Максим пил кофе и смотрел на, еле прикрытую старой футболкой, попку Катьки, что суетилась у плиты. Вспоминая, как мял эти упругие ягодицы давеча ночью, довольно жмурился, словно, выжравший два литра сметаны, кот: 'Ну, Катюха, ну боец! Я с тобою в разведку, ей-ей, пошел бы!'
Катька, словно почувствовав взгляд Максима, повернула к нему свое хорошенькое, чуть курносое, лицо. Эта курносость ее совсем не портила - напротив, добавляла какого-то непонятного очарования. Огроменнейшие зеленые глаза в окантовке длинных пушистых ресниц, уставились на улыбающегося парня с веселым подозрением:
- Ну, чего лыбишься, оглоедушка?!
- А я че, я ниче! Смотрю, какая ты, Катюх, у меня караллэва-красавэлла.
- Ну-ну, смотри у меня. - девушка поставила сковородку с жаренной картошкой и котлетами напротив Максима, а сам присела рядом. Обперев голову рукой и сонно улыбаясь, стала наблюдать на жующего с аппетитом парня. Максим - широкоплечий, русоволосый детина, весом под сто килограмм, уплетал еду со скоростью сверхзвукового истребителя.
- Нет, не пойду я за тебя замуж. - неожиданно сказала она. Максим поперхнулся куском котлеты и удивленно взглянул на Катьку.
- Не понял! Это почему же не пойдешь?!
- А жрешь ты много, вот почему! Не прокормить мне такого бычка!
- А за бычка ответишь! - Максим сграбастал девушку и понес ее, хохочущую и отбивающуюся, в спальню.
Мобильник на тумбочке просвистел мелодию из фильма 'Роки', тем самым прервав 'воспитание'. Максим нехотя взял трубку. Звонил Зыхарь:
- Здорово, Шмель, уже проснулся? Давай выходи, мы внизу. - в подтверждение, из распахнутой форточки, донесся звук автомобильного клаксона.
- А че, случилось что? Сегодня ж суббота!
- Наша служба и опасна и трудна! - гоготнуло в телефоне. - Работаем круглосуточно и без выходных. Давай, на сборы пять минут.
- Опять?! - Катька обиженно надула губки, смотря как одевается Максим. - Когда вернешься то?!
- Как только, так сразу. - он обул один кроссовок и теперь, шаря рукой под кроватью, искал другой. - Не скучай без меня , заец! Все, я пошел. - чмокнул девушку в губы и выскочил за двери.
Черный внедорожник 'Паджеро' с тонированными стеклами стоял прямо напротив подьезда, всем своим видом вызывая негодование старушек, оккупировавших близлежащую лавочку. Сидевшая у одной из них на руках то ли белка то ли собака, поминутно косилась маленькими глупыми глазами на джип и молча скалила зубы. Максим застегнул куртку, спасаясь от промозглого ноябрьского воздуха, и нырнул в салон авто, окунувшись прямиком в душную атмосферу сигаретного дыма и потных мужских тел. В сидишнике играл 'Владимирский Централ'.
В машине было трое. Кряжистый, бугристоголовый Камша со сломанными, сразу выдающими его борцовское прошлое, ушами-пельменями сидел за рулем; справа от него сгорбился, упирающясь в потолок макушкой, двухметровый Люпа; немолодой, уже начинающий седеть, Зыхарь был на заднем сиденьи.
- Здорово, пацаны ! - Максим поздоровался с каждым за руку. - Какие проблемы в королевстве датском?
- Да есть тут одно дело, Шмель! - Зыхарь блеснул фиксой. - По дороге расскажу. Камша, погнали!
'Паджеро' мягко тронулся, упругими толчками набирая скорость, оставляю позади двор, вечно недовольных старушек на лавочке и даже маленькую жертву непонятного собачьего кровосмешения. 'Владимирский Централ' сменили 'Золотые купола'.
- Короче, дом старый, еще дореволюционный! - Зыхарь курил и говорил, глотая вместе с дымом окончания слов. - Всех уже выселили, а этот ну ни в какую! И главное что: сам старый, как пень - ни сегодня-завтра на тот свет откинется, а вот уперся, мля, и ни в какую! Не уеду и все тут!
