Аннотация: Посвящается памяти моего друга умершего в 2005 г. (инсульт) Вместо буквы у краткое пришлось написать у. Редактор не все читает
Александр Львович Романов
(на фото - справа)
ИЗБРАННОЕ
(посмертный сборник)
2006 год
Под редакцией С.Н.Коленченко
(на фото - слева)
На фото конец1954 года.
Мы конечно несколько постарели с тех пор
А Раманау
ШТО?
Што застанецца
пасля нас?
Манбланы
выцвiлых паперак,
Таемны росчарк
на шпалерах,
Неясны змест
бясконцых фраз?
Што застанецца
пасля нас?
Жаданне падначалiць
мары,
Вятры,
лугi,
надзеi,
хмары,
I нават зорак
стылы бляск?
Што застанецца
пасля нас?
Паток
надзьмутых дэкларацый,
Бясконцы шквал
пустых навацый,
Бязглузна
выкiнуты час?
Што застанецца
пасля нас?
Адны
няздзейсныя намеры,
Без чыстай годнасцi
i веры -
Вось што пачуецца
у адказ.
2005 г. Последнее опубликованное стихотворение А. Романова
(в Гродненской районной газете 'Перспектива')
ОГЛАВЛЕНИЕ
ОТ РЕДАКТОРА 3
ГЛАВА 1. НАШ СТИЛЬ ЖИЗНИ В ТЕ ВРЕМЕНА 4
'ЖЕНЩИНА БЕЗ ИМЕНИ' 4
УТРЕННЯЯ ИДИЛЛИЯ 8
'ПРОЛЕТАРИИ ДУХА' 9
ГЛАВА 2. КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ, ПУБЛИЦИСТИКА. 11
КРИК В КАМЫШАХ 12
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ. 13
КАК ИМЕНОВАТЬ НАШУ ЭПОХУ? 14
ГЛАВА 3. СКАЗКИ 15
ЯК ПАЙШЛО НА ЗЯМЛIЦЫ КАХАННЕ 15
ДАВАЙ ПАСМЯЕМСЯ РАЗАМ 16
'КАК ГЕНЕРАЛИССИМУС СУВОРОВ ОТ БЕЛОРУСОВ БЕЖАЛ'. 17
ГЛАВА 4. ПРОЗА. 18
СТАРЫЙ АБРАМ 18
СТУДЕНЧЕСКОЕ ЭССЕ 20
ЛАГЕРНОЕ ЭССЕ. 20
ГЛАВА 5. СТИХИ И ПЕРЕВОДЫ. 21
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТИХИ. 22
Что будет памятью поэта? 22
ОДА ЖЕНЩИНЕ 22
Радость утра. Вечера покой. 23
ЖАБКА 23
ОСЕННЕЕ СКЕРЦО 23
ЖИТЕЙСКАЯ ОПТИКА 23
ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ 24
СДЕРЖАННЫЙ СТОН 24
АРХЕОЛАГ 25
ПОЭТЫ 27
КАСТРЫЧНIК 28
ЗОРКI ЛЁСУ 28
АДЗIНАЕ, ШТО НЕМАГЧЫМА 28
ДА ЗАКАХАНЫХ 29
РАСТАВАННЕ 29
БЕЛАЯ ЧАЙКА 29
НАША МОВА 30
ПРАЦIБОРСТВА 31
РУБЦЫ ПАМЯЦI 32
ВОСЕНЬ 32
РАЗВIТАЛЬНАЕ ПАВIТАННЕ 33
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПЕРАКЛАДЫ ЗАМЕЖНАЙ ПАЭЗII 33
ДА НЁМАНА 33
Уiльям Шэкспiр САНЕТ 91 34
Уiльям Шэкспiр САНЕТ 12 34
Джон Мэйофiлд ГРУЗЫ 34
Т.С.Элiот СПРЫТНЫ КОТ МАКАВIЦI 35
Рэд'ярд Кiплiнг БАЛАДА АБ УСХОДЗЕ I ЗАХАДЗЕ 36
Генрых Гейнэ БАЛТАЗАР ( ВАЛТАСАР) 37
ГАЙ ВАЛЕРЫЙ КАТУЛ XLIII 39
ГАЙ ВАЛЕРЫЙ КАТУЛ III 39
ОТ РЕДАКТОРА
Александр Львович Романов родился в городе Гродно (БССР) 12 сентября 1949 года в семье военнослужащего. Мать - Надежда Викторовна Романова была специалистом сельского хозяйства, агрономом, проработала всю жизнь в сельском хозяйстве. Отец погиб в 1951 году в Австрии и в воспитании сына участвовать не мог.
