Аннотация: спасатель спешит вытащить из расщелины девочку и сам неожиданно попадает в беду.Понимая что спасти его практически невозможно, он придается воспоминанием своей жизни
Спасатель
Владимир Николаевич с удовольствием потянулся, хрустя слегка затекшими суставами. Спасатели на месте, обстановка ясна, и теперь дело оставалось за рутинной работой. А ведь часа четыре назад ему пришлось по тревоге поднять весь отряд и направить их на западный склон Чегета, откуда пришел сигнал тревоги. В этот день ничего не предвещало неприятностей, прошедший накануне обильный снегопад накрыл горные склоны, пушистым чистым снегом. Естественно, горнолыжные трассы временно оказались закрытыми, подъемники остановлены, и неожиданно возник непредусмотренный выходной день.
Завтра с утра работники трасс вместе с техникой утюжили бы склоны, готовя их к безопасному спуску для нахлынувших, как всегда в это время года, любителей горнолыжного спорта. Так делалось регулярно в аналогичных обстоятельствах, так произошло бы, и в этот раз. Но в логичный, отработанный механизм кто-то внес свою бестолковую поправку. Владимир Николаевич уже привык к тому, что среди всей массы туристов частенько находятся любители экстремальных ощущений, считающие себя большими мастерами горнолыжной науки, безответственно рассуждающие о правах человека в выборе маршрутов и времени свободного катания. Сегодняшнее происшествие - живой пример такой непонятливости и безголовости.
Только что прибывшая позавчера группа молодых туристов, видимо, не желая терять хоть один день их непродолжительного отдыха или возможно, подзадориваемая кем-то особо рьяным и говорливым, решила самостоятельно подняться на гору, несмотря на всеобщий запрет. Что из этого вышло? Да ничего хорошего. Когда они начали спускаться, незнание трассы и обманчивость снежного свежевыпавшего покрова привели к ЧП. Первые ехавшие из группы не заметили резкого обрыва и, не успев в последний момент затормозить, начали сыпаться с приличной высоты на почти голые камни. Хорошо, что все остались живы, но многие поломали лыжи и, что еще хуже, навредили своему здоровью.
Как сообщил врач спасателей, серьезных переломов нет, но двое получили вывехи, а вот многочисленным ушибам и царапинам несть числа. Из-за многочисленности группы горе - туристов весь отряд спасателей теперь на месте, доктор там, он кого нужно перевяжет, и они через несколько часов совместными усилиями обязательно спустят экстремалов вниз, и к ночи те будут поудобнее устраиваться в своих кроватях.
Встав из-за стола, за которым просидел полдня, Владимир Николаевич начал, разминаясь, тихо ходить по комнате, боясь разбудить Арсена. Им, последним из могикан отряда, выпало в этот день дежурить на станции спасателей и быть постоянно на связи. Через часок он разбудит Арсена, а сам на его месте в соседней комнате попробует прикорнуть, потом ему еще придется отдежурить полночи, а завтра с утра их сменит новая пара спасателей. Такие мысли добавили Владимиру Николаевичу хорошего настроения, но в этом момент вновь запищала рация - центральный дежурный метеоролог сообщал об ухудшении погоды через два-три часа. Он записал сообщение и тут же услышал тихий стук в дверь. Может, ему показалось? Но стук повторился, и Владимир Николаевич пошел открывать дверь.
Перед ним стояла девочка, он ее узнал, своя, из местных, но вот имени ее не помнил.
- Что тебе, может, что-то случилось? - спросил девочку Владимир Николаевич.
Она слабо кивнула, и в тот же миг слезы рекой потекли у нее из глаз. "Дело серьезное", - подумал Владимир Николаевич и завел девочку в комнату.
- Так, давай рассказывай подробно и с самого начала, - попросил он.
Сразу понять ничего не удалось. Девочка по-прежнему плакала, руками показывала на свое лицо, изъеденное небольшими язвами, и бессвязно говорила, что сестра обещала ее вылечить, а сама не идет, но скоро начнет темнеть, и девочка боится, что сестра потерялась. Ну, что тут делать горному спасателю, Не идти же сейчас по улицам и разыскивать потерявшеюся сестру. Владимир Николаевич хотел успокоить девочку и отвезти домой, но она продолжала говорить и, в конце концов, он понял серьезность ситуации, и ему стало ясно, почему девочка пришла именно к спасателям.
А случилось вот что. Ее старшая сестра Факира с утра ушла к Змеиному ущелью, чтобы там, в расщелине, набрать целебной воды для младшей сестренки. По древнему поверью, рассказывала девочка, продолжая плакать, если именно в этот день набрать там воды, то она волшебным образом исчелит разные недуги, и Факира уверяла, что, как только омоет ей лицо целебной водой, все язвы пройдут, и никто не будет ее больше обзывать "оспиноской".
Владимир Николаевич слышал об этом, но, естественно, не верил в такие небылицы, труднее оказалось поверить, что кто-то мог отправиться туда в это время года. Во - первых, расщелина находилась далеко, хорошего ходу до нее часа два, да и то лишь тому, кто знает, где она, и умеет быстро ходить по горам. Во- вторых, чтобы добраться до воды, надо было спуститься на самое дно расщелины, а это метров десять - двенадцать, и даже взрослому, такой спуск и тяжеловат, и наверняка страшноват в одиночестве. И раз Факиры до сих пор нет, то тогда действительно надо вызывать спасателей. Но кого? Ведь все там, на Чегете. Остались только он и Арсен.
Владимир Николаевич, недолго думая, стал собирать свой рюкзак, а по ходу напутствовать девочку.
- Я сейчас схожу за твоей сестрой и приведу ее. Пока меня нет, ты побудешь в этой комнате, если здесь что-то включиться или ты услышишь голос из динамика, сразу разбуди дядю, который спит в соседней комнате. Если будет тихо, ты все равно через час его разбуди и расскажи, куда я пошел. Поняла меня? Смотри, не подведи.
- Я сделаю так, как вы сказали. Когда я увижу Факиру? - вопросом, закончила она предложение.
- Это зависит от того, где я встречу ее. Если Факира возвращается, то скоро, если она еще около расщелины, то только вечером, - ответил Владимир Николаевич.
Разговаривая с девочкой, он чисто механически брал с полок необходимые вещи и укладывал их в рюкзак :медицинскую аптечку, большой моток веревки, ледоруб, фонарь и рацию со свежезаряженными батареями, нож-тесак, непромокаемые спички, сухой галетный паек и что-то еще. Будучи спасателем, он проделывал так десятки раз, никогда не халтуря, набирая все, что предусматривалось нормативными документами. Но дело было не в официальных бумагах, этот перечень вещей был проверен жизнью, и не раз.
Но один вопрос Владимира Николаевича все же беспокоил - по всем инструкциям он не имел права уходить на спасательные операции один. Кто-то должен в таких случаях страховать. Что же делать? Ждать, когда вернуться ребята с западного склона, но на это уйдет часа три, не меньше, а зимний день так короток. Через два часа начнет темнеть, и если не выйти сейчас, потом подниматься по ущелью будет крайне опасно. Даже если девочка у расщелины, то через два часа он будет там, и они с Факирой начнут спускаться с горы, а на свет огней поселка выйдут быстрее. Хотя ему очень хотелось встретить ее пораньше. Может, не считать этот выход спасательной операцией? Просто представить дело так, что где-то рядом надо найти пропавшую девочку и отвести ее к родителям.
- Так лучше, и это единственный выход, пора мне выдвигаться вперед, - уговорил сам себя Владимир Николаевич.
