Аннотация: Рассказ был написан для Игры в Детектив. Желающим поиграть предлагаю дочитать до трёх крестов и придумать свою версию разгадки.
Потрясение основ
Ничто не вызывает в людях большего негодования, чем безнаказанное нарушение правил. Степень значимости правила при этом роли не играет, публичное попрание приличий в глазах света ничуть не менее возмутительное преступление, чем измена Короне или убийство престарелой тётушки ради наследства. Преступника должна настигнуть заслуженная кара; если этого не происходит, рушится миропорядок, и публичное попрание приличий в каком-то смысле даже оскорбительнее отъявленного злодейства, особенно, если нарушитель не даёт себе труда заметить негодование скандализированного общества.
С тех пор, как в тихий провинциальный Сьелос заявилась "эта столичная штучка", городок гудел растревоженным ульем. Донья Астуция, хозяйка имения "Соловьи", расположенного в шести лигах от Сьелоса, за последний месяц приняла не менее дюжины посетителей, жаждущих излить свой гнев перед уединённо живущей, а потому лишённой возможности составить о возмутительнице спокойствия собственное мнение вдовой.
- Вы представить себе не можете, дорогая, насколько эта особа несносна! - Донья Кодисия, супруга директора местной почты, прижала костлявые лапки к корсету, намекающему на подобие груди. - Это просто невозможно себе представить!
- Ну, почему же невозможно? - мягко возразила вдова, не опасаясь обидеть посетительницу неуместной иронией. Донья Кодисия относилась к той разновидности дам, которые в ответ на шутку спрашивают у пошутившего, что он имеет в виду. - Стараниями моих добрых соседей я, как мне кажется, получила исчерпывающее представление о Листе Сабидии. Безобразные манеры, полное отсутствие вкуса, такта и воспитания, отталкивающая внешность и неприличные до непристойности туалеты...
- Туалеты! - Звук, которым донья Кодисия сопроводила это слово, более всего напоминал фырканье, но, поскольку дама фыркать не может по определению, мы затрудняемся его назвать. - Моя дорогая, если бы вы видели то, что она носит...
- Чего я действительно не могу понять, - поторопилась вставить донья Астуция, не желая в очередной раз выслушивать подробное описание скандальных шальваров, - так это терпимости почтенных жителей Сьелоса к сей недостойной особе. Если донья Листа вызывает такое единодушное неприятие, почему цвет нашего общества наносит ей визиты, более того - принимает её у себя?
Астуция лукавила, ибо, задавая вопрос, прекрасно знала ответ. "Цвету общества" Сьелоса отчаянно не хватало развлечений и тем для разговоров. Последнее событие, возбудившее городок, произошло более двух лет назад, когда взорвался газовый фонарь местного изобретателя, дона Эмпухе, и дон Тесон, алькад Сьелоса, встал на пути прогресса несокрушимой скалой, наотрез отказавшись потратить часть городской казны на современное освещение. Как могли достойные горожане после двух невыносимо скучных лет повернуться спиной к неистощимому источнику сплетен и пересудов?
И вот тут донья Кодисия поразила хозяйку:
- Но, Астуция, дорогая, мы не можем устроить ей афронт! Она же миллионерша!
- Миллионерша? - Что за бред? Богатейшие наследницы империи, да ещё непристроенные, не селятся в заштатных городишках. - У нас, в Сьелосе?!.
- Да-да, - заторопилась гостья, обрадованная возможностью сообщить хозяйке новость, которой та по какому-то недоразумению ещё не знала. - Мой Тонто вспомнил, что читал о ней в одном столичном журнале за прошлый год. Не сразу, потому что, вы же знаете, какие ужасные портреты помещают в этих журналах! Да и память у моего дражайшего супруга... Так вот, там писали, что Листа Сабидия продала свой патент на... Нет, не могу выговорить эту абракадабру, какая-то искусственная смола для пропитки пробкового дерева, оно остаётся лёгким, но при этом становится непромокаемым, и из него можно делать эти... ну, как же их...
- Вы же не хотите сказать, что Листа Сабидия - изобретательница? - Потрясённая Астуция с трудом выговорила слово, звучавшее на её слух не менее дико, чем слово "сиделк".
- Именно так, моя дорогая! Только за один этот патент ей заплатили шестьсот тысяч орейро, а ведь были ещё и другие... Правда, дон Эмпухе говорит, что этого не может быть, она совершенно не разбирается в современной механике и вообще глупа, как...
