Киницик Карбарн : другие произведения.

Стивен Эриксон Кузница Тьмы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.24*11  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Наступило время разлада в Куральд Галайне, где под покровом мрака правит Мать Тьма. Однако древняя земля была прежде домом многих сил... и даже смерть не вечна. Сторонники побуждают почитаемого в народе героя, Урусандера из рода Вета, соединиться браком с Матерью Тьмой, но на пути этих планов встал консорт королевы лорд Драконус. Назревающая схватка посылает незримые трещины по всему государству, и под слухи о гражданской войне древнее могущество просыпается в давно мертвом море. В сердце событий оказываются Первые Сыновья Тьмы - Аномандер, Андарист и Сильхас Руин из оплота Пурейк.
от переводчика: Новая трилогия С. Эриксона связно описывает события, намеки на которые щедро рассыпаны по всем томам 'Малазанской Книги Павших'. Несомненно, значительная часть наслаждения будет доступна лишь читателям, знакомым с основной эпопеей. Давно полюбившиеся герои предстанут в совершенно новом качестве, разрешатся многие загадки малазанской цивилизации; автор начнет большую игру, переворачивая сложившиеся представления о сотворенном мире. Стоит ли удивляться, если реальная история Тисте окажется мало похожей на воспоминания долгожителей, намеренно или по невежеству искаженные хроники, созданные тысячи лет спустя мифы...
  
  ***
  
  ... итак, ты нашел меня и сможешь узнать эту историю. Когда поэт говорит об истине с другим поэтом, каковы шансы у истины? Позволь же спросить вот что. Находится ли память в вымысле? Или ты найдешь вымысел в памяти? Что здесь рабски склоняется и перед чем? Неужели мера величия определится лишь подробностями? Может и так, если подробности создают всю полноту ткани мира, если темы - лишь идеально сложенные и безошибочно сшитые листы; и если мне должно склоняться перед вымыслом, словно перед достигшей совершенства памятью.
  Похож ли я на мужа, способного склонять колени?
  Нет отдельных историй. Ничто отдельно стоящее не стоит второго взгляда. Мы с тобой знаем. Мы могли бы заполнить тысячу свитков воспоминаниями о жизнях, чьи владельцы почитали себя и началом и концом, для которых целостность вселенной умещалась в деревянные ящички, что так удобно держать под рукой - уверен, ты видел таких, проходящих мимо. Им было куда идти, и каково бы ни было то место... что ж, оно в них нуждалось и без драматического их появления место это, несомненно, прекращало существовать.
  Мой смех циничен? Презрителен? Я вздыхаю, снова напоминая себе, что истины подобны скрытым в земле семенам: если за ними ухаживать, кто знает, какая дикая жизнь явится взору? Предсказания безумны, самоуверенные допущения жалки. Но все эти аргументы нам уже не нужны. Если бы мы выплюнули их тогда, давно, в иной эре, когда были моложе, чем считали себя!
  Эта история будет подобна Тиам, твари о многих головах. В моей природе носить маску и говорить множеством голосов, не своими губами. Даже когда я имел зрение, глядеть лишь парой глаз было мукой, ибо я знал - мог ощутить душой - что единственное зрение лишает нас почти всего мира. И тут ничего не поделаешь. Это наш барьер понимания. Возможно, лишь поэты искренне отрицают такой путь бытия. Не важно; чего не вспомню, я придумаю.
  Нет отдельных историй. Жизнь в одиночестве есть жизнь, бегущая к смерти. Но слепой никогда не побежит, он только ощущает дорогу, как и подобает в неверном мире. Смотри же на меня как на ставшую реальностью метафору.
  Я поэт Галлан, и слова мои будут жить вечно. Это не похвальба. Это проклятие. Мое наследие - труп ожидающий, и его будут поднимать, пока пылью не станет всё. И когда последнее дыхание давно отлетело, гляди, как двигается плоть, как она еще дрожит.
  Начиная, я не воображал, что встречу конец на алтаре, под зависшим ножом. Я не верил, что жизнь моя - жертвоприношение; не верил в великие причины, в плату, передаваемую в руки славы и почета. Я вообще не верил в необходимость жертв.
  Ни один из мертвых поэтов не упокоился. Мы подобны прокисшей пище на щедром столе. Вот приносят новую перемену, высмеивая наши остатки, и сами боги отчаялись разгрести эту неразбериху. Но у поэтов есть истины, и оба мы знаем их ценность. Мы вечно грызем хрящи истин.
  Аномандарис. Что за смелое заглавие. Но помни: не всегда я был слепым. Это не личная история Аномандера. Мою историю не поместить в маленький ящичек. На самом деле он здесь наименее важен. Тот, кого толкают в спину множеством рук, пойдет в одном направлении, чего бы сам не желал.
  Возможно, я не особо его ценю. На то есть причины.
  Ты спрашиваешь, где же мое место? Да нигде. Приди в Харкенас, сюда, в мою память, в мое творение. Пройдись по Залу Портретов, не найдя моего лица. Это ли значит быть потерянным в том самом мире, что сделал тебя, что вместил твою плоть? Не грозит ли тебе подобное бедствие в родном мире? Ты бродишь и бродишь? Ты вздрагиваешь от собственной тени, просыпаешься от смятенного неверия: неужели это всё, что ты есть - блеклые перспективы, беспочвенность дерзаний?
  Или проходишь мимо, уверенно хмурясь, и твой маленький ящичек поистине красив...
  Неужели я единственная пропащая душа мира?
  Не презирай мою усмешку. Я тоже не создан для ящичка, хотя многие и пытались. Нет, лучше отвергнуть меня целиком, если так желанно спокойствие ума.
  Стол полон, пир бесконечен. Присоединяйся ко мне здесь, среди гнусных объедков и груд посуды. Слушатели голодны, голод их неутолим. И мы благодарны за это. А если я говорил о жертве, то лгал.
  Хорошенько запомни мою историю, Рыбак Кел Тат. Ошибешься, и книгоиздатели съедят живьем.
  
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  
  И В ТЕХ ДАРАХ ВСЕ ФОРМЫ ПОКЛОНЕНИЯ
  
  
  ОДИН
  
  И здесь будет мир.
  Эти слова на древнем языке Азатенаев глубоко врезаны в камень свода. Бороздки выглядят свежими, нетронутыми ветром и дождями, и потому могут показаться столь же юными и невинными, как само чувство. Лишенный изящества свидетель увидел бы лишь грубость руки каменщика, но ведь истинно говорится, что невежды не способны на иронию. Однако, подобно сторожевому псу, по одному запаху познающему подлинную натуру гостя, невежественный свидетель не слеп к тонким истинам. Потому дикарское начертание на базальте свода остается значимым и требовательным даже к невеждам, а свежесть выбитых слов заставляет помедлить всякого, кто может их понять.
  И здесь будет мир. Убеждение - камень в сердце всех вещей. Форма его высечена уверенными руками, а пыль торопливо сметена. Оно созидается, чтобы стоять, созидается, чтобы отвергать вызов, а загнанное в угол, дерется без понятий о чести. Нет ничего ужаснее убеждения.
  Все точно знали, что в Доме Драконс нет никого с примесью крови Азатенаев. На самом деле, немногие из этих существ с усталыми глазами, живущих за Барефовым Одиночеством, посещают стольный город Куральд Галайна, разве что каменотесы и зодчие, коих призывают ради той или иной работы. Но владыка Оплота не слыл мужчиной, склонным объяснять свои причуды. Если рука Азатеная высекла двусмысленные слова над порогом Великих Покоев - словно суля новую эру, полную и обещаний и угроз - это было лишь личным делом лорда Драконуса, Консорта Матери Тьмы.
  Так или иначе, Оплот в последнее время редко видел владыку над своим кровом, ибо он стоял подле Нее в Цитадели Харкенаса - отчего внезапное возвращение после бешеной ночной скачки породило и беспокойство, и бурю шепотом передаваемых слухов.
  Гром подков приближался в слабых лучах восхода солнца - света, всегда приглушенного из-за близости Оплота к сердцу силы Матери Тьмы - и становился все громче, пока не пролетел под сводом ворот и не отозвался во дворе. Шлепнулась на мостовую красная дорожная глина. Высоко задрав шею под натянутыми крепкой рукой хозяина поводьями, боевой конь Каларас остановился, вздымая бока; пена текла по гладкой шее и груди. Это зрелище заставило замереть подбежавших конюших.
  Управлявший чудесным животным грузный мужчина спешился, бросив спутанные поводья, и без лишних слов прошагал в Великие Покои. Слуги разбегались с его пути всполошенными цыплятами.
  Ни намека не эмоции не было на лице лорда, но эта особенность была известна и потому никого не удивила. Драконус ничего не выдавал наблюдателям; возможно, именно загадка этих очень темных глаз и была истоком его власти. Подобие его, созданное рукой великолепного художника Кедаспелы из Дома Энес, украшало почетное место в Зале Портретов Цитадели; воистину, рука гения сумела схватить непостижимость лица Драконуса, намек на нечто за пределами совершенных черт лица Тисте Анди, на глубину за этим доказательством чистоты крови. Это было лицо мужчины, ставшего королем во всем, кроме титула.
  
  Аратан стоял у окна Старой Башни; эту позицию он занял, едва услышав возвещавший неминуемое возвращение отца колокол. Он видел, как Драконус въезжал во двор, глаза ничего не упускали, одна рука у губ, чтобы привычно скусывать кожу и кусочки мяса с кончиков пальцев (они были вздувшимися и покрасневшими от вечных язвочек, а иногда и кровоточили, пачкая ночами простыни). Он изучал движения Драконуса: как могучий воин спешился, небрежно передав Калараса грумам, как вошел в двери.
  Трехэтажная башня господствовала над северо-западным углом Великих Покоев; главный вход был справа, невидимый из верхнего окна. В такие мгновения Аратан замирал, сдерживая дыхание, напрягая все чувства ради мгновения, когда отец пересечет порог и поставит ногу на голые камни вестибюля. Он ждал изменения атмосферы, трепета старинных стен здания, тихого грома появления Владыки.
  Как всегда, ничего такого не случилось. И Аратан не знал, его ли это неудача или сила отца запечатана за впечатляющей наружностью, за уверенными глазами, сдержана с почти совершенным мастерством. Он подозревал первое - он же видел реакцию остальных, напряженные лица высокородных, смущение низших сословий (иногда эти чувства сражались внутри одного индивида). Драконуса боялись, и причину Аратан не мог понять.
  Честно говоря, он не ожидал от себя такой чувствительности. Он же был побочным сыном. Он никогда не знал матери, даже имени ее не слышал. За семнадцать лет он едва двадцать раз был с отцом в одной комнате. Конечно, не более того. И Драконус ни разу с ним не говорил. Ему не выпадало привилегии обедать в главном зале; он учился отдельно и осваивал воинские умения вместе с новобранцами дом-клинков. Даже в дни и ночи после того, как он чуть не утонул, на девятую зиму жизни попав под лед, его осматривал целитель стражи, его не посещал никто, кроме трех младших сводных сестер, да и те посмотрели из-за двери - трио круглых лиц с распахнутыми глазенками - и тут же с визгом сбежали в коридор.
  Такая реакция сказала Аратану, что он невообразимо уродлив; несколько лет он пребывал в этом убеждении, привыкнув скрывать лицо рукой, и вскоре касание собственных пальцев стало единственным доступным ему знаком утешения. Теперь он не верил, что уродлив. Просто... обычен, на такого и глядеть не стоит.
  Хотя никто не говорил о его матери, Аратан знал, что именно она дала ему имя. Убеждения отца в этом вопросе были гораздо суровее. Он внушил себе, что помнит мать сводных сестер, объемистую грузную женщину со странным лицом - она то ли умерла, то ли уехала вскоре после отлучения тройни от груди, хотя позднейшие замечания наставника Сагандера намекали, что то была лишь кормилица, ведьма из Бегущих-за-Псами, что обитают за Одиночеством. И все же он предпочитал думать о ней как о матери девочек, слишком мягкосердечной, чтобы дать такие имена - имена, на вкус Аратана, сковавшие сестер словно проклятие.
  Зависть. Злоба. Обида. Они редко составляли ему компанию. Пролетали быстро, словно замеченные краешком глаза птицы. Шептались за углами коридоров, за дверями, мимо которых он проходил. Очевидно, они видели в нем источник великого развлечения.
  Сейчас, в первый год совершеннолетия, Аратан увидел в себе пленника или заложника, каких берут по традиции Великие Дома и Оплоты, скрепляя союзы. Он не из фамилии Драконс; хотя никто не делал секрета из его происхождения, само равнодушие лишь подчеркивало его никчемность. Семя брызжет куда хочет, но предок должен поглядеть ребенку в глаза, чтобы сделать своим. А этого Драконус не сделает. К тому же в нем мало крови Тисте - ни светлой кожи, ни высокого роста, а глазам, хоть и темным, недостает ртутной изменчивости чистокровных. В этом он похож на сестер. Где же отцовская кровь?
  Скрыта. Она каким-то образом скрыта внутри.
  Драконус его не признает, но для разума Аратана это не стало причиной печали. Мужчина ты или женщина, когда кончается детство, нужно встретиться с миром и занять свое место; а в этом ты всецело зависишь от собственных усилий. Созидание мира, его веса и ткани, позволяет проявить силу твоей воли. В этом смысле общество Куральд Галайна было истинной картой талантов и способностей. По крайней, мере, наставник Сагандер повторяет это почти ежедневно.
  Как при дворе Цитадели, так и в отделенных селениях нельзя притвориться. Жалкий и бездарный не найдет места, где может скрыть свои неудачи. "Таково правосудие естества, Аратан, а оно по любой мерке превосходит правосудие, скажем, Форулканов или Джагутов". У Аратана не было серьезного повода считать иначе. Лишь такой мир, столь усердно воспеваемый учителем, он знал.
  Но все же... сомневался.
  Ноги в сандалиях застучали по спиральной лестнице позади, и Аратан повернулся в некотором удивлении. Он давно объявил башню своей, сделал себя лордом пыльных паутин, теней и отзвуков. Лишь здесь может он быть собой, и никто не посмеет оторвать руки от лица, не посмеется над истерзанными ногтями. Никто не навещал его здесь; колокола дома призывали его на уроки или обеды, он измерял дни и ночи по их приглушенным звонам.
   Шаги приближались. Сердце застучало в груди. Он отвел руку ото рта, вытер пальцы о тунику и встал лицом к проему лестницы.
  Показавшаяся фигура заставила его вздрогнуть. Одна из сводных сестер, самая низенькая - последней вышла из утробы - лицо покраснело от трудного восхождения, дыхание чуть напряжено. Темные глаза отыскали его.
  - Аратан.
  Никогда прежде она к нему не обращалась. Он не знал как ответить.
  - Это я, - сказала она, и глаза сверкнули как будто бы гневом. - Обида. Твоя сестра Обида.
  - Имена не должны быть проклятиями, - сказал Аратан, не подумав.
  Если эти слова ее шокировали, единственным признаком стало чуть заметное покачивание головы. - Значит, ты не дурачок, как говорит Зависть. Хорошо. Отец будет... рад.
  - Отец?
  - Тебя призывают, Аратан. Прямо сейчас - я приведу тебя к нему.
  - К отцу?
  Она скривилась. - Сестра знала, что ты таишься здесь как редж в норе. Сказала, ты почти такой же тупой. Так? Она права? Ты редж? Она всегда права - она сама тебе так скажет. - Обида метнулась к нему, схватила за левое запястье и потащила к ступеням.
  Он не сопротивлялся.
  Отец его призвал. Аратан мог придумать лишь одно объяснение.
   "Меня собираются изгнать".
  Пыльный воздух Старой Башни волновался, когда они спускались, и покой этого места казался нарушенным. Но скоро все снова уляжется, пустота вернется, как изгнанный король на трон; Аратан знал, что никогда уже не посмеет предъявить права на его владения. Это было глупым заблуждением, детской игрой.
  "В правосудии естества, Аратан, слабый не может скрыться, если мы не даруем ему такую привилегию. И помни: это всегда привилегия, за кою слабый должен вечно благодарить. В любой нужный момент, если сильный захочет, он сможет вынуть меч и окончить жизнь слабого. Вот и урок на сегодня. Терпимость".
  Редж в норе - жизнь зверя терпят, пока он не начнет досаждать, и тогда собак спускают в земляной тоннель, в подземные садки, и где-то внизу редж бывает порван на куски, на мелкие клочки. Или его выгоняют наружу, где копья и мечи уже жаждут забрать жизнь.
  Так или иначе, эта тварь не помнит о дарованной привилегии.
  Все уроки Сагандера, словно волки, кружили около понятия слабости и места, уготованного проклятым слабакам. Нет, Аратан не был дурачком. Он все отлично понял.
  И однажды он навредит Драконусу, хотя как - этого и вообразить нельзя. "Отец, я - твоя слабость".
  А пока он спешил за Обидой, крепко схватившей руку, а вторую руку грыз, поднеся ко рту.
  
  Мастер оружия Айвис утирал пот со лба, ожидая за дверью. Призыв застал его в кузнице, где он отдавал распоряжения мастеру железа насчет должной заточки многослойного клинка. Говорят, те, у кого есть примесь крови Хастов, знают железо так, словно всосали жидкий расплав из материнской груди. Айвис в этом не сомневался. Пусть кузнец - умелый и талантливый изготовитель оружия, но сам Айвис от крови Хастов по линии отца и, хотя считает себя солдатом до мозга костей, способен расслышать порок в лезвии, едва клинок извлекается из ножен.
  Мастер железа Гилал принял упрек достаточно смиренно, хотя, разумеется, напрямую ничего не было сказано. Пригнув голову, он бормотал извинения, как и подобает мужу низшего ранга; уходя, Айвис слышал, как тот ревет на подмастерьев - из которых никто никоим образом не был виновен в пороке меча, ибо последние стадии изготовления клинка всецело свершаются рукой мастера. Айвис слышал эти тирады и понимал: со стороны мастера железа проявлений злопамятства ждать не следует.
  А теперь он говорил себе, стоя у дверей Палаты Кампаний господина, что жгущий глаза пот - следствие четырех горнов кузницы, воздуха, испорченного жаром и горьким металлом, дымом и копотью.
  Работники прилагали неистовые усилия, чтобы выполнить дневное задание. Видит Бездна, это кузница, не фабрика, но за последние два месяца достигнут впечатляющий прирост выпуска продукции, и не один из входящих в Великие Покои новобранцев не остается без оружия и доспехов надолго. Что делает его задачу гораздо легче.
  Но сегодня лорд внезапно вернулся, и Айвис изнурял ум, пытаясь понять возможную причину. Драконус - муж размеренной жизни, не склонный к опрометчивым поступкам. У него терпение камня, но всякому известно, что подводить его опасно. Нечто привело его назад в Дом, и тяжелая ночная скачка вряд ли оставила его в добром настроении.
  А теперь призыв - только чтобы оказаться у закрытых дверей. Нет, все это ненормально.
  Миг спустя он услышал шаги, двери открылись. Айвис понял, что смотрит в лицо домового наставника Сагандера. Казалось, что старик был испуган и еще не справился с последствиями. Встретив взгляд Айвиса, он кивнул. - Капитан, лорд желает видеть вас немедля.
  И ничего более. Сагандер посторонился и пошел по коридору так, словно за несколько мгновений потерял полдюжины лет. Айвис подумал так и выбранил себя. Он слишком редко встречает наставника, спящего допоздна, да и отходящего на покой позже всех; нет причин полагать, что Сагандер страдает от чего-то иного, нежели от необычно раннего подъема.
  Сделав успокоительный вдох, Айвис шагнул в зал.
  Старое название палаты приобрело новый смысл, ибо в прошлые десятилетия военные компании велись против внешних врагов, а ныне врагом стали взаимные амбиции Оплотов и Великих Домов. Прокопченная кузница господина - в эти дни всего лишь разумная предосторожность. К тому же он стал Консортом Матери Тьмы, и нет ничего необычного в желании пополнить число домовых клинков, чтобы они уступали лишь личной страже самой Матери Тьмы. Но, по каким-то причинам, другие дома встречали военное усиление Дома Драконс без всякого добродушия.
  Политика мало интересовала Айвиса. Его задачей было тренировать скромную армию.
  Доминирующий в центре зала круглый стол был вырублен из ствола трехтысячелетнего Черного дерева. Годовые кольца - полосы красного и черного под густой янтарной патокой полировки. Поместила его сюда пятьсот лет назад сама основательница Дома, чтобы отметить необычайное возвышение из Младших Домов в Великие. После ее внезапной смерти десять лет назад приемный сын Драконус стал править имениями семьи; и если амбиции Срэлы казались впечатляющими, что можно сказать о дерзаниях избранного сына?
  На стенах не было портретов, а тяжелые шерстяные драпировки, грубые и некрашеные, служили лишь сохранению тепла, как и толстый ковер под ногами.
  Драконус завтракал за столом: хлеб и разбавленное вино. Несколько свитков окружали оловянную тарелку.
  Поняв, что Драконус, кажется, не заметил его появления, Айвис сказал: - Владыка.
  - Доложи о его успехах, капитан.
  Айвис нахмурился, не решаясь утереть лоб. Если подумать, он уже предвидел. Мальчик ведь вошел в возраст. - У него есть природное умение, лорд, как подобает потомку такого отца. Но руки еще слабы - привычка грызть ногти оставляет кончики пальцев мягкими и ранимыми.
  - Он усерден?
  Драконус так и не взглянул на него, сосредоточившись на еде.
  - В упражнениях, лорд? Трудно сказать. Кажется, ему все дается без усилий. Я сам работал с ним и посылал сражаться в песке с обученными рекрутами, но ему все было... легко.
  Драконус хмыкнул. - И это тебя сердит, капитан?
  - Да, владыка - то, что мне так и не удалось испытать его всерьез. Я проводил с ним не так много времени, как хотелось бы, и понимаю, что нужно еще оттачивать мастерство. Но для молодого мечника он производит впечатление.
  Наконец господин поднял глаза. - Да неужели? - Он распрямил спину, отталкивая тарелку с остатками пищи и корками. - Найди ему достойный меч, какую-нибудь легкую кольчугу, перчатки, наручи, поножи. И шлем. Отдай приказание в конюшни подготовить крепкого коня - знаю, его еще не учили править боевым скакуном, так что пусть зверь будет смирного нрава.
  Айвис моргнул. - Лорд, любой конь злобится под неопытным седоком.
  Словно не слыша, Драконус продолжал: - Думаю, лучше кобылу, молодую, готовую обратить глаз и ухо на Калараса.
   "Готовую? Скорее они его боятся".
  Может быть, мысли Айвиса были ясны по лицу? Господин улыбнулся. - Думаешь, я не способен удержать своего скакуна? О, и запасного. Из рабочих. Мерина.
   "Ага, не для возвращения в Харкенас" . - Лорд, это будет долгое путешествие?
  Драконус встал. Только теперь Айвис заметил тени под его глазами. - Да. - И еще прибавил, словно в ответ на неслышимый вопрос: - В этот раз я поеду с сыном.
  
  Обида тянула его в коридор, ведущий к Палате Кампаний. Аратан знал ее только по названию: ни разу он не решился заглянуть в любимый зал отца. Он заупрямился, налегая на руку сестры.
  Та обернулась, темнея лицом - и тут же расслабилась, отпустив его ладонь. - Ты как осенний заяц. Думаешь, ему такого хочется увидеть?
  - Не знаю, чего он хочет увидеть, - ответил Аратан. - Откуда мне?
  - Видел, как уходил Когтелицый Айвис? Он был чуть впереди - там, в проходе к двору. Он рассказал о тебе. Они говорили о тебе. И теперь отец ждет. Чтобы увидеть самому.
  - Когтелицый?
  - Из-за его шрамов...
  - Это не шрамы, - сказал Аратан, - а лишь возраст. Айвис Йертхаст сражался на Форулканской войне. Они голодали при отступлении - все они. Вот откуда эти морщины на лице.
  Она смотрела на него как на умалишенного. - Как думаешь, Аратан, что случится?
  - Когда?
  - Если он не увидит того, чего хочет увидеть.
  Аратан пожал плечами. Так близко к отцу - тридцать шагов по широкому коридору и в дверь - а он ничего не чувствует. Воздух все тот же, словно сила стала иллюзией. Мысль заставила его вздрогнуть, но Аратан не желал прослеживать ее. Не сейчас. Не время понимать, куда она ведет...
  - Он убьет тебя, - сказала Обида.
  Он всмотрелся ей в лицо, уловив отблеск удивления и слабейший намек на насмешку. - Имена не должны быть проклятиями, - сказал он.
  Девушка указала на коридор: - Он ждет. Похоже, нам тебя больше не увидать, разве что за кухней - там, куда выбрасывают очищенные кости и кишки. Твои ошметки будут на Вороньем Кургане. Я сохраню клок волос. Завяжу в узелок. И даже кровь не смою.
  Она толкнула его и убежала.
   "Когтелицый - злое имя. Интересно, как они зовут меня?"
  Он устремил взор на далекую дверь и двинулся туда. Шаги отдавались эхом. Отец его убивать не станет. Мог бы сделать так давным-давно, и нет причины делать это сейчас. Слабости Аратана не бросают малейшей тени на его отца. Сагандер говорил так снова и снова. Тень не падает, ибо свет солнца, пусть бледный и дымный, никогда не раскрывает связующих нитей крови, и там, где свет, никто не станет утверждать иначе.
  Дойдя до двери, он помялся, вытирая пальцы досуха, и стукнул железной петлей под замком. Слабо слышимый голос пригласил войти. Удивляясь отсутствию страха, Аратан открыл дверь и ступил в палату.
  Тяжелый запах ланолина поразил его первым делом, а потом свет, острый и яркий - из восточного окна, на котором открыли ставни. Воздух был еще холодным, но наступивший день быстро согревал его. Остатки завтрака на огромном столе напомнили, что он еще не ел. Найдя наконец взглядом отца, он встретил ответный, пристальный взор темных глаз.
  - Возможно, - начал Драконус, - ты думаешь, что был для нее нежеланным. Ты прожил годы, не получая ответов на вопросы - но за это я извиняться не стану. Она знала, что ее выбор тебя ранит. Можно сказать, она и сама была ранена. Надеюсь, однажды ты все поймешь и даже найдешь в сердце силу ее простить.
  Аратан не ответил, потому что не мог ничего сообразить. Он смотрел, как отец встает из кресла, и только теперь - так близко - сумел Аратан ощутить исходящую от Драконуса силу. Он был и высоким и грузным, с мышцами воина, но прежде всего впечатляла его величественная грация.
  - То, чего мы желаем сердцем, Аратан, и то, что должно быть... что ж, эта пара редко сливается в объятиях, так редко, что тебе, наверное, никогда не увидеть. Я не могу ничего тебе посулить. Не могу сказать, что тебя ждет, но ты вошел в возраст - и пришло твое время делать жизнь. - Он чуть помолчал, продолжая изучать Аратана, взор темных глаз на миг коснулся его пальцев - Аратан с трудом удержался от попытки спрятать их, оставив пальцы по бокам, длинные, тонкие и красные на кончиках.
  - Сядь, - велел Драконус.
  Аратан огляделся, нашел у стены слева от входа кресло с высокой спинкой и подошел к нему. Кресло выглядело древним, ветхим от возраста. Он сделал неверный выбор - но единственным другим креслом было то, с которого поднялся отец; заняв его, он оказался бы к лорду спиной. Еще миг, и он осторожно уселся на древность.
  Отец хмыкнул. - Уверяю, из камня они делают лучше. Я не намерен везти тебя в Цитадель, Аратан... и нет, мною движет не стыд. В Куральд Галайне нарастает напряжение. Я сделаю все, чтобы умерить недовольство Великих Домов и Оплотов, но мое положение гораздо неустойчивее, чем ты можешь думать. Даже другие Великие Дома продолжают видеть во мне какого-то постороннего выскочку, коему не стоит доверять. - Он одернул себя и снова бросил на Аратана быстрый взгляд. - Но ведь ты мало что в этом понимаешь, да?
  - Вы Консорт Матери Тьмы, - ответил Аратан.
  - Знаешь, что это означает?
  - Нет, разве что она избрала вас стоять рядом.
  При этих словах в уголках глаз отца появились чуть заметные морщинки. Однако он только кивнул. - Решение, похоже, поставившее меня между ней и благородными Оплотами - в которых все носят титулы сыновей и дочерей Матери Тьмы.
  - Сыновей и дочерей - не по рождению?
  Драконус кивнул. - Спесь? Или уверение в неколебимой верности? У каждого из них - особый случай.
  - И я такой же "сын" вам, лорд?
  Вопрос явно застал Драконуса врасплох. Глаза впились в лицо Аратана. - Нет, - сказал он не сразу, но не стал пояснять. - Не смогу гарантировать тебе безопасность в Куральд Галайне - даже внутри Цитадели. И на малейшее покровительство Матери Тьмы тебе надеяться не стоит.
  - Это я и сам понимаю, лорд.
  - Я должен поехать на запад, и ты будешь меня сопровождать.
  - Да, сир.
  - Я должен на время ее оставить - отлично понимая риск... и я не стану терпеть, если ты будешь обузой в дороге.
  - Конечно, лорд.
  Драконус на миг замолчал, словно размышляя над легкостью слов Аратана. - Сагандер будет с нами, чтобы продолжить твое обучение. Но в этих делах я должен предоставить вам заботу друг о друге - хотя он полжизни жаждал посетить Азатенаев и Джагутов, похоже, возможность пришла слишком поздно. Не верю, что он так слаб, каким себя считает, но ты все же будешь ему прислуживать.
  - Понимаю, лорд. А мастер оружия Айвис...
  - Нет. Он нужен в ином месте. Страж ворот сержант Раскан и четверо погран-мечей уже ждут. Это не развлекательное путешествие. Мы поскачем быстро, меняя коней.
  - Лорд, когда выезжаем?
  - Через день.
  - Лорд, вы намерены оставить меня Азатенаям?
  Драконус подошел к открытому окну. - Возможно, - сказал он, глядя на что-то во дворе, - ты веришь, что не нужен мне.
  - Лорд, не нужно извинений...
  - Знаю. Иди же к Сагандеру, помоги собрать вещи.
  - Да, лорд. - Аратан стоял, склоняясь перед Драконусом. Так, задом, и вышел в коридор.
  Ноги казались расслабленными. Нелегко далась ему эта первая настоящая встреча с отцом. Он показался тупым, наивным, разочаровал мужчину, который его породил. Наверно, все сыновья так чувствуют себя перед отцами. Но время всё же идет вперед: ничего нельзя сделать с тем, что уже случилось.
  Сагандер часто говорил о "зодчестве прошедшего", о том, что нужно помнить об этом каждый миг, делая и готовясь сделать очередной выбор. Даже в ошибках есть намеки, сказал себе Аратан. Он сможет строить из ломаных палок и сухих костей, если нужно. Может быть, такие сооружения окажутся непрочными, но ведь и вес им предстоит выдерживать небольшой. Он - незаконный сын от неведомой матери, а отец отсылает его прочь.
  
   "Лед тонок. Трудно найти опору. Ходить здесь опасно".
  Сагандер отлично помнил день, когда мальчик чуть не утонул. Воспоминания терзали его каким-то странным образом. Каждый раз, осажденный слишком многочисленными вопросами о своей жизни, когда тайны мира смыкались вокруг, он думал о том льде. Прогнивший от гнилостных газов бычьего навоза, толстым слоем лежавших на дне залитой темной водой старой каменоломни, лед выглядел вполне надежным... но глаза плохо помогают отличить истину от лжи. Хотя мальчик один решился сойти на скользкую поверхность, Сагандер мог ощутить предательскую слабину льда тем холодным ясным утром под собственными ногами, не под ногами ребенка - мог услышать хруст, а затем и ужасающий треск - именно он готов был поскользнуться, упасть, когда под ним проваливался мир.
  Это смехотворно. Ему следует ощущать восторг. Ему, пусть так поздно, уготовано путешествие к Азатенаям и далее, к Джагутам. Туда, где он может найти ответы на свои вопросы; туда, где могут проясниться загадки, открыться все истины, а на душу снизойдет покой. Но каждый раз, когда мысли устремляются к неминуемому благу знания, он вспоминает лед и трясется от страха, ожидая тихого хруста.
  Во всем должен быть смысл. От начала до конца (и не важно, откуда ты начинаешь странствие), всё должно ладиться. Точное соответствие - дар порядка, доказательство контроля, а из контроля проистекает владычество. Он не желает принимать мир непостижимый. Тайны нужно выследить, как диких врешанов, что опустошали некогда Чернолесье: были открыты все их темные гнездилища, и для зверей не осталось потаенных мест; истребление свершилось, и ныне всякий может, наконец, безопасно ходить по великому лесу, и никакие рыки не тревожат благожелательную тишину. Лес Черных деревьев стал познанным. Безопасным.
  Они поедут к Азатенаям и в джагутский Одхан, а может, к самому Омтозе Феллаку, Пустому Граду. Но самое лучшее - он увидит наконец Первый Дом Азата и, возможно, сможет поговорить с его служителями - Зодчими. И вернется в Куральд Галайн увенчанным славой, получив всё нужное для возрождения ученой репутации; а те, что отвернулись, не скрывая презрения, отныне поползут назад словно щенки, и он с радостью их встретит - пинком сапога.
  Нет, жизнь его еще не закончена.
   "Никакого льда. Мир под ногами прочен и надежен. Слушай! Ничего особенного".
  Неровный стук в дверь заставил Сагандера на мгновение прикрыть глаза. Как муж, подобный Драконусу, мог зачать такого сына? О, Аратан вполне разумен и, по всем слухам, Айвис уже не знает, чему его учить на путях мастерства фехтования. Но в подобных умениях мало прока. Оружие - быстрая помощь тем, кто не умеет выстраивать аргументы или страшится истины. Сагандер сделал для мальчика все возможное но, кажется, при всем уме Аратана, тот обречен остаться посредственностью. Хотя какое еще будущее грозит нежеланному ребенку?
  Снова стук. Вздохнув, Сагандер позвал его внутрь. Он слышал, как открывается дверь, но не хотел отрываться от созерцания разложенных на столе предметов.
  Аратан подошел и молча стал изучать россыпь на запачканном чернилами столе. Сказав наконец: - Лорд повелел путешествовать налегке, сир.
  - Я отлично знаю, что мне требуется, и тут самый минимум. Ну, чего ты ждешь? Сам видишь, я весьма занят - в идеале нужно три дня, но это приказ лорда Драконуса, и я повинуюсь.
  - Я помогу упаковать, сир.
  - А свои вещи?
  - Уже.
  Сагандер фыркнул: - Ты пожалеешь о спешке, Аратан. В таком деле нужно размышление.
  - Да, сир.
  Сагандер обвел рукой свое собрание. - Как видишь, я завершил предварительный отбор, постоянно помня, что в любой миг перед отъездом мне может придти мысль о чем-то новом, а значит, в каждом сундуке должно быть свободное место. Я также ожидаю, что вернусь со множеством артефактов и записей. Строго говоря, не вижу, чем ты можешь помочь, кроме таскания сундуков по лестнице, но для этого тебе самому понадобится помощь. Лучше предоставить дело слугам.
  Мальчишка все еще медлил. - Я помогу оставить в сундуках больше свободного места, сир.
  - Неужели? Как именно?
  - Вижу, сир, у вас пять бутылей с чернилами. Если мы будем скакать все время, случаев писать выпадет мало...
  - А когда мы прибудем к Азатенаям?
  - Уверен, сир, у них есть чернила и готовность их одолжить, в особенности такому знаменитому ученому, как вы. Я верю, что они окажутся столь же великодушными в отношении свитков, пергаментов и воска, рамок, нитей и услуг писцов. - Не дав Сагандеру ответить, он продолжал: - А эти карты Куральд Галайна - полагаю, вы намерены их дарить?
  - Это вполне...
  - Между Азатенаями и Тисте давно царит мир но, без сомнения, другие их посетители оценят наши карты, причем с худыми намерениями. Сир, я полагаю, лорд Драконус воспретит дарить карты.
  - Обмен между учеными в интересах науки не имеет отношения к мирским заботам. Откуда в тебе такая дерзость?
  - Простите, сир. Возможно, мне стоит вернуться к лорду и спросить?
  - Спросить о чем? Не глупи. Более того, не стоит воображать, что ты поднялся в статусе после нескольких мгновений наедине с господином. Я уже решил, что не возьму карты - они слишком объемны; к тому же они копированы твоей рукой, в прошлом году, и точность вызывает серьезное подозрение, а иногда и негодование. Фактически такие карты окажутся сомнительным подарком, ибо, не сомневаюсь, они пестрят ошибками. Желаешь помочь, ученик? Отлично. Подай мысль о подходящих дарах.
  - Одному получателю или многим, сир?
  Сагандер обдумал вопрос и кивнул: - Четыре подобающей ценности и один исключительный.
  - А этот исключительный будет для Владыки Ненависти, сир?
  - Разумеется! Теперь убирайся, но вернись до звона к ужину.
  Едва Аратан отошел, Сагандер повернулся к нему. - Момент. Я решил свести поклажу к двум сундукам, один полупустой. Помни об этом, подбирая дары.
  - Слушаюсь, сир.
  Дверь скрипнула за ушедшим Аратаном.
  Раздраженный звуком Сагандер снова обратился к снаряжению на столе. Отложил карты на край, как будто они мешали ему смотреть.
  Он не особенно верил, что мальчишке удастся найти подходящий подарок для Владыки Ненависти, но так Аратан хотя бы не будет мешаться под ногами. Сагандер заметил в мальчишке новую дурную повадку, хотя ученый и не смог бы точно ее описать. Дело в том, как Аратан говорил, в его вопросах и надетой маске невинности. Не простой невинности, но старательной. Как будто все их предприятие подозрительно, как будто оно не вполне реально.
  У Сагандера в последнее время возникало некое беспокойство после любой беседы с Аратаном.
  Ладно, путешествие поставит мальчишку на прежнее место - он станет широко раскрывать глаза от испуга. Мир за пределами дома и родной земли велик, способен ошеломить. После инцидента в старой каменоломне Аратану воспретили уходить далеко, и даже краткие посещения деревни проходили под присмотром.
  Аратана берут, чтобы ошеломить, и это послужит ему во благо.
  
  Страж ворот Раскан стащил сапог и повернул, изучая подошву. При его походке каблук стирался сзади, именно там начинали портиться слои кожи. Увидев первые признаки этого, он выругался. - Им же едва полгода. Просто теперь их делают не как следует.
  Ринт, отслуживший в пограничных мечах семь суровых лет, стоял рядом, опираясь о крепостную стену. Он сложил руки на груди, почему-то походя на кабана, собравшегося загнать свинку в лес. На ногах, с горечью заметил Раскан, поношенные мокасины из толстой, надежной кожи хенена. Командовать Ринтом и тремя другими мечами будет нелегко, раздумывал сержант. А заслужить их уважение, кажется, и того труднее. Да, они полагаются друг на друга, но без всякого почтения, субординация то и дело теряется, как будто то один становится командиром, то другой. Вот вам доказательство, что чины и должности, которые раньше заслуживались, стали ныне монетами на грязных весах; даже низший чин Раскана - следствие родства с Айвисом, и он понимал, что мог бы не заслужить и этого.
  - По мостовым привык шастать, - подал голос Виль, небрежно севший на ступенях, что вели в оплывшую канаву у насыпи ворот. - Мягкая почва - это тебе совсем другое. Повидал я много топтателей дорог на пограничных войнах. Колени портили, лодыжки ломали. Будь мы созданы для хождения по камню, имели бы копыта как у горных козлов.
  - Но эти крепкие подметки - оно самое, - прозвенел Галак, сидевший рядом с Вилем. - Копыта для топчущих дороги. Просто подкуй их, как подковывают лошадей.
  - Подковки портят плиты, - возразил Раскан, - а меня много раз на дню вызывают в дом.
  - Лучше бы нам не торопиться, - заметил Ринт, и обветренное лицо исказила слабая улыбка.
  Раскан задержал на нем взгляд. - Значит, бывал на западе?
  - Недалеко. Никто из нас не был далеко. Не в Одиночестве, по ту сторону раздела.
  Тут подошла последняя из погран-мечей. Ферен приходилась Ринту сестрой и была на несколько лет его старше. Жилистая там, где у брата выдавались мышцы, чуть выше его, с запястьями лучницы; на левой руке была намотана медная проволока, защита от тетивы (молва утверждала, что она не снимает ее никогда). Движения напоминали одновременно и волчицу, и кошку, как будто она всегда готова и выслеживать, и преследовать добычу. Разрез глаз намекал на примесь крови живущих к востоку от Чернолесья, хотя примесь, должно быть, была тонкой - у брата подобных особенностей не было.
  Раскан пытался вообразить эту женщину входящей в Главный Зал любого дома королевства и не оскорбляющую этим хозяев - и не мог. Она принадлежала дикости; впрочем, как и ее компаньоны. Они грубы и бескультурны; но, пусть они плохо подходят почве Дома, понимал Раскан, все изменится, едва цивилизация останется позади.
  Среди погран-мечей не было чинов. Вместо этого работала какая-то загадочная тайная иерархия, причем гибко - обстоятельства диктовали, кто будет командовать в данный момент. Хотя в нынешнем путешествии все просто: Раскан отвечает за четверых, а вместе они отвечают за безопасность и лорда Драконуса, и наставника с мальчишкой.
  Мечи будут готовить, чинить, охотиться, ставить и снимать лагерь, заботиться о лошадях. Именно эти навыки их "секты" готов использовать лорд, ибо желает странствовать быстро и без обоза. Единственно, что тревожило Раскана - воины не принесли присяги Дому Драконс. Если задумана измена... но погран-мечи славны верностью. Они остаются вне политики, отстраненность и делает их достойными доверия.
  И все же... трения в королевстве никогда не были такими сильными и, кажется, господин стоит в самом центре. Хочет того Драконус или нет.
  Задумавшийся, опустивший глаза Раскан натянул сапог и встал. - Нужно отобрать лошадей.
  - Мы разобьем лагерь снаружи, - сказал Ринт, отрываясь от стены. Поглядел на сестру, так слегка кивнула, словно ответив на невысказанный вопрос.
  - Не на учебном дворе, - ответил Раскан. - Днем мне нужно будет посадить мальчика на боевого коня.
  - А если мы будем на дальнем конце? - предложил Ринт, морща густые брови.
  - Хорошо, хотя Аратан теряется, если вокруг слишком много глаз.
  Ферен остро глянула: - Думаешь, сержант, мы будем смеяться над сыном лорда?
  - Незаконным...
  - Если глаза отца не видят сына, - возразила она, - это дело только лорда.
  Раскан нахмурился, пытаясь понять смысл слов женщины. Потом скривил губы. - В Аратане нужно видеть всего лишь новобранца, каковым он и является. Если заслужил насмешки - зачем щадить? Нет, я беспокоюсь, что тревога станет причиной падения. Нам завтра выезжать. Не хотел бы я доложить господину, что мальчик ушибся и не способен ехать верхом.
  Страшноватые глаза Ферен еще миг смотрели на него; потом женщина отвернулась.
  Тон Раскана стал строже: - Отныне вы будете помнить, что я не обязан объясняться перед вами четверыми. Мальчик - мой подопечный, и то, как я с ним обхожусь - не предмет для споров. Понятно?
  Ринт улыбнулся. - В точности, сержант.
  - Прошу прощения, сержант, - добавила сестра.
  Раскан направился к конюшне, стуча каблуками по камням мостовой.
  
  Было уже за полдень, когда страж ворот показался на дороге к учебному двору с мальчиком, ведшим под уздцы боевую лошадь. Торф здесь был безнадежно испорчен, потому что целые отряды всадников практиковали развороты в строю, обучая скакунов нового сезона. Под слоем торфа была глина, все поле обильно пронизано ручьями - одним словом, ездить тут было опасно, как на настоящем поле брани. Каждый год гибли два - три коня и столько же солдат; однако, по словам лорда, многим Великим Домам и Оплотам не хватало как лошадей, так и умелых наездников, и Драконус намеревался использовать эту слабость, если дело дойдет до гражданской войны.
  Гражданская война. Два слова, которые никто не дерзает вымолвить вслух, но которые знают все. Это было безумием. Во всей неразберихе, на взгляд Раскана, не было ничего неразрешимого. Что такое власть, которую столь многие, похоже, мечтают ухватить? Пока ты не держишь в руках жизнь, угрожая ее сломать, власть бессмысленна. А если все сводится к такой простой и грубой истине, какие же стремления руководят властолюбцами? Кто среди жужжащих во дворцах королевства глупцов так смел и откровенен, чтобы сказать: "Вот чего я желаю. Власти над жизнью и смертью как можно большего числа людей. Разве я не заслужил? Разве я не достоин? Разве я не посмею?"
  Но Раскан - всего лишь страж ворот. Ему не дан утонченный разум Сагандера или лордов и леди, высших служителей Куральд Галайна. Очевидно, он что-то упускает, и мысли его всего лишь глупы. Во власти есть что-то превыше его понимания. Все, что он знает - что его жизнь в чужих руках; возможно, тут есть возможность сделать выбор, но если и так, ему не даны мудрость или ясность видения, чтобы сделать выбор.
  Мальчик, как обычно, был молчалив, выводя явно послушное животное на мягкий, взрыхленный грунт.
  - Обрати внимание на высокую спинку седла, Аратан, - сказал Раскан. - Выше, чем ты привык видеть, но не настолько, чтобы сломать тебе спину, словно веточку, если ты столкнешься с вражьим строем. Нет, уж пусть тебя лучше сбросит. По крайней мере будет шанс пережить падение. Не то чтобы высокий шанс, но все же... Но сейчас не в этом твоя забота. Я только хочу сделать очевидным: это боевая лошадь и ее упряжь совсем иная. Стремена в форме чаш, ребристый рог. Хотя ты не будешь носить полный доспех: у лорда другие замыслы, и если мы и столкнемся с конными недругами из других Семейств, то сможем нарезать вокруг них круги. Что еще важнее, мы сумеем пережить падение, не сломав себе кости, чтобы лежать и ждать, когда нас выпотрошат как скот.
  Во время речи глаза Аратана устремились мимо Раскана, туда, где четверо погран-мечей сидели на длинном бревне. Сержант глянул на них через плечо и снова посмотрел на мальчика: - Забудь про них. Мне нужно все твое внимание.
  - Да, сир. Но почему они поставили палатки? Им не рады на землях Дома?
  - Они сами так хотят, вот и всё. Полудикари. Похоже, годами не мылись. Ну-ка, смотри на меня, Аратан. Этих скакунов специально отбирали. Не только по росту, но и по характеру. Почти все лошади скорее умрут, нежели навредят кому-то из нас - о, я не говорю о случайном ударе копытом или укусе, или паническом наскоке. Это случайность либо дурной нрав. Смотри же: эти звери тяжелы в сравнении с нами. Одним весом могут нас сокрушить, затоптать, превратить в кровавую жижу. Но они так не делают. Они слушаются. Не сломленный конь - испуганный конь, он боится нас. Сломленный конь - конь усмиренный, на место страха пришло доверие. Иногда слепое доверие. Идиотское доверие. Вот оно как.
  Ну, а боевой конь - другое дело. Да, ты еще хозяин, но в битве вы деретесь как партнеры. Этот зверь выращен в ненависти к врагу, а враг слишком похож на меня и на тебя. Так неужели в сумятице схватки он уловит разницу? Между врагом и другом? - Сержант замолчал, видя, как Аратан моргает, поняв, что вопрос не риторический.
  - Не знаю.
  Раскан хмыкнул: - Хорошо. Честный ответ. Да и никто не знает. Но треклятые твари не ошибаются. Напряжение мышц всадника подсказывает им, откуда исходит угроза? Возможно. Иные так считают. А может, правы Бегущие-за-Псами, и души скакуна и всадника обмениваются словами. Связываются кровью или еще что. Ладно. Ты должен понять, что нужно сковать какую-то цепь, пока тебе не будет достаточно инстинкта. Ты будешь знать, что делает зверь, а он будет знать, куда ты хочешь направиться. Так оно бывает.
  - И долго ли этого ждать, сержант?
  Он заметил, что глаза мальчика помрачнели. - Да, в том и вызов. Для вас обоих. Мы не можем ждать сколько следует. Так что уже сегодня начнем изучать необходимое. Только не думай, что будешь скакать более одной-двух лиг в день. Но ты будешь ее направлять, ухаживать за ней. Многие говорят, что кобылы плохо годятся в боевые скакуны. Но господин думает иначе. На деле он полагается на природные стадные наклонности животных - Драконус ездит на жеребце, хозяине табуна. Понимаешь его мысль?
  Аратан кивнул.
  - Ладно, ослабляй узду. Пора поработать.
  
  Мальчик и зверь хорошо потрудились в тот полдень, сначала на поводу, а потом и без; даже со своего бревна Ферен видела пот на черной шкуре кобылы. Когда наконец страж ворот и сын лорда повернулись к лошади спиной, а кобыла спокойно пошла за Аратаном, Галак фыркнул и пробурчал: - Отлично сделано.
  - Ворчливое одобрение, - заметил Виль. - Но, думаю, тебе пришлось что-то сломать внутри, чтобы сказать хоть это.
  - Мундиры и сапоги с твердыми подошвами. Признаюсь, меня живущие в домах не особо поразили.
  - Просто иной путь, - заметил Ринт. - Не лучше и не хуже, просто иной.
  - В те дни, когда в лесу еще были кабаны...
  - Когда еще был лес, - вставил Виль.
  Галак продолжал: - Великие охоты, загонщики и псы. В квадрате леса, который можно объехать за три звона. Как будто кабану есть куда уйти. Как будто он не занят своими делами, выслеживая самку или еще...
  - И что? - спросил как всегда немногословный Ринт.
  - Ты сказал "иной путь, не лучше не хуже". Ты был слишком великодушен, а может, просто лжив. Подстилаешь коврик, чтобы они шли вперед и вперед. Я видел терефу, пришедшую пить из ручья среди рассветного тумана, и слезы покрыли мое лицо, потому что это была последняя тварь на лиги и лиги. Без самца. Просто одинокая жизнь и одинокая смерть под треск падающих деревьев.
  Ферен прокашлялась, не сводя взгляда с мальчика - тот шел, а лошадь двигалась следом, как верная собака - и произнесла: - Путь войны оставляет пустыню. Мы видели это на границе, и здесь не иначе. Жар вздымается, словно загорелся торф. Никто не замечает. Пока не станет слишком поздно. И тогда - а как же? - некуда бежать.
  Сержант прихрамывал, заводя подопечных во двор.
  - Так она завела любовника, - проворчал Галак.
  - Говорят, ее нынче окружает непроницаемая магия, - заметил Ринт. - Защита от любого света. Окружает ее, куда бы ни шла. Похоже, нашу королеву теперь не видит никто, кроме Драконуса.
  - Интересно, к чему бы это? - спросил Галак.
  Ферен фыркнула, и все, даже Галак, поддержали ее тихим, сухим смехом.
  Миг спустя Ферен подобралась. - Мальчика терзает тревога, и можно ли удивляться? Как я слышала, до сего дня отец был невидим для сына, как его новая любовница в Цитадели.
  - Полная бессмыслица, - кивнул Галак.
  Ферен удивленно поглядела на него. - Полная осмысленность. Он наказывает мать мальчика.
  Брат спросил, поднимая брови: - А ты знаешь, кто она?
  - Я знаю, кто не она, и этого более чем достаточно.
  - Ну, я уже не догоняю, - криво улыбнулся Виль.
  - Галакова терефа лакает воду из ручья на заре дня. Но день загорелся для всех, не для нее одной. Ты знаешь, что она обречена, знаешь, что все кончено для этой сладкоглазой голубки. Кто убил ее самца? Стрелой или капканом? Кто-то.
  - И если убийца вечно извивается в руках Хаоса, - прошипел Галак, - то заслуженно.
  Виль хмуро бросил: - Как щедро, Галак. Мы охотимся каждый день. Мы убиваем, чтобы выжить. Как волки, как ястребы.
  - Но мы отличаемся от ястребов и волков, Виль. Мы можем представить последствия того, что делаем, и это делает нас... не нахожу слова...
  - Виноватыми? - предложил Ринт.
  - Да, отлично подходит.
  - Не полагайся на совесть, - сказала Ферен, не заботясь, что в голосе звучит горечь. - Она вечно кланяется необходимости.
  - А необходимость зачастую - ложь, - добавил, кивая, Ринт.
  Глаза Ферен устремились на всклокоченный торф, на грязь учебного поля. Насекомые вились и плясали над озерцами, оставленными конскими копытами, свет неспешно угасал. Из поросли за спинами раздавалась бесконечная, странно жалобная песня птицы. Ее почему-то подташнивало.
  - Непроницаемая темнота, говоришь? - сказал Виль и покачал головой. - Вот странное дело.
  - Почему? - услышала свой голос Ферен. - Ведь красота мертва.
  
  Надвое разделенные рекой Дорсан Рил, земли Великого Дома Драконс состояли из череды голых холмов, двух десятков древних шахт, трех лесов, которые некогда были одной, хотя и не очень большой чащей; из единственной деревни с закабаленными жителями, ферм с низкими каменными стенами вокруг полей, нескольких прудов на месте карьеров, в которых выращивали различную рыбу... Общинные земли давали пищу черношерстным амридам и рогатому скоту, хотя травы вечно не хватало.
  Эти земли отмечали северо-западную границу Куральд Галайна; добраться до них можно было по единственной, редко когда чинимой дороге и построенному Азатенаями мосту, тоже единственному, потому что почти все передвижение шло по реке Дорсан Рил, по берегам коей стояли лебедки и линии тросов - хотя во время весенних разливов эти приводимые в движение волами машины оставались без дела, ведь рев реки был отлично слышен даже в комнатах отстоявших на тысячу шагов Великих Покоев.
  Холмы на запад и север от крепости были сложены по большей части из гранита ценной структуры, темной и мелкозернистой. Это и было единственным источником доходов Дома Драконс. Однако главной победой лорда - и, вероятно, главным источником зависти и тревог соседей до возвышения Консорта Матери Тьмы - была таинственная близость с Азатенаями. Пусть исконная архитектура Куральд Галайна смела и впечатляюща, чему доказательством ее венец, Цитадель, но каменщики Азатенаев несравненны - поглядеть только на Великий Мост Харкенаса, подаренный городу лично Лордом Драконусом.
  Лучшие умы двора, те, что способны к тонким размышлениям, оценили символический смысл моста. Но даже это стало поводом для желчных упреков и обдуманных унижений. Зрелище обмена дарами отдает горечью, если тебе нечего дарить и нечего принимать. Вот мера положения, но его надолго не удержишь, и благодарность преходяща, как капли дождя на камнях, когда солнечное небо закрывает лишь крошечная тучка.
  Если на камнях Великого Моста были высечены слова, то хорошо сокрытые. Возможно, коли кто-то остановил бы лодку под пролетом, используя одно из массивных каменных колец, что так ловко там размещены, и направил сияющий глаз фонаря вверх - увидел бы ряды и ряды азатенайских письмен. Но ведь, правду говоря, это одна фантазия. Живущие на реке Харкенаса не смешиваются со знатью, артистами, художниками и поэтами своего времени, и то, что они видят, остается при них.
  Грезят ли они о мире, эти закопченные мужчины и женщины со странными говорами, скользя в лодчонках по бездонным черным водам? Там, где ходят они, за городом, где берега источены и вода черна от ила, поклоняются ли они поцелую земли и воды, страшатся ли грядущего времени?
  И могли ли мы - о боги, могли ли - вообразить, сколько крови принесут они в жертву во имя наше?
  И здесь будет мир.
  
  
  ДВА
  
  Свечи раскрасили воздух золотом, умягчили бледный солнечный свет, струившийся сквозь высокие, узкие окна. Десятка два свечей, укрепленных в разнообразных держателях - сколько смогли собрать из неиспользуемых комнат крепости; большая часть уже стала огарками, язычки пламени дрожали и посылали ввысь струйки черной копоти. Слуга стоял настороже, готовый заменить свечу, которая сдастся смерти.
  - Зрите гения, погруженного в созерцание, - прошептал Хунн Раал чуть слышно, краем глаза улавливая осторожный кивок Оссерка. Было рискованно вообще что-то говорить. Мужчина, резкими движениями смешивавший краски на палитре и ударявший кистью по деревянной доске, отличался буйным темпераментом, а обстановка уже накалилась. Однако Хунн рассудил, что такой комментарий станет комплиментом, способным утишить возможное раздражение Кедаспелы от нежданного вмешательства.
  Было очевидным, что Оссерк не решится даже на согласное бормотание. Вот что бывает, когда юноша не находит случая испытать свое мужество. Разумеется, в том нет вины самого Оссерка. Нет, упрек - и разве можно подобрать иное слово? - относится к отцу, неловко сидящему в изысканном уборе: одна сторона лица купается в свете свечей, вторую затянули густые, мрачные тени, соответствуя суровому его настроению.
  Кедаспела может быть самым востребованным портретистом Куральд Галайна, знаменитым благодаря яркому таланту и печально знаменитым грубостью с клиентами, но даже ему не сравниться с мужем, сидящим в кресле черного дерева с высокой спинкой... если хрупкое терпение Веты Урусандера наконец лопнет. Парчовый мундир был новым изобретением, предназначенным для официальных визитов в Цитадель и прочих торжественных оказий, но в дни, когда Урусандер командовал легионами, его нельзя было отличить по облачению от обычного солдата из когорты. Легионы Куральда ныне называют Легионом Урусандера, и не без важной причины. Пусть рожденный в Младшем Доме, Урусандер быстро поднялся в чинах в первые жестокие месяцы Форулканской Войны, когда высшее командование проредили подлые покушения, а потом и череда поражений на полях брани.
  Урусандер спас народ Тисте. Без него, отлично знал Хунн Раал, Куральд Галайн пал бы.
  Последующая служба во время кампании по изгнанию Форулканов и погонь за Джералканами, приведших войска в глубь северо-западных земель, подняли Урусандера до статуса легенды, оправдывая запоздавший сеанс в верхних комнатах новой башни крепости, где каменная пыль еще летала на сквозняках. Присутствие Кедаспелы из Дома Энес - само по себе впечатляющее мерило возвышенного положения Урусандера. Копию портрета поместят на стену Внутренней Улицы Цитадели Харкенаса, туда, где висят образы высокорожденных Тисте, и живых, и давно ушедших.
  Однако неуклюже усевшийся мужчина в кричаще роскошной форме со множеством медалей готов был разбить этот образ решительности и достоинства. Хунн Раал подавлял улыбку. Они с Оссерком уловили признаки, а вот Кедаспела работал, ничего не замечая, затерявшись в мирке яростной торопливости. Урусандер стал почти неподвижен - нет сомнений, художник увидел в этом, если он вообще о чем-то думал, триумф своей воли над непокорным объектом.
  Хунн гадал, не заговорит ли Оссерк, чтобы спустить воду, прежде чем плотина прорвется - или спасует, как делал всю проведенную за надежными стенами жизнь, чтобы потом унижаться в попытках утешить обиженных отцовскими грубостями? Хунна так и подмывало подождать и поглядеть... но будет ли от того добро? Хуже всего, если Кедаспела оскорбится, сложит кисти и краски и уйдет, чтобы никогда не вернуться.
  Присутствию Хунна Раала в комнате были причины. Не он ли едва не погиб, принимая грудью нацеленный в Урусандера нож убийцы? Что же, он готов снова ступить на кровавый путь.
  Он кашлянул и начал: - Славный художник, свет дня гаснет...
  Кедаспела - он был не намного старше Оссерка - взвился, глядя на старого солдата: - Проклятый глупец! Свет идеален! Именно этот миг - неужели не видишь?
  - Пусть так, и я склоняюсь перед вашим мнением, сир. Однако вы должны понять, что Лорд Урусандер получил много ран за бытность в солдатах. Снова и снова он истекал кровью на защите Куральд Галайна, добывая мир, который мы считали само собой разумеющимся. Знаю, сам я не смог бы высидеть целый день...
  - В сем, - фыркнул Кедаспела, - не сомневаюсь. Но твоя собачья морда никогда не украсит стену, разве что в качестве трофея.
  Хунн Раал подавился смехом. - Отлично сказано, сир. Но это ничего не меняет. Лорду нужно разогнуть руки и ноги, вот в чем дело.
  Круглое лицо живописца вдруг показалось маской, готовой сорваться с тела и налететь на Хунна; но он тут же отвернулся, раскидывая кисти: - Да что такое свет? Разве не достаточно, что Мать Тьма украла его у нас? К чему портреты на Улице? Они бесполезны! - Казалось, он говорит сам с собой. По множеству причин присутствующие в комнате, даже сам Урусандер, предпочли не прерывать его уединения.
  Лорд выпрямился, глубоко вздохнул.
  - Завтра, лорд Урусандер, - бросил Кедаспела тоном, за который можно получить по шее. - В это же время. А вы, слуги - больше свечей! Проклятие темноте, проклятие!
  Хунн следил, как лорд молча выходит из комнаты в боковой проход, ведущий в личные покои. Солдат поймал взгляд Оссерка и кивнул, выходя по главной лестнице. Сын Урусандера шагал следом. Это крыло крепости еще нуждалось в обстановке; они проходили по пустым комнатам и гулким коридорам, достигнув главного вестибюля, и то, что казалось прежде роскошью, вдруг поразило Хунна своей потрепанностью, изношенностью: стены, драпировки и стойки с оружием были закопчены, испачканы сотней лет использования.
  Мало что осталось от старинной крепости, некогда короновавшей холм в самом сердце городка Нерет Сорр; развалины по большей части были разобраны для постройки Нового Замка сто лет назад, а последние капли кровной линии, рода, некогда имевшего власть над селением и прилегающими землями, давно просочились в землю. Все верили, будто семья самого Урусандера присягнула в верности исчезнувшей знати, изначальным воителям - но именно Хунн Раал и старался распространять эту легенду. В истории столь много зияющих прорех, что их следует заполнять чем-то подходящим для сегодняшнего дня и, что важнее, для дней грядущих, когда плоды заботливо выращенных вымыслов и полуправд - если он преуспеет - дадут щедрый урожай.
  Они вышли во двор, шагая в тени толстых, высоких стен. По одну сторону телега доставила глыбы сырого железа, подмастерья кузнеца деловито разбирали груз. Не обращая внимания на их усилия, возчик и замковый лекарь вытаскивали клеща из левого уха вола; упрямство насекомого было заметно по струйке крови, текущей по шее животины. Сам вол жалобно мычал, дергая кожей и напрягая мускулы.
  - Куда мы идем? - спросил Оссерк, когда они пересекли двор, направившись к Высоким воротам.
  - В город. Твой отец будет за столом в дурном настроении, если вообще покажется. Никогда не видел мужчины, более него жаждущего отложить меч ради сундука с форулканскими цилиндрами - хотя из них половина ломаные. Если у белолицых дураков и были достойные уважения мысли, они не очень-то помогли им против мщения Тисте.
  Оссерк ответил не сразу. Когда они подошли к воротам, он сказал: - Он горит восхищением, Хунн. Законы правления. Устройство общества. Нам нужны реформы, чему доказательством готовые разразиться неприятности.
  Хунн Раал хмыкнул и ощутил, что лицо исказилось гримасой: - Драконус. Неприятности, о которых ты говоришь, начинаются с этого выскочки и с ним кончатся.
  Хунн продумал свой комментарий, ему не нужно было оборачиваться, чтобы ощутить удивленный взор Оссерка. Он просто продолжил: - Ни истории, ни прецедентов. Семья Драконс всегда была Младшим Домом. А теперь какой-то сомнительный наследник истончившейся крови стоит рядом с Матерью Тьмой. Вот угроза, и от нее не отделаешься реформой. Амбиции, Оссерк - это яд.
  - Что ж, в моем отце его нет ни капли.
  Хунн улыбнулся в душе, и улыбка его была торжествующей. - Именно. Кто лучше годится в правители? Ей не нужен проклятый консорт, ей нужен супруг.
  Они вышли на первый из поворотов, ведших вниз, в город. Так поздно вечером входящих внутрь не было, но на следующем изгибе едущие вниз телеги создали затор. Дюжина грузчиков поднимала задник длинного фургона, чтобы освободить дорогу.
  - Если Драконус - посредственность, - заявил Оссерк, - то мой отец тоже.
  Хунн ожидал такой мысли. - Неверно. Самые ранние записи Нерет Сорра упоминают семью Вета. Что еще важнее, Урусандер командует Легионом, пусть он в отставке. Скажи же мне: хорошо ли к нам отнеслись? Ты видел сам, о друг мой. Мы сражались и столь многие из нас погибли. Мы победили. Выиграли войну для всех жителей королевства. А теперь они готовы забыть о нашем существовании. Это неправильно, такое отношение, да ты и сам знаешь.
  - Мы не угрожаем знати, - возразил Оссерк. - Вот тебе правда, Хунн Раал. Поддерживать легионы в полном числе разорительно. Желая сократить список действующего...
  - Выбросив оказавшихся вне списка на улицы, - сказал Хунн Раал. - Или, хуже, в лес, копаться в земле с отрицателями. А когда вернутся Форулканы? Мы не будем в готовности, и тогда даже твой отец всех не спасет.
  У всякой вещи свой узор, и Хунн Раал не без причины работал над ними; а особенно над этим юным мужчиной, не испытанным в бою сыном героя, который говорил о легионах "мы", говорил о них, словно видя ставшую реальностью мечту. Хунн понимал, что нужно сделать, однако Урусандер не из тех, кого можно поколебать спорами и доказательствами. Он закончил службу отечеству и полагал, что остаток жизни принадлежит лично ему. Да, он это заслужил.
  Но суть в том, что королевству нужен спаситель, и единственный путь к отцу лежит через сына. Хунн Раал продолжал: - Будущее готовится не для других, хотя каждый из нас может так думать. Будущее - для нас. Твой отец понимает это на некоем глубоком уровне - глубже безумных Форулканов с их одержимостью правосудием и так далее - он знает, что дрался за себя и за тебя. За мир перед тобой. Но вместо этого он прячется в кабинете. Его нужно вытащить, Оссерк. Ты должен понять.
  Но на лице Оссерка появилась угрюмая гримаса. Они шагали рядом с чередой телег, одолевавших очередной поворот вниз. Хунн Раал почти наяву видел клыки, грызущие мозг Оссерка. Он приблизился, понизил голос: - Он отказывается вложить меч в твои руки, Оссерк. Я знаю. Чтобы сберечь. Но слушай: в разбитой армии - какие из твоих иных умений могут пригодиться? Ты говоришь, что хотел бы идти со мной бок о бок, и я верю тебе. Возьми меня Бездна, я возгордился бы, увидев такое наяву.
  - Никогда этому не бывать, - прорычал Оссерк.
  - Легионы ждут тебя. Они видят - мы каждый день видим в сыне столь многое от отца. И мы ждем. В день, когда твоему отцу придется стать королем, Оссерк, он поистине оставит легионы - и ты займешь его место. Вот какого будущего жаждем мы все. Говорю тебе, я буду работать с Урусандером. Не для того ведь он учил тебя воинским навыкам, чтобы ты нумеровал глиняные цилиндры. Тебе нужно дело, и мы его обеспечим. Обещаю.
  - Ты так часто говоришь, - буркнул Оссерк, но гнев его уже лишился силы.
  Хунн Раал хлопнул его по спине. - Сделаю. Ну, друг, давай напьемся?
  - Ты всё о попойках.
  - Поверь мне: солдат ничего другого не видит. Сам скоро поймешь. Я планирую напиться так, что тебе придется тащить меня домой.
  - Если я не напьюсь первым.
  - Значит, состязание? Отлично!
  Есть нечто жалкое, подумалось Раалу, в юнце, жаждущем подходящей причины, чтобы напиться и сесть молча и одиноко, созерцая не желающие уходить воспоминания. Как наяву видя павших друзей и слыша вопли умирающих. Сам Хунн Раал никому бы такого не пожелал... но если не произойдет что-то, делающее портрет Урусандера подлинным выражением его сути, быть гражданской войне.
  И легионы окажутся пойманы глазом бури.
  Вот истинная ирония: родовая линия самого Хунна Раала, линия Иссгинов имеет больше прав на престол, нежели все иные, даже сама Мать Тьма. Но ладно. Прошлое - не просто череда зияющих дыр. Там и тут эти дыры заполнены, причем давно, истины захоронены глубоко и надежно. И это тоже правильно. Он старается не ради себя самого, верно? Ради блага королевства. Пусть ценой собственной жизни, но он увидит Урусандера на Троне Черного Дерева.
  Мысли вернулись к Драконусу, словно кровь блеснула в ночи, и он ощутил в груди горячую ярость. Все полагают, что легионеры останутся в стороне, не вмешаются в раздрай среди знати. Но всеобщее мнение ошибается. Хунн Раал об этом позаботится. Если напряжение разрешится открытым конфликтом, Драконус увидит восставшими против него не только сыновей и дочерей Тьмы, но и Легион Урусандера.
   "Тогда поглядим, Драконус, как ты отболтаешься. Увидим, куда завело тебя безумие властных амбиций".
  Ночь окутала город внизу, только таверны светились на дне долины желтым и золотым светом фонарей. Словно огоньки свечей. Хунн Раал ощутил, как просыпается жажда.
  
  Кедаспела смоченной в спирте тряпицей стер с рук последние, самые упрямые пятна краски; глаза заслезились от поднявшихся паров. Он отослал слуг. Идея посторонней помощи для переодевания к обеду абсурдна. Тайна великого портрета в том, чтобы встретиться с объектом с глазу на глаз, наравне, будь то вождь армий или мальчик-пастух, готовый отдать жизнь ради стада амридов. Он презирал идею "лучших". Положение и богатство - хлипкие драпировки, а за ними существа столь же порочные, сколь все остальные; и если они желают, чтобы все плясали и припрыгивали позади, то это доказательство внутренней слабости и ничего больше. Что может быть более жалким?
  Он никогда не хотел иметь слуг. Не желал создавать искусственное неравенство. Каждая жизнь - дар, и стоит только взглянуть в глаза другого, в любой день, в любом месте, чтобы всё понять. И не имеет значения, чьи это глаза. Он видит верно, он сумеет передать истину остальным. Его рука никогда не лжет.
  Сегодняшнее позирование было... адекватным. Настроение, захватившее Кедаспелу во время работы над портретом, было дурным; он отлично это сознавал. Но негодовал он по большей части сам на себя. Каждый день короток, свет капризен, зрение слишком остро, чтобы не замечать недостатки труда - и никакие похвалы зрителей не уничтожат всего этого. Хунн Раал, нет сомнения, считает свои замечания приятными и даже льстивыми - но Кедаспеле потребовалась вся воля, чтобы не ткнуть ухмыляющегося солдата кистью в глаз. Страсть, захватывающая разум во время творчества, темна и способна навести ужас. Убийственна и подла. Эти бездны напугали его однажды, но теперь он просто с ними живет, как живут с уродующими лицо шрамами или оспинами, следами давней болезни.
  Однако больше всего его тревожила широта главного противоречия: он готов служить идее, будто каждая жизнь имеет одинаковую ценность, ценность безмерную - и в то же время презирает всех, кого знает.
  Почти всех. За тремя драгоценными исключениями.
  Мысль заставила его замереть, глаза застлала влага. Он знал: это не надолго. Вспышка воспоминаний, внезапный наплыв предвкушения: скоро он снова свидится с ней. Нет ничего неподобающего в любви к Энесдии, сестре. Он же художник, познавший истину красоты, а она - живое определение этой добродетели, от ядра души до изящного совершенства форм.
  Он мечтал сделать ее портрет. Это стало повседневной грезой, навязчивой грезой, но он ничего не сделал и не сделает никогда. Сколько бы сил он ни вложил, сколь бы великим ни был его талант... он знал, что не сумеет ее запечатлеть, потому что увиденное им не обязательно должно быть видимо другим... хотя он не был уверен ни в чем, ведь такое не стоит обсуждать с посторонними...
  Тот побитый жизнью старый вояка, Урусандер, стал яркой противоположностью. Таких рисовать легко. О да, в них могут быть глубины, но это глубины одного цвета, одного тона. Они лишены загадки, вот что делает их могущественными вождями. Есть нечто страшное в неколебимой монохромности, однако это, кажется, ободряет окружающих, словно они находят источник силы.
  Некоторым подобает превращаться в краски на доске, в сохнущую штукатурку или в неумолимую чистоту мрамора. Они существуют, непрозрачные и твердые, и это качество Кедаспела находит столь жестоким и чудовищным, ибо говорит оно о воле мира. Он знает, что тоже играет роль. Дает субстанцию их притязаниям на власть.
  Портреты - оружие традиции, а традиция - незримая армия, осаждающая день нынешний. Что же стоит на кону? Какой победы она ищет? Хочет сделать будущее не отличимым от прошлого. Каждым мазком кисти Кедаспела открывает рану, поражает всех, что смеют бунтовать против природы вещей. Он борется против горького знания, упрямо ставит свой талант на стену - как будто может сдержать свое же наступление.
  Хотелось бы ему быть менее сознающим; хотелось бы, чтобы талант сделал его слепым к нечестивому результату творчества. Но так не будет.
  Мысли кружились, как всегда после сеанса; он оделся с полнейшей небрежностью и сошел вниз, ужинать с хозяином Дома. Не этой ли ночью Урусандер или Хунн Раал заведут наконец разговор о возможности создания портрета юного Оссерка? Кедаспела надеялся, что нет. Надеялся, что этот миг не наступит никогда.
  Завершить портрет отца и сбежать отсюда. Вернуться домой, чтобы снова видеть ее.
  Он боялся этих формальных застолий. Их полнят банальные воспоминания о битвах, по большей части ведет Хунн Раал, но Урусандер всегда готов поддержать его беседой о загадочном идиотизме Форулканов. А Оссерк вертит головой, словно она насажена на пику. Ничего не было в сыне хозяина, чего он желал бы запечатлеть - не отыщешь в нем никаких глубин. За глазами Оссерка скрыта сплошная скала, источаемая непрестанными ударами Раала. Мальчишка обречен на безвестность - если только его не оторвут от отца и так называемого друга. Похоже, попытки Урусандера окружить сына высокой непреодолимой стеной в сочетании с бесконечными подкопами Раала под эту стену ставят Оссерка под реальную угрозу. Едва нечто сломает его мирок, парень будет совершенно раздавлен. А пока... откровенное давление заставляет юношу задыхаться.
  И ладно. Все это не дело Кедаспелы. Ему самому есть о чем тревожиться. Сила Матери Тьмы растет, и этой силой она похищает свет. Из всего мира. Какое будущее у художника во мраке?
  Перемалывая безрадостные думы, он вошел в столовую. И помедлил. Кресла, в которых он ожидал узреть Хунна Раала и Оссерка, пусты. Лорд Урусандер одиноко сидит во главе стола, и впервые скатерть перед ним не загромождена - ни одного глиняного цилиндра или развернутого, прижатого по краям свитка, что ждет внимательного изучения.
  Урусандер откинулся на спинку кресла, в руке бокал, прижатый к животу. Тусклые голубые глаза устремились на художника с невиданной ранее резкостью. - Благой Кедаспела Энес, прошу садиться. Нет, сюда, справа от меня. Кажется, этим вечером здесь будем лишь я и вы.
  - Вижу, мой лорд. - Он подошел. Едва он сел, показался слуга с бокалом под стать бокалу хозяина. Кедаспела принял его и вгляделся. Черное вино, редчайшее и самое дорогое в королевстве.
  - Я посмотрел вашу сегодняшнюю работу, - продолжал Урусандер.
  - Неужели, лорд?
  Глаза Урусандера чуть дернулись - единственная деталь, выражающая его настроение, но что можно по ней понять? - Вам не любопытно мое мнение?
  - Нет.
  Лорд отпил глоток. Судя по выражению, в бокале была тухлая вода. - Надеюсь, можно предполагать, что мнение зрителей вам важно.
  - Важно, господин мой? О да... в перспективе. Но если вы вообразили, будто я жажду хора восхвалений, то сочли меня слишком наивным. Почитая такую награду соком жизни, я страдал бы от жажды. Как почти любой творец в Куральд Галайне.
  - Итак, мнения вам не важны?
  - Важны только те, что мне льстят.
  - И вы отрицаете потенциальную ценность здорового критицизма?
  - Это зависит, - сказал Кедаспела, пробуя вино.
  - От чего? - настаивал Урусандер. Слуги показались снова, с первой переменой блюд. Тарелки с шелестом легли на стол, воздух взвихрился вокруг суетящихся за спинами двух господ фигур, свечи мерцали, языки пламени колыхались туда и сюда.
  - Как идут ваши штудии, лорд?
  - Избегаете ответа?
  - Отвечаю своим способом.
  Ни гнева, ни пренебрежительной насмешки не отразилось на увядшем лице Урусандера. - Отлично. Я сражаюсь с идеей моральной позиции. Писаный закон сам по себе чист, насколько может быть чистым язык, на коем он записан. Неясность возникает при практическом применении в обществе, и лицемерие кажется неизбежным следствием. Закон склоняется перед людьми власти, словно ива или, скорее, садовая роза, или плодовое дерево на стенной шпалере. Рост его зависит от прихотей властителей и вскоре закон становится воистину кривым.
  Кедаспела поставил бокал, мельком изучив еду на блюде. Копченое мясо, какие-то запеченные овощи, разложенные так, будто они следят друг за дружкой. - Но разве закон это не всего лишь формализованные мнения, лорд?
  Брови Урусандера взлетели: - Начинаю понимать направление ваших мыслей, Кедаспела. Отвечаю: да, именно так. Мнения относительно должного и мирного управления обществом...
  - Простите меня, но "мирное" - не то слово, что приходит на ум при разговоре о законе. В конце концов, в основе его лежит подчинение.
  Урусандер подумал и отозвался: - Лишь в смысле подавления вредного и антиобщественного поведения; и тут я вынужден напомнить вам мои первые слова. О моральной позиции. Именно с этой идеей я и сражаюсь, причем с весьма малым успехом. Итак, - он сделал еще глоток, поставил бокал и взялся за нож, - оставим на миг слово "мирный". Рассмотрим самое ядро проблемы, а именно: закон существует, чтобы налагать правила приемлемого поведения в обществе, верно? Отлично. Теперь вспомним идею о защите личности от вреда, физического и духовного... ага, вы видите мою дилемму.
  Кедаспела чуть подумал и покачал головой: - Законы решают, какие формы подавления приемлемы, лорд. И потому законы служат тем, что у власти, ведь они видят в подавлении всех, кто власти лишен, свое право. Но не вернуться ли нам к искусству, лорд? Критика, если обнажить ее кости, есть разновидность подавления. Она желает манипулировать и художником, и публикой, налагая правила эстетического восприятия. Забавно, но первой ее задачей становится преуменьшение ценности мнения тех, что одобряют некую работу, но не желают - или не способны - высказать, почему именно. Иногда кто-то из этих зрителей заглатывает наживку, обижаясь, что его записали в невежды, и тогда критики всей толпой набрасываются на глупца, чтобы растоптать. Смею заявить, они всего лишь защищают удобные насесты. С иного угла зрения, все это есть акт защиты своих интересов теми, кто у власти. Но в чем их интересы? Всего лишь в абсолютном подавлении путем контроля личных вкусов.
  Урусандер во время всей этой тирады сидел неподвижно, нанизанный на кончик ножа кусок мяса застыл на полпути ко рту. Когда Кедаспела закончил, он положил нож и снова схватился за бокал. - Но я не критик.
  - Воистину нет, мой лорд, и потому я и сказал, что ваше мнение мне не любопытно. Я любопытствую насчет мнения критиков. Но мнения тех, что не относятся к записным эстетам, мне искренне интересны.
  Урусандер фыркнул. - Выпейте же вина, Кедаспела, вы заслужили.
  Сделанный им глоток был весьма скромным.
  - В прошлые наши ночи, - нахмурился Урусандер, - вы один выпивали по графину.
  - В те ночи, лорд, я заслушивался военными историями.
  Урусандер засмеялся так, что громовые раскаты встревожили слуг. Где-то на кухне что-то с треском разбилось о пол.
  - Вино, - вставил Кедаспела, - было превосходным, мой лорд.
  - Да уж, верно. Знаете, почему я не приказывал его подавать до нынешней ночи?
  - Каждое утро я проверяю кувшинчики с очищающим спиртом, убеждаясь, что Хунн Раал в них не заглядывал.
  - Именно так, художник, именно так. Что ж, давайте есть, но прошу сохранить ум в трезвости. Этой ночью мы сольемся мыслями, ведя диалог.
  Кедаспела отвечал с предельной искренностью: - Мой лорд, буду молиться, чтобы лишь перемены свечей заставляли нас замечать, сколько протекло времени.
  Глаза Урусандера были настороженными и задумчивыми. - Меня предостерегали, что в вашей компании можно разделить лишь гадости и горечь.
  - Лишь когда я пишу, лорд. Лишь когда пишу. Но, если вам угодно, я хотел бы услышать ваши мысли о моей работе.
  - Мои мысли? Мысль у меня одна, Кедаспела. Не имел понятия, что меня так легко раскусить.
  Он чуть не уронил бокал, помогло лишь проворство слуги.
  
  Энесдия, дочь лорда Джаэна из Дома Энес, хмурилась у серебряного зеркала. Краска, производимая путем медленного кипячения некоего клубня, придала платью глубокий, чистый алый цвет. - Оттенок крови, - сказала она. - По нему и сходят ныне с ума в Харкенасе?
  Стоявшая сбоку швея в отражении казалась бледной и тусклой, почти неживой.
  Крил из Дома Дюрав, сидевший слева на канапе, прокашлялся в манере, слишком хорошо знакомой Энесдии, так что она обернулась, поднимая брови: - О чем мы поспорим этим утром? О покрое платья? Придворных стилях? Или нынче тебе не нравятся мои волосы? Так уж вышло, что я предпочитаю короткие. Чем короче, тем лучше. Да и к чему тебе возмущаться? Ты сам не оставил волосы длиннее конского хвоста, как подобает по нынешней моде. Ох, не знаю, зачем я тебя вообще позвала.
  Легкое удивление лишь на кратчайший из моментов отразилось на изящном лице; он криво пожал плечами: - Я лишь подумал... это скорее вермильон, нежели алый цвет. Или наши глаза всё меняют?
  - Идиотские предрассудки. Вермильон... ну что же.
  - Бегущие-за-Псами называют его "Рожденный в Очаге", верно?
  - Потому что они варят корень, дурак.
  - О, смею думать, что их название более живописно.
  - Ты смеешь думать? Неужели тебе некуда пойти, Крил? Не пора обучать коня? Точить клинок?
  - Ты пригласила меня, лишь чтобы прогнать? - Юноша изящно поднялся. - Имей я чувствительную душу, обиделся бы. Но я знаю эту игру - мы ведь играем в нее всю жизнь.
  - Игру? Какую игру?
  Он уже шел к двери, но тут помедлил и оглянулся; было что-то грустное в слабой улыбке. - Надеюсь, ты меня извинишь, ведь мне нужно обучать коня и точить клинок. Хотя, должен добавить, ты весьма мила в этом платье, Энесдия.
  Пока она открывала рот, а разум лихорадочно отыскивал хоть что-то, способное натянуть поводок и вернуть его назад, юноша выскользнул в дверь и был таков.
  Одна из швей вздохнула и Энесдия повернулась к ней: - Хватит, Эфелла! В этом доме он заложник и должен выказывать величайшее почтение!
  - Простите, госпожа, - прошептала Эфелла, приседая в поклоне. - Но он говорил верно. Вы так милы!
  Энесдия вернула все внимание своему размытому облику в зеркале. - Однако, - пробормотала она, - ему понравилось, не так ли?
  
  Крил еще миг помедлил в коридоре за дверью Энесдии, вполне успев услышать последний разговор со служанкой. Грустная полуулыбка так и приклеилась к лицу, пока он шагал к главному залу.
  Из своих девятнадцати лет семнадцать он провел в доме Джаэна Энеса в качестве заложника. Он уже вырос и хорошо понимал ценность этой традиции. Хотя слово "заложник" несло уничижительный смысл, говоря о плене, отсутствии личной свободы, на практике всё это сводилось скорее к обмену. Твердые правила и законы определяли права заложника. Святость его личности была нерушима, драгоценна, словно основа основ. Поэтому Крил из Дома Дюрав не меньше ощущал себя членом семьи Энес, нежели Джаэн, Кедаспела или сама дочь Джаэна.
  Что было... не к добру. Подруга его детства уже не девочка, а женщина. Ушли детские думы, мечты, будто она на самом деле ему сестра - пусть теперь он и ощущал тайные завихрения этой мечты. Для мальчика роли сестры, жены и матери могут - если они были неосторожны - сливаться воедино, порождая тяжкий настой неутолимого желания. Сам не зная, чего от нее хочет, он видел: дружба изменилась и стена выросла между ними, непроходимая, запретная и охраняемая с ревнивым старанием. Случались мгновения неловкости, когда они оказывались слишком близко друг к дружке, только чтобы ощутить удары свежеотесанного камня, каждая грань коего рождает теснение и стыд.
  И ныне они стараются найти новые роли, открыть подобающую дистанцию. А может, это лишь его борьба. Он не мог понять и находил в этом очередное доказательство перемен. Некогда он шел рядом и думал, что отлично ее знает. Теперь он удивляется, знал ли ее вообще.
  Только что он говорил с ней о ведущейся игре. Не такой, как прежние игры, ибо тогда они, строго говоря, были едины. А теперь у каждого свои личные правила, каждый сам оценивает себя, не получая ничего кроме избытка неловкости. Однако она выразила непонимание. Нет, "непонимание" - неправильное слово. Скорее невинность.
  Можно ли ей верить?
  Честно говоря, Крил совсем потерялся. Энесдия перерастает его каждый день, иногда он чувствует себя щенком у пяток, готовым играть, но ей такие игры уже не интересны. Она считает его дураком. Высмеивает при малейшем случае, и двенадцать раз на дню он клянется, что с этим покончено, навеки покончено, лишь чтобы обнаружить, что ловит ее зовы - все более нетерпеливые - и находит себя тупым древком стрелы, тогда как она стала зазубренным наконечником.
  Ему наконец стало ясно, что есть у слова "заложник" иные значения, не определяемые законами традиции, и значения эти сковали его цепями, тяжелыми и кусачими. Дни и ночи проводит он в мучительных узах.
  Но ему уже двадцатый год. Несколько месяцев, и его освободят, отошлют к родной крови, и он неловко сядет за семейный стол, скованный чужак в сердце фамилии, давно зарастившей рану долгого его отсутствия. Всё это - Энесдия и ее гордый отец, Энесдия и ее до ужаса одержимый, пусть блестящий братец, Энесдия и мужчина, что скоро станет ей супругом - вскоре будет в прошлом, частью истории, день ото дня теряющей силу, власть над ним и его жизнью.
  И Крил, остро ощущая всю иронию, жаждал такой свободы.
  Войдя в Главный Зал, он тут же подобрался, заметив Лорда Джаэна около очага. Глаза старика были устремлены на массивную каменную глыбу, что положили на мощеный пол, обозначив порог очага. Древние слова были высечены на ее гранитном лике. Язык Тисте сопротивляется понятию сыновнего долга - или так говорит приятель Кедаспелы, придворный поэт Галлан - словно намекая на некий фундаментальный порок духа; потому, как часто делается в таких случаях, слова были на языке Азатенаев. Сколь многие дары Азатенаев заполняют пыльные ниши и пустоты, оставляемые пороками характера Тисте, и ни один дар не лишен символического значения.
  Как заложнику, Крилу воспрещалось познавать загадочные слова Азатенаев, весьма давно переданные кровной линии Энес. Как странно, в очередной раз подумал он, кланяясь Джаэну, что Тисте запрещают письмена каменщиков.
  Похоже, Джаэн прочитал его мысли, ибо кивнул и сказал: - Галлан клянется, будто может читать на азатовом языке, что дает ему зловещее благословение знать священные слова всех благородных родов. Признаюсь, - тут его тонкое лицо чуть исказилось, - я нахожу эту мысль неприятной.
  - Однако поэт уверяет, что это знание лишь для него самого, лорд.
  - Поэтам, юный Крил, доверять нельзя.
  Заложник обдумал это заявление и не нашел подобающего ответа. - Лорд, я прошу позволения оседлать коня и поездить весь день. Я думал найти следы эскелл в западных холмах.
  - Эскелл? Их уже годы не видели, Крил. Боюсь, твои поиски будут напрасны.
  - Тем не менее, лорд, скачка мне пойдет на пользу.
  Джаэн кивнул. Казалось, он отлично понимает водоворот скрытых эмоций под смущенными словами Крила. Взор снова коснулся камня очага. - В этот год, - сказал он, - я отдаю дочь. И, - глянул он на Крила, - самого любимого заложника.
  - А я, в свою очередь, чувствую, будто меня изгоняют из родной семьи. Сир, двери закроются за нами.
  - Но, надеюсь я, не запечатаются навеки?
  - Ни за что, - ответил Крил, хотя мысленно уже видел огромный скрежещущий замок. Иные двери, однажды закрытые, неподвластны никакому желанию...
  Взгляд Джаэна чуть дрогнул. Он отвел глаза. - Даже если мы стоим, мир вращается вокруг нас. Отлично помню, как ты появился здесь впервые, крошечный, с диким взором - видит Бездна, вы, Дюравы, народец дикий - и вот ты уже способен оседлать коня, хотя и дик как кот. Что ж, мы, по крайней мере, хорошо тебя кормили.
  Крил улыбнулся. - Сир, говорят, все Дюравы медленно растут...
  - Медленно во многом, Крил. Медленно ловятся на приманки цивилизации, которые я нахожу столь очаровательными. Ты держался, невзирая на наши усилия, и потому служил напоминанием. Да, - продолжал он, - медленные во многом. Медленные в осуждении, медленные во гневе... - Джаэн неспешно повернулся, окинул Крила оценивающим взглядом. - Ты еще во гневе, Крил Дюрав?
  Вопрос шокировал его, почти заставив сделать шаг назад. - Лорд? У меня нет причин гневаться. Я огорчен, что придется покинуть ваш дом, но будут в этом году и радости. Ваша дочь скоро выйдет замуж.
  - Верно. - Старик задержал взор еще на мгновение и, словно сдавшись в некоем споре, опустил глаза, отвернувшись к камню очага. - Она преклонит колени перед таким же, в огромном доме, который уже строит ее нареченный.
  - Андарист изыскан, - произнес Крил как можно спокойнее. - Полон чести и верности. Этот связующий брак надежен, сир, по любой оценке.
  - Но любит ли она его?
  Такой вопрос заставил его пошатнуться. - Сир? Я уверен, что любит!
  Джаэн хмыкнул и вздохнул. - Ты ведь видишь ее насквозь, верно? Все эти годы вы были вместе, держались друг за дружку. Так она любит его? Я рад. Да, рад слышать, что ты так говоришь.
  Крил должен был вскоре уехать - и знал, что не оглянется назад. Ни разу. И никогда, при всей любви к старику, не вернется. В груди он ощущал лишь холод, порошок мертвой золы, и знал: если вздохнуть глубоко, придет мучительный кашель.
  У нее будет камень очага. Она и ее новый супруг получат слова, лишь им известные; первые слова тайного языка, который всегда должен соединять мужа и жену. Дары Азатенаев не просты, никогда не просты. - Лорд, так могу я поездить сегодня?
  - Конечно, Крил. Ищи эскеллу и если найдешь хоть одну, привези домой. Будет пир. Как в прежние дни, когда зверья было много, а?
  - Сделаю все что смогу, лорд.
  Поклонившись, Крил покинул Великие Покои. Он уже предвкушал поездку, экспедицию из дома в холмы. Он возьмет охотничье копье, хотя, по правде говоря, не ожидает встретить столь благородного зверя, как эскелла. В прошлых поездках в западные холмы он встречал лишь кости от прошлых охот, следы давних избиений.
  Эскеллы пропали, последняя убита десятилетия назад.
  Что ж, во время скачки - если захочет - Крил может слушать топот копыт снизу, воображая, что это захлопывается очередная дверь. Им конца нет, не так ли?
  Эскеллы пропали. Холмы лишены жизни.
  