Привычно встав на тропу, он сразу оказался в своей стихии и уверенным размеренным шагом направился к Змеиному ущелью. Что обычно делают путники в дороге? Вспоминают прошлое либо размышляют над чем-то нынешним. Так поступил и Владимир Николаевич. Вначале его мысли вертелись вокруг подарка, ведь на носу 8-е Марта, и ему хотелось подарить жене, своей Любаше, что-то особенное. Вспомнив про жену, он сразу почувствовал прилив теплоты и нежности, и воспоминания тут же унесли его в далекие юные годы.
После окончания Харьковского высшего военного командно - инженерного училища Ракетных войск он был направлен для прохождения службы на полигон, который располагался на Камчатке. Бравый лейтенант оказался на краю земли, а именно, на берегу Тихого океана, где дислоцировалась его часть. Местечко называлась Ука, по названию одноименной речки, впадающей прямо в океан.
Назначили Владимира Николаевича на должность начальника фоторегистрирующей станции с шутливым названием "Дятел", то ли исходя из того, что она щелкала фотозатвором со скоростью самого шустрого дятла и еще быстрее, то ли, чтобы запутать противника. Работать приходилось много, их станция привлекалась при каждой боевой работе, в отличие от некоторых других измерительных систем, которые задействовались в зависимости от боевого оснащения ракет теми или иными радиотехническими средствами. Правда, когда часть работала своим измерительным комплексом по космическому аппарату, расчет Владимира Николаевича участия не принимал и занимался изучением материальной части.
А если дело касалось ракет, запускаемых Военно-морским флотом или Ракетными войсками, то их фоторегистрирующая станция работала постоянно и являлась важным инструментом оценки качества полета головных частей на плазменном участке траектории. Служба для начальника станции проходила тяжело, пусков проводилось много и в любое время суток.
Иногда время запуска переносилось по погодным условиям Камчатки, и расчет сутками не отлучался от техники в ожидании боевой работы. Ведь подготовка станции начиналась с четырехчасовой готовности до команды "Пуск" и с этого времени каждому номеру расчета необходимо было выполнить какие-либо проверки аппаратуры, но и после проведения боевой работы все блоки системы контролировались и приводились в исходное состояние. Так что техническое здание, где располагался "Дятел", являлось настоящим вторым домом для всего личного состава станции, в котором они зачастую и спали, и ели.
Нельзя не сказать о красоте полета боевых блоков к земле, особенно, в ночное время суток. Всегда неожиданно в небе вдруг возникали многочисленные световые всполохи, как будто только что был произведен праздничный салют. Их светящаяся интенсивность менялась, трансформируясь от еле заметной для глаза сверкающей точки до горящей небольшой кометы с таким же сияющим хвостом. Они летели с огромной скоростью, меняясь местами, отставая или перегоняя друг друга, пока так же нежданно-негаданно не исчезали на фоне звездного неба.
Участвуя в многочисленных боевых работах, Владимир Николаевич тем не менее каждый раз с неподдельным восхищением наблюдал неземную красоту полета отделяющихся частей стратегических ракет. Он испытывал гордость за страну и понимал, что с таким ракетным щитом им никто в мире не страшен. А то, что он чувствовал свою личную причастность к этому важному государственному делу, только добавляли ему творческой радости.
Кроме их части и расположенной недалеко пограничной заставы, никакого жилья там не встретишь на много километров вокруг. Их часть, а правильнее сказать, отдельный измерительный пункт номер одиннадцать, состоял из большого числа технических средств, предназначенных для получения траекторной, оптической, телеметрической и специальной информации на конечном участке полета головных частей и боевых блоков стратегических ракет. Часть была небольшая, хотя имела внушительное хозяйство - от столовой, автопарка до своего аэродрома, через который и осуществлялась связь с "Большой землей", как называли там поселок Ключи, где располагался штаб полигона и все, что находилось еще дальше.
Это был удивительный и благодатный край, да и время было золотое, время безудержной необузданной молодости. Как не вспомнить бесчисленное количество красной рыбы, шедшей из океана на нерест по местной речке. Иногда казалось, что ее так много, что можно смело идти по воде, чувствуя под ногами плотную рыбью массу. А красная икра, которой он съел, наверное, не одно ведро, здесь ценилась меньше, чем свежее яблоко. Там Владимир Николаевич стал разбираться в ней, и ему ничего не стоило по внешнему виду отличить крупную икру чавычи от икринок средней размера, значит горбуши. Немного меньше была икра нерки, гольца. Он считал самой нежной и вкусной свежую икру нерки, хотя очень многое зависело от умения ее приготовить.
Когда Владимир Николаевич первый раз оказался на рыбалке, то с неподдельным удивлением обнаружил, что через несколько часов после того, как они покушали уху, варево превратилось в густую однообразную желейную массу. Там не только ложка могла стоять, там могла стоять и лопата. Хоть он слышал об этом от рыбаков в детстве, но увидеть такое самому - совсем другое дело.
А охота? Сколько разнообразной дичи они там настреливали в сезон прямо рядом с частью. Некоторые охотники, которые уходили подальше в тундру, умудрялись подстреливать настоящих соболей и выделывали из их шкурок неплохие шапки. Конечно, такое делалось неофициально, но начальство закрывало на это глаза, благо, появления охотинспекторов в этих запретных краях можно было не опасаться.
А сколько радости доставляла клюква, брусника, которая не без труда собиралась там ведрами и бочками. Ягоды собирали все - офицеры с женами для себя, солдаты для своей столовой и для начальства, которого всегда оказывалось много, начиная от Ключей, и далее вплоть до самой Москвы. На Уке Владимир Николаевич познал процесс собирания ягод не только руками, а с помощью так называемого комбайна. Это устройство напоминало широкую вилку с зубьями, расположенными на расстоянии, позволяющем пропускать сквозь них листочки и веточки, а вот все ягодки оказывались в ведерке. Может быть, такой сбор наносил некоторый вред ягодникам, но их бесчисленные ряды, обильно обсыпанные ягодами, оставались зачастую никем не тронутыми и так уходили под снег.
Некоторые вещи представлялись Владимиру Николаевичу сказочными и непостижимыми. Воробьи на Камчатке не водились, про них местные аборигены забыли совсем. Голубика или черная смородина, которую собирали в лесу, казалась крупнее привычной домашней, и по размерам напоминала скорее спелую вишню, чем кустовую ягоду. Грибы, даже переросшие, червивыми не встречались, а их набирали великое множество, и их жарили и солили, и мариновали.
Этот список можно было бы долго продолжать, дополняя его лечебными термальными источниками, действующими вулканами и другими чудесами. Одним словом, прекрасным краем казалась Камчатка для молодого лейтенанта. А если к этому добавить, что служба там засчитывалась особым образом - год за два, оклад начисляли двойной, то можно представить, в каком приподнятом настроении Владимир Николаевич приехал домой в свой первый отпуск, который был также в два раза протяженнее, по сравнению с отпусками офицеров с "Большой земли".
...В окружающей тишине загудела рация, прерывая его приятные воспоминания.
- Вай, вай, нехорошо поступаешь, Вова - джан, - начал разговор Арсен, - ты зачем меня не разбудил, ты почему один отправился в ущелье? Нехорошо, обижаешь меня. Что я скажу ребятам, когда они придут?
- Все нормально, Арсен, - оправдывался Владимир Николаевич, - я уже прошел полдороги, скоро буду на месте, а может, встречу ее даже за следующим поворотом.
- Вова - ждан, будь осторожен и возвращайся скорей назад, сам знаешь, скоро к нам придет новый снегопад, - говорил он уже тревожнее, - будь постоянно на связи.
Потом добавил от себя голосом старшего диспетчера и заботливого товарища:
- Связь будем поддерживать каждый час.
