Мишка Г-й долго уговаривал нас, старых друзей, живущих в разных частях РФ, приехать к нему в штаты, на ранчо в Техасе, "побыть с ним хоть несколько дней", как он писал в своих письмах и телеграммах. Никто, конечно, и не собирался никуда ехать - на какие такие шиши и зачем? - но когда каждому из нас принесли приглашения и уже готовые загранпаспорта, оформленные по всем правилам, билеты на самолёт до Москвы, оттуда до самого Хьюстона и далее, билеты назад, домой, с открытой датой (могли жить у Мишки, как выяснилось, хоть целые полгода!) и, главное, по солидной пачке "зелёных", мы, списавшись друг с другом по "мылу", решили: едем, была не была!
В Москве каждого из нас встретили вежливые люди, доставили на роскошных лимузинах прямо к трапу авиалайнера и мы, предварительно обнявшись и облобызавшись друг с другом, полетели смотреть, как живёт один из нас, ставших тем, о ком с восторгом и страхом говорят: "Вот он - настоящий новый русский! Его жизнь удалась!"
Прилетев в страну неограниченных возможностей и добравшись на ранчо (опять же на сверкающем, длиннющем, великолепном "Линкольне"), мы долго не могли связать и двух слов, обалдевшие и крепко придавленные роскошью громадной Мишкиной виллы, садами, бассейнами, оранжереями, автомобилями и т.п., а потом уже аппартаментами и несметными сокровищами, их заполняющими...
С Мишкой, который всё плакал и суетился вокруг нас, теребил каждого за руки, за плечи и не мог вымолвить связно почти ни одного слова, мы, поначалу, чувствовали себя крайне неловко, но когда поняли, что он почти до обморока счастлив нас лицезреть, несколько ободрились, а потом, приняв, как и положено, на грудь за встречу, и вовсе освоились.
Наобнимавшись с нами, Мишка сказал, чтоб мы располагались, как дома, а он, мол, оставит нас на несколько дней (приём у губернатора штата, благотворительные фонды и т.д.), а потом уж - грянем! Так и сказал: грянем!
Он явился через неделю, радостный и весёлый. К тому времени мы совсем освоились, акклиматизировались и развлекались, как могли, благо любое наше пожелание мгновенно исполнялось многочисленной прислугой.
Вечером мы "грянули": пили, ели, пели, плясали, орали, галдели... Гудели, одним словом. Мишка не пил и не плясал, а всё сидел и смотрел на нас, слушал и улыбался. Потом спросил вдруг: "А почему У-в не прилетел?" И так как я жил рядом с У-вым, то и рассказал, что он как-то на работе получил тяжёлую травму, лишился зрения и живёт теперь на пособие по инвалидности, да ещё парочка дальних родственников немножко "на жизнь подбрасывает". Всю пачку Мишкиных "зелёных" - до последней бумажки! - У-в раздал таким же, как он, сирым и убогим, за что он Мишку велел поблагодарить. И просил, кстати, меня, чтоб я прочитал Мишке рассказ, который назвал "Несладким сном" (он, У-в, немножко сочиняет, диктует на магнитофон, а я иногда прихожу, слушаю и записываю). "Ну так давай же, читай! Чё тянешь-то" - закричал вдруг Мишка, впервые за всё время нашего общения.
Мы с удовольствием уселись в мягкие кресла перед камином - и то сказать: сколько ж можно гудеть? - и я начал читать рассказ нашего слепого друга. Привожу отрывок из него, в котором, мне кажется, весь смысл нижеприведённого опуса и заключаются (хотя, есть ли он, смысл, - я не знаю, и даже очень в этом сомневаюсь).
"...Снились детские забавы в школе, лето в деревне у бабушки, улицы, дома, парки и скверы родного городка; снился необыкновенный, сказочно прекрасный мир детства. Потом вдруг всё разлетелось куда-то...
Всё сильнее теснило в груди от злобной, лютой тоски, от чьего-то тоненько скрипучего, старческого хихиканья где-то за спиной, от какого-то непрестанного шороха, треска, бульканья и шипения.
