Ибрахим аль-Маусили, проще говоря, мосулец, написал девятьсот песен - больше, чем кто-либо до него. В конце жизни он перебрал их, как перебирают рис, и оставил за собой шестьсот самых лучших, без изъяна. Арабы до сих пор поют эти песни, тренькая на лютне, как мы на балалайке - да!
А ещё Ибрахим известен тем, что первым начал учить пению дорогих невольниц - белых, жёлтых и чёрных, повысив цену до размеров недоступных даже богатым людям - да! Покупал, например, девицу за сорок динаров, а продавал за тридцать тысяч и не хотел уступить ни дирхема. Когда он умер, его сын Исхак аль-Маусили, тоже певец и композитор, признался халифу Харуну ар-Рашиду, что отец заработал на нём более двухсот тысяч динаров, и это без учёта проданных ему невольниц.
- Горе тебе! - закричал халиф. - Неужели двести тысяч? - А потом нахмурился и сказал: - Пусть Аллах простит меня за это! Горе нам, а сколько он оставил тебе?
- Он оставил мне долгов на пять тысяч, с которыми я уже расплатился, - сказал Исхак, и тогда ар-Рашид засмеялся:
- Не знаю, кто из нас больший расточитель я или твой отец, но двести тысяч - это слишком!
Исхак, без сомнения, заработал бы на пристрастии ар-Рашида к музыке несравненно больше, если б халиф не умер в урочный час, но это уже другая история. А эту поведал нам Абу-ль-Фарадж аль-Исфахани, а узнал он о ней со слов отца, который услышал её от своего отца, а тот от деда, и так далее - до времён легендарных халифов, и потому каждое слово в этой истории, конечно же, подлинное - да!
В тот день Ибрахим, испросив у халифа разрешение, остался дома. Велел запереть двери и никого не пускать. Вокруг суетились слуги и невольницы - непременный атрибут всякого отдыха, а Ибрахим лежал на коврах, пил вино и пощипывал виноград. И вдруг в толпе домочадцев он увидел красивого старика почтенного вида. На нём были две рубахи, одна поверх другой, и круглая шапочка. В руках он держал посох инкрустированный серебром. Старик почтительно поздоровался с Ибрахимом, и тот предложил ему сесть, а потом задал щекотливый вопрос, потому как сухой закон для мусульманина - норма.
- А почему нет? - вопросом на вопрос ответил незнакомец и улыбнулся. Выпив вина, он обратился к музыканту с настоятельной просьбой:
- О, Ибрахим, не споёшь ли ты нам какую-нибудь из твоих песен?
И тогда Ибрахим взял лютню, подкрутил колки и, ударив по струнам, запел: "Пей вино и будь при этом слепо преданным ему. Каждый день зимой и летом должное отдай вину".
И старик воскликнул:
- Хорошо! - а потом сказал: - Спой ещё что-нибудь, но приложи всё своё умение, потому что я намерен сравниться с тобой в мастерстве.
И Ибрахим опять взял лютню и усердствовал, как никогда ранее, даже в присутствии халифа.
"Пахнуло мускусом в долине, когда прошла по ней Зейнаб, и благовонные картины в прозрачном воздухе дрожат".
- Хорошо, очень хорошо! - сказал старик. - А теперь позволь мне, если не возражаешь, исполнить песню на стихи Зу-р-Руммы, которого так любит достойнейший из достойных Харун ар-Рашид.
- Делай, как знаешь, - ответил Ибрахим с некоторым пренебрежением, но, когда старик заиграл, мосулец забыл обо всём. Игра старика поражала настолько, что не хотелось думать о необычном положении пальцев на шейке лютни и направлении смычка.
"Морской жемчужине подобно твоя краса таится втуне. Ты вся воистину греховна, как вавилонская колдунья".
- Не хватает пятой струны, не правда ли? - усмехнулся старик. - Да и шестая не помешала бы.
Казалось, лютня подпевала ему, подстраивалась и плакала вместе с ним.
"Стою я магией увитый, вот-вот устанет сердце биться. Клянусь, безжалостно убитый, в немыслимой любви к убийце".
Неведомая смена ритмов завораживала воображение. Ибрахим сидел неподвижно, не в силах выразить восхищение. Старик кончил петь, отложил лютню и сказал:
- Запомни эту манеру исполнения и научи ей своих невольниц.