Арсен отключился, и вновь наступила тишина, нарушаемая только шагами Владимира Николаевича. Так о чем он думал? И снова перед глазами всплыло милое лицо его Любаши. Он познакомился с ней в первом офицерском отпуске. Приехав домой в небольшой город Прохладный, расположенный в предгорьях Большого Кавказского хребта, он первым делом купил матери новый телевизор. Отца они похоронили несколько лет назад, и мама с тех пор немного замкнулась в себе, меньше стала смеяться и любить гостей. Пусть хоть телевизор будет ей приятным отвлечением от грустных мыслей, думал про себя Владимир Николаевич. С первого дня отпуска она частенько с надеждой и какой-то усталостью от жизни говорила ему:
- Вот женю тебя, сынок, и отправлюсь на покой к твоему отцу.
А сын Вова, желая сделать матери приятное, через недельку купил ей еще и стиральную машину, чтоб, полегче было, управлялатся с домашним хозяйством пожилой женщине. Ведь камчатский двойной оклад позволил ему накопить изрядную сумму денег, тем более, что тратить их в условиях отдаленного измерительного пункта оказалось просто негде.
Еда в офицерской столовой денег практически не требовала, и он кормился за счет так называемого пайка. Если требовался алкоголь на праздник или другое торжественное мероприятие, то там кроме спирта ничего другого не выставлялось. А спирта в избытке имел практически каждый офицер. Они отливали его себе, сколько надо при проведении так называемого регулярного обслуживания техники. Чего только со спиртом не делали: его разбавляли водой, соком, настаивали на кофейных зернах, на клюкве, на рябине, на скорлупе грецких орехов и множество других рецептов использовали офицеры, чтоб как-то облагородить этот крепчайший напиток.
Все остальное, что появлялось на праздничных столах, являлось либо экзотикой с Большой земли, либо местными дарами - икрой, красной рыбой, дичью. Икра предназначалась для бутербродов, мясо обычно тушили или жарили, а вот из рыбы чего только не готовили - рыбные котлеты, отбивные, пельмени, коптили, варили, жарили и т.д. И все это опять бесплатно, поэтому, когда офицеры уезжали в отпуск, деньги они везли с собой целыми пачками.
Владимир Николаевич любил свой город с милым названием Прохладный и целыми днями слонялся по его тихим улицам, заглядывая то в одно кафе, то в другое, а по вечерам с удовольствием ходил на дискотеку со своими старыми друзьями. Ему нравились местные девчонки, да и соскучился он по женскому обществу. На измерительном пункте, в Уке, где он служил, конечно, проживали женщины, но все они состояли в должности жен офицеров, а жены есть жены, с ними не повеселишься, как с местными беззаботными и холостыми красавицами.
Ему нравилась Лена, всегда веселая и жизнерадостная, которую он поцеловал сразу после первого танца. Она была, можно сказать, его соседкой, так как работала в магазине, расположенном прямо в их доме. Нравилась ему Зина, наповал стреляющая в ребят своими большими и красивыми глазами. Встречались другие девчонки, которые также заставляли его затаив дыхание засматриваться на них.
Отпуск перевалил за половину, когда он с приятелями в очередной выходной пришел на дискотеку. Они чуть задержались, отмечая повышение в должности одного из них. Поздравили его, немного выпили, поболтали и потом устремились веселиться с городскими красавицами. На дискотеке, как всегда, оказалась уйма народу, Лена в одном углу уже окружена была знакомыми ребятами, а Зина в центре образовала круг из своих воздыхателей. Куда ни глянь - всюду юные, стройные девушки, одна лучше другой. Вновь заиграла музыка, и Вова уверенным шагом двинулся по направлению к Лене.
Он шел и видел, как она, под его взглядом, еще сильнее изгибается в быстром танце и бросает на него зовущую, очаровательную улыбку. Весь ее раскрепощенный вид говорил о внутреннем огне, жарком пламени, которым она обдаст каждого, кто попробует обладать ею. Вова шел, а по пути здоровался то с одной, то с другой красивой девушкой, он знал здесь уже многих. Ему представлялось, как он сейчас рядом с Леной, начнет выделывать различные па, приближаясь к ней, чтобы лишний раз взглянуть в манящие глаза и почувствовать аромат ее духов, смешанный с чистотой молодого тела.
Но тут его взгляд наткнулся на девушку, сидевшую на скамейке прямо у стены. Она неловко натягивала на свои острые коленки короткую юбчонку и с любопытством посматривала на танцующих. Вова, как метеор, пронесся мимо Лены и без спросу уселся рядом с незнакомкой.
- Почему сидим и не танцуем? - начал он неспешный разговор.
Девушка промолчала, только посмотрела на него несмело и опустила глаза.
"Неужели есть еще недотроги в наше сумасшедшее время", - подумал про себя Вова.
И вежливо спросил:
- Могу ли я пригласить прекрасную даму на танец?
Она покраснела и тихо произнесла:
- Да.
Следующий быстрый танец она, чувствовала себя неловко, но с каждым тактом обретала уверенность, и Вове показалось, что она танцует не с ним, а просто потому, что ей нравится это. На него она смотрела равнодушно, так она могла танцевать с любым парнем, лишь бы тот пригласил ее и составил компанию. После танца ему хотелось поскорее довести девушку до скамейки и расстаться. Пусть продолжает сидеть там в одиночестве, а он пойдет туда, где ему будут рады. Но что-то заставило его задержаться, и он снова сел рядом. Опять помолчали, но снова заиграла музыка, и они вновь танцевали. Она вновь была вся мыслями и движениями в танце, почти не глядя на Вову, а он с недоумением продолжал танцевать и ругать себя. Когда музыка прекратилась, она с огорчением остановилась и так проникновенно поблагодарила Вову, что он немного растерялся и остался стоять рядом с девушкой. Зазвучала медленная мелодия, объявили белый танец, и незнакомка сама пригласила Вову на танец.
Танцевать, поддерживая ее, оказалось приятным делом, она хорошо чувствовала ритм и легко слушалась еле уловимых движений партнера. Весь танец они молчали, она, наверное, вслушивалась в музыкальные ритмы, а он раздумывал о том, что делать дальше. Лишь в конце танца он сказал:
- Меня зовут Владимир, можно Вова, а вас?
- А меня Люба, - ответила она тихо.
- Я буду называть вас Любаша, можно? - спросил он с улыбкой.
Девушка лишь кивнула головой. И в который раз они вновь стояли или сидели, ожидая очередного взрыва динамиков, чтобы снова и снова пойти танцевать. Вове почему-то не хотелось уходить от этой скромной и тихой девушки. Теперь они танцевали и говорили. Он рассказал ей про себя, про работу на краю нашей необъятной Родины, про трудности и тяготы воинской службы. Ему очень хотелось рассказать ей, что он занимается испытаниями ракет и что от результатов его работы зависит, можно сказать, обороноспособность страны. Но военная присяга и секретность работы не позволили ему похвастаться значимостью своей работы.
Со своей стороны Любаша рассказала, что учится на третьем курсе в местном институте легкой промышленности и после окончания будет работать на городской швейной фабрике. Еще он узнал, что ей с детства нравилось вязать, и она уже сейчас подрабатывает этим занятием.
Неудивительно, что после завершения дискотеки Вова напросился ее проводить, и они, не спеша, болтая ни о чем, долго шли до ее дома. Любаша поведала, что живет вдвоем с мамой, которая работает на той швейной фабрике, где будет работать вскоре и она сама, а отца нет, несколько лет назад он умер от рака. Прощаясь у подъезда, они договорились встретиться завтра и пойти вечером в кино. С того самого дня Вова позабыл друзей и веселых подружек, он был занят Любашей, ждал, когда она освободиться, и потом они где-нибудь вместе проводили время. Отпуск слишком быстро подошел к концу, и с грустью Вова отправился на измерительный пункт Ука.