Зыхарь затушил сигарету и потянулся так, что затрещали суставы. Полы кожаного пиджака разошлись в стороны, обнажая ремни наплечной кобуры; в полумраке салона глухо блеснул металл пистолета ТТ.
- Вообщем, с дедом надо поговорить. Без лютых развальцовок, а так, по нормальному. Ну там, забашлять тыщ десять, сказать что переселят на лучшую жилплощадь. Ну а если рогом упрется, то малехо припугнуть, но не сильно, чтоб ненароком кони не двинул. Там потом Шмара на газели приедет, мы деда с барахлом погрузим и по домам. Фин сказал, что за услугу по пятихатке на брата выделит. Он на месте этой развалюхи хочет заправку с автомастерской построить.
Фин был главным : он держал эту часть города и все, кто находился сейчас в машине, работали на него. Шмарой звали наркомана, плотно сидевшего на первентине: он ходил Зыхарем, шестерил, выполняя всю грязную работу
- Слышь, Зыхарь, если все так просто, как обосновал, то на кой ты ТеТерев с собой тащишь?! - Максим кивнул на пистолет в кобуре. - Или это на случай, если мусора стопанут, чтобы было за что нас вязать?
- Не ссы в компот, братуха! - Зыхарь провел рукой по ежику седеющих волос и довольно улыбнулся. - Волына легальна, все натурально! Фин оформил ствол на охранное агенство. Так что гуляем, верно, пацаны?!
- А то! - коротко ответил Камша.
- Нема базару! - столь же лаконично бросил Люпа.
- Да там делюга на два пальца, Шмель! - покровительственно похлопал Зыхарь Максима по плечу. - На крайняк, луснем дедугана по кумполу слегонца - какие проблемы?!
- А где это хоть находится?
- Да недалеко, на Героев соцтруда! О, уже подьезжаем!
Дом действительно оказался старым. Ветхий четырехэтажный особняк красного кирпича, увитый лохмотьями почерневшего, осклизлого от сырости, плюща, таращился на четверых подельников бельмами рассохшихся оконных рам, местами заколоченных фанерой. Когда-то, построенный как доходный, а после переделанный в коммуналку, он пропустил через себя не одно поколение людей, что не могло не отразиться на нем внешне и внутренне. Вокруг, дом окружали многочисленные, разномастные пристройки из кирпича, досок, шифера, профилированной жести. А внутри, многочисленные перепланировки и перераспределения жилой площади, превратили, прежде стройную и четкую анфиладу помещений, в хаотичный лабиринт комнат и комнатушек, отгороженных друг от друга чуть ли не фанерой.
Максиму дом не понравился. Он напоминал старую большую собаку, болеющую лишаем и, возможно, бешенством. Собаку, глядя на которую никогда не разберешь, что ей взбредет в голову: то ли ткнуться влажным носом в ладонь ища ласки то ли вцепиться шатающимися от старости клыками в глотку желая крови.
- Ну чего стали, пойдем! - Зыхарь поднял воротник пиджака и неторопливо, вразвалочку зашагал ко входной двери. Камша и Люпа последовали за ним, а вот Максим приотстал. Его блуждающий взгляд зацепился за какую-то деталь в этом унылом осеннем пейзаже. Он подошел поближе, желая лучше рассмотреть и его спину пробрало ознобом, причиной которого была отнюдь не зябкость воздуха.
У цоколя дома, рядом, с заваленным листвой и мусором, слуховым окном, лежала кошка. В том, что животное мертво, сомневаться не приходилось: тело выгнуло судорогой окоченения в причудливом па, зубы оскалены, язык вывалился наружу, а пятнистая шерсть почернела и усеяна мокрой листвой. Максим не понимал, почему вид мертвой кошки вызвал у него такую тревогу, но все же на душе стало как-то пакостно.
'Вот блядство!' - подумал он, догоняя остальных.