  Любая дурная привычка дарит удовольствие. В юности Хиш Тулла отдавала сердце так легко, что все видели в том беззаботность, словно сердце - вполне бесполезная вещица; но все было не так, вовсе нет. Она попросту хотела, чтобы сердце было в чужих руках. Падение оказалось так легко достижимым и потому стало... вполне бесполезной вещицей. Неужели никто не видит ее боли каждый очередной раз, когда ее выбрасывают, жестоко использованную, униженную отказом? Неужели они думают, что ей нравятся такие чувства, сокрушительное отчаяние при осознании собственной бесполезности? "О, она весьма быстро исцелится, милая наша Хиш. Как всегда".
  Привычка подобна розе и в день распускания бутона, да, ты видишь уникальный узор на каждом лепестке, и малые привычки таятся в большой. На этом лепестке точные указания, как выдавить улыбку, элегантно взмахнуть рукой и пожать плечами. На другом, броско-алом, отряды слов и порывы воскресить живость натуры; скользить через комнаты, сколько бы глаз не следило, сколько бы взоров тебя не оценивало. О, наша роза крепко держится на стебле, не так ли?
  Конь не беспокоился под ней; между ног было успокаивающее тепло жеребячьего крупа. Среди ветвей скрывшего ее от внезапного ливня дерева она видела - сквозь потоки воды - троих мужчин подле базальтовой гробницы, что стоит на поляне среди многих иных могил и крипт; а дождь хлестал, пытаясь утопить их.
  Она познала удовольствие с двумя из троих братьев, но (хотя она и сама уже не настроена) третий, похоже, стал недостижим, ибо скоро вступит в брак. Кажется, Андаристу выпала такая редкая и драгоценная любовь, что он встал на колени у ног одной женщины и никогда не станет озираться в поисках иной, даже глаз не поднимет. Капризная и бестолковая дочка Джаэна Энеса не ведает своего счастья; уж в этом-то Хиш уверена, ведь видит в Энесдии слишком много сходства с собой. Едва вошедшая в возраст, жадная до любви и опьяненная ее силой - скоро ли она сбросит узду?
  Хиш Тулла стала госпожой своего Дома. Мужа у нее нет и, вероятно, она не введет в свою жизнь никого. Спутница ее - высохшая тень старой привычки, лепестки почти черные, колючий стебель запятнан и покрыт чем-то вроде алого воска. Вот что служит вместо друга, всегда согласного выслушать признание, всегда дающего мудрые советы и не спешащего с осуждением. Ныне, пересекая комнаты, он ловит взгляды... и ей плевать, что все, как им кажется, видят. Наверное, женщину, которая выглядит хуже своих лет, покрытую рубцами одиночку, дикую рабыню плотских излишеств, ныне возвращенных земле, благоразумно забытых... хотя она и способна еще иногда на мгновение живости, на яркую улыбку.
  Дождь прекратился, завеса струй разошлась, вновь пропуская солнце. Вода еще текла по листьям, лизала черные сучья и капала на провощенный плащ, словно старые слезы. Щелкнув языком, Хиш послала коня вперед. Камни зашелестели под копытами, трое братьев обернулись на звук.
  Они приехали с южного тракта, презрев небесный потоп; Хиш решила, что братья ее не замечали, когда останавливали коней, спешивались и вставали перед запечатавшей гробницу плитой без надписи. Тело их отца, Нимандера, покоилось в крипте, в выдолбленном стволе Черного дерева; он умер всего два года назад и братья, вполне очевидно, еще не начали его забывать.
  Ставшая свидетельницей этой сцены Хиш заметила личный ее характер, заметила, как опускается защитная решетка, как сквозит во взглядах недовольство и, отчасти, раздражение. Поднимая руку в перчатке и подводя коня ближе, сказала: - Я искала убежища от ливня, братья, когда вы прискакали. Извините за вторжение, оно было не намеренным.
  Сильхас Руин, которому Хиш несколько лет назад подарила четыре месяца восторженного обожания, прежде чем он потерял интерес, отозвался первым. - Леди Хиш, мы знали, что не одни, но тени деревьев скрывали личность свидетеля. Да, это случайность. Знайте, что мы всегда будем вам рады.
  Старые любовники неизменно бывали с ней вежливы - возможно, оттого, что она не пыталась никого удерживать. Да, разбитое сердце лишилось силы и тем более воли, она лишь ползет прочь с бледной улыбкой и унылым взором. В такой галантности, полагала она, скрыта простая жалость.
  - Благодарю, - отозвалась Хиш. - Я лишь хотела показаться и немедленно оставляю вас наедине с воспоминаниями.
  На этот раз ответил Аномандер. - Леди Хиш Тулла, вы неправильно поняли причину нашего визита. Чтобы вспоминать любимого отца, нам не нужно гробовой плиты. Сюда нас привело любопытство.
  - Любопытство, - согласился Сильхас Руин, - и решимость.
  Хиш наморщила лоб: - Господа, боюсь, я не понимаю вас.
  Она заметила, что Андарист отвел взгляд, как бы не желая принимать участия в происходящем. Да, он не желает выказать неуважения, но не имеет и причины жалеть ее и потому не особо заботится о вежливости.
  Трое братьев были отдалены друг от друга, даже когда собирались вместе. Все они высоки ростом, во внешности каждого есть нечто магнетическое, но ранимое. Они могли бы натягивать на плечи целые миры, словно мантии, не выказывая гордыни и наглости.
  Белокожий, красноглазый Сильхас Руин взмахнул длинными пальцами, привлекая ее внимание к базальтовой плите. - По личному приказу отца, - сказал он, - высеченные слова скрыты на внутренней стороне. Они предназначены для него и лишь для него, пусть у него нет уже глаз, чтобы читать, и мыслей, чтобы обдумывать их.
  - Как... необычно.
  Загорелое, приобретшее оттенок светлого золота лицо Аномандера расцвело улыбкой. - Госпожа, нежность вашего касания не ослабела за все годы в разлуке.
  Глаза Хиш невольно раскрылись шире, хотя, если подумать, причиной была скорее откровенная страсть в его тоне. Внимательно всмотревшись, она не обнаружила никакой иронии или жестокой насмешки. Аномандер стал первым ее любовником. Они были очень молоды. Она помнила времена смеха и нежности, и невинной беззаботности. Почему всё кончилось? Ах да. Он пошел на войну.
  - Мы намерены были поднять камень, - пояснил Сильхас.
  Андарист тут же повернулся к брату: - Ты намерен был, Сильхас. Оттого что желаешь знать всё. Но это будут слова Азатенаев. Для тебя в них не будет смысла, да так и должно. Никогда они не были предназначены нам и на укус наших глаз ответят горьким проклятием.
  Смех Сильхаса Руина был мягок. - В эти дни ты полон суеверий, Андарист. Вполне понятно. - Так он отделался от брата и сказал Хиш: - Госпожа, мы поедем отсюда к месту, где строят новый дом Андариста. Там ждет нас резчик из Азатенаев, привезший заказанный Аномандером камень очага. Вот его свадебный дар. - Брат снова взмахнул рукой - она хорошо помнила его небрежный жест. - Всего лишь малое отклонение от пути, какой-то импульс. Может быть, мы сдвинем камень, а может и нет.
  Импульсивность - не та черта, которую Хиш привыкла увидеть в Руине, да и в любом из братьев. Если их отец решил подарить слова темноте, то в честь женщины, которой служил всю жизнь. Она снова поглядела в глаза Аномандеру. - Открыв гробницу, вы примете в себя воздух мертвеца - и это не суеверие. Что последует, проклятие или болезнь - на это ответят лишь провидцы. - Она натянула удила. - Прошу, задержитесь немного и позвольте мне отъехать.
  - Вы в Харкенас? - спросил Сильхас.
  - Да. - Если он ждал дальнейших объяснений, то напрасно. Хиш подала коня вперед, на тракт, что перебирался через вершину холма. Крипты по сторонам древнего кладбища словно присели, ожидая новой атаки ливня; затянувший почти всё мох бы таким ярким, что болели глаза.
  Хиш Тулла ощущала, что ее сопровождают взгляды; гадала, какими словами они могут сейчас обмениваться, то ли слегка удивленно, то ли исполнившись презрения, если старые воспоминания проснулись - хотя бы в Аномандере и Сильхасе - порождая то ли сожаления, то ли печаль. Но они посмеются, отгоняя беспокойство, пожмут плечами, стряхивая следы давно прошедших бездумных лет.
  А затем, по всей вероятности, Сильхас напряжет мышцы, снимая могильный камень и глядя на тайные слова, вбитые в черный пыльный базальт. Да, он не сможет их прочесть, но узнает иероглиф там, иероглиф тут. Сумеет догадаться о послании отца к Матери Тьме, как будто услышав фрагменты не предназначенного для чужих ушей разговора.
  Дыхание мертвеца принесет вину, горькую и застоявшуюся, и все трое вкусят ее и Андарист познает ярость - ибо не такой вкус нужно приносить в новый дом, к жене, не так ли? Он имеет полное право быть суеверным - знамения отмечают все важные перемены в жизни.
  Запах горький и застоявшийся, запах вины. Мало отличимый, честно говоря, от запаха мертвой розы.
  
  - Даже сегодня, - пробормотал Аномандер, - сердце взлетает от одного ее вида.
  - Лишь твое сердце, брат?
  - Сильхас, ты хоть иногда меня слушаешь? Я тщательно отбираю слова. Может быть, ты говоришь только сам с собой.
  - Наверное, так и есть. Признаю, она по-прежнему мила для взора и если я нахожу ее желанной, но в этом нет ничего постыдного. Думаю, мы даже сейчас похожи на листья с упавшего дерева, что кружатся за ее спиной.
  Андарист молча слушал их, не в силах разделить приятные воспоминания о красавице, что выехала из теней под деревом. Этот момент показался ему подходящим, чтобы отвлечь братьев, в особенности Сильхаса, и отговорить от намерений. Потому он повернулся к Сильхасу и начал: - Брат, почему ты порвал с ней?
  На белом лице Руина остались капли и струйки дождя, словно на лице алебастровой статуи. Он сначала вздохнул, затем ответил: - Андарист, хотелось бы мне знать. Нет. Думаю, я понял, что она ... эфемерна. Словно неуловимый клочок тумана. Она щедро дарила внимание, но казалось, чего-то не хватает. - Он потряс головой и беспомощно пожал плечами. - Уклончива как мечта наша Хиш Тулла.
  - Она не меняется? - спросил Андарист. - Мужа не взяла.
  - Полагаю, все ухажеры сдались, - ответил Сильхас. - Всякий, кто подходит близко, слишком четко видит свои недостатки и в стыде отдаляется, чтобы не вернуться.
  - Может, ты прав, - задумчиво сказал Аномандер.
  - Похоже, одиночество не доставляет ей страданий, - заметил Сильхас, - да и я не вижу порока в ее влечении к величию и совершенству. Эта элегантная отстраненность... она является, словно шедевр высокого искусства. Тебе хочется подойти поближе, отыскать ошибки в работе создателя - но чем ты ближе, тем менее четко она видится твоим глазам.
  Андарист заметил, что Аномандер пристально уставился на Сильхаса. Однако по словам стало ясно: мысли его ушли совсем в ином направлении, нежели у брата. - Ты видишь в Хиш Тулле потенциальную союзницу?
  - Честно говоря, не знаю. Она кажется самим определением нейтральности, не так ли?
  - Именно, - согласился Аномандер. - Что же, обдумаем это в иной раз. А пока... ты займешься могильной плитой?
  Закрыв глаза, Андарист ждал, что же ответит брат.
  Сильхас не стал медлить. - Вижу новый дождь, а нам ехать еще лиги. Почва долины сулит грязь и опасность поскользнуться. Предлагаю отложить и это дело. Спокойнее, Андарист. Я не сделаю ничего, способного омрачить твое будущее, и пусть знамения и прочее кажутся мне чепухой, перед тобой совсем иные заботы. Прости, если я показался насмешником, и пусть хромой пес не пересечет наш путь.
  - Благодарю, - отозвался Аномандер, оглядываясь и встречая теплый взгляд Сильхаса. - Я не стану огорчаться твоим насмешкам, хотя я такой надменный и раздражающий.
  Улыбка Сильхаса стала широкой, он засмеялся. - Веди же нас. Твои братья готовы встретить знаменитого каменщика и взглянуть на его изделие.
  - Знаменитого, - пробурчал Аномандер, - и чертовски дорогого.
  Они вернулись к лошадям и влезли в седла. Развернулись и пустились в дорогу.
  Андарист искоса глянул на Аномандера. - Надеюсь однажды ответить на твою жертву, брат, чем-то столь же достойным и благородным.
  - Где монетой стала любовь, не бывает жертвы слишком великой, Андарист. Видя такое богатство, кто стал бы колебаться? Нет, я лишь дразню тебя, брат. Надеюсь, дарение подарит мне много удовольствия, надеюсь, ты и твоя невеста найдете удовольствие в ответных дарах.
  - Я вспомнил, - сказал Андарист, чуть помедлив, - о даре отца. Мать Тьма отметила его верность, возвысив сыновей, и ты, Аномандер, возвышен пуще нас.
  - К чему ты клонишь?
  - Ты позволил бы Сильхасу осквернить могилу отца?
  - Осквернить? - воскликнул Сильхас в потрясенном неверии. - Я только хотел...
  - Разбить печать, - закончил за него Андарист. - Как еще это можно назвать?
  - Тот миг миновал, - сказал Аномандер. - Больше не будем об этом. Братья, впереди чудесное время. Оценим же его сполна. Кровь течет между нами и будет течь вечно, и в том величайший дар отца - кто из вас возразит?
  - Никто, конечно, - прорычал Сильхас.
  - И пусть я возвышен как Первый Сын Тьмы, я не буду стоять один. Вижу вас по сторонам. Мир станет нашим наследием - мы добьемся его вместе. То, что нужно сделать, мне не сделать в одиночку.
  Они долго скакали в молчании. Наконец Сильхас встряхнулся. - Хиш Тулла глядела на тебя с обожанием, Аномандер. Она увидит благородство того, что ты ищешь.
  - Надеюсь, Сильхас.
  И Андарист сказал: - Пусть я не знаю ее так же хорошо, как вы, репутация говорит о ее приветливости и некоей... цельности, и ни разу не слышал я направленных против Хиш Туллы слов презрения, а это само по себе примечательно.
  - Тогда мне сблизиться с ней? - спросил Аномандер, глядя на братьев.
  Они кивнули.
  Аномандер верно поступил, подумалось Андаристу, напоминая о том, что их ждет. Близится борьба и во имя Матери они окажутся в самом центре. Нельзя позволить ссор и разделения меж собой.
  Сквозь ветви деревьев вдоль дороги виднелось ясное небо, солнце сияло, окрашивая листья золотом.
  - Кажется, - заметил Сильхас, - впереди дождя нет, Андарист. Полагаю, твои зодчие будут довольны.
  Андарист кивнул. - Говорят, Азатенаи имеют власть и над землей, и над небом.
  - Это земли Тисте, - возразил Аномандер. - Земли Пурейк. Не припоминаю, чтобы мое приглашение распространялось на экстравагантное волшебство. Хотя - добавил он с легкой улыбкой, - не нахожу серьезных возражений перед чистым небом впереди.
  - Мы приедем, окруженные паром, - засмеялся Сильхас. - Словно дети хаоса.
  
  Зависть была эмоцией нежеланной и Спаро жестоко сражался с ней, когда слуги - плотный брезент в руках - медленно отступали от телеги, когда ткань легко соскользнула в поверхности камня очага, вызвав изумленные вздохи отряда каменщиков и плотников.
  Тяжелые камни основания нового дома вытесаны Тисте. Спаро не нужно было оборачиваться и глядеть на них, чтобы понять, насколько их значительность уменьшается пред ликом творения Азатеная. Предназначенный царить в середине Главного Зала камень ляжет, словно идеально обработанный самоцвет в россыпь речной гальки. Чувствуя себя мелким, он не стал возражать, когда стоявший рядом здоровяк крякнул, сказав: - Отводи рабочих, добрый Спаро. Для переноса камня я пробужу колдовство.
  Пот сочился по спине Спаро, под грубой туникой. - Хорошо, - рявкнул он своей команде. - Отойти на безопасное расстояние. Всем! - Он проследил, как они поспешно отбегают, опасливо глядя в спину Азатеная, Великого Каменщика.
  - Бояться не стоит, добрый Спаро.
  - Магия земли жестока, - отозвался Спаро. - Нам с ней всегда нелегко.
  Новое хмыканье. - Но вы, Тисте, призываете ее дары снова и снова.
  Что было вполне справедливо. Он глянул на Великого Каменщика, в очередной раз ощутив почти физическое давление его особы - словно Азатенай таит в себе готовую вырваться угрозу; снова узрел звероподобную грубость лица (казалось, до подобной дикой вспышки остаются считанные мгновения). - Пища вкуснее, владыка, если вам удается не поранить руки в процессе приготовления.
  - Так ты не охотник, Спаро? Такое обычно среди Тисте?
  Пожимая плечами, Спаро ответил: - С недавних пор обычно, ведь почти все звери убиты и не приходят вновь в наши земли. Похоже, дни славных охот скоро окажутся в прошлом.
  - Понадеемся же, - загудел каменщик, - что Тисте не устроят охоты на последнюю добычу.
  Спаро нахмурился. - И на каких же это тварей?
  - Как? Друг на друга, разумеется.
  Сказав это, Азатенай стянул овчинный плащ, позволив ему упасть позади, показывая толстую, покрытую разрезами кожу жилета, широкий пояс с ожидающими инструментов бронзовыми кольцами, и направился к повозке. Сверкая глазами в спину чужака, Спаро пережевывал последние его слова и находил вкус во рту неприятным. Азатенай может быть искусником придания формы камню, в его крови бушует сырая магия земли - но все таланты не извиняют подобной завуалированной дерзости.
  Но передай он разговор лорду Аномандеру, тот увидит лишь напрасную жалобу, гнев станет признаком бесчестия, отражением простой зависти. Одно дело, если тебя причисляют к лучшим каменщикам Тисте, но явление Азатенаев - словно соль на открытую рану!
  Внезапный жар наполнил воздух, словно тяжко вздохнула земля. Дюжина рабочих с бормотанием отошла еще дальше, прячась среди лесов и груд мусора у другой стороны здания. Сражаясь с беспокойством, Спаро следил, как камень очага поднимается над дном телеги. Волов уже отвязали и увели, избавляя от паники при пробуждении силы Азатеная. Едва огромный блок базальта соскользнул с края, Великий Каменщик пошел к дому, а камень плыл позади, словно верный пес. Однако там, где он пролетал, земля проседала, как будто под тяжким весом. Летели в стороны мелкие камешки, поднятые незримым колесом, а другие рассыпались пылью. Треск энергии заполнил воздух, лучи жары обуглили траву; дым окружил тропу, по которой Азатенай влек камень на место назначения.
  Спаро услышал стук копыт со стороны обсаженной деревьями дороги с холмов и обернулся вовремя, увидев лорда Аномандера и его братьев, выезжавших из-под полога леса. Всадники резко натянули поводья, осознав, что творится перед ними. Не обращая внимания, Азатенай шел и камень скользил следом - через полукруглую лужайку перед домом и по насыпи, означавшей еще не построенный вход. Под весом летящего камня насыпь просела, плотную землю пронизали трещины.
  Андарист спешился и подошел к Спаро. Тот поклонился: - Милорд, я просил Азатеная ждать вашего появления, но он лишен терпения.
  - Не важно, Спаро, - сказал Андарист, не сводя взгляда со скользившего над порогом камня. Стены были еще низкими и не мешали видеть, как Великий Каменщик заводит свое творение на земляной пол, что станет Главным Залом. Приближаясь к неглубокой яме, камень очага оставлял в земле борозду.
  - Это было невеж...
  - Опоздали мы, да и южная погода подвела.
  Лорд Аномандер подошел к брату, а вот Сильхас Руин удовольствовался местом неподалеку, оставшись в седле. Теперь Первый Сын Тьмы подал голос. - Говорят, земное колдовство находит истинную жилу мощи лишь в известные части дня - или ночи; потому я ожидаю, что Великий Каменщик не увидит обиды в опоздании - напротив, обрадуется окончанию трудной работы. - Он поглядел на лорда Андариста. - По крайней мере, об этом я просил.
  Спаро помнил, что Великий Каменщик был нанят по настоянию Аномандера и на его деньги. Всем ведомо было и то, что среди Азатенаев этот Каменщик считается властителем мастеров, искусство его превосходит всех живых каменотесов, и это делает его положение равным статусу лорда Аномандера, коего Мать Тьма назвала Первенцем.
  Лорд Андарист повернулся к брату. Глаза его сияли. - Хотелось бы, чтобы ты сопроводил меня и узрел возложение камня. - Тут он махнул рукой Сильхасу: - И ты тоже, Сильхас!
  Однако тот только покачал головой. - Дар Аномандера, Андарист, а ты получатель. Я удовольствуюсь своим нынешним местом. Идите же, и поскорее. Как бы невежливое существо не позабыло, ради чего явилось сюда и для кого сделан камень!
  Андарист жестом позвал Спаро; главный каменщик согнулся в поклоне: - Лорд, я лишь...
  - Ты мой зодчий, Спаро, и любовь к ремеслу - вполне подходящая в моих глазах причина.
  Спаро последовал за господами на шаг позади, ощущая, как бьется сердце. Конечно, в ближайшие месяцы он достаточно часто будет видеть творение Великого Каменщика на его законном месте, посреди Главного Зала, но даже обработанный руками Азатеная базальт уязвим для вод и времени, царапин, пятен и трещин, порождаемых горячим очагом. Пусть он завистлив, но Андарист молвил верно: он любит камень и ремесло обработки камня.
  Онемев от оказанной привилегии, работник присоединился к господину и Аномандеру на утоптанном земляном полу Главного Зала. Азатенай стоял у края камня, огромный блок навис над ожидающим местом. Великий Каменщик повернулся к Андаристу и заговорил с непроницаемым лицом: - Земля донесла о вашем приближении. Вы тот, коего ждет скорый брак? Это будет ваш дом, лорд?
  - Да, я Андарист.
  Широкое лицо Каменщика повернулось к Аномандеру. - А вы, значит, Первый Сын Матери Тьмы. Даритель своему брату и женщине, которую он возьмет в жены.
  - Именно, - ответил Аномандер.
  - И сделав так, - продолжал Великий Каменщик, - вы связываете себя кровью и клятвой, что будет здесь произнесена, и тайным словом, что выбито на камне очага. Если ваша верность под сомнением, скажите, Первый Сын. Едва камень возляжет на свое место, связь клятвы станет нерушимой и если вы измените любви и верности - даже я не сумею предсказать последствия.
  Внезапное сообщение заставило братьев замереть; Спаро ощутил, что грудь его сдавило, а сердце как бы охватил лед. Он не мог вдохнуть.
  И тут Аномандер чуть склонил голову, словно сражаясь с давлением или неуверенностью. - Великий Каменщик, - произнес он, - вы говорите о моей любви к Андаристу и желании благополучия в новой его жизни, словно всё это под сомнением. Вы говорите так, словно в даре таится угроза или даже проклятие.
  - Такой потенциал есть в любом даре и любой даритель под угрозой, о Первый Сын.
  - Наша сделка, - сказал Аномандер, - предусматривает плату за услуги...
  - Не совсем так. Вы заплатили за поиск и перевозку камня, за извлечение его из джеларканского карьера. Ваша монета оплатила телеги, тягловый скот и охрану, необходимую посреди Барефова Одиночества. За свой талант я денег не беру.
   Аномандер хмурился. - Простите, Великий Каменщик, но я поистине оплатил гораздо большее, нежели то, что вы описали.
  - Карьеры Джеларканов - предмет спора, лорд. Ради добычи камня потеряны жизни. Безутешные семьи требуют компенсаций.
  - Это... меня огорчает, - отозвался Аномандер, и Спаро заметил, что воин напряжен и рассержен.
  - Выбранный камень превосходит все иные по способности принимать и удерживать колдовство, что я вкладываю. Если вы желали дара скромнее, не надо было обращаться ко мне. Среди Азатенаев много умелых каменщиков, любой мог не хуже послужить вам в создании подарка. Однако вы искали самого умелого работника по камню, желая выразить меру преданности брату и предстоящему союзу. - Великий Каменщик пожал плечами. - Я сделал, что вы просили. Этот камень очага не имеет равных в королевстве Тисте.
  - И он висит перед нами, - сказал Аномандер, - требуя кровавой клятвы.
  - Не я требую, - отвечал Каменщик, складывая мускулистые руки на груди. - Камень требует. Выбитые на лице его слова требуют. Уважение, которое вы желаете явить брату, требует.
  Андарист попытался заговорить - на лице тяжелое недовольство - но быстрый кивок брата его остановил. Аномандер сказал: - У меня есть лишь ваши заверения, что выгравированные на камне знаки - их смогут прочесть лишь Андарист и Энесдия - действительно сулят любовь, верность и процветание. Но вы просите у меня здесь и сейчас отдать кровь и связать себя тайными словами. Словами, которые навсегда останутся неведомыми мне самому.
  - Именно, - отозвался Великий Каменщик. - Тут остается лишь верить. В мою честность и, разумеется, в свою.
  Еще один миг, в котором, казалось, весь мир замер, не в силах пошевелиться... и Аномандер снял кинжал с пояса и провел по левой ладони. Кровь потекла, капая на почву. - Над камнем очага? - спросил он.
  Однако Каменщик покачал головой. - Не обязательно, Первый Сын Матери Тьмы.
  Камень медленно лег на предназначенное место.
  Спаро прерывисто вздохнул, чуть не согнувшись - ведь мир снова стал правильным. Оглянулся на господина: Андарист был бледен, потрясен и, кажется, даже испуган.
  Братья не ожидали момента столь опасного, столь отягощенного смыслом. Нечто покинуло их, словно сбежал ребенок; глаза Аномандера стали суровее и взрослее, твердые как камень, и встретились с глазами Каменщика-Азатеная. - Готово?
  - Готово, - подтвердил Азатенай.
  Голос Аномандера стал резче. - Тогда я должен выразить нежданную тревогу, ибо вынужден был вложить веру в целостность Азатеная, ведомого мне лишь по репутации - по талантам работы с камнем и силе, которой он, как говорят, наделен. Господин, вы слишком далеко зашли в вопросах веры.
  Глаза Азатеная сузились, он неспешно выпрямился. - Чего же попросите у меня вы, Первый Сын?
  - Связи кровью и клятвой, - ответил Аномандер. - Будьте достойным моей веры. Этого и только этого.
  - Мою кровь вы уже получили, - сказал Азатенай, указав на камень очага. - Что до клятвы... ваша просьба не имеет прецедентов. Дела Тисте мне не важны, еще менее желаю я заключать союзы со знатью Премудрого Харкенаса. Похоже, такая клятва втянет меня в кровавую резню.
  - Мир царит во владениях Тисте, - отозвался Аномандер, - и так будет и далее. - Миг спустя, едва стало ясно, что Азатенай непреклонен, он добавил: - Вера не станет требовать вашего союзничества, Великий Каменщик. Клятва не обяжет вас проливать кровь на моей стороне.
  Андарист повернулся к брату. - Аномандер, прошу. Не нужно...
  - Наш Каменщик вырвал клятву у Первого Сына Тьмы, брат. Он думает, что это маловажная вещь? Если монета для него не ценна, я потребую расплатиться иначе.
  - Он Азатенай...
  - Азатенаи не связаны честью?
  - Аномандер, не в том дело. Ты сам сказал: кровная связь действует на обе стороны. Как оказалось, ты связал себя с камнем моего очага. Поклялся хранить брата и любимую им женщину, а тем самым и брачный союз. Если не такие чувства двигали тобой с самого начала - не лучше ли нам всё узнать, как намекает Великий Каменщик?
  Аномандер отступил, словно его сотряс удар. Поднял окровавленную руку.
  - Я не сомневаюсь в тебе, - настойчиво продолжал Андарист. - Скорее настаиваю, чтобы ты пересмотрел требования к Азатенаю. Мы о нем не знаем ничего, кроме репутации - однако репутация его чести безупречна.
  - Именно. Однако же он колеблется.
  Великий Каменщик резко вздохнул. - Первый Сын Тьмы, слушайте мои слова. Если вы вырвете у меня клятву, я буду держаться ее. Эта истина будет бессмертной, пока будем живы мы двое. Но вы можете пожалеть.
  Андарист подступил к брату. Глаза стали умоляющими. - Аномандер... неужели ты не видишь? Ты просишь большего, нежели может понять любой из нас!
  - Я получу его клятву, - сказал Аномандер, вперив взор в Каменщика.
  - Ради чего? - воскликнул Андарист.
  - Великий Каменщик, - попросил Аномандер, - поведайте нам о ваших непонятных ограничениях.
  - Не могу. Я уже сказал, Первый Сын: это беспрецедентное дело. Буду ли я связан вашим зовом? Наверное. Но и вы вынуждены будете откликаться на мой. Пропадут ли между нами всякие секреты? Будем ли мы вечно противоборствовать или встанем заодно? Слишком многое неведомо. Обдумайте тщательно, ибо кажется мне, вы говорите из уязвленной гордости. Я не тот, кто меряет ценности монетой, но мои сокровища нельзя ухватить рукой.
  Аномандер безмолвствовал.
  Азатенай поднял руку и Спаро с изумлением увидел кровь, текущую из глубокой раны на ладони. - Тогда сделано.
  Едва он повернулся в сторону, Аномандер воскликнул: - Погодите немного. Мне известен лишь титул. Я хочу знать ваше имя.
  Здоровяк чуть повернул голову и всмотрелся в Аномандера. - Меня зовут Каладан Бруд.
  - Хорошо, - кивнул Аномандер. - Если нам предстоит стать союзниками...
  - Это, - прервал его Каменщик, - мы еще посмотрим.
  - Не проливая крови ради моего имени и за мое дело...
  Каладан Бруд оскалил зубы, и зубы его оказались острыми и длинными, как у волка. - И это еще посмотрим.
  
  
  ТРИ
  
  Не так уж много лет назад, совсем немного - хотя ей и на ум не приходило считать годы - Кория Делат жила в иной эпохе. Солнце было ярче и теплее; неся дюжину или еще больше кукол по узким и опасным каменным ступеням на платформу Аэрии, выставляя под суровые лучи света, она задыхалась от восторга. Ибо это был их мир, чисто очерченный низкими, едва отбрасывавшими тень стенками, и жар камня взлетал с летним ветром, словно нашептывая обещания.
  Там, наверху, в затерянной эпохе, всегда казалось - у нее есть крылья и остался один миг до полета в бескрайнее небо. Для кукол она была великаншей, богиней, рукой творения; даже без крыльев она стояла, глядя на них сверху вниз, наклонялась, меняя неудачное расположение, поднимая головы и видя стежки улыбок и делающие удивленные "О" ротики, сверкающие круглые глаза из полудрагоценных камней - гранат, агат, янтарь - что блестели и мерцали, словно впитывая яростный свет.
  Лето тогда было дольше, а дождей она не сумеет даже припомнить. С Аэрии можно было озирать обширный мир за пределами себя и кукол, мелких своих заложниц. Север окаймляли Арудинские Холмы, за лигу от крепости. По картам, которые давал ей От, она узнала, что холмы идут более-менее с востока на запад, на востоке прерываясь на самых границах подвластных Тисте земель, а на западе чуть уходя к северу, формируя южный край долины - обиталища Тел Акаев. Поглядев же прямо за восток, она увидела бы плоские степи Джеларканского Удела, так называемой Спорной Территории. Память намекала на темные стада, пятнавшие землю - или эти образы пришли от древних гобеленов в студии Ота? Так или иначе, громадные существа шествовали ныне лишь в воспоминаниях, не наяву. На юге же имелись две насыпные дороги, уже тогда почти заросшие; одна уходила на юго-запад, вторая на юго-восток. Одна ведет, знала она, к Омтозе Феллаку, Пустому Городу. Вторая протянулась до восточных границ, и по ней она странствовала в первый раз - из мира девочки Младшего Дома Делак, из селения Абара сюда, в самую северную крепость Джагутов, в королевство, которое они уже не называли своим, но по-прежнему населяли.
  Поэтому От и высмеивал частенько идею "спорных территорий", намекая на нежелание или неспособность (учитывая неудачи в войнах с Тисте) Джеларканов взять под контроль новые земли. К тому же означенные земли стали бесплодными, мало подходя даже под пастбища, а образ жизни Джеларканов не предусматривал разведения скота. Не за что спорить. Похоже, это всего лишь пример бессмысленных соседских ссор: топающие ноги, сдавленные вздохи, ярость, готовность пролить кровь.
  От был прав, высмеивая такое.
  Она не могла припомнить, видела ли Джелеков хоть раз. Территория к востоку казалась страной торжествующих сорняков и кустов под владычеством полирующего выступы скал ветра. Те места ей запрещалось исследовать, разве только с вершины Аэрии, напрягая глаза и видя лишь то, что породит к жизни воображение. Но так она "исследовала" все, что находилось вне крепости. От держал ее внутри, едва получил под покровительство, изолировав, сделав заложницей всего и ничего.
  Сейчас она понимала, что Джагуты не вполне поняли традицию обмена заложниками; разумеется, никогда не посылали они на восток хотя бы одного из своих сыновей, особенно если учесть, сколь редки были эти сыновья. Что же, От называл ее суровое заключение - обучением; он принял обязанность учить ее, и если был очень суровым наставником... ну, он ведь Джагут.
  Нынче куклы остаются в комнате. Уже годы не смотрели они в небо, делая "О" ротиками и бесконечно улыбаясь. Каким-то образом удивление и наслаждение пропали. Каким-то образом мир съежился до размеров крошечной платформы на вершине башни, а богиня сбежала, не трудясь, чтобы поправить положение бесчувственных детей. Каким-то образом заложницы умерли от небрежения, а власть над трупами - и не власть вовсе.
  Но сегодня она стала богиней, захваченной непонятным страхом или тревогой, и сердце сильно стучало в хрупкой груди. Она стояла на платформе одна, следя, как десятки Джелеков подбираются к крепости. Несомненно, они готовятся навестить Ота - с насилием или угрозами. Никаких иных причин нарушить запрет на пересечение границы Джагутов придумать нельзя. Хотя никто более не удерживает территорию. Не пришли ли старые враги объявить ее своей?
  Не было ни одного изображения этих тварей на гобеленах, среди статуй и фризов крепости, но кем еще они могут быть? Пришли с востока, от Джеларканского Удела, и это не травоядные звери из прошлого - она видела на длинных тощих телах черные кожаные перевязи; видела отсветы железного оружия на передних лапах, зубчатые диски блещут на покатых плечах. Они шагают, словно откормленные псы, шкуры черные или пестрые, длинные морды едва различимы под кожаными наголовниками - как собаки на охоте, но они сами себе хозяева.
  Ей сказали, что эта северная порода была родственна южным Жеккам, только значительно больше. Кория была рада мысли, что превзойти размерами здоровенных как боевые кони тварей некому. Они походят на собак, но, как утверждается, наделены разумом и обладают неким волшебством Солтейкенов - хотя это слово не несло для нее особого смысла, как и многие слова, вымолвленные Отом за годы несвободы.
  Она понимала, что наставник не остался слеп к вторжению. Никто не появится на этой земле незамеченным, сколь тихо ни ступали бы ноги, сколь слабо ни шуршал бы воздух. Да, он недавно отослал ее наверх тоном резким и грубым. Она даже заподозрила какую-то свою вину: оставленная открытой книга, незаконченная работа - но давно научилась не задавать вопросов. Словами От умеет ранить глубоко, и если у него есть чувство юмора, девушка такового не обнаружила. И все же Кория ощутила потрясение, когда загрохотали массивные железные ворота крепости, когда От показался на вид уже не в грязной, поеденной молью робе, но в черной кольчуге ниже колен, наползающие одна на другую железные пластины защищают голени и стопы, другие висят на широких плечах. Кольчужная сетка повисла и на ободе черненого шлема. Когда От повернулся, глядя на Корию, она увидела, что сетка скрывает лицо, есть лишь прорези для глаз да толстые тусклые клыки поднимают обтрепанный край.
   К поясу был привешен меч, однако Джагут не пытался ухватиться за длинную обернутую кожей рукоять - руки висели по бокам, когда он повернулся к Джелекам.
  От был ученым. Вечно жаловался на хрупкие кости и артритические боли; она считала его дряхлым старцем, хотя точного возраста не знала. Презрение к воинам равнялось в нем лишь ненависти к войне и всем ее смехотворным поводам. Никогда прежде она не видела ни этого доспеха, ни оружия. Ей мнилось, он не сделает и шага под такой тяжестью, но От двигался легко, с невиданным прежде изяществом.
  Словно Аэрия заколебалась под ногами, словно весь мир скользит, сорвавшись с гигантских тормозов. Во рту стало сухо. Она смотрела, как учитель шествует навстречу Джелекам, а те встают полукругом.
  Встают в десятке шагов и... ничего.
  Разумеется, Джелеки не могут вымолвить и слова, не с такими звериными глотками. Если они разговаривают, то иным образом, ведь даже ей очевидным было, что началась оживленная беседа. Затем От поднял руку и стащил шлем, и длинные, черные со стальной проседью волосы упали неопрятными прядями, и она увидела, как он откидывает голову, услышала его смех.
  Глубокий, заливистый - звук, не принадлежащий привычному миру Кории, звук столь неожиданный, что богиня готова упасть со своего насеста. Словно гром самой земли, смех заставил ее дрожать и взлетел к небесам, хлопая крыльями.
  Джелеки, казалось, расплылись, как будто их окружил густой дым, и через миг два десятка воинов стояли на месте зверей; они начали снимать длинные наголовники, отстегивать клинки с запястий и вставлять в петли на ремнях; зубчатые диски повисли над затылками, словно капюшоны.
  Лица виднелись смутно, одни темные пятна волос и грязная кожа. Кроме перевязей на них обнаружились одежды из шкур и мехов. Они двинулись вперед неуверенно, словно не привыкли ходить на двух ногах.
  От развернулся, нашел ее взглядом и заревел: - Гости!
  
  Одинокий Джагут и юная Тисте-заложница; в их домовладении не было ни слуг, ни поваров, ни мясников, горничных и носильщиков. Кладовые крепости были практически пустыми и, хотя От умел создавать еду и напитки посредством колдовства, он редко этим занимался; они существовали почти исключительно за счет регулярных визитов Азатенаев-купцов, объезжавших все еще занятые крепости.
  За отсутствием слуг Кории пришлось научиться выпекать хлеб; она узнала, как делать супы и похлебки, как рубить дрова и чинить ветхую домотканую одежду. От провозгласил эти задания важнейшими для всей учебы. Впрочем, Кория начала подозревать, что ее трудовые подвиги стали следствием куда менее возвышенных причин, а именно Отовой лени и нежелания общаться. Чудо, что он согласился терпеть ее присутствие, да еще взял ответственность за обучение.
  Любой из народа Джагутов редко когда разговаривает с себе подобными; похоже, они исключительно неуживчивы и равнодушны к идеям общества или государства. Однако такой отказ был сознательным, ведь некогда они жили в городе. Некогда они воздвигли здание цивилизации несравненной с иными во всех мирах, но пришли к заключению, что это было ошибкой, неправильной постановкой целей. Как объяснял От, они слишком долго не умели понять, что впереди ждет экономическое самоубийство. Мир не бесконечен, а вот население стремится к неограниченному росту, оно может выйти (и выйдет) за пределы устойчивости и продолжит в том же духе, пока не рухнет. Нет ничего, говорил он, столь же опасного, как успех.
  Мудрость не дарована смертным, те, кого зовут мудрецами, всего лишь посредством мрачного опыта коснулись самого краешка неприятных истин. Для мудреца даже радость отравлена тоской. Нет, мир диктует смертным свою волю, настойчиво и неумолимо, но даже понимание верного курса не мешает безумному падению в бездну.
  Слова - не дар, сказал От. Слова - запутанные сети, хватающие любого, кто решится войти, и вскоре целые народы повисают беспомощно, задыхаясь от своих же споров, а гибель смыкается со всех сторон.
  Джагуты отвергли этот путь. Отвергли вечное стремление к общению народов во имя знания, мира и так далее. Прекратили говорить даже между собой. Город их был брошен, став обиталищем лишь одной души, Владыки Ненависти, который и выложил голую истину ожидавшего всех будущего.
  История, выученная Корией, но относившаяся к иной эпохе. Да и сама Кория была иной, и на ошеломляющую сказку Ота она ответила своими куклами, семьей или даже обществом, и в ее обществе не было войн, не было споров и кровной вражды. Все улыбались. Все смотрели в удивлении и восторге на идеальный мир, созданный ради них богиней, и солнце всегда светило и всегда грело. Нет, знала она, конца детским мечтаниям.
  Джелеки принесли пищу: сочащееся кровью мясо, кувшины с густым темным вином, кожаные мешочки с острыми гранями кристаллического сахара. По приказу Ота она вынула соленый хлеб из каменного шкафа, что служил задней стеной кухни, и принесла сухофрукты из погреба; огонь загорелся в главном зале, стулья с высокими спинками были вытащены из стеновых ниш, прочертив борозды в давней пыли вокруг длинного стола. Тонкие свечи склонились, принимая коптящее пламя. Двадцать и один Джелек столпились, сбрасывая вонючие меха, рявкая на своем резком языке; обширная палата мигом стала сырой, пропиталась потом и еще более мерзкими запахами. Мечущаяся к шкафу, в кладовую и обратно Кория буквально давилась и как будто увязала в вони, и лишь сев по левую руку Ота и глубоко хлебнув переданного ей горького вина, смогла она смириться с новым, кружащим голову миром.
  Когда Джелеки изъяснялись на языке Джагутов, выговор был грубым, одни углы, но вполне понятным уху Кории, пусть в душе и затаилось презрение. Посетители ели мясо сырым, да и сам От вскоре присоединился к ним: длинные пальцы покрылись сукровицей, когда он рвал плоть, резцы при жевании как бы отделялись от массивных клыков - такого Кория еще не видывала. Прежде в доме потреблялись продукты копченые и сушеные, их приходилось размачивать в вине и бульоне. Наставник деградировал на глазах; девушка ощущала себя сбитой с толку, словно От стал незнакомцем.
  И все же она, пусть вино затуманивало взор, пыталась и пыталась замечать каждое слово, каждый жест, отчаянно узнавая смысл сборища.
  Гости.
  Гостей у них никогда не бывало. Купцы просто заезжали, а если оставались на ночь, то за стенами. Гораздо реже появлялся кто-то из Джагутов, чтобы провести некий темный спор с Отом - неохотный, болезненный обмен словами - и тут же убыть, зачастую в разгар ночи. Настроение Ота многие дни бывало хуже обычного.
  Джелеки игнорировали ее, рассевшись где хочется и устроив пир. Вино лилось, словно было водой из колодца. Летали взад-вперед замечания на двух языках. Каждый глоток сопровождали отрыжка и ворчание. Среди Джелеков не оказалось женщин и Кория гадала, не была ли это какая-то секта, братство жрецов. У Тел Акаев бывают монахи, присягнувшие оружию, которое изготовляют из сырого железа; возможно, Джелеки связаны сходной клятвой - они ведь не отложили клинков, хотя От избавился от воинственного наряда, едва вошел в зал.
  Сидевший слева воин наваливался на нее, снова и снова толкая мускулистым плечом. Джелек напротив вроде бы забавлялся ее недовольством, когда вообще обратил внимание на творящееся. - Саграл, - рявкнул он внезапно, - следи за собой, огрызок, иначе закончишь у нее на лоне.
  Хриплый смех был ответом на замечание, но сам От просто хмыкнул, протягивая руку за кувшином. Налил себе кубок и сказал: - Бойтесь пробудить ее темперамент.
  Тот, что говорил, поднял кустистые брови: - Ты от него пострадал, капитан?
   "Капитан?"
  - Я нет, но она Тисте и юная женщина. Я ожидаю гнева с первого дня, вот так жду и жду... Уверен, темперамент в ней существует, но сколько бы обид я не доставлял, разбудить не удается.
  Саграл привалился к ней, обратив широкое, покрытое шрамами лицо. - Гнев есть знак острого ума, не, этого самого - интеллекта. - Черные глаза впились в нее. - Так? Годы джагутовой чепухи погасили все искры? Ежели считать, что в тебе они были?
  Кория изучала его, пытаясь не выказать отвращения, и молчала.
  Глаза Саграла расширились, он оглянулся на Ота. - Что, немая?
  - Она мало говорит, - отвечал От.
  Скоты снова загоготали. Ей уже хотелось стать незаметной, как раньше - но нет, теперь она служила мишенью для каждой шутки. Кория повернулась к Оту: - Учитель, прошу меня простить...
  - Невозможно, - сказал От. - Они, в конце концов, здесь ради тебя.
  
  Обыкновенно От не спешил разъяснять свои слова, так что она осталась наедине с толпой осадивших разум вопросов. Они дали ему титул, они назвали его капитаном. Это воинское звание, принятое в Легионе Урусандера или у Форулканов. Однако заложников солдатам не дают никогда, ведь армия благородством не отличается. Неужели ее народ ошибся? Неужели ее отдали в руки незнатному?
  Нет, бессмыслица. Если она...
  - Капитан, - сказал воин напротив, резким голосом спутав и без того сконфуженные мысли, - без доверия не будет мира. Ты лучше нас всех знаешь эту истину. Дар поможет нам отыскать имя, и это будет имя чести.
  От неспешно кивнул - а весь стол замер, вслушиваясь. - И вы усилить свой жест чем-то, что в моем распоряжении. В обмен на что?
  - Мир.
  - Здесь царит мир, Раск.
  Главарь ухмыльнулся, показав подпиленные зубы. - Ничто не вечно.
  От крякнул, снова протягивая руку к кубку. - Поражение от рук Тисте ничему вас не научило?
  Улыбка Раска пропала, но ответил за него Саграл. - У вас нет погран-мечей. У вас нет Легиона Урусандера. Нет дом-клинков, которые имеют Высшие Семьи. Чему мы научились, капитан? Ваша армия пропала. Вот что мы знаем.
  - Никогда у нас не было армии, Саграл. - Вертикальные зрачки Ота сузились, словно от яркого света. - Мы Джагуты. Армии - проклятие, мы не находим вкуса к войне. Встретившись с глупцами, готовыми назвать себя нашими врагами, мы попросту их уничтожаем. Тщательно. Многие столетия вы испытывали нас, и всегда оказывались отброшены.
  - Мы приходили малыми стаями, - прорычал Саграл. - Но сейчас нас будут тысячи.
  - Когда вы приходили малыми стаями, ради набегов, мы удовлетворялись, отгоняя вас и убивая немногих. Придите тысячами - и наше терпение будет отброшено.
  Раск рассасывал кристаллы сахара, один за другим, не сводя крошечных глаз с Кории. Теперь он подал голос: - Мы вернемся домой без вреда, капитан.
  - Не так работает система заложников, - ответил От, медленно покачав головой. - Договор с Тисте требует от вас заложников вашей крови. Нельзя занять его у кого-то, отменить жертвоприношение. Тисте примут лишь заложников-Джелеков.
  - Нам они своих не предложили! - гаркнул Саграл.
  - Потому что вы проиграли войну. Вам поставили ясный выбор: уступки или истребление. Вы здесь, и мы понимаем, какой выбор вы сделали; теперь либо смиритесь, либо снова ударяйтесь в войну.
  - Джелеки не рабы!
  От оглянулся на Корию. - Заложница, ты видишь себя рабыней?
  Она знала, какого ответа он ожидает, но мысль о путешествии в компании этих животных заставила ее ответить: - Нет, конечно. Я Тисте, урожденная Дома Делак. Я заложница Джагутов; единственная заложница, которую получили Джагуты, и другой они не получат никогда. Через два года я вернусь в семью. Джагуты сказали нам, что они более не народ. Сказали, что они отрекаются от всех претензий.
  Саграл ударил по столу, удивив ее. - Даже претензии на тебя, дитя! Лишь самолюбие Ота удерживает тебя у его ног! Мы доставим тебя домой, и уйдем на заре! Тебе не хочется? Неужели От выдавил из тебя все живое? Сделал рабыней во всем, кроме звания? - Он отпрянул и встал на ноги. - Даже Тисте научились презирать Джагутов. Отныне клыкастые дурни - никто. Они отреклись от будущего и обречены вымереть. Их город лежит в пыли, им правит безумец! Эй, заложница! Ты тратишь здесь жизнь. Еще два года! Ради чего?!
  Кории пришлось изогнуть шею, чтобы на него посмотреть. Она изучала покрасневшее от гнева лицо, блеск оскаленных острых зубов, бросающие вызов глаза. Затем повернулась к Раску. - Не пора ли надеть ему поводок?
  Внезапный смех унес из комнаты напряжение, и сидевшие вдоль стола Джелеки потянулись за винными кувшинами. Саграл шлепнулся на сидение, замолчав от стыда. Быть превзойденной Тисте, которую едва можно назвать женщиной - она до сих пор телосложением больше походит на мальчишку - это как снова стать щенком. Саграла будто пинками выгнали на мороз, заставив ежиться. Джелеки бросали комментарии на своем языке, но нельзя было усомниться, что ее хвалят. Кория глянула на Ота, встретив взгляд блеклых глаз. Никогда ей не удавалось прочесть его взор, угадать одобрение или осуждение; он просто смотрит, сурово и не отводя глаз.
  Капитан. Никогда у Джагутов не было армии. Никогда он не был ничьим капитаном. Уважительное прозвище? Нелепость...
  Некий незаметный сигнал заставил буйное веселье угаснуть. Раск сказал: - Капитан, Тисте просят пятьдесят заложников. Пятьдесят наших юнцов. Мы не отдадим жизни пятидесяти Джелеков, молодых ли, старых.
  - Едва ли это означает отдавать жизни, Раск...
  - Тисте идут к гражданской войне.
  - Такое говорят уже давно, - отозвался От. - Чепуха. Да будь и так, даже во вспышке гражданской розни жизнь заложников останется священной; я даже ожидаю, что каждая семья отошлет вам своих детей, хотя бы ради заботы о сохранении своих Домов.
  Раск фыркнул: - Если ты так думаешь, капитан, то ничего не знаешь о гражданских войнах. Откуда бы тебе? Джагуты о таком и помыслить не способны, в отличие от нас, Джелеков.
  Третий Джелек, седовласый и покрытый шрамами, сказал: - Наши южные родичи когда-то были едины с нами. Были во всем нам подобны - мы все звались Джелеками.
  - Отлично помню вашу гражданскую войну, - медленно кивнул От. - И видел, как один народ стал двумя. Варандас писал о рождении культуры Жекков, о мириадах отличий от ваших обычаев.
  Раск низко зарычал. - У Варандаса нет права.
  Пожимая плечами, От ответил: - Неважно, Раск. Дурак сжег все свои записи в Ночь Несогласия. К чему история, если никому она не нужна? Тем не менее я настаиваю на своем. Из личного опыта вы предсказываете Тисте аналогичную участь. Но Тисте - не Джелеки и не Жекки, и в сердце Харкенаса не лежит дикая сила ваших рожденных Витром Солтейкенов, а Мать Тьма не заключала сделок со зверобогами. Нет, Премудрый Харкенас - черный бриллиант в сердце народа Тисте, и пока пылает его внутренний огонь, никакой меч не рассечет единство.
  - Мы не отдадим жизни пятидесяти юнцов.
  - Тогда, Раск, вам придется воевать снова. Хотя, может, вы верите, что внешний конфликт сможет воссоединить народ Тисте, избавив от гражданской войны?
  - Их гражданская война нам не опасна, капитан. Мы ее ждем с радостью, ведь все земли Тисте станут легкой добычей завоевателей. Но жизнями юных мы не рискнем.
  - Кория не решит вашей проблемы.
  - Отошли же ее домой! Освободи! Тебе она не нужна!
  - В нужное время я так и сделаю, в точности. Обучение, Раск, есть долгосрочное вложение. Не жди плодов в первый год. Не жди ни во второй, ни в последующие. Нет, награда придет через многие годы. Так будет и с Корией. Я готовлю путь ее жизни, и это почти сделано. Но не совсем.
  - Ты ничего более сделать для нее не сумеешь, - возразил Раск. - Мы можем ощущать сущность ее души. Она темна, пуста. В ней нет силы. Она не дитя Матери Тьмы, не душой, потому что там пребывает не темнота Куральд Галайна. Это простое отсутствие.
  - Да, идеальный случай.
  - И что ее ждет? - удивился Раск.
  - Говоря языком Бегущих-за-Псами, я создал майхиб. Сосуд. Защищенный, запечатанный и, как ты сказал, пустой. Что остается? Как же, заполнить его.
  Заложница.
  Пораженная, испуганная Кория думала о куклах в своей комнатке: каждая ждет жизни, каждую ожидает судьба, даруемая лишь богиней. Они не шевелились уже годы. Они сгрудились в темноте за стенками каменного сундука.
  - На заре, - сказал Джелекам От, - вы уйдете. Одни.
  - Ты пожалеешь, - заскрипел зубами Раск.
  - Еще одна такая угроза, - отвечал От, - и хозяин этого дома познает гнев. Он может изгнать вас на ночевку под светом звезд, как подобает грубым собакам, ничего не знающим о чести. Или, решив, что вы за пределами спасения, может просто убить всех.
  Кория заметила, что Раск побледнел под всей своей грязью. Он встал, махнул рукой, и остальные воины вскочили с кресел, потянулись за сложенными вещами. - За отдых, - зловещим голосом ответил Раск, - мы тебе благодарны, капитан. Но в следующий раз мы будем обедать в этом зале, грызя твои кости.
  От тоже поднялся. - Мечтая, почешись во сне, Джелек. Вон отсюда. Я с вами закончил.
  
  Едва они вывалились наружу, Кория начала готовиться к уборке объедков; однако От рассеянно взмахнул рукой и сказал: - Нынче ночью я пробужу колдовство Омтозе Феллака. Кория, возвращайся в комнату.
  - Но...
  - Колдовство ценно. По крайней мере, я очищу зал от вшей. Ну-ка, в комнату. И не надо бояться Солтейкенов.
  - Знаю, - ответила она. - Учитель, если вы сделали меня сосудом... ну, я не чувствую этого я не пуста изнутри. Я не ощущаю покоя.
  Слово заставило его вздрогнуть. - Покой! Я не говорил о покое. Отсутствие, Кория, это томление. - Необычайные глаза впились в нее. - Ты не чувствуешь томления?
  Она чувствовала. Она познала истину, едва он заговорил о внутреннем. Она была богиней, уставшей от детей своих, она видела, что каждое лето становится короче, пылая нетерпением, но не поняла еще, что может прийти на смену утраченной эпохе.
  - Нынешней ночью тебе надо поспать, - сказал От тоном, никогда прежде ею не слышанным. Почти... нежным. - Наутро, Кория, уроки начнутся с новой силой. - Он отвернулся. - Мое последнее задание касается нас обоих, и мы будем достойными. Это я обещаю. - Он снова махнул рукой, и девушка поспешила к себе. Разум ее бурлил.
  
  Карету подали к величественному некогда входу Дома Друкорлас. Одинокая лошадь стояла в упряжи, мотая головой и кусая удила. Путь ей должен выпасть трудный, ведь карета тяжела и в былые годы гуж тащила четверка. Неподалеку, едва видимый оттуда, где стояла на ступенях леди Нерис Друкорлат, маленький мальчик играл в развалинах сгоревших конюшен. Она заметила, что руки у него в саже, да и коленки уже выпачканы.
  Здесь, в угасающем поместье, Нерис ведет борьбу безнадежную. Но детство коротко, и в нынешние тяжелые времена она постарается изо всех сил, чтобы оно стало еще короче. Мальчику нужны уроки. Его нужно оторвать от забав воображения. Благородство рождается в суровых ограничениях, в структуре долга, и чем скорее внук будет связан обязанностями взрослого, тем скорее найдет он себе место в древнем Доме; при должном руководстве он однажды вернет кровной линии славу и власть, которыми та некогда обладала.
  Она больше не услышит мерзкого слова, жестокого титула, что навис над Орфанталем будто крыло насмешницы-вороны.
  Бастард.
  Дитя не выбирает. Подлая тупость матери, низкородное ничтожество пьяницы-отца - не преступления мальчика, и не окружающим осквернять его невинность. Свет бывает злобным. Жадным до суровых суждений, скорым на презрение.
  "Раненый будет ранить". Так сказал поэт Галлан, и слов более мудрых не бывало. "Раненый будет ранить, И всякая боль отольется". Это строки из последнего сборника, многозначительно названного "Дни Свежевания", опубликованного в начале сезона и продолжающего вызывать пену гнева и разгоряченного осуждения. Разумеется, самые культурные среди Домов умеют видеть неприятные истины, не моргнув глазом, и если Галлан осмелился коснуться культуры Тисте лезвием, сдирая кожу - разве вся эта ярость не стала доказательством его правоты?
  Много презренного есть и в собственном ее роду, и банальность увядающей славы поистине нелегко выносить. Однажды наступит возрождение. Если ты видишь ясно и планируешь все заранее, в лихорадочном начале новой эры твоя кровная линия взорвется к новой жизни, став сердцем безмерной силы. Возможность придет, но не на ее веку. Все, что она делает ныне - служит грядущему, и однажды это увидят все; однажды все поймут, какие жертвы она принесла.
  Орфанталь нашел какой-то расщепленный дрын и крутил им над головой, крича и бегая. Она смотрела, как он вскарабкался на невысокую кучу мусора, сияя торжеством. Вонзил конец палки в щель между кирпичами, словно водружая знамя, и тут же застыл, словно пронзенный невидимым оружием. Выгнул спину, смотря в небо - на лице потрясение, он полон воображаемой муки - и сбежал с кучи, упав на колени, рукой хватаясь за живот. Еще миг, и он повернулся и лег как мертвый.
  Глупые игры. И всегда в войну и битвы, героические, но кончающиеся трагедией. Хотелось бы ей увидеть, что он воображает смерть лицом к лицу с врагом. Но он снова и снова изображает измену, удар ножом в спину, удивление и боль туманят глаза. И намек на негодование. Мальчишки глупы в таком возрасте. Делают себя мучениками, веря в несправедливость мира, видя труд, мешающий играть, уроки, отнимающие свет и бесконечные грезы лета, слыша окрик из кухни, что разом завершает целый день.
  Всё это нужно вытравить из ума юного Орфанталя. Великие войны окончены. Победа купила мир, юные мужчины и женщины должны повернуться к иному - время носителей меча прошло и все эти ветераны, бродящие из селения в селение как бездомные псы, напиваясь и плетя дикие сказки о доблести, оплакивающие павших товарищей - они яд для каждого, особенно для юных, коих так легко совратить сказками и волнующими, гнусными инсценировками горя.
  Солдаты ведут жизнь особенную, точнее надеются на нечто особенное, пока не отыщут истин войны. Ветераны возвращаются по домам, когда иллюзии выжжены из глаз, из разума. Они смотрят из иного места, и нет в этом ничего здорового, ничего ценного. Они пережили "дни свежевания", и всё, на что они смотрят, тупо обнажено: хрящи и жилы, кости и мясо, дрожащая хрупкость органов.
  Муж поведал ей многое за одну ночь, прежде чем забрал собственную жизнь, за ночь до того, как бросил их, оставив с наследием позора. Герой, вернувшийся живым - какая причина убивать себя? Вернулся к любимой жене - к женщине, о которой говорил, которую желал день за днем в походах - вернулся с наградами и славой, честно заслужив отставку вдали от сражений и тягот. Прожил дома меньше месяца и вонзил кинжал себе в сердце.
  Когда прошло потрясение; когда погас ужас; когда все поглядели на Нерис, вдову под вуалью... тогда поползли первые слухи.
  Что она с ним сотворила?
  Ничего она не сотворила. Он вернулся мертвецом. Нет не так. Когда он вошел в дом, мертвой была она. В его глазах. Там, в походах, на полях брани, в жалкие холодные ночи под равнодушными звездами он полюбил ее как идею. Лишенную возраста, совершенную идею, которой не могла бы соответствовать никакая живая женщина.
  Муж ее оказался глупцом, поддавшимся иллюзии.
  Вот истина: их кровная линия была слаба, почти фатально слаба. Дела не могли не пойти хуже. Появился другой солдат, юнец, потерявший руку, не успев обнажить клинок против врага - лошадь откусила - приехал в Абару пьяный и злой... о, он рассказал немало лжи, но когда всё случилось, Нерис провела расследование, открыла правду. Нет, он не потерял руку, защищая Сына Тьмы. Нет, его не славили за мужество. Но было слишком поздно. Он нашел дочь Нерис. Нашел Сендалат, еще юную девицу, слишком юную, чтобы смотреть на него с должным скептицизмом, и коварные слова легко ее соблазнили, мозолистая рука нашла как приласкать едва проснувшееся тело, украв у Дома будущее.
  Сделав ей сына-ублюдка.
  Нерис держала его - жалкого папашу - на содержании в деревне. Давала достаточно, чтобы держать пьяным, пьяным и бессильным. Сделала ему предложение, объяснила единственный оставшийся выбор - и он принял сделку, разумеется. Он никогда не увидит сына, никогда не увидит Сендалат, никогда не подойдет к дому, не войдет на земли имения. У него есть угол в подвале таверны Абары и столько вина, сколько примет онемевшая глотка. Она даже посылала ему шлюх, хотя он мало что мог с ними сделать, судя по последним донесениям. Вино украло всё; у него лицо старика и взгляд приговоренного к смерти.
  Дверь позади открылась. Нерис ждала, не оборачиваясь, пока дочь подойдет и встанет рядом.
  - Не прощайся с ним, - сказала леди Нерис Сендалат.
  - Но он...
  - Нет. Будет сцена, нам этого не нужно. Не сегодня. Весть пришла. Твой эскорт обедает в гостинице и вскоре приедет сюда. Впереди долгое путешествие, дочка.
  - Я слишком стара, чтобы снова стать заложницей, - сказала Сендалат.
  - В первый раз тебе было четыре года, - ответила Нерис, почти слово в слово повторяя прежние аргументы. - Кончилось оно быстро. Дома Пурейк практически уже нет - ведь Мать Тьма приняла сыновей Нимандера как своих.
  - Но они возьмут меня снова. Хотя бы позволь мне поехать к ним, мама.
  Нерис качала головой: - В этом не будет политической выгоды. Помни свой долг, дочь. Наша кровная линия повреждена, ослабела. - Она сделала ударение на последнем слове, убеждаясь, что оно ранит, как и должно. Ведь кто, в конце концов, виноват в последнем ранении? - Мы не выбираем путь.
  - Я попрощаюсь с ним, мама. Он мне сын.
  - А мне внук, и потому его благополучие зависит скорее от меня. Оставь слезы до закрытой кареты, где никто не увидит твоего позора. Пусть мальчик играет.
  - А когда он будет звать меня? Что ты скажешь?
  Нерис вздохнула. "Сколько раз можно твердить одно и то же? Но это последний раз - вижу всадников на дороге" . - Дети стойки, и тебе отлично ведомо: его обучение начнется вскоре и будет рьяным. Жизнь его поглотят ученые, учителя и уроки, после каждого ужина он будет засыпать и спать всю ночь. Не будь самолюбивой, Сендалат. - Ей не хотелось говорить "снова". - Пора.
  - Я слишком стара, чтобы стать заложницей. Это неприлично.
  - Считай себя счастливицей. Ты послужишь Дому Друкорлас дважды, вначале в Доме Пурейк, а теперь в Доме его соперников.
  - Но Дом Драконс так далеко, мама!
  - Не повышай голос, - шикнула леди Нерис. Она уже не видела Орфанталя - может быть, тот забежал за конюшни, что хорошо. Оставим его приключениям с грязными руками. Очень скоро новая жизнь захватит его; если Сендалат поверила, что дом позади них заполнится учителями... что же, вреда в неких утешительных заблуждениях не будет.
  Орфанталь предназначен для Харкенаса. Где шепотки про "ублюдка" никогда до него не доползут. Нерис заготовила рецепт появления: мальчик - сын кузена из отдаленного владения, за Хастовой Кузницей. Его отдали в Дом Пурейк не как заложника, но чтобы служить во дворце самой Матери Тьмы. Его будут учить как Сыновей Тьмы, в числе их свиты. Да, мальчика растила Сендалат и он привык звать ее мамой, но это быстро пройдет.
  Всадник из Дома Драконс подъехал и остановил коня перед каретой. Оставаясь в седле, поклонился леди Нерис и Сендалат. - Приветствия и поздравления от Консорта, - произнес мужчина. - Меня зовут Айвис.
  Нерис обернулась к дочери. - В карету.
  Но Сендалат глядела за карету, вытягиваясь и пытаясь отыскать сына. Того нигде видно не было.
  - Дочь, подчинись матери. Иди.
  Держась так, словно страдала от некоей болезни легких - сгорбившись, плечи вперед, пытаются подавить заразу - Сендалат сошла по каменным степеням. Она казалась и старой, и невозможно молодой, но оба состояния наполняли Нерис презрением.
  Она склонила голову, отвечая всаднику. - Айвис, благодарим за любезность. Знаю, вы сегодня долго скакали.
  Сидевший на облучке кучер глядел на леди Нерис, ожидая команды. В бледном небе стайка птиц над ним пронеслась к опушке леса.
  - Леди Нерис, - сказал Айвис, возвращая ее внимание. - Мы поедем ночью и к утру будем у дома моего господина.
  - Превосходно. Вы один выполняете это задание?
  Он качнул головой. - Отряд поджидает к востоку от Абары, миледи. Разумеется, уважая древние права вашей семьи, мы не делали ничего, способного вызвать ваше недовольство.
  - Вы весьма любезны, Айвис. Прошу донести мои комплименты до лорда Драконуса, выбравшего для задания столь достойного капитана. - Тут она кивнула кучеру, щелкнувшему вожжами. Лошадь пошла.
  Карета катилась, подпрыгивая на неровных камнях мостовой, заворачивая к тракту, что лежал за домом. В нижней части холма тот соединится с дорогой на Абару, а оттуда карета поедет на север, вдоль реки, и вскоре свернет на северо-восток.
  Натянув тяжелый плащ - она чуть продрогла от сквозняка двери - Нерис проследила, как всадник и карета скрываются за углом, потом снова поискала Орфанталя. Но его так и не было видно.
  Что ее порадовало.
  Еще одна битва в руинах. Еще одна поза торжества. Еще один нож в спину.
  Дети живут в таких глупых грезах.
  
  Стоявший в тени сгоревших конюшен, так, чтобы не быть видимым со ступеней дома, мальчик пялился вслед повозке. Ему показалось, что он увидел ЕЕ лицо в маленьком грязном окошке, бледное и с красными глазами - она пыталась увидеть его... но карета прокатилась мимо и все, что он мог видеть - высокая задняя стенка и сундук, высокие шаткие колеса на старых осях. За ней проскакал незнакомый всадник в солдатском облачении, лошадь выбивала пыль из дороги, ведь мостовая кончилась.
  Солдаты пришли в Абару. У некоторых не хватало руки или был только один глаз. На других не было ран, но они умирали от ножей в сердцах, словно оружие выследило их по всему пути от далекой битвы. Летящее серебро, едва видимое в ночи, ищет, находит и наконец наносит удар. Убивая мужчину, которому суждено было умереть недели или месяцы назад.
  Но солдат, что назвал себя Айвисом, приехал забрать маму.
  Ему не нравилось видеть плачущих. Он всячески пытался помешать им плакать, и в воображаемом мире борьбы и героизма он часто возвышал голос за слезы сломленной женщины. И сражался, пробиваясь сквозь полмира, исполняя клятву. Пока клятва не убивала его, как крадущийся нож из далекого прошлого.
  Мальчик следил за каретой, пока она не пропала из вида. Рот его шевельнулся, вымолвив неслышно: - Мама?
  Были войны далеко, где ненависть смыкала оружие и кровь лилась дождем. И есть войны в одном доме или в одной комнате, где любовь умирает смертью героев, а рыдания застилают небо. Войны идут повсюду. Он это знал. Идут войны и ничего кроме войн, и каждый день он умирает, сраженный ножом, что крался через полмира, как это было с дедушкой.
  Но сейчас он укроется в тенях, в конюшне, охваченной огнем, который пощадил одну лишь лошадь. А может, ускользнет в лес за коралем, чтобы сражаться в новых битвах и проигрывать, как всегда случается с героями. Ведь правда? Смерть ловит всех и каждого. А день устремляется дальше, мимо, как он привык.
  Пока не раздастся зов с кухни, скрывая мир и суля новую ночь.
  
  Сендалат показалось: она увидела его там, в сумраке, как призрак на фоне еще стоящей стены выгоревших конюшен. Но возможно, это лишь воображение. Разум ее шагает неуверенно, так всегда говорила мать; и воображение, столь щедро переданное ей сыну, не станет благом в эти тревожные времена. Воздух в карете удушал, пахло плесенью, но петли боковых окошек застыли от грязи и ржавчины, и единственный свежий поток исходил из решетки переговорной трубы, что ведет к скамье кучера. Она едва его знала - нанятого в деревне ради одного задания - и если позвать, прося открыть окно... что же, рассказы вскоре заполнят таверны, рассказы о пропащем Дом и его проклятых, бесполезных обитателях. Будут смех, шуточки и презрение. Нет, она ничего у него не попросит.
  Пот струился под тяжелой одеждой. Она сидела так прямо, как удавалось, и надеялась, что это поможет, но нечего было делать, нечем занять руки и ум. Слишком трясет и качает, чтобы заняться вышиванием; к тому же просочилась пыль, ярко блестя в тонких копьях света. Она ощущала, как пыль покрывает щеки, и по щекам текут слезы - как все и ожидают. Пойдут грязные полосы. Некрасиво, позорно.
  Она вспоминала первое заложничество; вспоминала время в Цитадели, сбивающий дыхание восторг перед всем этим народом, снующим по бесчисленным роскошным залам, перед высокими воинами, которые вряд ли запомнят попавшуюся под ноги малышку. Она помнила богатство - так много богатств - и как решила, что это ее мир, что она рождена ради него.
  Ей дали комнату в конце длинной вьющейся лестницы; она часто сидела там, красная от возбуждения, и когда колокол сверху возвещал ужин, неслась вниз, круг за кругом по ступеням, чтобы нырнуть в обеденный зал - где раздавался смех радующихся ее появлению.
  Ибо почти всегда в те первые годы казалось, что она стала центром внимания всей Цитадели, словно юная королева; и всегда были рядом трое воинов лорда Нимандера, чтобы взять ее руку - когда бы она ни протягивала ее, где бы не испытывала желание ощутить себя в безопасности. Она помнила, как обожала Сильхаса Руина за белые волосы, красный блеск в глазах и блинные пальцы; помнила теплоту улыбки Андариста - Андариста, за которого мечтала однажды выйти замуж. Но истинно почитала она Аномандера. Тот казался прочным как камень, согретый солнцем и отполированный ветрами и дождем. Он казался широким крылом, защищающим, обвившим ее; она видела, с каким почтением обращаются к нему все, даже братья. Любимый сын Матери Тьмы, любимый девочкой-заложницей в Цитадели.
  Войны украли у нее всех, и отца и сыновей, и когда лорд Нимандер вернулся однажды утром, увечный и сломленный, Сендалат забилась в комнатку, замороженная ужасной мыслью о том, что кто-то из ее хранителей умирает на далеком поле брани. Они стали стенами ее дома, ее дворца, а она была их королевой сейчас и навеки. Как может такое окончиться?!
  Снаружи окошка кареты проплывали одноэтажные домики деревни, перед ними ходили жители, а многие и останавливались, чтобы поглазеть. Она приглушенно слышала предназначенные кучеру окрики, взрывы смеха и пьяные возгласы. Внезапно задохнувшись, Сендалат отпрянула от пыльного окошка, пряча лицо. Принялась ждать, когда успокоится сердце. Карета пересекала глубокие колеи, качаясь с боку на бок. Сендалат сложила руки, крепко сжав ладони, и смотрела, как кровь покидает костяшки пальцев, так что можно различить кости.
  Ее воображение столь податливо, а день выдался тяжелым.
  Абара была известна величиной и богатством, пока войны не забрали молодых мужчин и женщин; тогда Дом Друкорлас готов был стать Великим. Когда Сендалат отослали назад, словно потерявший красоту и ставший ненужным подарок, она была потрясена бедностью родной земли - и селения, и хозяйской усадьбы, и уставших, истощенных полей.
  Отец ее как раз тогда умер, еще до возвращения дочери - военная рана внезапно загноилась и погубила его быстрее, чем смогли помочь целители; трагическая, шокирующая смерть, а для нее - новая пустота, заменившая пустоту прежнюю. Мать вечно держала мужа - отца Сендалат - для себя одной. Сама называла это эгоизмом, когда прогоняла Сендалат из комнаты или запирала двери. Говорила о втором ребенке, но ребенка не появилось, а потом отец ушел. Сендалат вспоминала высокую безликую фигуру, а по большей части - лишь топот башмаков по деревянному полу над головой, топот всю ночь.
  Больше мать никогда о нем не говорила. Она стала вдовой, и эта роль, казалось, делала ее более ценной в своих глазах; увы, удовлетворенной оказывалась лишь сама Нерис. Бедность подкрадывалась со всех сторон; так весенний разлив подтачивает крутые берега.
  Приехавший в Абару молодой воин, однорукий и с добрыми глазами, изменил ее мир, и только сейчас она осознала, насколько. Не просто дал ребенка, не просто ночами и днями в лугах и рощах поместья учил ее открывать себя и вбирать его вовнутрь. Он стал глашатаем иного мира. Внешнего мира. Не Цитадели, не дома, в котором обитает, вечно ожидая мужа, мать. Мир Гелдена был суровым местом насилия, приключений, в котором каждая деталь сияла, словно залитая золотом и серебром, где даже камни под ногами оказывались самоцветами, ограненными рукой бога. Теперь она видела мир романтики, где смелый твердо стоит перед лицом злодейства, где честь хранит безопасность мягких сердец. И была в том мире любовь в полях, среди буйства цветов, под горячими и солнечными днями лета.
  О таком мире она шептала сыну, рассказывая старые сказки, показывая, каким был его отец и где жил этот великий муж, а потом гасила свечу, оставляя Орфанталя снам и грезам.
  Ей запретили говорить правду о позорном прошлом реального Гелдена, о том, что Нерис отослала молодого отца, изгнала в земли Джагутов, а потом пришли вести, что он погиб при неясных обстоятельствах. Нет, эти истины не годились для сына, для образа отца - Сендалат не смогла бы стать такой жестокой, не захотела бы. Мальчику нужны герои. Всем нужны. Для Орфанталя отец станет мужчиной, неуязвимым для позора, лишенным видимых пороков, очевидных слабостей, кои любой мальчик замечает в живых родителях.
  Она творила, разговаривая у постели сына, возрождая Гелдена, собирая его из кусочков Андариста, Сильхаса Руина и, конечно же, Аномандера. По большей части Аномандера. До черт лица, привычки держаться, тепла обнимающих дитя ладоней... и когда Орфанталь просыпался ночами, когда вокруг царили тьма и молчание и он готов был испугаться, да, достаточно было вообразить эту ладонь, крепко сжавшую его руку.
  Сын спрашивал ее: "Куда пропал папа? Что с ним случилось?"
  Великая битва с Солтейкенами-Джелеками, старая вражда с мужчиной, которого он почитал другом. Предательство, как раз когда Гелден отдал жизнь, защищая раненого лорда. Предатель? Тоже мертв, сражен своей изменой. Говорили, что он забрал собственную жизнь, но никто не желал произносить громко хотя бы слово этой истории. Среди Тисте принято скорбеть по печальным событиям, а потом клясться, что никогда об них не заговорят, отмечая силу почести, силу горя.
  Есть вещи, в которые должен верить ребенок, их шьют как одежду или даже доспехи; их он будет носить до конца дней своих. Так верила Сендалат, и если Гелден украл ее одежды сладкой ложью, оставив одиноко дрожать... нет, Орфанталь не будет страдать так же. Никогда не будет страдать.
  Карета стала котлом. Трясясь от жары, она гадала, кто теперь станет рассказывать сыну истории на ночь. Никого нет. Но он ведь потянется в темноте, правда, чтобы взять руку отца. Нет нужды тревожиться об этом - она сделала что смогла, и гнев матери - горькие обвинения Нерис, что Сендалат слишком юна для ребенка... нет, она доказала обратное. Ведь так? Жара удушала. Сендалат затошнило. Кажется, она видела Гелдена в селении - ей показалось, что он споткнулся, гонясь за каретой, и упал, и раздался новый хохот.
  Воображение сорвалось с привязи, лихорадка сводила с ума; мир за окном преображался во что-то ослепительно-белое, само небо объял огонь. Она закашлялась в пыли разрушения, а конские копыта грохотали со всех сторон, гудели голоса, копыта били барабанами.
  Карета резко качнулась, останавливаясь, и въехала в канаву. Крен заставил Сендалат сползти с сиденья.
  На лице уже не было пота. Оно казалось холодным и сухим.
  Кто-то ее звал, но она не могла дотянуться до защелки, не из своего угла.
  Запор затрещал и дверь распахнулась, и внешнее пламя полилось, охватывая ее.
  
  - Витрова кровь! - выругался Айвис, влезая в повозку и беря бесчувственную женщину на руки. - Здесь горячо как в горне! Силлен! Ставь навес - ей нужна тень и прохлада. Капрал Ялад, не стой разинув рот! Мне нужна помощь!
  Паника стучала в виски мастера оружия. Заложница стала белее самого Руина, кожа липкая, тело словно у сломанной куклы. Похоже, она надела сразу все свои наряды, слой за слоем. Он ошеломленно опустил ее в тени установленного Силленом брезентового навеса, рядом с каретой, и начал расстегивать пуговицы. - Капрал Ялад, мокрую тряпку ей на лоб. Быстро!
  Если она умрет... если она умрет, будут последствия. Не для него самого, но для лорда Драконуса. Семья Друкорлас стара и уважаема. У них всего один ребенок - вот она, здесь; если у нее существуют двоюродные братья и сестры, то никому про них не известно. Враги господина с радостью "увидят кровь на руках" Драконуса, обвинив его в трагической гибели, а ведь лорд собирался сделать широкий жест, приняв заботу о последней из угасающего рода. Признание традиций, почтение к древним фамилиям - Консорт не имеет желания изолировать себя в бешеной схватке за власть.
  Он стащил еще одежды: богатую и тяжелую словно панцирь парчу, многослойный лен, шерсть и хессиан... и замер, снова выбранившись. - Силлен, сними сундук - поглядим, что в треклятой штуке. Должно быть, весь гардероб на ней!
  Кучер слез с кареты и встал, пялясь на бесчувственную женщину. Айвис скривился. - Мы все равно скоро покинем дорогу. Возчик, она ведь может скакать?
  - Сейчас совсем непохоже, сударь.
  - Когда оправится, дурак. Она умеет ездить верхом?
  Мужчина дернул плечом. - Не могу знать, сударь. Я ведь не в домовой обслуге, верно?
  - Да ну?
  - Они прогнали почти всех слуг, сударь, два года тому назад. Пахотная земля, видите ли, есть, да работать некому. Народ или померли, или сбежали, или померли в бегах. - Он потер шею. - Говорят, нужно сделать пастбища, ведь тогда много народу не надо. Но почти все, - закончил он, глядя на женщину, - попросту сдались.
  Силен и еще двое солдат сняли сундук, бранясь и кряхтя под тяжестью. - Заперт, капитан.
  - Ключи здесь, - ответил Айвис, показывая снятый с покрасневшей женской шеи резной ключ на кожаном ремешке. Бросив его помощнику, сверкнул глазами на кучера: - Пора пройтись пешком. Назад в деревню.
  - Чего? Я должен вернуть карету! И лошадь!
  - Это сделает один из моих. Давай, проваливай. - Айвис снял с пояса мешочек и швырнул кучеру. - Ты ничего не видел - как она упала в обморок и так далее. Понятно?
  Выпучив глаза, кучер кивнул.
  - Услышу хоть раз, - продолжал Айвис, - что по Абаре ходят разговоры, отыщу тебя и заставлю болтливый язык замолчать навеки.
  Кучер сделал шаг назад. - Не нужно пугать, сударь. Я слышу. Я все понял.
  Услышав щелчок замка, Айвис махнул кучеру, указывая на дорогу. Мужчина поспешил, наклонив голову и высматривая, что в кожаном мешочке. Потом бросил на капитана удивленный взгляд и ускорил шаги.
  Айвис обернулся к Силлену. - Открывай.
  Крышка заскрипела. Силлен наморщил лоб, протянул руку и вынул заботливо обернутый тряпицей глиняный кувшин того типа, что предназначается для сидра. Когда он потряс кувшин, даже Айвис расслышал непонятный бряцающий звук содержимого. Не сидр. Встретив вопрошающий взгляд Силлена, капитан кивнул.
  Солдат вытащил тяжелую пробку и глянул внутрь. - Камни, капитан. Отполированные камни. - Он кивнул на сундук. - Полно таких кувшинов.
  - С берегов Дорсан Рил, - пробормотал Айвис, кивая сам себе. Взял у капрала Ялада мокрую тряпку и протер лоб Сендалат. Камни признаний в любви - у всех они есть, по нескольку, от родителей и подруг. Но целые кувшины камней? Целый проклятый ящик камней?
  - Многовато у нее поклонников, полагаю я, - сказал Силлен, ладонью вбивая пробку в горло кувшина.
  Айвис уставился на солдата. - Если это должно быть шуткой, Силлен, я...
  - Нет, сир! - торопливо ответил Силлен, кладя назад кувшин и опуская крышку. - Прошу прощения, сир. Что я могу знать о прекрасных дочерях благородных домов?
  - Мало, полагаю, - смягчился Айвис. - Закрывай, чтоб тебя. И отдай ключ.
  - Приходит в себя, сир, - сказал капрал.
  - Благословите Мать, - облегченно шепнул Айвис, видя, как затрепетали ее веки.
  Сендалат смотрела не него, словно не видя. Он ждал узнавания, но ничего не происходило.
  - Заложница Сендалат Друкорлат, я капитан Айвис. Я возглавляю ваш эскорт к Дому Драконс.
  - Она... карета...
  - Нам придется покинуть дорогу, госпожа - тракт впереди годится лишь для верховой езды. Вы усидите на лошади?
  Она медленно, хмуро кивнула.
  - Мы подождем здесь еще немного, - сказал Айвис, помогая ей сесть и подавая плащ, чтобы предупредить смущение от полураздетого вида. - Вы перегрелись в повозке. Упали в обморок. Госпожа, мы могли вас потерять... ну и страху вы на всех нагнали.
  - У меня сильное воображение, капитан.
  Он смотрел, пытаясь понять смысл признания.
  - Уже лучше, - выдавила она слабую улыбку. - Хочу пить.
  Айвис сделал жест, и подошел солдат с фляжкой. - Не всё сразу, - посоветовал капитан.
  - У вас мой ключ.
  - Он давил на горло, госпожа. - Когда она оглянулась а сундук, он добавил, улыбнувшись: - Мы повесим ремни между двух всадников. Не знаю, что в этой штуке, но тяжела она чертовски. Юные дамы и их туалеты - кажется, конца не бывает краскам, духам и тому подобному. Я знаю, у меня дочь.
  Взгляд Сендалат скользнул прочь - казалось, она целиком сосредоточена на фляжке. Затем в глазах появилась тревога. - Кучер...
  - Отослан прочь, госпожа.
  - О. А он...
  - Нет. Клянусь честью.
  Похоже, она готова была надавить, но сил не хватило. Женщина осунулась, словно готова была вновь потерять сознание.
  Айвис принял ее вес. - Госпожа? Вам нехорошо?
  - Будет лучше, - заверила она. - Так сколько ей?
  - Кому?
  - Вашей дочери.
  - Чуть моложе вас, госпожа.
  - Красивая?
  - Ну, я ей отец... - Он изобразил смущенную улыбку. - Готов поспорить, ей понадобится побольше ума, чем большинству.
  Сендалат протянула руку, коснувшись его плеча - так принцесса могла бы касаться коленопреклоненного подданного. - Уверена, она очень красива.
  - Да, госпожа. - Он выпрямился. - Прошу простить за временную отлучку - нужно поговорить с солдатами и проследить за сундуком. Собирайтесь с силами, госпожа, и когда сможете, мы продолжим путь в Дом Драконс.
  Едва он зашел за карету, Силлен приблизился и сказал: - Помоги ей Мать, если она похожа на вас. Ну, ваша дочка.
  Айвис скривился. - С таким ртом, солдат, придется тебе послужить в сортире заместо дырки.
  - Так точно, сир. Не знал, что у вас есть дочка, вот и всё. Это, хм... трудно соображаю, сир.
  Капрал Ялад фыркнул сзади: - Ты действительно такой тупой, Силлен?
  - Сделай упряжь для сундука, Силлен, - велел Айвис.
  - Слушаюсь, сир.
  
  Настоящим мужчинам не без основательного смысла даны две руки. Одна хватать, другая отметать. Гелден потерял руку, которая могла отметать и теперь, едва оказывался рядом с искушением, как тащил его к себе и торопливо поглощал.
  Он обнаружил свое мрачное проклятие в глубинах дешевого вина, потом в юной невинной девушке, что жила лишь грезами о лучшей жизни. Что же, он обещал, не так ли? Ту лучшую жизнь. Но касался ее он неправильной рукой - единственной, что осталась - и оставлял только грязные пятна и синяки, марая совершенную плоть. Лучше было ее вообще не касаться.
  Любовь лишена рук и ног. Не умеет убегать и хватать, не может даже тянуться, хотя пытается и пытается. Остается лежать на земле, не в силах пошевелиться и плача как брошенный ребенок - прохожие могут ее украсть; прохожие могут ее пинать до крови или сталкивать с края холма, с утеса. Могут придушить, утопить, бросить в костер, оставив одни угли и жженые кости. Могут научить, как следует желать, желать вечно, сколько бы ее ни питали. А иногда любовь - то, что волочится сзади на цепи, становясь тяжелее с каждым шагом, и когда разверзается почва, она тянет вас назад и вниз, вниз, туда, где боль нескончаема.
  Будь у него две руки, он смог бы раздавить ей сердце.
  Но никто ничего не понимает. Не могут вообразить, почему он вечно пьян, да и нет причин. Реальных. Ему нет нужды кидаться оправданиями - подходят пустой рукав и красивая украденная женщина - не то чтобы он ее заслуживал, но разве летящие слишком высоко не падают ниже всех? Правосудие Форулканов. Так они считали. Он хлебнул больше, нежели все другие. Его выделили; это уж точно. Его коснулся злобный бог, а теперь мерзкие служители гонятся, таясь в тенях за спиной.
  Один как раз подкрался близко в узком, заваленном мусором переулке за таверной, присел в яме, четырьмя ступенями уходящей в подвал. Тихо смеется на все резоны. Зачем он здесь, почему так делает? Резоны и причины - разное дело. Причины объясняют, резоны оправдывают, хотя и плохо.
   Ее отослали - он видел прокатившую по главной улице карету, даже мельком заметил лицо в грязном окне. Даже выкрикнул ее имя.
  Гелден придвинул сегодняшний кувшин. Уже выпил больше, чем следовало, и Грасу не понравится выдавать второй слишком скоро. Правило - один в день. Но Гелден не может сдерживаться. Санд пропала, пропала навсегда, и эти ночи, когда он пробирался к краю усадьбы, словно пограничный разбойник, сражался с желанием найти ее, забрать прочь от бессмысленной жизни... никогда ему больше не совершать таких путешествий.
  Разумеется, не ее жизнь была бессмысленной, и ночные путешествия - обман, несмотря на камни, что он оставлял в общем их тайном месте. Она их нашла; хотя бы это он знал. Нашла и унесла... наверное, в кучу отбросов у кухни...
  Гелден пялился в кувшин, смотрел на грязную руку, на пять стиснувших глиняное горло пальцев. Всё подобно вину - он хватает, только чтобы оно исчезло - рука, умеющая только хватать, но ничего не умеющая удерживать надолго.
  У настоящих мужчин две руки. Двумя руками они могут всё. Могут удерживать мир на подобающем расстоянии, брать лишь то, что нужно и не важно, если оно пропадет - так бывает со всеми.
  Когда-то и он был таким.
  В глубокой тени подвальных ступеней хохочет и хохочет его загонщик. Но ведь вся деревня хохочет, когда его видит, и на лицах написаны оправдания, которые он склонен звать причинами. Ему хватает. Похоже, и всем окружающим тоже.
  
  Галар Барес знал, что Форулканы считали себя чистыми врагами беспорядка и хаоса. Поколения их жрецов - Ассейлов посвящали жизни созданию правил, законов цивилизованного поведения, устанавливали мир во имя порядка. Но, на взгляд Галара, они ухватились за меч не с того конца. Мир не служит порядку; порядок служит миру, и когда порядок становится богоподобным, священным и неприкосновенным, завоеванный мир кажется тюрьмой. Все ищущие свободы становятся врагами порядка, истребление врагов кладет конец миру и покою.
  Он видел логику, но нельзя заставить других рассуждать так же - сила убеждения теряется, как часто бывает с логикой. Против простоты вздымается буря эмоциональных крайностей, прилив насилия под властью коронованного страха.
  Решением форулканских Ассейлов стал порядок страха, мир, вечно нуждающийся в нападениях, вечно под осадой злых сил с лицами чужаков. Он вынужден был признать: в таком взгляде есть некое совершенство. Несогласным не найти опоры, так быстро их сражают, истребляя в вихре насилия. А чужаки неведомы и потому становятся вечной угрозой страху.
  Их цивилизация выкована на холодной наковальне, и Тисте нашли изъян в ковке. Галар Барес видел иронию: великий командир, сокрушивший Форулканов, стал почитателем их цивилизации. Сам Галар отлично видит соблазнительные элементы, но если Урусандера притягивает, Галар отшатывается в смущении. К чему мир, если он основан на угрозе?
  Лишь трусы склоняются перед порядком, а Галар отказывается жить в страхе.
  Перед войной южные Пограничные Мечи были силой плохо организованной и малочисленной. Но они первые вынуждены были отвечать на вторжение Форулканов, они первыми заставили врага дрогнуть. Цена оказалась чудовищной, но Галар отлично понимал, как Легион Хастов сумел зародиться в хаосе и беспорядке битв. Не было мира при рождении, и первые годы жизни стали суровыми и жестокими.
  Оружейники хастовых кузниц верили, что любое длинное лезвие содержит в сердце своем страх. Его нельзя удалить; он связан с самой жизнью оружия. Они звали это Сердечной Жилой клинка. Удалите ее, и оружие потеряет страх сломаться. Изготовление оружия стало усилением Сердечной Жилы; каждая перековка изгибала нить, свивала все сильнее, пока не появлялись узлы... есть тайны в закалке, ведомые лишь кузнецам из Хастов. Галар знал: они претендуют, будто нашли сущность нити страха, вену хаоса, что дает мечу силу. Он не сомневался в похвальбах, ибо Хасты дали Сердечной Жиле голос, звенящий то ли безумием, то ли избытком радости - звук удивительный и ужасающий, вопль закаленного железа, и нет двух одинаковых голосов, и самые громкие слывут признаком лучшего оружия.
  Кузницы Дома Хастейна начали снабжать южное Пограничье перед концом войны, когда враг был уже в беспорядке, бежал перед неумолимым наступлением Легиона Урусандера. Уменьшившиеся в числе ветераны погран-мечей служили вспомогательными отрядами, участвуя во всех главных сражениях последних двух лет. Они были истощены, они почти канули в небытие.
  Галар все еще вспоминает ставший легендой день Пополнения, как выехали из клубов пыли громадные фургоны, как заполнили воздух рев и стон - эти звуки потрепанные отряды погран-мечей сочли жалобами измученных волов, но тут же узнали, что жуткие звуки исходят не от скотины, но от лежащего в деревянных ящиках оружия. Помнит свой ужас, когда был призван поменять старый зазубренный меч, взяв в руку новое оружие Хастов. Оно завизжало при касании - оглушительный свист, словно когтями сдиравший кожу с костей.
  Сын самого Хаста Хенаральда дал ему оружие; вопль затих, но отзвук все еще грохотал в черепе, а молодой кузнец кивнул и сказал: - Он весьма доволен твоим касанием, капитан, но помни, это ревнивый меч - мы нашли, что таковы самые сильные.
  Галар не знал, благодарить ли ему оружейника. Иные дары оказываются проклятиями. Но тяжесть оружия пришлась по руке, рукоять казалась продолжением костей и мышц.
  - Нет такой вещи, - продолжал оружейник, - как не ломающийся меч, хотя, видит Бездна, мы старались. Капитан, слушай внимательно, ибо сказанное мною известно немногим. Мы вели ложную битву с ложным врагом. Железо имеет предел гибкости и прочности; это законы природы. Не могу гарантировать, что твой новый меч не переломится, хотя сила его такова, что никакой меч смертного не сможет его расщепить, да и сам ты не размахнешься, не ударишь столь мощно, чтобы смутить клинок. Но если он все же сломается, не бросай меч. Много узлов на его Сердечной Жиле, знаешь ли. Много.
  В то время он ничего не знал об "узлах" или "жилах". Знания пришли позже, вместе с одержимостью тайнами хастовых клинков.
  Теперь он думает, что познал смысл этих узлов и, хотя не видел и даже не слышал, чтобы хаст-меч ломался, верит, будто в каждом захоронено чудо, знамение неведомого волшебства.
  Мечи Хастов живые. Галар Барес уверен, и едва ли он уникален в этой вере. Все в Легионе Хастов этим отличаются, и пусть солдаты Урусандера смеются и бормочут им в спины. Именно рудники Хастов стали первой целью вторжения Форулканов, и только сопротивление южных погран-мечей помешало врагу. Хаст Хенаральд выразил благодарность единственно доступным ему способом.
  Даже высокородные воины из домовых клинков опасались Легиона Хастов и его зачарованного оружия. Не все, конечно же, потому Галар Барес и оказался скачущим в компании Келлараса, командира дом-клинков Пурейка.
  В этом Доме произошли перемены. По манию Нимандера, верного слуги Матери Тьмы, все владения Дома были отданы Матери, а Тисте - благородные, слуги, воины, ученые и купцы - служат ныне ей, приняв имя Андиев, Детей Тьмы.
  Первый Сын Тьмы лорд Аномандер, которому служит Келларас, не ведал недостатка в хвалах Легиону Хастов и открыто восхищался Домом Хастейна. Его силы первыми прибыли на подмогу южным погран-мечам сразу после Стояния у Рудников, и Галар помнил, как Аномандер прошелся по кровавому полю переговорить с Торас Редоне, самой старшей из числа воинов (она приняла командование погран-мечами и вскоре должна была получить официальный чин). Сам переход был мерой уважения: командующий вполне мог призвать Торас к себе, но именно он первым протянул руку для приветствия, поразив присутствовавших бойцов.
  В тот день воины, прежде чем стать солдатами Легиона Хастов, в мыслях сделались Андиями; сделались сыновьями и дочерями Тьмы.
  Но никто не смог предположить политическое разделение, возникшее в злосчастный момент, разрыв, отделивший легион Урусандера от воинства Хастов. После месяцев сражений рука об руку Галар Барес и его приятель Хастейн - носители ужасного оружия - перестали быть желанными гостями в рядах Урусандера.
  Абсурдно и обидно, и каждая попытка навести мост над пропастью проваливалась; она даже становилась шире. Почти все в легионе Урусандера получили отставку или были отосланы в резерв, по медвежьим углам, тогда как Легион Хастов остался полным, держа вечную стражу у драгоценных шахт. Как бормотала Торас Редоне пьяной ночью в штабе, когда отослала офицеров, оставаясь наедине с Галаром, мир стал несчастием. Вспомнив ту ночь, Галар позволил себе особенную усмешку. Он не был пьян - желудок алкоголя не выносит - когда она прикончила бутылку, но обид впоследствии не возникло. Для него и для Торас это стало первой любовью после войны. Они были нужны друг дружке и хотя редко когда вспоминали ту ночь - единственную общую - однажды она доверительно заметила, что выпила так много, набираясь храбрости. Едва он засмеялся, он отвернулась и словно окаменела. Он поспешил объяснить, что смех вызван неверием, потому что ему тоже не хватало смелости до нужного момента.
  Нужно было удержать миг признаний, понимал он. Нужно было найти глаза друг друга и сковать единое лезвие желаний... Улыбка Галара угасла в мыслях о прошлых мыслях, как бывало всегда, когда он набредал на это воспоминание.
  Она отослала его через несколько месяцев - служить в Харкенасе связным Легиона Хастов. Кажется, храбрость прошедших войну мужчины и женщины осталась на краю бранного поля. Хотя, без сомнения, к лучшему. Ведь Торас Редоне жената, и супруг ее никто иной, как Калат Хастейн, сын Хенаральда, тот, кто дал Галару хаст-меч.
  Проводя большую часть жизни в Цитадели, он легко мог бы найти утешение в объятиях жриц, хотя еще так не делал. Наоборот. Казалось, он находится в осаде, не замечая большей части направленного в лицо оружия, и каждую ночь засыпает утомленный в скромном уголке казарм. Мечтая, чтобы желудок привык к алкоголю.
  Недавно он узнал, что Калат Хастейн принял должность командующего Хранителей Внешних Пределов и уехал далеко на север, на равнину Манящей Судьбы. Торас нынче одинока? Или пьет в иных объятиях? Он не знает и, по чести, не желает знать.
  И все же он не в силах сдержать смешанное с тревогой предвкушение, скача по почти вырубленному Старому Лесу.
  Едва выехав из узора деревьев, из молчаливой недвижности, они смогут различить Хастову Кузницу и сами Великие Покои. Он велел себе ничего не ждать - вероятно, ее даже нет дома, ведь рудники, место размещения легиона, далеко на юге. Да лучше, если ее не будет. В эти дни в жизни много других неразберих.
  Поселившись в городе, Галар Барес уяснил, что схизма между легионами Урусандера и Хастов - лишь одна из многих; что даже благое восприятие Андиев стало предметом соперничества. Что еще хуже, появилась растущая сила рядом с Матерью, и никто не мог предсказать пределы амбиций лорда Драконуса - хотя многочисленные недруги не стеснялись, приписывая ему всяческие злодейские планы. Лично Галар видел неустойчивость позиций Драконуса, особенно сейчас, при всех разговорах о браке - вполне политическом, разумеется, призванном исцелить старые раны, призванном избавить от гражданской войны. Если у Драконуса есть амбиции, они, естественно, не простираются далее удержания статуса, и консорт должен понимать, что в любой момент может выйти из милости.
  Если только не правы наглые его недруги и Драконус не кует тайный союз всех благородных семей - вот самый правдоподобный недавний слух - чтобы сделать брак невозможным. Разумеется, эта идея порочна, ибо не учитывает власть самой Матери Тьмы. Она может любить Драконуса (Галар подозревал, что любит), но она не отличается покорностью. Ее воля - своего рода Сердечная Жила. Ни один любовник ее не поколеблет, как не способны самые жаркие аргументы сбить ее в споре.
  Во многих смыслах она воплотила форулканский идеал правосудия и порядка - хотя те в близоруком фанатизме и не смогли узреть эту истину.
  Величайший ее дар детям - всем детям - именно таков. Пока она есть, не будет ни беспорядка, ни хаоса. И в том неизмеримое утешение. Случись брак, раздели Урусандер из Нерет Сорра правление Матери Тьмы как ее супруг - может окончиться вражда, излечиться все расколы, и Легиону Хастов не придется сражаться с кипящей атмосферой злобы и обид.
  Что тогда будет делать Драконус? Ему не будет места в Цитадели; не будет места в Харкенасе. Попросту поклонится, благодаря, и удалится в старый Оплот на берегах Дорсан Рил? Галар видел в Драконусе мужа чести. Лорд сдастся воле любимой женщины.
  Никому не дано избежать в жизни печалей. Никому не дано уйти от боли потерь. Драконус достаточно мудр, чтобы понять.
  Мир можно выковать. Лишь дурак жаждет гражданской розни. Сыны и дщери Тисте отдали жизни в защиту королевства; пролилась кровь каждого Дома и Оплота, и великих и слабых. Кто посмел бы повернуться к прошлому спиной?
  
