Аннотация: Данайский "штирлиц" Одиссей проникает в осаждённую Трою. И попадает в плен...
Соблазн
В грязном старике, облачённом в заплатанный хитон, выцветший от многолетней носки, даже родная мать не узнала бы своего грозного сына. Понурив голову, обезображенную клочковато выстриженной бородой и следами ссадин от ударов лозы, Одиссей медленно бродил между вышедшими из ворот илионцами и их союзниками. Он подслеповато щурился на крепких воинов, на могучих колесничных бойцов, на эфебов и девушек, разгуливавших под их охраной по родной земле, осквернённой приходом наглых захватчиков. Он слышал их звонкий смех и громкий хохот, загоравшиеся то там, то здесь. На короткий миг ему вдруг показалось, что никакой войны нет и в помине, просто дружина Приама, возвращающаяся с охоты вместе с гостями, остановилась пококетничать с гуляющими девушками, приударить за юными дочерями почтенных сограждан. И сам себе показался он обыкновенным бродягой, заботящемся лишь о пропитании, отдыхе и ночлеге.
Находясь в толпе врагов, он не испытывал к ним ни малейшей неприязни - все они были так похожи на родных его сердцу итакийцев, хотя и отличались одеждой, выговором и разрезом глаз. Он не желал зла каждому из них в отдельности, но готов был сделать всё, от него зависящее, чтобы ускорить их общую гибель. И этот парадокс привёл его в чувство. Теперь он глядел на них острым, всё примечающим взором лазутчика. Не торопясь, приблизился он к воротам, охраняемым беспечной стражей, и вошёл в город.
Давненько он не был в Трое! Однако на память жаловаться было рано - на рынок он вышел, ни разу ни сбившись с дороги. К своему немалому изумлению он увидал оживлённую торговлю съестными припасами, пряностями, и даже предметами роскоши. "Ай, да Ясониад! - подумал он с завистливым восхищением. - Ай, да ловкач! На этой войне он разбогатеет куда больше, чем все мы, вместе взятые, даже если нам повезёт одолеть илионцев!"
Присев на корточки возле одного из домов, стенами выходящего к рынку, Одиссей поглубже надвинул на глаза войлочную шляпу с прожжёнными полями и расстелил рядом с собой заскорузлую тряпицу для подаяний. Перед его потупленным взором были лишь шагающие ноги: то босые, то обёрнутые куском грубо обёрнутой кожи. Изредка видел он и позолоченные сандалии - это кто-то из знатных троянцев, приходящих на торг присмотреть занятную вещицу, новый доспех или кусок заморской ткани...
Милостыню, впрочем, подавали нещедро - за полдень на тряпице лежали лишь несколько фиников да половинка чёрствого хлебца - вторую половинку Одиссей сгрыз, чтобы не навлекать на себя излишних подозрений. День стоял ясный и тёплый, с моря веял освежающий бриз, но Одиссей буквально задыхался от жара накалённых камней мостовой и стены, от пыли, взбиваемой сотнями ног и, конечно, от ежесекундно ожидаемого опознания.
Великие Олимпийцы! Одиссей старался не думать о том, что последует за опознанием, а когда на душе становилось особенно неуютно, он осторожно клал ладонь на внутреннюю сторону левого бедра - туда, где был привязан короткий, но остро отточенный кинжал. Живым он троянцам не достанется!
Ближе к вечеру герой почувствовал, как сердце вдруг заныло в сильной тревоге. Всё существо его ощущало внимательный изучающий взгляд, обшаривающий его с головы до пяток. Он постарался принять ещё более смиренную позу, и сохранить при этом отсутствующий вид. И хотя он давно уже перестал верить в какого бы то ни было бога, в этот миг не было на свете второго столь горячо молящегося человека. И великая дочь Громовержца, кажется, услыхала молитву своего любимца: тревога уступила место безмерному облегчению. Осторожно подняв глаза, Одиссей увидел трёх хорошо одетых женщин, удаляющихся в направлении царского дворца.
Особо выделялась - и богатством убранства, и достоинством осанки - та, что шла впереди. Её золотистые кудри, закрученные на затылке в тугой узел, плавно покачивались при ходьбе. Одиссей проводил её ошарашенным взглядом. Неужели, Елена? И волосы того же оттенка, и походка так же легка, а уж божественную фигуру и вовсе невозможно спутать с другими. Впрочем, когда он видел её в последний раз?! Сколько воды утекло с тех далёких времён.... Может, и ошибся - с кем не бывает? Однако сердце говорило иное.
Вот теперь Одиссей испугался не на шутку. Он хотел уже, не привлекая внимания, выбраться из Трои, но не успел подняться, как услышал нежный женский голос, обращённый к нему:
- Что, старый скиталец, плохо подают сегодня?