Они часто писали друг другу. Он - про местные красоты, про купание в Тихом океане, до которого от его комнаты в общежитии было шагов двести, не больше. О работе писать не рекомендовалось, и Вова описывал ей любые интересные события. В одном из писем он написал, как молодые офицеры отпраздновали день рождения своего товарища. А о нем он упомянул потому, что там впервые попробовал рыбную кашу. Особенностью ее приготовления являлось наличие свежей рыбы, соли и костра с тихим огнем. Один из офицеров взял там только что пойманную нерку, килограмма на два-три, выпотрошил ее, посолил, а потом насадил на свежесрубленную ветку, которую воткнул в землю так, чтобы рыба находилась над костром. Огонь сделали еле тлеющим и с дымком. Не прошло и сорока минут, как нерку сняли с ветки и разрезали вдоль пополам. Потом все большими ложками стали черпать слегка копченую рыбную массу, как кашу, которая оказалась необыкновенной вкуснятиной. Ну и спирта, настоянного на рябине, под такую закуску выпили офицеры тогда изрядно. И так в каждом письме Вова описывал случаи, не подпадающие под понятие рутинной военной службы.
Любаша детально и подробно писала в ответ про каждодневную жизнь. От ее писем всегда веяло теплом и какой-то особой притягательной силой. Не успев прочитать очередное послание, Вова с нетерпением ждал следующего. В новый отпуск он напросился с первого января, зная про местные метели и заносы, но ничто не могло его удержать от невыносимого желания поскорей увидеть Любашу. Как назло в отместку за свою торопливость он из-за непогоды неделю просидел в Ключах, а потом столько же в Елизове, и когда, наконец, сел в кресло самолета, летящего в Москву, понял, что две недели отпуска уже прошли. Но данное обстоятельство не сильно его расстраивало, внутри горело желание побыстрей обнять ставшую ему дорогой девушку.
Дома дни летели, как очередь из автомата в тире. Вова с Любашей казались неразлучными, расставаясь только для сна. Когда девушка уходила на лекции, он ждал ее возле института, и они болтали все перерывы, а в выходные они с утра до вечера были вместе. Проведя вдвоем много времени, они никогда не говорили про зародившуюся любовь или свои чувства друг к другу, хотя подолгу уже не могли обходиться один без другого. Если оставались одни, то целовались напропалую, не замечая ничего вокруг. Несколько раз их страсть достигала того предела, когда, наверное, и происходит близость, но Любаша каждый раз уговаривала Вову не трогать ее.
После отпуска, уже на Камчатке, Вова упрекал себя за некоторую витавшую над ними неопределенность в их отношениях. Он даже на прощание ничего не сказал ей о возможном совместном будущем. А вдруг кто-то позовет ее замуж? Одна эта мысль бросала его в холодный пот. Теперь он в письмах часто намекал ей, что скоро приедет и увезет ее на край земли.
На следующий год почти одновременно произошли важные для обоих события: ему присвоили звание старшего лейтенанта, и отпуск по этому случаю дали летом, а Любаша закончила институт. В свой первый день приезда он пришел к ней с цветами и, с трудом подбирая слова, предложил ей стать его женой. Любаша обняла Вову, и слезы счастья потекли из ее глаз. Свадьбу сыграли в местном ресторане, как полагается, при большом стечении народа, не хуже, чем у других. Медовый месяц молодые провели под Анапой, валяясь днем на пляже, поедая без меры местную снедь, а ночами практически без сна, бесстыдно наслаждаясь безудержной близостью.
Тут неожиданно громко, отрывая его от приятных воспоминаний, запищала рация, и Арсен с тревогой сообщил, что через полтора часа начнется снегопад, и ему нужно поторапливаться.
- Вай, вай, Вова-ждан, я себя ругаю, тебя ругаю, погоду ругаю, всех ругаю, - говорил он беспокойно, - зачем ушел один?
- Арсен, мой дорогой, я уже у расщелины. Либо девчонка в расщелине, и я с ней минут через десять возвращаюсь обратно, либо, если ее там нет, еще быстрее, а ты знаешь, что обратная дорога не займет больше полутора часов, так что до снегопада мы будем дома, - ответил он спокойно, немного сожалея о прерванных мыслях.
Действительно, думая о своем, он незаметно дошел до расщелины.
- Эй, есть тут кто? - позвал он, наклоняясь вниз.
И сразу услышал крик:
- Я здесь, я здесь, помогите мне, пожалуйста! - плача, говорила из расщелины девочка.
- С тобой все в порядке, ты цела?- спросил он в темноту.
- Да, я просто не могу подняться, здесь все заледенело, - ответила девочка уже немного спокойней.
Вот-вот должна наступить темнота, и надо было торопиться. Он включил рацию и сообщил:
- Арсен, девочка внизу, здорова. Спускаюсь вниз, забираю ее, и сразу обратно.
- Будь постоянно на связи, сразу сообщи, когда начнете движение назад, - говорил Арсен голосом старого спасателя.
- Хорошо, начинаю спуск, - ответил, как положено старшему, Владимир Николаевич.
Он зажег фонарь и начал боком протискиваться между скал, туда, вниз, где чуть слышно шумел ручей. Владимир Николаевич ни разу не спускался сюда, хотя не единожды проходил мимо, поднимаясь на спасательные операции. Чуть дальше находилась отвесная скала, где с весны до осени тренировались альпинисты, и с ними всякое случалось, поэтому их отряд ни летом, ни зимой без работы не оставался.
Тропа стала резко уходить вниз, при свете фонаря метрах в десяти прямо под собой он увидел высокую девочку в голубом спортивном лыжном костюме. Она поеживалась то ли от холода, то ли от страха. Кругом на камнях наслоился лед, и спускаться стало опасно, можно поскользнуться и сорваться вниз. Тогда Владимир Николаевич вернулся к входу, обвязал большой валун веревкой, и, держась за нее, осторожно продолжил спуск. Тем не менее он раза два поскользнулся, и если б не веревка, мигом слетел бы вниз. Как девочка спустилась к ручью, он понимал с трудом, но почему ей не удалось подняться, теперь ему стало понятно.
Внизу он внимательно осмотрел ее, потом переспросил, нет ли ушибов или еще чего-нибудь. Убедившись, что с ней все в порядке, сообщил об этом Арсену, радуясь при этом новой технике, которая и в такой глубокой расщелине обеспечивала устойчивую связь. Спасибо начальству за то, что оно в прошлом году поменяло им всю радиотехнику - в очередной раз добрым словом помянул руководство Владимир Николаевич. После некоторого раздумья он начал подготовку к подъему, обвязал Факиру веревкой, рассказал ей, как надо себя вести, что можно делать, чего нельзя, повторил ей про предстоящий снегопад, и они начали подъем.
Но практически сразу вынуждены были остановиться, так как небольшая пластиковая канистра с водой, которую девочка обхватила двумя руками, не позволяла ей хоть как - то держаться самой, тем самым мешая общему движению. Владимир Николаевич уговорил Факиру оставить ее, убедив, что после подъема он один спуститься вниз за канистрой, и что без нее они домой не пойдут. Так и сделали. Наверх карабкались недолго, минут десять, постоянно поскальзываясь на ледяной тропе. Только максимальная бдительность и осторожность Владимира Николаевича позволили обойтись без осложнений. Факира вела себя очень правильно, все-таки родилась в этих горах, крепко держалась за спасателя, не волновалась и вообще ничего не говорила.