  Командор Келларас хранил молчание, скача рядом с капитаном из Хастов. Он слышал бормотание из ножен черного дерева, что висят на боку Галара, и звук вызывал зябкую дрожь, словно касание трупа. Он слышал много сказок о зловещем легионе и заклятом оружии, но лишь теперь надолго оказался в обществе солдата из Хастов.
  Путешествие от Харкенаса, проезд вдоль Дорсан Рил по равнине Горнила, что слева, а теперь по останкам испорченного леса, прежнее название коего не выговорить без капли иронии, сопровождалось лишь кратчайшим обменом словами. Ничего напоминающего беседу; Келларас начал верить рассказам Хранителей Цитадели, которые все до единого были ветеранами легиона Урусандера. Хастовы мечи прокляты, сочат яд в души владельцев. Теперь в этих мужчинах и женщинах есть темнота, но не чистая, как у служителей Матери Тьмы: она сумрачна, пронизана чем-то нездоровым, словно заражена хаосом Витра.
  Ладони Келлараса стали влажными внутри перчаток. Его подавляла сила рядом - офицер Легиона Хастов с несмолкающим мечом, сердцем некоего клубящегося недоброжелательства. Внешне капитан Галар Барес выглядит слишком юным, чтобы нести бремя прошедшей войны; черты его лица мальчишеские, словно он никогда не сдастся возрасту - Келларас подозревал, что Галар станет таким же взрослым, как он сам, лет через триста или пятьсот. Однако... такие лица обыкновенно принадлежат неистощимым весельчакам и оптимистам. Такие лица готовы улыбнуться, улыбнуться открыто, заливаясь смехом при каждом повороте приятной беседы.
  А Галар выглядит мужчиной, забывшим о радостях и заблудившимся в тенях. Плохой выбор для связного, представителя Легиона Хастов перед офицерами Харкенаса - его никто не любит, его редко приглашают на рауты. Насколько знал Келларас, капитан проводит личное время в одиночестве. Что его интересует? Никто не смог бы сказать. Что доставляет ему радость? Как написал однажды Галлан, "закрытая дверь не скрипит". Никакой жизнерадостности. Он не может и вообразить, как входит в комнату капитана, ища знакомства. Да и никто, кажется, не может.
   В лесу пней было не меньше, чем живых деревьев, да и те немногие выглядели плохо, листья скорее серые, нежели блестящие чернотой. Не видно было мелких зверей в подстилке, среди сухих листьев, и редкие птичьи трели звучали жалобно и уныло, словно на них никто не отвечает. Пусть солнечный свет лился в дыры полога крон, Келларас ощущал, что душе его неспокойно.
  В пенале посланника он вез письмо от господина, лорда Аномандера. Ему поручено передать письмо лично в руки Хаста Хенаральда и дождаться ответа. Это не требовало сопровождения; Келларасу начало казаться, что настойчивое желание Галара присутствовать означает недоверие или даже подозрение. На деле это... оскорбительно.
  Однако Сын Тьмы не против Легиона Хастов, даже наоборот, так что Келларас не готов был бросать какой-либо вызов спутнику. И они ехали в молчании - уже недалеко, он видит впереди открытое небо - и даже изображали дружелюбность.
  Галар Барес удивил его, спросив: - Сир, вы что-то знаете о содержании письма к лорду Хенаральду?
  Келларас уставился на спутника. Они выехали на светлое место. - Даже знай я подробности, это ведь не предмет для обсуждения.
  - Извините, сир. Я не прошу подробностей. Но лорд Хаст Хенаральд известен любовью к работе в кузницах и боюсь, его не окажется дома. Я хотел бы знать, является ли послание срочным.
  - Понимаю. - Келларас задумался и вскоре ответил: - Я должен ждать ответа лорда.
  - Тогда всякое промедление может быть нежелательным.
  - Что вы предлагаете, капитан?
  - Начать с Великих Покоев, конечно. Если же лорд Хенаральд уехал на юг, в шахты... боюсь, я должен буду препоручить вас дворовому эскорту, ибо не могу надолго удалиться от Цитадели.
  Впереди их ждали массивные каменные стены Хастовой Кузницы. Келларас не ответил, мысленно признаваясь, что слова капитана сбили его с толку. Наконец он кашлянул и сказал: - Вы заставили меня удивляться капитан, зачем вообще настояли на сопровождении. Ожидаете, что меня дурно примут в Доме?
  Брови поднялись: - Сир? Нет, конечно. - Он чуть помедлил. - Хорошо, сир. Я решил поехать с вами, чтобы размять ноги. Я был погран-мечом с момента взросления, а теперь оказался в плену каменных стен, во дворце, где темнота струится так густо, что не видишь ни единой звезды, даже выйдя на балкон. Похоже, сир, я сошел бы с ума, если бы это продолжилось хотя бы еще немного. - Он не спеша натянул поводья, отвел глаза. - Простите, сир. Слышите колокола? Они узнали вас и готовят теплую встречу. Нет нужды мне...
  - Но вы поедете, капитан, - сказал Келларас, только сейчас понявший, что юное лицо принадлежит юному мужчине. - Вашему коню нужны отдых и вода, и если мне придется ехать, я желаю вашего сопровождения. Желаю показаться в имениях командующего Легионом Хастов, имея честь быть сопровождаемым офицером.
  Это была уловка. Строго говоря, ранг Келлараса не позволял требовать сопровождения у офицера из Хастов. Но если этот мужчина содрогается перед "тюрьмой", цепями долга, только другой приказ поможет ему избежать возвращения к неприятной службе.
  Он уловил мгновенное облегчение на вспыхнувшем лице, но капитана тут же охватил неожиданный ужас.
   "Это еще что?"
  Однако Галар Барес снова пришпорил коня, возвратившись на место рядом с Келларасом. - Как прикажете, сир. Я в вашем распоряжении.
  Громадные бронзовые ворота открывались, раздался скрежет тяжелых цепей. Келларас снова откашлялся. - К тому же, капитан, не хотите ли вы узреть выражение лица Хаста Хенаральда, когда тот узнает, что мой господин желает заказать меч?
  Голова Галара Бареса дернулась в изумлении.
  И они оказались за воротами.
  
  
  
  ЧЕТЫРЕ
  
  Равнина Манящей Судьбы не знала дождей десятки лет, но черные травы росли густо, как мех, на слегка неровной почве, а в низинах могли достать до лопаток коней. Тонкие острые стебли собирали солнечный жар и проехать сквозь них было все равно что опуститься в котел или кузнечный горн. Железные изделия - пряжки, застежки, оружие и доспехи - обжигали руки, а кожаные за день постепенно сжимались и обугливались. Материя облепляла тело, покрасневшая кожа зудела.
  Хранители Внешнего Предела, северного края равнин, окаймляющих серебристо-ртутное море Витр, носили лишь шелка, но и они страдали, на несколько дней отдаляясь от лагерей. Страдали и кони, отягощенные толстыми деревянными доспехами, защитой ног и животов от жары и острой травы. Патрули за море Витр считались испытанием, и немногие среди Тисте служили хранителями.
  Что совсем неплохо, думалось Фарор Хенд. Родись таких безумцев больше, народ Тисте ждали бы неприятности.
  У самого края Витра травы умирали, оставляя грунт, усыпанный гнилыми камнями и ломкими валунами. Скользящий от безмятежного моря воздух обжигал легкие, горел в ноздрях, делал горькими слезы.
  Она сидела на коне, наблюдала, как младший кузен вытаскивает меч и вставляет лезвие в трещину на камне около границы Витра. Какие-то яды странной жидкости растворяли даже прочные скалы, и хранители научились использовать их для заточки. Меч ее спутника был сделан Хастами, но благословенно давно и потому не нарушал тишины. Для руки Спиннока Дюрава он был внове - клинок, передававшийся из поколения в поколение. Она радовалась, видя в нем гордость.
  Третья из патруля, Финарра Стоун, ускакала вдоль береговой линии, Фарор ее уже не видела. Обычное дело - уезжать без сопровождения, ведь голые волки равнин никогда не рискуют приходить столь близко, а от других зверей остались одни кости. Финарре нечего остерегаться; вскоре она вернется. Они разобьют на ночь стоянку под укрытием высокой расселины, там, где последняя буря вгрызлась в берег - достаточно далеко от Витра, чтобы море не оказывало отравляющего эффекта, но и не среди травы.
  Слушая успокаивающий шелест клинка Спиннока, Фарор обернулась в седле, созерцая серебряный простор моря. Оно сулит растворение, пожирает плоть и кости при малейшем контакте. Но сейчас поверхность спокойна, пестрит отражением облачного неба. Ужасные силы, обитающие в глубинах или в некоем далеком сердце, остаются тихими. С недавнего времени это стало необычным. Последние три дозора оттеснены были яростью штормов, и после каждого шторма терялась земля.
  Если не разрешить загадку моря Витр, если не смирить его силу, не отогнать или не уничтожить, то придет время - возможно, понадобится всего два столетия - когда ядовитое море пожрет всю Манящую Судьбу и достигнет границ Куральд Галайна.
  Никто не знал с полной ясностью природу Витра - по крайней мере, среди Тисте. Фарор верила, что ответ можно отыскать среди Азатенаев, но доказательств не имела. Да и кто она такая, средний чин Хранителей. Ученые и философы Харкенаса замкнуты, презирают чужаков, равнодушно смотря на их неведомые пути. Похоже, они ценят невежество, считая его добродетелью - в себе самих.
  Возможно, некие ответы можно найти в боевых трофеях Форулканов, сокровищах лорда Урусандера, хотя при его одержимости законами и правосудием... даже наткнувшись на откровение подобного рода, он вряд ли его заметит.
  Представляемая Витром опасность известна. Ее неизбежность всеми признана. Несколько тысяч лет - вполне короткое время, а иные истины требуют столетий для осознания. Отсюда простой факт: они опаздывают.
  - Говорят, - подал голос Спиннок, выпрямляясь и отслеживая взглядом всю длину клинка, - что какое-то свойство Витра проникает в лезвие, укрепляя от зазубривания и даже слома.
  Она улыбнулась себе. - Говорят, кузен.
  Он глянул вверх, и Фарор пронизала некая странная зависть. Кто из женщин не согласится лечь со Спинноком Дюравом? Но она не осмелится, не решится. Не в том дело, что он едва повзрослел, а она старше на одиннадцать лет и к тому же обручена. Оба препятствия она отмела бы мгновенно; нет, слишком близки их кровные линии. Хенды - ее семья - родня Дому Дюрав. Запреты строги и неумолимы: дети сестер и братьев не могут сойтись.
  И все же здесь, так близко к Витру, так далеко от земель Тисте, голос шепчет внутри, вздымаясь громко и радостно в такие мгновения: "Кто узнает?" Финарра Стоун уехала и, скорее всего, вернется лишь к закату. "Земля тверда, пуста, Секреты сохранит, А небу все равно, Что деется под ним". Так много останавливающих дыхание истин в стихах Галлана, словно он проник в ее сердце и может при желании коснуться еще многих. В его истинах есть особенный цвет и знакомый вкус и мнится, что Галлан говорит со всеми и каждым слушателем, с каждым читателем. Волшебство тех, что проникли в тайны Ночи, кажется неуклюжим в сравнении с магией поэм Галлана.
  Слова поэта питали самые тайные желания, делая их опасными. Она усилием заставила замолкнуть шепотки разума, подавила восхитительные и запретные думы.
  - Я слышал, - продолжал Спиннок, вкладывая меч в ножны, - что у Азатенаев есть сосуды, способные удерживать Витр. Должно быть, из редкого и необыкновенного камня они сделаны.
  Она слышала то же самое; эти подробности и родили убеждение, что Азатенаи постигли природу ужасного яда. - Если есть такие сосуды, - отозвалась она, - интересно, какой прок в собирании Витра?
  Она заметила, что юноша пожимает плечами. - Какая стоянка ближе, Фарор?
  - Та, что мы прозвали Чашей. Ты ее еще не видел. Я поеду впереди.
  Спиннок пошел к коню. Ответная улыбка - такая невинная - погладила ее промеж ног, женщина отвела взгляд, хватая поводья и мысленно проклиная свою слабость. Она слышала, как юноша садится в седло. Развернула своего скакуна и послала вперед, к дороге вдоль берега.
  - Мать Тьма - вот ответ, - сказал сзади Спиннок.
   "Так мы молимся" . - Об этом писал поэт Галлан, - заметила она.
  - И почему я не удивлен? - Спиннок развеселился. - Давай послушаем, о прекрасная кузина.
  Она не ответила сразу, сражаясь с внезапно застучавшим сердцем. Он стал хранителем год назад, но лишь сегодня решил заняться с ней легким флиртом. - Ладно, ладно, раз ты так просишь. Галлан писал: "И в безграничной тьме нас ждет любой ответ".
  Через миг, когда кони заплясали, отыскивая путь по неровной земле, Спиннок хмыкнул: - Так и думал.
  - Что ты думал, Спиннок?
  Он засмеялся. - Едва пригоршня слов поэта, и я потерял всякое понимание. Такое искусство не по мне.
  - Тонкости учатся.
  - Неужели? - Она поняла, что Спиннок улыбается. - А теперь в седовласой мудрости своей не пожмешь ли мне руку?
  Она глянула назад. - Я тебя обидела, кузен?
  Он беззаботно тряхнул головой: - Никоим образом, Фарор Хенд. Но между нами не так уж много лет, верно?
  Она долгий миг вглядывалась в его глаза, а потом снова отвернулась. - Вскоре будет темно, и Финарра не порадуется, если мы не успеем приготовить ужин к ее возращению. Не поставим палатку и не... гм... разложим постели.
  - Финарра огорченная? Никогда такого не видел, кузина.
  - И не увидишь нынешней ночью.
  - Она найдет нас в темноте?
  - Разумеется, Спиннок. По свету костра.
  - На стоянке, что прозвана Чашей?
  - А, верно. Но она отлично знает стоянки, эту она первой и открыла.
  - И блуждать не будет.
  - Нет, - ответила Фарор.
  - Значит, - добавил, снова заинтересовавшись, Спиннок, - ночь не узрит откровений. В свете огня не отыщутся ответы.
  - Похоже, ты отлично понял Галлана.
  - Я становлюсь старше с каждым мгновением.
  Она вздохнула. - Как все мы.
  
  Капитан Финарра Стоун натянула удила, уставившись на выброшенный к волнистой линии прибоя остов. Горький воздух пропитался сладкой, тяжелой вонью разложения. Она провела годы, патрулируя Манящую Судьбу и Внешние Пределы, край моря Витр. Никогда раньше ей не встречалась подобная тварь, живая или мертвая.
  Она уехала далеко от спутников и не сумеет вернуться до темноты. И теперь успела пожалеть, что осталась в одиночестве.
  Зверь был огромен, но так изглодан кислотой Витра, что трудно было определить его природу. Там и тут на массивном торсе оставались рваные полотнища чешуйчатой, лишенной цвета шкуры. Ниже толстые слои мускулов переходили в закругленный частокол запятнанных красным ребер. Хранимое ребрами бледное брюхо вспорото, органы рассыпаны по земле, почти там, где Витр неспешно лижет кремневый песок.
  Ближайшая задняя лапа, поджатая словно у кота, высотой не уступала сидевшей в седле Финарре. Видны были также остатки толстого конусообразного хвоста. Казалось, когтистыми передними лапами тварь цеплялась за берег, пытаясь вылезти из Витра, но проиграла.
  Голова и шея отсутствовали, культя между лопаток казалась погрызенной, оторванной клыками.
  Она не могла сказать, была ли это морская или сухопутная тварь, ведь мифические драконы крылаты, но над горбатой спиной нет малейшего признака крыльев. Какой-то привязанный к земле родич легендарных Элайнтов? Она не могла сказать. Среди Тисте едва ли кто мог похвастаться, что встречал дракона. До сего момента Финарра считала россказни преувеличением - никакой зверь в мире не мог быть столь большим, как передавали.
  Конь беспокоился. Финарра смотрела на обрубок шеи, пытаясь вообразить вес головы, которую держали на высоте такие сильные мышцы. Она заметила порванный сосуд - возможно, сонную артерию: зияющий просвет походил на рот, способный проглотить мужской кулак.
  Причуда воздушных потоков понесла тяжкий смрад к ней, конь дернулся и отступил на шаг.
  При этом звуке обрубок шевельнулся.
  Дыхание замерло в груди. Она неподвижно взирала, как ближайшая лапа глубже вонзилась в мерцающий песок. Задние лапы поджались и распрямились; торс приподнялся и упал выше, заставив содрогнуться весь берег. Дрожь пробудила в Финарре ощущение опасности. Она послала коня назад, не сводя глаз с ужасной культи. Та моталась, слепо ощупывая пространство. Вторая передняя лапа вывернулась и вонзила когти в песок рядом с первой.
  - Ты мертв, - сказала она чудищу. - У тебя оторвана голова. Витр растворяет плоть. Пора прекратить борьбу.
  Мгновенная тишина, словно зверь как-то сумел услышать и понять слова, затем тварь рванулась прямо к ней, непостижимо быстро сокращая расстояние. Лапа прорезала воздух.
  Конь завизжал, пятясь. Нависшая распяленная лапа схватилась за передние ноги, разбивая деревянные щитки доспеха, и бросило животное в воздух. Финарра ощутила, как скользит влево, и тут же туша коня оказалась сверху. Ошеломленная, не верящая в неизбежную гибель, она почувствовала, что одна нога вылезла из стремени, но ведь этого мало - они с конем падают вместе.
  Вторая лапа показалась с другой стороны; она мельком увидела когти, тут же заслонившие все поле зрения - последовало касание, крик коня внезапно прервался - Финарра взлетела ввысь.
  И тяжело ударилась левым плечом о землю, видя над собой остов коня - голова и шея оторваны. Зверь налегал, терзая скакуна когтями. Трещали, ломаясь, кости, кровь плескала на песок.
  Затем демон снова затих.
  Боль заливала плечо. Сломалась кость, пламя лизало руку, ладонь онемела. Она пыталась дышать ровно, чтобы не услышала тварь - не веря, что та мертва и гадая, может ли такое чудище вообще умереть. Наверно, жизнь ее поддерживает колдовство, природная стихия бунтует против законов, и если Витр завершит работу, растворив даже кости, что-то бесформенное, раскаленное добела поселится на берегу, вылетев из глубины, опасное как никогда.
  Скрипя зубами от приступов боли, Финарра поползла, отталкиваясь от песка пятками, замирая, когда зверь начинал содрогаться, дергая оторванной шеей. Потом судорога охватила все тело, такая сильная, что рвалась плоть - демон осел, проваливаясь в себя, шкура вдруг вздулась и лопнула, явив сломанные концы ребер.
  Она подождала дюжину ударов сердца и возобновила медленное, мучительное продвижение по склону. Один раз сапог сдвинул камень размером с кулак, но шум и удар не заставил зверя пошевелиться. Ободренная, капитан подтянула ногу и сумела встать. Вспухшая рука бесполезно болталась. Она повернулась, мысленно проложила путь отступления среди валунов и осторожно двинулась дальше.
  С высокого места Финарра снова поглядела на далекую теперь тварь. Там осталось седло и все притороченное к нему имущество. Копье, с которым она не расставалась со Дня Крови, наполовину погребено под трупом скакуна. Он был верным товарищем.
  Вздохнув, капитан побрела на восток.
  Свет дневной угасал и Финарре пришлось принимать решение. Она идет среди валунов побережья, движется медленно, бесполезная рука стала помехой. Можно сойти вниз... но ей пришлось признаться в новом страхе. Нельзя сказать наверняка, что чудище вторглось в мир в одиночку. Могут быть другие, плохо различимый в темноте валун окажется второй тварью, заползшей на берег дальше. Другой выбор - идти от берега, по краю равнины Манящей Судьбы, где травы умерли и остались лишь гравий и пылящая почва. Опасность может прийти ночью из высоких трав - голые волки не откажутся преследовать добычу даже рядом с безжизненным морем.
  И все же на ровной почве она ускорит шаг и сможет рано или поздно набрести на спутников. Финарра вытащила длинный клинок, принадлежавший прежде отцу, Хасту Хенаральду. Молчаливое оружие дней до Пробуждения, с волнистым узором, знаменитое своей прочностью. Узор в виде змей оплетал эфес.
  Море Витр призрачно блестело слева, она видела отблески в полированном оружейном железе.
  Финарра свернула вглубь суши, пробираясь между пористыми валунами, и достигла наконец края равнины. Окинула взглядом стену черной травы справа. Там были более темные места, признаки троп, проделанных диким зверьем Манящей Судьбы. Многие были узкими, такими пользуются зверьки типа оленей - даже хранители редко их видят, лишь проблеск чешуйчатой шкуры, размытое впечатление: зубцы на спине, длинный змеиный хвост. Другие провалы могут вместить коня, эти принадлежат клыкастым хегестам, похожим на кабанов, отличающимся дурным нравом рептилиям. Однако их приближение среди травы будет шумным, она услышит заранее. Хегесты не могли догнать конных хранителей, то ли уставали, то ли теряли интерес. Единственным их врагом бывали волки, доказательством чему остовы, иногда встречаемые на равнине среди примятой травы, крови и клочьев шкур.
  Она вспомнила, что однажды издалека слышала звуки такой схватки - скулящий, ломящий уши вой волков и низкий яростный рев загнанного хегеста. Конечно, сейчас эти воспоминания не принесли радости женщине, опасливо бредущей вдоль неровной травяной стены.
  Над головой постепенно проявился рисунок звезд - словно брызги Витра. Легенды говорили о временах до звезд, когда свод ночи был абсолютен и даже солнце не дерзало отверзать единственное око. В те времена камень и земля были всего лишь плотными проявлениями Темноты, природными стихиями, преображенными в нечто ощутимое, в то, что можно держать в ладонях, сыпать между пальцами. Если тогда земля и камень поддерживали жизнь, то лишь как посул и обещание.
  Обещания ждали только поцелуя Хаоса, живительной искры и противоположной силы. Скованный наложением порядка, коим стала Тьма, Хаос повел борьбу посредством жизни. Солнце открыло глаз и тем самым разрезало надвое все сущее, разделило видимый мир на Свет и Тьму - и они начали воевать, отражая борьбу самой жизни.
  Эти войны вытесали лик времени. Рождено рождение, смерти конец. Так писали древние в пепле Первых Дней.
  Она не могла осознать описанное ими бытие. Если не было времени до и времени после, разве ни был миг творения вечным и навсегда мгновенным? Разве не замерло рождение, став одновременно вечным умиранием?
  Говорят, в первой тьме не было света, а в сердце света не было тьмы. Но без одного не познать существования другого - они нужны друг другу хотя бы для наречения, констатации состояния, ибо такие состояния существуют только в сравнении... нет, всё это путает мысли смертных, разум оказывается в ловушке покрытых тенью концепций. Она инстинктивно избегала всяческих крайностей, как по натуре, так и по воспитанию. Она вкусила горького яда Витра; она познала пугающую пустоту безграничной тьмы; она отшатнулась от сердца огня и слепящего света. Финарре казалось, что жизнь может сохраняться в месте, подобном здешнему краю, между двух смертельных сил, и потому существует в неуверенности - в холодных, равнодушных тенях.
  Свет ныне воюет в глубочайшей ночи неба - звезды тому доказательством.
  Она помнила, как вставала на колени, принося клятву верности Хранителей, и содрогалась от магического отсутствия, смертельного холода окружившей Мать Тьму сферы. Леденящее касание ко лбу приглашало к своего рода соблазнительному утешению, шептало о капитуляции - страх пришел лишь позже, в дрожащем, спирающем дыхание последействии. В конце концов, Мать Тьма, прежде чем принять Темноту, была смертной женщиной-Тисте - мало отличимой от самой Финарры.
  Но теперь ее зовут богиней. "Ныне мы склоняемся перед ней и видим в ее лице лик самой Темноты, в ее присутствии саму стихийную силу. Что с нами стало, если мы так низко пали в суеверие?" Изменнические мысли - она это понимала. Игры философов, желающих отделить правление от веры - ложь. Вера имеет широкий спектр - от поклонения великим духам небес до признаний в любви мужчине. От покорности гласу и воле бога до признания права офицеров командовать. Вся разница в шкале.
  Мысленно она много раз пробегала эти аргументы. Доказательство правоты - идентичность используемой валюты. Форулкан приказывает солдатам идти в битву; стража требует штраф за обнажение меча на улицах Харкенаса. Не слушаясь, рискуешь жизнью. Если не жизнью, то свободой, не свободой, так волей, не волей, так желанием. Что это? Монеты разного достоинства, мера ценности и пользы.
  Правь моей плотью, правь моей душой. Одна и та же валюта.
  Но у нее нет времени на ученых и софистические игры. Нет времени и на поэтов, радостно затемняющих истину соблазнами языка. Все их дары - дары отвлечения, беззаботные танцы на краю бездны.
  Внезапное шевеление в зернистом полумраке. Высокий визг, которой должен приморозить жертву к месту. Железное лезвие блещет как змеиный язык, как выплеск Витра. Раздирающий уши крик, земля трясется от падения тяжелого тела. Шипение, рык, позади скребут лапы. Резкое движение...
  
  Фарор Хенд вскочила и подняла руку, принуждая Спиннока молчать. Еще один зловещий крик огласил ночь, донесшись далеко с запада. Она видела, как Спиннок вытаскивает меч и медленно встает. Финарра Стоун задержалась - уже полночи протекло. - Другого крика не слышала, - сказала она. - Это не хегест, не трамил.
  - И не лошадь, - добавил Спиннок.
  "Верно". Она замедлилась с ответом, с тихим свистом выдохнув через нос.
  - И все же, - заговорил Спиннок, - я беспокоюсь. Финарра привыкла так запаздывать?
  Фарор покачала головой, приходя к решению. - Останься здесь. Я поеду на поиски.
  - Ты едешь туда, где сражаются волки.
  Она не хотела врать. - Чтобы убедиться, что они не капитана гонят.
  - Хорошо, - проворчал он. - Я ведь уже боюсь за нее.
  - Снова разожги костер, - велела она, поднимая седло и спеша к скакуну.
  - Фарор.
  Она обернулась. Глаза мальчишки блестели в первых язычках огня над угольями. В таком свете казалось, что он покраснел.
  - Осторожнее, - сказал он. - Не хочу тебя потерять.
  Ей захотелось сказать что-то утешительное, оторвать от подобных мыслей. И оторваться самой от него. - Спиннок... у тебя много кузин.
  Он казался удивленным.
  Она отвернулась к лошади, не желая ничего видеть. Голос ее прозвучал пренебрежительно. Не так она хотела, и резкость тона словно еще звучала в наступившей тишине, жестокая как удар. Она торопливо оседлала скакуна, села и вытащила копье из петель. Толчком пяток послала животное прочь от убежища высоких растрескавшихся валунов, к границе моря.
  Новые волки скулили в ночи. Против мелкой дичи собираются стаи из трех, четырех. А тут, похоже, их целая дюжина. Слишком много на хегеста. Но она не слышала других криков, а ведь рычание трамила способно повалить каменную стену.
   "Это она. Лошадь пала. Она дерется в одиночку".
  Под водоворотом звезд Фарор послала коня в галоп.
  Воспоминание о лице Спиннока над новорожденным пламенем зависло в голове. Тихо ругаясь, она пыталась его изгнать. Не сработало; тогда она заставила себя преобразить видение, увидеть лицо нареченного. Мало кто мог бы поклясться, что Кагемендра Тулас красив: лицо его слишком вытянутое, подчеркнуто худое - наследие войн, лед лишений и голода - а глаза какие-то пустые, словно выскобленные раковины, в которых таятся от света жестокие воспоминания. Она знала, что он не любит ее; она полагала, что он вовсе не способен на любовь.
  Рожденный в Малом Доме, он стал офицером, командиром когорты в Легионе Урусандера. Не случись с ним на войне ничего другого, мужчина не представил бы интереса для Дома Дюрав. Низкородный из Легиона - плохой подарок для любой невесты. Но слава отыскала Туласа и в тот же миг, когда спас жизнь Сильхасу Руину, командир когорты заслужил благословение самой Матери Тьмы. Наградой станет новый Дом, возвышение многочисленной семьи Кагемендры.
  Ради собственной семьи ей необходимо отыскать способ полюбить Кагемендру Туласа.
  Но сейчас, скача в ночи, она не может отыскать его лицо, остающееся размытым, бесформенным. В темных дырах воображаемых глаз видит мерцание костра.
  Одержимость безвредна, пока содержится внутри, в тюрьме, меряет шагами клетку здравой совести. Если искушение - ключ... что ж, она глубоко его зарыла.
  Тяжелое копье заставило ее опустить руку, и Фарор решила положить оружие на луку седла. Волчий вой больше не звучал, ничто среди тускло серебрящейся равнины не выдавало их присутствия. Но она понимала, как далеко может разноситься вой.
  Фарор заставила разум замолчать, открывая чувства краю моря. Скакала так некоторое время, пока инстинкт не повелел замедлить коня. Копыта выбили двойную дробь, пока животное переходило с галопа на рысь; ее подбросило. Фарор приспосабливалась к рыси, вслушиваясь, ожидая уловить самые страшные звуки: приглушенную грызню волков над поживой.
  Но тишину ночи разодрал неистовый вопль, заставив ее вздрогнуть. Она подняла копье, привстала в стременах. Натянула повод, заставив испуганного коня идти шагом. Вопль прозвучал вблизи. Но она все еще не видела ничего необычного.
   "Вот!"
  Горбатая форма, след крови и мяса - черный в серой пыли. За ним другой бугор.
  Фарор подогнала коня к первому мертвому волку. Удар меча пронзил мягкое брюхо, вывалил наружу кишки. Убегая, свирепый хищник тащил за собой внутренности, пока в них не запутался. Волк лежал нелепо, словно вывернутый наизнанку. Кровь залила чешуйчатую шкуру, горящие глаза затухали.
  Второй зверь, в десятке шагов, был почти разрублен напополам - удар сверху рассек позвонки и ребра. Земля вокруг изрыта, пересечена бороздками. Она осторожно подвела коня поближе.
  Никаких следов подошв, но борозды от когтей и дергающихся лап могли все скрыть.
  Кровь текла из глубокой раны; склонившись, она смогла различить еще бьющееся сердце. Встревоженная Фарор подалась назад. Злобные глаза волка следили за ней, он попытался вскочить.
  Она вставила наконечник копья в мягкую пасть и вогнала острие в шею. Волк попробовал укусить удлиненное лезвие, но спустя миг отпрянул - челюсти раскрыты, глаза тускнеют. Выпрямившись и вытащив оружие, Фарор огляделась.
  Край травы слева, шагах в шестнадцати, походил на разрушенную стену. Преграду повалили, истоптали проходящие животные. Там и тут брызги крови пятнали серую пыль. Она отыскала тропу, вокруг которой следы схватки были самыми явными. Вылезающие из почвы корни были покрыты густой кровью. Она заметила, что стебли травы чисто срезаны каким-то клинком.
  Остановив коня, вслушалась, но тьма ночная снова стала безмолвной. Фарор вгляделась в устье прохода. Поехав туда, подозревала она, найдешь грустную сцену - волки пожирают труп. Если сумеет, она разгонит их, чтобы вернуть хотя бы тело Финарры Стоун. Ясно, что схватка давно окончилась.
  Она медлила, и причиной был страх. Нельзя утверждать, что она сможет победить голых волков; другие стаи должны подойти сюда, влекомые запахом и ужасным воем, который она слышала недавно. Где-то в траве есть прогалина, вытоптанная и залитая кровью, и вокруг рыскают соперничающие стаи. Может быть, зверей уже десятков пять, они голодны...
  Мысли о свадьбе, жизни в Харкенасе и непристойные желания - все пропало, едва она осознала, что Спиннок вполне может оказаться один, ему придется возвращаться в форт без прикрытия, среди опасностей. А Кагемендре Туласу придется скорбеть или хотя бы делать скорбный вид - но и это утонет в провалах запавших глаз. Еще одно жестокое воспоминание среди бесчисленных других; он познает вину за бесчувствие, еще сильнее выскабливая пустую шелуху души.
  Она поправила копье и склонилась, шепча коню в ухо, готовясь въехать на звериную тропу.
  Тихий звук сзади - она развернулась...
  Финарра Стоун вышла из-за валунов, что образовали гребень вдоль берега. Меч в ножнах. Она махнула рукой.
  Застучало сердце. Фарор отвела коня от следа и развернула. Поскакала к Финарре.
  Второй жест приказал спешиться. Еще миг, и она встретилась со своим капитаном.
  Финарру покрывали брызги сохнущей крови. Левая рука, похоже, сломана, да и плечо выбито. Волчьи клыки вгрызлись в бедро, но рана была грубо перевязана.
  - Я думала...
  Финарра подтянула ее ближе. - Тише. Кто-то вышел из моря.
   "Что?" Смутившись, Фарор указала назад, на проем в траве. - Клинок срезал траву. Я думала, что его несли вы, капитан.
  - А ты готова была идти за мной? Хранительница, я должна была умереть. Ты отдала бы жизнь ради ничего. Неужели я плохо тебя учила?
  Пристыженная Фарор молчала, сообразив, что почти начала радоваться такому концу, вот только чужое горе вызывало боль. Будущее не сулит надежд - не проще ли покончить с жизнью сейчас? Она почти решилась и на нее снизошел покой, экстаз мира.
  - Меня нашла малая стая, - продолжала Финарра, на миг пристально всмотревшись Фарор в лицо. - Я разобралась быстро. Но опасность оставалась слишком большой, я вернулась к проходу между камнями. И там нашла след, исходящий из Витра.
  - Но это же... невозможно.
  Финарра поморщилась: - Я с тобой согласилась бы... вчера. Но теперь... - Она потрясла головой. - Маленькие отпечатки, в них лужицы Витра. Я шла по ним и встретила тебя.
  Фарор снова поглядела на высокие травы. - Оттуда, - указала она. - Я слышала волчий вой.
  - И я, - кивнула капитан. - Но скажи мне, Фарор Хенд: ты веришь, что вышедшему из Витра созданию страшны волки?
  - Что делать будем, старшая?
  Финарра вздохнула. - Не подхватила ли я твое безумие? Нужно побольше узнать о чужаке. Нужно оценить угрозу - не наша ли это задача во Внешних Пределах?
  - Значит, по следу?
  - Не ночью. Вернемся к Спинноку - мне нужен отдых, нужно очистить раны, чтобы не проникла зараза. Пока веди коня под уздцы. Оказавшись подальше, поедем вместе.
  - Вашего коня убили волки, капитан?
  Финарра поморщилась. - Нет. Держи копье наготове и бойся зарослей.
  Они двинулись в путь.
  
  Раненая нога мешала идти быстро, Финарра мечтала оказаться наконец в седле за спиной Фарор. Рука уже не казалась онемевшей, пришедшая на смену мучительная боль окрасила мир в алое. Она чувствовала, как скрежещут обломки плечевой кости. Но даже эти неприятности не могли изгнать из памяти увиденное в глазах Фарор.
  Там было желание смерти, черный яростный цветок. Она видывала такое раньше и считала, что это порок Тисте, проявляющийся из поколения в поколение, словно ядовитые сорняки на пшеничном поле. Разум прячется в уголок, чтобы повернуться спиной к внешнему миру. Не видит ничего, кроме стен - нет пути наружу, нет спасения - и уже желает конца страданий, внезапной потери себя. Это достигается неким героическим и безнадежным подвигом, неким призванным отвлечь окружающих, показать ложный мотив жестом. Цель - похоронить запретное желание, а смерть - конечный аргумент.
  Она считала, что понимает одержимость Фарор Хенд. Обручена без любви, впереди жизнь со сломленным мужчиной. А здесь, где отпадают всякие ограничения, ходит рядом юноша, которого она знала с детства. Он молод, смел и непорочен, он уже сознает дарованное ему очарование и сокровища, которые оно сулит. Спиннока Дюрава женщины и мужчины преследуют со дня взросления. Он уже научился не отдавать главного, ибо тянущие руки желают лишь завоевания и обладания. Он уже многое понял, чтобы беречь себя.
  Но при всем этом он юный воин, и при виде старшей кузины обожание переходит во что-то иное. Финарра замечала блеск особенного рвения за внешне невинным флиртом. Близкие родственники вовлечены в изысканную пытку и не вполне понимают, какой ущерб она обещает, как может порушить жизни.
  Во времена более темные Легион хорошо изучил природу пытки. Жестокий акт желает сломать жертву, но сулит избавление: любая пытка особенно действенна надеждой на конец. Изысканная боль, игра Фарор Хенд и Спиннока Дюрава, такова же по сути. Не найдя выхода, их души прокиснут и даже если любовь придет, будет она иметь горький привкус.
  Фарор Хенд поняла. Финарра увидела это в глазах женщины - внезапное откровение в вихре неизбежной гибели. Двое угодили в паутину невозможностей, родилась жажда смерти.
  Финарра была потрясена, но мало что можно было сделать. Не сейчас. Вначале нужно вернуться в форт. Если получится, дело пойдет проще - нужно будет разослать двоих в разные места, как можно дальше друг от дружки. Капитан понимала, разумеется, что это может не сработать. Пытка способна длиться, преодолевая расстояния, и зачастую только усиливается от растяжения.
  Есть и другой выбор. Вначале ленивая мысль, миг искреннего восторга - затем сверкнула искра и она испугалась, что в нечистых желаниях заподозрят ее саму. Да, последствия будут. Она даже не может представить всё. Да ладно. Самолюбие еще не преступление.
  Конечно, это будет злоупотреблением должностью, но если она признает ответственность, то сумеет смягчить ущерб. Что-то придется потерять, но она переживет...
  - Давай, - велела она. Фарор придержала коня, освободила стремя и наклонилась, протягивая руку. Финарра ухватилась за ее ладонь, ругаясь на собственную неловкость - приходилось пользоваться непривычной рукой. Приподнялась на одной ноге, ставя ступню второй в стремя, и подтянулась. Перенесла ногу через конский круп, уселась в седло и лишь тогда выпустила руку Фарор.
  - Похоже, больно, - пробормотала Фарор, хватая поводья.
  Финарра сунула ногу в стремя и резко выдохнула. - Я где нужно, - сказала она, обхватив поясницу Фарор. - Скачи к Спинноку, хранительница. Он будет вне себя от беспокойства.
  - Знаю, - согласилась Фарор Хенд, толчком ноги посылая коня вскачь.
  - Чем скорее он узнает, что мы в безопасности, тем лучше.
  Женщина кивнула.
  Финарра продолжала: - Ведь ты его любимая кузина, Фарор.
  - Мы отлично друг друга знаем, капитан, это верно.
  Финарра закрыла глаза. Ей хотелось уткнуться лицом в плечо Фарор, угнездиться в густых черных волосах, свисающих из-под раструба шлема. Она так утомилась... События ночи сделали ее ранимой, а мысли путались. - Большая ответственность, - пробормотала она.
  - Капитан?
  - Думаю, он слишком юн. Витр... он как лобзание Хаоса. Мы должны... бороться против такого.
  - Да, старшая.
  Разделявший их тела влажный шелк скользил при каждом движении бегущего медленным галопом коня. Раненое бедро пронизывали волны боли. Левая рука казалась невероятно распухшей, как у жуткого демона.
   "Не пора ли ее отрубить? Риск заразы очень велик: испарения моря ядовиты. Или так считается. Я уже заражена?"
  - Капитан?
  - А?
  - Сожмите крепче руки - чувствую, вы соскальзываете. Не годится вам еще и упасть.
  Финарра кивнула, не отрываясь от плеча Фарор. Конь тяжело трудился, дыша часто и горячо. "Лишь тупые скоты способны вынести любые тяготы. Почему так?"
  
  Вес капитана за спиной все время смещался, она была на грани падения. Фарор Хенд пришлось взять поводья одной рукой, а второй стиснуть запястье Финарры.
  Тело ее было жестким, жилистым, почти мужским. Финарра Стоун сражалась на защите Хастовых шахт, была дом-клинком под командой отца. Всего на несколько лет старше Фарор, но молодая женщина ясно видела: скромный разрыв вмещает целую трудную жизнь. Они провели годы, патрулируя Манящую Судьбу, и Фарор начала воспринимать капитана как холодного, отстраненного профессионала, типичного ветерана. Да и внешне дочь Хаста Хенаральда была тощей и скрученной как веревка; лицо - одни острые углы, хотя вполне пропорциональное, а глаза редко кому удается видеть - так быстро она отводит взор.
  Она помнила, как Финарра поглядела на нее недавно - физически ощутимо, словно прижимая к стене. Тот момент ее потряс. Еще менее оказалась она готовой к другому откровению. Кто-то вышел из моря. Она подумала о волках, изрубленных и застывших в лужах своей крови, о забрызганном следе, что вел в темное устье звериной тропы.
  Кто-то вышел из моря.
  Впереди уже различим был слабый огонек костра. Спиннок, должно быть, истратил все дрова, создавая маяк. Капитан не будет довольна.
  Она послала коня на извилистую тропу между валунов и расселин. Заря почти наступила.
  Спиннок услышал и вскочил, готовя оружие. Она жестом велела ему идти на стоянку и поехала следом.
  - Капитан ранена. Держи ее, Спиннок. Осторожнее - левая рука и плечо.
  Она ощутила, что вес Финарры перешел в чужие руки. Капитан была почти без сознания; Спиннок бережно стащил ее с конского крупа. Фарор тоже спешилась, ощутив, как воздух холодит промокший шелк одежды.
  Спинок принес капитана к развернутому одеялу. - Упала с коня?
  Фарор видела на юном лице неверие. Рассказывают, что Финарра Стоун однажды проехала верхом по спиральной лестнице внутри башни. - На нее напали.
  - Не думал, что волки так опасны.
  Ничего не пояснив, Фарор пошла к своим вещам, начав рыться в поисках бинтов, ланцетов и мазей, составлявших лечебный набор. Потом присоединилась к Спинноку, встав на колени подле капитана. - Сначала укус на ноге. Помоги снять одежду.
  Открывшаяся рана была серьезной, плоть уже стала красной и вспухла. - Спиннок, - велела она, - дай ланцет.
  
  Солнце плыло высоко над головами, а капитан так и не очнулась. Фарор Хенд передала Спинноку все, что знала о событиях ночи, и тот стал каким-то молчаливым. Они израсходовали почти все целительные мази и нити из кишок, заштопав рану и удалив как можно больше порванной, омертвевшей плоти. Финарру Стоун лихорадило, она не пришла в себя даже во время вправления плеча и наложения лубков на сломанную кость. Перспектива поиска таинственного чужака выглядела отдаленной.
  Наконец Спиннок повернулся к ней. - Кузина, я тут подумал... Похоже, мы обречены провести здесь вторую ночь либо сделать носилки и повесить между конями. Если второе, то пора уже начинать. Хватит времени, чтобы доехать до лагеря к закату.
  - Капитан пожелала, чтобы мы выследили чужака.
  Он отвел глаза. - Признаюсь, поверить трудно. Из моря Витр?
  - Я ей верю. Я видела мертвых волков.
  - А может, это напавшие на саму Финарру? В лихорадке она могла заблудиться и пойти по своим следам. Возможно, это отпечатки ее ног.
  - Когда я ее нашла, она казалась здравомыслящей.
  - Значит, надо ждать?
  Фарор Хенд вздохнула: - У меня есть другая идея, - и оглянулась на распростертую Финарру. - Соглашусь с тобой - капитана нужно как можно скорее привезти в лагерь. Она не в состоянии вести нас по следу чужака, она может умереть без хорошего целителя.
  - И что? - суровым тоном спросил Спиннок.
  - Она будет у тебя за спиной, привязанная к тебе и лошади. Ты отвезешь ее в лагерь. Я выслежу чужака.
  - Фарор...
  - У тебя конь сильнее, отдохнул. Бывает, что в патруле приходится ездить одному, ты ведь знаешь.
  - Если она очнется...
  - Придет в ярость, да. Но отвечать мне, пусть для меня и гнев сохранит. - Она встала. - Как ты сказал, нужно спешить.
  
  Фарор собирала начальницу в путь с холодным профессионализмом и ничего не сказала, когда кузен уехал, направившись по раскаленной тропе через травы, пропав из вида через полдюжины ударов сердца. Не будет никакой теплоты, никакой близости. Они - двое хранителей Внешнего Предела, у них есть задания. Манящая Судьба полна опасностей. Хранители погибают. Вот простая истина. Пора ему познать истину.
  Она поскакала на запад, назад по ночному следу. В яростном свете солнца заросли казались еще более дикими, еще более враждебными. Самообман - думать, будто мы знаем мир, познали все его детали. Силы вечно работают незаметно, их тайные пути не понять умам смертных. Она видела в жизни всего лишь пересечение неведомых следов, одного за другим. Узнать, кто их проложил, можно, лишь пойдя по следу; но тогда приходится свернуть со своего пути, прекратить бездумную гонку к месту финала. И мы мчимся и мчимся, удивленно и даже испуганно.
  Глянув налево, можно было стену черной травы, шумящую и качающуюся знойным маревом; она знала, что сквозь Манящую Судьбу ведет множество путей. Наверное, имей она крылья птицы, смогла бы взлететь высоко и увидеть всё, каждый след и даже заметить некий рисунок, карту ответов. Но даст ли это облегчение?
  Впереди проход расширялся, походя на хорошую дорогу. Она нашла, наконец, первого из убитых волков. Мелкие чешуйчатые крысы вылезли из травы, спеша поживиться на падали. Они разбежались при ее приближении, подобно змеям скользнув в укрытия среди густых стеблей. Она проскакала мимо, оказавшись напротив очередного прохода. Разбрызганная кровь уже кишела жуками, Фарор ощутила вонь быстро разлагающейся плоти.
  Натянув удила, мельком поглядев в прогалину, Фарор заставила коня пойти туда.
  Среди высокой травы ее мигом окружила жара, удушающая и яростная. Скакун тяжко фыркнул, разволновавшись и прижав уши. Фарор мурлыкала, успокаивая животное. Вонь пролитой крови, гниющего мяса застревала в горле при каждом вздохе.
  Вскоре она наткнулась еще на двух мертвых волков, на истоптанную, неровно срезанную траву. Остановилась, склонилась, рассматривая уходящие вбок следы, и заметила ногу третьего зверя, очередной волчий труп. Выпрямилась, торопливо пересчитав проломы в траве.
  Пять. Неужели в конце каждого - мертвый зверь? Да, кровь повсюду.
  Фарор поехала дальше.
  Еще пятьдесят ударов сердца, и дорога вывела на поляну, там обнаружилась вторая перебитая стая - четыре волка, могучими ударами раскиданные вдоль оленьей тропки. Тропка пересекала поляну и пропадала на дальней стороне. С каким-то пренебрежением волки были зарублены и брошены умирать от ран.
  Содрогаясь на жаре, Фарор Хенд пересекла поляну. Тропа на той стороне стала заметно уже, коню пришлось расталкивать густые зубчатые стебли; острия скрипели по деревянным доспехам на ногах и боках. Тяжелые "клинки" стеблей колыхались, угрожая сомкнуться над головами коня и всадницы. Фарор вытащила меч, отметая траву от лица и шеи.
  Довольно скоро она решила, что это не тропа диких зверей - слишком прямая, не сворачивая, идет мимо родников и ручьев. На юг. Продолжаясь так, тропа приведет к самому Харкенасу.
  Чужак шел всю ночь; Фарор не заметила признаков разбитой стоянки и даже краткого отдыха. Было уже за полдень, над головой безоблачное небо, свет словно плавился - так огонь бушует под толстой коркой. Свет бледными языками сочился сквозь черную траву. Никогда прежде она не видывала такого света, мир вокруг стал казаться нереальным и зловещим. "Перемены пришли в наш мир". Шелка одежды промокли от пота.
  Где-то на востоке Спиннок Дюрав, должно быть, приближается к внешнему посту но, скорее, всего, не успеет до сумерек. Она понимала, что они с Финаррой в достаточной безопасности, пока не сходят с коня. Волки таких крупных животных не любят, а кони хранителей научены сражаться. И все же она страшилась за них. Если инфекция капитана усугубилась... Конь вышел на поляну, и в дальнем конце стояла женщина. Белокожая, светлые волосы спутаны, грубо срезаны на уровне плеч. Она была нагой, но на плечах висела шкура чешуйчатого волка. Фарор разглядела на коже сильные солнечные ожоги.
  Она натянула удила, спрятала меч. Подняла руку, крикнув: - Я не желаю тебе вреда.
  Фарор не заметила оружия, даже ножа. Бессмыслица - волки убиты клинком, да и золотистые кудри женщины тоже срезаны, без особого тщания.
  Она очень молода. Стройна, как мальчишка. И она не Тисте. - Ты меня понимаешь? Ты Азатеная?
  При этом слове голова женщины поднялась, взгляд вдруг стал острым. - Понимаю твой язык. Но он не мой. Азатенаи. Знаю слово. Азат древлид наратарх Азатенай. Род никогда не рожденных.
  Фарор Хенд покачала головой. Она никогда не слышала языка, на котором заговорила женщина. Не азатенайский, не форулканский. - Тебя проследили от моря Витр. Я Тисте из Хранителей Внешнего Предела. Мое имя Фарор Хенд, я в родстве с Домом Дюрав. Ты приблизилась к границам Куральд Галайна, нашей родине.
  - Море?
  - Ты назовешь мне свое имя?
  Через миг женщина покачала головой.
  - Отказываешься или не помнишь?
  - Я помню... ничего. Море?
  Фарор вздохнула. - Ты идешь на юг - зачем?
  И снова женщина покачала головой: - Воздух так горяч. - Она огляделась и добавила: - Думаю, я этого не ожидала.
  - Тогда я дам тебе имя Тисте. Пока не вернется память. Я проведу тебя в Харкенас, где правит Мать Тьма.
  Женщина кивнула.
  - Нарекаю тебя Т'рисс.
  Склонив голову набок, женщина улыбнулась. - Я "рожденная из моря".
  - Ты пойдешь пешком или поедешь со мной?
  - Зверь под тобой кажется полезным. Я получу себе такого же.- Она повернулась и, казалось, сосредоточила внимание на высоких травах слева.
  Внезапное движение, Фарор потянулась за пристегнутым копьем; черные стебли покачнулись и сложились, сворачиваясь большими узлами. Она слышала, как вырываются из твердой земли корни, слышала сочный хруст и шелест свиваемых веревок. Тварь обретала форму на глазах.
  Лошадь из сплетенных трав. Она поднималась, словно вырастая из земли, стряхивала пыль, массивная как боевой скакун. Глазницы - зияющие дыры, пасть - торчащие зубцы стеблей. Вес ее казался слишком большим для создания из травы.
  Конь Фарор отступил, пришлось его успокаивать.
  Т'рисс начала между тем творить из травы одежду, похоже, подражая шелкам Фарор. Она не шевелилась, пока черные лезвия скользили по телу, не проявляла никакой силы, кроме силы воли. Это было колдовство божественного уровня; Фарор перепугалась до глубины души. Облачившись в травы, в свободные и какие-то текучие плетения, женщина создала копье и меч у пояса, и затем снова обратилась к Фарор: - Я рождена из моря. Я странствую с хранительницей Внешнего Предела Фарор Хенд из Дома Дюрав, мы скачем в Харкенас, где правит Мать Тьма. - Она обождала, вопросительно поднимая брови.
  Фарор кивнула.
  Явно удовлетворенная, Т'рисс подошла к странному скакуну и легко взлетела на спину. Взяла поводья, выросшие прямо из шеи существа как раз за толстой шеей, и вставила обутую уже ногу в плетеное стремя. Глянула на Фарор. - Мне пробивать тропу, хранительница Фарор Хенд?
  - Если пожелаешь. Спасибо.
  - То же направление?
  - Да.
  - Мать Тьма. - Т'рисс улыбнулась. - Вот так милый титул.
  
  На западе солнце опускалось за горизонт, словно плавясь в огненном озере; Шаренас Анкаду знала, что, скорее всего, она одна не радуется кончине дня. Ее кожа не обгорала, а лишь приобретала весьма приятный оттенок. Сияние солнца гладило ей лицо, шею и покоящиеся на луке седла кисти рук.
  Да, дикая жара... но Шаренас и ее приветствовала. Она не так равнодушна к холоду, как боевые товарищи, ее воспоминания о северных кампаниях против Джелеков все как одно неприятны. Иногда когорта насмехалась над избытком меховых одежд и грудами собираемых ею дров, и многие предлагали погреть ей постельку (разумеется, чисто из чувства долга).
  Верно, Легион имеет правила и они запрещают близость с рядовыми; правила, которые Шаренас иногда проклинает - наедине с собой. Она была юной, когда приняла командование когортой, но это никого не удивляло - старших родичей знали все. Столько всего унаследовано, но не всё наследство приятно.
  Сейчас, скача в обществе офицеров Легиона - в том числе лишенных чинов, отставных - она снова начинала сожалеть. Инфайен Менанд и Тат Лорат не соизволили сопровождать ее отряд, и остальные гадали, что же означает их отсутствие. Если солдаты глядят в поисках ответа на Шаренас - она уже замечала взгляды, украдкой бросаемые в ее сторону - то будут разочарованы. Впрочем, Шаренас любила сестру и восхищалась кузиной, весьма их уважала, доверяла без сомнений. Если вскоре придут дни выбора, они без колебаний ответят на призыв.
  А вот к иным из спутников она не испытывает такого доверия... При этой мысли она вновь окинула взором воина, что скачет сразу за авангардом - за Хунном Раалом и Оссерком. Илгаст Ренд принял приглашение с неохотой, или так казалось; несомненно, он в дурном настроении с момента выезда из Нерет Сорра три дня тому назад. Верно. Едва оказавшись на краю поселения, он с нажимом спросил Хунна Раала: "Урусандер об этом знает?" Хунн улыбнулся, но не ответил. Илгаст настаивал бы, если бы не поспешное заверение Оссерка, будто отец не только знает о предстоящем путешествии, но вполне одобряет.
  Шаренас сразу заподозрила, что это ложь. Ей на миг подумалось, что Илгаст по-настоящему бросит вызов сыну Урусандера; однако он отвернулся, и молчание показалось Оссерку пренебрежительным и даже оскорбительным. Хунн Раал тут же захохотал и шлепнул Оссерка по спине, смягчая опасность. Но Шаренас не раз замечала, как хмуро Оссерк глядит на Илгаста - хотя только когда тот поворачивается спиной.
  Что ж, союзникам не обязательно быть друзьями. Илгаст Ренд - глава Великого Дома. Во многих смыслах он может потерять больше, нежели любой из присутствующих, если дела пойдут плохо.
   "Но нет. Хунн Раал достоин уважения. Знает что делает, знает - как все мы - что замыслил верное дело". Чтобы раздавить всякое зерно сомнения, нужно лишь посмотреть на Урусандера. Пока старый командир остается единственным фокусом внимания, целью всех дерзаний - источником гласа разума, что позволит призывам к справедливости быть услышанными, а они должны быть услышаны! - не стоит чрезмерно тревожиться насчет тонкой кожи юного Оссерка, его ребячества и раздражающего недоверия. Ведь Хунн Раал всегда рядом, он помогает оборвать тирады, смягчить импульсивные реакции Оссерка.
  Среди четырех остальных спутников лишь один казался ей заслуживающим доверия. Да, кузины Раала Серап, Рисп и Севегг - настоящие солдаты, но бегают за ним словно хвосты; если есть хоть доля правды в слухах, доверие Хунна Раала не в последнюю очередь заслужено под мехами, хотя все они двоюродные кузины - не такие близкие родственницы, чтобы это стало преступлением, но этого вполне достаточно, чтобы поднять брови и заслужить пару шепотков недовольства. Так или не так, три кузины поклоняются старшему братцу, и Шаренас забавно представлять, какие сексуальные изыски легли в основу поклонения. Хотя... иногда преданность можно спутать с жалостью. Она ведь ни разу не бывала с Хунном под мехами. В конце концов, он слишком много пьет.
  Она подозревала, что рано или поздно придется его оседлать, но лишь когда мотивом станет явная политическая выгода. Он недостаточно для нее благороден, она отлично видит в нем неподобающую наглость, вечно сражающуюся с преданностью лорду Урусандеру. Однажды кому-то придется его немного окоротить - ради его же блага - и то, что покажется ему победным завоеванием, внезапно явит совсем иную природу. Нет ничего легче, чем унизить мужчину, лежащего между женских ног. Эффект бывает почти мгновенным и всегда безошибочным.
  Значит, легко пренебречь слюнявыми губками, кузинами Раала. Но не так легко пренебречь последним, который умудряется выглядеть одиночкой, хотя скачет в середине отряда - рядом с Шаренас, слева. Прямая спина, влит в седло, походит на железный клинок, опасный и надменный... Кагемендра Тулас не произнес ни слова с самого Нерет Сорра.
  Он отлично знает, разумеется, что в лагере, ставшем целью пути, служит его нареченная Фарор Хенд и к вечеру он будет стоять перед ней - впервые со дня огласки.
  Шаренас так хочется узреть этот миг. Он будет... восхитительным.
  Кагемендра Тулас мертв внутри. Любая женщина это заметит, едва взглянув в лишенные жизни глаза. Израненная душа осталась позади, брошенная на одном из полей брани. Он шелуха, оживленный труп, гнилой зуб в железной коронке; кажется, Тулас не рад такому оживлению, ибо жаждет смерти, чтобы таящаяся внутри тишина выплеснулась, отравляя остатки бытия - плоть, кожу, лицо - пока он на последнем вздохе благодарит за доброту тех, кто положит тело в тихую гробницу.
  Бедная Фарор Хенд. При новом порядке, после возвышения Урусандера, лишь политическая необходимость будет определять брак и любовь. Власть Великих Домов, все их запертые ворота и охраняемые стены, рвы и смертельные ловушки будут сметены. Служение государству станет единственной мерой ценности, достоинства. В будущем, что все ближе, Фарор Хенд сможет свободно выбирать любого, но вот ирония: в будущем мире Кагемендра Тулас, отдавший почти всего себя ради защиты отечества, может оказаться наиболее ценным призом.
  Поистине, кто еще сможет обнаружить себя рядом с лордом Урусандером, словно призрак брата, хранящего рукопожатие союза Матери Тьмы с командиром Легиона? Кто, как не Урусандер, окажется достаточно смел и скромен, чтобы наградить Кагемендру Туласа? Разве сама Мать не свершила великий жест торжественного признания, возблагодарив спасителя жизни Сильхаса Руина? Нет, Шаренас не сомневается: Тулас вскоре будет вторым у трона, одна рука на эфесе потертого меча, пустые глаза озирают тронный зал, ищут вызова - но никто не посмеет бросить вызов.
  При всем при этом он станет ужасным мужем для любой женщины. Всякая политическая выгода отдает горечью.
  Он возьмет в жены Фарор Хенд? Так кажется, и решение уж выбито в камне, твердое как воля зодчего. Шаренас лениво раздумывала, не вмешаться ли, спасая Фарор от жизни, полной горя и одиночества. Кагемендру не разбудишь, не рассердишь - она о таком даже не помыслит, невзирая на любые выгоды. Итак, остается Фарор Хенд. Шаренас мало ее знала. Рядовая, из Хранителей - едва ли такое положение привлечет многих. Хотя... если подумать, что она сделала... обручилась и через несколько дней добровольно выбрала изгнание из Харкенаса.
  Бедная Фарор Хенд. Она пошатнется. Ощутит себя... уязвимой.
  И тогда Шаренас поспешит предложить утешение. Мудрая, все понимающая, готовая выслушать и не осудить - в том далеком лагере к кому еще решится прильнуть Фарор? "Поведай мне свои тайны, сестрица, и вместе мы найдем путь из кошмара. Даже ценой разрушения твоей репутации - уверена, ты будешь благодарить меня и век и два.
  Покажи тропу к твоим желаниям, и я возьмусь за руку, проведу тебя. Как подобает верной подруге".
  
  Прямо впереди Илгаста Ренда скакали капитан Хунн Раал и Оссерк, сын лорда Урусандера. Ни тот, ни другой Илгаста не вдохновляли. Капитан пуст и нагл. Самозваный принц - бледное отражение отца, тонкокожий и склонный к злобе. Честно сказать, удивительно, что лорд Урусандер произвел для Дома такого наследника. Но Илгаст отлично помнил мать Оссерка, ее цепкость. Не будь между отцом и сыном телесного сходства, он поверил бы, что Оссерк порожден от семени другого мужчины. Видит Бездна, в нынешние годы Тисте бешено разбрызгивают себя. Жены лгут, мужья блудят; не одна Мать Тьма взяла себе любовника.
  Нынче отпрыски падают на пол, словно недозрелые плоды. Илгаст не был рад тому, во что превратились Тисте. Выигранный мир запятнан нечестием, добродетель вянет на глазах.
  Мысли перешли на Урусандера. Владыка показал себя отличным вождем солдат, но окончание войны его подкосило. Он тоже сошел с пути, заблудившись в загадочных излишествах, что более к лицу морщинистым святошам с кляксами на ладонях.
  Урусандер станет королем беспристрастным, а нежелание дарить милости - неослабная вера в правосудие - вскоре оттолкнет сторонников. Такие, как Хунн Раал, не найдут улучшений. Никаких богатств, никаких новых земель и чинов. Весы придворных интриг не перекосятся в пользу выскочек. Скоро ли они начнут плести заговоры против любимого владыки? Илгаст слишком хорошо понимал этих дураков. Предел их грез - повысить собственное положение.
  Сильнее всего тревожит, что возвышение Урусандера может привести к кровопролитию. Даже великое удовлетворение от неудач Драконуса и его деревенских прихвостней не способно утишить в Илгасте страх. Дом-клинки большинства Великих Домов станут сопротивляться возвышению лорда Урусандера и его клики. И причина не сведется к удержанию власти. Он знает свой народ. Политические махинации солдат вроде Хунна Раала оскорбляют их до глубин души: все слишком ясно видят за этими усилиями наглые амбиции. Знать будет поражена, оскорблена, потом придет в ярость. Приличия - вещь хрупкая. Недолгое время понадобится, чтобы ее сломать. В море крови тонут все.
  Но он скачет в компании этих солдат, хотя почти болен от вида спесиво-плутоватого Хунна Раала и его скучных кузин, от лихорадочного самолюбия Оссерка - тот все еще обманывает себя, делая вид, будто руководит отрядом. А позади Илгаста - Кагемендра Тулас, до сих пор глядящий на прошлую войну и, похоже, будет так до смертного дня, да Шаренас Анкаду - согласимся, она наименее отвратительна в трио капитанов Легиона, объявивших себя сестрами по духу... но он и ее присутствием недоволен. Он-то считал, что она умнее, слишком сообразительна, чтобы попасть в компанию глупцов и плестись за ними, ожидая, пока ее отбросят словно грязь.
  Но отчего он сам в такой ужасной компании?
  Он понимал, что Хунн Раал считает его присутствие своего рода личной победой. Нет сомнений, капитан рассчитывает на союз с целью склонить Калата Хастейна и Хранителей на свою сторону. Ну, честно говоря, в прошлом Илгаст самоизолировался, чрезмерно радуясь отставке. Однако кажущийся равнодушным мир не застыл на месте. Пусть никто не искал его совета, ныне он оказался в прочной позиции, встав между двумя лагерями. В жилах кровь Великого Дома, в прошлом командир когорты в Легионе Урусандера - он стоит над расселиной. Ни одна из сторон не может притянуть его сильнее, потому он стоит прочно. Положение, иногда склоняющее к самонадеянности праведника.
  Совсем не сразу осознал он свое одиночество и многие опасности такого положения. Он отметает призывы, особенно со стороны Легиона, однако события ускоряют бег, и он уже не страшится призывов. Он страшится отталкивания.
  Много есть ему подобных. Для него нет более точной меры глупости, нежели представление о мире как о всего лишь двух силах, стоящих лицом к лицу с оскаленными зубами, размахивая оружием и бросая оскорбления ненавистному врагу. Дела совсем не так просты. Илгасту не нравилось аморальное положение Консорта - если Мать Тьма его любит, черт дери, могла бы выйти замуж. В набирающем силу культе Матери есть явственная примесь сексуального напряжения. Он тоже не лишен аппетитов, но он чувствует бурлящий под экстравагантными обличьями тайный поток гедонизма, гниль в самом ядре.
  Если религиозный экстаз не обрести без палки в дырке, сделайте храмом любой публичный дом и довольно. Если благо спасения - всего лишь бездумные содрогания, кто сумеет вернуть чистоту? Однако Мать Тьма, похоже, влечет к горечи самоотрицания. Любая вера, побуждающая разум отречься от величайших даров - от мысли, от скептицизма - ради пустой простоты и ореола бездумия... что ж, он к этому не прикоснется. Не ослепит себя, не заткнет уши, не закроет рот и не лишится рук. Он не зверь, чтобы впрячься в ярмо ради чужих представлений об истине. Он найдет свою правду или умрет на пути.
  Консорту пора уходить. Матери Тьме нужен достойный брак или безбрачие. Разврату двора пора положить конец. Но эти соображения не затянут его в тень Урусандера, как не удалось заманить его назад, в ряды родственной знати. Всё это мнения, не укрепления.
  Он знает Калата Хастейна. Муж сей абсолютно предан... своему Дому. Хунн Раал провалится и, провалившись, внесет в список личных врагов имя Хастейна.
  Илгаст Ренд намеревался потолковать со старым другом. Глубокой ночью, при подъеме Стражи, когда глупцы давно будут пьяны, отупело валяясь на полу главного зала. Они обсудят новые смертельно опасные течения и, возможно, перед рассветом найдут способ пройти по бурным водам.
  На это он уповает.
  Однажды кто-то перережет горло Хунну Раалу, и тосковать Илгаст не станет. Оставим Урусандеру интеллектуальную мастурбацию - он безвреден и вполне заслужил годы покоя, сколь бы сомнительными ни были его удовольствия. Мать Тьма рано или поздно утомится Драконусом. Или зайдет так далеко в волшебство Бескрайней Ночи - так это называет ее культ? - что телесные влечения останутся позади. Разве не говорят, что ныне она укутана ледяной темнотой и день и ночь?
  Когда Консорт погрузится в темноту, что он там найдет?
  Илгаст помнил времена, когда Мать Тьму знали по настоящему имени; когда она была просто женщиной - прекрасной, живой, обладающей невообразимыми силами и неожиданными слабостями - то есть женщиной как все прочие. А потом она нашла Врата. Тьма многолика, но прежде всего себялюбива.
  Быстро сгущались сумерки, а впереди Илгаст Ренд видел полуночно-темную линию трав Манящей Судьбы; вон там стоят, словно присев на краю, каменные ворота - начало Северной дороги. По той дороге они вскоре прибудут к лагерю, в котором Калат расположил свой штаб.
  Хранители были странным народом, сборищем чудаков. Это и делало их столь ценными. В достойном обществе должно быть место для странных, место, свободное от предубеждений и издевательств. В правильном обществе таких не бросают в переулках, в тенях под мостами, канавах и на свалках. Их не выгоняют в пустоши, не перерезают им горло.
  У чудаков есть место в мире, их нужно уважать - ибо в один прекрасный день они понадобятся.
  Факелы светились на воротах. Стража стояла на постах.
  Хунн Раал впереди повернулся, оглядываясь, но было слишком темно, чтобы понять, на кого устремился его взор. Он снова посмотрел вперед и что-то буркнул; услышав, Оссерк поглядел через плечо. И, повернувшись к спутнику, засмеялся.
  Над головами показались звезды, бурлящий водоворот размерами во все небо.
  
  
  ПЯТЬ
  
  Барефово Одиночество оказалось обширной равниной, пересеченной древними обрывами, повсюду отесанные водой известняковые валуны; гребни эти тянулись лига за лигой, довольно невысокие - доказательство, объяснял наставник Сагандер несколько месяцев назад, существования внутреннего моря. Морю понадобились тысячи лет, чтобы умереть. Отпуская разум свободно блуждать, Аратан мог вообразить, что они скачут сквозь тончайшую воду, воду прошлого, воду тусклой памяти, и морское дно под копытами коней - эти полосы сметенного ветрами песка и кочки желтой травы - глубоко погрузилось под поверхность иного мира.
  Позволив разуму блуждать свободно, он почти ощущал, как взлетает, избавляясь от грубого, жесткого седла; он мог скакать на мыслях, уходящих ввысь от измученного усталого тела. Мысли одинокие, мысли необузданные способны найди для странствий тысячи миров. И никто из скачущих рядом с ним по равнине не узнает; тело не выдаст ничего. Есть много видов свободы, и самая драгоценная среди них - свобода тайная.
  Сагандер не оценил бы такого времяпрепровождения. Ибо если есть много видов свободы, то есть и много тюрем. Осознав эту истину в первый раз, Аратан даже испытал потрясение. Каменные стены повсюду, им не нужно принимать облик высокой серой башни - они могут таиться за веками или сдавливать горло, не выпуская наружу слова. Могут внезапно возникать в голове между мыслями, удушая разум. Могут мешать появлению иных мыслей - чуждых мыслей, пугающих мыслей, дерзких мыслей. В любом случае есть одно общее у зловредных стен: они враждебны свободе.
  Аратан видел серые стены всю жизнь.
  А теперь он скачет под открытым небом, небом слишком широким и слишком пустым. В черепе тупая ломота; задница болит; между ног сплошные потертости. Шлем, который приходится носить, неловко и неприятно давит на шею. Доспехи, что считаются легкими - вшитые в кожу бронзовые полосы - оттянули плечи. Пластины на предплечьях, усыпанные клепками рукавицы стали тяжелыми и горячими. Даже простой меч у бедра тянет вбок.
  Усталость стала привычной спутницей, но воздух по-прежнему сладко гладит лицо; даже вид отца, едущего впереди с сержантом Расканом, не производит особого впечатления.
  Много есть, снова и снова напоминал он себе, видов свободы.
  В день отбытия его наполнил страх, за страхом пришел стыд. На холодной заре он, протирая сонные глаза, встал, дрожа, посреди двора, следя за суетой: готовят скакунов, различные припасы приторачивают к седлам. Слуги бегали повсюду, отвечая на резкие приказы наставника Сагандера. Два походных сундука, уже заботливо уложенные, были раскрыты, содержимое лихорадочно перекопано - в походе не будет грузовых лошадей, это привело Сагандера в состояние столь возбужденное, что он начал выкрикивать оскорбления слугам, конюшим мальчишкам и всем, кто проходил мимо.
  Но не Раскану, разумеется, и не четверым погран-мечам, что стояли около ворот и поглядывали на все с равнодушием.
  Лорд Драконус еще не показывался, хотя два его коня стояли наготове. Грум держал поводья Калараса, могучий боевой скакун казался неуязвимым для окружающей паники, недвижно стоя около камня для посадки в седло. Остальные кони казались Аратану нервными. Краем глаза он заметил другого грума, выводившего из конюшни его лошадей. Кобыла Хеллар мотала головой, выходя из тени, за ней шагал Бесра, мерин, на котором Аратан и решил ехать - солидный, чалый, со шрамами на шее. Оба животных показались огромными, они словно выросли за ночь; Аратан пытался вернуть себе уверенность, дарованную уроками конной езды.
  - Аратан! Сюда, скорее!
  Вздрогнув от внезапной команды, он оглянулся, увидев, что Сагандер стоит на коленях у сундука. Старик бешено махал рукой, лицо потемнело.
  - Сюда, я сказал! Учеником ты был и учеником остаешься! Слушайся меня!
  С тоской подумав, что лучше бы оказаться в своей комнатке, под толстыми мехами - и впереди обычный, такой же как прежние, день - Аратан заставил себя зашагать. Ноги словно окоченели на холоде, сонные мысли расползались, страх оказаться вне привычного мира вызывал тошноту.
  - В путешествии не будет сундуков! Я зря потратил полночи, их пакуя. Имел глупость тебя послушать и смотри, как мне плохо! Давай, найди место в своем багаже. - Он указал на кучку вещей. - Для этого. Понял?
  - Да, учитель.
  - И торопись, пока твой отец не появился!
  Аратан подошел к предметам, быстро оглядел, гадая, можно ли поместить в скатку весы, гирьки и лабораторные пробирки. Если для хранения гирек предназначался ящичек, его тут не было. Он насчитал дюжину разных гирек из чистого металла, самая большая тяжело легла в ладонь, а самая маленькая казалась скорее камешком или необычно толстой монеткой. Ее он затолкал в кошель на поясе.
  Услышав оскорбительно резкое замечание Сагандера, он торопливо собрал остальное и пошел к коню.
  Грум, мальчик примерно того же возраста, как сам Аратан, уже приладил тюк к седлу мерина; увидев приближающегося Аратана, он состроил недовольную гримасу и потянулся за вещами.
  - Положи сюда, - велел Аратан. - Нужно засунуть вот это.
  Грум выполнил приказ и отступил, словно не желая оставаться близко от странных инструментов.
  - Можешь идти, - сказал Аратан. - Я сам сделаю.
  Коротко кивнув, мальчик поспешил прочь, исчезнув в сумраке конюшни.
  Аратан начал ослаблять тщательно затянутые узлы скатки. Он уже поместил внутрь смену одежды, а также пару сапог из кожи хенена. Сапоги были тяжелыми, и ему нужно было позаботиться о балансе (Раскан как-то сказал, что лошади легко раздражаются от неравной тяжести, особенно в долгом пути). Развязав ремешки, он раскатал одеяло. Положил внутрь гири и грузики, однако весы оказались слишком большими. Стоя на коленях, размышляя, что же сделать с неуклюжим инструментом, он внезапно заметил наступившую тишину - только тяжело звучали приближающиеся шаги. Сверху упала тень, Аратан поднял голову.
  - Почему ты не готов? - спросил Драконус.
  Вопрос заставил Аратана подавиться словами. Он лишь молча смотрел кверху.
  И увидел, как взгляд отца смещается к весам на земле. Он нагнулся и подобрал их. Выставил в сторону. Слуга явился, принимая инструмент, и торопливо отнес в дом. - На это нет времени, - бросил Драконус, отворачиваясь.
  Аратан следил, как отец идет к Каларасу. Все слуги во дворе склонили головы. Наставник Сагандер был уже рядом со своим конем, гневно сверкая глазами на Аратана.
  Он поспешно скатал одеяло, оставив гирьки и стекло. Небрежно затянул ремни, упаковывая скатку, и бросил на седло. Не сразу справился он с привязью: руки стали неуклюжими, почти бесполезным, лишенные ногтей пальцы мягкими и слишком податливыми. Наконец он закончил дело и отошел назад. Оглянулся: отец был уже на Каларасе, поводья в скрытых перчатками руках. Раскан садился на своего скакуна, Сагандеру помогали влезть в седло двое слуг. Погран-мечи исчезли за воротами, поджидая снаружи.
  Аратан взял поводья Бесры, успевшие спутаться. Подскочил, чтобы вставить ногу в стремя, и подтянулся, оказавшись в седле.
  Драконус первым выехал через ворота, за ним Раскан и Сагандер, который учтиво пригласил Аратана следовать.
  Глянув назад за миг до того, как на него упала тень ворот, Аратан заметил сводных сестер на ступенях дома. Они были в ночных сорочках, свободных, колышущихся, черней чернил. В сравнении с темными облачениями лица казались мертвенно бледными. Зрелище вызвало в нем легкий трепет, а затем он отвернулся и выехал со двора, ведя запасную лошадь на длинной шлее.
  Погран-мечи восседали на лошадях тусклого окраса, более легких и длинноногих, нежели выращиваемые в имении лорда. Кроме седоков, кони несли сложенные палатки и посуду, тюки с сушеной пищей и фляги с водой.
  Ощущая себя неуютно под весом доспехов и тяжелого шлема, Аратан направил коня за Сагандером - но учитель внезапно остановился. Бесра умело обогнул препятствие, но Сагандер протянул руку и взялся за уздечку. - Оглянись, ученик. Давай, делай что я говорю.
  Погран-мечи поехали вслед Драконусу и Раскану, выбираясь на кривую, ведущую на запад дорогу.
  Аратан изогнулся в седле, поглядел на ворота и стену имения.
  - Скажи, что ты видишь, - произнес Сагандер внезапно охрипшим голосом.
  - Великий Дом лорда Драконуса.
  - Весь твой мир, ученик. До сего дня.
  - Да, сир.
  - С ним покончено.
  Аратан кивнул.
  - Твои сестры не желали видеть, как ты уедешь. Но отец приказал. Эти девчонки тебя презирают, Аратан.
  - Знаю.
  - А за что, знаешь?
  Он чуть поразмыслил и кивнул: - Я рожден не от той матери.
  Сагандер фыркнул: - Известная тебе жизнь окончена. Ты должен во всех будущих ситуациях надеяться лишь на себя. Даже мое обучение почти окончено. Сводные сестры... не ожидают вновь тебя увидеть.
  - И потому надели черное.
  - Глупый мальчишка! Они всегда в черном. Но да, они хотели, чтоб ты так подумал. - Он отпустил Бесру. - Давай догонять. Ты едешь рядом. Но скажу, отец тобой сегодня недоволен. Не ожидал он, что придется тебя дожидаться.
  - Знаю, наставник.
  - Еще более разочаровал его выбор мерина перед кобылой.
  - Но... мне сказали, чтобы я не часто ехал на Хеллар...
  - Покидая Великий Дом, ты должен красоваться на боевом коне. Можешь быть бастардом, но в глазах прислуги ты сын Лорда. Понимаешь?
  - Мне так не сказали...
  - Неужели тебе нужны подобные указания?! Ты опозорил не только отца, но и меня! Я - твой наставник, который явно не сумел наставить тебя ни в чем.
  - Простите, наставник.
  - И весы бросил. К чему гири и грузики без весов?
  Впереди дорога начинала извиваться, проходя между узкими холмами. Дальше, согласно изученным Аратаном картам, дорога слегка отклонялась на юг, ведя к селению Абара Делак. За Абарой Делак было Барефово Одиночество, на дальнем его конце - обширная равнина, граница земель Азатенаев и Джагутов.
  - Надеюсь, ты взял с собой подарки, особенно тот исключительный, для Владыки Ненависти?
  - Да, сир.
  - Скажи мне, что это такое... нет, не трудись. В конце концов, ничего уже не изменишь, верно? Надеюсь, он будет достойным.
  - Это решать Владыке Ненависти.
  Сагандер сверкнул глазами. - Я остаюсь твоим наставником, - рявкнул он. - Со мной будешь говорить с подобающим почтением.
  - Всегда, сир. Прошу прощения.
  - Ты не вызываешь особенной приязни, Аратан. Вот твоя проблема. Нет - обе руки держат поводья! Неужели отец оглянется и увидит, как ты снова грызешь ногти? Сиди в седле прямее!
  
  День обещал быть жарким, а дорога впереди не сулила укрытия в тени. Аратан уже ощущал пот, текущий под тяжелой одеждой. Трудно поверить, что недавно он дрожал, чувствуя себя потерянным посреди знакомого с начала жизни двора. А сейчас... небо светлеет, не отягченное и малейшим облачком, синее как лед или сталь, и новорожденное солнце палит спину.
  Они ехали размеренной рысью, как-то внезапно оказавшись среди голых холмов. Дорога, свернувшая вправо, показалась Аратану смутно знакомой. Он указал: - Куда она ведет, сир?
  Сагандер, похоже, вздрогнул. - В карьеры. Не удивляюсь, что ты ее помнишь.
  - Ну, не совсем.
  - Хотя бы так.
  - Там я почти утонул, да? В конце дороги, где скот гонят на бойню?
  - Лучше бы тебе всё забыть, Аратан.
  - Да, сир.
  Аратан устремил внимание на спину отца - плечи шире, чем у сержанта Раскана, шире, чем у любого мужчины, которого он может вспомнить. Тяжелый плащ из крашеной кожи повис на крупе Калараса. Красили его годы назад, и плащ успел выцвести под солнцем и от соленого пота, покрылся темными разводами.
  Раскан держал коня на шаг позади господина, слева. Аратан не думал, что они беседуют. Аратана вдруг поразила мысль, что Айвис не вернулся вовремя, чтобы их всех проводить. Отец куда-то послал мастера оружия с отрядом дом-клинков. Жаль, Аратан хотел с ним попрощаться.
  Уже поутру они выехали из холмов, и впереди простерлась страна, которая некогда - столетие или два тому назад - была покрыта лесами. Сейчас ее покрывали утесник и папоротники, обманчиво высокие там, где лежали стволы сгнивших деревьев. Повсюду были ямы, дорога извивалась, заставив всадников растянуться в линию. Слева и справа просторы кишели бабочками, пчелами и более мелкими насекомыми; каждый куст был усеян желтыми, пурпурными или белыми цветками. Птицы порхали и проносились прямо над головами.
  Они не встречали никого. Горизонты казались очень далекими. Стоявший здесь некогда лес, должно быть, был огромным. Из древесины можно было бы построить целый город. Куда же все делось?
  Сагандер уже начал жаловаться на боль, постанывая при каждом скачке ускорившего бег коня. На время замолчал, когда проезжали мимо карьеров. Аратан радовался наступившей относительной тишине, хотя тоже успел утомиться. Надеялся, что в дальнейшем на него никто не станет обращать внимания. Так проще жить. Внимание означает ожидания, ожидания отягощают, а ему не нравится такой гнет. Если бы всю оставшуюся жизнь скользить незаметно, не привлекая внимания - вот тогда он был бы вполне довольным!
  Солнце была над головами, когда они доехали до небрежно расчищенной поляны. Земля там была утоптана, выровнена, по сторонам пути стояли два длинных каменных корыта - в одном вода, в другом мешки с кормом для лошадей. Это было номинальной границей владений лорда, сюда за день до появления отряда завезли пополнение припасов. Прозвучал приказ к остановке, и Аратан наконец смог спешиться, отойдя на дрожащих ногах от мерина. Он постоял, следя за остальными, а потом слабый рывок поводьев вернул его к осознанию того факта, что лошадей нужно подвести к корытам.
  Драконус уже так сделал, но остальные ждали... "Ох, они ждут меня".
  Сагандеру не было нужды издавать это сердитое шипение, словно жало застрявшее в спине Аратана. Он поспешно потащил к поилке стучащих копытами лошадей.
  Отец наклонился, брызгая водой в лицо, пока боевой конь пил рядом, а потом отвел животное ко второму корыту. Раскан держал запасного коня господина в стороне, как бы показывая, что Аратан должен быть вторым; однако едва тот попытался подвести к воде Бесру, как заметил, что страж ворот резко покачал головой.
  Мальчик замешкался. Он скакал на Бесре все утро; конечно, усталый мерин должен напиться прежде боевой кобылицы. Еще миг - и он решил проигнорировать сержанта и повел Бесру к поилке. Если отец что-то заметил, то не подал вида.
  Когда сам Аратан начал зачерпывать в ладони воду, страж ворот сказал: - Нет, Аратан. Ты разделяешь воду с боевым скакуном, ни с кем иным. Другой подождет.
  - Я разделю воду с животным, на котором ехал, сержант.
  Неожиданная тишина. Аратан ощутил робость, но сумел выдержать суровый взор Раскана, прежде чем опустить ладони в прохладную воду.
  Драконус подал голос от второго корыта: - Сержант Раскан, Хеллар отныне на твоем попечении, до тех пор пока мальчишка не вспомнит свои обязанности.
  - Слушаюсь, милорд, - отозвался Раскан. - Но я хотел бы, чтобы он сегодня поездил на ней.
  - Хорошо. - Драконус увел Калараса от кормушки и подозвал Ферен. - С тобой мы поговорим наедине.
  - Как пожелаете, лорд.
  Брат принял у нее поводья, погран-меч пошла за Драконусом на дальний конец поляны.
  Тон Раскана был грубым, хотя и тихим. - Я тебя предупреждал вполне открыто.
  - Моя ошибка, сержант - я выбрал утром не ту лошадь.
  - Да, точно. Ты всем показал, что боишься Хеллар. Я чувствую себя дураком и хочу сказать: мне это не нравится.
  - Разве не должны мы почитать любого зверя, нам служащего?
  Раскан скривился. - Кто вложил такую глупость в твою башку? Проклятый учитель? Погляди на него - будет чудо, если он доживет до конца пути.
  - Это моя мысль, сержант.
  - Избавься от нее. И если, Аратан, тебе придут на ум еще мысли, держи их при себе. Еще лучше - дави. Не тебе бросать вызов путям Тисте.
  Аратан почти расслышал не высказанные слова: "Оставь это мужчинам вроде твоего отца".
  Но скоро он от всего избавится. Он видел границу последнего Великого Дома, впереди простерся путь на запад. Подводя Бесру к кормушке, он глянул на группу погран-мечей. Если он ожидал встретить суровые взгляды, то напрасно: Ринт, Виль и Галак деловито приготовляли обед. Их кони стояли неподвижно - поводья заброшены на седла - в десятке шагов от поилки. Ни одно животное не шевелилось. Аратан поискал взглядом путы на ногах, но ничего не заметил.
   "Думаю, я понял. Прежде презрения должна быть гордость.
  Однажды я найду то, чем смогу гордиться, и тогда почувствую вкус презрения, пойму, подходит ли оно мне. Не так ли должен думать сын моего отца?
  Но я не таков. Гордости не нужны когти и чешуя доспехов. Не всякая добродетель должна стать оружием.
  Мои собственные мысли. Я их не раздавлю".
  Сагандер прошипел сбоку: - Когда ты поглядишь на меня, ученик, я увижу лик своего позора. Хотелось бы, чтобы он оставил тебя позади. Ты бесполезен. Вынь руки изо рта!
  
