Рассказ первый

Я, писарь села Новосёлово, Новосильцовской волости, Вольского уезда, Саратовской губернии, сэкономив путём разных невинных ухищрений (о коих целый сказ бы вышел) немного казённой бумаги и чернил, положил себе записать рассказ дочери моей Аграфены, говоренный мне и супруге моей по секрету в порыве откровенности. Рассказ этот зело удивителен, а мне, признаюсь вам, давно уже наскучило корябать одни и те же казённые бумажки и хочется чего-то нового, может, даже творческого. Очень хочется, да не ведаю, как, а тут такое дело - дщерь собственная разоткровенничалась. Ну, я и того... сэкономил, в общем.

Знаю, что есть такие, как их величают, господа сочинители, кои из головы выдумывают, что как бы на самом деле происходило, на бумагу кладут, а потом всё это в виде книжек печатают. Знаю, но зреть самому, воочию, не доводилось. Не книжек, а господ этих. Правда, один наш крестьянин, коему я жалобу в волость мараковал, сказывал, что был однажды в господском поместье по оброчным своим делам и видел, как знакомые баре в парке гуляют с незнакомым каким-то господином, одетым по-столичному - цилиндр, фрак и всё такое не нашенское, не деревенское. Артём рот раззявил, и будто бы ему господин наш помещик сказал, хвастая, что это, мол, сочинитель из самого града Петербурга, знаменитый причём. Что вот какие выдающиеся люди не брезгуют отдыхать в моём имении, а там, глядишь, ещё и книжку какую обо мне напишут.

Не могу судить, тем паче, что книжки до нас не доходят. Не только об имении барина нашего, а вообще никакие, окромя Библии, да и ту в церкви не всякому почитать дадут. Боятся, что листок тайком на раскурку выдернут. Не всякий у нас и грамотен. А чего-то такого хочется. Потому и уважают у нас весьма всякого рода беседунов и сказителей. Сядет такой посреди избы, заведёт речи под хорошее угощение с водочкой, понятно, - заслушаешься. Думаешь порой: будь он грамотен, перешёл бы в господа сочинители и строчил бы себе одна за другой книжки. Но от нас бы тогда ушёл, речами соловьём не разливался. Хорошо всё-таки, коли златоуст неграмотен.

Но тут такая незадача. Не во всяком селе и не во всякое время есть свой златоуст. Порой приходится ждать заезжего - и долгонько ждать-ожидать. Коли пронесётся слух, что на свадьбе в соседнем селе будет известный на всю округу рассказчик, наше село на это время почти что пустеет, особливо в плане девок и баб. Все тут же вспоминают о родстве с женихом али невестой, подарки немудрёные готовят. На обедню так не несутся, как на свадьбу. Поп-то талдычит одно и то же, а златоуст - всякий раз новое, недавно сочинённое.

Зело надёжнее иметь в своём селе хотя бы одну книжку - или вот рукопись, чтобы кто-нибудь из грамотеев мог её односельчанам по их просьбе время от времени читать. Хотя бы вот писарь. И потом, не у каждого рассказчика есть дочь, которая такое знает и ему передаёт, что и придумать-сочинить трудно. Нет, надо этим пользоваться!

Пишу вот и думаю: а сколько моя рукопись "проживёт"? С одной стороны, бумага будет истрёпываться, кончики страниц слюниться и загибаться, чернили выцветать. Время от времени переписывать надобно. С другой - то, что сейчас удивительно, завтра обыденным стать могёт. Вот, скажем, телеграф. Не так уж и давно в сказках было такое чудо: "У нас аукнется, а у них откликнется", а нонче сие совсем не удивительно. Наш барин, сказывают, приезжая в город, чудом похлеще запросто пользуется, называется - телефон. Что это, интересно, такое: одним глазком бы... вернее, одним ушком.

Неужели и впрямь живым голосом откликается, а не просто пищит "точка-тире"?

Правда, то новшества технические, можно сказать - машинные. А у меня речь о моральных вещах пойдёт. Как говорится, "дома новы, да предрассудки стары" Так и мораль же меняется! Вот, скажем, наряды господских барышень и подруг, коих они гостить к себе приглашают. Мы их иногда видим - издали. Так не всякая крестьянская девушка наденет такую срамоту, хоть даром ей дай, хоть прикажи. И сама барышня год-другой назад бы не надела, постеснялась. А на сей сезон наступила эта... как её... мода, вот. Правильно подсказала, дочка. И бесстыжее становится очень даже приличным, все носят, ну, и я тож.

Промеж крестьян такого вроде бы нет ещё, но кто знает - а вдруг просто очень медленно? У нас же нет фотографий-дагерротипов, и как деды и бабки наши одевались в молодости, знаем только с их слов. А они горазды ворчать, что в их время всё целомудреннее было и приличнее, а сейчас молодёжь просто распустилась. Может, это просто стариковское ворчание, а может, и нет.

Э-во-лю-ци-я!

Во всяком случае, забавно будет, если то, что ныне в одном месте тайно придумано, лет через сто-двести общим делом станет. Общим и обыденным. Достанет наш потомок из сундука пожелтевшие страницы с выцветшими чернилами, прочитает не без труда и удивится. Промолвит:

- Новое - это хорошо забытое старое. Воистину.

Кстати. Поскольку старое -таки забывается, мне должно об этом всегда помнить, покуда пишу, и делать там и сям пояснения, а то потомкам нашим совсем уж трудно читать-разбирать будет. Сейчас что-то у нас само собой разумеется, а время пройдёт - и поди догадайся. А то ещё в городах, поди, читать будут, кто нашей деревенской жизни не знает. Им тоже поясняй. Ох, придётся мне и дальше казённую бумагу экономить, а то не хватит при всех этих пояснениях да отступлениях.

Так вот, надобно начать с девишников, ибо дочь моя Груша пересказала мне то, что там слышала, а то и сама говорила. И то, что делалось там, на собраниях этих. Хотя думаю, что на селе девишники были, есть и будут. Потому что никогда девочка, только что отцепившаяся от материнской юбки, не становится сразу же невестой и женой, а сперва побудет старшей девочкой и потом девкой, хороводящейся в кругу таких же, как сама. Как они друг за дружку стоят! И как только откроется им возможность собраться в какой избе без посторонних, ну, то есть одной своей компанией, без баб и мужиков, так будьте уверены - девишник будет.

И это считается делом если уж и не святым, то, во всяком случае, законным. По обычаю. Вставая из-за стола, девка с него куска не возьмёт - для себя, но если для девишника - то хоть все остатки в подол забирай. А то и нарочно чего готовят для него. Ох, и прожорливыми же бывают те девишники!

К ним туда не только не войди, но и расспрашивать не смей, о чём гутарилось. Токмо вот не знаю, между собой ли они о том уговорились и друг дружке позаповедали, или же просто о том их там все речи, что и без запретов кому другому не перескажешь - срамота выйдет. Для чего иного девкам в избах запираться, как не побалакать о том, что очень их интересует, с их собственными телами происходит, а открыто нельзя - стыд, видите ли, и срам? О нестыдном они могут и в любое другое время поговорить, к примеру, когда с бабами в лес ходят по грибы да ягоды... а кстати, мужиков и даже парней с собой не берут! Тем и без того стрёмно сим делом бабьим заниматься (хотя сжирать собранное горазды!), но ежели сами не идут, почему бы сборщицам не побалакать о своём, бабьем и девичьем? Господа это как-то одним словом умудряются называть. Дай бог памяти, когда барыня наша... Ага, вспомнил - о женском!

Ещё они говорят "о дамском", но дама - это та же баба, только из господ - разве не так?

Дочь моя Аграфена заметила, что хотя расспрашивать девок о девишниках нельзя, но самой, по своей воле и охоте, почему бы и не порассказать о творившемся там умеющему молчать человеку? Хотя бы он и был другого полу, тятенька, скажем. Правда, я не сразу согласным стал слушать. Зачем мне похабщина всякая и стыдоба? Матери вон выложи, коли язык чешется. Но Груша моя девка находчивая, и вот как меня уговорила.

Прямо разоружила с моими возражениями.

Напомнила, как занемогла она в прошлом году, да так, что молитвами да отварами не обойдёшься. Запряг я лошадь и повёз болящую к фершалу. У нас в селе доктора нет, один фершал, и тот на краю села живёт-обитает, добирайся до него. Но ничего, успел вовремя. И пока ожидал в сенях и тревожился за родную кровиночку, конечно, хотел знать-ведать, что с нею учёный человек делает-вытворяет. Ну, подглядел чуток сквозь щель, отец же я всё-таки. Запомнил только сосредоточенный и деловитый взгляд этого фершала, знает мужик, что делает. И то сказать - учёный человек. Потому и знает. Быстро выздоровела дочка. И умной такой же осталась, а опыту горького прибавилось.

И теперь вот она мне напомнила, что если бы другой какой человек мужеского полу её вот так же раздевал бы и орудовал над нею, то это была бы срамота и похабщина, за кои отцы и братья поруганной бьют смертным боем. А с фершалом - совсем другое дело. Почему? Да потому что он - единственный человек на селе, который может болящую вылечить, и раздевает не иначе как для лечения именно. Не так ли, батюшка?

Вспомнил я своё подглядывание через щель, чуть не покраснел и кивнул скорее.

Так, говоришь? А разве сам ты не единственный грамотный человек у нас на селе, который только и может положить на бумагу интересную мою историю? Такое же большое и важное дело, как вылечить больного человека. Вот ежели б я кому неграмотному рассказывала о том (или другом) девишнике, дабы просто позубоскалить и поугорать, тогда б и была срамота и похабщина, ругай меня, батюшка... коли узнаешь. Но я же тебе для дела, кое ты один сделать у нас и сумеешь. Совсем другой же коленкор!

Ну, пораскинул я мозгами и понял, что дочь моя права. Не тары-бары какие, а для истории. Что ж, можно и послушать. Всегда же могу перестать, ежели далеко разговор зайдёт, ну, куда и мы с супружницей моей не заходили. И сам решу, стоит ли на бумагу класть. Я же всё-таки рисковал, экономя оную.

На это Аграфена отвечала, что коли я откажу, то она сама грамоте выучится, достанет бумагу и перо и запишет собственноручно. Стоит того её история. Нет, какова! И у кого она, интересно мне, выучится? В город, что ли, поедет?

Про себя я уже решил, что запишу Грушину историю в любом случае, ибо она редкая - доселе никто из мужиков и парней ничего о девишниках не знал, что там творилось. Но не обещать же заранее - возомнит, ох, возомнит о себе девка! Послушаю с недоверчивым и даже чуть кислым видом, а потом как бы одолжение сделаю. Не под диктовку, главное! Рассказ должен у меня в голове "образоваться", как сейчас он вот в Грушиной сидит, тогда уж и на бумагу пожалте! Не сочинитель я, но это вот понял сразу.

Теперь надо слово сказать о "мокрых девичниках", то бишь о гуртовых девичьих купаньях в нашей речке. Казалось бы, чего проще - в жаркий день взять, да искупаться? Но купанье купанью рознь. У меня щёки, чую, краснеют, так что подбираться буду потихоньку.

Прошлым летом в гости к нашей барышне (дочери барина нашего) приезжали две подруги, городские жительницы. Интерес к ним был агромадный. Хоть и выписывают нашей барышне наряды из города (и не только губернского нашего, а и из самого городу Парижу), а всё ж-таки хочется поглазеть на тех барышень, кои среди этих нарядов с младых ногтей растут и носят, едва начав ходить. Совсем другая выправка... тьфу, то есть эта... а, дочка? Да, грация. Это как раз и есть дамы - хоть и юные.

Ну, и о нравах городских хотелось узнать. Подсматривали, подслушивали... чего я пишу, господи, да ещё на казённой бумаге... интересовались, в общем. По мере возможности, ведь жаркое лето господам - на отдых, мужикам - на страду.

Особливо нам хотелось узнать, как городские купаются. Мы уже знали ("бабий телеграф"), что наша барышня решила притвориться не умеющей плавать, а только лишь загорающей, потому как купалась-то она... того... нагишом (ох, еле выговорил, то бишь, выписал), вместе со своими горничными, а то и просто девками деревенскими. Одну-то боялись её родители отпускать, речка наша - не тихий пруд, люди вокруг надобны на всякий пожарный, то есть утопающий, случай. И городские на это могли косо посмотреть, а то и высмеять. Подружки подружками, да ведь табачок-то врозь!

Ну, напялила наша Поликсения платьюшко покороче, нарочно для загару солнешного, улеглась на песке на подстилку с книжкою в руках и ждёт, в каком виде к ней подружки выйдут. Заранее, верно, не сговаривались о способе купания. Ну, мы, кто поближе оказался, случайно или не очень, тоже ждём-поджидаем - ещё пуще аж.

И вот выходят, долгожданные. Двое их, я уже говорил - низенькая блондинка и высокая брюнетка, имена нам не ведомы, да и не важны они тут. Так блондинка эта в чепчике и каком-то очень странном одеянии, блузочка с коротенькой юбочкой, так что видно, как чулки, прости боже, пристёгиваются. И туфельки без каблуков. До того странный этот костюмчик, особый какой-то, что мы подумали - никак в воду в этом полезет?

И полезла! Костюмчик оказался купальным. Прилично так плавала - в смысле, неплохо на воде держалась. Промокло всё на ней, как вылезла, потрусила переодеваться, облипшая вся, проявившаяся телесами. Надо же, господа одетыми купаются!

Брюнетка - с той иначе. Она тоже вышла в необычном костюме - блузка, шаровары, шляпа с широкими полями - но в воду в нём не полезла. Размялась немножко, ну, поприседала, руками помахала, пробежалась трусцой. Оно, конечно, приседать и ногами махать в шароварах сподручнее... или сподножнее? Потом подходит к нашей барышне и спрашивает: где тут у вас кабинка для переодевания?

Поликсения в непонятках: подружка же уже переодевшейся вышла. Показала на маленький сарайчик, где сети рыбачьи хранились: если ещё тебе нужно, валяй туда. Брюнетка, в свою очередь, не поняла юмора и объяснила, что такое настоящая купальная кабинка, на кою сараюшко рыбачье ну никак не похоже.

Оказывается, это такая кибитка на высоких колёсах и с оглоблями сзади. Барышня туда заходит, затворяется изнутри и раздевается, а тем временем лошади или слуги вкатывают кибитку в воду по самые колёса, иной раз катят по дну сотню саженей, коли мелководье. Выход обращён к реке, буль! - и собравшиеся на берегу видят одну голову на воде, а остальное, понятно, нет. То остальное, ради погляда на которое все, собственно, и собрались. И для сокрытия коего купальная кабинка и предназначена.

Ежели б через речку мост высокий был и с него вот смотреть, кое-что, может, и узрели бы. Тем более, пловчихи, заплыв подальше, имеют обыкновение переворачиваться на спину и отдыхать... ну, кверху сиськами и ещё одним местом, а то ещё и ножки разведут. Но моста нет, а с берега, под косым углом, одна голова и маячит только. Как купальщица возвращается в кибитку, тоже покрыто мраком, там ещё шоры для надёжности устроены, чтоб выныривание укрывать. Говорят, есть на любительниц нырять кибитки, где выход устроен люком в воду, там глазей-не глазей, хоть с другого берега - ничегошеньки!

Сухое полотенце, растирание, одевание - а слуги или лошади тем временем выкатывают кибитку из воды на сушу. Открывается дверца, и посвежевшая, раскрасневшаяся купальщица ступает на землю. Всё прилично, всё путём.

Вот какаю кабинку ожидала увидеть подружка-черноволоска (тьфу, брюнетка!). Пришлось соврать, что она есть, но в починке, а тем временем сделать срочный (срочнейший!) заказ каретнику. Ох, и содрал же он с барина! Ночью при свете факелов трудился. Передвигать вышедшую на славу кибитку согнали баб и девок, лошади наши не привыкли позади "телег" стоять, а мужикам не доверишь. Всё так хорошо вышло, что все трое стали проходить через фургон и купаться нагишом, куда только водобоязнь у нашей барышни делась! Хорошо ведь придумано - позор скрывать.

Ну вот, теперь я накатал достаточно, разогрелся, как та барышня-брюнетка перед ныряньем, чтобы сказать то, чего сразу не решался - купаются наши девки в речке голышом. Никаких купальных костюмов, с чепчиками-чулочками али без оных, у них отродясь нет, да и засмеяли бы ту, кому в голову взбрело бы не раздеться догола, отдавая себя воде. Да и к чему? Есть на речке укромное место, все знают часы, когда там наступает "девичье царство" и туда лучше не соваться. Чего я говорю "лучше" - не соваться вообще! Конечно, как и везде, наверное, были у нас свои похабники, норовящие подкрасться, скрываясь, и подсмотреть, не без этого... но никто мне не признавался и записать ничего такого не просил.

Подозреваю я, что девки купаются нагишом не только потому, что костюмов купальных у них нет и так удобнее, даже если б и были, как вот у господ, но и затем, чтоб смотреть друг на дружку в таком состоянии и видеть, как у кого... ну, в общем, кто как взрослеет, зреет и спеет, у кого какие уже сиськи и бёдра, и всё остальное. Как говорится, других посмотреть и себя показать. А дочка мои подозрения подтвердила. Зырили, искоса и в упор, и обсуждали, не без этого. Обид избегали, наружу "сор" не выносили.

Самой крупной была в девичьей компании Акулина, дочь нашего шорника. Не самая старшая по возрасту, она в один год, в одну зиму повзрослела, вытянулась, а ещё больше раздалась - хоть замуж выдавай. А рано, по всем меркам рано. Вернее, как раз "по меркам"-то и самый раз, а вот по возрасту - нет.

Об Акулине этой было общее мнение, что у неё большая попа. Или задница. Право, не знаю, какое слово лучше писать. Главное, чтоб не на "ж" начиналось. Аграфена моя заставила меня показать ей эту букву в Библии и сказала, что опосля всё моё писание проглядит и на предмет этой буквы проверит, не похабно ли я её подружку описал. Заодно и алфавит учить начнёт, азбуку. Не с "а", как все, а - оригинально.

Так вот, недруги говорили, что у бедняжки безобразно огромная попища, нейтралы - что просто большая, подруги - что попочка... м-м-м... великовата, но в любом случае выходило, что сзади у Акулины что-то не то. Ну, глаз цепляется, но не как за красивую деталь, а наоборот. Как господа говорят - нет гармонии. Или этой, как её... эстетики.

Бедная девушка не знала, какую юбку себе шить, пошире - тебе задницу ещё громаднее нафантазируют, поуже - обтянет и само видно станет, да и ходить труднее. Скорей бы попы у всех росли, что ли, не выделяться на их фоне!

Аграфена говорила, что замечала и "до того", что как только на купании Акулина сбрасывала всё с себя и потягивалась перед входом в воду, она начинала выглядеть гораздо лучше, чем в рубахе или юбке, может, даже - гармоничнее. В господском парке вон стоят изваяния каких-то баб, ну, женщин или девок, одна - с веслом, так вот если б с Акулины такую вылепить, так затмила б всех. Но дочь моя держала своё мнение при себе. Плетью обуха не перешибёшь, и репутацию "большой попы" непонятным словечком "гармония" - тоже. Даже - тем более. Только людей насмешишь.

Но была в их компании девка, по имени Глафира, в чём-то - противоположность Акулине. Замуж уже почти пора, а посмотреть не на что, тем более - пощупать. То ли от этого, то ли от бойкости натуры, но Глаша не боялась говорить порой наперекор общему мнению. То сама иначе думала, то просто позлить людей, а то - ну, зло сорвать.

И вот однажды, и тут начинается Грушин рассказ, а до того всё присказка была, выкупавшиеся девки выходили из воды, а в это время у них одна мысль - как подольше не одеваться? Просто так, по общему согласию, нельзя - срамота считается. Как только обтёрлась или, в крайнем случае, обсохла - полезай в рубаху или там сарафан. Поэтому в это время "прокатывают" всякие разговоры, которые дают возможность не одеваться как бы "по делу" или "из-за дела". Груша моя примеров не приводила, но думаю, что угадаю, если напишу - меряются сиськами и другими частями тела. Длина, ширина, толщина, глубина... Такие дела.

Но в тот раз это было не так грубо. То есть, может, и мерились, но история (в лице моей дочери) об этом умалчивает, повествуя лишь об инициативе Глаши. Она сказала:

- Акуля, а ты знаешь, что попа у тебя кажется большой, только когда ты в юбке и она цельная? А вот когда ты раздеваешься и попа становится раздельной, то очень даже ничего начинает выглядеть. Я за тобой и в воде наблюдала, когда ты ногами лягушачила, так вообще - блеск! Главное, чтоб не вместе, а порознь.

Груша, стоявшая рядом, почуяла лёгкую обиду - она об этом думала, а озвучила другая, не побоялась. И главное - объяснила, почему так. Акулина сперва вздрогнула и нахмурилась, потому что ей на "больную мозоль" наступили, но, поняв, что не в напоминательном смысле, заулыбалась и попыталась заглянуть себе через плечо, потом, потерпев неудачу, ладошками стала оглаживать. Другие тоже... не преминули зайти за спину. Груша говорит тогда недовольно:

- Что это за слова такие - "цельная попа", "раздельная попа": раз слово в единственном числе, это нечто одно, единое. Если ты считаешь, что тут две вещи, назови каждую по отдельности.

Глаша замялась и с надеждой поглядела на маленькую Таечку, девочку, только-только вошедшую в девичью их компанию. Она обучалась грамоте у попа и мигала и щурилась, словно уже близорукая. Зато самой учёной среди девок слыла.

Теперь, мигая уже не только от близорукости, но и от собственной раздетости (тары-бары задерживали одевание), девочка с серьёзным видом объяснила, что раздельные части попы зовутся у господ ягодицами.

- Как-как, повтори? Ягодами-девицами? Нет? А как?

Тая повторила и на себе показала, обводя пальчиками (вот это - левая, а это - правая), но развести их не развела. Для этого ножки надо ведь расставлять, и кто тогда поверит, что ты именно ягодицы выставляешь, а не то, что между ног, прости господи!

Новое слово тут же обошло все уста. Его проговаривали медленно, со смаком, облизывая губы, словно там сладко могло стать. Первая-то часть "ягода", а лучше девок никто вкуса ягодок не знает, с куста ведь прямо в алые уста падают. Словно это неведомо какая заморская ягодка, и если несколько раз, тяня, произнести, то во рту её вкус волшебным образом объявится.

Тьфу, девки! Так вот и на женихов гадают, словно от желаний лики материализуются.

Освоившись со словом на устах, начали его "примерять" на свои тела, благо уже (или ещё) раздетые. Тут уж и оглаживание, и поглаживания, и пошлёпывания, и ущипывания, себе и другим. Как же, "попу"-то с младых ногтей знают, и более грубые её названия, а когда новое слово во взрослости узнаёшь, его заучить, закрепить надобно, аки иностранное. Чтоб в разговоре само с языка шло, а не когда остро почуешь, что "попе" лучше бы найти замену.

- Левая ягодица, правая ягодица... - заодно и "лево-право" освоили. Смешным казалось, что то, что до того одним словом называлось, теперь во множественном числе идёт. А чего смешного, ноги-то оттуда именно начинаются, а они как раз и есть во множественном числе, ноги.

- Братишку моего тятька на днях выпорол за малую провинность. Он хотел сказать, чтоб его били поменьше, тужился, но не знал, как. А сейчас мог бы сказать: лупи меня, тятенька, по одной левой ягодице, ибо совершил я всего полгреха, а не целый, на всю попу.

- Ну, если б он такое слово выговорил, брательник твой, батя удивился бы до невозможности и растерялся б. Ремень из рук выронил. А то и скостил бы учёности мальца ради.

Как освоили слово, можно стало хвалить Акулину по конкретным местам. Те, что называли её седалище "попищей", не сдавались, это ж лицо потерять, коли часто менять своё мнение. Тогда Акулинины доброжелательницы попросили её снова спуститься в воду и поплавать вблизи по-лягушачьи, напрягая нарочно эти самые новоименованные мышцы. А чтобы тем, кто против, лучше видно было, позволили взобраться себе на плечи и взирать на красавицу сверху вниз.

То-то в тот раз, припоминаю, больше обычного визгов слышалось с девичьего купания. На плечи, значит... А сиськи как уберегли? Ноги-то как раз там проходить должны. А шея что чуяла? Там её кое-что окружало, а страх упасть заставлял сдавливать.

Про шею, пожалуй, у дочери уточню, а вот остальное нехай остаётся покрыто мраком.

Ну, с первого раза красивыми Акулинины ягодицы упрямицы не признали, но хотя бы обычными, не хуже других. И тут же подпустили ложку дёгтя - мол, влезешь в юбку, и снова тяжеловато будет там у тебя. Когда уже в единственном числе часть тела называть, а не во множественном.

Ладно, и то хлеб. Уже не "белая ворона" хотя бы. А дальше видно будет. В смысле - видно, что "они" красивые.

Поспрыгивали с плеч друг дружки, оделись (пора уже!) и разошлись.

А ближайший девишник случился у них быть в бане. Просто не нашлось свободной хаты в тот вечер, а баня - вот она, пожалуйста. Каждый день не моются ведь люди. Немножко тесновато, зато запоры крепкие и другие меры против наблюдения голышек предприняты. Чего ещё желать для секретного мероприятия?

Сдаётся мне, что они там все пораздевались донагиша, едва зашли и дверь заперли, но Аграфена моя не подтверждает. Мол, разделась одна только Акулина, и то тогда только, когда вспомнили об её ягодицах. Чтоб ещё раз, значит, проверить и убедиться. И потом, раз она голой красившее, чем одетой, а двери всё равно заперты и тепло тут... не покрасоваться почему бы, вперёд подстелив на лавку чистую тряпицу? Или она не девка настоящая, возможности пофорсить упускает безбожно?

Ну, заставили её ещё раз ножками всякие фортели повыделывать, мышцы нарочно понапрягать, чтоб просечь поглубже всю красоту низа тела. Теперь это делать надо осторожно, дабы не задеть кого в тесноте, зато глаза много ближе, чем на пляже. Тут уж и самые упёртые углядели, что Акулина уже невеста форменная, хотя и не доросшая по летам.

Потом, хотя Груша об этом помалкивает, проверили таким же макаром всех и удостоверились, что лучшая попа на деревню - у Акулины. Извиняюсь - ягодицы.

И примолкли. Что отсюда следует, что вытекает, аки из ушата банного водичка, как дальше жить? В какой форме уважение оказывать и не признать ли чемпионку в чём-то над собой главной?

Глаша говорит, как бы раздумывая:

- Всё-таки как это несправедливо, что такая красота, таясь под юбкой, выглядит чуть ли не уродством...

- Что ты предлагаешь? - спросили её. - Нельзя же ходить на людях голой - даже хоть только ниже пояса.

Стали думать, но надумали только собрать со всей деревни, от всех деревенских девок юбки, чтоб Акулина их перемерила все до единой. Вдруг в какой-то из этих юбок попа станет ягодицами и выглядеть лучше начнёт?

Собрали, перемерила - на следующем девичнике. Но лучше не стало. Вернее, одна юбчонка вроде как подошла - поношенная, протёршаяся и заштопанная как раз между ягодицами, вроде как по отдельности их облегающая. К несчастью, она была маловата и чересчур тесно облегла девичью плоть. Акулина попыталась сделать движение с напрягом ягодиц - и юбчонка с громким треском "приказала долго шить".

Впрочем, не все были уверены, что в нелопнувшей юбке их подруга хорошо бы выглядела. Штопка, какая бы искусная она ни была, всё-таки признак бедности, в таких юбках на заднем дворе работать, а не на люди выходить. А на люди, выходит, - в приличной юбке, делающей красивые ягодицы безобразной попищей. Как быть?

- И очень даже просто, - послышался вдруг грудной голос. - Если эти ваши "ёгудицы" не можно...

- Я-го-ди-цы, Настёна. И не наши, а Акулинины.

- Вот я и говорю: ежели эти её я-го-ди-цы (верно выговорила?) хорошо смотрятся раздельно, но нагими их показывать нельзя, значит, надо показать одетыми, всего и делов.

- Штопаную юбку не надену, - заявила Акулина и даже выставила руки, словно кто-то уже пытался её таким макаром одеть. - Не нищие, слава богу.

- Да не юбку. Всё у тебя тут, - выразительный жест, - надо одеть в мануфактуру, прямо по коже чтоб шла, прижималась. Как господа говорят - облегало чтоб. Ну, не скрывало форму попы... звиняйте, я-го-диц, не искажало её.

- Постой-постой... Если так вот их "запаковать", то материя и ниже по ногам отдельно пойдёт, по каждой. Это же портки тогда выйдут! Мужицкие штаны.

С каким нескрываемым презрением выговорено тут "мужицкие"! А я, спрашивается, в чём сижу, записывая эти речи?

- Да не мужицкие! У мужиков они просторные, им же работать надо, и чтоб не подавилось у них там ничего... - Девушка зарделась, закашлялась, но все просто ждали продолжения, не хихикали. Кажется, назревает решение проблемы. - У нас это будут штаны только по названию, а скорее это как бы две юбки, обтягивающие каждая свою ягодицу и сшитые посерёдке. Ну, и ноги ниже тоже обтянутся, они же тоже у неё красивые, их тоже нужно не прятать, а без складок показать.

- А... докуда?

- Да прям до щиколоток, коли материи хватит. Юбки же у нас до лодыжек, так вот тож.

- Не всегда. Летом короче носим.

- Так это чтоб ходить да бегать свободнее было, ноги меньше стягивало. А коли они порознь будут, то чего, то можно хоть носочками снизу сделать, всё путём.

- Так уж и носочками! Ты сперва попу обтяни.

- Ну, пускай по щиколотку, но не по колено. Мужики никто выше щиколоток не носит, даже в жару.

- Но ведь подворачивают!

- А я, девчата, всё-таки не очень понимаю, как это - облегать ягодицы, - сказала Акулина. - Юбка же их тоже обтягивает, а плохо. Для меня - плохо.

- Как бы тебе объяснить...

Глаша поводила вокруг глазами и вдруг остановила взор на пышном бюсте Варвары, обтянутый верхом рубашки. Посерёдке у неё словно кто ладонью рубанул или ветер вмял, но только не единый валик взгрудился, а порознь сиськи торчали - это даже мы, мужики, замечали. Только мы думали, что случайно это, или, в крайнем случае, у девки привычка грудь себе щупать, чесать посерёдке, а от подружек-то не укрылось, что хитрая Варвара незаметненько так посерёдке переда вытачку сделала, стежочки тайные пустила, чтоб у каждой сиськи по своему уголку было, и постоянно. Не сказать, чтоб они обтянуты были, но раздельно смотрелись - это точно.

И все вслед за Глафирой уставились на Варину грудь. Будь взоры солнечными лучами - задымилась бы тонкая материя и ещё более стрёмно стало бы. Бедная девушка поняла, вся вспыхнула, зарделась, ладошки сами пошли прикрыть "срамоту" - но тут же волевым усилием поборола себя и не стала.

- Да! - сказала с вызовом вместо этого. - Да, я это делаю. Смотрите, зырьте, коль так уж интересно. - Попыталась снять, даже сорвать в истошном порыве, но тут тесно, локотками начудить среди подруг - ушибочно. За локотки шебаршащиеся её и схватили и успокоили. Не приговорено тебе разнагишаться, как вот Акулине, ну, и сиди себе.

Тогда Варя начала выговариваться.

- Ну, делаю вытачку незаметненько, белыми ниточками. А что, скажете, некрасиво, да? А зачем же единить, ежели в натуре сиськи у нас врозь? Ну, кому так краше, кому эдак. К чему осуждать-то?

- Да тебя и не осуждает никто, - стали раздаваться там и сям голоса.

- Ой, девочки, - вдруг сказала Тая, млея. - Что я от горничной нашей барышни слышала-а! Она мне книжки растрёпанные выносит, барам непригодные, ну, и балакаем попутно. Зовёт её намедни хозяйка, мол, помоги в заморскую штучку облачиться, застегни сзади. Вместо надоевшего корсета отныне носить буду. А штучка эта такая - на сиськи словно кульки матерчатые напялены и соединены меж собой накоротке и по бокам через спину, и ещё через плечи бретелечки идут, поддерживают. То, что сзади, натягивается и застёгивается. Называется буз... бюз... лифчик, в общем. Барышня сама выговорить не может, но жутко нравится ей. И что последний писк моды, нравится. Поди, из самого Парижу привезено!

- Ух, ты! Неужто ж из Парижу? - и всё такое.

Но Варвара и тут наперекор пошла:

- А, поди, коли на такой лифчик платье наденешь без моей вытачки, грудь снова валиком единым выйдет. Натянется материя-то между кульками.

- Ты не понимаешь, это же для поддержки, ну, чтоб не отвисало.

- Девочки, вы все не поняли! - отчаянно вразумляла нас Тайка. - Я имела в виду, что ягодицы надо столь же раздельно обтягивать, как господский лифчик обтягивает сиськи. Материя по коже идёт, куда кожа, туда и она, вот и всё. Просто очень.