* * *
Проснулся в большой комнате с зелёными стенами и низким потолком, сидя в маленьком, обшарпанном и неудобном кресле с жёсткими подлокотниками. Рядом - покосившийся журнальный столик с пепельницей, доверху наполненной окурками сигарет и папирос. Кроме кресла, столика и противно слепившей глаза электрической лампочки, свисавшей прямо над столиком, в комнате больше ничего не было; не было ни окон, ни дверей.
Не было и удивления ко всему происходящему. По-настоящему ощутимым было одно - ожидание ЧЕГО-ТО.
* * *
Откуда-то явился большой и подвижный, как ртуть, господинчик, который сразу же начал говорить, - громко, весело и очень задушевно, как старый и хороший приятель, хотя они, кажется, никогда раньше не встречались. Нет, где-то встречались... Но где?..
Господинчик говорил почти непрерывно и время от времени куда-то пропадал, затем также внезапно возникал откуда-то: то из тёмных углов, то из под кресла, а то прямо из лампочки... Голос не пропадал ни на секунду...
* * *
- Ну, и на что же вы променяли свой небольшой, такой уютный, чистенький, такой родной городок, где у вас было так много друзей, родных и тэ-пэ? Это же была ваша родина! Зачем, скажите, вам нужно было куда-то уезжать? Какая была необходимость, а? - приветливо и дружелюбно затрещал Господинчик
- Ну, обстоятельства разные... Не знаю... Да и все уезжали... Служба в армии, работа... Учёба, опять работа... Наверное, ещё романтика, мечты... Женитьба, развод, туда-сюда... А откуда, позвольте вас... - начал было N (т.е. мой приятель. - автор), но пришелец его прервал:
- Откуда я про это знаю? Да я всё, моё сокровище, про вас знаю! Откуда... Хе-хе... Оттуда! Ха-ха-ха! Ну-с, продолжим-с, как говаривал Порфирий Петрович. Значит, говорите, романтика, да? Скажите-ка ещё: ветер странствий, неодолимая тяга к знаниям, приключениям, подвигам и пр-пр-пр! Пустое это всё, батенька! Убедились? Носили вас тщеславие, гордость и честолюбие - и ничего больше, то есть нормальные, живые, человеческие страсти и страстишки. Фу, как пошло и скучно звучит, да?!! Ну, а как точнее-то? А?! Ну, неважно. А о любви к родной земле, о которой вы все сейчас рассуждаете, которой так кичитесь, о которой кричите на каждом шагу, тогда ведь и не вспомнили ни разу, так или не так? На себя не хочется ли плюнуть, да смачно так плюнуть, а? Хе-хе...
- Да, наверное, так... Молодые были, глупые... Может, бросить всё и уехать, вернуться домой?
- Домо-о-ой? Куды ж этто до-мой? Да у вас, я смотрю, крыша-то в пути! Вы хоть знаете, где ваш дом? И сколько ж лет-то прошло с той поры, как наевшись романтических бредней, вы бросились "покорять вершины"?
- Ну, лет тридцать... Тридцать лет... Даже больше...
- Ну! Вот, видите! Наконец-то вас и стошнило, и это хорошо, ибо очищает, да-с... Куда возвращаться-то? Хе-хе... Итак, голубчик, вы сами, сами во всём виноваты, о чём, кстати, неустанно твердят ваши же духовные отцы-батюшки, ваши, так сказать, пастыри. А теперь успокойтесь и слушайте сюда внимательно.
