Кочетков Виталий : другие произведения.

Колечко

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  "Ась" - любимое восклицание бабушки Любы. Произнося это междометие, она прикладывает ладошку к уху. В другое давно уже вставлен слуховой аппарат, но баба Люба всё равно ничего не слышит, ибо внимает только тому, чему хочет внимать, а чему не хочет, не внимает. Вот такая баба Люба затейливая штучка. С кандибобером. И не только в ухе.
   Когда нет никого вокруг, она читает вслух - сама себе, разумеется, - стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина - память у бабы Любы великолепная.
   Однажды, когда у бабули случился гипертонический криз, приехали к ней врачи скорой помощи. Обкололи со всех сторон и, подозревая инсульт, решили проверить бабы Любину адекватность. "А почитайте-ка нам что-нибудь по памяти", - попросили бедовую старушку.
   - Что же вам почитать? - раздумчиво поинтересовалась баба Люба. - Разве что из Пушкина...
   И начала читать им "Евгения Онегина".
   Долго читала...
   сначала из первой главы...
   потом из второй...
   - Достаточно, - сказал врач, симпатичный молодой человек. - А что вы ещё помните?
   - Грибоедова, - ответила баба Люба.
   - Неужели всего?! - удивился врач.
   - А то нет, - ответила баба Люба. - От первого слова до последнего возгласа.
   И закричала, залихватски вскинув обколотую длань: "Карету мне, карету!"
   - Сколько вам лет, Любовь Гавриловна? - спросил врач.
   - Восемьдесят пять, - ответила баба Люба.
   - Ни хера себе! - воскликнул молодой человек и, обращаясь к спутнице, сказал: - Поехали. Нам здесь больше делать нечего.
   - А я из Пушкина только золотую цепь помню, да и то не всю, - промолвила медсестра, укладывая тонометр. И попрощалась: - До свидания, бабушка.
   - А хотите, я вам Лермонтова почитаю? - спросила бойкая старушка, удобно устраиваясь на постели. - Что вы хотите услышать - "Мцыри" или "Демона"? А, может, "Бородино"? - И громко, нараспев, начала читать: "Скажи-ка, дядя, ведь недаром..."
   - Всё, всё, всё, - сказал врач и поспешно вышел из комнаты. "Не старушенция, а клад какой-то", - услышала она его последние слова...
  