Подняв девочку наверх, он доложил Арсену и снова спустился вниз. Было бы правильнее привязать канистру к себе или к веревке, но Владимир Николаевич посчитал, что времени остается крайне мало, и решил подняться, держа ее в одной руке. Мужик он крепкий и три - пять минут, подтягиваясь вверх и перехватывая веревку руками, выдержит, когда одна дополнительно занята канистрой с целебной водой. Все шло нормально, но, поднявшись на семь - восемь метров, видя уже относительно пологую часть тропы, он расслабился и в очередной перехват оступился, нога поскользнулась, а рука, занятая канистрой, не успела схватиться за веревку. Владимир Николаевич, кулем полетел вниз, перебирая различными частями тела все, что попадалось на пути, а в довершении стукнулся ногой о камень, что-то хрустнуло, и он на миг потерял сознание. Очнулся Владимир Николаевич от голоса Факиры, которая сверху спрашивала его, что случилось.
- Поскользнулся я, сейчас встану и быстро выберусь к тебе наверх, - ответил он.
Но только он сделал попытку встать, как его тело пронзила острая боль. Чтобы не закричать, Владимир Николаевич, сжал зубы так, что они заскрежетали, и он почти без памяти рухнул на камни. Пролежал он так недолго: Факира наверху продолжала звать его:
- Эй, вы там, отзовитесь! Начинает темнеть, мне пора домой.
К Владимиру Николаевичу стало приходить понимание происходящего. Наверху девочка одна, скоро стемнеет, у него с ногой что-то серьезное и одному ему не выбраться.
- Факира, ты слышишь меня? - ему даже говорить громко было больно. - Сможешь сама дойти домой?
- Да, смогу, а как же вы? - задала естественный вопрос девочка.
- Слушай меня внимательно: я повредил ногу и выйти отсюда не могу. Ты сейчас же отправишься домой, зайдешь к спасателям и заберешь там свою сестру. Обо мне не беспокойся и торопись, скоро пойдет снег, - наставлял ее Владимир Николаевич.
- Хорошо, я поспешу и расскажу спасателям, как вас найти, - ответила она, и вскоре наверху все стихло.
Тем временем Владимир Николаевич спокойно оценил ситуацию и понял, что дело дрянь. Скорее всего, у него перелом. Отряд на станцию наверняка не вернулся. Вот-вот пойдет снег, стемнеет, и тогда рассчитывать на то, что кто-то сможет добраться к нему, нереально. Ночью, в пургу пробираться по горам смертельно опасно. А что это означает для него? Если бы он смог разжечь костер или движением согревать себя, то до утра, до прихода товарищей продержался бы. Но двигаться он не может, ночью температура в горах существенно упадет, и тогда он замерзнет.
Не хотелось верить, что вот так просто пришли мысли о конце жизни и о своей беспомощности перед костлявой с косой. Какая-то неестественная неизбежность смерти никак не вязалась с атлетической фигурой здорового мужчины. Хотя сознание говорило ему именно об этом, но кто-то другой в нем просто не верил в произошедшее. Этот другой требовал действий и не оставлял надежды. Паники никакой Владимир Николаевич не испытывал. Жаль, конечно, покидать эту землю в расцвете сил, любя без меры свою жену, детей и продолжая оставаться любимым ими. Никак не верилось, что он никогда больше не увидит ни сына, ни дочку, не станет дедушкой. Но главное - сколько горя принесет он своим уходом Любаше.
"Нет, не бывать этому!" - подумал Владимир Николаевич и попытался устроиться поудобнее. Он увидел рядом большой валун и решил чуть передвинуться, чтоб прислониться к нему. Опираясь на руки, он приподнял свой торс, но когда сделал попытку переместиться всем телом, дикая боль снова свалила его в беспамятство. Очнувшись, Владимир Николаевич не мог сказать, сколько времени пролежал так в этот раз. Скорее всего, не только нога являлась основным источником боли, но и ушибленный копчик, поясница тоже сильно его беспокоила. Не делая больше новых попыток, он попытался сосредоточиться на чем-то хорошем. И вновь мысли унесли его в те далекие годы...
После свадьбы они уехали на Камчатку и провели на измерительном пункте несколько лет. В соответствии с законом, учитывая отдаленность и климатическую сложность проживания, офицеров назначали на должности со сроком пребывания всего три года, правда, многим разрешали продлить служение Отчизне там еще на один срок. Но и шесть лет пролетели для Владимира Николаевича, как один день, особенно после его женитьбы.
Затем его перевели на полигон в Капустин Яр, расположенный на хлебосольной Астраханской земле. Там Владимир Николаевич в измерительном управлении продолжал заниматься подготовкой средств измерений к испытаниям ракетных комплексов. Работы оказалось много, пуски проводили почти каждую неделю, и нужно было успеть за короткое время обработать всю полученную информацию и проанализировать действия расчетов. Затем указать на их недостатки, чтобы максимально исключить потерю данных, полученных от технических средств, разбросанных на сотни километров вдоль всей трассы полета ракеты.
Домой приходил поздно, не было ни времени. Ни сил, чтобы поиграть с детьми. У него росли сын и дочь, которые родились еще на Уке друг за другом с разницей в год с небольшим. Все трудности тогда легли на плечи Любаши, которая по-прежнему радовала и вдохновляла его. За все вместе проведенные годы, они не сказали и двух раз про любовь, но их отношения говорили об этом во сто крат больше. Они всегда находились рядом: и в отпусках, и на праздниках, и в гостях. За столько лет, случалось, что и поругивались, обижались друг на друга, но чтобы изменить или хотя бы дать повод к этому, такого не довелось ни разу. У них была на удивление крепкая и дружная семья.
Как нарочно, перебивая приятные воспоминания, громко запищала рация. Владимир Николаевич с трудом, вытащил ее из нагрудного кармана и услышал голос Арсена:
- Вова-джан, скоро тебя ждать, вот-вот пойдет снег.
- Арсен, выслушай меня внимательно. Девочка идет одна, попроси кого-нибудь встретить ее у выхода из ущелья, там она будет примерно через полчаса. Я лежу на дне расщелины, и у меня, скорее всего, сломана нога, есть болезненные ощущения в пояснице. В общем, двигаться не могу. Давай без лишних слов, - продолжал он рассудительно, - мы спасатели и знаем, что до утра в лучшем случае помощи ждать не придется, а я к этому времени без движения околею. Молчи, не говори ничего, и ты это тоже понимаешь не хуже меня. Прошу, подготовь мою Любашу к этому известию, скажи ей, что о лучшей жене и мечтать было нельзя. Она для меня все - солнце, жизнь, воздух, все. Вот так и передай ей. А пока не сел аккумулятор, я на связи.
- Вова, брат мой, мы спасатели, это верно и ты знаешь, из каких передряг приходилось выбираться с честью. Да, у тебя тяжелое положение, но ты пока жив и помни об этом. Помни о своих детях и жене и постарайся сделать невозможное - выживи. А мы обязательно что-нибудь придумаем. До связи, - проговорил Арсен менее уверенно.
Наступила тишина. Владимир Николаевич пока не чувствовал холода, лишь сломанная нога пульсировала невыносимой болью и понемногу немела. Сколько так можно протянуть, он приблизительно знал. Через два - три часа холод проберется сквозь куртку и теплую одежду внутрь. Сначала из-за перелома и уменьшения кровообращения замерзнет сломанная нога, час - два спустя начнет засыпать и он. Сперва откажутся слушаться руки и тело, только в голове будут вертеться разные мысли, но к утру мороз скует мозг, и он заснет тихо и безмятежно. Никаких болей, тревог он при этом испытывать не станет, глаза закроются, наступит темнота, и все куда-то исчезнет. На земле по-прежнему будет светить солнце, по утрам продолжат петь птицы, ветер будет что-то нашептывать влюбленным, а по ночам яркие звезды настойчиво звать людей куда-то вдаль, только его уже не окажется в числе живущих.