Входная двухстворчатая дверь была под стать облику дома: с перекошенным косяком, в проказе облупившейся краски, которая, того и гляди, сползет пластом только от одного прикосновения дабы обнажить еще более древний слой. На одной из деревянных панелей, кто-то вырезал изображение гипертрофированного мужского члена. Рисунок был кривой, видимо, сделанный впопыхах, но неизвестный художник не растерялся и приписал снизу слово из трех букв, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что же именно изображено.
Зыхарь взялся за затертую, массивную ручку и со скрипом открыл дверь. Из темного провала подъезда дохнуло спертым смрадом кошачьей мочи, прогорклого сала и плесени.
- Электричество уже неделю, как отключили. - пояснил Зыхарь и первым ступил во мрак. Максим глубоко вдохнув, словно перед прыжком в воду, вошел следом. Скорее на ощупь, чем увидев, нашел поручень перил лестницы, уходящей наверх. Впереди серым маревом маячила фигура Зыхаря.
- Ай, сука! - вскрикнул за спиной Максима Люпа.
- Чего орешь?! - повернулся Зыхарь. Максим увидел белый овал его лица на фоне, изгвазданной черными пятнами, стены.
- Да я, кажется, в говно вступил!
- Ну так это к деньгам, орать зачем? Не отставайте, дед живет на четвертом.
- Карлсон, который живет на крыше. - сострил Камша.
- Ну да, а срет на лестнице Малыш. - недовольно пробубнил Люпа, чиркая подошвой о ребро ступеньки, в попытке соскрести налипшие экскременты.
На лестничной клетке четвертого этажа ранее был всего одна большая квартира, до революции, видимо, предназначавшаяся для богатого купца или дворянина. Замок двери был вырван с мясом и та закрывалась хлипким крючком. Далее открывалась просторная прихожая с прохудившимся паркетным полом, зияющим выбитыми плашками, и, покрашенными до половины зеленой краской, стенами.
- Дед-дед-мясоед, прикупил себе штиблет! - картавя, продекламировал Зыхарь осторожно ступая по рыпящим паркетинам. - Где ты, дед?!
Никто не ответил. Все четверо свернули в одну из нескольких комнат, соединенных между собой в галерею.
Та оказалась чем-то вроде гостиной. Круглый стол, застеленный замызганной зеленой скатеркой, два венских стула, по бокам от него, топорщатся щербатыми спинками; еще один, колченогий, стоит у массивного, заваленного толстыми книгами и кипой трухлявых журналов, шкафа. На стене, покрытой рыжими пятнами потеков, мерно тикают маятниковые часы 'Маяк', висит с десяток больших и малых картин с морскими пейзажами, несколько черно-белых фотографий в рамках. Два высоких окна плотно задернуты шторами, погружая комнату в полумрак.
- О, потужные малевки! - Зыхарь подошел к одной из картин и, довольно цокнув, поскреб прокуренным крепким ногтем позолоту на рамке. - Надо Фину будет показать, может какого лавэ стоят.
- Ты думаешь старик их просто так отдаст? - Максим взглянул на фотографии на стене. Выпуск какой-то школы или училища: все на одно лицо, стрижены коротко, одеты строго, по старомодному. 'Гимназисты, ей богу!'
- А на кой они ему сдались? - Натурально удивился Зыхарь и Максим недовольно поморщился. Зыхарь, полжизни отмотавший по разным зонам за разные дела, человеком был, мягко говоря, специфическим и неприятным. Максим никогда этого не показывал, но всегда старался с ним поменьше общаться, хотя и сам чистоплотностью не страдал.
- Так мы, что же, все таки будем деда гасить?! Сам же говорил, что только припугнуть!
- Ну говорил-говорил! Ну ты знаешь этих пенсионеров - начнут быковать, рамсы путать, а тут сердчишко бац - и амба! Тем более, сколько ему осталось жить-то, не сегодня-завтра...
