Аннотация: Авантюрный роман. Этакая Дюмащщина. Альтернативная Франция второй половины 16 века, то есть, Франгаллия. Альтернативная религия. Шевалье Симон де Ламбрасс едет в Париж.
Пролог
Комната, в которую его провели, была благоразумно лишена света.
Зашторенные и, кажется, даже заколоченные окна, выходящие на пьяцца Симпатика, едва угадывались по прерывистому золотистому абрису. А тонкая свеча, зажженная в углу, служила лишь для того, чтобы глаза посетителя все время обращались к узкому, канонических пропорций лицу, грустно взирающему с простой, без позолоты доски.
Вольгова Хермаль несколько раз осенил себя путем.
Шифрованная записка с оттиском вставшего на дыбы коня гласила: 'Дорогой брат! Рыба, что ты прислал шестого числа, протухла. Навести, пожалуйста, тетушку Палому в Санта-Каланти и передай от нас привет и долгие лета. С Калибогом на устах, Бруно'.
Когда Хермаль, положив на колени 'Книгу чисел', открыл ее на шестой с конца странице и сверил четные буквы, записка в его голове приобрела совсем другой вид.
'Неотложно. Гвиронци. Завтра, четыре часа'.
Ему пришлось отсрочить намеченные дела, поручить брату Эберту найти в Сакандере Легонтини и Даго и наемным экипажем выехать в благословенный Риман.
И вот он здесь, в городе, который принял на себя власть и право говорить с народами от имени Калибога.
Хермаль пошевелился, руки огладили подлокотники кресла. Ему подумалось, что он не первый и не последний человек, кто полирует это дерево. Возможно, здесь сидели и стратиги, и префиксы, и банкиры. Время текло. Калибог с мягким упреком смотрел со стены. Хермаль еще раз перекрестил себя по всем направления света. Человек всегда идет с Калибогом: на север ли, на юг, на запад ли, на восток.
Амен.
Он неслышно выдохнул, почувствовав легкое движение воздуха. Кто-то прошел из скрытой ниши, вызвав трепет свечи, и, невидимый, в шорохе одежд устроился напротив. Чуть скрипнула обтяжка сиденья.
- Здравствуйте, брат Хермаль.
Хермаль подумал, что голос ему определенно знаком, но предпочел не высказывать догадку вслух. Мало того, и саму догадку он запрятал как можно глубже, на самое дно души.
- Здравствуйте, брат...
Собеседник уловил заминку.
- Зовите меня брат Фацио.
В имени слышалась ирония. В 'Житиях Калибога' некий Фацио был единственным человеком, о котором сам Калибог не знал ничего.
Мысли Хермаля, впрочем, уже наделили незнакомца возрастом, телом и лицом. Так Хермалю было легче беседовать. Он представил своего первого наставника - тучного отца Бенедикта Эрма, уже с полгода ушедшего в свое последнее путешествие.
- Здравствуйте, брат Фацио.
Собеседник промолчал. Темнота в глазах Хермаля приобретала то фиолетовый, то зеленоватый оттенки.
- Вы настаивали на срочной встрече, - осмелился напомнить он, когда молчание тревожно затянулось.
- Да, конечно, - собеседник вздохнул. - Вы помните стих седьмой из 'Третьего путешествия'?
- 'И каждому будет дозволено идти со мной, из начала жизни в ее конец...'
- '...и каждого ждет награда моя как на земле, так и на небесах', - закончил за Хермаля назвавшийся братом Фацио. - Знаете, как трактуют это теодолики?
- Слышал, - осторожно ответил Хермаль.
Собеседник разразился смешком.
- Не беспокойтесь. Я не обвиню вас в ереси.
- Они говорят, - выстраивая фразу, медленно произнес Хермаль, - что Калибог подразумевал, будто только те и будут допущены к путешествию с Ним, кто проводит земное время в трудах во славу Его. Ибо труд есть награда земная.
- М-м... А дальше?
- По земному труду обрящется награда небесная.
- Небесная... - повторил брат Фацио. - И что вы по этому поводу думаете?
- Это мало отличается от официальной трактовки.
- Почему же? - голос брата Фацио едва не замироточил.
- В энцикликах Феотора Гольи и Анимуса Рибори...
- Вы ошибаетесь, - резко заявил собеседник Хермаля, не дав тому закончить. - Их слова в корне отличаются от энциклик Пастырей Церкви Его.
Куда клонит? - подумал Хермаль, поддернув рукав накидки.
- И все же мы считаем теодоликов детьми Церкви, - сказал он.