Большое влияние на воспитание и формирование личности Александра Львовича оказала бабка - Анастасия Николаевна, в молодости принимавшая активное участие в революционном движении России на стороне большевиков, ярый коммунист, руководившая в свое время отделом кадров обкома партии, имевшая прекрасную память и знавшая все про всех. Анастасия Николаевна - человек очень жестокий, жесткий и властный, вмешивавшийся в жизнь и старавшийся сломить волю и подчинить всех, кто был рядом. Своего сына она назвала Львом (якобы в честь Льва Николаевича Толстого). Но, зная Анастасию Николаевну, можно смело сказать, что идеалом для имени сына послужил совсем другой Лев (из колена Иудина) - Лев Давыдович Троцкий. Она установила в доме почти армейский порядок и жестко его поддерживала. В такой обстановке Саша рос до 1969 года, когда попал за антисоветскую пропаганду с другом в тюрьму, где отсидел 4 года. После выхода из тюрьмы жил постоянно с матерью. Работал на разных работах: был поверяльщиком разводок прядильных машин, грузчиком, наладчиком, репортером, журналистом, главным редактором газеты 'Перспектива'. Последнее время зарабатывал на жизнь литературным трудом - писал статьи и сочинял кроссворды в газеты, правил и корректировал тексты трудов по теории музыкосложения и публицистику известному в музыкальных кругах Гродненщины композитору Виталию Константиновичу Родионову, с которым был очень дружен в последнее время. Умер от инсульта 15 октября 2005 года.
Александр Львович был ярким представителем совершенно вымирающего ныне социального слоя - богемы. Неприхотливый к бытовым условиям, абсолютно безразличный к одежде и неразборчивый в вине и женщинах, он, вместе с тем, был человеком крайне честным, порядочным, высокообразованным, чрезвычайно эрудированным, с прекрасной памятью, в которой хранилось множество разнородной и детальной информации, литературных и научных данных. Общаться с ним было чрезвычайным удовольствием.
Глубоко эрудированный, с критическим и аналитическим умом, с прекрасным чувством юмора и притом флегматичного темперамента, всегда спокойный и сильный духом, он производил неизгладимое впечатление на всех, кто его знал. У него собирались творческие, но очень разные люди, которые вряд ли встретились бы в каком-либо ином месте. Фактически это был своеобразный клуб во главе с Александром Львовичем - неизменным председателям, которого никто не выбирал, но которого все сразу признавали таковым. Ему на суд и правку все давали разные продукты своего творчества. Его 'экспертиза' и оценка всегда была очень точной и честной. Он был моим единственным другом, и после его смерти могу сказать, что потерял самого близкого человека из живших на тот момент. Но вернемся к теме.
Так вот, хотя такие люди, как Александр Львович, составляют ничтожно малую часть общества, именно их наличие меняет общество в целом. Это как щепотка перца в супе, без которой он попросту является смесью разных ингредиентов.
Когда я начал заниматься собиранием текстов для издания посмертного сборника, то неожиданно оказалось, что самым большим препятствием явилась утеря таковых. Он часто писал на каких-то кусках бумаги, обертках и лишь иногда заносил текст в компьютер или в печать, в основном, когда кому-либо писал. Но и эта часть оказалась невелика. Среди напечатанного материала часто невозможно понять, чьё это? Или свой текст, или правка чужого, или перевод, или вообще перепечатка. Некоторые сильные тексты и стихи утеряны безвозвратно, некоторые из уцелевших не были пригодны для печати. Увы...
В его рассказах и дневниках я проходил как Серж.
Из прошлых записей (70-е, 80-е годы)
ГЛАВА 1. НАШ СТИЛЬ ЖИЗНИ В ТЕ ВРЕМЕНА
Рассказ А.Романова
'ЖЕНЩИНА БЕЗ ИМЕНИ'
В этот день - как и всегда - у меня были гости. Впрочем, сегодня их было особенно много.
Первым прибежал Серж и сразу же схватился за скрэббл - дурацкую игру, которую в нашей стране какой-то ретивый чиновник обозвал 'Эрудитом'. Смысл этой игры - по кроссвордным правилам побыстрее выставить свои магнитные буковки на игровое поле. Задача сложная, но вполне разрешимая. Серж и я - настоящие маэстро в этом виде спорта, и между нами давно и безуспешно идет борьба за звание 'Великого Маэстро'. Спор этот, впрочем, безнадежен, но Серж уже полгода не может смириться с дележом первого и второго места. Мне кажется, что даже проигрыш его успокоит, но я не могу заставить себя играть ниже своих возможностей.