'Господи, из какой жопы, Фин только вытаскивает таких чмырей!' - Максим снова посмотрел на пожелтевшие от времени фотографии. Одна из них привлекла его внимание. Мужчина и женщина, стоят на фоне бушующего моря. Она - молодая и довольно красивая, той строгой красотой, что присуща учительницам младших классов, в черном бархатном платье с воротником, закрывающим горло. Он - пожилой, но еще довольно крепкий, с резкими чертами лица и пышными белоснежными бакенбардами, одет в парадную военную форму с галунами и фуражку с двухглавым орлом над кокардой. Максим, служивший в ВДВ, слабо разбирался в морских знаках отличия, поэтому не смог определить звание мужчины. В нижнем углу фотографии темнела какая-то надпись. Пришлось прищурить глаза и подсветить телефоном, чтобы разобрать слова: 'Петропавловскъ-Камчатскъ. 1905'
'Ого, фотографии уже за сотку лет перевалило.' - Максим уважительно провел рукой по пыльному стеклу. Сзади раздался какой-то шум и он обернулся. Зыхарь дергал ручку, пытаясь открыть следующие двери, Люпа и Камша безмолвно стояли рядом.
- Во, чушкарь, заперся нах! - зло процедил Зыхарь, терзая ручку. - Слышь, дед, открывай добром, не то сами войдем!
- Может сломать? - предложил Камша.
- Тебе лишь бы ломать! Люпа, сгоняй с другой стороны посмотри открыто-нет.
- Тут тоже закрыто! - через минуту раздался его голос, приглушенный расстоянием.
- Дед, последний раз, по хорошему прошу! - угрожающе крикнул Зыхарь, нагнув голову. Немного постоял, ожидая ответа, а затем отошел в сторону и кивнул Камше:
- Давай, выбивай родимую.
Камша налег на двери плечом, нажал и та, с протестующим хрустом, подалась. Зыхарь, ругаясь, заскочил первым. Затем замолчал.
За дверью была спальня. Старомодный диван с полочками 'для слоников' лоснился протертой, местами до дыр, оббивкой; полуоткрытая дверца платяного шкафа темного дерева обнажала его пустое нутро с криво висевшими тремпелями; в углу стояла металлическая ширма, какие бывают в медкабинетах; окно заклеено обоями.
- Я не понял, че за дела? - Зыхарь роздасованно пнул диван. - Где этот старый золотушник делся?!
- Ты в других комнатах смотрел? - спросил он подоспевшего Люпу.
- Да нет там никого!
- А на кухне? В параше?
- Там не был. Щас гляну.
Максим прошелся по спальне. В темноте пахло тленом и увяданием, но несколько иного рода, чем в квартирах дряхлых стариков. Там обычно стоял тяжелый дух немытой, больной плоти, лекарств и незамысловатой пищи. А здесь же не было ничего даже отдаленно схожего, как будто вообще никто долгие годы не жил. На диване, столе, фотографиях в гостиной лежал слой пыли в палец толщиной. Неожиданно всплыло воспоминание о мертвой кошке у дома и Максима снова передернуло.
За спиной раздался какой-то звук, заставивший Максима мгновенно обернуться. 'Показалось?' - Мелькнула мысль. Затем звук возобновился и он замер, лихорадочно соображая, что бы это могло быть. Как будто кто-то скребся под полом.
- Ты слышал? - почему-то шепотом спросил Максим у Зыхаря.
- Чего?! - переспросил тот.
Максим молча указал в сторону ширмы. Зыхарь хмыкнул и крадучись направился к ней. Затем прыжком подскочил и отбросил в сторону занавеску.
- В рот меня чих-пых! - услышал Максим его изумленный голос. - Это че за шняга?!
За ширмой, на полу, лежал гроб.
- В рот меня чих-пых! - повторил Зыхарь, снимая крышку. - А дедуган ведь, того...
- А кто его в гроб положил-то? - поинтересовался Камша. - Может, кто из родни?
- Да не было никакой родни! - раздраженно отрезал Зыхарь, доставая мобильный телефон. - Проверяли - дед один, как хрен!
- Ну так, в гроб же он не мог сам себя положить! Наверное, какой-то доброхот все-таки нарисовался?!