Подняв глаза, он увидел юную девушку со смуглой кожей, очевидно, критскую рабыню.
- Пусть будет благосклонен к тебе Колебатель Земли Посейдон, красавица, за сочувствие к бедному страннику, - ответил он на койне, с искусно приданным этрусским акцентом. - Быть может, твоё милосердие пойдёт дальше и увеличит мою скудную добычу?
Критянка грустно вздохнула, разведя руками:
- Увы, старец, я всего лишь служанка вдовы злосудьбинного Гектора Приамида. Но моя госпожа, после смерти своего великого супруга, охотно и щедро одаривает обделённых милостью богов. Идём, Я представлю тебя ей.
Введя Одиссея во дворец Приама, служанка повернула в женскую половину. Вокруг сновали рабыни, и итакийский басилевс немного успокоился - эти-то его наверняка не узнают. Лишь однажды затрепетало сердце героя - когда совсем рядом, едва не зацепив его злототканной накидкой, прошёл брезгливо кривящий губы красавиц Парис.
- Кто этот атлет? - шёпотом поинтересовался он у служанки.
- Знаменитый Парис Приамид, слава которого затмевает известность любого из ныне живущих героев. Кроме одного.
- Кто же дерзает оспаривать первенство счастливейшего из смертных мужей? - ахнул старик.
- Мой соплеменник по матери - Сокрушитель Городов Одиссей Итакийский. Сын грозного Лаэрта и нежнокожей Антиклеи, - задорно вздёрнув подбородок, отозвалась критянка. - Его одного опасается не знающий промаха Победитель Мужей.
Тысяча Горгон, приятно слышать такое из уста очаровательной девушки, пусть даже ты не рискуешь открыть собственное имя! Лестные слова укрепили сердце героя, и он мужественно вступил в богато украшенную комнату с занавешенными окнами. Здесь веяло прохладой и головокружительными женскими притираниями. Сбоку виднелась дверь в соседнюю комнату, но оттуда не доносилось ни звука.
- Подожди мою госпожу здесь, горемыка, - сказала критянка. - Прости, если обижу тебя недоверием, но из предосторожности я обязана запереть дверь.
- Делай, что требует от тебя твоя госпожа, добрая девушка, и да будет милостив к тебе Энносигей, - спокойно ответил сын Лаэрта, присаживаясь на скамеечку у богато убранного кресла, покрытого шкурой чёрной пантеры.
Едва снаружи послышался стук задвижки, он подбежал к окну и выглянул из него. Ерунда - высота не более оргии! Чуть что - троянцам ещё придётся здорово побегать за легконогим Лаэртидом. В этот миг открылась боковая дверца, Одиссей моментально сгорбившись, почтительно склонил голову... и застыл, как изваяние, услыша дивный голос прекрасной Елены:
- Добро пожаловать во дворец Приама, Дисси! Сними свой дурацкий колпак - от меня не спрячешься, всё равно.
Как заворожённый, он исполнил повеление Тиндариды, поднял глаза и смело поглядел ей в лицо:
- Привет и тебе, свояченица, - сказал он с едва уловимой насмешкой.
Удивительно, но Елена, кажется, стала ещё красивее с тех пор, как он видел её в последний раз. Если такое вообще возможно.
- Перестань, Дисси, иначе я рассержусь на тебя, - глаза красавицы блеснули сдержанным гневом. - Кому бы другому презирать меня, только не тебе! Садись, поговорим.
- Нет уж, когда дочь Тиндарея гневается, мужчине безопаснее крепко стоять на ногах. Зачем ты призвала меня, предательница?! Чтобы повидаться со старым другом или насладиться страхом его разоблачения?
- Ты, как всегда, угадал, хитроумный! - вызывающе изогнув стройное тело, отозвалась спартанская царица. - Я ненавижу тебя так, как только смертный может ненавидеть смертного. Ненавижу твой рассудочный ум, твою безмерную храбрость, твоё непреклонное мужество.
- Чем же я имел несчастье вызвать такое лютое чувство к своей скромной персоне? - дерзко усмехаясь, полюбопытствовал Одиссей. - Тем ли, что сразил Полидевка? Или тем, что сумел пригнать к Илиону басилевсов со всей Эллады ? А может, я, по незнанию, наладил в Аид какого-нибудь нового твоего любовника?
Елена с сожалением покачав головой ответила просто и грустно:
- До чего же ты мелко плаваешь, Дисси! Если б ты не придумал уловку с клятвой женихов, я б выбрала себе другого супруга. И не пришлось бы мне сейчас плакать от горя в этом проклятом городе, где меня ненавидят все - до молочного младенца включительно.
- Вот как? - Лаэртид почувствовал как в душе его вновь закипает давно забытая чёрная ревность. - А кто мешал тебе избрать любого из сотни молодых людей?!
