Морозы за минус 30 в Северном Казахстане - не редкость. Папа пришёл за мной в детский сад, натянул мне валенки, одел в шубку и поверх укутал в тёплую шаль, посадил в сани, которые были им переделаны под условия метельных зим и напоминали высокий деревянный ящик на металлических тонких лыжах, и сверху накрыл одеялом, да так, что внутри было тепло сидеть, клонило ко сну...
Мне было года три, когда бабушка (говорят, я внешне на неё очень похожа), заболела, и я с мамой навещала её в больнице. Помню, мы принесли ей апельсины (редкость по тем временам в наших краях).
- Возьми, внученька: - протянула апельсин бабушка Тоня. И такая радость появилась в моих детских глазах.
Это был последний раз, когда я видела бабушку живой. А 9 мая она умерла. Помню, как везли её на кладбище на грузовике по разбитой грязью дороге: мама с папой и другими родственниками сидели в кузове около гроба, а меня посадили в кабину к водителю. Это было в начале семидесятых...
Прошло больше 15-ти лет, теперь везут меня, но не в грузовике, а на скорой... Внутри моего живота всё горит, и кажется, что огненный ком подступает к горлу, стремясь вырваться наружу. Каждые остановка на светофорах или толчок машины приносили мне ужасную боль...
- Борцу не должно быть больно, борцу должно быть приятно! - сказал Павел Андреевич, мой тренер по дзю-до, когда я ойкнула и пожаловалась на боль, сильно ударившись о татами во время тренировочной схватки с парнишкой-ровесником. У нас в Сибирском городке женское дзю-до ещё не было развито, и приходилось тренироваться в мальчуковой группе, а на соревнования возили меня, если они проходили параллельно на двух татами: для парней и девушек (не везти же меня одну).
Борьбой я начала заниматься в 13 лет, а уже через четыре месяца были мои первые областные соревнования в городе Сургут. Конечно же, со своим юношеским максимализмом и наставлениями одноклассников и знакомых я была настроена только на победу, только на первое место. У меня был лишний вес (несколько сот граммов). В поезде те, кому не надо было сбрасывать лишнее, лакомились домашними вкусностями, а я на второй полке лежала и грызла лимоны вместе с кожурой, а потом ещё по приезду на место бегала вокруг гостиницы, укутанная как капуста в несколько шуб... Позже для себя я поняла, что из-за гонки веса только теряла силы... Лучше кушать нормально и бороться в следующей категории с полными силами, а тот, кто гнал вес, с более слабыми силами будет противостоять тебе...
Получилось так, что последняя схватка была у меня за 3-е место с девочкой из Урая, которая занималась борьбой уже три года. Конечно же, никто не верил, что я у неё выиграю. И каково было удивление всех, когда победа досталась мне... Но не смотря на это, я была очень расстроена и сидела вся в слезах: мне было стыдно за третье место, как же я поеду домой, когда все ждали от меня главной победы...
После соревнований ко мне подошла одна девочка и сказала:
- Ты на меня так посмотрела перед началом схватки, когда мы ждали команду судьи, что мне уже заранее стало плохо...
После возвращения домой на первой тренировке наш тренер выстроил всех и, подводя итоги соревнований, произнёс, показывая в мою сторону:
- Вот с кого надо брать пример: девчонка только пришла и уже сразу заняла призовое место, а вы столько тренируетесь и пролетаете...
Вот так и пролетели семь с лишним спортивных лет: я окончила школу, после неудачной попытки поступления на юридический факультет в Ленинградский университет (тогда конкурсы были очень большие) отучилась в СПТУ. С красным дипломом я уже вне конкурса поступила в Омский Политех (ОМПИ), где продолжала свои тренировки по дзю-до.
Ох, и тяжёлые времена переживали все тогда: в магазинах снова пусто: приобрести что-то можно было только при наличии паспорта с местной пропиской.
Это произошло в Рождество - 7 января, ближе к ночи...
- Ну и подарочек нам на праздник, - услышала я в приёмной голоса дежурных санитарок, брезгливо смотрящих на меня сверху...
Тут же одна из женщин брала мою кровь на группу, другая начала готовить к срочной операции. Температура у меня поднялась выше сорока. Нельзя было медлить.
Каталку покатили по длинным коридорам к лифту. Прикрытая простынёй я видела только потолок и мелькающие, дрожащие бледным светом, лампы. Казалось, что это кино - также всё: открывается лифт, поднимается на второй этаж, дверь в операционную с надписью "Тихо! Идёт операция", большая, ослепляющая глаза, лампа-люстра над операционным столом, белые халаты, "бородатое лицо", подносящее маску... Раз, два, три, четыре...
- Бабушка, как давно мы не виделись!..