Вторым гостем был Саша. Это совершенно другой экземпляр. Скрэббл ему глубоко противен, ибо он крадет интеллектуальную энергию, а этой энергии ему вечно не хватает. Сашка пишет рассказы. Вероятно именно для того, чтобы поднять свой интеллектуальный тонус, он и принес две бутылки гадкого дешёвого вина.
Третьим был Женька, суперинтеллектуал с супернаклонностями - философ по образованию и гомосексуалист по привязанностям. Я терпеть не могу 'голубых' ребят, но перед философами робею: они ведь читали Гегеля, которого я могу только почитать.
Впрочем 'голубые' наклонности Женьки у меня на квартире не проявляются. Он достаточно умён, чтобы понять: ни я, ни мои друзья в эти игры не играют.
Я - бабник. Увы, приходится применять именно это слово, ибо я люблю всех женщин, с которыми хочу переспать. Люблю ли я их после того, как поднимаюсь с постели - это вопрос другой... И я на него отвечать не стану.
Четвертым в гости явился Колумба. Он презрительно посмотрел на наши бутылки и сразу же меня огорошил.
- Небось ждешь в гости прыщавую? Напрасно. Видел её на улице, сказал, что ты сексуально озабочен, и она испугалась. Поведала, что в этой беде она не помощница.
Прыщавая - это та дама, которую я люблю уже два года. Сегодня она приехала из Новогрудка и обещала зайти. В постели с ней я не был, поэтому моё чувство довольно сильное. Колумба же, уставший смотреть на мои любовные муки, решил помочь. Его помощь, как всегда выражалась в том, что он прямым текстом сказывает то, что я предпочитаю держать под флёром недосказанности.
- Флёр, - вслух сказал я и выставил это слово на доске скрэббла. 'Флёр' принес мне 72 очка и Серж возмущенно заревел:
- Знать не знаю, что это за флёр такой. Нету такого слова в русском языке и быть не может.
-Флёр д'Оранж, - меланхолично с французским прононсом откликнулся Женька. Он сидел на диване и читал по-немецки дебютную монографию Кереса.
- Может ещё и флёр серо-буро-малин притащите? - не сдавался Серж.
Пришлось взять словарь, отыскать в нём несчастный 'флёр' и показать Сержу. Тот мигом успокоился, потому что авторитету словаря верил безоговорочно. Воцарилось молчание. Серж сопел, морщил лоб и перебирал свои буковки. На мой 'флёр' он хотел ответить достойно.
Колумба ненавидит пьянки и вино на столе его бесит. Зато о бабах он может говорить не уставая. Поэтому он возвратился к прыщавой.
- Цветницкий мне рассказывал, а я ему в таких делах верю, как прыщавая сделала ему минет.
Серж оторвался от скрэббла Он обожает, когда ему делают минет, и умеет обставить это дело со вкусом.
- И как? - заинтересованно спросил Серж, откладывая буковки в сторону.
- Очень просто. Напоил её в усмерть, а потом предложил сыграть на флейте. Всё получилось очень мило: кантата си-бемоль на розовом инструменте.
Меня всегда бесит, когда о моих любимых говорят гадости, тем более, что эти гадости делал не я. Поэтому я вновь наполнил фужеры. Женька, услышав характерный булькающий звук, тут же перестал читать.
- Миленькую партию сыграл Керес на турнире наций в Праге в 1944 году. Кто-то мне говорил - по-моему, Болеславский - что Гитлер дал ему аудиенцию и сыграл с ним одну партию. Керес великодушно предложил ничью на 11-м ходу.
Женька - мастер спорта по шахматам, но остальным этот вид спорта до лампочки. Поэтому его слова повисли в воздухе. Зато фужеры опорожнили дружно. Лишь Колумба презрительно отставил свой бокал и произнес: 'К вину 'Жок' предлагаю пирожок'. При этом он отмерил руку до локтя и показал характерный жест. Мы промолчали, но в воздухе появилась и повисла какая-то напряженность.
- Скучно у тебя Львович, - зевнул Колумба и стал собираться.