- Заблудшими! Заблудшими детьми. К сожалению, эти дети играют с огнем и грозят поджечь здание, в котором живут. Вы понимаете?
- Конечно, брат Фацио.
- Что ж... Тут что имеет принципиальное значение, брат Хермаль? Имеет значение, кто оценивает твои труды. И если небесным трудам самим понятием своим определено происходить под надзором Калибога, то за земными трудами принуждена присматривать Церковь Его, раз она являет собой дом, возведенный последователями и провозвестниками славы Его. Конечно, в стихе об этой роли не сказано. Но благодаря энцикликам Пастырей, разъясняющим не ясные или сомнительные моменты канонических 'Житий' и 'Путешествий', мы понимаем, что именно это бремя и определил Церкви Калибог. Иначе и не могло быть. Кому присматривать за стадом, как не нам? Кому оценивать труды, как не стоящим на страже Его? Знал ли Калибог, что вырастет из Его 'Житий'? Помните, брат Хермаль, 'Первое путешествие', стих двенадцатый?
Хермалю показалось, что говорящий наклонился к нему - ткни пальцем и попадешь или в глаз, или в ноздрю.
Темно.
- Я помню, - улыбнулся невидимому собеседнику Хермаль. - 'Взрастет взамен Меня, но на словах Моих новая вера, и разойдется по душам, как хлеб по рукам, ибо в ней надежда и спасение, и путь ко Мне'.
- Ну и не о Церкви ли это? Она, и только она стояла заслоном арабам, а до них - еретическому многобожию! Скромные братья-адаписы несли Его имя в города и замки! Учили и труду, и смирению, и смыслу Последнего Путешествия. Их убивали в Сагоре и сжигали в Лемнотии. А что говорят теодолики? - голос брата Фацио исполнился желчи. - Что Церковь не должна стоять между человеком и Калибогом! Что вера сама подскажет выход из любого затруднения. Сама, слышите? Что теодолия - обращение человека к Калибогу - должна происходить в сердце человека, а не в храме. Что службы - это поборы, что префиксы и кардиналы купаются в золоте, что отпущение грехов - не дело Церкви, а дело самого Калибога в конце пути. И что не нам оценивать земные труды!
- Я недавно был в землях германских, - сказал Хермаль. - В Виттенберге и Ганновере. Некоторые тамошние монастыри и клапства...
- Знаю, знаю, - отозвался брат Фацио. Он вздохнул, смялись одежды, стукнуло о подлокотник кольцо на пальце. - Наслышаны. И о Батисто Прево, и о 'черной десятине'. Здесь, в Римане, в обители Пастыря, исподволь заговаривают о Реформации. Но это внутреннее дело Церкви, которое опять же нельзя выносить на паству. И прибирать храм Калибога надо всем вместе, а не объявлять о том, что храм плох и надобно переселяться в новый.
На некоторое время установилось молчание.
- Я знаю, брат Хермаль, - заговорил брат Фацио, - что вы тщетно добиваетесь клапства в провинции Меклен-Руж.
- Не прохожу экзаменацию.
- Наслышан.
- Вы хотите поспособствовать моему назначению?
- Отчасти. Насколько я знаю, вы состоите на службе у префикса Гравилье, а раньше какое-то время находились среди Путешествующих Братьев.
- Это верно, - кивнул Хермаль.
- Какие места вам хорошо известны?
- Курфюрства Саксонии, Пруссии, Померании, Лейпциг и Бранденбург. Также Фландрия, кантоны Швейцарии. Хуже - Австрия.
- Что скажете насчет Франгаллии?
- Был в Бургундии и Форэ. Один раз - в Блуа.
- Ваши впечатления?
- Грязно, если мне будет позволено так сказать, брат Фацио. Грязные деревеньки, грязные люди, грязные мысли.
- Не понравилось?
- И среди грязи надо работать, - уклончиво сказал Хермаль, взглянув на изображение Калибога.
- Генрих Франгалльский, как вы, наверное, знаете, благосклонен к теодоликам, хотя сам и калиск.
- Они тоже питают его казну.
Кресло под братом Фацио скрипнуло.
- Да. Как раз по этому поводу... В окружении Генриха зреет недовольство, потому что знатные теодолики, вроде брата короля, герцога Анжуйского Франциска или принца Людовика Конде, сорят деньгами при достаточно шатком положении Франгалльской короны. Все эти войны с Эспаньолией и Англией стоят больших затрат. К тому же мать-королева не довольна упадком местной Церкви, которая теряет свою паству. Гизы в союзе с ней выступают за то, чтобы хорошенько потрясти мошну разжиревших теодоликов.