Бабушка Тоня ходит вокруг белых кроватей и взбивает подушки. Я сижу на одной из кроватей и вижу у порога маму. Она с девяти месяцев воспитывалась в детском доме и была бесприданницей, когда папа, служивший срочную службу в Кронштадте, увёз её из Ленинграда в Северный Казахстан, куда ещё при Сталине его родителей "сослали" за принадлежность деда к польской нации. Свекровь маму невзлюбила сразу, но до приезда моих родителей, она писала ей такие тёплые письма (боялась, что единственный сын останется в Ленинграде). Мама никогда не видела материнской ласки и верила всему, что писала будущая свекровь. Уже по приезду в Казахстан она столько всего натерпелась от бабушки, которая всячески пыталась развести моих родителей.
Уже после смерти бабушка Тоня постоянно приходила к ней во сне и просила прощения. А позже она стала сниться перед тем, как должно было что-то случиться, как бы предупреждая её. Вот и на этот раз маме приснился сон: стоит она у порога, и бабушка подходит к ней и, приговаривая, указательным пальцем тихонько нажимает на её передние верхние зубы, которые начинают шататься:
- А зубы-то у тебя не свои...
Вокруг стонущие голоса: справа пожилой мужской, слева - женский. Пошевелиться не хватает сил, всё, что удаётся - едва окинуть мутным взглядом белую кафельную плитку реанимационной палаты...
Через пару дней меня перевезли на первый этаж в послеоперационную палату. Начались визиты разных специалистов. Оказалось, что это вернулся из отпуска заведующий отделением и всем "дал разгон"... За столь короткое время пребывания в реанимации из-за ненадлежащего присмотра у меня появились пролежни на теле и застой в лёгких. Пришлось ежедневно делать зарядку - пытаться надувать воздушные шарики. А это - ой как нелегко... Мышцы живота порезаны, и не хватает сил не только на то, чтобы набрать воздух - надуть шарик... А ведь я за время длительной операции перенесла несколько остановок сердца... После всего надо было где-то брать силы.
Да, состояние такое, что даже взрослый человек чувствует себя капризным ребёнком. Наплевать на всё, даже на врачей-мужчин, которых раньше постеснялась бы. С раннего утра до поздней ночи - уколы, уколы, уколы... тело их уже не чувствовало. А от ежедневных капельниц не осталось живого места на руках, пришлось вставлять "подключичку" (присоединённая в области под ключицей игла с трубочкой, по которой подаётся кровь в вену), и так в течение полутора месяцев, пока не сделали полное переливание крови. Только и хватало сил прочитать на прозрачных пакетах с кровью и плазмой фамилии доноров.
А ещё недавно в институте я сама хотела сдать кровь, чтобы получить дополнительных пару дней к каникулам... А теперь, как мне сообщила однокурсница, ребята из института, узнав, что мне нужна кровь на переливание, начали сдавать её уже для меня.
В палате для тяжелобольных я какое-то время лежала одна. В один из дней (солнечный, но холодный январский день), в палату принесли большой букет роз и книгу Александра Дюма "Две Дианы".
- От кого это? - спросила я.
- От молодого человека, который сейчас смотрит в окно. Он всё и принёс. Хочешь, я поверну кровать к окну?
Я согласно качнула головой. Медсестра с трудом начала двигать железную кровать, пока я не смогла увидеть за окном одинокую знакомую фигуру. Но я сразу же попросила повернуть кровать обратно... Уже потом однокурсники рассказали, что Сергей первый пошёл сдавать кровь, когда в институте узнал о случившемся.
После зачисления в институт по негласным правилам необходимо было отработать несколько дней в общежитии, чтобы получить там место. Меня направили отмывать чёрные газовые плиты на общей кухне. К работе я отнеслась серьёзно.
- Если бы в армии мой командир увидел, как Вы тщательно драите эти плиты, он бы Вам вынес благодарность, - услышала я со стороны двери, где показалась голова незнакомого парня, очень похожего на артиста Сергея Проханова, сыгравшего роль "усатого няня", - Вы тут новенькая? Где остановились?
Но я с серьёзным видом продолжала свою работу.
Вечером вахтёр общежития остановила меня:
- Похоже, это Вас, "красивую девушку - всю в веснушках", разыскивал молодой человек и очень просил, чтобы Вы дождались его тут в шесть вечера.
Я удивилась, не сразу сообразив, кто меня может искать в этом незнакомом ещё мне городе...
В 18:00 появился тот самый парень, что утром делал комплименты по поводу моей работы по уборке кухни общежития.
- Меня зовут Сергей Жеребцов! Приглашаю Вас в парк на прогулку, там утром проходил международный марафон, где "Ваш покорный слуга изволил принять участие".
Предложение было неожиданным, но я, немного подумав, согласилась.
- Ты - будущая мама, надо беречь своё здоровье, - произнёс Сергей, прикрывая форточку в автобусе, когда мы ехали на мероприятие.