- Знаете, донья Кодисия, - окончательно забыв о приличиях, перебила гостью хозяйка, - я, пожалуй, передумала. Если вы не возражаете, я приму ваше любезное приглашение. Вы ведь ожидаете донью Листу на своём приёме? Я должна увидеть эту женщину!
- Вы меня несказанно, несказанно обрадовали, душа моя! - кисло выразила восторг постальмаэсторша. - Я давно твержу, что вам пора покончить с вашим затворничеством. Дон Рикальдо, безусловно, был прекрасным супругом, но три года траура - это всё же чересчур...
Тут нам придётся сделать небольшое отступление, дабы приоткрыть дверь чулана со спрятанным там скелетом. У доньи Астуции таковой, увы, имелся.
Затянувшийся траур её имел свои причины, и скорбь по супругу в их число не входила. Нет-нет, благородная вдова никогда не стала бы оспаривать прекрасные качества покойного дона Рикальдо! В конце концов, она сама когда-то его выбрала и приложила немало усилий, чтобы жизнерадостный толстяк, вдвое превосходивший её годами, пересмотрел свои взгляды на брак и покончил со своим холостяцким положением. Дон Рикальдо не обманул её ожиданий, скончавшись от удара, вызванного чрезмерными возлияниями и обжорством, на седьмом году супружества. О том, чтобы он оставил всё состояние жене, донья Астуция, естественно, позаботилась заранее.
Фу, как цинично и некрасиво, скажете вы, и будете правы. Но что делать женщине независимого нрава, если наше прогрессивное общество не оставляет ей возможности распоряжаться собственными средствами и собственной жизнью, пока она не станет вдовой? Крошечная лазейка, оставленная законом для одиноких работниц не в счёт: профессии, доступные женщинам, оплачиваются столь жалко, что назвать жизнью их обречённые на провал попытки свести концы с концами не поворачивается язык.
Но главная тайна доньи Астуции заключалась не в том, что она не слишком скорбела по покойному супругу, а в том, что супружество это было не вполне законным. Магический дар, открывающий мальчику все двери и сулящий успех на любом поприще, которое он соблаговолит выбрать, девочке оставляет единственный путь - служение Милосердной. Если девочка, носительница Дара, не склонна по этому пути следовать, если у неё найдётся мудрая советчица и достанет собственного ума, она научится свой Дар скрывать. Лишь в этом случае выросшей девочке будет дозволено вступить в брак и - при большом везении - обрести независимость, оставшись вдовой.
Только вот этой счастливице придётся всю оставшуюся жизнь избегать встреч с Сервидорами. В столице, где Астуция прожила большую часть жизни, это было несложно. Столичные служители Вседержителя и Милосердной столь высокого ранга редко снисходят до общения с простыми смертными. В Сьелосе, соседствовавшем с имением, в котором донья Астуция укрылась после смерти супруга, опасность была значительно серьёзнее. Отец Дедикадо и мать Хумильда, возглавляющие местные храмы, в провинциальной простоте своей проводили богослужения лично, навещали больных и скорбных, даже посещали время от времени светские приёмы. Донья Астуция проявляла чудеса находчивости, уклоняясь от визитов, чреватых потерей всего того, что она с таким трудом обрела. Ведь, как известно, статус Сервидора достаётся лишь служителям, отмеченным сильным Даром Богов; эти люди способны читать мысли, видеть чужой Дар и, если слухи не врут, даже отнимать его у недостойных. А о безумии, которое поражает носителя Дара, когда несчастный этого Дара лишается, наслышаны все.
Но так велико было желание доньи Астуции увидеть героиню, которой удалось вырваться на свободу из тюрьмы, уготованной "просвещённым обществом" женской половине населения, что она решилась рискнуть. В конце концов, частные приёмы отец Дедикадо и мать Хумильда посещают редко, да и с чего бы им выискивать божественный Дар у скромной вдовы-затворницы?
Всё пошло вкривь и вкось с самого начала.
Во-первых, и Сервидор, и Сервидора на приём пожаловали. И, естественно, оба проявили повышенный интерес именно к донье Астуции, с которой (как странно, правда?) до сих пор не имели удовольствия спокойно поговорить в непринуждённой обстановке.
