С момента ее рождения было предопределено, что "девочка пойдет на романо-германский". Точно так же, старший брат Лева был определен на юридический. Лева был уже второй раз женат и имел сына от первого брака. Он жил отдельно, но недалеко - следующая станция метро, четыре остановки троллейбуса или сорок минут пешком.
Французский она полюбила добровольно и сразу. Она впитывала в себя мелодию речи, каждый раз возхищалась лаконизмом и точностью выражений, а незнакомое слово уже самим своим звучанием давало ей подсказку о своем значении. В институт она поступила без "блата", хотя ее семью знали, здесь когда-то руководил кафедрой дедушка, и у матушки было множество подруг и знакомых. Вторым языком она взяла такой простой и вездесущий английский.
Скопив денег на уроках английского с туповатыми девочками, на третьем курсе она поехала во Францию по дешевой туристической путевке. Поселив в уродливой многоэтажной гостинице на окраине города, их возили в город на автобусах и пасли как баранов от одной экскурсии к другой. Эйфель, Лувр, замки Луары - все было совсем не таким, каким представлялось. Город был большим, грязным, как тогдашняя Москва. На горизонте все время торчала нелепая игла Эйфеля, их пихали толпы туристов, среди которых почему-то сразу выделялись русские.
Когда автобус карабкался по Монмартру, ее сердце вдруг перестало биться на мгновение. В воздухе плыло нечто белое и воздушное. "Базилика Сакре-Кёр, была сооружена в 1873 году как искупление грехов за подавленное в крови восстание Коммуны. В отличие от других базилик она смотрит не на запад, а на юг, в направлении города. Архитектор Поль Абади соединил в ней элементы множества стилей" - зудел голос эскурсовода. Белоснежная, как бы сотканная из облаков церковь Сакре-Кёр, казалась чем-то родным, иудейским и русским одновременно, но в тоже время она была и французской, и римской, и мавританской. Она могла быть церковью любой религии мира. Весь автобус уже щелкал камерами на Мулен-Руж, она же с тоской смотрела на белое видение, и знала, что непременно вернется сюда опять и опять.
Ее уже не раздражали ошибки переводчицы, она знала все и намного больше, но ей больше не хотелось ее поправить и что-то добавить. Вокруг звучала такая родная французская речь. Она немного отставала от группы, ей не хотелось быть частью этой нелепого стада, она чувствовала себя единственной француженкой среди толстомордой русской толпы. Наконец, в последний день, их отпустили "на волю". Вся группа ломанула в Тати, она же села на метро, схему которого она выучила наизусть еще на первом курсе, и отправилась в собственное приключение. Она вдыхала весенний воздух с его ароматами и миазмами, и город покорял ее, показывал ей свои укромные уголки и маленькие чудеса. Она зашла в кафе, выпила чашечку обжигающего кофе. Ее называли "мадмуазель", ей улыбались юноши с такими же темными как у нее глазами. У нее даже несколько раз спросили дорогу, это были туристы, с ужасным французским. Пару раз она даже смогла им помочь, как правило, они искали дорогу к достопримечательностям.
Наконец, совершенно разбитая, она опустилась на железное креслице в Люксембургском саду. Какой-то старичок, однозначно француз, что-то спросил. Она не поняла вопрос. "Простите". "Солнечно, но скоро будет дождь", - сказал он. "Не может быть. На небе не облачка." - ответила она фразами из первых топиков. "Это Париж. Поверьте мне, будет дождь и очень скоро. Откуда ваш акцент, мадмуазель?", - спросил он и заглянул ей в глаза. Она была уверена, что говорит без акцента. "Я из России". "Русская?" - прозвучало удивленно. "Русская..." - она сделала паузу. Глаза старика полыхнули опасным огнем. Она выдавила правду: "Русская еврейка." - Его глаза сразу потеплели. - "Нельзя отказываться от своей крови" - одобрительно сказал он. Он тоже еврей, поняла она. Старичок удалился, крикнув на прощание: "Уходите в укрытие, мадмуазель. И в следующий раз возьмите зонтик", - и помахал своим зонтом. Небо мгновенно потемнело и на нее хлынули потоки воды. Она побежала под навес какого-то павильона, где кроме нее пряталась бонна с двумя толстыми близнецами и парочка подростков, по виду студентов.
После этой поездки она была во Франции много раз: переводила в Канне и Ницце для стареющей стервозной актрисы, возила в Лион нефтяников и школьников в Дисней-Ленд. Но первой любовью всегда оставался Париж, и найдя несколько (относительно) недорогих гостиниц, она всегда старалась останавливаться на Монмартре.