- Это подоплека? - спросил Хермаль.
- Всем и всегда руководят деньги и власть, - вздохнул брат Фацио. - Это далеко не тот мир, о котором мечтал Калибог.
- Что же надобно от меня?
- От вас... Префикс Гравилье отзывается о вас как о надежном и думающем человеке. Умеющем решать проблемы.
- Мои способности весьма скромны.
Брат Фацио мелко рассмеялся.
- Это похвально. Так вот, - сказал он, - нам бы не хотелось, чтобы вмешательство Церкви было явным. Мы формально за Генриха и мать-королеву. Но именно при них, Церковь во Франгаллии была ограничена в своем влиянии на короля. Что, конечно, здесь, в Римане, никому не понравилось. К тому же Церковь уже подпортила себе репутацию, и усугублять негативное отношение к нам не только во Франгаллии, но и в соседних странах, половина из которых - за теодоликами, было бы в корне не верным. Теодолики хоть и объявлены еретиками, но, скажем так, даже в Пастырском конклите есть ряд кардиналов, которые им симпатизируют. Для того, чтобы прижать и их, не Церковь, а теодоликов необходимо выставить в самом жутком свете. Вы понимаете, брат Хермаль?
- Сколько у меня времени?
- М-м... Сейчас у нас что? Март? Конец марта? Я думаю, к августу, к Святому Доминику, были бы хороши народные волнения в нескольких провинциях. С виселицами и пожарами. Но все должно идти снизу, от крестьян, от печатников, от ткачей. В нужный момент включатся уже Гизы и прочие, королевская гвардия, а мы попытаемся примирить обе стороны. Когда этого не получится - а этого не получится, - Церковь выступит хранителем товаров и сбережений теодоликов, как сторона все же непричастная к вспыхнувшему насилию. Это будет маленький кивок в сторону Генриха. Мол, не можем же мы влиять...
- И, думаете, понесут?
- Ну, если не понесут, мы кое-где выступим гарантами, какой-нибудь городок подальше от Парижа спасем от разорения.
- Это цель?
- Нет, одна из целей. Первая - очистить Франгаллию от теодоликов. Вторая - вновь заполучить влияние на короля. Третья - выставить Церковь в благом свете. Четвертая - получить земли и золото.
Хермаль прищурился.
Глаза его хоть и привыкли ко тьме, но все равно едва могли различить сидящую напротив фигуру. Скорее, он все же принимал за нее обманные сгустки тьмы. Ох, Калибог, только один ты все и видишь!
- Зачем вы мне все это говорите, брат Фацио? - осенив себя путем, спросил он. - Тем более, в таких деталях?
- Затем, мой дорогой Хермаль, что поручить это дело мы планируем именно вам, и вам же необходимо знать весь, так сказать, карточный расклад. Это доверие, брат Хермаль. Я надеюсь, вы его оценили?
- Да, брат Фацио.
- Кем вас знают в миру?
- Торговцем Серрано Бользой. Во Фландрии - богословом Кристофером Людостином.
- Так вот, - сказал брат Фацио, - вы являетесь почти идеальной кандидатурой для воплощения нашего плана. В крайнем случае, если вас поймают, никто не сможет связать вас с Церковью. При пытках вам, конечно, лучше откусить язык. Но думаю, вряд ли при вашей предусмотрительности вы позволите себе попасть в плен. Теодоликов отличает слабая организация, и умных и осторожных людей среди них немного. Впрочем, опасайтесь Колиньи и Брето. У старого жука Жака Брето - нюх. Да, в приватных разговорах можете смело ссылаться на своего префикса. Гравилье давно слывет в Римане отщепенцем, удаленным с глаз Пастыря за своенравие и инициативы в вопросах реформирования. Он играет эту роль как раз для таких случаев. Скажем, это будет капкан для любвеобильного крыла Церкви, в котором состоит и префикс, назначенный на клапство в Меклен-Руж.
- А Гравилье?
- Не беспокойтесь за него, у него будет защита. Сколько людей вам понадобится?
Хермаль задумался.
- Я возьму тех, с кем работаю постоянно. Семь человек и я.
- Не маловато? Знаете, брат Хермаль, дороги Франгаллии сейчас не безопасны, леса кишат разбойниками, и я думаю, не будет лишним, скажем, нанять осторожному торговцу небольшой отряд для охраны дорогого товара. Дюжину солдат-генуэзцев.