Что ему остается делать в эти оставшиеся часы? Завещание не напишешь, да и не к чему оно. Оставить посмертную записку тоже нельзя, нет ручки, бумаги. Остается только вспомнить то прекрасное, ради чего прожита жизнь, и прожита не напрасно. Опять Владимир Николаевич погрузился в свои воспоминания...
Жизнь в Кап - Яре, так сокращенно называли полигон, после сурового бытия на маленьком измерительном пункте Ука казалась раем. Здесь кипела жизнь, тысячи людей сновали по своим делам. С утра мотовозы сотнями отвозили офицеров на площадки, где в глубине степи в огромных корпусах, таких, что и в столице часто не увидишь, готовили различные типы ракет к наземным и летным испытаниям. Многие члены семей по разным приметам и слухам знали, в какой день, несмотря на секретность сведений, будет проводиться пуск ракеты, и выходили на улицу, чтобы наяву увидеть почти фантастическое явление - ее старт и первые секунды полета. А вот тем, кто непосредственно участвовал в проведении пуска, картина рисовалась еще более красочной - невообразимый грохот, затем столб огня и дыма, и вот уже ракета ярким шаром быстро устремлялась за горизонт.
А какая там удачливая оказалась рыбалка? Если на Камчатке рыба ловилась почти вся красная, то здесь, в Капустином - Яре, белая. Попробовали с семьей и осетрину, и севрюгу, и даже черную икру, которая тут продавалась известными всем рыбаками. Только здесь они каждый сезон наслаждались сахарными, спелыми, настоящими астраханскими арбузами. Радовались непривычному летнему теплу, постоянному купанию с мая по сентябрь в местной реке Ахтубе.
Зачастую их брала оторопь от разбросанных вокруг нескончаемых полей с помидорами, которых колхозы собирали, как правило, только часть, а потом, после их уборки, можно было приехать туда и набрать сколько душе угодно, и все равно их оставалось много висеть и уходило под снег. А на следующий год все повторялось. За несколько лет жизни в на полигоне они наелись фруктов и овощей, так что скоро смотреть на них уже не хотелось. Капустин - Яр, по сравнению с камчатской Укой, выглядел большим городом - множество домов, машин, улиц и много суеты. И заскучали они в этой суете, и потянуло их снова на край земли, в тишину на Камчатку.
Долго Владимир Николаевич обивал пороги кабинетов кадровиков, пока не добился повторного назначения в Ключи, в службу измерений, на должность начальника оптической лаборатории. Работа не потребовала каких-либо перестроений, технику он знал еще с лейтенантских времен, а анализу измерений и общей организации он научился на полигоне. Все шло привычным чередом - работа, рыбалка, походы за грибами и ягодами. Коллектив, как всегда, оказался грамотным, дружным, и проблем у Владимира Николаевича по рабочим моментам не возникало.
Но жизнь там повернулась для него новой стороной. Они с семьей несколько раз по выходным дням выезжали к подножию Ключевской сопки, которая располагалась километрах в сорока от штаба полигона, и поднимались верх по ее склонам. Вид с высоты казался особенным, дух захватывало от окружающей красоты. Их военный городок и сам поселок Ключи казались мелкими клочками цивилизации, а вокруг на многие километры раскинулась одна девственная природа. Вскоре к их семье стали присоединяться соседи, и пошло - поехало. Стал Владимир Николаевич нештатным альпинистом, водил на сопку приезжавших из Москвы начальников, затем офицеров с других полигонов, а потом туристов из Петропавловска-Камчатского. Постепенно появилась экипировка, оборудование и, конечно, навыки по восхождению.
Так и текла привычная полигонная жизнь - дети учились в старших классах, Любаша работала лаборантом в кинофотолаборатории, и они каждый раз с нетерпением ждали отпуска, чтобы поехать в свой родной город Прохладный. Родителей у них уже не стало, но что-то тянуло в эти края, познакомившие их. К тому же не за горами был уход из армии, и пришла пора задумываться о новой работе. Но неожиданно грянула перестройка, затем всеобщий хаос, сокращение Вооруженных Сил, в том числе ряда подразделений на полигоне в Ключах, и вот он, скоропалительно уволенный из армии, вместе с семьей отправился в предгорье Кавказа, в старую квартиру своих родителей.
Вновь запищала рация, и на другом конце Владимир Николаевич услышал голос Арсена:
- Володя, ответь мне.
- Я на связи, Арсен, как девочку встретили? - спросил он подчеркнуто спокойно.
- Вова - джан, не переживай, девочку встретили и сейчас их с сестрой ведут домой. Я рассказал о тебе начальнику отряда, и Сергей Иванович скоро прибудет на станцию, там у них порядок, спасатели передают врачам пострадавших, и после все собираются здесь, - отчитывался Арсен о проделанной работе.
- Зачем всех переполошил? Любаше звонил? - продолжал спрашивать Владимир Николаевич.
- Жене твоей позвонил, но не знал, что сказать, попросил ее прийти к нам на станцию, как придет, мы тебя с ней свяжем. Будь на связи и, главное, держись,- закончил разговор Арсен.
После переговоров спасатель ощутил, как холод начал пробираться в его здоровый организм. Боль в ноге немного стихла, и Владимир Николаевич понял: это оттого, что она начинает замерзать первой. "Да не замерзать, поправил он себя сам, - а отмерзать, это разные качественные категории". Он попробовал передвинуться, чтобы не лежать на холодных камнях, а прислониться спиной к валуну, может, легче будет. Но резкая боль, как током, вновь пронзила его тело. Чтобы как-то согреться, Владимир Николаевич стал напрягать мышцы и делать круговые движения руками. Если мышцы слушались его, то махать руками не получалось из-за боли.
" Нет, просто так я не сдамся", - подумал он, видя лежащий рядом рюкзак.
Здоровой ногой, превозмогая боль, он подтащил его за лямки к себе. Это оказалась первая его победа после падения. Владимир Николаевич обшарил рюкзак и с радостью достал оттуда спички.
- И вечный бой, покой нам только сниться, - вслух произнес он строчку Блока и добавил: - мы еще поборемся.
Владимир Николаевич начал сжигать все, что могло гореть - бумажные коробочки от лекарств, матерчатые пакеты из-под инвентаря и все другое, что не было железным и могло гореть. Последним он сжег рюкзак. Огонь радовал глаз, а его ласкающая теплота, хоть ненадолго, хоть на чуть-чуть, обогревала руки и лицо и вселяла надежду. Но вскоре последние отблески огня исчезли, и вновь навалилась непроглядная тьма. Фонарь при падении разбился, и он не мог ничем иным раздвинуть темень расщелины. Владимир Николаевич пожег еще спички, но когда их осталось две штуки, остановился.
"Каким образом можно еще согреться?" - размышлял он во мраке.
Затем начал, опираясь на руки, поднимать туловище, но после двух- трех отжиманий настолько выбился из сил, что шевелить рукой не хотелось.
- Отчего такая слабость, - спрашивал он себя, пытаясь снова и снова поднять свой корпус, но руки не выпрямлялись.
"Ну ладно, чему быть, того не миновать", - подумал он и снова извлек из памяти приятные мысли о своей, в общем-то, счастливой жизни.
...После увольнения из армии Владимир Николаевич работал в разных местах, на разных должностях, но не лежала у него душа к коммерции, которая оказалась единственным средством получения зарплаты. Ведь заводы, производство стояло, институты, КБ не работали.
Как-то он с удовольствием услышал от своего знакомого, что требуется спасатели в Чегетский спасотряд. Они с Любашей посоветовались и недолго думая отправились на новую работу. Дома их ничто не удерживало, дочка уже училась в Ростове, а сын оканчивал школу, и ему тоже захотелось в горы.