Во-вторых, Листу Сабидию приглашённые обступили со всех сторон, так что возможности завести с ней сколько-нибудь содержательную беседу Астуции не подвернулось. А реплики, которыми дамы обменялись, когда их знакомили, показались вдове удручающе банальными. Вообще, надо сказать, донья Листа её разочаровала. Заурядное простенькое личико не первой свежести, на затылке - небрежно заколотая растрёпанная коса тускло каштанового цвета, нелепый, действительно вопиюще безвкусный наряд, состоящий из шароваров с широченными (каждая - с хорошую юбку) штанинами, скреплёнными у щиколоток стальными зажимами, и бесформенного блузона до колен, больше всего напоминающего матросскую робу. Наряд этот даже не заслуживал эпитета "неприличный", поскольку скрывал все детали фигуры не менее успешно, чем балахоны Сервидоров. Маленькие ладони по-плебейски широки, ногти коротко острижены, голос грубоват, ответы на вопросы с подковырками по-детски бесхитростны. Ни женственности, ни шарма... Возможно, эта девица и отличалась выдающимся изобретательским умом, но остроумием и острословием - ни в малейшей степени.
В-третьих, когда гостей пригласили к столу, оказалось, что справа от доньи Астуции сидит судья Жуло, слева - дон Эмпухе, а напротив, глаза в глаза, - мать Хумильда. Наткнувшись на её благожелательный взгляд, вдова в панике обратилась с каким-то вопросом к судье, позабыв, что втянуть дона Жуло в застольный разговор - затея безнадёжная, поскольку его внимание целиком и полностью поглощает еда. Получив в ответ невразумительное мычание, Астуция переключилась на изобретателя, который этим вечером, вопреки обыкновению, был мрачен и молчалив. Донья Листа в эту минуту отвечала на вопрос алькада о перспективах самоходных паровых повозок, не привязанных к рельсовым дорогам, поэтому тема беседы подвернулась сама собой:
- А для вашего паромобиля тоже потребуется особое дорожное покрытие, дон Эмпухе?
Изобретатель метнул презрительный взгляд в сторону столичной коллеги и ответил вдове без всегдашней своей предупредительности, едва ли не с сарказмом:
- Как это по-женски, донья Астуция, интересоваться, красива ли будет походка пациента с сердечным недугом!
- Вы хотите сказать, что вашему пациенту вообще противопоказано двигаться? - не осталась в долгу вдова. И мысленно обругала себя идиоткой, заметив вспыхнувшее на скуле изобретателя красное пятно. Столько лет изображать беспомощную мягкость и выдать себя с головой, поддавшись минутной слабости! Нельзя, нельзя привлекать к себе внимание! - Простите, дон Эмпухе, не знаю, что на меня нашло. Вы, разумеется, правы: подобные темы - не женского ума дело...
- ...недооценивают. Механика и термодинамика, безусловно, важны, но без кимики технический прогресс невозможен. - Словно в насмешку прозвучала реплика Листы Сабидии с другого конца стола.
- Хотя, как мы видим, женщины бывают разные, - смущённо закончила свой примирительный пассаж донья Астуция.
- К счастью, то, что мы видим, - исключение из правил, - буркнул неумиротворённый изобретатель. - Я бы запретил женщинам заниматься наукой и техникой законодательно. Наделила тебя Милосердная Даром, так и неси его к Милосердной.
Сердце доньи Астуции пропустило удар: мать Хумильда явно услышала слова дона Эмпухе, но посмотрела при этом на свою визави. Астуция почувствовала, как от лица отливает кровь...
- Но, дон Эмпухе, как вы можете быть уверены, что Дар этой девушки и ваш Дар - не из одного источника? Я никогда не понимала, почему считается, что Вседержитель одаривает исключительно мужчин. - Спокойный голос Сервидоры с трудом пробивался к сознанию Астуции сквозь шум в ушах. - Если Милосердная одаривает медиков, почему Вседержитель не может наделить Своим Даром женщину - вместе со способностями, которые мы традиционно считаем мужскими? Вы же знаете, магический дар сам по себе не означает склонности к определённому роду деятельности. Если бы Дар доньи Листы исходил от Милосердной, Она, несомненно, наградила бы девушку соответствующим складом ума и характера.
Показалось Астуции, или Сервидора действительно посмотрела на неё ободряюще? И что это значит - если не показалось? Она дала понять, что знает тайну вдовы, но не намерена ни разоблачать, ни карать преступницу? Или мать Хумильда вообще не считает преступлением брак, разрешение на который получено обманом?