- Да, в принципе просто, а вот как шить: это тебе не кульки для сисек, тут всё плотно и близко друг к дружке.

Тут взоры собравшихся снова заблуждали в поисках выхода и скрестились, на этот раз - на Алёне, которая слыла лучшей среди нас портнихой, её даже модисткой прозывали. Она даже не поняла, что ей слово передают - сидела с отсутствующим видом и морщила лобик, знать, уже представляла себе, как шить.

- Застёжку где делать будем? - вдруг спросила она, словно Акулина у неё уже заказала. - Сверху до пояса ведь, коли на поясе. Или ремне? Всё равно где-то застёгивать надо, ибо бёдра крутые. Где и как?

Девчата бросились подсказывать слева и справа, и пошло, и пошло у них модистничанье. Быстро вырисовалось что-то типа мужских порток, только обтягивающих всё и вся. Уже и манжеты появились на будущей одёжке, и шлёнки для ремня, как вдруг всех остудил резонный, более чем резонный вопрос:

- Девки! Из чего шить будем?

Блин! Фантазия вмиг угасла, и все осознали, что трудность перед ними стоит неимоверная. А если точнее, то двойная.

Тонкие материи, из коих бабы шьют рубахи, платья и сарафаны, не прокатят - малейшая ошибка в крое, и мощные Акулинины ягодицы порвут в этом месте "портки", или заставят лопнуть швы. К тому же обтягивающее просвечивает - больше, чем свободно облегающее, и девушке будет в таких брючках стремновато.

Второе препятствие не менее затруднительное - все понимали, что шить придётся тайно, само собой это разумелось, и открыто на это дело мануфактуры не попросишь. Не иначе, придётся брать тайно, а это же значит - воро... Воровать, что ли? А мы тут все честные. С миру по нитке готовы скинуться-срезаться, чтоб голому... то есть голой портки обеспечить, да ведь не поможет же. И ткать не умеем, и тонко выйдет, если б и умели даже.

Благое дело выявления красы женских ягодиц заходило в тупик. На глазах рассыпалась построенная из воздуха модель. Все приуныли, заскучали. Что же делать?

Кто-то унывал, а кто-то и размышлял, искал выход. И что-то такое начало вырисовываться, вселяя надежду.

- Девчата, вы помните, какой половичок у нас в сенях лежит? - вдруг спросила Настёна.

Но девчата не помнили. Лишь одна Груша вспомнила, что что-то такое белое и плотное, она босиком по этому ходила, и пятки запомнили.

- Ах да, мы же его нарочно там положили, где хуже всего видно. Потому что он у нас... ну, того, не купленный.

Никто не спешил высказывать страшное подозрение, все ждали, что сама скажет.

- Вот как дело было. Сколько-то лет назад проезжал через наше село купец Ухов с грузом мануфактуры, - начала напоминание-повествование Настёна. У неё это больше походило на сказку, что детям малым перед сном рассказывают. - И показалось ему, что он тут сможет задёшево нанять надомниц и шить из материи рабочую одёжу для крестьян, а ежели дело пойдёт - то и для рабочих из города. На мериканский манер шить задумывал. Сам он вербовать не стал, некогда ему в тот раз было, да и "не царское" это дело, обещал управляющего прислать. А пока арендовал у нашего мельника угол на мучном его складе и свалил туда несколько штук одной материи - саржа называется. Половичок-то белым вверх лежит, а это ведь изнанка. Лицовка не видна, а она синяя. И вообще, материя плотная, прочная, рабочая. Как раз такая, какая нам и нужна.

Так вот, сказываю далее, через какое-то время приехал управляющий, прислал его к нам купец. Да вы помните, наверное, как этот дядька в картузе и с тросточкой по избам шастал и в надомницы прельщал. Но то ли он купцовы денежки больно уж сильно экономил - не иначе как для себя, то ли сам купец такой прижимистый оказался, то ли оба они настоящей цены за крестьянский труд не ведали - только за эти гроши никто не соблазнился. Управляющий выругался, утешился самогонкой и уехал, а мануфактуру со склада не забрал. То ли забыл, то ли указания не было, то ли рассчитывал вскорости, после неурожая, вернуться и навербовать-таки белошвеек - но оставил. И сгинул.

С тех пор о купце ни слуху, ни духу. Слухи разные ходили, мол, в Америку уехал или в пьяной драке укокошили. И как-то был брат мой Пётр на мельнице, зерно молоть привозил и муку забирал, и в разговоре выведал осторожно у мельника, что тот о мануфактуре купцовой и помнить позабыл. Припорошило синие "штуки" мукой, за частоколом мешков и не видно ничего. Вот ежели б хозяин цельный угол отгородил и табличку написал, тогда уж не позабудешь. Жадность помешала.

И вот Петя, когда ходил на склад мешки с мукой наружу выволакивать, исхитрился и отчекрыжил пару аршин от одной штуки этой саржи, на себе спрятал. Перочинный ножик у него завсегда с собой, а добру пропадать чего же? Дома посмотрели - мало, толком ничего не сошьёшь, а и сошьёшь - как на людях показать, догадаются. Ну, положили половичком в тёмном месте, светлой стороной вверх. Так что это даже хорошо, что вы не заметили. Но теперь понимаете?

Все, конечно, поняли. Двух зайцев одним выстрелом кладём - и прочно, и незаметно. Предполагалось ведь, что Акулина будет надевать будущие "брюки" только на девичники, среди своих лишь щеголять, а так прятать в потайном месте. А ежели, допустим, проявит неосторожность и выйдет на люди, хотя бы в саду-огороде работать, то ей первым делом скажут: "Срамота!", а "Откуда матерьяльчик?" - это дело десятое.

- Петя уже присмотрел, как изъять оттуда целую штуку, а то и весь штабель. Улучить момент и в окошко узенькое просунуть, а снаружи чтоб кто-нибудь стоял. Докажи потом, купец, что там шесть штук было, а не пять! Если вообще найдётся, кому доказывать.

Все, конечно, загорелись достать мануфактурки. Тем более, мельник у нас жадный, и немножко его "пощипать" сам бог велел. Препятствовало одно только: за мукой, ворочать тяжёлые мешки, посылали обычно крепких мужиков или парней, коих в потаённые девичьи замыслы посвящать ни к чему вовсе. То есть попросту нельзя.

Помог случай. У мельника куда-то запропастился кот, а кот на мельнице - важная персона, поважнее даже хозяина. Мышей кто укротит, к мешкам не допустит? Они ведь не столько сожрут, сколько изгадят своим помётом. Мельник уже несколько дней ходил хмурый, всё ожидал мышиного подвоха. А тут как раз девки деревенские ему котёночка несут. Трудненько у нас на селе достать хорошего, породистого, но вот постарались. Голь на выдумки хитра. А желающая приодеться - вдвойне.

И девки-то такие услужливые, сами предложили осмотреть склад на предмет осаждённых мышами мешков, пока хозяин любуется усатым чудом и поит его парным молочком. А чего не пустить? Муку сырую не съедят, чай, не мыши, а в ладошках много не унесёшь. Он им за котёнка больше должен. Валяйте, девчата!

И девчата "повалили". И, конечно, за узеньким окошкам, на задах, кто-то стоял. И с большой сумкой. Остальное понятно. Есть мануфактурка!

Пропажа старого кота покрыта мраком. В одном я уверен: если это дело рук "голи", ухайдакивать его не стали. Отвезли, верно, к родственникам дальним в деревню ещё более дальнюю, или вообще - к кумовьям. И оставили. Знаю, слухи ходят, что кошки возвращаются порой за сотни вёрст. Но - не зажравшиеся коты, особенно, если на новом месте ему не хуже. В этом уж будьте покойны. По людям знаю.

Но чего это я родную дочь взялся подозревать? Конечно же, старый кот пропал самостоятельно, своевольно, без посторонней помощи. Может, мыши появились, он и испугался. С енералами тоже так бывает, когда война начинается. А у этого толстяка даже и кличка, по-моему, была "Енерал".

В общем, мануфактурка появилась, и девчата с увлечением принялись за дело. Я и не подозревал, как именно бабы, ну, портнихи, шьют то или иное, дочь моя Аграфена меня просветила. Оказывается, это только господские модистки пользуются тряпичным сантиметром и чертят выкройки на бумаге, хотя бы даже газетной. Белошвейки из низов сымают мерки обычным шнурочком, от ногтя одного большого пальца до ногтя другого, и откладывают измеренное прямо на расстеленной материи, угольком отмечают, а потом им же линии чертякают. Помощницы материю держат и слегка натягивают. Прикидки на швы и прочие малопонятные для мужиков премудрости опускаю.

А то порой прямо по телу прикидывают и ножницами щёлкают, ничего не чертя.

Нашим девкам было легче: мануфактурки в изобилии, досталась даром, отчитываться не перед кем, можно не бояться ошибиться и начать в случае чего сызнова. Но Алёна такая у них мастерица, такой у неё глаз-алмаз, что "семь раз" она отмеряет, лишь слегка помедлив, и кладёт безошибочно линию на белую изнанку. А ножницы в её руках просто поют, а не скрипят. Самому увидеть захотелось, как Груша моя расписывала! Но это ведь секрет, молчать надобно. Потом как-нибудь закажу Алёне что-нибудь для жены, может, и удастся увидеть, как она волшебствует.

В скором после пения ножниц времени начались примерки - как у настоящих портних. На первой выяснилось, что когда Акулина просто стоит (ну, как при снятии мерок), то всё путём, но только начинает двигаться, как идут напряги, потрескивания слышатся, материя на ягодицах зело натягивается. Алёна усилила швы, двойными сделала, и нитки взяла покрепче, пусть и не синие они, а белые. Саржа-то не совсем синяя, а с пробелинкой, так что белые шовчики недурно смотрятся. А швы делает Алёнушка - от машинной строчки господа не отличат.

Кому-то пришла в голову... да кузнецовой же дочке! - позаимствовать у папаши самых махоньких заклёпочек, дабы укрепить шитво в тех местах, где скрещиваются швы. Представляю себе, как девчоночки молоточками стучали!

На второй примерке шитво уже не трещало, и Акулина даже призналась, что ей стеснение ягодиц при ходьбе даже приятно. А остальные отметили, что попочка у неё в этих штаниках совсем иначе выглядит, чем в юбке - намного лучше. Права, ох, как права оказалась Глафира!

Но нехорошо оказалось другое. Из-за швов усиленных, из-за того, что нельзя края обрезать заподлицо со строчкой, а то поползёт, и ещё из-за заклёпочек этих, неумело молоточками застуканных - но Акулине стало неудобно в самых таких местах, о коих мужику и говорить-то стрёмно. Ну, о серёдке попы, то бишь, между ягодицами, где попочка в узком смысле этого слова у обоих полов "светит", сказать осмелюсь, а вот о том, что мужики чаще всего матерно зовут - уже нет. Впрочем, есть ещё такое слово - "пах". Вот в нём.

Да, изнанка беленькая и мяконькая, но подкладка всё равно, оказывается, нужна. И вместе с тем нежелательна - её же вшивать надобно, а это лишние швы напоказ, совсем ни к чему, уже всё так здорово выглядит...

И тут кому-то в голову пришла мысля: подкладочку выкроить, но не вшивать, а сшить круголя и надевать отдельно, вперёд "штанов". Они же её всё равно к телу прижмут, зачем же пришивать? Так сшить то исподнее, чтобы всё нежное у девицы прикрыло, так что сверху хоть латы надевай, не натрут.

Алёна быстро набросала эскиз углём на белой печи: два треугольника до талии, спереди и сзади, в промежности поширше сделать, по бокам тоже пустить полоски, соединить понадёжнее. Материя будет белая, рубашечная, от обрезков. Вот только резинок у девчат не было, как же закрепить на теле?

- С одного боку сшить наглухо, с другой - завязочки. Всё равно ведь "напопник" прижмёт, надо, чтоб до его надёва продержалась подкладочка.

- А может, сделать полый поясок, вдеть шнурок и тоже завязывать? Лучше держаться будет.

- А зачем лучше-то? - спросила Алёна. - Сами же говорите - временно.

Девчата засмеялись и не ответили. Глазёнки у них чего-то разгорелись. Дочь моя Аграфена просекла ситуацию и почуяла, как и у неё зарделись щёки.

Дело в том, что Акулину, если можно так выразиться, "собирали" всем миром. "Ягодицекрас" предназначался одной ей, никто другая и не думала, что ей сошьют нечто похожее. У кого попка и в юбке ништяк, а кому и портки в обтяжку не помогут.

Трусики - совсем другой коленкор. Обрезки белой тонкой материи после шитья рубашек в каждом доме есть, выкройка несложная, шить довольно просто, с завязками разобрались. Так что каждая девка уже начала примерять это на себя - мысленно пока. Вот бы сшить! Во-первых, нечто новенькое, может даже, запретное, а сей плод, как известно, сахарист. Во-вторых, в этом можно сидеть на девишниках, ничего не подстилая, а грудь... ну, как придётся, какое общее настроение будет. В-третьих, можно приспособить для купания, ещё верх какой-никакой, типа того лифчика, что у барышни в новинку, и можно не опасаться, что парубки посмотрят, раскрепоститься на купании. В-четвёртых, если хорошенько выкроить и добротно сшить, то трусики могут не хуже подчеркнуть попочку, чем синие обтягивающие портки. Пусть не так чётко, пусть на людях в этом не появишься (а в "синяках" - появишься?), но это уже не ниспадающая юбка, которую красоту низа задницы подчеркнуть не может в принципе.

Груша моя наотрез отказалась показаться мне в сшитых самострочно трусиках, предстала только перед матерью, коя ей шить и помогала, оказывается. Пришлось поверить, что ништяк эта штучка. И юбка меньше грязнится, стирать удобнее.

Кстати, откуда мы узнали, что это трусами называется? Да оттуда, откуда и лифчик - из судачения Таи с горничной барышни. Ту так "достал" корсет, что заставила папеньку переплачивать за парижские модные новинки. Французское это слово - трусы, означает короткие штаны.

Увлёкшись шитьём трусов для себя, девки ослабили внимание к Акулининой амуниции, и она работала с Алёной почти наедине. А значит, появилась возможность всяких сюрпризов. Саржи-то той изрядно выкрали... тьфу, типун мне на язык, вынесли с мельницы, так что можно не только джинсы соорудить, но и целый джинсовый костюм. Что Алёна, разожгя аппетит во время "еды", и сделала: нагрудник типа короткой маечки (с лифчиком исподу), тапочки из двойного слоя, типа чешек, и чепчик на манер барышневой шляпки.

Откуда мериканские словечки узнали, ниже объясню.

Акулина произвела на премьере во всём этом фурор. Словно барышня какая модная, да чего там - лучше всякой барышни! Те пробавляются лифчиками да трусиками, от юбки - ни шагу, а тут целый джинсовый костюм! Лифчики и трусики, кстати, теперь у каждой девки есть, пошили из обрезков, на девишниках в них сидят и даже танцуют. Летом в них купаются. Если спросишь, в чём, мол, это вы там были, сразу станет ясно - подглядывал за голыми, срамник! Поэтому никто ничего не говорил, и девки словно бы продолжали купаться в классическом стиле, без ничего. А если кто и подглядывал, то оставался с носом, потому что на самом-то деле они телами прикрытые.

Дочь моя Аграфена вела свой рассказ не без смешков и зардевшихся щёк, а закончила одной просьбой, из которой явствует, что не так просто она со мной разоткровенничалась. Просьба такая: разрешить Акулине поработать в нашем семейном саду. Это неспроста. Сад-то располагается на краю деревни, сразу за ним - окольная дорога, и ежели к самому плетню с той стороны не подходить, фиг кто там тебя увидит, за густой-то листвой. Это-то и надобно. Тесно Акулине стало в бане, где последнее время девишники чередой идут, свободы движений в тесноте нет. Приседать получается, в ягодицах, словно пружинах, энергия запасается, так что тебя, когда расслабляешься, само собой аж к потолку выбрасывает. А вот побегать не побегаешь, разве что походить на месте, но это совсем не то. А вот в саду у нас куда как хорошо ей будет, папенька! Акулька ещё что-нибудь и полезное там сделает.

Сдался я лишь после того, как мне дозволили одним глазком взглянуть на оригинальный девичий нарядец. Правда, дочь выговорила себе быть рядом и родного отца осаживать, чтобы, не дай бог, обеими зеницами не уставился. Ну да ладно, пущай стоит рядом, может, мне спросить чего захочется.

Мы, мужики, не очень-то умеем хвалить и ценить бабьи вещи, так что скажу попросту - идёт ей, Акулине. Главное, что она себя в этом радостно чувствует, вырвавшись на волю из тесной бани, изо всех движений радость и торжество так и прёт, хоть одним глазком взирай, хоть обоими. И ничего девичье-срамного не оголено, окромя пупка, да и тот с дальнего взгляда и не наверняка.

Счастливая девушка поторжествовала в новой одёже на воле и, в конце концов, выбежала-таки к плетню, за которым окольная дорога. Мы с Аграфеной хоть её только сзади и видели, но угадывали, какой у неё взгляд, о чём мечтает Акулина: конечно же, выбежать наружу, воля - так уж воля, ходить везде невозбранно и красоваться, не опасаясь стыжения и посрамления. Когда-нибудь её одёжка самой обычной станет, но вот когда? А пока она - первая!

И вдруг мы видим - едет по дороге коляска на лошадях, приближается в клубах пыли. Акулина, видать, замечталась, прошляпила, потом вздрогнула и начала отступать вглубь сада. Но вот мы видим с дочерью - переломила себя и снова подошла вплотную к плетню, позу приняла вызывающую: мол, вот она я, видишь, какая? Не нравлюсь, что ли? Ну, так и проезжай себе подобру-поздорову, не задерживайся.

Подъехав поближе, коляска вдруг стала, из неё выскочил какой-то мужик и побежал прямиком к Акулине. Мы с Грушей замерли в ожидании непредсказуемого, она мне руку сжала и даже ногтями покарябала, да я и не заметил. А он подбежал к не желающей отступать девушке, взял её за плечи - знаете, как близкие люди делают после разлук. Головой вниз-вверх, оглядел, стало быть, с головы до пят, и начал обнимать, вертеть, по разным местам хлопать и чуть ли не целовать.

Аграфена мою руку стиснула и бежать на выручку. Я что ж, я как дочка. Подбегаем мы, значится, и видим, что это тот самый купец, чья мануфактура. Не укокошили его, значит, жив курилка, ещё как жив! Интересно стало - а в Америке был? Вертит, хлопает ничего не понимающую и уже одуревшую от верчения и фамильярности девушку, и приговаривает:

- Какова?! А, какова?! Блеск! - и ещё немножко восхищений не вполне цензурных, их на бумагу класть неловко.

Особливо хорошо удаются ему хлопки-шлепки по Акулининой гордости, вернее, гордостям, ежели считать каждую отдельно. Гулкие, шлёпкие, немножко устрашающие, но не порка ведь, а ласка такая, купеческая.

Узрел, что мы подбежали, зыркнул на нас глазом и вдруг грозно так вопрошает:

- Кто шил?

Дочь моя Аграфена аж присела. Потом она призналась мне, что ей послышалось:

- Кто крал?!

В отчет - невнятное мычание, бормотание о том, что мы, мол, ничего (а чего - ничего?), мы, мол, только вышли погулять и никого не трогаем. Как мужик, я просто обязан был прийти в себя первым. Пришёл, ущипнул обеих (исключительно дабы образумились) и прошептал:

- Дуры! Он, видать, наградить хочет!

Ну, раз наградить, дело другое. Сказали мы купцу, что есть тут у нас такая мастерица - Алёна, а фамилия ей - Красулина. Вот - сшила, ничего, а?

- Веди! - командует купец Ухов.

И кучеру знак делает - мол, медленным лошадиным шагом за нами поезжай.

Мы перебрались через плетень и пошли сперва по окольной дороге, а потом свернули на деревенскую улицу. И как-то, огорошенные неожиданным поворотом событий, совсем забыли о том, что Акулине-то нельзя в своей одёжке показываться сельчанам! Купец-то похвалил, да есть же такая поговорка: "Жалует царь, да не жалует псарь". Начали опамятоваться лишь тогда, когда стали замечать любопытствующий народ и за плетнями, за заборами, и в открытых воротах, и из окон выглядывали, мальчишки уже начали следом увязываться - всё так, как когда медведя дрессированного у нас цыгане водили.

Я потянул Аграфену за руку, но она мою пересилила - мол, всё путём, папенька! И вправду. Из перешёптываний мы поняли, что народ не признал сперва Акулину, тем паче, она в чепчике с подобранным волосами, а вид ну такой гордый, так величаво шествует по дороге, что хоть куда. Чтобы как следует описать, тут писатель настоящий нужен, а не простой писарь.

Люди подумали, что это кого-то купец с собой привёз - жену, или, скорее, дочку. А может, эту, как её... нет-нет, не то, что вы подумали, а эту... ну, как же её... да, секретаршу. Одетую по последней городской моде. Перешёптывания гласили, что это здорово, совсем по-барски, и даже что, может быть, это наряд из самого городу Парижу. Если это вообще не иностранка.

А когда поняли, что обмишурились, было поздно. Не менять же мнение наоборот, несолидно! Купец, побывавший-таки в своей Америке, потом говорил, что есть там такая поговорочка:

- Кассиры Ротшильдов не ошибаются!

А у нас на селе, почитай, все такие кассиры, за каждым окном и плетнём.

Приходим, наконец, к Красулиным, заходим в избу.

- Ты шила?!

Алёна вздрогнула, палец иголкой уколола. Глазища у неё громадные, а как отнекиваться, её же, можно сказать, на месте преступления застали, за шитьём. Причём шитьём именно лифчиков и трусиков.

- Ну, я, - и голову понурила, встав. Мол, повинную голову меч не сечёт.

Купец не лобызать стал и не хлопать, а трясти руку с зажатой иголкой, сам чуть не укололся. Тут, как-никак, люди, вон, и в сени набились, и на дворе кучей стоят, любопытствуют. Лобызания потом, пока целомудренно повосхищаемся.

- Да ты знаешь, кто ты? Я вот в Америке был (ага, не врали-таки слухи!), так там из этой саржи одни штаны для мужиков шьют, называются - джы... джи... джигиты... нет, джинсы. Для работы штаны, с заклёпками, некрасивые такие, я и покупать не стал. А ты чудо пошила, ну, просто чудо!

- Чудо - это вот её тело, - скромно кивнула на Акулину Алёна.

Купец бесцеремонно поподнимал пошитые и недошитые изделия нашей белошвейки, похмыкал. И вдруг кладёт ей ладонь на плечо, торжественно так провозглашает:

- Знаешь, что? Посвящаю тебя в главные портнихи СГУ - Семёна Гавриловича Ухова! - И подбородком в сторону дёрнул. - Будешь у меня заведовать всеми мануфактурами по швейной части, командовать, показывать, как шить. - И скромно так: - Со временем, коли дело пойдёт - озолочу.

А для начала достал бумажник и вручил новопосвящённой ассигнацию. Да такого достоинства, что никто из собравшихся в своей жизни и в руках не держал!

Через толпу собравшихся протиснулись-таки старшие Красулины и пригласили Семёна Гаврилыча откушать чем бог послал. Тот кликнул кучера, и оказалось, что божье послание в рундуке коляски куда как щедрее. И, как говорится, соединили усилия. Конечно, и Акулина уселась, и подруга её Аграфена, да и мне следовало остаться, чтобы получше всё рассмотреть и описать. Но чего тут описывать - купец скоро захмелел и начал с девушками уже нехорошо соседствовать, пришлось брать его за руки-за ноги и класть на лавку в соседней комнате для успокоения и отдыха.

Это позавчера было, а вчера он увёз Алёну с Акулиной с собой в город. О "штуках" саржи и не вспоминал. Акулина тоже им назначена, но не совсем понятно кем - главной моделью, сказал. Вот тебе и Кулька-большая попа! Слово-то какое - мо-дель! От "моды", наверное.

Теперь ждём вестей из города, а пока я записываю рассказ Аграфены и собственные наблюдения. Чего только не бывает на свете, и где - в твоей собственной деревне!

Интересно вот, привьются ли на нашей расейской почве эти... как их... джинсы? Ну, кто будет через сто лет это читать, уже знает.

А может, и сам (сама?) их носит...

Рассказ второй

Эх, судари мои и сударыни, а я ведь вам не всё рассказал-то. Я, тот самый писарь из села Новосёлово Саратовской, значит, губернии. Закончил вот на отъезде из села Алёны Красулиной и Акулины Нестеровой, помните? Очень уж не терпелось положить на бумагу необычную их историю. И поддался на традиции русских народных сказок, кои свадьбою почти всегда заканчиваются. Ну, и у Алёны почти что такое же крупное событие с купцом, доброго ему здравия, Ухаревым. На таком и полагается сказ закруглять, не так разве?

Ну, я и закруглил. А события меж тем, передохнув, продолжились. И снова обо многих из них дочь моя Аграфена мне докладывала, а иным я и сам очевидцем был. Дочке очень нравится, как я всё записал про Акулину и Алёну, а особливо, когда я об этом вслух в семье читаю. Она ведь у меня не шибко грамотная, Груша моя. Да и вечера семейного чтения, как барин наш говорит, сильно семью укрепляют.

Только у него эти вечера ещё с музыкой, с танцами даже, а у нас - без.

Так что не пришло ещё мне время честно к казённой бумаге относиться, чернила на неё полною мерой расходовать. Буду писать убористо, меленько, а иные детали и опускать вовсе. Всё одно мышам потом грызть. Зато вы у меня, сударыни и судари, всё сейчас узнаете, что после Алёниного счастья случилось-приключилось. Я ещё вместе обе рукописи переплету, для верности и полноты картины.

Начну с того, о чём и говорить бы не стоило, если бы дело дальше не пошло. Алёну с Акулиной провожали, вестимо, всем селом, а потом люди стали заходить к Красулиным поодиночке, чтобы побалакать о дочке со счастливой судьбой, поахать о том, что ждёт её в большом городе, узнать, нет ли весточки от неё какой, письмеца. А барин однажды мудрёно сказал - морально поддержать. Ну, ему виднее. Он тоже крестьянкой из своего села гордиться должен.

Но вскоре выяснилось, что не все гостьи заходят к Красулиным от чистого сердца, а некоторые и задние мысли при себе имеют. Нет, не в том смысле, чтоб угоститься на дармовщинку или умыкнуть чего. А в другом совсем. Если помните, купец Ухарев с Акулиной и мною с женой и дочерью нагрянул к Алёне в ту самую минуту, когда она шила по заказам. И сразу же, ей, понятно, стало не до шитья, не до заказов и заказчиц. Осталось недошитое и необшитые. По большей части девки, но и несколько молодух тоже. У кого титьки большие и отвиснуть норовят. Для них эти, ну, я уже привык писать этого слово, лифчики очень даже кстати пришлись. Особо настырные и по два заказали, из белой и розовой материи. Ну, мне, как мужику, неловко узнавать, для чего им из розовой и с кружавчиками. А выдумывать не хочу.

Главное, что заказов на тот день было изрядно.

И вот когда Алёна спешно уехала, эти самые заказчицы стали приходить к Красулиным словно бы просто посудачить об удачливой дочке, а сами норовят выведать про своё неполученное бельишко. Это которые молодухи. Девкам же сподручнее прийти с матерями, и покуда те чаёвничают и чешут языки с Прасковьей Красулиной (а то и с Глебом Иванычем), побалакать с младшей их дочкой Симой, да и узнать у неё их интересующее. Сёстры ведь близки были. Именно Симочке уезжающая Алёна поручила разнести заказчицам то немногое, что к моменту отъезда было-таки дошито. Без примерки, понятно, ну да уж извините, такие дела.

А плату за заказы себе на конфеты оставь, сестричка.

Многие узнавали, что заказ их недошит. Где строчка не проложена, где целый шов, что-то только раскроено и ни одного шва. Правда, всё по кулькам отдельным разложено. Ежели всё гуртом держать, то опосля и не разберёшь, что тут к чему и на кого.

Да и материю заказчицы свою приносили, чего ж её в общий колхоз?

По кулькам - хорошо, но недошито же. Что делать? Первым делом поинтересовались, не может ли помочь тут сама Прасковья. Она же шьёт немножко, именно она Алёнушку азам научила, а дальше уж та сама. И превзошла маменьку-то. Вот маменька и дошей за доченьку, кроить же не надобно, а только иголкой с ниткою поорудовать маленько.

А это потому, что Алёна всегда кроила материю сразу после снятия мерок, пока заказчица налицо. Хотя бельё было и не на лицо, а на другие части тела. Сразу на эти части приложить выкроенное, прикинуть. И с лоскутами тогда порядок. Нет подозрений, что портниха большие лоскуты к рукам приберёт, ежели раскроит материю в одиночку.

Да, Прасковья Архиповна могла бы. Но не захотела вот. Она и раньше-то терпела дочкино рукоделие из-за денег только, да ещё из-за славы, что по деревне разносилась. Со славой-то портновской девке замуж легче выйти, да из нескольких женихов наилучшего выбрать. Это да. Но теперь у Алёнушки славы выше крыши, и женихи, небось, у неё теперь городские, не чета деревенским. Посему самое время с этой срамотой заканчивать.

Почему срамота, спрашивается? Наоборот ведь, лишний слой материи на теле. Но Прасковья Архиповна считала, что это-то и плохо. Коли на девчонке, к примеру, одна рубашка, она её на людях ни за что не снимет. А вот коли под сорочкой у тебя бельё пододето, то скидывать верхнее уже и не стрёмно вроде. Особливо когда исподнее из розовой материи, а для чего ещё цвет, как не для глаз? Не обязательно своих, кстати. Начнут девки с малого, как господская барышня, что по утрам кофей пьёт в своём бу... буда... бу-ду-а-ре, сидючи в одном ночном. То есть исподнем. Это Тая так говорила, что дружит с горничной барышни. Это она мне сейчас слово иноземное подсказала, а по-нашенски это просто спальня. Так вот, начнут с малого, а потом разохотятся, знаем мы этих девок, и неизвестно ещё, до чего дойдут.

Страшные картины рисовала Прасковья Архиповна, будто девки по деревне летом с пупками наружу шастать будут. Это уже ни в какие ворота, хоть дёгтем их помажь. Да, и ещё - обленятся стирать. Мол, верхнее уже не так о тело пачкается, коли исподнее его прослаивает, так чего ж часто мылить? Нет, не по душе Прасковье все эти трусики-лифчики, не будет она их дошивать.

Поняв, что тут глухо, заказчицы стали спрашивать недошитое назад, может, сами сподобятся дошить, или попросят кого. Но им с этого начинать следовало бы. Не доводить Прасковью до высказывания о срамоте. А теперь, когда она объяснила свой отказ моральными (барское слово!) соображениями, как ей назад срамное вертать? Дошьют, значит, напялят, выставятся - это же потворство срамоте выйдет! Не-эт, она на это не пойдёт, да и всё тут. Вот как хотите, а не выдаст. Неча!

Особо настырным, кои упирали на то, что материя-то их, свою они Алёне давали, она и предлагала спрашивать с Алёны. А кто уж совсем с ножом к горлу, разрешала накопать в своём огороде картошки. Полный туесок - вот и квиты за материю-то. Она же льняная, это вам не дорогое сукно, а лён и мануфактурой-то назвать много.

Коли ручки чешутся раздевать, раздевай лучше картошку "в мундире", не себя.

Видя, что старуху не проймёшь, люди вздыхали и брали картошку. Одна всё-таки решила попытать счастья напоследок:

- Отдала бы, Прасковья Архиповна, зачем тебе эти тряпки-то? Всё равно ведь выбросишь. Али жечь будешь?

- Жечь не буду, не приучена добро изводить и воздух загаживать, - отвечает. - А отдам-ка это барахло Симке - пусть портит. Алёна начинала её учить своему рукомеслу, да, видать, не судьба. Пущай на вашем срамном набарзится шовчики пролагать, а потом уже шьёт приличное. Вот и будет из вашего льняного польза какая-никакая. Берёшь картоху-то? Ну, вот и ладненько. Ша!

В смысле - вопрос закрыт.

И отдала-таки чужое имущество Серафиме. Прямо на глазах той самой заказчицы кинула дочке небрежно холщовый мешочек с кульками и почти что приказала:

- Порть!

Замечаете, кстати, как это слово похоже и на "пороть", и на "порты"? Девка аж вздрогнула. Ну, пиши пропало!

Тут надо сказать, что это слово наша высокоморальная женщина позаимствовала у мужа своего, Глеба Иваныча. Он у нас на селе считается лучшим столяром, и не только лично заказы сельчан выполняет, но и обучает молодых парней своему рукомеслу - тех, кто хочет, выказал способность и мог немного за науку заплатить. Конечно, постоянно в доме не жили, а днями приходили. Простые такие деревенские парни с мозолистыми руками.

Вот обучит мастер одного какого и сочтёт, что тот уже может что-то путное из простой деревяшки выделать. Покопается тогда Глеб Иваныч в большом своём ящике с чурками, вытащит подходящую, осмотрит придирчиво со всех сторон, покачает головой и сунет ученику своему:

- Порть!