- Как нарисовался, так и разрисуется! Я этой падле нос оторву, чтоб не совал куда ни попадя! Вот гнида, на хату лапы решил наложить! Мля, связи нет!..
Максим не принимал участия в этом разговоре, смысл слов вообще доходил до него с трудом. Потрясенный, он смотрел на лицо человека, лежащего в гробе. Лицо человека с фотографии с надписью 'Петропавловскъ-Камчатскъ. 1905'.
Он постарел: морщины арыками избороздили восковую кожу, глаза запали глубоко, неряшливо всклокоченные бакенбарды пучками торчали на обвисшых брылах щек. Но сходство было несомненным.
'В тысяча девятьсот пятом ему где-то лет пятьдесят, то есть сейчас должно быть около ста пятидесяти!' - размышлял Максим. - 'Невозможно столько прожить!'
Он моргнул, отгоняя наваждение: 'Почудилось, просто почудилось! Тут темно, вот я и стреманулся. Просто похожи, еще баки эти дурацкие. Наверное сын или внук мужика с фотографии, а у меня уже очко разыгралось, наворотил непонятно чего! Просто старик, одетый в похоронный костюм старик!'
Максим вытер испарину, выступившую на лбу и отошел от гроба. Видеть старика ему было неприятно.
- Але, Шмель! - Зыхарь ткнул Максима пальцем в плечо. - Не тормози-сникерсни! Валим на улицу, надо Шмаре позвонить, отбой дать и будем скорую вызывать, чтобы деда оформляли.
Все произошло быстро, только они стали уходить. Камша стоял ближе всех к гробу, поэтому умер первым.
Максим услышал истошный крик подельника, через мгновение перешедший в булькающий хрип. Он начал поворачиваться, как в замедленной сьемке, хотя все его нутро вопило, что надо бежать без оглядки, что все его предчувствия и опасения сегодняшнего дня подтвердились. Но рефлексы сильного, натренированного тела оказались быстрее и сильнее голоса разума.
Старик, прямой как жердь, стоял в гробу, костлявой бледной рукой сжимая горло Камши. Стокилограммовый мастер спорта по дзюдо, серебряный призер страны в девяносто третьем, висел в воздухе, беспомощно хрипя и дергая ногами. Даже отсюда, Максим слышал, как хрустят, ломаясь, шейные позвонки.
- В рот меня чих-пых! Какого ху... - глаза у Зыхаря, чуть ли не выпрыгивали из-под масивных, заросших дремучим волосом, надбровных дуг. Рука метнулась под пиджак, нашаривая пистолет.
Старик отбросил в сторону обвисшее тело Камши с безвольно мотающейся под неестественным углом головой. Отбросил легко, словно мешок с тряпьем: Тот с глухим звуком шмякнулся об стену, сполз на пол и затих. Старик повернул лицо и посмотрел на Максима. От этого взгляда, у него холодно заныло в паху и одеревенели ноги.
Это не были глаза человека. Желтые, светящиеся изнутри демоническим светом, это были глаза зверя, притом зверя неизвестного науке - жившего, возможно, на заре времен, еще до появления хомо-сапиенса. Пергаментные, сухие губы разошлись в улыбке, обнажая частокол кривых, желтых от времени, зубов-крючков, смахивающих на акульи; тогда Максим подумал, что сейчас просто надует в штаны: настолько сложно стало контролировать свой мочевой пузырь.
Зыхарь все никак не мог достать пистолет, видимо, зацепившись мушкой за кобуру. Он спазматически дергал рукой, неотрывно смотря на старика и скороговоркой повторяя свое пресловутое 'в рот меня чих-пых, в рот меня чих-пых'. Максиму, Зыхарь отчего-то напомнил пыхтящий паровозик из детского мульфильма: это показалось ему очень смешным , он истерически захихикал, внутренне ужасаясь происходящему с ним безумию.
Наконец, Зыхарь справился с ТТ, дрожащей рукой прицелился и в этот момент, старик прыгнул.