- Да твоя задумка, несчастный глупец! - лицо спартанки вспыхнуло пунцовым румянцем. - Когда я узнала, какую награду ты выпросил за свою услугу, я указала на того, кого мне было велено выбрать! Неужели ты до сих пор не понял, что иначе я была бы твоей женой?! Ты сам от меня отказался, и этого я тебе никогда не прощу!
- Ну что ж! - с не меньшей яростью зашипел итакийский герой. - Тебе выдался прекрасный случай расквитаться со мной, ехидна! Зови своего жеребца - Париса, зови Деифоба, Энея, Главка! Не бойся, я не сбегу - доставлю тебе удовольствие!
- Да я давно бы исполнила это, если бы не знала с какой радостью ты встретишь свою погибель, - облегчённо вздохнула Елена. - Ты ведь всё ещё любишь меня, Дисси!
- Ну, люблю, люблю! - откликнулся он безнадёжно.
- Так зачем же ты отдал меня Менелаю?! - снова вскипела Тиндарида. - Только не вздумай ссылаться на боязнь столкновения с Атридами - ты один-то не боишься никого в Ойкумене, а вдвоём с Ментором - тем паче! Так что не хитри, мой хороший, отвечай по совести.
Одиссей смотрел на неё с неприкрытым восхищением: Афродита, чистая Афродита! И такая женщина любила его! Светлая дева Афина, защити и помилуй! Он протянул руки и жадно сгрёб её в свои объятья. Елена прижалась к нему всем телом - от груди до колен, замкнула кольцо прекрасных рук на его могучей и жилистой шее.
- Ты знаешь, - шепнул он в маленькое розовое ушко, щекоча его жесткими завитками усов, - я тогда чуть с ума не сошёл - до того холодно ты меня встретила... Ни словечка, ни мимолётного взгляда... всё внимание Минелаю. Я готов был разорвать вас на части.
- По крайней мере, не было бы этой проклятой войны, принёсшей столько горя обеим сторонам. Не поверишь, но я рыдала едва ли не громче всех, когда Пелид сразил Гектора.
- Поверю, - сказал Одиссей. - Гектор был хорошим парнем. Мне самому жаль, что так произошло, но он в последнее время стал зарываться. И не он один. Так что пришлось пойти на крайние меры, дабы остальных поставить на место.
- А я едва чувств не лишилась, когда ты кинулся подбирать проклятый "ясень" Ахилла: при всей жалости к Гектору я вовсе не хотела, чтобы он рубанул тебя по спине.
Одиссей крепко поцеловал её в уголок рта:
- Благодарю тебя, но, прости, стоило ли так волноваться за воина, одолевшего Полигевка?
- Не вспоминай об этом, сумасшедший! Забыл, кем он мне приходился?
- Именно потому и говорю, что не забываю. Случись чудо - оживи его хоть сам Аид - я убил бы его вторично!
- Нельзя же быть таким злопамятным ревнивцем, - укорила его Елена. - Ведь он, ко всему прочему, был моим братом. Но я простила тебе его смерть... Как я ждала твоего приезда в Спарту после битвы, как долго наряжалась, часами перед зеркалом разучивала способы обольщения... И как же ты вознаградил мои труда, чем ответил на мои надежды? Молчи, не говори ничего - сейчас я понимаю твои чувства и, как видишь, не обращаю внимания на твои попытки поиздеваться надо мной. Понимала и тогда но...
- ...гордость превыше всего?
- О какой гордости речь?! - возмутилась Тиндарида. - Какая гордость?! Да я всю ночь ревела, что стыд не смогла пересилить, что не бросилась к твоим ногам! Чувствовала себя такой мерзавкой... но попыток привлечь твоё внимание, даже если оно только распаляло ревность, не оставляла. Я думала, что ты - умница и мудрец - поймёшь мою игру...
Одиссей сжал её так, что косточки захрустели.
- Сама Афродита внушила тебе мысль пробраться в этот злосчастный город, Дисси! - застонала спартанка. - Увези меня отсюда, милый! Я больше не могу, я не выдержу здесь и недели!
Что и говорить, Одиссей растаял от счастья.
- А как же твой нынешний супруг? - спросил он, изо всех сил стараясь удержать в горле торжествующий чисто мальчишеский вопль радости, рвущийся наружу. - Красавец и великий герой Парис Приамид.
- Он действительно божественно красив, храбр и силён, но я люблю тебя, Дисси! И не за твои достоинства, а просто люблю, и любила бы, будь ты не царём, не героем, а обычным крестьянином! Я давно думала над тем, как повидаться с тобой. Дисси, забери меня с собой на Итаку! Я хочу на Итаку, да помогут мне всемогущие боги!
- Подожди, а как же Пенелопа? - растерялся Одиссей, вдруг вспомнив о жене. - Куда мы денем Пенелопу?