А у самого улыбка добродушная с губ в усы скользит.

Я так думаю, что это слово у мастеров замещает "Ни пуха, ни пера!", желаемое друг дружке охотниками. Типа того, чтобы не сглазить, не похвалить раньше срока. А ещё - не дрожать, воображая, что тебе будет, коли запорешь-таки материал. Страх любому рукоделию плохой спутник. Тогда только хорошо тебе работается, когда ягодицы не поджимаются нервно в ожидании взбучки.

Когда мы с Глебом Иванычем выпи... разговаривали, он больше об Алёне своей балакал. И сказал однажды, что когда раньше привозил ей из города мануфактуру, то отдавал её с тем же самым словом, но уже по-семейному выговариваемым:

- На, порть, дочка!

И Алёнушка "портила". Мы уже знаем, как её эта "порча" в люди вывела.

Не подкачала и Сима, младшая сестра её. Корпела-сопела над недошитым, пальцы иголкой колола, ойкала. Мать её стараниями не интересовалась. Кто же порчей интересуется?

Только вот в мусоре выносимом тряпья что-то не оказывалось.

В скором времени Сима повеселела, прошли с её пальчиков следы уколов. И - пропал аппетит. Не доедает она за обедом, "силу свою оставляет", и всё тут. Нажимают - ест-глотает через силу, давится. Вроде и по гостям не ходила, не угощалась. Привередничает, что ли? Нет, что-то тут не так...

Потом у неё под подушкой нашли конфеты. С аппетитом всё ясно, но - откуда? У девочки-то безденежной. Отец не ко всякому празднику покупает.

Заподозрив неладное, Прасковья обыскала Симкино рукоделие и ахнула. Тряпьё по большей части исчезло. Остался один только лифчик, да так хорошо сшитый-смастаченный, что и не узнать в нём жалкие лоскуточки, оставленные впопыхах Алёной. Дошила-таки, чертовка маленькая! Отдала заказчицам! Те её и рады подсластить. Деньги давать опасно, в лавке невесть чего заподозрят, а конфеты - самое то.

Поймав непокорную дочку за косу, мать стала её "учить", ну, правильно понимать слово "портить". Косу чуть не испортила... На крик и рёв пришёл отец семейства. Надо ему доказать, что дерёшь малышку за дело. Но конфеты к делу не приплетёшь, коли сама мужа попрекала, что редко он их дочкам покупает. И женщина приплела лифчик:

- Ты только погляди, чего наша Симка смастачила, срамоту какую!

Глеб Иваныч потянулся рукой...

- Нет, ты так смотри, без ощупи! Баловник! Это что же такое, я спрашиваю? Это на кого же шито? Как это постыдно, дурно, плохо!

Мастер, коли не дают пощупать, прикинул на глаз:

- И вправду неважно. Не тот размер.

Прасковья опешила - что такое? А супруг продолжал:

- Ты потому так злишься, что размер тут не твой. Девка, верно, шить заказывала. А был бы твой, ты бы с удовольствием надела и носила бы, не сымая. Не так разве? И никакой срамоты тут не вижу. Не титьки ведь по лифчику отливаются, а наоборот, он прикрывает то, что уже давно выросло. Так, дочка?

Они уже стояли рядом, отец и дочь с заплаканными, но повеселевшими глазками, он её приобнимал, вместе они противостояли злой матери, чуть не мачехе. И та поняла, что обоих не одолеть. Зло плюнула и отступилась. А Глеб Иваныч говорит:

- Радоваться надо, что мастерица в доме растёт. Алёна - отрезанный ломоть, считай, что замужем и не вернётся. А тут ей замена. Ну и что, что дошивала бабье исподнее? Сама же ты ей велела. Набьёт руку на льняном, там и за ситцевое примется, за сатиновое. А то и за суконное. Да, Симочка?

Ты шмыгнула в последний раз, поправила растрёпанную косу и согласилась. Нипочём ей будет и суконное! А самой-то едва годков тринадцать.

Прасковья поджала губы (сейчас вот мне жена показала, как). Сложила то, что в руках держала, причём начинала складывать с отвращением, а в газету завёртывала уже, словно ценную вещь. Перевязала бечёвкой покрасивше и говорит дочери:

- Назови, кому. Сама отнесу. И деньгами возьму. Ишь, чего удумали - конфетками прошлогодними расплачиваться! Думают, если девочка, то и цену не знает. Нет, ты дай денежку, да не как за сермяжное, а как белошвейке. В этом лифчике, может, крестьянские титьки господской грудью заживут. Или даже... этим, как его... да подскажи же, сукин ты сын! Мнёшь по ночам, так назови. Да, именно - бюстом. Вот и не скупись.

Вот ведь как дело повернула!

В общем, Сима заступила на место своей старшей сестры. Не в полном поначалу объёме. Ну да ведь и Алёна не в одночасье мастерицей сделалась... Пока девочке доверяли шить только льняное, да ещё, изредка, ситцевое. Подрастёт, руку набьёт - тогда и дальше пойдёт.

Ещё силёнок надо набраться - громко щёлкать большими портняжными ножницами.

Но самое хорошее тут то, что деревенские девки приняли Симу в свою компанию, хотя ей до полноценной девки далеко ещё. Пытал я дочь свою Аграфену, дабы узнать, когда девочка девкой становится, да так ничего и не выпытал. Тонкое это дело, батюшка! Давай так скажем: вот ты погляди в окно, и коли я тебя спрошу, кого видишь, ты скажешь - девку. А в другой раз молвишь, не задумываясь - девочку. Вот тебе и разница.

Но я-то имел в виду не выбор слов мужиком, а как девки сами себя признают таковыми и принимают кого в свою компанию, или не принимают.

В общем, стала Симочка полноправной участницей всяких девичников и девичьих купаний. Смею предположить, что был тут и расчёт: с нагих перед купаньем сподручно мерки снимать, не нужно особливо место искать, где разголяться. Купаются-то, как вы уже знаете, голышом на деревне. Вот и двух зайчиков одним махом.

Я про купанье не зря заговорил, и не из желания лишний раз побалакать о раздетых людях. Сейчас у нас в повествовании появится новый персонаж, снова младшая сестра, на этот раз - Акулины. Той самой, главной "модели" купца Ухарева. По имени Лукерья, или там - Луша. Когда и Лушка. По-всякому можно.

Луша была старше Симы, но её только-только приняли в девки и стали звать на девичники и купанья. И там выяснилась одна её особенность. Передаю со слов дочери своей Аграфены.

Как вы уже знаете, Акулина в своё время прославилась большой задницей. Дома об этом лучше чем где бы то ни было знали. Думаю даже, что сёстры об этом не стеснялись друг с дружкой гутарить. Может, Акулина высказывала опасения, что у младшей со временем то же самое будет. Или же сама Лукерья замечала, что сёстры зачастую походят друг на дружку, не лицом, так фигурой. Походить на старшую свою с хорошей фигурой хорошо. А с "не очень"?

В общем, как потом выяснилось (а до того я и не знал, будучи едва знаком с Акулиной и её сёстрами), Луша с младых лет обеспокоилась будущим своего мягкого места. Наверное, каждоутренне ощупывала или винтом крутилась, заглядывая себе за спину. Не выросла ли пуще положенного? Красиво ли выглядит? И не следует ли меры какие принять, чтобы рост тот замедлить елико возможно? У страха глаза велики, а у девичьего - в особенности.

Ну, какие там "меры" может надумать сельская девочка, боящаяся советоваться со старшими? Она видела, насколько измождёнными выглядят отец и старшие братья после тяжёлой работы в поле, похудевшими даже. Ага, значит, от тяжёлой работы худеют? Вот я и буду задавать нехилую работёнку тем своим мышцам, которые не хочу, чтоб толстели!

И Лушка принялась "измождать" свои ягодицы.

Сперва налегла на приседания, приседала до упаду - в прямом смысле слова. Но однообразие наскучивает. Тогда лёжа стала поднимать ножки свои вверх - многажды, и ещё столько же. Придумала тож приседать на расставленных ногах и качаться зачем попкой от пятки к пятке. Когда валилась с очередной пятки, то лёжа подтягивала коленки к груди, опять же, не един раз. Это я знаю со слов Аграфены. В какой одёже была при этом девочка, дочка не уточняла.

Дурочка! Любой мужик знает, что физическая нагрузка тренирует мышцы, накачивает их, делает больше и крепче. Да чего там мужик! Вон, моя Аграфена украдкой от старших груди себе накачать пытается, руками чёрт те что выделывает, да ещё с чем-то тяжёлым в них. Не знаю, не знаю... Не мускулы ведь. Но, кажется, дочка и впрямь краше становится от упражнений. В том числе и выше, так сказать, пояса.

Но если убеждена в пользе чего-то, то и не замечаешь ведь, что всё наоборот выходит. В голову вобьёшь - и глазам потом не веришь. Своим! К тому же Лушка маленькой тогда была, когда начинала, если и натренировала попочку, то это не так заметно. Да и юбка ниже пояса свободная у девчонок, обтяга нет, как тут чего заметишь?

Но вот подросла, и берут её с собой девки на купание нагишом. Да, а раньше-то как Лушка купалась? Да так, как и все девочки - на мелководье, и вместе с мальчиками. Да, с маль... Вот ты и попалась, дочь моя Аграфена! Знает теперь твой тятька, когда девка из девочки появляется. Тогда именно, когда стрёмно становится ей голышиться с мальчишками вместе. Нет, на берегу все в рубашонках по колено, но когда в воду лезть, скидывают ведь. Да, у мальчишек письки, ну и что? Зато у девочек волосы косичками, вот и квиты вам. А вот когда не "ну и что?", а очень даже "что", ну, важно то есть, вот тогда ты уже девка, и купаться тебе вместе с ними, ну, себе подобными, и подальше от людских глаз. Не на мелководье, а на широкой воде.

И в этом есть свой символический смысл.

Когда с мальчишками бегаешь и купаешься, то не очень-то задумываешься о способе. Они сажёнками махают, ну, и ты тоже. Помедленнее, правда. Умеешь на воде держаться, разводя руками-ногами - и ладненько. Мальчишки тоже так держатся, когда устают. Ныряют они - ты тоже пытаешься, отфыркиваешься потом. Нет тут отдельно мальчикового и отдельно девочкового. Всё пока общее.

И вот попадает повзрослевшая Лушка в девичью компанию. Кстати, никто её большой задницей там не попрекал. Но если вобьёшь себе в голову... Конечно, её просто щадят, сговорились молчать. А сами поглядывают и за спиной переухмыляются между собой. Нет, надо ещё мою попочку поизмождать, ох, как надо!

Так вот, на глубокой воде и стиль плавания другой. Купальщица не гребёт под себя, как бы отталкиваясь водой ото дна, а выбрасывает руки вперёд и разводит ими в стороны и немного вниз - настолько немного, чтоб голова над водой держалась. А ногами делает лягушачьи движения, подтягивает коленки к животу, разворачивает ножки в стороны и распрямляет коленочки, как бы от воды отталкивается. Всё это медленно и величаво, не побоимся этого слова. Ну, не все, может, величаво, но не спеша - это уж точно. Когда взапуски плавают или быстро куда попасть надо, тут уж сажёнками. Не придумали ещё быстрее способа.

Лушка мигом освоила девкин этот способ (он же и бабий). Но мысль ей в голову пришла не тогда, когда она плавала сама, а тогда, когда загорала и наблюдала, как лягушачат ногами подруги. Это ж прекрасный способ "измождения" ягодиц! Надо только не медленно и плавно, а быстро и резко, тогда вода тебе на ступняшки нажимать будет, не давать им сквозь себя проходить, а ты напирай и тренируйся. Соединяй приятное с полезным. Глядишь, попка и похудеет от работы на износ.

Лушка взяла и попробовала. Первый "блин" вышел комом - при резком движении ног голова нырнула в воду, и сильно. Купальщица не ожидала и поглубже не вдохнула, запаниковала и чуть не захлебнулась. Аграфена поведала мне о страшном фырканье, разнёсшемся над водой. Девки рядом поддержали неудачницу, не дали утонуть. Думали, что случайно головой "клюнула". Может, судорога за ногу ущипнула, ножки и дёрнулись без меры.

"Суша нос" и лёжа на песке, Луша задумалась. Да, ногами она оттолкнулась от воды и пошла вперёд, но руки не поддержали скорость. Разведённые в стороны и медленно двигающиеся, они тормознули тело, оно как бы "перепрыгнуло" через них и пошло вниз, поскольку вперёд они не пускали. Значит... значит, надо и руками резче загребать, чтоб с равной скоростью тело вперёд продвигали. Попробовала - теперь тормозит шея, "держится" за воду. Что ж, будем при скольжении вперёд голову нагинать, вперёд научившись её в воду совать. Рот закроем, а чтоб вода не лезла в нос, станем через него вы-ды-хать. А замедлится скольжение, будем руки-ноги готовить к следующему гребку - тут и голову из воды подымай и вдыхай себе полной грудью. Можно и ротик раскрыть, быстрее выйдет. Вернее, войдёт - воздух. И снова - р-раз!

Аграфена моя говорит: на её глазах Лушка набарзилась плавать энергично и быстро, свой стиль обрела. Забыла, что главное - это чувство сопротивления воды ногам для измождения ягодиц, и во главу угла поставила ловкость скольжения. А значит - и скорость. Быстрее всех плавать начала. Те, кто на сажёнки переходили, с трудом за ней угнаться могли. Хотя это и не очень-то честно - другим способом. Это всё равно что галопом на коне обгонять тех, кто мирно себе едет рысью. Барин наш однажды очень по этому поводу ругался.

А они знают толк в чести, баре-то.

Некоторые девки попробовали плавать Лушкиным способом. Быстрее у них пошло, но за самой не угонялись всё равно. У неё, верно, уже ягодицы успели натренироваться, упругие стали, крепче и, наверное, крупнее. Но, поскольку они теперь при деле, об их размерах беспокоиться незачем.

Часть девок сочла, что носиться по воде на скорость - это для парней, не для них, и не стали состязаться. А у тех, кто всё же пытались посоперничать, Лушка с лёгкостью выигрывала. Ну, с лёгкостью - это на взгляд с берега. Самой-то, поди, поднапрячься как следует приходилось. Потела бы неимоверно, да вода всё смывает. Но радость первенства - это настоящее счастье!

Конечно, надо не переборщить и не заиметь себе на этой почве врагинь. Вернее, не на почве, а на воде. На быстрой воде.

Однажды Лушка выиграла состязание у девок с таким большим отрывом, что пришедшая (ну, доплывшая) второй, выходя из воды и тяжело дыша, в изнеможении опустилась на песок и проговорила:

- Да ты и любому парню сто очков вперёд дашь!

И сама смутилась, поняв, что сморозила глупость.

Дело в том, что парни, равно как и мужики, по-бабьи не плавали - принципиально. Нет, руками-ногами поразводить они в воде могли - но только когда нужно было просто на воде держаться, передохнуть, например. Отдохнули, направление есть - переходят на сажёнки. Спешки нет - на медленные, но опять-таки сажёнки. Ещё чего, ноги по-лягушачьи широко разводить! Они вам не срамники какие, у них, между прочим, меж ног не пустота какая, как у девок!

Вот и не судьба быть сравнённой с мужским полом, который, как известно, у женского всегда выигрывает. Кроме, конечно, отдельных случаев, когда и стоит девке польстить сравнением с парнем.

Так бы и забылась эта Настасьина глупость, если бы не одно событие, почти сразу за ней последовавшее.

В начале лета приехал в родное поместье барчук - сын барина нашего. Он в городе учится - в уни... универ... университете, да, так это, кажется, называется. Раньше-то в гимназии, а потом - в этом самом универе, сокращу уж для удобства. И там и там летом не учатся, а отпускают отдохнуть. И это зело удивительно - у мужиков наших летом самая работа!

Все привыкли, что барчук каждое лето в родном доме проводит, не редки были у него и гости - приятели по гимназии или по универу. И на этот раз приехал молодец с приятелем, о котором сразу сказали - чемпион он. Ну, особенный какой-то человек, которого не обгонишь. Причём, добавили - многоборец. А кому сие слово неясно, тот может своими глазами увидеть, потому что чемпион своё искусство показывать будет, и кто хочет, может поглядеть.

А то и посостязаться с ним.

Хотели-то многие, да ведь начало лета - это пахота, боронование, сев. Самые мужицкие работы и в самом разгаре. Позвали, видя малочисленность зрителей, баб и девок - тем более что это из-за них парни друг перед дружкой выставляются, в том числе и по правилам спорта. Те тоже без дела не сидели, но любопытства было не занимать. И ещё: не часто господа вот так к ним нисходят, зовут и приглашают даже. Надо пользоваться.

Пошёл и я с женой своей и дочерью. С первого взгляда Андриан этот нас разочаровал - не былинный какой богатырь (а я, судари мои, самого Ивана Поддубного в городе видел!), а обыкновенный весьма парубок, и даже росту не агромадного. И многие с ним посостязаться намылились - в первый день показывал он нам бег, а барчук судил. Пришлось охотникам осваивать премудрость, как с места трогаться, чтоб не рано и не поздно, а в самый раз. Ликбез, как барин наш выразился с усмешкой. Вышли против городского Андриана признанные деревенские скороходы.

Вышли, побежали - и продули. Сами не поняли как. Только что был он тут - и вон уже там, у финиша. Какое-то волшебство или колдовство, право. Может, нечисто чего? Но ведь прямо же бегут люди, углы никакие не срежешь и покороче не пробежишь.

Повторили, отдохнув - то же самое. Нет, не так прост этот Андриан! Впрочем, чего дивиться? Ежели не сеять и не пахать, а лишь по дорожкам махать и махать, то поневоле ногу набьёшь и пахарей-сеятелей обгонять будешь. Не диво, нет.

Но поглядеть на искусный бег любо-дорого!

В другие погожие дни были прыжки в длину, метание копья, скачки на господских лошадях. Лошадиный бег нам особенно близок, село ведь. Тем более, сам барин вышел, то есть на коне выехал, с Андрианом посостязаться. Барчук только лишь учился выездке, а прочие никто не умеют. Вот и поскакали они вдвоём.

Мужики глядят на бешеную гонку, дивятся, толк-то в лошадях знают, хотя над своей никто так изгаляться не будет. И в какой-то момент все шумно вздохнули, и я вместе со всеми, толпа словно простонала. Это всяк просёк, что барину уже не выиграть и надо ему коня стопорить, ну, сдаваться. Но никто этого не крикнул. Думали, сам понимает, коли лошадник, да и негоже мужичью барам указки делать.

Но наш господин, что называется, закусил удила. Коня не стопорить стал, а обратно пришпорил. Стал, вроде, нагонять чемпиона, скачущего впереди, да тут конь как-то очень уж резко топнул, и седок из седла полетел, упал. А через несколько шагов оземь грохнулся и сам конь.

Да-а, это, выходит, наука целая - первым быть, хоть в скачках, хоть пешком. Огульной силой, неистовым пришпориванием тут ничего не добьёшься. Учиться надо, на ус мотать. Для этого время потребно. А где работящему человеку его взять?

Но все эти зрелища оказались лишь цветочками, ягодки были впереди. Как потом оказалось, гость и хозяева ждали, когда прогреется вода в речке, чтобы заняться плаванием, в котором чемпион был особенный мастак.

Наконец, этот день настал. Перед ним то место на реке, где обычно купались парни, подготовили, разметили буйками с поплавками, расстояние отмерили, плот подогнали и на якорь поставили, чтобы, значит, сигать с него по сигналу. Это тебе не сажёнки взапуски, это соревнование спортивное, сурьёзное. За выигрыш в таком в городе, наверное, медаль дают. Вот и соблюдай правила мудрёные.

Девки и бабы подумали, что им дают отставку, купание всё-таки. Но оказалось, что их даже просят остаться, ибо чемпион будет выступать не как они подумали, а в купальном костюме. А с ним и барчук, за компанию. Тут уж посостязаться не позовёшь, ни у кого такой новомодной вещи нет.

И вот выходят два паренька из господского дома и чётким шагом, в ногу, направляются к реке. Все зырят не на маршировку их, а не одёжу. А она у них в сине-белую поперечную полоску, аки тельняшка у матроса, да сверху-то и тельняшка-тельняшкой, только рукавчики коротенькие, по локоть. А снизу - портки обтягивающие, до колен. Мужское достоинство не скрывают, но и не показывают во всей красе, так что можно считать, что всё прилично. Занимайте места, девки да бабы!

Чемпион начал показывать разные способы плавания, а барчук, по сравнению с ним, просто бултыхался в воде. А как красиво Андриан прыгал с плота! Девок господа перед состязаниями хлопать в ладоши научили, так они прямо литаврами гремели. А уж как щёки румянились, груди под сарафанчиками шевелились!

Даже сажёнки у чемпиона были какие-то особенные, отточенные, что ли. Он не крутил плечами из стороны в сторону, чтобы голова оставалась над водой, а бесстрашно макал её в воду, бурлил-выдыхал в неё, а для вдоха высовывал лицо сбоку и очень близко к воде - все аж боялись, что водой вдохнёт. Но нет, набарзился Андриан влаги избегать. Барин ходил среди зрителей и пояснял: это, мол, называется кроль. К длинноухим зверькам отношения не имеет, слово аглицкое.

Потом были какие-то особые сажёнки - одновременно двумя руками, а тулово волной ходило вверх-вниз, по нему словно волна пробегала. Мощный такой стиль плавания. Барин говорит: это у него дельфин. Типа маленького кита и с очень гибким телом. Рыба, та из стороны в сторону норовит, а дельфин вот сверху вниз и снизу вверх.

Да вы знаете ли, кто такой кит?

Вот Андриан перевернулся на спину. Мы думали, что он отдохнуть хочет после водопенистого "дельфина", а он как пошёл руками махать, а ногами подмахивать! Мы и не ведали, что и на спине можно быстро плавать, ведь куда, не видишь. Но тут ведь дорожка по воде проложена из буйков да верёвочек, и если наловчился плыть прямо, глядя в небо, то с пути не собьёшься и ни во что не врежешься. А дышать так даже легче, лицо-то сверху и всегда не в воде.

Но самый большой сюрприз ждал нас напоследок. Чемпион красиво сиганул в воду, длинно проплыл-проскользил под ней, а когда вынырнул, то пошёл разводить руками и лягушачить ногами. Мы глазам своим не поверили.

Бабий стиль!

Из уст собравшихся вырвался крик - то ли удивления, то ли негодования. Как неприлично! Девки стали стыдливо отворачиваться, словно парень плыл нагишом, и даже ещё стыдливее. Правда, потом некоторые украдкой оборачивались к речке, чтобы всё-таки позырить. Наверное, поучиться. А мужики не отворачивались, а негодовали. Как там поётся в песне: "Сам наутро бабой стал!"

Барин страшно разозлился.

- Мужичьё! - орал он. - Деревенщина! Вас просвещаешь, а вы упираетесь. Это же брасс! Стиль плавания такой, и для обоих полов. В самой Англии, коли хотите знать, все моряки так плавают, а ведь англичане нас в Крымской войне побили. При чём тут "бабий"! Любая баба выйди против нашего Андриана, ну!

Это он для красного словца. Не ждал, конечно, что кто-то разденется и в воду кинется. Надо сравнивать мысленно. Все на глаз видели, что по быстроте никакая девка или баба с Андрианом не сравнится, нечего и пробовать. Не та отточенность движений, и силы не те. И потом, голова нашего пловца снова в воду макается с бурлением, нет у него нужды всё время высунутой держать, и это сильно быстроте помогает.

Дочь моя Аграфена, стоявшая около, сжала мою руку:

- Папенька! - прошептала она на ухо: - А Лушка-то наша вот так же плавает, и почти так же скоро. - Или, может быть, "споро".

Проговорилась! Придя домой, учинил я допрос Аграфене и всё разузнал - всё, о чём написал ранее о Лукерье. Самоучка она, выходит. Своим умом дошла до того, чему другим у других обучаться надобно.

Напрасно говорил я дочери, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Она упрямо отвечала:

- Если б ты, батюшка, видеть её мог, то она и с чемпионом этим посостязаться могла бы. Но ты же знаешь, в чём мы купаемся. Не судьба, видать.

Тогда я говорю ей, мол, пускай твоя стеснительная Лушка на время сплавает, отмерим ей столько, сколько Андриану отмеряли, а часы она может мои взять. Потом сравним минуты-секунды. Аграфена заинтересовалась, но через день, потолковав с Лушей, отказалась:

- Мы люди неучёные сажени десятками отмерять, а звать кого - себя выдать. Часы твои испорчу, в воду уроню - с кого спрос будет? К тому же Лушка быстро чешет только состязаясь с кем-нибудь. Одной от сих и до сих неинтересно ей плыть. Нет, не судьба.

Я вздохнул. Вернее, вздохнули мы оба. Но вскоре произошло событие, которое заставило девок призадуматься.

К Симе пришёл в гости одногодок её Ефрем, они сызмальства дружили, но, когда она важной птицей стала, он как-то сник и перестал с ней видеться. И вот вдруг пришёл. Держался стеснённо, но девочка не важничала, а помнила старую дружбу, обрадовалась, засуетилась, и вот всё у них снова заладилось.

- Пётр как? - спросила, между прочим, Сима.

Пётр был старший брат Ефрема, ушедший на заработки в город.

- Вот из-за Петра-то я как раз и... - забормотал мальчик. Вынул бумажный пакет и медленно стал его разворачивать... - В общем, не взяли Петра на фабрику, и он пошёл в матросы. Пишет, что первый рейс прошёл очень успешно, хозяин всех наградил, и он всем нам гостинцы прислал. Вот что мне.

Из мятой бумаги появилась полосатая матроска.

- Господи! - ахнула Сима, беря и встряхивая её профессиональным жестом. - Да она же тебе велика! - и прикинула на бедолаге.

- Вот потому-то я и пришёл, - покраснел сверстник. - Ты не могла бы её... ну, ушить, что ли? Чтоб впору мне была. Или ты только девкам шьёшь эти... - и стал крутить руками тут и там, не решаясь назвать женское бельё вслух.

Сима рассмеялась такой пантомиме.

- Умею, конечно, чего уж. Для старого дружка - и серёжку из ушка. Ой, сколько лоскутов-то будет!

Ефрем покраснел и придвинулся к ней ближе, чтоб тише говорить:

- Вот о лоскутах-то я и хотел с тобой... Чего добру зря пропадать? Оно же полосатое! Ты видела, в каком костюмчике этот чемпион плавать выходил?

Девочка неправильно сначала поняла:

- А что? - вспыхнула. - Это разве неприлично? Господа сами зазывали поглядеть, а им виднее. Купальные костюмы для того и шьются, чтобы перед всеми прилично было. Да, видела, представь себе! Ну и что?

- Да я не про то... В общем, коли лоскуты большие выйдут, ты не могла бы... ну, и внизу мне сделать из них узкие порточки? Чтоб костюмчик как у него вышел. А?

Наконец-то дошло до швеи нашей. Дошло и удивило.

- Вон чего захотел! А плавать-то ты как он умеешь хоть? Не для всякого такой костюмчик!

- Я чего - я ничего, - забормотал паренёк. - Полосатое ведь, вот я и подумал... Вот если б не было полосатое, тогда бы... Хоть на платки носовые. А то полосатое. Второй раз так не повезёт, сколько раз примечал. И Пётр был бы доволен. Хошь, я его попрошу раковину мне с моря привезти? То есть - тебе. Знаешь, какие там раковины красивые!

- А он у тебя, случаем, не на реке матросничает?

Ефрем вспыхнул, и Сима поняла, что угадала. Тельняшку из рук вырывать стал, мол, всё между нами на этом. Пришлось быстро согласиться сшить ему полосатый купальный костюмчик.

- Когда мерку снимать будем?

- Да хоть сейчас.

Он дался ей обмерить себя - выше пояса, по голому. И тут оба застыли в растерянности. А ниже? Вот незадача!

- Я... я понял, как ты меришь. Скажи, где именно, и я сам обмерюсь, принесу тебе верёвочки на каждую мерку. Или просто отвернись, а я тут.

- Ну, смотри, - и показала.

За неимением портновского сантиметра Сима мерила бечёвкой из мотка, отрезая в нужном месте. Потом эти куски бечёвы раскладывала на материю и очерчивала угольком или мелком, смотря по цвету материи. Вот такой набор бечёвочек и принёс ей на другой день юный заказчик. Мужское самообслуживание проявил на почве стыдливости.

- Точно смерил? - поддразнила его лукаво девочка. - Проверять не надо? А то отрежу, а ты семь раз не отмерил. Испорчу на фиг братнину тельняшку!

- Ну, выйдет просто матроска. Верхние-то мерки ты сама снимала. Режь - не боись! Если что, перешить ведь можно.

- С большего на малое - да, можно, - мрачно сказала наша сине-белошвейка и не уточнила, а когда нельзя. Сам догадайся, не маленький.

Но костюмчик вышел. Причём - на славу. Ефрем норовил в нём и в сухопутные игры играть, в ту же лапту. Все в обычном, а он - в полосатом и обтягивающем. В воде-то все остальные голышом, и очень уж выходит белая ворона. Не смотри, что полосатая.

И к девочкам не сунешься - они тоже без всего купаются. Разве что пригласить их зырить, как ты один в воде резвишься. Но кто тебе позволит одному всю речку занять? Тем более, если ты - не призовой пловец, а просто обладатель особого костюма.

Поспешил Ефрем с купальным своим костюмом! Ещё и брат его выругал, как приехал на побывку. Вещь испортил, говорит. Благородную матросскую вещь. Сверху тебе ушили её - ладно, но между ног пропускать... Это тебе не портки!

И разрумянил непослушному младшаку попку - крепкой матросский ладонью. Бедняга не смог потом обтягивающие купальные портки натянуть...

Вот если бы ещё кто, хоть один, заимел такую одёжку! Двое - уже число, двоим и состязаться можно промеж себя, им и речку освободят - ненадолго, конечно. И девок можно пригласить позырить. На суше парни перед ними выставляются во всём, а теперь и в воде можно станет. Глазей и выбирай суженого, девчата!

Но никто больше не получал от братьев ценных полосатых подарков, да братья-то и матросами не были. Охотников нарочно покупать сине-белую мануфактуру для пошива купального не находилось тоже. К чему такое баловство? - рассуждали те, чьи деньги. Испокон веков голышом порознь купались. Наоборот, коли в одёже дождь промочит - беда! Сразу не сымешь - вонять будет, тебя прохолодит и простудит ещё. Так что ныряй в том, с чего потом - как с гуся вода.

То бишь - ни в чём.

Но то, что купальные костюмы в принципе существуют, деревенским запало. Да и Андриан продолжал в нём щеголять, тренировался, к соревнованиям готовился. Я слышал, судачили деревенские, что это у него костюмчик расхожий, для тренировок. А когда выступает всерьёз, то полоски не синие, а золочёные!

Это они по тому акробату судят, что как-то выступал у нас в золочёных трусах. Сверкало-то! Побуждало глядеть туда, куда не надо бы, особенно бабам. Лучше бы уж одна попа блестела, а спереди чёрная материя скрывала подробности. Это у девок со всех сторон сверкай, кашу маслом не испортишь.

Теперь я вам расскажу, со слов Аграфены, не подумайте чего, об одном девичьем купании. Сперва оно как обычное проходило, неинтересно. Но вот одна купальщица вышла из воды не просто так, а рисуясь. Дочь о подробностях умолчала, но я, как мужик, смекаю: бёдрами, должно быть, покачивала из стороны в сторону, и грудь выставляла так, чтобы сиськи вздымались. Полная противоположность выбегу из воды согнувшись, прикрываясь там и сям руками, семеня и скорей-скорей обернуться чем. Умеют это они, бабы. Да всяк, наверное, знает, чего тут подробить?

Вслед за первой бесстыдницей и остальные потянулись, стали выходить из воды без стрёмности, словно эта, как её... ась, Аграфена? Ага, Афродита. Это кто ж такая, не нашенская ведь. У попа в святцах такого имени не припомню. Из морской пены, понимаю. А чего это она так бесстыже, людей, небось, на пляже густо было? Что? Греческий миф? Больше с Тайкой балакай, что с горничной барышни нашей дружит, таких мифов наслушаешься, что только и жди дёгтя на ворота. Пена ей морская! Да за сколько вёрст у нас море-то?

Надо бы расспросить людей поучёнее меня, а то наши девки стрёмности ради тебе такой миф выдумают, что ещё как поверишь! Уши обвиснут.

Ладно, это дело внутрисемейное. Так вот, после такого озорничанья девки на песок полегли, загорать стали и балакать. Вспомнили ту барышнину подружку, кто перед купанием закостюмилась вплоть до чулок. Вот кому выходить из воды балетным шагом!

- Вот с ней Ефрем мог бы посостязаться в своей тельняшке до колен, - сказала с хохотком кто-то.

- Да она бы не согласилась. Ей меньше чемпиона и не предлагай.

- Втроём, втроём пущай поплавают взапуски, а вся деревня позырит, - и снова хохот. Что взять с девчат!