А потом он исчез - испарился, был и - нету. Ибрахим бросился его искать. Побежал на женскую половину - а куда ещё бежать мусульманину, в дом которого забрался незнакомец? - и увидел, что двери заперты. И звонкий женский голос с некоторым сожалением сообщил ему, что у них никого чужого нет и не было. Ибрахим выскочил к воротам дома, но и они были заперты. Он спросил у привратника о старике, и хаджиб с удивлением ответил: "Клянусь Аллахом, к нам никто сегодня не заходил!" В полном недоумении мосулец вернулся к себе и услышал голос, который раздавался непонятно откуда: "Не беспокойся и не ищи меня, Ибрахим, ибо я - Иблис. Это я был сегодня твоим гостем"...
На следующий день Ибрахим отправился к ар-Рашиду и рассказал ему о случившемся.
- Ты уверен, что это был он? - спросил халиф.
- Я готов отдать за тебя всех своих близких, включая покойников - мир праху их! - это был он.
- Горе тебе! посмотрим, запомнил ли ты его песню, - сказал халиф и, выслушав, заметил: - Жаль, что мы не слышали его! Думаю то, что ты пел, всего лишь жалкая копия.
И Ибрахим тут же откликнулся на его слова песней:
"Тебя, случайно подсмотрев и не пугаясь копии, аллах задумал райских дев по твоему подобию".
Ар-Рашид рассмеялся и хотел вознаградить певца, но Ибрахим остановил его.
- Не нужны мне ни золото, ни дорогие одежды. Дай мне на откуп стихи Зу-р-Руммы, которые я люблю не меньше тебя, и запрети всем другим певцам петь эти песни.
- Хорошо, пусть будет по-твоему, - сказал халиф, но Ибрахим воскликнул:
- Дай клятву, повелитель правоверных! Именем Аллаха и его пророка, именем гробницы твоего отца аль-Махди, дай клятву, что не вознаградишь никого из певцов, если они будут петь песни на стихи Зу-р-Руммы!
- Слушаю и повинуюсь, - сказал халиф и, смеясь, дал клятву, которую, тем не менее, соблюдал всю оставшуюся жизнь. Ибрахим упал на колени и поцеловал землю перед ним, как подчас целовал копыта чёрного ослика, на котором халиф выезжал на тайные прогулки в тщетной надежде остаться не узнанным своими подданными.
По свидетельству Исхака отец сочинил более ста песен на стихи Зу-р-Руммы и всякий раз, когда ар-Рашид слушал их, он радовался и щедро вознаграждал певца. А в общей сложности Ибрахим получил, исполняя эти песни, два миллиона дирхемов или, переводя серебро на золото, сто тысяч динаров, чего и вам желаем, если вы, разумеется, обладаете способностями мосульца во всём их радужном спектре.
А вот другая история - о нём же.
Как-то раз Бухарик зашёл к своему другу и учителю. Ибрахим сидел перед занавесом, за которым обычно прячут невольниц, и пил вино.
- Говорят, сегодняшний день обещает быть денежным, - сказал Бухарик. - На горизонте замечена тучка, битком набитая дирхемами. Как думаешь, врут или правду говорят?
- Молчи, болтун, сын сплетницы! Не до тебя! - закричал Ибрахим, но потом, остыв, сказал: - Я узнал, что продаётся соседнее имение и потерял сон и покой. Просят за него сто тысяч дирхемов и - будь я проклят! - оно того стоит.
- А разве у тебя нет денег?
- Есть, но мне не хочется тратить свои. Вот если б ты...
- Клянусь Аллахом, у меня нет ни дирхема! - закричал Бухарик, но Ибрахим, прервав его словоблудие, сказал: "Слушай и запоминай!" - и, постукивая каламом по чернильнице, запел:
"Пусть сад твой ливень напоит, о, продавец вина, с тобою дни я проводил с рассвета дотемна. Здесь заложил халат свой я и белую чалму, здесь сотворил молитву я двухлетнему вину. Пришёл к тебе и снова я прошу налить вина. "Азил би шин, - сказал ты мне, - осталась муть одна". Клянусь своею жизнью я, хоть эта жизнь бедна, ушёл из сада с миром я, унёс кувшин вина!"
- Запомнил? А теперь отправляйся к визиру и расскажи ему всё, что слышал от меня, а потом спой песню. И не забудь сообщить ему, что это мой подарок.
И Бухарик отправился к Яхьи ибн Халиду и сделал всё, как пожелал Ибрахим.
- Прекрасная песня! - сказал визир. - Я хочу, чтобы ты научил ей одну из моих невольниц. - И велел натянуть занавес. А когда Бухарик закончил урок пения, сказал:
- Эй, гулям, отнеси Ибрахиму сто тысяч дирхемов, а Бухарику отсыпь десять тысяч.
И Бухарик взвалил мешок на плечо и понёс, сначала вприпрыжку, а потом едва передвигая ноги. Дома он рассыпал монеты на полу, улёгся на них и стал пить вино и радоваться жизни, которая преподносит порой самые неожиданные подарки.