- Прогони её, Дисси! Отправь к отцу, пока он ещё жив.
- Это за что же? Как я объясню свой поступок? А Менелай? А всё союзное войско? Едва мы отчалим, за нами тут же наладят погоню.
- И это говоришь мне ты, тот, чьи корабли и гребцы славятся на всю Ойкумену?! Постыдись!
- Чего мне стыдиться?! - воскликнул Лаэртид, возмущённый непонятливостью проницательной Тиндариды. - Как бы ни были быстры мои диремы, как бы ловко не управлялись с вёслами мои гребцы, но когда-то мы вынуждены будем причалить. А через день, много - через неделю к Итаке подойдёт флотилия под командой Агамемнона. И хотя я сберёг в целости всю свою дружину и обучил под Илионом новую, но даже будь она вдесятеро многочисленней, на каждого моего бойца пришлось бы шестеро. Я, Ментор, Эвмей, Эвримах, Леонт, Эвриал, Антиной и стареющий Архелой - это всё, больше у меня нет ни колесниц, ни колесничных бойцов.
- Значит... значит ты оставишь меня здесь? - Елена высвободилась из его объятий и подняв лицо, с мольбой и растерянностью посмотрела ему прямо в глаза. - Ты покинешь меня на милость Париса и Менелая?
Душа Одиссея разрывалась от жалости и любви. Он шагнул вперёд, чтобы упасть к ногам владычицы своего сердца, чтобы вымолить прощение за предательство, хуже которого нет ничего ни на том, ни на этом свете, но был остановлен властным жестом оскорблённой дочери Тиндара:
- Нет, стой на месте. И придержи свой лживый язык, сын Лаэрта! - воскликнула она с гримасой мучительной боли и разочарования на бесконечно милом и поразительно юном лице. - Ты сильно изменился, итакиец. Твоё мужество, в котором я никогда не сомневалась, оказалось лишь призраком грозной Гекаты. Видать, смелый боец не всегда достаточно смел для решительного поступка.
- Неужели ты веришь в то, что говоришь, Елена? - грустно спросил Одиссей. - Обвинить в нерешительности человека, дерзнувшего затеять войну с Нестором и этрусками, это большая несправедливость. Чтобы объяснить тебе твою жестокость, я не стану тратить лишних слов. Я останусь в твоих покоях до утра. И когда эти мерзкие лохмотья свалятся с моего тела, ты сама увидишь, много ли усилий придётся тебе приложить, чтобы узнать мужскую силу сына Лаэрта. И сможешь сравнить, так ли трусливо ведёт он себя, ожидая смерти в женских объятьях, как вёл себя подлый Приамид, услаждаясь тобою под крышей Атрида.
Взгляд очей цвета родного элладского неба медленно, с пронзительно-недоверчивой радостью скользнул по лицу Одиссея и погас, прикрытый опущенными веками:
- Ты действительно останешься на ночь, Дисси?
- Вели принести воды, - властно сказал итакийский герой. - И отошли служанку.
Когда он, отмытый от дорожной пыли и грязи собственных лохмотьев, ступил под кровлю спальни Елены, его встретил тот же взор божественно-синих очей. Но на сей раз в нём горел такой ясный огонь нетерпения и страсти, что все загодя придуманные слова и действия враз вылетели из многоумной головы знаменитого героя и басилевса. Горячей рукой сорвав покровы с восхитительного тела земной Афродиты, он с восторгом давней неутолённой любви кинулся как в дикий поток водопада, в горячечный плен протянутых ему рук.
Много лет прошло со времени их последнего свидания, но Елена и сегодня осталась всё той же шалой, капризной и покорной девчонкой, которую знал в Аргосе юный Одисс. Только объятия её стали сильней, да тело неутомимей. Но и эта её взрослая крепость к полуночи прогнулась под неослабевающим напором обезумевшего от счастья и горечи итакийского героя. Они не слышали, как подходил к покоям жены раздражённый Парис, долго барабанивший в дверь, пока верные служанки не объяснили Приамиду, какие страшные головные боли, временами, испытывает их хозяйка. Нет-нет, никто ей не в силах помочь, и потому прелестная спартанка отсылает всех, опасаясь, как бы кто ни увидел, её искажённого нечеловеческим страданием лица.
К началу третьей части первой стражи утомлённые любовники разомкнули тесные кольца сплетённых рук. Сладостный ночной бриз освежал разгорячённые тела, яркие, словно склонившиеся, звёзды сквозь неплотно сдвинутые занавески освещали могучую фигуру Одиссея и свернувшуюся клубочком Елену, прекрасная голова которой мирно покоилась на крутом плече героя.
- Теперь ты убедилась в моей любви и неустрашимости? - благодушно спросил сын Лаэрта.