- Это меня не демаскирует?
- Они будут держаться на расстоянии.
- И послужат еще и некоторой гарантией для вас?
- Разумеется. Так вот, к середине августа, я надеюсь, ваша деятельность всколыхнет Шампань, Берри, Пуату, Турень, Блуа и прочие герцогства и графства.
- Вы приписываете мне, брат Фацио, какие-то воистину дьявольские способности. За четыре месяца я, по сути, должен поджечь всю Франгаллию.
- Вы же знаете, что Калибог... - Хермаль уловил шелест одежды и решил, что брат Фацио тоже периодически осеняет себя путями. Голова - север, пах - юг, левое плечо - запад и правое - восток. - ...что Калибог разъяснил в неканонической проповеди у Аль-Кулум, что дьявол - это продукт чисто внутренний, что он есть все низкое, телесное в человеке, связанное с соблазнами и слабостями. И каждый своего дьявола растит сам. Как и каждого Калибога в себе. Я же не предполагаю в вас ничего дьявольского, брат Хермаль, поскольку работать вы несомненно будете не в одиночестве. Где-то пустят слух, где-то подожгут не Франгаллию, но овин, в нужный момент внутренний дьявол толкнет под локоть Гизов. Групп будет несколько.
- Я смотрю, мы работаем с размахом.
- А как иначе, брат Хермаль? Церковь тысячу лет уже идет по пути Калибога, так неужели ей, как мальчишке, увидевшему бесхозный сад, не нарвать спелых яблок?
- Аналогия, на мой взгляд...
- Пустое, брат Хермаль. Вы, я надеюсь, не сомневаетесь в благих побуждениях Церкви? Разве не Калибог - свет во тьме? Разве не Церковь подхватила факел из Его руки и организует вокруг себя народы?
- И куда ведет Церковь?
- К Калибогу, конечно же!
- В Последнее Путешествие?
- Не юродствуйте. Все мы смертны, - огорчился брат Фацио. - Но Церковь ведет не к смерти, а к просветлению, как и Калибог - к новому пути. Кстати, возьмите...
Из тьмы, наполнившейся шелестом ткани, в грудь Хермалю ткнулась свернутая в трубку бумага.
- Что это? - спросил он, нащупав выпуклое пятно застывшего сургуча.
- Это письмо к Рене Гизу, сыну Клода Гиза, в Нанси. С ним вы сможете получить помощь как деньгами, так и людьми, если она вам понадобится. Письмо на предъявителя, но с шифром. Поэтому, когда Гиз спросит, как к вам обращаться, назовитесь Хорусом.
- Хорусом?
- Да. Помните, в 'Путешествии втором' некий Хорус перед пришествием Калибога первым извещал горожан?
- Я помню, что его повесили в Хантиппе.
- Но Калибог его потом воскресил.
Хермаль хмыкнул.
- Всегда восхищался искусством поощрять и угрожать одновременно.
- На том Церковь и стоит. Гиз поможет вам, но злоупотреблять его расположением, сами понимаете... Отчеты о работе отправляйте в Лион по прежнему адресу.
- Чтобы оправдать отряд наемников, мне, пожалуй, нужно будет зеркало из Мурано. Я знаю, Церковь имеет запасы.
- Хорошо, - подумав, сказал брат Фацио. - Уже есть покупатель?
- В Мелоне. Но пока я до него доеду...
- Да, пожалуй, это возможно. Отряд соберется в Турине на следующей неделе. Их примут в монастыре Премакрино, там рядом винокурни и таверна Чезаре Граппы. Капитан Луиджи Морготта будет по вечерам ждать вас там за кружечкой бароло.
Хермаль хлопнул ладонями по коленям.
- Что ж...
- Погодите, - остановил его брат Фацио. - На выходе из дома брат Армоли выдаст вам деньги. Четыреста ливров. На первую пору.
Хермаль мысленно поблагодарил Калибога, что его накидка мешковата, и три-четыре увесистых кошеля с легкостью поместятся под ней.
- Предусмотрительность Церкви достойна восхищения. Я, надеюсь, не стеснен в методах ведения дел?
- Ни коим образом!
- Замечательно.
Хермаль, осенив себя путем, поднялся. Вместе с ним, похоже, поднялся и его собеседник.
- Кстати... - брат Фацио помедлил. - Вы не слышали в Германии или где-то еще некой новости... будто Калибог вновь путешествует среди людей?
- Периодически мне говорят, что его видели то в Лейпциге, то в Шайзмарке. Но я, честно говоря, не верю этим слухам.