- Простите, матушка, при всём моём почтении, если так рассуждать, то можно дойти до абсурда. - Дон Эмпухе, приученный смиренно угождать дамам, в этот вечер, похоже, закусил удила и решил взять реванш за все прошлые годы покорности. В запале возвысив голос, он привлёк к разговору всеобщее внимание. - Дар Вседержителя, мужские способности... Может быть, тогда женщин следует учить в университетах, ставить во главе компаний, назначать министрами, призывать в армию, набирать во флот?
Донья Энханья, супруга алькада, звонко рассмеялась и кокетливо спросила изобретателя, не думает ли он, что дамы в офицерских мундирах будут просто неотразимы. Алькад хмуро посмотрел на свою половину и заявил, что женщина у власти - верный путь в хаос. Сестра судьи Жуло, донья Фуэрца, высказалась в том духе, что некоторым компаниям женское руководство явно пошло бы на пользу, а хозяин дома, дон Тонто, попросил отца Дедикадо выступить арбитром. Каково предназначение женщины согласно Божественному замыслу?
- Может ли смертный судить о замысле Богов? - добродушно пробасил падре.- Вспомните притчу о слоне и трёх слепцах, дети мои. У нас нет органа, чтобы воспринять и оценить всё величие Божественной Истины, мы можем ухватить лишь маленький Её кусочек.
- Но как же догматы? - спросил кто-то.
- Догматы статичны, а жизнь - движение. Божественный промысел угадывается в её течении. Угодное Богам живёт, неугодное - отмирает. То, что было правильно и разумно вчера, завтра может стать помехой. Если Богам угодно, чтобы роль женщины в жизни общества изменилась, так оно и будет. Поживём - увидим.
На этой философской ноте трапеза закончилась, и мужчины, проводив дам в гостиную, удалились в курительную комнату. Донья Астуция бросила опасливый взгляд на Сервидору, разрываясь между желаниями задать ей прямой вопрос и сесть от неё как можно дальше. Мать Хумильда, подняв на мгновение голову от вышивания, которое извлекла из своей корзинки для рукоделия, перехватила этот взгляд, улыбнулась и сказала тихонько:
- Наши способности сильно преувеличены, дитя моё. Может быть, кто-то из Сервидоров умеет предсказывать будущее, читать мысли и исправлять изъяны в человеческом мозгу, но мы с отцом Дедикадо - всего лишь провинциальные служители Божественной Пары, и Дар наш довольно скромен. Вы, кажется, хотели познакомиться с доньей Листой поближе? Вот вам подходящий случай, смотрите, она как раз отошла к камину. Если вы поторопитесь, то опередите донью Энханью, которая поглядывает туда же и, кажется, уже готова прервать излияния доньи Кодисии.
Поблагодарив Сервидору с теплотой, несколько несоразмерной совету, Астуция устремилась к изобретательнице, которая рассматривала стоящий на каминной полке барометр.
- Донья Листа, я не могу выразить, насколько меня восхищает ваша храбрость. Пойти против общества, которое контролирует каждый женский вздох от колыбели до могилы, выбрать собственный путь и преуспеть там, где преуспевают единицы из числа наделённых Даром мужчин - настоящий подвиг. Но скажите мне, как так вышло, что вам позволили заняться столь неженским делом?
- У меня рано умерла мама, - грустно улыбнувшись, сказала девушка. - А тётку отец прогнал, потому что она ему мешала. Он, знаете ли, был из тех чудаков, которые изобретают вечный двигатель, его чертежи, шестерёнки и подшипники валялись повсюду, включая обеденный стол, а тётушка всё время пыталась навести порядок...
Листа Сабида как раз заканчивала свою удивительную и немного грустную историю успеха, которым была во многом обязана опекуну, другу отца (тот ушёл через пять лет после мамы) и такому же чудаку, гневно отвергшему попытки патентного бюро заставить его оформить её изобретение на себя, когда в гостиную вернулись первые из отлучившихся кабайеро - дон Эмпухе, дон Жуло и отец Дедикадо. Тут-то всё и произошло.
Дон Эмпухе, двинувшийся было к креслу в дальнем углу гостиной, вдруг замер, а потом начал лихорадочно ощупывать воздух вокруг собственной головы. Глаза его при этом выпучились, рот беззвучно открывался и закрывался, на лбу выступили крупные капли пота. Когда лицо бедняги начало багроветь, отец Дедикадо ахнул:
- Шлем Джонсона! - и метнулся подхватить оседающего на пол изобретателя.