- В любви я не сомневалась, - нежно пролепетала побеждённая спартанка, - а если судить по темпераменту, то относительно твоего мужества я была несправедлива. Скажи, ты действительно решил ждать, пока тебя не обнаружат?
- Любой смертный, если в его жилах течёт кровь эллина, без раздумья положит голову на плаху, чтобы провести ночь с Афродитой. А мне счастье привалило четырежды. Как же ты жила с Менелаем, бедная девочка?
- Сначала он мне здорово досаждал, но я утешалась мыслями о том, как ты бесишься от ревности и беспомощности. Потом Менелай увлёкся пирами, лицезрением древностей Крита, куда частенько выезжал по приглашениям твоего сородича Идоменея. Я вела жизнь уравновешенной семейной женщины, растила дочь, сама присматривала за домом, если появлялось желание покрасоваться, отправлялась на прогулки по городу или по сёлам. Меня любил весь народ от маленьких детей до дряхлых старцев. Пока вести о тебе доносились военные, разбойничьи, торговые и строительные, я ещё держалась, посмеивалась от удовлетворённости своей местью - мне казалось, что вся эта бурная деятельность всего лишь попытка уйти от меня и одновременно доказать мне какого великого героя я променяла на квашню-Менелая...
- И это чистая правда! - виновато улыбнулся Одиссей, нежно целуя округлую щёчку возлюбленной.
- Правда? - Елена приподнялась на локте, прижала голову Одиссея к своей груди. - Ах ты, незадачливый мудрец мой, ах ты, милый мой хитрец-горемыка!
- Так всё и было, - отозвался снизу сын Лаэрта. - Я места себе от ярости не находил. Это благодаря тебе, я нагнал такого страху на этрусков, киликийских пиратов и окрестные острова. Я бросался в битву, как взбесившийся кабан, проламывал ряды копий грудью и головой выбивал из рук секиры, грыз зубами глотки и ногтями вырывал куски мяса из тел врагов! Все решили, будто я такой отроду. А это всё от тоски, от нестерпимой муки, от полного бессилия.
Елена ещё крепче притянула его к себе:
- Молчи, горемыка! Сердце мне растерзать хочешь? Молчи и слушай, может, мой рассказ прольёт нектар на твою изъязвлённую душу... Однажды к нам приехал Икарий, твой тесть, а мой глупый воинственный дядя-старик. Менелай встретил его, как отца родного, я тоже любила старого задиру с колыбели и чувствовала себя чуточку виновной за непокойную семейную жизнь его старшей дочери. Я даже была настолько глупа, что посочувствовала ему и ей. Дядюшка к тому времени уже примирился с тем, как ты его облапошил, и с нескрываемым торжеством ответствовал, что Пенелопа тобой не нахвалится, что вы уже и внучкой деда осчастливили, да и ты поуспокоился, набив подвалы добычей. Ну, знаешь ли, мой хороший! Телемаха я тебе ещё могла простить, как неизбежный плод первой ночи. Но второй ребёнок - это уж слишком! - она оттолкнула голову Одиссея с таким пылким негодованием, что тот затылком почувствовал, какие жёсткие доски под постелью. - Как я хотела, чтобы ты в тот момент оказался у нас во дворце! С каким наслаждением я исцарапала бы твою гнусную физиономию, наплевала в твои вечно смеющиеся глаза, да я просто убила бы тебя на месте! Но, к сожалению, передо мной сидел всего-навсего глупый старик, да ещё и мой старший родич. Впрочем, я была в таком бешенстве, что и ему наговорила кучу тонких гнусностей. Он их, конечно, не понял, зато Менелай в спальне надавал крепких затрещин. Ах, так! Я взъярилась и на мужа. Сперва я решилась соблазнить Идоменея, гостившего у нас по пять раз в году, но проклятый критянин, будто нарочно, перестал появляться в Спарте. За два года до прибытия троянского корабля мне пришлось сменить полсотни подушек искусанных в часы приступов ненависти к тебе. Моя дочь пугалась моего появления, словно к ней входила ужасная Горгона, или сама Геката - не одна наша встреча не обходилась для неё без щипков и пощёчин. Потом я плакала от жалости к моей несчастной малютке, но стоило мне увидеть её менелаевские глаза, его подбородок с ямочкой, как меня охватывало неудержимое желание причинить ей боль, которую я не имела возможности обрушить на тебя или мужа. Парис причалил в самое подходящее время - я созрела для любого безрассудства. Наконец-то появилась возможность отомстить вам обоим. И я кинулась навстречу приключениям с ликованием в сердце и любовью во взоре.
- Подожди-подожди! - Одиссей привлёк к себе разгорячившуюся от воспоминаний подругу. - А я-то думал, будто он завлёк тебя соей красотой и богатством одежды...