Посмеялись - помолчали. Но мысли у многих одно направление приобрели. Сейчас кто-то выскажет, пусть даже осторожно, намёками.

- Лушка, а тебе тоже что-то такое заиметь бы, вот тогда бы ты утёрла чемпиону нос.

- Со шляпкой и чулками? - хихикнула та. - Вот уж точно - в черепаху во всём этом превращусь. Да и господская это одёжа, откуда у нас?

- У них - господское, а мы для себя чего-нить намудрим своё, крестьянское. Попроще, чтоб и господ не смущать, и в черепаху не превращаться.

- Это чего ж такое - попроще?

Снова помолчали. Надо ведь так выразиться, чтоб над тобой не посмеялись.

- А что, если как у Ефрема? Или у чемпиона. В груди и бёдрах поширше, конечно. Прилично ведь.

- Да ты что! Это ж мужицкие портки.

- Но короткие и обтягивающие.

- Это ещё хуже. Испокон веков юбки широкие носили.

- Но ведь Акулине подошло. Как их... джинсы. В городе их теперь на широкую ногу шьют, правда, Сима?

Девочка кивнула. Она получала от сестры письма, иной раз - с фотографиями. И исправно приносила их мне - прочитать вслух.

- Несколько моделей уже выпустили. Только Алёна пишет: купец жалуется, что люди косные, плохо покупают, в основном для узких вечеринок и походов, а привычной повседневной одеждой не хотят делать.

- Ну, если даже в городе противятся, то от сельских чего ждать? Нет, Акулина - это Акулина, а у нас порядки старые, старинные даже. Как их... патриархальные. Ну что, скупнёмся ещё разок, девчата?

Скупнулись, но думать не перестали. В следующий загар слово взяла Тая, дружившая с горничной барышни:

- Однажды Анюта подсаживала барышню в дамское седло, и очень неудачно получалось. Когда всё же подсадила, говорит: чего бы тебе штаны на такое дело не одевать, в нормальном седле ездить? Опять же, джинсы теперь есть, скажи Красулиным, пусть напишут дочери. А та отвечает со вздохом: считается, мол, что женщине неприлично показывать свои ножки, даже и в брюках. Потому, мол, длинное и носим, обоеногое.

- Но в этом не купаются, а тем более не плавают на скорость! Так или иначе, ноги свободные должны быть! И почему рукава можно, а штанины - нельзя?

Никто не мог ответить. Мокнулись ещё, подсохли на солнце. Начали, ничего так и не решив, одеваться, и вдруг Аграфену, не зря же она моя дочь, осенило:

- Девочки, а почему мы говорим "купальный костюм"?

- Как - почему? Так ведь баре его называют, ну, и мы вслед за ними.

- То-то и оно, что баре. Но ведь слово "костюм" не нашенское, не простонародное. Повторяя по-попугайски вслед за барами, мы в глубине души считаем называемое чем-то чужим, не своим, не про себя. Потому и трудно додуматься нам, как это выглядеть должно. Как говорят, своя рубашка ближе к телу. Вот и давайте придумаем своё слово, чтоб ближе к телу, а от бар, наоборот, подальше. А?

- Выдумала тоже! Своё слово придумать... Да такого у нас и не было никогда!

- Потому не было, что и не пытались придумывать. А давайте попытаемся, а? Одно только слово, не два. Ну, кто начнёт?

- Кукос! - вскричала Аксинья.

- Почему - кукос?

- Ну, "ку" - это купальный, "кос" - костюм.

- Логично. Кукос, кукос... Нет, очень уж на "кукиш" похоже. И ещё - на "скуку", "докуку"...

- Тогда пусть будет "купакос", чтоб "у" рядом с "к" не стояло.

- Купакос, купакос... А теперь на грецкую фамилию похоже.

- Тогда, может, "купако", чтоб без "ос"?

- Тоже на фамилию смахивает, типа "Плевако". И потом, склонять неудобно, чужое какие-то слово.

- Ну вот, и "кос" тебе плохо, и "ко" не походит. "Кукюм" не звучит... Как же ещё слово "костюм" сокращать?

- А зачем его вообще брать в новое слово? Мы же уже говорили, что оно не нашенское. Нам нужно слово для обозначения того, в чём купаются, плавают. А когда промокаешь, то чем меньше одежды, тем лучше.

- Ой, девочки! - привлекла внимание Аксинья. - Я видела... только не спрашивайте где... как Ефрем в одним штаниках в воду лез. Верх снял, ну, саму тельняшку. Верёвочкой подпоясался и сиганул. По пояс, значит, голый.

- А ты что, голых по пояс парней не видела, что ли? В жаркий день только так и пашут мужики, и тяжёлую работу справляют. Сисек нет, скрывать нечего, вот и скидавай рубашку... али там тельняшку.

- Вот я и говорю, что что-то одно может быть надето, а когда одно, то это не костюм уже.

- Ну, это у парней одно, а у нас... не уверена. И выше, и ниже пояса прикрываться ведь надо.

- Ты не о поясе, ты о новом слове думай.

- Я и думаю. "Костюм" отпадает, так что вертим слово "купальный". Купник? Купалка? Купашка? Купала?

- Нет, это Иван Купала получается.

- Может - "купец"?

- Ха-ха-ха!

- Давайте снова в воду, пока не оделись, нырнём, посидим под водой по самое "не могу" и крепко подумаем. Нет?

Сказано - сделано. Побулькотела речная водичка, ныряльщицы задыхались, но не сдавались. И вот над речкой разносится победный крик:

- Купа-а-альник!

- Тише, дура, парней привлечёшь! - и рукой орущую голову вниз - буль!

Но слово - не воробей. Девки сразу поняли, что это как раз то, что надо. Всё, что покороче, перебрали и отвергли, а "купальник" - это нормальное русское слово. Сравните: напиливать - напильник, доить - подойник, запаливать - запальник, для иголок - игольник, крест целовать - целовальник. Самое что ни есть русское "послесловие".

А учёные люди говорят - "суффикс".

- А помните, девоньки, как поп нам библию в церкви читал? Вначале, грит, было слово.

- Вот и у нас так.

- Ладно, слово есть, теперь пораскинем мозгами, что оно означает.

Сима вдруг вспомнила:

- Мне дедушка сказывал, что когда молодым был, то за селом в речку нашу ручей впадал, короткий и безымянный. Так они его промеж себя "купальником" прозвали, потому что купались в нём.

- И где теперь он?

- Высох!

- Ну, тогда и говорить не о чем. На нет и суда нет. Слово - наше, и нам его в жизнь воплощать. Кто как думает?

Одеваясь, Аксинья уже была в белье:

- А вот это, - обвела рукой, - не может за купальник сойти?

- Это же подкладка под одёжу!

- Подкладка, я понимаю... Но она же прикрывает то, что нам и надо прикрывать, нет?

- Да ведь еле на теле держится! В воде наверняка слетит. И промокнет, облепит, станет полупрозрачной. Ты что?

- А если из другой материи сделать, посолиднее, и чтоб крепко на теле держалась?

Все повернули головы к Симе - твоя епархия шитьё.

- Солидная материя вместе с тем и груба, кожу щекотать станет, тереть, - сказала она после короткого обдумывания. - И где её взять, ежели тайно на первых порах шить надо? Как сестра моя шила. К тому же у нас нет резинок, а тут очень надо бы - и в поясок, и в лифчик, у кого грудь мелкая и слезть с неё может.

Ну, мнение мастерицы есть мнение мастерицы, против него не попрёшь. И в самом деле, откуда простым девкам взять резинку, о коей они лишь от бар знают, да от их слуг? У нас подпоясываются верёвкой или, кто побогаче, ремнём, кто мужик. Но купальному костюму ремень не друг. Ни в коем разе.

Скорее, телеге пятое колесо.

Продолжили одеваться. Лушка натянула бельё, несколько раз с усилием присела и сказала:

- Нет, девочки, что ни говорите, а ноги при плавании свободными быть должны, голыми. Вот как вот... - и в этот момент трусы с неё свалились. Не выдержали нагрузки.

Раздался хохот (я тоже, грехом, прыснул, услышав об этом от дочери).

- Вот те и свободные!

- Конечно, лучше ни в чём, как испокон веков.

- В воде бы ты из них выплыла...

Девка покраснела, оправилась, но мнения своего не переменила:

- Держаться должно получше, это да, но ноги оголять. Что в них стрёмного, в девичьих ногах? Проножье прикрыто, живот, полпопы. Если хотите знать, парни за нами подглядывают из-за ног, их формы, походки на них - ведь то, что между, у всех одинаково. А сами ноги - нет.

Снова смех, веселье.

- А сиськи так-таки и ни при чём, а? Или они тоже у всех одинаковые?

Аграфена аж покраснела, передавая мне такие речи. Она у меня девушка скромная, но точная. Понимает, что записать отцу надо всё, как было. Из песни слов не выкинешь, ну, из женского тела ничего не надо "выкидывать" тож. Только разве назвать по-культурному, елико на селе возможно.

Кое-как сошлись на том, что именно об их телах хотят знать неженатые парни-соглядатаи. Вон, у Аришки грудки - мелочь, одной рукой каждую прихлопнешь, и большой палец от других не отойдёт. А девка заводная, озорная, косы толстые и длинные - на танцульки ей роздыху не дают. Кое-кто нарочно задевает, чтобы поглядеть, как она его отошьёт. Ноги, правда, стройные, отточенные танцами. Может, и впрямь в них дело.

Правды в ногах нет, а дело - есть.

Сама виновница тем временем с трудом влезала в линялое летнее платье. Оно было ей коротковато и узковато, рукавчики "фонариками" совсем обтрепались, но родители сказали: пока в груди не станет трещать, ходи в этом, у нас в доме мал-мала-меньше, и денег лишних нет. Налезает же? Ну, и ладно. А бедная девочка даже вон лифчик не может исподу надеть, так тесно в том месте, а на влажное тело напяливать - мука мучная. Хоть бы сиськи росли скорее и треснуть это платье заставили!

Правда, она слегка поколдовала с иголкой и ниткой в середине переда, малюсенькую вытачку сделала или складочку зашила, как там это у портних называется, чтоб перёд не давил на сисечки, а позволял им по отдельности проступать и обтягиваться материей. Легче в груди стало и удобнее, немножко лифчиковое такое ощущение (Аграфена, не красней!). На танцах при любых разворотах сиськи не заносит, приятно. Правда, некоторые говорили, что это не очень прилично, сосочки проступающие можно разглядеть, и вообще, туго обтянуто тело. Только вот мама в упор не разделяла этих тревог, а парни так прямо осаждали созревающую девушку.

На следующей неделе отец хотел ехать на базар с товаром, и когда он спросит, какие обновки привезти детям, Арина выскажет своё давнишнее желание.

Пока же она, тихо чертыхаясь, пыталась пролезть в своё старенькое платье, руки просовывала. Одна из ладошек зацепилась за что-то в ветхом "фонарике", упёрлась. Девушка сделала усилие - раздался треск. И, как назло, в ту именно минуту, когда все молчали, и всё было слышно.

- Да отчекрыжь ты их нафиг к чёртовой матери! - не выдержала Сима, вплотную подойдя к Арише и намереваясь помочь. - Они же у тебя позорные, ветхие, форму не держат. Без рукавов будь.

- Как же... "фонарики" ведь... - забормотала смущённая бедняжка. - Нельзя же их... того... Махры будут.

- Ещё как можно! - обнадёжила белошвейка. - Это у тебя что? Остатки былой роскоши! Когда тебе его купили, платье, мы все тебе завидовали втайне. Полповорота сделаешь - и подол красиво разлетается, поднимается, пляши - не хочу. А что сейчас? Ну-ка, сделай хоть полный оборот, хоть два. Выросла ты из него, милая! И что тебе "фонарики", если они вон с прорехами и форму потерять норовят?

Пунцовая, как рак, Арина сказала, что как же вот это так - просто взять ножницы и резануть? А края?

- Да я тебе сама всё сделаю, - настаивала малолетняя портниха. - За края не переживай, я их обработаю. Но, позволь... - она отступила на шаг и приметливым глазом окинула "клиентку", - Прямые края смотреться не будут, словно и впрямь рукава обрублены. Я их подрежу наискосок, оголяя плечики... а бока выреза тоже срежу, чтоб было тоже наискосок, как бы навстречу.

- Сверху не узко выйдет, коли с двух сторон наискосок?

- Не уже, чем сарафановы бретели. Слушай, Ариша, у тебя будет мировое платье, какого ни у кого у девчат нет! Я ещё, ну-ка, повернись спиной, задний вырез углублю, раз ты лифчика всё равно не носишь. У барышень это... как его... а, Тая?.. да, декольте всякие, так вот и мы побалуемся. В жару все тебе завидовать будут, а после купанья ты быстрей всех оденешься. Ну, как? Доверишь мне перелицевать твоё платье?

- Лучше, это... когда тятенька новое купит, скоро уж, - решила девушка. - А то, коли не выйдет у тебя, то в чём мне ходить?

Сима уже готова была обидеться на такое недоверие к её мастерству, но Ариша поспешила объяснить, что имела в виду ветхость и линялость материи, которая может расползтись под ножницами или иглой. Что ж, тогда без обид, тогда просто ждём.

Незаметно подошла сзади заинтересовавшаяся (и одевшаяся) Лушка.

- Сима, а ты не могла бы нарисовать на песке, как это будет выглядеть? - попросила она.

Ту хлебом не корми - дай почеркать, повыдумывать. Быстро набросала прутиком бабью фигуру по пояс и провела края одёжи, присмотрелась и поправила, полюбовалась, наклоняя голову набок. Только вот чтобы показать, что это женщина, бюст нарисовала поболее, чем у Ариши, больше смахивающий на перёд спортивной нашей Лукерьи. Песок полутона не даёт, только штриховые рисунки, где тут точно выдержать размер?

- Хорошо-то как! - обрадовалась Арина, то ли "новому" платью, то ли "новому" бюсту. - Такое и из материи шить стоит, новое. Если выйдет у тебя, Симочка, то я - твоя должница!

Луша разглядывала чертёж подольше, наклоняя голову то в одну сторону, то в другую.

- В груди поджато, руки свободные и вокруг плеч вольно... По-моему, сверху и должен именно так выглядеть купальник. А, девчата?

Против "свободы рук" возражать никто не стал, сомнения появились другие:

- Облепит же по вылезанию. И груди врозь, это неприлично.

- Ну, облепит, - ответила пловчиха, - а что, кто-то считает, что должно быть "как с гуся вода"? Долго я так красоваться не буду, получу, что положено за победу, и - переодеваться. А что врозь... Все же знают, какие у девок сиськи, не просто перёд выпуклый, так что и не удивятся. Для дела же врозь! И опять же, не глаза мозолить, а недолго показать людям чемпионкино тело, собрать похвалы ему. Это кто ни с того - ни с сего делает полуголо и врозь - те бесстыжие, а у меня - и с того, и с сего! В смысле - и одной рукой загребаю, и другой, и ничего не болтайся, не мешай.

- Но... прозрачно же станет, пипки проглянут. А они у тебя, красна девица, аппетитные.

- Ну, это Сима чё-нить придумает, лоскутки какие поплотнее вошьёт, подкладочку. Типа "чёртовой кожи", тогда уж точно глухо будет.

Все рассмеялись.

- Ну, "чёртова кожа" - это слишком, но найду уж, что вшить, - пообещала портниха. - А то, может, Тая чем поможет, - и повернула к ней голову. - Остаются же у бар изношенные вещи, посылают же они слуг выбрасывать... Вот бы нам и... Особенно хорошо будет, коли корсет износится. Я правильно его назвала, Тая?

- Правильно, но пока ни один не изнашивался. Вот мал становился - это да. Или иногда опротивеет ещё.

- Нам что в лоб, что по лбу, лишь бы в Симкины руки попал. Позаботься уж, а!

- Попробую.

Арина была не очень довольна, что нарисованную для неё модель платья перехватили на глазах, и она сказала:

- Ну, хорошо, верх у нашего купальника будет мой, а снизу как?

- Почему это "нашего"? - подскочила Лушка. - Моего! Одна я ведь быстро плаваю.

- Думаешь, никто из девчат не соблазнится такой же себе сшить? А то купаемся, да оглядывается, не подкрались ли парубки.

- Да, ты права... Соблазнятся, конечно. Да и Сима захочет руку набить.

- Вот видишь! Но какой всё-таки думаешь сделать низ?

Лушка в это время бросила ещё один взгляд на песочный чертёж и стала поднимать глаза на спросившую, чтобы ответить. Её взгляд заскользил по голым девичьим ногам - большинство девчат, увлечённые разговором, успели натянуть только трусы. Ага, ноги свободны, ими удобно лягушачить. И промежность прикрыта. Так вот же он, низ!

Конечно, так просто идея не прошла, это вам не парни. Заговорили о просвечивании в промежности, но Сима, обнадёженная обещаниями барских обносок, твёрдо обещала сделать "живот" приличным. Тая вспомнила, как горничная барышни рассказывала ей о споре в барской гостиной. Только что распаковали посылку из Парижа с последними модами, и выяснилось, что юбочка-то у платьица коротковата - аж полголяшки открывает! Маменька шокирована видом доченьки, но убедить не может, папеньку зовёт. Тот является и аж глаза от стыдобы такой закрывает. Отвернувшись, говорит, что женщинам неприлично показывать свои ножки - даже тогда неприлично, когда они в штанах. В том же Париже, вон, в штанах одни дуры срамные шастают, их и мадемуазелями не называют. А ты чего с них пример берёшь?

Ловко он это повернул - с последней моды на негодных девок! Но и дочка не промах. Глазки опустила и молвит:

- Сейчас переоденусь, папочка. Только вперёд скажи: чулочки у меня красивые или не очень? - И подольчик ненавязчиво вверх по ножке тянет.

А как барин скажет "не очень", коли за это золотом плачено? Да и дочка своя, как у неё могут быть некрасивые ножки? В общем, дал он положительный ответ на поставленный вопрос.

Барышня улыбнулась:

- А ежели мои ножки не предназначены, чтобы на них глядели, то почему же в чулочках они такие красивые? - Позырила на окаменевших родителей и добила: - И почему чулки такие длинные? - И сделала попытку показать, насколько.

Горничная, как могла, её остудила. Маменька разгневается на доченьку, а попадёт, как всегда, ей, простой девушке. Хотя подол у неё до пола, и никаких посылок из Парижа.

Чем дело закончилось - так ли уж важно? Главное, барские чулки доходят почти до ножных "подмышек", ну, паха, и, значит, до этой поры ножки оголять можно. Не сразу, конечно. Вон какое сопротивление. Но вряд ли чулочки будут ползти по ножкам вниз, превращаясь в гольфы, и вряд ли барышни остановятся на достигнутом. И рано или поздно...

Ну, а у сельчанок чулок нет, у них на ногах только кожа. Как и на руках. Но руки можно и голые иметь. А ноги чем хуже? Им, поди, завидно. А коли лягушачить хозяйка заставляет, то и попросту неудобно в юбке.

Лушка сразу приняла душой трусиный голоногий низ, остальные колебались (хотя будущий купальник и не про них). Трусы под юбку прижились сразу, можно сказать - мигом, а вот трусы вместо юбки, или юбка, сползающая с трусов, как-то в голове не укладывались. Очень уж сразу это... Кто-то предложил оставить хоть коротенькую юбчонку, хоть бы зад обтягивала и чуть по бёдрышкам спускалась. А?

- Кто считает голые ноги срамом, тех юбчонка не спасёт, - привела довод Сима. - Наоборот, им она покажется длинной юбкой, которую хозяйка злоумышленно завернула вверх, засучила для срамоты. А кто не считает, обойдутся и без юбки, поймут, что она только мешать будет. Хотя... Если перед прыжком в воду пловчиха захочет перед публикой потанцевать, можно и юбочку, и шарфик. Но это потом. Будет ли вообще у Лушки публика?

Возникла другая подсказка: сделать нижние края трусиного низа не косыми, а прямыми, стянуть бока вниз до уровня паха. Всё немножко поприличнее, и на прямой срез юбки похоже. Но - это если б можно было резинку вшить, чтоб не задирались короткие штаники. А где её взять? И потом - пологий край будет больше походить на низ штанин мужицких портков.

- Мой тятенька, - вспомнила Аграфена, имея в виду меня, - был однажды в городе и смотрел там борцовские схватки, вроде бы даже самого Ивана Поддубного. Воротясь домой, начал было пересказывать, как борцы друг дружку по ковру катают, да нам с матушкой жуть охота было узнать, во что они одеты. Он описал - скупо. То ли мужики не умеют одёже внимание уделять, то ли срамновато те борцы-богатыри были облачены. Говорит - очень короткие обтягивающие портки, ладонью показал на себе. А какая застёжка, не приметил. Наверное, это всё-таки трусы были. Мужицкие, в смысле...

- Вот видите, - подхватила Лушка, - прямой край - это для мужиков и парней. А мы... ну, раз сам бог соединил ножку с туловом косо, а не прямо, одёжа этим линиям следовать должна. Не слушай, Сима, никого, решили уже. Кто упёртая - та сама себе шей и выходи состязаться в плавании!

Охотниц не нашлось. Все ещё раз стали разглядывать Симин чертёж на песке. Кто-то стала волосы к голове пририсовывать, украшать, так сказать.

- А чем верх и низ будут соединяться? - вдруг спросила Авдотья. - На пуговках сделаешь?

Талия рисованной фигуры была обозначена линией, но соединение тут частей или просто линия - ясно не было.

- Пуговки по кругу? - изумилась портниха. - Никогда так у нас не шили-пришивали. И потом - вода, намокание, постоянное движение в намокшем... Петли расширяться будут. Нет, не пойдёт.

- А как же тогда?

- А никак! Будет целым куском, что спереди, что сзади.

- Целым? Куском? А надевать тогда как? Всё равно ведь застёжка должна быть.

Сима призадумалась - ненадолго.

- Сделаю верхний вырез побольше - и ногами в него ныряй.

Девки загудели. Со "срамотой" косых трусиков примирились быстро (даже подозрительно быстро), но чтобы вот так, ногами лезть в одежду выше пояса - это казалось против всех обычаев. Испокон веков либо надевали через голову, сверху вниз, либо сзади наперёд с двух сторон и застёгивали. Но - снизу тянуть вверх?

- Трусы же так надеваем.

- То - трусы, всего до пояса ведь. И юбку - до пояса. А ты доколе хочешь? До шеи?

Купальщицы дружно покачивали головами, в которые не укладывалось смелое нововведение. И срамного-то ничего нет, а вот поди ж ты... В разговор с очередным воспоминанием вступила Тая:

- А вот наша барышня, - ну, положим, не твоя, а твоей подружки-горничной, - была как-то в городе с родителями и ходила с ними на одно зрелище, называется - балет. Это, как она рассказывала - пляска под музыку, но особая пляска, господская, пожалуй, даже танец. Не для себя пляшет, а для тех, кто на тебя глядит, и не под гармонь, а под этот... как его... оркестр. Красиво очень, говорит, и слезу вышибает. А уж удивление! Прыжки такие длинные, что ноги аж в одну линию вытягиваются.

- Неужто в одну?

- А то! И вот стали мы пытать барышню, как эта танцовщица одета, никакая ведь юбка не выдержит такую ширь. Оказалось - юбочка коротенькая, жутко насборенная и не вниз свисает, а в стороны торчит. В такой ноги хоть загогулинами загибай - не запутаются. Мы говорим: но тогда же трусы видны! Ну и что, они белые, под цвет юбчонки, чистые, выглядят вполне себе одеждой. Сверху ведь тоже белое. И господа условились между собой не считать это срамотой. А я вот подумала: как между собой верх и низ соединяются-то? Верх, ну, блузку, под юбку не заправишь, поскольку та торчком. Коротко сделать - вырвется ещё из-под пояса, коли пляски жаркие, с ногами в одну линию. Может, соединено у них всё там, как вот Сима предлагает?

- А сама барышня что думает?

- Разгневаться изволила от наших расспросов. Балет, говорит - это искусство, духоподъёмная очень штука, а вы, словно бабы-мещанки, всё об одёже да об одёже... Да мы тогда и не знали, что купальник измышлять будем, о чём именно спрашивать.

- А верх, ну, блузка, как застёгивается? - деловито спросила Сима.

Тая подумала, наморщив лобик.

- Барышня сказала, что она сперва подумала, что на плясунье... нет, на танцорке... нет, там как-то иначе, особое такое слово. Ах да, они же балеринами зовутся! Так вот, что на балерине - корсет, очень уж похоже, но корсет ведь жёсткий, сама в нём мучается, но балерина так тело своё сгибала-закручивала, что ясно стало - не корсет. Но очень похоже, особенно шнуровка.

- Какая шнуровка? - заинтересовалась портниха.

Тая объяснила, показала - на чужой спине. Провела "галку", типа буквы ненашенской V, и по ней пальцами влево-вправо, туда-сюда...

- Вот через то, что зашнуровывается, одёжа эта и надевается! - в момент решила Сима. - И трусы пришиты, и юбочка, едино всё идёт. Мне всё ясно.

- Но у того корсета, который у барышни, и передняя застёжка есть, пуговки. Обычным образом надеть можно.

- Зачем же тогда шнуровка? Для красоты?

- Нет, это... утягиваются так господа. С потолстением борются, талию осиную соблюдают, сиськам, коли некрасивые, форму придают. Стать чтоб прямая была, кто горбится. У господ худощавые в цене.

- Тогда я тебе точно скажу - балерины влезают в одёжу свою ногами вперёд. Потому что утягиваться и плясать "ноги в линию" никто не сможет, да и незачем. Плясуньи уже тренированные. И барышня сама поняла, что это не корсет. Так что сделаю вот так, - и она мигом набросала на песке вид сзади.

Всем понравилось, но ведь в одиночку такую одёжку не натянешь. Надо, чтоб кто-то тебе сзади помог. Или - не обязательно?

- Заплетаем же мы косы на ощупь!

- То - коса, её и вперёд перекинуть можно. Да и как её заплетать, с молоком матери впитываем. А шнуровка - дело господское, у нас и руки к ней не приучены, даже если спереди. Да и долго больно.

- А зачем тебе быстро-то развязывать?

- Ну... мало ли что! - и лукавая девка метнула взгляд на Зину и Марфу.

Все прыснули - поняли. А поняли вот что. Вернее, вспомнили.

Прошлой осенью за помощь на бахче сторож дал нашим девкам несколько дынь - крупных, отборных, не поскупился. Ну, одаренные долго ждать не стали, сразу же устроили пиршество. Порезали дынки на узенькие кусочки и стали не спеша их поглощать. Разумеется, не молча.

И вот разгорелся между Зиной и Марфой спор. Марфа жеманничала, ела как бы понарошку и на подбадривания соседок призналась, что дыня её слабит. Тут же выяснилось, что Зину, напротив, эта приятная еда крепит, иной раз по двое суток не ходит. Казалось бы - личное дело каждой. Но каждая говорила так, словно только так и должно быть, а у кого не так - та дура. Разумеется, поссорились.

Дочь моя Аграфена думает, что чёрная кошка пробежала между ними загодя, а дыня послужила лишь поводом лишний раз поцапаться. И Зину дыни изнутри не держали, а просто противоречила она Марфе. Думала, небось - поругаемся, отведём душу, и помиримся. До следующего повода.

Не тут-то было! Окружающим хуже горькой редьки надоели эти внезапные свары, и они воспользовались случаем, чтобы их прекратить. Или хотя бы хорошенько проучить "сварщиц".

- Это же легко проверить! - воскликнула Лушка, не чуждая спортивных ценностей. - Девки, кто пожертвует свой кусок? Многие, да? Вот и ладненько. Кушайте, дорогие, вровень, и поглядим, кто из вас первая в кусты слиняет.

Вровень - это значит: одна кусок, и другая - такой же. Зину аж передёрнуло от вида мигом появившихся перед ней кусочков, а Марфа лишь тяжело вздохнула. Её первой заставили съесть столько, сколько соперница успела. На равных - значит, на равных!

Пошло состязание. Марфа сперва сидела с убитым видом, всё ждала, что очередной глоток аукнется ей выбросом сзади, но время шло, жёваные куски пролезали в глотку, а живот и не думал своевольничать. И девушка отошла, даже порумянела, удовольствие начала от еды получать.

И от объедания своих подруг.

Зина, наоборот, скоро занервничала. То судорожно вздохнёт, то передёрнется, то так напряжёт попку, что словно ростом выше станет - сидя. Всем, конечно, понятно, что это значит, а тут ещё и попукивать бедняжка начала. Не может сдержаться. А есть надо!

Долго ли, коротко ли - припёрло Зинку не на шутку, сдалась она и побежала в кусты. Все ждали, что оттуда раздадутся неприличные звуки... но вперёд раздалась отборная матерщина, никто и не ждал её от юной девушки. Ругань перешла в "уй-юй-юй!" и слёзы. Оказывается, пока соперницы обжирались, кто-то английской булавкой незаметно скрепил Зинке одёжу, да так, что быстро и не сымешь, не порвав. Наказал стремление оттянуть позор до последней минуты. Оттянула - теперь позор у тебя двойной!

Об этом и вспомнили девки. Конечно, такие состязания стоит устраивать в одёже, которую быстро не сымешь, и шнурованный сзади купальничек тут очень даже подходит. Рассчитай-ка свои силёнки, сдавайся вовремя, чтобы успеть. Да и стирать, коли оплошаешь, лучше купальник, привыкший к воде.

Конечно же, все девки зауверяли Лушку, что пусть она не беспокоится, купальник они на ней зашнуруют, только плавай быстро, по-чемпионски. Да ей и самой лестно побыть, почувствовать себя барышней, пошнуроваться, как они. Сима уже была готова принять заказ, как вдруг выяснилось: нет проушинок.

Это такие круглые штучки, которые вшиваются в материю и в которые пропускается шнурок. Без них он, вдеваясь и выдёргиваясь, быстро расшерудит петлю, даже обмётанную, и приведёт её в негодность. Всем это было ясно. Что же делать?

- Может, сделать сзади застёжку на пуговках? - предложила кто-то.

Сима кивнула, загнула несколько пальцев и стала что-то прикидывать в уме, разгибая один за другим. Все поняли - стремится обойтись малым числом пуговок и петель, не для воды "сухопутная" фурнитура. И вдруг говорит:

- А если через плечи сделать совсем тоненькие лямочки, а шейный вырез побольше - так, чтобы только-только ширина прошла, - и показала места на теле, которые у господ смешно называются - "таз".

- Сиськи не вывалятся в такой вырез? - со смехом спросили из толпы.

- А мы большую часть сзади сделаем, а спереди - лишь только оголить верхушки.

- Лямки с плеч не свалятся? - засомневалась Лушка.

- Пощупай - сверху там косточка выступает, через неё перевалим и у шеи запрём. Побольше примерок сделаем, чтоб всклень было. Но даже если и свалится какая бретелька от натуги в плавании - материя же к телу прилипнет, да и сиськи не дадут сразу сползти. Уж успеешь оправить!

Девичий купальник вырисовывался.

Даже я его представил себе в голове. Поскольку под рукой была дочь-рассказчица, "примерил" на ней. Чёрт, за этими широкими юбками-подолами и не поймёшь, как у родной дочери выглядит то, что ниже пояса, но выше ног. В детстве, что ли, её вспомнить, когда голенькой случалось видеть без сраму? Да ведь выросла с тех пор, девка уже зрелая. Так что очень приблизительно представилось.

Прикинул в уме купальничек и на жену, тут определённости больше. М-м-м, той, поди, меньше пойдёт, лучше уж что пошире и поприкрыватестее. В смысле - на суше, а купаться без всего.

- Сшили? - интересуюсь. Разговор поддерживаю.

- Сшили уже, батюшка! Симка - просто волшебница кройки и шитья. Чудно вышло!

- И не просвечивает? - не удержался я.

- Ты, батюшка, зришь в самый корень! Поначалу светилось капельку, но потом...

Потом с этим справились. Анюта помогла - горничная барышни, которую подружка Тая посвятила в девичий замысел. Не привлекая подозрений, она выяснила, куда деваются барские корсеты, становящиеся малы или немилы. Оказывается, экономка складывает их в чулан, выбрасывать не смеет. Вещь дорогая, заграничная, а ну как баре спросят с неё, куда дела? Может, кому из соседей продать-подарить надумают, а то у самих ещё дочка появится, или внучка, так вот - ей. Благо, в чулане пока протиснуться между вещами можно, при желании.

А чтобы корсеты занимали поменьше места, старушка вкладывала их друг в дружку на манер матрёшки и получившуюся увесистую фигуру громоздила на швабру, вставленную в крестовину от рождественской ёлки. А сверху придумала класть шляпки с вуалью, тоже друг в дружку вложенные. Это ещё больше делало похожей конструкцию на самостоятельные рыцарские доспехи. Этакая матрёшка-рыцарь с вуалью вместо забрала.

Анюта улучило времечко и разобрала тяжёлую "матрёшечку". Можно было бы и забрать одну из серёдок... но она не знала размеров Лушки, подойдёт ли ей, да и просто побоялась девчонка. Мало ли, может, скупая экономка регулярно пересчитывает "слои", или кто заметил, как она сюда входила... или слышал, как она тут возится и попукивает от натуги... Нет, лучше не рисковать!