Все вскочили на ноги, да так и застыли, парализованные ужасом. Шлем Джонсона - богопротивное магические оружие, применённое альбионцами в последней колониальной войне с Империей - охватывал голову жертвы невидимым и непроницаемым пузырём минут на пятнадцать-двадцать, которых с избытком хватало, чтобы человек умер от удушья. Контрзаклинания не существовало, спасти жертву от мучительной смерти можно, только убив заклинателя или нанеся магический удар по его сознанию, как вариант - просто хороший удар по голове.
Несколько кошмарных мгновений они потрясённо наблюдали агонию, а потом произошло сразу две вещи: донья Энханья упала в обморок, а донья Листа метнулась в курительную, выскочила оттуда с бутылкой рома в одной руке и узкой блестящей полоской в другой, зубами выдернула пробку из бутылки, облила свой инструмент и упала на колени подле дона Эмпухе.
Миг - никто даже ахнуть не успел - и девушка чиркнула ланцетом по шее обречённого, выхватила из кармана своего блузона тонкую пробирку, ударила по ней ланцетом, как ударяют ножом по яйцу, отломила запаянный конец, снова схватила бутылку...
За какие-то несколько секунд, начиная с того момента, как Листа вылетела в дверь курительной, и заканчивая мгновением, когда она вставила в страшную прорезь на горле дона Эмпухе целый, неотбитый, конец облитой ромом пробирки, в голове Астуции наступил полный хаос. Эмоциональный взрыв в клочья разметал мысли, обрывки их кружились и складывались в нечто нечленораздельное: "Что она хочет сде?.. Безумная! Не может быть! Аааааа! Убийца! Остановите её!.. Да что же это такое?! Матушка Милосердная... да она же его спасает!"
Грудь изобретателя по-прежнему содрогалась, но уже в менее безумном ритме, насыщенный багрянец начал выцветать, взгляд обрёл осмысленность и обратился на донью Листу... Нет, с выводом насчёт осмысленности Астуция, кажется, поторопилась. Бедняга явно не осознал произошедшего, иначе не стал бы смотреть на свою спасительницу с тем непередаваемым выражением, с каким смотрят на руины собственного дома, уничтоженного землетрясением. Губы его шевельнулись, произнеся какое-то неслышное двусложное слово. Имя? Нет, не похоже. Последняя гласная, определённо, "а", но первая - никак не "и", скорее, "э" или "е"
- Слава Богам! - благоговейно проговорил отец Дедикадо. - Не знаю, от кого, от Милосердной или от Вседержителя, пришёл ваш Дар, донья Листа, но вы - гениальный изобретатель. Как вам в голову пришло, что от шлема Джонсона можно спастись - так?
- Чудом, падре... - Листа потрясённо уставилась на собственные руки, словно сама не верила в то, что они сотворили. - Мне для опытов нужен был сок древесной рецины, и донья Кодисия согласилась прода... то есть предложила собрать его здесь... У них в саду растёт два куста. Ланцет и пробирки - для сока... Я сунула руку в карман и наткнулась... Интубация... Один хирург недавно спас так ребёнка с коклюшем, я читала в научном журнале, видела рисунки... Я бы никогда... но шлем Джонсона не оставляет шансов...
- Но как?.. Кто? - Дон Тонто, хозяин дома, появившийся вместе с алькадом в гостиной вслед за изобретательницей, совершившей набег на его курительную комнату, обвёл гостей обалделым взглядом.
- Потом, друг мой, мы разберёмся с этим потом, - решительно сказал алькад. - Сейчас пошлите кого-нибудь из слуг за доктором. И давайте переложим пострадавшего. Дорогая, тебе уже лучше? Может быть, ты освободишь этот диванчик?
Донья Кодисия помогла донье Энханье, явно оскорблённой бесчувственностью супруга, оставшегося равнодушным к её страданиям, пересесть с дивана на стул, донья Листа поднялась с пола, мужчины засуетились вокруг дона Эмпухе. А донья Астуция вдруг почувствовала, что её не держат ноги, и прислонилась спиной к углу камина.
О шлеме Джонсона поведал миру военный репортёр, сумевший каким-то чудом лично захватить вражеского мага и вытянуть из него всю правду о чудовищином заклинании. Радость от невероятной удачи настолько ударила счастливчику и его редактору в голову, что они опубликовали сенсационный материал без купюр - вместе с коротким текстом заклинания, обойдя каким-то образом военного цензора. И репортёра, и редактора судили, тираж газеты попытались изъять, но кот уже был выпущен из мешка. Теперь любой обладатель магического дара в приступе безумия мог воспользоваться страшным оружием альбионцев. Всё, что для этого требовалось, - это визуально выбрать жертву и, глядя ей в переносицу, произнести про себя формулу из восьми слов.