- Да что я - красавцев не видала?!- рассмеялась Тиндарида. - Не в обиду тебе, но Полидевк и Тесей, сам знаешь, ни в чём не уступали Приамиду, а кое в чём существенно превосходили. Да я вообще сперва хотела отдаться Энею, но потом сообразила, что вам будет гораздо больнее, когда узнаете, на какое ничтожество вас променяли.
- Милая моя девочка, - осторожно сказал Лаэртид, лаская загрубелой ладонью её тонкие волосы, - ты ошиблась, ты сильно ошиблась, отдавшись первому встречному.
- Да? - Елена доверчиво придвинулась к нему. - Почему, Дисси?
- Я зверски завидовал Менелаю, которому сам отдал тебя. Было особенно больно, что именно мне довелось способствовать твоему замужеству.
- Так значит, все мои мытарства напрасны? - дочь Тиндара высвободилась из одиссеевых объятий, легла навзничь, долго молчала, затем снова прильнула к любимому. - Нет, Дисси, я всё-таки сделала правильный выбор! Желая обратного, я всё же смягчила твои страдания. Правда?
- Да. И очень.
- И мы, что ни говори, наконец, увиделись с тобой. Наедине...
- ...и без одежды, - Одиссей с восторгом подмял под себя тело влюблённой Тиндариды.
Потом они пили восхитительное критское вино, заедая его сладостную терпкость свежими вишнями и печёными голубями, и болтали, вспоминая детство, многочисленные проказы, доставлявшие столько хлопот гостеприимному Адрасту.
- А что Диомед? Всё такой же забияка?
- Великий герой! - поправил Одиссей, назидательно поднимая указательный палец. - Просто не знаю, как бы я ужился с этой гнусной шайкой, не будь здесь Диомеда и Сфенела. Менелай всегда был занудой, Агамемнон пьяницей, а у потомков Эака выявились неслыханные претензии на исключительность. Честно говоря, я с гораздо большим удовольствием оторвал бы головы им, чем кому-либо из троянских героев. За исключением Париса, конечно.
- Вот как? - улыбнулась Тиндарида и потрепала его рыжие кудри. - За чем же дело стало?
Одиссей тяжело вздохнул, видно было, что ему не хочется возвращаться к серьёзному разговору.
- В этой войне ты сам на себя не похож, Дисси, - подзадорила его подруга. - Может, постарел?
- Да с кем тут воевать-то? - фыркнул итакиец, презрительно скривившись. - Парис от меня, как от чумы, бегает, Эней с Главком загодя условились не сходиться, а об остальных рук пачкать не хочется. Я ведь не какой-нибудь Ахилес, чтобы ягнят резать, да ещё и хвалиться этим, будто невесть какое деяние совершил! А с другой стороны...
- Ну что? Что - с другой? - Елена придвинулась ближе. - Я ведь не дурочка, Дисси, я вижу, что война какая-то странная. Но почему? Троя - город богатый, но крепость-то - так себе, явно не Фивы.
- Вот именно, - снова вздохнул Одиссей. - Это я дурака свалял, божественная! Была бы здесь моя дружина, через неделю от этого городишки камня на камне бы не осталось. А так - с одними аргосцами - не выходит. Лучших бойцов Белопии, Лаконики, Микен и Элиды мы сами же перебили. В Пилосе, после того как Нестор воцарился, настоящих вояк близко к дворцу не подпускали. Я ведь как рассчитывал: будут аргосцы, дружины Теламона и Пелея - этого за глаза достаточно. Да не на тех напал!
- Подожди-подожди! Я же видела среди вас и аркадцев, и афинян, да и критяне - не последние в деле войны.
- Ну да: и те, и другие, и третьи... Критяне привыкли к коротким наскокам; пылкости - навалом, а стойкости - на обол. После смерти Тиссея в Афинах верх взяли домоседы, которым в обороне цены нет, но атаковать не заставишь. Про аркадцев ты верно сказала. Только крепостей брать им сроду не приходилось. Не умеют! Я ведь как здесь оказался? Пришёл посмотреть - нельзя ли как-нибудь исхитриться.
Елена, откинувшись на подушки, слушала внимательно - как никак дочь басилевса, и не из худших.
- Ну, поговорил бы с Диомедом. Когда на стены вскарабкаетесь, аркадцев подтянете...
- Уже.
- Что - уже?
- Уже разговаривал. Ты что - не знаешь Диома? "Мне эллинов жалко, - говорит, - а здесь - чужие. Ну, возьмём мы эту Трою, и с кем ты мне воевать прикажешь? С Агамемноном? С Менелаем?" Для него, видишь ли, победа - дело четырнадцатое. Самым сладким днём за последние десять месяцев он считает то, когда гроза войска в бегство обратила. Вот тут он душу и отвёл: И Энею всыпал, и Гектору на орехи досталось.