- Это понятно, - быстро сказал невидимый брат Фацио. - Только это домыслы или все-таки свидетельства? Есть ли факты?
- У меня нет, - сказал Хермаль. - Его все время видели рядом безымянные и обезличенные существа. То есть, некто в Вормсе, Варбурге, Диттердорфе, но никто конкретно.
- Что ж, вы меня успокоили.
Свеча под образом дрогнула. Холодок проплыл понизу, цепляя Хермаля за ноги в легких чулках.
- С Калибогом, брат Хермаль, - пожелал, удаляясь, брат Фацио.
- На Пути Его, - отозвался Хермаль.
Какое-то время он еще постоял, вглядываясь во тьму.
Затем впустившая его сюда дверь открылась, и клирик в сутане жестом показал ему покинуть комнату. На пороге Хермаль украдкой оглянулся и успел заметить широкий стул с высокой, обитой синей тканью спинкой и темную волну портьеры, скрывающую переходную нишу в соседнюю комнату.
Значит, Франгаллия...
Глава 1
Пригожим апрельским утром из маленького городка на границе с Провансом на немолодом рыжем коньке в сторону Парижа выехал молодой человек лет двадцати пяти. Одет он был в синие штаны и вытертый простой камзол фиолетового цвета, на голове его держалась широкополая шляпа, а о бедро постукивала шпага в кожаных, с железной оковкой ножнах.
Надо сказать, лицо у молодого человека было продолговатое, достаточно выразительное, глаза - коричневые, слегка утопленные в глазницы, под хрящеватым носом темнели усы, кончиками задорно вздернутые к скулам. И видом своим, и взглядом, воинственно устремленным к горизонту, видимо, в желании поскорее увидеть Пале-Рояль или Святой Собор, он походил на всех тех не слишком наделенных удачей мелких дворян, что десятками, а то и сотнями каждый год съезжались ко дворцу короля Генриха в надежде получить придворную должность и толику венценосного внимания.
Собственно, да, именно это и занимало мысли молодого человека, которого звали Симон де Ламбрасс. Дед Симона при Франциске за доблесть, проявленную в швейцарской военной кампании, получил во владение две деревеньки, городок Пуэнн и приставку 'де' к фамилии, отстроил небольшой замок, все же более похожий на легкомысленное шато, и благополучно погиб при осаде Павии.
Его жена Луиза и сын Жером, соответственно, являющиеся для Симона бабушкой и отцом, худо-бедно поставили владение на ноги. Неспешную и размеренную жизнь провинциальных дворян, наполненную повседневными заботами рачительных хозяев, изредка разнообразили выезды в Валенс, Монтелимар и Гренобль. О, Гренобль! Шестнадцатилетний Жером де Ламбрасс, похожий на деревенского увальня, напялившего господские камзол и короткие штаны, в основном, служил там предметом обидных розыгрышей местных дворян. Впрочем, несколько дуэлей до крови, из которых он вышел победителем, уменьшили число желающих шутить над ним до нуля. Тем не менее, презрительное отношение никуда не делось и вылилось в некое подобие остракизма, и приглашения на балы, именины, Путешествия и охоту неизменно стали обходить его стороной.
Впрочем, Жером де Ламбрасс не долго страдал от этого и любовь свою нашел среди тех, кто был ему ближе по духу, чем по положению - Навьен Шамбуа, дочь низкородного торговца мясом и шерстью сказала ему 'Да'. Они обвенчались в маленькой сельской церкви. В тридцать шестом году от этого союза и родился Симон де Ламбрасс.
Надобно опять же заметить, что Жером никогда не забывал о том, как был в свое время принят в обществе, поэтому подошел к воспитанию сына со всей серьезностью. Нанятые учителя и клирик из монастыря, расположенного по соседству, обучили Симона верховой езде, манерам, житейским премудростям и 'Житиям'.
Ливр уходил за ливром, экю подгонял экю.
Мастера шпаги Жером выписал из Эспаньолии, славящейся своими фехтовальщиками, и полтора года маленький, тщедушный, с тощей бородкой Гонзало Скриба учил Симона двигаться, затем ставил руки и обучал стойкам, уклонам и выпадам.
Только после того, как Скриба удостоверился, что его наука закрепилась в голове юноши, он дозволил тому наконец взять в руку шпагу, которую ранее заменяли тому деревянный пруток или рейка.
Жером нередко экзаменовал сына после занятий и находил в своем отпрыске живой ум, упрямство и похвальное желание никому не спускать поражений.