  Ринт сгорбился над угольками, следя, как первые язычки пламени лижут растопку. Подбросил немного хвороста, кивнул Галаку, и тот начал разламывать кирпич сухого кизяка. Крякнув, Ринт разогнулся.
  - Что думаешь? - спросил Виль, подойдя поближе.
  Ринт пожал плечами, не давая себе взглянуть в сторону лорда Драконуса, разговаривавшего с его сестрой. - Ей тоже разум даден, если еще не заметил.
  - Он желает теплого тела в холодные ночи, вот что я заметил.
  - Увидим, - пробормотал Ринт, едва не заскрипев зубами от такой мысли. - Он ведь Высокий Лорд.
  - Но не наш Высокий Лорд, Ринт.
  Ринт яростно глянул на Виля. - Не твое дело. Да и не мое. Ферен решит и, что бы она ни решила, мы ее поддержим.
  Галак подал голос от костерка. - И говорить не о чем, Ринт.
  Виль кривился: - И все же мне не нравится. Консорты - кто они такие? Растопырь-ка-ноги. Еще хуже, чем треклятые жрицы Харкенаса. Думаете, он хоть что-то знает насчет чести?
  Ринт подскочил к нему. - Потише, Виль. Еще одно слово, и мы обойдемся без тебя. Понял?
  В натянутой тишине, сменившей обмен приглушенными репликами, Галак встал. - Там, во дворе, - сказал он чуть слышно, - когда я увидел его с весами. Ну просто дрожь по хребту прошла. Дрожь, как дыхание самой Бездны.
  Виль ухмыльнулся Галаку: - Вечно ты со своими проклятыми знамениями.
  - Давай горшок, - велел Вилю Ринт. - Пустая болтовня, время напрасно тратим.
  Оставив двоих товарищей, он пошел туда, где были сержант Раскан и тот старик, Сагандер. Еще дальше мальчишка сидел на земле у края поляны, показывая всем спину. Мужчины смотрели в ту же сторону; если они и беседовали, то тихо - а, заслышав приближение Ринта, замолчали.
  - Сержант, - начал Ринт, подойдя близко. - Первый ужин в пути. Во все следующие дни, разумеется, обеды будут из пищи, не требующей готовки.
  Раскан кивнул. - Лорду отлично известны ваши обычаи, погран-меч.
  - Я так и думал, просто желал удостовериться.
  - Какая-то смехотворная традиция, - кисло заметил Сагандер. - Едва полдень, а мы останавливаемся, чтобы набить брюхо. Нам следует спешить.
  Ринт поглядел на Сагандера. - Первый день путешествия, наставник, всегда труден даже для закаленных странников. Нужно войти в ритм, нужно растрясти кости, причем не только себе, но и скакунам. Выехали рано утром, холодные мышцы... во всем этом есть риск.
  Вместо ответа Сагандер пожал плечами и отвернулся.
  Ринт снова обратился к Раскану: - Сержант, до Абары Делак два дня. Когда мы окажемся в нескольких лигах от селения, я пошлю вперед Галака...
  - Извини, - прервал его Раскан. - Мой владыка велел нам обогнуть Абару Делак. Мы не остановимся в деревне, не станем гостями обитающих там знатных семейств.
  Ринт обдумал сказанное и ответил: - Никто не должен знать о путешествии.
  - Верно.
  - Такие секреты, сержант, сохранить трудновато.
  - Понятное дело, Ринт. Но мы всё же постараемся.
  - Хорошо, я скажу всем.
  - И еще, - сказал Раскан, едва Ринт отвернулся.
  - Сержант?
  - Вам, погран-мечам, было бы лучше не замыкаться. Наш отряд мал, впереди много дней в пути. У костра мы заметили среди вас разлад. Если есть что-то важное, сообщите мне.
  - Разумеется, сержант.
  Ринт вернулся к Вилю и Галаку, отметив, что сестра вернулась со встречи с лордом Драконусом. Как ни странно, они не говорили между собой. Ферен метнула на Ринта взгляд и покачала головой.
  Брата охватили подозрения, а затем забурлила ярость, густая и злая. Постаравшись не выдать свои чувства, он сказал: - Сержант желает, чтобы мы были пообщительнее.
  Виль хмыкнул: - Мы выслушиваем приказы от них обоих и вдвое больше от старого зубрилы, а есть еще кролик в шкуре мальчишки. Какой же общительности он ждет?
  - С какого хрена мне знать? - пробурчал сквозь зубы Ринт.
  К его облегчению, все засмеялись, хотя Ринт уловил в глазах сестры нечто, никак не связанное с весельем. Но ведь, подумалось ему, в этом нет ничего нового.
  - Кролик в шкуре мальчишки, - сказал Галак Вилю. - Мне нравится.
  - Забудь, что слышал, - посоветовал Ринт.
  - Обязательно. Но ведь подходит...
  - И откуда ты узнал? - вопросила Ферен, удивив всех. - Мне нравится, что он делает с лошадьми. Традиции - хорошо, но они возникли не без важной причины. Кажется, в наши дни все помнят формы, но забыли причины. Мальчик был прав - вы делитесь со зверем, что вам служит. Так и нужно благодарить.
  - Ты благодаришь зверя, на котором скакал в битву, - вскинулся Виль.
  - Благодари всех. Так все и началось, Виль. Давно, когда традиции что-то значили.
  Ринт вгляделся в сестру. Такого огня в глазах он не видел уже годы. Нужно бы радоваться; нужно бы найти в этом надежду. Но он ощутил лишь смутную тревогу, не понимая истинной причины такой вспышки.
  - Мясо уже мягкое, жуйте, - предложил Галак.
  - Я позову остальных, - сказал Ринт.
  
  Аратан сидел, глядя на утесник и облака деловито снующих насекомых. Жара навевала сонливость.
  Он ощутил испуг, заслышав позади шорох шагов.
  - Аратан, меня зовут Ферен.
  Вздрогнув, он вскочил и повернулся лицом к погран-мечу. Вытер пальцы о бедра и неловко застыл.
  - У нас есть обычай, - сказала она. Их глаза оказались на одном уровне, и упрямый взгляд заставлял его нервничать. - Первый обед в пути. Мясо делят. Между всеми.
  Он кивнул.
  Она чуть придвинулась. Аратан вдруг ощутил себя загнанным в угол. От женщины пахло дубленой кожей и еще чем-то цветочным, довольно пряным. Вдвое старше его, но морщинки в уголках глаз заставили его думать о... страсти. Ферен чуть улыбнулась. - На мой взгляд, - произнесла она, - ты был прав с конем. Есть пути, которые люди считают нужным соблюдать, и есть пути сердца. Если впереди два пути, холодный и теплый, какой ты выберешь?
  Он чуть поразмыслил и спросил: - А если путей вовсе нет?
  - Тогда пролагай свой собственный, Аратан. - Она указала рукой: - Идем. Первый кусок твоему отцу, а второй должен быть твоим. - Она пошла назад, он поплелся следом.
  - Я незаконный сын.
  Ферен остановилась, обернулась. - Ты повзрослел, - сказала она тихо. - Отныне ты сам по себе. У всех нас есть отцы и матери, но приходит время, и мы встаем в собственную тень. И ничью иную. Если тебя зовут бастардом, это упрек отцу, не тебе.
  Женщина совсем не походила на его сестер. Ее внимание смущало; ее интерес устрашал. Он заподозрил, что ее послали привести его потому, что все другие отказались. Но даже жалость казалась нежной.
  Когда она пошла дальше, он поплелся следом.
  Остальные ждали у огня.
  Когда они подошли, один из погран-мечей сказал со смешком: - Расслабься, парень, это не кролик.
  Тот, кого зовут Ринт, скривился, прежде чем сказать: - Моя сестра предлагает тебе дар, Аратан. Твой отец уже отведал мяса.
  Ферен подобралась к горшку и острием кинжала вытащила кусок серого мяса. Разогнулась, предлагая Аратану.
  Беря клинок из ее руки, он случайно коснулся ладони и поразился, какая она твердая. Сожалея, что мгновение это быстро окончилось, он впился в мясо зубами, стягивая с кинжала
  Оно оказалось жестким и невкусным.
  Ферен передала кинжал другому погран-мечу, который повторил ритуал с сержантом Расканом. Четвертый проделал то же с Сагандером. Когда все получили по куску, появился твердый хлеб и миски топленого, смешанного с ароматными травами сала. Увидев, что Ринт окунает хлеб в сало и ест, Аратан сделал так же.
  Это угощение оказалось намного вкуснее мяса.
  - В холодное время года, - сказал кто-то из погран-мечей, - сало спасает тебе жизнь. Горит в желудке, как масляная лампа. Один хлеб тебя убьет, как и жилистое мясо.
  Раскан отозвался: - Помню, мы гнались за Джеларканами в разгар зимы. Нам казалось: сколько мехов не надень, дрожь не кончится никогда.
  - Не та пища была в мешках, сержант, - согласился погран-меч.
  - Ну, Галак, никто из ваших нас не сопровождал.
  - Так вы их все же выследили? - поинтересовался Ринт.
  Раскан покачал головой. - Сдались после особо морозной ночи, когда с севера пришел шторм и мы поняли, что потеряем след. Вернулись в форт. Горячее пламя и подогретое вино отвели меня от края смерти... но лишь через сутки дрожь покинула кости.
  - Хорошо сделали, что вернулись, - заметил Галак, кивая и жуя. Проглотив, добавил: - Джелеки любят устраивать засады в бурю. Готов поспорить на лучший меч: они следили за вами, прячась в буре.
  - Неприятная была война, - сказал Ринт.
  - Ни одной приятной не знаю, - ответила Ферен.
  Аратан заметил, что Драконус не желает принимать участия в непринужденной беседе, и принялся гадать, какой же силой или каким качеством характера он способен обеспечить преданность, не выставляя себя другом. Им хватает того, что Мать Тьма избрала его Консортом?
  Драконус хорошо сражался на Форулканской войне. Это знали все, не подвергая сомнению его смелость и честь. Он повел дом-клинков в битву, он двигался в тяжелых доспехах так, словно носил шелка, у бедра был простой меч, как у большинства солдат. Эти детали, подозревал Аратан, многое значат. Среди солдат есть некий код - как его может не быть?
  Обед внезапно кончился и все начали готовиться к выступлению. Аратан поспешил к Бесре - и увидел, что Раскан седлает для него Хеллар. Шаги его чуть замедлились, а затем рядом оказалась Ферен. Она глядела на лошадь.
  - Прекрасное животное, - заговорила она. - Погляди-ка ей в глаза - она видит в тебе хозяина, защитника.
  - Ни от чего я не смог бы ее защитить.
  - Но защита есть, хотя бы для ее умишка.
  Он глянул искоса. - Что?
  - Жеребец твоего отца. О, верно, лишь рука хозяина способна удержать власть над Каларасом. Но кобыла смотрит на тебя. Таковы пути зверей. Вера сильнее логики, и в том наша удача. Но гляди, она такая высокая... позволь, я помогу тебе влезть.
  - Почему вы это делаете? - спросил он, не успев остановить слова.
  От вопроса она напряглась.
  - Отец отозвал вас - я видел, вы знаете. Он велел быть со мной добрее?
  Ферен со вздохом отвела взгляд. - Все это не из-за его приказов.
  - Тогда что он вам сказал?
  - Это останется между нами.
  - Речь шла обо мне?
  Вспышка гнева озарила ее глаза. - Подставляй ногу, парень. Или всем снова придется тебя ждать?
  Казалось, ей было легко подсадить его в седло; закончив, Ферен тут же ушла к товарищам.
  Аратану хотелось ее позвать. Но он почти слышал, как прозвучит его голос: жалобно и пискляво, словно у ребенка. К тому же капризного ребенка. Однако подозрения не отпустили его, породив глубокий, давящий стыд. Горло сдавило что-то горячее. Отец верит, что сыну еще нужна нянька? В мужской компании над ним вечно будут сюсюкать?
  "Возможно, ты считаешь, что не нужен мне". Примерно так сказал он в Палате Кампаний.
   "Но так и есть! Ты передаешь меня кому вздумается!"
  - Ученик! Ко мне!
  Схватив поводья, Аратан заставил Хеллар пойти рысью. Животное тяжело поскакало - ее бег был совсем иным, нежели неровные скачки Бесры. Кроме Сагандера, на поляне никого не осталось.
   "Без твоего вмешательства, отец, она мне нравилась бы больше. Не каждой женщине дано быть мне матерью. Зачем ты вообще вмешался в мою жизнь? Выгони, я буду только рад. А пока что оставь меня в покое".
  - Она тебя хорошему не научит, Аратан. Ты слушаешь? Не смотри на нее. Спиной поворачивайся.
  Он нахмурился, поражаясь внезапной горячности старика.
  - У них вши. И другие болезни.
  - Да, сир.
  - Я - твоя компания в пути. Понял?
  - А скоро мы доедем до Абары Делак?
  - Никогда. Мы ее объедем.
  - Почему?
  - Потому что так желает лорд Драконус. Ну, хватит вопросов! Время урока. Нашей темой станут слабость и желание.
  
  К полудню они проехали через старые лагеря лесорубов - широкие площадки вытоптанной почвы в окружении вывороченных сожженных пней. От Абары Делак их отделяло несколько миль, все дороги вели к этому селению. Здесь можно было ехать по двое, и Сагандер приказал Аратану так и сделать.
  В каком-то смысле это стало облегчением. Прежде Ринт ехал прямо перед Сагандером; погран-меч не мог не слышать громкие, грубоватые заявления наставника, так называемый урок. Сам Аратан старался, чтобы немногочисленные его ответы звучали тихо. Оказавшись же на более широкой дороге, Ринт ударил пяткой коня, чтобы скакать рядом с сестрой. Они углубились в негромкую беседу.
  - Слабость, - произнес Сагандер тоном утомленным, но неумолимым, - есть недомогание духа. Благороднейшим представителям нашего народа она попросту не известна; именно такое внутреннее здоровье, природная крепость оправдывают их общественное положение. Бедный трудится в поле - он слаб, его жалкая бедность стала лишь симптомом недомогания. Недостаточно, чтобы ты ему сочувствовал, ученик. Тебе придется понять, что слабость начинается вне тела, но должно протянуть руку, схватить ее и поместить внутрь. Это делается по выбору.
  В любом обществе существует иерархия, измеряемая силой воли. И ничем иным. Таким образом, наблюдение за обществом выявляет естественную форму правосудия. Наделенные властью и богатством всячески выше тех, над кем они властвуют. Да ты слушаешь ли? Я не потерплю блужданий разума, Аратан.
  - Слушаю, наставник.
  - Есть некоторые заблудшие философы и гнусные агитаторы, доказывающие, будто социальная иерархия есть положение противоестественное и даже что ее нужно размягчить. Вот добровольное невежество, ибо подвижность уже существует, не правда ли? Болезнь слабости можно изгнать из себя. Зачастую такие преображающие события происходят во время напряжения сил, в битве и так далее, но существуют и другие пути - для тех, кто не создан для доли солдата. Разумеется, важнейшие среди них - обучение и непреклонное просвещение.
  Дисциплина - вот оружие против слабости, Аратан. Смотри на нее как на меч и доспехи одновременно, будь способен и защищаться и нападать. Она стойко сражается с силами слабости, а полем боя служит желание.
  Каждому из нас в жизни приходится вести эту войну. На деле любое усилие, которое приходится свершать - грань единого конфликта. Есть желания чистые и нечистые. Чистые желания дают силу дисциплине. Нечистые дают силу слабости. Я излагаю достаточно понятно?
  - Очень, сир. Можно задать вопрос?
  - Хорошо.
  Аратан указал на окружившую их пустошь: - Лес был вырублен, потому что народ желал древесины. Чтобы строить, чтобы согреваться. Кажется, они были весьма дисциплинированными - ни одного живого дерева не оставили. Вот почему я смущен. Разве их желания не были чистыми? Разве их нужды не были достойными? Однако лес уничтожен целиком, и разве тут сила не разоблачила свою слабость?
  Водянистые глаза Сагандера впились в Аратана. Учитель покачал головой: - Ты не понял ни слова из всех моих речей. Сила всегда сильна, а слабость всегда слаба. Нет! - Лицо его исказилось. - Ты мыслишь несобранно, излагаешь несвязные мысли - и они заражают других. Больше ни одного вопроса!
  - Да, наставник.
  - С дисциплиной приходит уверенность, наступает конец смущения.
  - Понимаю, сир.
  - Не думаю, что понимаешь. Но я сделал все, что смог, и кто посмеет заявить обратное? Тебя же тянет к нечистоте, она растет, словно болеет твой дух, Аратан. Вот что получается от неподобающего союза.
  - От слабости моего отца?
  Тыл кисти Сагандера, ударившего Аратана по лицу, показался мальчишке скоплением твердых как скалы костей. Голова откинулась назад, он чуть не свалился с лошади - рот заполнила горячая кровь - но Хеллар дернулась под ним, неожиданный толчок заставил Аратана накрениться вправо. Последовал громкий, смачный шлепок, заржала лошадь.
  Крик Сагандера висел в воздухе, но казалось, он исходит издалека. Ошеломленный Аратан качался в седле, кровь хлестала из носа. Хеллар снова напряглась под ним, передние копыта яростно стучали по земле, разбрызгивая камешки, и Аратан туго натянул поводья, заставив кобылу задрать голову. Животное чуть подалось назад и застыло, дрожа всеми мускулами.
  Аратан слышал, как возвращаются всадники. Слышал выкрики, вопросы... но казалось, все говорят на чужом языке. Он сплюнул кровь, пытаясь избавиться от мути перед взором. Но и смотреть, и думать было тяжело. Сагандер лежал на земле, как и его конь - тот дергался, и было что-то неправильное с его боком, чуть пониже лопатки. Казалось, ребра вдавились внутрь. Конь кашлял кровью.
  Ринт оказался рядом, пеший - протянул руки, снимая Аратана с Хеллар. Мальчик заметил и Ферен, с темным от гнева лицом.
   "Сагандер был прав. Меня трудно любить. Даже по приказу лорда".
  Наставник все еще визжал. Бедро сломалось напрочь, увидел Аратан, пока его усаживали на пыльную обочину. На месте перелома виднелся след массивного копыта; повсюду была кровь, под ногой собралась целая лужа. На фоне белой пыли кровь казалась черной как деготь. Аратан смотрел на нее, а Ферен утирала ему губы тряпкой.
  - Ринт видел, - начала она.
   "Что видел?"
  - Так сильно, что шею тебе сломать мог. Так ударил. Наш Ринт не любит преувеличивать.
  Брат согласно хмыкнул сзади. - Лошади конец, - сказал он. - Лорд?
  - Избавьте от страданий, - отозвался откуда-то неподалеку Драконус тоном холодным и ровным. - Сержант Раскан, позаботьтесь о ноге наставника, пока он не истек кровью.
  Галак и Виль уже были рядом с наставником; Галак поднял голову и сказал - первые слова, которые Аратан расслышал отчетливо: - Плохой перелом, лорд Драконус. Нужно отрезать ногу, но даже тогда он может умереть от потери крови, прежде чем мы прижжем главные сосуды.
  - Перетяни, - велел Драконус Раскану. Аратан видел, каким белым и больным стало лицо сержанта, пока тот снимал поясной ремень.
  Учитель потерял сознание, лицо обвисло и покрылось пятнами.
  Галак вытащил кинжал и принялся резать порванную плоть вокруг перелома. Бедренная кость разлетелась, осколки торчали из раздувшихся краев раны.
  Раскан затянул ремень чуть ниже паха и сдавил бедро как можно сильнее.
  - Ринт, - сказал Драконус. - Я так понимаю, ты видел случившееся.
  - Да, лорд. Я случайно оглянулся как раз в момент, когда наставник ударил вашего сына.
  - Я хочу знать мельчайшие подробности - отойдем со мной, в сторону.
  Ферен не переставала давить Аратану на грудь. Он наконец ощутил давление, поднял взгляд и уставился ей в глаза.
  - Лежи, - сказала она. - У тебя сотрясение.
  - Но что случилось?
  - Хеллар напала на наставника, повалила его коня и растоптала ногу. Готовилась сделать то же самое с головой, но ты вовремя ее отвлек - проявил отличные инстинкты, Аратан. Возможно, жизнь наставнику спас. - Говоря, она копалась с застежкой на его взмокшей шее; наконец, она стащила шлем и сделанный из оленьей кожи подшлемник.
  Аратан ощутил, как прохладный воздух проникает сквозь потные волосы, касается кожи. Ощущение показалось благословенно нежным.
  Но через миг он задрожал. Женщина сумела перекатить его на бок, прежде чем Аратана вырвало.
  - Все хорошо, - шепнула она, окровавленной тряпкой стирая рвоту с губ и подбородка.
  Он учуял запах древесного дыма, а затем вонь горелой плоти. Ферен на миг отошла, вернувшись, чтобы набросить шерстяное одеяло, - Отнимают ногу, - пояснила она. - Прижигают кровь. Делают край кости как можно более ровным. Сагандер еще дышит, но крови потерял много. Участь его еще не ясна.
  - Моя вина...
  - Нет, нет.
  Однако он закачал головой. - Я сказал плохое.
  - Слушай меня. Ты сын лорда...
  - Неродной сын.
  - Он возложил на тебя руку, Аратан. Даже если Сагандер переживет потерю ноги, твой отец может его казнить. Некоторые вещи недопустимы.
  - Я буду говорить в его защиту. - Аратан заставил себя сесть. Мир кружился, женщине пришлось его удерживать, чтобы не упал. - Я причина случившегося. Сказал неправильное. Моя вина.
  - Аратан.
  Он глянул на нее, сдерживая слезы. - Я был слабым.
  Еще миг она всматривалась в его лицо - глаза широко раскрылись, появилась усмешка... прежде чем со всех сторон нахлынула чернота. Все исчезло.
  
  Кусты срубили, расчищая место для палаток; лошадей стреножили, сняли седла и оставили в отделении от туши убитого коня. Виль снял столько мяса, сколько они могли увезти, и присел около огня. На железной решетке готовилась, шипя и брызгаясь, сочная вырезка.
  Вернувшись после долгой беседы с Драконусом, Ринт подошел к костру и сел рядом с Вилем.
  Галак присматривал за Сагандером, а тот еще не пришел в сознание; Ферен не отходила от бастарда, который оставался таким же потерянным, как и учитель. Раскан был с господином у второго костра, на коем кипел почерневший котелок с кровяной похлебкой.
  Виль потыкал в куски мяса. - Первый день, - прошептал он. - Плохо пошло, Ринт.
  Ринт потер облепившую подбородок щетину и вздохнул. - Изменение планов. Вы с Галаком отвезете наставника в Абару Делак, под заботу монахов, а потом догоните нас.
  - А мальчишка? Кома - дурное дело, Ринт. Может так и не очнуться.
  - Очнется. С ломотой в черепе. Его треклятый шлем, кусок тяжелого железа - вот отчего откинулась голова. Рисковал сломать шею, хорошо, что отделался обычным сотрясением.
  Виль покосился на него. - Должно быть, славный был удар. Не думал, что старик такой сильный.
  - Мальчишка ничего такого не ожидал - да и с чего бы? Но завтра поедем медленно, Ферен с него глаз сводить не будет.
  - А суд лорда?
  Ринт чуть помолчал, пожал плечами: - Со мной он не советуется, Виль. Но ты знаешь, как господа смотрят на такое.
   - Не повезло Сагандеру. Я уж гадаю, зачем мы с Галаком повезем его в Абару. Почему бы попросту не перерезать дураку горло, выставив голову на шесте?
  - Ты усердно над ним трудился, а лорд заметил.
  Виль хмыкнул. - Значит, не хочет нас обижать?
  - Как скажешь. Но, кажется, тут есть положенная форма. Какая польза в суде, если никто его не увидит?
  - А насчет Абары Делак? Что мы скажем монахам, если все путешествие должно было быть тайным?
  - Вы сопровождали учителя в монастырь. В конце концов, они делают лучшую бумагу.
  - То есть раньше делали. Верно?
  - Ты пытался это объяснить ученому старику, но тот уперся.
  - Значит, если он придет в себя, мы должны быть рядом - чтобы объяснить ему, что и как.
  - Нет. Если он переживет ночь, мы его разбудим и Драконус сам скажет наставнику, что следует.
  - Мы вас догоним.
  Ринт кивнул, вынул нож и проткнул кусок мяса.
  Виль фыркнул: - И чего я расстарался? Мог бы срезать куски с костей.
  - Но тогда не было бы привкуса дыма.
  Ферен присоединилась к ним. - Теперь это обычный сон, - сказала она, усаживаясь. - Он дергается и ворочается, но не сильно - лихорадки нет. Дыхание глубокое, спокойное.
  Виль смотрел на нее, прищурившись. Потом улыбнулся: - Никогда еще не видел тебя в роли мамочки, Ферен.
  - И не увидишь, Виль, если жизнь дорога.- Она коснулась руки Ринта. - Братец, я тебе уже говорила.
  Когда он метнул на нее взгляд, она просто кивнула.
  Ринт поглядел на полусырое мясо в руках и снова зачавкал.
  - Вы двое, бывает, чертовски раздражаете, - буркнул Виль, начав снова переворачивать куски.
  
  Сержант Раскан окунул нож в кровяную похлебку. Суп хорошо загустел. Сагандер может не оценить вкуса, по крайней мере вначале, но наваристая похлебка способна спасти ему жизнь.
  Драконус встал рядом, оглядывая лошадей. - Думаю, я был не прав, собираясь отобрать Хеллар.
  - Лорд?
  - Теперь они истинно связаны.
  - Да, лорд, связаны. Она действовала быстро и без всяких колебаний. Кобыла отдаст жизнь, защищая Аратана, уж будьте уверены.
  - Уверен... теперь.
  - Наставник оказался похуже, верно?
  - Рождается глубинная горечь, сержант, когда твоя юность уходит далеко в прошлое. Когда боли в костях и мышцах соперничают с болью утраченных желаний, а сожаления терзают день и ночь.
  Раскан обдумал сказанное со всем старанием, потряс головой: - Ваша способность прощать далеко превосходит мою, владыка.
  - Я не говорю о прощении, сержант.
  Раскан кивнул. - Верно. Но, лорд, ударь хоть какой человек моего сына...
  - Хватит, - оборвал его Драконус более мрачным тоном. - Здесь дело не твоего ума, сержант. Но извинений не нужно - ты говорил от чистого сердца, я это уважаю. Даже начинаю верить, что лишь это следует уважать - не наше положение или участь.
  Раскан промолчал, снова помешав похлебку. Он на мгновение забыл, какая пропасть пролегает между ним и лордом Драконусом. Говорил от чистого сердца, но бездумно и неосторожно. С другим высокородным такие замечания могли повлечь побои и даже лишение ранга.
  Но Драконус так не поступает, он глядит в глаза любому солдату, даже любому своему слуге. "Ах, если бы он поступил так с единственным сыном".
  - Свет костра показал мне, сержант, что у тебя сильно поношенные сапоги.
  - Виной моя походка, лорд.
  - Но здесь гораздо удобнее мокасины.
  - Да, лорд. Но у меня их нет.
  - У меня есть пара старых, сержант - могут оказаться великоваты, но если ты сделаешь как погран-мечи, набив душистой травой, они станут удобными.
  - Владыка, я...
  - Отказываешь мне в любезности, сержант?
  - Нет, владыка. Благодарю вас.
  Надолго наступила тишина. Раскан оглядывался туда, где погран-мечи скучились около костра. Виль крикнул, что отбивные готовы, но ни сержант, ни его господин не пошевелились. Несмотря на голод, душная вонь кровяного варева приглушила аппетит Раскана. К тому же он не мог уйти, не получив разрешения Драконуса.
  - Круговорот звезд, - сказал Драконус внезапно, - означает погружение света во тьму. Эти звезды суть далекие солнца, бросающие свет на далекие и неведомые миры. Миры, возможно, похожие на наш. Или совершенно иные. Не важно. Любая звезда пробивает путь к центру, и в том центре смерть - смерть света, смерть самого времени.
  Потрясенный Раскан не отозвался. Он никогда раньше не слышал таких мыслей - неужели это убеждения ученых Харкенаса?
  - Тисте наслаждаются своим невежеством, - продолжал Драконус. - Не воображай, сержант, что такие вопросы обсуждаются при дворе. Нет. Вообрази себе надменное царство ученых и философов как гарнизон солдат, засидевшихся в слишком тесной близости. Неловких, обидчивых, злокозненных, отравленных амбициями. В этой общине измена и зависть охраняют предубеждения. Их знания подобны брызгам жидкой краски на уродливом камне - цвет может показаться красивым, но сущности скрытого внутри не изменит. Само по себе знание - не добродетель; оно похоже на доспехи и меч - доспехи защищают, но также изолируют, меч способен ударить и своего владельца.
  Раскан помешал похлебку, ощущая себя до странности напуганным. У него не осталось мыслей, которые стоило бы изложить, любое мнение только выказало бы его собственную глупость.
  - Извини, сержант. Я тебя озадачил.
  - Нет, лорд. Боюсь, меня легко запутать подобными рассуждениями.
  - Я излагал недостаточно ясно? Не позволяй титулу ученого или поэта, или лорда слишком себя смущать. Что еще важнее, не воображай, будто эти мужчины и женщины тебя выше, каким-то образом умнее или чище, ближе к идеалу, нежели ты или другой обычный обыватель. Мы живем в мире фасадов, но улыбки за ними одинаково злобны.
  - Улыбки, лорд?
  - Как улыбаются собаки, сержант.
  - Собаки скалят зубы, когда боятся.
  - Именно.
  - Значит, все живут в страхе?
  Свет костра едва озарял могучего мужчину рядом с Расканом; глубокий голос смутной фигуры казался выпущенным на свободу. - Я склонен считать, что почти всегда. Мы боимся, что наши мнения будут оспорены. Боимся, что наши взгляды могут назвать невежеством, самолюбием или даже злом. Боимся за себя. Боимся за свое будущее, свою участь. Страшимся мига смерти. Страшимся проиграть, не осуществив желаний. Страшимся, что нас забудут.
  - Милорд, вы описываете мрачный мир.
  - О, иногда возникают противовесы. Редко, на миг. Поводы для веселья. Гордости. Но затем страх выкарабкивается наружу. Всегда. Скажи, сержант: будучи ребенком, ты боялся темноты?
  - Полагаю, все мы боялись, лорд, когда были щенками.
  - И что в темноте пугает нас сильней всего?
  Раскан пожал плечами. Он не спускал глаз с пляшущего пламени. Крошечный костерок боролся за жизнь. Когда догорели последние палки, угли начали мерцать и вскоре остыли. - Подозреваю, что-то неведомое. В темноте всякое может скрываться.
  - Однако Мать Тьма выбрала ее вместо одеяния.
  Дыхание Раскана замерло, застыв в груди. - Я уже не дитя, лорд. Мне нечего бояться.
  - Иногда я гадаю, не забыла ли она о своем детстве. Не нужно отвечать, сержант. Поздно. Мои мысли блуждают. Как ты говоришь, мы уже не дети. Во тьме нет ужасов; миновало время, когда нас страшило неведомое.
  - Лорд, теперь можно его остудить, - сказал Раскан, снимая ножом котелок с костра и опуская на землю.
  - Тогда иди к остальным. Прежде чем мясо станет черным и жестким, как кожа.
  - А вы, лорд?
  - Очень скоро, сержант. Я буду смотреть на далекие солнца, размышляя о неведомых жизнях под светом их лучей.
  Раскан встал - колени щелкнули, измученные скачкой мышцы запротестовали. Поклонился господину и побрел к второму костру.
  
  Было темно, когда Аратан открыл глаза ощутив, что прижат к теплому телу, и мягкому и твердому, плотному как обещание; ощутил слабый пряный запах в неподвижном воздухе ночи. Одеяло укрывало двоих - рядом с ним спала Ферен.
  Тут же сердце застучало в груди.
  В лагере не осталось иных звуков, даже лошади успокоились. Он, моргая, смотрел на звезды и находил самые яркие на своих законных местах. Пытался думать о чем-то обыденном, старался не замечать прикорнувшее рядом теплое тело.
  Сагандер говорил, что звезды лишь дыры в ткани ночи, истончение благой тьмы; и что в давние века не было звезд вообще - темнота была полной, абсолютной. Это было время первых Тисте, Век Даров, когда гармония правила всем и мир успокаивал самые тревожные сердца. Великие мыслители согласились в этом, настаивал учитель так сердито и упорно, что Аратан боялся задавать неподходящие вопросы.
  Но тогда откуда пришел свет? Что лежит за покровом ночи и почему этого не было в Век Даров? Наверняка оно должно было быть с самого начала?
  Свет был огнем вторжения, вечно воюющим, чтобы прорвать покров. Он родился, когда в сердцах Тисте впервые возник разлад.
  Но в мире спокойствия и гармонии - откуда взялся разлад?
  "Душа вмещает хаос, Аратан. Искра жизни не сознает себя, зная лишь нужду. Если искру не контролировать дисциплиной возвышенных мыслей, она обращается в пламя. Первые Тисте стали беззаботными, небрежно обращаясь с Даром. Некоторые сдались - их души ты и видишь пылающими за Покровом Ночи".
  Она пошевелилась рядом. Затем перекатилась так, что легла к нему лицом, и подвинулась ближе, накинув руку сверху. Он ощущал ее дыхание на шее, чувствовал, как волосы касаются ключицы. Запах пряностей, казалось, окружает ее всю, исходит от дыхания и кожи, волос и жара.
  Дыхание на долгий миг застыло, затем она вздохнула, подбираясь еще ближе, так что грудь уперлась ему в локоть. Потом и другая скользнула к руке мальчика.
  А затем ладонь коснулась паха.
  Найдя его твердым и уже влажным; если это и было свидетельством неудачи, она осталась невозмутимой, ладонью растерев исторгнутое по его животу и снова крепко обняв, переворачивая набок. Нога, поднятая и оказавшаяся сверху, была удивительно тяжелой. Другая рука с силой протиснулась под бедро, заводя его на вторую ногу, пока не стиснула между бедер.
  Она издала слабый звук, вводя его вовнутрь.
  Аратан не понимал, что происходит. Не знал, куда она тянет его, что там, между ног. Дырка, через которую испражняются? Не может быть - она слишком впереди, или женщины устроены совсем иначе, нежели он воображал?
  Он видел собак на дворе. Видел, как Каларас буйно громоздится на кобылу, втыкая красный меч, но нельзя было сказать, куда же входит тот меч.
  Теперь она терлась об него, ощущение - нарастающий жар - было экстатическим. Затем она схватила его ладони, заставив обнять свои бедра - они оказались куда полнее, чем казалось прежде. Пальцы утонули в мягкости плоти.
  - Давай, - шепнула она. - Туда и обратно. Быстрее, еще быстрее.
  Смущение исчезло, ошеломление сгорело в пламени.
  Он содрогнулся, извергаясь в нее, и тут же ощутил утомление - глубокое, теплое утомление. Когда она позволила ему выскользнуть, он откатился и замер, лежа на спине.
  Однако она сказала: - Не так быстро. Дай мне руку... нет, другую. Снова туда, пальчиками, да, вот так. Нет, потирай тут, сначала медленно, а потом быстрее - когда почуешь, как забилось мое сердце. Аратан, в любви есть две стороны. Ты закончил свою, мне понравилось. Но теперь отдай мне мою. Долгие годы и ты, и женщины, с которыми ты ляжешь, будете меня благодарить.
  Ему захотелось поблагодарить ее прямо сейчас, и так он сделал.
  
  Мальчишка изо всех сил старался быть тихим, но Ринт спал чутко. Он не мог расслышать, о чем сестра говорит с Аратаном, но дальнейшие звуки сказали все, что нужно.
  Итак, она позаботилась извлечь изо всего удовольствие. Он не стал бы ее упрекать.
  Она рассказала, что Драконус ничего не требовал. Просто попросил, и отказ не породил бы последствий. Она же ответила, что обдумает... и сказала так Ринту, подчеркнуто не замечая неодобрения.
  Предоставь этот урок рукам придворной шлюхи. Отнесись как к досадной формальности. Такие уроки повторяются от поколения к поколению. Изо всех игр в обучение именно эта самая горькая. Ферен была пограничным мечом. Но Драконус не знает ничего, кроме своих нужд. Он затопчет любого на пути к самоудовлетворению? Кажется, так. Сын готов стать мужчиной. Покажи ему, что это значит, Ферен.
  Нет, шлюха не для Аратана. Не горничная, не девица из безвестной деревушки. Ведь эти могут вернуться и осадить Дом Драконс, требуя денег для незаконного дитяти.
  Ферен так не поступит, и Драконусу это известно. Отцу не стоит беспокоиться о семени, пролитом сынком в чужую утробу. Если она понесет - просто исчезнет, не требуя прав на Аратана, и вырастит дитя. Заботливо. До того дня, когда Аратану не вздумается за ним явиться.
  Так повторится узор - от отца к сыну, дальше и дальше. А женщины с разбитыми сердцами в пустых домах - что ж, о таких не заботятся... "Но это Ферен. Моя сестра. Если ты зачнешь, Ферен, я уйду с тобой и даже воля всего рода Драконсов нас не отыщет. А если Аратан все же сумеет ... клянусь, я его убью собственными руками".
  Высоко над головой мерцали и кружились звезды, словно плывя по реке ярости.
  
  Сагандер пришел в себя перед самым рассветом, хрипло вздохнул. Не успел наставник издать иного звука, рука закрыла ему рот; поглядев вверх, он увидел лорда Драконуса. - Тихо, - приказал тот чуть слышно.
  Сагандер едва сумел кивнуть, ладонь поднялась. - Милорд! - прошептал он, - я не чую ноги!
  - Ее нет, наставник. Или так, или ты умер бы.
  Сагандер недоуменно смотрел вверх. Вытащил руку из-под одеяла, пошарил, не обнаружив даже бедра. Лишь массу мокрых бинтов встретили пальцы на пути к пояснице.
  - Ты ударил моего сына по лицу, наставник.
  Сагандер моргнул. - Милорд, он плохо отозвался о вас. Я... я защищал вашу честь.
  - Что он сказал?
  Сагандер облизал сухие губы. Горло казалось распухшим, горячим. Никогда прежде он не испытывал подобной слабости. - Сказал, лорд, что стал вашей слабостью.
  - И как он пришел к такому заключению, наставник?
  Рваными, сбивчивыми фразами Сагандер объяснил суть урока и последовавшей беседы. - Я защищал вашу честь, лорд. Как верный слуга...
  - Наставник, слушай внимательно. Я не нуждаюсь в тебе как защитнике чести. Более того, мальчик был прав. Его следовало бы отметить за ясный разум. Наконец, Аратан показал характер, который я могу уважать.
  Сагандер задохнулся, неистово хватая ртом воздух.
  Драконус же безжалостно продолжал: - У мальчишки есть мозги. Более того, он разглядел скрытую злобу в твоих словах. Бедняки добровольно вбирают в себя слабость? Их искушают какие-то сомнительные желания? Старик, ты глуп. Жаль, я не разглядел этого намного раньше.
  Аратан был прав. Прав. Он поистине моя слабость - как ты думаешь, почему я увожу его так далеко от Куральд Галайна?
  - Милорд... не понимаю...
  - Слушай же. Ты заслужил благодарность за то, что позволил мне уважать сына. Только это и спасло тебе жизнь, старик. За нанесение удара сыну тебя не выпотрошат, не обдерут, не украсят твоей кожей стену моего особняка. Вместо этого тебя отвезут в Абару Делак выздоравливать. Прежде чем мы расстанемся, я дам тебе и другие приказы. Ты останешься во владениях монастыря Йедан, пока я не вернусь, а тогда поедешь со мной назад. В имении соберешь вещички, которые особенно ценишь, и уберешься навсегда. Это ты способен понять, наставник?
  Онемевший Сагандер кивнул.
  Драконус выпрямился и заговорил громче: - Сержант приготовил нам кровяную похлебку. Ты потерял слишком много крови, нужно пополнение. Раз ты проснулся, велю Раскану тебя попоить.
  Сагандер с трудом повернул голову вслед уходящему Драконусу. Мысли стали черной бурей. Муж, честь коего он защищал, уничтожает его. Казнь была бы выходом гораздо лучшим. Нет, лорд уничтожил его репутацию и положение ради древнего запрета бить высокородных. "Он ублюдок.
  Я бил его множество раз, как подобает ленивому, бесполезному ученику. Он не высокородный!
  Я это оспорю. В Харкенасе я прибегну к помощи закона!"
  Он знал, что так не сделает. Его целые месяцы, если не годы, будут держать в заточении в келье монастыря Абары Делак. Огонь негодования выгорит, и даже сумей он поддерживать пламя, каждый раз вспоминая отсутствующую ногу... к моменту возвращения в Харкенас там все будут знать про опалу. Над ним посмеются, его справедливое негодование будет предметом издевательств, соперники не станут скрывать удовлетворения.
  Драконус действительно уничтожил его.
   "Но есть иные пути. Тысяча шагов к мщению, десять тысяч - не важно. Я доведу дело до конца. Аратан... Ты первым заплатишь за мои бедствия. А когда ты станешь холоднее глины, я ударю по отцу. Увижу его униженным, сломленным. Увижу его шкуру распятой на вратах Харкенаса!
  Они отняли мою ногу. Взамен я отниму у них жизнь!
  Лед треснул подо мной. Я провалился, чувствую ужасный холод. Но это холод ненависти. Я ничего не боюсь".
  Сонный Раскан подошел, держа закопченный горшок. - Завтрак, наставник.
  - Как мило, сержант. Скажи, мальчишке сильно досталось?
  - Не особенно, наставник. Ринт видел и говорит, что виноват скорее тяжелый шлем.
  - Ах. Я об этом не подумал.
  - Лучше не разговаривать, наставник. Вы должны выпить похлебку - уж слишком бы бледны.
  - Разумеется, сержант. Благодарю.
   "Нужно было бить сильнее".
  
  Когда Аратан проснулся снова, ее рядом не было. Голову ломило, где-то во лбу угнездилась тупая боль; даже глазам было плохо, когда он заморгал, прогоняя сон. Мальчик слышал, как суетятся другие, слышал фырканье Калараса - тяжелый звук, словно упавший на твердую почву, сотрясая землю и камни. Костром и пищей не пахло. Утро выдалось солнечным, однако он дрожал под одеялами.
  События вечера и ночи смешались в голове. Он помнил кровь и столпившихся спутников. Лица глядят вниз, словно маски, лишенные выражений и готовые на жестокость. Вспомнив кровь на лице, он вспомнил и стыд, терзавший его с момента, когда они покинули Дом Драконс.
  Но сквозь эти эмоции просачивался экстаз, и Ферен виделась ему без маски - словно тьма, полная тепла, а затем и жара - пряное царство быстрого дыхания и податливой плоти. Ничего подобного он прежде не ведал; о, иногда он пачкал простыни, и в этом выбросе было удовольствие... но он считал это тайной поблажкой перед тем временем, когда повзрослеет и должен будет сделать ребенка. Впрочем, эта идея казалась ему тогда весьма непонятной в деталях.
  Но не теперь. Он гадал, вздуется ли ее чрево, делая поступь величавой и настроения изменчивыми - солдатские байки, приносимые товарищами по обучению боевым искусствам, на такое намекали. "Становятся невыносимыми, верно? У женщины с ребенком броня во взоре и торжество в душе. Сохрани нас Бездна".
  Услышав топанье, он оглянулся и увидел подошедшего сержанта Раскана.
  - Аратан, мозги не вытекли?
  Он помотал головой.
  - Мы решили дать тебе поспать. Сегодня скачем не так быстро, как хотелось бы твоему отцу. Если ты выдержишь, конечно, мы хотим сегодня добраться до реки. А пока иди есть.
  Аратан сел и глянул туда, где развели костер погран-мечи. Увидел лишь Ринта и Ферен. Двоих других нигде не было. Он торопливо оглядел стоянку - не было и Сагандера. Аратана охватил ужас. - Сержант... наставник - он умер? Они складывают надгробье?
  - Нет, - отозвался Раскан. - Его увезли в Абару Делак, дожидаться нашего возвращения. Выехали рано утром.
  Его снова пронизал горький стыд. Не в силах встретиться с Расканом взглядом, он стоял, натянув на плечи одеяла. Окружающее на миг завертелось, но тут же замерло; боль в черепе стала такой сильной, что он задохнулся.
  Раскан подступил ближе, протягивая руку помощи, однако Аратан отстранился. - Со мной все хорошо. Спасибо, сержант. Где отхожее место?
  - Вон там. Берегись края - яму рыли второпях.
  - Хорошо. - Аратан пошел туда.
  Отец ухаживал за Каларасом. Он не поднял головы, да Аратан этого и не ждал. Сын разрушил жизнь верного учителя, давнего слуги семьи. Ах, как возрадовался Сагандер, узнав о предстоящем путешествии... воспоминание горько терзало Аратана. Удивляться ли, что Драконус пришел в ярость?
  Отхожая яма была за какими-то кустами. Обходя острые колючки, он замер на полпути.
  Яма действительно была мелкой и неровной. Нога Сагандера лежала в ней, словно приношение, в гнезде промоченных кровью тряпок. Другие путешественники успели тут побывать, экскременты пятнали бледную, безжизненную плоть.
  Аратан пялился на уродливую конечность, на голую, белую как снег ступню, неподвижную под скопищем ранних мух - жесткие кривые ногти, похожие на лепестки цветков утесника, спавшиеся артерии и вены под серой, тонкой кожей. С другого конца торчит кость, окруженная изрезанной тканью мышц. Синяки под коленом и ниже.
  Оторвав взор, он обошел край ямы и углубился в заросли, ища другой уголок.
  Разумеется, ногу можно закопать, но стервятники ее отыщут. Лисы, вороны, дикие собаки. Едва ветер подхватит и разнесет вонь крови и мертвечины, после ухода путников эти твари подберутся и начнут копать.
  Он слушал, как струйка плещется об тонкие ветки и грубые листья, и думал о руке, которая недавно касалась его в этом самом месте. Струя тут же увяла. Выругавшись под нос, Аратан закрыл глаза и сосредоточился на боли, катающейся по черепу. Еще немного, и он был в состоянии продолжать.
  Возвращаясь, он увидел поблизости Ринта с короткой лопатой на плече. Здоровяк кивнул и коротко вгляделся в Аратана, прежде чем заняться засыпанием ямы.
  У костра Ферен накладывала завтрак на оловянные тарелки. Раскан был с лордом около лошадей. Подтянув одеяла, Аратан пошел к женщине.
  Она едва поглядела на него, передавая тарелку.
  Ему хотелось что-то сказать, чтобы она подняла глаза, поглядела на него... но сразу стало ясно - она не желает признавать близкое знакомство. "Я не справился. Все делал не так. Она разочарована. Рассержена на меня". Он отошел с тарелкой в сторону, чтобы поесть.
  Раскан приблизился, ведя Бесру. - Сегодня на этом, Аратан.
  - Понимаю.
  Сержант нахмурился. Потом покачал головой. - Не думаю, что понимаешь. Ты нашел своего боевого скакуна, верную лошадь. Но теперь ей нужно побыть одной, пережить насилие, которое твое касание может вернуть в душу. Ей нужно удивиться - по твоему отсутствию - не подвела ли она тебя. Позднее ты подойдешь и сядешь в седло, и она ощутит облегчение.
  Тогда заговори с ней, Аратан, словами нежными и ласковыми. Она поймет их смысл, слушая твое дыхание. Общаясь с лошадью, думай об истине реки - никогда не следует сражаться с потоком. Нет, плыви на нем в сердце зверя.
  Не уверенный, что понял смысл слов сержанта, Аратан все же кивнул.
  Раскан передал поводья. - А мне отдай пустую тарелку. Приятно видеть твой аппетит. Иди к отцу. Он хотел с тобой поговорить.
  Он знал, что этот момент наступит.
  Едва он тронулся, ведя Бесру под уздцы, Раскан сказал: - Постой, Аратан, - и стащил с плеч паренька одеяло. - Я упакую. - Он улыбнулся. - Так ты выглядел деревенщиной.
   "Деревенщина. Да. Готов предстать перед господином с краской стыда на лице".
  - Садись на коня, - велел отец, когда Аратан оказался рядом. - В начале дня поедешь со мной.
  - Да, сир.
  Ощущая слабость, он взгромоздился в седло - и мигом покрылся липким потом, сообразив, что лишен доспехов и шлема. - Сир, я безоружен...
  - Пока что да. Твое снаряжение у Ринта. Мы едем впереди всех. Давай.
  Ощущение было странным - ехать бок о бок с отцом; он почувствовал себя безнадежно неуклюжим, не способным выказать и доли присущей Драконусу легкости.
  - Сагандер обязан тебе жизнью, - начал отец.
  - Сир?
  - Даже дважды. Пусть ошеломленный ударом, ты сообразил, что нужно отвести Хеллар. Твоя кобыла могла сокрушить его череп копытом, раздавить как яйцо урфена. Отлично сделано. Но я буду говорить лишь о втором спасении жизни.
  - Сир, я неправильно...
  - Ты спросил, Аратан, не являешься ли моей слабостью. В вопросе не было бесчестия. Откуда? Он ведь касается твоей жизни. Разве не вправе ты искать себе места в мире? Более того, я ждал такой мысли - и радуюсь.
  Аратан безмолвствовал.
  После долгого мига молчания Драконус продолжил: - До сих пор ты производил на меня весьма малое впечатление... Скажи, неужели привычка грызть пальцы подходит мужчине, которым ты становишься? Привычка повлияла даже на способность обращаться с оружием - продолжая в том же духе, Аратан, ты можешь погибнуть. Держащая меч рука должна быть твердой, иначе исполнение подведет замысел воли.
  - Да, сир. Простите.
  - Хотя, говорят, - хмыкнул Драконус, - женщинам нравятся твои касания в нежных местах.
  Аратана как будто ударили изнутри - он понял, что Ферен доложилась отцу. Во всех подробностях. Выполнила приказ командира. Она принадлежит Драконусу, как и Ринт и сержант Раскан - все здесь, кроме самого Аратана, стали продолжением отцовской воли. "Как оружие. Рука моего отца, нет сомнений, тверда. Воля претворяется в дела, нет места неудаче". - Мне горько, что Сагандер ранен, - сказал он с унынием.
  - Ты его перерос, Аратан. Хеллар права, дав ему отставку - она поняла тебя лучше тебя самого. Помни об этом, в будущем верь ей.
  - Да, сир.
  - Голова болит, Аратан? Кажется, у Ринта есть ивовая кора.
  - Нет. Боли нет.
  - Значит, ты быстро выздоравливаешь. Возможно, еще один из даров, до сей поры глубоко скрытых.
  - Да, сир.
  - Пойми, Аратан. Оставаясь в крепости, ты мог стать уязвимым. У меня есть враги. Вот твои сводные сестры защищены. Хотя матери с ними нет, ее семья могущественна. О твоей матери такого не скажешь. Чтобы добраться до меня, врагам достаточно отыскать тебя. Особенно теперь, когда ты повзрослел.
  - Сир, не легче ли было убить меня, когда я был ребенком, не обученным клинку и слепо доверяющим любому взрослому?
  Драконус глянул на него. - Я не говорю о прямом насилии. Твоя смерть лишь уничтожит угрозу, направленную на меня и мои интересы.
  - Они похитят меня?
  - Нет. Ты незаконный сын. Бесполезен и лишен ценности в роли заложника.
  - Тогда не понимаю, сир. Чего они захотят от меня?
  - Аратан, твоя юность будет полна обид. Против отца, не желающего признавать в тебе законного сына. Юность амбициозна. Мои враги подберутся к тебе, разжигая гнев и желания. Доведут тебя до измены.
   "Ты отсылаешь меня, чтобы защитить себя. Поистине я твоя слабость. Потому что ты мне не доверяешь". - У меня нет амбиций, - сказал он вслух.
  - Хотелось бы поверить... нет, не думаю, что ты лжешь. Но время искривляет все пути. Нельзя сказать, что ты заранее знаешь свои настроения. Будем честными: у тебя нет никаких причин меня любить или чувствовать малейшую преданность.
  - Не знал, сир.
  - Не знал чего?
  - Что любви нужны причины.
  На этом разговор окончился и более не возобновлялся. Аратан не понимал, почему.
  
  Они доехали до реки на закате, оказавшись в двух лигах южнее Абары Делак. Здесь был старый торговый брод через быстрый поток, отмеченный камнями на обоих берегах. Имелись здесь и вкопанные бревна на случай использования канатов. Старые стоянки были явно заброшенными - высоко выросла трава, спуск к реке изобиловал рытвинами и вывороченными булыжниками. В воздухе висел запах гнилой рыбы.
  Ринт с сестрой поставили палатки, расседлали коней и начали готовить ужин. Меж собой они не разговаривали. Погран-мечи заметили, что Аратан снова в одиночестве, как будто лорд пожелал стереть из памяти образ отца, скачущего с сыном бок о бок. Ему приказали сменить скакуна, и Аратан подошел с Хеллар с очевидным трепетом, удостоившись за это резкого замечания Раскана; потом мальчишка ехал позади Драконуса и сержанта, а Ринт с Ферен замыкали движение.
  Аратан снял со спины Бесры тюк с доспехами и разложил их на земле. Он казался потерянным.
  Ферен почти не разговаривала с утра, позволяя Ринту заполнять рассудок плодами воображения, гневными репликами, обвинениями и суждениями столь суровыми и окончательными, что способны были пустить кровь не хуже ножа. Все это позволяло ему наслаждаться сладким соблазном непогрешимости - он словно стоял в центре шторма, неуязвимый для сомнений.
  Буйство мыслей сделало его молчаливым и колючим. Он тосковал по компании Виля и Галака, ожидая, что любой разговор с сестрой вызовет взрыв.
  Пока Раскан кормил лошадей, а Ферен возилась у огня, Ринт сошел к краю реки. В руках было кожаное ведро. Драконус уже перешел поток и взбирался на каменистый дальний берег, словно жаждал узреть Барефово Одиночество.
  В их путешествии есть скрытые мотивы, и поднятая завеса секретности - тому свидетельство. В этом таится риск, неведение рождает опасность. Ринт был недоволен. Еще хуже, он мало что знал о Барефовом Одиночестве, а земли и народы за равниной знал еще того хуже. Азатенаи были загадкой, как все чужаки - они появлялись среди Тисте поодиночке, казались отрешенными по натуре и явно не склонными заводить дружбу. Честно говоря, Ринт не видел в них пользы. Ему больше подошли бы Джагуты, которые хотя бы препятствовали наглой экспансии Джелеков в южные земли. Азатенаи же ничего не делали, даже если разграблялись их поселки.
  Однако Джелеки не нападали даже на одиноких Азатенаев. Не крали детей, не насиловали женщин. Просто разоряли дома и уносили награбленное, на что Азатенаи смеялись, словно имущество их не заботило.
  "Богатство", говорили они, "фальшивая мера. Честь не сложишь в погреба. Единением не украсишь комнату. Нет мужества в золоте. Лишь глупец строит крепость из сокровищ. Лишь глупец готов в ней жить и считать безопасной".
  Их слова повторяли, хотя Ринт не знал, кто из Азатенаев впервые так сказал; их слова передавали среди солдат в военных лагерях, как сказания о подвигах, хотя с оттенками недоверия и непонимания. И не сложность мыслей смущала Ринта и сослуживцев - нет, тут нет ничего особенно непонятного. Источником тревоги была готовность Азатенаев подтверждать свое равнодушие делом.
  Тот, кто оплакивает голодающих селян, ест и пьет каждую ночь. Понятно, что его "убеждения" - притворство, пустые слова. Но Азатенаи говорили правду и смотрели, не выказывая беспокойства, как Джелеки крали или уничтожали все их имущество.
  Такой народ наводил на Ринта ужас. Способны ли они на гнев? Ощущают ли они негодование? Способны ли защищать себя?
  Он бросил ведро на узловатой веревке вниз и стал наблюдать, как оно тонет и наполняется. Пришлось напрячь мышцы, поднимая воду.
  Драконус взошел на обрыв и встал, глядя на запад, туда, где потерявшее форму солнце залило горизонт багрянцем. В следующий миг он поднял скрытую перчаткой руку. Ринт вытянул ведро, расплескав часть воды, и опустил наземь. Сердце внезапно застучало не хуже барабана. Драконус спустился и перешел брод, Раскан уже встречал его. Несколько слов, и лорд ушел, оставив сержанта смотреть ему в спину.
   "Кто-то идет. С запада. Кто-то... кого уже ждали".
  Ферен встал рядом, ноги в мокасинах заскрипели береговым гравием. - Видел?
  Он кивнул.
  - Интересно, кто это может быть?
  - Не думаю, что Джагут. Кто еще? Азатенай? - Он заметил, что она глядит на лагерь, и проследил, на кого именно. - Уже боишься за мальца? Причем он здесь вообще?
  - Не знаю.
  - Ты дала то, чего он просил, Ферен. Теперь он на тебя рассчитывает.
  Ее взгляд был острым. - Неужели он лишь проклятый щенок, которому приказали "к ноге"?
  - Только ты и можешь ответить.
  - Ты мужчина. Ты в этом ничего не понимаешь.
  - Неужели? Сколько должно было быть сейчас мальчику? Сколько Аратану или около того. - Он заметил эффект своих слов - ее словно бритвой по лицу резанули - и ощутил тошноту. - Сестра, прости.
  Но ее глаза ужа стали мертвенно-спокойными. - Дети умирают. Матери переживают их, как и должно.
  - Ферен...
  - Слабость проявил отец, не я.
  - Знаю... Я не хотел...
  - Горе заставило его руку схватиться за нож. Самолюбие погрузило нож в собственное сердце.
  - Ферен.
  - Он бросил меня, когда был нужен больше всего. Я поняла, братец. Отлично всё поняла.
  - Аратан не...
  - Знаю! Я ли жевала весь день мертвое мясо? Я ли дошла до черной ярости? У меня был сын. Он умер. У меня был муж. Он тоже мертв. Еще у меня есть брат, который думает, будто меня знает - но знает он лишь сестру придуманную... иди же к ней, Ринт. Ее легко найти. Она скована цепями внутри твоей головы. - Она замахнулась, словно желая ударить, и он приготовился принять удар - которого не было. Еще миг, и она ушла к костру.
  Ринту хотелось плакать. Вместо этого он проклял себя за глупость.
  Фигура показалась на гребне дальнего берега. Массивная, высокая, в доспехах из толстой кожи, связка копий качается на плече, в руке тяжелый мешок. Голова обнажена, волосы растрепаны и почти светятся, словно позаимствовав пламя заходящего солнца. На миг помедлив, пришелец грузно зашагал к броду.
  И Ринт узнал Азатеная, хотя никогда прежде не встречал.
   "Единственный воин среди Азатенаев. Известный как Защитник. Хотя против кого он воевал, не смогу ответить. Полукровка Тел Акай, супруг Килмандарос.
  Это Гриззин Фарл".
  Вода едва достигала голенищ тяжелых сапог.
  - Драконус! - проревел он. - Так ты скрываешься от всего мира? Ха, я не верил в эти сказки - и погляди на меня, толстого дурака! Но слушай - у меня есть эль!
  
  Он подошел как муж, которому нечего бояться и нечего терять, и лишь гораздо позднее - спустя годы - Аратан понял, как одно питало другое, порождая смешанные чувства восхищения и великой жалости. Но тогда он появился на стоянке словно великан, спустившийся с некоей высочайшей горы, из атакуемой ветрами твердыни с гулкими залами и льдом у подножия деревянной двери. Владетель ее соскучился в одиночестве и возжелал компании.
  Есть существа, источающие наслаждение, тяжкое как фимиам, намекающее на теплоту костра в холодной ночи. Они поощряют веселье одним взглядом, одним жестом заполняют весь мир и тем, кто оказался в их обществе, ничего не остается, как упасть в приветственные объятия.
  Азатенай назвал себя Гриззином Фарлом; не ожидая, пока Драконус его представит, обошел всех. Раскана, Ринта, Аратана - когда рука сжала ладонь Аратана, сеть морщин вокруг глаз великана стала отчетливее. - Вот запястье владеющего мечом. Твой отец не забыл подготовить тебя к жизни. Ты Аратан, неподходящий сын Драконуса, потерянный скорбящей матерью. Эта ли рука вонзит нож в спину отца? Он боится, да и какой отец не стал бы?
  Аратан тонул во взгляде серых глаз. - У меня нет амбиций, - пролепетал он.
  - Что же, у тебя, может, и нет, но есть у других.
  - Им меня никогда не найти.
  Кустистые брови поднялись. - Значит, впереди жизнь в убежище?
  Аратан кивнул. Остальные стояли близко и слушали, но он не мог оторвать взгляда от Гриззина Фарла.
  - Трудно назвать это жизнью, - заметил великан.
  - Я не особо привязан к жизни, сир. И это по мне.
  Гриззин Фарл наконец отпустил его руку и повернулся к Драконусу. - Говорят, Темнота стала оружием. Против кого оно должно обратиться? Вот мой вопрос, и я желаю слышать ответ. Скажи, Драконус, зашатается ли Харкенас от моего рокового явления?
  - Башни падут в пыль, - отозвался Драконус. - Женщины упадут в обморок.
  - Ха! Так и должно! - Тут он нахмурился. - Два эти образа, старый друг, плохо совместимы. - Затем он поглядел на Ферен и опустился на колено: - Кто мог ожидать такой красы здесь, на краю Барефова Одиночества? В моей натуре оставлять самое лучшее напоследок. Я Гриззин Фарл, известный среди Азатенаев как Защитник, известный среди Джелеков как воин, проигравший каждую битву, проспавший все сражения и лишь улыбающийся любому вызову. Известный также среди оставшихся Джагутов как Спящий Камень - поэтический способ описать мою злосчастную летаргию. Что же, теперь я желаю слышать твое имя, чтобы навеки удержать звук твоего голоса в сердце.
  Все его речи, казалось, не произвели впечатления на Ферен - только щеки покраснели. - Я Ферен, - сказала она. - Погран-меч и сестра Ринта.
  - Слишком юна, - ответил Гриззин Фарл, чуть помедлив, - чтобы терять надежду. Твой голос поведал мне трагическую историю, хотя детали остались неясными. Но в потере есть боль и боль станет жалом, вечно напоминающим о потере.
  Тут она отпрянула. - Я ничего тебе не открыла! - сказала Ферен хрипло.
  Гриззин Фарл неспешно поднялся и раскинул руки, словно обнимая всех. - Ночью мы напьемся до вольной радости, пока не угаснет костер и звезды не сбегут от зари, мы же начнем плакать и клясться друг другу в вечной верности, прежде чем так же разбежаться. - Он поднял мешок. - Эль Тел Акаев, мастеров если не варения, то потребления. - Он помедлил и добавил: - Надеюсь, еда у вас есть. Спеша на встречу, боюсь, я всё позабыл дома.
  Аратан вздрогнул, расслышав вздох отца.
  Тут Гриззин Фарл улыбнулся, и всё в мире снова стало правильным.
  
  Эль оказался крепким, немедленно ударив Аратану в голову. Вскоре после ужина, во время неприличной песни про деву Тел Акаев и старого Джагута с больным клыком, песни, исполнявшейся Азатенаем с великолепными ужимками, Аратан уснул. Раскан разбудил его наутро, принеся чашку с отваром ивовой коры и лекарственных трав; сидя и попивая чай, сын лорда заметил, что Гриззина Фарла уже нет.
  Сейчас все казалось сном, смутным и пронзительным, почти горячечным. Голова болела. Аратан смотрел на землю, пока остальные снимали лагерь. Гадал, что важного было сказано ночью, и ощущал свое отсутствие как насмешку над претензиями, будто успел возмужать. Упал без памяти как мальчишка, от первой чаши, от кубка, украденного со стола и торопливо выпитого за стулом.
  Хотелось бы ему больше услышать о Темноте, сделанной оружием, мечом. Ясно, что Гриззин Фарл знаком с отцом - так близко, как не удавалось еще никому, кроме разве Матери Тьмы. Какая странная история их объединила? Какие загадочные сказания сложат об их прошлом? Взгляды украдкой на Раскана, Ринта и Ферен убедили его, что ничего потрясающего сказано не было: все казались более спокойными, нежели до появления Гриззина, словно ночь эля и смеха повалила некие барьеры.
  После быстрых раздумий Аратан поглядел на Ферен, поняв, что тут что-то изменилось. Некий расслабленный вид... он заметил посланную брату улыбку, небрежные слова. Казалось, изменилось все. Исчезла натянутость. Тягостный вес случая с Сагандером свалился с плеч. "Гриззин Фарл прошел между нами и ушел, но уйдя, взял с собой кое-что".
  Он заметил, что на него смотрит отец. Затем Драконус подошел. - Нужно было предупредить тебя насчет эля Тел Акаев.
  Аратан пожал плечами.
  - Ты же едва оправился от сотрясения. Должно быть, тебя вырубило, словно от сонного зелья. Аратан, ты пропустил почти всю веселую вечеринку. - Он помедлил. - Ты мало что успел разделить.
  - Он звал вас другом, - сказал Аратан болезненным, обвиняющим тоном.
  Глаза отца стали отрешенными. - Он любого зовет другом, Аратан. Не обращай внимания.
  Аратан сверкал глазами в спину отца. С одинокого кривого дерева донесся крик птицы. Он поглядел, не обнаружив твари среди скрюченных сучьев и темных листьев.
   "Прячется - потому свободна.
  Свободна улететь от всего".
  
  Вскоре они въехали по склону и оказались на Барефовом Одиночестве, и путь вперед тянулся по волнистой равнине под ясным солнцем, и Аратан припомнил уроки Сагандера, смерть великого внутреннего моря.
  Он скакал, размышляя о воде и свободе.
  И тюрьмах.
  К западу лежали земли Азатенаев, где обитают защитники, никого не защищающие, и мудрецы, никогда не изрекающие истин, а Тел Акаи сходят с гор разделить пьяные ночи, о которых никто не вспомнит на следующий день. Это мир загадок, и вскоре он его увидит. Мысль заставила его ощутить легкость - казалось, еще миг и он взлетит над седлом, преображаясь в птицу, раскроет крылья в поисках кривого дерева.
  Но былое море впереди лишено деревьев, гребни усыпанных валунами берегов вмещают лишь травяные низины, ничего больше.
  Ему не интересно вонзать отцу нож в спину - в эту широкую спину впереди, под выцветшим плащом. Никто никогда не завладеет им, словно оружием.
  Гриззин Фарл сказал: мать еще жива. Живет, терзаемая горем, а значит... еще любит его. Он ее найдет и украдет.
   "В мире загадок достаточно мест, где можно затаиться.
  Для нас двоих.
  И мы будем любить друг друга, и любовь породит мир".
  
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
  ОДИНОЧЕСТВО ЭТОГО ОГНЯ
  
  
  ШЕСТЬ
  
  
  Глаза Хаста Хенаральда были спокойными и темными, как будто готовыми оценить тяжесть готовых вырваться слов, узреть, запустят ли они длинные когти в сидящего напротив гостя или попросту скользнут мимо. Тусклый свет подчеркнул впалые щеки, костистый крючковатый нос сильно выступал, отчего казалось: глаза спешат скрыться в залитые тенью убежища, но не теряют силы пронзительного внимания. - Однажды, - сказал он, и голос был сиплым после годов у кузнечного горна, среди горького дыма и кислого пара, - я снова стану ребенком.
  Он неспешно откинулся на спинку стула, уходя из круга света масляной лампы. Келларасу уже казалось, что это не смертный, а некое привидение.
  За стенами слишком жаркой комнаты громадные машины утробно гудели, словно беспокойное сердце, отзвуки сотрясали каждый камень Великих Покоев. Этот звук не затихал никогда - дни и ночи, пока Келларас гостил у владыки Хастовой Кузницы, он ощущал барабаны промышленности, ровный пульс земли и камня, огня и копоти.
  Это, начал он подозревать, место стихийных тайн, в котором истины кружат в потоках жара, миазмы штормов созидания и разрушения бесконечно сталкиваются со всех сторон; а муж, удостоивший наконец его приемом, сидящий перед ним в высоком кресле - окутанный тенями владыка и судия, правитель и мудрец... увы, первые же сказанные им слова оказались чепухой.
  Хенаральд мог сейчас улыбаться, но как разглядеть сквозь сумрак? - Однажды я снова стану ребенком. Выпрыгнув, танцуя, из собственного разума, камень я превращу в горы. Траву объявлю лесами. Слишком долго был я пойман миром мер, пропорций и масштабов. Слишком долго знал и понимал пределы возможного, столь жестоко отсекал плоды воображения. На этом пути, друг, мы живем две жизни, навеки сошедшиеся в смертном бою, и все, нам доступное, превращаем в оружие.
  Келларас медленно протянул руку к кубку рикталя на столе. В горле спирт казался огнем - единственный алкоголь, который согласен пить хозяин. Первый глоток до сих пор громом отдавался в мозгах Келлараса.
  - Ты отлично таишь ясный ум, капитан, но я заметил, как напрягся ты, услышав слово "оружие". Ты прилип к нему, ибо среди всех мною сказанных слов понял лишь одно. Я говорил о том, что мы теряем, когда годы прокрадываются мимо нас в прошлое, а юность пропадает вдали. - Он сомкнул ладони на кубке, и руки его были тяжелыми, грубыми, в шрамах, блестящими в местах давних ожогов, следов проведенной у кузницах жизни. - Твой лорд просит у меня меч. В дар? Или желает вступить в Легион Хастов? Не могу поверить, что сторонники Урусандера порадуются декларации столь открытой.
  Келларас вместо ответа пожал плечами. Легкость, с которой Хенаральд переходил от поэзии к прагматике, выбивала почву из-под ног. Мысли разбегались, как у смущенного головоломкой ребенка.
  Однако владыка Хастов не настроен был дожидаться ответа. - Если я ребенок, взрослые пропадают с глаз моих. Уплывают в свои миры, оставив мне мой собственный. В их отсутствии я полон веры и переделываю меру вещей по своей скромной воле. Время теряет хватку и я играю, пока не приходит время спать. - Хенаральд замолчал, чтобы выпить. - А если я увижу сон, то сон о капитуляции.
  Келларас долго откашливался, прежде чем сказать: - Лорд, мой повелитель отлично понимает всю... необычность заказа.
  - Были времена, когда он стал бы вполне обычным. Однако, полагаю, назвать его так сейчас значит покривить душой. Заказ на меч от Первого Сына Тьмы неизбежно выглядит политическим. Мое согласие возбудит слухи о тайном союзе и заговоре? Что за ловушку устроил Аномандер на моем пути?
  - Никакой ловушки, лорд. Его желание - возродить прошлые традиции.
  Брови медленно поднялись. - Его слова или твои?
  - Так я понимаю, лорд, мотивы Первого Сына.
  - Выбрав тебя, он сделал правильный выбор. Однажды я снова стану ребенком. - Он подался вперед. - Но не сейчас. - Глаза блестели, острые, словно осколки бриллиантов. - Капитан Келларас, твой владыка дал некие особые указания насчет желаемого клинка?
  - Лорд, он желал бы молчащее оружие.
  - Ха! Крики гибкой жилы его раздражают?
  - Нет, лорд, вовсе нет.
  - Однако же он предпочитает оружие заглушенное, онемелое, оружие, проклятое стенать и рыдать неслышимо для всех.
  - Лорд, - сказал Келларас, - оружие, что вы описали, заставляет гадать: в чем же бОльшая мука - молчать или провозглашать свою боль?
  - Капитан, "описанное мною оружие" не существует. Однако дурни из Легиона Урусандера будут твердить иначе. Скажи, твой владыка сохранит в тайне происхождение клинка?
  - Разумеется нет, лорд.
  - При том желая, чтобы оно молчало.
  - Неужели следует высказывать любую истину, лорд?
  - Рикталь тебя расхолодил, капитан? Могу приказать принести вино, которое тебе по нраву.
  - Правду говоря, я забыл о кубке в руке. Прошу прощения. - Келларас сделал еще один глоток.
  - Значит, ему нужен клинок истины.
   - Да, такой, чтобы требовал искренности и от владельца. В полном согласии, только неслышном.
  Внезапно Хенаральд вскочил на ноги. Он был высоким и тощим, однако стоял распрямив спину, словно всё железо мира пропитало кости и плоть. Провалы глаз были невидимы Келларасу с такого угла зрения. - Капитан, есть хаос в каждом клинке. Мы, кующие железо и другие металлы, касаемся руками хаоса. Сражаемся с ним, ища контроля и порядка, а он отбивается с дерзким вызовом и, когда проигрывает, таит измену. Твой владыка желает меч, свободный от хаоса. Это невозможно, и вся моя жизнь тому доказательством.
  Келларас помешкал и сказал: - Лорд, Первый Сын Аномандер знаком с тайной мечей Хастов. Знает о том, что лежит в сердцевине любого вашего изделия. Но не такого пути он желает в изготовлении оружия. Он требует, чтобы спинной хребет клинка был закален в магии, в чистоте самой Темноты.
  Владыка Хастовой Кузницы застыл, угловатые черты лица, казалось, заострились еще более. Он не сводил взора с Келлараса. Затем сказал спокойным тоном: - Говорят, что скипетр, изготовленный мною для Матери Тьмы, наделен ныне частью души самого Куральд Галайна. Она напитала его волшебством. Взяла чистое, но простое железо, и сделала... противоестественным.
  - Лорд, я мало что знаю.
  - Он теперь вмещает Тьму, и суть этого мало кто из нас понимает. Я даже сомневаюсь, что сама Мать полностью знает, что сделала.
  Направление разговора вселило в Келлараса тревогу. Хенаральд хмыкнул: - Я изрыгаю богохульства?
  - Надеюсь что нет, лорд.
  - Однако сегодня нужно внимательно вслушиваться в то, что мы говорим. Похоже, капитан, сила ее растет, а вот терпимость уменьшается. Словно два магнита отталкивают один другой. Неужели сила не дает неуязвимости? Неужели власть не укрепляет доспехов, неужели власть не приносит уверенности? Возможно ли, что наделенные величайшей властью познают величайший страх?
  - Лорд, я не могу сказать.
  - И разве самые бессильные не страдают от такого же страха? Что же власть дает своему владельцу? Наверное, средства противостоять страху. Но, кажется, это не работает - по крайней мере, недолго. Нужно заключить, что власть есть бессмысленная иллюзия.
  - Лорд, Форулканы стремились расширить свою власть на Тисте. Преуспей они, мы были бы порабощены или убиты. Нет ничего иллюзорного во власти, и лишь силой легионов мы, в том числе Хасты, победили.
  - Но победи Форулканы, что они получили бы? Владычество над рабами? Будем же честны, капитан. У Форулканов не было иного выбора, чем перебить нас. Снова спрашиваю: чего они добились бы? Триумф - одиночество, пустой звук, и на любые крики о славе небеса не отвечают.
  - Мой господин желает меч.
  - Чистое и простое железо.
  - Именно так.
  - Чтобы принять кровь Тьмы.
  Брови капитана поднялись: - Лорд, ее волшебство не от Азатенаев.
  - Неужели? Она питает в себе силу, но чем?
  - Не кровью!
  Хенаральд еще немного поглядел на Келлараса, потом снова уселся на тяжелое кресло с высокой спинкой. Допил из кубка и поставил его на стол. - Я так давно вдыхаю яд, что лишь рикталь может пробиться сквозь рубцы в горле. Годы лишают нас чувств. Мы тупы, словно черные камни в ущелье. Ждем еще одного сезона заморозков. Теперь, когда Первый Сын узнал тайну Хастов, он будет выменивать знания на политические преимущества?
  - Мой владыка утверждает, что единственная его претензия - никогда не сдаваться невежеству. Знание - единственная искомая им награда, обладание им - главная мера богатства.
  - Значит, он скапливает знания в тайной сокровищнице?
  - Понимая, что другие используют их неподобающим образом. Я знаю владыку со времен, когда мы были детьми. Уверяю вас, ни одна тайна не выпадет из его рук.
  Хенаральд небрежно, беззаботно пожал плечами. Глаза уставились на что-то на полу, справа от стула. - Тайна хастовых мечей сама по себе не дает власти. Я придерживаю ее ради... иного.
  - Да, лорд, защищая владеющих мечами. Мой владыка отлично понимает.
  Затуманенный взгляд коснулся Келлараса и тут же ушел в сторону. - Я сделаю Аномандеру меч, - произнес Хенаральд. - Но в миг его последней закалки буду наблюдать. Сам увижу это волшебство. И если это кровь, тогда... - он вздохнул, - я узнаю.
  - Она пребывает в Темноте.
  - Значит, я ничего не увижу?
  - Полагаю, лорд, вы ничего не увидите.
  - Думаю, - отозвался Хенаральд, - я начал понимать природу ее власти.
  
  Выйдя из Комнаты, Келларас осознал, что дрожит. Изо всей полной опасных намеков беседы более всего потрясло капитана обещание Хенаральда вернуться в детство. Не в силах понять, он заподозрил, что в основе признания лежит некий ужасный секрет.
  Ругаясь под нос, отгоняя беспокойство, он шагал в сторону главного зала в конце коридора, где обедали сейчас около сотни обитателей дома и гостей, издавая буйные возгласы и хохоча, пока жара от огромного очага окатывала палату, а в воздухе висели густые запахи жареной свинины. Ему хотелось забыться в праздничной атмосфере, а если беспокойство вернется - нужно лишь напомнить себе, что Хенаральд обещал изготовить владыке меч... и схватить очередную кружку эля.
  Войдя в главный зал, Келларас помедлил. Новые, незнакомые лица показались со всех сторон, лица усталые и покрытые пылью. Вернулся из какого-то дозора отряд солдат Дома Хаст, громко окликая приятелей за столом. Он глядел в толпу, выискивая Галара Бареса, и вскоре заметил его - стоит у бокового прохода, оперся о закопченную стену. Келларас начал туда пробираться, по пути заметив, что напряженный взор друга устремлен на одну из новоприбывших, женщину-офицера, казавшуюся центром всеобщего внимания. Она улыбалась, слушая речи согбенного старика, слишком пьяного, чтобы стоять без помощи спинки высокого стула. Когда же она наконец посмотрела на других... Келларас понял, что женщина стала чуть более напряженной, поймав взгляд Галара.
  Еще миг, и она отвела взгляд, с чувством ударив пьянчугу по плечу, и прошла к столу, за который усаживались ее приятели-солдаты.
  Слуга уже торопился к этой группе, подойдя близко к Келларасу, и он подозвал юнца: - На одно слово, прошу. Кто та женщина? Офицер?
  Брови слуги взлетели. - Торас Редоне, сударь, командующая Легиона Хастов.
  - А, понятно. Благодарю.
  Он был уверен, что видел ее и прежде, но всегда издалека - на поле битвы, в шлеме, доспехах и с оружием. Она не любила формальных приемов в Цитадели, предпочитая оставаться со своим легионом. Говорили, она явилась преклонить колени пред Матерью Тьмой, будучи в грязной кожаной одежде, с запыленным лицом - он прежде думал, что это пустые россказни, но теперь потерял такую уверенность.
  Она уже села среди солдат, кружка в руке, и вся оставленная путешествием грязь не могла скрыть ее красоту, хотя и беспутность тоже. Келларас не удивился, видя, как она одним махом выпивает кружку и сразу тянется за второй. Подумал, не стоит ли отрекомендоваться, но решил, что не время, и подошел к Галару Баресу.
  - Выглядите встревоженным, капитан, - заметил тот.
   "Не так сильно, как ты, приятель". - Я только что с аудиенции у вашего лорда.
  - Он говорил о детстве?
  - Да, но признаюсь, я ничего не понял.
  - А о других материях?
  - Мой господин будет весьма доволен. Вижу, у вас нет в руке выпивки - ну, я достаточно смел, чтобы атаковать стол с элем...
  - Не ради меня, капитан. Боюсь, желудок не выдержит. Вижу ваше удивление - какой же ветеран не умеет пить? Отвечаю: трезвенник.
  - Это мешает вам наслаждаться весельем? Вижу, стоите в стороне, словно отверженный. Идемте, найдем место для нас двоих.
  Улыбка Галара была слабой, в глазах таилась грусть. - Если вам угодно.
  Они подошли к столу. Келларас выбрал тот, что ближе к выходу для слуг, на нем стояла дюжина пустых фляжек. Усевшись, он спросил: - Можете ли объяснить одержимость хозяина желанием стать ребенком?
  Галар Барес вроде бы колебался. Затем склонился поближе, рукой смещая фляги: - Это тревожит нас всех, капитан...
  - Прошу, зовите меня Келларасом.
  - Отлично. Келларас. Нечто осаждает Хенаральда, по крайней мере его разум. Он утверждает, будто теряет память - не о далеких годах, а о последних днях, к примеру, о только что прошедшем утре. Однако мы ничего подобного еще не замечали. У кузнецов есть болезнь; многие считают, что она таится в дыме горна, в парах закалки или в каплях расплава, когда они попадают на кожу. Ее называют "ущербом железа"...
  - Даже я об этом слышал, - отозвался Келларас. - Но скажу вам, что на приеме у лорда не заметил никакого снижения интеллекта. Он скорее говорил абстрактно, на языке поэтов. Если же тема взывает к точности, его мышление резко обостряется. Это требует легкости и полной ясности разума.
  Галар Барес пожал плечами: - Не открою никаких секретов, Келларас. Слухи ходят давно - наш лорд чувствует себя больным, а описанная вами ясность рассудка для него служит доказательством войны, которую приходится вести с самим собой, со слабеющими чувствами. Он наносит точные удары в битве против ослабления памяти.
  - Вначале я думал, возвращение в детство его страшит, - нахмурился Келларас. - Но теперь начинаю подозревать, что он будет рад, если это случится. Освобождение от всех угроз мира взрослых...
  - Тут вы можете оказаться правы, - согласился Галар. - Доложите об этом своему господину?
  - Он обещал Аномандеру меч. Мастерство его подводит?
  - Нет, ничего подобного мы не замечали.
  - Страхи лорда Хенаральда относительно собственного здоровья к нашему делу не относятся.
  - Благодарю вас, Келларас.
  Келларас отмел благодарность взмахом руки. - К тому же я могу предсказать вероятную реакцию моего владыки, если я сообщу ему о разговоре с лордом.
  - О. И что он скажет?
  - Полагаю, кивнет с глубокомысленным видом и ответит: "Многое можно сказать в пользу возвращения в детство".
  Миг спустя Галар улыбнулся, и на этот раз никакой грусти на его лице найти было невозможно.
  
  Келларас выпил немало эля и постарался стать приятным собеседником, разогнать тревоги души Галара; когда капитан наконец поднялся, неразборчиво пробормотав слова прощания, и нетвердыми ногами вышел из зала, Галар снова остался один, без защиты от вызванной видом Торас Редоне боли.
  В зале стало тише, свечи превратились в короткие огарки; усталые слуги уносили тарелки и кружки. Оставались занятыми лишь несколько столов. Она еще распоряжалась за одним из столов, хотя сослуживцы уже отключились, сгорбившись в креслах; когда она встала, наконец, чуть заметно пошатнувшись, и побрела к Галару... он только тогда понял, что ждал ее. И что она это знает.
  - Как поживает твое мужество, Галар Барес? - Алкоголь делал слова отрывистыми, что он помнил еще по прошлому.
  Он смотрел, как женщина садится в оставленное Келларасом кресло. Вытягивает ноги, располагая покрытые сухой грязью сапоги у самой ноги собеседника. Сложив руки на животе, устремляет на него взгляд покрасневших глаз.
  - С юга прискакали? - спросил он.
  - Откуда бы еще? Патрулировали форулканские границы.
  - Трудности?
  Она покачала головой. - Тихо. Не как в старые дни. Но ведь теперь все не так, верно?
  - Да, всем нужно двигаться вперед.
  - Ох, все так и делают, верно. Подумай о моем супруге: разве мог он достичь большего? Манящая Судьба, временные форты, пригоршня заблудших и слабосильных под командой. Вот истинная служба государству, разве не правильно? А?
  Он изучал ее. - Это великая ответственность.
  Она резко захохотала и отвела глаза. Правая рука выбила по столешнице неровную дробь и вновь замерла. - Все мы ездим по границам, словно проверяем своим пределы.
  - Не все.
  Она глянула на него, чтобы снова отвести глаза. - Ты пария в Цитадели. Тебя считают наглым и небрежным, но ты не такой, Галар. Никогда таким не был.
  - Похоже, у меня мало общего с обитателями Цитадели.
  - Мы выбрали тебя именно по этой причине.
  Он поразмыслил и вздохнул.
  Женщина подалась вперед: - Это не было наказанием, Галар. Никогда.
  Однако он знал, что было.
  - Знаешь, ты мог бы взять в постель жрицу. Пусть любители безбрачия пялятся в стены келий - это не путь для таких, как мы. Мы солдаты, и аппетиты у нас соответствующие.
  - Хорошо ли тебя кормили в последнее время, Торас?
  Как всегда, колкость не возымела на нее действия. - Вполне, - сказала она, откинувшись в кресле. - Наверное, тебе не понять, но именно уверенность в верности мужа позволяет мне заниматься всем этим.
  - Ты права. Ничего не понимаю.
  - Я ему не ровня. Даже надежды сравняться не было с самого начала. Я всегда шла по канаве, а он по дороге. Трудно так жить день за днем.
  - Никакой канавы, Торас. Никто не видит в тебе слабины - ради Бездны, ты командуешь Легионом Хастов!
  - Это не имеет отношения к военным чинам или заслугам.
  - Тогда к чему имеет?
  Она лишь потрясла головой. - Мне тебя не хватало, Галар.
  Однако взглядом с ним так и не встретилась. Он не знал, слушают ли их остальные, пытаясь разобрать слова. Вряд ли. Слуги уже вносили в зал охапки тростника, чтобы застелить пол, кто-то пьяно пел, путая строчки, ему вторил громкий смех. Глаза слезились от повисшего дыма. Он пожал плечами. - Что же делать?
  Женщина встала и хлопнула его по плечу. - Иди к себе. Поздно.
  - А ты?
  Она отвернулась с улыбкой. - Все дело в смелости, верно?
  Он следил, как она возвращается в прежнее кресло, наливает кружку из кувшина - и понимал, что ночь проведет не в одиночестве. Вставая, выходя из зала, он думал о квартире в Цитадели и узкой койке, в которой никогда не бывало жриц. А потом о Калате Хастейне, лежащем на матрасе в каком-то северном форте. Двое мужчин, живущих в одиночестве, ибо такова их натура, их выбор: оставаться одинокими, если нет любви.
  А женщина, которую они поделили... она ничего не понимает.
  
  Уже три дня Кедаспела был избавлен от компании Хунна Раала и Оссерка. Он даже не видел, как они уехали, и Урусандер не упоминал, куда они удалились и с какой целью. Это его удовлетворяло, ибо позволяло работать над портретом без мучительных атак невежественных комментаторов, без нелепых советов и безумных бесед за ужином. Избавляясь от кандалов ожиданий своих приверженцев, Урусандер становился совсем другим; споры по множеству тем оказывались вполне сносными, почти оживленными, и Кедаспела уже начал ждать закатных пиршеств.
  И все же ситуация раздражала. Работа оставляла его нетерпеливым, сердитым и неудовлетворенным. В конце каждого сеанса он сражался со сном, заставляя себя тщательно промывать кисти и мысленно просматривать линии набросков - не нужно было даже смотреть на листы пергамента, так яростно они пылали перед внутренним взором. Лицо Урусандера преследовало его - такое бывало с каждым объектом, но в этот раз как-то по особенному.
  Во всех художественных работах есть политическая составляющая, но на этот раз она слишком наглая, слишком смелая на его взгляд; он понял, что глаз и рука борются с открытой грубостью - изменениями тона, подчеркнутостью некоторых линий. Язык символов, одному ему внятный.
  Живопись - война. Искусство - война.
  Коллеги отпрянули бы в ужасе от подобных заявлений. Но ведь они почти все дураки. Лишь Галлан мог бы понять. Лишь Галлан кивнул бы и даже улыбнулся. Есть так много способов вести битву. Оружием красоты, оружием раздора. Полями сражений становится открытая местность или складки занавеса. Линии сопротивления, пятна засад, атаки цвета, отступление в перспективу. Так много способов сражаться, но любая победа кажется поражением - у него ведь нет власти над чужими глазами, и если искусство и способно осаждать души чужака, то лишь слепым штурмом невидимых валов.
  Портрет Урусандера - перед которым он ныне сидит, пока мерцают и гаснут последние ночные свечи - запечатлел все раны Кедаспелы. Но кто заметит? Никто, даже Галлан. Нужно учиться скрывать ущерб. Глаз ублаженный - глаз соблазненный.
  И Урусандер, действительно, весьма ублажен.
  Он закончил. Уедет с рассветом. "Я написал мужчину, достойного стать Ей мужем. Они увидят его силу, решительную цельность, ибо это лежит на поверхности. Они не увидят скрытой стороны - жестокости под силой, холодной гордыни под суровой решимостью. Клинка осуждения, крепко сжатого рукой цельности.
  В его позе увидят дисциплину солдата, готовность безропотно нести бремя. Но не заметят отмерших чувств или неразумных надежд.
  Оттенки скажут о теплоте, но без намека на скрытый металл. Видя, они ничего не поймут о сплаве железа и огня и о том, что он сулит.
  Моя сила велика, мой талант неоспорим, видение верно и надежно. Но я охвачен мучениями. Есть лишь один бог, и имя ему - красота. Есть лишь один культ, и это любовь. Нам даден лишь один мир, но мы изуродовали его до неузнаваемости.
  Искусство - язык измученных, но мир слеп, вечно слеп.
  Урусандер, я вижу тебя - вижу твое лицо - в гаснущем свете, и ты пугаешь меня до глубин души".
  - Не отужинаете со мной на исходе ночи?
  Вздрогнув, он не сразу обернулся к лорду Урусандеру. - На миг, владыка, когда вы заговорили, мне помнилось - рот на портрете изрекает слова. Очень... тревожно.
  - Воображаю, да. Вы создали верное подобие.
  Кедаспела кивнул.
  - Сделаете копию для себя, для Зала?
  - Нет, лорд. Это сделают художники Цитадели. Их выбирают специально за умение подражать. Когда они закончат, полотно вернется к вам - сюда или туда, где вы будете пребывать.
  Урусандер ответил не сразу. Он не спеша подошел к Кедаспеле, задумчиво глядя на портрет. - Где я буду. Похоже, что я недоволен нынешним обиталищем?
  - Я ничего подобного не сказал, лорд.
  - Нет, не сказали. Однако, - он взмахнул рукой, - вы желали бы увидеть меня в... ином месте.
  Тихий колокол возвестил ужин, но мужчины не пошевелились. - Лорд, это ваш портрет руки Кедаспелы, отвергнувшего сотню подробных предложений.
  - Так много?
  - Отвергнутые не хвастаются неудачей, лорд.
  - Да, полагаю, они не стали бы. Очень хорошо... Почему же вы приняли мое предложение?
  - Я подумал.
  - Замечательно. Не поведаете ли, о чем?
  - Если кто и сможет предотвратить гражданскую войну, - он кивнул в сторону портрета, - то этот муж.
  Урусандер хрипло вздохнул. Слова его окрасились недовольством: - Какое безумие! Если знать отвергает Консорта, она тем самым должна бросить вызов Матери Тьме!
  - Они не посмеют. Но это не усмиряет их негодования - они будут колоть и рубить исподтишка, в соответствии с мерой своей смелости и мужества.
  - Вы выказываете мало почтения к своей родне, Кедаспела.
  - Я написал лица слишком многих, лорд. Приглашаю вас в гнусную галерею злобы, греха и самолюбия. Лучшие мои работы, свидетельства гениальности.
  - Вы всегда рисуете то, что увидели, Кедаспела?
  - Не всегда, - признался он. - Иногда я рисую то, чего боюсь. Все эти лица - величайшие из народа Тисте, в том числе вы... Думаете, они отражают себя самих? Увы, в них не в меньшей степени отражен и я.
  - Я не упрекну вас, - отозвался Урусандер. - Так, должно быть, со всеми художниками.
  Кедаспела пожал плечами. - Художник обыкновенно плохо скрывается в работах, выдавая себя пороками мастерства. Вот исповедь некомпетентности. Но я не таков. Выданное мною в работах распознать гораздо труднее. Предупреждаю ваше любопытство, лорд: нет, я не хотел бы объяснять подробнее.
  - Подозреваю, имитаторы Цитадели не сумеют отразить то, что вы поймали здесь.
  - Полагаю, лорд, вы правы.
  Урусандер хмыкнул: - Польщен. Идемте же, присоединитесь к моей поздней трапезе. Кажется, скоро вам быть на свадьбе?
  Кедаспела встал. - Да, лорд. Моя сестра.
  Они вышли из кабинета.
  - Андарист всем хорош, Кедаспела.
  - Не стану возражать, - ответил он, радуясь легкости, с которой слова слетели с губ.
  - Ваша сестра стала прекрасной женщиной, так мне передают.
  - Она именно такова, лорд...
  