Казалось, он и не прыгал вовсе, а сама комната скакнула ему навстречу - скакнула с невероятной скоростью. Старик навалился на Зыхаря, впиваясь зубами в горло и тот закричал - протяжно и тоскливо. Из разорванной яремной вены густо брызнула кровь, тяжелыми каплями закапала на пол. Это подействовало на Максима, как ушат холодной воды, наконец вырвав из оцепенения.
Он подскочил к старику и, бьющемуся в его обьятиях, Зыхарю. Когда окровавленное желтоглазое лицо на мгновение оторвалось от распанаханного горла, Максим ударил его прямой 'двойкой', прямиком в подбородок. После такого удара, даже физически крепкий человек свалился бы в нокаут со сломанной челюстью; дряхлого старика должно было убить на месте. Но голова только мотнулась в сторону, рот, окаймленный бордовым ореолом снова растянулся хищным оскалом, а затем в глазах у Максима взорвалось и он почувствовал, что летит. Больно ударившись об пол плечом, он упал на четвереньки. В голове звенело и перекатывалось, больно стукаясь о стенки черепа, над левым глазом набухало, наливалось свинцом и мешало видеть. Максим обперся о стенку и, шатаясь, выпрямился.
Зыхарь уже не кричал, а только жалобно клокотал и булькал, разорванным в клочья, кадыком. Старик с сочным хлюпаньем и чавканьем пил кровь, рывками жадно вгрызаясь в плоть. При каждом таком рывке, рука с зажатым пистолетом дергалась и Максим мог разглядеть вытатуированную на ребре ладони надпись 'КОТ'. Максим вспомнил труп кошки и снова захихикал. 'Я схожу с ума!' - пульсировало в голове. - 'Я, мать его растак, схожу нахрен с ума!'
Рука Зыхаря дернулась в последний раз, и пистолет выпал из скрюченных пальцев. Максим, еще сам не осознавая, метнулся к оружию, схватил и, перекатившись кубарем, направил оружие на старика.
- Молись, сука! - он мстительно ухмыльнулся и нажал на спуск, оглашая комнату грохотом выстрелов.
Максим разрядил всю обойму в бледное тело напротив, дырявя пиджак, вырывая комки ткани, но старик продолжал стоять. СТАРИК ПРОДОЛЖАЛСТОЯТЬ НА НОГАХ! Одна из пуль попала в щеку, с сухим треском, словно пробила не живую плоть, а дерево, вырвала клок кожи, в образовавшемся отверстии зажелтели зубы-крючки. А затем патроны закончились, а старик все еще продолжал стоять. Одним громадным шагом покрыл разделяющее их с Максимом расстояние и выдрал пистолет из руки.
Дикая боль кипятком ошпарила правую руку. Максим очумело пялился на хлещущие кровью обрубки на месте указательного и большого пальцев. Старик оторвал их вместе с пистолетом. Только сейчас, Максим заметил, что длинные коричневатые ногти на пальцах 'покойника' - длинные и острые, как бритвы.
Старик снял, прилипший к рифленой рукоятке, палец Максима, бросил в рот и с хрустом начал жевать. К горлу Максима подкатил тугой комок, он понял, что сейчас его вырвет котлетами и картошкой, что с утра приготовила Катька. А затем он умрет - умрет в луже собственной блевотины.
Его спас Люпа. Он заскочил в комнату, как раз в тот момент, когда 'покойник' склонялся над Максимом, чтобы прикончить. С зажатой в руке финкой, Люпа прыгнул старику на спину и с ожесточением начал пырять лезвием его спину, плечи шею при этом непрерывно матерясь. Но вместо такого привычного 'чвак-чвак-чвак' ударов, Максим слышал только сыпучее 'псшшш-хрэп-храп', как если протыкать что-то очень старое и давное засохшее.
И тогда он пополз. На четвереньках, поминутно брызгая кровью на пыльный скрипучий паркет, он пополз к выходу. Сзади страшно закричал Люпа, но Максим не обратил на это внимание: все его силы сосредоточилось на том, чтобы передвигать руки-ноги и не потерять сознание от боли.
