Вначале небольшой отрывок из книги "В движении вечном". Это рассказ о десятилетнем советском мальчике времен "холодной войны". На календаре 1970-й год.
СТРАШНЫЙ СОН
Два раза в год на Первомай и октябрьские праздники был тогда военный парад на Красной площади, и Игнат вместе со всеми взрослыми обязательно смотрел его по телевизору.
"... героический созидательный мирный труд советского народа надежно хранят его доблестные вооруженные силы. Любую агрессию, от кого бы она не исходила, ожидает незамедлительно сокрушительный отпор!", - вещал уверенно, грозно за кадром торжественный строгий голос.
Стальными, серо-зелеными бронтозаврами тяжко ползли по багровой площади тупоносые цилиндры стратегических ракет.
- Одна такая колбаса штат Техас накроет! - замечали значительно, переглядывались между собой мужчины. - Или пол-Европы ихней... Нью-Йорк сгорит, как спичка.
- Борони Бог той войны и снову побачить! - горячо спохватывалась, торопливо крестилась рядом в ужасе бабушка.
- Не боись, бабка, Советский Союз! И кто теперь на нас сунется? - посмеивались в ответ мужчины.
Игнат тоже усмехался, но... Он ведь знал, знал прекрасно, что у "них" тоже очень много таких ракет.
- Мы можем гарантированно уничтожить Советы пять раз! - заявлял отважно американский генерал.
На это, однако, ему резонно отвечал более рассудительный соотечественник:
- Я не знаю, сколько раз их можем мы. Но вот что они нас - раз и навсегда! - это я прекрасно знаю.
Игнат сызмалу видел на фотоснимках, что случилось с японскими городами после первых в истории ядерных бомбардировок. Но хиросимский "Малыш" теперь и вправду мог показаться лишь "малышом", теперь только одна-единственная стратегическая ракета несла на себе заряд больший, чем заряды всех прошлых, отгремевших когда-то на планете бесчисленных войн.
- Земля содрогнулась! - услышал Игнат однажды в случайном разговоре об одном из подземных термоядерных испытаний. - Сто мегатонн рванули...
И в душе его тоже словно что-то содрогнулось. Десять тысяч Хиросим за раз! А что если весь термоядер... и сразу?
Это даже невозможно было представить. Перед глазами мгновенно восставало лишь то, что будет после. Серая мертвая пустыня, пыль на руинах, пыль в воздухе. Сплошная серая мельчайшая пыль покрывает небо так, что оно кажется сплошь серым от непроглядной удушливой пыли... И силуэт одинокий где-то вдали на горизонте, как жалкий нелепый итог, как сгусток заразной, пропитанной ядами, радиоактивно мерцающей пыли... И вспоминалось где-то прочитанное: "Да позавидуют мертвым живые!" - но ведь он... Он-то, по сути, еще и не жил.
Множество интереснейших книг читал Игнат о прошлых войнах, множество смотрел кинофильмов. Книги и кинофильмы тогда были в огромном большинстве о войнах, в особенности о войне недавней, самой кровавой Второй мировой. Книги указывали прямо, что с первых дней своих человек непрерывно воевал с человеком, с годами войны становились более масштабными и кровопролитными. Только более масштабными и кровопролитными... Вот и вся она разница, в принципе.
Напалмовые сполохи вьетнамской войны, тлеющий ближневосточный кризис, жуткий карибский... Планета была снова разделена на два непримиримых лагеря; где-то глубоко под землей в секретных бетонных бункерах тупо ожидали пускового командирского приказа послушные ядерные кнопки, и все время казалось, что вот-вот, непременно, пусть даже случайно... Постоянная тревога эта не давала спокойно спать, Игнату постоянно снился один и тот же мучительный страшный сон.
... Низкий раскатный гул нарастает, словно из-под земли, могучий неумолимый предвестник. Гул набирает мощь, наполняет пространство дрожью, а душу отчаянием... времени нет, надо бежать, прятаться.
Игнат почему-то всегда один.
И он вправду бежит куда-то отчаянно, находит что-то похожее на барак, давно заброшенный, пустой, безлюдный. Пола в нем нет, стены легкие дощатые - если обвал, то не страшно... А еще почему-то во сне стены всегда как бы прозрачные, через них, как на экране в кино, можно отчетливо видеть.
Игнат зарывается глубже во что-то, впопыхах неуклюже, судорожно натягивает что-то на голову. Но не всплошную, вслепую, а так, всегда так непременно, чтобы была щелочка, непременно маленькая узенькая щелочка. Он твердо знает, что шансов нет, что это конец, но ему интересно, ему интересно до сладостной жути, ему любопытно до чрезвычайности - а что, что будет дальше?
Вот такой рассказ из книги. Это было примерно в 1970-году.
А теперь на календаре наше время.
Год 2014, 3 сентября
* * *
Однажды Достоевский задумчиво молвил в прекрасный солнечный день, глядя на веселую нарядную девчушку в уютной европейской стране:
"А назавтра придет какой-нибудь завоеватель, и прикажет разрушить этот город..."
Люди Мира, сильные Мира сего!
Завоеватель явился, бесовщина восстала всей черной ордой. В благодатной и мирной недавно стране беззащитную юную тросточку рвет пополам "Ураган".
Мы об этом и думать не смели, но это случилось, случилось как некий бесовский кошмар.
* * *
Теперь о главном.
Что есть первичное этого Мира?
Его жизнь.
Нет жизни, и нет этого Мира.
Вот был Советский Союз, и были те, что напротив. И мы видели "страшные сны". Но мы мечтали о мире, и знали, что мир означает одновременно жизнь. Как-то в то время президент Рональд Рейган случайно сказал: "Есть вещи поважнее, чем мир", -- и одни эти слова всколыхнули тот час всю планету. Лишь эти слова вызвали целую бурю в ответ.
Но вот объявили окончание холодной войны, и на четверть века мы вздохнули спокойно. Угроза, тревога на четверть века годы ушли, и все отчетливей ныне видно, что за четверть века мы забыли, что означает сегодня Большая война. Мы словно забыли, что за это время термоядерное оружие никуда не исчезло, более того оно стало куда совершенней, точнее, универсальней.
Во времена холодной войны лишь пять случайных слов всколыхнули планету, а сегодня говорить о "глобальном конфликте" очень легко. Словно: ну и что тут такого, ну поиграем в Большую войну. И наяву, а не "страшном сне"... А может и не страшен сей черт?
Я напишу вам сейчас, что означает Большая война.
В течение десяти минут массированным ядерным ударом Западная Европа будет сметена с лица Земли. С учетом относительной малости территории у нее нет шансов.
На США потребуется времени несколько больше, но это также неизбежно. И, прежде всего, вследствие того же территориального фактора. Территориальный фактор сыграл огромную роль при наполеоновском и гитлеровском нашествиях, этот же фактор остается превалирующим и теперь.
От огромной России кое-что останется, но... "да позавидуют мертвым живые". Колоссальный термоядерный тоннаж поднимет в атмосферу гигантское количество пыли, и на долгие годы наступит радиоактивная "ядерная зима". Голубая солнечная планета превратится в жалкое прибежище подвальных крыс.
И пускай будут спорить: нет, нет, ведь русских кругом обложили, и это России не будет -- пускай. Я спорить не буду. Я повторю только то, что бесспорно в итоге: да позавидуют мертвым живые.