Господинчик заговорил уже другим голосом, совсем не ласковым, но внушительным; тенор сменился на бас, иногда, впрочем, срывающийся на клоунский фальцет, когда начинал паясничать и глумливо смеяться:
- Отныне ваша жизнь - это непрерывная тоска и рефлексия, ностальгия по утерянному, всё возрастающее отторжение и неприязнь со стороны окружающих, - даже (и это строго обязательно!) со стороны родных и близких. Кстати, это касается всех людей без исключения, и вы давно должны были бы это понять, как человек более-менее грамотный. Далее: сведЕние к нулю вашего социального статуса, неизбежное развитие старых и появление новых болезней, ещё более мерзких и ужасных! Боль и унижение со всех сторон и внутри вас! Где выход? Его нет! "Есть только вход, и то не тот", как когда-то пел ваш любимый хрипатый. Он то, умница, быстро всё понял и не стал задерживаться... Сейчас и вы кое-что начали понимать, и, значит, ваш настоящий ад как раз сейчас только начинается. Ой, что будет, что будет!!! Будет очень, очень больно, вот увидите!
- Да, ладно! Ведь не дурак же я! Я могу... Я много чего могу! Вот только представится случай, и сразу же...
- Ха и ха-ха!.. Во-первых, я ещё не встречал - и никто никогда не встречал - дураков, признающих себя таковыми. А во-вторых, ожидание счастливого случая есть наипервейший признак инфанти.... Э-э, да послушайте-ка, братец, - не будем же мы тратить время на лекции по психоанализу? Тем более, что обо всей этой ерунде нынче, кажется, каждый болван знает, - ничего не знает больше, а вот зигмунда с карлом всегда найдет к какому месту приставить, ха-а-а-ха-ха... Ой, не могу! И каждый такой вот дурачок (будем говорить мягко, жалеючи, так ведь?), каждый дурачок всё-таки надеется - вот это действительно удивительно! - на "счастливый случай". Не ожидал от вас, любезный, такого, не ожидал! Ой, ну вы и даёте! Помру щас! Ведь вы, кажется, не совсем болван и не совсем глупы, а? Впрочем, спишем это на депрессию, и займёмся-ка лучше делом...
Господинчик (в шикарном костюме, с широким, красным лицом, чёрными блестящими глазами и бычьим затылком) извлёк из воздуха записную книжку, открыл её, мгновенно пролистал странички и сказал:
- Да, ваше сиятельство, не будем терять времени: таких, как вы, с каждой секундой прибавляется по тысяче, а это миллионы душ ежедневно... Это очень, очень хорошо, м-м-да... Чудненько! Просто превосходно! Итак, готовы ли вы, молодой человек, - шутка! - вступить в нашу всемирную ассоциацию "Абсолютно свободных людей"? Напоминаю официально и конфиденциально: наша ассоциация со стопроцентной гарантией поможет капитально притупить и даже уничтожить ясность сознания, так некстати пробудившуюся у вас на старости лет (шучу, конечно, про ясность и про старость!), навсегда прогонит тоску и всевозможные угрызения, всяческие переживания и тому подобную чепуху. Это во-первых. Далее. Вы сможете бесплатно и сколько угодно тусоваться в наших роскошных клубах-курильнях, где сразу же найдёте настоящих друзей, понимающих и сочувствующих, - вам ведь именно этого хочется, этого особенно не хватает, душа моя, правильно? Будут, будут у вас не только друзья, но и подруги, всех цветов и оттенков, любой толщины и высоты, - сколько угодно и какие угодно! Круто, голубчик, да? Ну скажите же: кру-то! Как-никак, а уже в двацать первом веке от... ну не будем, не будем об этом. Одним словом, вы до конца своих дней будете счастливы и безмерно нам благодарны. А вот и бумаги: одна бумага - заявление о вступлении в ассоциацию, вторая - завещание всего вашего имущества нашей ассоциации, а также - вот здесь, смотрите, - право на использование вашей души так, как того пожелает наш Командор. Душа-то, которая приносит вам столько мучений, вам теперь больше не нужна, так ведь? Подписывайте скорее, хе-хе, а то мне срочно нужно в Китай. Что? Вы ещё думаете о чём-то? О вечных муках? Бросьте немедленно валять дурака! Повторяю: не-мед-лен-но! Слушайте и запоминайте: раз - никаких вечных мук после смерти нет и быть не может; два - вы аккуратно разложитесь на какое-то невозможное сверхчисло химических элементов, частицами элементарнейшими разлетитесь по всей вселенной, - это ли не чудесно? Может, даже на Кассиопею попадёте, на Сириус какой-нибудь. Короче, будете абсолютно свободны! На Меркурии встретите Блаватскую, на Сатурне обниметесь с Рерихами... А ведь они, знаете ли, наши большие друзья и помощники, да... Ну, давайте, подписывайте же!