Что-то пролетело у него над головой, отскочило от косяка и упало рядом. Максим скосил глаза вбок: это была нога Люпы, оторванная, вывороченная из коленной сумки. Максим поперхнулся и его вырвало прямо на собственные руки. Пальцы заскользили в этой кислой жиже и он упал лицом в полупереваренные остатки собственного завтрака, все еще раздираемый спазмами взбунтовавшегося желудка .
Максим лежал так, замерев, всего секунду, но показалось: прошли годы. Скользкими, воняющими пальцами он схватился за штору, занавешивающую окно; используя ее, как опору, попытался встать. Прогнившая ткань, не выдержав веса, оборвалась и Максим, в который уже раз за сегодняшний день, грохнулся вниз. Подтянув колени к груди, он оперся спиной о стенку, зажмурил глаза и приготовился умирать.
'Все, теперь все!' - мелькала обреченная мысль. - 'В Чечне свезло, ну а теперь все...'
Прошла секунда, потом пять, потом десять, а Максим все еще был жив. Он с опаской открыл один глаз, затем, с трудом, разлепил второй, который опух.
Сквозь немытые и грязные стекла окон, в гостиную били лучи, невесть откуда взявшегося на зашоренном тучами небе, солнца. Максим лежал прямо в центре этого освещенного пятна. Миллиарды пылинок роились вокруг него причудливыми хороводами и это было красиво.
Старик неподвижно стоял на границе света и тьмы, не решаясь ее пересечь. Лишь тускло светились желтые глаза да кровь, тяжелыми каплями падала, с подбородка и рук.
- Что, сука?! - прохрипел Максим, баюкая изуродованную руку. - Не можешь подойти, да?!
Старик улыбнулся и узловатым пальцем указал на окно. Максим привстал и увидел: на солнце снова наползала туча. Медленно, но верно - каких-нибудь пять-десять минут и она закроет его.
Максима продрало холодом от страха. Он локтем выбил стекло, осколки со звоном посыпались на подоконник, и закричал:
Он кричал целую минуту, пока не понял, что это бесполезно. Никто не отзывался, дома напротив молчали, словно вымерли.
'Да что же это за гадство такое?!' - Максим надорвал голос и уже только хрипел.- 'Сегодня ведь суббота, все должны быть дома!'
Старик захохотал глубоким молодым смехом - туча уже наползла на краешек солнечного диска, свет потускнел и световое пятно сузилось, стало меньше.
- Смешно тебе, да?! - Максимом овладело злость, он надрывно сипел. - Жрать хочешь, гнида?! А вот это ты видел?!
Он согнул руку в локте характерным жестом, олицетворяющим его отношение к веселью 'покойника'.
Достал из кармана спортивной куртки носовой платок и, как мог, перевязал раненную руку. Ощупал кровоподтек над левым глазом - тот напоминал по размерам гриб-нарост.
Максим был некрещеным и никогда не одобрял все эту модную богомольность, популярную в криминальных кругах. Но сейчас, он очень жалел, что не носит крестика и не знает ни единого слова молитвы.
- Иже еси на небеси... - прошептал Максим, неуклюже перекрестившись. Старик растянул губы в улыбке, раны на щеке уже не было. Присел на корточки и длинным ногтем, издавая противный скрежет, начал что-то чертить на деревянном полу. Закончив, он отошел вглубь комнаты, жестом приглашая Максима подойти ближе.
На полу были слова: 'Халдей когда ты умрешь я приду за ней мне понравился ее запах.' Максим с замиранием сердца поднял голову на старика. Тот все тем же ногтем вычертил на стене еще слово, только одно: 'Катя'. Улыбаясь, он облизал свои пергаментные губы длинным синюшным языком. В желтых глазах светилось зловещее торжество.
- Да что же ты за мразь такая?! - Максим чуть не плакал от отчаянья. До этого момента, он не понимал, как дорога ему Катька. Ну, красивая баба, все при ней, ну готовит вкусно, ну ждет всегда, а вот чтобы прям любить до самой смерти - нет уж, увольте! Но если эта кровососущая тварь, ее, мою Катьку, МОЮ КАТЬКУ... Нет! Нет!!!