И это означало, что безумец, едва не лишивший дона Эмпухе жизни, находится здесь, в этой гостиной. Мало того, это означало, что безумец, точнее, безумица - одна из сидящих в этой гостиной женщин. Дон Жуло и отец Дедикадо, успевшие войти сюда из курительной, когда на дона Эмпухе бросили заклинание, разговаривали друг с другом в дверях гостиной, у изобретателя за спиной, и никак не могли смотреть ему в переносицу. А из женщин, которые могли, магический дар только у матери Хумильды, доньи Листы и у неё, Астуции.
Про себя Астуция точно знала, что не делала этого, донья Листа спасла дону Эмпухе жизнь, а о том, чтобы Сервидора, служительница Милосердной, попыталась умерщвить человека, да ещё таким варварским способом, невозможно было и помыслить. Даже если отбросить соображение о несовместимости самой идеи убийства - жестокого убийства! - с состраданием и верой, подразумеваемыми у служительницы Богини-Матери, всё равно остаётся вопрос: чего ради? Зачем немолодой женщине, почтенной Сервидоре, главе местного храма смерть безобидного изобретателя-неудачника?
Выходит, кто-то из оставшихся дам тоже скрывает свой Дар?
Но, если уж на то пошло, зачем эта смерть кому бы то ни было? Сын мелкого чиновника, провизора-инспектора, дон Эмпухе никогда не был лицом особенно значительным. Говорят, в юности он подавал большие надежды, но смерть отца не позволила ему получить образование в университете, а самообразования, даже с учётом Дара, оказалось недостаточно, чтобы добиться успеха на выбранном поприще. Больших денег у них в семье не водилось даже при жизни отца, а уж после его смерти сын и вдова едва перебивались на скромную императорскую пенсию. До памятного взрыва во время испытания газового фонаря алькад понемногу субсидировал изыскания непризнанного гения, выделяя незначительные суммы из городской казны, но после позорного фиаско дону Эмпухе для продолжения работы приходилось изыскивать частные пожертвования.
Может быть, в них-то всё и дело? Одним из его благотворителей поначалу выступал дон Тонто, супруг доньи Кодисии, которая известна своей скуповатостью. Она быстро положила конец неуместной расточительности мужа, но вряд ли она контролирует все расходы в семье, а дон Тонто - добряк, если изобретатель сумел его разжалобить, он вполне мог подкидывать ему какую-нибудь мелочь тайком. Если донья Кодисия об этом узнала...
Да нет, это нелепо. Притворщица из Кодисии никудышняя, все её коротенькие мысли легко читаются по лицу. Годами скрывать Дар, ни разу не попытавшись на нём нажиться, а потом в одночасье открыться, публично убив попрошайку, потому что супруг тайком позволил себе мелкую благотворительность - это не про неё. Узнав про тайные дотации, она, скорее, прикончила бы мужа. По-простому, скалкой.
Донья Энханья? Молоденькая супруга алькада кокетлива и игрива, без мужского внимания откровенно чахнет, а солидный дон Тесон не из числа любезных кабайеро, осыпающих дам комплиментами. Дон Эмпухе, если не брать в расчёт его поведение на сегодняшнем приёме, намного больше похож на дамского угодника. Могла донья Энханья в него влюбиться? В бедного неудачника не первой молодости, не самой броской внешности? Не исключено. Любовь здравому смыслу не подчиняется. Но не настолько, чтобы, обидевшись на любимого человека за проявленное невнимание, обрекать его на мучительную агонию.
А если речь идёт не только о влюблённости, но о тайной связи? Что, если сегодняшняя невежливость дон Эмпухе объясняется желанием эту связь разорвать? Возможно такое? Нет. Только не в Сьелосе, где соседи знают о каждом чихе друг друга. И не при таком муже, как дон Тесон. Уж кого-кого, а его простаком не назовёшь.
Остаётся только донья Фуэрца, сестра судьи. Но для неё вообще невозможно придумать мотив. Старая дева, слегка перегибает палку в своей приверженности к чистоте, дама с твёрдыми принципами, в отличие от своего братца, теряющего разум при виде еды, кажется, вообще лишена слабостей. Преданная сестра, человек долга, прямая душа. Представить себе, что она делает что-то исподтишка, скрывает Дар и уж тем более замышляет убийство, совершенно невозможно.
