не что иное, как моё собственное отражение. Это я убиваю его, и неудивительно, что он пришел сюда, заплатив, наверное, черт знает сколько, чтобы только помучить меня напоследок, чтобы посмотреть, как я корчуюсь в агонии, как умираю.
   Кто-то толкнул меня в спину и тут же перед глазами вспыхнуло кроваво-фиолетовым. Всё лицо словно ошпарило кипятком. Я упал, и тут же черный сапог ударил меня под ребра. Потом боль вспыхнула уже в другом боку. Я инстинктивно закрыл голову руками. Казалось, меня били не двое, а как минимум двадцать человек. Боль поглотила сознание, я будто взлетел над своим телом, будто смотрел на жалко скрючившегося на холодном полу человека со стороны. Но я почему-то не кричал. Ни единого звука, будто язык отсох, а связки парализовало.
  -- Сволочь! Скотина! Тварь! - захлебываясь собственными слезами, кричал отец мертвого сына. - Не-на-ви-жу! Сдохни, тварь!
   Он колотил меня что есть мочи, но руки его дрожали, тряслись, так что я уже почти не ощущал ударов. Я не испытывал к нему никакой злости. Как можно ненавидеть такого несчастного человека?
   В какой-то момент он наконец не выдержал и сам скрючился на полу в жестоком приступе плача.
  -- Не помогло? - разлепил я кровавые губы.
  -- Ненавижу, - трясясь прошептал он.
  -- Я сам себя ненавижу, - ответил я. - А для вас я, наверное, вообще нелюдь.
  -- Да, - зарычал он, бросив на меня испепеляющий взгляд, - таких как ты надо душить ещё в младенчестве.
   Я не отводил взгляда, и весь его огонь исчезал, затухал - растворялся в океане моего безразличия.
  -- Я был таким же, как твой сын, - прошептал я. - И у меня тоже отняли жизнь, как у тебя. Только тебе есть кого винить, а у меня и этого не было. Так вот, послушай мой прощальный совет - не беги от беды, не ищи виноватых. Это не помогает. Если у тебя ещё остались те, кто тебя любит, - живи ради них.
   Он меня, наверное, не слушал, он плакал и плакал, погрузившись в собственное отчаяние.
  -- Уведите этот кусок дерьма, - скомандовал начальник, и меня тут же подхватили под руки, выволакивая в коридор.
  -- О, какой красивый! - хохотнул Андрей. - Прям картина Репина на человеческом лице.
   Я бросил на него тяжелый безразличный взгляд, но он никак не изменился в лице, и глаза не спешил отводить - видать, насмотрелся уже на всякие взоры - и на ненавидящие, и на обреченные, и на умоляющие.
   Нас повели дальше. Ашветия и Смирнов, точно так же как и я, вели себя спокойно - не дрожали, не бросались на дула автоматов, не молили о пощаде. Да не так уж всё и страшно на самом деле. Ужасно ожидание, а ждать нам осталось недолго. Худшее уже позади.
   Уводящий открыл торцевую дверь и мы, наконец, оказались в комнате казни. Страх сразу же вспыхнул с новой силой. Вспомнилось, как в детстве нам делали прививки, и как все нервно смеялись у входа в медкабинет, и как потом становилось гадко, когда, наконец, наступала твоя очередь. Сашка очень боялся уколов, морщился при одном упоминании о них...
   Я вздрогнул, заметив на стенах следы пуль. Господи, все, кого уводили каждую ночь, попадали сюда, чтобы быть умерщвленными варварским методом. В другом углу комнаты был стол с яркой настольной лампой, за ним сидел лысый мужик в штатском, помимо него тут ещё было двое автоматчиков и, видимо, палач. Нас подозвали к столу. Уж не собираются ли заставить расписаться о согласии?..
   Но нет, лысый принялся зачитывать приговор суда. От его едкого писклявого голоса у меня закружилась голова. Кровь из носа уже течь перестала, но зато теперь разболелись ушибы.
  -- ...Приговор привести в исполнение! - закончил читающий.
  -- К стене встать, - скомандовал уводящий, - руки за спину.
   Я бросил взгляд на Ашветию - по его небритым смуглым щекам катились безмолвные слезы. Вот так вот, жил бы себе на родине в тепле, делал бы вино или собирал мандарины, так нет - тоже где-то сломался. Стоящий за ним Смирнов напоминал мраморное изваяние - весь белый, глаза безжизненные. Неужели и я сейчас так выгляжу? Да, наверное, не лучше. Вся харя поди в крови.
   Стараясь не делать лишних движений (не хочется получить автоматную очередь - это гораздо больней), я вытер рукавом лицо и увидел, как палач молча подошел к спине Смирнова и, подняв короткий пистолет к его шее, выстрелил. В ушах громыхнуло, но не слишком сильно, будто рядом всего лишь пальнула хлопушка. Но Смирнов захрипел и тут же повалился на железный пол. Я пытался отвести взгляд, но меня словно парализовало, я уже словно умер - не могу пошевелиться, будто это моя кровь растекается по полу бордовой лужицей... Ашветия зажмурился и сжал зубы. Палач будничным движением выстрелил и в него. В этот раз громыхнуло гораздо громче, уши заложило. И тут я вздрогнул - сердце забарабанило с бешеной скоростью, словно пытаясь настучаться напоследок вдоволь. Доселе задавленные разумом, инстинкты самосохранения наконец дали о себе знать. Мысли побежали со скоростью света. Захотелось побежать, броситься на конвоиров или хотя бы попытаться выпросить у них ещё минутку жизни. А в голове как наяву снова звучал тот самый жуткий крик - такой реальный, невозможно отчаянный.
   Да как же так? Неужели, когда кто-то так страдает, я умру не сопротивляясь, как баран на бойне?! Лучше уж и вправду броситься на автоматы. Что, если попытаться выхватить оружие? Или взять в заложники палача? Да, точно! Вдруг получится? Почему на нас не надели наручники? Надо, надо попробовать. Но автоматчики застрелят в одну секунду - не успею, никак.
   Палач отчего-то медлил, или мне так только казалось. Крик в голове разрывал сознание, заставлял действовать, но тело едва-едва повиновалось. Я медленно, будто под водой, повернулся к палачу лицом, ватные руки отказывались подниматься.
  -- К стене! - скомандовал Андрей, дергая затвор автомата.
   Я не мог пошевелиться, мир вокруг вращался и плыл, теряя очертания. В центре внимания остался только палач, медленно, как во сне, поднимающий руку с оружием. Маленький черный глаз пистолетного дула посмотрел мне прямо в душу. Оттуда тянуло мертвенным холодом и болью. Я попытался зажмуриться, но всё смотрел и смотрел в эту черноту, не в силах закрыть глаза. А крик в голове вдруг резко оборвался, и на месте черной пустоты вспыхнуло солнечное воспоминание из детства. Сашка стоит под тенью деревьев Волшебного леса, сжимая в кулаке лепесток цветка. Его пальцы напряжены изо всех сил, но лепесток не мнется - это знание приходит из каких-то совсем отдаленных глубин памяти... А палач всё медлит отчего-то, ждет, будто давая мне последний шанс коснуться призрака счастья... Невидимый переключатель в голове в очередной раз щелкает, и я вновь вижу четкие очертания смертной камеры. Всё это заняло какие-то доли секунды.
   Я оторвал взгляд от дула пистолета, усилием воли заставил себя перевести взор на палача и остолбенел... Я мог бы жить ещё вдесятеро больше и забыть былую жизнь ещё крепче, но я всё равно не смог бы потерять в памяти ЭТО - эти - этот взгляд, щемящий душу, ломающий все барьеры, родной и чуждый - непознанный взгляд... кого?... ангела?
  -- Т-т-т... - язык не повиновался, - Тима? - прошептал я. И в тот же миг в его глазах будто рухнул ледяной барьер - взорвался тысячами осколков, брызнувших солнечными искрами во все стороны.
  -- Т-ты? - задыхаясь, пробормотал Тимка. - Ты? Петька?
   Я ничего не ответил. Разве могут слова выразить всё, что я сейчас чувствую?!
  -- Но как? - вдруг резко помрачнел он, и реальность обрушилась на меня тысячепудовым весом, заполняя уши сотней звуков, а разум - миллионом мыслей.
  -- Прощай, Тимка, - тихо прошептал я. Больше всего на свете мне сейчас хотелось обнять моего живого друга, но я не мог этого сделать, даже теперь.
  -- Ну что там такое, Тимур? - раздраженно спросил уводящий. - Давай я! - он расстегнул кобуру, доставая свой пистолет.
   По лицу - знакомому и одновременно чужому Тиминому лицу - пронеслась серая призрачная тень. В следующий миг раздался выстрел, потом подряд ещё один и ещё два.
  -- Иди за мной, - тихо сказал Тима и перескочил через труп Андрея - точь-в-точь как он делал это в детстве, перепрыгивая через поваленные деревья в нашем лесу.
   Меня замутило. Как страшно, оказывается, перешагивать через по-настоящему мертвого человека. Звон в ушах плавно угасал, и отовсюду наваливалась истинно мертвая тишина. Тима шел по коридору быстрым шагом, я едва за ним поспевал. Ещё несколько раз его страшный пистолет стрелял, устраняя живые преграды на нашем пути. У меня сильно кружилась голова, и я даже толком не понял, как мы оказались на свободе.
   На улице стояла ранняя весна. Кое где ещё лежал талый снег, голые скелеты парковых деревьев склонились над нами из низкого черного неба. Пахло перегнившей листвой и березовой корой. Одинокий фонарь освещал Тимин силуэт, он застыл напротив, разглядывая моё лицо.
  -- Что ты наделал? - прозвучали бесполезные слова, подхваченные и унесенные ветром.
  -- Разве это теперь важно? - ответил Тима таким знакомым голосом... знакомым, но искаженным, полным боли и ужаса.
  -- Почему? - в отчаянии выкрикнул я, чувствуя, как невидимая рука несправедливости сжимает горло, не дает дышать. - Почему ты не нашел меня?! - Голос мой дрожал. - Я двадцать лет считал тебя мертвым, и всё это время я медленно умирал от горя... а ты жил... жил! - Мне захотелось упасть на мокрую грязную землю, свернуться клубком и зарыдать... Но я остался стоять, а в глазах кончились слезы.
  -- Я проклят, - тихо ответил Тима. - Ты же меня знал так, как никто не знал. Я всегда стремился к добру, я всегда всё делал ради вас с Сашкой... - Я не видел Тимино лицо, но мне казалось, что оно искажено от горечи... - Но наверное, - продолжал он, - вы зря меня тогда спасли. Мне надо было утонуть, тогда бы в мире стало бы хоть чуть-чуть легче дышать. - Он на несколько минут замолчал. - Я хотел сделать мир лучше, но вместо этого я стал чудовищем... Я проклят.
   Его слова, так много для него значащие, для меня сейчас не значили ровным счетом ничего. Он был жив, всё остальное - пыль. Я подошел к нему вплотную и он тут же осекся, будто почувствовав мои мысли. Мы несколько секунд смотрели друг на друга в упор, а потом, наконец, обнялись так крепко, как только могли. Сколько раз я видел такое в фильмах и всегда мне казалось это смешным, ненастоящим, и только сейчас я понял, что такое действительно бывает наяву. Горе внутри меня таяло, исчезало, убираясь прочь. И освобожденное от грязных пут, спрятанное на двадцать лет глубоко в черноте памяти, в моей душе всходило солнце. Перед глазами вновь кружились картины былой жизни - жизни, в которой я ещё свято верил в счастье...
   Какое-то время я витал в облаках, всё ещё не веря в произошедшее - всё это было как во сне, - но потом душу стал рвать вновь появившийся страх. Только теперь это был не тот мертвецки холодный ужас небытия, нет, - это был самый обыкновенный живой страх за дорогого человека. Где-то сейчас, наверное, уже вскакивают заспанные омоновцы по тревоге, бегут, хватая свои автоматы, милицейские рации разрываются от сообщений, объявлена очередная операция "Перехват". И завтра в новостях добрая тётя расскажет приятным, но тревожным голосом про взбесившегося охранника тюрьмы и кровожадного убийцу детей, которые вместе сбежали из тюрьмы и теперь могут быть "где-то рядом с вами". И тысячи людей сдвинут брови, посылая сотни проклятий на нас с Тимой. Они будут красноречиво описывать знакомым, как бы они поступили с негодяями, попади те в их руки.
   Ну уж нет!
  -- Тим, пойдем быстрей, пока волки не проснулись. У меня есть одно безопасное место, где мы сможем отсидеться какое-то время.
   На самом деле таких мест у меня было не одно, а гораздо больше - после очистки очередной квартиры приходилось где-то хранить украденные вещи. Этой квартирой я пользовался совсем редко, она у меня была припасена для особых случаев, там даже хранился запас провизии. Соседи - глухая бабуся и старый больной еврей из тех, что не смотрят телевизор, предпочитая книги.
   Мы прошли сквозь парк, миновали несколько темных пустынных улиц и оказались во дворе между двух пятиэтажек. Ключ от квартиры я спрятал под бетонным основанием детской карусели, слава богу, её ещё не развандалили. Мы как можно тише вошли в подъезд и скрылись в однокомнатной квартире. Тут было тепло и сухо, пахло нафталином. На полу валялся матрас, возле стены стояла собранная раскладушка - всё, больше мебели не было. Мы даже свет зажигать не стали - мало ли...
   Теперь надо немного подождать. Отсидеться в пустой квартире, волкам скоро надоест рыскать и про нас забудут.
  -- Если сегодня не поймают, то уже никогда не поймают, - тихо сказал Тима, раздвигая раскладушку.
  -- Главное, чтобы в новостях панику не подняли. - шепнул я, доставая из угла рядом с батареей два шерстяных одеяла.
  -- Ты что, - удивился Тим, - какие к черту новости? Они всё это замять попытаются. Ты подумай только, что начнется, если заведут дело и расследование пойдет по всем правилам? Начальника тюрьмы самого засадят. У нас же нарушения сплошные, ну ты ж не дурак, понимаешь.
   Я накрылся одеялом с головой. Страх плавно растворялся, уходил прочь. Как долго я не засыпал без этого страха! Каждую ночь я мучился, ожидая ужасного конца. И вот теперь я свободен, и мир снова приобрел краски. Но главное - Тима: без него всё это не имело бы никакого смысла. Он ещё что-то шептал, я пропускал половину мимо ушей. Я проваливался в сон и ослепительные картины детства расцветали перед моими глазами, мне казалось, что я слышу шепот того, маленького Тимки, как он обычно шептал в Волшебном лесу, будто боясь спугнуть незримые чудеса. Я вспоминал и вспоминал...
  