Если забирать, то что-то не очень заметное. Девушка обследовала корсеты и обнаружила, что внутри рельефных жёстких чашек для известных мест вложены чашки из подкладочной материи, тёмной и милой коже. Это чтоб барские сиськи не мялись в жесткоте. И на "животной" части тоже, клинышек такой. Выпарывать эти полезные вещички? Анюта осторожно щёлкнула ножницами. Да, вполне выпарываемы. А если ещё немножечко позаботиться, ниточек обрезки повыбирать, то будто и не было тут подкладки вовсе.

В одном из корсетов, кстати, так и было - то есть, не было подкладки. Выпорота неумело. Барышня тем самым пыталась ослабить давление на кожу. Вот мы тебе дополнительно и снизили!

Выпоротое пошло в дело, и купальник стал ну совсем приличный. Лушка его уже опробовала и даже, кажется, новый рекорд поставила на радостях. А товарки её теперь совсем по-барски говорят: брасс, кроль... Про лягушку, как прежде, при них и не упоминай!

Закончила рассказ свой дочь моя Аграфена, и к кружке с чаем приникла - в горле пересохло. А я смекаю - неспроста эта откровенность. Небось, как и в прошлый раз, требуется что-то от меня, может, от моего сада. И, когда она глазёнки на меня подняла, ещё продолжая хлебать чаёк, говорю как бы между прочим:

- У нас в саду пруда нет.

Сперва не поняла, потом... потом так и прыснула чаем и аж закашлялась. Пришлось по спине ей садануть. Так и есть, в лифчике! Сима всех обшить успела. Но это к слову.

- Батюшка, ты не понял, - сказала Аграфена, прокашлявшись. - Плавать она может сколько угодно в речке, так что пруд копать не надо.

- Но сад всё-таки потребен ей? Как-никак - с краю села, непроглядываемый. Говори уж, чего там!

- Потребен, - призналась дочка. - Понимаешь, батюшка, когда мы там, у себя, купаемся, Луша - самая из нас одетая в своём купальнике. И это её немножко заводит. Но когда... то есть, если придётся ей плавать, состязаясь, на глазах у зрителей, то она, со своими соперниками... ох, тятенька, я хотела сказать - соперницами, ну, конечно же, девушками. Так вот, они будут самыми изо всех раздетыми. Не догола, но всё равно. Как у нас не принято, и сызмальства мы эти правила приличия в себя впитываем. Так вот, в такой ситуации Луша может в душе дрогнуть, понимаешь? Засомневается на секунду, не стрёмно ли выглядит, и дрогнет, замешкается. А кто дрогнул, тот, считай, уже проиграл. Выиграть может только у таких же дрогнувших душой, если соберётся. Но это не наверное. И потом, хочется ведь перед людьми гордо шествовать, а не сутулиться. Такие вот дела, батюшка!

- И как тут может помочь сад?

- Ну, Лушка будет в нём гулять в купальнике - там, где быть совсем голыми не принято. Главное, что не в компании совсем раздетых. Но это не всё. Ей нужно "обстреляться" взглядами одетых людей, привыкнуть как бы к зрителям, чтобы всё это с лёгкостью выносить. Так что "зрителей" тоже в сад пускать надобно, дорогой мой батюшка. Это мои подружки, лишнего они не сорвут... то есть, что я говорю - ничего вообще не снимут с веток. Я с ними тренировалась глядеть осуждающе, у самых строгих бабок училась. Создавала в одёже нарочно непорядок и мимо проходила, следила, как они на это глядят, осуждают. И научилась.

В это время вошла Глафира, жена моя, внесла выпечку - а то чего же дочка чай пустой хлебает. Та на неё глянула, да так, что взрослая уже женщина, считай - баба, еле поставив поднос на стол, сразу же стала себя оглядывать и даже руками щупать, искать, в чём же она так оплошала, что и дочь родная её осуждает. И ростом меньше стала, и походить начала на ту повинную голову, которую даже меч не сечёт. Пришлось это издевательство прекратить и всё разъяснить.

Женщины сразу же пустились в обсуждение фасона и всяких там деталей, а я, оставшись вне разговора, ел рассеянно плюшку за плюшкой и размышлял. Акулине я тогда разрешил, и это не только сошло с рук (и ягодиц), но и к очень хорошему привело (правда, не нашу семью). Дозволить, нешто, и во-вторых? Но тут я вспомнил, что наш Антипыч, единственный на селе ветеран Крымской войны, любит повторять, к месту и не к месту:

- Снаряд в одну воронку дважды не падает!

Не приложимо ли это и ко мне? Второй раз не хорошо станет, а очень даже наоборот. Всё-таки две разных тут срамоты насчитывается. У Акулины срамота была в плотном обтягивании тела и в том, что низ портковый, как никто и никогда из баб не носил. Но всё тело было закрыто материей, и даже поболее, чем у иных в платьях. Лукерья же, судя по словесному описанию, была открыта всем ветрам и взорам... Я своих односельчан знаю и иллюзий не питаю, очень даже могут поползти слухи типа: "У нашего писаря в саду девки голышом бегают". Ноги голые мелькают, по всей длине неодетые - значит, и вся девка голышом, как же ещё? Не вталдычишь, что она - в приличном купальнике, то есть сшитом именно для соблюдения приличий. У нас и слова-то такого, девками выдуманного, не знают, не вошло оно в употребление. Не в платье? Не в сарафане? Не в блузке и юбке? Не в ночной рубашке, на худой конец? Нет? Значит - голышом, и баста!

А коли к "голышом бегают" добавят: "и колдуют, ведьмуют", то с попом век не объяснишься.

Ну и что, что материя на теле? Если нагая повяжет на шею платочек, одетой она от этого не станет. Материя должна быть в виде устоявшейся веками женской одёжи, и только тогда девка считается одетой. А придумки всякие не в счёт. За ними века не стоят.

Так дозволять - или не дозволять? Или, как наш барин говорит порой с особенным выражением:

- Быть - иль не быть?!

- Быть, быть, батюшка, - разом заговорили обе мои женщины. Видать, я всё же вслух повторил за барином... - Хотя бы один разок, для пробы. Оглянешь, а уж потом и решишь на будущее. И мне смерть охота увидеть, - это, конечно, жена. Пояснила: - Может, в такой спёртой одёжке и жиреть перестают, так я бы с удовольствием Симочке заказала.

Вон оно что!

Нет, уломают они меня, как пить дать, уломают! Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра самовольно "русалку" в сад пустят - а за слухи отвечать всё равно мне, как хозяину. Надо сдаваться, но не сразу.

- Что же, - говорю, как бы раздумывая, - не полагалось бы вообще-то... Как объяснить в случае чего людям, зачем девка в водоплавающей одёже в сухопутном саду бродит? Не объясню - скажут, для срамоты.

- Тренироваться, батюшка, - тут же нашлась Аграфена. - Пловцам, им не только в воде насобачиваться надо, но и на суше тож. Ты же сам видел, как этот Андриян, ну, чемпион, тренируется, нарочно ходил смотреть.

- Я видел, как он бегал... э-э... кросс, - вовремя вспомнил я подслушанное у барина словцо. - А у нас в саду не очень-то побегаешь - на стволы натыкаешься, грядки потопчешь. Не так разве?

- Ну, во-первых, тренироваться можно и стоя на месте или совсем мало переступая, коврик подложив. Махи всякие, приседания, кувырки, бег на месте - новейшая аглицкая выдумка. Найдётся уж для этого небольшое у нас местечко! Лушка умеет красиво приседать и махать ногами, знаешь, как ягодицы у неё красивеют при этом? Сам увидишь! - Жена нахмурилась. - А во-вторых, бег с места на место тоже нужен, ты прав... то есть, Андриян правильно тренируется. И вот что мы с подружками придумали. Когда Лушка примелькается в саду, она будет, как бы невзначай, перепрыгивать через плетень и отбегать на некоторое расстояние. Не беспокойся, вбок к соседским плетням и навстречу соседским сплетням (эко завернула!) не побежит, а только прямо вперёд и назад, чтобы одни мы и видали. Если с рук сойдёт, то побежит и далее. Хочет до рощицы на горизонте набарзиться скоро добегать. А на всякий случай, ну, коляска там или конный по дороге поедет, как вот тогда купец, мы, подружки, будем её подстраховывать и отобьём, коли кто застыдит и задержит. Точно говорю, батюшка!

Я уже открыл было рот, чтобы спросить:

- Отобьёте - куда поведёте-то? К соседям нельзя, мимо соседей куда - тоже, а ежели обратно ко мне в сад, то все увидят и поймут, откуда девки полуголыми выбегают. Ох, подведёте меня вы, девчата, под монастырь!

Но не успел сказать, как испугался: а что, если согласятся, и я никогда не увижу Лушу в новой её одёже, купальнике этом? Не признаюсь себе (особливо при супруге, которая каждый мой погляд знает), что хочется, а хочется ведь! Нет, уж лучше соглашусь, что смогут они её отбить. А повести, то бишь, побежать вместе могут хоть в ту ничейную рощицу на горизонте. Переоденутся, выждут, когда никого вокруг, и по какой дороге хошь, по такой и вертайся. Делов-то!

Дожевал плюшку, допил чай и встал, дабы показать, что принял, наконец, решение.

- Так тому и быть, - говорю увесисто, - дозволяю Лукерье опробовать этот ваш купальник в своём саду. Беру на себя такой риск.

- Тятенька, готово уже всё, давай хоть завтра, - обрадовалась Аграфена.

- Можно и завтра с утра...

Но, видать, и тут подумать для вида стоило, а я сразу согласился. Жена подозрительно глянула на меня:

- Позырить торопишься?

- Не я, это они, дочка же спросила, - забормотал я, оправдываясь, будто и не я принял решение минуту назад. - Но, конечно, поглядеть зело любопытно, - не стал я скрывать правду. И торопливо добавил: - Первый же раз у нас такая диковинка.

- Ну, вот что, - громовым голосом сказала Глафира и встала - ещё решительнее, чем я только что. - Сперва я осмотрю эту вашу Лушку, в чём она там будет, и потом уже решу, можно ли на неё мужьям... то есть, мужикам зырить.

- Разве я саду своему не хозяин? - пытаюсь возразить. - Пойти в него не могу?

Жена положила мне на плечо ладонь и как-то так ловко нажала, что ноги мои подкосились и я сел - словно и не вставал, приняв решение.

- Тебе же во благо, - говорит ворчливо. - Что, если в сад заглянут, паче чаяния, и увидят и её, и тебя? Доказывай потом, что ты не верблюд. Ещё развестись с тобой заставят. Нет уж, сперва я проверю, всё ли прилично, а то девки молодые, ядрёные, кровь играет, хочется телом выставиться, а со стороны себя не видят. Глаз да глаз за ними нужен.

- Вообще-то, маменька, - напомнила дочка, - мы купальник для того и придумали, чтобы и парубкам, и мужикам можно было смотреть, как девка быстрее их в воде плавает.

- Тем более, - ответствовала Глафира веско. - Хотеть - хотели, а вот вышло ли у вас? Мужикам всегда показаться успеете, - и на меня - зырк!

А я разве мужик? Писарь я. Мужики разве пишут? Они пашут!

На другой день у меня было много писанины в сельской нашей управе, так что я и не мог быть днём в саду. Прихожу домой и вижу, как жена перебирает какие-то шпульки.

- Ну как? - спрашиваю. - Видела Лукерью? Хорошо там у неё... всё? - И рукой кручу.

- В общем, прилично, - говорит, - я думала, озорнее будет. На суше вполне показаться может, а в воде - ещё надо проверить, не промокает ли где. Хорошо Симочка сработала. Но есть одна нехорошесть.

"Проножье, небось, очень узкое", - думаю. Краем уха я слышал, что девки заказывали у Алёны и продолжают заказывать у Симы трусы то с широкой промежностью, то с узкой. Не устоялась ещё та ширина, наверное.

- Очень уж много швов и вытачек, некоторые места, где выпукло, словно из лоскутков пошиты, - оказалось всё не так. - К телу подогнано, спору нет, и без застёжки обошлись. Но швы, швы... расползётся ещё какой в воде, да и девушке, наверное, кожу очень уж щекочут, ведь подкладки нет.

Дочь слышала наш разговор и как раз в это время вошла.

- Но, маменька, - говорит, - это потому, что у нас нет тянущейся материи, как у бар. Тае горничная барышни рассказывала, какое у хозяйки приятное заграничное бельё, и даже вынесла разок пощупать - украдкой. Шёлк и резина в одном флаконе! - "Флакон", верно, барское слово, набираются же словечек холопы от бар. - Если б из такого шить, то швов немного было бы. Сима говорит, что представляет себе, как выглядел бы купальник из тянущейся материи. Лушка в нём была бы непобедимой!

- Угу... угу... - мычала Глафира, копаясь в своих женских вещах. По-моему, это та шкатулка из её приданого, что она в дом после свадьбы принесла, куда-то затолкала, да так с тех пор руки до неё и не доходили.

- Вот! - вдруг вскрикнула она и вскинула руку с чем-то длинным и острым. Да так вскрикнула, будто это чудо какое-то было или, по крайней мере, диковинка.

- Что это? - удивились мы с дочерью.

- Крючок! Поймала я вас на крючок, а? - расхохоталась жена и зацепила этой штуковиной Аграфену за платье.

Не разбираясь в бабьих вещах, я сперва подумал, что это крючковая застёжка для одежды, жена хочет, чтобы купальник на неё застёгивался, наверное, сзади у шеи. Но когда этот инструмент перенацелился на меня, я разобрался, что это вязальный крючок. Ну, не то чтобы сам разобрался, а дочка вымолвила, отобрав и вертя в руках:

- Вязальный крючок... Откуда он у тебя, маменька?

- Когда я была в своих годах, дочка, - полился рассказ, - я умела и любила вязать, крючком и на спицах. Много чего было мною связано, и для семьи, и на заказ. Люди знали и шли, заказывали. И один из этих людей, доченька, полюбил меня, увидев чудесный платок на моих плечах. Твой отец, да. Синенький лёгкий платочек, - запела она.

Эка, чего вспомнила! Это я и сам позабыл. Конечно, с платка только началось, не из-за платка я её полюбил, но факт был. А, выйдя за меня замуж, Глафира вязать перестала. Вернее, вязала, но изредка, как настроение находило, и только на спицах. Одежду шили из покупной материи.

- А зачем ты его отыскала? - допытывалась дочь. - Хочешь связать весь купальник крючком?

- Нет, что ты! Просто ты сказала "резина и шёлк". А знаешь ли ты, что один узор в вязании, что крючком, что спицами, так и называется: "резинка"?

- Разве?

- Эх, ты! Ну-ка, принеси свои зимние варежки!

Аграфена сбегала, но я раньше по лицу её понял, что она поняла. И в самом деле, манжеты были связаны как-то по-особому, они то растягивались, пропуская ладонь, то сжимались, плотно садясь на запястье руки.

- Тянучесть не везде одинаковая нужна, - пояснила Глафира. - Где много лоскутков из обычной материи, там и можно применить связанную "резинку", чтобы уменьшить их число. Где материя и так хорошо облегает тело, там её оставим. Пойду-ка я Симочке в напарницы, - и лукаво взглянула на меня. Мол, разрешаешь?

- Обед вовремя будет?

- Спрашиваешь!

- Тогда иди себе на здоровье! Только ведь ты, поди, всё забыла за годы супружеской-то жизни.

Жена шаловливо ткнула меня крючком в одно место, и я почувствовал - нет, не забыла. Или легко вспомнит. Рука, во всяком случае, у неё осталась твёрдой. А это главное - и в вязании, и в общении с мужем.

Дочерью, то есть. Чего это я ляпнул про мужа...

Несколько дней после этого Глафира ходила к Красулиным - колдовать вместе с Симой над новым вариантом купальника. Деньги у меня брала на нитки, многовато что-то, да ведь бабе виднее. Я знал, что первый купальник они решили оставить, как есть, чтобы воспользоваться, если затея с шито-вязаным не удастся. А уж второй сделать совместно. Только что-то долго это у них делалось. Я аж стал ловить себя на том, что в минуты рассеянности начинал рисовать пером на бумаге грудасто-попястые фигуры в купальниках... Один раз чуть не засыпался, еле успел спрятать под стол. Ещё решат, что я это голых баб чертякаю, и опозорят. Я и художник никакой, и про купальник никто из заходящих в управу не знает. И объяснить-оправдаться нельзя - дал слово молчать.

Пока они там это дело вертели, приходит ко мне на работу Лукерья. Причина у неё такая - получила письмо от старшего брата, служащего на флоте, надо его прочитать и ответ написать. Дело привычное, это мы мигом, зараз. Но письмо особое. Фотокарточка к нему приложена, а на ней - бравый матрос в тельняшке, бескозырке с лентами и во всём остальном, очень лихо вдаль смотрит. Широкоплечая его фигура почти целиком закрывает название корабля, на фоне коего он снят, и я смекаю: военная тайна. Военно-морская. Тем более, корабль броненосный, видно, что из стали он, и много заклёпок. Может, это вообще секрет, что в российском флоте такие есть. Так что я на карточку глянул - и скорее в конверт её.

Тем более что Павла я и так знаю, мне лишь его форма вновь. И выражение лица.

Когда дела закончены, Лукерья сразу не уходит. Хочет о чём-то спросить, но стесняется. Разговариваю её, расстеснявливаю. Оказывается, желает знать, дорого ли стоит сфотографироваться и где это можно сделать.

- В уездном нашем городе есть фотоателье, - осведомляю. - Цену не знаю, дорого, наверное. Хотя деревенский наш богатей, ну, кулак, фотокарточку семейную заимел, приходил хвастаться и надпись на обороте сделать. А тебе для кого?

- Для брата.

- Нет, кто тут сняться хочет?

- Ну, я... - и зарделась, опустила голову, словно что-то неприличное вымолвила.

- Тебе, наверное, столько денег не дадут, - качаю головой. - Обычный крестьянин только на одну фотку и наскребёт - семейную, да и то тёлку продать придётся. Снимайся уж с семьёй, а о цене я узнаю. Кулака спрошу. Брату приятно будет "повидать" всё семейство.

- Я одна хотела... в одной одежде... - и недоговаривает.

Я понял это слово, "одной", в смысле - одинаковой, ну, то есть матросскую одёжу она себе пошила, наверное, у Серафимы. А что, вон, у барышни нашей есть матросский костюмчик, только не с брюками, а с юбочкой короткой и синенькими гольфами. На водных состязаниях, кстати, она именно в нём появлялась. Барышне, конечно, многие деревенские девки хотели бы подражать, но денежки, денежки... А вот матроску и Симе пошить по силам, хотя бы выше пояса. Фотографа ведь можно попросить снять тебя только "по сих".

И вот, поняв так, я машинально снова вынул фотокарточку из конверта - поглядеть на обмундирование бравого матросика. Подумалось, что похожая одёжка вряд ли подойдёт Лукерье... Но тут же мой взор властно притянул суровый и могучий броненосец. Причём сама броня особо не блистала, не могучилась, а впечатление чего-то крепкого и непробиваемого производили многочисленные хорошо видные заклёпки. Известное дело, фанеру заклёпками не соединяют. Значит...

И тут вдруг Лушка сконфузилась, аж лицо в ладони спрятала. Чего это она? Я всего лишь на карточку гляжу, а она краснеет, словно я её нагой увидел, или хотя бы в этом... как бишь его... да, купальнике. Не мудрено и запамятовать, коли вслух выговаривать нельзя. Сам собой он мне в голове нафантазировался. И вдруг я понял, всё понял!

Не так, дурень старый, истолковал слово "одной"! Она имела в виду "в какой-то одежде", но в какой именно - не скажу. Вот как длинно объяснять, а слово - одно. И к гадалке не ходи, конечно, в купальнике. В первом его варианте, что из лоскутков. Хоть материя и не в пример гибче брони, однако же для воссоздания сложного рельефа и ту, и ту надо нарезать и между собой соединять. И Лушкина грудь в такой "клёпаной" одёжке составит достойную пару носу военного корабля.

А попа - корме.

Особливо ежели уговорить фотографа крупно взять всё это в кадр.

Девка продолжала конфузиться, словно я ей что-то неприличное сказал, а я же на работе, вокруг люди, бог знает, что могут подумать. Лучшее средство от конфуза и замешательства - вовлечение в деловой разговор. Или хотя бы что-то деловитое ей сказать, дать понять, что всё путём. Сообразить надо, причём скоро. И я сообразил.

Не без муки душевной вытащил я из кипы казённых листков, кои сэкономить хотел, чтобы написать, что вы сейчас читаете, судари мои, один и протянул его Лушке. Удивилась она, и удивление вытеснило конфуз.

- Зачем? Неграмотная я.

- Кораблик сама сумеешь сложить? Или показать тебе?

- Я не ребёнок, зачем мне кораблик?

- Положишь в ладошку и протянешь вперёд, когда фотографироваться будешь. Он - на фоне корабля, а твой кораблик - на фоне тебя, и оба фона - могучие, клёпаные.

Пару секунд она не соображала, но когда сообразила... Так страстно меня и собственная жена давно не целовала, как Лушка... Лукерья Ильинична. Оценила мою задумку. Жаль, коротковат поцелуйчик вышел, вокруг же люди. Схватила письмо с фото и умчалась.

Вот что значит совпасть внезапно мыслями!

Но что-то долгонько Сима с Глафирой шьют второй вариант купальника, дни идут за днями... За это время и целиком одёжку связать можно. Может, выходит раз за разом такая, в которой девке или стрёмно, или неудобно (тесновато али мешковато), и новую вещь тогда затевают? Али совсем передумали перед мужеским полом в купальнике появляться, а прямо сказать не решаются, темнят? Лето же проходит! Надо поторопить.

Поторопил, и вот, пожалуйста - назначили день. В саду будет Лукерья в чём-то сногсшибательном, Серафима, жена и дочь со мною, и ещё несколько девок придут - из числа купальщиц, коим до смерти охота повидать диковинку. Пощупать, вздохнув, прикинуть на себе. Остальные уже на речке увидят.

Между прочим, эти самые девицы так с некоторых пор стали одеваться-наряжаться, чтобы вблизи было заметно, что на них исподу лифчики и трусы. Мол, модницы мы, и ни в чём барском барышням не уступим. В меру возможностей, конечно. Не все такую моду приветствуют, замечаю. Но как признак "своих" годится проступающее исподнее.

И вот наступил тот день, утро его. Аграфена чистенько подмела в саду, там, где у нас типа полянки, обступленной фруктовыми деревьями. Ковровую дорожку принесла и расстелила. Я думал, мать её выругает за такую порчу имущества, убрать заставит, но та только улыбалась, причём загадочно. Будто задумала чего.

Лушку я заметил ещё из окна. Статная девка в широком сарафане, с платком на плечах и в косыночке, она прямо-таки плыла по неважной нашей сельской улице. Одна. Было условлено, что её подружки придут в сад с другой стороны, я им даже через забор дозволил перелезть, только бы не по улице шли, внимания сплетницкого не привлекали. Пусть люди думают, что воровать яблоки девки лезут. Потом сам их угощу.

Стук в дверь, открываем, здороваемся. Сразу вести гостью в сад раздеваться невежливо, посему приглашаем за стол и предлагаем чаю. Она сама должна предложить поглядеть на её обновку, когда решит, что время подошло.

Садясь за стол, Лукерья снимает с шеи платок, отдаёт Аграфене, и я понимаю, для чего он нужен в столь тёплый день. Сарафан гостьи выглядит не совсем обычно. Ну, что он широковат, я уже упомянул, а вы, небось, догадались - чтобы стащить его было легче. Хорошо, что додумалась. Конечно, зрителям ничего не стоит подождать и минуту, и две, пока длится снимание узкой одёжи, но дело в том, что такое зрелище мужчин "заводит". По себе знаю, когда жена моя перед сном раздевается и что-то долго снять не может (или вид делает). Узость, трудность снимания - признак той одёжки (либо исподнего), что надевают утром и снимают вечером, перед сном, всё в семье; а ежели стаскивают перед посторонними, то это неспроста. И вот чтобы я ничего такого не подумал и в грех впадать мыслями не начал, Луша и надела сарафан поширше, может, материн даже, чтоб снять через голову очень скоро вышло.

Но не только в ширине дело - она и с платком видна. Сколько я на своём веку повидал девок и баб в сарафанах, но всегда под ними была пододета белая или вышитая рубаха, застёгивающаяся под горлышко. Ну, иногда, может, и расстегнут верхнюю пуговку, но это уже считается игриво. А пару - так и вовсе неприлично (перед посторонними). А сиськи-то пучат именно сарафан, а не рубаху над ним. Но - традиционна она, рубаха или сорочка. Единственно что - рукава укоротить можно. Конечно, не до полного отсутствия.

А у Лукерьи над сарафаном - ничего, одна голая кожа, и вроде как ложбинка книзу намечается... Конечно, зачем же на купальник ещё и рубаху? Но от людей закрыться надо, хотя бы платком, не поймут люди, подумают - сарафан на голу кожу напялила, босое тело. А это не то, что просто неприлично - немыслимо это! Это для мужика всё равно, что шубу - на нательную рубаху и кальсоны. Мужик, причём, может отговориться крайним случаем, а вот девка в одном сарафане - никак.

Пялиться, само собой, неприлично, но дивчина жестами и мимикой подбодрила всех, чтоб её оглядели. Только сейчас я заметил, что она крепенькая, голые ручонки любому парню не спустят, и голяшки литыми выглядят, и в движениях не слабость девическая скользит, а совсем наоборот. Ах да, она же пловчиха-чемпионка! А на бёдра и... ну, попку чемпионскую я ещё успею полюбоваться.

Попили чаю, побеседовали степенно. Входит Аграфена с известием, что в сад пробрались посторонние девки и вовсю рвут яблоки. Встаём и отправляемся туда. Видите, как всё правдоподобно обставлено? Жена моя, если честно, придумала. Чтобы за "воровками" гоняться сподручнее, то есть, сподножнее было, Лушка и скинет сарафанчик. Только из-за этого! А уже потом, разобравшись с "виновницами", мы и спросим её удивлённо:

- А что это на тебе такое?

Она сперва застыдится, за сарафаном кинется, а потом решится и махнёт рукой: ладно уж, любуйтесь! И поведает о своих планах помериться купальными силами с парнями. А то и с самим чемпионом.

Так вот, выходим мы из дома, и я замечаю, что Глафира не сменила домашний свой халат на платье. Дома она всегда в халате - если вокруг свои. Для гостей переодевается, и даже во двор, в сад идёт в платье - повседневном. Мало ли, вдруг соседки заглянут в сад или придёт кто - а ей незаметно в дом не пройти и не переодеться. Так, наверное, все наши бабы деревенские делают, и дочерей своих сызмальства приучают.

Когда аврал, тревога - тут не до приличий. Но жена же знает, что тревога эта - ложная, ею же и выдуманная. Правда, халат на ней нарядный, лучший изо всех. Нарочно надела, чтоб Лукерью встретить. Я и не подумал тогда - а почему не платье. Зато сейчас вот заметил. Но ведь в саду все свои, включая "воровок", не так ли?

Добавлю ещё, что на ногах у супруги - вязаные тапочки с войлочными подошвами, а на голове - плотный вязаный чепчик, полностью вбирающий пышные её волосья, даже и не завязанные. Сама вязала, гордится этим. Тапочки и мне предлагала связать, да мужику не пристало носить на ногах красивое, то есть, по сути, женское. Нет, я лучше на супружницу свою полюбуюсь, а коли вязать разохотилась, так смастачь мне к зиме тёплый шарф.

В саду всё идёт по плану. Девки нехотя (стыдно же!) рвут с веток яблоки, нарочито не замечая нас. Что-то, а врассыпную они умеют бросаться, и если завидят нас издаля, то не поможет Лушке и сбрасывание сарафана. Она же чемпионка по плаванию, а не по бегу, и не по борьбе после бега. Победа над "воровками" понарошку может быть только тоже понарошечной.

- Как вам не стыдно! - говорит Лушка, подобравшись поближе и подбирая сарафан, чтобы ловчее скинуть. - Воровать яблоки в саду такого человека! - Я немножко краснею. - Вот я вас сейчас догоню! - И мигом стаскивает сарафан, бросает Аграфене.

Секундная пауза. Девки, забыв про яблоки, раскрывают рты, и не поймёшь, то ли понарошку, в силу уговора, то ли и в самом деле видят ровесницу в купальнике впервые. Бежать-то не спешат именно что по уговору, понарошку. Кое-кто даже на несколько шагов подходит...

Ну, что сказать, как описать? Первым делом в глаза бросаются голые ноги - длинные, загорелые, тренированные. Мы ведь как привыкли: ножки всегда у девушки под платьем, юбкой-подолом, в общем, и если они видны, то и вся срамота видна тоже. Поэтому и "светят" ножки, хошь-не хошь, а глянешь. Но тут ноги сами по себе, а срамота - сама по себе. То есть - нет её. Всё выше ножек затянуто в материю на манер трусов, ну, с ними я уже знаком, гм. Но тут эти трусы кверху плавно переходят в очень облегающую блузку без застёжки, а просто с глубоким вырезом спереди и узкими бретельками через плечи. Из-за них и казалось, что сарафан надет на голое тело. Но как же плотно облегает!

В детстве родители рассказывали мне сказку под названием "Семилетка" - это об очень умной маленькой крестьянской девочке. Царь задал ей три трудных задания, одно из которых - явиться к нему не голая, не одетая. Умница вышла из затруднения тем, что завернулась в отцову рыбацкую сеть.

Сказку эту пересказывал я и своей Грушеньке - в её детстве. Она глазёнками поморгала и говорит:

- Тятенька, я тоже так хочу - не голой, не одетой!

Ну, я её и наказал. Уму чужому завидуй, своего ума набирайся, а о греховном не мечтай. Сбросить одёжу - ума большого не надо, ты вот от самого царя сподобься трудное задание получить!

Так вот, купальник этот на Лушке ещё пуще рыбацкой сети делает её не голой, не одетой. Женская одёжа скрадывает очертания телес, а тут - всё тело как на ладони, даром что всё срамное прикрыто. Что под, о том догадаться можно, коли очертания чёткие, форма и размер видны. Правда, догадаться можно и о том, что у бабы под бесформенным балахоном...

Есть тут у нас одна рыжая-бесстыжая в чёрном балахоне, петь любит у колодца, людей только пугает, и по имени Алла.

Разинутые рты тем временем захлопнулись, и "воровки" как бы начали отступать, поспешно выкладывая из подолов яблоки. Лушка помчалась на них, размахивая пучком коротких верёвок - подала ей Аграфена. С лёгкостью догоняя беглянок, она вязала этими верёвками им руки, толкала в спину, и они понуро брели под грозные очи хозяина сада. А сама бежала за следующей, красиво играя обтянутыми ягодицами.

Я с трудом удерживался от смеха, сдвигая брови.

Вот, наконец, Лушка доставила последнюю "покусительницу яблок", толкая перед собой, и я по достоинству смог оценить её спереди. Вязаные вставки и украшали одёжку, и делали её более сжимистой вокруг тела, сиськи гордо выпячивались поодиночке, не отвисая нисколько. Да-а, в этом можно и плавать, и бегать, и на лошади скакать, и прыгать - в общем, подражать парням в их состязаниях друг с дружкой. И ещё, отметил я, одёжка без застёжек и натягивается на тело с трудом, значит, и стащить быстро не получится - ни самой хозяйке, ни тому, кто рядом. Так что срамоты в запале соперничества случаться не должно.

Начинается второй акт домашнего нашего спектакля. Я начинаю нарочито стыдить пленниц:

- Ах, какие вы нехорошие! Разве это дело - тайно забираться в чужой сад и рвать без спросу яблоки? Чему вас только родители учили?

Они стоят понуро, с ноги на ногу переминаются, освободиться не пытаются (а связаны-то ручонки чуть не "бантиком"!), щёки у них чуток раздуваются - вложили в ротики по яблочку маленькому. Типа кляпов это. Разбойники всегда своим жертвам рты затыкают, ну, и мы переняли. Вернее, сами девки предложили - им так удобнее удерживаться от хихиканья, печальный вид делать. Выплюнуть не труднее, чем развязаться...

- Вот, - говорю, - спасибо большое Лукерье, что помогла всех вас переловить и к ответу призвать. Хорошая она девушка, и вам бы с ней пример брать. Поглядите, как хорошо она одета, придумала чего для одеяния спортивного. Смотрите, как плотно на ней сидит, дисциплинирует...

Расхваливая и описывая новую одёжу, естественными движениями беру Лушку за руку, провожу рукой по тому, что описываю, для пущего подчёркивания, пробую, насколько одёжа облагает молодое упругое тело, пальцами легонько ощупываю вязаные женой вставки, легонько, словно любимую дочку, похлопываю по попке. Делай я что-то подобное наедине, любой увидевший скажет:

- Старый козёл! - или похуже чего.