Всё, претендентки на роль злодейки закончились. Но Астуция должна, должна додуматься, кто надел на дона Эмпухе этот проклятый шлем! Если убийцу не разоблачить, сюда пришлют сильного мага из столицы. Может быть, даже военного следователя, шлем Джонсона - это вам не шутки. А военный следователь - не мать Хумильда... И тогда тайна благородной вдовы выйдет наружу, а её жизнь рухнет.
Может быть, это всё же донья Листа? Дон Эмпухе - изобретатель, как и она. Он уже два года работает над "паровым двигателем принципиально нового типа", что бы это ни значило. Возможно, не удержался, похвастался перед успешной коллегой. Донья Листа, в отличие от остальных обывателей Сьелоса, способна оценить перспективу технической идеи. Допустим, идея, и правда, так великолепна, как уверяет дон Эмпухе. Могла изобретательница польститься - если не на чужие деньги, то на чужую славу? А польстившись, заверить изобретателя, что идея никуда не годится? Недаром же дон Эмпухе назвал её тупицей, не разбирающейся в механике! А она не тупица, она просто задумала присвоить его изобретение, ликвидировав автора.
Только зачем бы она стала делать это публично, да ещё так... демонстративно? А главное - почему она передумала?! Поняла, что её неизбежно разоблачат? И на всякий случай заранее прихватила ланцет? Бред!
Но поскольку здравые мысли у доньи Астуции закончились, она решила всё же задать изборетательнице вопрос о прожекте дона Эмпухе. На её удачу, донья Листа отошла от диванчика, вокруг которого столпилось слишком много сочувствующих несчастной жертве, и вернулась к камину. На вопрос Астуции девушка ответила прямо и просто, безо всякого смущения:
- Да, дон Эмпухе рассказывал мне о своём двигателе, даже показывал чертежи. Задумка любопытная, но, увы, не новая. В Императорском Инженерном Обществе около года назад выступал некий Энрике Хусто с докладом о возможности сконструировать двигатель на основе принципа противодействия, "принцпа каракатицы", как его назвали. Идею использования таких двигателей на суше сочли неприемлемой.
При всём своём техническом невежестве, Астуция поняла, что донья Листа говорит правду: проверить её слова несложно. Другой причины покушаться на изобретателя у неё как будто нет, во всяком случае, Астуция не могла таковую придумать. Стало быть, кто-то из сьелосских дам всё же скрывает Дар. Кодисия? Энхания? Фуэрца? Кто эта хитрая, жестокая бестия, годами прикидывающаяся невинной овечкой? И по зубам ли она вдове, которая простодушно считала себя самой умной в этой провинциальной дыре?
- Вам нехорошо, донья Астуция? - озабоченно спросила изобретательница. - Вы очень бледны. Давайте я провожу вас до кресла.
- Нет-нет, спасибо. Вы очень добры, но я пока способна передвигаться самостоятельно, - вымученно пошутила Астуция и, извинившись, направилась к предложенному креслу. По пути наклонилась, чтобы поднять с ковра забытую там бутылку с ромом и осколок стекла, выпрямилась, почувствовала головокружение, поймала на миг своё отражение в зеркале, подумала, что и правда похожа на привидение. Постояв, добрела до столика с журналами, поставила бутылку, поискала глазами, куда бы пристроить осколок, и наткнулась взглядом на Сервидору.
Милосердная, почему она сразу не подумала? Если кто-то из дам скрывает Дар, мать Хумильда должна об этом знать! Она достаточно ясно дала понять Астуции, что знает о её тайне. Возможно, читать мысли и "исправлять изъяны в мозгу" провинциальные Сервидоры и впрямь не умеют, иначе уже разоблачили бы убийцу, но скытый Дар они видят, другого объяснения намёкам матушки нет.
- Матушка, вы ведь чувствуете чужие магические способности, правда?
Сервидора оторвалась от вышивания и посмотрела на донью Астуцию без улыбки.
- Да, дитя моё. Я понимаю, что вас тревожит, но успокоить вашу тревогу, увы, не могу. Обо всех, у кого в этой комнате есть Дар, вы знаете.