- Я слышала, как Гектор об этом рассказывал. Ругался - страшно!
- Сам виноват. Он и впрямь вообразил себя первосортным воякой. И Эней туда же. А ведь я их предупреждал, чтоб не лезли к Диому, Сфенелу и Ахиллесу. Брали бы пример с Главка: он как с аргосцами столкнулся, так сразу и напомнил кто он такой.
- И что?
- Ты же знаешь Диома: единственное, что может сдержать его драчливость - его же честное слово. И память у него отличная. Главк ему сильно приглянулся - обменялись подарками, уговор подтвердили и мирно разошлись. Всё по-честному, без обмана! А эти остолопы обрадовались, что Диома не Сфенел а Нелид сопровождает... Ну и нарвались на скандал.
- Диомед, как всегда, молодцом, - рассмеялась златовласая дочь Лаконики. - А вот ты, Дисси, что-то в стороне затаился.
- У меня в этой войне особая роль, - улыбнулся Лаэртид. - Я - нянька.
- Чья?
- Это когда как. Одно время с войском нянчился. Говорю тебе - этих орёликов ни одна пиратская команда к себе ни примет! Когда сюда плыли, какой-то царёк - вроде меня - предложил на кулачках размяться - наш Диом обрадовался: "Давай на копьях". Тот - ни в какую! Ну, какой из Тидида кулачный боец?! Сидим, ждём. Все мнутся, морды отворачивают, а этот "бебрик" туда-сюда похаживает, гордый такой, грудь колесом... Диом мне и говорит - иди, больше, похоже, никто не сунется.
- Ну и как? - Елена задорно ткнула его в грудь нежным своим кулачком.
Одиссей пожал плечами:
- Подошёл, хрястнул в висок... он даже увернуться не сумел... Мне его даже жалко стало - знал бы, что он такой, удар бы смягчил. В Троаду приплыли - опять та же история - никто на берег лезть не хочет. Смехота!
- Это я знаю, - улыбнулась Тиндарида. - У нас тут только и разговоров было, что о тебе. Они же думали, что ты, вроде Геракла! Сперва смеялись - мол, Одиссея какой-то коротыш на три корпуса обошёл, я никак понять не могла, кого они в виду имели.
Тут уже рассмеялся и Лаэртид:
- То-то они всё твоего благоверного пытали, почему меня в посольстве нет! Я даже опешил попервой: как же нету, когда я здесь?! Они меня за Аякса Телемонида приняли! Гектор подошёл: "Ты кто?" "Одиссей", - говорю. Он на меня так недоверчиво поглядел: "Что, такой маленький?"
- Дальше тоже знаю. Этот кубок Приаму Беллерофонт подарил, а ты из него лепёшку сделал! Не совестно?
- Зато, едва переговоры закончились, меня сразу в сторонку отозвали и предложили полюбовную сделку: я и мои друзья не трогаем Гектора, Энея, Главка и Деифоба, а они, в свою очередь, избегают нас. Пообещали стадо быков. Мои ребята полгода отъедались. Вот так и воюю.
- Ну, почему Диома и Сфенела трогать нельзя, я понимаю, - задумчиво сказала Елена. - Но кто тебе этот Ахиллес?
Одиссей горестно вздохнул:
- Да никто. Пелей просил о нём позаботиться: стар стал, боится за сына - как в Элладе такому слюнтяю власть сохранить?! Я Пелею всегда симпатизировал потому и согласился.
- А здесь его непобедимым считают...
- Статью он в Пелея пошёл. Если разозлить хорошенько, кой-кому всыпать может. Только нелёгкое это дело - трусоват. Правда, со временем самомнения набрался... Не то что на твоего деверя, даже на меня зубы скалить принялся.
Елена коротко рассмеялась, будто хрустальные колокольчики прозвенели:
-Ну и нахал! - сказала она, покачав головой. - И как вы только его терпите?
- Диом давно зуб на него точит, пока придерживаю.
- Зачем?
- Сама ведь говоришь, что война странная. Над нами вся Азия потешается; ещё бы - чахлый городишко десятый месяц взять не можем! Ясон, Тесей и Алкид в своё время на всю Ойкумену ужас наводили, да и я немало сил положил, чтобы боялись в Элладу соваться. И всё - псу под хвост! Пока мы здесь топчемся, киликийские пираты осмелели, этруски приободрились, даже финикийцы окраины пощипывать начали. Вот и пришлось создать "героя на все века", чтобы хоть как-то приструнить обнаглевших. После каждой его удачи мои шептуны по всему Внутреннему Морю это известие разносят.
- Но почему бы тебе самому не развернуться во всю силу?
- Господи, да кого же этим удивишь?! Меня и так, как облупленного знают. В том-то и замысел, что даже я "великому Ахиллесу" в подмётки не гожусь. Этруски, и те засомневались - если уж я их, как котят топил, то что же с ними "сам Ахилл" вытворять станет, когда Илион рухнет?!