А так, на глазах у всех, включая жену и дочь - ничего особенного. Жестикуляция. Все понимают или догадываются, что мне эту одёжку описывать в рукописи, чтоб потомки наши узнали, так что мне сам бог велел поплотнее с ней ознакомиться, чтоб вопросов никаких не было. И не в сложенном виде ознакомиться, а на теле. Впрочем, и в сложенном не пренебрегу. Дадут мне оглядеть снятую, подкладку там узреть или ещё чего изнаночного, а пока пользуюсь случаем, что одежда на теле.

Тело это, как у нас говорят, ядрёное, налитое. Беря Лушку за руку, чую в ней силу покруче среднедевичьей, тренированные у неё руки, и парня иного поборет (или побороть себя не ласт). Ног, насобаченных в воде лягушачить, мне касаться не с руки, но вот по попке похлопываю, то она мягкая и податливая, то литая и руку отталкивающая, это когда хозяйка в том месте напрягается. Сильна девка, ничего не скажешь!

- Вот, - завершаю обзор Лушкиного наряда, - если б вы побольше по домам сидели и шить учились, то могли бы и не хуже смастачить. В таком купальнике и перед парнями показаться не стыдно. А ещё в нём можно заниматься... этой... как её...

Тьфу, не могу вспомнить! Заклинило прямо. Девицы начинают переглядываться и фыркать носами, убедительность нотации катастрофически падает. Тогда Тая аккуратненько, за плодоножку, вытягивает яблочко из-за щёчек, сглатывает и подсказывает:

- Гимнастикой, - и снова кляпик не место и ручки за спину.

- Да, в такой одежде вы можете лихо заниматься гимнастикой... и акробатикой, - сам вспоминаю более знакомое слово, - и удивлять парней. И родителей, - добавляю для благочиния.

Ещё несколько фраз - и выговор закончен. Кое у кого начинает идти уголками рта слюна, у кого носик почти непрерывно фыркает, кто-то мало-помалу сжевал свой "кляп" и облизывается с недоумённым видом. Да и с одёжкой Лушкиной я уже познакомился.

- Какое же будет твоё решение, батюшка? - спрашивает Аграфена.

- А вот какое. Освободим сейчас всех, и пусть они со своими подолами попробуют Лукерью со свободными ногами догнать. Догонят - так и быть, пусть забирают сорванные яблоки, типа приза, убедит она от них - весь урожай ей достанется, за помощь в охране сада.

- Среди деревьев бегать неловко, - говорит дочь.

- А вы только сначала среди деревьев, до плетня, что на зады выходит, а там через него - и по пустырю, до рощицы. Добежит до неё непойманной - выиграла. Ты, - показываю на дочь, - будешь судить. Бегать вровень не обязательно, глаза острые, углядишь уж, коли настигнут-таки Лукерью.

- Мне по прямой бежать? - уточняет та.

- Лучше зигзагами, - советую, - чтобы дать им шанс, и всё равно оставить с носом.

Лушка кивнула и стала разминаться: приседать, нагибаться, сучить ногами на месте. Заодно давая полюбоваться на свою одёжку в действии. По удовлетворённому лицу супруги я понял, что вязанные "резинкой" вставки работают безукоризненно. А вот и ноги очень широко расставила, я никогда такого не видел. Впрочем, где мне увидеть, коли ноги у девок всё в подолах и подолах?

Я поймал себя на мысли, что вовсе не считаю такой "выкрутас" срамотой, хотя должен был бы. Может, это потому что я знаю это мудрёное слово: "гимнастика"? Вот наш сельский фельдшер Гаврила Демидыч, когда лекарства мужикам и бабам даёт, непременно называет их по-латыни, требует, чтобы пациент запомнил - и они действуют! А вот однажды сказал по-нашенски: "сода", и сколько хромой Игнат ни пил её, от живота она так и не помогла ему. А слово-то благозвучное какое: "гим-нас-ти-ка".

Гимн Настям!

- А ещё это у господ называется "конторсия", - тихо промолвила Тая, незаметно подходя к нам. - Это когда девушка или растягивается в "шпагат", или скручивается спиной донельзя, в три обратные погибели. Только Луша этим до конца не овладела, для быстрого плавания конторсия ни к чему, но гибкость воспитывать помогает.

Вот Лушка встала и отошла поодаль от девок, всем своим видом показывая, что готова. Те тоже подобрались, руки и рты свободны (когда успели?). Но кто подаст сигнал?

И тут к нам подошла Сима, в простеньком белом платьице и с ярким флажком в руках - наверное, сама сделала. Я как-то и не обратил внимания, что её не было с нами. Скромная она девушка, другую одела чудесно - и нисколько не задаётся. Или просто опоздала? Скажем, доделывая флажок.

- Можно начинать? - спросила глазами.

Я кивнул. Супруга кашлянула.

- На ста-а-арт! - закричала неожиданно громко Серафима, поднимая флажок. - Внима-ание...

Я удивился, но быстро вспомнил, что такие слова звучали на тренировках чемпиона Андриана - сам барин команды подавал. От бар и пошло. Но какова, какова, а? Словно долго уже соревнования по лёгкой атлетике судит.

- Марш!

Бегуньи сорвались с смета. Одна взяла слишком резво, не рассчитала, запуталась в собственном подоле и упала. Вторая была вынуждена через неё перепрыгнуть и сама чуть не сверзилась, остальные учли и поумерили пыл. Луша оглянулась, засмеялась и начала гуляючи петлять между деревьями - в направлении плетня.

Но всё моё внимание было приковано к "судье". После маха флажком сверху вниз обе её руки оказались внизу, и сразу же что-то ещё двинулось, почти упало. Сперва мне почудилось, что вся Сима присела, но тут же выяснилось, что она по-прежнему стоит, а упало с неё на траву белое платье. Голая? Нет, белая ткань на теле виднеется, но уже только местами. Чёрт, да это же тоже купальник! Собирался я с ней опосля всего пошутить на тему "Сапожник без сапог", а теперь уже не придётся.

Фасон, навскидку, немножко другой. "Сапожница" открыла почти всю спину, до самой попки, потому голой поначалу и показалась. Вид сзади - в одних трусах будто, и малозаметные бретелечки по бокам вверх. Спереди, а она нарочно повернулась, чтобы и так показаться, сплошное покрытие с довольно глубоким, "сарафанным" вырезом, опять же бретели с плеч идут. Надо же, Лушку затянула в материю и вязанину, а себе послабление дала.

Впрочем, с её юностью и одних трусиков было бы довольно. Может, когда в будущем девки к этому и придут. Раньше, наверное, в городе, у нас на селе нравы строгие.

Обернувшись на месте и показавшись со всех сторон, Сима легко перепрыгнула через не успевшую подняться с земли "путаницу" и скоренько побежала за остальными, петлявшими между деревьями вслед за Лушкой. Примерилась, выбежала на первый взгляд не туда, и через секунду чуть не столкнулась с бежавшей наискосок беглянкой, чуть не поймала её. Та, поняв всё, метнулась к плетню накоротке, перескочила. А Симочка не стала перескакивать, задержалась и стала помогать "подольным" девкам перебираться через плетень, в попы их толкать. Перевалила всех, тогда и сама перелезла. И снова быстрее всех, считай, одна она Лушку догоняет.

Оттуда, уже из-за плетня, доносился громкий девичий смех и выкрики. Я остался с семьёй наедине.

Аграфена подобрала сброшенное Симой платье, помяла его и показала нам с женой, какая остроумная застёжка позволяет его так быстро, можно сказать, молниеносно, сбрасывать.

- Молодец! - оценил я. - Какая же она молодец, умница! Достойная сестра Алёне.

В Глафире вдруг проснулась ревность.

- Чужую девку хвалишь, а собственную жену не хочешь оценить по достоинству?

- Ах, да, ты же вязала вставочки в купальник, благодаря тебе он не "клёпаный броненосец".

- И всё?

- А чего ещё-то? - я поглядел на неё вызывающе.

Щёки раскраснелись, и вроде бы как даже груди поднялись под халатом, выше, чем обычно и привычно стали. С чего бы это? Неужто такая ревность к обхлопанной мною Лушке? Ага, вслед молодёжи поглядела.

- И какой день завтра не помнишь?

Я чуть было не ответил машинально: "среда", но быстро понял, что не об этом речь. И вспомнил бы, ей-ей, вспомнил, уже и в голову приходить начало, но Глафира опередила события.

- А вот я тебе напомню! - и... сбросила халат.

Когда расстегнуть успела, понятия не имею. Р-раз! - и на траву летит. Я машинально зажмурился, веки сами опустились. Хоть и жена она мне, а всё ж не принято у нас на селе среди бела дня оголяться, и на жену нагую зырить столь же срамотно, как и на другую какую бабу. У вас, судари мои, в будущем вашем не так ли?

Лёгкий насмешливый, извините за повтор, смех дал мне понять, что меня не шокировать хотели, показать, да, но не то, о чём я подумал. К тому же я вспомнил, как слетело одеяние с Симы. И - храбро открыл глаза.

Жена стояла передо мной - вы правильно догадались - в купальнике. Но не матерчатом, как у двух умчавшихся девчонок, а целиком и полностью связанном. Конечно, самою ею. Вот почему она так тянула с Лушкиной одёжкой! Там - вставочки вязаные, а себе целиком из ниток соорудила. И поворачивается, зараза, медленно так боком поворачивается и дальше - спиной, как всегда, когда обновку демонстрирует. Руки плавно вверх поднимает и опускает.

А ведь она помолодела, ей-ей, помолодела, Глаша моя! Груди подтянуты упругой вязаниной вверх, как в молодости были... Вот почему она и в халате как-то не так смотрелась! Даётся поддержка не просто, сзади по спине идут широкие полосы, связанные "резинкой", и видно, что они растянуты. Там, где у баб самая срамота, вязка плотная, очень плотная, так что и подкладка не нужна... или она всё равно есть? И срамоты никакой, выходит, нет. Ягодицы облачены вязаниной неплотно, и я чуть ли не впервые за много лет заметил, что они у супруги красивые - а не просто попа бабья. Ещё позы начала принимать, зараза! Как во второй коже сидит, и лыбится, и лыбится...

О самом главном не сказал ещё. Вязан купальник белыми нитками. А на весь перёд то ли вывязана, то ли вышита, но красуется огромная ягода - земляника, очень достоверно изображена, аж слюнки текут. Так вот как мне Глафира напомнила дату!

- Ля-ля-ля пять - баба ягодка опять! - догадался я. - Так тебе завтра...

- Именно! - не дала мне выдать вам тайну жена. - Я нарочно подгадала под эту дату. Ну, что, сойду в этом за молодуху? - И озорно попой вертит.

Я захотел попробовать купальник на ощупь, вместе с телом, но жена не позволила:

- Возвращаются будто, - поглядела она в сторону плетня. - Лучше потом, - и подняла халат, надела. Ну, мастерица, ну, придумщица! Вяжут у нас на селе многие бабы и девки, но всё больше платки, шали, варежки, носки тёплые... И никто не догадался смастерить полную одёжу на всё тело единым куском.

Но что это? Аграфена, никак, раздевается? Стаскивает платье через голову, это дольше, чем халат. Неужели чудеса на сегодня не окончены, неужели и дочка моя в купальнике? Вот среди мнущейся, в складках материи мелькнул пупок. Нет, при любом раскладе купальник его покрывать должен! Я снова зажмурился - и снова машинально.

Дочери негоже посмеиваться при отце, так она просто веки мне пальцами подняла, заставила на себя поглядеть. Ба-а, в чём это она? Не голая, но около того. Слова эти я уже знал, и скажу: в трусах и лифчике, в исподнем, то есть. Таком, которое Алёна шить для девок начинала, а Сима продолжила. Но... не совсем таком.

То бельё было матерчатое, а это - вязаное. То - белое, а это - белое, но то ли с вывязкой, то ли вышивкой. То - просто пододеть, безо всякой красивости, а это - именно что красивое, и на теле хорошо сидит, и вышивка с любовью сделана, как на малороссийской сорочке. На животе - бычок на травке, на сиськах - по птичке. Похоже, жена вязала, а дочь вышивала. И снова - очень плотно там, где иначе нельзя, а сзади вязка редкая, тело просвечивает, спина, ну, и попочка тоже.

- Это что ж такое? - интересуюсь. - Тоже, что ли, купальник? Но ведь не такой он...

- Просто он - раздельный, а те были сплошными. Похлопай, похлопай-ка дочку, пень старый, чужую-то девку хлопал, а тут - своя. Да крепче, крепче, не свалится с неё. По попке, по попке, ещё, ещё! Понял теперь?

- Исподнее верхним сделали, - бормочу. - Ну, вот что, дочка. На чужие глаза я тебя в этом не пущу, поняла? Или купайся голышом вместе со всеми, или заимей купальник - как ты сказала, Глаша? - слитный. Только ты ведь не чемпионка, зачем тебе?

- Загорать в саду буду, - говорит и бёдрами потихоньку так виляет, будто дразнит. - Голышом ведь нельзя, и соседи могут заглянуть, и ты в сад выйти. А вот в этом, - оттянула чашечки от сисечек, - милое дело! Конечно, если заглянет кто, я халат накину, но - без паники, неспешно. Так что это скорее загоральник, а не купальник.

- Добре, - говорю. - Загорать - это можно. И других подобьёшь такие же связать... или сшить. Будут потом девки на селе вспоминать, кто всему обнажальному делу застрельщица была.

Ну, тут, конечно, объятья, поцелуи, нежности телячьи, подробности тайного вязания и история телёночка на животике.

- Перёд трусов мы связали плотно, резинка на поясе тугая, но мне всё стремновато как-то было. Подкладку подшить - стежки видны будут, нехорошо. Ну, посоветовалась с Симой. Она что-то жевала и говорит невнятно: "А ты быкакинь". Что, что? Оказалось, она советует "кинуть" на живот быка, ну, бычка, чтоб рогами людям грозил, и было ясно, что я не одобряю дальнейшее обнажение. Охранитель девичьего моего целомудрия.

А я-то сперва подумала, что это она купальник так окрестила - "быкакинь". Надо же его как-то назвать, фасон-то дюже другой.

- Быкакиеь - слово неудачное. Это я тебе как профессиональный писарь говорю.

- А как лучше? "Раздельный купальник" - слишком долго выговаривать. Мы, молодые, любим, чтобы коротко было.

- Бычок важен? Ну... "быкинь".

- Быкинь, быкинь, поноси и выкинь. Нет, не пойдёт.

- Давай тогда "бикинь". "Би" - это по-грецки "два", а у тебя как раз два предмета, верх и низ.

- Ой, тятенька, да у нас никто и не знает ничего по-грецки! Если ставить во множественном числе, то по-русски надо "бикини". Раз бикинь, и два бикинь, части две - костюм один. Ой, в рифму вышло!

- Бикини, бикини... Что-то нехорошо... Ага, понял! В словах "трусы", "штаны", "портки" ударение на последний слог. Железное правило! Значит, и тут надо - "бикини".

- Бикини, бикини... Нет, тятенька, не звучит что-то. - Она поправила поясок трусиков, бычок как бы кивнул, соглашаясь. - В тех словах два слога, а в моём - три. Вот и не то. И потом, почему я должна равняться на "портки", когда у меня ещё и верх?

- Я вас примирю, - пообещала "ягодка опять", встав между нами и обняв обоих. - Пусть ударение будет, как я вот, посерёдке - "бикини", так ведь легче произносить.

- Бикини, бикини... Что-то итальянское выходит. Мазарини, Пуччини...

- Вот и хорошо, что по-итальянски! В случае чего скажем, что это из Италии такая мода ненашенская. Помнишь, батюшка, как Акулине простили джинсовый костюм, подумав, что он из Америки? Самостроки бы освистали.

- Бык уж очень по-русски выглядит...

- Да он согласен, согласен побыть итальянцем. Согласен, Тишка? - Сделала вертлявое движение животом, и бычок как бы кивнул. Я шутливо поднял руки.

Тут вернулась запыхавшаяся молодёжь, и с ходу стала оценивать новые фасоны, визжать, чмокаться. Я удалился, лишний я тут. Надо записать всё произошедшее, продолжение первой истории сделать.

За этим занятием меня позже и застала жена.

- Красноречиво описываешь? - спрашивает.

- В меру сил своих, матушка.

- Запиши уж заодно, авансом, что и у меня бикини есть, и я в нём в саду загораю.

- Нет же у тебя!

- Но я себе такое связать хотела, - и Глафира с поволокой в глазах поглядела на меня в упор. - Или не кончай пока рукопись свою, а потом допишешь про меня.

Нет, это уже слишком!

- Тебе я запрещаю, - сказал, но тут вошла непереодевшаяся дочка, я представил себе, как жёнушка будет в такой красоте выглядеть, и смягчил запрет: - До конца года.

- Ну вот, а ещё говорил: "ягодка опять"...

- Да, понимаешь ли, супруга моя любимая, - стал изворачиваться я. - Две полусрамоты на одну семью тогда будут, и кто в арихметике силён, сразу сложит и скажет, что целая срамота получается. Соседи опять же...

- Но почему дочь впереди матери? Ей разрешил, а мне? Яйца курицу не учат! Ей тогда запрещай, коли арихметика, а я хочу!

- Так ведь ты - жена, баба, а она - дочь, девка. Это обязанность мужа - пресекать всякую бабью блажь, жену в строгости держать. И я исполняю. То, что хочешь ты - это фигня. А то, чего хочется девке... гм-м-м... то, чего требует дочь... дочь... а то, чего требует дочка...

- Должно быть исполнено! - выкрикнула "требующая".

- Точка, - завершил я и поставил таковую.

Рассказ третий

Бог троицу любит, судари мои и сударыни, троицу в любом обличии. Это вам и поп наш сельский подтвердит. Только он не обо всём "любом" знает. Моих рассказов уж точно не читал, не Библия, чай.

Хотел я поставить точку после второго своего рассказа, да и поставил уже вроде - ан нет, не судьба. Уже материал для третьего набирается. Главное, насобачился я это делать, события наши удивительные описывать. И в семье понимание нахожу. От семьи ведь время отрываю на это, ну, и самую малость - от казённой службы.

Единственное, что могло бы меня удержать - это стыд за то, что перевожу казённую бумагу. В прошлый раз я её в таком количестве "занял" у текущего-то делопроизводства, что пришлось господа молить, чтоб поменьше дел ниспосылал для письменного оформления. Ничего, помог он. А вскоре и от семьи я помощь получил.

Супружница моя Глафира набарзилась вязать на деревенских наших, на заказ. И классический у неё репертуар - платки, шали, косынки, носки да варежки, и новомодные вещи тоже - те самые купальники и "быкини", про которые я писал в прошлый раз. А дочь Аграфена ей помогает. Ну, а подряд известно как на деревне берётся - за деньги. Вот и начали они у жены моей водиться.

То я ей подарки делал, а теперь она мне. И знаете, какой первый? Через старосту, ездившего в волостной центр, достала мне кипу настоящей белой бумаги, почище серой казённой. Принимай, дорогой муженёк, ты у меня не только писарь, но и писатель, а ну как найдёт вдохновение, а казённая бумага того... не сэкономилась ещё. Вот и бери из собственной своей кипы, марай на здоровье... то есть, тьфу, переноси на неё вдохновение-то. Побуждай нас с дочкой осваивать грамоту, чтобы читать не кого-то там - а тебя!

Ну, на такой царский подарок и ответ должен быть щедрый. Снял я с супруги запрет свой до конца года не заводить никаких "быкини". А то другим вязать, а самой необвязанной сидеть - это всё равно, что сапожник без сапог. Только смиренно добавил, что ведь в раздельном купальнике её фигура будет очень уж всем видна, а такая ли она у тебя идеальная, чтобы в глаза людям кидать? Это только для меня она "ягодка опять". Вот сарафан с рубашкой все бабьи фигуры уравнивает, если хорошо сшит. Но что Глафира ответствовала, что подсмотрела, как именно Лушка в нашем саду "машется", и сама так будет, потому что это бабью фигуру улучшает. А и не улучшит, невелика беда - будет в саду своё бикини носить, и загорать в саду тоже, и никто к ней через забор не заглядывай, коли фигуру дурной считаешь.

Мне она и так хороша!

На том и сквитались мы с супругой.

А Сима тем временем получала и получала заказы на купальники. По душе пришлась новая одёжка деревенским нашим девкам и молодухам. Правда, почти все заказывали не для купания, а просто как обновку, модную вещь. Почему так?

- Ой, тятенька, да как же ты не поймёшь? - удивлялась дочка, которая об этом и докладывала: - Это же наряд, а ни у какой девки рука не подымется даже не наряд, а просто одёжу замочить. Не приучена сызмальства, хочешь купаться - скидывай с себя всё, да и всё тут! Даже вон Лушка, для которой именно купальник измыслили и сшили первый, не сразу решилась в нём в воду войти. И до сих пор не решится парням в нём показаться, тем более, на состязание вызвать!

- Ну вот, слово придумали, а купаться в купальниках не хотите. Что же с ними делаете?

- Надеваем и посуху друг перед дружкой красуемся. Хотим поплавать - снимаем. А вылезем, обсохнем - и снова натягиваем. И на девичниках сидим. А то ещё когда на сеновале кто решит с парнем свыкнуться, то тоже одевает, чтоб до свадьбы ничего между ними непоправимого не вышло.

Ну, это наши деревенские обычаи, свыкание парня и девушки до свадьбы. Жена на меня сейчас посмотрела строго, и что-то расхотелось мне пояснять сказанное. Лучше о второй причине напишу, что мне Аграфена наговорила:

- Лукерье купальник потребен, чтобы с парнями состязаться в воде могла. Когда решится на это, ну. Никто из других девок об этом и не помышляет. Им купальники нужны, если не для щегольства, то чтобы купаться, не таясь от парней, и даже, может, приглашая их на свой пляж. Но, тятенька, это возможно станет тогда только, когда купальниками все обзаведутся. А это не скоро. Сима шьёт очень тщательно, не просто снимая мерки, а вымеривая фигуру вдоль, поперёк и по выпуклостям, тут ошибаться нельзя. Да и деньги у девчат медленно копятся. Нет, не скоро мы все окупалимся. К концу лета хотя бы.

- Э-э, - говорю, - вы ещё до прохладной воды дотяните, то-то понадобятся вам тёплые купальники! И ещё потому нельзя вам до осени тянуть, что время ещё на одно дело пойдёт.

- На какое, тятенька?

- Сама сообрази, дочка. Помнишь сказку о Зайце, которому Филин вставил львиные клыки, чтобы он мог расквитаться с Лисой?

- Помню, конечно! Поучительная сказочка. Он ещё в конце сказал, что не зубы надо было Зайцу заменять, а сердце.

- Вот и посуди. Допустим, все поголовно, то есть, потелесно, оденутся в купальники, лягут загорать, и тут на пляж входит парубок. Ну, как клыкастый Заяц с Лисой встретился, помнишь? Что начнётся?

- Поняла, папенька! Визг и ругань начнётся, как если б голыми по-прежнему были. Привычка, вторая натура. Что же получается?

- Да что свыкнуться вам придётся... то есть, не так свыкнуться, как парень с девкой на сеновале ночью, а гуртом привыкнуть, что раз вы одеты в материю, то парень или даже мужик на женском пляже вам не страшен. Никакой сказочный Филин вам сердец львиных не понавставляет, надо самим трудиться и воспитывать.

- Как - самим?

И тут я вспомнил, что однажды при мне... вернее, я однажды был при том, как наш барин вправлял мозги своему барчуку, и при этом несколько раз произнёс слово "самовоспитание". Это меня удивило. Среди нас, сельских жителей, и слово-то "воспитание" редко ходит, всё больше говорим "растить детей", а тут ещё и "само". "Вар" и "самовар" - понимаю, а вот как с воспитанием? Не понял я чего-то.

Но тут, при дочери своей, я сделал вид, что понял, и так удачно ввернул этот "самовар", простите, "самовоспитание" в поучение, как будто это слово само себя и объясняло, самообъяснение, так сказать. А кто не понял, та - дура.

Жена моя просекла, но потом, наедине, сказала мне, что девке полагается самой в себе воспитывать целомудрие и стыдливость, а также гордость девичью, а не то, что я советую.

А что я советую? Всего лишь преодолевать в себе ложную стыдливость, не забывать, что ты одета, пусть и в короткую, сильно прилегающую к телу одёжку. Она на то и придумана, чтоб девки и парни вместе купаться могли. А голышом, конечно, надо стыдиться и визжать по-прежнему.

- Так у нас многие как раз голышом и остаются ещё, - напомнила Аграфена. - Пока они не окупалятся, свыкаться нельзя начинать.

Я вздохнул. Думал, что воспитывал дочь сообразительной, а тут на тебе!

- Ты пословицу "Семеро одного не ждут" знаешь?

- Знаю, конечно.

- И как её толкуешь - буквально? Вот надо чтобы именно семеро девок было в купальниках, а без - именно одна, и только тогда они могут её не ждать?

Дочь задумалась.

- Ну, наверное, не так однозначно... Надо просто посчитать, кого больше, а кого меньше. Но, тятенька, если хоть и одна останется голой, то она же нам всю обедню испортит! Сам-то знаешь поговорку: "Ложка дёгтя в бочке мёда"?

- Но зачем вам её с собой брать? - подсказываю уже открытым текстом. - Не обзавелась купальником - купайся в другом месте, в другое время, ночью, или хоть вообще в воду не лезь, в своём поту купайся. А те, кто имеют, три-четыре человека наберутся хотя бы, уже могут устроить пляжничанье промеж себя, и привыкать, что вместе с ними начнут быть и парни.

- Но как же мы можем им запретить?

- Да не запрещать, а откровенно спросить: ну, вот нет пока у тебя купальника, неужто ж ты из-за этого будешь мешать тем, у кого он есть? К совести воззови, к девичьей солидарности. Скажи, что им от этого самим лучше потом будет. К тому времени, когда они обзаведутся-таки купальниками, парни уже привыкнут к девкам в таком виде, и их глаза хищно гореть перестанут. И потом, много ли для свычки времени надо? Полчаса-час каждый день. А потом (или до) парни станут выметаться с пляжа, и приходите, голенькие, купайтесь себе.

- Ой, я с подружками посоветуюсь!

Посоветовалась. И донесла до меня полную их растерянность.

- "Безлошадные" согласны. Но остальные... что им делать? Нельзя же вот просто так взять и позвать парней на свой пляж, приходите, мол, на нас любоваться! Всё-таки девки и парубки веками порознь купались, и ноги сами не пойдут к другому полу (барское, заметьте, выражение).

- Но парубки эти века сами, самолично не проживали... - сказал я, не зная, что сказать.

- Ой, тятенька, ты о чём? Есть же выражение "испокон веков". То, что повелось испокон веков, люди в себя с молоком матери всасывают. Правда, мамка? - Та важно кивнула, будто своими руками закладывала себе в груди вековые истины, в молоке растворяла. - Ну, вот. И никто из девок не решится так вот позвать. А мудрить, или, как баре говорят, "кокетничать", мы не обучены.

- Парни могут подумать, что это провокация, - добавила жена. - Поверят, придут - а там голые! Одним позор, другим... тоже позор.

Когда твои мысли ускоряют сразу две женщины, думается быстрее и успешнее.

- Не надо никаких "все приглашают всех"!

- А как надо?

- Постепенно. Вот вы в купальниках пока не купаетесь. Загораете. И, наверно, перегреваетесь на солнцепёке. Если квас взять с собой, он тоже нагреется, пока вы поджариваетесь.

- Ой, и правда! Пенится ужасно, вкус нехороший, попьёшь - и живот может схватить, а то и опьянеешь, такой он становится. Тая говорила, что у бар есть на кухне такая особая бутыль, термос называется. В нём и горячее, и холодное долго сохраняются. Заморская, наверное, штука...

- Так и даст вам барыня термос, ждите! Держите трусы шире! Своими силами обходиться надо. Есть у кого-нибудь младший братишка? Вот и дай ему задание: я пошла загорать, а ты, когда солнце вот на столько по небу пройдёт, принеси мне на пляж кувшин с холодным квасом. Он, конечно, удивится: к вам же нельзя туда! Объясни, что теперь можно, вы, считай, одетые. Начнёт он носить вам квас... и что, вы думаете, что только девчонки секреты хранить не умеют? Вот увидите - разболтает, и скоро подтянутся и другие младшаки. Каждому захочется узнать, как же это так выходит, что на купающихся девок зырить можно, и ничего тебе за это не будет. Обвыкнетесь под их взглядами и скажете: только вы старшим братьям не говорите, парубкам! И увидите, что будет. И сколько будет - любопытствующих.

- Нет, тятенька, что ты, как можно!

Я пожал плечами и промолчал. Как хотят. И своими делами занялся.

Вдруг смотрю - дочка вдруг засобиралась куда-то. Платок накинула, подпоясалась, что-то со стола прихватила. И уже к двери подпорхнула, как вдруг спохватилась, обернулась, на меня хитро поглядела. Подскочила, чмокнула в щёку, снова к дверям - и наружу.

Мне всё понятно. А вам?

В общем, начали мальчишечки к девчоночкам похаживать, с кваском или холодным молочком. Одеты, само собой, как летом обычно - штанишки, босые ножки. Никто ведь купаться не собирается, пока вместе. Вот когда уйдут, тогда и выкупаемся. И то, как по привычке - голышом. А купальники мочить не будем, потом наденем, на влажные, но чуть подсохшие тела. И - на солнце.

И вот однажды очередь нести квас выпала Ефрему. Помните - дружок Симы, у него ещё брат - матрос, прислал в подарок матроску, а Сима её ушила до купального костюмчика. Поскольку слово "купальник" - это только для девок и баб, окрестили ушитое "полосатиком". Говорят, что так в океане китов называют. Ефрем щупленький, скорее, китёнок, без улыбки "полосатиком" не назовёшь.

И вот взял наш дежурный кувшин с квасом и понёс, как условлено было, на девичий пляж. И надо же было так ему не повезти, что наткнулся он на конного барина, возвращавшегося с охоты. Шапку долой, это само собой, да и какие у крестьянских мальчишек летом шапки? А вот костюмчик необычный, заинтересовал барина. Пустил лошадь шагом, едет рядом, расспрашивает. А малец забоялся, что "хвоста" с собой к девкам приведёт.

Сам-то он не так думал, я это слово из книжек шпионских взял. Ну, Нат Пинкертон и всякие там пещеры Лейхтвейса. Писарское ремесло скучное, вот я и почитываю промеж дела интересные всякие книжечки. Небольшие, они меж бумаг казённых хорошо прячутся.

В общем, была у парня опаска, что барин доедет до пляжа и увидит всё, как есть. Нельзя этого допускать! И Ефрем соврал, что тащит квас отцу, работающему на лесосеке. И вправду путь свой туда завернул, а чтобы барина задобрить, полкувшина ему споил холодненького. Конная охота - она, знаете ли, разгорячает. Не меньше, чем ленивый загар на солнцепёке.

А у барина своя опаска, как выяснилось, была. Узрел он, что костюмчик на холопчике очень уж похож на тот, что на приятеле его сына был, ну, на "чемпионе". А барам очень не по нраву приходится, когда крестьяне одеваются хоть в чём-то похоже на них. Другой бы какой отделал мальчонку нагайкой, до ещё постарался бы костюмчик ненавистный располосовать. Куда, мол, со свиным рылом в калашный ряд! Но наш - добрый. А после кувшина с квасом и вовсе не с руки стало ругаться. И не факт, что нагайка у него с собой была. По-хорошему они разговаривали.

Спрашивать стал барин, откуда у Ефрема такая необычная одёжка. Ах, это ушитая-перешитая матроска, присланная братом-матросом? Насколько я знаю бар, наш так рассуждал: брат на флоте - дому крестьянскому почёт, его подарок младшему братишке - дело законное и неприкосновенное, а мальчишки любят в матросов играть, так что, может, это и не наглое подражание господской моде, а просто вариант игрового матросского костюмчика. Штанов-то матросских брат не прислал! А голь на выдумки хитра.

Но как бы другие не повадились! И барин спросил, кто это ему перешивал. Ефрем весь был подчинён одной мысли - не привести к девкам "хвост", и потому, охотно болтая с конником, ненароком выдал Симу. Не осознавал, к чему это приведёт. Главное, чтобы у барина скорее вопросы кончились, и он отстал бы от него, коня отвернул. Ну, что с него взять? Полкувшина квасу сохранил - и на том спасибо.

И снова я догадываюсь о барских мыслях, словно телепат какой. Девчонку оберегла слава старшей сестры. Не то взяли бы её в дворовые девки на барскую усадьбу, так бы за день нарабатывалась, что ни на какое шитьё сил бы и времени не оставалось. Баре это умеют - холопов прижимать. А есть и похуже вариант, у соседей вон - сплошь да рядом, и я сглазить боюсь, сами догадывайтесь.

Но Красулины - это теперь фамилия с большой буквы. И вот Серафиму зовут в господский дом на чай. Официальный повод - расспросить о знаменитой сестре, может, письма показать, фотокарточки. О том, что знают, что сама шьёт - ни гу-гу. Да Ефрем и не гутарил об этом. Выболтал то только, что это она ему матроску ушила. По дружбе, так сказать.