Народ в отряде оказался разношерстным. Кто-то пришел сюда с юности и стал профессиональным спасателем, кого-то заставила нужда, и к тому же эта работа давала хоть какой-то заработок. Но одно надо сказать с уверенностью: люди в отряд попадали надежные, и на них всегда можно было положиться. В горах, в опасности народ познается быстро, и слабым здесь не место. Этот естественный отбор оставлял в спасателях только тех, с кем можно ходить в разведку, как сказали бы фронтовики. Тут Владимир Николаевич нашел друга - Андрея, который пришел в отряд после того, как вся его семья погибла в автомобильной катастрофе.
Андрей прошел Афганистан, боевой офицер, сам из войсковой разведки, крепкий и надежный мужик. Он стал частым гостем в их семье, и многие праздники они проводили вместе. И Любаше он понравился, она его жалела и частенько старалась накормить одинокого мужчину чем-нибудь вкусненьким. Выходя спасать попавших в беду людей, Владимир Николаевич не раз находился с Андреем в одной связке, чувствуя себя уверенно и спокойно. Да и другие ребята проявили себя на редкость стоящими мужиками, как говорится, с такими орлами хоть куда. Взять хотя бы Арсена - потомственный спасатель, который любой ценой поможет каждому нуждающемуся в горах. Но тут его мысли перебил трезвон рации.
" Вот и он, легок на помине", - подумал Владимир Николаевич.
Вызов рации перебил воспоминания, и реальность сразу окружила его. Он почувствовал, как на лицо падают крупные снежинки, значит, начался снегопад. Снежинки красиво и медленно спускались сверху, из темноты. Их полет напоминал какой-то медленный танец, они кружились и кружились, постепенно снижаясь, и ровным слоем ложились на голые камни, немного украшая черные валуны чистым, бархатистым белым покрывалом. Окружающее пространство на глазах преобразовывалось в сказочную картину. Верхушки валунов покрылись белыми, пушистыми шапками, на их фоне острые камни выделялись темно-серой окраской. Одним словом, их вид напоминал шкуру неведомого дикого зверя.
- Володя, отзовись, выходи на связь, Володя, где ты? - тревожно говорил Арсен.
- Арсен, говори, - отозвался Владимир Николаевич.
- Володя, это уже я, Сергей Иванович, как обстановка? - спрашивал начальник отряда. Ты можешь двигаться, можешь разжечь огонь, способен как-нибудь согреть себя?
И на каждый его вопрос Владимир Николаевич устало отвечал "нет".
- Сергей Иванович, я прошу, не направляйте никого сейчас сюда, мне будет вдвойне у Господа плохо, если из-за меня с кем-то случится несчастье. В ночь, в снегопад идти в ущелье, Вы же сами знаете, что это смертельная опасность. Жаль, что так случилось, но тут ничего не исправить, сам виноват. Поберегите ребят, - попросил он.
- Володя, у тебя в рации свежие аккумуляторы? - продолжал уточнять Сергей Иванович.
Только на этот вопрос он ответил "да".
- Будь на связи, мы обсудим ситуацию и свяжемся с тобой, - заканчивая сеанс связи, проговорил начальник спасотряда.
У спасателей выработалась привычка коротко говорить по существу, чтобы поберечь аккумуляторы и сохранить возможность связи, а связь в экстремальных случаях спасала жизнь. и не раз.
Если бы на связи оставался Арсен, то Владимир Николаевич спросил бы у него, где его жена, его Любаша? А вот у Сергея Ивановича уточнить это он постеснялся. Но теперь он решил, что в следующий раз, кто бы ни вышел на связь, он попросит пригласить для разговора жену. Прошло довольно много времени. Фантастические снежинки превратились в крупные хлопья снега и, попадая на лицо, они уже не таяли, их приходилось смахивать плохо слушающейся рукой.
Мысли вернули Владимира Николаевича в сегодняшнее время. Он с радостью отметил, что сын в этом году поступил в Ростовское военное училище, дочь училась в этом же городе в экономико - статистическом институте на третьем курсе. А они остались здесь, в горах, вдвоем с Любашей, хоть грустили по детям, зато много времени, наконец, проводили только вдвоем, и им никогда не бывало скучно. Ведь всю его службу побыть вдвоем не хватало времени, и только теперь они могли надышаться воздухом уединения.
Вновь запищала рация, и Владимир Николаевич услышал до боли знакомый голос, голос своей жены.
- Ну, как ты? - в ее вопросе чувствовалось столько нежности, столько любви, что только ради этого хотелось жить.
Но тут же голос Любаши окреп, и она продолжила:
- Я знаю, Володя, что тебе не выжить, лишь чудо сможет тебя спасти. Но перед тем как ты уйдешь от меня навсегда, я хочу, чтоб ты знал правду. Я тебе изменяла, и не раз с твоим другом Андреем. Он замечательный, добрый и нежный человек. Ты не представляешь, какие у него теплые руки и мягкие пальцы. Как он может красиво ухаживать за женщиной, делая ее жизнь радостной и полноценной.
- Любаша, что ты говоришь? Ты бредишь, этого не может быть? - тяжело прошептал Владимир Николаевич.
- Вот видишь, и такое в жизни бывает. Ты всю жизнь то на службе, то в командировках, тебе никогда не удавалось уделять мне должного внимания, а ведь знаешь - женский век короток. Помнишь, ты отпросился и уехал на неделю к детям в Ростов. Тогда у нас все началось. Мы с Андреем практически не расставались. Поздно вечером он пробирался в нашу квартиру, и до утра мы безумствовали в постели, а ты знаешь, какой я могу быть в постели. Теперь представь, что я дала ему, а он мне. Извини, тут народ, понимая твою безысходность, начинает расходиться, и я попозже расскажу тебе историю измены до конца. Попробуй, прежде чем умереть, дослушать ее, - говорила ему жена незнакомым, чужим голосом.
Кровь прилила к лицу Владимира Николаевича, пальцы стали непроизвольно сжиматься в кулаки. Как хотелось ему подняться, схватить этого подонка и вытрясти из него всю душу. Но в то же время разум отказывался верить ее словам. Этого не может быть! Не мог Андрей так подло его обмануть. Он начал даже подниматься, но сразу рухнул от дикой боли в ноге. Все же, превозмогая ее, он передвинул свое тело так, чтобы не лежать, а прислониться к валуну, так ему теперь легче думалось.
Он стал воочию представлять ее чувственные поцелуи, ее жаркие объятия, и не мог своей мужицкой головой понять, что его жена так же обнимала и целовала Андрея. Владимир Николаевич скрежетал зубами, разговаривая сам с собой, даже жестикулировал руками. Потом на какое-то время ему стало даже жарко, а лоб покрылся холодной испариной. Он как бы раздвоился - один говорил, что такая измена невозможна, а другой начинал рисовать всякие непристойные картинки. Так прошло некоторое время, и новый трезвон рации все же застал его врасплох.
- Надеюсь, что ты еще жив, - начала повествовать жена, - и хочешь услышать продолжение.
- Как ты могла так поступить? Ведь я всю жизнь тебя любил и никогда тебе не изменял, - начал говорить Владимир Николаевич напористо.
- А как же Лариса? Помнишь ту крашенную шатенку с вычислительного центра? Как ты обнимал ее, танцуя на праздновании дня части. Не у нее ли ты пропадал вместо нескончаемых дежурств? -она говорила без злобы.
- Люба, побойся Бога. Какая Лариса, ну выпил лишнего, ну, потанцевал. Но я тебе не изменял, клянусь, вот ты мне, оказывается... - восклицал он, не понимая, откуда ей привиделась давнишняя история, которую сам почти не помнил.