На следующий день Бухарик отправился к учителю и застал его в расстроенных чувствах.
- Бай-бо! Разве тебе не принесли денег?
- Принесли, - сказал Ибрахим и, подняв занавес, показал десять мешков с дирхемами.
- Горе тебе! - воскликнул Бухарик. - А что с имением?
- Стоит там, где стояло, будь оно неладно! Я как подумаю, что мои деньги попадут в чужие руки, мне становится так плохо, будто я объелся дешёвой похлёбки.
Он помолчал, а потом спросил:
- Кто пел вчера у визира - Динара?
- Клянусь Аллахом - она! Ты знаешь его потаскушек лучше, чем я своих! - сказал Бухарик, а затем поинтересовался: - И что же ты будешь делать теперь?
- Садись, я научу тебя новой песне, а потом ты пойдёшь к старшему сыну визира и расскажешь ему всё, что произошло вчера и споёшь эту песню.
И Бухарин пошёл к Фадлю ибн Яхье и в подробностях передал ему все события минувшего дня.
И сын визира воскликнул:
- Пусть Аллах накажет Ибрахима за его жадность! Играй!
И велел слуге повесить занавес.
А потом Бухарик запел, а невольница слушала его и запоминала.
"Как нас судьба старается с тобою разлучить, всё оболгать пытается, изгадить, извратить. В разлуки час сказали мне: "Не знает он любви". Вернулся - закричали мне: "Туши пожар в крови!" Да будет трижды проклят тот, кто заставляет нас копить разлуки, проводы, дробить свиданья час".
- Клянусь Аллахом, Ибрахим превзошёл самого себя, а ты - своего учителя! - сказал Фадль сын Яхья. - Сколько, ты говоришь, дал ему мой отец? Сто тысяч? Эй, гулям, отнеси Ибрахиму двести тысяч, а Бухарику двадцать!
И Бухарик вернулся домой, лёг на ковры и закричал: "Освежите меня деньгами, ибо я изнемогаю от богатства!" и велел осыпать себя дирхемами, пел песни и веселился. А утром он опять отправился к Ибрахиму и вошёл к нему, напевая: "Как нас судьба старается - вай, вай, вай, вай! Всё оболгать пытается - вай, вай, вай, вай!" Но Ибрахим не слушал его. Он всё так же сидел перед занавесом и пил непроцеженное вино.
- А что с имением? - спросил Бухарик.
- Стоит! - закричал Ибрахим. - Хоть бы кто его купил - будь оно проклято! Но не будем о грустном. Я сейчас спою песню, а затем ты пойдёшь к младшему сыну визира и расскажешь всё, что произошло за эти два дня. Слушай и запоминай.
И спел ему новую песню. И пошёл Бухарик к Джафару ибн Яхья, и рассказал ему всё, что случилось за два дня. И велел Джафар привести невольницу, а сам уселся на подушки и сказал:
- Давай, Бухарик!
И Бухарик начал петь и, дабы обучить девушку, повторил напев несколько раз:
"Я раньше был свободным, а ныне стал рабом, замученным, безродным, а виноваты в том: с тростинкой холм округлый и утешенье глаз - грудей движенье смуглых, открытых напоказ".
- Пусть Аллах лишит меня слуха - хорошо! - вскричал Джафар, а потом спросил:
- Сколько дал ему мой брат? Двести тысяч? Всего-то?! Эй, гулям, отнеси Ибрахиму триста тысяч дирхемов, а Бухарику - тридцать!
И три гуляма несли мешки до дома Бухарика, а когда ушли, он стал осыпать серебром своих невольниц, приговаривая: - Джаночки мои, джаночки...
А на следующий день Бухарик, как водится, пошёл к Ибрахиму и застал его на том же месте и в той же позе.
- Сколько там? - свистящим шёпотом спросил он и с опаской указал на занавес. - Шестьсот тысяч? - И когда Ибрахим кивнул, сел на пол - там, где стоял. И тогда учитель протянул ему купчую:
- Я получил её только что. Визир купил имение и написал мне: "Я понял, что ты едва ли сподобишься приобрести его за свои деньги и потому купил за наши".
- Бай-бо! - застонал Бухарик и схватился за голову, а Ибрахим заплакал:
- Ах, Бухарик! Если водится с людьми, то только такими, как эти! На меня свалилось сказочное богатство, а я сидел дома и не двинулся с места!
- Вот и сиди! - закричал Бухарик. - Я - твои ноги!
А потом он запел. Хлопал в ладоши и смеялся:
"Застилает свет слеза, дай же мне твои глаза, дай глаза твои взаймы, вдоволь выплачемся мы".