Старик молчал. Солнце уже почти скрылось за тучей, оставался только узенький перешеек света, отделявший Максима от вампира. А то, что это вампир, он не сомневался - достаточно было взглянуть на мертвых подельников.
'Что я знаю о вампирах?' - Размышлял Максим. - 'Боятся света, пьют кровь. Против них эффективно действует крест, святая вода, серебро, ческнок. Ничего этого нет, поэтому остается только осиновый кол. Но осины тоже нет, может, сойдет любое дерево, все равно без вариантов. Эх, мне бы огнемет и пару гранат, я бы эту срань вмиг по стенке раскатал. Хотя, пистолет не помог...'
Максим понял, что будет действовать, как только солнце полностью скроется за тучей. Вампир не ожидал от него никаких решительных действий, он был полностью уверен в себе и это была его, Максима, единственная надежда. Он присмотрел себе один из стульев, тот самый, что стоял у книжного шкафа. Он приготовился - оставалось ждать совсем немного.
Как только последний луч солнца погас и комната вновь погрузилась в серые сумерки, старик прыгнул на Максима. Тот пружиной отскочил в сторону и вампир промазал, врезался в подоконник, чуть не вылетев в окно. Взревев от досады, тварь развернулась, чтобы настигнуть обманувшего ее человека. Максим стрелой подлетел к стулу, схватил и с размаху обрушил на вампира, вложив в удар все силы, что оставались. Он метил по ногам, чуть пониже колен и это сработало - старик перецепился, растянувшись на полу. Стул разлетелся на куски, оставляя в руках Максима обломки спинки. От удара, изувеченная рука вспыхнула болью, Максим замешкался , что чуть не стоило ему жизни.
Старик схватил его за лодыжку, дернул и он упал. Длинные ногти впивались в плоть до самых костей и Максим закричал - закричал от боли и ярости. Борьба за жизнь продолжалась, а он не хотел умирать.
- Получи, гнида! - Максим с размаху всадил зазубренный обломок спинки прямо в, полыхающий желтым огнем, глаз. Вампир завыл, из раскуроченной глазницы потекла густая желтая жижа. Хватка когтистых лап стала еще сильнее, он начал подтягивать Максима, пытаясь вцепиться клыками в горло.
Максим не обращал внимания на боль - в его крови штормом бушевал адреналин. Он схватил отколотую ножку и начал наносить беспорядочные колющие удары, оставляя на теле вампира пузырящиеся желтым гноем раны.
Деревянная ножка вошла в разверзнутую пасть, вышибая зубы, пронзая мозг. Максим навалился всем своим весом, вгоняя 'кол' поглубже, пока размочаленное дерево не заскребло по паркету, пробив череп насквозь. Старик затих, пальцы отпустили ногу и опали, конвульсивно отбивая чечетку ногтями. Максим сполз с тела, лег рядом на пол, тяжело дыша. Настороженно смотрел на вампира, готовый в любой момент вскочить и продолжить сражаться - он еще не верил, что все кончено.
Вампир распадался на куски. Те силы, что сохраняли его в течении ста, а может и более, лет, теперь покидали тело. Оно усыхало, морщилось и рассыпалось на мелкие, невесомые клочки, напоминающие пепел. Через минуту на паркете осталась только грязная куча тряпья, только отдаленно напоминающая строгий костюм.
Максим заплакал.
Дорога была плохая, 'Газель' кидало на ухабах и рытвинах, каждый раз окатывая раненную руку огнем и заставляя Максима вскрикивать. Водитель нервно курил, поминутно косясь на него, а Шмара рылся в аптечке.
- Ща, ща, Шмель! - бормотал он, рассыпая пузырьки по сиденью. - Ща, все будет!
Максим смотрел на руку, обернутую набухшим от крови платком - на руку с тремя оставшимися пальцами. Откинул голову и засмеялся хриплым, безумным смехом.
- Шмель, ты чего?! - уставился на Максима ошарашенный Шмара.
- Делюга!.. - продолжая хохотать, сказал Максим. - Делюга... На два пальца.