- Ладно-ладно, хорошо... Вот, подписал...
- А вы молодец, голубчик, недолго тут нюни распускали! Вот вам первый шикарный косячок, а утром, как проснётесь, ждите звонка, - придут ваши новые друзья. И не нужно благодарить. Мы же все свободные и деловые люди, прагматики и - ха-ха-ха - рыночники, так ведь? А? А?! Ну, пока! Не грусти, лопух! Вот, пошутил опять, - очень люблю повеселиться!
Человек с бритым затылком положил подписанные бумаги в карман своего пиджака, повернулся и, преобразившись в мгновение ока в какую-то невообразимо жуткую гадину, уставился прямо в стену, которая вдруг задрожала, покрылась трещинами и начала быстро разрушаться: целые куски стены с грохотом падали на пол, поднимая облака пыли, в которой незаметно и растворился ночной гость. Потом начал рушиться потолок, сквозь грохот послышались сдавленные крики и детский плач, всё вокруг было в пыли и дыму, чем-то опять отвратительно запахло, стало трудно дышать...
Пытаясь бежать из этого кошмара, он не мог даже шевельнуться, хотя старался изо всех сил. А когда увидел себя, оплетённым, как кокон, паутиной, плавающим в кровавой, липкой луже, увидел отвратительных тварей, подползающих к нему со всех сторон, проснулся в ужасе, потный с головы до ног, с застрявшим в горле воплем...
* * *
Уютно тикали часы на тумбочке. В ночном небо не было видно ни луны, ни звёзд, и только блики от света фар, мчащихся по шоссе автомобилей, мелькали, переливались, путались в жалюзи. В открытое окно сильно несло выхлопными газами.
Наверху, в квартире этажом выше, дралась молодая пара. Старались не очень шуметь, но что-то иногда с грохотом падало. Дети плакали, тихо и протяжно, на одной ноте, как молодые волчата, впервые воющие на луну. Ночь, правда, была безлунная.
А небеса были совсем пустыми, как глаза слепого..."
Мишка слушал и плакал, он дрожал и бормотал что-то бессвязно-бессмысленное, хотя был абсолютно трезв. Отдельные слова и фразы были: да откуда он?... как он... узнал... кто ему?.. зачем?.. не могу...
На другой день решили: полетим-ка мы домой! Ну его, Техас этот, к шутам!
Мишка молчал, был подавлен, и когда мы объявили ему о нашем решении, он не стал возражать. Мы же вздохнули с огромным облегчением, когда Мишкина фигурка с поднятой в знак прощания рукой, растаяла, наконец, на горизонте.
Через несколько часов мы летели над океаном, пили, закусывали, болтали о всякой всячине, смотрели телек в шикарном салоне аэробуса. Вдруг мы притихли: в новостях телеведущая бойко и жизнерадостно протрещала о том, что "...известный русский олигарх, Михаил Г-й, застрелился на глазах у своих слуг почти сразу же после прощания со своими друзьями из России. Перед тем, как застрелиться, господин Г-й выпил два стакана водки и съел соленый огурец из банки, которую привезли ему в качестве подарка его русские друзья..."
Я был сильно удивлён именно последней фразой в сообщении, т.е. где про водку с огурцом: Мишку всегда знал совершеннейшим циником, единственной его страстью всегда была нажива любой ценой, а тут такой жест... театральный, как из дешёвого, дурного спектакля, можно сказать. И всем нам, не только мне, это показалось странным. Выпили тут же водки, помянули Мишку, пожалели, что на борту самолёта есть всё, кроме солёных огурцов.
* * *
Больше мы не встречались, и, всего вернее, никогда уже не увидимся.