+++
Ноги у вдовы подогнулись, и она буквально упала на соседний стул. Мать Хумильда убеждена, что преступница - она, Астуция. А на кого ещё ей думать, если среди гостей дона Тонто и доньи Кодисии только две мирянки имеют Дар, и только одна его скрывает? Мало того, эта скрытная особа впервые за три года покинула своё убежище ради ничем не примечательного приёма в доме скромного провинциального чиновника. После чего заурядное событие местного значения превратилось в сенсацию имперского масштаба. Неужели она считает Астуцию идиоткой, способной отважиться на попытку магического убийства после того, как ей ясно дали понять, что её магический дар замечен? "Как убедить её, что я этого не делала? Как уговорить, чтобы она сохранила мою тайну - хотя бы ненадолго?"
Астуция в отчаянии стиснула кулаки, позабыв, что держит в руке осколок стекла. Боль заставила её разжать ладонь. Несколько мгновений она оторопело смотрела на быстро набухающую кровавую лужицу, а перед глазами вставали недавние картинки: вот донья Листа ударяет лацетом по пробирке, отламывает осколок и тут же роняет его на ковёр... Вот она, Астуция, выпрямляется и видит свою пугающе-бледную физиономию в зеркале... Зеркало! С того места, где упал дон Эмпухе, можно увидеть своё отражение в зеркале!
И всё мгновенно встало на свои места. Место, время, способ, мотив и возможность...
Два года дон Эмпухе работал над идеей, которая, как он верил, должна была принести ему славу и состояние. А потом в тихий Сьелос приехала "столичная штучка", у которой было и то, и другое, и в одночасье разбила его надежды. Вдобавок к прочим своим грехам "штучка" была женщиной. Женщиной, милостивые господа! Бесправной тварью, которой, раз уж ей достался божественный Дар, положено менять пелёнки выжившим из ума старикам и безнадёжным больным. А она полезла в сугубо мужское дело, имела наглость преуспеть, нажить миллионы и явиться сюда, чтобы посмеяться над настоящим изобретателем, получившим Дар от самого Вседержителя! Если она расскажет соседям об очередном фиаско дона Эмпухе, над ним будет потешаться весь Сьелос, больше ни один дурак не захочет финансировать его исследования. Нет, эту тварь необходимо немедленно обезвредить!
И дон Эмпухе, с присущей ему изобретательностью, придумал блестящий план. В присутствии обоих Сервидоров имитировать магическое нападение на себя, да не просто магическое, а такое, которое не оставляет жертве шансов выжить, если в течение пары минут не убить заклинателя или, по крайней мере, не лишить его сознания. Мысли о том, что у Сервидоров могут возникнуть какие-либо сомнения насчёт личности заклинателя, у него даже не мелькнуло, ведь он был убеждён, что в Сьелосе нет других обладателей Дара, кроме Сервидоров, доньи Листы и него самого. Заподозрить его невозможно: во-первых, потому что маг должен смотреть жертве в переносицу, а во-вторых, потому что ни один самоубийца не покончит с собой столь извращённым способом, да ещё публично. Единственная подходящая кандидатура на роль заклинателя - донья Листа. Времени на размышления и расспросы у Сервидоров не будет, гоняться за ней по гостиной, чтобы стукнуть по голове, они не станут, значит, вынуждены будут применить магию. В итоге изобретательница потеряет рассудок, а дон Эмпухе, который к тому времени лишится чувств по причине удушья, останется в живых. Ведь все известные способы избавить жертву от шлема Джонсона сводятся к тому, чтобы отключить сознание заклинателя...
Но он действительно оказался неудачником, этот непризнанный гений. Потому что нелёгкая принесла в эту самую гостиную вдову с Даром, о котором никто не знал, и Сервидоры, способные этот Дар видеть, замешкались с выбором, не зная, которую из двух одарённых женщин поразить. А потом донья Листа, не менее гениальный, но намного более удачливый изобретатель, избавила их от необходимости принимать немедленное решение, найдя другой способ сохранить несчастному жизнь.
Донья Астуция повернула голову в сторону диванчика, на котором лежал изобретатель со стеклянным обрубком, страшно и нелепо торчавшим из горла. Глаза его были устремлены на донью Листу, и в них читалась недвусмысленная ненависть. "Ведьма" - вот, что он тогда произнёс, догадалась вдова.
Она повернулась к Сервидоре и увидела, что та протягивает ей носовой платок. Но смотрит при этом не на Астуцию, а на дона Эмпухе - изучающе так смотрит, задумчиво.
- Возьмите, моя дорогая, вы поранились. Боюсь, по моей вине. Простите меня.