  Иные страшатся одиночества, но Крил к таким персонам не относился. Он сидел на коне, вокруг простирались голые холмы, теплый ветер ласкал траву, словно дыхание довольного бога. Рядом с грудой валунов неподалеку лежали рассыпанные кости, на одном из камней покоился разбитый череп самца эскеллы. Убит охотниками много лет назад; торчащие рога - триумф убийства.
  На взгляд Крила, это было до крайности пустым триумфом. Древняя традиция охот стала высоким знаменем благородства, раскрасилась в цвета мужества, терпения и ловкости. Вы словно сжимаете рукой сердце земли, и пусть ваша рука скользит по крови! Вызов, состязание в уме между Тисте и зверем - хотя, по совести, это редко бывает состязанием. Разумеется, охота ради пропитания - естественный и нужный инстинкт, но прагматическая нужда породила формы, далеко превзошедшие смысл. Охота стала ныне ритуалом перехода, тогда как нужда давно отступила.
  Крил удивлялся, почему столь многие мужчины и женщины год за годом стремятся повторять ритуалы, словно будучи пойманными в момент перехода от детства к взрослости. Он отлично понимал возбуждение погони, сладкое торжество побед, но для него это не стало причиной охотиться. А вот для многих стало.
   "Неужели охота есть подготовка к войне? Кровь, вопли убиваемых... жестокое наше наслаждение болью? Какого мерзкого ядра касаемся мы в эти мгновения? Почему этот вкус нам вовсе не горек?"
  Он не заметил даже следов живой эскеллы, хотя далеко отъехал от Дома Энес, от грустного Джаэна и его возбужденной дочери, далеко от мира свадеб, заложников и нарастающих трений в среде знати - но даже здесь, в холмах под огромным небом, сородичи нашли его трофеями смерти.
  Годы назад, еще будучи слишком юным, погруженным в мечты, он воображал, как отправляется на поиски нового мира, без Тисте, без цивилизации, где можно жить одному, свободно... нет, возможно, не одному, он видел рядом ЕЕ, спутницу в великом приключении. Мир этот казался прошлым, но прошлым, которое не лицезрел ни один Тисте, и потому невинным. Он видел в себе жертву, не хищника; он как бы срывал шкуру наглого убийцы, и тогда приходил трепет страха.
   В моменты слабости Крил все еще томился по месту, где простой и понятный риск стоит свободы, где он уезжает из имения - как на этот раз - в дикие земли (насколько такие еще остаются) ради поиска... не эскелл или их следов, не волков горных и равнинных, не зайцев и ястребов - но ради прошлого. Хотя знал, что прошлое мертво. Еще хуже, что такого прошлого не было у него и его народа, а значит, его не дано отыскать никогда.
  Его подготовили к войне, как и дали навыки охоты. Эти умения считались необходимыми для взрослого. Ну не грустно ли?
  Уши коня дернулись и запрядали. Крил привстал в стременах, вглядываясь в горизонт впереди.
  Группа всадников показалась с севера. Их вид его удивил. Он понял, что это Тисте, в доспехах, но шлемы пристегнуты к седлам.
   Единственное поселение, которое можно назвать ближним, это Оплот Седис - три дня пути на северо-запад. Всадникам пришлось пересечь Младшую Дорсан Рил - трудная задача в любое время года, хотя проще было бы скакать по речной дороге мимо Дома Драконс и далее к Харкенасу. К чему рискованная переправа, если южнее манят надежные мосты?
  Крил лихорадочно пытался вспомнить, кто обитает в Оплоте Седис. Крепость построили перед войной с Джелеками. Там постоянно размещался гарнизон - с недавних пор стали ожидать возобновления рейдов побежденных Джелеков.
  Всадники приближались без особенной спешки; похоже, они вели за собой десятка два пеших.
  Заставив коня повернуться навстречу прибывшим, Крил чуть помедлил - и поскакал к ним. Приближаясь, он различил, что пешком за всадниками идут дети. Что еще удивительнее, дети Джелеков.
  Он не видел, чтобы пленных связывали цепи; каждый ребенок был нагружен тюком - вероятно, с личными пожитками.
  Отряд Тисте включал два десятка рядовых, сержанта и капитана, что ехал впереди. Мужчина внимательно вглядывался в Крила, словно старался заметить нечто особенное. Очевидно, ничего не обнаружил - взор стал рассеянным, рука поднялась, останавливая подчиненных.
  - Далеко заехал, - сказал капитан - Везешь послание в Оплот Седис?
  Крил покачал головой. - Нет, сир. Для этого я должен быть по ту сторону реки.
  - Так что заставило знатного юношу блуждать в холмах?
  Похоже, капитан решил игнорировать намек на то, что все они находились на неподходящем берегу. Крил пожал плечами: - Я Крил Дюрав, заложник...
  - Дома Энес. - Тощее обветренное лицо капитана расплылось в улыбке. - Смею догадаться, ты сбежал от бешеных приготовлений к свадьбе?
  - Простите?..
  Мужчина рассмеялся. - Я капитан Скара Бандарис, Крил. Еду на юг с двойной целью. - Он указал на детей Джелеков. - Первая - понять, что делать с первой стайкой заложников. А мы-то думали, Джелеки не отдадут ни одного ребенка, не проиграв новую войну. Вообрази наше удивление.
  - А вторая причина, сир?
  - Ну как? Присутствовать на церемонии. Мне так приятно знать, что Андарист стоит на пороге брачного благословения. Ну, сопроводишь нас к Дому Энес? Хотелось бы послушать о милой дочке Джаэна, с которой ты жил бок о бок столько лет.
  Крил знал имя Скары Бандариса, офицера, отлично сражавшегося в войнах. Чего он не знал - что его направили в Седис. - Сир, мне, как заложнику Дома Энес, будет честью вас проводить. Полагаю, я и так задержался в пустошах. - Он развернул коня. Капитан приказал отряду следовать за ними.
  Скара Бандарис скакал рядом. - На твоем месте, Крил, я просил бы пустой пещеры у отшельников в северных скалах. Юная девица готова к браку - та, с которой ты знаком давно... ну, я ошибся в твоих мотивах?
  - Мотивах, сир?
  - Прочь, в пустоту, один среди благого покоя - готов спорить, тебя нет дома уже несколько дней.
  Крил вздохнул. - Сир, вы всё увидели верно.
  - Тогда не стану говорить о разбитых сердцах. Не стану терзать тебя расспросами об Энесдии. Скажи, ты видел эскеллу?
  - Живую - нет, сир. - Крил поглядел на Джелеков.
  Скара Бандарис хмыкнул: - Лучше на двух ногах, чем на четырех. Уверяю.
  - Сир?
  - Двадцать пять щенков, Крил, коих не сдержат никакие поводки. Теперь мы пригреем у сердца волков.
  - Я слышал, они не совсем волки...
  - Вполне верно. Скорее псы. Традиция брать заложников, столь почтенная и нерушимая, может горько нас уязвить.
  Крил поглядел искоса. Скара Бандарис разразился хохотом, вынуждая улыбнуться и Крила.
  Похоже, подумал Крил, слыша сзади взрывы солдатского смеха, нужда в уединении уже миновала.
  
  - Где он?
  Крик заставил служанок отпрянуть - это дико порадовало Энесдию, пусть на кратчайший миг. - Как посмел сбежать? И отец ничего не делает! Мы перестали уважать наши древние традиции заложничества, позволяя ему пропасть в диких землях, словно полудикому псу? - Россыпь белых лиц лишь сильнее злила Энесдию. Шипя сквозь зубы, она вышла из комнаты, заставляя горничных спешить по пятам. Один жест, и они застыли. - Оставьте меня все.
  После долгих и все более раздражающих поисков она обнаружила отца за конюшнями. Он следил за выводом лошади в загон. - Отец, мы на пути к отказу от всех ценных традиций народа?
  Джаэн посмотрел подняв брови. - Мне такая идея кажется весьма... дерзкой, дочь. Но подобное я оставляю следующим поколениям.
  - Тогда почему мы позабыли об ответственности за заложника?
  - Вот не знал, Энесдия.
  - Крил пропал - несколько дней назад! Ты сам знаешь: он может лежать на дне колодца, сломав ногу, умирая от жажды.
  - От жажды на дне колодца?
  Она сверкала глазами, пока отец не смягчился. - Я послал его искать эскелл в холмах.
  - Безнадежный поиск!
  - Не сомневаюсь, что и он это знает.
  - Ты о чем?
  Джаэн пожал плечами. Он снова смотрел на лошадь, быстро бегавшую вокруг конюха, выбивавшую копытами пыль. - Это твое время, не его. Фактически его жительство в нашей семье на исходе. Пора растянуть поводок, как делает любой юнец.
  Такое ей слушать не нравилось. Крил был ей товарищем, братом во всем кроме крови. Пытаясь вообразить жизнь без него рядом, она ощутила дрожь потрясения - лишь сейчас понимая, что после свадьбы время Крила поистине истечет. Не ожидать же, что он поедет с ней в новый дом? Абсурд.
  Так много всего происходит, пожирая все мысли; лишь сейчас она осознала целую картину. - Мне его не хватает, - произнесла Энесдия, слыша, как дрожит голос. Глаза заволокло туманом.
  Отец встал к ней лицом. - Дорогая, - начал он, беря за руку и уводя от манежа. - Смена мира - вот самое ужасное...
  - Я не ужасаюсь.
  - Да, возможно, "ошеломлена" - более верное слово.
  - Он просто... перерос меня. И всё.
  - Вряд ли он видит это так же. Ты сделала выбор, Энесдия, перед тобой отныне ясная дорога. Мужчина, который пойдет рядом, ждет. Пора Крилу отыскать свое собственное будущее.
  - Что он будет делать? Вы говорили? Мне он ничего не говорил - вообще теперь ничего не говорит. Словно уже не любит.
  Они шли к Великим Покоям. Джаэн решил выбрать боковой вход, узкую тропу через закрытый сад. - Его чувства не изменились, но раз ты нашла новый путь - прочь от дома - уйти придется и ему. Он вернется в семью, и там решат его будущее.
  - Дюравы сплошь солдаты. У Крила остался один брат. Войны почти истребили его семью. Он возьмет меч. Пойдет по следам Спиннока. Какая досада!
  - Мы уже не воюем, Энесдия. Уже нет прежнего риска, и будем за то благодарны. Так или иначе, у младших сыновей знати в наши дни мало выбора.
  Они стояли в саду, в холодке, порожденном прудом в середине. Деревья вдоль двух стен отягощены спелыми, налитыми плодами - пурпурные шары кажутся сделанными из пыльного стекла. Ей подумалось: если один упадет - разобьется. - Я была беспамятна, отец. Себялюбива. Мы расстаемся, это будет нелегко для нас обоих.
  - Верно.
  Она поглядела на него. - А тебе еще хуже. Разве Крил не стал тебе как сын, которого у тебя не было? Дом будет таким... пустым.
  - Джаэн улыбнулся: - Сокровища старика - мир и покой.
  - О? Так тебе не терпится от нас избавиться?
  - Теперь ты узнала всю правду.
  - Да, и более не уделю твоим чувствам мимолетной мысли.
  - Уже лучше. Ну, вернись к служанкам, пока не распоясались.
  - Они могут и подождать. Хочу остаться здесь. Хочу подумать.
  Улыбаясь, отец покинул садик.
   "Я могла бы попросить у Андариста должность для Крила. Где-то в Страже Цитадели. Что-то безопасное. Мой подарок Крилу. Подарок, о котором он никогда не узнает. Андарист станет его командиром - или это будет Аномандер? Все равно. Он далеко пойдет".
  Она подошла к ближайшему дереву, вытянулась и охватила рукой фруктовый шар. Спелый, мягкий. Повернула, срывая. "Видите? Риска разбить нет. Ничего такого". Что-то липкое потекло по руке. При всей деликатности движения она раздавила кожицу.
  - Ох, я в пятнах!
  Раздраженная Энесдия бросила плод в прудик, и плеск показался громким, как упрек.
  Должность для Крила. Придется потрудиться, пряча намерения - кажется, он видит ее насквозь.
   "И хорошо, что пропал".
  
  Дорога из имения соединялась с трактом на восток; там и ожидал Орфанталь, стоя рядом с купленной в Абаре Делак вислобрюхой клячей. Тут же был и Вренек, парень с конюшен - кислое, похожее на собачью морду лицо, сальные волосы и созвездие прыщей на широком, плоском лбу. Не так уж давно Вренек играл с Орфанталем, и эти недолгие месяцы - затем случился пожар и нужда в конюших практически пропала - подарили Орфанталю радости дружбы. Неуклюжий парень из конюшен оказался сносным компаньоном для воображаемых войн и битв. Но затем что-то случилось. Вренек стал скрытным, а иногда и жестоким.
  Вот и сейчас он стоял, шлепая лошадку по шее, не желая ждать на солнцепеке, ведь день становился все жарче. Тени для укрытия не было, разве что от лошади. Они стояли тут с самой зари в окружении трех злобных псов, коих привлек запах свежего хлеба и пирога с яйцом (слуги приготовили их на обед и положили в хессиановый мешочек, который он комкал в руках).
  Разговор не клеился. Вренеку было десять лет - вдвое больше, чем Орфанталю; казалось, разница в годах стала широкой пропастью, и никакой мост слов ее не пересечет. Орфанталь долго и тяжко думал, чем мог обидеть Вренека, но ничего не придумал. Лицо конюшенного мальчишки оставалось закрытым, почти враждебным. Казалось, он всецело поглощен сонливой клячей рядом.
  Ноги Орфанталя устали, он пошел и сел на сундук, в котором были одежда, деревянные мечи и дюжина свинцовых солдатиков, все его подданные - четыре Тисте и три Джелека, и пять Форулканов, без краски, ведь бабушка решила, что если дать краски, он запачкает стол. Мальчик с изумлением обнаружил, что все личное имущество поместилось в один сундучок, в котором дед хранил когда-то военные припасы. И места осталось много. Он даже подозревал, что мог бы сам залезть в сундучок, чтобы всю жизнь его носили, передавали из рук в руки... или швырнули в канаву, чтобы весь мир позабыл его, оставив позади.
  Вренеку было бы все равно. И матери. А бабка, его отсылавшая, была бы рада узнать, что видится с ним в последний раз. Он даже не знал, куда едет, только что далеко, туда, где его будут обучать и готовить к взрослению. Замечая косые взгляды Вренека, он пытался представить себя таким же старым, понять, на котором же году несчастье входит в жизнь мальчишек, ощутить, как собственное лицо принимает унылое, несчастное выражение. Через десять лет его лицо обретет новые черты, походя на печальное лицо матери.
  А еще через сотни тысяч лет он увидит себя с лицом бабки, с выражением, с каким ястреб взирает на сжатую в когтях полевую мышь. Вот путь взросления, и бабка отсылает его научиться, как жить со всем, с чем приходится жить. Вот ступени развития, вот лица, с которыми он срастется.
  Грохот на дороге заставил его вскочить, поглядеть на запад. Там была группа всадников и две тяжелые повозки в пыльной дымке. Их загрузили шкурами овечьими и козьими - целые стада возле Абары Делак забивали, чтобы отправить товар куда-то на юг. Это и будет его эскорт.
  Вренек сказал сзади: - Это они.
  Орфанталь кивнул. Он сражался с желанием пожать Вренеку руку, зная, что тот ухмыльнется и отбросит его ладонь. А утром, когда он покинул Великие Покои, единственным прикосновением бабки был толчок в спину - вперед, под заботу Вренека.
  - Можешь идти, - сказал Орфанталь конюшенному мальчишке, когда тот встал перед ним.
  Однако Вренек потряс головой. - Я должен убедиться, что ты правильно сидишь на лошади, что сундук хорошо положен. И что они знают, куда тебя везти.
  - Разве бабушка не распорядилась?
  Вренек кивнул. - Да. Но я проверю.
  - Ладно. - Орфанталю не хотелось признаваться, что он рад компании. Он ведь не знал ни одного из всадников; они были в пыли и в дурном настроении, они натянули поводья, мрачно смотря на Орфанталя.
  Один указал на сундук; другой всадник, старый, лицо в шрамах, спешился, чтобы его поднять. Он присел и встал, явно ожидая тяжести побольше, так что чуть не упал назад. Кинул на Орфанталя озадаченный взгляд, прежде чем понести сундук к первому фургону; там возчик его принял и поставил позади облучка.
  Голос Вренека стал странно боязливым. - В Цитадель. Он знатный.
  Главный всадник просто кивнул.
  Вренек повернулся к Орфанталю. - Позволь, помогу сесть на лошадь. У нее левый глаз плохой и ее заносит направо. Держи голову крепко и веди ее по левую сторону дороги - чтобы другая лошадь не была слева. Она же может испугаться.
  - Понял.
  Вренек улыбнулся еще кривее. - Ты же никогда далеко не скакал. Натрешь ноги, но спина у нее широкая, седло удобное. Если надо, можешь сидеть скрестив ноги, чтобы переменить позу.
  - Хорошо.
  Конюшенный мальчишка почти забросил Орфанталя на спину клячи, снова проверил стремена и отошел. - Готово, - сказал он.
  Орфанталь помедлил, но сказал: - Пока, Вренек.
  Мальчик отвернулся, махнул не глядя рукой и побрел в имение.
  - Мы не будем спешить, - сказал главный. - Она пойдет шагом, да?
  - Да, сир.
  - Сир? - Мужчина фыркнул. Подхватил поводья и послал своего коня вперед.
  Орфанталь подождал, пока спутники не проедут, и ударил пятками лошадь, заставив идти по левой стороне. Позади зашагали подхлестнутые возчиком волы.
   Три бродячих пса отбежали, словно боясь стрел или камней.
  
  Вренек задержался на склоне и обернулся поглядеть на отъезжающих. Слезы струились по щекам, притягивая мух.
  Теперь снова к злой карге, и не будет Орфанталя, чтобы делать жизнь легче, лучше. Она и так запрещала играть с ребенком, и это было подло. Она сказала, что если увидит его хотя бы разговаривающим с Орфанталем - лишит даже этой жалкой работы, и тогда ма и па помрут с голода, и сестры тоже.
  А он любил играть с мальчиком. Игры помогали вспомнить прошлые времена, когда окончились войны и казалось - дела идут лучше у всех. Но потом сгорели конюшни, и все узнали, что Сендалат будет отослана, и Орфанталь тоже. На кухне уже не кормили как раньше, половину слуг уволили.
  Какой жалкий день... каким потерянным выглядел Орфанталь...
  Нужно было бросить ей вызов. Нужно было крепко обнять мальца. Они могли бы играть вместе все утро, вместо пустого ожидания. Но он боялся. Ее. Того, что она может сделать. Возможно, так лучше - покажи он участие, и отъезд стал бы для Орфанталя еще тоскливее. Что-то внутри запротестовало при этой мысли, но он сдержался. Так легче.
  Собаки вернулись и, опустив головы, бежали за ним до имения.
  
  Только к закату караван добрался до крепости Торас, разбил лагерь на поляне напротив ворот. Орфанталь слез с лошади. У него были волдыри и потертости. Старик со шрамами, который помог погрузить сундук, принял из рук поводья.
  - Верно, последнее ее путешествие, - сказал он, уводя кобылу.
  Орфанталь уставился ему в спину. Он так долго скакал на спине лошади, что успел позабыть - она живая тварь. Теперь он начал думать об ее жизни, о том, что смогла она увидеть за долгие годы. Глаза грустные... Вренек даже не назвал клички. Ясное дело, кличка у нее есть. У всех живых существ есть имя, по крайней мере у тех, что служат хозяевам.
  Он придумал, что лошадь служила солдатам в войнах, много раз спасая жизни Тисте, но лишь смотрела беспомощно, когда храбрый воин пал жертвой измены. Вот отчего у нее столь грустные глаза, и все, чего она теперь желает - умереть, воссоединившись с хозяином, чтобы стать призраком на полях брани и скакать безлунными ночами. Селяне услышат топот тяжелых копыт, но никого не увидят, и не будет следов в грязи поутру. Но селяне поймут, что дух смельчака проскакал мимо в темноте, и станут убирать камешки с дороги, облегчая путь. Он уже заметил целые груды таких камней по обочинам: все знают, что смерть не дает передышки.
  Глава отряда подошел к Орфанталю. - Я Харал. Не надо называть меня сиром, ведь я незнатен. Охранять торговцев - все, что я умею.
  - Тут есть бандиты? - удивился Орфанталь.
  - В холмах вокруг Оплота Тулас иногда бывают. Отрицатели. Ну, ты будешь в палатке Грипа - того, кто заботится о твоей лошади. Ему можешь доверять, а вот некоторым здесь погоди. Негоже им спать с мальчиком по ночам, пусть ты благородных кровей. Некоторые не любят тайн, на них нельзя положиться. Понял?
  Орфанталь не понял, но кивнул.
  - Но работа им нужна, так что со мной схлестнуться не захотят. Вот почти всех своих солдат я потерял. Ушли дом-клинками к Драконсам. Я сам пошел бы, - добавил он, устремив усталый взгляд на высокие черные стены крепости. Одинокий стражник сидел на скамье у ворот и вроде бы следил за ними. - Моя последняя поездка.
  - Ты был солдатом, Харал?
  Мужчина глянул на него. - В моем поколении мало кто не был.
  - Меня зовут Орфанталь.
  Гримаса исказила грубое лицо. - Зачем она так?
  - Кто, как?
  - Твоя мать. Это диалект йедан - священный язык монахов. Его еще называют трясским.
  Орфанталь пожал плечами.
  Один солдат, что склонился, раздувая костер - он явно слышал их разговор - фыркнул. - Это значит "нежеланный", паренек. Теперь понятно, почему тебя сплавили в Харкенас.
  Харал обернулся к подчиненному: - Буду рад списать тебя из отряда, Нарад. А пока сиди и не раскрывай рта.
  - Отлично. Пока я терплю твои приказы, Харал, но ты сам сказал - недолго еще.
  - Он неправильно толкует, - пояснил Харал Орфанталю. - Смысл более темен. Скорее "нежданный".
  Нарад снова фыркнул.
  Тяжелый носок сапога врезался Нараду в висок, брызнула кровь. Потемнев лицом, Харал молча встал над извивавшимся мужчиной. Схватил за длинные грязные волосы и поднял голову, чтобы поглядеть Нараду в лицо. Ударил кулаком, разбив нос. Второй выпад был так силен, что Орфанталь даже сквозь кровь разглядел белые зубы, показавшиеся через рассеченную губу. Харал бросил потерявшего чувства мужчину наземь и отошел, не удостоив и взгляда.
  Остальные замерли. Через шесть ударов сердца один встал и оттащил тело от дымящего костра.
  Орфанталь едва мог дышать. В груди словно стучал кулак. Он заметил, что дрожит, как охваченный лихорадкой.
  Грип оказался рядом. - Тише, - шепнул он. - Дисциплина, вот и всё. Нарад давно нарывался. Мы все знали, что будет и, видит Бездна, не раз предупреждали дурака. Но у этого пса слишком мало мозгов, чтобы знать свое место. Рано или поздно таких нужно пинать, и посильнее.
  - Он умер?
  - Вряд ли. Если не очнется до утра, тут и бросим. Выживет или помрет - его забота. Он словно всем в лицо плюнул... будь по мне, поджарил бы его на чертовом костре. Ну-ка, давай покажу, как ставить палатку. Такие умения однажды могут пригодиться.
  В уме Орфанталя безликий воин-предатель теперь нашел имя и лицо. Нарад, никому не нужный, живущий со шрамами под губой - словно жестокая улыбка, которую не скроешь.
  
  Мастер оружия Айвис и его отряд выехали из холмов и увидели перед собой Оплот Драконс, тяжелую, подобную упершемуся в твердую землю кулаку громаду. Командир поглядел на скачущую рядом женщину. - Мы прибыли, миледи. Но, как вы можете видеть, лорда Драконуса в резиденции нет. Подозреваю, путешествие на запад займет еще несколько недель.
  Заложница кивнула. Она ездила отлично, и все же со дня обморока выглядела хрупкой и слабой.
  Айвис убедил ее снять все слои ткани, кроме необходимых для приличия; она оказалась изящнее и стройнее, чем он поначалу думал. Опытный взгляд определил, что она познала материнство - эти тяжелые груди и вся манера двигаться; разумеется, такое бывает, нежеланные дети быстро пропадают, отданные навек или растимые в отдаленных домах дальних родственников. И, по правде, не его это дело. Она отныне заложница Дома Драконс, отчаявшаяся мать семейства Друкорлас использовала ее дважды; Айвис решил, что должен хорошенько о ней заботиться.
  - Комнаты вас уже ждут, - сказал он, когда они подъехали к воротам. - Если они не придутся по вкусу, только скажите, и мы всё исправим.
  - Спасибо, капитан. Весьма любезно. А дом очень впечатляет. Он даже выше холмов.
  - Лорд привез богатство в свою резиденцию.
  - Откуда же он появился?
  Айвис покачал головой. - Даже мы, слуги имения, не знаем точно. Леди Драконс выбрала его наследником. Сказала, он кузен. Так или иначе, - добавил он, - лорд отличился в войнах, тут никто не посмеет отрицать. Так, что удостоился взгляда Матери Тьмы.
  - Весьма влюбленного взгляда, как я слышала.
  - Насчет этого ничего не могу сказать, миледи. Но разве не уместно так думать?
  Она бросила на него короткий взгляд, словно не понимая смысла сказанного, и улыбнулась.
  Впереди открылись ворота; они въехали в тень под тяжелыми сводами. Айвис заметил, что Сендалат наморщила лоб, видя неведомые слова на камне, но расспрашивать не стала. Они проехали внутрь, во двор, где уже толпились слуги и конюхи. Выстроившиеся дом-клинки, все шестеро, громко выкрикнули приветствия. Айвис поморщился - в его отсутствие дисциплина ослабла. Он напомнил себе дать по ушам бездарным крикунам, когда заложница скроется в доме.
  Он спешился, передал поводья груму и помог слезть Сендалат. Кажется, ее снова охватила слабость, внезапная как лихорадка; проявлявшееся в пути спокойствие исчезло.
  Едва она встала на мостовую, слуги поспешили помогать.
  - Миледи, - сказал Айвис. - В отсутствие лорда Драконуса вам будет служить домоправительница. Хилит, представься.
  Пожилая женщина стояли позади всех, у каменных ступеней входа в дом; теперь она вышла, скованно поклонилась и ответила: - Заложница, приветствуем вас в нашем доме. Вижу, путешествие вас утомило. Ванна готова.
  - Как мило, - отозвалась Сендалат.
  - Соблаговолите пойти за мной?
  - Разумеется. - Сендалат сделала шаг, но замялась, оглядываясь на Айвиса. - Капитан, вы были самым вежливым из сопровождающих. Благодарю вас.
  - С превеликим удовольствием, миледи.
  Хилит велела двум горничным провести Сендалат внутрь, затем торопливо подскочила к Айвису. - Капитан, - зашипела она, - ее титул - заложница и никакой иной. Ты присваиваешь ей неподобающий титул. Она еще не леди в своем доме и не будет ею здесь!
  Айвис чуть наклонился, словно намекая на формальное приветствие. Однако сказал совсем иным тоном: - Старуха, не тебе мною командовать. Я выбрал обращение, подобающее гостье. Она скакала отлично и без жалоб. Если жалобы есть у тебя, изволь дождаться господина. А пока выплюнь кислый виноград, который так любишь сосать, и займись делами.
  - Мы еще поговорим, - проскрипела она. - Ты сам сказал, в отсутствие лорда я правлю домом...
  - Слугами, кухарками и поварами. Да. Но не мной.
  - Какой стыд, подержанная заложница...
  - Не заложницу надо стыдить. Ну, проваливай со двора, здесь я командир. И если хоть слово услышу, что ты, зануда, грызешь заложницу Дома, мы действительно поговорим и не только.
  Он поглядел ей в жесткую спину, потом на ряд своих дом-клинков. Все скалили зубы. - Улыбочки? Ну разве не чудное зрелище? Вид такой неопрятный, что я чуть не подавился со стыда. Что же, поглядим, переживут ли улыбочки двойную муштру. Смирно, собаки! На меня смотреть!
  
  Слуги шатались, втаскивая дорожные сундуки в комнату. Оглядываясь вокруг и поражаясь величине покоя, который станет ее прибежищем, Сендалат указала на стену. - Ставьте вон там. Нет, не открывать - одежда, которой я буду пользоваться, только в сумах. Боюсь, ужасно перепачканная. Нужна будет стирка. - Это указание она дала двум служанкам. Обе женщины, чуть моложе Сендалат, торопливо поклонились и начали распаковывать сумки. Остальные слуги удалились.
  Еще через миг появилась Хилит, оглядела вытаскиваемую из пыльных сумок скомканную одежду и встала лицом к Сендалат. - Заложница, если пойдете со мной, окажетесь в ванных.
  - Вода горячая? Предпочитаю горячую.
  Старуха заморгала, не сразу кивнув. - Да, заложница. Или была, когда я уходила. Она быстро стынет, пока мы тут разговариваем.
  - Надеюсь, очаг близко, Хилит. Вдруг понадобится подогреть? Что же, прошу, ведите меня. А потом желаю осмотреть дом, который теперь буду звать своим.
  Хилит чуть склонила голову и вышла.
  Сендалат пошла за ней.
  - Когда вернется Лорд, - бросила матрона через плечо, - две служанки будут готовы по первому вашему зову. Но у меня сейчас много других обязанностей.
  - Заняты день и ночь, я понимаю.
  Хилит метнула на нее взгляд и отозвалась: - Именно.
  - Но сейчас, - сказала Сендалат, - вы будете служить мне, словно я хозяйка дома.
  - Да, да, - сказала Хилит, не оборачиваясь.
  - Если ванная плохо протоплена, я подожду исправления.
  - Разумеется, заложница.
  - Интересно, Хилит... вы отвечали за дом во времена леди Драконс?
  - Да.
  - Тогда вы поистине положили жизнь ради службы.
  - И не сожалею, заложница.
  - Неужели? Это замечательно, правда?
  Женщина не ответила. Быстрый переход по коридорам окончился на нижнем этаже. Хилит провела Сендалат по ступеням в полную пара прачечную, в которой доминировали два бассейна. Служанки - судя по сморщенным руками, прачки - стояли в ожидании.
  - Они вам помогут, - сказала Хилит, собираясь уйти.
  Вонь щелока была нестерпимой. У Сендалат заслезились глаза. - Момент, - сказала она.
  - Заложница?- На лице старухи застыло невинное выражение.
  - Скажите, лорд купается в этой палате?
  - Конечно, нет!
  - Тогда и я не буду. В его отсутствие я главная, и купаться буду соответственно. Чтобы свежесогретую чистую воду принесли в подобающее помещение. Желаю, чтобы все делалось быстро, так что поручаю эти заботы вам, Хилит. - Сендалат махнула рукой на одну из служанок. - Вот она проведет меня в подобающую ванную.
  Узкое лицо Хилит побледнело даже в такой жаре. - Как пожелаете, заложница.
  В первый срок заложничества, в Цитадели тоже была жуткая карга, трудившаяся на хозяйстве со времен лорда Нимандера. Она проявляла всяческую жестокость, и лишь случайно Андарист узнал обо всём и положил конец долгим мучениям. Карга куда-то пропала. Если Хилит окажется столь же вредоносной, Сендалат придется поговорить с Драконусом, чтобы женщину понизили или выслали.
  Она уже не ребенок, чтобы бояться таких тварей.
  Подойдя к юной служанке, Сендалат сказала: - Если я обрела врага... надеюсь, у меня будет и много друзей?
  Широко раскрытые глаза поднялись, круглое лицо расплылось в улыбке. - Сотни, госпожа! Тысячи!
  - Мой отец был героем войн, и я его дочь.
  - Войны! Как Айвис!
  - Как Айвис, - согласилась она. - Айвиса тут любят?
  - Он никогда не кажется счастливым, госпожа, и говорят, он суров к солдатам. Но с нами он всегда добр.
  - Как и ко мне. Не расскажешь ли про него?
  - Все, что знаю!
  - Ты считаешь его красивым? Думаю, солдат все любят.
  - Но он стар, госпожа!
  - Возможно, для твоих глаз. Но я вижу мужчину еще в силе, моложе моего отца, и привычного командовать. Не сомневаюсь, лорд Драконус весьма его ценит.
  Они подошли к тяжелой деревянной двери, искусно покрытой сложным геометрическим рисунком. Девушка толкнула дверь, открывая вход в узкую, выложенную до потолка плиткой комнату; в дальнем углу был бассейн и медная труба, достаточно высокая для мужчины. Едва войдя в комнату, Сендалат ощутила исходящий от пола жар. Она присела, трогая плитку. - Внизу огонь?
  Девушка кивнула. - Думаю, да. Я здесь редко бываю, госпожа. Но трубы идут от Великого Очага всюду.
  - Зимой в доме не холодно.
  - Нет, госпожа, благословенно тепло!
  Сендалат огляделась. - Я чувствую себя в весьма приветливом доме.
  Девушка снова улыбнулась: - Вы очень хорошенькая, госпожа. Мы тут думали...
  - Что думали? Расскажи.
  - Что вы будете девочкой, госпожа.
  - Как почти все новые заложники. Да. Но, понимаешь, я уже это пережила. Скажу по правде - я в некотором смысле снова стала ребенком. Каждый день мир рождается заново.
  Девушка вздохнула.
  - Рождается заново, - повторила Сендалат, вдыхая густой, полный ароматов воздух.
  
  
  СЕМЬ
  
  Наступали мгновения ясности, и Финарра Стоун осознавала странные, тревожные детали. Она привязана к Спинноку Дюраву, под ними тяжело движется лошадь. Черные лезвия диких трав Манящей Судьбы скрежещут по деревянным доспехам, шуршат по сторонам бурными волнами. Ночь, она чует запах пота Дюрава, чувствует его тепло, свое же тело замерзло...
  Она ускользнула, чтобы очнуться вновь, и теперь увидела колышущееся пятно желтого света сквозь кишащий мошкарой и летучими мышами полог. Безумная суета мелких тварей раздражала глаза, она посмотрела туда, где траву скосили, создав "мертвое пространство" вокруг форта; на стены, тянущиеся от ярких фонарей у ворот - блоки из соломы и обожженной глины - ворота открываются, резкие голоса - она ощутила, как Спиннок согнулся, как режут веревку и ее бережно снимают.
  Крепкие руки торопливо несут ее в форт, пересекают двор - вспышка более яркого света, поток тепла от камина. Она в большой комнате. Ее кладут на скамью. Собака подбегает, мокрый нос касается вздутой руки, но ее прогоняют шлепком.
  Финарра проморгалась и поняла, что смотрит в лицо командира - суровые черты, в глазах блеск пылающего огня. - У нас гости, капитан, - сказал ей мужчина. - Весьма удачно прибывшие. Среди них Илгаст Ренд, умелый в искусствах исцеления. Яд будет изгнан - он клянется, что ваша нога вне опасности. Вы понимаете мои слова?
  Она кивнула.
  - Спиннок доложил нам о миссии Фарор Хенд. Она еще не вернулась. Следить за выходцем из Витра... это было неразумно.
  - Решение, - ответила Финарра, поразившись своему голосу - такому тонкому, хриплому, - было целиком ее.
  - У нас ее нареченный. Он как раз собирает отряд, чтобы выехать на поиски.
   "Кагемендра Тулас? Значит, приехал за ней?" Она смутилась своим путаным мыслям. Где же Спиннок? Зачем Фарор Хенд пустилась в дурацкую авантюру? Она вдруг припомнила взгляд Фарор, тот миг, когда она готовилась въехать в высокую траву. Жажда смерти, проклятие Тисте. Знала ли Фарор Хенд, что нареченный едет к ней? Нет, сама Финарра ничего не слышала, а должна была бы, если бы...
  - Она в великой опасности, - заявила Финарра Калату Хастейну.
  - Значит, вы что-то знаете о той чужачке?
  - Враждебная. Трудно уничтожить. Они могут быть Солтейкенами.
  - Из Витра? Вы говорите не об одной - неужели на нас нападают?
  - Они идут, - отвечала она. - Желая убивать. Та, которую выследила Фарор, приняла двуногое обличье. Девочки или женщины. Не менее опасна. На берегу... моя лошадь убита.
  - Я пошлю отряд по вашим следам, капитан.
  - Скажите им... не принимать за мертвое то, что найдут. Глаза могут обманываться.
  - Илгаст Ренд займется вами. Вы уснете.
  Она попыталась сесть. - Я спала уже слишком долго...
  - Вы бредили. Зараза попала в тело через укус голого волка. Он изгонит ее из крови. Если вы не захотите спать, будет сильная боль. Нет доблести в таком терпении.
  - Я была неосторожной...
  - В вопросах дисциплины решать мне, капитан. Лежите, вам приказывает лорд.
  Она послушалась, мельком заметила круглое немолодое лицо Илгаста Ренда, мягкий взгляд. Он возложил мозолистую руку ей на лоб - и темнота затопила всё.
  
  Хунн Раал следил со стороны, стоял скрестив руки и опираясь спиной на прокопченную глиняную стену. Он был пьян, но умеренно - едва кто-либо мог бы заметить - и мысли текли вяло, но были вполне ясными. Рядом Оссерк раскраснелся, возбужденный внезапным появлением потрепанного отряда. Витр - загадка, это верно... но до сих пор он был равнодушным в своей разрушительности, не более злокозненным, нежели зимняя буря или весенний разлив. Если представить море, несущее корабли или что-то иное, услышать тяжелые шаги захватчиков... да, поистине тревожно.
  Новая война не нужна. Однако эта возможность являла Хунну Раалу некие преимущества, одновременно наполняя беспокойством. Возрождение Легиона Урусандера. Вторжение даст повод взять оружие в руки, торопливо восстановить в строю ветеранов; возникнет возможность решительного броска, если внутренние дела пойдут худо и потребуется реальная угроза. Разумеется, если с захватчиками достаточно быстро разберутся, но Хунн Раал с неохотой ступал на эту тропу мыслей. Он отлично понимал риск легкомысленности, осознавал, как сладкие, но порожденные личными интересами мечтания могут повредить в столь судьбоносное время.
  Он заметил, как внезапно подобрался Калат Хастейн. У командира появилась ясная и срочная причина завершить вялые споры, грозившие на целые дни, если не недели, затянуть в болото всех находящихся в форте. Илгаст Ренд переговаривается с Калатом наедине. Хунн заподозрил в этом измену. Первый сын Хаста Хенаральда стал неотразимо нейтральным, и глазам Хунна Раала это немедленно стало казаться поражением.
  Но, честно говоря, у него нет причины для потрясения. В некотором смысле, если хорошенько подумать, он может даже видеть тут победу. Калат женат на командире Легиона Хастов, да, и все знают, что Легион Хастов принадлежит Матери Тьме, там все ее дети.
   Найдутся выходцы из знати, готовые противостоять возвышению Урусандера, но без Легиона Хастов за спиной они едва ли смогут составить угрозу силам Урусандера. Дом-клинки все как один великолепны в бою, но их слишком мало. Воля семи тысяч солдат, преданных одному делу, приведет Лорда Урусандера в объятия Матери Тьмы, и если по пути придется переступить через пару сотен дом-клинков... что же, будет отличное предупреждение прочим знатным фамилиям.
   "Власть перейдет к нам. Но мы не ищем тирании. Только справедливости. Мы сражались, многие пали, но выживших нельзя забывать или отбрасывать".
  - Как тревожно, - пробормотал Оссерк. - Хунн Раал, ты видел этот Витр самолично?
  Хунн покачал головой.- Говорят, это всепожирающее море.
  - Какие захватчики могут оттуда явиться? Солтейкены... может, это родичи Джелеков, принимающих форму огромных волков?
  - Вскоре мы узнаем.
  Оссерк склонился ближе. - Дурное время выбрано. Нужно отступиться...
  - Отнюдь, - резко возразил Хунн Раал. - Во всем этом даже есть нужный потенциал. Солдаты в отставке получат новые должности - да, я готов предсказать твою новую миссию. Мы поскачем в Харкенас с вестью о новой угрозе. Точнее, я поскачу. Тебе же лучше вернуться к отцу, подготовив его к неизбежному возвращению к службе по приказу самой Матери.
  Оссерк нахмурился. - Он может отказаться.
  - Не откажется, - уверил Хунн Раал. - Твой отец сознает долг.
  - Он может обязать меня занять свое место.
  Очевидный ответ не стоило и озвучивать; Хунн Раал сделал задумчивое лицо, допустив и едва заметную насмешку. - А как ты думал, зачем я прошу именно тебя донести весть до отца? Двое поговорят, кровь примет решение. Стой же перед ним прямо, друг мой, и смотри уверенно. Не выказывая ни готовности, ни жадного желания. Прими озабоченный вид, только не слишком тревожный. Собранность и трезвость послужат тебе лучше всего, реализовав упования и твои, и наши.
  Оссерк медленно кивнул. - Хорошо сказано. Я уезжаю немедленно...
  - Смею думать, лучше утром. А может, и еще позднее. Нам будет полезно выслушать мысли Калата Хастейна, а также узнать, каковы будут его действия, кроме посылки разведывательного отряда. Мы здесь в качестве представителей Легиона, мы должны прямо предлагать помощь.
  Однако Оссерк скривил губы. - Хорошо тебе говорить, Хунн, но я никого не представляю...
  - Неверно. Здесь, утром, ты представляешь отца. Потрудись, чтобы все вокруг это поняли.
  - И что я им скажу?
  - Ничего. Только слушай, а если пробудится острый вопрос - высказывай его. Но будь умерен в расспросах - пусть за дело берутся остальные, ты же внимательно вслушивайся в дискуссию.
  Оссерк кивнул. Он по-прежнему нервничал.
  - Видел тут Шаренас? - спросил Хунн Раал. - Она смотрит и слушает - не моих кузин, так жаждущих принять ее в компанию, но Илгаста и Калата. Перенимай ее методы, Оссерк. Она отлично играет политические сцены.
  - Нужно побольше узнать об Витре.
  - Узнаем, - заверил Хунн Раал. "Хотя, возможно, не так много. События ускоряются".
  
  Шаренас следила за выходящим их комнаты Туласом, с интересом отмечая внезапно проснувшуюся в мужчине остроту ума. Пусть он мертв духом, но в вопросах спасения окружающих - в данном случае нареченной - он выходит вперед всех. Она почти могла видеть воспылавшее мрачное пламя, потенциальную готовность умереть, защищая будущую жену, или вечно жить в благородном горе по ней. Это лучше, нежели опуститься до неуклюжих истин несчастливого брака, когда старый пепел покрывает сияние славы, не успеет лечь на место последний камень нового дома.
  Было что-то жалкое в энергии Кагемендры, готовившегося выехать ночью ради поисков Фарор Хенд. Вот существо, не мыслящее жизни без рук и ног, без возможности быстрых действий и способности к волевым, решительным поступкам. Но... смелые решения живут недолго, отзвуки подвигов быстро затихают, и что бедняге остается? Лишь новая тишина или, того хуже, незримый стон внутри черепа. Нет, пусть лучше руки движутся, ноги несут его вперед; лучше все то, что нужно сделать и можно сделать немедля.
  Привязать к себе сломленного мужчину, словами ли, цепями ли, чарами ли - напрасная забота. Хуже, ведь сломленный, в свою очередь, ломает то, что ему дают. В том числе и юную Фарор Хенд. Не написал ли поэт Галлан: "Когда дрожат полы, Танцует даже пыль"? Разве не задрожит мир Фарор в обществе Кагемендры Туласа? Он покроет ее пеплом, запылит с головы до пят, он станет походить на каменную статую, какие ставят в садах. "Галлан, ты должен написать об этом союзе, сюжет будет богатым. Я уже вижу летящие ножи".
  Серап склонилась, обдав щеку Шаренас кислым запахом эля. - Едешь с нами, да? Видишь, как все распалились? В такие моменты кровь бежит быстрее.
  - И сколько тебе нужно таких моментов? - сухо ответила Шаренас.
  Сидевшая за Серап Севегг хихикнула, прикрывая рот рукой.
   "Шлюхи Хунна Раала. Вот что они такое. Он их привез, чтобы подставлять тем, кого захочет обратить в союзников или, Бездна избави, в друзей. Но мне не интересно, милейший капитан. Я склоняюсь к твоему делу, как и мои сестры, и кузины. Будь доволен и не мельтеши на глазах". Она встала, отходя от кузин, уклонилась от пьяного объятия Рисп и вышла из помещения.
  В дворике Тулас седлал коня. Шестеро хранителей занимались тем же, а еще десяток проверяли снаряжение для выходящего отряда. Фонари бросали желтый свет, их окружили ночные насекомые. Шаренас обнаружила неподалеку стоящего грума и подозвала жестом. - Готовь мне лошадь, - велела она. - Еду с ними.
  Мальчишка поспешил прочь.
  Она заметила взгляд Туласа. Подошла к нему. - Вы знаете мое мастерство с копьем.
  Он еще мгновение молча смотрел на нее, потом отвернулся к коню. - Вы весьма кстати, Шаренас Анкаду. Приветствую.
  - В мире слишком мало любви, чтобы оставлять ее в опасности.
  Она заметила, что слова заставили его замяться - лишь кратко, он ведь привык к самоконтролю. - Вы говорили со Спинноком Дюравом? - спросила она.
  - Да, прежде чем он заснул от переутомления.
  - Тогда путь нам понятен.
  - Да.
  Грум привел лошадь. Она мысленно приготовилась к долгой, утомительной поездке. Однако она была полна решимости стать свидетельницей погони. Лучше лошади, чем шлюхи. "Не засни Дюрав, осталась бы в форте. Весьма красивый юный воин.
  Интересно, Фарор и Финарра делили его в дикой пустоши?"
  Улыбнувшись мысли, она села на лошадь и приняла поводья.
  Остальные были готовы. Ворота открылись второй раз за ночь и отряд выехал.
  
  Укрывшийся в личной комнате командира, на редкость скромной, Илгаст Ренд сел в шаткое кресло и поморщился, слыша скрип. Сидевший напротив, в таком же кресле, Калат Хастейн спросил: - Есть мысли о рассказанном ею, лорд?
  Илгаст резко протер глаза, заморгал, созерцая плывущие разноцветные пятна, и задумчиво провел рукой по бороде. - Я не позволил себе размышлять, командир.
  - А, ясно. Все силы у вас отнимало исцеление, лорд. Признаюсь, я порядком поражен вашему редкостному мастерству с землей и теплом, плесенью и корешками. На поле брани я видел чудеса, творимые острым ножом, нитью из кишок и терновой иглой, но загадочное волшебство при помощи предметов столь обыденных поражает сильнее.
  - Такова сила природы, - отозвался Илгаст, - и слишком часто мы забываем, что природа в нас, а не только снаружи, в высокой траве или на берегу моря. Исцелять - значит тянуться через разрыв, всего лишь.
  - Говорят, такая сила прирастает.
  Илгаст нахмурился - не потому, что готов был отвернуть такое предположение, но потому, что оно чем-то его встревожило. - Я всегда верил, командир, что мы, избавившиеся от тумана перед очами и узревшие истинное течение жизни, наделены привилегией особого темперамента или дара видения. Всего лишь. Мы видим силу постоянную, но не сознающую себя. Неразумную, можно сказать. Не живую и не мертвую, скорее походящую на ветер. - Он помолчал, вгрызшись в мысль, но затем со вздохом покачал головой. - Но сейчас я научился ощущать... что-то... Некий намек на осознанность. Намерение. Словно мы берем у силы ее часть, а она шевелит плечами и вглядывается в берущего.
  - Как... странно, лорд.
  - Словно вы глядите в реку, - продолжал Илгаст, хмурясь все больше, - и обнаруживаете, что река глядит на вас. Или камень возвращает вам внимание. Будто взгляд видит глаз в земле или в песке. - Он яростно потер лицо. - Скажу вам, тогда смотрящий замирает, словно в мгновение ока мир стал не существующим, его прелести оказались ложью и, будучи в одиночестве, мы играли перед молчаливым зрителем; словно разум наш, облекающий мыслью всякое действие, мыслит совершенно иным образом.
  Он заметил, что Калат Хастейн отвел глаза и смотрит в огонь.
  - Простите, командир, - резко рассмеялся Илгаст. - Целительство меня утомляет. Есть слово у трясов, описывающее это чувство... словно мириады природных объектов внезапно обращают острейшее внимание на вас, и душу пробирает дрожь страха.
  Калат кивнул, не отводя взора от пламени. - Денал.
  - Да-да.
  - Однако монахи говорят о своего рода экстазе. Моменте духовного откровения.
  - Но если откровение принижает вас? Какой экстаз тут возможен?
  - Думаю, экстаз беспомощности.
  - Командир, я не люблю беспомощность.
  - И потому ведете войну при помощи Денала.
   "Возможно. Да, возможно увидеть и так". - Ее раны хорошо исцеляются. Отрава изгнана. Она не потеряет ног, последние всполохи лихорадки излетают из губ. Капитан вернется к вам здравая телом и духом. Через несколько дней.
  - Благодарю вас, лорд.
  Илгаст чуть вгляделся в командира и спросил: - Этот Витр... перед вами вызов. Что можно вывести из слов капитана? Неужели чужаки пересекли враждебное море?
  Калат улыбнулся: - Что же, значит, вы слушали. - Потряс головой. - Признаюсь, я не склонен ей доверять. Жидкость пожирает камень. Дерево крошится через пару мгновений контакта. Плоть горит, даже воздух над морем обжигает дыхание. Какой сосуд выдержит столь враждебные воды?
  - Она не говорила о сосудах, о кораблях. Сказала, чужаки выходят из моря. Сказала, хотя поверить трудновато, о лежавшем на берегу демоне, о твари, которая лишь казалась мертвой.
  - Эта ночь, - подтвердил Калат, - принесла лишь вопросы.
  - Есть ли теории происхождения этого Витра?
  - Вы знаете мое твердое мнение, что море представляет большую угрозу Куральд Галайну. Оно уничтожает сушу. С каждым ударом волн частица нашего мира пропадает навеки. Бури налетают, словно разверстые пасти, их клыки рвут камни и глину. Утесы слабеют и рушатся, скользя к забвению. Мы наносим на карты...
  - Командир, я лучше выслушал бы ваши теории.
  Калат скривился. - Простите, лорд, но тут я в тупике. Где легенды о Витре? Не среди нас они ходят. Возможно, у Азатенаев есть старые истории, но я ничего не знаю. Джагуты также могли делать замечания о Витре в своих хрониках: нет, в их трудах могут быть ясно изложены все...
  - Но труды эти были уничтожены руками самих Джагутов...
  - То есть руками Владыки Ненависти? Именно его доводы сокрушили фундаменты Джагутов, и они не могли доверять тому, на чем стояли. Потеря их великой учености ударила и по нам тоже.
  Илгаст Ренд хмыкнул: - Никогда не разделял вашего уважения к Джагутам, командир. Мне они напоминают отрицателей, так же отвернулись от будущего - словно желая умыть руки. Но мы должны встречать лицом дни и ночи, ибо лишь они нас и ждут. Даже Джагуту не войти в прошлые дни. Даже бредя без цели, мы идем вперед.
  - Владыка Ненависти с вами не согласился бы, лорд. Вот отчего он выбрал неподвижность. Чтобы не делать шагов.
  - Однако время не склонилось перед пустившим корни упрямцем, - прорычал Илгаст. - Оно просто течет мимо. Он поклялся забыть и был забыт.
  - Он убил их цивилизацию, - сказал Калат Хастейн, - и, сделав это, провозгласил, что всякое знание есть прах. Вот отчего я ощущаю, лорд, что впереди нас ждут зияющие провалы. По вине Владыки Ненависти.
  - Потеряно лишь написанное, командир. Не будет ли полезным искать совета Джагутов? Полагаю, все они пропасть не могли. Кто-то еще живет в старых крепостях и оплотах. Я намерен отыскать хоть одного.
  - Но нынче Джелеки заявляют права на заброшенные земли.
  Илгаст пожал плечами. - Пусть хоть на небеса заявляют права, смысла будет не больше. Решившего сидеть в башне Джагута не изгонишь, и дуракам-Солтейкенам нужно бы это понять. - Он фыркнул. - Как не лупи собаку, она быстро забывает урок. Возвращается торжествующая глупость.
  - Хунн Раал поутру отправит весть в Харкенас, - сказал Калат Хастейн.
  Илгаст невозмутимо смотрел на командира.
  
  Следуя за женщиной, которую назвала Т'рисс, Фарор Хенд видела, как кончаются высокие травы. Впереди, потрепанные и безжизненные, лежали нагие холмы. До самого Нерет Сорра. Солнце миновало зенит, сонный воздух дрожал от жары.
  Они выехали на пустой простор, и Фарор крикнула, прося остановки.
  Путь сквозь Манящую Судьбу оказался лишенным происшествий, но утомленная Фарор начала думать, что они заплутали и могут никогда не найти выхода из бесконечности шуршащих, покрытых паутиной трав. Но наконец-то Судьба оказалась позади. Она спешилась; ноги чуть не подвели. - Нужно отдохнуть, - начала она. - Готова спорить, твоя лошадь не знает устали, но моя не такова.
  Женщина соскользнула с плетеного создания и отошла в сторону. Имитация жизни стояла неподвижно - плетеная скульптура, слишком большая и грубая, чтобы казаться изящной. Слабый ветер породил в угловатой форме целый хор свистов и шелестов. Красные и черные муравьи, подхваченные из какого-то гнезда в корнях, бегали по шее.
  Фарор Хенд сняла с упряжи тяжелый мех с водой, развязала горловину и поставила, чтобы животное могло пить. Сама напилась из меньшего бурдюка и предложила Т'рисс.
  Женщина приблизилась. - Витр?
  Фарор удивленно покачала головой. - Вода. Против жажды.
  - Что ж, попробую.
  Фарор следила, как женщина пьет - вначале осторожно, потом с жадностью. - Не так много и быстро, иначе станет плохо.
  Т'рисс опустила бурдюк, глаза вдруг засияли. - Боль в горле утихла.
  - Догадываюсь, что Витр тут бы не помог.
  Женщина нахмурилась, оглядываясь назад, на лес высокой травы. - Избыток жизненной силы, - сказала она, - может сжечь душу, - и снова посмотрела на Фарор. - Но ваша "вода" мне приятна. Воображаю, каково было бы погрузить в нее, холодную, руки и ноги. Скажи, воды у вас хватает?
  - Кое-где да. А кое-где нет. Холмы на юге были некогда зелеными, но когда срубили последние деревья, почва умерла. Там остается единственный родник, к которому нам и ехать. Но есть риск. Тут водятся преступники, ставшие проблемой еще во время войны. Мужчины и женщины, не вступившие в легионы, но увидевшие возможности в отсутствии солдат. Ополчения, которые могли выставить города и деревни, были слишком мелкими и не могли заходить дальше своих окраин.
  - Эти преступники владеют родником?
  - Как и мы, они зависят от него. Если воспользоваться источником подходит отряд Хранителей или хорошо охраняемый караван, они прячутся. Но мы вдвоем, и они увидят в этом приглашение напасть.
  - Они захотят нас ограбить, Фарор Хенд?
  Хранительница глянула на травяную лошадь. - У них будет повод засомневаться. Или же нам придется защищаться.
  - Хочу видеть этот родник, обильный источник воды. Ты отдохнула, Фарор Хенд?
  - Нет. Накормим лошадей, потом поедим сами.
  - Хорошо.
  Фарор Хенд поглядела на нее. - Т'рисс, похоже, нынешняя форма тебе в новинку. Тело и его потребности. Вода. Еда. Ты знаешь, где была прежде?
  - Сегодня, - ответила Т'рисс, - я буду грезить о воде.
  - Ты понимаешь, о чем я?
  - Грезы в Витре... неприятны. Фарор Хенд, я начала понимать здешний мир. Чтобы создать, прежде нужно разрушить. Использованная мной трава уже теряет жизнь - и в коне, и в одежде. Мы обитаем в сердце разрушения. Вот природа вашего мира.
  - Ты поистине чужая, - заметила Фарор. - Гостья. Ты пришла с какой-то целью?
  - А ты? - отозвалась Т'рисс. - Ты знала все в миг рождения? Ту цель, о которой спрашиваешь?
  - Живя, начинаешь понимать, что нужно делать.
  - Значит, всё, что ты делаешь, служит цели твоего существования?
  - Нет, - признала Фарор. - Не всегда. Извини, но я увидела в тебе вестницу горя. Созданную кем-то или чем-то неведомым, ради некоей цели - и прибывшую к нам не просто так. Но ты бросила мне вызов и устыдила. Никто не знает своего предназначения - зачем мы рождены, зачем нас поместили именно сюда. У любой жизни много смыслов, но ни один не избавляет от холодного вопроса: зачем? Мы спрашиваем у Бездны, но слышим лишь эхо своего крика.
  - Я не хотела вызова, Фарор Хенд. Твои слова заставляют о многом задуматься. Я не помню времени, что было раньше.
  - Но узнала азатенайский.
  Т'рисс лишь наморщила лоб. - Какой азатенайский?
  Фарор Хенд моргнула, глаза сузились. - В тебе таится знание, Т'рисс. Оно скрыто с намерением. Отгоняет мысли, желает, чтобы ты осталась не ведающей.
  - И зачем бы это?
   "Могу придумать лишь одно объяснение. Ты опасна" . - Не знаю, Т'рисс. Пока что я везу тебя в Харкенас. Твоя проблема - не моя компетенция.
  - Витр - ваш враг.
  Фарор уже отвернулась покормить лошадь, но тут метнула на Т'рисс взгляд из-за плеча. - Неужели?
  Однако лицо странной женщины было безмятежным, большие глаза невинными. - Думаю, я голодна.
  - Поедим и поскачем дальше.
  Т'рисс влюбилась в пищу так же, как в воду; она съела бы все, не предупреди ее Фарор. Хранительница хотела было расспрашивать гостью и дальше, но не знала о чем. Детская непосредственность в ней казалась островами, их окружало глубокое, бездонное море. Каждый отысканный остров оказывался бесплодным, а в мятежных волнах Фарор начинала тонуть. Одно лишь стало ясным: Т'рисс потеряла память, как бы пораженная болезнью вроде "ущерба железа". Или, может, новое тело - юная, стройная как мальчик дева - предполагает детское невежество. На месте отсутствующего является что-то новое, что-то жадное до прелестей жизни.
  Они вернулись в седла и поскакали дальше. Местность вокруг была ровной, лишь кое-где торчали колючие кусты; почва потрескалась и стала мертвой от засухи - так было, еще когда Фарор впервые поступила к Хранителям. Иногда ей думалось: не питается ли Манящая Судьба окрестными землями, вытягивая живительные силы, как речная пиявка сосет теплую плоть? Нельзя ли счесть море черной травы мелководьем Витра, свидетельством распространения его яда?
  Взор Фарор Хенд упал на спутницу, что ехала впереди. Конь под Т'рисс трещал, до сих пор роняя песок, пыль и насекомых. "Не она ли истина Витра? Не это ли послание мы должны были узнать, смотря на нее, не ведавшую о нас и равнодушную к нашей возможной гибели? Таков ли глас природы - речь без смысла, действие без причин?
  Но если это верно, зачем нужны посланники? Витр вполне ясно показывает свою истину, день за днем, год за годом. Что изменилось?" Фарор щурилась на Т'рисс. "Она. Из глубин выброшенная на берег. Рожденная только что - и нет. Одна. Но Финарра рассказывала о других, о демонах".
  День утекал, холмы стали ближе. Они не встретили других всадников; не заметили признаков жизни, кроме низких кустов и бессмысленно летающих мошек. Небо без облаков, жара ужасающая...
  У Фарор болели глаза - сказывался недостаток отдыха. Загадка Т'рисс казалась разуму скомканным листом пергамента. Куда-то пропали запретные желания, и даже тревога за участь капитана и Спиннока Дюрава смазалась и потухла, забытая во тьме.
  Она наконец заметила дорогу, что прорезала грубый склон давно высохшей речки. Т'рисс тоже явно ее увидела и повернула туда скакуна.
  - Осторожнее, - заметила Фарор.
  Женщина оглянулась. - Мне поднять армию?
  - Что?
  Т'рисс показала рукой: - Глина и валуны, мертвые корни внизу. Оружие - куски камня. Еще глубже в глине есть кости и панцири огромных насекомых. Такой чудной раскраски.
  - Ты можешь сделать что угодно из земли?
  - Если мне придется, - ответила она, натягивая удила, - я могла бы сделать стражу из травы, но только в знакомых формах. Коней или таких, как я и ты.
  - Однако ты создала меч, защищая себя, еще до нашей встречи.
  - Верно... Не могу объяснить, разве что я уже видела такое оружие, но забыла. Разве память моя не испорчена?
  - Думаю, да.
  - Если нас много, преступники будут держаться в стороне. Ты сама говорила.
  - Да. - Фарор помедлила. - Что за силу ты привлекаешь, Т'рисс, создавая такие существа? Она от Витра?
  - Нет. Витр не создает, он уничтожает.
  - Но ты пришла из него.
  - Мне там были не рады.
  Что-то новенькое. - Уверена?
  Т'рисс на миг замолчала, потом кивнула: - Он нападал на меня. Век за веком я сражалась. Не было мыслей, лишь борьба, и борьба, кажется, пожрала всё, чем я была прежде.
  - Но кое-что возвращается.
  - Те вопросы, которые ты не станешь задавать, породили во мне много мыслей... нет, я не читаю твой разум. Я могу лишь догадываться, Фарор Хенд, ибо ясно вижу битвы, ведомые вопросами против твоей души. Даже утомление не ослабляет тревоги. Я помню боль Витра; она осталась словно призрак, еще готовый поглотить меня целиком.
  - Так откуда исходит твоя сила?
  - Не знаю, однако она несет боль вашему миру. Мне это не нравится но, если потребуется, я буду пользоваться силой.
  - Я отсоветовала бы, Т'рисс. Мир и так терпит много боли.
  Т'рисс кивнула.
  - Теперь мне кажется, - продолжила Фарор, - что ты Азатеная. Что ты вела войну с Витром или пыталась выведать его истоки, его цели. В битве ты потеряла многое, даже память.
  - Если это правда, Фарор Хенд, тогда моя цель - только моя, никто мной не руководит и не пытается меня использовать. Чувствуешь облегчение? Я - да. Как думаешь, я верну себе былое?
  - Не знаю, но надеяться стоит.
  Т'рисс отвернулась и послала коня вскачь.
  Фарор Хенд поехала следом.
  Дорога была набитой; не так давно по ней ехало десятка два подкованных лошадей - прискакали с запада вдоль линии холмов. Свежие отпечатки вели в ту же сторону, которую выбрали женщины.
   - Думаю, у родника мы встретим целую компанию, - сказала Фарор, оказавшись рядом с Т'рисс. - Но это не преступники.
  - Друзья?
  Фарор осторожно кивнула. - Думаю, воинский отряд. Возможно, ополчение из Нерет Сорра или Ян-Тряса, что на юге.
  - Увидим.
  Путь извивался между оврагов, постепенно поднимаясь, и наконец вывел на гребень первой линии холмов. Впереди развалины ворот обозначали перевал. С одной стороны виднелась одинокая казарма с просевшей крышей; две стены обвалились, являя взорам мешанину камней и прогнивших балок. Осколки черепицы затрещали под копытами осторожно шагавшей лошади Фарор; она заметила, как животное насторожилось, раздувая ноздри и двигая ушами. - Уже недалеко, - сказала она тихо.
  За воротами они пересекли остатки мощеной дороги. Кое-где мостовая провалилась, в других местах брусчатку заволокла белая, в тусклом свете почти серебряная грязь. А вскоре они заметили родник - пруд с каймой зелени, в полуокружении деревьев с блеклой корой. Там двигались силуэты, виднелись и лошади, привязанные к длинной веревке между двумя железными столбами.
  Т'рисс дернула поводья. - Чую кровь.
  Слова ее заставили Фарор заледенеть. Увиденные ею мужчины были в одинаковых серых рясах; ноги закрывали кожаные щитки доспехов, под тонкой шерстяной тканью бугрились кирасы. У поясов висели топоры. Мужчины были без шапок, волосы спутанные, всклокоченные.
  Некоторые копали могилы, тогда как остальные сходились к этому не предназначенному для похорон месту, волоча залитые кровью трупы.
  Т'рисс указала на одну из жертв. - Преступники?
  Фарор Хенд кивнула. К ним приближались двое в рясах. Один был крупным, плотного телосложения. Приплюснутый сломанный нос господствовал на обветренном лице, синие глаза ярко сверкнули, когда он посмотрел на скакуна Т'рисс. На широких, словно с трудом держащих вес мускулов плечах лежала двуручная секира с клевцом; он ухватился за нее обеими руками.
  В сравнении с ним спутник казался почти невесомым - кожа бледная, лицо одутловатое, словно у постоянно болеющего. За поясом заткнут топор со сломанной ручкой, а предплечья буквально залиты потемневшей кровью.
  - Смерть в их дыхании, - холодным тоном сказала Т'рисс. - Они твои сородичи?
  - Монахи монастыря Яннис, - отозвалась Фарор Хенд. - Мы во владениях Матери Тьмы. Это уже Куральд Галайн.
  - Пленных они не берут.
  Почти тридцать убитых отщепенцев - мужчины, женщины и дети - лежали в ямах. В стороне от пруда сквозь деревья виднелся наспех построенный поселок: хижины как отверстые раны - двери распахнуты, пожитки выброшены. Повсюду плывут клубы дыма.
  Меньший монах заговорил с Фарор: - Хранительница, вы прибыли вовремя. Вчера вы оказались бы игрушкой здешних юнцов. Я лейтенант Кепло Дрим, командир отряда Ян-Тряса. А сей слюнявый идиот рядом - ведун Реш.
  Реш обратился к Т'рисс - голос был мелодичным, словно вода зажурчала по камням. - Привет вам, Азатеная. Чудного коня вы сделали, но интересно, слышны ли вам его стоны?
  Т'рисс повернулась к Фарор, лицо стало серьезным. - Кажется, мне нужно немного задержаться на пути в Харкенас.
  - Ненадолго, смею полагать, - заметил ведун. - Ведь Ян-Тряс будет по дороге в Премудрый Град.
  Фарор Хенд выпрямила спину. - Извините, но эта женщина под моей опекой. Я доставлю ее в Харкенас без задержек.
  Кепло кашлянул, словно оказался в недоумении. - Извините, вы, должно быть, Фарор Хенд. Калат выслал полсотни хранителей на ваши поиски, не говоря уже о Кагемендре Туласе, который как раз оказался в лагере вашего командира. Командир требует вашего немедленного присутствия: вот что было передано всем, кто мог вас найти.
  - А гостья, - вставил Реш, не отрывая от Т'рисс взора, в коем нельзя было отыскать малейших признаков гостеприимства, - отныне под защитой Ян-Тряса.
  - Я доведу протест до Калата Хастейна, - яростно начала Фарор - но больше ничего выдать не смогла, столь спутались ее мысли от имени Кагемендры Туласа. "Он приехал за мной? Как посмел! Я хранительница Внешних Пределов, не заблудившаяся девчонка!"
  Т'рисс сказала ей: - Подруга, кажется, мы должны расстаться. Благодарю за компанию.
  - Тебя всё устраивает? - спросила Фарор, ухватившись за луку седла, дабы скрыть дрожь в руках.
  - Если я утомлюсь их обществом, поеду в Харкенас сама, чтобы встретиться с Матерью Тьмой. Мне оказали уважение, я в полной безопасности. Ведун много мнит о себе, но он не опасен.
  Кепло закашлялся. - Простите меня... Здесь никто никому не угрожает. Мы возвращаемся на юг, и я уверен - мать Шекканто Дерран пожелает встреться с Азатенаей, что предполагает краткую остановку в Ян-Трясе. Всего лишь знак внимания, уверяю.
  - Лучше бы так, - рявкнула Фарор.
  Т'рисс всмотрелась в лейтенанта. - Вижу, сир, вы не чураетесь крови.
  - Да, Азатеная. Уверяю вас, банда головорезов полностью заслужила свою участь. Неприятная задача...
  - А дети? Они тоже головорезы?
  - Глина в недобрых руках, - сказал Кепло. - Сражались вместе со взрослыми. Младенцев зарезали свои, хотя мы готовы были принять сирот в монастырь.
  - Отчаяние возводит высокие стены, - пошевелил плечами Реш. - Лейтенант, Азатеная говорит верно. В ней неизмеримая сила, словно готовый родиться ребенок. Лучше не выкручивать ей рук.
  - Мы выкажем полнейшую вежливость.
  - Тогда я попрошу об услуге, - обратилась Т'рисс к Кепло. - Обеспечьте Фарор Хенд сопровождением, дайте, если есть, свежего коня. Не хочу, чтобы на пути в лагерь с ней приключилось плохое.
  - Вовсе не нужно, - скала Фарор. - Но спасибо тебе, Т'рисс...
  - Т'рисс!? - выпучил глаза ведун. - Витр не шлет даров, женщина!
  Фарор Хенд вздохнула: - И что ты хотел показать такой дерзостью? Лейтенант, в вестях от Хранителей не было ли слов о капитане Финарре Стоун?
  - Да. Она выздоравливает. Если и следует питать тревогу, то о вашем нареченном - он спешно скачет к самим берегам Витра.
  - Его решение. - Она не успела выговорить, как заметила вздернутые брови Кепло.
  - Уверяю, он не один, - продолжил лейтенант с прежним недоумевающим видом. - Его сопровождает отряд Хранителей и Шаренас Анкаду.
  - Шаренас Анкаду?
  - Ваш командир принимает гостей - уверен, я ведь уже сказал? Ладно. Мы встретили на дороге капитана Хунна Раала, он с тремя запасными лошадьми скачет в Харкенас. Увы, о его задании мы ничего не знаем. - Однако он тут же метнул Т'рисс невинный взгляд. Та улыбнулась.
   "Побери Бездна ваши игры!" - А спутник капитана Стоун?
  - Полностью здоров, как я слышал. Ему силком помешали ехать на ваши поиски.
  Ей казалось, она сумела скрыть реакцию на вести, но Реш сказал: - Кузен? Густота крови предполагает... - В тоне его была насмешка и некое презрение.
  Кепло снова кашлянул. - В любом случае отдыхайте с нами, хранительница. Вижу, вы готовы упасть...
  - Я в порядке.
  - Тогда пощадите лошадь, она чуть не падает под вами.
  Она вгляделась, но на лице мужчины написана была полная невинность. - Не люблю спать рядом с мертвецами.
  - Как все мы. Но ведун позаботится, чтобы несчастные духи были изгнаны. Ничья душа не подпадет под власть лихорадки...
  - Сколько бы крови ни было на руках, - бросила Т'рисс, слезая с коня и подходя к воде. - Какая тихая, - пробормотала она. - Разве нет? - Сбросила самодельную одежду и голышом вошла в пруд.
  Фарор Хенд спросила: - Лейтенант, нельзя ли закрыть рот?
  
  Хижины сломали, добывая топливо для костров. Пока готовился ужин, монахи по двое - трое заходили в воду, чтобы смыть следы дневной резни; мало кто брезговал пить воду, окрашенную кровью. Молодой монах придержал лошадь; Фарор Хенд взяла запасную палатку и поставила в некотором удалении от остальных. Она еще не решила, как относиться к Кепло Дриму. Ведун Реш, кажется, был мужчиной, привычным к своему размеру. Однако бывают личности, и среди мужчин, и среди женщин, которые живут неловко, то ли боясь занять побольше пространства, то ли воображая себя иными, нежели они есть на самом деле; такие склонны сталкиваться с вами или ломать вещи. Манера двигаться многое открывает...
  Во внешних лагерях Хранителей, где находят дом чудаки и отщепенцы, Фарор часто замечала, что при первом появлении они бывают недоверчивы, приносят с собой раны одиночества, насмешек или пренебрежения. Однако неловкость постепенно пропадает, когда каждый встречает добрый прием. Доверие - семя, способное прорасти на самой бесплодной почве. Она видела это снова и снова.
  Такой слабости ведун Реш из Ян-Тряса был лишен начисто. Нет, само его присутствие раздражало. Всякий жест бросал вызов. Она невольно взвилась, едва увидев его, и твердо решила не уступать. Несколькими годами ранее она отступила бы, потупив глаза. Но сейчас она хранительница Внешних Пределов, она встречает насмешливый взгляд равнодушным терпением. Типы вроде него заполняют все сточные канавы мира.
  Она развела костерок, чтобы приготовить чай, и с приязнью встретила Т'рисс (та подошла, еще роняя капли влаги после долгого омовения). - Фарор Хенд, эти мужчины спят с мужчинами? Они презирают женщин и соединяются лишь с братьями?
  Фарор улыбнулась. - Иные - да. Но не все. Монастыри трясов разделены на две секты. Эти - Ян, Сыны Матери. Есть еще Йедан, Дочери Отца. Многие сыны связаны с дочерьми на всю жизнь - своего рода брак, хотя необычный. Связавшие жизнь могут возлежать с кем захотят; могут жить порознь и никогда не видеться. Но по смерти разделяют одну могилу.
  - Какое божество этого требует?
  - Никакое. - Фарор Хенд пожала плечами. - Не меня спрашивай. На мой взгляд, они чудаки, но в их воинском мастерстве я не сомневаюсь.
  - Кажется, умение сражаться важно в вашем мире.
  - Всегда так было и будет, Т'рисс. Это средство обеспечить процветание рода. Чем нас больше, тем всё сложнее. Законы держат нас в узде, кары доносят необходимое послание тем, кто нарушает законы. Цивилизация приходит в упадок, когда многие ее члены избегают правосудия, оставаясь безнаказанными.
  - Размышления солдата, Фарор Хенд?
  - Мои отец и мать вели жизнь ученых. Редкое отклонение среди Дюравов. Их убила разбойничья партия Джелеков, убила в доме, который затем подожгла. Боюсь, судьба младших сестер была еще горше.
  - И, чтобы ответить на такую жестокость, ты взялась за меч.
  - Честно сказать, я сбежала. К чему ученость, когда варварство скалит зубы? Итак, я решила защищать цивилизацию, но отлично знаю эфемерность того, что защищаю. Против невежества нет единого фронта. Против порока не защитит никакая граница. Они легко расцветают за нашими спинами.
  - Как насчет удовольствий жизни? Радостей, чудес?
  Фарор Хенд пожала плечами: - Равно эфемерны. Но пока длится миг, пей глубоко. Ах, чай готов.
  
  Двуручная секира упала наземь, через миг ведун Реш присоединился к ней, кряхтя и обеими руками почесывая шею. - Убийство вызывает у меня головную боль, - прогудел он тихо.
  - Убитым пришлось хуже, - отозвался Кепло. Извернулся на стуле, чтобы поглядеть на далекий костер и двух женщин. - Я же склонен к низости.
  - Настоящий политик.
  Кепло поглядел на Реша. - Как я и сказал.
  - Калат Хастейн требует их немедленного возвращения? Полная чепуха.
  - Не совсем. Я уверен, он настроен твердо. К тому же вижу некую пользу в том, что именно мы доставим Азатенаю в Харкенас. Да и мать Шекканто ощутила ее прибытие.
  - То есть ощутила скачок колдовских сил. Как и я. Под ней содрогается почва. Доставим ее - и заслужим порицание.
  - Но это может принести и пользу.
  - Вот талант твоего ума, Кепло: осаждать со всех сторон.
  - Я принимаю возможность, дорогой мой ведун, что мы призываем гадюку в гнездо. Но ведь мы вряд ли похожи на неоперившихся птенцов.
  - Говори за себя. Я до сих пор проверяю, не сижу ли в собственном дерьме.
  - Ты таков долгие годы, Реш. Эта Азатеная - Т'рисс - заявляет, будто рождена из пены Витра. На редкость неприятные роды для такой красавицы. Какую угрозу она несет? Есть ли смысл объявлять об угрозе? С какой тайной целью она пожелала ехать в Харкенас?
  - На этих трех ногах ты запнешься, Кепло Дрим.
  - Все мы ходим на трех ногах.
  - Шекканто вывозит тебя в жире и бросит в Цитадель, чтобы посмотреть, в какую щелку ты выскользнешь. Это ли цель твоей жизни?
  - Трясы служат Куральд Галайну. Видел, как Хунн Раал прячется от наших взоров? Он желает перетянуть Калата Хастейна на свою сторону, не нашу. Но когда знатный муж совершал визит - формальный или неформальный - к нашим Матери и Отцу?
  - Все ожидают от нас нейтралитета. Почему их ожидания тебя обижают, Кепло, если они, скорее всего, окажутся верными?
  - Обида в предубеждении. Гнездо надежно, но прочен ли сук под ним? Крепки ли корни дерева?
  - Мой ум раздваивается, - вздохнул Реш, откидывая голову на руки. - Жажду сорвать неведомый плод. Боюсь ощутить неприятный вкус. Не в этом ли суть искушения?
  - Никакой ответ не искусил мой язык. Увы, придется тебе остаться неудовлетворенным.
  - Магия просыпается. Чувствую ее жар. Трепещу в такт с биением ее сердца. Замолкаю как мертвый, слыша шелест змей. Сучки на земле - плохая преграда. Наши высоты не сулят защиты. Кто-то истекает кровью. Где-то.
  - Мать Тьма?
  Реш фыркнул. - Ее сила слишком холодна для огня, слишком черна для тепла. Ее сердцу еще предстоит пробудиться. В ее близости даже змеи слепы.
  - Так ослепит ли она гостью, или гостья принесет пламя и конфликт?
  - Честно?
  - Честно.
  - Полагаю, они мало что способны сказать друг дружке.
  Над головами кружились звезды, скромные в яростном свете, ибо куда смелее были неосвещенные пространства. Кепло глядел на них некоторое время, пока брат укладывался спать. - Так крепче перехватим оружие и дерзко устремимся в атаку на новые вершины, пускай они щетинятся пиками. Ты заметил интригу вокруг хранительницы?
  Реш зевнул. - Ее кузен известен всем, хотя, на мой вкус, слишком легко побеждает.
  - Не готов сдаться твоему напору, да? Я уверен: Спиннок Дюрав быстро забыл бы о потере.
  - А ее нареченный вырвет леса черной травы, ища любимую.
  - Сразит мириад волков и еще менее приятных обитателей.
  - Найдет подходящую дыру, чтобы вычерпать Витр.
  Кепло зевнул. - И осадит ее, встречая вялое равнодушие.
  - Ради ничего. Но, может быть, хитрая птичка уже видит каменный свод и читает неведомые слова.
  - Слова еще не написаны.
  - Иным не нужны ни резец, ни рука резчика.
  - Весьма верно, о ведун. Но, думаю, у нашей Азатенаи иная цель, не связанная с Фарор Хенд. К тому же у милой Т'рисс нет ни таланта каменщика, ни присущей им комплекции.
  Реш поднял голову, пошевелил тяжелыми бровями: - Думаешь? Обдумай лучше вон ту стреноженную лошадь. Только не напрягайся, чтобы не стать еще бледнее. Если это возможно.
  - Никогда не слушал твою болтовню, Реш, но эти слова буду обдумывать. Только не сейчас. Убийства меня вогнали в сон.
  - Ба, а в моей больной голове звенят копья, как будто целая равнина ими поросла.
  
  Кони опустили головы. Пот спекся в корку на удилах, прочертил полосы на гладких шеях. Они миновали высокие как лес травы, выйдя на бесплодную границу, где виднелись лишь кривые бугры и похожие на язвы овраги. Шаренас Анкаду не верила, что такая скачка возможна; да, этим лошадям пришел конец. Мысль ее рассердила. Кагемендра Тулас в своей безумной охоте за нареченной сдался унылому равнодушию. Она оглянулась на остальных из отряда: осунувшиеся лица, стеклянные глаза. Они выехали на поиски одного из своих, но ничья жизнь не стоит жизни таких коней.
  Никогда она не могла понять наглого возвышения одной личности над прочими, менее привилегированными существами - словно всякий мыслящий разум подобен гордой цитадели, самозваной добродетели, от потери которой содрогнется весь мир.
  Ну, иные миры содрогаются. Поцелуй смерти всегда касается лично вас, холодные губы не сулят утешения. Незрячие глаза словно смотрят в прошлое, мимо тех, кто осмелился встретить взгляд. Пейзаж теряет краски, вздох кажется сухим на губах. Но эти чувства лишь жалят насмешкой, будучи отзвуками внезапной потери, плачем по ушедшему.
  Животные знают то же горе. Она видела это раз за разом. Потеря универсальна. Ведь это - язык самой жизни.
  Нет, она не "рассержена". Она в ярости. Когда Тулас снова схватил поводья, она выплюнула единственное слово. - Нет.
  Он резко повернулся.
  - Или ты решил ехать в одиночку?
  Еще миг, и Кагемендра опустил плечи.
  - Мы нашли след, - продолжила Шаренас. - Он ведет в обратную сторону, хотя, кажется, не совсем по нашему маршруту. Лорд Тулас, Калат Хастейн определил своим хранителям не одну только задачу. Мы, разумеется, должны узнать участь Фарор Хенд. Но еще мы должны подтвердить рассказ капитана Стоун. Можно вернуться сюда на обратном пути, но пока что наш план ясен - отдых и скачка к берегу, на запад.
  - Тогда я намерен вас покинуть, - сказал Тулас.
  Капитан отряда Беред, невысокий плотный мужчина средних лет, прочистил горло и вставил, сухо кашлянув: - Лучше всего оставаться вместе, лорд Тулас. Страна эта враждебна, и при всей вашей смелости вы не можете похвастаться близким с ней знакомством. Мы поддерживали вашу скорость, да, но напрасно. Теперь придется идти шагом, чтобы животные отдохнули. Потом отдохнем и сами. Воздух здесь дурной и будет только хуже.
  - Она моя нареченная.
  - И наша соратница. Друг любому из нас. Но мы питаем великую веру в ее способности, лорд Тулас. Если она все же погибла, спешка не изменит судьбы останков. Мы ее найдем, и будем надеяться, что в конце следа не будет мрачного зрелища. А пока что леди Анкаду права: мы должны ехать к берегу.
  - К тому же, - сказала Шаренас, - неужели вы заехали так далеко, чтобы лишить себя зрелища Витра? Не желаете узнать смысл службы Фарор Хенд в диких землях? Не хотите собственными глазами узреть ее заклятого врага? Я это сделаю, хотя бы ради ее памяти.
  Тут он вздрогнул, но не стал протестовать.
  Тулас уже ощущал поцелуи смерти. Он вынесет новую потерю. Она видела, что мужчина вернул себе решимость, словно готов броситься в гущу терний; видела также, что к горечи примешивается некий намек на удовлетворение, даже наслаждение. - Верно сказано, Шаренас Анкаду. Рад, что вы здесь. - Безжизненный взор упал на Береда и других хранителей. - И вы тоже. Вижу в каждом напряжение - возможно, вы потеряли товарища. Мне ясно: нареченная нашла для себя достойный мир. Ваши старания - вот почтение к ней.
  Ответ Береда был резким. - Мы надеемся, лорд, что через пару дней будем беззаботно веселиться в ее компании.
  Тулас отвернул лошадь с пути. - Вы поведете, капитан, по слабому следу?
  - Благодарю вас, лорд.
  Шаренас и Тулас подождали, пока все проедут, и двинулись следом бок о бок.
  - Считаете меня глупцом, - пробормотал он.
  - В делах любви...
  - Избавьте меня от этого, Шаренас. Вы отлично прочитали слабость моих нервов. Наречение было для меня наградой, а для Фарор Хенд - наказанием. Между нами нет тока любви. Но я сделаю ради нее все, что смогу. Мои ожидания невелики, я отброшу все цепи до того, как мы соединим руки. Пусть находит себе любовников, каких пожелает; пусть даже проведет все дни среди хранителей. Я не стану брюзжать над ее решениями.
  - Но отдадите жизнь в ее защиту.
  Он бросил косой взгляд. - Разумеется. Она моя нареченная.
  - Боги благие, - тихо сказал она. - Ты настоящий дурак, Тулас.
  - О чем вы?
  - Сдержи гнев, пока я буду говорить откровенно. Нет, подожду, пока гнев испарится с твоего лица... Ладно, слушай. Дело не в смерти ради нареченной. Дело в жизни ради нее. Ты должен был отвергнуть предложение, зная достаточно о себе и грезах юной девушки. Ты сам сказал, это было наградой, и дар считался великим. А Дом Дюрав был жестоко перемолот в войнах, почти исчез - и за их потери был предложен другой дар. Значит, у Фарор Хенд не было выбора. Она должна была согласиться ради семьи - она приняла бы предложение любого знатного мужчины. Он нее ожидают наследников. - Шаренас внимательно всмотрелась в него и продолжила: - Возможно, ты ушел. От тебя остались лишь плоть и кости. Но этого достаточно. Понимаешь, о чем я?
  - Почему ты поехала с нами? На поиски?
  Она скривилась. - Признаюсь в жестокости и любопытстве. Но от тебя так мало осталось, Тулас, что игра не стоила свеч. Боюсь, я оказалась так же глупа. Так давай разгладим песок меж нами и начнем все заново. Если сумеешь.
  Его кивок был уклончивым, что вполне понятно.
  Он не замолкала: - Если друзья тебя бросили, я буду твоей спутницей. Если и такая связь кажется слишком крепкой - кивай в ответ на случайную улыбку, смотри в глаза. Можешь со мной без опаски говорить о чем угодно, я клянусь, что стану надежным хранилищем твоих секретов.
  - А как насчет твоих секретов, Шаренас Анкаду?
  - Увы, признаюсь, по большей части они недостойны. Но если настаиваешь, получишь их в изобилии.
  Как ни странно, обветренное лицо сморщилось в улыбке. - Говорят, среди трех ты самая умная.
  Она фыркнула: - Среди трех - едва ли славная победа ума.
  - Ты будешь на стороне Урусандера?
  - Не тратишь зря времени, Тулас.
  Тулас издал непонятный звук и помотал головой. - Время? В избытке, пока мы готовимся. Но на любое дело его не хватает. Мы скапливаем груды времени, но восхищаемся умением его тратить.
  - Ты целые годы готовился умереть, Тулас. Потеря времени? Очень явная.
  - Я снесу уколы твоего языка и смахну кровь, если она потечет.
  Шаренас поглядела на зернистый сумрак. Еще один день прошел, пришло время угасания света. - Калат Хастейн был стеной против мечущего аргументы Хунна Раала. Камень за камнем, и все лопаются и песком осыпаются вниз. Слова напрасные, как прах. Это было славно.
  - Илгаст Ренд был медведем среди волков, но волки ничего не поняли.
  - Ты знаешь, в чем его цель?
  - Подозреваю. Он консервативен и все сильнее закаляется на своем пути. Его слова стали для Калата дополнительным оплотом, и стена даже не дрогнула.
  - Мои сестры и кузины поддержат Урусандера, лишь бы уязвить Драконуса. Супруг лучше консорта, если ей суждено нами править.
  - Дети склоняются к формальному союзу, когда речь идет о родителях. В их природе не любить любовника матери, каким бы он ни был. Среди Джелеков принято - когда самцы перетекают в форму волков - впадать в лихорадку насилия и рвать щенков соперника.
  Шаренас поразмыслила, улыбнулась: - Мы делаем то же самое и называем это войной.
  - Другие поводы не подходят?
  Она пожала плечами. - Формы и правила помогают затемнять то, что по сути просто и банально. Да, ты спрашивал, на чью сторону я склонюсь. Я думала, но так и не решила. А ты?
  - Я встану на сторону мира.
  - Кто среди нас признается в обратном?
  - Многие говорят о мире, но сердца их горят злобой. Они любят лишь насилие, расправу над врагами, и если нет подлинных врагов, они найдут кого-то еще. Интересно, сколь часто ненависть к Драконусу порождается завистью?
  - Я думала о том же, - признала Шаренас.
  Некоторое время они ехали молча. Жгучий в такой близости от Витра воздух горел в горле, щипал глаза. Они миновали трупы убитых волков, зверей скорее в чешуе, нежели в мехах. Хотя дней прошло немного, шкуры уже крошились, воздух разъедал торчащие кости.
  Уже глубоко ночью Беред объявил остановку. Шаренас удивлялась, что хранители сумели не потерять давнишний след. Капитан спешился и вернулся к ней и Туласу. - Здесь Финарра Стоун пробралась среди камней, выходя с берега. Шаги ее были тяжелыми, поступь нетвердой. Нам лучше отдохнуть здесь, насколько это возможно в гнусной атмосфере, и спуститься к Витру на заре. Леди Шаренас, лорд Тулас, присоединитесь к нашей трапезе?
  
  Солнце казалось раной неба, тускло отсвечивая на мертвенной поверхности моря Витр. Они рассыпались в линию вдоль обрыва, изучая россыпи покрытых выбоинами валунов. Прямо у берега простерся огромный безголовый остов. Рядом виднелся изуродованный труп коня Финарры Стоун.
  - Значит, она говорила правду, - произнесла Шаренас. - Но как тварь с отсеченной головой могла двигаться, тем более атаковать?
  Беред - лицо бледное и натянутое - покинул седло и схватился за меч у пояса. - Селад, Стенас, Квилл, с конями за мной. Готовьте копья.
  Тулас что-то хмыкнул. - Капитан, зверь явно мертв. Плоть его гниет. Органы вывалились наружу и запеклись на солнце.
  Не ответив, Беред пошел по природой проложенной тропе к берегу. Трое хранителей выбрали для себя другие пути.
  Тулас соскользнул с коня и последовал за капитаном.
  Шаренас перевела взгляд на Витр. Невинный вид, плохо скрывающий злобную натуру... Встав на стременах, она оглядела весь берег - вначале запад, затем восток. И нахмурилась. - Там что-то есть, - указала она рукой. - Тень, наполовину в воде, наполовину снаружи. Ни один валун долго так бы не пролежал.
  Хранитель рядом с ней, второй по старшинству после Береда, свел лошадь вниз. Шаренас глянула на Береда и остальных. Они уже были у двух трупов; Беред, спрятав клинок, стаскивал седло с павшего коня. Оружие Финарры он успел подобрать и передать одному из хранителей. Тулас стоял в нескольких шагах и наблюдал.
  В груди было тяжело, словно она курила трубку всю ночь; ядовитые испарения неприятно касались открытых участков кожи. В глазах зудело. Шаренас двинулась за солдатом. Догнала у берега и сказала: - У капитана ничего необычного. Кажется, существо совершенно мертво. Давайте поедем изучить нашу находку, а потом поскорее оставим это место.
  - Витр не выбрасывает мусора, леди Шаренас.
  - Кажется, теперь выбрасывает.
  Ее слова явно вызвали беспокойство. Он вздохнул, кивнул. - Тогда поскорее.
  Они послали лошадей в медленный галоп. Колючий песок под копытами звучал до странности гулко.
  Оказавшийся примерно в четырех сотнях шагов объект выглядел угловатым, словно выброшенное судно, но гораздо больше любого виденного Шаренас корабля - хотя, честно говоря, корабли она видела лишь на иллюстрациях в книгах и кожаных свитках Форулканов, и размеры всегда вызывали сомнения, столь явно художник старался увеличить персонажей на палубе.
  С одной из двух острых мачт свисали какие-то рваные полотнища. Вторая была сломана посередине, верхушка накренилась к песку.
  Но, оказавшись ближе, всадники замедлили скакунов.
  Не корабль.
  Голос Хранителя был слабым от недоверия. - Я считал их сказками. Легендами.
  - Думали, Мать Тьма опустилась до выдумок? Она прошла до Предела Темноты и встала на шпиле, окруженном хаосом. И когда она воззвала к хаосу, формы явились из дикости.
  - Полагаете, он мертв? Должен быть...
  Иллюстраторы пытались понять смутные описания Матери. Они старались вдохновляться крылатыми ящерицами, которые в изобилии обитали некогда в Великом Чернолесье, прежде чем служившие гнездилищами деревья были вырублены. Однако лесные обитатели были мелкими, не больше годовалого щенка гончей. Их называли элайнтами.
  Мачты оказались костями крыльев, полотнища - тонкими мембранами. Острые углы означали суставы, расщепленные бедра. Но существо было совсем не похоже на тварь, напавшую на Финарру Стоун. Оно из другого кошмара. И раза в три крупнее.
   Дракон. Существо из мифа, воплощение грезы о полете. Но... смотрите на его голову, длинную шею, словно тело змеи. Эти челюсти смогли бы проглотить коня целиком. Смотрите в его глаза, залитые кровью, словно черными слезами.
  Хранитель натянул удила. - Капитан Беред должен видеть.
  - Скачите назад, - сказал Шаренас. - Я же изучу его поближе.
  - Не советовал бы, миледи. Возможно, свойства Витра таковы, что мнимое мертвым не остается мертвым.
  Она метнула на него косой взгляд. - Интригующая мысль. Я намерена осторожничать, ведь очень ценю свою жизнь.
  Солдат повернул коня и послал рысью, а затем и галопом.
  Снова глядя на дракона, она подошла ближе. В пятидесяти шагах лошадь заупрямилась, так что она сошла наземь и стреножила скакуна.
  Гигантский зверь лежал на боку, сверху видны были раны, десятки длинных ран, но нигде она не могла увидеть торчащих наружу белых ребер. А вот громадное брюхо было вспорото. Кишки вылились тяжелой грудой, порезанные и порубленные, словно кто-то неистово работал мечом.
  Что-то еще лежало у раны в животе, среди разворошенного песка. Шаренас подошла.
  Одежда. Доспехи в пятнах кислоты. Длинный тонкий клинок поблизости, черный от мяса. И... уходящие прочь следы.
  Шаренас поняла, что стоит, не в силах сделать еще шаг. Глаза выискивали отпечатки, пропадавшие между валунов обрыва.
  - Фарор Хенд, - пробормотала она, - кто сейчас идет рядом с тобой?
  