- Ты уж постарайся, милый, поскорей это дело устрой! Тяжко мне здесь. Не любят меня в Трое, да оно и понятно. По дому соскучилась... Ты приходи ещё, приходи! - она обняла его за шею и крепко прижала к себе. - И Диома с собой прихвати, очень хочется посмотреть, каков он, наш гордец Диомедик. Помнишь? Маленький, худенький и такой задавака!
- Он и теперь такой же, - улыбнулся Одиссей. - Хотя в последнее время сдержанней стал.
- Это от общения с тобой, - сказала Елена, откидываясь на подушки и любовно взирая на итакийца. - Ты на него всегда влиял в лучшую сторону. О, боги, как же счастлива я была в Аргосе! С тех пор эта первая ночь, когда мне не нужно чувства разуму подчинять! Почему, ну, почему ты оставляешь меня здесь, Дисси!
- Поверь, божественная, - тихо и растерянно проговорил Лаэртид, - я не могу иначе. Если я прогоню Пенелопу, этим я изменю самому себе. И лишусь твоей любви. Одиссей вечно верен своим, иначе он уже не Одиссей. Я украл Пенелопу, когда ей не было и шестнадцати. Она любила меня тогда, любит и сейчас. Мне легче сгинуть от тоски по тебе, чем прогнать Пенелопу.
Елена посмотрела на него с откровенной жалостью.
- Глупенький, - в её голосе послышались сдерживаемые слёзы, - она никогда не любила тебя! Когда ты обратил на неё внимание, это ей необычайно польстило. Она загордилась, даже передо мной принялась хвост распускать. Ещё бы - самый великий из героев Эллады, сам Одиссей предпочёл её - жалкую провинциальную девчонку дочери могущественного Тиндара, первой красавице Арголиды! Если бы я восприняла это всерьёз, я бы ей всю физиономию расцарапала! Но мне было прекрасно известно, что этим ты мне насолить старался. Послушай меня, Дисси. Она любила не тебя, а твоё имя, твою славу, всё то, что предстаёт человеческому воображению при звуках "О-д-и-с-с-е-й". Если бы нашёлся в Элладе герой, превосходящий тебя, ты никогда не стал бы её мужем! Поверь, создавая "Великого Ахилла", ты копаешь яму прочности своей семьи.
Задумался Лаэртид. Крепко задумался. Почти два года прошло с тех пор, как покинул он родной свой остров. А что, если правду говорит златовласая дочь Тиндарея? Мотнул головой, отгоняя тревожные мысли:
- Нет, Елена, даже если всё так, первым я не предам Пенелопу!
- Можешь быть уверен, она уже изменила тебе.
- Я не зря оставил дома Эвмея и Ментора; они не допустят.
- Плохо ты знаешь мою сестрицу, если воображаешь, что они для неё - серьёзная помеха! Впрочем, я и не утверждаю, что измена была физиологической. Но то, что она мысленно уже готовится завлечь Ахилла в храм Гименея, это наверняка.
- Спасибо, что предупредила, - задумчиво сказал Лаэртид. - В конце концов, действительно, кто он мне - этот Ахиллес? Почему я должен о нём беспокоиться?
Участь Пелида отныне была предрешена. Ночь истаивала под натиском колесницы светоносного титана, будто чёрный осиный мёд.
- Тебе пора, - с нежным сожалением напомнила Елена. - Обещай, что придёшь ещё.
- Обещаю, - Одиссей в последний раз приложился к гранатовым губкам влюблённой спартанки. - И Диома приволоку - Калхасу палладий требуется...
- Ты подучил?
- Я же числил тебя среди недругов, - извиняющее промолвил итакиец, - так что это его придумка.
- Недруг и есть, - прошептала Елена. - Пенелопе я тебя не отдам. Попробуешь Трою взять, Менелаю меня оставляя - погублю!
Низко поклонившись божественной своей подруге, Одиссей перемахнул через подоконник с бесшумностью горного кота; бессонная ночь, казалось, лишь прибавила ему сил и энергии... Да так, в сущности, оно и было, ибо этой ночью проснулся в нём бесшабашный, неустрашимый и озорной соратник Геракла, каким он был, обладая юной дочуркой ужасно богатого спартанского басилевса. Берегись Ахилл, трепещи Агамемнон - в стан возвращается прежний Одиссей!
Елена провожала его, глядя в окно. Вот он на мгновение замер, повернувшись и лихо взмахнув рукой, и свернул за угол. Как же она любила его таким!
- Иди, иди милый, - пролепетала она, роняя жемчужины слёз на пурпур ланит. - Предают лишь того, кто верен своим до конца... да будут несправедливы мои слова!