Мастерица выдала себя сама. Собираясь не куда-нибудь, а в господский дом, она надела всё самое лучшее - то есть, самою же сшитое. И, придя, простодушно ответила на вопрос, с чьей это всё иглы? Ей бы покривить душой ... да тогда объяснять пришлось бы, откуда на чужой модный пошив деньги. Впрочем, и сестра могла бы прислать с оказией. И как только она не сообразила соврать?

Поначалу ничто не предвещало беды. Обращались уважительно, барышня за чаем стала показывать Симе журналы со всякими парижскими модами. Только разгорелись у девчонки глазёнки, как барин это заметил и взял её в оборот. Слово взял, что впредь никому из мужиков, парней и мальчиков ничего такого не станет шить, как вот Ефрему. А ей за это будут время от времени щедро дарить журналы парижских мод, взятые снизу из покрытой пылью стопки в чулане. То есть то, что из моды давно уже вышло.

Чемпион тут же сидел, за чаем, и соизволил пробормотать:

- Новое - это хорошо забытое старое!

Как тут поспоришь? Да и не собиралась Симочка ничего такого парням шить, дружка вот только уважила, из-за брата-матроса. До смерти боялась, что обвинят её в пошиве белья господского стиля для крестьянок. И слово дала охотно, поняв, что больше обвинений не будет.

Один журнальчик ей прямо там дали, заметив, что у него пожелтели страницы. Сима его ко мне принесла, по привычке - если что написано или напечатано, то неграмотный несёт прямо к писарю, прочитал вслух чтоб. А язык-то не нашенский! И даже буквы другие какие-то. С такой надеждой глядит на меня девочка, что мне неудобно прямо признаваться, что в хранцузском-то я не силён. Не доводилось служить писарем во Франции, хоть плачь!

Чтоб оттянуть момент позора, стал листать журнал. А там - фото. Затейливые такие, слегка срамные, но, в общем, модные. Чудно прямо: вроде на фото - бабы, а бабами назвать язык не поворачивается, настолько они не нашенского вида. У них там слово особое есть, похоже на слово "мода", как его... ага, вспомнил - мадам! Вот мадамы эти в своей хранцузской одежде-раздежде и на страницах красуются, даже лыбятся не по-нашему.

Меня спасла жена. Увидев, что именно я с интересом разглядываю, аж слюна уголком рта пошла, она вырвала из рук у меня журнал, глянула, изменилась в лице, захлопнула и сунула обратно Симе, зло велев ей впредь такую срамоту к нам в дом не приносить. Это чья же корова мычала, а, Глафира? Твой вязаный купальник - не срамота, дочкино "быкини" - не срамота, а тут так уж и? Хочешь, правду скажу? Титьки тебя бесят, как их француженки носить умеют, паковать и распаковывать, вот что!

Развёл руками, и как-то само собой вырвалось:

- Се ля ви!

У бедной девочки стал такой вид, словно она была в шаге от проникновения в тайны "волшебного" французского текста.

- Я только про выкройки спросить хотела, - пролепетала она. - Тут же они маленькие, их надо как-то увеличивать, а как? Какие-то сантиметры, а я только и знаю, что вершок, аршин и сажень.

- Я тебе сама увеличу, - пообещала Глафира. Я непроизвольно хихикнул. - Муж научит, и я сделаю. Не мужицкое это дело, с выкройками бабьими возиться, - а сама журнальчик украдкой распахивает и на французских мадам - зырк!

Но иноземные трудности очень скоро сменились нашенскими. Данное Симой слово поверглось испытанию на прочность.

Как я и предполагал, вслед за молоденькими мальчиками на женский пляж в "купальниковское" время потянулись мальчуганы повзрослее. У кого младшак занемог или заигрался и про квас забыл, у кого грузоподъёмность побольше в плане кваса, а кому со своей сестрой нужда срочная возникла перемолвиться. Помаленьку, чтоб сильно уж очень не пугать, но - неуклонно.

И тогда купальники по-настоящему стали купальниками. То есть, в них стали входить в воду. Кто-то ещё не выдерживала близких мужских взглядов, кто-то хотела покрасоваться перед своим парнем (а то и перед всеми пришедшими сразу), показать ему, как она умеет плавать, кто-то просто за компанию. Кому-то уже надоело купаться, вылезет, а купальник мокрый, тут не снимешь, не обсохнешь голенькой, остаётся одно - обратно в воду. Как говорится, купаться, купаться и снова купаться!

Баден-баден...

А парни-то приходили на пляж в обычном, в портках и даже в рубашках - привыкли к девкам в чём получше ходить. И вот те в воде, а эти - на берегу, стоят, как дураки, словно плавать не умеют... Уметь-то и почище подруг умеют, да только не могут. Догола не разденешься, и в одёже мырять не след. Вот и топчутся, аки кони стреноженные.

Хотя, были случаи, и в портках кидались. Это когда девка вид делать начинала, будто тонет. Приманивала парня "спасти" её. Ну, тут хоть и в шубе - а бултых и на выручку. Рубашку, ту ещё можно скинуть, сапоги поберечь, а портки точно пострадают, измокнут. А то и облепят тебя снизу. Не выход.

Один Ефрем в своём "полосатике" чувствовал себя, как рыба в воде. Купался вместе с девчатами, показывал "нос" топчущимся на берегу, те в отместку обзывали его одёжку "купальником", он обижался. Обзывать-то обзывали, а к самим мысль подступала: вот и мне бы такой!

Купальный костюм, в смысле.

Однажды Сима позвала меня к себе - прочитать очередное письмо от сестры, полюбоваться фотокарточками, ею присланными, а заодно и полистать тот журнальчик, что жена дома не давала. И когда я от вида полнотелых мадам пришёл в хорошее расположение духа, поделилась со мной своими заботами.

Стали её осаждать парубки наши деревенские. Сшей, да сшей им такой же обтягивающий костюмчик, какой Ефрему сшила. А она ведь перешивала только из матроски по колено. Говорит - не верят. Она и сама знает, что могла бы сшить из куска материи, и получше даже, чем перешитое, но - слово барину дала. Им как сказать? Подумают - врёт, не хочет. Не в господский же дом посылать за подтверждением. Хотя если достанут её - придётся. Некоторые уже намекают, что, мол, зазналась она, для своих, деревенских, шить не хочет.

А один даже пригрозил, в шутливом, правда, тоне, что барышня вряд ли будет рада узнать, что половина крестьянских девок ходит в лифчиках и трусиках не хуже её. Поздоровится ли тогда белошвейке?

Ну, куда бедному крестьянину... то есть крестьянской девушке податься?

Я замялся. Кто подал мысль о мужских визитах на женский пляж? Вот то-то и оно! Правда, у меня есть оправдание. Да-да, то самый дочерний поцелуй. Значит, она, а за ней и все остальные, осознали, что я был прав, душой и сердцем приняли совет, на свой страх и риск действовать начали, а не по принуждению, указанию или будучи введены в обман. С самих себя, стало быть, и спрос.

Но Сима-то ничего такого не разделяла! Не девки страдают в своих купальниках, а она. Правда, Ефрем тоже хорош. Мог бы и соврать, что брат прислал ему уже готовый купальник... прости, малыш - купальный костюм. Впутал девчонку, а ей расхлёбывать. Да чего там ей - мне! А кому же ещё?

Велел я Симе прийти в другой раз с Ефремом в "полосатике". Если честно, выгадывал время для раздумий. А заодно переносил совещание в "родные стены", в свой дом, где и стены помогают, и дочь под рукой, и жена со своей женской, но временами полезной логикой... хотя нет, жену лучше в это дело не впутывать.

Сама вмешается! Вот ведь баба. Знаю я её. Так хоть бы елико попозже.

Пришли они. А надобно сказать, что намедни у нас в сельской управе снимали допрос с одного конокрада, и я протокол при сём вёл. Дознаватель попался дотошный, всё вязался к цыгану, вызнавал, какие у краденого и перепроданного коня яблоки на шкуре были, такие или, может быть, эдакие. Чтоб не перепутать, грит, коня с конём, краденого с некраденым... ещё не украденным. Тут, грит, всякая мелочь важна, коли фото нет.

Об этом и вспомнил, когда Ефрем перед нами приседал и выделывал всякие движения, показывая, как ловко ему в обтягивающем костюмчике. Недозволенном, между прочим, для других. Но только ли такой недозволен - или и все похожие?

Учинил я Серафиме допрос. С пристрастием учинил, не абы как. Выкладывай, приказываю, что именно тебе барин запретил! Да поподробнее. Слова конкретные вспомни, по одному их воскресай из памяти, а я записывать буду. И кто свидетелями тех слов при сём был.

Тон речи и выражение лица зверское у приезжего следователя перенял. И сработало! Бедная девочка аж расплакалась. Зашмыгала носом, во всяком случае. Но ничего припомнить не смогла, кроме "не шей больше таких костюмчиков, как у Ефрема". Что ж, значит, барин именно так и сказал. Что и требовалось у свидетельницы выпытать.

Вернее - у потерпевшей. Терпящей бедствие.

Освободил я тогда слезоточицу от допроса, снова стал добрым дядькой, к которому она, вообще-то, посоветоваться пришла. Стали мы над словами записанными кумекать. Перво-наперво, обратили внимание на "не шей". А разве она Ефрему шила? Матроску кто-то другой шил, может, даже на мануфактуре, а она только ушивала. Так что, если придраться к этому "шей", то барин совсем не то запретил, а то, чего и не было вовсе.

Правда, за такое истолкование "не шей" он и по шее вполне может... но это я оставил при себе.

Дочь моя Аграфена заглянула сейчас мне через плечо и, поморгав, узнала букву "а", которую уже знает - азбуку учить начала. Красовалась та буковка на конце слова "Ефрема". Постой-постой, тятенька мой многограмотный, но ведь шьют всегда кому-то, то есть, должно быть "Ефрему", а буква "у" ей незнакома ещё. Пришлось указать на "а" в слове "как": "как у Ефрема". Да? Но это же меняет дело! Барин, выходит, вовсе и не имел в виду, что Сима шила костюмчик Ефрему, а только определил ту одёжку, каковую она не должна впредь шить: такую, какая надета была на Ефреме. А он, может, её от брата в готовом виде получил, разницы нет.

Тогда мы всей нашей дружной компанией чаепийц обрушили внимание на слово "таких" - тем более что в нём тоже буква "а" есть, на радость Аграфене. Каких "таких"? Вот в чём вопрос.

Я попросил каждого (и каждую) по очереди навскидку назвать, что надето на мальчугане, как будто бы они его в первый раз увидели. Скажем, идёт человек по дорожке, а навстречу - он, так вот как этот человек потом о встрече расскажет? Выходило по-разному, но всякий раз первым словом было "полосатый" (а раз - и "полосатик". Это он сам выразился, как бы сам себя на дороге повстречав). Значит, первостепенное свойство запретной одёжки - бело-синяя матросская полосатость. Убери её, начни шить того же покроя из обычной, однотонной мануфактуры - и какие к тебе претензии?

Сима кашлянула и приняла сомневающийся вид. Но не успела сказать, что главное, вообще-то, покрой. Расцветка чего, какую материю ей принесли, из той и шьёт-пошивает. Это она сказала, но опосля. А в ту секунду слово перехватил Ефрем. И сказал, что полосатость, тем более, сине-белая - очень, очень важна. Без неё купальник, тьфу, купальный костюм - не костюм.

Мы сперва решили, что он потому так за полоски держится, что они - матросские, морские. Престиж, запах флота и всё такое. Но оказалось, что не только это. Положив ногу на ногу и покраснев, мальчуган стал объяснять, то и дело запинаясь:

- Портки, они... э-э... в паху всегда свободные, от малышей до дедов. - Сима кивнула, с трудом сдерживая смех. В её глазах читалось: "А Волга впадает в Каспийское море". - Потому что... ну, потому что мужские они. И это испокон веков. А тут костюм купальный, ну, и... э-э... обтягивает между ног. Потому что купальный он. Ему можно. А купальный он, потому что полосатый, и именно сине-белый. Все знают и... ну, не замечают, что пах пучит. И ещё, полоски, они.... Ну, как бы немножко скрадывают, облагораживают... ну, форму. А если без них, то и не поймёшь, что костюм купальный. Ну, не сразу поймёт, кто даже понятливый. И обтянутый пах очень... ну... срамотно выглядит. Это сразу видно. И потому без полосок никак нельзя. Это я вам за всех парней говорю.

Мы с трудом сдерживали улыбки: два вершка, в смысле - от горшка, а туда же, от всех парней говорит, с их могучими... ногами и всем прочим. Но парень сказывал дело. Негоже парубкам и мужикам обтягиваться, окромя как для купания, и ещё - спортивных забав. Мужиков, впрочем, вычёркиваем, им не до забав летом, а зимой - негде. Да и не совался никто к Симе из взрослых мужиков, женатые все.

Она пожала плечами, особенно и не глядя на Ефремову "ногу на ногу", и говорит:

- Если вам уж так дороги эти полоски, но поперёк нельзя, я могу пустить их вдоль.

С протестом мы вскочили одновременно - он и я. Брат матроса - потому что это же кощунственная профанация благородной матросской одёжи. Ещё бы по диагонали додумалась пустить полоски! А я... видывал я в своё время вереницу звенящих цепями каторжников, и с тех пор полоски вдоль тела не перевариваю вообще.

Ничего не попишешь, пришлось взяться за покрой. Я заставил Ефрема снять ногу с ноги и встать, чтобы портниха могла вертеть его во все стороны и размышлять насчёт перемен в покрое. Рукой оглаживать, пальцами проводить там и сям, рассуждать вслух.

Перво-наперво решено было, что материю будем с тела убирать. Смысла не было наращивать штанишки и рукавчики. Зачем они в воде? И загару мешают, и демонстрации бицепсов и ножных мышц. И ещё. Рано или поздно дойдёт ведь наша придумка до бар, так им приятно будет видеть, что плебейский вариант купального костюма сильно упрощён по сравнению с их благородными моделями.

Убирать Симочка начала снизу. Не из-за чего-то там такого, а просто потому, что ей привычнее. Девичьи купальники она шьёт с косым низом, спереди - по косому стыку бедра с туловом, сзади - как заказчица скажет, иногда и всю попку в материю забирать приходится, но чаще - тоже косо, половинка под, половинка наружу. Ягодицы имею в виду. И знаете, любо очень глазу выходит!

Ефрем заикнулся было о разнице между мальчиками и девочками, но ему сказали, что просто в паху сделаем пошире. На тебе удобно сидит? Ну вот, с твоего костюмчика, когда сымешь, мерку и сниму. А ты с чего думал? Опять же, как и в случае девичьей попочки, одному парню пошире сделай, а другой поуже закажет. Не такой стеснительный.

Переходим теперь к верхней части. Рукавчики долой, вырезы вокруг плеч, вокруг шеи. Сима водила ноготком по полосатому, "семь раз отмеряла", как в пословице. Вокруг шеи пошире, чтобы снизу надевать можно было, ныряя ногами. Ох, зря это она вслух проговорила! Мальчуган, как услышал, так прямо подпрыгнул и отскочил:

- Не хочу девчачий купальник! - кричит. - Не дам матроску уродовать! Всех ребят подниму! Чего издеваешься?

Мы его успокаиваем: мол, прикидываем только, и не ему ведь шить, а другим будем. Но его эти "другие" только ещё больше раззадорили:

- Ни один мальчишка на девчачье не согласится. Узнают, что я вам тут попустил - не житьё мне будет! И так низ косой, девчачий!

- И не девчачий вовсе, а общемолодёжный, - возразила Сима. - У всех нас ноги с туловом по косому соединяются, и попы одинаковые.

- Почему только молодёжь берёте? - удивилась Глафира и, привстав, подняла подол до трусов. - У всех так. Обще... общечеловеческий это низ, если хотите знать! Даже вон и у младенцев так.

- Соглашайся, Ефремушка!

- Да я не про низ, а про верх гутарю! - возразил он. - Про низ к слову пришлось. Но верх-то зачем такой, словно мне под него сиськи прятать?

Повисла пауза, кто-то слегка покраснел.

- Но ведь у чемпиона барского, как его... Андриана, именно такой верх, -напомнила Глафира. - Он ничего под него не прячет, мышцы только раздутые, но принято так, наверное... Господам виднее.

- Ваш Андриян не был на нашем пляже, - выпалил Ефрем. - Узрел бы "купальных девок", застыдился бы. И низ у него прямой и подлиннее, как у меня. И потом, у господ это мода такая, по пояс не оголяться, вот и тянут материю от пояса к шее, а у нас чуть работа летом потяжелее - так сразу рубаху долой, и пашем голые по пояс. То господа, а то мы!

Снова пауза.

- А ведь он прав, - изрекла Глафира. - Вполне можно и голышом по пояс. Как мы только раньше не догадались? А, Симочка?

- Что, тётя Глаша, прямо вот так вот и обрезать сверху по пояс? - уточнила та.

- Конечно!

- Я, вообще-то, думала, - призналась портниха, - но ведь держаться не будет. Верх, он не только прикрывает верхи, но и держит низ. А сузить в талии - не натянешь.

Аграфена кашлянула. Она-то своего "бычка" натягивала без проблем.

- Так у тебя же он вязаный!

- Маменька, а ты можешь связать "резинкой" один поясок к трусам, а потом его соединить с материей? - спросила смышлёная дочка.

- Конечно! Или пройтись крючком по верху в несколько кругов, стянуть слегка, но чтобы немножко и растягивалось. Только надо нитки подобрать, проверить. Всё-таки, в этом в воду лезть будут, может размокнуть и размякнуть.

- Вязаное нам непривычно, - вздохнул мальчик, но видно было, что в душе он согласен. - Я-то ничего, но другие... Понимаете?

- А мы выкрасим нитки в чугунный цвет, вот и будет очень по-мужски, по-бондарски даже. Словно обруч на бочке, крепко и недвижно. Кто хочет, может через дырочки в вязанине верёвочку пропустить и завязывать, подпоясываться. А для особо стеснительных такой вариант предлагаем: застёжка в боковом шве. На пуговках, потайная, как в ширинке брюк. Застегнулся, подвернул и в ус не дуешь!

- Тогда пойдёт! Только... нельзя ли два обруча? Второй пониже, и как бы стискивает то, чего у девочек нет, не даёт на волю вырваться. Мне-то особо ни к чему, - отреагировал он на улыбки, - но вот есть такие парубки с могучими... ногами, им бы хорошо. А?

- Да уж куда лучше! - усмехнулась Глафира.

- Так что, пришли к согласию? - спросила важно Сима. - Тогда, Ефрем, скидывай свой костюмчик и давай мне, мерку буду снимать с него, а то ты стеснительный очень.

- Ещё чего! А я в чём останусь?

Жена моя принесла кое-какую одёжку, и мальчик ушёл в другую комнату. Вернулся переодетый, и туда ушли все три женщины: портниха, жена моя и дочь. Потянулось ожидание.

- Дядя писарь, - вдруг обратился Ефрем, - а как иначе сказать: "купаются"?

- Плещутся, - с ходу ответил я, не поняв, зачем это нужно.

- Это не то, - вздохнул он. - Несерьёзно. Я ведь парней имею в виду. Вот прыгнул такой в воду...

- ... и поплыл, - подхватил я. - Вот ты сам и ответил - "плавают". А зачем тебе?

- Плавают - самое то! Как я, брат матроса, сам не сообразил? Задолбали меня девчонки с их купаниями и купальниками! А надо мне, дядя писарь, вот зачем. То, что пошьют, как-то ведь назвать надо. От "купальника" мы ушли, слава богу, но ведь на трусы будет похоже. Такие, какие я на вашей Аграфене видел. С бычком, - торопливо пояснил он, чтобы я не подумал на исподние трусы. - И опять получается девчачье слово - трусы.

- Почему же девчачье? - возразил я. - Дай срок, и мужики начнут носить под штанами. Не такого покроя, ты верно сказал в начале, что в паху вольно должно быть. Типа обрезанных кальсон, что ли, не тёплых, а наоборот. Портки пачкаться меньше станут, меньше тело натирать, коли не мягкие, и вообще, так культурнее будет. Да ты веришь ли мне?

- Верю, дядя писарь, но... когда это всё будет? А нам уже сейчас надобно слово.

- Вот и образуй от "плавать". Оно тоже на "ать" кончается, как и "купать".

- Плавальник?

Мы "продегустировали" новое словечко, медленно проговаривая, и вслух, и про себя.

- Нет, это если б был как купальник, на всё тело, но мужской. Давай дальше.

- Плавун? Плавак? Плаван?

И самим было ясно, что это всё не то. Но почему?

- Мы с тобой против традиции пытаемся идти, Ефрем, - говорю. - Все слова, обозначающие одежду ниже пояса, идут во множественном числе: портки, штаны, кальсоны, у бар - брюки, теперь вот ещё трусы...

- Сапоги, - некстати продолжил малец.

- Это уже обувь. Но ты меня на мысль натолкнул. "Два сапога - пара". Ног-то две, вот и во множественном числе, понимаешь?

- Но трусы же ноги не покрывают...

- Ну и что? Сколько в них дыр снизу? Две, по числу ног. Так что давай-ка, милый, переключайся на множественное число. Будем плясать от словосочетания "плавательные трусы".

- Плавсы? Плусы?

- Не то, не то, Ефремушка. Да ты и сам чувствуешь, наверное. "Сы" - нехорошее окончание. У девок "трусы" прокатили, а парни, сам знаешь, будут приговаривать: "плавсы, надел - не ссы". Верно?

- Будут, ох, будет, дядя писарь! Но как же быть?

- А возьмём-ка мы мужские наши портки (или даже барские брюки) и спляшем от "плавательные портки". Ну-ка, объедини и сократи!

- Плав... плавки. Плавки?

- Да, плавки. Гладенькое вышло словцо. На него парни согласятся?

Ефрем не успел ответить - вошли выходившие, неся его "полосатик". Он тут же среагировал:

- Ну, и когда будут готовы мои плавки?

Глафира прищурилась:

- Уже успели стакнуться, мужички?

- А то!

- А не справедливее ли будет, если кто шьёт, та и название даёт?

- Слушай, жёнушка моя милая! - стал злиться я. - Ты уже выговорила себе право назвать дочку по своему разумению, сына у нас нет. Не пора ли и муженьку своему дать возможность, если не кого-то, так хоть что-то назвать? Тем более - мужское.

Её глаза вспыхнули, рука потянулась за сковородкой, но тут Сима, перемигнувшись с Ефремом по-свойски, решительно встала между нами:

- А мне нравятся "плавки", тётя Глаша. Проговори несколько раз, почуй, как с языка легко сходит: плавки, плавки, плавки. Мне даже завидно чуточку, что девчонкам такого слова не досталось.

- У вас же есть "бикини".

- Нерусское слово получилось, ничего речного в нём нет, одна мода.

- Так когда же готовы-то будут? - нетерпеливо переспросил заказчик. А у меня в голове прозвучало следовательское: "Так я жду ответа на поставленный мною вопрос!"

- Ишь, скорый какой! А ты материю приносил, нитки, иголки? Или, может, платил уже? Я твой "полосатик" обмеряла только чтобы узнать, можно ли мерку паха снимать не по телу, а по другой одёже. Сошью, но не факт, что будет... э-э... сидеть. И не торопи. Дело новое, неизведанное. Дарёному коню в зубы не смотрят!

- Но они хоть полосатыми будут, плавки мои?

- Откуда я тебе полосатой материи найду, вся на матросов уходит!

Ефрем жалобно поглядел на меня, и я вмешался:

- Надо собрать среди желающих деньги, скинуться, проще говоря, и когда староста снова поедет... э-э, нет, старосту в такое дело вмешивать нельзя. Никого нельзя до поры до времени. Ладно, сам съезжу. Но что, если и впрямь всё полосатое на матросов ушло?

- Тогда я ему на нужном месте коровку вышью, - нашлась Сима. - В пару Аграфениному бычку. В знак того, что всё выпуклое там - это коровье вымя.

- Что-о?

Мальчуган попытался схватить девочку за косичку, она ловко увернулась. Что-то звякнуло. А изба-то моя!

- На свежий воздух, ребята, на прогулку, - заторопил я их. - Там друг с дружкой разберётесь, поладите. Корова лучше, крокодил или, может, носорог. И потом... Я вот уверен - достанься настоящему матросу однотонная материя, он уж найдёт способ сделать её полосатой.

- Выкрасит, что ли?

- Да хоть бы и выкрасит. Или извёсткой полосы выбелит.

- А это ты у своего брата спроси. Давай вскорости сядем и письмо ему накатаем.

- Я лучше у своей сестры спрошу, - возразила Сима. - Знаем мы вас, матросов: носить полосатое все горазды, а шить да красить - это бабам да девкам оставляете.

- Ну ладно, вы там разберитесь промеж себя, кого запрашивать, а когда перестанете руками размахивать, приходите, и я вам, так уж и быть, задарма письмо родичам напишу.

- Это мы мигом!

Но, как оказалось, никто из парней, узнавших новое слово, "волшебным" образом открывающее им путь к своим сёстрам-подругам в купальниках, не захотел ждать ответа на эти письма. Деньгами скинулись быстро, и мне наказали: не будет полосатого, бери синее, голубое, сине-зелёное, чтоб на воду колером походило. Именно она, родимая, водичка, то есть, и оправдает мизерность одёжки на теле, выпученный пах, без этого одна срамота выйдет. А полоски всё равно выпуклость не замаскируют. Так что стоит ли? Не секрет, что девки любят парней не за маскировку, да и сами ничего маскировать не хотят...

Рассказ третий (продолжение)

Так вот, судари мои и сударыни, поскольку бог любит именно троицу, то я четвёртого рассказа отдельно заводить не буду, а продолжу этот, третий. Тем более, в одно лето всё произошло, и бумагу я всё из той же кипы беру. А кому не нравится, может взять ноженки и аккуратненько отрезать по линии, цифирку "четыре" намалевать. Но только со всевышним тогда сам уж объясняйся, почему у тебя не троица.

Начну с того, что ещё не все девки заимели себе купальники, а тут и парни пошли со своими плавками. Сима не покладала рук и даже установила нечто типа приёма, как вот у нас в управе, а Ефрем был у неё помощником. Он любил сидеть возле подруги и наблюдать, как она шьёт, а всего более - как обрабатывает изнанку чашек купальников и вшивает ластовицу в промежность трусов. Похоже, представлял себе, как это на тело надевается и приласкивает его... А вслух говорил, что ему нравится её сосредоточенный вид, слегка прищуренные глаза, лёгкие морщинки на лобике, когда она думает, как лучше поступить, жест почёсывания носика - тоже в раздумье. И помощником был прилежным, всё помнил и напоминал, и даже курьерствовал, если надо.

Проще говоря - мальчик на побегушках.

И вот однажды прибегает он к нам с двойным поручением. Меня просит к Красулиным прийти, когда мне будет удобно - прочитать им вслух очередное письмо от Алёны, а Аграфену - прямо сейчас пойти к Симе на примерку, или снятие мерок, в общем, она сама знает. И побыстрее! У портнихи теперь каждый час дорог. Вас много, а она одна. В общем, ноги в руки, девка, и марш!

Клиентка хотела было сказать курьеру, что не пойдёт, что передумала шиться, или, может, ещё подумает, но того и след простыл. Передал скоренько, что приказывали, и - свободен. Словно у него каждая минута на счету.

Тогда дочь взялась за отца. Меня. Я ль тебе не более дорога, чем скороходу - его минута?

- Тятенька, - говорит хитро, - а ты знаешь, что тебе удобнее всего пойти к Красулиным прямо сейчас? А заодно скажешь Симе, что я сейчас не приду. Неудобно мне прямо вот сейчас. Скажи, что приду к вечеру, или пусть Ефрем снова вызывает. Да извинись, как ты умеешь, скажи, чтобы не сердилась. Пойдёшь?

А куда я денусь? Тем более что и жена просит меня отнести малолетней портнихе кучу навязанных ею "резинок". Письму нечитанным плохо лежать, может, что важное в нём. Самому мне разве не хочется побыстрее узнать, как там у Алёны и Акулины в городе дела?

Приходу к Красулиным, передаю, что велено. Сима даёт мне письмо, и пока я вскрываю конверт, достаю и разворачиваю, думает о чём-то и, надумав, говорит Ефрему:

- Сбегай-ка к Зинке и узнай, будет ли она шить у меня купальник. Если будет, то пускай приходит прямо сейчас, вместо Аграфены. Ну! Одна нога здесь, другая там!

Я немного знаю военную службу и ведаю, что получивший приказание должен повторить его, сказать, что надо сделать - как понял. И бросаться выполнять только после подтверждения правильного понимания. Тут этого и в помине нет. Запросто и остановить курьера, когда он уже начал бежать:

- Погодь, ну! В общем, так: если Зинку не застанешь, то зайди к Марфе, она рядом живёт, да ты знаешь, и скажи, что она может прийти немедленно. Я ей лифчик померить хочу, - и виновато на меня оглянулась.

Курьер убежал на босых ногах, а я начал читать письмо от Алёны (взрослых не было дома, Сима им потом перескажет). Читал не спеша, обстоятельно, кое-что по просьбе повторял, промеж чтения переговаривался со смышлёной девочкой. Не успел дойти до середины, как вернулся Ефрем - взбудораженный, задыхающийся, глаза горят, не сразу и заговорил:

- Ой, что делается, что делается! Зинка с Марфуткой смертным боем на огородах бьются, к ним не подойди!

Сима бросила иголку и стала расспрашивать свидетеля.

Может, помните - это те самые девчата, Зина и Марфа, что прошлым летом поспорили из-за дынь. Их дома рядом, а огороды так вообще граничат, встречаться там удобно. Но все их знали как подруг, причём держащихся немножко особняком от других девок. Бывает, что и подруги ссорятся, дуются друг на дружку и даже переругиваются, но боем, да ещё смертным... Не преувеличил ли чего мальчуган? Не закружилась ли у него головушка от быстрого бега, не принял ли одно за другое впопыхах?

Но нет, он явно видел, что девки таскают друг дружку за косы, крутят уши и носы, щиплются и царапаются - и всё это молча, сопят только. Похоже, не придумал. Неужто ж из-за парубка какого вусмерть рассорились? Были у нас на селе такого свойства ссоры, но чтоб драться? Драки - это удел парней и мужиков, а женский пол иначе враждует, без кулаков.

Мы встревожились. Симочка уже хотела было бежать разнимать, но я сказал, что пойду сам. Под горячую руку и ей попасть может, и Ефрему, а взрослого мужчину побоятся-таки обидеть. Да я, в случае чего, их за косы, да друг от дружки подалее. Да по попам, по попам по-отцовски, ежели добром не угомонятся. А то, может, и поплачутся мне в жилетку, горем поделятся, совета спросят. В общем, по всем статьям лучше всего мне одному пойти.

А Ефрем может, если хочет, за мной в отдалении плестись, если поручения какие появятся. На побегушках ведь парень.

В общем, пошли мы. И не то чтобы очень уж долго шли. А чтобы попасть на огороды, где эта смертоубийственная драка имела место быть, нужно было сперва пройти мимо передней стороны домов и заборов, где участницы той драки имели место жить. И вот, подходя к этой передней стороне, я заметил сидящих на лавочке двух девок, тискающих не то котёнка, не то щенка.

И всё бы ничего, если бы в русоволосой полнушке я не узнал сразу Зину, а в черноволосой смуглянке - Марфу. Щекой к щеке сидят и вроде бы даже как милуются, а животина у них будто бы предлог. Но Ефрем же только что видел их бьющимися не на шутку!

Оборачиваюсь к нему - он плечиками пожимает и руками разводит, мол, сам ничего не понимаю. Я тогда жестами спрашиваю его: может, они тебя видели? Он головой мотает: никак нет, не до того им было, каждой небо в овчинку виделось. И я сам понимаю, что сели они на лавочку ладком не потому вовсе, что меня издалека завидели, а раньше, то есть по своей воле.

Продолжаю идти, не таясь, теперь уже не на огороды, а как бы мимо, по своим делам. Вижу девчонок как бы только сейчас, подхожу поздороваться. И вот теперь, завидев меня, они подоставали гребешки и начали прихорашиваться. Точно, значит, меня раньше не засекли. Да с огородов это никак и невозможно.

В руках это у них щеночек, миленький очень, но с пораненной лапкой, экая жалость! С кошкой взрослой схватился, облаял её, а удрать вовремя не успел, вот она его и поучила старших уважать. Даже сверх меры поучила, кровь-то ещё сочится, никак не остановим.

Стал я вместе с девками щенка жалеть, крутить-осматривать, а сам на них поглядываю. У Зины под глазом наливающийся синяк, у Марфы на лице - красные следы щипков, и у обеих уши пламенем горят, словно чёрт их навыворот выкручивал. Сами, конечно, постарались, на чертей тут надёжа плохая. Волосья, почему гребешки понадобились, в великой растрёпанности были, а у Марфы вроде бы как прядка даже выдрана...

Чтобы не смущать девчат, не настораживать их раньше времени, я открыто обратил внимание на их руки - все в царапинах. Эка, как их кутёнок окарябал!