  
  
  ВОСЕМЬ
  
  - Нет никакой доблести во владении оружием, - сказал От, и вертикальные зрачки сузились до тончайших линий, пока он осматривал россыпь на выщербленной поверхности старого стола. - Все, что ты здесь видишь, есть разные вариации. Но общее гораздо важнее, Кория. Всё это аргументы железа. - Он обратил к ней осунувшееся, обветренное лицо, клыки в слабом свете приобрели цвет старого рога, а зеленоватый оттенок кожи напомнил медную патину. - Ты станешь избегать столь очевидных обманов. Для тебя железо есть язык неудачи.
  Кория указала на разложенное оружие: - Но они ваши, учитель, вы часто носили эти аргументы.
  - И за мной каждый раз оставалось последнее слово. Да. Но что я приобрел? Все больше груз лет на спине, все больше дней под бессмысленным солнцем, пустой ветер в лицо. Новые ночи под равнодушными звездами. Новые могилы, которые нужно посетить, новые тоскливые воспоминания. Кория, мои сны утеряли дар цвета. Уже давно мир, проходя перед очами, кажется лишенным жизни, и душа разрисована тусклыми полосами серого.
  - Значит, вы устали, учитель.
  От хмыкнул: - Глупое дитя. Ты мое единственное яркое пятно. Теперь слушай внимательно, ибо я не стану повторять. Мы должны покинуть это место.
  - Боитесь возвращения Джелеков?
  - Не смей перебивать. Ныне я говорю об ожидающем тебя воспитании, ведь все прежнее было лишь приготовлением. Вещи, которые ты должна узнать, выше моего опыта. Мы отправляемся на юг, туда, где пробуждаются силы.
  - Не понимаю, учитель. Какие силы? Разве Джагуты не отказались от притязаний на власть?
  От взял увесистый пояс с мечом в тяжелых кожаных ножнах. Опоясался, быстро поправил - и с гримасой снял. Оружие тяжело ударило по столу. - Азатенаи, - сказал он. - Кое-кто оказался неосторожным. Но я должен поговорить с сородичами. С теми, что остались. Прочие пусть гниют.
  - Почему я так важна, учитель?
  - Кто сказал, что важна?
  - Зачем же вы потратили годы на мое учение, если во мне мало или вовсе нет ценности?
  - Дерзость тебе идет, Кория, но ты всегда рискуешь ощутить на лице чужую руку.
  - Вы никогда меня не били.
  - И ты, как иные щенки-Джелеки, играешь без оглядки? - От приподнял тяжелую алебарду, отступил и широко размахнулся, пока клинок не врезался в стену, разбросав каменные осколки. Со звоном уронив оружие, он потер запястья.
  - Вы будете дискутировать с сородичами?
  - Дискутировать? Мы никогда не дискутируем, мы спорим.
  - Железом?
  Быстрая, дикая ухмылка осветила его лицо, чтобы исчезнуть миг спустя. - Как ни приятна эта мысль, нет.
  - Так почему вы снаряжаетесь на войну?
  - Боюсь, что шаги будут слишком легкими, - ответил он.
  Кория сражалась с потребностью покинуть комнату и вернуться назад, в башню. Встать под утренними звездами и следить, как солнце истребляет их все. От запретил брать в путешествие что-либо, кроме смены одежды. И все же она верила, что назад они не вернутся.
  Он взял секиру с двойным лезвием и древком из оленьего рога, взвесил в руках. - Тел Акаи. Откуда оно у меня? Удобное оружие... трофей или дар? Совесть не шевелится, значит... не добыча. Интересно, как часто триумф должен источать кровь? Не потому ли мы находим его вкус столь сладким?
  - Учитель, если не железом я должна защищать себя, то чем?
  - Умом, дитя. Но неужели ты не видишь, что я занят?
  - Вы велели внимательно слушать, учитель. Я здесь, я внимаю.
  - Я велел? Ты здесь?
  - Мы должны путешествовать на юг, к вашим сородичам. Но истоки вашего любопытства - в Азатенаях. Заключаю, что мы встретимся и с ними. Путешествие обещает быть долгим, но у нас лишь небольшой тюк с пищей, по одному водяному меху на каждого, два одеяла и котелок.
  - Понимаю, о чем ты. Найди черпак.
  - Вы передадите меня одному из сородичей, учитель? Для дальнейшего обучения?
  - Кто бы тебя взял? Избавься от столь абсурдной идеи. Мы словно скованы цепями и кандалами. Ты головная боль, которую не изгнать из черепа, старая рана, что извещает о близости дождя, хромота, портящая даже ровную почву. - Он нашел кожаную перевязь для тел-акайской секиры. - Ну, - спросил он, выбрав шлем и поворачиваясь лицом, - готова?
  - Черпак?..
  - Раз ты так хочешь вооружиться, почему нет? Он висит на крючке над очагом.
  - Сама знаю, - бросила она, разворачиваясь за черпаком. - Не люблю тайн, учитель.
  - Тогда я буду кормить тебя лишь ими, пока не раздуешься, готовая взорваться.
  - Загадки не люблю еще больше.
  - Тогда я сделаю из тебя загадку для всех. Ох, да протяни за ним руку. Вот. Нет, засунь за пояс. Теперь можешь идти вразвалочку, смелая как волк. Или ты предпочла бы носить топор?
  - Нет. Оружие меня пугает.
  - Тогда кое-какую мудрость я в тебя вложил. Хорошо.
  Ей не хотелось уходить. Пока что большая часть воспоминаний принадлежит этой башне, а не месту ее рождения; но, кажется, ей предстоит паломничество домой - по весьма кружному маршруту. На пути, однако, она встретит других Джагутов и затем Азатенаев. Со дня появления Джелеков От чем-то взволнован, настроение его переменчиво; кажется, слабость исчезает из ветхого тела, словно кожа съеживается на жаре. Теперь он ведет себя скорее как воин, готовится к спорам железа.
  Она прошла за ним к двери, хмурясь, будто видела все в первый раз. И тут же всякое упование на лежащее вовне пропало. Степь желтой травы, впереди вяло поднимаются пологие холмы, небо бледнеет под касанием света - будет всё как всегда. Чего же бояться?
  Взявшись за ручку двери, От помедлил и оглянулся. - Ты учишься.
  - Не понимаю.
  Джагут резко распахнул дверь. Мрак полился внутрь, словно дым, щупальца завились у ног. Он пробормотал что-то, но она не смогла различить ни слова.
  Ужас приковал Корию к месту. Сердце бешено стучало, словно птичка в ловушке.
  Когда От снова заговорил, она ясно расслышала слова. - Теперь я начинаю видеть, что они сделали. Умно, однако полно риска. Отлично же, мы ступим на путь и увидим, куда он приведет.
  - Учитель... что случилось с миром?
  - Ничего... пока что. Идем.
  Она как-то сумели пойти следом, черпак стучал по бедру с каждым шагом. Вспышки раздражения пытались ее отвлечь, но Кория смотрела на странную дымную тьму. Темнота плыла вокруг, но девушка поняла с удивлением, что может видеть сквозь эту призрачную субстанцию. От шагал впереди, потертые сапоги стучали и скрипели по гравию.
  Перешагнув порог башни, она увидела узкую тропу, ведущую вдоль гребня едва ли в две сажени шириной. По обе стороны было лишь пустое пространство. Она проглотила внезапное головокружение. Окрестная ширь проглатывала голос. - Учитель, как такое возможно?
  Ощутив проседание гравия при каждом шаге, она опустила глаза. И увидела блеск и отсветы драгоценных камней: толстый ковер гемм, колец, бусин, настоящие сокровища под ногами. От не уделил им внимания, попирая груды, словно это была древесная стружка или речная галька. Она присела и наполнила ладонь. Все кольца были рассечены, искривлены, будто их сдирали с мертвых пальцев; она взяла в руку шейный обруч из цельного золота, погнутый и вроде бы изрубленный ударами ножа. Ломаные ожерелья струились между пальцами, холоднее змей. Подняв голову, она увидела, что От остановился и смотрит на нее.
  Кория недоуменно покачала головой. - Такие богатства сделают богача жалким, как нищий. Учитель, кто мог оставить такой след?
  От хмыкнул: - Богатства? Неужели редкость означает ценность? Если так, драгоценней этих безделушек вера, истина и цельность. Еще больше стоит умение прощать. И выше всего - протянутая рука. Богатства? Мы живем в бедности. Это самая предательская тропа - и мы должны идти не оступаясь, дитя.
  Кория выронила драгоценности и выпрямилась. - Боюсь, я могу споткнуться. Боюсь упасть, учитель.
  Он пошевелил плечами, словно ее слова вызвали тошноту. - Это добыча. Сокровища убийцы. Тропа вьется все выше и кто может сказать, что ждет нас в самом конце? Крепость, стонущая под листами расплавленного злата? Трон из бриллиантов и на нем - сгнивший труп? Какая армия встает на колени перед златом и серебром? Тепла ли постель из жемчугов в ночи?
  - Я же сказала, учитель, что ненавижу загадки. Чье это владение?
  - Ах, какое богатое нюансами слово. Владение. Оно взывает к равновесию, такое уверенное, пылинка опирается на пылинку в иллюзии прочности. Здесь можно проходить, озирая просторы чьих-то видений и называя их домом. Ты ожидала мира, который знаешь? Воображала, что будущее не отличается от субстанции прошлого? Где же степи, спрашиваешь ты. Где череда ночей и дней... но чему я мог бы научить тебя в них? Что такого могла бы ты узнать, чего не изведает любое дитя за несколько лет?
  Слова плыли к ней, падали в пустоту по сторонам, не рождая эха. От продолжил поход.
  Кория шла следом. - Это Азатенаи.
  - Очень хорошо, - отозвался он, не оборачиваясь.
  - И что они этим хотят сказать?
  - Спроси Джелеков. Ба, слишком поздно. Глупцы ушли, поджав хвосты меж волосатых лап. Ты была им нужна, чтобы думать. Еще одна безделушка. Вот интересно, что твои сородичи сделают с двумя десятками щенков - Солтейкенов?
  - Не знаю. Приручат, наверное.
  Смех Ота был резким, ранящим. - Чтобы приручить, нужно воспользоваться преимуществом разума. Им никогда не приручить этих зверей, ибо они могут быть дикими, но они не тупы.
  - Тогда... став заложниками, они узнают пути Тисте и не станут видеть в них чужаков, врагов.
  - Ты в это веришь? Возможно, так и будет.
  Тропа вела вверх, хотя уже не так круто, чтобы скользили ноги. Однако они начали уставать. - Учитель, вы этого ожидали?
  - Некоторым образом.
  - О чем вы?
  - Дитя, нас пригласили.
  - Кто?
  - Это еще нужно узнать.
  
  Она знала, что ведет жизнь скромную, но уже догадывалась, что большинство искусов оказываются пустыми. Идти можно лишь вперед, но никто не может поклясться, что впереди ждет лучшая жизнь. Потенциал кажется бременем, возможности кажутся идущими по следу волками. Мечты о божественной власти были обрывками детства; они развеваются сзади клочьями паутины, усталыми флажками давнего празднества. Она вспомнила вдруг о куклах в безмолвных, темных пределах сундука - глаза смотрят в никуда, уста улыбаются никому. Теперь он далеко позади - не дотянешься, не побежишь к нему через комнату. В этом месте царит тишина, тихая, как окружающая комната и вся крепость. Как куклы жили в сундуке, она с Отом обитала в крепости, и может статься, что это владение - лишь иная версия, что все дело в размере.
  Боги и богини тоже в своих комнатах. Она почти могла их видеть - стоят у высоких окон, выглядывают, грезя о лучших местах, лучших временах, лучших жизнях. Как у кукол, их глаза устремлены в широкие дали и ничто более близкое не заставит их пошевелиться. Ни на миг.
  Но теперь ее одолевают более странные воспоминания. Комната в башне, мертвые мухи на каменной решетке оконного проема, на выгоревших стекляшках, словно в бешеной жажде бегства они забили себя до смерти, пытаясь коснуться недостижимого света. Не нужно было убирать с окна паутину, потому что пауки умело кормятся безрассудными мухами.
  Не есть ли будущее лишь череда миров, в которых мы жаждем жить? Каждый недосягаем, но чистый свет и чудные виды разворачиваются без конца. И вправду ли бешеная жажда и отчаяние столь различны?
  Казалось, они поднимались половину дня, но тропа впереди так и вилась вверх. Огонь пылал в мышцах ног, заставляя думать о торфяных пожарах - некое воспоминание детства о месте, где лес умер так давно, что сгнил на земле слой за слоем, и все пропитано водой цвета ржавчины. Она вспомнила груды шкур, вынимаемых из прудов, каменные грузила на перепутанных черных веревках. Вспомнила жесткие волосы внутри - день был холодным и воздух кишел мошкарой - сверкнули ножи, рассекая связки, и шкуры рассыпались...
  Столь внезапно пришедшие воспоминания заставили Корию встать на месте.
  Шкуры Джелеков.
  Очевидно, От ощутил ее отсутствие, ибо повернулся и сошел вниз.
   - Учитель, - сказала она, - расскажите о первых встречах Джелеков и моего народа.
  Выражение лица Джагута наполнило ее тоской.
  Когда он не стал отвечать, она продолжила тоном тусклым, но упрямым: - Я кое-что вспомнила, учитель. Мы ничего не понимали в Солтейкенах, верно? Огромные волки, которых мы убивали, оказались на деле народом. Мы убивали их. Охотились за ними, ведь наши души так жаждут охоты. - Ей захотелось сплюнуть при последнем слове, однако оно упало столь же безжизненно, как и все прочие. - Мы срезали шкуры с трупов и дубили в болотах.
  От жестом велел ей идти, и они зашагали снова. - Происхождение Джелеков - загадка, заложница. Перетекая в двуногую форму, они имеют некое сходство с Бегущими-за-Псами с дальнего юга. Может, лица более звероподобны, но едва ли это должно удивлять - морозный мир севера суров к своим жителям.
  - Бегущие-за-Псами общаются с ними?
  - На юге ныне живут Жекки. Возможно, они общаются.
  - Мы охотились на них. Забавы ради.
  - Таково наследие самых разумных существ - время от времени наслаждаться резней, - ответил От. - Так мы играем в богов. Лжем самим себе, создав иллюзию всемогущества. Одна лишь мера есть для мудрости народа, и это умение удержать руку. Не сумей ограничить себя, и убийство выглянет из глаз, и все твои претензии на цивилизованность прозвучат пусто.
  - Такое наследство есть и среди Джагутов?
  - Настало время, Кория, когда Джагуты перестали шагать вперед.
  Тут на нее напала легкая дрожь, словно он коснулся ее недавних раздумий, отлично всё понимая.
  - И тогда перед нами предстал выбор, - продолжал От. - Продолжить путь вперед или развернуться, открыв благо возвращения по недавнему пути. Мы стояли на месте, споря сотни лет, и наконец, во взаимном и вполне заслуженном отвращении каждый выбрал путь по себе.
  - Так окончилась ваша цивилизация.
  - Ну, ее вообще почти не было. Да и мало у кого... Итак, ты нашла мрачное воспоминание и готова его мусолить? Пора принимать важное решение. Выплюнешь или проглотишь?
  - Я уйду от цивилизации.
  - Не сможешь, она внутри тебя.
  - Но не внутри вас? - требовательно спросила она.
  - Не глупи, Кория, - сказал он, и голос приплыл, тихий, как шелест ножа о точильный камень. - Ты видела мой набор оружия. Почти все аргументы железа - для споров цивилизации. Какие краски мы наложим на лица? Под каким именем явимся? Перед какими богами должны склониться? Тебе ли отвечать на эти вопросы за меня? Я взял секиру, чтобы защищать свою вольность - но знай: отзвуки этих чувств ты будешь слышать эпоха за эпохой.
  Она фыркнула: - Воображаете, я проживу целые эпохи, учитель?
  - Дитя, ты будешь жить вечно.
  - Убеждение ребенка!
  - И кошмар взрослого, - отбрил он.
  - Хотели бы, чтобы я не взрослела? Или счастливы, воображая мои вечные кошмары?
  - Выбор за тобой, Кория. Выплюнь или проглоти.
  - Я вам не верю. Не буду я жить вечно. Никто не вечен, даже боги.
  - И что ты знаешь о богах?
  - Ничего. "Всё. Я стояла с ними у окна. Во тьме сундука глаза ничего не видят, но не знают об этом". Она могла бы перед уходом вынуть кукол. Посадить рядком у окна, между мертвых мух, и прижать плоские лица к грязным стеклам. Могла бы приказать им увидеть все, что можно увидеть.
  Но, хотя она была некогда богиней, но не такой жестокой.
   "Мы не мухи".
  Однажды она пришла к окну, чтобы увидеть: мухи пропали. Солнечное тепло вернуло всех к жизни. Тот день стал самым страшным днем детства.
   "Нужно было скормить их паукам. Если бы я не смела их жилища... В этом месте..." - Я многое начала вспоминать, - сказала она вслух.
  От хмыкнул, не поворачивая головы и не сбавляя шага. - И это твои воспоминания?
  - Думаю, да. Чьи же еще?
   - Еще нужно понять, заложница. Но начало положено.
   "Майхиб. Сосуд. Желающий наполниться. Сундук с куклами. Тянись же быстрее! Выбери одну ради самой жизни - выбери одну!"
  Ее осадило другое воспоминание, но явно не настоящее. Она была вне башни, висела в горячем полуденном воздухе. Перед ней было окно, сквозь серое стекло она увидела ряды и ряды лиц. Она плыла, всматриваясь в них, удивляясь унылым выражениям.
   "Ну, теперь я, кажется, знаю, на что смотрят боги и богини".
  Драгоценные камни скрипели и ломались под ногами. Она вообразила себя старой, сломленной и согбенной, и в руках все золото, серебро и самоцветы мира, а в сердце жадное желание... она знала, что отдала бы всё ради... ради одной детской мечты.
  
  Дети умирают. Ферен не отпускала этих слов из разума, спеленутая и сжавшаяся в горьких объятиях. Иные выпадают из утробы с закрытыми глазами, и теплота крови на лицах - лишь злая насмешка. Они исторгаются в волнах боли, только чтобы недвижно улечься в мокрых ладонях. Ни одна женщина такого не заслуживает. Для других отмерена пригоршня лет, которые лишь потом кажутся короткими - крики голода, хватка маленьких рук, сияющие глаза - кажется, они мудры, знают нечто невыразимое... А затем однажды глаза смотрят из-под приспущенных век, но не видят ничего.
  Неудача жестока. Судьба привыкла входить в опустевшие комнаты с непринужденностью завзятой мошенницы. Дети умирают. Для чужих ушей сетования матерей звучат скучно. Все отворачиваются и смотрят в землю, или усердно изучают горизонт, словно там есть чему меняться.
  Она помнила выражение лица Ринта, любимого брата, и уже научилась понимать, что оно означает. Помнила старух, хлопотавших с деловитым видом и не желавших встречать ее взгляд. Помнила свою ярость при звуке детского смеха, и как кто-то кричал на детей, заставляя замолчать. Не то чтобы смерть была редкой гостьей... Она всегда крадется рядом, холодная словно тень. Нет, грубая правда в том, что мир бьет душу, пока не согнет кости и не разорвет сердце.
  Тогда она сбежала, и все прошедшие годы ощущаются как один день - ушиб горя свеж под кожей, и отзвуки бесчувственного смеха звенят в ушах.
   Они странствовали по Барефову Одиночеству, и каждую ночь она брала в постель юношу, бастарда Драконуса, и говорила себе: только потому, что лорд приказал. Однако встречать взгляд брата становилось все труднее. Аратан изливал в нее семя два, три раза за ночь, и у нее не было ничего, чтобы предотвратить возможное; она ничего не сделала и в ночь, когда возлегла с Гриззином Фарлом. Хотя бы тут было оправдание - она была пьяной, ей владело нечто беспутное, жажда помчаться навстречу судьбе, утонуть в жестоких последствиях.
  Своего будущего она не страшилась, ибо утонуть в болоте собственных поступков означает тешить иллюзию контроля. Но она притязает на принадлежащее другим - на годы впереди, на жизни, которые они вынуждены будут вести. Потерявшие ребенка матери бывают одержимы жаждой опекать, и такова будет участь Ферен, ведь дитя ее ждут пожизненные страдания. Аратан может породить бастарда, став отражением отца, и обратятся ни них обоих суровые и непрощающие взоры совести. Брат, вновь обезоруженный, сбежит от роли любящего дядюшки, уязвленный жалом свежей потери.
  Аратан в возрасте, в котором мог бы быть ее сын - юноша, падающий под гнетом мира. Таковы все юноши. Он не ее сын, но сможет сделать ей сына. Да, она была уверена, что сможет. Брат сумел узреть странный, зловещий узел ее разума, смешение судеб, одной пустой, другой быстро наполняющейся. Она уверена.
  Одно дело пользоваться ради удовольствия. Совсем другое - просто использовать. Она учила Аратана искусству любовных игр, шептала о благодарности его будущих женщин. Но что это будут за женщины, кто станет благодарить Ферен за всё, что она дала их любовнику? Где он найдет женщин - хрупкий сын-ублюдок, которого вскоре бросят среди Азатенаев? Не ей решать этот вопрос, разумеется; она часто напоминала себе это, но без толку. Он станет таким, каким она его сделает; он сделает ей то, чего могло не быть. Сына. И тогда, в темноте и поту, она погладит его волосы, сложит руки в кулаки - мягкие пальцы без ногтей - и сожмет своими ладонями, воображая в летучем, смешанном с чувством вины экстазе, что руки мальчишки становятся меньше, как будто она может силой превратить их в ручки младенца.
  В женщинах есть особого рода дерзость. Раздвинуть ноги означает пригласить, а приглашение влечет сдачу в плен. Каждую ночь привкус этой сдачи превращается во влекущее зелье. Брат, наверное, видит, и он прав, что боится. Женщина, готовая на всё - женщина опасная.
  Каждый день в скачке через бесплодные земли она жаждет грядущей ночи, беспомощного рвения юнца, содрогания тела поверх тела, волн, как бы уносящих его жизнь - так много жизни струится в нее... Она готова использовать эту жизнь.
  Дети умирают. Но женщина может понести новых. Сыновья родятся и умирают иногда, но сыновей много. И мечты о будущем таятся в сжатых ладонях, местах тьмы.
  
  Скачущий рядом с сестрой, став пленником повисшего между ними молчания, Ринт озирал очертания земель, желая, чтобы здания встали перед ними, вырвавшись из твердой почвы, остановив путешествие. Дальше ехать нельзя; только и осталось, что поворотить и вернуться в Куральд Галайн.
  Получив дитя, она сбежит, как вор по улице - в скрытые аллеи, тайными путями, которые никто не проследит. Приз во чреве. Она вытащит нож и зашипит на любого, кто подойдет близко. Даже на брата.
  Он проклинал Драконуса, проклинал всю затею; он ощущал, как слабеет от тоски при виде юного Аратана, столь гордо скачущего бок о бок с отцом. Он-то был о сестре лучшего мнения... Весь мир, съежившийся до жалкого отряда, стал горьким.
  День близился к концу, тени тянулись от передовых всадников, эфемерные и уродливые. По обеим сторонам катилась равнина, волнистая как выброшенный ковер, голая на возвышенностях, которые зимние ветра месяц за месяцем словно резали ножами. Места более низменные белели, лишившись жизни от залежей соли.
  В полдень они миновали какие-то развалины. Камни фундамента создали прямоугольник, слишком большой для Азатенаев; Ринт не заметил и следов легендарного искусства зодчих в грубо отесанном граните. Стены давным-давно упали, создав осыпь на дне низины, а на другой стороне лежали грудами камней. Кажется, никто никогда не разбирал эти завалы. Кроме одинокой постройки, Ринт не замечал иных признаков обитания - ни амбаров, ни стен вокруг полей, ни следов плуга на почве. Он удивлялся, скача мимо.
  Но только невежество делает прошлое пустым. Глупцы создают мир из ничего - каприз бога, некое смелое явление сущего в Бездне. Эти видения лишь тешат тщету верующих. Всё вокруг создано ради них: чтобы видели глаза, чтобы было чем восхищаться. Ринт в такое не верит. У прошлого нет начала. Что-то всегда существовало прежде, сколь далеко не тянись. Заблуждения смертной жизни, которая начинается, а значит, должна окончиться, и вот все сущее подражает ей, словно покорный раб. Нет, всё, что существует, существовало всегда в мириадах форм.
  Сестра сделала любовником сына-бастарда, а лет ему столько же, сколько могло быть ее умершему сыну. Подумай подольше - и всё выворачивается. Всё шелушится, обнажая подлые тайны в тусклом полусвете. У прошлого было лицо, и это лицо она готова вернуть к жизни. Аратан заслуживает лучшего, и стоит ли удивляться его наивности: он вошел в возраст глупости, как бывает со всеми юношами. Мечты пылают, словно языки солнечного пламени, но сколь высоко бы они его не возносили, впереди падение, вечный полет в пучину отчаяния. Что-то тонкое потеряно - для Аратана настали годы ошибок, неловкости телесной и душевной. Бездонная любовь к Ферен скоро станет уязвленной ненавистью.
  Таковы были страхи Ринта, и он ощущал себя беспомощным.
  Изогнувшись, он поглядел назад, отыскивая Виля и Галака, но лишь пустая равнина тянулась, уходя к сумрачному востоку. Они в лучшем случае в двух днях пути.
  А где-то впереди ждут первые селения Азатенаев. Он воображал удивительные крепости, замки и дворцы. Сады, где вода хлещет из земли в неустанном служении. Прочные стены и крепкие двери со следами пожаров, набегов Джелеков. Внутри же просторные палаты с мебелью скудной и бедной, и слабый запах дыма - не копоти пожара, а запаха одежды и покрывал, кислые и горькие. Это будут неприветливые места, он знал, что нужно постараться их покинуть как можно скорее.
  К чему Азатенаям желание принимать лорда Драконуса, кроме разве что обычной вежливости? Здесь тайна. Гриззин Фарл смотрел на Драконуса, как на старого друга, между ними давняя близость, если та беспутная ночь не была ловким представлением. Однако Ринт знал, что лорд провел в Куральд Галайне всю жизнь, а из Дома уезжал лишь сражаться в войнах. Защитник - Азатенай никогда не посещал королевство Тисте; во всяком случае, Рит о таком не помнил. Как же они могли встретиться?
  Тут скрытые течения. Драконус не просто увозит бастарда подальше, чтобы притушить притязания придворных врагов. Творится что-то иное.
  Дневная жара не хотела спадать. Они приехали к другим руинам, похожим на прежние, хотя тут было три здания, обширные, каждое построено без оглядки на другие. Углы спорили, линии сталкивались, но Ринт все же понял, что три здания строились в одно и то же время. Остатки возвышались на углах до высоты груди, в серединах стен были вдвое ниже. Казалось, камни упали беспорядочно, вовне и внутрь строений. Никаких следов крыш не было видно.
  Сержант Раскан обернулся к Ринту и Ферен. - Здесь разобьем лагерь, - сказал он.
  Ринт привстал в стременах, огляделся. - Не вижу колодца или других источников воды, сержант.
  - Боюсь, ночью будет только та, что мы привезли с собой.
  Разочарованный Ринт спешился. Отряхнул пыль с кожаных брюк. - Сказал бы утром, сержант, мы наполнили бы несколько лишних мехов.
  - Я виноват, - подал голос Драконус. Лорд сидел на коне - фигура в черной кольчуге и потертой коже, торчащие позади руины. - Мне помнилось, что селение было обитаемым.
  Удивившись, Ринт снова огляделся. - Не в последние столетия, лорд, смею сказать. Целые столетия...
  Скривившись, Драконус спешился. - Придется терпеть.
  - А завтра, лорд?
  Раскан косо взглянул на Ринта, но Драконус ответил беззаботным тоном: - К полудню мы должны достичь реки Херелеч. Она, в отличие от многих иных, полна водой год от года.
  - Отлично, лорд, - отозвался Ринт.
  Ферен снимала поклажу с коня, как будто оставшись равнодушной к лишениям грядущей ночи. Лошадям потребуется почти вся вода. Почти не останется для готовки и совсем - чтобы смыть дорожную грязь и пот. Сестра же жаждет презреть все неудобства.
  Он понял, что скалится, глядя на нее, и отвернулся.
  Аратан соскользнул со своего мерина, встав на ноги уже с большей ловкостью. "Он находит себя в путешествии. Все, что он воображал, превзойдено. Но бойся, Аратан. Как бы в конце тебе не потерять больше, чем нашел".
  
  Раскан наблюдал, как погран-мечи разбивают лагерь. Лорд Драконус ушел бродить по развалинам, Аратан же ухаживал за лошадьми, начав в мерина - однако глаза юноши то и дело обращались в сторону Ферен.
  Ныне Аратан ездит рядом с отцом - со дня визита Гриззина Фарла; сержант оказался в некоем одиночестве, скача между Драконусом и его сыном впереди и двумя погран-мечами сзади. Однако он не ощущал себя мостом между спутниками. Ринт и Ферен были на ножах, хотя по привычке близких родичей желали скрыть взаимную ненависть от чужих взоров, не выдать семейные тайны. Что до бесед между лордом и его незаконным сыном, происходили они не часто, да и тогда Раскан не мог расслышать ни слова.
  Легкость, дар Гриззина Фарла, постепенно уходила. В глубине ночей Ферен соединялась с Аратаном, пыхтение и тихие вскрики звучали до странности отчаянно; она никогда не удовлетворялась одной схваткой. Раскан слышал, как она будит его снова и снова, под глазами Аратана уже начали появляться темные круги.
  Сержант гадал, когда же вмешается Драконус. Конечно, лорд знает, что между сыном и Ферен творится что-то неподобающее. Она старше его в два раза, если не больше. Раскан думал, что сумел заметить скрытую прежде слабость. Профессиональный лоск погран-меча начал крошиться.
  Да и брат ее всё понимает...
  Напряжение растет.
  Драконус показался снова. - Джелеки, - сказал он, указывая на руины за спиной.
  - Они напали здесь, лорд?
  - Унесли все, что смогли, в том числе балки крыш и черепицу.
  Раскан нахмурился: - Должно быть, очень давно, лорд. Не Гриззин ли Фарл уверил вас, что место еще обитаемо? Очевидно, он не здесь проходил.
  Драконус вгляделся в него и не сразу кивнул. - Как скажешь, сержант. Ладно. Нам и этого довольно.
  - Разумеется, лорд. Присмотреть за вашим конем?
  - Нет, спасибо. Дай мне сделать еще кое-что, пока готовят ужин. - Однако Драконус колебался. Видя это, Раскан подался ближе.
  - Владыка?
  - Перекинемся словечком, сержант.
  Они отошли, обойдя небольшой холм, на котором стояли руины. Раскан удивился, заметив проход к склону - здесь был вход в могильник. Однако Драконус опередил его расспросы. - Мальчишку нужно предостеречь.
  Раскан сразу понял, о чем говорит его господин, и кивнул: - Боюсь, да, лорд. Природное рвение...
  - Ее рвение вовсе не "природное", сержант.
  Он имел в виду Аратана, но лорд вскрыл истину более глубокую. - Думаю, в этом союзе она жаждет зачать дитя, лорд. Но вряд ли, чтобы занести меч над Домом Драконс.
  - Да, согласен - это было бы бесполезно.
  Раскан удивился такому комментарию, но не сообразил, какими вопросами прояснить дело. - Кажется, она старше...
  - Ей сорок лет от роду, на год больше или меньше. Сможет выносить дитя еще несколько десятков лет, если не более.
  - Любовь к детям - вот что исчезает в более старых женщинах, лорд, - заметил Раскан. - Редко кто решается рожать после первой сотни лет. Колеи становятся рытвинами. Независимость сдается в плен скопидомству.
   - Не в том исток ее торопливости, сержант.
  Раскан не желал оспаривать утверждения господина. Он лишь осмелился довести до Драконуса свои мысли, чтобы лорд смог успокоить его тревоги. Однако стоящий перед ним муж не склонен дарить иллюзии лишь потому, что они сулят утешение. Чуть помявшись, Раскан продолжил: - Кто-нибудь другой стал бы гадать, доводилось ли ей быть матерью прежде. Но на мой взгляд, лорд, у нее тело, уже выносившее дитя и кормившее грудью.
  - Нет сомнений, сержант.
  - Я готов его предостеречь, лорд. Но это лишь половина проблемы...
  - Да.
  - Как ее командир, я мог бы...
  - Нет, сержант. Ты выказываешь смелость, принимая такое бремя, но не тебе его нести. Я сам поговорю с ней. Ночью, под покровом тьмы. Уведи Аратана подальше.
  - Да, лорд. Может, пройдемся по следам?
  - Сойдет.
  
  Аратан не мог отвести от нее глаз. Она стала воронкой, вокруг которой он кружился и не мог совладать с затягивающей силой. Да и не особо старался. Казалось, он может исчезнуть в жарких объятиях, сливаясь с ее плотью, ее костями. Ему подумалось: однажды он сможет глядеть ее глазами, как бы поглощенный полностью. И не станет оплакивать потерю свободы, отказ от будущего. Ее вдох станет его вдохом; вкус на ее устах - его вкусом, нежные движения рук и ног - его движениями.
  Однажды утром его начнут искать и не увидят следа, ибо он сокроется за веками ее, и она не выдаст, довольная, пышная, насладившаяся. Интересно, гадал он: не есть ли его чувства сама сущность любви?
  Аратан раскатал подстилку, поднял гирьки и положил около седла. Он часто думал о Сагандере, о том, каково сейчас наставнику. Кажется странным - доставлять подарки от ученого, оставленного позади. Вся премудрость, коей старик так жаждал, теперь ему не доступна. Незаданные вопросы, неполученные ответы - всё это остается далеко впереди, бесформенное, как облака на горизонте. Гирьки, заботливо уложенные на пыльную землю, кажутся бесполезными. Здесь нечего взвешивать, здесь нечего измерять; здесь, так далеко от границ Куральд Галайна, царит дикость, и она просачивается в каждого.
  Он ощущал все течения и временами готов был утонуть, поглощенный чем-то животным, чем-то низменным. Но такая судьба, если поразмыслить, сулит мало потерь - или вовсе никаких потерь. Всё, что он знал, то, откуда он пришел, ныне кажется мелким и банальным. Небо было высоко над головами, равнина не заканчивалась и, двигаясь здесь, внизу, пересекая ее, они проявляли дерзость желаний. Само движение, день за днем, казалось ему величественнее высоких крепостей и разрушенных домов. Он вспоминал, как играл в груде песка за домом, когда был намного младше. Песок привезли для лепящей горшки работницы. Кажется, нужно было добавить зернистости глине, из которой создавали формы для обжига. Песок ощущался мягким, был прогрет солнцем на поверхности, но холоден внизу; он помнил, как лежал на нем, раскинувшись, шаря рукой и смотря, как глубоко погружаются пальцы - а потом набирал полную ладонь и подносил ближе, словно желая похоронить себя.
  Путешествие по миру ощущается так же, словно движение - всё, что можно удержать, ухватить и тем самым назвать своим.
  Лениво размышляя, следя за раздувающей костерок Ферен, Аратан подумал, будто ему удалось понять природу войны, и мысль его может впечатлить самого Сагандера. Это когда протянута не одна рука; когда возникает спор над желаемым; когда готова литься кровь. Здесь нет ничего рационального. Песок просачивается сквозь пальцы, сыпется вниз из жадных рук, и лежит, когда притязающие уже ушли. Ничего рационального. Просто желание, сырое, как содрогания тела в ночи.
  - Аратан.
  Он поднял глаза. - Сержант Раскан.
  - Свет быстро уходит. Идем со мной.
  Аратан выпрямился. - Куда мы?
  - Назад по следу.
  - Почему?
  - Потому что я так хочу.
  Озадаченный Аратан пошел за мужчиной. Раскан шагал так, словно торопился оставить лагерь. Он снял поношенные сапоги и был в подаренных Драконусом мокасинах - столь драгоценных во мнении сержанта, что он завел привычку надевать их лишь по вечерам. Аратан не знал точно, но думал, что так оно и есть: дар господина, большая ценность. Это заставляло сержанта казаться младше своих лет, но не столь юным, каким ощущал себя рядом с ним Аратан.
  Следы лошадей были заметны: выдранная трава, глубокие отпечатки подков - рваная полоса, так не подходящая открытому, плавно-холмистому пейзажу.
  - Уронили что-то сзади, сержант? Что мы ищем?
  Раскан остановился, оглянувшись на лагерь - но видны были лишь алые и оранжевые отсветы костра. До них долетал дымок, слабый и лишенный намека на тепло. - Отец желал, чтобы ты изучил пути плоти. Лег с женщиной. Он счел погран-меча полезной, ведь тут не нужно тревожиться о чем-то... политическом.
  Аратан смотрел в землю, не решаясь встретить взор темных глаз Раскана. Сунул было палец в рот, чтобы пожевать ноготь, и ощутил след любовных игр прошлой ночи. Торопливо выдернул.
  - Но чувства, что могут родиться между мужчиной и женщиной... да, этого не предсказать. - Сержант пошевелился, что-то бормоча, и продолжил: - Ты на ней не женишься. Не проведешь рядом остаток жизни. Она вдвое тебя старше, и ее больше, чем тебе нужно.
  Аратан смотрел в темноту, желая сбежать, потеряться. Пусть Раскан высказывает жестокие слова пустым теням.
  - Понимаешь меня?
  - Нужно было взять больше женщин, - сказал Аратан. - Тогда вы смогли бы иметь свою.
  - А не дырку в земле? Тут скрыто большее. В них больше, чем ты думаешь. Вот я о чем. Она не шлюха, не думает как шлюха. Как думаешь, за что мужчина платит деньги женщине? За отсутствие сильных чувств, вот за что. Твой отец счел, что тебе будет полезно. Несколько ночей. Чтобы ты освоился с этим делом. Но он не хотел, чтобы ты нашел женщину - полулюбовницу, полумать.
  Аратан трепетал, ему хотелось ударить мужчину, выхватить меч и порубить на куски. - Не вам знать, чего она хочет, - заявил он.
  - Знаю. Он послал меня к тебе - он знает, о чем мы говорим прямо сейчас. Более того, он взял Ферен с собой. Объясняется с ней так же прямо, как я. Все зашло слишком далеко, слишком...
  - Да что тут такого?
  - Она принимает твое семя...
  - Понимаю.
  - А когда понесет, выбросит тебя.
  - Нет.
  - Придется. Чтобы ты не потребовал дитя. Чтобы не украл его, когда вырастет, или когда тебе захочется.
  - Я не стану. Я буду жить с ней...
  - Отец не позволит.
  - Почему нет?! Какая ему важность? Я ублюдок, он выбросил меня!
  - Хватит орать, Аратан. Я пытался тебе показать. Пытался использовать доводы разума, но ты не готов, ты слишком молод. Отлично. Посмотрим, поймешь ли так: если вы продолжите, он ее убьет.
  - Тогда я убью его.
  - Верно, тебе захочется. Но он не желает такого разлада. Вот почему нужно покончить с этим здесь и сейчас. Тебя не отдадут за женщину из погран-мечей лишь потому, что тебе хочется, и не оттого, что она недостаточно красива или еще что. Оттого, что ей от тебя нужно лишь одно, и получив это, она тебя жестоко обидит.
  - Зачем вы твердите одно и то же? Вы ее совсем не знаете!
  - Я знаю побольше твоего, Аратан. Она потеряла ребенка - вот что я знаю. Это не догадки, тут всё очевидно. И теперь она засасывает тебя. Неправильно, всё неправильно.
  - Отец прямо сейчас ее убивает? - Аратан шагнул мимо сержанта.
  Раскан схватил его за руку и развернул. - Нет. Не этого он желает и, уверяю тебя, Ферен сейчас не столь нетерпелива, как ты. Она слушает; она внимает тому, что он говорит. Вашим ночам конец, уж поверь моему слову.
  Аратан вырвался и побежал назад, в лагерь.
  Миг спустя Раскан пошел следом. - Верно, - сказал он в спину бегущего мальчишки, - я знал, что будет нелегко.
  
   Едва увидев, как сержант уводит Аратана, Ферен поняла, что случится. Когда Драконус подал знак, она выпрямилась. Сказала брату: - Не сожги жаркое - уже загустело.
  Он хмыкнул, выражая понимание - всего.
  Лорд повел ее в руины, к подножию кургана, у которого привязали лошадей.
  Ферен не желала, чтобы ей долго ерзали по ушам. - Я сделала так, как вы велели, господин.
  - Убери железо.
  - Простите?
  - Твой кинжал. Меч и пояс.
  Она не шевелилась. - Вы хотите меня обезоружить, лорд Драконус? Хотелось бы знать, ради чего?
  Через мгновение она лежала на земле, кости болели от силы падения. Что же произошло, он ее ударил? Непонятно. Она не ощущала следа от выпада кулаком или пощечины. Ошеломленная, слишком слабая, чтобы пошевелиться, она почувствовала, как он шарит по боку, потом услышала скрип - он сорвал пояс. Металл лязгнул, падая неподалеку. Следом полетел кинжал.
  Она беспорядочно хватала его за руки, пытаясь оттолкнуть, пыталась подтянуть ноги... защититься...
  Мужчина издал недовольное ворчание, Ферен ощутила, как ее хватают за локоть. Переворачивают на живот и волочат через траву. Она хотела закричать - позвать брата - но тогда прольется больше крови. Преступление затронет всех - слишком многих, чтобы... Если Драконус вознамерился ее изнасиловать, она стерпит. Месть можно отложить на долгое время.
  Он втащил ее в проход между рядами валунов, в зернистом сумраке она видела, как мимо проползают неуклюжие стены дверного проема, и тотчас же ночная темнота сменилась тьмой более глубокой.
  Она так и оставалась слабой, бессильной в его хватке. Какое-то волшебство? Сила от его возлюбленной Матери Тьмы? Тянуться так далеко, так легко отдать силу для гнусного использования этим мужчиной, консортом - нет, какая бессмыслица.
  В тесных пределах гробницы - пол шел куда-то вниз - Ферен почуяла смерть. Древнюю, высохшую, слабую.
  Ее влекли к длинному саркофагу.
  Внезапный ужас обуял Ферен. - Лорд, - захрипела она - я сдаюсь. Не нужно...
  - Тихо, - рявкнул он. - Здесь мы страшно рискуем.
  Он отпустил ее ногу, вывернул ступню, заставляя перекатиться на спину, и грубо толкнул к краю холодного камня. - Лежи.
  Она видела, как он склоняется, тянется к саркофагу - кажется, крышки нет - раздается шелест, треск и тихие щелчки, затем шуршание, как от песка.
  Драконус вытащил труп на край гроба. Пыль полилась на Ферен, засыпала лицо. Она кашляла, задыхаясь.
  Ногами он прижал ее с боков, удерживая на месте; прильнул к саркофагу. Она видела, что лорд словно сражается с сухим телом - существо было большим, кости ног толстыми и длинными. Черные волосы упали, закрыв Ферен лицо, обдавая запахом плесени.
  Костистая рука внезапно прижалась к животу.
  Судороги мучительной боли охватили Ферен, даже Драконус вынужден был отпрянуть - он пошатнулся, удерживая труп за обтянутое сухой кожей запястье. Тело накренилось, тяжко наваливаясь на ноги Ферен.
  - Дрянь! - заорал он. - Двигай прочь, женщина - быстрее!
  Рот трупа издал какое-то бормотание.
  Перепуганная - волны боли в животе быстро утихали - Ферен выползла из-под тела.
  Драконус нагнулся и уложил огромный труп в саркофаг. Он упал, поднимая тучу пыли и треща костями.
  - Должно хватить, - буркнул он. - Благословение тебе, и мольбы о прощении, о Королева! Выбирайся отсюда, Ферен, да поскорее.
  Она исполнила приказ, вскоре миновав тесное устье и увидев над головой круговорот звезд, ярких как подарки. Пробралась по проход, упала на колени, кашляя и сплевывая кислую грязь.
  Драконус присоединился к ней, отряхивая брюки. Стащил перчатки, выбросил. - Собери оружие, погран-меч.
  - Лорд...
  - Я видел, как ты вздрогнула. Ощутил.
  Она удивленно кивнула.
  - Смерть и жизнь не приветствуют взаимное касание. Ты несешь дитя, Ферен. Семя растет в тебе. Теперь оставь моего сына.
  Неуклюже собирая снаряжение, борясь с приступами неестественной слабости, она подняла глаза на Драконуса. Ощутив гнев: он все равно что ее изнасиловал. Она еще чувствовала касание мертвой руки на животе. Ферен оскалила зубы. - Забирайте же.
  
  Ринт один сидел у костра. Ужин пригорел. Слишком мало воды в похлебке, слишком мало мужского внимания. Он не сомневался в том, что творится в темноте, и молился, чтобы слов оказалось достаточно - но сестра его женщина суровая, ее так просто не отвадишь. Драконус - лорд, но и он может обнаружить себя наедине с гадюкой. Мысль эта вызвала пронизавший кости страх.
   "Навредишь ей - получишь войну. С Пограничными Мечами. Со мной. Я завалю тебя, Консорт, и в Бездну последствия!"
  Он расслышал, как кричит Аратан, хотя не разобрал ни слова. Однако догадаться нетрудно. Хозяйский сынок вышел из себя, отброшенный от возмужания обратно в детство. Она так хотела. Но не сойдет. Драконус не слеп, что его намерения оказались искажены.
  А вот со стороны развалин - не звука...
  Через несколько мгновений Аратан показался из темноты, выйдя на свет костра. Увидел Ринта и замер. Гнев и стыд катились от него волнами, тело дрожало. На кратчайший миг взоры сплелись, затем сын Драконуса отвернулся.
  Раскан появился сзади него, присел у котелка. Склонился, понюхал и скривился.
  - Прости, сержант, - сказал Ринт. - Мало воды оказалось.
  - Сойдет и так. - Раскан протянул руку за миской.
  - Где они? - выкрикнул Аратан.
  Ринт промолчал, а Раскан занялся наваливанием подгоревшего месива в миску.
  - Ты не выиграл. Никто из вас. Она не боится отца, и я тоже.
   "Слишком всё затянулось" . Ринт боролся с желанием встать, выхватить меч и отправиться на поиски. Сделай он так - Раскан воспротивится, проявляя власть, и дела пойдут худо. Двое ночных любовников способны развязать войну во всем королевстве. Они не станут глядеть дальше друг дружки, так всегда бывает.
  - Аратан, - рявкнул он, когда юноша попытался покинуть круг света.
  - К чему мне тебя слушать?
  - Может, ни к чему. Но я гадаю, говорил ли тебе учитель насчет жертвенности? Отказе от желаний ради мира? Пробовал ли провести тебя от детства к взрослению? - Ринт пнул костер, послав к небу столп искр. - Мужчина понимает жертву. Знает, от чего нужно отказаться.
  - Ты так потому, что у тебя нет женщины.
  - Аратан, у меня есть жена. Она осталась в Райвене. Когда вернусь, найду сына - или дочку. Я припозднился, видишь ли, ведь я служу в Погран-Мечах, шли войны.
  Кажется, слова возымели действие. Аратан стоял неподвижно, словно лишившись сил, потеряв волю.
  - Зная заранее, - сказал Раскан, поднимая глаза от миски, - отослал бы тебя назад, найдя другого меча. Тебе нужно быть с ней, Ринт.
  - Был у меня дядя, которого жена ткнула ножом в разгар родов. Слишком много нежничал и суетился.
  - Убила?
  - Нет, пришпилила заботливую руку к земле. - Он помедлил и добавил: - Говорят, он вытащил нож и вернулся гладить ей волосы. Но вскоре повивальные бабки его выволокли из комнаты. Так что все кончилось хорошо.
  Раскан фыркнул.
  Шаги возвестили о возвращении Ферен. Драконуса видно не было.
  Сержант выпрямил спину. - Где лорд?
  - Свершает приношения, - ответила Ферен. - Ринт, черт, ты всё сжег.
  - Ну, да.
  - Приношения? - удивился Раскан.
  - Курган, - сказала она рассеянно, принимая миску.
  Аратан стоял, не сводя с нее глаз, однако она никак не реагировала. Ринт понял: сестра уже рассталась с мальчишкой.
  
  - Нет, - сказала Ферен в темноте. - Кончено.
  Аратан отодвинулся, чувствуя себя потерявшимся. Слезы туманили глаза. Отец его правит всеми, а править значит - пользоваться. Всюду, куда не погляди, видно тяжелую руку отца. Она отталкивает, тащит, держит - где удар, там синяки и саднящие раны. Вот смысл власти.
  Ему хотелось убежать. К утру он исчез бы... Но Ринт его выследит. К тому же от иных событий не сбежать.
  Он прошел к вещам, подобрал гирьки, лежавшие в ящичке в совершенной последовательности. Одну за другой выбросил в ночь.
  
  В дне пути к западу от Абары Делак Гриззин Фарл сидел около костерка, который разжег ради пойманного днем зайца. Настоящие охотники пользуются пращой или стрелами. Возможно, даже копьями - такими, каких у него много. Но Гриззин Фарл не был охотником. Он загнал животное. Довел до паники и подчинения. Но даже потом, держа трепетное создание на коленях, он потратил немало времени, поглаживая мягкую шерстку, изгоняя страхи, и поморщился, сворачивая шею.
  Смерть - ужасная сила. Приносящему страдания никогда не отмыться. Он видел у охотников и скотоводов неоспоримую холодность духа, умение представить нужду как добродетель. Горе не касается душ, когда они забивают живые существа, ходящие на двух ногах или четырех, наделенные крыльями или скользящие в потоках воды. Нужда - сама по себе ответ. Нужно есть, нужно кормить, и смерть становится разменной монетой.
  Эта истина ему не нравилась; той ночью, разгрызая мелкие косточки, он ощущал свое прозвание - Защитник - как пустую насмешку.
  Утром он заметил двоих погран-мечей: они отвезли наставника Сагандера на север - наверное, в Абару Делак - и теперь торопились нагнать своих. Если они, в свою очередь, заметили Азатеная, то прожевали и выплюнули любопытство. Умы многих замкнуты, сосредоточены на одном и узки в интересах. Они живут, не чувствуя чудес. Однажды, вообразил он, все места всех стран будут заполнены такими мужчинами и женщинами, и каждый станет деловито отцеживать краски из мира. Ну, он не намеревается до такого дожить. Горе царству, в котором смелый смех встречают недовольными гримасами и сердитым возмущением! Серьезный народ не устает вести войну против радости и наслаждения, он и неутомим, и безжалостен. Пролагая путь жизни, Гриззин стоит против них, и в упорстве видит величайшую заслугу. Поистине защитник!
  Мысль эта вызвала тихий взрыв смеха.
  Увы, заяц не увидел повода присоединиться к веселью.
  Едва сумерки сгустились в ночь, он увидел идущую с востока одинокую фигуру. Говорят, что случайность не предугадаешь, однако грядущая встреча вовсе не случайна, и он решил держаться настороже. Далеко на западе королева Тел Акаев забеспокоилась в вечной дреме, и нрав ее оставался скверным, несмотря на все усилия успокоения.
  Старики так не любят молодых, и на пределе обоих состояний нелюбовь превращается в истинное отвращение. Глядите, как мерзки новорожденные; смотрите, как убого дряхлое старичье. Полные отвращения взоры вполне заслужены обеими сторонами.
  Теперь же с востока - тяжкие шаги все ближе - идет старый друг, всегда готовый поклониться ребенку. Остается лишь удивленно моргать, видя, как сбалансированы противоположности.
  - Много о чем есть подумать, - сказал он громко, чтобы приближающийся слышал. - Но эль кончился. Никогда не умел рассчитать рацион, позор мне.
  - Одними словами, Гриззин Фарл, ты можешь заполнить фляги.
  - Увы, мой отвар не бывает сладким. Присоединяйся, старый друг. Ночью я вырву у тебя тысячу признаний, пока не закиваю, опьяненный мудростью. Если не твоей, то своей.
  Гость не уступал ему статью и толщиной. Плащ из серебристого меха развевался на плечах, мерцая в свете звезд. - Я пришел из места тревог и зловещих намерений.
  - А уходя, ты случайно не прихватил с собой винный погреб?
  - Тисте знают толк в вине, верно. Значит, имело смысл так далеко нести подарок. - Тут он вынул из мешка глазурованный кувшин.
  Гриззин Фарл улыбнулся. - Каладан Бруд, я поцеловал бы тебя, будь я слеп и впади в чуть большее отчаяние.
  - Придержи сантименты, пока не напьешься всласть. Но не со мной.
  - С кем же?
  - Как? С женой. Вино предназначалось ей.
  - Похититель ее сердца! Так и знал - тебе нельзя было доверять! Вялая благосклонность... теперь ясно вспоминаю - от нее несло духом винодельни. Понятное дело, ты нашел тайный ход к постели!
  - Не такой уж тайный, Гриззин. Но замолкаю, дабы защитить твою невинность.
  - Мне дарован титул Защитника и говорят, потому, что я заткнул уши и зашорил глаза. Ну же, передай бутыль и познаем жало знамений.
  - Свобода, - сказал Бруд, - была у меня отнята.
  Гриззин сделал три быстрых глотка и задохнулся. - Дурак - сколько ты за это заплатил? Отдал первенца? Никогда не вкушал я ничего лучше! Потрясающее качество на языке жены - она не будет знать, что делать.
  - Вот признание многосотлетнего мужа. Спорим, ни один из трех кувшинов не доживет до конца ночи, и качество снова от нее ускользнет. Сочувствие мое неодолимо, особенно сейчас, когда я сижу и смотрю на тебя.
  - Отлично сказано, ибо это ночь горьких признаний. Свобода - всего лишь жизнь, лишенная ответственности. О, мы жаждем ее с бездумной страстью, но содрогания недолговечны, да и пьяная она неловка в постели. Мне ли не знать - лишь в этом состоянии она сдается моим грубоватым рукам.
  - Скорблю по тебе и твоему печальному опыту, Гриззин Фарл. Еще сильнее скорблю, что вынужден выслушивать твои воспоминания.
  - Лишь бы не расплакаться. На, пусть горло твое онемеет, чтобы слова наши вылетали без боли.
  Каладан выпил и отдал кувшин. - Первый Сын Тьмы связал меня клятвой, как и я его, создавая брачный камень для его брата.
  - Это ненадолго.
  - Что, брак?
  - Клятва.
  - Почему ты так?
  - Ну, думаю, вас освободит ложь. Иначе могу ли я называться твоим братом? Вряд ли. Бутыль опустела. Не найдешь ли еще?
  - Далеко ты забежал ради зайца, Гриззин.
  - Или так, или выдирать сорняки вокруг дома. Под критическим взором, мрачным и скучающим. Нет, меня обуяло любопытство - я хотел бы увидеть темный сад этой темной женщины. Есть ли там сорняки или нет?
  - Думаешь, Драконус не встанет на пути?
  - Ах. Однако он весьма далеко позади меня и далеко впереди тебя. Как раз пока мы беседуем...
  - Он странствует среди Азатенаев? Я удивлен, учитывая напряженность в Харкенасе.
  - Думаю, он решил спрятать незаконного сына.
  - Есть и другие резоны.
  Гриззин Фарл поднял густые брови: - Ты намекаешь на тайное знание. На, пей больше.
  - Тисте многое вкладывают в жесты, - пояснил Каладан, возвращая кувшин. - Они готовы из каждого действия сделать символ, и пусть мир прогнется, застигнутый тяжестью. Так возводятся многие стены, запираются многие двери, толкования превращают королевство в лабиринт для обитателей.
  - Лабиринты меня не пугают. Я умею загонять зайцев.
  - Значит, готов выполоть ее сорняки? Разве она не определилась с предложением?
  - Ха! Посмотри на меня, друг, с позиции знатной женщины! Видишь златые волосы? Яркие беспокойные глаза? Суровую уверенность манер? Я загадка, соблазн тщательно сокрытых глубин. Коснись меня - посыплются самоцветы и жемчуга; встань слишком близко - одуреешь от сладкого аромата и упадешь прямо в руки! Мои дарования, друг, не зависят от роста и ширины плеч; не зависят от веса и телесной крепости. Я мог бы быть не больше белки, а женщины все равно падали бы, как жучки за край тарелки!
  - Отличная речь, Гриззин.
  Гриззин кивнул. - Много практики, - сказал он, - но доныне без слушателей. Я сменил бы манеру, не будь уверен, что курс выбран верно.
  - Похоже, время для третьего кувшина.
  - Да. Тоска меня манила, не дождалась и сама подошла. Такая влекущая, такая понимающая. Будь мои глаза яснее, мой разум сильнее, я нашел бы способ выпить и забыться.
  - Я мало знаю об этом Аномандере Рейке.
  - Тогда я побеспокою его ради тебя. Расскажу все, что следует, и ты поймешь, кто на другом конце цепи, и будет ли звеньев слишком мало или бессчетно много - это я тоже открою.
   - В нем есть уверенность, это очевидно, - сказал Бруд. - Тут не только дарованный титул и близость к Матери Тьме. Он наделен чем-то определенным, но и весьма глубоким. Он, я думаю, муж, склонный к насилию, но не склонный подчиняться своему насилию.
  - Самобичеватель, значит. Вижу, мой энтузиазм вянет на глазах.
  - Поклялся, что не втянет меня в их гражданскую войну.
  - Война - дело решенное?
  Каладан Бруд пожал плечами: - Их поколение вкусило крови, а когда слабеет ужас, появляется тоска по прошлому. На войне всё просто, и в том есть притягательность. Кто из нас рад смущению и неуверенности?
  Гриззин Фарл некоторое время обдумывал сказанное. Потом потряс головой. - Значит, верно заявляли Джагуты? В обществе находим мы семена саморазрушения?
  - Может быть. Но они упустили самое важное. Именно отсутствие общества ведет к разрушению. Когда утеряно согласие, когда кончены споры и противостоящие стороны видят уже не сородичей, братьев и сестер, а чужаков... тогда становятся возможными все виды жестокости.
  - Ты швырнул острые камни на дорогу моих раздумий, старый друг. Мать Тьма желает такого распада?
  - Я склонен думать, что нет. Но она обитает в темноте.
  - Вино кончилось. Остался лишь кислый запах. Пьянство претендует на решительность. Но я предпочитаю вздыхать и наслаждаться ленивыми раздумьями. Вернешься домой, Каладан? Ах, не думаю. К'рул зачал дитя, и сама земля хранит память о крике рождения. Ты будешь пить кровь К'рула?
  Бруд хмыкнул, не сводя глаз с гаснущего костра. - Нет нужды. Как ты и сказал, дитя рождено и вскоре породит много своих детей.
  - Ты не считаешь его неосмотрительным?
  - Все расчеты, Гриззин, уже не важны. Дело сделано.
  - Я тут предположил, - бросил Гриззин Фарл, - что Драконус странствует, обуянный лихорадкой гнева.
  Бруд поднял острый взор. - И?
  - Некоторое время кровавил ноги на его пути. Но... мы встретились ночью, потом я обдумал ту встречу, глядя с разных углов, и счел, что страхи мои не обоснованы. Он равнодушен к К'рулу. Им движет что-то гораздо более отчаянное.
  Бруд кивнул. - Любовь на такое способна.
  - Наверное, судя по острым углам замечания, тебе кажется, что я сбежал от любимой жены и беспутного сынка. Мне это очень обидно, я готов выхватить оружие и сразиться против тебя.
  - Значит, ты опьянел сильнее моих чаяний.
  - Да, и я также ненавижу уродливые истины.
  - Почти у всех истин уродливое лицо, дружище. Но я говорил о Драконусе.
  Гриззин вздохнул. - Вина громко вопиет в самые неподходящие мгновения. Пьяница и дурак - вино уже гремит о стенки черепа, я проклинаю тебя и хитрость, к которой ты налил меня ядом Тисте.
  - Лучше тебя, чем твою жену.
  - Все друзья так говорят. К утру я проголодаюсь - еды не оставишь?
  - Ты ничего не взял с собой? - Каладан Бруд вздохнул.
  - У меня есть котелок, - возразил Гриззин.
  - Сам за тобой из дома вылетел?
  - Да, желая заменить голову на плечах. Давным-давно она поклялась не носить клинка, дубинки или железного копья. Но сделала руки смертельным оружием, и опаснее лишь ее характер. Иногда руки хватают что-то, подходящее ситуации. Но, видишь ли, я изучил ее привычки и был осторожен в отступлении.
  - А какой повод в этот раз?
  Гриззин уронил голову, охватил ладонями. - Я зашел слишком далеко. Изгнал мальчика.
  - Уверен, причина была.
  - Он попал под влияние моего первенца, Эрастраса.
  - В Сечуле Лате всегда было что-то от безвольного приверженца, - сказал Бруд. - А Эрастрас амбициозен и готов стать властелином хотя бы мусорной кучи.
  - Сетч слаб, это верно. Эти двое вышли из одних чресел... у меня мешочек съеживается от одной мысли.
  - Исправь этот дефект прежде, чем обнажишься перед Матерью Тьмой.
  - Столь за многое буду я благодарен темноте, ее окружившей. Ну, слова мои смелы, как оружие, но мысли стесняются своей бессмысленности. Я пьян и уныл, один остался путь отступления - бесчувственный сон. Доброй ночи, дружище. Когда встретимся снова, это будет эль Тел Акаев, и дар будет в моих руках.
  - Уже мечтаешь о мщении.
  - Да, и с удовольствием.
  
  - Это почти нас убило, - пропыхтел Сечул Лат. Его правая рука беспомощно болталась, сломанная не менее чем в двух местах. Он склонился как можно ниже и сплюнул кровь и слизь, что оказалось приятнее, нежели сглатывать - так он поступал со времени смерти упрямой женщины. Вкус во рту напоминал о насилии и диком страхе, и в животе стало тяжело. - И я еще сомневаюсь.
  Эрастрас, стоявший неподалеку на коленях, замотал глубокую рану на бедре и взглянул назад, на блестящую тропу. - Я был прав. Они идут. Кровь Тисте течет в ней беспорочно.
  - Как это сработает, Эрастрас? Я еще не уверен... - Сечул Лат посмотрел на труп. - Бездна подлая, ее было трудно убить!
  - Они такие, - согласился Эрастрас. - Но эта кровь - видишь поток на тропе? Видишь, как она поглощает каменья, бриллианты и золото, всю нашу краденую добычу? В этом сила.
  - Но не сила Азатенаев.
  Эрастрас фыркнул и тут же начал вытирать кровь под носом. - Мы не единственные стихийные силы в творении, Сетч. Я, однако, ощущаю, что пролитая нами сила отчасти питаема негодованием. Все равно. Она могущественна.
  - Я же ощущаю, - сказал Сечул Лат, озираясь, - что это место не для нас.
  - Мать Тьма смеет провозглашать его своим, - оскалился Эрастрас. - Мать Тьма - словно она способна заявить права на все царство! Какая наглость! Погляди вниз, Сетч - что видишь?
  - Вижу Хаос, Эрастрас. Бесконечный шторм.
  - Мы сделали это место ловушкой. Пусть сохранит имя на языке Тисте. Останется Шпилем Андиев - едва ли это дает права обладания. Наше деяние лишило его чистоты. Не один К'рул понимает эффект крови.
  - Так ты твердишь. Однако я сомневаюсь, что ты точно знаешь, что же мы творим.
  - Наверное, ТЫ не знаешь, хотя, возьми меня Бездна, я уже устал повторять. Я знаю, Сетч, а тебе нужно попросту верить мне. К'рул готов отдать силу любому, кто захочет. Свободно. Но тем самым он принижает ее ценность. Нарушает правильный порядок вещей. Мы превзойдем его, Сетч. Превзойдем. - Он шевельнулся, опираясь о валун. - Времени мало. Они близятся, Джагут и его заложница-Тисте. Слушай. Мать Тьма понимает исключительность силы, хотя тянется слишком далеко, показывая чрезмерную алчность. Нам нужно втянуть ее в драку. Пробудить к угрозе, которую таят его новые Садки - всем нам. Важно, чтобы она противостояла им и тем отвлекала внимание К'рула. Отвлекшись, он не увидит нас и, разумеется, не поймет наших намерений, пока не станет поздно. - Он поднял взор на Сечула. - Вот, я рассказал еще раз. И вижу разочарование в твоих глазах. Теперь что?
  - Чувствую себя глупым. Скорее тупым, как ты сказал бы. Где же тонкость?
  - Я сдаю ничтожные тайны, Сетч, чтобы лучше хранить важные. Подумай о "тяни-толкай", если угодно. Изучи возможности, помысли наслаждение обманом.
  Сечул Лат изучал Эрастраса - лежащего у валуна, избитого до полусмерти.- Ты действительно так умен, как тебе кажется?
  Эрастрас засмеялся: - Ох, Сетч, едва ли это важно. Достаточно подозрений, ибо почва воображения плодородна. Пусть другие заполнят пробелы моего ума и сделают меня гением.
  - Сомневаюсь в правдивости твоих речей.
  - Как же еще. Ну, помоги мне встать. Пора уйти.
  - Используя ту самую свободу, которую даровал К'рул.
  - Я наслаждаюсь иронией.
  Сечул Лат оглянулся на тело Джагуты, лежащее очень близко от края шпиля. Дурное это дело, кого-то убивать. Эрастрас прав: негодование бурлит в воздухе, густое как дым. Такое душное, что голова кружится.
  - Не знал раньше, - сказал Эрастрас, пока Сечул неуклюже помогал ему встать, - что убийство может так забавлять.
  Сечул содрогнулся. - Эрастрас, посмотри, что мы натворили. Пригласили ее по ложному поводу и набросились, словно дикие звери. Пробудили гнев Джагутов. Ничего хорошего не выйдет.
  - Ночь спускается на Джагутов, Сетч. Их ярость ныне ничто.
  - Слишком ты легкомыслен, Эрастрас. Мы только что убили его жену.
  - И Худ будет рыдать... что с того? Ну, давай уйдем, прежде чем они не окажутся так близко, чтобы услышать. Не Худ ведь сюда приближается, не так ли?
  - Нет, - буркнул Сечул Лат. - Всего лишь его брат.
  
  От замер на тропе, щурясь, смотря вперед.
  Позади него Кория пошатнулась от усталости. Кружить по крыше башни - не особенно годное упражнение. Три шага от края до края - таково было ее владение, простор веры богоравной мечтательницы. Оно казалось жалким, мелким, и Кория начала подозревать, что мир преподает уроки смирения всем, даже богам и богиням.
  - Уже недалеко, - сказал От. - Нужно было выбрать меч. Секира словно тяжелеет. Гордость велика, старческие мышцы слабы. - Он оглянулся. - Ты уделила мысли рассыпанным богатствам?
  - Я должна была уделить им мысли?
  - Я жду от тебя мудрости.
  Она потрясла головой: - Мудрости во мне мало, учитель. Однако... я вижу здесь обдуманную насмешку над ценностями.
  - Да, но зачем?
  - Может, нам говорят: лишь ожидающее в самом конце пути по-настоящему ценно.
  - Возможно. Азатенаи - интересные существа. Непритязательные. Лишь один среди них носит титул Защитника, но он никого не защищает. Джелеки приходят в их селения и крадут что могут, вызывая лишь улыбки.
  - Может, он защищает нечто незримое.
  - И что бы это могло быть?
  Она начала думать, выигрывая время на передышку. - Есть много благ, которые нельзя материально измерить.
  - Неужели? Назови одно.
  - Любовь.
  - Браслеты и золотые кольца, броши и диадемы; дорогие подарки, надежный дом и прочная крыша. Дитя.
  - У любви можно отнять всё это, и она останется.
  - Превосходно. Продолжай.
  - Доверие.
  - Храни мои ценности, и я заплачу тебе.
  - Это мена.
  - Ею покупается доверие.
  - Описываемые вами материальные сделки должны символизировать блага, о которых говорю я. Они не блага сами по себе и для себя.
  - Но, заложница, разве это не определение любых ценностей?
  - Не думаю. Например, жадность - не благо.
  - Жадность - язык власти, собирание символов.
  Она качала головой. - Блага нельзя присвоить, их можно лишь выказать.
  - Выказать? Как же они выказываются?
  Кория скривилась: - Подарками, о которых выговорите.
  От кивнул. - Слушай хорошенько. Ты права, не смешивая символ и его значение; но ты ошибаешься, думая, что так делается редко.
  - Тогда я сказала бы, что Защитник защищает различение и, делая так, вынужден встать в стороне, если воры уносят материальные символы благ, чистоту и святость коих он хранит.
  От хмыкнул. - Чудная теория. Я буду...
  Внезапное молчание заставило ее поднять взгляд. От смотрел себе под ноги. Еще долгий миг - и он вытащил секиру, снова вставая лицом к подъему тропы.
  - Учитель?
  - Чем же тогда измерить ценности Азатенаев?
  - Учитель? Что... - Взгляд ее приковало некое движение, что-то блестящее. Она опустила глаза к тропе. Тонкая извилистая струя спускалась меж ломаных колец и разбитых каменьев. В странном бесцветном свете она казалась чернее чернил.
  От пошел вверх, держа секиру наготове.
  С трудом распрямившись, избегая ручейка, Кория двинулась за ним.
  Через шесть шагов избегать сохнущей жидкости стало невозможно. "Что я вижу, кровь?" Она подумала о богах и богинях, об идее жертвоприношения - столь давно отвергнутой Тисте - и место это вдруг стало холоднее, опаснее.
  Не будет вопросов к Оту: неподходящее время. Она оставалась безмолвной, во рту пересохло, сердце стучало в груди.
  Подъем заканчивался прямо впереди нагромождением камней - казалось, их вбивали в почву, стараясь тяжестью заставить тропу выровняться. У края что-то лежало - труп, полуголый, с раскинутыми руками и ногами. Похоже, его специально подтащили к уступу. С неровной площадки кровь текла струями, залив немногочисленные рассыпанные драгоценности.
  Джагута, женщина.
  Она смогла различить вылезающий из груди кончик кинжала; спина выгнулась, намекая, что между лопаток торчит рукоять.
  - Кариш.
  Слово, вылетевшее из уст стоявшего над телом Ота, было то ли молитвой, то ли жалобой. Тут же он покачнулся, словно готов был упасть - и она подбежала, желая подхватить его вес, хотя, разумеется, ей это не удалось бы. От, качаясь, прошел мимо тела и воздел секиру.
  - Кариш!
  Кория оказалась у трупа. Она смотрела на него, на первого увиденного мертвеца. Горделивая женщина, черты лица правильные, наверное, даже красивые по меркам Джагутов. Словно хмурится бесформенному небу. Клыки белы, словно козье молоко, рот полуоткрыт, на губах запеклась пена и кровь. Странное выражение глаз - как будто они видят всё, но не видят ничего, на что стоило бы смотреть. Именно их недвижность потрясала Корию. Это смерть. Смерть - недвижность. Недвижность не свойственна живому.
  Вершина за наваленными камнями означала конец подъема - пространство шириной в пять или шесть шагов. Престол бога, но стоит на нем лишь От. Джагут изучал почву, будто пытаясь прочесть прошлое.
  Недавнее прошлое. Она умерла мгновения назад. Кровь еще не остановилась.
  Только теперь она сумела подать голос. - Куда они ушли? Мы никого не встретили. - От не отвечал, и она прошла к краю, посмотрела вниз. Кипящий шторм был там, серебристый и какой-то болезненный. Ее охватили волны тошноты, Кория отступила на шаг, чуть не упав.
  Рука Ота подперла спину, надежная как камень. - Не мудро, заложница. Смотреть в Хаос - сдаваться его призывам. Хотя меня очень искушает... Говорят, - продолжал он, с хрустом бросая секиру на гравий, - что Мать Тьма не колебалась. Прыгнула в это дикое королевство. И вернулась, но не прежней женщиной. Теперь она стоит спиной к Хаосу, победительница всего того, чего нет.
  Кория удивилась словам, их непонятности, их небрежности в такой момент.
  - Я счел это неразумным - делать из себя символ. Если ее жадно желают, стоит ли кому удивляться?
  - Учитель... кто она была? Джагута? Кто мог такое сотворить?
  - Жена моего брата, - ответил От. - Кариш. Величайшая по учености среди Джагутов. Ее сюда заманили и затем убили.
  - Азатенай?
  - Один или несколько. Да.
  - Теперь будет война, учитель? Между Джагутами и Азатенаями?
  Тут он повернулся, лишь чтобы отвести взгляд снова. - Война? - От вымолвил слово так, словно никогда прежде не слышал и лишь теперь осознает его значение.
  - Учитель. Начиная путешествие, вы сказали - нас приглашают. Чтобы увидеть вот это? Если так, почему?
  - Она назвала это Шпилем Андиев - ваша Мать Тьма. Сделала его кулаком Темноты. Заложница, что нас ждет? Вызов. Нужно найти смысл в символах. И тут твой ум превосходит мой. Я всегда верил, что мы тебе нужны. Но, кажется, теперь ты нужна нам. - Лицо его исказилось, словно рассыпаясь. - Кория Делат, ты поможешь нам?
  
  
  
  ДЕВЯТЬ
  
  
  Харал, вожак каравана, которого не следует называть "сир", остановил коня в ожидании. Сразу за его спиной дорога раздваивалась, переходя в мощеные тракты; левый поднимался на сотню или более саженей к прочным стенам Оплота Тулла, крепости, вырубленной в откосном боку скалы. Более дюжины окон, походящих на грубые дыры в камне, виднелись над преградой из валунов. Стену венчали четыре башни, в основании вдвое шире, нежели у верхушек, где стояли заряженные арбалеты. Глазам Орфанталя Оплот Тулла показался крепостью из мифов, он вообразил высокие, окутанные тенями своды коридоров, по которым бредут скорбные господа и мрачные дамы, и детские комнаты, ныне запечатанные - там колыбели, смердящие плесенью и густо покрытые пылью, качаются лишь глубокой ночью от дуновения сквозняков.
  Он увидел ржавое оружие на крюках вдоль стен, и провисшие на гвоздях гобелены. Вытканные сцены казались выцветшими от древности, но все являлись изображениями войн, гибнущих героев и убегающих убийц. В каждой комнате гобелены грудились отзвуками битв, стены полнились вышитыми трупами, из них торчали стрелы, раны источали тусклое свечение.
  Орфанталь остановился напротив Харала. Грип был рядом.
  Казалось, капитан глядит на лошадку Орфанталя с жалостью. - Мы остановимся здесь, - сказал он, помедлив. - Госпожи в резиденции нет, так что нам не нужно делать визит вежливости. И хорошо, ведь эта лошадь не одолела бы такого подъема.
  Орфанталь коснулся шеи лошади рукой, словно мог защитить от жестоких слов Харала. Ощущая животное тепло под ладонью, он не мог вообразить, что жизненная сила подведет лошадь. Он увидел в ней верную слугу, он знал, что сильное сердце не может сбиться. Она со славой выдержала путешествие, он верил, что лошадь сможет донести его до самого Харкенаса.
  Грип косился, глядя вверх, на далекую крепость. - Ворота открываются, Харал. Пошлина, наверное?
  Сморщившийся Харал не ответил. Он спешился и подвел коня к каменному колодцу в стороне от развилки дорог. Дальше простирался ровный грунт с железными кольями для палаток и полудюжиной обложенных камнями ям для костров.
  Орфанталь озирался, смотря туда, где мощеная дорога забиралась в холмы. Если тут водятся бандиты, он прячутся в бесплодных оврагах вдоль тракта. Может быть, как раз сейчас чьи-то глаза неутомимо следят за ними. На рассвете случится засада. Покой внезапно разрушен: крики и звон оружия, тела валятся из седел, тяжело шлепаясь в пыль. Сердце его возбужденно забилось - мир так велик! Его могут похитить, требуя выкупа, он может оказаться увезенным в какую-нибудь хижину, где сумеет освободиться из пут и вырыть подземный ход, выскользнуть в путаницу скал и пропастей и жить как дикий зверь.
  Годы протекут, и холмы облетит весть о новом вожаке бандитов, умном и богатом, о страннике, похищающем юных дев и делающем из них самых преданных воительниц; то будет верность без упрека, ведь каждая женщина любит вожака, как жена любит мужа.
  Он завоюет Оплот Тулла, выметет прочь привидения и разбитые сердца. Сожжет все гобелены. Там будет много детей, армия детей. Всем будет хорошо, столы застонут под весом жареного мяса, но потом один из знатных домов начнет осаду крепости. Они придут тысячами, и когда стены падут, он будет оборонять последний бастион, защищая своих детей - но кто-то открыл ворота, сжимая в ладони золото, и враг уже во дворе. Окруженный со всех сторон, пораженный копьем в спину, он падет на колени и повернется, чтобы увидеть убийцу, предателя, и бросит вызов богам и снова встанет на...
  - Слезай с лошади, ради всего святого, - сказал Грип.
  Орфанталь вздрогнул и торопливо выскользнул из седла. Вместе со стариком, своим защитником, повел скакуна к колодцу.
  - Оттуда спускается карета, - сказал Грип. - В ней кто-то знатный. Юный. Как ты, Орфанталь. Не интересно?
  Орфанталь пожал плечами.
  - Когда госпожа в резиденции, она посылает хорошую еду и эль всякому, кто останавливается внизу. В доказательство своего благородства, понимаешь? Харал на это надеялся и был разочарован, но теперь снова полон надежд. Всем понравится свежая еда. И эль.
  Орфанталь поднял взгляд на Харала, а тот деловито привязывал коня, пока остальные разбивали стоянку. - Может, она охотится на бандитов.
  - Кто?
  - Леди Оплота.
  Старик потер шею - привычка, создавшая у затылка полосу грязи, которую, похоже, никак не удается отмыть. - Нет бандитов так близко к Тулла, Орфанталь. Через день, в холмах между этим Оплотом и Хастовой Кузницей - вот где мы будем рисковать. Но пока не тревожься. Ходит слух, что отрицатели получают больше денег, роя шахты ради олова и свинца и отсылая товар Хастам - гораздо больше, чем могут получить, подстерегая случайных путников вроде нас. Но запомни: работа в шахтах тяжела и я не хотел бы ею заниматься. Все дело в оценке рисков, верно?
  Орфанталь покивал головой.
  Грип вздохнул. - Сними седло и поухаживай за ней, пока мы готовим корм. У твоей клячи заболел глаз - слезы текут не от пыли. Старость не радость, такая вот истина.
  Последние две ночи они не находили достаточно дров для костра, только раз приготовили чай и питались хлебом, сыром и копченым мясом, жестким словно кожа. Однако сейчас они разожгли сразу три костра, бросив последние кизяки и полив маслом. Когда поставили палатки и раскатали постели, подоспели посетители из Оплота Тулла.
  Орфанталь закончил чистить лошадь и отвел в веревочный загон. Поглазел, как другие лошади приветствуют клячу, подумал, не простая ли это жалость, и пошел к кострам, где уже высаживались незнакомцы.
  Он видел, как слуги выгружают древесный уголь и куски кизяка, перенося в фургон Харала; костры тоже были в окружении топлива. Знатная девочка стояла подле Харала, она была одета в темно-синий плащ из какой-то навощенной материи. Приближаясь, Орфанталь ощущал неотрывный взгляд черных глаз.
  Харал кашлянул. - Орфанталь, родственник Нерис Друкорлат, это Сакуль из семьи Анкаду, сестра капитана Шаренас Анкаду, копьеносицы Легиона Урусандера в Битве на равнине Мишарн.
  Орфанталь оглядел круглолицую девицу. - Ты заложница, как я?
  - Гостья, - поспешил объяснить Харал, вроде бы обеспокоенный способным вызвать обиду вопросом Орфанталя. - Младшие Семьи обмениваются заложниками лишь с равными. Леди Хиш Тулла из Великих Семей, влиятельна при дворе.
  Выражение лица Сакули не изменилось.
  Орфанталь не мог определить ее возраст. Может, на год его старше или на год моложе. Почти одного роста. Взгляд почему-то заставлял его нервничать. - Спасибо, - сказал он ей, - Сакуль Анкаду, за дар пищи и общения.
  Брови девочки поднялись. - Сомневаюсь, что ты набрался таких манер у бабушки, - сказала она презрительно. - Та не выказывала уважения к Легиону Урусандера.
  Харал глядел смущенно и растерянно, и молчал.
  Орфанталь пожал плечами. - Не знал, что моя бабушка обесчестила твою семью. Сожалею, если это так, ведь ты выказала милосердие в отсутствие леди Хиш Туллы. Благодарю от себя лично.
  Наступило долгое молчание. Сакуль чуть склонила голову. - Орфанталь, тебе многому нужно научиться. Но этой ночью я воспользуюсь твоей невинностью. Оставим обиды старших в их неугомонных руках. Твои добрые слова меня тронули. Если в жизни у тебя будет нужда в союзниках, позови Сакуль Анкаду.
  - Став великим воителем, - отвечал Орфанталь, - я буду рад видеть тебя рядом.
  Рассмеявшись его словам, она указала на ближайший костер:- Присоединяйся ко мне, Орфанталь, будем есть и пить как грядущие на битву солдаты, и горе ожидающим нас врагам.
  Смех вызвал в нем неуверенность, но приглашение это стало искрами на сухой растопке; она словно безошибочно разожгла его воображаемое будущее и готова была стать частью будущего. Теперь он вглядывался в ее лицо очень тщательно, воображая ее повзрослевшей, ставшей сильнее. Лицо рядом с лицом героя; спутница на годы, верная и надежная. Проходя мимо Харала и Грипа, Орфанталь ощущал, как это лицо проникает в душу.
  Они действительно станут настоящими друзьями, решил он. А где-то впереди, смутный и туманный, однако полный черных помыслов, таится предатель.
  
  Их оставили у отдельного костра, и поначалу это тревожило Орфанталя. Он привык к компании Грипа и считал старика кем-то вроде мудрого дядюшки или кастеляна. Но вопрос был в чистоте крови, и пусть род Анкаду из меньших, он все же находится много выше Харала, Грипа и прочих.
  Орфанталь не видел в компании возчиков и охранников ничего, оправдывающего разделение классов. Грубость манер? Не подходит, ведь это, по разумению Орфанталя, свойство всех путешествующих; даже резкое обращение Харала с Нарадом объяснялось непослушанием последнего.
   Но когда Сакуль уселась на походный стул напротив него, и слуги принесли оловянные тарелки с горами парящей еды, а также кувшины разбавленного вина - вместо эля, розданного у других костров - Орфанталь с удивлением осознал, что привык к спутникам по путешествию и начал видеть в себе одного из них, сироту, которого, разумеется, любят все и каждый.
  Внезапное отличие стало нежеланным напоминанием о бессмысленных правилах этикета; он смотрел, как Сакуль соблюдает их с природной легкостью, и все бабкины уроки возвращались, неприятные как удары розог по спине.
  - Орфанталь, - сказала Сакуль, подхватывая тарелку, - расскажи о себе. Но вначале, чтобы сберечь твое время, я скажу, что уже знаю. Родич Нерис Друкорлат, овдовевшей в войне - у нее была дочь, не так ли? Прежде заложница в Доме Пурейк. Однако я мало что слышала об ее родне за пределами имения. Нет, я считала, что эта кровная линия практически исчезла, словно на древнем и гордом некогда дереве лишь одна ветвь несет листья. Ты приехал издалека, значит - от некоего полузабытого родового отпрыска, с окраин Куральд Галайна.
  Орфанталь отлично помнил версию, которую должен рассказывать. Но Сакуль станет его спутницей, и потому между ними быть правде. - На самом деле Нерис Друкорлат моя бабушка, - сказал он ей. - Моя мать - Сендалат Друкорлат, ныне живущая у Драконсов как заложница. Отец погиб на войне, в великой битве, где спас жизни множества благородных.
  Девочка замялась, прекратив есть и поглядывая на него. - Явно, - сказала она наконец тихим тоном, - Нерис велела тебе рассказывать иное.
  - Да. Но это чепуха. Не знаю, почему я должен претендовать на других мать и отца. Моя мама очень добра и рассказывала много историй про отца. Их любовь смогла заглушить лишь смерть.
  - У кого ты будешь заложником, Орфанталь?
  - У самой Цитадели, у линии сыновей и дочерей Матери Тьмы.
  Она отставила тарелку, почти не притронувшись к еде, и потянулась за вином. - И все уже обговорено? Удивительно... разве Мать Тьма не требует от ближайших последователей - сыновей и дочерей - объединять и почитать Великие Дома? Что же вообразят высокородные? Смешение кровных линий ради культа и поклонения...
  Ее слова смутили мальчика. Стало ясно, что она намного старше. - Думаю, да... все устроено...
  Ее глаза снова смотрели прямо и непреклонно. Девушка отпила полкубка и протянула слугам, долить вина. - Орфанталь, мы теперь настоящие друзья?
  Он кивнул.
  - Тогда послушай совет. Вскоре ты приедешь в Харкенас, тебя доставят в руки тех, кто обитает в Цитадели. Там будут наставники, тебя станут перетягивать в разные стороны, и даже у тех, кому поручат о тебе заботиться... ну, у них есть собственные задачи и интересы. Может оказаться, Орфанталь, что ты ощутишь одиночество.
  Он вытаращил глаза. Неужели они не соберутся, встречая его, как встречали мать? Как же Аномандер Рейк? И Андарист, и Сильхас Руин?
  - Отыщи госпожу Хиш Туллу - она сейчас там. Поутру я пришлю слугу с письмом, которое ты должен вручить ей, держать при себе и передать лично.
  - Ладно. Но ты не заложница. Ты гостья - почему ты гостишь в Оплоте Тулла?
  Сакуль скорчила кислую гримасу. - У моей сестры при дворе сложилась известная репутация, и мать видит меня на той же кривой тропе. Она полна решимости этому помешать. Старая дружба, выкованная на полях брани... короче, мать попросила, леди Хиш согласилась. Я под ее опекой, меня обучают, как подняться над своим положением, я под защитой Хиш Туллы. Она сама считалась заблудшей, но сошла с горькой тропы. - Выпив еще вина, она улыбнулась. - Ох, милый, я так тебя сконфузила. Помни лишь вот что: не только кровь дарует верность в нашем мире. Два духа, узревшие одно, могут пересечь любую пропасть. Помни, Орфанталь, ибо этой ночью такая дружба родилась между нами.
  - И это, - отвечал Орфанталь, - была чудесная ночь.
  - Хиш Тулла желает выковать такую же дружбу, такую же верность между знатью и офицерами Легиона Урусандера. Всеми способами она желает сохранить мир в Куральд Галайне. Но скажу тебе, многие офицеры - и моя сестра среди них - не заинтересованы в мире.
  Орфанталь кивнул. - Они сражались в войнах, - сказал он.
  - Они прикипели к обидам реальным и воображаемым.
  - Ты навестишь меня в Харкенасе, Сакуль Анкаду?
  Она допила вино. - Если я должна встать рядом с великим воином... что же, уверена, мы встретимся снова, Орфанталь. Ну же, допей вино - ты цедишь словно пташка, тогда как должен наливать брюхо.
  - Хотел бы я, - сказал Орфанталь, - иметь сестру. Чтобы она была как ты.
  - Лучше нам быть друзьями, чем родней. Возможно, вскоре ты поймешь. На друзей можно положиться, о сестрах иногда так не скажешь. О, и еще кое-что.
  - Да?
  - Та сказка, которую велела рассказывать бабушка. Сделай ее истиной разума, забудь, что рассказал мне сегодня. Никто не должен слышать правду. Обещай, Орфанталь.
  - Обещаю.
  - Чем старше становишься, - сказала она тоном, так похожим на тон бабки, - тем яснее понимаешь истину прошлого. Его можно опустошить. Можно наполнить заново. Можно создать что пожелаешь. Мы живем долго, Орфанталь - намного дольше Джелеков или Бегущих-за-Псами. Проживи достаточно долго и обнаружишь себя в обществе других лжецов, других изобретателей, они заставляют свою юность сверкать так, что болят глаза. Слушай их истории и знай, что они лжецы - как ты сам. Как все мы.
  Голова Орфанталя кружилась, но в ответ ее словам послышался слабый голос протеста, возник из глубин души. Он не любит лжецов. Лгать - разрушать верность. Лгать, как знает призрак любого погибшего героя - значит призывать измену.
  
  - Я великий поклонник новшеств, - сказал Райз Херат девочке, что была рядом. Глянул на нее сверху вниз и добавил: - Но будь осторожнее. Падать отсюда далеко и я не переживу недовольства всего Хастова клана, если с тобой случится дурное.
  Явно стараясь игнорировать предупреждения, Легил Бихаст забралась на край крепостной стены. Свесив ноги, нагнулась наружу, лицо горит возбуждением, глаза изумленно открыты.
  Райз крепко ухватил ее за ближайшую лодыжку. - Слишком я тебя балую, - заявил он. - Но погляди туда внимательнее. Город встал спиной к реке, что позади нас, даже к самой Цитадели. Нам не стоит опасаться поселений юга, где ты нашла бы фабрики, полные адских промышленных запахов. Шкуры превращают в кожу, забивают свиней, коров и так далее. Кости перемалывают в удобрение для полей. Горы глины, кучи отходов из печей для обжига угля. Все, что нужно для поддержания большого народонаселения.
  - Не хочу туда смотреть!
  - Разумеется, не хочешь. Лучше на эти строения, более изящные, но грустные попытки обрести порядок...
  - Но где же лесные духи? Где сам лес? Ты рассказывал о лесах!
  Он указал пальцем: - Там, та темная линия на горизонте. Когда-то она была намного ближе.
  - Сбежала?
  - Думай о Харкенасе как о звере, выползшем из реки. Возможно, его манило солнце, а возможно, лишь тусклое сияние мира. Представь черепах с длинными хвостами и носами - тех, что речной народ носит на рынок. Неровные зубчатые панцири, крепкие кусачие зубы и толстые мышцы длинных шей. Когти на конце сильных лап. Кожа толстая как доспехи. Уродливый зверь, Легил, дурного нрава и прожорливый. Слышишь - он шипит и ползет всё ближе!
  Она ерзала по узкому каменному парапету. - Где его глаза? Не вижу глаз!
  - Но, милая, мы - его глаза. Здесь, на верху Старой Башни. Мы глаза города и глаза мира, и это великая ответственность: лишь нашими глазами мир может увидеть себя, зрение рождает таинство - свободу воображения - и в момент узнавания, да, меняется всё.
  Девочка присмирела. - Не хочу быть глазами, мастер Райз.
  - Почему нет?
  - Потому что не знаю, что вижу.
  Он помог ей встать. - И отлично, ведь никто из нас не знает. Отряхни одежду. Ты забрела в сложную область, нашла идею "знания".
  - Я не хотела падать, - сказала она, похлопывая по тунике.
  - Конечно нет. И у меня была твоя нога.
  - Как всегда.
  - Будь уверена, что можешь на меня положиться, Легил, - сказал Райз Херат. - Значит, как ты сама сказала, некоторые вещи можно знать. Но разве город не кажется тебе живым?
  - Я видела всех. На улицах. Они были крошечными!
  Взявшись за руку, он отвел ее назад, к двери входа и ступеням на нижний уровень. - Гнус болотный, комары и клещи, вгрызшиеся в шкуру.
  - Там были здания. Вовсе не речная черепаха.
  - Я показал тебе город, и взирать на город - все равно что смотреть на свое тело, Легил. А Цитадель... ну, глаза находятся на голове, а голова над телом. Этим утром ты стала глазами Цитадели. Не состоит ли тело из плоти и костей? Не есть ли оно вместилище трудов и тепла, биения сердца и дыхания? Таков и премудрый Харкенас.
  У основания лестницы она вырвала руку. - Кедорпул учит лучше тебя. Он говорит со смыслом. А ты нет.
  Мужчина пожал плечами: - Я забыл, сколь узка жердочка детского ума. В прагматизме есть утешение, да?
  - Я пойду играть в комнату.
  - Иди, - сказал он, взмахнув рукой.
  Единственная заложница храма поспешила прочь, по лестнице к уровню ниже. Райз Херат помедлил, затем повернулся и взошел на вершину башни. Утренний ритуал, уединенные раздумья о Харкенасе - их еще можно спасти. Кедорпул подловил его в коридоре у личных покоев, вверив заботу о юной ученице. Торопливые слова насчет уроков - и молодой жрец скрылся.
  Новые слухи, новые тревоги носятся по коридорам Цитадели. Убежище Старой Башни было для Райза Херата местом силы, защитой от всей здешней чепухи. Но теперь он оказался обремененным девчонкой и она, похоже, диковата и почти слабоумна. Вот итог небрежности храма. Вечно ее передают от одного другому, десятки учителей, и ни один урок не повторяется; Легил получает образование обрывочное, подаваемое в спешке и с надменным видом. Однако, поглядев на нее сверху вниз, он увидел несомненный ум в этих больших, поднятых на него глазах.
  Будучи придворным историком, он решил сделать историю предметом своего урока. Однако амбиции вскоре пострадали, ведь торопливый поток комментариев и наблюдений заставил его смешаться. Она слушала его слова так, как можно слушать пение птицы в саду - приятные звуки где-то на заднем фоне сознания. Казалось, она что-то запоминает случайным образом; но, может быть, так со всеми детьми? Он с ними редко общался и предпочел бы не изменять обыкновений.
  Райз оглядел весь Харкенас. Дым плыл над городским простором, но не достигал башни. Дым смягчал всё, что лежало ниже зрителя, и он подивился, почему с таким чувством потери смотрит на пейзаж, на то, как обширное сдается незначительному, как назойливы мелкие, но близкие детали. Было время, едва ли поколение назад, когда художников посылали за город запечатлевать ландшафты; на взгляд Райза Херата, картины их смогли победить саму природу. Они сулили глубину и даль, но их посулы оставались священными, ибо ни эти глубины, ни дали нельзя исследовать. Подойдите ближе - увидите лишь мазки кисти и сухую краску на доске, и тем самым лишитесь иллюзии.
  Детали заполоняют ум, ослепляя нас к широким просторам истории. Он-то хотел уроком донести эту мысль до Легил. Возможно, если подумать, она слишком юна для таких обобщений. Но возможно, возраст имеет малое значение для понимания. Стоит лишь сойти с башни и погрузиться в бешеный мир двора, чтобы заметить ту же одержимость деталями и повседневностью, что заставляет Легил Бихаст носиться взад-вперед. Да он же обижает дитя такими сравнениями!
  Не важно. Невысказанные мысли не ранят окружающих. Участь внутреннего пейзажа мыслителя - да, это иное дело. Это процессия неудач ума, понимал он, и можно отыскать место, куда уходят невысказанные думы; это место предубеждений, ненависти и невежества.
  Таким образом, он явно плохой учитель. Свивает свои истории, словно это сказки, разрозненные и мелкие. Хуже того, он предпочитает широкие мазки навязчивым деталям, смутные чувства интенсивному анализу, возможности неизбежностям; он по всем меркам ужасный историк.
  Райз мог видеть тень на городе, не отброшенную дымом или облаком, ведь небеса чисты. Это был вдох Матери Тьмы, укравший свет у мира. Что же, интересовало его, она с ним делает? Что сказали жрицы? Она пожирает его, питается им? Когда свет уходит, то куда?
  Пейзажисты прошлого были одержимы светом и, как передают, многих эта одержимость свела с ума. Но, конечно, куда хуже, если весь свет украден. Мысли его перешли к Кедаспеле, тончайшему из современных живописцев - удивляться ли, что он живет под облаком страха и бросает свою ярость в мир? Жрицы сулили дары прихода тьмы, говорили, что никто не будет слепым. Но эти дары исходят от колдовства, а значит, не несут свободы. Райз гадал, какую цену придется им заплатить.
  Тут он услышал шум на ступенях и повернулся, увидев Кедорпула. Молодой жрец запыхался, круглое лицо и круглое тело, казалось, движутся по отдельности, словно наполненные воздухом. Позади него, ступившего на платформу, маячил кто-то другой.
  Кедорпул озирался. - Она не здесь? Где она?
  - В своей комнате. Играет.
  - Небрежение обязанностями!
  Райз Херат чуть склонил голову набок. - В точности мои мысли, когда вы оставили ее на меня.
  Жрец махнул рукой и помедлил, оправляя грязную тунику. - Не стоит обсуждения. Ее привычки всем известны, вот что важно.
  Второй жрец прошел мимо Кедорпула и поглядел на город.
  - Эндест Силанн, - сказал ему Райз, - что же вы видите?
  - Не так важно, что я вижу, историк, чем что чувствую.
  - И что вы чувствуете?
  - Здесь, наверху, вес целого мира словно спадает с плеч. А вот в проходах под нами... - Он пожал плечами.
  - Вы молоды, - сказал Райз. - Вам предстоит многое вынести, но дар юности в том, что тяжесть едва ощущается. Мне печально думать, что вы постарели прежде времени.
  Кедорпул вставил: - Вы еще не слышали. Гонец прискакал из монастырей. Ведун Реш возглавил отряд трясов. Они сопровождают гостью, которая встретится с самой Матерью Тьмой.
  - Неужели? Заранее известно, что она устроит прием? Гостья, должно быть, весьма важная особа.
  - Из Витра.
  Райз обернулся к Кедорпулу, посмотрел в сияющие глаза на раскрасневшемся лице, в очередной раз удивившись полному отсутствию бровей и прочих волос. Неужели он попросту сбривает их, как и волосы с макушки? Какая-то странная причуда. - Ничто не выходит из Витра, - произнес он.
  - Мы делаем смелые заявления к своей же беде, - буркнул склонившийся на парапет Эндест.
  Райз чуть помедлил, чтобы обдумать. - Говорят, Азатенаи создали каменные сосуды, способные удерживать Витр. Возможно, из того же материала можно построить целые корабли.
  - Не корабль,- ответил Кедорпул. - Хотя мы мало что знаем. Женщина, но не Тисте.
  - Азатеная?
  - Вполне возможно, - подтвердил Эндест.
  - Полагаю, вскоре они покажутся на опушке леса, - заявил Кедорпул, перемещаясь поближе к собрату-жрецу. - Мы хотели наблюдать за их появлением отсюда.
   "Вот тебе и время спокойных размышлений". - Надеюсь, внизу всё готово.
  - Ничего особенного. Это же не официальный визит.
  - Не полируются пряжки? - удивился Райз. - Не чистят столовое серебро?
  Эндест фыркнул.
  Втянув мясистые щеки, Кедорпул покачал головой. - Плохую компанию я сегодня выбрал. Меня атакуют нелепостями. Историк, высмеивающий историческую необходимость. Аколит, презирающий приличия.
  - Приличия? - Эндест повернул подпертую рукой голову, разглядывая Кедорпула. - Как охотно ты забыл, что сегодня утром именно я вытащил тебя из-под трех кандидаток в жрицы! Ты пахнешь как бурдюк прокисшего вина, а что до пятен на рясе - ну, я буду весьма приличен и не стану их разглядывать поближе! - Он добавил, обращаясь к Райзу: - Кедорпул находит кандидаток, когда они ожидают в приемной дуэньи, сообщает, что пора испытать сексуальное мастерство...
  - Получаю выгоду от природного их рвения, - пояснил Кедорпул.
  - Нашел пустую комнату, ключ только у него. Кандидатки дают клятву хранить всё в тайне...
  - Боги мои, - сказал Райз. - Кедорпул, вы рискуете стать предметом презрения и праведного мщения. Надеюсь дожить и увидеть эти славные дни.
  - Эндест, ты подводишь меня по всем меркам. Друг называется! Нас слышит придворный историк, не меньше! Вы двое и обрекаете меня на участь, которую так зловеще живописует история!
  - Едва ли, - возразил Эндест. - Предвижу ночь признаний... нет, кого я обманываю? Дюжины ночей, сотни признаний. Не завидую я твоей судьбе...
  - Ты казался довольным подарками с моей ночной постели, почтенный служка. Каждую ночь я отсылаю тебе... Кто говорит, что в храме поклонения нет места ревности?
  - Никто, - отвечал Райз Херат, - насколько мне ведомо.
  - Неужели? Правда?
  Райз кивнул.
  - Увы мне. - Кедорпул вздохнул. - Это не стоит обсуждения. Забудем же на время, какие неподходящие обстоятельства свели нас вместе, и насладимся зрелищем.
  - А как же юная Легил Бихаст? - спросил Райз.
  - Не сомневаюсь, есть здравые аргументы в пользу игры как способа обучения. К тому же комната под нами - традиционное убежище череды заложниц Цитадели. Пусть закрывает дверь, уверенная в своей безопасности. По меньшей мере до полуденного звона.
  Райз Херат подумал, отчасти невеликодушно, что предпочел бы компанию Легил Бихаст.
  Кедорпул указал пальцем: - Вижу!
  