   Я пытался нарисовать что-то на горячем белом песке короткой хрупкой палочкой. Солнце приятно обжигало ещё не высохшую после купания спину. Сашка справа от меня растянулся на спине, выпучив ребра, похожие на стиральную доску, и прикрывая глаза рукой. Тима сидел сбоку в позе йога, не желая слишком сильно пачкаться в песке, - мы с Сашкой постоянно подшучивали над его боязнью воды, хотя тот случай с лодкой произошел по чистой случайности и плавал он не хуже нас.
   Было очень жарко - в такие дни даже в футбол играть неохота, разве что вечером. Сегодня мы решили остаться на городском пляже, к тому же утром я так сладко спал, что проснулся только от звука шишки, стукнувшейся о спинку кровати. Я тут же вскочил и подбежал к распахнутому окну. Внизу я увидел взмахнувшего рукой Сашку, и тут же в мой лоб врезалась вторая шишка.
  -- Вот ты соня! - засмеялся он. - Давай вставай, побежали купаться!
  -- Иду! - улыбнулся я, потирая для виду лоб, хотя больно не было.
   Тимка уже ждал нас - ему-то приходилось вставать гораздо раньше, и он никогда не просыпал и никогда не опаздывал. Правда, он жаворонок, а я сова в чистом виде...
   Вообще-то в такие вот дни, когда нет на тебе никаких обязанностей и никаких забот, а впереди ещё так много лета, как раз и приходит зачастую вдохновение на всякие выдумки. Можно сделать что-то, чего зимой во время учебы в жизни бы не сделал, например почитать. Хотя я всё равно мало читал - нам в школе, конечно, что-то на лето задали, но список книг я благополучно потерял и забыл о нем. А вот Тима постоянно листал какую-нибудь книгу - почему-то именно у него в руках книжка не казалась нелепостью. Иногда он начинал читать вслух - конечно, не тут, на городском пляже, а у нас в домике. Было очень интересно, мы забили второй этаж сухой травой и получилось подобие сеновала, только потеснее, зато лесные травы придавали ему особый запах. И вот, когда начинал лить дождь, мы собирались под крышей нашего домика, и Тимка читал нам свои сказки - про пиратов, про дальние страны и про всякое волшебство. Мы с Сашкой терпеливо слушали, а когда он заканчивал, хотелось сказать "Ну почитай ещё!", но я стеснялся - получилось бы всё равно как с мамой.
   Родители меня иногда журили за то, что, мол, совсем ничего целыми днями не делаю, но и занятий никаких найти для меня у них не получалось, я убегал с утра и возвращался затемно. Максимум, что у них получалось, - вручить мне бидон перед обедом и послать за молоком или квасом. А вот у Тимки был свой небольшой огород и он постоянно помогал маме с поливкой или выдергиванием сорняков. Если он не приходил с утра - это означало, что его заставили полоть грядки. Тогда мы с Сашкой сами шли к нему и брались помогать. "Тимурчик, друзья твои пришли!", - кричала его мама, как только мы подходили к дому, - она встречала нас очень по-доброму и каждый раз пыталась напоить чаем... может, боялась, что мы надергаем из грядки не то?..
   А Сашка играл на кларнете. Он учился в музыкальной школе и им строго-настрого наказали играть даже летом. В первый раз, когда я только узнал об этом, то был несказанно удивлен и поражен... В тот день я пообедал чуть раньше обычного и тут же бегом поскакал к другу. Из его распахнутого окна доносилась музыка и я подумал, что это включено радио. Каково же было моё удивление, когда вместо черной тарелки радиоприемника я увидел за окном Сашку, держащего в руках красивую черно-серебряную дудочку!
  -- Что это?! - удивленно воскликнул я, вскарабкиваясь на подоконник.
   Сашка вздрогнул и резким движением попытался спрятать инструмент за спиной, его лицо испуганно вытянулось и выглядело очень забавно.
  -- Кларнет, - пробурчал он.
  -- Ты играешь?... А чего ты раньше не говорил? - Я был поражен и обрадован - сам я ни на чем играть не умел.
  -- Ну не знаю, - порозовел Сашка, опуская глаза.
  -- Сыграй что-нибудь! - попросил я. Ужас как хотелось посмотреть на это. Я подошел поближе и уселся на край стола.
  -- Да ну... - протянул Сашка, - пойдем лучше гулять.
  -- Ну сыграй! - взмолился я. - Ну пожалуйста!
  -- Да ну, я и не умею почти, - пробурчал он какую-то ерунду.
  -- Сыграй! - настойчиво повторил я.
  -- Ну ладно, - буркнул Сашка, багровея ещё больше.
   До этого я не замечал за ним такой скромности. Но почему-то от того, что он стеснялся, мне ещё больше захотелось посмотреть и послушать.
   Послушать мне тогда удалось, а вот посмотреть не очень - Сашка взял и повернулся ко мне спиной. Стеснялся. Наверное, боялся, что я засмеюсь и скажу что-нибудь типа "какое у тебя лицо смешное". Но внутренне я обрадовался - раз стесняется, значит моё мнение важно для него, и это в очередной раз подтверждало крепость нашей дружбы... Играл он очень хорошо! По крайней мере, мне так казалось. Мне очень понравилось. Правда, вместо того чтобы похвалить его, я сказал какую-то ерунду типа "Ты на концертах тоже спиной к зрителю играешь?".
   Впрочем, в следующий раз Сашка уже не так стеснялся, а потом и вовсе перестал смущаться моего присутствия. Я, если честно, тогда не очень разбирался в музыке, но мне не так уж важно было, что он играет, - я просто любил смотреть, как его тонкие пальцы быстро бегают по черному дереву, закрывая дырочки. Я мог слушать его часами, хотя так долго он никогда не играл. Двадцать минут - это максимум на что его хватало, а потом он закрывал ноты и, не очень-то бережно швыряя их на стол, предлагал заняться чем-нибудь более веселым, например поиграть в футбол. Я всегда поражался, как это он разбирается в нотах, у меня от всех этих черных точек и хвостиков в глазах двоилось. "Да ерунда это", - говорил Сашка, отмахиваясь. - "Ничего сложного". Я только качал головой - не давалась мне музыка. А вот Тимка - он играть не умел, но зато очень хорошо пел. Причем такие тревожные песни, типа "Крейсер "Аврора"" или "Вставай, страна огромная". Звонко так пел, хорошо, - у меня аж мурашки по коже бегали. Притом, у него это получалось как-то естественно, не вызывающе...
   Я повернулся на спину, песок на груди высох и образовал тонкую золотистую корочку. Сашка протянул руку и начертил на моем животе крестик, а потом вдруг хлопнул сверху ладонью - довольно-таки сильно.
  -- Эй! - засмеялся я, вздрагивая. - Потише.
   Сашка захихикал.
  -- Может, в шалаш пойдем? - предложил Тима.
  -- Пошли, - пожал плечами Сашка. - Всё равно делать нечего.
  -- Только искупаемся ещё разок, - вскочил я, - а то жарко!
   Мы со всей скоростью побежали к реке и, поднимая в воздух тысячи брызг, врезались в воду реактивными снарядами. Какая-то тетка, стоящая по пояс в воде, заворчала, спеша отойти в сторону, но нам было всё равно! Сашка принялся бить рукой по воде, посылая мне в лицо целые обоймы брызг. Я засмеялся и тоже поспешил обрызгать его. В этот момент Тима поднырнул снизу и дернул меня за пятку, так что я тут же перевернулся вниз головой - было очень щекотно! Я даже хлебнул немного воды, пока хохотал.
  -- Ох, хорошо! - радостно воскликнул Тима, всплывая. - Водичка что надо!
  -- Ну так получай ещё! - закричал Сашка, швыряя в него пригоршню воды.
   Несколько минут мы неистово обливали друг друга, пока наконец не устали и не плюхнулись в разные стороны, отплывая друг от друга на спине. Водичка была прохладной, так что совсем скоро кожа покрылась мурашками. Вышедший на песок раньше нас, Сашка обхватил руками собственные плечи и дрожал как осиновый лист. Тимины губы, как обычно, стали лилового цвета.
  -- Побежали! - скомандовал я. - Согреемся.
   И мы понеслись босиком, вначале по пляжу, потом по тропинке, затем по разбитой земляной дороге, увязая в грязи по щиколотки, - и вот уже Заливные луга! Из травы прыснули в разные стороны перепуганные шмели и бабочки. Мне было уже совсем не холодно, но останавливаться почему-то не хотелось. Я скакал через редкие пригорки и холмики, стараясь не сильно оторваться от друзей - бегал я быстрей их обоих. Сзади раздался смех - это Тима споткнулся и растянулся животом на траве. Сашка нахально перешагнул через него, при этом умышленно наступив на зад.
  -- Ах ты! - с наигранной злостью захохотал Тимка, пытаясь побыстрей вскочить.
  -- Растяпа! - прокомментировал Сашка, ехидно косясь на меня.
   Я стоял чуть поодаль, уперев руки в бока. Они ещё какое-то время возились, пытаясь завалить друг друга, в итоге ничья не взяла и они, довольные собой, как ни в чем не бывало потопали дальше...
  -- Предлагаю обуться, - приостановился я у края Страны болот. - А то тут коряги.
  -- Смотрите, - Тимка махнул рукой куда-то вперед, - кто это там?
   Я обернулся, всматриваясь в камышовые заросли. Вдалеке на другом краю болот в заводи возился какой-то малый с сачком. Я уже видел его тут несколько раз н особого внимания не обращал - мелкие иногда заходили на болота половить стрекоз или ящериц.
  -- А, - отмахнулся Сашка, всё ещё часто дыша после пробежки, - это Илюшка из пятого "Б", он напротив меня живет. Его мать у нас швейную машинку брала.
  -- Головастиков ловит? - предположил Тима.
  -- Не, - покачал головой Сашка, - пиявок. Это для лечения от поясницы, кажется.
   Я улыбнулся:
  -- В доктора метишь?
  -- Да какое там! - хмыкнул Сашка, спрыгивая со склона. - Какой из меня, к бабушке, доктор?
  -- Ага, ты крови боишься... - довольным голосом констатировал Тима.
  -- Кто?! Я? - поспешил возмутиться Сашка.
  -- А правда, - перебил я, - Сань, ты кем бы стать хотел, когда вырастешь?
  -- Ну, - протянул он, задирая голову, - не знаю.
  -- Не внаю, не внаю... - передразнил я, свешивая ноги вниз. - Не задумывался что ль ещё?
  -- Ну, может, музыкантом, - неуверенно пожал он плечами.
  -- Ну а ты кем? - спросил меня Тима.
  -- Не знаю, военным, может, или милиционером. - Я вдруг застеснялся. Глупо это как-то прозвучало. - Ну просто не люблю злых людей, - отводя взгляд, пробормотал я.
  -- А я, может быть, в биологи пойду, - серьёзно проговорил Тимка. - Люблю животных всяких. Или в археологи - это так интересно! Буду путешествовать по всей стране, по горам лазать.
  -- Ага, как козлик, - расплылся Сашка в улыбке.
  -- Сам ты козлик, - Тимка кинул в друга сорванный с земли одуванчик.
  -- Что ж ты рвешь растения? - продолжал злорадствовать тот. - А ещё биологом хочешь стать!
  -- Лучше ученым стану, - чуть обиделся Тима. - Буду искать лекарство от дурости.
   Мы дружно засмеялись...
  
   Волшебный лес, как обычно, со стороны выглядел совсем не сказочно, но стоило только пройти вглубь, под тенистые ветви деревьев, и наступала необыкновенная тишина. Обычные вроде бы тени и блики складывались в причудливые узоры, и казалось, будто в овражках и зарослях кто-то прячется. Сегодня этот эффект был особенно сильным. Я постоянно оглядывался - казалось, кто-то устремил изучающий взгляд мне в спину. И вроде бы боковым зрением я видел, как небывалые существа выглядывают из-за толстых стволов деревьев. Но стоило мне бросить на них взгляд - сказочные существа превращались в солнечный свет и тени. От всего этого чуть-чуть кружилась голова, в груди теплился приятный добрый огонек. Ребята, как обычно, замолкли и так же как я, в молчаливом восторге, рассматривали окружающее пространство. Я поймал себя на мысли, что раньше такого не было. Ну лес и лес, ничего особенного я не замечал, а название "волшебный" дал просто так, "чтобы интересно". Но с каждым днем тут всё менялось, становясь причудливей и загадочней. Может быть, я раньше просто не замечал всего этого? Или, наоборот, сейчас придумываю чудо и сам же начинаю верить в него.
   Раньше этот лес для меня ничего не значил, а теперь всё тут казалось знакомым. Но не это было главным. Раньше я шел по тропинке один, а теперь рядом со мной топали мои самые любимые люди... ну, не считая родителей. Я заметил, что думаю о Тимке и Сашке почти всё время, к тому же почти всё время я с ними рядом и нахожусь. Если кто-то из них не мог по тем или иным причинам выйти гулять, я себе места не находил. В первую очередь это, конечно, касалось Тиминых грядок, Сашку-то почти всегда отпускали.
   Сперва я никак не мог наговориться со своими друзьями. Я тараторил, не замолкая ни на секунду, и сам слушал Сашкины рассказы с раскрытым ртом. Но потом мне уже не обязательно было разговаривать - достаточно было просто смотреть на то, как они дурачатся, как смеются или хмурятся. Но потом в какой-то миг я почувствовал, будто сломан ещё какой-то барьер в моей душе и теперь я мог, даже не видя друзей, ощущать их присутствие. Для счастья мне было достаточно, чтобы они находились рядом, - всё остальное не имело значения.
   Не знаю, что чувствовали они. Мне казалось, что и Сашка, и Тима тоже изменились. В первые дни нашего знакомства в их разговорах чувствовалась явная осторожность и желание понравиться... точнее, правильней сказать, "не не понравиться". Потом оба стали вести себя совершенно раскованно, и Тимка даже мог запросто ругаться плохими словами, хотя раньше в это с трудом верилось - уж больно он был воспитанный... Но последнее время я стал замечать, как между ними, то есть между нами, появляется некая напряженность. Будто кто-то добрый и сильный, всезнающий, сказал на ушко: "Вот твой лучший друг, ибо так записано на небесах". Ничего не изменилось, но ты уже относишься к нему по-другому - бережней и аккуратней... Однако я не мог до конца разобраться в собственных чувствах.
   Иногда Сашка молча смотрел на меня - прямо в глаза, ничего не говорил, просто смотрел, не моргая и не отводя взгляд. А я смотрел на него, и мне казалось, будто передо мною зеркало. Я мог долго разглядывать свое лицо, совершенно не думая о том, как я выгляжу, и не стеснясь себя самого. Вот только в этом зеркале отражалось другое лицо - такое же знакомое, как и моё, но Сашкино. И в такие моменты мне казалось, будто он и есть я, будто мы с ним одно целое. Но и Тима был неотъемлемой частью моего существования. Без него всё теряло краски, казалось каким-то пресным. Он был той частью в моей душе, которая отвечает за тревогу и переживания, даже, может быть, за боль. Наверное, так происходило оттого, что я ощущал ответственность за Тимку - я cпас ему жизнь и теперь я за него отвечаю... Всё это было очень сложно, и я не мог разобраться в себе до конца. Но чаще всего я об этом не думал, а просто находился рядом со своими друзьями и был счастлив...
   Шедший впереди Сашка медленно остановился и уставился в сторону кустарника справа от тропинки. Я заметил в его взгляде оттенок страха. Тима тоже почему-то встал на месте, ничего не говоря.
  -- Что там? - зачем-то шепнул я, всматриваясь в кусты.
  -- Ничего... просто... - Сашка поморщился, не находя нужного ответа.
   Я взглянул на кусты. Земля тут уходила вниз под небольшим уклоном, и казалось, будто в зеленом туловище леса образовалась пещёра. Сверху видно только листья, а что там под ними - неизвестно. И круглый темный проход между ветвей - словно врата. Мы почти минуту молча смотрели на это странное место. В какой-то момент я осознал, что по всему телу бегают холодные мурашки. Я понял, что мне страшновато.
  -- Ладно, пошли, что ль, - шепнул Тимка. Он тоже явно побаивался.
   Мы быстрым шагом отправились прочь от этого места, и чем дальше мы отходили, тем устойчивей становилось ощущение сказки - чуда, оставшегося позади. Не знаю, что меня так напугало, но теперь я жаждал вернуться и проникнуть внутрь этой таинственной зеленой пещёры. Но Сашка и Тима так бодро шагали, что я едва за ними поспевал.
   "Ну куда же вы?!" - в отчаянии думал я. - "Вернемся! Ну пожалуйста, давайте вернемся!"
   Но я не мог сказать это вслух. И мы всё шли и шли, уходя куда-то прочь...
  
   Я открыл глаза. Сон был таким реальным, что несколько секунд сама реальность казалась сном. Но потом мир повернулся вокруг своей оси и всё встало на свои места.
   Тима ещё спал, мирно похрапывая на правом боку. Я какое-то время рассматривал его лицо. Только что я видел его во сне так же четко, как сейчас, я мог бы назвать каждую родинку, каждый штрих. Он почти не изменился... Нет, незнакомый человек, если показать ему старую детскую фотографию, едва ли узнал бы на ней нынешнего Тиму, но мне это лицо казалось таким родным и знакомым, что я почти не видел разницы. Только вот всё ещё казалось, будто я сплю. Слишком долго я считал Тиму умершим, слишком твердо верил в это.
   Он раскрыл глаза, проснулся под моим взглядом. Мы долго смотрели друг на друга. На Тимином лице то плавно появлялась улыбка, а глаза горели живым огоньком, то резко наплывало уныние и тревога. В конце концов улыбка всё же взяла верх.
  -- Как спалось во второй жизни? - усмехнувшись, спросил он.
  -- Мне снилось детство, - словно пробуя слова на вкус, ответил я.
  -- Детство? - сморщил лоб Тима, будто давно не слышал этого слова.
   Я поспешно кивнул:
  -- Да, я вспомнил наконец-то...
  -- Вспомнил детство? - вновь удивился Тима.
  -- Да. А ты разве не помнишь... - я запнулся, подбирая слова, - не помнишь нашу дружбу?
   Тима прищурился, встал с кровати, не спеша подошел к окну.
  -- Помню, - глухо проговорил он, - но я забываю вспоминать... Забывал, - поправился он.
  -- А я вообще почти всё потерял в памяти. И только перед смертью, совсем недавно вспомнил о нас... До этого - сплошной туман, а тут всё вдруг так четко, ярко... - Я сжал край кровати от переизбытка чувств. - Господи, я помню тебя мальчишкой - вот так же ты стоял лицом к окну и ждал, когда закончится дождь! - я сказал это так, будто повествую о чем-то удивительном, невообразимом... но для меня это было так. Для меня самым большим чудом в мире были мои друзья.
   Тима обернулся и посмотрел на меня взглядом, полным сомнений и переживаний. Казалось, он боится признаться мне в чем-то... хотя что может быть ужасней его профессии палача?
   И тут он сказал такое! Я мог ожидать чего угодно, но только не этого. Я вздрогнул и замер, пронзенный ледяным ударом в сердце.
  -- Значит, ты тоже слышал этот крик, - повторил Тима. - Значит, не зря свела нас судьба.
   Крик! Я ощутил, как участился пульс и сбилось дыхание. Как я мог забыть?! Душераздирающий крик человека - ребенка, который затмевал моё сознание даже перед черным дулом смерти. Значит, и Тима тоже его слышал!
  -- Кто нас зовет? - задыхаясь, выдавил я.
  -- Не знаю... - ответил Тима, и мне показалось, что в его лице что-то изменилось - такой взгляд бывает у людей, когда им сообщают, что их родной попал под машину, а потом добавляют: "Он сейчас в реанимации, состоянии стабильное, пришел в сознание". - Но я точно был уверен - это не ты и не... - он запнулся, - и не Сашка.
  -- Но как такое вообще возможно? - будто очнулся я. - Два человека слышат одно и то же! Я думал, это моё предсмертное сумасшествие.
  -- А я думал, моя душа вконец сгорела, - сказал Тима страшным голосом страшные слова.
   Я почувствовал, как в груди закипает злость... Как же давно я не злился!
  -- Не говори так! - крикнул я. - Твоя душа жива, пока жив ты и... живы люди, которые тебя любят.
   Тима вытаращил глаза. На его лице читалось совсем детское удивление:
  -- Разве возможно меня любить?
  -- Понимаю, - вздохнул я. - Ты слишком привык считать себя чудовищем. Но я!.. Я вижу тебя настоящего - не того незнакомого человека, что стоит сейчас передо мной, а двенадцатилетнего мальчишку с большими добрыми глазами - моего друга Тиму.
   Он чуть улыбнулся, улыбка получилась грустная-грустная, но всё же я чувствовал, как важно для него было услышать нечто подобное. Тима присел на край раскладушки, та недовольно скрипнула.
  -- Я уже почти забыл, что такое любовь, - тихо проговорил он. - Я думал, что обрел её вновь, когда стал отцом... Но сейчас я понимаю - ничего не было... Снова крах. Очередной крах.
  -- У тебя есть дети? - почему-то меня это сильно удивило.
   Тима кивнул:
  -- Да, есть дочка. Я не видел её уже несколько лет.
  -- Почему? - решился я задать щекотливый вопрос.
  -- Она меня ненавидит и боится. А ведь я так любил её... Светик, - мечтательно пробормотал он.
  -- Ты что, сказал ей, кем работаешь? - ужаснулся я. - Ну нельзя же такое говорить!
  -- Нет, - покачал он головой, - я ей ничего не рассказывал, но она узнала... И снова крах. Наверное, в том пожаре сгорел не только мой дом, но и моя удача.
   Пожар! Да, всё началось именно с этого. Каково было думать, что Тимка не просто умер, но был заживо сожран беспощадным злым пламенем...
  -- Как это случилось? - в отчаянии спросил я. - Почему все говорили, что ты умер?
   Я бросил взгляд на его лицо и увидел, как Тима вздрогнул, осунулся, постарел в один миг. А в его глазах вспыхнул нехороший злой огонек.
  -- Я во всем виноват, - глухо проговорил он. - Вас обманули, но я-то, я! Почему я решил, что не смогу вас отыскать?
  -- Да расскажи уже наконец! - не вытерпел я. - Что там произошло, почему случился пожар?
  -- Произошло? - переспросил Тима, поднимая разгорающийся взгляд из-под длинной челки. Казалось, он сейчас вспыхнет дьявольским пламенем, как тогда. Мне стало жутковато от его этого взгляда. - Случился пожар?.. Нет, не случился. Это был поджог. Один челов... зверь убил мою маму, изнасиловал и убил у меня на глазах, а потом он привязал меня к батарее тонкой медной проволокой и облил всё бензином.
   Я ощутил, как по спине к шее ползет холодная ядовитая змея отвращения и ужаса. А Тима всё продолжал, с каждым словом становясь всё больше похожим на дьявола. Никогда я даже близко не ненавидел так, как сейчас ненавидел он того человека, а вместе с ним и весь мир.
   Тима медленно расстегнул рукав рубашки на правой руке и вытянул вперед руку. Вся кожа на запястье была исполосована белыми рубцами... Сколько лет прошло, а шрамы совсем как новые, недавние.
  -- Они не заживают, - нервно пожал плечами Тима. И я снова узнал в нем того, моего Тимку. - Я думал о вас, - почти шепнул он. - О тебе и Сашке, без вас я бы никогда не смог пойти на такое. Я бы просто сгорел. Но на большее меня не хватило. Я лишился рассудка. Помню только, как бежал. - Тима опустился на спину, сжался на узкой раскладушке. - Всё бежал и бежал прочь, - шептал он. - Бежал и бежал... Серая пелена - стена, загородившая прошлое... А потом был детдом. И одно единственное желание - отомстить! Найти и уничтожить его. Я пообещал сам себе, что буду проклят, если не найду эту сволочь. - Тима вдруг замолчал, очень резко и неожиданно.
  -- И что же?
  -- Я нашел его и убил. Но я всё равно проклят...
  -- А ты точно нашел того? - осторожно переспросил я. Мало ли, дети могут и напутать, тем более в такой ситуации.
  -- Точно, - твердо ответил Тима. - Я же знал его раньше... Даже ты, может, видел его мельком... Я пошел в ментовское, хотя ты знаешь - не моё это. Я работал без сна и отдыха, чтобы только поглубже раскопать это дело. И я раскопал, я нашел. Но мне показалось, что простая смерть - это слишком гуманно для него. И я добился смертной казни - как у тебя, с длительным предварительным содержанием. Этого тоже мало, но больше я уже ничего не мог сделать. Но пока он сидел, я продал всё что имел и устроил так, что именно я был назначен его палачом.
  -- Но почему ты остался палачом после этого?! - не сдержавшись, крикнул я.
  -- Да потому что и этого мне показалось мало, - с горечью выдохнул Тима. - Я подумал - а сколько ещё людей замучили и зверски убили эти мрази?! В каждом смертнике я видел убийцу своей матери.
   Я обхватил голову руками. Какая глупость, какая ужасная ошибка! Ну, отомстить ещё куда не шло, но зачем брать на себя чужие грехи? И не кто-нибудь, а Тимка - самый добрый человек, которого я только знал.
  -- Ты что же, ощущал себя божественным мечом? - спросил я.
  -- Нет, - виновато покачал головой Тима. - В первое время превратился в настоящего наркомана смерти. Я ждал очередной казни до дрожи в руках - так не терпелось заглянуть в глаза зверю, а затем одним мановением пальца прервать его проклятую ненавистную жизнь... И в какой-то момент я понял, что близок к самоубийству - чужая смерть становилась для меня всё более пресной. Мне и этого не хватало, понимаешь... Я понял, что единственный выход - повернуть дуло пистолета себе в лицо и выстрелить. И тогда, наконец, я обрету покой, ибо жизнь давно не имела никакого смысла.
   Мне захотелось остановить его, крикнуть "Разве для этого я спасал тебя дурака?" - будто Тима хочет покончить с собой именно сейчас.
  -- И я бы сделал это, - продолжал он. - Но удача в последний момент вернулась ко мне. Совершенно случайно я встретился с одной девушкой...
   Тима замолчал. Его мутный взгляд говорил о том, что он сейчас далеко в своих воспоминаниях.
  -- И вы поженились, - закончил я за него. - Но почему даже после этого ты продолжал работать палачом?
  -- Да нет, я бросил, - взбодрился Тима. - Только... ты же знаешь, какие были времена. Когда родилась Светик, с деньгами совсем плохо стало. А смерть... смерть она хорошо платит, - тяжело вздохнул он.
   Несколько минут мы молчали, окунувшись в собственные раздумья. Тима нервно мял похруставающие пальцы рук.
  -- А потом они узнали, - нарушил Тима тишину. - И Светик и Лиза. Я как раз возвращался с работы, а дочка стояла у подъезда. - Он с трудом выдавливал слова, будто каждое из них состояло из расплавленной смолы. - Она разговаривала с каким-то мальчиком... - Тима запнулся. - Ты знаешь, - сменил он тему, - я думаю, это чудо, что мы встретились.
  -- Да уж, - буркнул я, поджимая губы.
  -- Нет, - быстро замотал головой Тима, - ты не понял. - Он смотрел мне прямо в глаза, не моргая. - Я имею в виду настоящее чудо. Знаешь, если больной на последней стадии рака вдруг выздоравливает - это обыкновенное чудо. Или потерявшийся на войне дедушка неожиданно находится в стареньком доме посреди леса, куда ты по ошибке спрятался от дождя, - это тоже обыкновенное чудо.
  -- Чего-то я тебя не понимаю, - машинально выставил я вперед руки, давая знак приостановиться.
  -- Да как же?! - едва не вскрикнул Тима. - Как ты... разве... что же тут непонятного?! - Он аж задышал чаще от переизбытка чувств. И я внезапно ощутил прикосновение чего-то непонятного, неизвестного, но в то же время отдаленно знакомого. Нечто подобное я, кажется, ощущал в далеком-далеком детстве, когда мама читала мне красивые и немного таинственные сказки. - Ну подумай! - продолжал объяснять Тима. - Сколько в нашей стране палачей?
   Я пожал плечами:
  -- Не знаю.
  -- Очень мало. А разве мог ты предположить, что одним из них буду я?
  -- Нет. - мгновенно произнесли мои губы, раньше, чем я успел подумать. Палачом? Мой Тимка? Да я бы плюнул в лицо тому, кто хотя бы попытался предположить что-то похожее. И тем не менее...
  -- А ты! - всплеснул он руками. - Ты был для нас с Сашкой примером! Всё время боролся за справедливость, за честность...
  -- За свободу, - дополнил я. Но Тима не обратил на мою реплику внимания.
  -- Ты же даже хотел стать милиционером! А кем стал? Вором и убийцей.
   Я внезапно ощутил волну стыда и невероятной вины. Последние события затмили собой недавние переживания. А сейчас я вдруг резко вспомнил, какой скотиной на самом деле являюсь.
  -- И вот мы встретились! - почти торжественно произнес Тима, поднимая палец кверху. - И не просто так, а в своих чудовищных ролях. И ты - человек, дороже которого у меня в жизни не было, человек, который спас мою проклятую жизнь, - должен был умереть от моей собственной руки! Ты знаешь, какова вероятность такого события? - Тима заранее замотал головой, обрывая готовые слететь с моих уст цифры: - Не миллион и даже не миллиард. Миллион в миллиардной степени!
  -- Ну, я понял, - пожал я плечами. - Это чудо. А дальше-то что?.. - В последние часы я испытал столько эмоций, что уже сил не было удивляться и переживать.
  -- Нет, - безумным голосом прошептал Тимка, - ты не понял... Всё это и впрямь неважно, если бы не Крик!
   Он сказал - и в ту же секунду в моём сознании прозвучал этот ужасный, продирающий до костей отчаянный ребячий голос. Я потянулся ладонями к ушам, будто это могло помочь. Тима тоже вмиг осунулся, задрожал.
  -- Ты слышал, или мне показалось?
  -- Ничего себе показалось, - дрожащим голосом ответил перепуганный Тимур. - Я чуть не оглох... от ужаса.
   Оглох? Видимо, он чувствует всё гораздо обостреннее меня. Мне крик казался отдаленным, приглушенным, доносящимся откуда-то очень издалека. Мне аж плакать захотелось. Да что ж это такое со мной творится! Каким высшим силам я насолил? Что сделал не так. Почему мы с Тимой прокляты? И кто шлет в наши души всё новые и новые страдания?
  -- Что нам делать? - отчаявшись, повторил я свой предыдущий вопрос.
   Тима ничего не ответил. Он замолчал. Он вновь ушел в себя - закрылся, остался наедине с собой. Он долго смотрел в одну точку, почти не моргая и не двигаясь с места. А потом в один момент вдруг ожил, дернулся, зашевелился. Изменился в лице. Казалось, он удивлен и поражен. Будто нашел, наконец, решение. Понял что-то очень важное, но всё ещё сомневается.
  -- Ты... - он запнулся. - Ты... помнишь Цветок?
  -- Цветок? - неуверенно переспросил я, а внутри у меня, в глубине души плавно начал разгораться пожар. - Цветок? - ещё раз повторил я, пробуя это слово на вкус.
  -- Стеклянный цветок, - сглотнул Тима, будто сказал что-то очень страшное.
   Но мне страшно не было. Впервые за много лет я ощущал настоящее блаженство, разрывающее сознание на ослепительные осколки необъяснимого счастья. Я вспомнил! И я понял! Понял, о каком чуде говорил Тима... Стеклянный цветок!
  
   Сашка стукнул по мячу. Нет, не ударил, удар - это сильное и расчетливое прикосновение, а сейчас мяч направлялся в совершенно противоположную от ворот сторону - в кусты.
  -- Офигел?! - зло крикнул он, словно петух выставляя ребристую грудь вперед и быстро сближаясь со Стасиком.
   Я приподнялся с пыльной земли и принялся быстро-быстро растирать костяшку. Было очень больно, но отчего-то совсем не обидно. Другой раз по ногам дадут, так сразу в ухо хочется врезать. А вот Сашка взъярился, как обычно.
   Ребята, крича и размахивая руками, побежали к месту событий. Толик, как обычно, пытался разнять драчунов, а другие, наоборот, жаждали зрелищ. Я и сам любил посмотреть на драчки, даже подстрекал иногда малых. И сейчас, хоть и переживал за Сашку, но ужасно хотелось посмотреть на их противостояние со Стасиком. Тот был старше и сильней, но сейчас мне казалось - Сашка чувствует себя гораздо уверенней.
  -- Отцепись, баран! - звонко крикнул он, стараясь оторвать от себя руки Толика.
  -- Дай ему по черепу! - закричал громче всех подбежавший вратарь Андрюха. Его призыв предназначался Стасику - они давно дружили.
   Но тот действовал как-то нерешительно, будто специально натыкаясь на подоспевших ребят.
  -- Бей в нос! - поспешил я дать совет другу. Вокруг мелькали загорелые пыльные ноги и выцветшие кеды. Я быстро вскочил и кинулся к месту событий, но захромал и плюхнулся на коленки.
  -- Ты совсем с ума сошел по ногам так лупить! - заорал Сашка. Его уже держали сразу несколько человек. Он же совсем легкий - Толик и ребята почти не напрягались. - Или сила есть ума не надо?! - На его лице появилась дерзкая улыбка.
  -- Да иди ты! - сдвинул брови Стасик.
  -- Козел!
  -- Пошел ты!
   Сашка чуть приостыл, переключив энергию на освобождение от цепких рук "разнимателей".
  -- Только попробуй ещё поиграть со мной! Так по ногам врежу, что в больницу попадешь!
  -- Ну попробуй, - разозлился наконец Стасик, делая уверенный шаг вперед. Его зеленый кед вышиб из земли целый взрыв пыли.
  -- Думаешь, слабо?! - снова рванулся Сашка. На его тонких ободранных руках "красовались" красно-белые отпечатки пальцев Толика.
  -- Да такого хиляка соплёй перешибешь! - вновь послышался смешливый голос Андрея.
  -- Помолчи уже, а? - рявкнул я в ответ без особой злобы.
  -- Всё! - заорал Толик. - Разошлись, а иначе сейчас оба под раздачу попадете.
  -- Пошел ты к черту! - вырвался-таки из его объятий раскрасневшийся Сашка. - Нашелся тут вершитель правосудия. - А ты, - указал он пальцем прямо в лицо Стасику, - ещё раз так сделаешь - закопаю.
  -- А я помогу, - подал наконец голос Тимка.
   Мне отчего-то стало до невозможного смешно. Ну ладно ещё Сашка, но Тима в роли драчуна выглядел совсем нелепо.
  -- Ну-ну, - многозначительно пробурчал Стасик.
  -- Ладно, Сань, пошли отсюда, - обхватил Тима плечо всё ещё разгоряченного друга.
  -- Ты б в футбол вначале как Петька играть научился, - всё-таки крикнул он через плечо, - а потом по ногам бил бы!
   Мы быстрым шагом пошли прочь с поля. Остальные ребята тоже потянулись кто куда.
  -- Ну что ж ты ему не врезал? - восторженно и одновременно разочаровано спросил я.
  -- Да блин! - вскинулся Сашка. - Козел!
  -- Ха, - не сдержавшись, рассмеялся я.
  -- Что?! - обозлённо брякнул он. Они с Тимой выглядели очень рассерженными и сосредоточенными. После футбольной беготни волосы промокли и торчали во все стороны. На Тимкином носу сверкали микроскопические капельки пота.
  -- Да ничего, - продолжал я улыбаться. - Саш, ты просто смешно так выглядишь.
  -- Ну, спасибо за комплемент, - скривился Сашка. - Я за него тут в драку лезу, а он издевается!
  -- Да нет, нет, - затараторил я. - Ты не так понял... Просто ты... - Я запнулся, мне вообще всегда было сложно говорить о чем-то важном, зато о всякой ерунде я мог болтать часами.. - Просто, - повторил я, - просто ты не создан для драки.
   Сашка посмотрел на меня очень серьёзным, вдумчивым взглядом. Он как будто всё понимал, но зачем-то спросил:
  -- Почему?
  -- Потому, - отвел я взгляд, засмущавшись. Я бы мог ему сказать гораздо больше, но каждый раз в подобных случаях язык мой будто отсыхал.
   Сашка насупился ещё сильнее. И в то же время я чувствовал, что он был доволен.
   Мы вышли на Заливные луга. В мягком клевере жужжали мохнатые шмели. Тима уставился под ноги, он робел каждый раз при виде пчел и шмелей. Я тоже боялся, если честно, но делал вид, будто мне всё равно. Сашка опасных полосатиков не замечал - он отломил куст пижмы и, отрывая желтые цветки, кидался ими в нас. Я сперва делал вид, что не замечаю этого, но потом всё-таки не выдержал и отвесил ему крепкого пинка, как только он отвернулся. Сашка взвизгнул и, заливаясь от смеха, набросился на меня, но ответный пинок я легко блокировал, поймав его загорелую ногу левой рукой. Вообще-то я был намного сильней и при желании запросто мог скрутить своего друга, но иногда я поддавался, потому что так интересней. Самым слабым из нас был Тима, но он, к своему счастью, почти не боялся щекотки, в отличие от меня, вздрагивающего каждый раз, когда кто-то прикасался к моим ребрам, и заливающегося до полусмерти от щекотки Сашки.
   Мы немного побегали друг за другом, но потом устали и снова принялись болтать о футболе и "козле Стасике", затем постепенно переключились на более серьёзный разговор.
  -- Петь, - спросил Сашка, - я всё-таки так и не понял, чего ты нашел смешного в том, что я заступался за тебя?
  -- Ну, - протянул я, - понимаешь, иногда хочется смеяться не только из-за веселья.
  -- Как так? - недоуменно сдвинул он брови.
   Как, как... неужели так сложно понять?
  -- Иногда можно смеяться не от веселья, - тихо проговорил я, - а от радости.
   Сашка стукнул меня по плечу, точнее даже не стукнул, а так - дотронулся, он часто делал это не знаю зачем, но я не возражал.
  -- Но ты ведь смеялся над нами! - не отступал он.
  -- Ну, не совсем, - промямлил я, нагибаясь за травинкой - пожевать. - Я просто посмотрел на вас, и я... и вы... и мне стало радостно.
   Я взглянул на облака, пряча глаза. Ну не мог я спокойно говорить про такое!
  -- А чего тут радостного? - ворчливо, но, как мне показалось, довольно спросил Сашка.
   Я пересилил себя и посмотрел прямо в его глаза - большие, блестящие, удивительные. А потом я перевел взгляд на Тиму - он выжидающе молчал, но, казалось, всё понимал куда лучше меня самого.
  -- Я даже не знаю, что бы я без вас делал, - почти шепотом сказал я.
   Тима улыбнулся - чисто, без тени насмешки. Сашка, наоборот, посерьёзнел.
  -- Да чего б делал, - проговорил он, - жил бы и жил, как раньше.
   Мне аж ударить его захотелось. И в сознании промелькнула страшная мысль: а вдруг вся наша дружба - это только выдумка - моя выдумка?! Что, если я сам придумал, что всё настолько важно?! А ведь, может быть, для них я просто хороший приятель, и ничего особенного они не чувствуют и не думают очень-то обо мне. И тут я понял - неважно, даже если так - это неважно! Человеку совсем не обязательно, чтобы его любили, ведь не даром обожаемые целыми народами короли и полководцы зачастую были очень несчастными. Главное, чтобы был кто-то, кого любишь ты... для кого и целого мира не жалко - своего мира!
  -- Дурак ты, Саш, - поджав губы буркнул я, ускоряя шаг.
  -- Да ты что?! Я ж пошутил.
  -- А я - нет, - на моих губах появилась улыбка.
   Он тоже улыбнулся и мы опять принялись болтать о всякой ерунде. И только зайдя в лес притихли.
   Всё было как вчера. Снова эта завораживающая тишина - непонятная, волшебная. Всё как будто четче. Словно видишь каждый листик, каждую травинку и пылинку в отдельности, сфокусировав на ней взгляд. И в то же время всё казалось нереальным. Такое было и раньше, но в меньшей степени, сегодня же неописуемое присутствие чуда ощущалось особенно ярко.
   Тима, как обычно, вырвался вперед, а мы с Сашкой молча шли рука об руку. Он то и дело поднимал глаза, но каждый раз сталкивался с моим ответным взглядом и поспешно опускал веки. Раньше такого не было - мы могли смотреть друг на друга сколько угодно, не чувствуя ничего такого. А теперь что-то изменилось, наша дружба вышла ещё на один уровень и мы почему-то стали иногда смущаться. Наверное, оттого, что мы как будто научились читать мысли друг друга по одному лишь виду. Я знал каждый миллиметр Сашкиного лица, знал даже лучше него самого. Например, он никогда меня не обманывал, но иногда скрывал что-то, недоговаривал, и тогда я просил уточнить, а он отмахивался и говорил, что, мол, не важно, проехали. В такие моменты мне становилось грустно. Вообще Сашка всегда знал, что сказать, но не всегда хотел. А я, наоборот, часто жаждал поделиться какими-то тревогами и переживаниями, но не мог подобрать нужных слов и держал всё внутри, в себе.
   Вот и сейчас мне хотелось спросить, чувствует ли он то же, что ощущаю в этом лесу я, но язык упрямо не подчинялся. А на душе становилось тревожно.
   В какой-то момент я наконец оторвал от Сашки взгляд и уставился на ЭТО. Мы все смотрели на проход - зеленые ворота меж кустов. Тима будто бы захотел произнести какие-то слова, но осекся. И тогда я сделал шаг с тропинки вниз... А затем ещё один, и ещё.
   Неожиданно будто бы вымерший лес мгновенно ожил и зашевелился. Теплый сладковатый ветер растрепал волосы. В ветвях деревьев замелькали щебечущие птички. Я ощущал, как бьется моё сердце под ребрами - чувствовал его полностью от края до края. Сердце радовалось, трепетало. С каждым шагом на душе становилось всё веселей и ярче. Скоро я уже почти бежал по узкому зеленому коридору меж кустов. Сашка с Тимкой не отставали.
   Внезапно лес разошелся в стороны, и мы выскочили на широкую солнечную поляну, окруженную столетними вязами-исполинами. Воздух тут благоухал удивительным ароматом - похожим на мед, но в то же время совсем другим. В солнечных лучах сверкали золотистые пылинки. Мы остановились, завороженные этой красотой. И тут я увидел ЦВЕТОК. Вся поляна была усеяна цветами, но этот! Этот был особенным - он словно бы светился изнутри. Он как будто был прозрачным - как стекло.
   Сашка подбежал к цветку и, быстро наклонившись, сорвал его. Мы с Тимой подскочили следом и уставились на это чудо. Ничего подобного я раньше в жизни не видел. Казалось, изящные тонкие лепестки наполнены изнутри тягучим медом, по которому двигаются микроскопические искорки. Я протянул руку и коснулся подушечками пальцев одного из трех лепестков. Он был горячий! Здесь, в лесу, сейчас было довольно прохладно, и это казалось невероятным, непонятным. В моём сознании кружилась разноцветная карусель из огней и листвы, всё казалось расплывчатым, нереальным. Чудилось, будто где-то неподалеку играет музыка, а я, я словно падаю и одновременно взлетаю ввысь!
  -- Что вы сделали?!
   Я вздрогнул, обернулся. К нам из лесной чащи со всех ног бежал какой-то мелкий парень.
  -- Что вы наделали?! - в отчаянии прокричал он вновь.
  -- Илюшка? - недоуменно переспросил Сашка сам у себя, и я ощутил, как его пальцы ещё крепче сжали лепесток цветка.
  -- Это мой! - готовый зарыдать, прокричал мальчик. Я и раньше видел этого паренька, но сейчас он был сам на себя не похож - раскрасневшийся, глаза мокрые... Вообще выглядел он ужасно, будто бы мы не цветок сорвали, а чеку гранаты.
  -- С чего это твой? - нахмурился Тима... нет, не нахмурился, а как будто даже разозлился. Никогда его таким не видел. - Это наш лес, что хотим тут, то и делаем.
  -- Но я первый его нашел! - взмолился Илюшка, вцепившись в Тимкину руку.
  -- Отвали, - отмахнулся мой добрый друг.
  -- Раз первый нашел, что ж не сорвал? - задал резонный вопрос Сашка.
   Илюшка уже плакал навзрыд.
  -- Я ждал, - непонятно пропищал он, оседая на колени.
  -- Чего тут ждать? - хмыкнул я. - Цветы на то и нужны, чтобы дарить людям красоту, так же как грибы - полезную еду. Не срывать их - преступление.
   И тут Илюшка резко вскрикнул, и, прежде чем я заметил, что происходит, изогнулся, словно мангуст, бросающийся на змею, и прыгнул прямо между нами. Мне на какой-то миг показалось, будто время остановилось. Я видел, как слезы яркими серебряными капельками слетают с его огромных синих глаз, как развеваются на ветру золотисто-пепельные волосы, словно трава в степи, и даже словно бы слышал тихих шелест хлопающих ресниц...
   И тут всё оборвалось. Наваждение сгинуло. Мир обрел четкую форму. Сашка с Тимой одновременно вскрикнули и дернули сжимающие цветок руки в разные стороны. Раздался тихий звон, как от бьющегося хрусталя. Я не успел разжать пальцы, а когда понял, что произошло, мои глаза увидели теплый красный свет, исходящий от отломанного лепестка. Такой же чудесный свет струился и из рук моих друзей, с удивлением уставившихся на свои окровавленные пальцы. Я тоже порезался, но сперва не заметил, как темные капельки струятся по ладони к запястью и падают на траву. Всё моё внимание было устремлено на сияющее волшебство. И такое счастье обволокло моё сознание, такая легкость и свобода! Руки щекотала острая сладкая боль, но я не собирался расслабить хватку - я только ещё сильней сжимал стеклянный кусочек радости.
   Не знаю, сколько прошло времени, но постепенно чудесный свет иссяк и лепесток теперь казался наполненным изнутри кровью. Он всё ещё оставался невероятно красивым. Сашка первый тронулся с места. Он бережно положил свой красный огонек в карман рубашки и, сорвав с дерева крупный лист, стал вытирать кровь. Я тоже сунул лепесток в карман, но руку разжимать пока не стал. А Тима так и смотрел не отрываясь на это чудо. Мы молча отправились прочь, и лишь в последний миг я обернулся, чтобы увидеть скрючившегося в беззвучных рыданиях маленького Илюшку, сжимающего в тонких пальцах сияющий краснотой стебелек нашего стеклянного цветка. И тут на миг мной овладел такой ужас, что я едва не закричал во весь голос, сжал зубы до боли и пошатнулся. Но бросив один лишь только взгляд на свой лепесток, снова почувствовал спокойствие... Спокойствие и легкость, будто крылья за спиной развернулись.
  
   Я помнил это так четко, что мог бы посчитать перья на этих крыльях. Я знал и тогда, но не хотел думать... Это были не белые крылья... Но кроваво-алые. Я чувствовал себя богом. Будто весь мир вращается вокруг одного лишь меня, будто нет ничего важнее меня!
  
   Я отвалился назад, вытирая пот со лба.
  -- Что с тобой? - нахмурился Тима.
  -- Я вспомнил, - с трудом выговорил я. Воспоминание вновь было таким реальным, что казалось, будто я заснул.
  -- Вспомнил цветок? - переспросил Тима.
  -- Да, - кивнул я. - Каждую деталь, каждую капельку крови.
  -- А у меня всё расплывчато, как в тумане, - поджал губы он. - Вроде и помню, а с другой стороны - словно приснилось. Вся жизнь так.
   Значит, и у Тимы тоже проблемы с памятью. Снова совпадения.
  -- Ты сохранил свой лепесток? - спросил я.
  -- Не помню, - поморщился он. - Вроде бы я хранил его в шкатулке с монетами, а может и нет.
  -- А где эта шкатулка? - нетерпеливо спросил я.
   Тима пожал плечами:
  -- Сгорела при пожаре.
  -- Точно? - не веря в услышанное, переспросил я.
  -- Не знаю, - морщась, выдавил он, - не помню. Сплошной туман.
   Господи, да как можно ТАКОЕ не помнить! Я до сих пор мог мысленно пересчитать лучики света, исходящие от моего лепестка. Первое время он светился в темноте, а позже погас окончательно, но он всегда оставался теплым - горячее ладони. И он приносил удачу и радость, всё ладилось, всё получалось! Как же можно про такое забыть?
  -- Что нам делать? - вновь обреченно спросил Тима.
   Но на этот раз у меня был ответ. И глаза мои уже не источали безысходный холод. Все маски сорваны, все занавеси подняты. Я чувствовал, что моя жизнь только начинается, и я точно знал, что надо делать.
  -- Мы должны найти Сашку, - проговорил я по слогам. - Во что бы то ни стало!
  
   Вопреки логике, мы не стали отсиживаться на квартире, как планировали. Я почему-то был уверен, что нас теперь не поймают. Тима, конечно, пытался возразить, но он всегда делал то, что я хочу, такой уж он был - преданный.
   Купив билеты на вокзале, мы спокойно сели в свой вагон, заняв купе, где к нам так никто и не подсел. Это хорошо, потому что нам надо было ещё много о чем поговорить. Странно, но я почему-то не только продолжал видеть во взрослом Тимуре того маленького Тимку, но и сам чувствовал себя словно ребенок. За окнами проплывали знакомые российские пейзажи - бескрайние поля, серые поселки с однотипными домиками и покосившимися заборами, вихляющие неасфальтированные дороги. Раньше бы я и не смотрел на всё это, но теперь меня не покидало чувство, что я еду домой. Даже не просто домой - будто еду назад во времени, возвращаюсь в детство. По радио играла музыка - такая спокойная, переливчатая, и мне чудилось, будто вся эта серость лишь хрупкая оболочка - пленка, пыль, накипь... Но я теперь мог смотреть сквозь эту накипь, и в каждом изгибе ствола дерева, в каждой канавке и даже покосившемся заборе видел радость и смысл, видел свет... знакомый до боли в пальцах свет стеклянного цветка. Он был настоящим чудом, но в то же время мне теперь казалось, что цветок - всего лишь ключ от чего-то большего, ключ, открывающий новый уровень человеческой природы.
   Я прищурил глаза и откинулся назад. Мне давно не было так хорошо. Хотя тревога никуда не исчезла... И я всё больше думал о Сашке... Как он встретит меня? Узнает ли вообще? А если узнает, то примет ли? Или, может быть, скажет: "А, да-да, припоминаю, и чего вам надо от меня?". От этих мыслей мне становилось не по себе, хотя сердцем я понимал - такого не будет.
   На место мы прибыли в полдень, вещёй у нас с Тимой толком не было, так что на вокзале особенно не задержались, взяли такси и сразу к дому! Господи, как давно я тут не был. Удивительно, как всё изменилось - я с трудом узнавал город, лишь изредка вздрагивая при виде знакомого здания завода или памятника в сквере. И когда водитель сказал "приехали", я даже сперва подумал, что он напутал с адресом. Откуда тут взялись эти высокие белые дома и магазины с яркими вывесками? Но нет, вон знакомое здание филармонии, где Сашка занимался музыкой! Но откуда тут деревья-то? Неужели так вырос наш молодняк, что сажали на первое мая?
   Тима тоже озирался по сторонам с открытым ртом. Ну он-то всё-таки жил подальше, сюда только в гости ходил.
  -- Мир меняется, - чуть ли не испуганно проговорил он.
   Я кивнул:
  -- Ты тоже только сейчас стал это понимать?
  -- Да, - просто ответил он.
  -- Пошли, - дернул я его за рукав, выводя из ступора.
   Мы двинулись в узкий проход между универмагом и новым кирпичным домом. И, миновав двор с пластиковыми красочными горками (таких раньше не было), оказались на моей родной улице. Вот тут изменения были не столь существенными. Как чудно! Обычные низкие дома, обычные кусты и деревья, таких по России тысячи, но именно от этих у меня сердце защемило. Перед глазами калейдоскопом мелькали картины солнечных дней детства, и несмотря на то, что сейчас было пасмурно и мокро, мне казалось, что на дворе лето.
   Из моего подъезда, гремя дверью, выкатила коляску девушка в голубом пальто. Она остановилась, принявшись поправлять одежку малыша.
  -- Здрасьте, - неосознанно выговорил я.
  -- Здравствуйте, - удивленно и чуть настороженно ответила девушка. Её брови сошлись на лбу, демонстрируя активную работу мозга. Она будто пыталась вспомнить, откуда я ее знаю.
   А сколько ей лет было, когда я отсюда уехал? Да нисколько. И всё же что-то знакомое неуловимо читалось в ее лице, и сердце вновь защемило от горькой догадки, и на миг мелькнул силуэт той самой, о которой втайне от всех думал вечерами.
  -- Простите, - отчужденно спросил я, - вы не знаете, семья Стрижовых всё ещё живет здесь? - Не могу сказать, что я хотел услышать. Просто спросил.
  -- Не знаю, - пожала плечами девушка. - Вроде бы нет.
  -- Спасибо, извините. - Я быстро развернулся и, подтолкнув Тиму, направился дальше - вниз по улице. Потом я всё-таки обернулся ещё раз, бросил прощальный взгляд на её лицо, которое могло бы стать самым дорогим для меня. Прощай.
   Я вдруг увидел перед мысленным взором кроваво-алую полосу, искривленную, словно молния на грозовом небе. Линия жизни. И не дай бог с ней кому-то пересечься...
   Я зря боялся, что Сашкин дом снесли. Старая трехэтажка стояла на своем месте, только желтые стены потрескались от времени. Я с трудом подавил желание заглянуть в знакомое окно. А вдруг я увижу там его?! Почему-то это меня очень испугало.
   Мы зашли в подъезд и Тима осторожно нажал на звонок. Тишина. Я вновь вдавил кнопку, но никто не спешил открывать нам дверь. Почему-то меня это совсем не удивило, но в то же время накатило какое-то разочарование. И где теперь его искать? Или тут сидеть - ждать?
  -- Нету Константина.
   Я обернулся. От подъездной двери к нам не спеша шел какой-то дед в потертом пальто и ушанке.
  -- Константина? - переспросил Тима.
  -- Да, уехал в Москву на неделю, - как ни в чем не бывало ответил дед. И тут меня словно молнией ударило!
  -- Василий Петрович? - ошарашенно проговорил я.
   Дед остановился, стянул шапку, прищурил темные блестящие глаза, осмотрел меня с ног до головы.
  -- Стрижик, ты что ль, сорванец? - обрадованно предположил он.
   По моей груди разлилось приятное тепло. Стрижик... Как давно меня никто так не называл! Я не смог сдержать улыбку.
  -- Он самый. - Я бросил короткий взгляд на Тимку, тот недоуменно моргал, видимо, позабыл дядю Васю - Сашкиного соседа.
  -- Ну дела! - протянул дед. - Откуда ты такой свалился?
  -- С того света, - вроде бы как шутя ответил я, продолжая улыбаться.
  -- Дела! - повторил дядя Вася. - Ну пойдем, я вас хоть чайком угощу, потешите старика новостями. Да и мне есть что рассказать-то, небось. - Он многозначительно хмыкнул, будто что-то очень смешное припомнил. - Вот ведь! Помню, ты совсем маленький был, худенький, как кузнечик. К Сашке-соседу бегал всё, отвлекал.
   Я вновь ощутил теплое волнение в груди.
  -- Василий Петрович, - запинаясь, пробормотал я, - а где сейчас Сашка-то?
  -- Да обожди ты, - буркнул дед. - Всё вы молодежь куда-то спешите, несетесь. Сейчас чайку заварю, посидим, поговорим как люди, обо всем по порядку. А то ишь, сразу где да что...
   Мы с Тимой переглянулись. Он тоже улыбался... Петрович усадил нас за большой старый стол - весь в черных пятнах и порезах от ножа по краям. Какое-то время мы терпеливо молчали, размешивая алюминиевыми ложечками сахар в чашках. Потом дядя Вася, довольно причмокнув, спросил:
  -- Ну, как там в столице нашей родины нынче живется?
   Мы с Тимой многозначительно переглянулись.
  -- Да ничего так, нормально, - ответил он.
  -- Небось новыми русскими стали? - хохотнул дед. - Вы ж теперь коренные москвичи поди.
  -- Коренные москвичи редко становятся новыми русскими, - скептически заметил я. - К тому же для того, чтобы быть коренным москвичом, надо там родиться. А моя родина здесь.
  -- Угу, - невесело кивнул Петрович, - помнишь ещё, значит?
   Наши взгляды пересеклись. В былые времена я бы не продержался и секунды под его пламенеющими темными глазами из-под кустистых бровей. Но теперь я уже не тот, страх остался там - в камере смерти, возле мертвых тел. Петрович едва заметно вздрогнул и отвел взгляд.
  -- Уехал твой Сашка, - буркнул он в сторону. - Квартиру продал и уехал.
  -- Куда? - тут же спросил нетерпеливый Тима.
   Петрович, громко чавкая, высосал чай из ложечки.
  -- Да кто ж его знает, - пожал он плечами. - Я как-то не интересовался.
  -- Почему? - не выдержал на этот раз я.
  -- Да не ладили мы с ним, - сморщился Василий Петрович. - Да он и ни с кем не ладил, кажись. Ходил всё время бирюком, один одинёшенек. - Мы с Тимой вновь переглянулись. Непохоже это было на Сашку. - Ты как уехал, - продолжал Петрович, - так он сам не свой стал. Молчаливый, строгий такой, целыми днями дома сидел, музыкой занимался. А потом, как пожар-то тот случился с другом вашим... - Дядя Вася неловко поморщился и поджал губы. Я бросил короткий взгляд на сосредоточенное Тимкино лицо. - Совсем плохой стал. Ходит, бродит как тень, даже его и не видно. Подрос - курить стал, пить... с родителями ругался не на жизнь, а на смерть, даже разъехались они - не могли уже терпеть друг дружку. - Петрович призадумался. В образовавшейся тишине было слышно, как хлопают крыльями и урчат голуби под карнизом. - А лет пять назад квартиру продал каким-то... эх! - дед махнул рукой.
   Вот оно значит как! Выходит, получилось будто бросил я Сашку совсем одного, всё о себе переживал, страдал, мол, как без друга жить?! А про него-то, гадина, и не подумал толком, они ж с Тимой вместе остались, это я, "бедненький", один-одинешенек. А как Тима-то погиб, так и вовсе только о себе думал... Как же я понять таких простых вещёй не мог?
   Я сглотнул. Мне стало очень-очень стыдно и очень-очень плохо.
  -- И что, с тех пор так и не заходил ни разу сюда? - спросил Тима. Он умудрялся сохранять спокойствие и выдержанность.
  -- Отчего же? - взбодрился Петрович. - Видал я его, Сашку-то, пару раз, шлялся тут возле филармонии своей. Последний раз под Новый год дело было.
  -- А может быть, кто-то ещё знает, где теперь его найти? - перебил я.
  -- Ну, может, и знает, - развел руками дядя Вася. - Ты у Витьки Котельного спроси, они вроде бы в одной каше варятся.
   Кто такой Витька Котельный, я не знал, но это уже хоть что-то!
  -- Адресок бы нам, дядь Вась, - попросил Тима.
   Петрович захотел было что-то сказать, но осекся и очень пристально посмотрел на Тимура, будто вспомнил какие-то знакомые нотки в его голосе.
  -- На свалке спросите, - отстраненно пробормотал он. Взгляд у Тимы был ещё потверже моего. - Там Витьку каждая собака знает.
  -- На свалке?..
  
   Оказывается, теперь совсем рядом с нашим районом на окраине образовали городскую свалку. Я несколько минут молча стоял на глинистом пригорке, наблюдая, как тысячи ворон вьются над серо-коричневой массой мусора. Там, где были наши Заливные луга, теперь царила грязь и зловоние. Вдали двигались фигурки мусоровозов и бульдозеров. Справа, метрах в ста, громоздились какие-то покосившиеся фургончики, слышался лай собак и звук радиопередачи.
   Пачкая башмаки в размокшей липкой земле, мы двинулись через горы мусора к этому горе-селению. Навстречу нам выскочил какой-то двор-терьер размером с добрую овчарку и довольно грозно залаял. Тима бросил короткий взгляд на пса и тот, жалобно заскулив, прильнул к прошлогодней траве. "Может, биологом стану... Животных люблю всяких", - резанула по памяти жестокая бритва. Вот так вот, Тимка - стал таким биологом, что даже собаки боятся...
   Возле фургонов выплевывал белый дым небольшой костер, около которого сидели два бомжа в драных пальто не по размеру. Один - совсем лысый, с бородой, другой, наоборот, заросший как черт, в драной шапке-ушанке. Мы молча подошли, остановились. Тима осмотрелся по сторонам. В своем черном пальто до земли, на фоне бомжей он и впрямь казался каким-то новым русским. Те вели себя так, будто нас и вовсе нет, - уставились на огонь, оцепенели.
  -- Слышь, мужики, - немного презрительно сказал я. - Где тут у вас Витька Котельный?
  -- Виктор-то? - оживился Лысый. - Да тут он, недалеко, - запуганно затараторил он. - Сейчас позову, только на переработку сбегаю. - Он встал и ковыляющей походкой побежал в глубину "бомж-городка" (так почему-то мне захотелось окрестить это нагромождение сараев).
   Мы остались молча стоять возле костерка. На улице было довольно зябко и теплый едкий дым приятно лизал руки, забираясь под рукава.
  -- А на кой он вам сдался-то, Витька-то? - неожиданно четким голосом спросил бомж в ушанке.
   Я вздрогнул. Как-то не по себе стало от его голоса. Будто бы совсем он нас не боялся, а даже презирал словно.
  -- Да ищем мы одного человека, друга старого, - спокойно ответил Тима.
  -- Друга? - вроде бы удивился бомж, но мне снова послышалась какая-то издевка в его голосе. - Это как же вы друга-то потеряли? Старого.
  -- Судьба, - сдвинул брови Тима.
  -- Судьба, - повторил бомж. И поднял наконец голову вверх, посмотрев прямо мне в глаза.
   Ослепительный солнечный свет из глубины души заставил меня зажмуриться. В голове за секунду промелькнули сотни воспоминаний, но особенно четко явилось одно - когда я впервые познакомился с Сашкой, и когда он на дереве, спускаясь с моей шеи, вот так же вот, как сейчас, смотрел своими незамутненными зелеными глазами в самое моё сердце.
  -- Судьбы нет, - задыхаясь от подступивших к горлу слез, проговорил я. - Есть только душа, любовь и людская глупость.
  -- Сашка?! - вскрикнул Тима, хватаясь за голову. Он только сейчас понял.
  -- Тима?! - вытаращил блестящие глаза Сашка. - Да... как?!
   Они бросились друг к другу и крепко обнялись... И только я стоял один, сам по себе, радуясь и одновременно ненавидя себя и Сашку. Почему не ко мне он бросился? Ведь Я был его лучшим другом, а не Тима... Да потому что я сволочь и предатель... Ну нет же, всё не так...
   Я плакал беззвучно и горько. Но постепенно мысль о том, что Сашка нашелся, вот он - передо мной, пусть и ужасно выглядящий, пусть побитый судьбой, как и мы, но главное - живой. Всё остальное можно исправить! В груди у меня словно бы распускался огненный цветок, рассеивая горькую тьму в душе. Мир снова заискрился красками жизни. И тогда я сам бросился к своим друзьям и обнял их за плечи так крепко, как только мог...
  
   Витьку Котельного мы, конечно, не стали ждать - сразу отправились в город. По дороге говорили мало, как мы с Тимой вначале. Никто не решался начать первым, и мы просто смотрели поочередно друг на друга, переживая и радуясь. Удивительно, но даже сейчас, когда я перешагнул через смерть и заново родился, я всё ещё не мог сказать Сашке того, что хотел. А он теперь вдруг стал вести себя как промокшая дворняжка - виновато отводил взгляд, куксился, сутулился.
   Мы решили снять на время комнату, гостиница нам не подходила - мы ж с Тимой, наверное, уже числились во всероссийском розыске. Денег у нас хватало, могли нормально прожить по крайней мере пару месяцев. Адрес знал Сашка, и я воспользовался моментом, чтобы отправить Тиму в магазин, закупить продуктов и одежду. Мне просто очень надо было остаться с Сашкой один на один. А он засуетился, как будто испугался даже. И когда Тима рассеянно зашагал в сторону универмага, крикнул немного жалобным голосом:
  -- Побыстрей давай!
  -- Да он и так бежит, - усмехнулся я.
   Сашка посмотрел на меня долгим изучающим взглядом. И снова его лицо посерьёзнело, напряглось.
  -- Ты почти не изменился, - тихо сказал он.
  -- Да, - кивнул я. - Зато ты изменился просто чудовищно. Если бы не глаза, я бы тебя вряд ли узнал.
  -- Жизнь такая, - прищурился Сашка. - Ты-то небось в своей Москве как сыр в масле катался, - добавил он и примолк, будто испугался того, что сказал.
   Я почувствовал в груди мелкую дрожь.
  -- Нет, не как сыр в масле, - коротко ответил я. - Ты что же думаешь, я хотел уезжать?
  -- Да, хотел, - сдвинул он брови и сжал кулаки. Я видел, как тяжело даются ему эти слова.
  -- Врешь, - просто ответил я. - Ты никогда не умел врать. Такого просто не может быть, чтобы ты всерьёз думал, что я был рад бросить тебя и Тиму.
  -- Ну раз не рад, так чего ж уехал? - буркнул Сашка. - Если бы действительно хотел остаться, то остался бы... И никакие родители бы не справились!
   Самое ужасное, что он был прав. Как бы я ни переживал, но почему я даже не попытался переубедить родителей и уговорить их остаться тут?
   Я поморщился, закрыл глаза, пытаясь вспомнить получше, что я чувствовал, когда сидел на чемоданах и ждал грузовика до вокзала. Как и все мои воспоминания, это было солнечным, но очень грустным и тревожным.
  -- Я понял, - тихо, почти шепотом сказал я, смотря куда-то в сторону.
  -- Что ты понял? - всё ещё злясь, переспросил Сашка.
  -- Почему всё это произошло, почему я не попытался остаться и даже попрощаться к тебе не пришел.
  -- Ну, и?.. - злорадно сказал Сашка.
   Господи, да если б он знал то, что знаю я, если б хоть на миг побывал в моих мыслях и понял то, что я чувствую, то сейчас бы рвал на себе волосы за такие слова.
  -- Потому что я никогда не мог говорить с тобой полностью начистоту, - выдавил я сквозь сжатые губы.
  -- А сейчас можешь?
  -- Сейчас мне тоже тяжело, но я могу. Всё что мне нужно было тогда, подойти к тебе и спросить: "Сань, я нужен тебе или нет? Скажи одно слово - и я останусь". Но я думал по-другому... Я думал, что раз ты сам не заходишь ко мне и вообще принял новость о моём отъезде очень скептически, будто тебе всё равно...
  -- Да нет же, - перебил Сашка, занервничав. - Я просто...
  -- Просто очень переживал, - завершил я его мысль. - Я понял это только потом, а тогда я был маленьким и глупым ребенком, который боялся разувериться в сказке. Мне казалось, что я для тебя не так важен, что вся наша "дружба навеки" выдумана мной, а для тебя я просто назойливый приятель.
  -- Ну зачем ты так? - отвернулся Сашка, пряча глаза.
  -- А чего, разве не так? - обозлился теперь уже я. - Первое время, конечно, мы были не разлей вода, но затем, после того как нашли цветок... - При этом слове Сашка вздрогнул. - Ты стал какой-то безразличный. Зайду - хорошо, а не зайду - сам не заходишь. Я как дурак сидел у тебя на подоконнике, слушал завывания кларнета. А ты всё играл и играл, будто намекая, что нету у тебя сейчас времени.
  -- Да что ты выдумываешь?! - не выдержал Сашка. - Бред какой-то!
  -- Может, и бред, - cогласился я. - Но я так думал. Тебе было всё равно, о чем я говорю, ты даже не слушал, по-моему. - Я отвернулся.
  -- Да мне было всё равно, о чем ты говоришь, не потому что неинтересно, а наоборот, потому что мне было неважно, о чем ты говоришь, главное - чтобы ты был рядом. А рассказывал ты всегда интересно, неважно даже о чем.
  -- Дурак я, короче, - обреченно констатировал я. - Хоть бы письмо что ли тебе написал.
  -- Мне надо было самому - тебе, - виновато ответил Сашка. - Но потом погиб Тима, и я сам не свой стал. Да ещё попал в дурную компанию. Стал таскаться за всякими козлами, всё хотел восстановить что-то похожее на то, как у нас с вами было. Был там у нас один паренек душевный, как-то раз с ним разоткровенничался, он мне и сказал: что ж это у тебя за друг такой был, что бросил тебя одного тут? - Сашка кинул на меня горящий взгляд блестящих глаз. - А мне так обидно стало за тебя и за себя. И как-то так обернулось, что я возненавидел прям тебя. Всё думал, если увижу когда-нибудь, скажу про тебя такое... такое...
   И тут Сашка прослезился. Я почти не видел его плачущим даже раньше, а уж теперь это выглядело совершенно чудовищно. Он стоял весь сжавшийся, нелепый, в грязном пальто, весь обросший и такой жалкий, что я не выдержал и, подойдя к нему, обнял так, как хотел всегда, но раньше не мог. И тут я понял, что все недопонимания и обиды в прошлом, что теперь уж нас ничто не разлучит!
  
   Тимур смешно бежал по лужам, стараясь не замочить свой длинный плащ. Мы терпеливо наблюдали за его приближением.
  -- Он всё такой же неуклюжий, - улыбнулся Сашка. - Но солидный-то какой стал! Вот ведь судьба, из огня да в полымя!
  -- Судьба у него похлестче наших с тобой вместе взятых. Ты, думаешь, один такой несчастный? - подколол я Сашку.
  -- А вы-то чего? - удивился тот.
  -- Вор я, Сань, да ещё и детоубийца. - Сашка хмыкнул, будто ничего особенного в этом не было. - А Тима пусть сам расскажет, я за него не могу.
  -- Может, не надо? - сморщил лоб Сашка. - Какая теперь разница, кто вы и что натворили...
  -- Надо, - перебил я, - а иначе ты не поймешь всё до конца...
   Тима рассказал - подробно, с самого начала, и про свою жизнь и про мою, то, что знал. Сашка, вопреки моим ожиданиям, вовсе не стал винить нас, а только поджимал губы и морщился с явным сожалением и сочувствием. И я подумал - как важно всё-таки для людей знать друг друга! Ведь для посторонних мы все уроды, отбросы общества, проклятые твари. Я ж воспринимаю Тиму как доброго чуткого мальчика, попавшего в беду. И я не только воспринимаю, я свято верю, что так оно и есть!
   Мы пришли на квартиру, уладили всё с хозяином - старым лысоватым евреем, заломившим прямо-таки московскую цену, и наконец оказались одни в своем временном жилище. Тима отправился на кухню - запихивать продукты в холодильник, Сашка же, виновато моргая, первым делом пошел в душ. Нельзя сказать, что он был такой уж грязный, - под пальто на нем оказались довольно приличный свитер и новая рубашка. Я успел заметить, как на его груди блеснул красноватым светом кусочек стекла, подвешенный на манер крестика. Сашка каким-то образом почувствовал мой взгляд и, замерев, многозначительно уставился на меня.
  -- Это единственная память, которая осталась у меня о вас, - мягким голосом сказал он, поглаживая стеклянный лепесток указательным пальцем.
   Я не мог оторвать от него взгляда. Вот он! До сих пор сияет, до сих пор помнит жизнь!
   Внезапно я осознал, что для Сашки это сейчас всего лишь обыкновенная стекляшка, что пока только я понял истинную природу цветка. И не случайно мир обрел для меня новые грани и новые краски.
   После ванной Сашка стал сам на себя не похож, точнее наоборот - теперь он был похож именно что на самого себя. Он побрился и теперь стал будто на десять лет моложе, и лицо совсем знакомое, только очень постаревшее. И всё-таки теперь это был именно он - Сашка, которого я знал. Тима позвал нас на кухню и налил всем кипятка в тарелки с кирпичами китайской лапши.
  -- Балбес, - хохотнул я, - их ломать вначале надо.
  -- Я длинные люблю! - довольно улыбнулся он.
  -- Каждодневный деликатес, - подшутил Сашка.
   Затем немножко по водочке вдарили... В этот раз мы не говорили о сложной судьбе и не вспоминали про загадочный стеклянный цветок. В этот раз мы просто общались, смеялись, вспоминали прошлое. Сашка, в отличие от нас с Тимой, помнил всё очень хорошо, может быть, кроме только событий в Волшебном лесу. Он говорил и говорил, жестикулируя и артистично корча гримасы. Мы с Тимой хохотали как резаные, настолько потешно описывал наши былые приключения Сашка. Он находил долю юмора в каждом поступке, каждое слово поворачивал так, что казалось, ты слушаешь анекдот. А может, это просто счастье нашло давно потерянный путь к моей душе и оттого сейчас мне было так хорошо.
   К вечеру мы немножко угомонились, теперь всё больше говорил Тима своим приятным мягким голосом.
  -- И вот я босиком побежал по прохладной земле через грядки, озираясь на мамкино окно - не дай бог проснется. Не нашел сандалии в темноте. А про то, как в лесу шишки будут пятки колоть, не подумал.
  -- Ага, - хохотнул Сашка, - помню, только мы костер развели, смотрю - шлепает в полумраке какой-то босяк, хныкает, подпрыгивает то на одной ноге, то на другой.
  -- Меня тогда тоже, кстати, не отпустили, - ехидно прищурился я.
  -- А меня всегда отпускали, - похвалился Сашка.
  -- Ну уж, конечно! - с возмущенной улыбкой возразил Тима. - Ходил всё время, за задницу держался: "Спасибо, я постою".
   Я захохотал. Да-да, было такое, мы с Тимой вечно подкалывали Сашку, будто его родители порют ремнем чуть ли не каждый день. А всё оттого, что его папа и мама были, наоборот, слишком добрые, и у Сашки с непривычки случался легкий шок, если они хоть чуть-чуть повышали на него голос. А голос повышать было, конечно, за что.
  -- Иди ты, - довольно улыбаясь, отмахнулся он.
   Меня пробила очередная приятная молния воспоминаний - вот точно так же Сашка делал, когда...
  
   Я бежал по тихой вечерней улице, шлепая сандалиями по серому асфальту. Ещё не совсем стемнело, но люди уже будто бы все отправились спать, и хотя ещё много окон светилось, на улице стояла привычная вечерняя тишина - насыщенная трелями соловья, монотонным кваканьем лягушек и хлопаньем крылышек мотыльков у фонарей.
   Возле Сашкиного подъезда на фоне серой стены виднелся чей-то знакомый силуэт. Это был, конечно же, Тима - он стоял, опершись одной ногой о стену и, заложив руки за спину, смотрел на фиолетово-багровые тучи, неторопливо наплывающие на город с юга.
  -- Привет, - шепнул я, выскакивая из темноты кустов.
   Тима едва заметно вздрогнул, но, узнав меня, тут же расслабился. Он, по-моему, чуть-чуть побаивался темноты.
  -- А, это ты, - выдохнул он тоже зачем-то шепотом.
   На горизонте несколько раз сверкнуло, но грома не было слышно вообще - всё такая же беспокойная летняя ночная тишина.
  -- Быстро ты, - удивленно проговорил я. - Чего не заходишь?
  -- Он не открывает, - жалобно заморгал глазами Тимка. - Я уж колотил-колотил, думал, соседей напугаю.
   Дело в том, что Сашкины родители уехали на выходные с друзьями на рыбалку, а Сашку оставили одного - "большой уже, переживет один день". Ну и мы, естественно, напросились в гости - тоже с ночевкой. Мы так делали и раньше, так что особых проблем не возникло.
  -- Подержи. - Я всучил Тимке пакет с бутербродами, которыми обременила меня мама. Привычно подтянувшись на карнизе, я заглянул в "родное" Сашкино окно. Из коридора сочился тусклый оранжевый свет и слышались отдаленные звуки бурлящей воды и неразборчивого пения. Ещё через секунду я оказался на гладком паркете Сашкиной комнаты. - Залезай! - махнул я рукой Тиме.
  -- Чего там? - немного испуганно пробормотал он.
  -- Да залезай скорей, чего-чего, - сердито шикнул я. - Однако когда Тимка неуклюже перелез через подоконник, то встретил мою довольную ехидненькую улыбочку. - Слушай! - шепнул я.
  -- Моется, что ль? - блеснул Тима в темноте глазами.
  -- Ага! - хихикнул я. - Слышишь, как поет!
   Мы подошли к ванной; я уже давно привык чувствовать себя тут как дома. Из-за двери слышалось веселое бурление воды и прерывистое, но такое же веселое Сашкино пение. Вообще-то пел он очень редко, и оттого это выглядело особенно забавно. Слов не разобрать - какое-то "тра-ля-ля".
  -- Сань!? - крикнул я, прислонившись щекой к двери. - Мы тут посидим, а то на улице прохладно.
   Пение тут же оборвалось, вместо него послышалось бурление и пофыркивание.
  -- Чайник поставьте, - совершенно не удивившись, крикнул Сашка с той стороны. - Я сейчас, быстро...
   Мы зажгли свет на кухне и воткнули старый электрический самовар в розетку. Тима полез инспектировать холодильник, и вскоре он уже хрустел сочной красной редиской. Эта его любовь к свежим овощам вызывала у меня улыбку. То целую редьку съест за раз, то вообще картофелину сырую сгрызет.
   В комнате мы свет включать не стали, зажгли найденную на комоде свечку. Тимка извлек из кармана колоду карт и мастерски раскидал "в дурачка" на троих. На его тускло освещённом оранжевом лице так и блуждала ехидная улыбка, а глаза то и дело стреляли в направлении безмолвных Сашкиных карт. Я в этом деле был более наглый и потому, не церемонясь, обменял свои две семерки на валета и туза. Тима растянулся в улыбке до ушей и принялся перемешивать свои и Сашкины карты, стараясь найти лучшую комбинацию. Вскоре мы уже вовсю перебирали остальную колоду, выбирая козырей и картинки. Сашке же подсунули сплошь шестерки с семерками. Всё это делалось в безмолвном восторге. Затем мы приняли вольные позы - я откинулся на спинку дивана, а Тима повис на стуле, - будто уже замучались тут ждать.
   Сашка и впрямь довольно долго ещё бултыхался в ванной, прежде чем осчастливить нас своей довольной раскрасневшейся мордашкой с растрепанными мокрыми волосами.
  -- Чего ты там так долго?! - с максимально возможным ехидством спросил я, посмеиваясь.
  -- Иди ты, - довольно улыбаясь, отмахнулся он.
  -- Давай в карты, - нетерпеливо заерзал Тима на стуле. - На желания.
   Сашка взял свои шесть карт со стола и пару секунд всматривался в то, что мы ему намешали, после чего, бросив "пересдать!", картинно швырнул их в Тимку и гордо вздернул подбородок - мол, нашли дурака.
  -- С какого?... - изобразил я недоумение. Но не сдержал волну смеха, рванувшуюся из меня сгибающим пополам потоком радости. Тима тоже прыснул.
  -- Очень смешно, - упер руки в бока Сашка, попеременно смотря на нас. - И чайник небось не поставили?
   Мы мгновенно замолчали, застыли. В образовавшейся тишине было слышно, как бешено гремит выкипающий самовар на кухне.
  -- Ой...
   После чаепития с конфетами "мишки на севере" и пряниками мы вновь отправились играть в карты, только теперь Сашка бдительно наблюдал за раздачей. Тима же, как назло, два раза уронил колоду от смеха.
  -- Ну что, на спички? - предложил он, когда наконец все взяли свои карты.
  -- Да ну их. Тогда уж на "просто так", - возмутился Сашка. - Не люблю на что-то играть.
  -- Ага, проиграть боишься?! - вновь съехидничал я.
  -- Да ничего я не боюсь, - буркнул он. - Просто на спички - это глупо.
  -- Тогда на желания, - снова выдвинул свое предложение Тимка.
  -- Не, не годится, - отмахнулся я. - Опять загадаете что-нибудь типа "иди поцелуй Дашу", и никто не будет исполнять.
   Они дружно захохотали. Я сам понял, что сказал какую-то ерунду, и тоже заулыбался.
  -- Давайте кто проиграет, тому... - продолжал генерировать идеи озорной Тимкин мозг. - Тому, кто проиграет... не... того, кто проиграет, щекочем до смерти.
   Я поежился. Сашка тоже встретил идею с опаской.
  -- Ага, ты-то не боишься, - возразил он.
  -- Ну, мне придумайте что-нибудь другое, - предложил Тима.
   Я знал, что ему придумать:
  -- Хорошо! Тебе палец уколем иголкой.
   Тима побелел. Дело в том, что он ужасно боялся крови, особенно когда её берут из пальца.
  -- Да вы чего! Это нечестно! - возмутился он.
  -- Честно-честно, - пряча сарказм за невинной личиной, добрым голосом проговорил Сашка, кидая под меня восьмерку пик. Я взял на первый раз и Тима подкинул ещё парочку. Затем мы вдвоем завалили уже Сашку и на следующий ход я избавился от троицы восьмерок. Из колоды мне пришли одни крупные козыри.
   Игра шла неторопливо. Мы очень тщательно проверяли, чем и что побито в общей куче на столе. При свете одной свечи очень легко было запудрить друг другу мозги. Я уже точно был уверен в своей победе - одни козыри - и, конечно же, мне совершенно не улыбалось тыкать иголкой в тоненький палец Тимки. Меня, если честно, самого в дрожь бросало от таких вещёй. Карты в колоде закончились - я свистнул последнего козыря. У меня на руках было шесть карт, а у них - по целому вееру. Тима бросил под Сашку четыре девятки, тот побил валетами и одной десяткой, тут же получил ещё две, которые пришлось крыть уже тузами. Затем Сашка бросил под меня крестовую семерку и у него вдруг осталась всего одна карта. Я отбился и кинул под Тиму козырного короля. У него, как назло, оказался туз, а подкидывать больше нечего. Он бросил единственную оставшуюся бубновую девятку под Сашку, которую тот отбил бубновой же десяткой. Я тупо уставился на свои оставшиеся карты. Тимка с Сашкой со зловещими улыбками медленно надвигались с двух сторон.
   Да как же так?
  -- Не сопротивляться, - зачем-то сказал Тима. - Договаривались.
   Но какое там! Лишь только Сашка прыгнул на диван и потянулся к моему животу, даже не дотронувшись, я уже заверещал как резаный, пытаясь отбрыкаться от друга.
  -- Руки, руки держи! - смеющимся и от того совсем детским голосом закричал Сашка.
   Тима ухватился за мои запястья и прижал руки к дивану. А Сашка сел всем весом на коленки и, изогнув пальцы наподобие когтей орла, впился ими в мои худые бока.
   Я завизжал, задыхаясь от безумного смеха. Первые секунды я даже пошевелиться не мог, но потом, наоборот, стал извиваться, как рыба в садке, и высвободил ноги. Но Сашка уже навалился всем весом на живот и быстро-быстро тер пальцами по моим ребрам, словно по стиральной доске. Это было чуть-чуть больно и настолько щекотно, что я на время лишился дара речи, пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха. Они тоже хохотали похлестче меня - Тима звонко, как колокольчик, а Сашка протяжно, с буквой "ы". Я пытался что-то кричать, умолял, чтобы меня отпустили, но вместо этого только слюни пустил. Затем я понял, что сил на сопротивление уже не осталось, а ребята останавливаться не собираются, и тогда я просто расслабился и захохотал, не пытаясь сдерживать смех. А они всё щекотали и щекотали, прошла, наверное, вечность, и в какой-то момент я вдруг понял, что уже не чувствую щекотки, но продолжаю чуть ли не рыдать от смеха - это потому что я сейчас был счастлив так, как никогда не был. Эта мысль появилась в голове из ниоткуда и никуда не желала деваться. Я счастлив!
   Моим "мучителям" наконец надоело и они откинулись назад, тяжело дыша и довольно улыбаясь. А я ещё с полминуты вздрагивал в истерике счастливого смеха...
  
   Я поочередно смотрел то на Сашку, то на Тиму, пытаясь сообразить, действительно ли они выглядят так или это просто злой морок, - настолько отчетливо я помнил их детские смеющиеся лица.
  -- Ты, Петь, перепил, что ль? - прищурился Сашка в ответ на мой обалдевший взгляд.
  -- Нет, - я тряхнул головой и поднялся со стула. - Покажи ещё раз цветок.
   Тима вздрогнул. Он же ещё не видел, наверное. Сашка пожал плечами и, потянув за шнурок, достал из-за пазухи стеклянный лепесток... Комнату озарил яркий кроваво-алый свет - он отражался на лицах моих друзей точь-в-точь как в тот самый день, когда мы сломали это чудо.
  -- Мда... - многозначительно хмыкнул Тима, почесывая подбородок.
   Я округлил глаза:
  -- Вы что, ничего не видите?!
  -- В смысле? - пожал плечами Сашка.
  -- Он же светится! - чуть ли не прокричал я. - Вы слепые?! Сияет красным, как тогда!
  -- Похоже, он и впрямь перебрал, - пробормотал Тима краем рта.
  -- Как тогда? - переспросил Сашка, прищурившись.
  -- Не помните?! - поразился я ещё больше.
  -- Что именно? - они непонимающе переглянулись друг с другом.
  -- Ну, как мы нашли его? - прошептал я, замирая от ужасной догадки, возникшей в моей голове. "А что, если они и тогда не видели этого сияния?!" По моей коже пробежали мурашки. Тима непонимающе заморгал, его глаза были налиты красным светом цветка, придающим ему демонизма. Сашка же - худой и точеный - казался скорее ангелом. Я на миг увидел расправляющиеся алые крылья у него за спиной, но это был уже морок - разыгравшееся воображение.
  -- Нашли на поляне в лесу, - проговорил он, пряча осколок света у себя за пазухой. - Потом разломали и порезали руки.
   Тима поджал губы - похоже, таких подробностей он не помнил.
  -- Но там ведь был ещё кое-кто, - бросил я.
   Сашка поморщился, припоминая:
  -- Ах, да, этот мелкий плакса, который говорил, что он первый нашел.
  -- Илюшка, - нахмурился я, ощутив приступ злости. Как же можно не помнить этого? Мы же в буквальном смысле украли цветок у него из рук и бросили там одного, рыдающего. - Где он сейчас?
  -- Понятия не имею, - раздраженно ответил Сашка. - Может, всё там же живет.
  -- Пошли! - вскочил я со стула.
  -- Куда?! - обалдел Тима. - Уже смеркается. Подождем до утра.
   Но я чувствовал, что нельзя ждать.
  -- Сань, - тихо, но очень уверенно проговорил я, - ты слышал Крик? - Почему-то я не сомневался - он поймет, о чем я.
   Сашка поднял мрачный взгляд и внимательно посмотрел мне в глаза. Из-под его рубашки сочился красный свет цветка.
  -- Да, - наконец ответил он.
  -- Тогда ты знаешь, что значит секунда для НЕГО. - Я сам толком не мог понять, для кого "него", но я чувствовал. - Поэтому мы не можем ждать.
  
   Я выскочил на улицу в распахнутом пальто и без шапки, только шарф обмотал вокруг шеи. Сашка и Тима, недовольно бурча, поспешили следом.
  -- Ну и куда ты пойдешь в такую темень?
  -- В каком подъезде он живет? - бросил я через плечо.
  -- В третьем, кажется, - нахмурился Сашка.
   Я не мог спокойно идти, и побежал. Его дом находился прямо напротив Сашкиного, это было совсем недалеко от нашей временной квартиры. На полпути ребята сравнялись со мной, притеснили с двух сторон, но уже не возмущались, решив, вероятно, что меня бесполезно переубеждать.
   Влетев в третий подъезд старенького трехэтажного дома, я взмыл по ступенькам на самый верх и нажал кнопку звонка. Кажется, кто-то затопал по коридору, но я почему-то никак не мог оторвать палец от шершавого кругляша.
  -- Кто тама? - раздался неприветливый голос какой-то тетки.
  -- Простите, - закричал я в ответ, - а Илю... Илья дома?
   После короткой паузы дверь наконец приоткрылась и с круглого красного лица на меня уставились два суровых глаза какой-то толстухи.
  -- Чё надо? - гавкнула она.
  -- Илью мне... - пробормотал я.
  -- Не было тут таких отродясь. - снова гавкнула она и хлопнула дверью. - Идиот, - послышалось уже с той стороны.
   Я выдохнул. Сразу как-то силы иссякли, азарт испарился. Вот и всё - где теперь искать адрес? Раз "отродясь не было", значит, уехал много лет назад. Можно, конечно, справки поднять, но на это сколько времени надо... а он кричит!
   Снизу на лестнице загромыхали шаги. Но по моему взгляду ребята сразу поняли - нет.
  
   Всю ночь я ворочался с боку на бок. Никак не мог заснуть, всё думал - где искать теперь Илюшку, которого мы так жестоко обидели и у которого остался стебель от нашего стеклянного цветка. Тима ещё, как назло, не помнит куда подвал свой лепесток. Вдруг потерял? Но я чувствовал, что смогу найти его даже под землей...
   Как только рассвело, я вскочил и побежал на кухню варить кофе. Несмотря на нарочито громкое звяканье посудой, мои друзья продолжали пребывать в глубоком сладком сне. Тима улыбался, а Сашка казался очень сосредоточенным, будто видит жутко интересный сон.
   Ну что ж, пусть отдыхают... Я оделся и, неслышно отперев дверь, вышел на лестничную площадку. На улице стояла такая тишина, что казалось, спят даже деревья. Лишь невидимые птички изредка чирикали в пронизанных оранжевыми лучами солнца ветвях деревьев. Я прошел по Семигорской к родной улице Твардовского - к своему родному дому. Вчера я почему-то не решился зайти в свою квартиру, наверное, та девушка - будто бы знакомая - меня смутила. Но теперь я уверенным шагом вошел в подъезд и, поднявшись на второй этаж, позвонил в дверь. За двадцать лет тут почти ничего не изменилось - всё те же желтые потрескавшиеся стены и серый с отвалившейся шпатлевкой потолок. В утренней тишине звонок показался таким громким, что казалось, пробудятся все соседи. Однако прошло две минуты, а никто не открыл и не ответил. Я позвонил ещё - тот же результат. Неужели никого нет дома?
   Я быстро спустился на улицу. Во дворике возле дома кто-то добропорядочно организовал клумбы - пока ещё черные, не проросшие, но совсем скоро из мокрой земли покажутся зеленые ростки и люди при виде их подумают "весна", а ещё через месяц клумбы вспыхнут яркими красками лета. Я поймал себя на мысли, что раньше на такое не обращал внимания.
   Перешагнув через бордюрчик, я нагнулся к одной из клумб и отломал кусок медной проволоки от самодельной ограды... Приходилось открывать замки и похитрее, а уж свой собственный я мог бы открыть и пальцем, возиться почти не пришлось - дверь послушно открылась, впуская меня в мою собственную квартиру. В первый миг я почти не узнал её - другие обои и новые занавески, чужая мебель. Но пройдясь по коридору и внимательно осмотревшись, я увидел столько всего знакомого, что в сердце затрепыхалась щенячья грусть по былым временам. Наметанный глаз привычно скользнул по углам и щелям, прикидывая места, где люди обычно прячут деньги, но я тут же себя осек. Всё, хватит! Сколько можно?! Я прошел в свою бывшую комнату - тут тоже всё изменилось, но плинтус остался тот же самый. Я встал на коленки и просунул руку под кресло... пахло пылью и почему-то опилками. Я подковырнул фрагмент плинтуса и, ломая ногти, потянул его на себя. В глаза ударил знакомый кроваво-алый свет. Мой лепесток терпеливо ждал меня двадцать лет, и наконец дождался!
  
   Когда я вернулся, ребята уже встали. Тима встретил меня тревожным взглядом, Сашка же сурово сказал:
  -- Мог бы и разбудить!
  -- Ну, вы так сладко спали, - улыбнулся я.
  -- Ну да, ну да, - пробурчал он точь-в-точь как в детстве, когда был чем-то недоволен.
   Я, продолжая улыбаться, извлек из кармана пальто найденный лепесток. Сашка задумчиво прищурился. Тима вздрогнул.
  -- Откуда ты его взял? - задал он резонный вопрос.
  -- В тайнике, в своей квартире. Там никого не было.
  -- Как же ты вошел? - расширил глаза Тима. - А, ну да, забыл, - тут же сообразил он самостоятельно.
  -- Может, и ты вспомнил, где потерял свой лепесток? - с надеждой спросил я.
   Тима поджал губы и помотал головой.
  -- Ах вот что ты задумал! - тревожно сказал Сашка, глядя куда-то в сторону, будто догадался о чем-то таком, во что сам поверить не мог.
   У меня почему-то немножко закружилась голова. Казалось, что всё это уже было, что всё это сон, реален только кусок красного света в моей ладони. Я встряхнул головой, мир встал на свое место.
  -- Мы должны...
  -- Да, - перебил Сашка, - должны соединить их. Только... только не знаю, зачем? - Я тоже не знал, зачем. - Идем! - скомандовал он, обретая привычную деловитость.
  -- Куда? - обалдел ничего не понимающий Тима.
   Направляющийся к дверям Сашка резко остановился, обернулся, блеснул своими зелеными глазищами, будто говоря "Извини".
  -- На твою могилу, - глухо ответил он.
   Тима дернул щекой. А я сам вздрогнул, но не потому, что это ужасно - смотреть на могилу живого друга, а потому, что понял, каково всё это было для Сашки! Как я сам тогда убивался! Но я видел только строчку в письме, а он, Сашка, он ведь прибежал на пожар, тушить, наверное, пытался, бегал к реке с водой, а сам глотал слезы: "ну где же ты, Тимка?! Неужели же...". Я ощутил себя на его месте. Представил, как я бегаю вокруг дымящегося черного скелета дома, понимая умом, что мой друг - такой родной, такой добрый и радостный - только что погиб в муках, задыхаясь от горячего горького дыма. И он не просто умер, его вообще больше нет, даже тела! Но сердце ещё не может этого принять, и потому я... то есть Сашка... бегает по пожарищу, высматривая знакомое лицо.
   Я посмотрел на своих друзей. И так мне вдруг стало жалко их обоих! Не надо было им вообще со мной знакомиться...
  -- Ты не виноват, - тихо проговорил Сашка, будто прочитав мою мысль. - Мы уже говорили об этом. И, видит Бог, я бы никогда не променял свою судьбу на другую, не будь там тебя.
   Я захотел что-то ответить, но, как обычно, не смог подобрать слов, и просто часто заморгал, пытаясь сдержать слезы... Получилось.
  
   Мы сели на автобус и минут сорок ехали в объезд свалки до кладбища. С утра в будни, как и ожидалось, тут почти никого не было. Только вороны каркали в сером утреннем небе. Сашка долго вертелся, пытаясь сориентироваться на местности. Затем он повел нас по какой-то узкой тропинке вдоль забора, минуя новые захоронения. И наконец мы вышли к старому кладбищу. Прошлогодняя трава устало лежала на пыльных плитах, словно говоря: "Ну чего пришли? Оставили бы уж в покое".
   Сашка остановился возле небольшого черного надгробия, едва виднеющегося из зарослей высохшей полыни. Мы с Тимой встали рядом с ним и несколько минут молча смотрели на выгоревшую надпись и вспоминали Тимкину маму. А затем Сашка наклонился и, просунув руку между плитой и надгробием, извлек на свет пылающий красным третий лепесток! Сразу на душе стало легче, и я заметил, что на мрачном Тимином лице тоже появилась улыбка. Он взял свой лепесток в руки, так же как тогда, и поднес огненный осколок прямо к глазам, будто пытался рассмотреть что-то внутри стекла.
  -- Петька, Тима! - сдавленно прокричал Сашка откуда-то сбоку. Я резко обернулся - показалось, что он очень напуган. - Идите... Идите сюда! - Он стоял возле одной и могил и, не отрывая обалдевшего взгляда, смотрел на нее.
  -- Что там? - испуганно спросил Тима.
   Мы подбежали к Сашке и уставились на могилу.
   По коже словно прошлись ледяной плетью, в горле застрял ком, глаза неприятно закололо. Вот оно что! Вот он, КРИК!
   На плите было написано: "Илюша Кленов, 1975-1986"... Ниже была гравировка - плачущий ангел, и четыре строчки стихотворения:
  
   "...Кровь сочится сквозь рваное небо,
   То закат - тьмы предвестник - пылает.
   Я найду тебя, где бы ты не был,
   Даже если умру! Обещаю..."
  
   Я вздрогнул, быстро отвел взгляд, как от слепящего огня. А внутри всё сжалось от ужаса.
  -- Страшно, да?! - раздался насмешливый и злой детский голос.
  
   Я оторопел. Прямо перед нами на могиле стоял мальчик в белой одежде, казавшейся на общем фоне грязной серости просто ослепительной. Его золотистые волосы трепыхались на ветру, хотя я почти не ощущал дуновения. Небесно-голубые глаза сверкали из-под челки злым весельем и ненавистью. Но самое удивительное было то, что я как будто знал его, причем хорошо, но в то же время не мог понять, откуда мне знакомо это строгое красивое лицо. Мои друзья, похоже, испытывали схожие чувства. Тима нахмурился, а Сашка сжался.
  -- Ты?! - удивленно пробормотал он.
  -- Я! - насмешливо бросил мальчик. - Помнишь ещё?
  -- Но как? - шепнул Сашка.
  -- Ты ещё не разучился удивляться? - хмыкнул мальчишка. - Даже странно. Я-то думал, после цветка вас уже ничем не удивишь... Что ж, пришли, значит, на могилу? Убийцы!
   Непонятно, что такого было в этом пацане, но почему-то я, взрослый мужик, вжал голову в плечи и отводил глаза, когда он смотрел на меня.
  -- Я никого не убивал, - ответил Сашка, сохраняя остатки гордости.
  -- Правда?! - сморщившись, крикнул мальчик. - Ну напрямую, как Тимур, - да, не убивал. - Тима вздрогнул и посмотрел на меня. Я несколько раз открыл и закрыл рот, так и не решившись что-либо сказать. - А того, у чьей могилы сейчас стоишь, - продолжал негодовать мальчик, - кто его убил?
  -- Не знаю, - растерянно проговорил Сашка, ища взглядом поддержки у нас с Тимой.
  -- А я знаю! - зло крикнул мальчик. - Это сделали вы трое!
  -- Но мы же только сорвали цветок, - не выдержал я и тут же пожалел о своих словах, так как мальчишка метнул свой огненный яростный взгляд прямо в мои глаза, заставив меня отшатнуться.
  -- Цветок? - переспросил он. - Вы уничтожили Илюшкину мечту, подло вырвали из его рук и разломали... - Воцарилась молчание. Никто не решался возражать. - Ну, что моргаете? Ненавижу вас! - он демонстративно отвернулся.
  -- Кто ты? - наконец спросил Тима.
  -- Я? - вновь переспросил мальчик, положив руку на могильную плиту. - Я его друг! - Последние слова он произнес совсем не так, как до этого, - по доброму, мягко. - Я его лучший друг, которого он так и не встретил.
   И тут!... Мне показалось, что я теряю сознание, потому что перед нами теперь стоял не кто иной, как Я САМ - маленький, такой как тогда. Сашка отскочил назад, сдавленно крикнув, Тима побелел... Я - который не я - злорадно улыбнулся и проговорил давно забытым родным голосом: - Я мог бы быть и тобой... - И тут же его облик сменился на Тимку-маленького: - Или тобой...
  -- Сгинь! - махнул рукой Тима.
   Его двенадцатилетняя копия звонко рассмеялась в ответ и сделала шаг вперед.
  -- Это ты сгинь, палач!
  -- Перестань, - жалобно проговорил я. Не было сил больше смотреть на дьявольскую подделку моего друга.
   Тимка тут же превратился в Сашку и, подмигнув мне зеленым глазом, вновь принял свой прежний, нормальный облик.
  -- Да, - гордо сказал он, - я мог бы быть одним из вас. Но вы убили не только Илюшку, но и меня, вместе с его мечтой о лучшем друге... Человек может сотворить настоящее чудо, если очень-очень этого захочет. Так вы создали Волшебный лес, который для остальных не был не чем иным, как обычными березами и дубами. А Илюшка наблюдал за вами, смотрел и мечтал о друге, таком, какими друг для друга были вы. И когда он нашел удивительно красивый цветок в вашем лесу, то решил, что подарит его будущему другу, может быть, одному из вас. Он ухаживал и следил за цветком, даря ему свою любовь. И любовь эта была настолько сильной, что цветок впитал в себя Илюшкину мечту и сам стал чудом - хрупким, стеклянным. Потому что дружбу сложно взрастить и очень легко уничтожить, разломать! - Мальчишка вновь скривился в злой гримасе. - Что вы и сделали! Отняли чужую мечту, разломали - выпили лекарство, будучи здоровыми.
  -- Но при чем тут убийство? - перебил тираду мальчика Сашка.
  -- При том, - тут же ответил тот, - что спустя несколько месяцев Илюшка умер от горя, потому что в цветке была запечатана часть его души. - Мальчик выдержал паузу. - Он умер, но остался я, порожденный выплеснувшейся энергией, - его несостоявшийся друг... И я стал мстить! - он резко шагнул вперед. - Это было несложно, я лишь чуть-чуть вмешался - и вся ваша жизнь покатилась в тартарары... Ты, - обратился он к Сашке, - узнал ведь во мне своего приятеля, который навел тебя на мысль о предательском бегстве Петьки, - он перевел взгляд на Тиму. - Ты... Вряд ли ты мог запомнить меня, разве что по голосу... потому что это я сказал твоей дочери, какое чудовище на самом деле её отец.
   Тима сжал кулаки и издал какое-то подобие не то рыка, ни то стона. Сашка предусмотрительно положил руку ему на плечо - не надо, мол.
   - А ты, - продолжал маленький "чудотворец", указав на меня, - разве не помнишь лицо человека, в которого хладнокровно выстрелил?
   Да! Я помнил! Как же сразу-то не дошло? Но постой-ка... А что же тогда?...
  -- Его сын жив, - поморщился мальчик. - Просто он отсутствовал дома, когда я на время принял его облик.
  -- Но я же выстрелил тебе прямо в голову!
   Мальчишка издевательски расхохотался:
  -- Ты что, всерьёз думаешь, что меня можно убить? Нет... Меня даже не существует среди живых, чтобы умирать, впрочем, как и среди мертвых.
  -- Так кто же ты - ангел? Демон? - спросил Сашка, прищурившись.
  -- Какая разница, - отмахнулся мальчишка. - Главное, что я добился своей цели. Если честно, это было совсем легко, потому что основное сделала разлившаяся по вашим душам сила цветка. Передозировка счастья, если можно так сказать. А когда отпустило, жизнь вам уже стала казаться серой и скучной, так ведь?
   Он был прав. Всю жизнь я думал только о том, как мне скучно, и вспоминал прошлое - сперва напрямую, потом на уровне подсознания. Лишь на один вопрос я так ещё и не нашел ответа.
  -- Скажи, - обратился я к чудесному "ангело-демоненку", - а пожар у Тимы - тоже твое возмездие?
  -- Я не такое чудовище, как вы! - выпалил мальчишка. - К пожару я не имел никакого отношения, и дело тут даже не в цветке - это просто судьба.
  -- И ещё один вопрос, - неровным голосом проговорил я. - Почему мы сейчас стоим тут на Илюшкиной могиле, а не сами лежим в могилах?
  -- Потому что...
  -- Я знаю, - перебил Сашка замешкавшегося мальчика. - Потому что он тоже слышал Крик... - Все посмотрели на вмиг сжавшегося демоненка... нет, скорее ангела всё же. - Илюшкин крик, - закончил Сашка.
  -- Да, слышал! - с вызовом ответил мальчишка, вновь ощетинившись.
  -- Ну и что же, ты доволен? - спросил я.
  -- Доволен чем? - сдвинул он брови.
  -- Своей жизнью, своей судьбой. Счастлив ли ты?
  -- Издеваешься?! - огрызнулся мальчик. - Как я могу быть счастлив, если мой лучший друг умер от горя? Никакая месть не утолит моей печали.
  -- Так зачем было мстить? - продолжал давить я. Несмотря на всю видимую злость этого ангелка, я чувствовал, что на самом деле он совсем другой - хороший.
   Мальчик отвел взгляд в сторону, обиженно уставившись на дальний лес. Его золотистые волосы щекотали нежно-розовое ухо, развеваясь на неощущаемом ветру.
  -- А что мне ещё было делать? - сказал он грустным-грустным голосом.
   Бедный. Получеловек, полупризрак. Что он чувствует? Может быть, только одну сплошную боль? Как я сетовал на свою судьбу... но что такое моя тяжелая жизнь в сравнении с его жизнью?!
  -- Где стебелек? - задал я последний вопрос. - Стебелек стеклянного цветка?
  -- У его мамы, - тихо шепнул мальчик, не оборачиваясь... Господи, у него же даже имени не было!
  -- Прощай, - сочувственно проговорил я.
  -- Прощай, - повторил за мной Сашка. - Может быть, ты и я - одно целое, и мы ещё увидимся.
   - Прощай, - опустил веки Тима.
   В тот же миг мальчишка исчез.
  
   Мы не стали больше задерживаться на кладбище. Сели на обратный автобус, поехали домой. Внутри всё перемешалось и в то же время всё стало понятно. Сейчас я так отчетливо помнил детские годы, что воспоминания остальной жизни меркли, исчезали, и я ощущал себя этим золотоволосым мальчишкой, порожденном силой любви и желанием исполнения мечты. Ничего вроде бы не изменилось, но появилась уверенность - всё скоро закончится...
   Сашка сходил на бывшую Илюшкину квартиру, где меня встретили так недружелюбно, и узнал адрес, где сейчас живет его мать. Это оказалось совсем недалеко - километров сто от города.
   Мы прибыли в поселок, когда солнце уже клонилось к горизонту. Хотя день сейчас уже был достаточно длинный. Мы спросили у какого-то водилы, копающегося в движке старенького ЗИЛа, как пройти, и вскоре оказались возле плотно запертой синей калитки нужного нам дома. На соседнем участке недружелюбно лаяла собака, народу на проселочной дороге не было, и мне стало немного неуютно. Сашка, не церемонясь, застучал в калитку. Теперь уже многоголосым лаем откликнулась вся деревня. Послышался звон замка, и вечерний сумрак наполнил уютный оранжевый свет из-за открытой двери.
  -- Кто там? - раздался немного испуганный женский голос.
  -- Извините, - неуверенно ответил Сашка. - А Валентина Сергеевна здесь живет?
  -- Здесь, - ответила женщина ещё с большим испугом и удивлением.
  -- Вы не бойтесь, - мягким голосом проговорил Тима. - Мы не преступники, не бандиты.
   "Ну уж, конечно", - резанула меня едкая мысль.
   Через несколько секунд щеколда на калитке щелкнула и на нас испуганными желтыми глазами уставилась низенькая пожилая женщина. Пожалуй, её нельзя было назвать бабушкой или старушкой, но её волосы были совсем белыми.
  -- Валентина Сергеевна, - насколько мог по-доброму сказал я, - вы нас вряд ли помните, хотя Сашк... Александр, - я кивнул в сторону Сашки, - несколько раз был у вас в гостях... Дело в том, что мы друзья детства вашего сына, - от этого неправдивого слова "друзья" у меня предательски загорелись щеки.
   Илюшкина мать несколько секунд ошарашенно смотрела на нас, переводя взгляд с одного на другого. А потом вдруг прищурилась и с нарастающим восторгом сказала:
  -- Как же, как же... Помню я тебя, сынок. Петя ты, а вы двое - Саша и Тимурка!
   Это её "Тимурка" мне отчего-то понравилось и я сразу почувствовал доброту и доверчивость этой несчастной женщины.
  -- Да, это мы, - смущенно пробормотал Тима.
  -- Ну так проходите, голубчики, - засуетилась Валентина Сергеевна, - проходите, милые! - Мне показалось, что на миг в её глазах появились слезинки.
   Мы демонстративно разулись в прихожей и окунулись в теплую ласковую атмосферу деревенского дома. Пахло выпечкой и чуть-чуть ладаном. На фоне старых расписных ковров и занавесок в цветочек Тимин плащ смотрелся нелепо.
   Валентина Сергеевна усадила нас за стол и принялась греметь посудой, расставляя перед нами блюдца и чашечки из нового фарфорового сервиза. И я вспомнил, что точно так же усаживала за стол Сашку и Тиму моя мама, когда они ко мне приходили.
  -- Дело в том... - с хрипотцой в голосе начал я, и Валентина Сергеевна со всем вниманием посмотрела мне в глаза. - Дело в том, - повторил я, - что мы... мне кажется... в общем, мы виноваты в смерти вашего сына.
   Илюшкина мать нахмурилась, сдвинула брови.
  -- Да что ты глупости какие-то говоришь! - отмахнулась она.
  -- Глупости не глупости, а так оно и есть, - сокрушенно подтвердил Тима. - Ведь Илья умер от горя.
   Валентина Сергеевна захотела что-то сказать, но осеклась.
  -- Илюшенька сошел с ума, - после тяжелого вздоха ответила она. - Ни пил, ни ел, только говорил о каком-то сорванном цветке, бредил - говорил сам с собой, будто с каким-то другом, который вроде бы существует и в то же время нет... так он объяснял. Плакал, стихи какие-то писал, никому их не давал, даже сжигал зачем-то. - Она снова вздохнула. - А к сентябрю умер от истощения.
   Мне было невероятно жалко эту бедную женщину, которую я по сути дела видел в первый раз, но которая помнила меня с детских лет, потому что её единственный сыночек всё хотел поиграть со "этими ребятами" и, наверное, много говорил ей о нас, а мы даже не смотрели на Илюшку... Но почему он просто не подошел и не сказал, как все дети делают: "давайте дружить"?! Неужели мы бы отказались?.. А с другой стороны, разве сам я осмелился бы подойти к кому-нибудь вот так?
  -- Скажите, - подал голос Сашка, - а Илюшка ничего не оставлял... для нас?
   Валентина Сергеевна внимательно посмотрела на него, будто только сейчас заметила; я не мог определить, что творится в её мыслях.
  -- Как же не оставлял? - медленно ответила она. - Говорил сколько раз: "Мам, когда-нибудь ко мне должен придти друг, ты его не прогоняй, пожалуйста. Даже если меня уже не будет". Чувствовал, видать, уже смерть. Твердил одно и то же. И велел, мол, если придет этот друг, отдать ему коробочку, в которой послание.
  -- Вы сохранили её?! - привстал от нетерпения Сашка.
  -- Сохранила, - ответила Валентина Сергеевна. - Он хоть и просил меня не открывать, но я, чего греха таить, смотрела, конечно, только ничего там нет - стекляшка какая-то, и всё.
   Я ощутил, как в моей груди разгорается огонь. "Стекляшка какая-то"! Стебелек от волшебного цветка! Я едва сдержался, чтобы не закричать "так несите скорей сюда эту коробочку!". Но Валентина Сергеевна и сама поспешила в другую комнату и вскоре появилась в дверном проходе, держа в руках небольшую деревянную коробку.
   Я прищурился. Даже проходивший сквозь щели багрово-алый свет слепил. Я ощутил пульсирующий справа в кармане лепесток, тянущийся, как и я, к этому свету. Тима и Сашка никак пока не отреагировали, и это доказывало, что они не видят сияния.
   Однако когда Илюшкина мать поставила коробочку на середину стола и открыла крышку, свет, наоборот, исчез, остались лишь слабые красные искорки на краях стебелька - будто угольки.
  -- Вот, - Валентина Сергеевна положила "стекляшку" на стол.
   Тима и Сашка с интересом уставились на неё, а я бросил лишь мимолетный взгляд - я и так помнил её в точности, меня сейчас больше взволновало другое. На дне коробочки между фанерной стенкой и низом белела скрученная в трубочку бумажка. Записка!
   Я подковырнул ногтем фанеру и ко всеобщему удивлению извлек из щели Илюшкино письмо. Почему-то подумалось, что в нем будет что-нибудь вроде "прости меня, мама". Но на развернутой бумажке был только стих:
  
   Я брошен был в мир жестокой рукой.
   Единственный, неповторимый - как и все.
   Но ничего я не умел, рожден такой,
   И видел только я любовь везде.
  
   И сам любил весь мир вокруг,
   Пока в один момент не понял, что я слеп.
   И вся моя любовь - игра, и вдруг
   Я понял! Мертвен мир. А жив лишь человек.
  
   И я искал любовь среди людей,
   Но был для них лишь пылью на ветру.
   И ветер мне сказал: "Судьбы твоей
   Ключ в руки друга принесу".
  
   И я пошел за светом впереди,
   И мир всё ярче становился и добрей
   Но я так и не смог тебя найти,
   Ты близко был, но и нигде.
  
   Туманом сладким мифа заслоненный,
   Ты рядом был, но я предал,
   Сменил тебя, мечтою окрыленный,
   А ты в ответ мне крылья оборвал.
  
   И я, коснувшись чуда, падал вниз
   Не подставляя руки, не смотря.
   А ты взял крылья, словно приз,
   Но потерялся в небе без меня.
  
   Цветы на поле вянут перед тьмой
   Чтоб завтра разукрасить новый день.
   И так же увядаю я, с надеждою одной -
   Что сохранишь ты память обо мне.
  
   В поле стою совершенно один.
   Был я никем, и снова им стал.
   В черные тучи врезался клин,
   Горькими криками птиц закричал.
  
   И кровь сочится сквозь рваное небо,
   То закат - тьмы предвестник - пылает.
   Я найду тебя, где бы ты не был,
   Даже если умру! Обещаю.
  
   Я закончил читать и замолчал. Все замерли, ни у кого слов просто не находилось. Я с трудом сдерживал слезы, боясь посмотреть в глаза Сашке или Тиме. Едва ли они до конца поняли, что хотел сказать Илюшка в этом стихотворном письме, но всё же основное они должны были уловить. Он винил во всём себя!
  -- Бедный мой сумасшедший Илюшенька, - тяжело вздохнула Вера Сергеевна. И я вдруг подумал - а что для неё всё это значит? Прошло двадцать лет, и она едва ли теперь помнит, как выглядел ее сын. Время лечит - стирает память, даже лица тех, кого ты так любил.
   А вот я - я помнил всё как вчера, даже лучше - мог посчитать слезинки на Илюшкиной щеке. И теперь я всё знал!
  -- Сань, Тим, пойдем подышим свежим воздухом, - многозначительно проговорил я, беря стеклянный стебелек со стола.
   Мы вышли на крыльцо. Уже почти наступила ночь, только на горизонте сквозь иссиня-черные тучи сочился красный свет закатного солнца.
  -- Как там, - заметил это и Сашка.
   Мы с минуту молча смотрели на темное небо, а затем я протянул руку к карману и извлек из него свой светящийся точно таким же багровым светом лепесток. Сашка улыбнулся и тоже снял с шеи свой талисман. Тима всё понял последним и ещё несколько секунд с недоумением смотрел на нас, а потом вдруг просиял и, вытащив последний лепесток из-за пазухи, протянул его вперед - к стебельку. Мы стояли друг напротив друга, как тогда, и такой же восторг переполнял наши души. Я последний раз посмотрел на их родные, потрепанные временем лица и соединил цветок воедино. Мир вокруг поплыл.
  
   ...В моём сознании кружится разноцветная карусель из огней и листвы, всё кажется расплывчатым, нереальным. Чудится, будто где-то неподалеку играет музыка, а я, я словно падаю и одновременно взлетаю ввысь!
  -- Что вы сделали?!
   Я вздрагиваю, оборачиваюсь. К нам из лесной чащи со всех ног бежит какой-то мелкий парень. А, это ж Илюшка!
  -- Чего орешь? - зло шикает Сашка, ещё крепче сжимая пальцы на лепестке.
  -- Погоди, - говорю я. Чего это он так? Да и я что-то злюсь ни с того ни с сего. - Иди сюда, - говорю я как-то необычно мягко, будто этот Илюшка чем-то очень важен для меня... но вот чем?
   Он останавливается, недоуменно хлопает глазами.
  -- Только не говори, что это твой цветок! - тоже непонятно почему злится Тимка. Я смотрю на него и отчего-то любуюсь его лицом, будто давно не видел. На цветок я уже не обращаю внимания.
  -- Да ладно, Тим, - бодрым голосом говорю я. - Его, наш - какая разница? Если это для него так важно, пусть берет. - Я чувствую, как сжимаются Сашкины пальцы на стебельке и смотрю на него с укоризной - ты чего, я ж друг твой, что тебе какой-то цветок? И Сашкино напряженное лицо медленно расплывается в доброй улыбке. - На, держи, - протягиваю я цветок оробевшему Илюшке, он сам сейчас похож на цветок - пушистый одуванчик. - Прости, что мы сорвали - мы же не знали...
  -- Спасибо, - растерянно бормочет Илюшка, принимая цветок из моих рук. Сейчас он мне уже не кажется стеклянным - просто немножко глянцевый, но всё равно красивый.
   И вновь странное ощущение, будто что-то меня связывает с этим Илюшкой.
  -- Слушай, - говорю я, борясь с желанием отвести глаза, - а что ты всё ходишь вокруг да около? Играл бы с нами. - Я напряжен - как обычно, хотел сказать что-то другое, но даже это выговорил с трудом.
  -- Вот именно! - счастливым голосом подхватывает сзади Тимка. - Давай дружить?!
  -- Давайте, - растерянно отвечает Илюшка. И тут я замечаю, как его напряженное, даже чуть-чуть испуганное лицо начинает расцветать - в больших светлых глазах сверкает озорная искорка, губы растягиваются в радостной улыбке, и будто бы всё его существо тянется нам навстречу, словно он ждал этого момента всю жизнь. Он протягивает цветок мне обратно и говорит смешным таким смеющимся голосом: - Да возьмите себе! Раз уж сорвали.
  -- Давай, - перехватывает цветок Тимка, - я его мамке подарю, она такое любит, говорит: "Когда цветы в доме, кажется, будто ангел-хранитель рядом".
   Сашка вздрагивает отчего-то, но тут же вновь расслабляется.
  -- Уф, жарко сегодня, - говорит он, нагибаясь, чтобы почесать укус комара.
  -- Пошли купаться! - предлагаю я. В мыслях быстрым локомотивом проносятся картины сверкающих брызг, кувшинок и янтарного речного дна...
  
   Мы идем по Заливным лугам, трава привычно щекочет босые ноги. Я уже не думаю о пчелах - всё равно укусят, если захотят. Смотрю на небо - ни единого облачка, абсолютная синь от края до края. Илюшка обсуждает с Тимкой жуков-плавунцов, которые могут летать, если захотят. А Сашка, не веря, подсмеивается над ними. Я просто молчу, наслаждаюсь солнечным днем и ощущением присутствия друзей рядом с собой.
   Навстречу от реки идет какой-то парень. Незнакомый вроде. Чуть помладше меня, светлые волосы растрепаны - развеваются на слабом ветерке, будто на урагане. Мы пересекаемся взглядами, и моё сознание на секунду пронзает странное видение. Я тру плечи, отгоняя неприятные мурашки. Снова смотрю на этого мальчика, он теперь улыбается. Здоровается с Илюшкой и идет дальше.
  -- Что с тобой? - пристально глядит на меня Сашка.
  -- Да так, - морщусь я. - Привиделась ерунда какая-то.
  -- Что за ерунда?
  -- Да ерунда она и есть ерунда, - говорю я. И всё-таки добавляю: - Привиделось, будто бы мы все выросли и потеряли друг друга... Ну забудь, короче.
  -- Ну-ну, - непонятно отвечает Сашка.
   Я ощущаю маленький укол недовольства. Я всегда ждал от него ответов вроде "Я тебя никогда не забуду и не брошу". Но теперь я понял, что это только в книгах герои так говорят друг другу, а в жизни всё по-другому, но внутри у каждого всё это есть. И теперь я знаю, что слова не важны, что всё понятно и без них...
  
   Прохладная вода обволакивает моё худое тело, гладит волосы. Водоросли щекотно лижут живот. Я выныриваю! Прямо передо мной - загорелая Сашкина спина. Я прыгаю вперед, поднимая тучу брызг. Хватаюсь за его ребристые бока. Сашка взвизгивает, резко садится в воду.
  -- Ах ты бяка! - сквозь смех орет он, хватая меня за шею и пытаясь утопить. Но я легко вырываюсь и отпрыгиваю назад, бултыхая ногами перед Сашкиным носом. И тут же попадаю под перекрестный огонь брызг Илюшки и Тимы. Вода попадает в нос и я, жмурясь и фыркая, бреду по мелководью к берегу.
   Сашка подтягивается следом. А эти двое продолжают купаться. Вообще Тима мог просидеть в воде хоть целый час и совсем не замерзнуть. Мы с Сашкой смеялись - это у него иммунитет после того случая с лодкой.
  -- Бяка, - потирая бока, вновь говорит улыбающийся Сашка, плюхаясь животом на горячий песок.
  -- Ну, да, да, - ехидно улыбаюсь я. - Бяка. Знаешь, мне даже нравится, когда меня так называют.
  -- Мне тоже, - хихикает он, поворачиваясь на спину. Пузо его покрыто толстым слоем песка. Я протягиваю руку, чтобы нарисовать смешную рожицу, но Сашка отталкивает меня - щекотно.
  -- Смотри, - прищуриваю я один глаз. - Вон твоя Машка пришла. - Я с удовольствием наблюдаю за девчонкой, раскладывающей на песке вещи, - они с Сашкой как-то раз болтали на пляже, и с тех пор мы с Тимой постоянно подшучиваем над ним.
  -- Да иди ты, - довольным голосом отвечает Сашка.
   Угу, даже не сказал, что "она не моя".
  -- Беги скорей женись... ай! - я тру плечо, по которому он треснул меня в порыве чувств.
   Мне очень весело, и я даже решаю не отвечать, а только растягиваюсь на песке, прикрывая уставшие от солнца глаза рукой. Я ничего не вижу, но ощущаю, как рядом дышит Сашка, и слышу вдалеке заливистый смех ещё одного друга... Как же хорошо!
  
   11.02.07
Оценка: 7.87*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"