Аннотация: Не удивляйтесь, что стиль меняется - мну дописал рассказ френда.
По вечерам квартиру Плутова, окна которой выходили на восток, заполнял румяный свет заката. В такие часы Ерофея Кузьмича, шестидесятилетнего, сухого низкорослого мужика одолевала грусть, скорее, даже тоска. Он смотрел в окно на угасающее небо и думал о том, что жизнь настолько быстротечна, что понимаешь это, не глядя вперед, а оглядываясь. Умирать не хотелось. "Главный и единственный фокус смерти заключается в том, что тебя все видят, а тебя уже нет!" - рассуждал Плутов, представляя себя в полированном гробу вокруг которого столпились радостные должники, но о должниках - чуть позже. Смерть пугала Плутова неизвестностью, агония - страданием и болью. Хотя он и был атеистом, сомнения всё чаще нагоняли лёгкую панику. "Что ждет по ту сторону бытия, какие круги ада суждено пройти?" - мучился вопросами "атеист", ломал голову и, не найдя ответа, погружался в уныние. Тем временем сумрак плавил и пожирал старенькую мебель, оставляя от неё размытые очертания. Плутов включал торшер с полинявшим абажуром и восстанавливал статус-кво.
Он давно развелся, детей не имел по причине бесплодности супруги и ни с кем не общался без особой надобности. Плутов настолько привык к затворничеству, что если бы его поместили в одиночную камеру, он бы перенес это с легкостью, а возможно и с радостью: общество утомляло его, соседи по подъезду вызывали раздражение пустыми разговорами и постоянными мольбами одолжить до получки. Все знали, что деньги у Ерофея Кузьмича водились. Хорошая пенсия плюс проценты от приличного вклада на сберкнижке, заработанного при освоении Западной Сибири, делали из него в глазах соседей миллионера. Плутов заносил в блокнот одолженную сумму, напротив которой - фамилию должника. Вечно живая душа, как утверждают священники, его в такие моменты умирала: деньги возвращали с запозданием, чем добавляли морщин на лошадином лице Ерофея Кузьмича и проседи в его густой не по годам шевелюре. Перед деньгами Ерофей Кузьмич преклонялся, считал каждую копейку и особо не тратился. Из продуктов покупал самые дешевые консервы, хлеб и простоквашу. Зачем ему были нужны деньги, он и сам толком не знал, но с ними пенсионер чувствовал себя увереннее: "Вдруг понадобятся, - рассуждал он, - а тут ни гроша за душой!"
Хоть часть и пришлось потратить на солидную железную дверь, сумма в итоге набралась не сказать, что большая, но и немалая. В тайнике, периодически радуя глаза и осязание, лежали вожделенные пачки рублей, отвлекая на время от мыслей о смерти. Пожилой мужчина давным-давно взял за обыкновение не читать газет, а телевизор называл ящиком для идиотов и презирал всей душой, что в один прекрасный во всех прочих отношениях день стало причиной катастрофы. Живот Ерофея Кузьмича забурчал, напоминая о несовершенстве человека и о том, что давно пора бы перекусить. Хотелось риса, но вожделенного злака в квартире не оказалось.
-- Сколько-сколько? - немного удивленно спросил мужчина у продавщицы.
Та устало повторила сумму. Домой Ерофей Кузьмич пришел уже с целым ворохом газет, газетенок и желтой макулатуры. Во всех говорилось об одном - президент утверждал, что дефолта не будет. Непонятное слово будоражило воображение пенсионера, навевая смутные мысли о биржах и Уолл-Стрит. Той ночью Ерофей Кузьмич так и не смог уснуть - лишь устало ворочался часами, а после поднимался и перечитывал газеты - до тех пор, пока подслеповатые покрасневшие глаза не говорили несчастному о том, что хотят отдохнуть. Свет то зажигался в окнах его квартиры, то гас, сигнализируя о бедствии особой азбукой, которую никто не понимал.
К осени сбережения Плутова обесценились вдвое. Он упрямо ждал, пока не улучшится финансовая ситуация в стране, от нетерпения бродя по комнате. "Когда же наконец подорожает нефть?" - думал он, устало шаркая по грязному полу. Внезапно что-то в мире изменилось, и пенсионер долго не мог понять, что именно. Какой-то неуловимый шум за стеной дал понять мужичку, что именно нынче творится. Соседи, одолжившие вчера денег на чай, решили, что мерзкий ростовщик не имеет более права на жизнь. Мужик кожей ощущал, как работает за стенкой особый сатанинский механизм, вытягивая последние крохи здоровья. На разборки пенсионер предпочел не идти - раз Таня и Миша решились на такой шаг, то теперь в нем ни за что не сознаются.
Бедолага и не заметил, как утратил со всеми последние контакты. Грязный и немытый, он взял за обыкновение шляться по помойкам - не ради еды, на питание его резко дешевеющих сбережений пока что хватало. Он подбирал самые разные вещи и приносил в квартиру, которая в скором времени стала напоминать помойку едва ли не сильнее, чем места, из которых оные вещи были принесены.
К концу зимы проев существенную часть неуклонно тающих сбережений, пенсионер вспомнил о самом крупном должнике. Дерматиновая дверь открылась, впустив внутрь неприятный заимодавческий запах. В проеме возник мужчина лет сорока с неопрятной и нестриженой бородой, клином смотревшей на низкорослого Ерофея. Бородач, у которого у самого брат был болен, быстро просек, что у Ерофея Кузьмича проблемы. Разговорить и подтолкнуть пенсионера к жалобам не составило труда.
-- Понял вашу проблему. Давайте так. Я с вами пойду, со мной ваши соседи непременно признаются в том, что включают механизм. Давайте завтра вдвоем сходим. Как только признаются, сразу извинятся и выключат навсегда. А я отдам должок и пойду домой.
На следующий день бородач тянул время, и не спешил помогать в переговорах. Он постоянно просил у Ерофея дать позвонить кому-то по телефону. Когда же наконец они пошли к соседям Ерофея Кузьмича, их не оказалось дома. Зато через пять минут появились уже другие личности. Белые халаты сверкали в свете люстры, словно айсберг в солнечных лучах. Завидев, что за безобразие творится в квартире Плутова, они решили не слушать невнятные возражения незадачливого ростовщика. Его, схватившегося за батарею, долго отдирали от нее, но хватка была мертвой, и пришлось прибегнуть к уколу.
Пока Плутов проходил лечение, дорогую железную дверь вскрыли. По иронии судьбы, тайник с жалкими крохами, в которые превратились его сбережения, не обнаружили, зато позже некто неизвестный вынес все вещи, кроме большинства из тех, что были принесены с помойки. Усевшись на груду мусора, уже не казавшегося теперь таким ценным, Ерофей Кузьмич откупорил бутылку водки. Ошущая в душе лишь пустоту, он отхлебнул с горла. Ад, о котором он так любил рассуждать, начался для него не в загробной жизни, а на земле.