  Но чаще, чем стихи, она громко, сама себе, пересказывает собственную жизнь - каждый раз по-новому, да так, что и сама уже не понимает где правда, где вымысел. Основную канву своей жизненной эпопеи, тем не менее, выдерживает чётко, ибо помнит всё: и раскулачивание родителей, хотя тогда была мала - от горшка два вершка, и высылку семьи в Казахстан, и тяжёлую жизнь в бескрайней степи, где всё пришлось начинать заново, с нуля. Труд от зари до зари. Голодное детство.
   Всякое было в жизни - и замужество, и семья, и дети, из которых в живых осталась одна дочь, да и та укатила за тридевять земель - и забыла о матери, подавая редкие весточки в виде подачек, таких жалких, что на них пряника не купишь не то, что ситцевого халата.
   - А я ведь уже не молоденькая, - говорит она, жалуясь соседке - той самой, что не намного моложе её - лет на двадцать всего-то.
   Сидят они на крохотной кухоньке. Чаёвничают...
   - Да будет тебе плакаться, - говорит тётя Мотя. - Живёшь - и живи! Нужны тебе чужие заботы?
   - Так ведь дочь она мне - не кто-нибудь, - вздыхает баба Люба.
   - Была дочь, да вся вышла, - говорит тётя Мотя. - Расскажи-ка ты лучше про Йозефа
   - Ась? - не слышит баба Люба.
   - Ась-ась - хуясь! - взрывается тётя Мотя. И кричит, срывая голос: - Про Йозефа! говорю! расскажи!
   - Да ты эту историю лучше меня знаешь, - говорит баба Люба.
   - А ты всё равно расскажи - трудно тебе что ли?
   Бабе Любе не трудно, и она начинает рассказывать об одном из военнопленных, томившихся в лагере под Павлодаром.
   - Рядом со школой располагался этот лагерь, - поясняет баба Люба. - За дощатым забором. Мы, девчонки, из любопытства их в щели разглядывали. Одна из досок отодвигалась, и тогда мы передавали им - кто спички, кто - соль, кто - махорку...
   Слышала тётя Мотя эту историю раз двадцать. Может, даже больше. Тем не менее, она смиренно внимает бабе Любе, ибо когда знаешь всё, волей неволей становишься прилежной слушательницей, выискивая накладки.
   - Да как же ты с ним объяснялась-то - с этим Йозефом? Ты же языка ихнего не знаешь?
   - Да как-то так - объяснялась...
   - И сколько лет тебе тогда было?
   - Лет пятнадцать. В сорок пятом году это происходило, значит точно - пятнадцать.
   - Нравился он тебе - честно скажи?
   - Не очень. Да и как он мог нравиться: чёрный, худой, заросший по самые очи... Жалко было его - это правда. Помочь хотела...
   И вот как-то раз подзывает меня...
   "Любичка", - говорит - как сейчас помню...
   Мне мама, говорит, когда меня в армию забирали, одну ценную вещицу дала. Если трудно будет, продай, сказала она. "Вот она, эта вещица" - и протягивает мне на ладони золотое колечко с красным камушком...
   - Рубином? - спрашивает тётя Мотя.
   - Им, - отвечает баба Люба. - Взяла я, значит, это колечко и понесла в магазин. Продавщица в магазине... ох и ушлая тётка! - по глазам видно, что ушлая, - выслушала меня, повертела в руках это самое колечко, сунула в нагрудный кармашек, потом взяла буханку хлеба...
   - Белого хлеба? - вновь требует уточнения тётя Мотя.
   - Не скажу, что белого, но и не чёрного, да какое это имеет значение? Я в то время жмыху радовалась. Отломлю кусочек и сосу, сосу во время урока - удовольствие растягиваю...
   И ничего вкуснее, казалось мне, нет на белом свете...
   А тут - хлеб!
   Отрезала, значит, она кусок в два пальца толщиной и говорит: "На, отдай ему".
   Взяла я эту осьмушку, завернула в бумагу и совсем уж было собралась уходить, как, вдруг, она останавливает меня и заявляет: "Завтра приходи - ещё дам".
   Ну, вот. Вернулась я, значит, в школу, подошла к забору, глянула в щель... Вижу, ждёт меня мой словак...
   - Так он чехом был или словаком? - спрашивает тётя Мотя.
   - Ась? - говорит баба Люба.
   - Тебя бы бабой Асей кликать! - возмущается собеседница. - Вконец ты меня своим асем... - Далее она материализует слово "ась", придавая ему фаллическую твёрдость.
   - Фашистом он был, - говорит баба Люба. - Национальность в то время такая была - "фашист". - И громко, с прихлёбом, пьёт чай из сиреневого блюдца.
   - Ну, чего замолчала? - спрашивает тётя Мотя. - Продолжай...
   Но баба Люба хранит молчание, всем своим видом демонстрируя невосполнимый упадок дружеского отношения к соседке.
   - Обидела ты меня, - наконец, признаётся она. - Обидела - до глубины души. Ну, глухая я, как тетерка, так что ж теперь меня матом крыть?
   - Милая, да кто же тебя ещё матом покроет, если не я? - резонно замечает тётя Мотя. - Вот то-то и оно, что никто, кроме меня, потому как никому другому ты на дух не нужна...
   Ой, что расскажу! Только ты укажи, в какое ухо тебе кричать - то или это?
   - В это, - говорит баба Люба и пальчиком показывает на ухо, оснащённое слуховым аппаратом. Подслушивающим устройством называет его тётя Мотя ("Ты, баба Люба, как спецагент". - Ага, Штирлиц).
   - Я, когда к тебе шла, - говорит она, - Сявку Меринова встретила. Его, Исидорку и Люську Пиявкину. Стояли они у магазина - и ругались. По какому такому поводу не скажу - далеко от них была. Долго, видимо, ругались. Потом Сявка Меринов отошёл от них, покрыл обеих махровым матом, а напоследок заявил: "Е...ть вас некому, недотыки!"
   Ох, и раскричались они - что ты!..
   - Кто?
   - Кто-кто - Исидорка и Люська Пиявкина. "А вот представь себе - е...ут!" - кричит Исидорка. - Да ещё как!- вторит ей Люська. - "В очередь", - говорит одна. - По-всякому! - добавляет другая. И перечисляет - куда!
   Нет, ты представляешь?!
   - Совсем девки с ума посходили! - возмущается баба Люба. - Прямо так и заявили?
   - Во всеуслышание, - говорит тётя Мотя. - Ладно, рассказывай дальше про своего Йозефа.
   - А на чём я остановилась? - спрашивает баба Люба. - Ах да - вспомнила. Взял он, значит, у меня этот кусок хлеба, разломил пополам. Одну половину в карман сунул, вторую - есть начал. "Ешь всё, говорю я ему, завтра ещё принесу". - Ещё? - удивляется он. - "Ага, отвечаю я. Столько же".
   И каждый день, когда были занятия, бегала в магазин за этим хлебом. Боялась жутко - хлеб тогда отпускался по карточкам. Если кто узнает и донесёт - беды не оберёшься, и всё же каждый раз она, эта ушлая продавщица, отрезала осьмушку и, молча, протягивала мне...
   Прошло два месяца...
   И вот однажды заявляет Йозеф, что завтра их, пленных, переводят в другое место - поближе к дому, может даже в Чехословакию.
   Ну, побежала я в магазин, думаю, возьму хлебушка в последний раз - ему на дорожку. Сообщила продавщице новость о Йозефе. Отрезала она кусок хлеба в два пальца толщиной... -
   и, вдруг, достаёт то самое колечко, протягивает мне и говорит...
   - чуть ли не в первый раз заговорила со мной за эти два месяца...
   - "Отдай, говорит, своему знакомому и пожелай счастья и ему, и его маме". Что я и сделала...
   Тут баба Люба начинает плакать - беззвучно, по-старушечьи...
   И тётя Мотя плачет - в унисон, за компанию...
   Плачут они минуты две. Может больше, может меньше - времени, разумеется, никто из них не засекал.
   Наконец баба Люба успокаивается и громко сморкается в тряпочку, заменяющую ей носовой платок.
   - А потом? - спрашивает тётя Мотя.
   - А потом он уехал, и больше я о нём ничего не знаю.
   - Неужели даже письма не прислал?
   - Не-а, - говорит баба Люба, - да и кто я ему, чтобы письма писать? Так - случайная знакомая... Девчонка...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"