Я сам понимал, что у меня скучно. Наша компания - это что-то вроде телеги, в которую впряжены лебедь, трепетная лань, краб и еще кто-то из Ноева ковчега. Телега скрипела, но с места не двигалась. Тем не менее все мы делали вид, что куда-то мчимся, предположительно, к творческим успехам. Лишь Колумба был реалистом. Под творческими успехами он подразумевал победы над женщинами и преуспевал в этом.
Я не стал удерживать Колумбу, мавр сделал свое дело, мавр может уйти.
Итак, Танька (сиречь прыщавая) продолжает свою игру. Она по-прежнему не замечает, что я мужчина. Почему-то я всю жизнь выступаю в амплуа доброго друга. Все дамы без исключения поверяют мне страшные интимные тайны. Они рассказывают о своих любовниках, о своих сердечных привязанностях, просят достать лекарства от триппера или интересуются, у кого бы сделать криминальный аборт. И я, вместо того, чтобы обидеться, выслушиваю эти признания, лечу французские болезни и даю бесплатные юридические консультации. Никакой платы, кроме сердечного 'спасибо' я не получаю. Точно такие же отношения и у нас с Танькой. Когда год назад я признался ей, что влюбился, она была ошарашена.
- Не говори глупостей, - безапелляционно сказала она. - Ты мой друг, и поэтому любовниками мы не будем.
Странная логика. Значит, отдаваться надо врагам, а друзья пусть любуются эдакой идиллией. И я любуюсь! Смех сказать. Я посмотрел на себя в зеркало. В чем причина? зеркало отражает нормального человека: с руками, ногами, головой и прочими частями тела. Нет горба, других изъянов тоже не наблюдается, - но женщины меня не любят. Что им надо?
Мои размышления прервал Серж.
- А я поставлю кабанское слово 'Хрю'. И обломил на нем 51 очко.
Возмутился Женька. - Неужели в словарях есть такое? Проверили. Слово 'хрю' в словаре было, и Серж на радостях изобразил это междометие, издав звук вепря, нашедшего гнилой желудь в голодный год. Вышло очень похоже, и рассмеялся даже Сашка, который почему-то был грустен и задумчив. Он был единственным в нашей компании, кто спал с Танькой, но предпочитал о подробностях помалкивать. Похоже, что связь эта была в свое время не случайной и не мимолетной.
Колумба ушел, а мы стали сбрасываться 'по рублю'. За вином побежал Женька: денег у него не бывает даже тогда, когда он работает, а в данный момент он опять был клиентом биржи труда.
Не успели мы поднять бокалы с кроваво-красным молдавским 'Жоком', как за окном я увидел Таньку. Она стремительно отворила калитку и спортивной походкой шла к двери. Что-то горячее обдало меня изнутри: я все-таки любил и хотел её до безумия.
- Привет честной компании, - весело воскликнула она и по-мужски пожала мне руку. Рука была теплая, сухая и сильная. Ничего обещающего в этом рукопожатии не было.
Серж сразу начал хамить. У него удивительная манера говорить гадости, невинно глядя в глаза своей жертве.
- Какая женщина! Неплохо бы познакомиться с ней в постели.
- В последнее время я воздерживаюсь от таких знакомств, - ответила Танька. Было заметно, что мои гости ей не нравятся, но хозяином был я. Приходилось терпеть.
Я принес еще один фужер, налил вина. Танька скривилась, но все же пригубила.
Санька сидел насупясь. Его лицо ничего не выражало, но я знал, какая буря страстей и мыслей кипела в нем. Впрочем, мне было не до него. Роль хлебосольного хозяина утомительна, а я хотел женщину. Я мысленно раздевал Таньку, и от этого кружилась голова.
К счастью вино быстро кончилось. вероятно все поняли мое состояние и стали незаметно исчезать. Первым ушел Серж, сказав на прощание очередную гадость. Следом стал одеваться Сашка.
- Уже уходишь? - спросил я. Вопрос прозвучал фальшиво и Сашка заторопился. Поднялся и Женька. Мы остались с Татьяной наедине.
- Что-то устаю я от людей, - сказала она.
Я промолчал. Говорить о своей любви было бессмысленно, а поддерживать светский разговор не хотелось. Все же я сделал над собой усилие, и началась долгая неторопливая беседа. Я читал свои новые рассказы, бранил Таньку за творческую импотенцию, но в глубине души решал лишь одну проблему: как добиться того, чтобы Танька ответила мне взаимностью. Я видел в ней не друга, а женщину и мне хотелось говорить не проблемах русского верлибра, а молча ласкать её обнаженную грудь, гладить её волосы и целовать, целовать, целовать...