* * *
Она редко читала женские журналы. Обычно она просто смотрела картинки, прожигая их взглядом, впитывая в себя цвета, формы, даже выражение глаз моделей. Он быстро отказалась от "Космо" с его слишком яркой, рассчитанной на секретарш дешевой цветовой гаммой. "Харперс Базар" был слишком холодным. Он был написан для богатых злых стерв, пьющих кровь юных полугоев. Самым близким из русских изданий ей была "Эль", мягкая и интеллигентная, она была написана для нее. Она также привозила журналы из поездок и, многократно просмотрев и как бы высосав из каждого всю энергию, отдавала их подругам.
В одну из поездок, набравшись храбрости и одевшись в самые, как ей казалось, стильные вещи ее гарбероба, она направилась в район модных магазинов. В первой же лавке ее встретил клерк средних лет с холодными стальными глазами. Он окинул ее взором, оценив ее с голову до ног, потом отвернулся, как бы отбросив ее как что-то дешевое и незначительное. Ей показалось, что она даже услышала звон кассового аппарата. К щекам прилила кровь, ее охватило негодование. Ей хотелось что-то доказать этому ужасному человеку. "Сколько стоит это шарф?" - она показала пальчиком на шелковый платок варварской расцветки. Названная сумма была чуть меньше того, что у нее оставалось на карточке. Она уходила с покупкой и чувством победительницы.
Потом в витрине суданской лавочки возле гостиницы она увидела точно такой же платок. Она зашла в лавочку. Нет, этот был, конечно, не шелковый, обрублен был неровно, уголок осыпался и на ткани были затяжки, но издалека он выглядел точно так же.
Открытие привело к новой тактике. Она уже более уверенно заходила в бутики, мерила вещи, даже не обращая внимания на ценники с сумасшедшими цифрами, внимательно рассматривала крой, запоминала цвета и ощущения, а уходя, говорила: "Мне нужно подумать". Потом она в марокканской или ливанской лавчонке она находила почти такую же модель. Часто она вынуждена была перемерить около десятка брюк одного размера и внимательно осмотрев швы и крой, выбирать ту, что лучше прилегала к бедрам и имела минимум, по возможности, исправимых дефектов.
Одежда в Париже четко делилась на несколько категорий, промежутки между которыми были почти не заполнены: дешевая некачественная, добротная нестильная, уже дорогая, но иногда достижимая "на сале" прет-а-порте и заоблачный от кутюр. Перемерив множество вещей, обойдя десятки магазинов, наполнив себя тактильными ощущениями, формами и цветами, она достигла наконец просветления. Ее гардероб сузился до нескольких идеально подходящих для нее моделей. Узкие или ниже колена юбки, брюки с высоким или низким поясом, расклешенные или дудочки, - через сезон мода опять возвращалась. Она выбрала свои цвета, оттеняющие ее смуглую кожу и смоляные волосы, подобрала множество аксессуаров.
В бутиках она не любила женщин-продавцов. Удобно она себя чувствовала с молодыми клерками. Завидев хорошо одетую женщину, такой клерк давал ей померить и потрогать все, что она хотела. Она уходила, бросив ему свою любимую фразу, но зная, что никогда и ничего здесь не купит. Он же смотрел ей вслед и был уверен, что мадмуазель сегодня-завтра вернется, и уже подсчитывал свой будущий процент от покупки. Другой типаж был маленький старичок. Он был мягкий и внимательный, он давал ей множество действительно полезных советов. Она не могла уйти от него с пустыми руками, ей казалось, что так она его обманет, ей было его жалко. У старичков с их советом она покупала всегда удачно, пусть дорогие, но необходимые аксессуары.
Даже если мадмуазель ничего не покупала, старичок знал, что она вернется, не завтра, но через пару лет. Он видел с порога, что она не та, за кого себя выдает. Он видел пропущенную строчку ее "почти баленсиаги", неровный крой "макс-мары", слишком желтый блеск ее "шопара", и царапины на пластике "бланика". Но он нежно опускал пиджачки и шубки на узкие плечи, каждым своим касанием отнимая у девочек часть их юной энергии. Мадмуазель знает, чего хочет, она выйдет замуж за большие деньги и все себе купит. Но энергию молодых мушек высосут своими касаниями старички-паучки и молодые комарики с острыми сабельками. Когда мадам действительно придет за покупками, в ее глазах уже погаснет ожидание чуда.