  Сестра Эмрал Ланир изучала себя в высоком серебряном зеркале. Слегка размытая женщина, взирающая на обещанную великую красоту... Эмрал так хотелось поменяться с ней местами. Пусть будет удовлетворена эта молитва, и тогда никто не мог бы пронзить вуаль, ей не приходилось бы следить за собой каждый миг, дабы никто не прочитал мучительные истины даже за опущенными веками - ведь лицом она не выдает ничего.
  Мир поддерживает свои иллюзии. Никому не дано видеть безгранично, за горизонт, сквозь густой лес и прочный камень гор или в глубине темной реки; потому там тоже таятся обещания, призывающие тянуться дальше, рождающие в воображении величественные пейзажи. Иллюзии создаются теми, кто смотрит, создаются то ли во имя здравого рассудка, то ли во имя надежд. Вот так могут видеть ее другие: Верховная Жрица на службе в алтаре, рядом вторая Верховная Жрица, обе - представительницы Матери Тьмы, чью вуаль темноты не пронзить никому - так пусть же видят, находя те иллюзии, которых им хочется.
  Нет причин обманывать их ожидания. Но при всем этом ей хочется, чтобы образ вышел из зеркала, оставив пустое место, на которое скользнет Эмрал. Иллюзии держат мир, но она так устала поддерживать свою иллюзию.
  За спиной суетились младшие жрицы; одних звуков хватало, чтобы испытывать раздражение. Они покинули постели и мужчин, там лежащих, едва разнеслись новости. Она воображала их преобразившимися: яркие шелка упали, обнажая темные блестящие перья. Рты трансформировались в клювы. Взволнованно выдохнутые слова - в тупое карканье. Пряный жар тел заполнил комнату, длинные когти лязгают, вороша белый помет возбуждения. Еще миг, и Эмрал Ланир отвернется от зеркала и увидит их, и улыбнется гибели иллюзий.
  - Женщина! - прошипел кто-то.
  - Азатеная! Говорят, они могут принять любую форму по желанию.
  - Чепуха. Они связаны теми же законами, что любая из нас - можешь мечтать об избавлении от уродливой внешности, Вайгилла, но даже сила Азатенаев тебе не поможет.
  Визгливый смех.
  Эмрал смотрела в размытое отражение, гадая, что оно думает и что видит. Должен быть тайный диалог, сказала она себе, между мышлением и видением, но все его выводы скрыты. "Однако смотреть на себя в зеркальном мире значит видеть все истины. Скрыться негде. Зеркала, боюсь, могут быть приглашением к самоубийству".
  - Сестра Эмрал.
  Знакомый голос заставил нервно заворочаться что-то внутри нее. Но размытое отражение не выказало страха, и Эмрал на миг ощутила безрассудную зависть. Однако она сохранила бесстрастный взгляд, она не оглянулась. - Сестра Синтара, время?
  Появление верховной жрицы Синтары можно было заметить чуть раньше, не зря так резко замолчали прочие жрицы. Такова была сила и власть молодой женщины, создания из полированного золота и капающей крови. Эмрал уже увидела ее, почти лишенную формы в зеркале. Ни особенно красива, ни внушительна. Эмрал подавила желание протянуть руку и стереть отражение, вымарав из реальности.
  Не было нужды в двух верховных жрицах. Храм был древним, некогда посвященным богу реки. Но даже имя бога стерлось из любых хроник. Рисованные изображения сбиты со стен. Однако она знала, что Дорсан Рил названа в честь духа, некогда обитавшего в глубинах. На той древней заре, когда воздвигались первые камни Харкенаса, один жрец вел процессию, ритуал поклонения, и свершал необходимые жертвоприношения.
  Культы Ян и Йедан - пережитки тех времен; Эмар видела в них немногим более чем пустые храмины, в коих аскеты изобретают правила самоистязаний в ошибочном убеждении, будто страдания и вера - одно.
  Не ответив на простой вопрос Эмрал, Синтара принялась выгонять всех из комнаты. Затем снова обернулась к Эмрал. - Будешь пялиться на себя, пока не наступит Единая Тьма?
  - Я рассматривала патину.
  - Так пошли кандидаток ее отполировать. - Тон Синтары выдавал первые признаки скуки. - Нужно кое-что обсудить.
  - Да, - ответила Эмрал, повернувшись наконец к Синтаре. - Похоже, теперь это главная наша задача. Обсуждать... кое-что.
  - Грядут перемены, сестра. Нужно встать так, чтобы получить выгоду.
  Эмрал изучала младшую женщину, черты полного лица, излишки краски на вытянутых соблазнительных глазах, идеальные очертания губ; думала о жестоком портрете работы Кедаспелы - хотя, кажется, лишь сама Эмрал видит эту жестокость, а запечатленная не раз выражала живописцу свое восхищение. Впрочем, Эмрал подозревала, что Синтара восхищалась не гением Кедаспелы, а красой изображенной на портрете женщины. - Нужно встать так, чтобы выжить, сестра Синтара. Искать преимуществ слишком рано.
  - Не я виновата, что ты стара, сестра Эмрал. Мать Тьма выбрала тебя из жалости, полагаю, но это ей решать. Мы тут создаем религию, а ты не радуешься возможностям, но противостоишь каждому шагу.
  - Сопротивление рождает истину, - отвечала Эмрал.
  - Какую истину?
  - Мы уже обсуждаем "кое-что", сестра Синтара?
  - Азатеная явилась из Витра. Как раз сейчас она приближается, обласканная трясами.
  Эмрал воздела брови: - Чтобы бросить вызов Матери? Я так не думаю.
  - Знаешь, что Хунн Раал в Харкенасе?
  - Я заметила его прошение об аудиенции.
  - Не нужно было отказывать, - упрекнула Синтара. - К счастью, он нашел меня, мы побеседовали. Азатенаю нашел отряд хранителей Внешнего Предела, и хранители сопровождали женщину сюда - прежде чем вмешались монахи. Азатенаю представили самой Шекканто, она гостила в монастыре две ночи. Начинаешь понимать?
  - Я не отвергаю Хунна Раала. Скорее не вижу нужды спешить. Он принес тебе эту новость? Как думаешь, ради каких резонов он столь поспешно нагружал тебе уши, сестра Синтара? Позволь, догадаюсь. Он хочет породить идею, будто Азатеная несет угрозу, и тем самым вырвать у Матери Тьмы приказ снова поднять Легион Урусандера.
  Синтара скривилась. - Она вышла из Витра.
  - Она Азатеная. Возможно, она действительно вышла из Витра, но она не от его сути. Давно ли Азатенаи несут нам угрозу? Если Хунн Раал преуспеет, как отреагирует знать на полноценное возрождение Легиона? Особенно сейчас, когда весь Харкенас говорит о священном браке?
  - Священном браке? Уверяю тебя, сестра Эмрал, улицы толкуют лишь о Драконусе и о том, что он может сделать, если брак будет утвержден.
  - Только, похоже, они продумали все лучше тебе, сестра. Драконус, верно - не его ли голову поднесут во ублажение знати? И долго ли продлится их удовольствие, если десятки низкорожденных командиров когорт Легиона затопчут грязью Великий Зал Цитадели? Изгнание Драконуса из королевской постели - слабое утешение, если благородная кровь будет разбавлена. Возвращение Легиона Урусандера подобно выхваченному, высоко занесенному над головами клинку. И ты готова плясать ради них?
  Слушая эти слова, Синтара темнела лицом. Шепотки о ее юности в роли уличной плясуньи - губки на петушках старых пьяниц - никогда не утихали. Эмрал и ее агенты ничего не делали, чтобы их развеять. Разумеется. Но и сказочники Синтары не уставали очернять репутацию Эмрал. Да уж, всегда есть о чем поговорить.
  - Можно подумать, - сказала, помедлив, Синтара, - что ты весьма сведуща в уличных слухах, сестра.
  - Достаточно, чтобы понимать: ненависть к Драконусу произрастает из зависти...
  - И его растущей власти!
  Эмрал уставилась на Синтару: - Ты так же несведуща, как все? У него нет власти. Он ее любовник и ничего более. Консорт.
  - Который удвоил число дом-клинков за три месяца.
  Эмрал пожала плечами, отворачиваясь к зеркалу. - Я на его месте делала бы так же. Ненавидимый Легионом и чернью, он вызывает страх знати. Чтобы устранить угрозы, ей лучше всего было бы выйти за него, а не за Урусандера.
  - Как хорошо, - фаркнула Синтара, - что Мать не ищет наших советов.
  - Тут мы с тобой согласны.
  - Но даже это изменится, сестра Эмрал. Что же тогда? Мы предстанем перед ней, рыча и плюясь?
  - При удаче ты успеешь постареть и тем обрести больше мудрости.
  - Вот как ты объясняешь морщины на своем лице? Непрерывно смотря в зеркало, ты должна уже отлично изучить все свои пороки.
  - Но, сестра Синтара, - сказала Эмрал смутной фигуре, прячущейся за отражением, - не на себя я смотрю.
  
  Кепло Дрим и ведун Реш скакали во главе каравана. За ними одиноко ехала на травяной лошади Т'рисс. Высохнув, стебли потеряли черноту - подобие зверя стало серо-бурым, поджарым, пучки травы казались мышцами и выступающими костями, словно кожа слезла. Провалы глаз заплели сетями пауки.
  Кепло подавил желание еще раз оглянуться на Азатенаю и ее зловещего скакуна. Руки вспотели в кожаных перчатках. Впереди маячил край леса, проблески солнечного света; но на глазах его словно лежала тень. Он непроизвольно вздрогнул.
   Ведун Реш рядом, против обыкновения, молчал.
  Как и обещали, они доставили Т'рисс в монастырь Ян, въехали во двор, полный созванной с полей, собранной для приветствия Азатенаи братии. Многие в толпе вздрогнули от вида плетеной из травы лошади - или, скорее, от растущей силы гостьи, сказал себе качавшийся в незримых, но ощутимых потоках Кепло. От мрачности ее лица, тусклоты в глазах.
  Мало было сказано слов на обратном пути в монастырь. Никто не знал, кого они привезли в общину; никто не знал, чем Азатеная угрожала матери Шекканто. Рожденная Витром - одно это пугает. Кепло сожалел, что хранительница Фарор Хенд оказалась неприветливой - он хотел бы расспросить ее о первых мгновениях встречи с Т'рисс, узнать подробности их пути сквозь Манящую Судьбу.
  Политика подобна второй коже, мягкой как шелк, но колючей, если погладить в неправильном направлении. Кепло легко заводил как врагов, так и друзей, и с Фарор Хенд дело пошло плохо. Теперь она на другой стороне, и следует подумать, как бы подорвать ее репутацию. Однако тут нужен талант и тонкость, ведь она обручена с героем королевства. Всё складывается неудачно, но шпиону выпадает множество неприятных обязанностей. Ремесло его - не сплошные увеселения и удовольствия; даже соблазнительная маска, бывает, кажется уродливой.
  Мысли вернулись к злосчастной встрече матери Шекканто и Т'рисс. Их без лишних промедлений впустили в палату, называемую Рекиллид, что на старом языке означает чрево. Свечи золотого воска были зажжены вдоль стен, омывая круглую комнату теплым желтоватым светом. Казалось, он взлетает к золоченому своду потолка. Большие плетеные ковры сочно- землистых тонов были толстыми, поглощая звуки шагов. Мать Шекканто ждала их, восседая на высоком, подобающем званию кресле.
  Ведун Реш был справа от Азатенаи, Кепло Дрим - слева. Они подошли молча и встали в пяти шагах от подножия "трона".
  Кепло сделал знак приветствия. - Мать, бандиты уничтожены. Как ни печально, должен сказать, что детей спасти не удалось.
  Шекканто пренебрежительно махнула морщинистой рукой, слезящиеся глаза не отрывались от Т'рисс. Та, казалось, изучает ковер под ногами. - Ведун Реш, - сказала мать, превратив имя в команду.
  Реш поклонился. - Мать, по докладу хранительницы, эта женщина вышла из Витра. Спутники назвали ее Т'рисс.
  - Хранительница, значит, хорошо знает старый язык.
  - Фарор Хенд из Дюравов, Мать.
  - У нее мудрые и полные знаний родители, - кивнула Шекканто . Она сложила руки на коленях, и они повисли, чуть подрагивая; взор так и не оторвался от Т'рисс. Через миг она вздернула подбородок и спросила: - Ты будешь гостьей среди нас, Т'рисс?
  Азатеная подняла глаза, но тут же стала блуждать взглядом по стенам. - Приятный свет, - произнесла она. - Я видела во дворе водоем, он показался мелким. Здесь засушливо, но так не подобает дому Матери.
  Реш прерывисто вздохнул, однако нервное движение Шекканто заставило его замереть. Мать сказала: - Если не желаешь гостить у нас, Рожденная Витром, мы не станем задерживать. Ты хотела говорить с Матерью Тьмой? Мы обеспечим достойный эскорт.
  - Ваша вера пуста, - ответила Т'рисс. - Но, полагаю, вы и сами знаете. Тут был некогда дух, в своем роде бог. Из ближайшей реки. Он тянулся сквозь землю, пульсировал в пробуренном вами колодце. Но сейчас даже водоем лишен жизни. Сковывая и направляя силу воды, вы связали духа, украли его жизнь. Свободный будет жить, пленник погибнет.
  - Может показаться, - сказала Шекканто, и теперь ее трепет нельзя было не заметить, - что тебе недостает обычного такта Азатенаев.
  - Такта? - Глаза ее всё блуждали по стенам палаты, скорее от скуки, нежели от беспокойства. - Мать, ты наверняка имеешь в виду насмешливую снисходительность. Азатенаев смешит многое, и мы не сомневаемся в своем превосходстве. Скажи, мы часто посещаем вас? Вряд ли, полагаю, однако нарастающая в королевстве Куральд Галайн сила - повод для озабоченности. - Она вынула ноги из травяных мокасин и зарылась пальцами в густой плюш ковра. - Подозреваю, кто-нибудь вскорости придет.
  - Но не ты? - спросила Шекканто.
  - Ты умираешь.
  - Разумеется, я умираю!
  - Никакой бог тебя не поддержит.
  - Никакой бог не поддерживает никого из нас!
  - Это шерсть. Это волосы животных. Вы держите животных ради волос, хотя некоторых убиваете - новорожденных и слишком старых. Мясо старых имеет запашок, а вот мясо детенышей очень сочное. Мать, бандиты перерезали глотки своим детям - они не хотят отдать вам никого. Многие монахи стары. Культ умирает.
  Шекканто осунулась в кресле. - Уведите ее прочь.
  - Я принимаю твое предложение, - тут же сказала Т'рисс. - Буду вашей гостьей на ночь и еще одну ночь. Затем мы отъедем в Харкенас. Я верю, что Мать Тьма совершила тяжелую ошибку в суждениях. - Она повернулась к выходу. - А сейчас я буду купаться в источнике.
  - Ведун Реш, - сказала Шекканто, - сопроводи гостью к водоему. Лейтенант, а ты задержись.
  Т'рисс, оставив необычные мокасины на ковре, пошла вслед Решу. Едва тяжелые завесы снова сомкнулись, Шекканто встала. - Они убивали собственных детей? В следующий раз делайте всё скрытно. Нападайте ночью. Вначале убивайте матерей. Твоя ошибка станет для нас зияющей раной.
  - Мы потеряли в войнах целое поколение, - произнес Кепло, - и потерю не заместить за единый день, в одном лагере бездомных. Мать, они сражались с дикостью волков. В следующий раз мы уедем дальше и воспользуемся подсказанной тобою тактикой.
  Шекканто стояла на возвышении, высокая и тощая - фигура с морщинистой кожей и выпирающими из-под одежд костями. В вырезе он мог видеть верхние ребра, ямки под ключицами казались слишком глубокими. "Разумеется, я умираю!" Признание вызвало у него шок. Мать хрупка не только из-за двух тысяч лет возраста. Говорят, среди Азатенаев есть великие целители. Кепло гадал, не обрушила ли встреча некие отчаянные надежды.
  - Но я еще не умерла, - сказала Шекканто. Кепло видел устремленные на него глаза, острые как кончики ножей.
  - Мать, я думаю, что Т'рисс - повредившаяся в уме Азатеная. Витр похитил многое...
  - Новые поводы для тревог, лейтенант. Она может быть безумной, но сила остается, сила, не сдерживаемая доводами рассудка. Она желает аудиенции у Матери Тьмы? Ты станешь сопровождающим Азатенаи. Не забывай о своих умениях.
  - Мать, при всех своих умениях... не думаю, что можно убить Азатенаю.
  - Возможно, нельзя. Возможно, ты погибнешь при попытке. Пусть так.
  - Мать Тьма столь для нас важна? - спросил Кепло. - К тому же я буду поражен, обнаружив, что взявшая титул Матери Ночей не способна защитить себя.
  - Лишь темнотой она защищается. Лишь темнотой она предохраняется. И в той темноте она верит одному мужчине, и он не из нас. Да, мне доложили: он покинул Куральд Галайн. На запад, в страну Азатенаев. Во мне пробудились старые подозрения.
  Кепло изучал теперь ее профиль, ястребино-острый. - Ты не разделила эти подозрения с избранным ассасином, мать.
  - И не разделю, пока не будет доказательств. Я рискну тобой, лейтенант, даже потеряю - ради защиты Матери Тьмы. Она нам не нужна. Нет. Нам нужна от нее благодарность - и уверенность в нашем союзничестве.
  - Оплаченная моей кровью.
  - Оплаченная твоей кровью.
  - Даже Азатенае не дано пронизать окружившую Мать темноту.
  Древние глаза впились в него. - Ты не можешь быть уверен. Разве дар не растекся между ее избранными детьми? Говорят, Аномандеру не нужен свет в ее личных покоях - слуги доносят, что подсвечники покрыты слоем пыли, фитили лампад не обожжены. Но книги лежат открытыми на столе, и собственноручно написанные Ей свитки. У нас нет доступа к этому колдовству, но нельзя сказать того же обо всех других.
  - Мне неуютно, Мать, от такого допущения. Слишком много неизвестности. Не разумнее ли убить ее здесь, в монастыре? Прежде чем она станет представлять для королевства великую угрозу?
  - О ее присутствии известно, лейтенант. Хранители отдали ее под нашу заботу.
  Кепло кивнул. - Чтобы их убедить, мы гарантировали безопасность. Но это дело изменчивое. Гостья уже выказала себя непредсказуемой, так что в рассказ о нападении на нас могут поверить. На тебя, скажем, или на монахов. Да, нам предстоит период негодования, обвинений, но в отсутствие подробностей наше слово будет сильнее. Ты сама учила меня годы назад: ассасин должен стремиться контролировать момент убийства. Я страшусь именно потери контроля там, в Палате Ночи, в присутствии Матери Тьмы и кто знает скольких еще советников.
  - Эти присутствующие, лейтенант, озаботятся спасением Матери Тьмы, а не Азатенаи.
  Кепло склонил голову набок. - Многие годы ты не покидала монастырь, мать. Я видел, как дерется Аномандер... даже в обширной Палате Ночи, полагаю, он успеет меня перехватить. Если не он, то Сильхас Руин. - Он пожал плечами, выдерживая строгий взор. - Возможно, это дар Матери Тьмы принес им такие умения. Или это врожденный талант. Так или иначе, я мало поставил бы на свой успех. Значит, жизнь моя будет принесена в жертву как знак верности трясов?
  - Мы говорили, что Т'рисс может стать угрозой для Матери. Я просила тебя быть наготове ради возможности.
  - Разумеется, буду наготове.
  - Надеюсь, ты поймешь в нужный момент, что эта жертва совершенно необходима. Ведь именно мы доставим Азатенаю в присутствие Матери Тьмы.
  Кепло поднял брови: - Избавление от последствий? А если никто не выживет в битве с Т'рисс?
  - Тогда мало кто станет спорить, лейтенант, что проиграли все. Да, у тебя будут в Харкенасе и другие обязанности. Успокой мысли, пока я объясняю.
  Вскоре Кепло вышел во двор и направился к водоему. Ведун Реш стоял на почтительной дистанции от Т'рисс, та же бродила голышом по колено в воде, капли блестели на загорелой коже. На ее плечах остались следы солнечных ожогов, полоски слезшей кожи, напомнившие Кепло про линяющих змей. Кроме ведуна, никто не показывался во дворе.
   "Дети либо убегают при виде обнаженной кожи, либо смотрят разинув рот. Но разевать рот, кажется, недостойно. Я же просто восхищаюсь".
  Он подошел к Решу. - Говорят, все мы вечные ученики, невзирая на возраст.
  Реш хмыкнул: - Уроки часто повторяют, но никогда не выучивают полностью. Передо мной новый трактат о жизни.
  - Критики дико на тебя набросятся.
  - Они станут мошками на моей шкуре. Ярость велика, да челюсти малы.
  - Ну, я с наслаждением погляжу на тебя, всего в рубцах и укусах.
  - Слова предали тебя, Кепло: ты втайне восхищаешься дикарями.
  - Любое предательство начинается - или кончается - со слов.
  - Диких?
  - Полагаю, Реш.
  Т'рисс отошла к дальнему краю водоема и села на широкий край, подставляя лицо солнцу и закрывая глаза.
  - Если бы Мать Тьма отвергла элемент Ночи и приняла вместо него элемент Молчания, - предположил вслух Реш, - мир воцарился бы навеки.
  - Ты намекаешь, что всякое насилие несет элемент предательства?
  - Именно, и это первый номер в моем списке невыученных уроков.
  - Ястреб предает зайца? Ласточка предает мошку?
  - В некотором роде наверняка, мой хилый друг.
  - Значит, все мы обречены предать, ведь это кажется основой выживания.
  Реш повернулся к нему. - Не видел горечи философов? Ухмылок на виноватых лицах, торопливых оправданий себя самих и своих собратьев? Все мы предали возможность вечного мира, и разве не было в прошлом эпохи, когда никто не знал смерти? Когда поддержание жизни не требовало усилий и жертв?
  Это было их старой шуткой. - Ведун Реш, - ответил Кепло, - все встреченные мною философы были пьяными или отупевшими.
  - Из-за печали потерь, дружище, и штормов понимания.
  - Из-за слабоволия. Клянусь, это куда вероятнее.
  - Воля бессильно крошится под ударом откровения. Когда мы падаем на колени, мир съеживается.
  Не сводя глаз с Т'рисс, Кепло вздохнул: - Ах, Реш, но не всякое откровение приходит как удар.
  - Ты подсказал мне разумный повод выпить.
  - Значит, слаб твой разум.
  - И гляди, я единственный философ, готовый это признать.
  - Лишь потому что трезв, а смелость трезвых мне всегда была сомнительна.
  Оба замолкли, когда Т'рисс встала и пошла к ним. Окинув Кепло коротким взглядом, она сказала: - Итак, ваша мать не советовала убивать меня? Хорошо. Вам не понравилась бы моя кровь на руках, лейтенант.
  Кепло ответил далеко не сразу. - Гостья, вы выказываете крайнюю осведомленность. Это даже неприлично.
  Она кивнула. - Да.
  - Рад, что мы согласились...
  - Убийство всегда неприлично, - продолжала она. - Я ощутила недоверие моей подруги Фарор Хенд, когда вы появились. Есть много уровней ее недовольства.
  - Мы не желаем вам вреда, - заверил Кепло, - но, если придется, будем защищать своих.
  - Вижу обширное поле для дебатов, лейтенант. Кого вы включаете в "своих"? Кажется, вы ставите на двусмысленность.
  - Это относится ко мне лично или ко всему моему народу?
  Реш явственно вздрогнул.
  - Я недостаточно знаю "народ", чтобы его обсуждать, - сказала Т'рисс, усаживаясь перед ними и проводя рукой по теплой воде. - Я думаю, что ты убийца, что вам обоим даны указания и оправдания, да вы и сами найдете себе еще больше оправданий.
  Реш как будто подавился. Закашлялся и сказал: - Гостья, прошу, умерьте свою силу.
  - Думаешь, ведун, это моя сила? - Она встала, улыбнувшись. - Устала. Вижу монаха в дверях - он сможет проводить меня в комнаты?
  - Момент, прошу, - вмешался Кепло, бросив взгляд на спутника. Тот задыхался, сгибаясь пополам. - Если не ваша сила, то чья?
  - Речной бог был мертв. Теперь он не мертв.
  Он смотрел на нее, не веря.
  На этот раз она не отвела глаз. - Отныне вы должны встретиться с тем, кому вроде бы служили, и дать ответ за многие дела, свершенные во имя его. Удивляться ли, что твой друг страдает?
  Она направилась к монастырю.
  Кепло подскочил к другу: - Реш? Справишься? Она правду сказала? Что ты чуешь?
  Тот поднял дикие глаза. - Ярость.
  
  В охвативших поселение панике и хаосе гостья-Азатеная преспокойно оставалась в личных комнатах, одиноко ужиная. На рассвете она показалась во дворе. Призвала травяного скакуна, села в седло и стала поджидать остальных.
  Мать Шекканто была прикована с постели. Она потеряла всякий контроль над телом, не могла пошевелиться и даже поднять руки. Легкие ее были полны водой, дыхание походило на частый хрип; глаза, запомнилось Кепло, метались пойманными птичками.
   "Ястреб предает зайца. Ласточка предает мошку. Бог склонился перед нашей волей; ныне Бог гневается".
  По слову Реша гонцы успели выехать в монастырь Йедан, и накануне ночью принесли весть. Отец Скеленал уже в пути. Сестры в беде. Тринадцать - самые старые - погибли. В Великом Источнике древнего Бога кипит вода. Пар поднялся колонной, которую видно с самого края лесных владений ордена.
  Едва ведун Реш заявил, что склонен остаться в ожидании визита Скеленала, Т'рисс обернулась к нему и сказала: - Ты уже не нужен. Ваша мать восстановит почти все свое здоровье. Побеседует наедине с пожизненным супругом. Ты сопроводишь меня, ведун Реш.
  - Зачем? - спросил он. Кепло с потрясением осознал, что приятель уже не оспаривает право Азатенаи командовать.
  - Кто обитает в лесу севернее Харкенаса?
  Реш пожал плечами: - Изгои, полудикий народ. Браконьеры, преступники...
  - Отрицатели, - сказал Кепло.
  Т'рисс продолжала: - Вашим матери и отцу стоит готовиться.
  - К чему? - спросил Кепло.
  - Это я должна показать ведуну Решу, лейтенант. Начнется в лесу, потом на самой реке и улицах Харкенаса - пока Мать Тьма не очнется, осознав вызов.
  - И что вы ей скажете? - грубым голосом сказал Реш.
  - Матери Тьме? - Т'рисс подобрала самодельные поводья. - Надеюсь, ведун, слова не потребуются. В моем присутствии она поймет.
  - Угрожаете ей? - спросил Кепло.
  - Если и так, лейтенант, ты ничего не можешь сделать. Ни ты, ни ее охрана. Но нет, я не несу угрозы Матери Тьме, вот тебе мое слово. Доверься или отвергни, в соответствии с природой души. Но я несу перемены. Обрадуется она или станет противиться? Ответить сможет лишь она сама.
  В молчании выехали они из монастыря на южную дорогу, которая готова была провести их довольно далеко от монастыря Йедан, через сильно уменьшившийся восточный край Юного Леса.
  Последними словами Т'рисс, сразу за монастырскими воротами, были: - Теперь я понимаю таинство воды. В покое ее поток чист. Когда я предстану перед Матерью Тьмой, взволнуется вода между нами. Но обещание остается - однажды вода снова потечет чистой. Держитесь этой веры, все вы, даже когда хаос спускается в мир. - Т'рисс посмотрела на Кепло и Реша. - Речной бог говорит мне: вода Дорсан Рил темна, но так было не всегда.
   "Не всегда. Так говорят самые древние из писаний. Азатеная воскресила нашего бога. Азатеная говорила с нашим богом. Но что она обещает Тисте?
  Хаос".
  Однако когда они въехали в лес, Кепло не заметил ничего необычного, ничего способного подтвердить зловещие слова Азатенаи. Он повернулся к ведуну рядом, с вопросом на устах, но Реш остановил его поднятой рукой.
  - Не сейчас. Нарастает. Вещи шевелятся. Сны отягчают тысячи затененных умов. Нечто воистину пробуждается. Мы увидим его лик по возвращении.
  Кепло не имел особой чувствительности, свойственной ведуну Решу и многим людям веры. Шекканто сказала ему однажды, что он словно дитя склоняется перед прагматизмом и, делая так, отрекается от дара воображения. Существует дихотомия двух способностей, и в качестве сторон личности они часто вступают в схватку. Но кое в чем имеется и согласие. Мечты определяют цель, прагматизм прокладывает тропу. Те, кто наделены этим балансом, слывут талантами, но жизнь их легче не становится. Тупоумные, которым жизнь ставит препоны на каждом шагу, стараются подобным же образом помешать более одаренным сородичам, зачастую держась твердокаменной веры, будто это для их же блага. Они оправдывают себя словами "реализм", "практичность" и, разумеется, "прагматизм".
  Кепло симпатизировал тем, кто - советом и насмешкой - способен обуздывать смелых мечтателей. Он видел в воображении опасность, иногда смертельную своей непредсказуемостью. Среди множества им устраненных самые большие проблемы возникали с творческими личностями. Он не мог проследить пути их мыслей.
  Строго говоря, вместе с воображением он потерял много чего еще. Ему было трудно переживать за чужие жизни. Он не желал, если не считать профессиональной сферы, искать чужого одобрения и не видел нужды изменять убеждения, ведь они основаны на здравом прагматизме и потому непобедимы.
  И все же, въезжая на редкую опушку древнего леса - сухой треск скакуна Азатенаи стал нескончаемым ритмом позади - Кепло ощутил холодок, отнюдь не вызванный внезапным отсутствием солнечного света. Он посмотрел на Реша: грубоватое лицо было густо покрыто потом.
  - Она снова пробуждает силу? - спросил он тихо.
  Реш только покачал головой. Простой жест отрицания, столь нехарактерный для ведуна, что Кепло вздрогнул, порядком напуганный.
  Он начал озираться, напрягая зрение, потому что тень затянула даже ближайшие деревья. Увидел груды мусора в канавах, а вон там, шагах в тридцати справа, неуклюжая хижина за завесой дыма, и какая-то фигура сгорбилась у чадящего костра - или это просто валун, или пень? Холодный воздух вдоль мощеной дороги был густо пропитан запахами гнили, столь сильными, что у него щемило в горле с каждым вдохом. Звуков было мало, разве что пес лаял вдалеке, и копыта лошадей стучали по заляпанным грязью камням.
  Проезжая здесь раньше, Кепло едва ли замечал неприятный запах леса. Тут было пней не меньше, чем живых деревьев, но - понял он вдруг - лишь непосредственно вдоль дороги. Дальше лес становился чащей, ее сумрак не могло пронизать ничье зрение, и путешествие туда потребовало бы факелов или фонарей. Удивительно думать, что в таком лесу кто-то может жить, скрываясь, привязанный к своему вечно съеживающемуся мирку.
  - Они свободны, - сказал Реш напряженным голосом.
  Кепло вздрогнул. - Друг мой, о ком ты?
  - Свободны на манер, уже недоступный нам, остальным. Ты видишь их границы, кажущуюся бедность. Ты видишь в них падших, забытых невежд.
  - Реш, я их вообще не вижу.
  - Они именно свободны, - настаивал Реш. Руки в перчатках сжались в кулаки, крепко охватив поводья. - Ни налогов, ни даней. Возможно, они не знают, что такое монеты, и мерой богатства служит умелость рук и любящий взгляд. Кепло, когда погибнет последний лес, пропадет последний свободный народ мира.
  Кепло подумал и дернул плечами: - Мы не заметим потери.
  - Да, и вот почему: они - хранители нашей совести.
  - Ну, не удивительно, что я их вовсе не вижу.
  - Да, - сказал Реш, и тон его изгнал всякий дух веселья из слов Кепло. Тот, раздраженный и неуверенный, оскалился: - Нам ничего не стоит осчастливить обездоленных.
  - Я не о тех, что сбежали от нашего образа жизни, хотя могут сказать, что они двинулись к истине, тогда как мы, остальные - дальше по пути самообмана. Ладно. Я говорю о тех, что никогда не были запятнаны. Они так и живут в лесу - возможно, осталась всего сотня. Не могу вообразить большее количество. Мы забираем их дом, дерево за деревом, тень за тенью. Знать слишком много означает потерять чудо тайны. Ответив на все вопросы, мы забываем ценность незнания.
  - В незнании нет ценности. Раскатай свою толстую шкуру, Реш, и выбей всю эту чепуху. Ценность незнания? Какая ценность?
  - Не имея ответа, ты решил, что ответа нет. В твоей реакции, о бледный негодяй, скрыт урок.
  - Перешел к загадкам? Ты знаешь, что я их не люблю. Давай прямо. Скажи, чего мне не хватает. Что я приобрету от незнания?
  - Смирение, дурак.
  Т'рисс заговорила сзади, и голос ее разносился с неестественной ясностью: - В ритуале вы уничижаетесь. Я много раз видела это во дворе. Но ваши действия ущербны - даже с новообретенным страхом смысл уничижения для вас утерян.
  - Прошу, - буркнул Реш, - объясните, Азатеная.
  - Хорошо. Вы высекаете алтарь из камня. Рисуете изображение волн на стене, создавая символ того, чему готовы поклоняться. Даете ему тысячу имен, воображая тысячу ликов. Или одно имя и один лик. Затем встаете на колени или ложитесь наземь, изображая покорных рабов, и называете это смирением перед богом, видите в своих позах истинное уничижение.
  - Вполне точно, - сказал Реш.
  - Именно, - согласилась она. - И тем самым теряете смысл ритуала, пока ритуал не становится смыслом самого себя. Это не позы покорности. Не знаки подчинения воли высшей силе. Не таких отношений ищет ваш бог, но именно на таких вы настаиваете. Речной бог - не источник вашего поклонения. Точнее, не он должен им быть. Речной бог встречает ваши взоры и просит понимания - не себя как высшей силы, но понимания смысла его бытия.
  - И смысл в... чем? - спросил Реш.
  - Вспомни позу покорности, ведун. Вы принимаете ее в знак самоуничижения. Власть бога безмерна, вы перед ним никто. Вы готовы восхвалять бога и отдавать свою жизнь в его руки. Однако он не желает вашей жизни и не знает, что делать с вашими назойливыми беспомощными душами. В ритуалах и символах вы потеряли себя. Сумей бог объяснить, объяснил бы простую истину: единственное, что достойно поклонения - само смирение.
  Кепло фыркнул и начал было говорить, забалтывая презрительными словами ее заявление - но Решу не нужно было делать жестов, чтобы заставить его прикусить язык. Верно, воображения у него нет; но даже он может различить узор предсказуемого поведения, путаницы между обрядом и смыслом, символом и истиной.
  - Тогда, - прохрипел Реш, - чего бог хочет от нас?
  - Дорогое дитя, - сказала Т'рисс, - он хочет, чтобы вы были свободными.
  
  Кепло не любил откровений. Его выбило из колеи, и сильнее всего встревожила абсолютная ясность, неотразимость аргументов Азатенаи. Недавно она заявила, что они убили древнего бога реки. Связывая воду, расходуя на обыденные нужды, отнимая свободу, они убили самую суть поклонения. Только логично, что бог желает именно свободы и возрождения через свободу.
  Он не знал, как ей удалось воскресить речного бога, но не мог отрицать ее слов: перемены придут ко всем.
  Далее они скакали в горячечной тишине. Кепло глянул на ведуна и заметил, что друг безмолвно рыдает, но блеск слез на щеках, такой резкий, казался в сумраке настоящим даром.
  "В слезах вода течет свободно". Это одно из старейших стихотворений в их писании, след неведомой руки. Поколения спорили о смысле стихов, называя их годными лишь для профанов и невежд; но несколько слов Т'рисс внезапно прояснили смысл. Кепло почти слышал мучительный скрип пера по пергаменту, ощущал сожаление, водившее рукой неведомого поэта с разбитым сердцем.
  Истина, погребенная в загадочных словах. Вот почему воображение способно стать и даром и проклятием. Лично он предпочел бы оставаться незнающим, но уже слишком поздно.
  После скачки длиной в ночь, окутанные молчанием и печалью, они достигли края леса, и город Харкенас встал перед ними - выросший на берегах Дорсан Рил, подобный кулаку из черного камня.
  
  Старый храм в сердце Цитадели всегда заставлял верховную жрицу Эмрал Ланир думать о закрытом оке и глубокой глазнице. Словно кости торчали угловатыми рядами из разрушенного центра - нагромождения черных камней десятка архитектурных стилей, походящие на череп, раздавленный и расплющенный собственным весом и грузом неисчислимых веков. В Цитадели вообще не было красот; вид жизненной суеты в коридорах и палатах, на выбитых ступенях лестниц и в затхлых кладовых навевал образ запертого в черепе, отчаянно пытающегося выбраться жука.
   Камни бесчувственны, потому око остается закрытым. Можно сколь угодно долго смотреть в безжизненное лицо - оно поистине лишено жизни и не меняется. Не трепещут веки; не слышно дыхания, ничто не может потрясти зрителя разоблачением истины и отменой течения времен.
  Она двигалась рядом с сестрой Синтарой в церемониальном ритме, приближаясь к Великому Залу, когда-то бывшему храмовым нефом. Следом двигалась дюжина жриц: беспокойное их возбуждение угасало с каждым шагом, ибо путь впереди становился всё темнее, отвергая свечи и пожирая свет факелов на стенах.
  Никто не мог в присутствии Матери Тьмы не замедлить шагов; пусть среди приближенных к богине жриц успел распространиться дар сверхъестественного зрения, оставалось еще необоримое давление воздуха, пронизывающий кости холод.
  Пятнадцать торжественных шагов от входа. Эмрал ощутила, как нечто ударяется о лоб и стекает каплями по бровям. Еще миг, и она прерывисто вздохнула: холодная влага замерзла на лице. Еще одна капля упала на держащую Ножны руку. Посмотрев, она увидела бусину воды, мгновенно ставшей льдом и заставившей онеметь кожу.
  В городе не идет дождь. А коридоры всегда столь сухи, что юные жрицы преждевременно увядают. Собственно, как и все жители Цитадели.
  Сзади донеслись вздохи удивления, а потом и ропот тревоги.
  Сестра Синтара резко встала и передала Скипетр Эмрал. - Вложи его, сестра. Что-то происходит.
  Спорить было бессмысленно. Эмрал взяла жезл - железо и черное дерево - и спрятала в защитный футляр.
  Теперь капли мерзлой воды окатывали всех. Поглядев вверх, Эмрал увидела блеск покрывшего своды инея. Потрясение лишило ее голоса. Обжигающе холодная вода ужалила запрокинутое лицо.
  И тут же пришло понимание, потоком хлынув в разум, рождая ощущение чуда. Хотя привкус его был горек. - Око распахнуто, - сказала она.
  Синтара поглядела на нее с укоризной. - Какое око? Это работа Азатенаи! Она нападает на владения Матери. Это явная демонстрация силы, насмешка над святостью храма!
  - Святость храма, сестра? Нет, это не насмешка. - Она оглянулась на свиту ежащихся, перепуганных жриц. - Процессия окончена. Возвращайтесь в свои кельи. Верховные жрицы должны встретиться с Матерью Тьмой наедине. Вон!
  Они взвились и разлетелись, словно паникующие вороны.
  - Не тебе командовать процессией, - бросила Синтара.
  - Черти свои линии, сестра, если злоба и ярость - всё, что тебе доступно. Я же...
  Тяжелые шаги прозвучали из коридора; она обернулась и увидела приближающегося Аномандера, за ним двух других братьев. Замерзшие капли воды отскакивали от доспехов алмазными бусинами.
  - Эмрал, - начал Аномандер. - Азатеная входит во врата города. Река вздулась, вода потопом бежит по улицам. Я хочу услышать ваше мнение.
  - Трясы, Лорд Аномандер.
  Сильхас Руин тихо выругался. - Они хотят войну веры? Они сошли с ума?
  Синтара смотрела то на Эмрал, то на братьев, лицо было недоумевающим.
  Аномандер оглянулся на запертые двери, что были за спинами жриц, и покачал головой: - Это не кажется возможным, верховная жрица. Их культ обращен вовнутрь. Никогда они не выказывали такой дерзости, чтобы требовать себе старый храм.
  Что ж, он отлично понял происходящее. Он способен мыслить даже быстрее нее. - Возможно, лорд, вы правы. Значит, они должны быть в таком же недоумении. Не счесть ли их потенциальными союзниками?
  - Тоже вряд ли. Они в тупике - воображаю хаос, царящий ныне в монастырях. Поклонение мертвому богу гарантирует лишь одно благо - полнейшую свободу духовенства.
  - Но теперь...
  Он кивнул. - Их планы пошли вразнос. Им брошен вызов с самой неожиданной стороны.
  - Если они сообразительны, - заметила Эмрал, - то усмотрят большие возможности. Теперь они могут занять более важное место в делах королевства.
  - В профанических делах - да. - Сын Тьмы помедлил, все еще не обращая внимания на Синтару. - Мне сообщили, что мать Шекканто тяжко заболела - вследствие этих событий, вероятно. А Скеленал спешит на помощь. Они стары, но вряд ли глупы.
  Сильхас предложил: - Тогда нужно отыскать ведуна Реша и ведьму Руверу, понять, чего ожидать от трясов.
  Еще один острый ум, поняла Эмрал. Она готова была простить рассеянность Андариста, ибо отлично знала: среди братьев глубиной интроспекции он сравнится с Аномандером (чей талант почти вошел в мифы), хотя и кажется внешне очень медлительным. - Мне доложили, что Азатенаю сопровождают ведун Реш и лейтенант Кепло Дрим.
  - Кепло, - отозвался Сильхас.
  - Да, - пробормотал Аномандер. - Нужно поразмыслить.
  - Шекканто объята страхом, - заключила Эмрал. - Нет иной причины для присутствия Кепло Дрима. - Она поглядела на Аномандера. - Глаз не станет спускать с Азатенаи, я уверена.
  - Согласен. Но это паника Шекканто, не наша. Я не вижу пользы, если посланница будет убита у ног Матери Тьмы.
  - Лорд Аномандер, - спросила Эмрал, - вы можете это предотвратить?
  - У нас преимущество - мы всё поняли, - ответил Аномандер, бросив взгляд на Сильхаса. Тот кивнул и пожал плечами.
  - Сомневаетесь, - заметила Эмрал.
  Ледяной дождь все еще падал. На полу нарастал слой необычных градин.
  Аномандер вздохнул: - С клинком в руке Кепло Дрим управляется быстрее всех, кого я видел. Я могу встать против него и проиграть.
  - Так встаньте между ним и Азатенаей, - прошипела Синтара. - Они близко, а мы тут квохчем как старые курицы, теряем время! Нужно предупредить Мать...
  - Она знает, ничего ей от нас не нужно, - сказал Аномандер. - Сестра Синтара, нам, курам, много что предстоит решить, а вы настаиваете, чтобы мы рылись в земле.
  - Я Избранная Жрица!
  - Возвышение ваше имело целью облегчить бремя забот сестры Эмрал, - возразил Аномандер. - Мать Тьма не сразу разглядела ваши опасные амбиции. Но если думаете, что упругие сиськи и влажное лоно - лучшие пути к власти, перечитайте поэму Галлана "Трофеи Юности". В самом ее конце даже слова выцветают. - Он поглядел на Эмрал. - Верховная жрица, я позабочусь о проблеме Кепло Дрима еще до того, как все войдут в Великий Зал.
  - Рада слышать, - сказала она, пытаясь скрыть потрясение от разговора Аномандера с Синтарой. Возвысили, чтобы снять бремя управленческих забот? Она и не знала. И теперь... стоит ли сожалеть?
  Сильхас сказал: - Так что там с пробуждением речного бога?
  Эмрал затопила волна облегчения. Братья, первые избранные дети Матери Тьмы, делают хрупким любой страх - а затем и сокрушают его с природной уверенностью. Каждый раз при взгляде на них - на Аномандера, Сильхаса и особенно Андариста - она видела их отца, и любовь к нему, столь тщательно скованная, столь сырая и кровоточащая под ударами самообвинений, вновь возрождалась с упрямой силой. Наслаждение и тоска, надежда среди давно нарушенных обещаний... в присутствии троих его сыновей она почти ощущала, как спадает груз лет.
  Она ответила на вопрос Сильхаса: - Теперь, я думаю, это зависит от ведуна Реша.
  - Будем поджидать их здесь, - сказал Аномандер.
  - Нас слишком много - мы как бы намекаем, что слабы, - заявил Андарист. - Я отступаю. Сильхас?
  Тот с улыбкой повернулся к Аномандеру. - Двое дважды отражают угрозу, и зачем отражать дважды? Я с Андаристом. Говорят, капитан Келларас вернулся, но засел в таверне с Датенаром и Празеком. Андарист, советую нам присоединиться. Аномандер, можно ли нам узнать, что ответил славный Хаст Хенаральд?
  - Почему нет? Я и сам любопытствую.
  Братья разом фыркнули и с тем отбыли.
  Эмрал не поняла значения последних фраз. Хаст Хенаральд отстранился от политических махинаций. Интересно, что Аномандер хотел от него? "Глупая женщина! Чего же, если не... Ох. Если вопль железа огласит Цитадель, эхо разнесется далеко".
  Однако Андарист и Сильхас не сомневаются ни на мгновение. Эта вера в компетентность брата поражает... учитывая обстоятельства...
   "Дети своего отца.
  Но пусть в них не будет пороков матери. Ни одного".
  - Мы что же, будем просто стоять? - воскликнула Синтара.
  - Вы вообще не нужны, - сказал ей Аномандер. - Ищите убежище в присутствии Матери Тьмы.
  - Предлагаете личную аудиенцию богини? - ухмыльнулась Синтара. - Охотно принимаю. - Она пренебрежительно повела бледной рукой. - Пусть чванство остается в коридорах. Я буду выше вас, неуклюжие, ибо я одна понимаю, что значит занимать положение Верховной Жрицы.
  - Привычное положение на коленях, Синтара?
  Пусть лицо было накрашено, пусть в проходе был сумрак - Синтара явственно побледнела. Ярость залила глаза; она резко развернулась и зашагала к дверям. Еще миг, и она исчезла. Когда отзвук захлопнувших створок пронесся по коридору, Эмрал покачала головой: - Она не забудет оскорбления, лорд Аномандер. Она суетна и тщеславна, но я не назвала бы ее безвредной.
  - Я сглупил, - признался Аномандер. - Но рискую ее гневом не я, а вы. Простите, верховная жрица.
  - Не нужно, лорд. Много раз я наносила раны поглубже.
  - Но зато наедине.
  Она пожала плечами. - При дворе столько шпионов, что понятие "наедине" вряд ли существует.
  - Такова опасность темноты, - сказал Аномандер. - Мир, становясь невидимым, призывает к интригам.
  - Нелегкое дело, - отозвалась она, - высекать веру из мирских амбиций, лорд. Рождение религий всегда дело волнительное.
  - Всё было бы спокойнее, - ответил Аномандер, и в этот миг до них донесся шум - кто-то шел по коридору, - будь здесь Драконус.
  И тут же этот простой комментарий заставил перевернуться мир под ногами. Она не ответила, не доверяя собственному голосу.
   "Не смотрись в зеркало, если не хочешь увидеть неприятное".
  
  Пока река пересекала берега, заливая мутной водой улицы и переулки Харкенаса, пока потрясение и тревога волнами неслись перед разливом, Кепло Дрим и ведун Реш сопровождали Т'рисс по широкой десной дороге, переходящей в главный проспект города. Толпы, словно плавучий мусор, собирались по краям низины, между чертой города и редкой опушкой леса.
  Наводнения случаются в Харкенасе весной. Сейчас, в разгар сухого лета, нежданно пришедший разлив вызывал суеверный страх.
  Прямо впереди, там, где дорога шла вниз, мостовая скрылась под замусоренной водой. Кепло натянул удила, за ним и Реш, а Т'рисс за ведуном. Дальше остановили коней трясы, побледневшие, не желающие отвечать на вопросы встревоженных беженцев.
  - Азатеная, - сказал Кепло. - Ваш скакун пострадает, если мы поедем сквозь воду?
  - Я пойду пешком, - ответила она. - Река противится пленению. Выражает истину природы.
  Голос ведуна был резким: - Что речной бог потребует от города? От самой Матери Тьмы? Берега одеты камнем. Выстроены мосты. Причалы и пирсы противостоят потокам. Неужели нужно уничтожить всё во имя свободной воды?
  Т'рисс сошла с искусственного скакуна. - Мать Тьма пробуждена его появлением. Заявляет свои права.
  - Будет битва? - спросил Кепло.
  Женщина окинула его быстрым взором и начала всматриваться в небо, словно невидимые слова написаны были на его своде, и она готова прочесть их вслух. - Поднятый ото сна бог открывает очи в изменившемся мире. Даже подушка, на которой покоилась его голова, присвоена. В Цитадели есть храм, верно? Некогда он принадлежал речному богу, но права перешли к другой. - Она опустила взгляд, хмурясь на Харкенас - и забыв о сотнях Тисте, вскарабкавшихся на гребни по сторонам улицы. - Потоп уже ослаб. Сила Матери Тьмы впечатляет.
  Пройдя меж двух мужчин, она вошла в воду.
  Реш резко вздохнул. - Я сохраню ноги сухими, если ты не против.
  Кивнув, Кепло послал коня вперед.
  Теперь процессию возглавила Азатеная, прорезавшая путь через бурные воды, словно потоп стал для нее подарком. Над Цитаделью Кепло видел тучи, клубящиеся и взлетающие. "Пар. Мать Тьма изгоняет. Ныне мы увидели истину ее растущей силы".
  Они ехали чуть быстрее, нежели опадал разлив. Стены зданий постепенно открывались, повсюду раздавался плеск бегущей воды, как после сильнейшего ливня.
  Т'рисс сказала, не оборачиваясь: - Ей нужно усвоить урок. Сковывать означает ослаблять. Сдерживать означает делать уязвимым, и храмы - не только центры поклонения и священнодействий, но и слабые места в доспехах богов. Здесь кожа тоньше всего, здесь могут соприкоснуться пальцы - смертный и бессмертный. Встреча губ, общее дыхание. Веруй всем сердцем, но знай: твой поцелуй может убить.
  Реш отозвался: - Мать Тьма еще не освятила храм во имя свое, Азатеная. Идут некие споры. Возможно, ей и не требуется ваше предостережение.
  Они приближались к перекрестку, дальше была обширная прямоугольная площадь. Из окон многоэтажных зданий выглядывали, следя за их прохождением, горожане. На дальней стороне возвышались Городские ворота Цитадели. На самой площади не было ни души.
  Т'рисс замедлилась, обернувшись к Кепло. - Я слышала разговоры о знати и низкородных, но у Тисте нет королевской власти. Как так вышло?
  - Прежде была королева, - ответил Кепло. - Последняя в своем роде. Она погибла на поле битвы. Супруг ее был не из знати, но все уважали его за воинскую доблесть. Когда он пал, смертельно раненый, она возглавила атаку Хранителей Престола в попытке вынести тело. Атака провалились. Ее собственное тело так и не нашли.
  Т'рисс внимательно смотрела на него. - Королева была родственницей Матери Тьмы?
  - Сводной сестрой, - сказал Реш.
  - Она не могла предъявить права на трон?
  - Нет, - сказал Кепло. - Исключение могли бы сделать. Бывали прецеденты. Но ее сочли... неподходящей.
  - Эзотерические интересы, - почти прорычал Реш. - Бесталанна в политике. Идеалистичная, романтичная - для возвышения в статус богини всё это подходило лучше.
  - Значит, ваш престол остается не занятым. Полагаю, знать это вполне устраивает.
  - Престол преобразился, - сказал Реш. - Его признанное место отныне в храме. На нем восседает Мать Тьма, и теперь это не королевский престол, но Трон Ночи.
  - Значит, она будет на нем? - спросила Т'рисс. - Когда мы предстанем?
  Кепло пожал плечами: - Кто может сказать? Она пребывает в темноте.
  Азатеная снова уставилась на Кепло и ведуна. - Мертвая королева была последней в роду. Вы имеете в виду прямую линию передачи.
  - Да, - скривился Реш.
  - Остались дальние родственники.
  Кепло кивнул.
  - Лейтенант, я вижу в твоем поведении некоторую уклончивость. Но на следующий вопрос ты ответишь честно.
  - Если смогу, - отозвался Кепло.
  - У королевы есть родственники. Они носят титулы Матери и Отца, их имена - Шекканто и Скеленал.
  - Да.
  - Однако они связаны на всю жизнь.
  - Без окончательного оформления. Пожизненная связь - не брак. Нечто... иное.
  - У них есть права на трон.
  Кепло пожал плечами. - Можно и так сказать.
  Тут она отвернулась и продолжила путь.
  Вода ушла, оставив лишь несколько луж и мокрые, быстро сохнущие на солнце пятна. Когда Кепло понудил коня двинуться, Реш протянул руку, останавливая друга.
  Дюжину ударов сердца они молчали, следя за ее продвижением.
  - Ведун, - прошептал Кепло, - ничего не говори, и тебя точно не услышат.
  - Не стану, - так же ответил Реш. - Но эти вопросы - родство и наследие... вряд ли она получила преимущество, узнав ответы.
  - Думаю, теперь она шагает увереннее.
  - И всё?
  Кепло пожал плечами: - Век королей и королев прошел, ведун. Все выучили урок. Несчастная любовь ввергла королевство в хаос. Такое не должно повториться.
  - Нужно было оставить Азатенаю проклятым Хранителям.
   На этот раз Кепло не мог не согласиться. - Она уже у ворот, - заметил он.
  Двое поскакали вдогон, огибая лужи.
  
  На вершине Старой Башни Кедорпул, Эндест Силанн и Райз Херат следили, как крошечная женская фигурка движется к Городским воротам Цитадели. Эскорт трясов, на время отставший, поскакал за ней; Кедорпул хмыкнул: - Ведун Реш и Кепло Дрим. Интересная пара для такого "чисто формального" сопровождения.
  Райз Херат глянул на юного жреца. - Разумеется, ведун должен быть рядом. Река перехлестнула берега и омыла город...
  - Словно очищая ей путь, - пробормотал Эндест Силанн.
  - Вера вытерпит немного воды, - сказал Кедорпул.
  Историк услышал в его словах сомнение. - Ощущаете пробуждение древней силы, жрец?
  Круглолицый мужчина дернул плечами: - Когда видишь нечто неожиданное и... величественное... да, есть чувство восторга, и вполне понятное. Я сказал бы, что тут и обсуждать нечего. Чувство это равнозначно религиозному восхищению? Не думаю.
  - Исторических документов нет, - заметил Райз, - но разумно предположить, что сезонные подъемы и спады реки были основным мотивом поклонения речному богу. Разве не очевидно, что мы узрели чудо?
  - Но вода отступает, - взвился Кедорпул. - Власть здесь у Матери Тьмы.
  - "На поле брани встретил я павлинов".
  - И что это должно означать, историк?
  - Лишь то, что поле отныне оспаривается, жрец. Вполне возможно, что ведун Реш потребует храм себе.
  - Не посмеет!
  Внизу женщина-Азатеная, среднего роста, тощая, одетая в странный бесцветный наряд, дошла до ворот. Не замедляя шагов, исчезла из вида. Дорога проведет ее через узкий мост к внутренним воротам, а далее в саму Цитадель. За ее спиной двое всадников спешились и вошли, оставив скакунов прочим монахам - похоже, тем не суждено было ступить на землю Цитадели. Райз следил, как всадники разворачивались и быстрой рысью покидали площадь.
  - Эти дела превыше меня, - заявил Силанн. - Я выбит из колеи и чувствую себя нехорошо.
  - Преданный собственными нервами, - усмехнулся Кедорпул. - Матери Тьме ничто не угрожает в сердце силы.
  - Не Мать Тьма здесь под угрозой, - сказал Райз, думая о Кепло Дриме.
  - И что это должно означать? - спросил Эндест Силанн.
  Историк пожал плечами: - Праздная мысль. Не обращайте внимания. Подумайте лучше вот о чем: лишь в противопоставлении можно найти определения вещей. Мало кто станет возражать, что Тьма - трудный предмет для поклонения. Чего мы взыскуем, возвеличивая Мать? Какого единения можем достичь, очерчивая круг отрицания?
  - Сомнительные вопросы, - сказал Кедорпул слишком уж беззаботным тоном.
  Чувствуя в священнике напряжение, Райз продолжил: - Религиозные практики ведь возникают не без прецедентов.
  - Будете спорить о религиозных практиках?
  - Если вам это сейчас нужно, Кедорпул, то да. То есть... все вы ищете руководства. Мать Тьма сильна, но у нас нет ее заповедей. Какую форму должны принять ритуалы? Какое поклонение уместно и ждет ли поклонения та, кого вы желаете обожать? Как выразить покорность? Вот какие вопросы занимают ваше священство, вот поводы для дебатов.
  - Воскрешение речного бога не дает достойных ответов, историк. Его вера мертва, не так ли?
  - Произошло отречение, верно. Хотя бы это мы знаем. Взгляните только на преднамеренную порчу стен храма, чтобы уловить силу гнева, сопровождавшего тот кризис. Могу предположить, что зрелище гибели бога породило ярость разрушения.
  - А что, если это было чувство вины? - спросил Эндест.
  - Такое допущение, - сказал раскрасневшийся Кедорпул, - не нравится мне на любом уровне смысла, аколит.
  - Не все мысли должны быть приятными, - возразил Райз. - От этого их ценность не уменьшается. Вина - могучая эмоция... да, я могу видеть, как она сбивает лики со стен, стирает слова с таблиц. Если бог умер, уместно спросить - почему? Ясно, что одной веры им оказалось недостаточно, хотя нам вряд ли нужно обсуждать ее истинность - ведь монастыри Ян и Йедан стоят до сих пор. К тому же, - добавил он, - этот самый бог воскрес.
  Кедорпул отвернулся к Эндесту Силанну: - Служка, мы торчим здесь слишком долго. Остальные соберутся и будут меня искать. Перед нами вызов, и мы обязаны встретить его лицом к лицу. Историк, всего доброго. О, вы присмотрите за ребенком?
  Райз Херат улыбнулся: - Я потрясу засов и потребую, чтобы впустила. Она крикнет, чтобы я убирался.
  Кивок Кедорпула был напряженным. - Сойдет.
  
  Верховная жрица Эмрал Ланир стояла рядом с лордом Аномандером, ожидая появления Азатенаи и ее спутников. Синтара вошла во внутренние комнаты и сейчас, вероятно, общается с Матерью Тьмой; честно говоря, Эмрал заранее знала, что их общение окажется утомительно бесполезным. Вероятно, идеалистическая, романтическая женщина по праву оказалась в сердце такого эфемерного явления, как вера и поклонение. Вероятно, нет ценности в прагматизме, когда речь заходит о душе, и он может стать проклятием для самой идеи священного.
  Но разве пророки не говорят загадками? Разве гадающие не скользят угрями по потокам грядущего? Писания, полные суровых указаний, могут казаться привлекательными, но ими же с полной готовностью пренебрегают, полагала она - хотя, честно сказать, она мало что знала о религиях иных народов. Но не нужно быть ученой, чтобы заметить: вера рождается из камня, воды, земли и воздуха, и если эти силы оказываются жестокими и враждебными, такой же станет и вера. Суровая жизнь рождает суровые законы, и не только законы выживания, но и законы веры. Она отлично понимает такую перекличку.
  Река разливается в свой сезон, леса защищают от резких ветров, много рыбы, зерна и дичи: этот мир не суров, здесь не нужно жестоко напрягаться, чтобы выжить. Тисте традиционно отказывались от строгих законов, такие законы словно противны их натуре. Лишь война это изменила, и теперь стоит Эмрал на миг оторваться от зеркала, увидев тех, кто находится на многих командных должностях Цитадели - она заметит острые углы на месте плавных линий, и глаза, внутри которых не вода, а камень.
   "Много есть природных сил, давящих на нас и придающих форму; теперь я готова назвать одной из них войну. Война - сила, не отличимая от солнца и ветра".
  - Идут, - произнес Аномандер. - Кого вы будете приветствовать вначале?
  - Я вижу себя лишь последней из сопровождающих ее на встречу с Матерью Тьмой.
  - Очень хорошо, - сказал он.
  Движение в дальнем конце коридора и внезапная вспышка света.
  Покрывший стены слой льда треснул, пластинками заскользил вниз. Сияние окружало Азатенаю, золотое с более темными контурами, напомнившее Эмрал об осенних листьях. Высвобождаемая ею сила заставляла стонать и сдвигаться стены. Пыль клубилась и медленно оседала.
  Эмрал поняла, что дрожит. Удивительно, что Азатенаям не поклоняются словно богам.
  За спиной женщины шли ведун Реш и лейтенант Кепло Дрим. Оба они вовсе не излучали уверенность, скорее казались встревоженными, измученными неопределенностью.
  Вместе со светом пришло тепло, разрезая стылый воздух, поглощая. Азатеная - изящная, изысканно-привлекательная, волосы развеваются в воздушных потоках - остановилась от них в трех шагах. Устремила взор на Аномандера и сказала: - Ночь предъявит права на твою кожу. Все увидят, как проявляет себя темнота. Но я сделаю видимой и твою дерзость. Это подарок.
  Аномандер нахмурился. - Азатеная, я не просил подарков. Я не дерзил вам.
  Взгляд скользнул по нему и переместился на Эмрал. - Твоя печаль, верховная жрица, одинока. Тебе хочется разделить свои истины. Но я не советую. Придай голос тайнам - и будешь отвергнута теми, о ком сильней всего печешься.
  Жара окутала Эмрал, она пыталась сохранить власть над своим голосом. - Азатеная, ваши приветствия весьма двусмысленны.
  Тонкие брови взлетели: - Я могу быть лишь самою собой, верховная жрица. Я пришла взбаламутить воды, и на время все мы ослепнем. Ты хочешь отговорить меня?
  Эмрал покачала головой. - Она желает вас видеть, Азатеная.
  - Разделяю ее желание. Меня назвали Т'рисс и это имя я охотно принимаю. Не знаю, кем я была до Т'рисс. Некоторое время я провела в Витре. Я Азатеная, но не знаю, что это означает.
  - Если вы здесь, - начал Аномандер, - в поисках ответов, вас может ждать разочарование.
  - Тисте видят в Витре врага. Но он не таков. Он существует для себя. Это море возможностей, потенциала. Он поддерживает жизнь так же, как кровь поддерживает жизнь.
  - Он создал вас? - спросил Аномандер.
  - Нет.
  - Однако он растет. Пожирает землю - а это настоящая угроза Куральд Галайну.
  Женщина пожала плечами. - Море вас даже во снах не видит.
  Внимание Эмрал сосредоточилось не на невозмутимо-спокойной Азатенае, а на ведуне Реше. Его лицо было бледным, осунувшимся. - Ведун Реш, вы привели нам гостью. Она пробудила вашего древнего бога. Что желает Мать Шекканто передать через вас сторонникам Матери Тьмы?
  - Ничего, - отвечал он, словно давясь словами. - На данный момент.
  - Сейчас я ее увижу, - сказала Т'рисс.
  Эмрал сделала шаг в сторону. Азатеная прошла мимо.
  Но когда ведун и Кепло Дрим устремились следом, руки Аномандера схватили лейтенанта за куртку и прижали к стене. Он держал монаха висящим, болтающим ногами в воздухе.
  Реш встревоженно рванулся назад, но тут же затряс головой; Эмрал заметила блеск ножа в левой руке Кепло - ножа, исчезнувшего столь же быстро, как появился.
  Т'рисс даже не обернулась. Толкнула створки двери и пропала в палате. Дверь осталась открытой, озаренной отблесками желтого света; Эмрал смогла ощутить, как сила Азатенаи раздвигает темноту.
  Аномандер говорил Кепло: - Никакого кровопролития внутри, понял?
  - Не... не нужно, лорд, - пропыхтел Кепло.
  Позволив ему соскользнуть по стене, Аномандер обратился к ведуну. - Сообщи Шекканто, что мы не готовы разделить ее панику. Если же она еще раз попробует прислать доверенного ассасина на встречу с Матерью Тьмой, я прослежу, чтобы голова его украсила пику на стене. Рядом с ее головой.
  - Я передам ваше послание, лорд, - рассеянным тоном ответил Реш.
  За дверями внезапно погас свет. Через миг наружу вывалилась Синтара. Кожа ее была цвета алебастра, темные глаза казались чернильными лужицами. Когда Эмрал попыталась поддержать ее, Синтара выбросила руку, лицо стало маской злобы и презрения. - Не касайся меня, гнусная карга! Я выбрала дар! Я выбрала!
  Растолкав остальных, она побежала по коридору.
  Ведун Реш со стоном оперся спиной о стену, словно слишком много выпивший. Сомкнул глаза и произнес: - Ушла.
  Эмрал не потребовала объяснений. Ледяной воздух вытекал в коридор из святилища. Аудиенция окончена, Т'рисс пропала. Остатки ее силы задержались еще на миг, а потом воздух стал казаться почти обжигающе холодным.
  Аномандер повернул голову к ведуну. - Изгнана?
  Глаза Реша открылись. - Она ничего тебе не дает? Твоя драгоценная новая богиня?
  - Могла бы дать, - отвечал Аномандер. - Но я не прошу.
  - Не изгнана. Время свернулось в святилище - они могли беседовать целые дни. Нет способа узнать. Она привнесла кровь... я чую - она внесла Витр в палату, лорд. Я не знаю... должно быть, он внутри нее.
  Аномандер уже поворачивался к зияющему проему. - Оружие?
  - Нет, лорд. Дар.
  - Трясы, - приказал Аномандер, - ждите нас здесь. Верховная жрица Эмрал, за мной.
  Он вошел в святилище. Эмрал последовала.
  Едва захлопнулась дверь, Эмрал заметила какие-то перемены. Мрак остался, но в нем уже не было мрачной тяжести, глазам он показался почти прозрачным. С нарастающим изумлением она поняла, что может видеть помещение.
  Перед ними неподвижно сидела на Троне Ночи Мать Тьма, в черных свободных шелках, с черными волосами и черной кожей. Преображение ошеломило Эмрал, мысли разбежались - так пьяница глядит на мир, но не может ничего понять.
  Аномандера словно ничто не было способно вывести из себя. Он встал лицом к трону, и дерзость, на которую намекала Т'рисс, стала почти видимой. - Тебе нанесли вред, Мать?
  Голос ее был мягким и низким, словно она устала. - Нет.
  - Ты прогнала ее?
  - Возлюбленная Эмрал, - сказала Мать Тьма, - теперь ты единственная Верховная Жрица. Синтара выбрала, и отныне нам угрожает раскол. В вопросах веры воды разделятся. Это неизбежно.
  Однако Аномандера было не сдержать. - Мать, Азатеная воскресила древнего бога...
  - Между нами мир. Ты видишь слишком много врагов, Первый Сын. Нам не угрожают извне. Лишь изнутри.
  - С этим мы разберемся, - уверил он. - Но мне нужно понять, что случилось тут. Я буду защищать то, во что верю.
  - Но есть ли что ценное в твоей вере, Аномандер? Не в том ли весь вопрос?
  - Что же сделала Т'рисс? Сама темнота изменилась.
  И снова Мать не ответила ему, обратившись к Эмрал. - Сообщи сестрам и братьям, Верховная Жрица. Храм освящен.
   "Это был дар Азатенаи? Освящен Витром?" - Мать Тьма, что отвратило от нас Синтару? Вера ее была нерушима...
  - Легко разрушима, - возразила Мать Тьма. - Амбиции и тщеславие. Азатеная способна глубоко видеть смертную душу, но ей неведом такт, непонятна ценность сокрытия истины.
  - А ее дар? - спросила Эмрал. - Она стала бескровной, белой как кость.
  - Отныне она вне моей досягаемости, возлюбленная Эмрал. Всё.
  - Но... куда же она пойдет?
  - Еще увидим. Я думала... нет, не сейчас. Вы оба стоите в присутствии Ночи. Вас уже не слепит темнота, и все ко мне приходящие обретут такое благо. Уже сейчас, - заметила она, - я вижу, как Ночь сходит на вашу кожу.
  Однако Эмрал, поглядев на Аномандера, вздохнула: кожа его стала эбеново-черной, но волосы серебристыми.
  Мать Тьма тоже вздохнула. - Ты всегда беспокоил меня, Первенец. Однажды я расскажу тебе о матери.
  - Мне она не интересна, - заявил Аномандер. - Любовь не выживает в отсутствие воспоминаний, а о той женщине мы не помним ничего.
  - И в тебе нет интереса?
  Вопрос заставил его вздрогнуть. Но он не ответил.
  Эмрал хотелось заплакать, но глаза оставались сухими, словно засыпанными песком. Она с трудом заставила себя не делать шага назад, чтобы оставить их наедине, для горького разговора. Нет, она не сбежит подобно Синтаре. Тщеславие ей не свойственно, а вот амбиции... другое дело, хотя пути их, возможно, слишком запутаны.
  Мать Тьма смотрит на нее, заметила жрица. Смотрит и молчит.
  Аномандер, наконец, подал голос: - Мать, будешь говорить с трясами?
  - Не сейчас. Но предупреждаю тебя, сын: не мешай собираться верующим. Отрицатели никогда не лишались веры - они лишь отрицают веру в меня. И пусть. Я не стану заставлять. Трясы будут настаивать на независимости в государственных вопросах.
  - Так назови своего врага! - Крик Аномандера обежал палату, в нем слышались отчаяние и гнев.
  - У меня их нет, - ответила она спокойно. - Аномандер. Выиграй для меня мир, вот о чем я прошу.
  Он разочарованно прошипел: - Я воин и знаю лишь кровь, Мать. Я не могу выиграть, если должен разрушать.
  - Тогда ради всего святого, Первенец, не выхватывай меч.
  - Какую угрозу может нести Синтара? - спросил он требовательно. - Какой раскол способна она породить? Ее войско слабо - жрицы и полудюжина шпионов среди слуг. Трясам она не нужна...
  - Она несет отныне дар, и он будет привлекать приверженцев.
  - Тогда позволь арестовать ее со всей кликой, бросить в камеру.
  - Дар не скуешь цепями, Первенец. Вижу, вы оба не можете понять - но раскол необходим. Надо нанести рану, чтобы потом исцелить.
  - А Драконус?
  Услышав вопрос Аномандера, мать застыла, а воздух в святилище затрещал от холода. - Оставь меня, Первый Сын.
  - Без него, - настаивал Аномандер, - поставленная мне задача непосильна.
  - Иди.
  Путь перед ним поистине непосилен. Эмрал видела мрачный отсвет понимания в темных глазах. Он вихрем развернулся и вышагал из палаты.
  Голова Эмрал кружилась. Воздух обжигал горло и легкие.
  Мать Тьма заговорила: - Возлюбленная Эмрал... Однажды я задала Кедаспеле вопрос. Прочитала по глазам, что вопрос ему давно знаком, что он разрывает ему душу. И все же он не сумел дать ответ.
  - Мать Тьма, что это за вопрос?
  - Такой задают художнику, создателю портретов, чей талант не в руках, а в глазах. Я спросила: как можно нарисовать любовь?
  Он знал вопрос. Он задавал его себе.
  Но не находил ответа. Понимаешь, - продолжала Мать, - когда видишь в темноте, ничто не скрыто.
  Если бы она сейчас зарыдала, слезы застыли бы на щеках, оставляя рубцы ожогов. Чтобы все видели.
  - Ничто, - добавила затем Мать Тьма, - кроме самой темноты.
  
  Полупьяный Хунн Раал уставился на ввалившуюся в комнату белокожую женщину. Он видел войну страха и ярости в ее глазах, но сильней напугала его алебастровая бледность лица. Даже Сильхас Руин не наделен такой чистотой.
  Он с трудом заговорил: - Ве... Верховная жрица, что с вами? Вы зачарованы... что за новый вид магии открыла Мать Тьма?
  - Я изгнана, дурак! Отлучена от Ночи! Это не ее дело - Азатеная сказала, что может видеть мою душу. Сказала ужасные... - Синтара отвернулась, он заметил, что она трепещет. - Она коснулась меня. Был свет. Ослепляющий свет.
  Он заставил себя встать со стула. Комната чуть накренилась... он встал прямее. Глубоко вздохнул, укрепляя дух, и шагнул ближе. - Верховная жрица, я скажу, что вижу, когда ныне взираю на вас...
  - Не надо.
  - Я зрю женщину перерожденную. Синтара, среди всех женщин вы одна не принадлежите темноте.
  Она посмотрела на него. - Свет во мне. Я чувствую его!
  Он кивнул. - А я вижу, как он светит вовне, верховная жрица. Бояться нечего. Истина перед моими глазами.
  - Перерожденная, - шепнула она. И тут же сверкнули глаза: - Я требую убежища.
  - И вы пришли ко мне. Понимаю, верховная жрица.
  - Куда мне еще пойти? Но оставаться здесь нельзя. Мне нужна защита Легиона...
  Он выпрямился, промолчав. Нужно было всё обдумать.
  - Хунн Раал...
  - Момент, прошу вас. Это осложнение...
  - Вот кто я? Осложнение? Не похоже на вчерашнюю вашу раболепную позу. Бормотали, что все в порядке...
  - Вчера вы были Верховной Жрицей Матери Тьмы, - бросил он. - Но теперь она вами не владеет, Синтара. Я обязан думать о господине и будущем, которое его ожидает. Обязан думать о Легионе.
  Она стояла, глядя на него. - Сберегите эту чепуху для легковерных глупцов. Я вижу ваши амбиции, Хунн Раал. Знаю вашу родословную. Вы жаждете вновь ходить по этим залам, заняв подобающее место. Ваш господин - просто средство, не цель.
  - Мы не такие подлецы, как вы. Ну, хватит злиться. Дайте время, и я найду путь для всех нас. А пока скажите: отчего вы решили, что вам нужно убежище?
  Глаза ее широко распахнулись. - Поглядите на меня! Видите, что она сделала?
  - Это сделала Азатеная, не Мать. Вы сбежали из ее покоев - почему?
  - Вас там не было, - зашипела она. - Вы не слышали ужасных вещей, которые эта женщина говорила мне!
  - Значит, - заключил он, - вы сбежали от позора. Мать Тьма вас не отвергала.
  - Но и не защищала! Собственную верховную жрицу!
  Он хмыкнул: - Повезло ей, что верховных жриц целых две.
  Пощечина заставила его отступить на шаг - не от силы удара, а от потрясения, внезапного отрезвления. Щека горела; он всмотрелся в женщину пред собой и вздохнул. - "Гнев стал могилой красоты". Кто так сказал? Не важно. Это был опасный день - улицы города залило, возвещая прибытие Азатенаи. Мне рассказали, что проход в Палату Ночи засыпан льдом. А теперь вы... что предвещают эти события, верховная жрица?
  Однако ее взор скользнул к кувшину на столе. Он подошла туда, налила кубок и выпила тремя быстрыми глотками. - Ты слишком пьян, Хунн Раал, чтобы трахнуть меня?
   "Сказала баба, только что меня ударившая". - Скорее всего.
  - Мужчины такие жалкие.
  - У меня другое на уме.
  Наполнив кубок, она встала к нему лицом. - Урусандер меня возьмет?
  - В качестве?..
  Он ожидал гнева в ответ на необдуманные слова, однако она засмеялась. - Это разрушит твои планы, Хунн Раал? Думаешь, мне не хватает отставных солдат? Они такие тупицы. Не представляешь, как скучно ублажать их желания. Нет, пусть утешается с Матерью Тьмой.
  Его кивок был резким. - Один вопрос прояснили. Хорошо.
  - Бог шевелится в иле Дорсан Рил, - сказала она, щурясь и следя за его реакций из-за края кубка. - Он был мертв, но более не мертв. Какие древние законы нарушены сегодня?
  - Еще один дар женщины-Азатенаи? Давайте начистоту. Это не дары. Затопленный город? Лед в Цитадели? Это тянет на покушение.
  Она пожала плечами. - Семантика.
  - Едва ли. Вы говорите со старым солдатом, помните? Я могу быть тупым, но солдаты знают, как отвечать на атаку.
  - Объявишь войну Азатенаям? - Она пьяно фыркнула. - Даже Урусандер на так глуп. Женщина, к тому же, пропала - словно открыла дверь в воздух и просто шагнула через порог. Проявленная сила заставила Мать Тьму отпрянуть.
  - Значит, мы поистине под угрозой.
  Верховная жрица пренебрежительно повела рукой и вернулась наполнить кубок. - Тут мы ничего сделать не можем. Теперь отрицатели поползут из лесов, жаждая принести жертвы на берегах реки. Жаждая пройти по берегам.
  - А Мать Тьма позволит?
  - Она слаба, Хунн Раал - как ты думал, почему она прячется в темноте? Как ты думаешь, зачем она держит рядом троих самых устрашающих воителей среди знати, зачем назвала их своими детьми? И зачем... - она встала к нему лицом, - взяла она в постель лорда Драконуса? Сыновья - это здорово, но мужчина вроде Драконуса - другое дело. Ты ничего не понимаешь, Хунн Раал. Со всеми своими смехотворными планами.
  Он увидел вызов в глазах, пусть и блестящих от алкоголя, и что-то зашевелились внутри. "Она похожа на меня. Она такая же, точно такая же". - Вы донесете это до Урусандера, верховная жрица, - сказал он. - Расскажете об угрозе, преставшей перед Куральд Галайном. Объясните нашу слабость, нашу уязвимость. И более того - покажете ему, что нужно делать. Чистота вашей кожи отныне символ, свет внутри вас - сила и власть. И прежде всего, верховная жрица, вы скажете ему вот что: во тьме невежество, а в свете - правосудие. - Он подошел ближе. - Помните эти слова. Вот что вы должны сделать.
  Она оперлась на стол, почти сев на него. Ухмылка таились на пухлых губах. - Значит, теперь я маяк? Верховная жрица, но теперь во имя света?
  - Он внутри вас.
  Женщина отвела взгляд, по-прежнему улыбаясь. - Лиосан. Но кто же наши враги?
  - Все, желающие повредить Матери Тьме - мы будем сражаться ради нее, и кто бросит нам вызов?
  - А Драконус?
  - Он ее лишь использует. Еще один способ навредить. - Хунн склонился и ухватил кувшин с вином. Движение сблизило из лица, почти заставило соприкоснуться. Он отстранился, успев учуять сладкий винный запах губ. - Старая религия - прямая угроза. Отрицатели. Братья и сестры из монастырей.
  - Их больше, чем ты воображаешь, Хунн Раал.
  - Тем лучше, - сказал он.
  - Шекканто и Скеленал могли бы предъявить права на трон.
  - Надеюсь, так и сделают. Тогда стороны быстро определятся.
  Протянув руку, она погладила его по щеке - там же, куда недавно ударила. - Мы ввергнем Куральд Галайн в гражданскую войну, Хунн Раал. Ты, я, то, что мы делаем.
  Однако он покачал головой. - Мы ее предотвратим, верховная жрица. Лучше того: раз и навсегда очистив королевство, мы преподнесем Матери мир и конец конфликтов. С рукой лорда Урусандера. Она поймет, что ей нужен рядом такой мужчина. Сила в ответ на ее слабость, решимость и прямота против женских капризов. Свет и Тьма в равновесии.
  - Желаю смерти Эмрал.
  - Вам этого не достичь. Она лишь ваше отражение. Несовершенное, верно, и забравшее лучшие черты. Нет, Синтара, вы будете равными, но не будете делить ничего, кроме титулов.
  - Тогда я буду называть Урусандера Отец Свет, - сказала Синтара, не отнимая ладони от его щеки. - И мой свет станет ему даром.
  - Если вы сумеете передать...
  - Сумею, Хунн Раал.
  Он еще держал кувшин. - Ну, верховная жрица, будем трахаться или пить?
  - Что предпочитаешь?
  Опасный вопрос, который он отмел без затей. - Для меня и то, и это хорошо.
  К его удивлению, она отступила, и движения вдруг стали уверенными. - Нет времени ни на то, ни на это, - сказала она резко. - Я должна собрать последователей, нам нужно охранение для бегства из города. Лучше без фанфар - я надену плащ и останусь незамеченной. Но возвращение в Харкенас станет триумфом.
  - Конечно, - ответил он, опуская кувшин на стол и чувствуя себя дураком, которого слишком легко обыграли. - Похоже, я вас недооценивал, верховная жрица.
  - Как и многие, - отвечала она. - А ты... вы должны разослать вести своим подчиненным, туда, где они скрываются. - Видя тревогу на его лице, жрица жестко улыбнулась. - Да, знаю, вы готовы к прыжку. Но нужно ждать - отныне ваш враг не благородные семьи. Не дети Матери Тьмы. Даже не Драконус - пока не он. Что так вас встревожило, капитан?
  - Боюсь, уже слишком поздно.
  - Так протрезвей скорее, дурак, и позаботься обо всём!
  
  Группа всадников настигла поезд на крутом изгибе дороги. Они издавали мало шума, хотя вокруг поднимались высокие утесы. Орфанталь заметил, что за незнакомцами тракт выходит на простор, дорожную насыпь окружает низина - дно древнего, высохшего озера.
  Харал быстро подобрался, повернувшись и крикнув возчикам сворачивать в сторону, чтобы пропустить всадников.
  Орфанталь смотрел в незнакомые лица. Он насчитал одиннадцать мужчин и женщин, все отлично экипированные, причем не с разномастным оружием, какое он ожидал увидеть у бандитов. Всадники не заговорили с ними, хотя Орфанталь буквально ощущал, как жесткие взгляды касаются каравана и горстки охранников. Грип позади него молчал, склонив голову как бы в знак уважения.
  Некоторые из проезжающих, рассмотрел Орфанталь, носят цвета Легиона Урусандера: угольно-серые низкие шлемы с золотой окантовкой и длинные кожаные надколенники, точно скопированные с доспехов самого Урусандера. Всё это он узнал, много раз изучая доспехи деда. Казалось, другие тоже имеют такие доспехи, скатанные и притороченные к седлам.
  - Охота на бандитов? - спросил он Грипа, едва проехал последний конник. - Это были легионеры...
  - Тихо, малец! - прохрипел Грип. Орфанталь вдруг увидел, каким бледным стал старик - губы сухие, уголки рта опущены. Он смотрел на Харала, ожидая команды. - Отправляй нас, проклятие! - сказал он шепотом.
  Орфанталь извернулся в седле, чтобы смотреть на незнакомцев.
  - Повернись! - приказал Грип. - Ну, вперед. Скачи, мальчик, скачи. Смотреть вперед!
  - Что не так?
  Харал впереди разворачивал коня и следил, как выкатываются на середину дороги фургоны.
  Орфанталь видел, что слезящиеся глаза Грипа устремлены на Харала, словно в ожидании знака.
  И тот нахмурился, выпрямив спину. Еще миг - он привстал в стременах. На лице написано было смущение.
  - Вот так, - пробурчал Грип. Подвел коня к лошадке Орфанталя. - Слушай. Они возвращаются.
  - Что? Почему?
  - Им не следовало здесь быть, вот почему. По меньшей мере трое из расформированной части.
  - Но...
  - Скачи вперед, Орфанталь - и едва окажешься на равнине, пришпоривай коняшку в галоп, да не оглядывайся. Хватит вопросов! - бросил он, когда сзади донесся приближающийся звук подков. - Давай, сынок, скачи. - Тут он шлепнул лошадку по крупу, послав вскачь. Движение чуть не вынесло Орфанталя из седла; он ухватил поводья, замедляя животное.
  - Гони! - крикнул Грип, заглушая звон вынимаемых клинков.
  Сжав бока обеими ногами, Орфанталь пришпорил лошадку, заставив перейти в тяжелый галоп. Он мотался в седле, ошеломленный, слыша грубые вопли сзади. Кто-то завизжал, словно резаная свинья.
  Во рту пересохло, сердце застучало молотом. Он согнулся. - Ох, скачи! Скачи, скачи, ты...
  Лошадь грохотала под ним, но казалась такой медленной, такой измученной. Вокруг все прыгало и качалось из стороны в сторону; он думал о Грипе, Харале и остальных. Думал о том вопле, гадал, из чьего он вырвался горла. Думал об убитых, зарубленных со спины. И слышал топот лошади, приближающийся невозможно быстро. Изо рта вырвался скулящий звук, горячая моча потекла между ног, по штанам.
  Когда лошадь настигла его, мальчик не оглянулся, лишь низко склонил голову.
  Через миг животное пронеслось мимо. Конь Харала, без всадника, бока щедро залиты кровью и какими-то ошметками.
  Орфанталь оглянулся - но был уже за поворотом, не видя даже фургонов. Зато показались два всадника, натянули удила и стали следить, как он улепетывает. Еще миг, и они пустились следом.
  Лошадка трудилась, дыша громко и хрипло. Конь Харала был уже шагах в двенадцати впереди. Отчаявшийся Орфанталь огляделся. Низина по сторонам была ровной, но справа - достаточно близко - он заметил край старого берега, а дальше рваные холмы. Там должны быть тропы, места для укрытия.
  Орфанталь замедлил лошадь и послал с дороги. Глянул назад: всадники близко, мечи подняты.
  Лошадь споткнулась на каменистом склоне, но с фырканьем выправилась. Орфанталь пнул ее носками сапог. Глина расселась под копытами, топя лошадку в скрывавшейся под коркой густой грязи. Животное старалось вылезти, отвечая на горячие мольбы Орфанталя. Качаясь и дергаясь, кляча шагала вперед. Но на полпути утонула по брюхо и беспомощно задергалась, мотая головой, выпучив глаза. Плачущий, полуослепленный слезами Орфанталь вылез из седла. Оглянулся: двое стояли на обочине, наблюдая за его продвижением. Озарение было как вспышка: они не решаются лезть в глину.
  Он выкарабкался из топкой грязи и лег набок.
  Лошадка сдалась и только смотрела на него с тупой печалью в мокрых глазах. Он увидел, что ее засосало почти до плеч, а сзади еще сильнее. Тело дрожало, мухи кружились над запачканной шкурой.
  Он пополз вперед, все еще плача. Лицо было скрыто грязью. Он убил лошадь, свою верную слугу. Предал зверя, как может лишь хозяин.
   "Но я не предатель - я не хотел им быть. Я никогда не думал, что стану таким!"
  Его малый вес не разрушал твердую корку глины. Мальчик пробрался до усеянного камнями берега, лишь там выпрямившись и оглянувшись.
  Всадники уехали назад, к дороге - откуда поднимались в небеса два столба густого черного дыма. Орфанталь понял: все его спутники мертвы. Харал, Грип, все. Отряд отставников, опустившихся до разбоя и убийств - нет, даже тут нет смысла. Шкуры и сами фургоны имели ценность. Бандиты не стали бы их сжигать.
  Он бросил взгляд на лошадку.
  Спина и круп были уже под грязью; он видел, как отчаянно пытается она вдохнуть.
  Орфанталь ступил на глину и проделал обратный путь.
  Когда он дошел до лошадки, снаружи оставались лишь шея и голова. Плач ослабил его, однако мальчик попытался обнять руками шею и удержать изо всех сил. Кожа оказалась горячей и скользкой, почти горящей от жизни; ощутив, как щека лошади касается виска, он зарыдал так сильно, словно опустошал собственную душу. Всхлипы отдавались эхом от утеса позади.
  Грязь коснулась левого локтя; он ощутил, как рука погружается в мягкую прохладу. Напрягая мышцы шеи, лошадка подняла голову, раздувая ноздри. Вздох вырвался долгим потоком. Но у нее не осталось сил, чтобы вдохнуть еще раз - слишком тяжко давила на ребра грязь. Выдох слабел, он ощутил, как лошадь содрогается и начинает тонуть - мышцы расслабились, голова упала на глину. Веки почти скрыли лишенные жизни глаза и не поднялись.
  Орфанталь вытащил руки из грязи. В миг смерти лошади тоска покинула его, оставив великую пустоту, онемение, заставившее его ощутить себя маленьким.
  Истина не слушает сказок. Реальный мир равнодушен к тому, кем хотят стать живущие в нем, каких исходов ожидают. Предатели ползут отовсюду, включая собственное его тело, собственный разум. Нельзя верить никому, даже себе.
  Встав лицом к ломаным скалам, он полез наверх.
  
