- Кость, а почему ты меня больше не зовёшь "болтливой"?
- А теперь неинтересно. Это раньше ты меня сторонилась и молчала, как партизан на допросе. А теперь ты и вправду болтливая.
Вот черт. Теперь, выходит, не сторонюсь?
Теряешь границы, Ли́ска.
- Я болтливая? Вот анекдот. Ты только ба не говори.
- А она знает. Недавно мне жаловалась, что у нее голова уже трещит от твоей болтовни.
- Врешь!
- Вру, конечно, - легко согласился Костя и усмехнулся: - Но было бы забавно.
Я снова улыбнулась.
- Когда ты мне покажешь танец?
Костя признался, что готовит танец для комиссии. В зависимости от того, как он себя покажет, ему составят программу и дадут личного тренера. Я приставала к нему с просьбой показать танец.
- Когда доведу его до ума.
- Я хочу видеть его.
- Увидишь, обещаю. Даже повторишь потом. Ты мне лучше объясни, Алис... Если ты так хотела танцевать, почему раньше не начала заниматься?
Полгода назад я бы его послала, сказав, что это не его дело.
- В день аварии родители подарили мне абонемент на занятия танцами. И... когда я потеряла их, и вместе с ними возможность передвигаться, мне казалось... что начни я заниматься, это будет только растравливать боль от потери.
Он помолчал, поняв, что мы затронули то, чего раньше не касались.
- Вы были очень близки, да?
Полгода назад я бы ни с кем этого не обсуждала, даже с ба.
- Да. У нас была замечательная семья. Мы очень редко ссорились. Часто выбирались куда-то. Мы с мамой много фантазировали и мечтали, папа - воплощал.
Теряешь, теряешь границы, - нервно твердил бес с левого плеча.
- Расскажи о них. Если хочешь.
Ни за что! - сказала бы я полгода назад.
А теперь я рассказала.
Папа был автомехаником. На "ты" с любой техникой. Пока чинил в гараже машину, даже негромко с ней разговаривал.
Мама любила петь. Собирала статуэтки кошек. Они вечно покрывались пылью, и я терпеть не могла их протирать по выходным.
Папа называл меня Лисенком, а мама звала - Ли́са-Алиса. Отсюда ба и я сама взяли это сокрощенное - Лис, Ли́ска.
Мы ездили на речку все вместе летом.
Ба спорила с папой на счёт того, стоит мне учить английский или немецкий.
Какое-то время мама работала швеей у знакомой и шила мне платья на мои детские праздники.
По утрам мы завтракали все вместе, а потом разбегались кто куда...
Мы сидели в парке на траве, под раскидистым кленом. Коляска стояла рядом. Июнь грел воздух, накалял асфальт. Было тихо, все попрятались от жары. В тени лёгкий ветерок иногда ласково касался кожи.
И я говорила, говорила, говорила... Я так много, наверное, никогда в жизни не говорила. Каждое слово, вылетавшее из меня, высвобождало что-то, что я давно похоронила в себе. Я, кажется, плакала. Не помню точно. Я вообще не очень хорошо помню, что именно говорила, как долго, отвечал ли что-то Костя. Весь этот отрезок времени будто выпал из меня. И вместе с ним выпал какой-то гигантский камень размером с Красную площадь в Москве. Когда я наконец замолчала, мне не стало легче, нет. Мне стало пусто. Потому что внутри освободилась такая прорва места, что я потерялась в нем.
Спас, как обычно, Костя. Он просто обнял меня. Без подтекстов, без задней мысли. Просто привлек к себе.
Иногда парни пользуются моментом, и ожидают, что после такого объятия что-то последует. Это всегда чувствуется. Словно тебя поймали на удочку и теперь медленно и неотвратимо тянут на сушу.
Откуда я это знаю? У меня ведь такого не было. Но откуда-то знаю.
Костя не воспользовался. Он просто делился со мной своим теплом, потому что там, внутри, было не только пусто, но и холодно. И никакой июньский зной не мог согреть это место.
Бес с левого плеча безучастно констатировал: границы стёрты.