Навьен следила с балкона, как они скачут по внутреннему дворику, поднимая пыль, и сердце ее радовалось от единения отца с сыном и тревожилось из-за опасных звона и мерцания шпаг. Мастер Скриба обычно сопровождал все сухими, непонятными для Навьен комментариями, от которых тем не менее ей становилось спокойнее. Верилось, что у мастера Скриба все было под контролем.
- Терция! Сикста! Рипост! Рипост, culo!
Видя, что ни к управлению владениями, ни к тихой жизни Симон не проявляет ни малейшего интереса, Жером решил отправить сына пытать счастья в Париж. Неплохой конь, двадцать пять экю и шпага - разве нужно что-то еще, чтобы покорить столицу? Нет, судари, этого даже много! Особенно, когда в округе не осталось не объезженных тобой красоток.
В общем, как мы уже говорили, пригожим апрельским утром Симон де Ламбрасс отправился в Париж. Напутствия отца заняли всего-ничего, поцелуй матери - и того меньше. Перекинув небольшой мешок с припасами через плечо, под короткий плащ, Симон стиснул бока конька коленями, и тот послушно потрусил по дороге, унося его все дальше от родительского гнезда.
Последним, что увидел, оглянувшись, шевалье, было материнское напутствие - щепотью она осеняла спину сына.
Север, юг, запад, восток...
Эх! Туаз за туазом потянулись знакомые места, но грусть, одолевавшая Симона при расставании с родными, постепенно сошла на нет. Молодое тело переполнили волнующие запахи весны. В груди возникло восторженное предчувствие новой жизни, целого мира, который обязательно падет к его ногам, и, возможно, сам Генрих восхитится его храбростью и отвагой.
Все впереди!
Повеселевший, полный надежд Симон пустил конька рысью. Женщины в его грезах отдавались ему как герою Франгаллии по первому же желанию, пистоли и экю сыпались золотым дождем прямо в карманы и за пазуху, враги падали ниц.
Деревеньку Бренвен он миновал, не останавливаясь, и направился по петляющей среди дубов и каштанов дороге на Монбрисон. Деревья шелестели молодой зеленью, жаркое солнце пробивалось сквозь кроны резными узорами, пропадающими под копытами конька. Симон представлял, как парижане срывают шляпы при его появлении.
За Валенсом он дал животному отдых, перекусив на постоялом дворе. Местное вино, даже разбавленное водой, оказалось сносным и обошлось совсем не дорого. Девчонка, бывшая в услужении, положила на него глаз, но Симон решил не задерживаться.
Миновав развилку на Гренобль, в окрестностях которого, по слухам, стояла лагерем королевская гвардия, он добрался до границ графства Форэ. В деревеньке Птиберон Симон попал на похороны и, считая это дурной приметой, повернул конька в объезд. День перевалил за свою половину. Кружная дорога пролегла мимо полей, с которых крестьяне вывозили камни. Несколько раз Симону пришлось сводить конька на обочину, пропуская кареты и верховых с королевскими цветами в одежде. Совершенно невольно он придерживал кошель и беззвучно молился Калибогу, хотя опасаться вроде бы было и нечего - сборщики налогов уж точно катили не по его душу. Но тут ведь лучше подстраховаться...
За полями раскинулись луга, на которых паслись козы. Из-за пологого, поросшего буками холма выглянула деревенька под названием Можертон с часовней и теодолической церковью, и Симон решил, что таверна 'Приют путешественника', встретившая его на окраине, как нельзя лучше подходит для того, чтобы служить завершением первого дня пути.
Возможно, это была судьба.
Мы ведь только по прошествии определенного времени, оглянувшись назад, можем сказать, что то или иное действие роковым образом отразилось на нашей жизни.
Вот и Симон этого еще не знал.
Таверна представляла из себя небольшое помещение с дощатым полом, сложенным из крупных камней очагом, пятью столами и стойкой трактирщика в углу. Кухня пряталась за занавеской из грубой ткани. Косые колонны света чертили воздух. Шаткая лестница вела на второй этаж, где для путешественников были приготовлены узкие, похожие на гробы комнатки.
- Хозяин!
Шевалье звучно подбил порог каблуками. Конька он оставил во дворе, привязав к столбу коновязи.
- Э-эй!
Таверна была пуста, правда, присмотревшись, Симон заметил в дальнем углу привалившуюся к стене фигуру в темном - то ли клирика, то ли путешествующего монаха. Клирик, похоже, спал. Что он, интересно, станет делать ночью?