  
  ДЕСЯТЬ
  
  
  
  Рисп смотрела, как капитан Эстелла натягивает плащ и выдергивает перчатки из-за пояса. В воздухе появился запах железа; жгучая аура паники растекалась по скрытому лагерю. День быстро подходил к концу, тени затягивали пространства меж утесов. Муж Эстеллы, Силанн, спешился, чтобы пособить одному из раненых солдат. Рисп отвернулась, оглядывая потрепанный отряд, видя лица покрасневшие и лица побледневшие, напряженные от боли, видя брызги крови почти на всех солдатах. Они так бережно стягивали тела, а кони прядали и плясали, не остыв от боя.
  Тут Эстелла подошла к мужу, чтобы помочь. - Ты потерял разум? - прошипела она, но недостаточно тихо - ближайшие солдаты всё слышали. - Этого не должно было случиться.
  Он гневно глянул на нее. - Караван. Мы узнали одного из охранников, и я чертовски уверен, что он узнал нас!
  - И что? Дюжина старых солдат на тракте - какое нам дело?!
  - Отряд отставников вновь с оружием. Для старых солдат это кое-что значит. Думаю, и командир охраны понял, что мы в неподходящем месте в неподходящее время. Но слушай, Эстелла: мы все уладили. Не выжил никто, кроме слишком юркого мальца. Он сбежал, но кто будет слушать ребенка? Караван вырезан бандитами, вот и всё. - Поток слов иссяк. Он стоял и смотрел на жену, лицо покрылось грязным потом.
  - Ребенок ускользнул от вас? Идите и охотьтесь за ним!
  - Ему не выжить в холмах. Ни еды, ни воды. Ночь его почти наверняка убьет - ему казалось не больше шести лет. Поскакал через грязевую топь и потерял лошадь.
  - Значит, его легко отыскать. - Эстелла скрестила руки на груди.
  Силанн ощерился: - Не в моем обычае убивать детей.
  - Я поведу отряд, если сочтете нужным, - сказала Рисп, заставив их посмотреть на себя. Довольно с нее проявлений непрофессионализма, когда супружеские раздоры угрожают выполнению заданий! Она продолжала как можно более убедительным тоном: - Взвод Силанна потрепан. Они устали, им нужно похоронить друзей.
  - А что сказал бы твой Хунн Раал? - воскликнула Эстелла. - Мы не готовы к открытому кровопролитию. Ты сама сказала.
  Рисп пожала плечами: - Мой кузен понимает риск. Вам предстоит дальняя поездка, остаться незамеченными нереально. Я согласна с Силанном: не нужно беспокоиться о напуганном до истерики ребенке; но если пожелаете, капитан, я найду ребенка и решу вопрос. Силанн, - добавила она, вздернув бровь, - кажется, ваши солдаты не в форме. Несколько караванных охранников жестоко вас измололи.
  - Среди охранников были ветераны, Рисп. И старик по имени Грип.
  - Грип Галас?
  - Он самый. Убил двух первых, что на него налетели.
  - Как он погиб?
  - Копье в спину.
  - Кто поджег фургоны? - спросила Эстелла.
  Силанн отвел глаза. - Это было ошибкой.
  Рисп промолчала. Ядовитые ссоры супругов становились все более озлобленными. Сын покинул семью, припоминала она, приняв обеты священства и очень огорчив амбициозных родителей. Нет сомнений, они винят друг дружку и, очевидно, это лишь один из множества поводов взаимного недовольства. Посмотрев в сторону, она различила столбы черного дыма на юге, над грубыми утесами. - Хиш Тулла в резиденции? Кто-нибудь знает?
  - Нет, - бросила Эстелла тоном, способным затупить лезвие ножа. - Еще в Харкенасе.
  - Значит, вряд ли будет расследование. Помнится, ее старик-кастелян лишен воображения - не покинет крепость ради небольшого дымка. А если кого и пошлет, то наутро, и вы будете очень далеко от холмов. Я догоню вас на северной дороге.
  - Бери шестерых своих, - сказала Эстелла. - Если встретите кого из Оплота Тулла, предложи ехать с ними и расследовать вместе. И не принимай отказа. Вряд ли они поедут дальше места стычки. Сожженное добро - вот проблема. Столько богатства пущено на ветер. - Она пригвоздила супруга очередным железным взором. - Займись солдатами, муж.
  Рисп сделала знак сержанту, что стоял в паре шагов. - Готовить коней. Выбери пятерых, умеющих искать следы и с отменным зрением.
  - Слушаюсь, сир, - отвечал мужчина.
  Она смотрела в спину старика-ветерана. Хунн Раал наделил ее званием лейтенанта, и она была довольна. Не ее вина, что война успела закончиться прежде, чем она вошла в возраст службы. Как приятно - отдавать приказы и видеть, что их исполняют без вопросов. Это лишь начало. Скоро все они будут стоять в Великом Зале Цитадели, смотреть в глаза аристократов как равные. Она с сестрами будет назначена в личную свиту Оссерка, когда тот примет командование Легионом. Ясно, что хотя Эстелла формально превосходит ее рангом, но настоящая власть у нее, у Рисп. Вот сейчас она это показала. Она считала одним из своих достоинств умение извлекать удовольствие даже из несчастий и фиаско - каковым и стало недавнее происшествие.
  Грип Галас. Как неудачно. Пехотинец самого Аномандера, испытанный в войнах. Аномандеру нельзя было позволять глупцу уйти в отставку.
  Она хмуро увидела, как двое солдат шатаются, таща тело. Приходилось тщательно соблюдать равновесие - воину выпустили кишки одним взмахом клинка. Работа Грипа, поспорить можно. Говорят, на него находила ярость в бою... Солдат умер мучительно.
  Она подошла к Эстелле. - Капитан, я тут гадаю...
  Сейчас, когда спала горячка битвы, Эстелла казалась рассеянной и встревоженной. - Ну?
  - Гадаю, что, во имя Бездны, делал Грип Галас в торговом караване.
  Эстелла поглядела на мужа. - Силанн! Скажи, ты осмотрел тело Грипа? Снаряжение?
  Мужчина оглянулся и потряс головой. - Удар в спину выбил его из седла. Тело закатилось в чертову расселину, с глаз долой.
  Эстелла так и подскочила к нему: - Ты спускался вниз? Убедился, что он мертв?
  - Он оставил след крови и желчи, а трещина бездонная.
  - Желчи? - сказала Рисп. - Чьей желчи? Его вроде ударили в спину? Силанн, - она уже пыталась подавить панику, - пусть приведут солдата, что сразил Грипа. Хочу видеть наконечник копья. Хочу услышать, что он ощутил при ударе - Грип был в доспехах? Грип был в кожаных доспехах, подобающих охраннику, или в кольчуге, как тайный агент?
  Лицо Силанна побелело. - Солдат погиб в схватке с начальником охраны - еще одним ветераном.
  - Выпотрошенный или тот, без глотки? Кто из них? Оружие сохранили?
  Через миг один из солдат подобрал и принес оружие убитого; Рисп схватила было древко, но Эстелла успела первой. Игнорируя кривую ухмылку Рисп, капитан оглядела железное острие. - Похоже, ударил в кольчугу - вижу мелкие зазубрины. Кончик в крови, прошел вглубь на... примерно на три пальца. Если перерезал позвоночник, Грип мертв или парализован. Удар в другую область мог и не стать смертельным.
  - Он упал в треклятую пропасть! - крикнул Силанн.
  - Упал или скатился? - спросила Эстелла. - Ты видел, как это было?
  Ругаясь под нос, Рисп вернулась к своему отряду. - Выдели еще шестерых, сержант! Охота будет серьезной.
  
  Солнце уже низко висело на западном небосводе, когда Сакуль Анкаду призвала Рансепта на верхний этаж Высокой башни. Услышав по пыхтению, что кастелян прибыл, указала на широкое окно: - Надеюсь, вы заметили дым на востоке.
  Рансепт, как говорили, был отродьем пьяной женщины и до отвращения трезвого кабана. Разумеется, такое редко говорили ему в лицо - Рансепт унаследовал темперамент папаши, а телеса его заставили бы в ужасе сбежать медведя. Лицо кастеляна казалось хорошо знакомым с полом таверны, нос был сломан в бесчисленных юношеских попойках и вправлен не очень хорошо - напоминая свинячье рыло. Неровные редкие зубы пожелтели, ведь дышал он открытым ртом. Считалось, что ему тысяча лет от роду, а кожа была белой словно кость, как у двухтысячелетних.
  Он послушно уставился в сторону окна.
  - Нужно подойти на ближе, чтобы глянуть наружу, - заметила Сакуль.
  Он не пошевелился. - Госпожа велела нам бдеть, миледи. Сказала, будут проблемы.
  - И скорее, чем все ждали, верно? Этот дым напоминает мне о горелых шкурах.
  - Неужели, миледи?
  - Вам придется поверить на слово, кастелян.
  Он крякнул, все еще щурясь на окно: - Полагаю, да.
  - В тех фургонах ехал знатный. Мальчик пяти - шести лет от роду. На пути в Премудрый Град. В саму Цитадель. Ребенок из семьи Корлас.
  Рансепт потер серебряную щетина на подбородке. - Корлас? Отличный солдат. Всегда грустный. Слышал, он убил себя.
   - Официально - умер во сне или как-то так.
  - Думаю, загноившаяся рана, миледи.
  - Испытываете мое терпение?
  Он так сощурился, что глаза стали щелками. - И правда.
  - Я желаю выехать - сейчас, ночью - и догнать тот караван. Если поблизости есть бандиты, нам нужно знать.
  - Нет бандитов, миледи.
  - Сама знаю, осел! Так кто напал на них и кто угрожает нам?
  Старик снова крякнул. - Здесь вполне безопасно.
  - Настаиваю на вылазке! Желаю взять пятнадцать дом-клинков и свору гончих псов!
  - Вы получите одного клинка, миледи, и Ребрышко.
  - Ребрышко? Этот пес, кажется, не унюхает и собственного зада! А одного дом-клинка недостаточно. Кажется, вы обязаны обеспечивать мне подобающую защиту.
  - И обеспечу, миледи. - Он наконец повернулся к ней и продемонстрировал зубы. - Это буду я.
  - Кастелян, извините, но подъем по лестнице почти разорвал вам сердце.
  - Едва ли, миледи. Мое сердце в порядке и всё остальное тоже, кроме носа, с которого вы глаз не сводите.
  - Бездна подлая. Значит, вы и я, кастелян.
  - И Ребрышко, миледи.
  - Найдите себе коня...
  - Пешком, - сказал он. - Так тише.
  - Но поглядите на меня - я одета для верховой езды!
  - Мы с Ребрышком будем внизу, миледи.
  
  Орфанталь притулился в лощинке между разбитыми валунами. Небо над головой было черным, беззвездным; темнота со всех сторон украла знакомые, присмотренные им ранее формы. В его воображении мир изменился, кишел движением. Он слышал непонятные звуки и беспомощно смотрел в черноту. Казалось, оттуда что-то смотрит на него.
  Ему так не хватало одеяла и костра караванной стражи, горевшего все ночи - его он замечал первым, внезапно просыпаясь и пугаясь, не соображая, где оказался... но запах углей и проблески пламени за тонкой стенкой палатки всегда успокаивали, возвращая правильность вещей. А теперь нет ничего, ни палатки, ни Грипа, храпящего и что-то бормочущего во сне. Он был один и вовсе не ощущал себя героем.
  Его сотрясала дрожь. Мальчик вспомнил, как мечтал днем о нападении бандитов, как хотел сбежать в ночь, в холмы. Но правда забытой лощины оказалась совсем не похожей на эпические приключения. Ноги его устали, руки стали тяжелыми и онемевшими выше запястий; и еще он ощущал манящее приглашение сна, в котором холод отступит.
  Он ушел не очень далеко от низины, в которой погибла лошадка. Холмы казались слишком большими, чтобы отважиться на поход вглубь. Потеряв из виду низину, он потеряет и дорогу, заблудится. Хотя, честно говоря, его подвела смелость, его обуял стыд. Вонь собственной мочи - как насмешка. Он может ощущать привкус своего предательства, горький и тошнотный, и снова, снова его охватывает предсмертная дрожь лошади - чувство уходящий жизни, когда он касался ее шеи. Она не заслужила такого конца - загнанная страхом, доведенная до изнурения рабыня мальчишки. Что он скажет Вренеку? Да лучше бы бандиты зарубили его!
  Сдавшись ужасу ночи, он закрыл глаза. Хотя бы судороги прекратились...Хорошо.
  Его пробудил шелест гравия. Сердце дико застучало и, казалось, перестало помещаться в грудной клетке. Он пытался вздохнуть.
  Над головой, с вершины валуна, к которому он прислонялся, прилетел голос: - Вот ты где.
  С почти неслышным криком Орфанталь попытался побежать, но ноги подкосились.
  - Тише! Это лишь я, старый Грип.
  Мужчина спустился в лощинку, встал рядом. Рука легла на плечо. - Ты промерз хуже Бездны. Я тут сделал лежку неподалеку, натаскал подстилки. Встать можешь?
  Слезы лились ручьем из глаз Орфанталя, но кроме первого крика, ни звука не донеслось из губ. Его снова затопил стыд. Он попробовал встать, но не смог.
  - Ты не пережил бы ночи. Хорошо, что я нашел. Та штука с лошадью была умной - ни шанса, что они полезут за тобой. - Говоря, он успел взять Орфанталя на руки. - Лежи тихо. Все будет в порядке. Я пойду медленно, спина болит и колено растянуто. - Орфанталь ощущал, как хромает несущий его мужчина: ритмические наклоны в левую сторону, на больную ногу. Кожа старика была мокрой от пота - почему, Орфанталь не мог понять. - Еще немного... Но костра не жди.
  Орфанталь понял, что глаза привыкли к темноте, он мог различить нависающие скалы и отвесные склоны, пока Грип пробирался по узкой тропе. Затем он свернул влево, с тропы, и принялся медленно обходить валуны; дыхание стало хриплым.
  Вздохам вторило странное эхо. Грип присел на одно колено. - Мы пришли.
  Они были в убежище среди гор, в пещерке. Под Орфанталем оказался сухой, мелкий как пыль песок, он почти утонул в нем. Грип ушел и вернулся с грубым шерстяным одеялом. Это было не одеяло, данное бабкой, и не одеяло Грипа - Орфанталь помнил его по запаху шалфея, который старик хранил в длинном кисете и каждое утро закатывал толику в одеяло. Это одеяло пахло потом и чем-то еще, пряным и горьким. Закатав Орфанталя, Грип принялся сильно растирать ему ноги, начав с подошв и поднимаясь к бедрам, а затем проделал те же движения с руками.
  Труды эти принесли телу жжение; вскоре Орфанталь оттолкнул руки старика и свернулся под одеялом.
  - Снова дрожишь? Отлично, Орфанталь. Чертовски удачно я тебя нашел, вовремя. Знаю, тебе хочется спать - но спать сейчас вредно. Погоди немного, пока не станет тепло и хорошо.
  - Где остальные? Вы их отогнали?
  - Нет, мы их не отогнали. Хотя Харал заставил себя помнить. Мигил и Феннис пытались сбежать, но их зарубили сзади. Дураки. Видишь, что дело безнадежно - так стой на месте. Бегство лишь приближает смерть, и нет ничего более позорного, чем рана в спину. - Он помолчал и хмыкнул. - Если только тебя не окружили. Тогда рана в спину не позорна.
  - Героев всегда убивают в спину, - сказал Орфанталь.
  - Не только героев, Орфанталь. - Грип позволил себе сесть, осторожно устроившись у каменной стены. - Умеешь шить?
  Вопрос его сконфузил. - Я видел, как это делают служанки.
  - Хорошо. Будет свет, и тебе придется кое-что сшить.
  - Будем делать одежду?
  - Нет. Но послушай, это важно. Мне нужно поспать, тоже, и возможно, что я не проснусь.
  - Ты о чем?
  - О том, что не знаю, насколько плохи дела. Думаю, кровотечение остановилось, но не знаю, почему. Увидим. Но если я не проснусь, иди вниз по дороге, на восток - туда, куда мы ехали. Нет, слушай: оставайся вне дороги, незаметным. Просто иди вдоль дороги, понятно? Услышишь конных - прячься. Таись, пока не выберешься из холмов, а там - к ближайшей ферме. Не пытайся всё рассказывать и не говори о своей семье - тебе не поверят. Просто выспроси путь к Харкенасу и жди, если даже телега отправится через неделю. Оказавшись там, прямо в Цитадель.
  - Понимаю. Так и будет. - Он пощупал пояс и нашел крошечную трубку с письмом, которое Сакуль написала Хиш Тулле.
  - Ошиблись они, - продолжал Грип, хотя говорил уже, казалось, сам с собой. - Даже не раз. Со мной. С тобой. Видел Силанна, бездарного муженька Эстеллы. Дураку нельзя дозволять командовать в битве. Но если он там, Эстелла поблизости, а она достаточно сообразительна. Они вернутся на место бойни, чтобы положить конец и тебе. Но сначала поищут мое тело, не найдут. Это их растревожит сильнее, чем твое бегство. - Голова поднялась, Грип снова смотрел на Орфанталя. - Мы станем дичью, ты и я, пока не выберемся из холмов.
  - Охота, - произнес Орфанталь.
  - Донеси свою историю до лорда Аномандера. Любым способом, малец.
  - Да. Мама мне о нем рассказала.
  - Если они наткнутся на след, мне придется увести их. Оттянуть на себя, то есть.
  - Ясно.
  Он хмыкнул. - Ты всё сообразил. Быстро, Орфанталь. Хорошо.
  - Грип, ты убил кого-то?
  - Двух наверняка, и это обидно.
  - Почему?
  - Лучше бы ранил. Я ранил еще двоих, и это хорошо. Харал пытался, но... Помни его, Орфанталь. Он видел, как ты ускакал. Знал, что нужно купить тебе время, и чем больше у врага раненых, тем выше твои шансы. Принимал удары, чтобы наносить в ответ. Харал был отличным воином.
  Орфанталь кивнул. Отличный воин. Герой. - Видел его смерть, Грип?
  - Нет. Я потерял на время сознание - та расселина оказалась глубже, чем я ожидал. Когда я вылез, убийцы уехали.
  - Они подожгли шкуры.
  - Идиоты, я ж говорю. Но я нашел Харала. Они отомстили его трупу, понимаешь?
  - Какая подлость!
  - Нет, просто отсутствие дисциплины. Но их лица словно выжжены огнем в моей памяти. Я их помню, Орфанталь, и если выживу, они пожалеют о сделанном. Ну, время спать.
  Орфанталь устроился удобнее, согретый одеялом. Но мысль о сне казалась теперь далекой. Рассказ Грипа катался и грохотал в сознании. Воины сражаются до смерти, воздух полон отчаянием. И в сердце всего он видел старика, спящего рядом. Казалось невозможным думать о нем как о воине. Орфанталь сомкнул глаза и сон овладел им быстро, как вспышка.
  
  Ребрышко был пастушьим псом, не меньше двенадцати лет, с серой мордой и длинными ушами, хлопавшими и качавшимися при любом повороте длинной, словно у лиса, головы. Длинная шерсть - беспорядочные клочья серого и черного цвета, в репьях и грязи. Глаза зверя слегка косили.
  Сакуль смотрела на него, пока кастелян Рансепт снова проверял, насколько бесшумно привешено оружие. Факелы моргали, освещая двор. Стража стояла у задней двери, что слева от надвратной башни. Воздух был холодным и сухим.
  Рансепт подобрался и кивнул ей: - Готовы?
  - Он же сплошные кости.
  - Паразиты, миледи.
  - Разве нет лекарств?
  - Есть кое-какие. Но тощие собаки дольше живут. - Тут он развернулся и зашагал к воротам. Ребрышко со счастливым видом ковылял рядом.
  Рансепт конфисковал выбранный ею меч, и копье, оставив только кинжал. Все шло не так, как следует. Кастелян оказался упрямым и слишком быстрым, овладев ситуацией; а ведь она сама хотела отдавать приказы. Конечно, то, что они вообще вышли - уже победа. Он мог бы прямо запретить.
  Она подошла вслед за ним к задней двери и проследила, как поднимают тяжелые засовы. Едва дверь отворилась, Ребрышко вылетел наружу.
  - Куда он? - требовательно спросила Сакуль.
  - Разведывает путь впереди, миледи.
  Она хмыкнула: - Скорее ведет нас к ближайшей беличьей норе.
  - Ребрышко знает, что нам нужно.
  - Откуда?
  Они уже были снаружи, дверь захлопнулась сзади. Она слышала грохот опущенных засовов.
  Рансепт пожал плечами. - Я иногда гуляю.
  - В холмах?
  - Если нам нужно переговорить с отрицателями. Леди Хиш важно, чтобы не было недоразумений.
  - Отрицатели? То есть бандиты.
  - Жизнь в холмах трудна, миледи. Это же дорожные сборы.
  - Поборы.
  - А дорожная пошлина леди Хиш? Поборы - грубое слово. Они так называются, только если собирает кто-то другой.
  Они спускались по неровно вытесанным ступеням. Пришедшие на закате тяжелые облака разошлись, там и тут виднелись звезды. Температура быстро падала.
  - Оплоту Тулла эти земли дарованы королевской грамотой, - сказала Сакуль. - Пошлина законна и необходима. А грабеж на обочине - нет. Но вы намекнули, что леди Хиш вошла в сговор с ворами?
  Ребрышко ждал на средней площадке. Когда Рансепт и Сакуль подошли к псу, он вдруг прекратил спуск и ринулся куда-то влево, за валуны.
  - Я и говорю. Горные крысы. Ребрышко проголодался по новым глистам.
  Однако Рансепт остановился. - Мы не пойдем дорогой, миледи. Здесь есть тропа, хорошо скрытая. Не пользуйтесь ей понапрасну. За мной.
  - Что за сговор? - спросила Сакуль, пока они карабкались между валунов.
  - Прежде чем начать работу в шахтах, - сказал пыхтящий Рансепт, - они делали козий сыр. И прекрасную, тонкую кожу. Но что важнее, они следили за дорогой. Есть тропы, по которым путники стараются обойти Оплот.
  - Избежав пошлины? Какое убожество.
  - Иногда. А иногда это народ, не желающий быть замеченным.
  - Что за народ?
  Ребрышко пропал между двумя опасными осыпями.
  - Мы вышли на след. Не время для разговоров. Ночь далеко уносит голоса, холмы способны проводить звуки. Если нужно, просто хлопните меня по плечу. Иными словами, мы идем тихо.
  - Это смешно. Я еще вижу свет крепости.
  - Если желаете спорить, миледи, прошу вернуться прямо сейчас. Но я скажу так: поглядите на Ребрышко.
  Зверь снова появился и сидел прямо впереди. - Что с ним? - спросила Сакуль.
  - Чужаки в холмах, миледи. Вот что говорит Ребрышко.
  На ее взгляд, животное выглядело точно так же, как всегда. Трудно сказать, куда он смотрит своими косыми глазами. Но когда Рансепт двинулся, пес повернулся и снова побежал по тропке. Подтягивая слишком просторные перчатки, она пошла следом.
  Для своей стати кастелян двигался тихо. Он не оглядывался проверить, не отстала ли она. Ее это сердило, хотелось зашипеть - она устала, а тропа казалась вечной. Сапоги натерли ноги; из носа текло, она уже утирала сопли рукавом, запачкала тонкую кожу перчаток. Что еще несноснее, в путешествии не было ничего особенного. Ей так хотелось иметь позади полдюжины мрачнолицых всадников в полной броне, готовых отдать жизнь по ее слову. Хотелось топота копыт, лязга железа в деревянных ножнах.
  А хуже всего было убеждение, что невинный мальчишка лежит мертвый где-то впереди, убитый лишь ради вящего сохранения чужой тайны. Хиш Тулла сделала немало намеков, что в государстве не все спокойно. Хотя это и кажется смехотворным. Победа принесла мир, но она знала: жажда битв не искоренена. Она никогда не угаснет, в мире есть те, кто мечтают лишь о войне, ибо беззаконие в их натуре.
  Сакуль не нуждалась в долгих поисках, чтобы указать на таких. Она была уверена, что таковы ее сестры. Они наслаждаются всеми видами пороков, и чем гнуснее окружение, тем подлее их желания. Если быть честной, в ней самой таится нечто подобное. Но реальность - например, эта холодная мука в саване ночи - оказалась куда грубее, нежели ей воображалось в те мгновения, когда скука выла в черепе.
  Она много пообещала тому мальчишке, неизвестному бастарду рода Корлас. Теперь слова казались и пустыми и пошлыми, и самодовольство, которое на испытывала, глядя в широко распахнутые невинные глаза, стало источником укоризн. Она изображала взрослую, но это ведь была детская игра. Что, если Орфанталя замучили? Что, если сама Хиш Тулла в опасности?
  Полночи прошло, а они так и ковыляли вперед. Все, чего хотелось теперь Сакули - встать, отдохнуть, поспать.
  Колесо звезд наполовину повернулось, когда она ударилась о спину Рансепта. Впрочем, она не смотрела вверх, уставившись на мучительные сапоги. Рука взлетела, подхватывая ее и подтягивая ближе.
  Она почуяла запах ланолина от толстого овечьего жилета, и этот запах ободрил ее своей привычностью.
  Старик нагнулся. - Всадники впереди, - сказал он шепотом.
  Сакуль посмотрела вперед, но Ребрышка не было видно.
  - Никаких вопросов, - сказал он и, помешав ответным возгласам, зажал рот рукой - на краткий миг, чтобы не вызывать панику. - Ждем Ребрышко.
  
  Бандиты проложили в холмах много тайных тропинок, и Рисп повела дюжину солдат по той, что должна была вывести их на дорогу поблизости от дымного столба. Попавшиеся им по пути старые лагеря отрицателей были оставлены по меньшей мере год назад, однако она знала, почему: запросы Хастовой Кузницы на руду сильно возросли, вот только причину этого шпионы Хунна Раала не смогли выведать. Так или иначе, забросив разбой, новички-шахтеры разбогатели хастовой монетой.
  Мысли о Легионе Хастов (который, вполне возможно, вскоре пополнится новобранцами) тревожили ее. На любой призыв к миру отвечают лязгом молотов, придающих железу форму клинков. Никто не поверит, будто они готовят оружие лишь для себя. Гражданская война близка. Хунн Раал намеревается сделать ее короткой - кровавой, разумеется, но короткой.
  Урусандер направляется в Харкенас в сопровождении торжествующего Легиона, все враги государства рассеяны и удобряют землю; конец разделению и всяким частным армиям; великий брак связывает военную касту с верующими. Вот ожидающий их правильный путь. Хастова Кузница попадет под власть Легиона Урусандера, а проклятый легион Хастов исчезнет, распущенный; зловещие мечи расплавят и сольют в единую крицу. Домовые клинки уменьшатся, став скромной охраной имений, им запретят излишек оружия. Пограничные Мечи и Хранители Внешнего Предела войдут в Легион, под начало Оссерка. Таким путем будет получен мир.
  Лучшие решения - самые простые. К тому же ей нравится внешний вид хранителей, она иногда мечтает командовать ими. Первым приказом она велит сжечь Манящую Судьбу, затем перебить голых волков и прочих жутких тварей, что обитают в черной траве. Потом они столкнутся с самим Витром, встречая угрозу с позиции силы. Если готовится вторжение из моря, она должна быть наготове на самом берегу.
  Урусандер высоко ценит заслуги; ему не важно, насколько знатны офицеры. Вот за что благородные так его ненавидят. Калат Хастейн высокого рода, уже это одно гарантирует ему привилегии и власть - и Рисп отлично видит результат. Хранители стали всего лишь сбродом, лишенным дисциплины, слишком уважающим эксцентричность своих соратников. Она это изменит.
  Если кто-то выживет после чистки.
  Они вышли из узкий, почти непроходимый прохода меж утесов на расчищенную поляну в окружении каменных хижин. Старое кострище, центр селения, окружали плоские глыбы сланца. Сбоку виднелась груда костей, мусор. Рисп натянула поводья около костровой ямы. Никогда ей не нравились покинутые места - тут словно смердит неудачей. Народ обыкновенно не склонен к переселению; с насиженных мест его могут изгнать лишь нужда - более сильные соседи или нехватка свежей воды, дичи для охоты. Здешние пастухи - и, без сомнения, бандиты - услышали зов наживы. Все рано или поздно выбирают путь богатства, выпучивают мрачные голодные глаза... Она окинула взором кучу костей и подавила содрогание.
  Сержант остановился рядом. - Не так далеко, смею полагать, - тихо пробурчал он.
  Она косо глянула на него. Один из сторонников Раала. Потерял пальцы на ногах морозной зимой на войне с Джелеками, в сапогах у него теперь деревянные подпорки. Ходит плохо, зато ездит отлично. - Когда подъедем, - сказала она, - нужно подождать зари.
  Он кивнул и потянул завязки шлема. - Холмы не такие пустые, лейтенант, какими выглядят. Просто предчувствие. Но я привык доверять своему нутру.
  - Хорошо.
  - Советую выслать двоих вперед по пути, в разведку, сир.
  - Давай, - сказала Рисп. Сержант короткими жестами передал приказ; две женщины выехали вперед, туда, где тропа снова сужалась.
  Сержант кивнул Рисп.
  Они снова поехали. Небо бледнело от ложной зари, воздух был весьма холодным. Дыхание вырывалось плюмажами. Вившаяся меж валунов тропа начала постепенно опускаться; командир догадалась, что дорога близко. Кони спотыкались, звеня копытами по непрочно лежащим камням; всадники согнулись в седлах, выискивая следы на тропе, хотя было слишком темно, чтобы что-то рассмотреть. Впрочем, они производили достаточно шума, чтобы предупредить о своем появлении всех на расстоянии тысячи шагов.
  Вскоре они достигли тракта и поскакали быстрее. Вонь кислого дыма висела в воздухе. Два фургона выгорели полностью, хотя огоньки еще мерцали среди груды пепла и обугленных досок. Тягловый скот куда-то делся. Тела убитых разложили в ряд вдоль дороги; два почернели от близости к подожженным фургонам, одежда выгорела, являя скорченные члены и раны на туловищах, кожа разошлась, обнажая потемневшие черепа.
  Спешившись около обгоревших трупов, Рисп ощутила жар от углей - но удовольствие от возможности вдохнуть теплый воздух быстро прошло. От Силанна одни проблемы, и вот множество доказательств. Грип мог быть шпионом Аномандера, но новость о группе отставных легионеров на западной дороге вряд ли могла поразить хозяина Грипа как удар грома. Он мог бы задать вопросы, вряд ли получив удовлетворительные ответы. К тому же если Аномандер еще не рыскает, подняв шерсть на загривке - он слепой идиот. А это вряд ли.
  Кровопролитие - вот, по ее мнению, настоящая беда. Особенно если Грип выжил после побоища.
  - Здесь, сир, - сказал сержант с двенадцати шагов.
  Рисп подошла туда. Сержант указал на расселину около изгиба дороги. - Угодил туда и, спорить могу, он катился.
  - А не падал? Почему?
  - Там выступ, куча грязи и мусора с утеса.
  - Ладно, старик. Фонари, веревку. Посмотрим, что там внизу.
  - Да, сир. Хотите, чтобы я слазил?
  - Нет. Это буду я.
  - Лейтенант...
  - Говорю, я сама. Привяжи конец веревки в ручке фонаря - поглядим, можно ли спуститься прямо или он ударится о края? Свет все покажет.
  - Да, сир.
  - И позаботьтесь о похоронах бедных охранников. Хоть такую малость мы можем для них сделать.
  
  Когда Ребрышко наконец вернулся, то замахал усеянным репьями хвостом. Рансепт тихо крякнул. - Уловил эхо, - сказал он вполголоса.
  - Что? - не поняла Сакуль.
  - Всадники спустились с севера. Направляются к дороге. И они не бандиты.
  - Вы узнали это по мотанию хвоста?
  - Да, и по тому, как задрано левое ухо.
  Нельзя было понять, шутит ли он. Впрочем, она уже наелась им и всем этим "приключением". - Сколько всадников?
  Он смотрел куда-то в темноту и молчал.
  Через миг она пожала плечами. - Не пора ли идти? Мне холодно.
  Едва они встали, Ребрышко снова пропал. Вскоре они оказались на ровном открытом месте. Она заметила пса у выхода тропы, что был справа, около груды овечьих и козьих костей. Низкие каменные домики выстроились неровным кругом, открытые двери словно разинутые пустые рты; она почти ожидала услышать исходящие из них стоны и жалобы.
  - Вот так живут разбойники?
  Рансепт оглянулся. - Они ими пользовались, верно. Но эти хижины стоят тут не менее пяти тысяч лет.
  Она глядела на старика с вновь проснувшимся интересом. - Откуда знаете?
  - Они старые, миледи. Просто примите мое слово. Примерно двенадцать лошадей пересекали прогалину. Скакали туда, куда ушел Ребрышко. Мы сейчас в двух тысячах шагов от дороги. Они пойдут вниз от места засады, но мы спускались шумно - есть шанс, что нас услышали. К востоку дорога изгибается. Можно пройти по другой тропе и оказаться напротив.
  Рансепт свернул налево и пошел к одному из домов. Ребрышко скакал около кастеляна, но у порога остановился.
  Сакуль увидела, что зверь сел, мотая хвостом.
  - Внутри хижины, - сказал Рансепт, когда она подошла. - В полу плита с выступами, упирающимися в раму.
  - Тоннель?
  - Проход. Он ведет через скалы, по которым нам не вскарабкаться. Пришлось поработать, но теперь он достаточно чистый и подходящий для нас.
  - Зачем вы это сделали?
  Не отвечая, он пригнулся и пропал внутри хижины. Ребрышко опасливо вошел следом.
  Войдя, она поняла, что каменные плиты пола глубоко просели в землю, но потолок достаточно высокий, чтобы стоять не наклоняясь. Впрочем, она довольно низкого роста для своего возраста... Рансепт сгибался, словно пьяница, вознамерившийся рассмотреть свои ноги. Пробравшись в дальний угол, он начал высвобождать каменный люк. Она встала рядом. - Такие есть во всех лачугах?
  - Нет, - пропыхтел он, открывая проход.
  Корни проросли тоннель спутанной сетью и делали бы его непроходимым, если бы Рансепт не потрудился, прорубая путь. Сакуль нахмурилась. - Но там нет деревьев, - сказала она.
  Он влез в дыру и помедлил, оглядываясь. - Корни принадлежат дереву, но не такому, о каком вы думаете.
  - Как это?
  - Увидите. - Слова вышли еле слышными, да и сам он исчез из виду.
  Сакуль глянула на пса. Ребрышко дрожал. - Тебе тут не нравится, да?
  Безумные глаза блестели, отражая некий невидимый источник света. Видя это, Сакуль хмурилась все сильнее. Да, она уже должна была ослепнуть в кромешной тьме, однако различала все детали: как тщательно совмещены угловатые плиты, без строительного раствора, как умело выложена камнем яма в середине хижины, некогда бывшая очагом. Но никакого источника света не было. Содрогнувшись, она полезла в дыру вслед за Рансептом.
  Обрубки корней задевали за одежду и царапали тело. Мелкие корешки гладили волосы, сверху сыпалась земля. Воздух был спертым, но на удивление теплым. Пахло перегноем. Она не могла вообразить, как Рансепт протискивает свою тушу по тоннелю, но он уже стал едва заметным силуэтом впереди.
  Какой бы нездешний свет не озарял оставшуюся сзади хижину, сюда он не проникал; вскоре она шла на ощупь, касаясь пальцами корней и чувствуя вокруг не камни, а сырую глину. Ничто не держит стены и потолок прохода - она ощутила судорогу страха. Спереди донеслось слабое дыхание более прохладного воздуха.
  Сзади она слышала шаги и сопение Ребрышка.
  Через миг выставленные пальцы не смогли нащупать ничего. Она замерла. - Рансепт?
  - Приноровитесь, - сказал он откуда-то.
  - К чему? Света нет!
  - Так хватит смотреть глазами.
  - Чем же еще смотреть? Пальцами на ногах?
  Пес пролез мимо - грязная шерсть по высоким сапогам, тощие ребра под мягкой кожей. Зверя нарекли вполне удачно. Все еще выставляя руки и жадно вдыхая воздух, она поняла, что оказалась в пещере. Протянула руку вверх, не найдя потолка.
  - Это магия Бегущих-за-Псами, - сказал Рансепт.
  - Невозможно. Никаких Бегущих так далеко к востоку.
  - Не всегда это были земли Тисте, миледи.
  Еще одна нелепица. - Мы тут жили всегда. Никто с этим не спорит, кастелян. Вы слишком мало учились. Не по своей вине, просто так вышло с вашей семьей.
  - Магия Бегущих-за-Псами касается огня и земли. Она страшится небес. Огонь и земля, деревья и корни. Они ушли, потому что исчезли леса.
  - Деревенские сказки.
  Однако он продолжал: - Есть кровь Бегущих-за-Псами в отрицателях, держащихся за остатки лесов королевства. Изгнать их оказалось просто - только вырубите леса. Никаких войн. Никаких гонений и прочего. Они попросту растворились. Называйте это сказками, миледи. Как хотите. Но мы в храме Бегущих-за-Псами, и если вы откроете чувства, он откроется вам.
  Ребрышко так и сел у ее ноги, дрожа. - Почему ваш пес так испуган, Рансепт?
  - Память ай, - сказал тот чуть слышно.
  Она не поняла, что это значит. - Возьмите же меня за руку и ведите. У нас есть задача, и остановка в каком-то подземном храме нам не поможет.
  - Простите, миледи. - Он тут же взял ее руку - пальцами грубыми и корявыми, как корни. - Просто шагните на пол.
  Впрочем, повел он ее кружным путем. - Что мы обходим, Рансепт?
  - Не важно, миледи.
  - Скажите.
  - Проще увидеть, чем описать. Ну ладно, пусть я неученый, но попробую. Это ведьма Бегущих на алтаре.
  - Что?! Тут есть еще кто-то?
  - Она вас не потревожит. Возможно, она мертва, но я так не думаю. Скорее она спит.
  Сакуль дернула руку. - Ладно, вы выиграли. Скажите, как тут видеть.
  - Закройте глаза...
  При таком нелепом начале она фыркнула, хотя была испугана.
  - Закройте глаза, - повторил он более настойчиво. - Нарисуйте пещеру в уме. Земляные стены, просевший купол потолка. Повсюду корни, даже под ногами, если вы еще не заметили. В стены повсюду вделаны волчьи черепа, но волки эти больше любых, вами виденных. Большие как кони. Это ай, что бегали с Бегущими, отсюда их прозвание. Тут их сотни. Корни держат их, словно руки самой земли.
  Она дрожала не хуже Ребрышка. Во рту стало сухо, она ощутила потоки, гладящие лицо и спину. - Воздух движется, - шепнула девушка.
  - Да. Здесь он никогда не прекращает движения. Не знаю почему, но думаю, миледи, это дело магии. Энергия не ведает покоя. Думаю, это могучая ведьма.
  - Расскажи больше, - велела Сакуль. - Про ведьму.
  - Алтарь, на котором она сидит, из плотной земли. Прежде всего глина - и прекрасные камни...
  - Камни?
  - Вдавленные. Гранаты, ониксы, небесные камни и разнообразные металлы. Золото и тому подобное. И когти зверей, и клыки. Кусочки обработанной кости. Немного перьев. Вытесанные из камня орудия. Так Бегущие-за-Псами одаряют любимых.
  - Вижу, - сказала она вдруг, дыша все чаще.
  - Она сидит, скрестив ноги, - говорил Рансепт. - Или так было раньше. Кости ее преобразились в дерево, в корни, остатки кожи кажутся корой. Она вырастает из алтаря подобно дереву, миледи, и все те корни - в проходе и вокруг нас - они растут из нее.
  Сакуль задохнулась: - А вы их рубили!
  - Я ранил ее, да, ранил тяжело. По незнанию.
  Сакуль расслышала боль в тихом признании. - Простите, Рансепт. У нее остались глаза? Она сейчас смотрит на нас?
  - Они заросли, так что не знаю. Я и сон ее нарушил. Я всё это сделал, знаю, и хотел бы исправить.
  - Если она еще жива, Рансепт, то исцелится. Корни отрастут.
  - Пока никаких признаков, миледи.
  - Никогда не видела Бегущих-за-Псами. Опишите ее, прошу.
  Казалось, он рад ее приказу. - Лицо - полированное дерево, темно-бурое и как будто с золотом в глубине. Деревом обросли кости ее лица. Когда-то оно было светлым, черты тяжелые, но умеющие отражать радости жизни - такими были Бегущие. Они смеялись легко и плакали еще более легко. Каждое слово было признанием, они не знали, что такое обман. Говорить с Бегущим, миледи, значило ощутить стыд и благословение. Многие среди Тисте чувствовали себя оскорбленными.
  Вряд ли он мог разглядеть, но она кивнула в ответ, отлично понимая, о чем он. - Мы ничего не выдаем.
  - Вы мудры, миледи, не по годам.
  Однако в этот миг она не ощущала себя особенно мудрой. - Вы верите, что ведьма спит.
  - Верю, что она та самая.
  - Та самая?
  Рука его сжалась чуть сильнее. - Бегущие-за-Псами с юго-запада говорят о Видящей Сны, величайшей ведьме рода - оставшейся, когда ушло ее племя. Она осталась, чтобы избавлять мир от пустоты.
  Сакуль подумала о Матери Тьме и тот ужасном намеке на Бездну, что клубится вокруг нее в священной палате, где стоит Трон Ночи. - Она сопротивляется Матери?
  Она поняла, что старик пожимает плечами. - Возможно. Это не моего ума дело.
  - Рансепт, вы отрицатель?
  - Я не стою против Матери Тьмы, миледи.
  Это вряд ли было ответом; но она ощутила, что ничего иного от него не получит, и решила ценить хотя бы это. Вопрос ее был неподобающим во всех смыслах, в особенности тем, что исходил от ребенка. - Простите меня, - сказала она слабым голосом.
  - Вы видите то, что я описал?
  - Да. Вижу ясно. Вижу пещеру и все корни из стен - ползущие к ней. Она сидит с лицом из дерева и глазами заросшими и навеки, навеки закрытыми. Мы стоим в пещере, словно заблудившиеся в черепе мысли.
  Рука крепко сжалась, чуть не сломав ей пальцы. Сакуль поморщилась.
  - Извините, миледи. Но последние слова не были вашими.
  Она поразмыслила и кивнула: - Мы снимся ей. Мы в ее грезах и она пытается нас понять. Чужаки в черепе. Здесь, Рансепт, наши слова могут быть ее мыслями. Здесь мы в опасности потеряться или потерять себя.
  - Да, миледи. Думаю, вы правы, я уже такое ощущал. Пора уходить.
  Она вырвала руку. Ей уже не нужно покровительственное пожатие, она может видеть тоннель до дальнего конца, видеть и выход. Однако глаза остаются сомкнутыми. - Скажите, - произнесла она, - у ведьмы есть имя?
  - На языке Бегущих-за-Псами она зовется Бёрн. Она грезит, чтобы мы могли жить. Все мы: Тисте, Бегущие, Джагуты, Тел Акаи, даже Форулканы. Она спит, чтобы дать нам свободу.
  Пока Рансепт говорил, она начала шагать вперед, слыша его поблизости, но при последних словах замерла. - Скажите, вы приносите ей что-то?
  Дыхание его стало чуть грубее. - Тогда я стал бы отрицателем, миледи.
  Сакуль вдруг подумала: а он ли это шевелится? Он ведь стоит рядом с ведьмой... Она коснулась кошеля на поясе, развязала тесемку.
  - Осторожнее, - сказал Рансепт и она поняла, что он ее видит - каким-то образом. "Нет, не "каким-то". Он видит потому, что верит. В этом храме Рансепт поклоняется. Да, он решил привести меня сюда. Должны быть другие пути, другие проходы. Но он привел меня сюда".
  Она вынула камешек памяти, найденный на берегу Дорсан Рил. "Для брата, потерянного на войне".
  - Миледи. Сакуль Анкаду. Умоляю вас. Это не должно быть беззаботным жестом. Вы свяжете Мать Тьму со Спящей Богиней Бегущих-за-Псами?
  Дыхание ее пресеклось. - Я не из высшей знати, кастелян. Я не жрица.
  - Веруете ли вы в Мать Тьму? Нет, не отвечайте. Если да, вы обязательно свяжете двух женщин. И более того - свяжете отрицателей и Тисте. Нет места более святого, но храм потерян для отрицателей. Один я знаю о нем. Понимаете?
  - А вы полны тайн, то ли достаточно смелы, то ли достаточно глупы, чтобы открыть его для меня. Почему?
  - Правду?
  - Правду, Рансепт. Скажите же, наконец.
  - Учение Тисте - чепуха.
  Она почти задохнулась смехом, громко огласившим пещеру. Ребрышко подскочил и помчался в тоннель. Удивление кастеляна было почти ощутимо.
  - Простите еще раз, Рансепт... - Слова ее затихли.
  Воздух в пещере изменился, она ощутила, как бегут мурашки по коже. - Что такое? - сказала она испуганным шепотом. - Что я сделала?
  - Уберите камешек. Она все еще Бегущая-за-Псами, кажется.
  - Не понимаю... что такое я ощутила?
  - Ее благословение, дитя. Какой ваш дар мог быть ценнее и чудеснее, нежели смех? Дыханием вы исцелили Спящую Богиню, Сакуль Анкаду.
  Она вздрогнула, когда здоровяк встал перед ней на колени и как-то - хотя глаза оставались закрытыми - различила слезы на мужских щеках. - Корни уже не сочатся, - сказал он резко. - Благодарю вас, миледи, от всего сердца.
  - За ваш урок, - услышала она себя, - я отплачу с радостью.
  Ощутила кривую усмешку и улыбнулась в ответ.
  Он встал, они вместе направились к выходу.
  Когда он снова взял ее руку, она обрадовалась, хотя оба знал, что ему больше не надо ее вести. Нет, это походило скорее на дружбу. Мысль поразила Сакуль, она чуть не расхохоталась снова. Вместо этого она послала восторг назад, в тоннель, в чудесную комнату, где плоть и дерево стали одним, где закрытые глаза могут видеть всё, что стоит увидеть.
  Выбираясь на поверхность - где свет зари уже манил серебристо-синим диском в конце прохода - Сакуль сказала: - Рансепт, оставшиеся отрицатели должны знать о храме. Они это заслужили.
  - Нет нужды, - отвечал он. - Внизу я разделил ее сны - да, это ясно и притворяться больше не буду. Я отрицатель, хотя такое звание мне вовсе не по душе. Что ж... Разделив ее сны, я узрел истину, новую и чудесную.
  - Что вы видели?
  Они вышли на утренний свет и он оглянулся назад со слабой улыбкой, преобразившей некрасивое лицо - такого выражения она еще не видела, оно, наверняка, заставило бы остановиться сердца его стражников, случись они сейчас рядом... - и сказал: - Бёрн грезит ныне о реке, миледи. Она мечтает о реке.
  
  Хватаясь руками в перчатках за веревку, Рисп спустилась в расселину. Плечи и спину жгло от непривычных усилий. Лазанье по скалам не в почете среди Тисте - это объяснение лучше, нежели плохая форма, решила она. Внизу веревка держала фонарь, притулившийся на уступе. Воздух был полон пыли и холоден в вечной тени; ей чудилась в этом месте некая дерзость, словно камни противились ее вторжению.
  Просто нервы, твердила она себе. И беспокойство. Свет не показал внизу тела, но ясно было, что трещина уходит в стороны на неведомое расстояние. Рисп была уверена, что ничей хладный труп ее не поджидает; внутри всё сжималось от предчувствия. Мужчины вроде Грипа Галаса наделены приводящей в ярость удачливостью, словно оседлавшей старых солдат. Ему не дано пасть в битве. Если смерть его возьмет то, наверное, лишь стащив с бабы в грязном борделе.
  Она направилась туда, где на выпуклой стене расселины видны были какие-то царапины, брызги засохшей черной крови; еще два роста вниз - и она оказалась на дне, сапоги заскользили по рыхлым камням. Еще кровь среди сдвинутого мусора.
  Глянув наверх, Рисп удивилась, как Грип смог отсюда выползти. Затем повернулась и присела, отвязав и взяв в руку фонарь. От перчатки запахло жженой кожей, она ощутила жар. Борясь с чувством дискомфорта, Рисп принялась за поиски.
  Тела нет, но она уже и не ожидала. Трещина быстро сузилась. В другом направлении - вроде на восток - расселина тянулась дольше, постепенно опускаясь. Дно завалено было сухими ветками и старыми птичьими гнездами, свитыми из сучков, грязи и клочьев козьей шерсти.
  Она направилась туда. Через дюжину шагов стены склонились, сужая проход, и ей пришлось двигаться боком. Ощущение давящих на спину стен вызвало приступ паники, но она победила его и пошла дальше. Расселина снова расширилась, упавшие камни сформировали ведущую кверху осыпь. Тут она заметила кровавый отпечаток подошвы.
  Рисп шла по очевидному следу. Расселина еще расширилась, вид загораживали огромные валуны. Тут и там пыль была стерта с камней, оставались заметные отпечатки ладоней и ног. Скоро она оказалась на поверхности. Дорога была в тридцати шагах слева, на полосе песка обнаружились следы Грипа. Он приволакивал ногу.
  Погасив фонарь, она вышла на дорогу. За поворотом ожидал отряд: солдаты спешились и всё ещё насыпали погребальные пирамиды над рядом тел. Сержант, как она заметила, по-прежнему был у провала, щурился, глядя вниз. Кто-то из солдат предупредил его, он повернулся, глядя на нее.
  - Жив, - сказала она. - Но истекает кровью, нога повреждена. Похоже, он вылез здесь после ухода Силанна. Куда потом пошел - вот вопрос, верно?
  - За мальцом, - ответил сержант.
  - Зачем бы ему?
  - Может, сир, он не просто охранял козьи и овечьи шкуры.
  - Думаешь, мальчик так важен?
  Ветеран пожал плечами. - Лескан порылся в том, что пощадил огонь. Там был солдатский сундучок. Знак Корласов, прочное черное дерево - вот отчего он стряхнул с себя огонь. Но замок расплавился. Внутри детская одежда и, похоже, свинцовые солдатики - они сплавились в ком. - Солдат помедлил, внимательно глядя на нее. - Корлас, сир. Наверное, малец из этой семьи. Был домовый клинок Корлас, что служил в Легионе Урусандера...
  - Новостей еще хуже не припас?
  - Если Грип подобрал мальчишку и они выбрались из холмов... да, сир, дела могут пойти еще хуже.
  - Знатный ребенок на пути в Харкенас...
  - Да, сир, заложник. В Цитадель. Капитан, малец под защитой лорда Аномандера с того мгновения, как покинул дом. Вот почему Грип Галас стал капитаном охраны торговца кожами.
  Рисп ощутила тошноту, странную, поднимающуюся в горло слабость. Дай она себе волю, издала бы стон. Сержант взирал на нее без всякого выражения, она ощущала внимание прочих солдат отряда - даже похоронная команда подошла поближе. Ее подмывало пожаловаться, что приходится разгребать чужие отходы. В конце концов, это дело рук Силанна. Будь глупец рядом, она его убила бы. Вряд ли даже жена стала бы возражать. "Нож в руку дала бы". - В Легионе служат несколько знатных, - сказала она.
  Сержант кивнул: - Иные Великие Дома недостаточно богаты, чтобы нанять себе достойных дом-клинков. Некоторые поступили бы в клинки к другим семьям и сочли это удачей. Но Корлас был гордец, как я помню.
  - Ты его знал?
  - Капитан, я служил под ним. Как и Лескан, Хелрот и Бишим. Он был славным воином. Умер как герой.
  Рисп тут же охватил новый страх - за верность подчиненного, что стоит рядом. - Ты сказал, Грипу с заложником нельзя позволить выбраться живыми из холмов, сержант.
  - Нет, сир. Я сказал: дела могут пойти хуже, если выберутся.
  - Понимаю. Так что ты советуешь? "Вот тебе и упражнение в командирской воле. Первый же тест я провалила".
  - Нужно их найти, сир. И сделать, что правильно.
  - Что же именно?
  - Довести Силанна до петли, сир.
  - Он вот так просто решил податься в разбойники? Ты же не серьезно, сержант. Он сохраняет чин в Легионе, как и половина его солдат.
  - Нам не нужно знать, как и почему он что-то сделал, сир. Это тайна для всех, даже для его жены.
  - Значит, советуешь не ловить и убивать Грипа и мальчишку, ради надежности, а изобразить ужас и смятение. Мы отыщем старика и заложника, чтобы помочь и доставить до самого Харкенаса. - Она озиралась, изучая лица солдат. Она их едва знает, но Хунн Раал уверен в их надежности. Тем не менее, в данных обстоятельствах границы верности сдвигаются... уж это на их лицах она прочитать может. Заложники святы, а этот заложник под защитой лорда Аномандера, что добавляет к их тревоге врожденный страх. - Эстелле нужно знать об изменении планов.
  - Да, сир.
  - Пошли Лескана и Бишима к ней. Что, если его арестует собственная жена?
  Сержант покачал головой, промолчав.
  Рисп на миг закрыла глаза, потом посмотрела на дорогу. - Нет, она не станет. Силанн слишком слаб, чтобы держать рот на замке. Ей нужно его убить, его и солдат. - Она снова встретила взгляд сержанта. - Она поймет необходимость, верно? Нет другого пути. Согласен?
  Она продолжал молча смотреть.
  - Посылай их.
  - Слушаюсь, сир. - Сержант махнул рукой, двое солдат вскочили на коней и поскакали прочь.
  - Хелрота пошли в Оплот Тулла, - продолжала она. - Сообщить о резне и указать, что мы ищем выживших. Пусть просит помощи.
  - Слушаюсь, сир.
  Нужно будет избавиться от сержанта. Она не желает видеть его в своем отряде. Он слишком невозмутим; она не может прочитать, что он думает, и это тревожит нервы. Молчание его похоже на осуждение, а ее есть за что судить...
  - Подберите тот сундук. Возьмем с собой. Поедем на восток. Едим в седлах.
  - Слушаюсь, сир.
  
  Рансепт присел рядом с ней. - Отправлены трое вестников, - сказал он. - Двое назад по своему пути, один на дорогу - наверное, по пути к Тулла. Остальные скачут на восток.
  Измученная, продрогшая, жалкая Сакуль вздохнула. - И что это всё значит?
  - Готов спорить, миледи, это не отряд убийц. Они из Легиона, и это вызывает другой вопрос.
  - Что они тут делают? - кивнула Сакуль. - Ни один отряд Легиона не появлялся вблизи Оплота Тулла.
  - Не хотели, чтобы их видели.
  - Но вы сказали, эти скачут прямо к Оплоту.
  Кастелян хмыкнул, покосился на Ребрышко, который свернулся у ног Сакули - звериное тепло отогрело ноющие пальцы, она смотрела на существо с такой нежностью, какой и вообразить в себе не могла.
  - Идем за ними? - спросила она.
  - Поздно.
  - Говорила я: нужно было взять лошадей и ехать по дороге.
  - Задним умом, - признал Рансепт, - возможно. Но всё же события совсем неправильные.
  Она не готова была спорить. Тонкость чутья старика-кастеляна теперь не отвергнешь... - Так кто убил торговцев?
  Он покачал головой и встал. - Идемте вниз. Может, Ребрышко расскажет.
  - Кастелян, это всего лишь проклятый пес, не провидец.
  - Миледи, он мой пес.
  Глаза ее сузились. - Вы у Бёрн вроде жреца, Рансепт?
  - Среди отрицателей нет жрецов, миледи.
  - А как насчет Бегущих-за-Псами?
  - Ведьмы и ведуны, - отвечал он. - Гадающие по костям, так их зовут.
  - Они бросают кости?
  - Нет. Ну, может быть, но думаю, имя относится скорее к тому, миледи, что мы видели в храме. Кость в дерево, кость в камень. Это словно спросить: почему можно быть одним, но не другим? Как будто это лишь разные способы толковать о времени. - Он помолчал. - Говорят, они дали Джелекам дар Солтейкенов, и это лишь другой способ бросать кости.
  Ребрышко поднял голову без всякого сигнала Рансепта, и она вновь ощутила в ногах мерзкий холодок. Встала со вздохом. - Скажите, они хотя бы трупы хоронят?
  - Да, миледи. Холодный камень и холодная плоть, и горе в тишине.
  Она метнула на него взгляд.- Думаю, вы умеете удивлять, Рансепт.
  - Да, миледи, умею.
  Они спустились по боковой тропинке, огибая массив, на который недавно карабкались, чтобы поглядеть на дорогу сверху. - Надеюсь леди Хиш знает вас достаточно хорошо, чтобы ценить.
  - Почему вы спросили?
  - Если нет, я сделаю все, чтобы вас украсть, кастелян. Вас... и Ребрышко тоже.
  - Приятно слышать, миледи. Но я буду служить леди Хиш Тулле до смертного дня.
  Что-то в его словах намекнуло на любовь превыше той, что должна привязывать кастеляна к госпоже имения; но одна эта мысль угрожала разорвать сердце.
  Ребрышко крался по осыпи справа от них. - Он простой пес, верно?
  - Простой пес, миледи.
  - Не Солтейкен.
  Рансепт фыркнул: - Если и был, то давно забыл иное тело, а значит, остается именно простым псом.
  Оказавшись на дороге, они молча приблизились к месту резни. Ребрышко не отходил от ноги Рансепта. Около нужного места кастелян и пес замерли. Оглядывая почву, Рансепт сказал: - Убийцы проскакали мимо каравана и затем вернулись. Еще одно доказательство, что они не бандиты. Ехали быстрым галопом, в две линии, а затем разом повернули. По приказу.
  - Дисциплинированные, значит.
  - В начале, - бросил он, снова зашагав. - Но я видел, что осталось от одного стражника. Они дали волю жестокому гневу.
  - У вас такие зоркие глаза?
  - Нетрудно было разглядеть. Чтобы закопать тело, пришлось его собирать по частям.
  Она отогнала картины, услужливо подсказанные воображением. Спереди доносился гнусный запах, не просто вонь от груд пепла - бывших фургонов, но еще смрад желчи и мочи. На обочине лежал труп лошади, на другой стороне виднелся ряд каменных пирамидок. Животное ранили в бок, удар был таким свирепым, что выплеснулись наружу желудок и кишки, обвернутые теперь вокруг задних ног, словно оно пыталось оторваться от собственных кусков. Сакуль поняла, что не может отвести взора от несчастного создания, как наяву видит жестокую его смерть. Картина эта навеки выжжена в памяти. - Война не для меня, - прошептала она.
  Рансепт, копавшийся в мусоре, услышал ее и поднял голову. - Неприятное она дело, верно. Особенно когда мешок распорот.
  Сакуль с трудом отвела взгляд. - Мешок?
  - Вы. Я. Мешок нашей кожи, удерживающий всё внутри.
  - Конечно, мы не только это! - ее слова прозвучали грубее, нежели ей хотелось бы. - Даже лошадь была не только мешком.
  Он выпрямился, вытер руки. - Миледи, вот вам совет, хотя вы и не просили. Почти всегда - в лучшие моменты - нужно думать именно так. Мы больше, чем мешок с кровью, органами, костями и прочим. Намного больше, как и любой зверь, эта благородная лошадь и даже Ребрышко. Но потом приходит время - как сейчас - и вы уже не можете позволить себе такие мысли. Вы смотрите лишь на рваный мешок с рассыпанной требухой. То "большее", что было внутри, исчезло - ушло из костяка, ушло из тел, засыпанных камнями. Не важно, кем мы были...
  - Нет, - бросила она. - Важно, кого мы потеряли!
  Он чуть вздрогнул и потом кивнул, отворачиваясь.
  Сакуль ощущала дурноту, но не готова была извиняться. Она поняла, о чем он говорит, но слова его ей не нравились. Смотреть на животных и соплеменников как на мешки - делать их "потрошение" более легким. Если не помнить о потере, то не будет ничего ценного. В таком мире перестаёт цениться любая жизнь... Она глянула на Рансепта. Он стоял на середине тракта, напротив могил, но смотрел куда-то вдаль, за поворот. Ребрышко сидел у ноги. Во всем этом была какая-то безнадежность; она ощутила, как подступают слезы к глазам.
  - Есть могила поменьше? - спросила она, не желая внимательно рассматривать каменные груды, не желая, чтобы глаза узрели очередную неприятную истину.
  Кастелян покачал головой: - Мальчик ушел, по крайней мере вначале. Кстати, наши "друзья" недалеко. Пытались обогнуть грязи, а для этого нужно идти пешком. Думаю, мальчик, чувствуя погоню, погнал лошадь прямиком.
  - И? - спросила она, подходя.
  - Под вон той равниной озеро. Глубокая грязь. Его лошадь не могла пройти. Возможно, он утоп вместе с ней.
  - Они нас заметили?
  - Нет.
  - Так отойдите.
  Он нахмурился и зашел за выступ скалы. - О чем вы думаете, миледи?
  - Когда вестник прискачет в Оплот, кастеляна на месте не будет. Кто-то знает, где мы сейчас?
  - В мое отсутствие командует сержант Брут. Он будет смотреть и моргать, и вестник решит, что у него камни вместо мозгов.
  - И что?
  - И он уедет назад. Выполнив задание, оставив вести Бруту.
  - Думаю, нужно убедиться, что Орфанталь еще жив.
  - Миледи, мальчик должен стать заложником?
  - Да, в самой Цитадели.
  - И его послали всего лишь с горсткой караванной стражи?
  - Да. - Она помедлила, прежде чем добавить: - Должны были быть причины.
  Рансепт снова оглянулся, по обыкновению раззявив рот, и его некрасивость вдруг показалась ей какой-то милой, почти благородной. "В том храме, в видении, я могла бы сделать его красавцем" . Да, надо было бы. Она с внезапной страстью пожелала сотворить его заново.
  - Кастелян, разве нельзя исцелить? Ну, ваш нос.
  Он посмотрел искоса. - Лучший способ - сломать в другую сторону.
  - И почему не попытались?
  - Вам когда-нибудь ломали нос, миледи?
  - Нет.
  Он пожал плечами и отвел взгляд. - А я пробовал. Шесть раз.
  Она поняла, что внимание его обращено на могилы, и это не праздное любопытство. - Что, Рансепт? Что вы нашли?
  - Нашел? Ничего, миледи. - Он подошел ближе, разглядывая могилы. - Когда они встали под Оплотом и вы решили спуститься и посетить их, то приказали мне приготовить хорошей еды на четыре дня. Для семерых.
  Она посмотрела на пирамидки. - Если под каждой одно тело...
  - Кто-то скрылся, - кивнул он.
  - И куда пошел?
  - Миледи, на это мог бы ответить старина Ребрышко. Но мы не готовы ночевать снаружи. Я предложил бы...
  - Говорите.
  - Послать его.
  - Зачем?
  - Сделать что нужно.
  - Вы сказали, это простой пес!
  Рансепт пожал плечами: - Просто предложение, миледи.
  Сакуль вскинула руки. - О, ладно, как скажете. Он же простой пес.
  - Можем пойти по дороге назад, в Оплот, - продолжал Рансепт, - и встретить тех всадников.
  - Нет, лучше не надо. Найдите еще один окольный путь.
  - Как пожелаете.
  - Рансепт. - Сакуль вдруг ударила мысль. - Поблизости нет других тайных храмов, правда?
  - Ничего достойного такого названия, миледи.
  
  Капрал Ренф выехал из Харкенаса в разгар ночи. Его отправили передать приказ Хунна Раала, убедиться, что командиры отрядов не начнут творить насилие, избегнут контактов с населением. Планы отложены. Ренф был рад это слышать. Он не мог примириться с происходящим, одна мысль о пролитии благородной крови ради каких-то высоких целей наполняла его тошнотой, ужасом и чувством вины.
  Хуже всего, когда капитан напивается, разнуздывая свою кровожадность и суля всяческие ужасы знати и вообще всем, кто не в Легионе. Нутряной его жар заражает приближенных. Не раз Ренф раздумывал, не отыскать ли солдата из дом-клинков Аномандера, не выдать ли весь заговор.
  Но Урусандер заслуживает лучшего. Ренф знал: все зло исходит от Хунна Раала, и если нет иронии в том, что выходец из знатного, но захудалого рода копит ненависть к своему кругу, то ирония уже стала мертвым сорняком на поле душ. Но кто так глуп, чтобы в это верить?
  Опьянев, Хунн Раал показывает течения более глубокие; в дерзости своей он видит в Урусандере лишь средство. Капитан может без конца выпячивать мечту о справедливости и восстановлении чести легиона и всех бывших служак, но за благочестивым жаром таится что-то иное, и капрал Ренф ему не верит.
  Перемены пришли в Харкенас. Жрицы и священники толпились в коридорах и залах всю ночь, но казалось, они могут лишь бесполезно обмениваться вопросами, на кои не найти ответов. Он с трудом сумел выбраться из Цитадели незамеченным.
  На улицах остатки грязи наводнения запятнали мостовые и раскрасили озаренные факелами стены домов. Они словно стали наглой похвальбой, святотатством. Пока он проезжал через город к мосту, что уводит на запад, беспокойство всё усугублялось. Вера всегда была на грани кризиса, но, похоже, злосчастное появление Азатенаи и темные, тревожные чудеса столкнули всё за край.
  Хунн Раал твердил, что сейчас как раз время для возвышения лорда Урусандера. Едва он встанет рядом с Матерью Тьмой, неуправляемые элементы будут приведены к покорности, исправятся все угрожающие вере расколы. Хотя занимался он прямо противоположным: рассылал во все концы вестников с приказами затаиться. Пьяницы имеют обыкновение плеваться сразу на две стороны. Правда же в том, что Куральд Галайн охватил хаос и кровопролитие способно расшатать государство, погубив саму Мать Тьму. Короче говоря, то, что прежде казалось Ренфу простым и прямым, стало смутным, и буйный командир с налитыми кровью глазами едва ли способен был его вдохновить. Лишь верность Урусандеру удерживала поводья в руках Ренфа, а его задницу в седле.
  Впрочем, долгая поездка сквозь ночь дала ему время подумать. Ренф не возражал против резни отрицателей, ибо вовсе не видел в них Тисте. Они отреклись от своего имени, предавшись нелепому поклонению старым богам. Тисте нужно унифицировать веру, утвердив Мать Тьму на Троне Ночи. Отказ от союза с Матерью лишил отрицателей ее покровительства; они заслужили всё, что выпало на их долю. Он сомневался, что жуткий старый бог речной грязи способен защитить заблудших глупцов. Лорд Урусандер понимает необходимость, он сделает то, что нужно для объединения Тисте, очищения королевства.
  На деле всё просто. Они устроят охоту и убьют отрицателей. Выскребут самые дальние чащи, вырвут корни, скормят трупы реке.
   Но знать - иное дело. Хотя когда наступит день, Ренф выполнит приказ. Он ведь солдат, а солдату иной раз приходится избавляться от совести, ведь нужда диктует суровые решения. А когда дело сделано, все эти угрызения совести можно пережевать и выплюнуть.
  Ближайшие союзники Раала пытаются незаметно пройти владения Тулла по опушкам Старого леса. Эти отряды - его цель. Хунн Раал не особенно доверяет капитану Силанну, но при нем Эстелла и Рисп. Доставив вести, Ренф повернет назад, снова пересечет Дорсан Рил и направится на север в поисках других отрядов.
  
  Утро застало его скачущим по дороге, что вилась меж холмами. Глаза слезились от недосыпания, но он неумолимо подгонял себя. С самого Старого леса он не повстречал никого.
  Внезапное движение лошади, шевеление ушей - он огляделся и заметил впереди на дороге фигурку. Мальчишка, весь в грязи, стоит, словно поджидал его. Наверное, отродье отрицателей, что живут, по слухам, в этих холмах. Скривившийся Ренф махнул мальчишке рукой, велев убираться с пути.
  Но мальчишка остался на середине дороги.
  - Чего тебе? - крикнул Ренф, натягивая удила. - Хочешь, чтобы затоптали? Прочь!
  - Меня зовут Орфанталь, - сказал мальчик, - из Дома Корлас, и я требую защиты.
  - Высокородный? - фыркнул Ренф. - Сомневаюсь.
  - Меня сопровождали в Цитадель. Но была засада. Все погибли.
  - Знатного мальчика должны были лучше... - Он заметил, как глаза мальчишки дернулись, и тут же что-то проткнуло кольчужную рубаху, угодив в правую подмышку. Внезапный холод разлился между ребрами, мгновенно сменившись огненной вспышкой. Рука ухватилась за оружейный пояс и стащила солдата с коня. Дергаясь, пытаясь ухватить глубоко увязшее лезвие, Ренф упал наземь.
  Он не мог говорить. Сила утекала как сквозь решето. Он смотрел в лицо старика, лицо, искаженное злобой - хотя устремленные на него глаза казались пустыми, словно провалы в Бездну.
  - За Харала, - услышал он. Старик повернул клинок, прежде чем извлечь. Рывок заставил Ренфа содрогнуться, но тело более ему не подчинялось. "Харал? Не знаю никакого Харала". Он хотел это сказать. Он пытался объяснить ошибку, но изо рта шла лишь кровь. Горячая, со вкусом укравшего его жизнь железа. Ошеломленный, охваченный болью, он закрыл глаза навеки.
  
  Орфанталь смотрел на всё в ужасе, а когда увидел, как Грип плюет в мертвое лицо, ощутил внутри ледяной поток, прилив страха. Старик говорил, им нужна лошадь. Потому что за ними охота, кто-то пытается убить обоих.
  Когда они завидели на дороге всадника, Грип послал его встать и сказать нужные слова.
  Орфанталь думал, они готовятся отнять лошадь под угрозой оружия, ведь денег у них нет. А как-нибудь потом они отдали бы деньги, или же привели лошадь или сразу двух. Исправив всё.
  А сейчас старик встает над телом, утирая кинжал плащом мертвеца. Лошадь отбежала недалеко и дрожала, стоя в канаве. Что-то бормоча, Грип подошел к животному и вскоре завладел поводьями. Поглядел на Орфанталя. - Теперь скачем в Харкенас.
  И оскалился, прочитав что-то на лице мальчика. - Он из Легиона, Легион напал на нас. Теперь они - враг. Мы на гражданской войне. Понял, заложник?
  Он кивнул, хотя и не понял - уже давно ничего не понимал.
  - Не буду прятать тело, - говорил Грип. - Хочу, чтобы они нашли. Хочу, чтобы знали. Более того, хочу, чтобы они поняли: это сделал Грип Галас, и Грип придет за ними. - Тут он снова выхватил клинок. Передал поводья Орфанталю и похромал к трупу.
  Отрубил голову. Кровь хлестнула на пыльную дорогу. Грип написал на лбу свои инициалы, за волосы швырнул голову на середину дороги. Снова вытер кинжал и подошел к Орфанталю. - Ну, пусти меня вперед. Колено болит хуже смерти.
   "Все герои мертвы.
  Я потерялся.
  Все мы потеряны".
  Протянутая Орфанталю рука была красной, в воздухе разлился запах железа.
  
  
  
  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  
  В ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ВАШИХ ДЕРЗАНИЙ
  
  ОДИННАДЦАТЬ
  
  
  Со всех сторон Аратан видел запустение. Под бесцветным небом дома прятались среди руин, и смотреть на них означало пропитываться приметами неудач, пока сами его мысли не заволокла серая пыль. Между беспорядочных строений виднелись низкие закопченные каменные стены, торчали из сожженной травы как гнилые зубы. Он страдал, терпя их призрачные ухмылки, сгорбившись в седле Бесры. Стены шли без всякого порядка, в огороженных пространствах нигде не встречалось скота.
  Он не видел примет деревни или города. Пойманные среди стен - словно в гигантскую паутину - дома стояли так и сяк, отвергая саму идею улиц. Они не желали смотреть окна в окна, стыдливо отворачиваясь, как будто общение не сулит даров и неизбежность встреч вызывает тягостные чувства. Почти все проемы были без дверей; чернота, ими обрамляемая, казалась странно плотной. Даже открытые, двери сохраняли в себе нечто непроницаемое, загадочное. Соблазна зайти внутрь - любопытства ради - не возникало: он ощущал отторжение. Что бы ни оставалось там, в скрытых комнатах, за разбитыми окнами и под проседающими полотками, было тайной сказкой, написанной мусором.
  Такова была цивилизация Азатенаев, беспорядочная и забывчивая. Оскудение ее мучило душу, и самым ужасным, на взгляд Аратана, казалось то, что некоторые дома еще обитаемы. Он видел прочные, плотно закрытые двери, из - под ставней сочилось янтарное сияние свечей. Он замечал фигуры в тенях портиков, столь искусно сложенных из громадных глыб гранита, что не требовалось раствора; он чувствовал неослабное давление чужих взглядов на себе и спутниках, неторопливо проезжавших через поселение.
  Воображение пятилось перед отравой этих мест, перед знаками отречений - от бесполезного имущества, от заросших садов и уродливых курганов, в которые превращались давно сгоревшие дома. Это был не его мир; дышать им, смотреть на него и вбирать подробности - означало призывать безумие.
  Дневной свет угасал. Лорд Драконус вел их через провалы стен, пробираясь к центру поселения. Лошади шагали, словно пораженные горем, и даже мухи еле ползали по пыльной шее Бесры.
  Когда отец натянул удила перед нелепо большим домом из камней и бревен, Аратан ощутил уныние духа. Дом стоял вдалеке от прочих и казался совсем одиноким; на гранитном фасаде виднелись бесконечные, бессмысленные узоры, какие-то кольца или круги. Пиленые концы балок между этажами над низкой, но широкой дверью тоже несли некие изображения, словно прочерченные дождевыми струями по грязи. Длинные стены тянулись к зданию с трех сторон, но не доходили до конца, словно рассыпавшись от усилий. Воздух здесь был особенно холодным и мертвым.
  - Ты можешь полагать, - сказал Драконус, чуть обернувшись, чтобы видеть сына-бастарда, - что мысли принадлежат тебе.
  Аратан моргнул.
  За ним сержант Раскан прошептал что-то вроде молитвы и кашлянул. - Милорд, значит, в наши мысли проникает магия?
  - Мир вокруг тебя говорит на своем языке. И не может быть иначе. Все, что ты видишь, окрашено оттенками твоих же слов. - Драконус помолчал и хмыкнул. - Спорю, никто из вас не заметил цветы среди сорняков или танец ласточек над старым источником. Или как небо на краткий миг приобрело вид чистейшего фарфора.
  Не желая оборачиваться, видеть Ферен рядом с Ринтом, Аратан пялился на отца, сражаясь со смыслом его слов. - Нас пригласили, - сказал он.
  - Верно, Аратан. Ты начинаешь понимать проклятие Азатенаев.
  - Джелеки больше не набегают сюда.
  Драконус пожал плечами. - Ты видишь что-то ценное?
  Фигура встала в проеме странного резного дома. Невысокая, тощая и, насколько мог различить Аратан, едва одетая - и одежда была лишь плохо сшитыми шкурками мелких зверей. И тут же Аратану показалось, что сцена эта прекрасна - прекрасно сыграна, и ничто не случайно. Никогда не случайно.
  Заговорил Ринт, и голос его прозвучал неловко и некрасиво в этой внезапной хрупкой элегантности. - Ставим лагерь здесь, лорд Драконус? Вы упоминали источник, а вода нам очень нужна.
  Драконус кивнул. - Кони отыщут его для вас. Но лагерь ставьте за селением, на холме у вон того перекрестка. - Он спешился.
  Аратан поступил так же, стараясь не дрожать и не разевать рот: при всем окружающем резной дом совершенстве холодный воздух, казалось, не желает входить в его легкие.
  Следящий за ним Драконус произнес: - Держись ближе, Аратан, если решил остаться.
  Ринт и Ферен уехали; Раскан поспешил принять поводья коней. Взгляду Аратана его движения показались испуганными.
  Подойдя ближе к отцу, он ощутил, что грудь вновь наполняется сладким, благословенным воздухом. Внимание его вернулось к фигуре в дверях. - Кто он и как может жить в... в этом?
  - Азатенай, разумеется, - отвечал со вздохом Драконус. - Знаю, слово это лишено смысла. Более того, оно обманывает.
  Когда стало ясно, что объяснять он не намерен, Аратан сказал: - Они боги?
  - Если боги, - ответил отец, чуть подумав, - то боги в ожидании.
  - Ожидании чего?
  - Поклонников. Но, готов поспорить, ты еще сильнее запутался. Вера созидает, Аратан. Так тебя учили. Бог не может существовать, пока его не начнут восхвалять, придавая форму и личность. Он изготовляется в плавильном тигле веры. Так заявляли тончайшие философы Тисте. Но все не так просто, думаю я. Бог может существовать до появления первых поклонников, но не называет себя богом. Он просто живет собой и для себя. Далеко на юге, Аратан, есть дикие лошади, с рождения до смерти они остаются свободными. Никогда не вкушали они железных удил, не чувствовали команд поводьями, коленями или шпорами и потому никогда не чувствовали страха перед нами.
  Аратан обдумал сказанное и не нашел слов, чтобы выразить мысли.
  Отец же продолжал: - Что попадает нам в руки, Аратан, мы покоряем своей воле. Кони, на которых скачем, поклоняются нам, словно богам. Но мы с тобой чувствуем в этом горечь: если мы боги, то ненадежные боги. Несовершенные боги. Жестокие боги. Но лошади беспомощны и могут лишь молить благословения. Если хозяин бьет их, они по-прежнему молят, ища того, что ищут все твари - милости существования. Но бог вечно отводит взор. Ты можешь жалеть этого коня, но не его желания.
  Милость существования. - Какой же бог сломает нас? - спросил Аратан.
  Драконус снова хмыкнул, хотя, казалось, был обрадован. Кивнул в сторону фигуры в дверях. - Не этот, Аратан.
  Однако мысли Аратана продолжали безжалостно шагать по опасной тропе. "Неужели боги ломают тех, кто им поклоняется? Посылают детям своим жестокие испытания, чтобы они вставали на колени в смирении, открывая беспомощные души? Не это ли делает Мать Тьма со своими детьми? С нами?"
  - Большинство Азатенаев, - говорил Драконус, - не желают поклонения, не хотят становиться богами. Исповедание беспомощных пишется пролитой кровью. Сдача означает жертвоприношение. Это может иметь... горький вкус.
  Они с отцом остались одни, наедине с обитателем дома. Сумерки падали, словно темный дождь, пожирая всё, пока селение не стало казаться тканью ветхого выцветшего гобелена.
  Существо вышло из двери, и свет явился с ним. Не теплый свет, отгоняющий сумрак, но повисший над плечами мужчины бледный диск или шар, шире головы. Если бы он поднял руки, то чуть-чуть не достал бы этот шар кончиками пальцев.
  Сфера последовала, когда мужчина зашагал к ним.
  - Холод и отсутствие воздуха - его аспекты, - пробормотал Драконус. - Стой рядом, Аратан. Шаг в сторону от моей силы, и кровь застынет в твоих венах, а потом вскипит. Глаза лопнут. Ты умрешь в страшной боли. Надеюсь, эти подробности внушили тебе важность близости?
  Аратан кивнул.
  - Он еще не придумал себе имени, - добавил Драконус. - Что порядком раздражает.
  Мужчина был на удивление молод, едва пригоршня лет отделяла его от Аратана. Тут и там беспорядочные татуировки в виде колец украшали кожу, словно шрамы от оспы. Только узкое невыразительное лицо оставалось без знаков; глаза оказались темными, спокойными. Когда он заговорил, голос - без всякой причины - напомнил Аратану о воде под тонким слоем льда. - Драконус, сколько лет мы не встречались? В самый канун отвержения Тел Акаев...
  - Мы не будем говорить о времени, - сказал Драконус, словно скомандовал.
  Брови мужчины чуть поднялись, затем он пожал плечами. - Но ведь отказ будет односторонним? В конце концов, будущее - единственное поле, которое можно засеять, и если мы остановим руки, к чему эта встреча? Будем кидать семена, Драконус, или тупо сжимать кулаки?
  - Не думаю, что тебе суждено доставить дар, - ответил Драконус.
  - О, дар. Ты верно думаешь. Не мне. - Тут он улыбнулся.
  Отец Аратана ответил кривой гримасой.
  Незнакомец тихо засмеялся. - Верно. Нетерпение напрасно тебе досаждает. Нужно ехать дальше. По меньшей мере в следующее селение.
  - В следующем... или ты попросту насмехаешься надо мной?
  - Думаю, в следующем. Было много разговоров о твоем... запросе. И ответе.
  - Я и так слишком долго был вдали от двора, - нетерпеливо заворчал Драконус.
  - Широкие жесты питают воображение дарящего, - сказал мужчина, - но не скажешь того же о получателе. Боюсь, Драконус, тебя ждет великое разочарование. Может быть, даже обида, глубокая рана...
  - Твои пророчества мне не интересны, Старик.
  Аратан нахмурился такому странному, не соответствующему наружности имени.
  - Не пророчество, Драконус. Я не рискнул бы в твоем присутствии. Скорее, я боюсь значения того дара, что ты лелеешь - кажется, он опасен своими крайностями.
  - Кто ждет меня в следующем селении?
  - Не могу даже догадываться. Но кое-кто соберется. Из любопытства. Такое использование Ночи, Драконус, беспрецедентно, и ярость поклонников стоило бы увидеть.
  - Мне плевать. Пусть поклоняются камню, если хотят. Или, - сказал он, - они бросят мне вызов?
  - Не тебе и не руке, в которую ты вложил желание. Нет, Драконус, они будут рыдать и требовать исправления.
  - Как я и ожидал.
  Старик надолго замолк. - Драконус, будь осторожен - нет, все мы должны быть осторожными. В поисках исцеления они глубоко тянутся в Витр. Мы не знаем, что может произойти.
  - Витр? Тогда они глупцы.
  - Враг - не глупость, Драконус, а отчаяние.
  - Кто же тянется?
  - Я слышал упоминание имени Ардаты. И Сестры Снов.
  Драконус отвернулся, лицо его было непроницаемым. - Всему свое время, - буркнул он.
  - Многое придется исправить, - снова улыбнулся Старик. - А пока что мое дитя приближается.
  - Вечно ты это твердишь.
  - И буду, пока не исчезнет нужда.
  - Никогда не понимал, почему ты доволен простым отражением, Старик.
  Улыбка стала шире. - Знаю.
  Он повернулся и пошел к дому, сфера поплыла следов, унося ледяной холод, обещание мертвого воздуха.
  На полпути Старик помедлил и оглянулся. - О, Драконус, почти забыл. Есть новости.
  - Какие?
  - Верховный Король построил корабль.
  Аратан ощутил исходящее от отца внезапное напряжение. Незримая сила оттолкнула его на шаг, еще на шаг. Он задохнулся, оседая - и рука подтянула его ближе. - Прости, - сказал Драконус. - Я был неосторожен.
  Согнувшийся Аратан кивнул, принимая извинения. Старик скрылся в доме, унося за собой свет.
  - Я плохо переношу, - сказал Драконус, - неприятные новости.
  
  Носы лошадей с готовностью обнаружили источник. Ринт склонился, изучая с седла окруженный каменным бортиком пруд. Как и предсказывал Драконус, ласточки кружили и метались над неподвижной водой, да и летучие мыши тоже. Ферен хмыкнула рядом: - И что думаешь?
  Статуя занимала центр водоема. Огромная фигура по бедра в воде, грубо вытесанная из серпентина - словно в насмешку над возможностями камня, ведь всем ведомо, что серпентин поддается тончайшей полировке. Ринт никогда не видел единого каменного блока, хотя бы сравнимого размером с таким монстром; скорее он был знаком с игральными костями и тому подобными изделиями из этого материала. И все же работа выглядела на редкость бездарной. Торс и конечности были искривлены. Казалось, камень плачет от боли. Ноги покрывала грязь - высохшие водоросли, следы медленного опускания воды после весеннего разлива. Лицо, поднятое вверх над толстой, почти квадратной шеей, посылало небесам гримасу. Лишь оно носило следы руки искусного мастера. Ринт смотрел, словно загипнотизированный.
  Раскан прошел за спинами погран-мечей, подводя коней к грубо отделанному краю пруда.
  Ферен со вздохом соскользнула с седла, уронив поводья, чтобы лошадь могла присоединиться к другим у водопоя.
  - Думаю, это должен быть Тел Акай, - сказал наконец Ринт.
  - Конечно, Тел Акай, - фыркнула Ферен. - Вся эта боль... - Она держала в руке три бурдюка. Присела у края, начав их заполнять.
  Чувствуя себя обманутым, Ринт отвел взгляд от искаженного мукой лица великана и спешился. Взял свои пустые бурдюки.
  - Я о том, - сказала Ферен, - к чему ставить статую в середине прудика? Там даже нет пьедестала.
  - Она, наверное, тонет в грязи.
  - Что же это за монумент, на грязи?
  Вода была холодной и чистой. Казалось, пруд уходи на неизмеримую глубину, но, заподозрил Ринт, это лишь эффект тусклого света. - Не доверяю магии, - бросил он. - А селение ею так и смердит.
  Раскан крякнул. - Чую то же самое, Ринт. Кожа в мурашках. Если лишь такое ждет по эту сторону Барефова Одиночества... не удивляюсь, что мы редко навещаем здешние земли. И народ, выбравший такую вот жизнь.
  Ферен выпрямилась, оборачиваясь. - Кто-то идет, брат.
  Ринт подумал, не плюнуть ли в воду, и не решился. Он подумал, что Раскан сожалеет о своих словах, ведь подошедший Азатенай мог их расслышать. Не вставая, он изогнулся, чтобы увидеть пришельца. Женщина средних лет, полная, но не чрезмерно; казалось, впрочем, что все складки на теле провисли, и жир на животе выпирал, раздвигая грубую куртку. Кожа была белой как снег и покрытой растяжками. Ринт решил, что раньше она была куда толще.
  Женщина встала в нескольких шагах и скривилась. - Вы меня не знаете, - сказала она на языке Тисте, но глухо и с сильным акцентом.
  Ферен кашлянула. - Простите, Азатеная. Не знаем.
  - Меня знают Бегущие-за-Псами. Я оказываюсь между ними в зимние ночи. Они видят меня в кострах. Мне поклоняются, я вижу поклонение в глазах, в отраженном блеске пламени.
  - Значит, - сказал Ринт, - вы далеко путешествовали, чтобы прийти сюда.
  Ухмылка увяла. Женщина пожала плечами: - Я могла бы выбрать обличье красоты. Но они пичкают меня едой, и я едва могу шевелиться. - Тут она коснулась рукой живота, проникая внутрь - Ринт с ужасом понял, что растяжки оказались шрамами, и одна из ран вдруг открылась, позволяя протиснуть руку глубже. Когда она вытащила руку, скользкую от крови и гноя, в ней оказалась глиняная, похожая на клубень фигурка. Женщина швырнула фигурку к ногам Ферен, та непроизвольно отскочила.
  Ринт выпучил глаза, видя, как рана закрывается; кровь текла, жидкая как дождь, и вскоре живот снова стал алебастрово-белым.
  Ферен поглядела на глиняную фигурку, чуть помедлила и нагнулась, поднимая.
  Вглядевшись, Ринт понял, что это фигура женщины с едва намеченной головой, огромными грудями и круглым животом. Ноги смыкались под чрезмерно большим влагалищем.
  - Они кормят огонь, - сказала женщина. - И я толстею.
  Раскан был бледным, он стоял, онемев и словно готовясь сбежать. Женщина пошла к нему. - Я тебя пугаю? Не хочешь ли ощутить мой вес под собой? Принять влажный дар?
  Ринт видел, что Раскан весь дрожит.
  - Я могла бы поставить тебя на колени, - продолжала женщина. - Такова моя сила. Думаешь, будто понимаешь красоту. Грезишь о женщине тонкой, как дитя, и не видишь в этом ничего извращенного. Но когда перед тобой предстает подобная мне... чувствую в тебе жажду преклонения, пусть жажда эта кажется тебе постыдной. Ложись наземь, Тисте, позволь, я научу тебя всему насчет власти...
  - Хватит!
  Приказ прозвенел в воздухе. Ринт, не владея собой, обернулся. Это появился Драконус с плетущимся на шаг позади Аратаном.
   Азатеная попятилась, снова ухмыляясь; мелькнувшая на лице злоба быстро исчезла. - Я лишь развлекаюсь, Драконус. Без вреда.
  - Изыди, Олар Этиль. Ползи назад, к своим Бегущим-за-Псами. Эти же под моей опекой.
  Она фыркнула. - Опека им нужна. Тисте.
  Слово сочилось презрением. Бросив фигурку, Ферен потянулась за мечом, но подступивший Ринт удержал ее руку.
  Раскан поковылял в сторону, закрывая лицо руками. Он чуть не столкнулся с Драконусом - тот вовремя увернулся - и побежал. Ринт явственно видел, какой гнев обуял господина.
  Женщина по имени Олар Этиль невозмутимо разглядывала Драконуса. - Я могла бы взять всех. Даже женщину. И ты не смог бы мне помешать.
  - Когда наши пути пересекались в прошлый раз, Олар Этиль, могло случиться так. Но прошу, поищи глубже.
  - Ох. Не надо, Драконус. Ночь плывет в твоем дыхании. Вижу, куда ты уходил и что сделал. Ты глуп. Всё ради любви, так? Или нет, я слишком романтична. Скорее ради... амбиций, которые ты не мог ублажить среди нас, ибо мы не глупы. - Она чуть шевельнула окровавленной рукой.
  Глиняная фигурка взорвалась с резким треском.
  Ферен выругалась, хватаясь за щеку. Рука окрасилась алым. - Ты, жирная карга!
  Олар Этиль засмеялась: - Тронутая богиней! Ты несешь дитя, верно? Девочка... и ох, оттенок ее крови на редкость необычен!
  Драконус подошел ближе, и Олар Этиль снова поглядела на него. - Хотел внука? - сказала она. - Какое разочарование. Не подходи, Драконус! Теперь я слежу за вами. Гляньте слишком надолго в ночное пламя - и я украду ваши души. Вы все это ощутили. Слова исчезли, огонь заполнил ваш разум. Драконус, я буду смотреть из пламени. Буду следить и слушать, и узнавать твои тайны. Хотя, впрочем, я почти все уже знаю. Выдать твои истины, о Сюзерен Ночи?
  Драконус замер на месте. - Если ты появишься из пламени костра, Олар Этиль, мы будем биться. Пока не останется лишь один.
  Глаза женщины раскрылись от потрясения. - Вот так так, - промурлыкала она. - Все доспехи... ничто. Смерть, Драконус? Осторожнее - в наши дни слово это стало нечистым призывом.
  - О чем ты?
  - О том, что Азатенай забрал жизнь. Пролил кровь весьма могущественной... невинной жертвы. Вокруг дела его ныне танцует хаос, словно мухи на трупе - как ты думал, почему я вернулась?
  - Азатенай совершил убийство? - Ярость покинула Драконуса, и когда он подошел совсем близко к Олар Этиль, Ринт понял, что не ради угрозы.
  Ее лицо стало суровым. - Не Тисте, Драконус, и ты свободен от мщения. Не Бегущий-за-Псами, насколько я вижу, и потому я тоже свободна. Не Тел Акай - вот это было бы интереснее. Не Жекк, не Джелек. Джагута, любимый мой. Кариш, супруга Худа, убита. Зарезана.
  Внезапную тоску на лице владыки было тяжело видеть. Ринт попятился, таща за собой Ферен. Он заметил, что мальчишка наблюдает с расстояния в дюжину шагов, но следит не за отцом, не за Олар. Нет, глаза Аратана устремлены на Ферен.
   "Возьми всех нас Бездна. Он сделал ей ребенка. Девочку".
  Ферен отвернулась, но Аратан всё ещё ловил ее взгляд.
  Ринт расслышал ее шепот. - Прости.
  Драконус резко сказал: - Олар Этиль, подойди к моему огню.
  Женщина кивнула до странности вежливо. - Я никогда не подошла бы, - заявила она, - без приглашения, Сюзерен. Прости меня. Слишком долго была я среди Бегущих, а они оказались так падки на мою наживку, что нельзя было пройти мимо. - Она склонила голову набок. - Похоже, я жестокая богиня.
  - Будь же благоразумнее, - ответил Драконус, но в словах не было желчи, скорее некая нежность. - Они чувствительны к ранам души, Олар Этиль.
  Та вздохнула с раскаянием: - Знаю. Я стала беззаботной, будучи наделена властью. Они кормили меня так отчаянно, так охотно! Гадающие по костям возглашали молитвы во имя мое, словно муравьи кусались под шкурой. Я сошла с ума.
  Драконус положил ей руку на плечо, но ничего не сказал.
  Она прильнула к нему, опустив голову на грудь.
  Ринт был ошеломлен. "Драконус, кто же ты?"
  - И, - продолжала Олар Этиль задушенным голосом, - они сделали меня жирной.
  С насмешливым фырканьем Драконус отстранился. - Не навешивай на них свои аппетиты, женщина.
  - Что будешь делать? - спросила она.
  - Где Худ?
  - Слышно, что горе свело его с ума. Чтобы он не провозгласил войну с Азатенаями, его сковали в камере Башни Ненависти.
  - Джагуты собрались? Ради чего?
  - Никто не может сказать, Драконус. В последний раз они собирались, чтобы уговорить друг друга отказаться от своего королевства.
  Драконуса как будто что-то отвлекло. Потом он покачал головой. - Я буду говорить с Владыкой Ненависти. Скажи, известен ли нам убийца - Азатенай?
  - Еще нет, Сюзерен. Кое-кто пропал или спрятался.
  Драконус хмыкнул: - Ничего нового.
  - Ничего.
  Пока они разговаривали, Ринт тянул Ферен за руку. Наконец его усилия были замечены. Однако она не желала уходить. Вместо этого, едва он отпустил руку, она осела на землю, прижалась к его ногам. Ринт ощутил дрожь неслышных рыданий.
  Его самого затошнило. Как ему хотелось бы никогда не сопровождать Консорта! Как ему хотелось, чтобы появились Виль и Галак и они смогли бы отбыть - разорвать контракт и в Бездну последствия! Ему не хотелось ничего... этого.
  Драконус сказал: - Ринт, помоги сестре залатать рану, потом разбивайте лагерь на холме.
  - Да, лорд.
  - Аратан.
  - Сир?
  - Найди Раскана. Помоги ему.
  - Помочь? - Глаза мальчика широко раскрылись от внезапного испуга.
  Драконус нахмурился. - