МЕЖ ДВУХ МИРОВ

  

  

  Глава 21.

  

   Дядя Корнелий не спешил с ответом на наш с Олимпией предполагаемый брак, взял тайм-аут на "подумать". Но и я это время не терял впустую. Во-первых, рассчитался с каруселями и открыл платную школу-студию живописи и рисования, взяв в аренду помещение, где жил сам и где преподавал. Учеников набралось много и даже пришлось временно прекратить набор. Плату за обучение я взымал высокую, мне нужны были средства, оплатить патент и аренду, однако несколько бесплатных мест я зарезервировал для бедных, но талантливых учеников. Таковы были государственные требования к школам любого рода, впрочем, это совпадало с моими убеждениями.

   И для Олимпии нашлось долгожданное поприще на ниве просвещения - вести уроки по истории искусств, используя соответствующие книги.

  

   Во-вторых, я, наконец, выправил себе почти настоящий бессрочный паспорт, который назывался "паспортная книжка", за кругленькую сумму. Теперь я официально был Вольдемар Евлампий Колосов, уроженец Конигсбурга. Сын Евлампия Колосова, фельдгугера Имперского Обоза, служившего в оном городе во время Короткой войны и оставшегося там проживать за выходом в отставку. Такова была моя легенда.

  

   Почему именно Кониксбурга? Как я выяснил в библиотеке, прусское княжество целую неделю находилось в состоянии войны с Российской Империей, вследствие чего область Эссор с городом Кониксбургом были присоединены к Российской короне. Так что присутствие там русской семьи было оправдано. Ну и оправдывался мой почти немецкий акцент, хотя говорить по-немецки я вовсе не был обязан.

  

   Через три недели Олимпия вновь пригласила меня в дом дяди. Я предстал пред очами дяди Корнелия в ожидании вынесения нам с Олимпией приговора - быть браку или не быть. Олимпия встретила меня радостно, но и с некоторой тревогой. Оказалось, что дядя для этого вопроса вызвал подкрепление в что дядя для этого вопроса вызвал подкрепление в лице своей тетки, как я её про себя прозвал, "Большой Берты".

  

   Встретила она меня, сидя в кресле. Это была древняя старуха, восседавшая на облаке из пышных юбок (не менее пяти штук), с суровым выражением отечного лица. Она разглядывала меня в лорнетку, словно я некое насекомое, возможно, ядовитое.

   Меня представили старухе: Наталья Евграфовна Безле-Юрова. Я поцеловал дряблую руку, остро пахнущую духами. (Кстати, весь дом пропах этими духами, французскими, надо полагать.)

  

   - Ну-с, друг любезный, сокол резвый, сказывай, кто таков и откель? - произнесла старуха, снова наведя лорнетку на меня.

   Я поведал свою легенду.

   - Стало быть, вы, отец мой, немец?

   - Нет, сударыня, русак, выросший на неметчине.

   - Чай, пословицы-поговорки знаешь ихние?

  

   Когда в своем мире я поступал в университет (20 лет назад), готовился к экзамену по немецкому языку, зубрил немецкие пословицы, но запомнил с тех пор только одну, которую и выдал:

   - "Морген, морген, нур нихт хойте, заген алле фаулен лойте".

   - И что сие значит?

   - "Завтра, завтра, не сегодня, все ленивцы говорят".

   - Хорошая пословица. Надеюсь, вы не из этих? Не из ленивцев?

   - Некогда лениться, сударыня, дел много, времени мало.

   - А веры какой, не басурманской ли, католической?

   - Никак нет-с, православной веры...

   - Какими же делами вы заняты, сударь мой?

   - Учу рисовальному и живописному делу отроков.

   - Стало быть, вы художник? И портреты писать можете?

   - Могу, сударыня. Ежели имеете желание и время позировать, могу ваш портрет написать.

  

   Это был самый верный ход расположить человека к себе, сравнимый с лестью. Мало кто откажется от такого предложения, в особенности женщина.

   Расчет оказался верным. Большая Берта согласилась, чтобы я писал её портрет.

  

  

   Продолжение следует