- А я вот изменила тебе и рада этому, рада, что под конец жизни нашла бабье счастье. Андрей говорит мне красивые слова, он возводит меня на пьедестал женской радости. А что он вытворяет, когда мы остаемся одни. Помнишь, как на прошлый майский праздник ты дежурил, а потом тебя уговорили подменить кого-то, и ты вторые сутки просидел в своем спасательном центре, напрочь забыв про меня. А Андрей всегда помнил, что есть я и что мне не хватает мужской ласки. Вот мы в твое дежурство и отправились с ним на южный склон. Там ярко светило солнце, живописно буйствовала растительность, кругом распустилось море цветов и мы с Андреем были одни. Надеюсь, ты помнишь, какой это был прекрасный день? Мы выпили бутылку вина, потом он достал еще одну, и одновременно начал ласкать меня, целовать мочки ушей, затем шею, постепенно спускаясь ниже. Он всегда приходил в восторг, видя мое голое тело. Так случилось и в тот раз. Мы занимались этим безумием до полного изнеможения. Ты меня слышишь? Слушай, слушай внимательно и можешь представлять себе все в ярких картинках. Я пока прервусь, а ты будь на связи. Надо придумать, чем покормить утром Андрея, тебя ведь уже не станет, а он будет рядом, - говорила Люба отрешенным голосом.
Такого откровения, такого предательства Владимир Николаевич и в кошмарном сне не мог себе вообразить. Скулы его заходили ходуном, желваки надулись, он знал, что вены на руках налились кровью. Если бы тут сейчас оказался Андрей, он просто бы задушил его, столько злых сил он в себе ощутил. Если раньше о смерти Владимир Николаевич думал спокойно, то теперь ему хотелось мщения. Он злился так, что сердце готово было выскочить из груди. Эх, Андрей, Андрей, а ведь обещал за майские праздники починить его старый "жигуленок". И когда только успел и карбюратор перебрать, и с его женой покувыркаться? Сам пригрел змею на груди, с обидой и злостью на себя подумал он. Правильно в народе говорят, что предают только свои.
Думая об измене, он даже не сразу заметил, что снег прекратился, из расщелины куда-то уходила темнота. Владимиру Николаевичу стало трудно дышать то ли от услышанного, то ли от всепроникающего холода. Он больше не мог сосредоточиться ни на чем, мысли постоянно путались в голове, только образ Любы, еще устойчиво держался перед ним, да ухмыляющееся лицо его друга Андрея изредка мелькало в воображении. Владимир Николаевич вздрагивал, представляя их вместе, и не раз пытался на руках приподнять свое тело. Сломанной ноги он не чувствовал, как, впрочем, не чувствовал и самого холода, лишь изредка в негодовании сжимались его кулаки. Его чуть тревожило, что вот-вот придет вечный покой, а он так и не отомстит им.
Шло время, его тело становилось каким-то чужим, почти непослушным, и не было никаких сил, да и желания пошевелить рукой или здоровой ногой. Только мысли, которые крутились у него в голове, да стремление рассчитаться с людьми, предавшими его, говорило и о том, что он еще жив. Если бы Владимир Николаевич в этот момент смог посмотреть на себя со стороны, то он, наверное, страшно удивился бы тому, что на живом вроде человеке, снежинки больше не тают ни на лице, ни на голых руках. Лишь глаза неподвижного, припорошенного снегом спасателя с немым укором источали еще слабые искорки жизни.
Бежали минуты, может часы, неизбежно приближающие его конец. Вдруг что-то зашумело, он долго не мог понять, откуда звук, пока до него не дошло, что это призывно звонит рация. Но почему так тихо? Наверное, он начал терять слух, значит совсем скоро конец. Еле-еле Владимир Николаевич включил рацию на прием и сразу услышал голос жены.
- Ну, что молчишь, нет сил дослушать до конца? Ну, раз рация включилась, значит, ты еще жив. Мне осталось немного тебе рассказать. Потерпи, потом помрешь. В последнее Рождество тебе выпало дежурить, и ты на сутки ушел из дома. В эту ночь Андрей был особенно нежен со мной, он надел твой новый костюм, вы с ним ведь одного размера и мы с ним пили шампанское при свечах. Потом мы долго кружились в танце, и он постоянно целовал меня со всей страстью, на которую способен настоящий мужчина, не тебе чета. А затем Андрей облачился в твой халат и выглядел в нем почти как мой законный супруг. И снова была ночь без сна, и Андрей ушел лишь перед самым твоим возвращением. Я даже испугалась, а не встретишься ли ты с ним в подъезде или по дороге. Но где тебе прийти вовремя, ты даже с дежурства умудрился задержаться, как будто лишний раз желая показать мне свое безразличие. Когда тебя не станет, мы, наверное, поженимся и доживем, любя друг друга, до глубокой старости. Ты еще жив? Будь на связи, я хочу услышать твой последний вздох.
Владимир Николаевич теперь практически равнодушно воспринимал почти все, что говорила сейчас жена, хотя она знала, как вывести его в последние минуты жизни из себя и продлить мучения. Зачем она разрешила Андрею надевать его вещи, ладно костюм, бог с ним, но халат? Столько приятных минут принес им этот ее подарок. Люба сама любила снимать с него халат в темноте, одновременно целуя и обнимая его, а тут самую дорогую вещь сама надела на Андрея.
Эти мысли немного еще будоражили его сознание, но вскоре стала появляться легкость во всем теле, страшно хотелось спать, хотя глаза и так были наполовину прикрыты, держать их открытыми не хватало сил. Если бы не ее откровения, он, наверное, давно бы заснул. Но, видно, теперь время все же пришло, и он вот-вот погрузится в темноту. Владимир Николаевич перестал злиться, ему стало все безразлично и не хотелось больше сопротивляться ни холоду, ни сну. Зачем она рассказала ему про страшную измену? - подумал он огорченно. Только оттянула уход да сделала его максимально тягостным.
Но тут опять противно завизжал звонок рации. Вначале он отказывался ее включать, но рация шипела и звала, и вновь шипела и звала, мешая ему успокоиться навсегда. Он напрягся, но пальцы не слушались его, тогда он кулаком включил тумблер. Улетая куда-то во тьму, он услышал прежний, знакомый голос жены:
- Володя, Володечка, мой самый дорогой человек на свете, я знаю, ты еще жив. Не верь ничему из того, что я тебе наговорила. Зная тебя, я поняла, что для твоего спасения, надо найти способ придать тебе сил. Добавить их любым средством, пусть даже ценой такого жестокого обмана. Прости меня за это. Уже наступило утро, и твои друзья у расщелины, мы пробивались всю ночь, а когда я говорила с тобой, они несли меня на руках, чтобы я, не казалась слишком запыхавшейся. Андрей твой настоящий и верный друг, и он уже спускается к тебе, жди, скоро и меня спустят вниз. Теперь все будет хорошо.
В каком-то полусне Владимир Николаевич увидел рядом концы веревок, сброшенных сверху, а потом спускающихся товарищей, своих надежных друзей - спасателей. Они сразу окружили его, кто-то снимал одежду, кто-то растирал его лицо, руки спиртом. Вот вблизи уже появился их доктор, он делал какие-то нечувствительные уколы, потом долго возился с ногой. В этот момент Владимир Николаевич разглядел склонившееся над ним лицо Любаши. И сразу ощутил на себе ее жаркие поцелуи с солеными и горькими слезами. Она обняла его за шею и безостановочно повторяла:
- Я люблю тебя, только тебя одного, очень люблю!
Столько слов любви от Любаши он не слышал долгие годы. Сразу захотелось жить. А вокруг кипела знакомая работа, его положили на альпийские носилки, сильно затянули тело веревками, чтобы он и пошевелиться не мог. Мгновенье спустя он услышал, как Андрей скомандовал: "Начали". Носилки сдвинулись, медленно разомкнулись объятия Любаши, и чьи-то сильные мужские руки потянули его наверх, к свету, к спасению, к жизни.