- Он, он, - подтверждают потерпевшие. - У-у, собачья морда! - и кулачками замахиваются - понарошку.

А как он их окарябает, коли молоденький ещё и коготочки мягкие? Ну, я не замечаю, вид делаю, что верю. И думаю: не привиделась драка Ефремушке, ой, не привиделась!

Но почему такая резкая перемена?

- Вот что, девчата, - говорю, - я сейчас пойду к фельдшеру нашему сельскому и возьму у него для кутёнка йода и бинт. Йодом надо мазать, а бинтом - бинтовать, не перепутайте. К ветеринару нет смысла нести, он такой мелочью не будет заниматься.

Махнул Ефрему и пошёл дальше. Слышу - малец с девками здоровкается, и они ему отвечают. Смышлёный, чёрт! Нашёл, как мне доказать, что они его сегодня не видели, то есть, что он их не вспугнул.

И вот я у фельдшера. Гаврила Демидыч настолько приветлив и заботлив, что у меня рука не поднялась бесплатно брать медикамент для животины, заплатил сполна. Чую, рука теперь начала подыматься. Отдал я кулёчек с купленным для кутёнка Ефрему, а фельдшер от себя добавил, чтобы не прямо по крови мазали, а рядом, по краешку. И отослали мы мальчонку поскорее к раненому.

Конечно, если б что было посложнее, то я сам бы пошёл.

Остался я у Гаврилы Демидыча побалакать, поскольку больных в ту пору не было у него. И начал с того, что мысленно извинился и даже покаялся перед дочерью своей Аграфеной, поскольку предстояло мне на неё напраслину возвести. С благой, правда, целью. А домой возвернусь - объясню всё, как есть, может, поймёт и освободит меня от заочного покаяния.

Ещё мысленно перекрестился - въявь было бы подозрительно, а фельдшер у нас человек умный.

- Гаврила Демидыч, - величаю его, - йод йодом, бинт - бинтом, а зашёл я к вам негласно, чтобы посоветоваться насчёт дочери своей. Очень она меня в последнее время тревожит и даже беспокоит.

- А что с ней такое? - заинтересовался добряк. - Она сейчас дома? Может, пойдём, и я её на месте осмотрю?

- Ни в коем разе! - предостерегаю. - Сперва я вам опишу её выходки... то есть, эти, как по-вашему... симптомы. С головой у неё нелады, поэтому надо потихоньку, понезаметнее. Понимаете?

- Ну-ну...

- Так вот, стал я за ней замечать неладное. Сидим мы в избе, всяк своим делом занимается, худых слов друг дружке не говорим. И вдруг я вижу, что в дочкиных глазах огонь дьявольский запылал, великая злость непонятно к кому возникла, тело напружилось, вот-вот на кого-то кинется. Я в таких случаях ухожу от греха подальше, или даже наружу. Негоду отцу от родной дочери бегать, но если остаться, то, может, и лупцевать придётся. В порядке самообороны.

- Так, так...

- Но вот что загадочно. Возвращаюсь я через короткое время... если честно, Гаврила Демидыч, за чернильницу свою тревожусь. Начни девка дома погром, в первую голову чернильницей станет кидаться. Мы с вами оба были мальчиками, и эту механику знаем.

- Были, а то как же...

- Так вот - никакого погрома. Ну, абсолютно ни следочка. Наоборот. Аграфена дружелюбна и мила, если мать дома, то ей помогает, уважением родителям оказывает. И не подумаешь, что только что кинуться хотела, аки бешеная. Как вот так может быть?

- Кхм, гм-м, э-э...

Гаврила Демидыч стал теребить бородку и чесать в затылке, и я ещё успел сказать:

- Знаете, доктор, вот когда я гляжу на Аграфену в таком возбуждении, то очень легко могу себе представить, как она в слепой ярости кидается на такую же вот девку, может, даже, подружку, вцепляется ей в косы, начинает таскать, а то и царапать, щипать, а ухо под руку подвернётся - и его выкрутить постарается. Укусить представится - и укусит! Та в долгу не остаётся. А потом - р-раз! - и словно отрезало. Снова лучшие подружки, хотя общипанные и исцарапанные. Фантазии это мои, но чует моё сердце, что прав я... Медицина что-нибудь об этом знает. Гаврила Демидыч?

- Искусанные, говорите?

- Больше исцарапанные.

- Ага, исцарапанные. А это всё не... - и фельдшер сделал рукой жест в сторону двери, в которую пять минут назад вышел Ефрем с кулёчком.

- Нет! - торопливо возразил я. - Кутёнку.

- Ну, на нет, как известно, и суда нет. Хотя мнится мне, что чего-то вы не договариваете, уважаемый Александр Иванович... Но - не смею выпытывать, дела эти щекотливые весьма.

Так вот, милейший, медицина в курсе. В курсе того, что проявления такие встречаются в народе. Вот когда я учился в медицинском, курс невропатологии у нас читал умнейший Дмитрий Иванович Ерёминский, ну, и психиатрию прихватывал, потому что для фельдшеров она отдельно не полагается. И на лекциях он рассказывал нам о случае, казусе, так сказать, коему он сами свидетелем был.

Привели к нему родные двух девок. Были у тех такие странные,- правда, редкие, но непреоборимо острые минуты, когда ни с того ни с сего, встретившись на задах, за дворами, они вдруг молча вцеплялись друг в друга, царапались и щипались, самозабвенно таскали друг друга за косы и носы, вывёртывали когтистыми пальцами уши, сопели и охали - кто кого? Устав, исцарапанные, встрёпанные, потные, они вдруг отталкивали друг друга и так же молча, как начали страстную, ожесточённую драку, воровато шмыгали каждая в свой двор.

Что это было, они не смогли бы ответить. Просто скапливалось в душе какое-то беззлобное раздражение, требующая выхода неподвластная им сила. И в такие минуты, когда приходил тот, непонятный и сладкий час, они искали друг друга, чтобы сцепиться и так вот как бы очиститься, разрядиться от этой томительной, странной силы. И самое удивительное было в том, что злые молчаливые схватки ничуть не мешали дружбе этих пациенток. [цитата из романа Дм. Ерёмина "Перед прыжком"]

Вот так вот, уважаемый Александр Иванович! Ничто не ново под луною, а у дочки вашей, очевидно, лёгкая степень, коли само собой проходит. Или вы чего-то не договариваете?

- Лёгкая, конечно, лёгкая, - торопливо подтвердил я. - Но каковы же причины, доктор? И как лечить?

- Причины? - прищурился пожилой фельдшер. - А какие причины побуждают парней и даже мужиков идти регулярно "стенка на стенку"? Ходят же, калечат друг дружку, и мы с вами, культурные люди, это знаем. Жизнь наша скотская... то есть, простите, я хотел сказать - сельская, подбрасывает нам много огорчений, которые до конца не рассасываются, копятся, переполняют чашу терпения. Вот, скажем, если вас ни за что-ни про что обругает барин - вы же ему не ответите, как, допустим, ответили бы простому мужику? То-то и оно! А мужикам ведь ещё хуже. И в голове-то всё копится, копится, накопляется... Нет, кому-то всё это "плюнь да разотри", но кто-то другой очень болезненно к тычкам относится и бережно носит в себе раздражение. И оно порою прорывается, как вот в случае эпилептических припадков. Разрядка, так сказать.

- Значит, парни "стенка на стенку", мужики "стенка на стенку". А бабы?

- Бабам об этом и подумать не моги! Не те обычаи, чай, не амазонки какие. И потом, у баб счёты исключительно личные, а в стенке дубасишь того, кто супротив тебя подвернулся. Да и не кулаками силён женский пол...

- ... а сковородками и ухватами, - дёрнул меня чёрт за язык.

- С утварью или без утвари, но баба со скопившимся раздражением может отыграться на своём мужике, тот - в составе "стенки", отдубасив, кого придётся. А вот на ком, уважаемый Александр Иванович, отыгрываться девке? Слабее её только малые дети, но их не тронь - и обычай не позволяет, и закричат они, на помощь позовут. Вот и приходится разрядку искать среди подружек. Лучше даже среди близких подружек, чтоб тайну сохранить. Просто удивительно, что у дочери вашей это само проходит.

- Да-да, - поспешил я отвлечь его внимание от своего прокола, - степень лёгкая, слава богу. Но это как-то лечится? Вот что бы вы ей, то есть мне, порекомендовали?

- Пилюль и капель на этот случай не придумано ещё, - иронично ответил Гаврила Демидыч. - Психиатрическая лечебница отпадает, это как из пушки по воробьям. Вот коли девка искалечит товарку и до суда дело дойдёт, тогда уж ей не миновать. А так что? Помогло бы овладение культурой общения, методикой купирования раздражающих моментов, но... они же даже не поймут, о чём это я говорю. Тёмен сельский люд, м-да.

- Но что же вы порекомендуете?

- Вы - писарь, Александр Иванович, вот и записывайте даты появления в вашей дочери беспричинного раздражения. Наберётся несколько штук - сравним, увидим, не через одинаковое ли время приступы накатывают. Может, тут фазы Луны замешаны или цикл какой женский. Как говорится, "кто предупреждён - тот вооружён". Под очередной накат дадите своей Аграфене работку потяжелее, скажем, затеете стирку, и чтоб она простыни выжимала. Понапрягает ручки - мало не покажется. Может, и избудет из себя дьявольский огонь в глазах. А от себя посоветую отличнейшее средство - бром, - он снял с полки бутыль и любовно погладил. - Вернее, оно отличнейшее при обычной нервозности, а как в случае припадков злости - бог его знает. Но пренебрегать не будем, мало ли... Медицина испокон веков двигалась методом проб и ошибок. Можно ещё пустырник и валериану.

Вошёл, даже вбежал Ефрем, и хозяин поспешно поставил хрупкую вещь обратно на полку. Малец сообщил, что всё вышло хорошо, йода хватило и на щенка, и на царапины у Зины и Марфы. При этом известии фельдшер как-то подозрительно на него поглядел, и я поспешил вмешаться:

- Надо же, какая когтистая псина попалась! Ей хорошее делаешь, а она царапается.

- Да-а, очень удобная псина... - рассеянно произнёс Гаврила Демидыч. О чём это он?

Мы с Ефремом раскланялись с ним. И так много времени отняли. А за бромом я попозже приду, когда ситуация прояснится и посуда найдётся.

Вышли, я говорю скороходу:

- Гони что есть духу к Симе и узнай, нужно ли ещё приглашать Зинаиду. Если да, лети и приглашай. И ни слова пока о слышанном.

- Могила, дядя писарь!

Сам я хотел пойти домой - объясниться с дочерью, но вспомнил, что не дочитал Серафиме письмо. Пришлось вернуться и дочитать, а она что-то дошивала. И снова врывается Ефрем, но уже под конец чтения:

- Зина хочет, но не может прийти, говорит, платье разодрала, зашивать надо.

- Вот дуры девки, себя им не жалко, хоть бы одёжу пожалели. А у Марфы ты был?

- Она в горнице волосья себе ноженками подравнивает, и ещё в косы заплетать будет. Прямо сейчас не может. К вечеру только.

- Ну, портниха за клиенткой, это что хлеб за брюхом. Но с чего бы это волосья-то?

- Так драли они друг дружку за них, я же сказывал, - объяснил мальчик. - Выдрали ей, вот и подравнивает.

- Совсем не дело... Да, а ты сам-то что узнал, дядя писарь?

Я пересказал Симе свои наблюдения и услышанное от фельдшера - в упрощении сильном. Мол, это типа припадков непроизвольных. Вот есть такая болезнь - падучая, а у Марфы с Зинкой, выходит, болезнь дракучая, закосучая и щипуче-царапучая. Понятно?

- Конечно, понятно, что в те минуты они не думают, что в одёжу труд вложен, дерут, что под руку попадётся, и всё тут. Потом зашивают. А ну как на лоскуты раздерут, коли платьюшко застиранное? Небогаты ведь сельчанки одеждой.

- Слушай, Симка, ты не темни, и говори всё, что думаешь, - неожиданно встрял Ефрем. - Я же тебя наскрозь вижу, приноровился уже, за тобой день и ночь... тьфу, день за днём наблюдая. Говори, ну!

- Да чего такого я недоговариваю? - фальшивым голосом удивилась портниха.

- А то, что им для драк надо особую амуницию надевать, тобою сшитую. Что, не так?

Серафима смутилась, покраснела.

- А хотя бы и так, чего тут дурного? Нельзя же в одном и том же, как это говорят - и в пир, и в мир, и в добрые люди. А в злые - тем более нельзя, которые норовят порвать, что на тебе. Вот мы в нашем Новосёлове придумали для купанья - купальник, для плаванья - плавки, для загара - бикини. Для всякого дела, ну, забавы, своя одёжка. Вот и тут так же. Чем плохо?

- А тем неважно, Серафима, - вступил я, - что купанья-загоранья - забавы исконные и всеми одобряемые. Есть для них особая одёжка, нет ли - одобрение не зависит. А вот драки между девками - вещь, безусловно осуждаемая. И сшить для драк особую амуницию - значит, потрафлять дерущимся, как бы одобрять их жестокую забаву, вводить её в законные рамки, рамки обычаев. Ты-то что думаешь, Ефрем?

- Я так думаю - пускай дерутся в самом плохом, ветхом. Раз-раз - и обе в лохмотьях, два-три - и вообще ни в чём. Тут и драке конец, кто же захочет голой драться. Беги домой и мажь царапины этим, как его... ядом.

- Йодом! Я понимаю твоё желание позырить на... то есть, как можно скорее заканчивать драки между девчонками, но если это типа припадка, то как они успеют надеть на себя самое ветхое?

Мы замолчали, я - торжествующе, он - озадаченно. Сима почему-то низко пригнула голову, а когда подняла, то всё лицо было красным, смущённым.

- Ефрем, отвернись! - И совсем другим голосом: - Знаете, дядя писарь, а мне самой так иногда хочется в кого-то вцепиться, в косы или даже горло, и таскать, щипать, царапать... пусть даже и меня царапают и бьют в ответ. Ну, просто мочи нет! Пока иголкой себя не поколю, не отпускает, это как судорога. А если одна дома, то разденусь догола и хожу, хожу, к окнам заставляю себя подходить. Нельзя, знаю, а мне то и мило, что нельзя. Заслышу шаги в сенях, брошусь одеваться, страшок быть застигнутой кольнёт, оденусь - и вот уже всё путём. Да отвернись же, Ефрем, просила ведь тебя!

На меня произвело впечатление это откровенное признание бедняжки.

- Но ты же никого не щиплешь, верно? Ни с кем не схватываешься?

- Нет, но однажды мерку снимала с... ну, не важно, и верите ли, еле удержалась от того, чтобы не вцепиться. Она ещё привередничает, масла в огонь подливает. Ох, знакомо мне это...

- А ты мне позавидуй! - встрял неугомонный Ефрем. - Ежели мне подраться захочется, я просто выхожу и дерусь, с кем хочу. Порвётся одёжа, синяки и шишки, царапины даже - батька поругает, а в глазах одобрение читается. Молодец, сынок, никому не спускай! Мамка поохает, даже слезу пустит, будет зашивать и отмывать, но и она понимает - законное это для мальчишек дело, уличная драка. И заметь - царапины у нас скорее ссадины, среди камешков друг дружку валяем или по деревянному чему голой кожей проедешься порой, но на ногти никогда не переходим, как девчонки!

- Не переходят они! - воскликнула уязвлённая девочка. - Вам хорошо, у вас сила есть, можно друг дружку и целиком бросать, как стога соломы или мешки с зерном. А нам как? Вцепимся друг в дружку, пытаемся раскачать - и никак! Хоть плачь... Тут и ногти в ход идут, и даже зубы порой. Могла бы кинуть соперницу - кинула бы с превеликим удовольствием, швырнула за милую душу. Да ведь, - и она согнула-разогнула ручонку в локте, чтобы всё стало ясно.

- А ты подножку ей, подножку! - подсказал драчунишка.

- Мы же в юбках, подолы длинные. Да и когда лицом к лицу, глаза в глаза, о ногах и не думаешь совсем. Только в землю ими упираешься, чтоб нажать посильнее, но толку мало.

- И что, тебе никогда не удавалось повалить соперницу? - спросил хитрец.

Сима чуть не проговорилась, но я протянул ей руку, и она в неё вцепилась. Хорошо хоть, не ногтями. Поняла моё предостережение.

- Это я так, к примеру, говорю. А вот Алёна дралась пару раз. Я сразу поняла, когда она Акулине джинсовый костюм мастачить начала. Потайные мысли воплощала о "доспехах" для драк. Чтоб ни щипка, ни царапинки, а только за косы и по щекам.

- Так ты такую одёжу имела в виду, как особую для драки? - спросил я.

- Мелькнуло в голове, да... но ведь материи той дармовой у нас уже нет. Купец Ухарев всё забрал с мельниковского склада, ни аршина не оставил. Надо что-то другое придумать. Я и начала уже кумекать, а тут этот, - жест в сторону Ефрема, - говорит: по глазам вижу. Ну, как в таких условиях изобретать?

- Давайте, ребята, так, - говорю миролюбиво. - Он тебя не будет подначивать, а ты поделишься с нами своими соображениями. Зину с Марфой выручать нужно, а то недолго в драчном-то припадке и глаза друг дружке повыцарапать.

- Я... я расскажу, - согласилась мастерица, - но ведь, дядя писарь, ты правильно сказал: как они успеют это одежду надеть? Зачем надо придумывать то, что не успеваешь накинуть?

Я не нашёлся, что ответить. И тут истина заглаголила "устами младенца":

- А вы берите пример с нас, мальчишек! Мы хоть для драк нарочно и не одеваемся, но дерёмся часто, не дожидаясь, пока желание схлестнуться начнёт гнуть нас в дугу! И будь у нас спецодежда, мы успевали бы в неё переодеваться. А терпи мы до отказа, то и драки бы стали жестокими, с калеченьем и смертоубийством.

- Ещё не хватало девчонкам каждый день драться! - фыркнула Сима. Слово угрожало пойти за слово, и тут я, разряжая обстановку, рассказал детям (а то кто же они ещё?) один забавный исторический анекдот.

Шут одного герцога довёл своими шуточками одного из придворных этого герцога до белого каления, и тот пригрозил нахала убить. Шут пожаловался хозяину. Тот его успокоил:

- Не бойся! Если кто-то посмеет тебя убить, то через полчаса он будет висеть на воротах моего замка.

- Покорнейше благодарю ваше высочество, - ответил шут. - Но нельзя ли устроить так, чтобы не спустя полчаса, а наоборот - за полчаса? Это сберегло бы мне здоровье, а вам - преданного слугу.

Посмеялись, и я напомнил совет фельдшера - записывать дни припадков, чтобы потом их предсказывать. Вот за денёк до очередного и можно будет успеть надеть "спецодежду". Загодя устроить поединок, или, как барин важно выражается - заблаговременно.

- А если у второй в другой день припадок?

- Тогда... тогда одно из двух. Или она будет бороться не загодя, а вперёд, авансом, выражаясь по-барски. Или...

- Или - что, дядя писарь?

- А ты сам догадайся, пока этого не сделала Симочка. Да, так что ты хотела нам рассказать о будущей одежде?

- Я ведь в последнее время всё больше купальники шью, да ещё трусы с лифчиками по прошлым заказам. Пока мерку снимаю, заказчицы мне говорят разные вещи: одна послабже хочет одёжку, другая - потуже, третью вообще со всех сторон материей обтяни, чтобы всё выпучилось. Не смейся Ефрем, посмотрим, что станут желать парни насчёт плавок... И вот шью я им обтягивающее, а это много труднее, чем с припуском, ведь и заузить нельзя, и надо позаботиться, чтобы надевалось наволоком, без застёжки. Мысль приходит: такому обтягу можно поблагороднее дело найти, чем сиськи да попы подчёркивать. Под обтягивающее ладонь не подсунешь, чтобы порвать, а пальчик и побоишься просовывать, чтоб не сломали тебе его. Вот бы в обтягивающем девчонкам схватываться, без подолов!

- Так-таки и не ухватишь?

- Нет, кто жирная, у той жировую складку можно и с материей уцепить, но тут сама виновата, никто тебя не раскармливал.

- Так ты предлагаешь девкам в купальниках драться?

- Ну... не в обычных плавательных. Надо усилить в груди, защитить чтоб, может, сшить особый лифчик, покрепче обычных, чтоб в случае чего уберёг. Вдруг упадёт или локтем случайно получит. Снизу тоже надо бы... ну, усилить. Вдруг случится коленке с животом встретиться, то надо ослабить напор, не хуже, чем это делает юбка в складках. И не только усилить, а и попу целиком одеть, потому что играет она при напряге, попка-то, и при расслаблении можно-таки ладошку под кромки просунуть, а там и порвать недолго. Может, даже, спустить чуток по бедру, крохотные штанинки сделать, ну, и спереди тоже.

- Это же как мой "полосатик"! - воскликнул Ефрем, представив себе.

- Там я думала, куда и как материю ниже пояса пристроить, а тут буду шить нарочно.

- Но всё равно похоже?

- Да, похоже... но рукавчики у тебя по матросской моде, а у меня будут, чтобы за край не просовывалась ладонь. Разница, согласись.

- Всё-то ты, Симка, продумала! - воскликнул мальчик. - Никуда у тебя ладошку не просунешь. А ведь девкам и не надо. Они друг дружке в космы вцепляются. Сам видел! Да и куда же ещё, ежели висят и сами в руки просятся.

- В космы, потому что драка не подготовлена, врасплох ту и ту застигает. А если будет время переодеться, то будет время и туго заплести косички, и покрепче их на голове уложить, чтоб не ухватили. Или, наоборот, ухватили - но не больно чтоб было, захват, как захват.

- А за что же тогда хватать? Если косички плотно на голове уложены, и не подковырнёшь?

- А за руки! Ухвати соперницу, но не дай ей ухватить себя. Бой будет на руках первое время. Ох, и поколготятся же девки, пока кто-то кого-то крепко не ухватит!

В моей голове что-то забрезжило. Особый костюм, мельтешение рук, захват, наступление, подножка (мелькала в беседе), падение на землю, "в партер" - подумалось само собой. Что же это выходит?

- Послушайте, послушайте, люди молодые, что же это тогда получается-то у вас? - забормотал я. - Это же не драка девичья уже, имя всему этому другое - борьба. Я её в городе видел, в цирке. Однажды схватку самого Ивана Поддубного лицезрел. До чего же это мы до-говорились-то, а?

- Вот и хорошо, что борьба, а не драка, - спокойно отреагировала Сима. - Негоже девкам драться, как хулиганистым мальчишкам. Совсем другое дело - борьба, слово-то какое культурное. Под эту культурность мы и щипки с царапаньем прекратим, а действуй бескровно и безногтёво. И безударно. И ещё... До чего борцы в цирке борются, дядя писарь?

- Известно же - каждый стремится положить другого на обе лопатки, к ковру прижать.

- Вот и мы так будем. А то что - схватиться схватятся, а к чему стремиться, до чего продолжать, когда кончать - не знают. До полной победы - а в чём она, эта победа? Тем более, без юбок будем, и ворочать друг дружку сподручно очень будет.

- Так вам это и удастся! - усомнился мальчуган. - Для этого сила нужна недюжинная - ворочать тело соперника. Ну, соперницы. По себе знаю, мы ведь иногда с ребятами условливаемся бороться до "лопаток", про Поддубного наслышаны. Уронить уронишь, а перевернуть - извините.

- Пожалуй, Ефрем прав, - рассудил я. - В тех сватках, которые я видел, будь у борцов силёнок поменьше, часто складывалась бы ситуация "коса на камень", или "и ни туда, и ни сюда". С огромным трудом одолевал-таки один другого. У девок сил и вправду меньше. Не справятся с культурной борьбой - снова на ногти перейдут.

- Но и в мужских схватках бывает "коса на камень"? - спросила невинно Сима.

- Бывает, но не часто.

- И что тогда делали?

- Судья свистел, разнимал борцов, снова становились в исходное положение и сызнова начинали.

- Вот и вы нам посвистите, дядя писарь. Мы расцепимся, поднимемся и начнём сызнова.

- Я? Вам???

- Ну да, вы - нам. Схватки видели, правила ведаете. Свисток вам мой тятя-столяр смастерит. Да можно и сквозь зубы, мы не гордые. Я такие костюмчики на первый раз сошью - загляденье, травинку под ним не скроешь, на попе не лопнет, и ни одна сиська при любом напряге не вывалится. Можно и людей позвать позырить. Или, как этот чемпион барский, Андриан, говорит?

- Он говорил, что за него приходят болеть.

- Вот-вот, поболеть за нас. За тех, кто сойдётся. Думаю, для начала Лукерью с Настасьей свести. Они хоть и в другом спорте ловки, но и в борьбе их тренированность пригодится. Потом, у них на воде соперничество, они его и на ковёр перенесут, покажут класс Зинке с Марфой. Красиво боритесь, девчонки!

- Сима! Ты так говоришь, будто это дело уже решённое. Но ведь мужская борьба никогда не была женским делом!

- А в нашем селе то и дело возникает то, чего раньше нигде не было. Женский джинсовый костюм, сплошной купальник, бикини, мужские плавки, женский борцовский костюм. Одно слово - Новосёлово! Почему бы от нас не пойти и женской борьбе?

Я замялся, не зная, что возразить. А Сима стала меня "добивать":

- Вот вы давеча сказали "одно из двух", и первое сами назвали. Надо теперь сказать и о втором. Я уже почти догадалась, но вы сами скажите. Что задумали, а?

Неохота было признаваться при таком повороте разговора, а пришлось.

- Во-вторых - это вести календарь драчливых дней каждой девки в нашей деревне. И тогда любая, кого станет припекать, приспичивать ей, сможет найти себе соперницу на час - ту, чьё время вот-вот настанет или вообще совпадёт. А спокойные ещё подождут.

- Вот видите! Всех девок охватить решили, но не все же согласны получать щипки и царапины, выдранные прядки волосьев и вывороченные уши. А вот культурно побороться, я уверена, почти никто не откажется из нас.

- А парни не откажутся на это культурно позырить, - сказал "за всю Одессу" Ефрем. - И не почти, а все без изъятия.

Я всё ещё не соглашался. И тут Сима вспомнила, как я читал ей с родителями присланный Алёной парижский журнал, который не весь состоял из фото мод.

- И там было сказано, что маркиз Пердун-Кувыртен хочет возродить Древнегреческие игры, с участием, между прочим, и женщин.

Меня покоробило. Дикция моя была на уровне!

- Барон Пьер де Кубертен, - чётко поправил. - Олимпийские игры, на которые, между прочим, - передразнил, - женщины не допускались.

- То в Греции, - парировала Сима. - Да ещё и в Древней. Отцы, братья, женихи и мужья беспокоились о невредимости женских тел. Ведь у гречанок не было одежды, в которой можно было бы безнаказанно и безбоязненно бороться. А у нас - будет! Это говорю вам я - Серафима Красулина! - и встала в позу. Греческая статуя позавидует!

Такой пафос требует большего числа слушателей. И они не замедлили явиться. Раскрылась дверь, и в горницу вошёл сердитый Гаврила Демидыч, ведя... нет, таща за косы Зину и Марфу. У Зины было располосован и не до конца зашит подол платья, в чёрных волосах Марфы зияла проплешина, а руки девок были покрыты рыжими пятнами йода.

- Голову мне морочить надумали, - злобно пыхтел фельдшер. - Хватило им йода на царапины! - Ефрем испуганно ойкнул и прикрыл рот ладошкой. - Они и не думали мазаться. А это инфекция! Хорошо, что я вам не поверил и пошёл самолично поглядеть. И вот, пожалуйста, - он вытянул руки с зажатыми в них косами, девки послушно вышли вслед за ними. - Полюбуйтесь!

Факты, дьявол побери, вскрылись. Но вывод Гаврила Демидыч сделал неверный.

- Это, что же, Аграфена так вас отделала? - и с укоризной на меня. Вот, мол, чего ты не договорил.

Честные девки замотали головами.

- Точно? Тогда кто же? - Пауза. - Неужто ж друг дружку?

Головы понуро закивали.

- Ни за что, ни про что? - вспомнил фельдшер мой наговор на дочь.

Подбородки как ткнулись в грудь, так и не поднялись - глядеть в глаза людям было стыдно.

- О-о-о! - протянул Гаврила Демидыч, ему отказали ноги, и он упал попой на лавку. - Варвары!

- Варвара ни при чём, - всхлипнула Марфа. - Её с нами не было.

- Невежды! - простонал старик. - Прячетесь, дожидаетесь, что воспалится, или волосы с корнями выдернутся и больше не вырастут. - Громкие ойканья на два голоса. - Неужели же ничего нельзя придумать, чтобы это прекратить?! - не уступал он Серафиме в патетике. Про "волшебный" бром и не вспоминал.

Она поглядела на меня, я легонько хлопнул её по плечу - сама давай!

- Придумали уже, - весело ответила девушка с каким-то просветлённым лицом. - Вот прямо перед вами и придумали. Будут впредь культурно бороться. Швея по борцовским костюмам у нас уже есть, - скромно показала на себя, - судья есть, - палец на меня, - ещё нужен спортивный врач на всякий несчастливый случай. Пойдёте к нам в спортврачи, Гаврила Демидыч? По большей части придётся просто сидеть в сторонке со своим саквояжиком и наблюдать. Можете даже болеть. В спортивном смысле. Зато потом ничего такого не будет, опасных царапин по всем рукам или там выкрученных ушек, - показала на бедолаг.

- Постойте-постойте, как же я "к вам" пойду, если ничего про вашу затею не знаю пока? Вы хоть поведайте, - он наконец-то отпустил девчоночьи косы, уселся поудобнее.

Сима начала рассказывать, одновременно присев на корточки и зашивая Зине подол, а Ефрем стал показывать, проявив способности к пантомиме. Как он сам себя на пол швырял - это надо видеть. Как, лёжа на полу, не мог сам себя перевернуть на спину! И когда только успела молодёжь всё продумать? Наверное, этот... как его... экспромт.

Марфа присела поближе к Зине, оттеснив Гаврилу Демидыча, обняла подругу, склонила голову с проплешиной на её плечо, и они стали внимать Симиному рассказу, раскрыв рты. Давно ли они дрались "смертным" боем?

Я сам заслушался, отвлёкся, а когда вернулся к действительности, то в хате уже толпился народ: и чемпионка наша Лукерья, и пловчиха Настасья, и другие девки - всем хотелось знать, почему фельдшер тащил по селу подружек за косы. А тут ещё интереснее, оказывается! И в дверь входила Аграфена, за которой виднелась фигура Глафиры.

Я поспешил к ним.

- Ты-то куда?! - зло шепчу жене, а на меня оглядываются. - Молодиться вздумала? Тут одни девки незамужние.

- Не знаешь, как бабы разлучниц бьют? - шепчет в ответ она. - До окосения, до хромоты. Молодёжи забава от полноты сил, а нам, бабам - для дела, отношения выяснить и здоровье сохранить.

- Какая ещё разлучница? Нет у меня никого! Или ты сама...

- Я те покажу! Да пусти же, чёрт женатый, самое интересное пропущу, - и она так толкнула меня, что я понял - к борьбе у неё способности. Покупай, муженёк, материю на борцовский костюм.

Когда Сима закончила, уже стоя, а не присев, посыпались вопросы, а опоздавшие так и вовсе просили повторить. Фельдшер взял на себя роль председателя, умерял многоголосье, сам вопрошал. Хата Красулиных гудела на всю округу, удивительно, как барышня не пришла. Анюта, горничная её, со своей подружкой Таей тут как тут. Передаст, наверное, хозяйке.

Во дворе старики Красулины безуспешно пытались протолкнуться в собственную хату...

- Я берусь шить вам борцовские костюмы и крепкое бельё под них, - завершила беседу (считай, бенефис) Сима, - писарь наш уже дал согласие судить наши поединки, как в цирке видел. Или нет? - лукаво улыбнулась.

- Дал, дал! - торопливо заверила Аграфена и, оглянувшись, показала мне исподтишка кулачок - не вздумай перечить! Да, тятьке надо повиноваться, но тут такие дела новосёловские, что всё шиворот-навыворот выходит.

- И теперь остаётся врач. Знаете, девки, на всякий случай, вдруг кто переусердствует и шмякнет соперницу чересчур уж. Работы мы ему будем немного доставлять. Обещаете?

- Обещаем, обещаем! - загомонили будущие борицы.

- Поэтому нам надо попросить Гаврилу Демидыча, чтоб он стал нашим спортивным врачом. Попросим, девчонки?

Заводила взмахнула руками, и собравшиеся стали скандировать:

- Про-сим! Про-сим! - и отчётливо прослушивалось контральто "девчонки" Глафиры.

Старичок растерялся, растрогался.

- Спасибо за доверие, но... Вам же нужен именно врач, а я всего лишь фельдшер. Это по чину куда ниже врача. Фельдшер я только.

- Так ведь и игры у нас не Олимпийские, - лукаво улыбнулась Серафима Красулина.