- Слушай, мы заболтались, - вдруг спохватилась она. - Как же быть с ночлегом? Троллейбусы уже не ходят.
- Оставайся здесь, - сказал я. Мне стоило неимоверного труда произнести эти слова.
................
Утром, сквозь тяжелую, опиумную одурь сна я услышал, что Танька одевается и уходит. Я даже не раскрыл глаз. Это уходили два года моей жизни - и у этих двух лет не было уже ни имени, ни названия.
19 - 21 июля 1984 года
Примечание редактора:
Автор несколько лукавит. По числу побед у женщин, а их у него было под тысячу, он превосходил Колумбу примерно в два раза, Сержа и Сашу - раз в десять-двадцать. Женя, естественно, не в счет. Хотя Татьяну он действительно очень любил, чего она, увы, не смогла или не захотела понять. От обиды, после расставания, он написал очень злое стихотворение, которое не приводится по цензурным соображеням (Ода женщине)
Первым умер Женя, потом - Александр Львович - автор рассказа, судьба Колумбы неизвестна, так как он вскоре выехал в Израиль, там вроде бы первое время работал грузчиком, потом его следы исчезают. Саша и Серж пока живы. Мы все вместе шутили, писали смешные стихотворения друг на друга и просто так.
Некоторые заметки (утрированные и весьма преувеличенные в смешную сторону) о том образе жизни, который иногда (крайне редко) вел А.Л., и некоторые из его знакомых, можно обнаружить в сборнике А.Л.Романова о Стахе и Грине: 'Пролетарии духа'.
Сборник состоит из новелл. Два друга, живущие в Минске полуинтеллектуальные бомжики, Стах и Гриня, попадают в разные смешные ситуации. Кроме того, они являются отцами-основателями новой партии - эсеров.
Интересно, что, в основном, черты характеров как Стаха, так и Грини, несмотря на их непохожесть, списаны автором с себя (он умел и любил посмеяться над собой) и частично придуманы. Причем, по характеру и внутренним качествам он ближе к Стаху. Зато свою внешность и привычки он от щедрого сердца подарил Грине.
Также следует помнить, что написан сборник в догорбачевкий период, когда о перестройке и крушении СССР никто и не помышлял. (Прим. ред.)
'У час парадку i прагрэса,
Калi нястомна крочым мы,
I перад намi шлях прамы -
Аб чым вяшчае наша прэса.
Анегiн што? - Мiнулы век,
А Стах - сучасны чалавек'
1988
А Романов
УТРЕННЯЯ ИДИЛЛИЯ
(киносценарий)
Действующие лица:
Стах - 25-35 лет, волевое лицо с остатками былой красоты. Желательно усы а ля Лех Валенса.
Гриня - 25-35 лет, невысокое существо меланхоличного типа. Желательны борода и усы а ля Николай II.
Фильм немой. Музыкальное сопровождение Э.Григ Песня Сольвейг, Л.Бетховен Ода к радости.
1. Камера снимает сквозь закрытую форточку раннее утро: ветку дерева, лучи солнца. Затем она отъезжает, и становится видна сама форточка, забитая гвоздем, кое-как оклеенная рваной бумагой. Затем камера медленно скользит по стене и наплывает на лицо Грини. Крупный план: Вздрагивают веки, открываются. Бессмысленный отрешенный взгляд. Гриня хлопает ресницами, медленно выковыривает грязь из уголка глаза, вытирает палец о воротник собственной рубашка. Чешет бороду. Начало песни Сольвейг.
2. Общий план. Кровать, заваленная тряпьем, голая стена. Гриня дрожащей рукой ощупывает предметы на столе, вплотную придвинутому к кровати.
3. Крупным планом: пепельница из консервной банки, горелые спички, пустые пачки сигарет 'Прима' и 'Памир'. Руки Грини по очереди ощупывают каждую пачку, но бесполезно. Затем он роется в консервной банке, извлекает миниатюрный окурок.
4. Гриня прикуривает, еле уберегая бороду от огня. Окурка хватает на две-три скупых затяжки, и он разочарованно бросает останки сигареты назад в консервную банку.
5. Общий план. Кровать. Гриня выползает из-под кучи тряпья, садится, с мучительным выражением лица трет виски. Заглядывает под кровать, ищет тапочки, не находит.
6. Крупным планом тощие ноги Грини. Он в рубашке и трусах. На полу мусор. Гриня чешет ступней одной ноги другую, поджимает пальцы.
7. Общий план. Гриня медленно подходит к другому столу, стоящему у окна.
8. Крупным планом стол. Две-три бутылки дешевого вина, несколько бутылок из-под пива, остатки скромной закуски. Все это в беспорядке громоздится на обрывке газеты. Явственно читается какой-то патриотический заголовок.
9 Крупный план. Пивная лужица на столе, опрокинутый стакан. В лужице плавает пивная пробка и сигарета с фильтром, скуренная на одну треть. Рука Грини извлекает мокрый окурок.
10. Лицо Грини. Он несколько раз пытается прикурить намокшую сигарету: разминает ее, укорачивает, но все безуспешно. Разочарованно отшвыривает ее.
11. Вся карикатурная фигура Грини в полный рост. Опять почесывание одной ноги другой. Гриня проверяет, осталось ли что-нибудь в бутылках. Увы, всюду вакуум. Гриня медленно поворачивается, толкает дверь и выходит из комнаты.
12 Кран и раковина на кухне. Гриня откручивает вентиль, долго и жадно пьет воду. Камера наплывает: лицо Грини с полузакрытыми глазами, дергающийся кадык, вода, которая струится по бороде.
13. Опять вся фигура Грини в кадре. Он отрывается от крана, утирается рукавом, смотрится в осколок зеркала. Опять чешется ногой. Потом выходит из кухни. Движения его несколько заторможенные. Он никуда не спешит.
14. Гриня садится на кровать. Он отрешенно смотрит в пространство, помаргивает. Руки бессильно сложены на коленях. Камера смещается на кровать. Такое впечатление, что там под кучей тряпья еще кто-то спит. 'Песня Сольвейг' на фонограмме умирает. Тишина до 24 кадра.
15 Куча тряпья на кровати медленно шевелится. Там действительно кто-то есть. Наконец резким движением Стах сбрасывает с лица полу старого пальто.
16 Крупным планом лицо Стаха. Жесткий, почти осмысленный взгляд, кривящиеся в злой полуусмешке губы. Он недоволен, что его потревожили. Резко бросает:
17. Титр 'В РЫЛО ХОЧЕШЬ, ПЬЯНЬ БОЛОТНАЯ? ЧЕГО СПАТЬ МЕШАЕШЬ?'
18. Несколько виноватое лицо Грини. Он говорит:
19. Титр 'Я ДУМАЛ, ТЫ В ВЫРУБОНЕ'.
20 Лицо Стаха. Жестокость еще не стерлась с лица, но уже проступает предвкушение удачной реплики. Со смаком он произносит:
21.Титр 'ТЕБЕ ВРЕДНО ДУМАТЬ'.
22. Удовлетворенный Стах вновь ложится. Ехидная улыбка еще кривит его губы. Он приподнимается и ставит точку:
23 Титр 'ЗАДНИЦА'.
24 Лицо сидящего на кровати Грини. На фонограмме начинает звучать 9-я Симфония Бетховена - те такты, которые предшествуют взрыву, знаменитой 'Оды к радости'. Камера направлена на отрешенное лицо Грини, его безвольно опущенные на кровать руки. Надо ждать, когда друг достанет курева и начнет думать, как опохмелиться. Камера с лица Грини скользит по прежнему пути: вот стена, вот драная бумага форточки. Она распахивается и мы видим зеленую ветку дерева за окном Звук доходит до полной мощности и 'Ода к радости'. продолжает звучать даже тогда, когда мелькает и пропадает последний титр: 'КОНЕЦ' (15.07.1984 г.)
Несколько глав из книги
'ПРОЛЕТАРИИ ДУХА'
(1980-1984 г.).
***
Как-то осенью, к почтенному даосу Стаху заглянул Гриня, неся в руках доу самодельного рябинового вина. Велико же было их изумление, когда после трехчасовой беседы о китайской поэзии Таньского периода, обнаружилось, что канистра пуста.
(доу - мера объема, равная приблизительно 10,3 л.)
Александр Львович занимался любительским виноделием и добивался весьма неплохого качества своих вин, которые он с друзьями (в основном со мной) регулярно употреблял. Особенно хорошо ему удавались вишневое и рябиновое вина. Китайскую поэзию мы оба знали и ценили. Я в ту пору немного увлекался китайской философией, в частности даосизмом. Конечно, количество выпитого нами вина несколько преувеличено, так как он добивался где-то 16-ти градусной крепости. (Прим. ред.)