В парке было много народу, среди них иностранцы, приехавшие на марафон из разных уголков нашей планеты. Вокруг пруда, по которому плавали на лодках и катамаранах, расположилась ярмарка. Мне, приехавшей из Сибирского нефтяного городка, всё было интересно. После прогулки, не смотря на протесты, мой новый знакомый уговорил меня пойти в ресторан, находившийся рядом с парком.
Сергей настойчиво ухаживал за мной, отбивая подобную охоту у других поклонников в институте и в общежитии. Сам он был уже аспирантом. За ним бегали все девчонки с разных курсов нашего института. Но я старалась всех, в том числе и Сергея, держать на расстоянии. Чем больше он пытался сблизиться со мной, тем более я протестовала, меня раздражало его собственническое поведение: он не давал никому из парней общаться со мной даже по-дружески, часто дело доходило до драки, о чём я узнавала позже от сплетниц общежития. В конце концов, из-за всего этого мы с ним поссорились. Но Сергей продолжал оказывать мне знаки внимания: когда я простужалась, через девчонок передавал мне лекарства и фрукты, прося не говорить, что это от него. А на мой день рождения прислал цветы и стихи через почтальона, зная, что от него лично я их не приму.
На третий день после операции приехали родители с младшим братом. Их по очереди запускали в палату. Самое тяжёлое было - видеть их слёзы. Теперь понятно, почему они плакали после беседы с врачом, оперировавшим меня. Вид у меня был - кожа да кости... Когда плакали родители, я ещё могла держаться, но когда слёзы появлялись у брата, с которым в детстве мы постоянно воевали, то мне самой уже невозможно было сдерживаться. Жаль, но тогда родные не понимали, что нельзя было плакать при мне - это вызывало ответные эмоции и не придавало сил...
Через несколько дней меня перевели в общую палату на шесть человек. Стало как-то веселее и время пошло быстрей. Хотя, по-всякому было... Женщины лежали разных возрастов: одна днём читала вслух рассказы, другая на ночь вспоминала свои первые свидания, третья - тяжёлые роды, (после её рассказов страшно было представить, что тебе это тоже предстоит когда-то испытать, и жутко этого не хотелось). Но труднее всего было, когда рассказывали что-то смешное: хотелось тоже смеяться, но от напряжения рассечённых мышц живота и не затянувшихся швов, чувствовалась невыносимая боль, и казалось, что швы лопнут...
Ещё одна неприятность, почти ежевечерняя - чёрные силуэты за окном... Отделение было на первом этаже, и "озабоченные" мужчины (тоже проза жизни) пользовались этим. Вроде бы совсем безобидно, если не обращать внимания, но неожиданное их появление пугало обитателей женских палат, если они на ночь вовремя не закрывали окна шторками.
Через две недели мне разрешили вставать. Не тут-то было... Всего-то две недели, а ноги, как не свои. Приходилось кому-нибудь из окружения помогать мне садиться на кровати (рассечённые мышцы не давали делать это самостоятельно).
Был такой случай, когда во время перевязки дали свет (тогда часто отключали электричество), и медсестра быстро закончив свою работу, сразу побежала наверх на операцию:
- Я своё дело сделала, а дальше вставай сама...
- Вы только помогите мне сесть, а дальше я встану. - хотела сказать я, но медсестры уже и след пропал...
Рядом в столовой гремят ложками по тарелкам с кашей, а я лежу и плачу (после полуторамесячной капельницы у меня прорезался, наконец, аппетит):
- Помогите кто-нибудь встать, - срываюсь на слабый крик, и на мои глаза накатываются слёзы...
Каждую неделю заведующий отделением назначал новые лекарства, (в те времена их запас был не плохой, и на вопросы моего отца: "Какие лекарства надо достать?", врач уверял, что всё есть), но здоровье не шло на улучшение. И в один прекрасный день доктор решил поговорить со мной:
- Мы испробовали все лекарства, но твоё здоровье сейчас зависит от тебя самой. Если ты захочешь, то начнёшь поправляться.
Этот короткий разговор подействовал на меня. Я задумалась о том, что у меня впереди столько дел, которые надо обязательно выполнить...
Вот что значит - взять себя в руки, послушать свой организм. С аппетитом пришло и давнее - новое состояние, естественное для молодой девушки: я уже стала стесняться врачей-мужчин. Дело, хоть и медленно, но пошло на поправку. Единственное, что было плохо - медленно заживали швы.
Близилась вторая половина марта.
Однажды, когда я сидела в коридоре больницы, ко мне подошла врач и, по-матерински поглаживая по голове, зная трагические последствия операции, с сочувствием в голосе произнесла:
- Знаешь, мы до сих пор не надеялись, что ты выживешь. В моей практике такой тяжёлый случай произошёл впервые. Ты родилась в рубашке. Живи долго, девочка!