- Есть кто?
Симон прошел к стойке и стукнул по дереву ребром выуженной из кошеля монеты. Ему снова никто не ответил.
- Клянусь Калибогом, это начинает раздражать!
Шевалье покрутился на месте.
Дьявольщина какая-то! Чуткий слух молодого человека уловил слабое шевеление за кухонной занавеской, и он одним ловким движением преодолел стойку. Слабо звякнули бутылки на низких полках.
- Ну-ка!
Симон отдернул полотно, ожидая увидеть трактирщика, тискающего кухарку, но открывшаяся картина заставила его похолодеть.
- Каналья!
Ощерившись, молодой человек схватился за эфес шпаги.
В узком пространстве, образованном плитой, посудными полками и котлом с примыкающей к нему поленницей, лежал человек. Светлая рубаха его намокла чернотою. Лицо было разбито. Правая рука подрагивала, и пальцы бездумно скребли по полу. Именно этот звук и услышал Симон несколько мгновений назад.
В это время над головой его раздался скрип.
- Эй!
Выдернув шпагу из ножен, шевалье кинулся в зал и поспешил к лестнице. Тень мелькнула наверху. Затем в стену, разлетаясь на осколки, ударил глиняный горшок.
- Убийца! - взревел Симон.
Второй горшок оставил на стене мокрое пятно рядом с его макушкой. Нечистоты брызнули во все стороны. Шевалье отпрянул. Тень, до глаз замотанная в черный плащ, прыгнула вниз через несколько ступенек. Де Ламбрасс успел встретить ее направленной в горло шпагой.
Наверху, за ее спиной, озаряя стену, взвились сполохи огня. Завитки дыма прозрачными змеями потекли по лестнице.
- Я неплохо владею шпагой, - сказал Симон, не давая злодею спуститься. - Вам лучше сдаться, сеньор. Ради Калибога.
Тень хохотнула.
- Дерзкий мальчишка! Здесь все сгорит дотла!
- А вас повесят как убийцу и как поджигателя!
Симон сделал выпад, но злодей отбил атаку, правда, слегка попортил плащ.
- С кинжалом против шпаги? - улыбнулся шевалье. - Я проткну вас.
- Не уверен.
Дым пошел гуще. Дерево на втором этаже затрещало, пожираемое огнем. Что-то с грохотом обвалилось.
- Я не буду с вами играть, сеньор, - сказал Симон. - Если вы не сдадитесь, я раню вас в плечо, а затем в бедро.
- Да, - кивнула тень, - не будем запускать это дело!
Человек в плаще отступил, приглашая шевалье последовать за ним. Де Ламбрасс поднялся на одну ступеньку.
- Смелее, - сказал убийца.
- Вот как! Вы обвиняете меня в тру...
Закончить фразу Симон не успел - трехногий табурет обрушился на его затылок, и заготовленная острота, кстати, удачная, канула во тьму беспамятства.
В роду де Ламбрасов у мужчин были крепкие черепа, вдобавок, поля шляпы как смогли смягчили удар, но ни первое, ни второе все же не спасли шевалье от унизительной потери сознания. Он сполз по стене на пол, и человек в плаще выбил шпагу из его безвольной руки.
- Во имя Калибога, Стефан! Ты мог и поторопиться! - сказал он раздраженно своему припозднившемуся спасителю.
- Значит, не мог.
Ударивший Симона табуретом, подоткнув рясу, присел и повернул голову шевалье, взявшись пальцами за подбородок. Если бы наш герой внезапно очнулся, то непременно заподозрил бы в этой фигуре клирика, дремавшего за дальним столом.
- Значит, теодолики вместе с семьей тавернщика сожгут и случайного проезжего. Стали бы они жечь своего!
- Что ж, пусть так.
Названный Стефаном без зазрения совести пошарил у де Ламбрасса за пазухой и нашел в тайном кармашке кошель с экю. Присвистнув, он показал его напарнику в плаще.
- Бери, - кивнул тот. - Сеньору деньги уже не понадобятся.
- Добить?
Человек в плаще задумался.
- Нет, Стефан. Оставим это в ведении Калибога.
Пожар наверху разгорался. Дым потек сквозь потолочные перекрытия. Балки принялись чернеть на глазах.
- Разлей-ка еще вина, - сказал человек в плаще. - Пусть полыхнет погуще.
- Это мы ми...
Стефан не договорил - снаружи раздался свист.
- Вот дьявол! - выругался человек в плаще. - Нет времени! Все, уходим. Надо будет завтра отметиться в Пуа-де-При.
Убийцы быстро направились к дверям.
Если бы им, выскакивающим во двор, случилось оглянуться, то они б увидели, как Симон, очнувшись, прижимает ладонь к затылку. Но увы, беглецы были слишком заняты: одного ждало место на повозке, а другого - низкая пегая кобыла, украшенная цветастой попоной. И Стефан, и его напарник в плаще, и сидящий спереди повозки третий участник поспешили скрыться с места разгорающегося пожара по той самой дороге, которая не более, как полчаса назад, привела к таверне де Ламбрасса.
С другой стороны, из Можертона, уже спешили жители, правда, было их едва два десятка, в основном женщины и дети, и только у двоих имелись деревянные ведра. Учитывая, что колодец находился во внутреннем дворе, со стороны жарко пылающей стены, участь таверны была предрешена.
Огонь ревел, пожирая крытую соломой крышу. Внутри обваливались перекрытия. Жители глазели, переговариваясь и сходясь на том, что сам Калибог наказал жадного тавернщика-калиска. Отблески плясали на лицах. Мошкарой вились искры.
Выбросившийся из дверей, курящийся дымом Симон де Ламбрасс сначала был принят за дьявола, покинувшего пекло, а затем за нерасторопного поджигателя, чуть не поджарившего самого себя.
Множество рук вцепились в еще не оправившегося от удара шевалье, кто-то съездил ему по скуле, кто-то рванул ворот рубашки. С кличем: 'Повесить поджигателя!' его потащили в Можертон, где на площади перед домом прево как раз имелся подходящий столб.
Чуть очухавшись, Симон, конечно, стал сопротивляться, но много ли повоюешь в тесной толпе схваченным за руки?
- Канальи! Ублюдки! Куда вы меня тащите? - закричал он.
- На небесный путь! - со смехом ответил ему кто-то.
Народу по дороге прибавилось. Поимка поджигателя внесла разнообразие в сонную жизнь деревни. Даже одноногий инвалид Кюстен выбрался из своей халупы. Шевалье подхватили за руки и за ноги и понесли словно охотничий трофей.
Соблюдая законность, постучали к прево, и тот вышел, грозно хмуря брови. Он был толст и мордат. Сержант гвардии, вытирая жирные губы, встал за его плечом.
- В чем дело? - рявкнул прево, оглядывая толпу, вобравшую в себя уже и столяра Шарголи, и его подмастерьев, и кузнеца Морше.
Большинство людей, собравшихся на площади, были теодоликами, и благоверному калиску, которым считал себя господин Буженло, это зрелище не доставило удовольствия, хотя, будучи честным малым, он вынужден был признать, что хлопот зломерзские еретики ему доставляют мало, налоги платят исправно, а в церковные праздники не забывают поблагодарить его то жареной курицей, то копченым свиным боком.
Хотя, конечно, болтаться бы им всем...
Мысли этой прево ходу не дал, потому что разобрал в разноголосице ответов на свой вопрос, что таверна 'Приют путешественника' у дороги на Боже сгорела дотла вместе с ее хозяином Гаспаром Брие и его женой.
- Что?!
Надо сказать, по уговору Гаспар делился с господином Буженло частью выручки. Конечно, в Париже несчастный десяток ливров - тьфу, искры под копытами, но прево, как человек рачительный, был рад и этому. Теперь же...
- Кто это сделал?!
Прево счел себя униженным и обокраденным и взмолился о прижизненной каре тому, кто лишил его дохода. Поэтому брошенного к его ногам Симона воспринял как подарок небес. Есть Калибог среди людей!
- Он?
- Да, господин Буженло, - ответили из толпы. - Выбегал из таверны.
- Вздернуть его! - крикнул кто-то, вызвав общий одобрительный гул.
Сипя от удара поддых, шевалье, увы, ничего не мог на это возразить. Он скреб землю пальцами и мутным взглядом смотрел на туфли прево.
- Поднимите его, - распорядился господин Буженло.
Симона встряхнули и, придерживая, заставили стоять перед представителем власти на подгибающихся ногах.
- И кто ты такой? - мягко спросил прево, оценивая небогатую одежду незнакомца и молодое, в царапинах лицо. - Какой веры?
- Отвечать господину прево! - рявкнул сбоку сержант и наградил де Ламбрасса ударом по уху.
Удар вышел настолько замечательным, что Симон на несколько мгновений узрел тьму среди бела дня и услышал звон колоколов с Парижского собора.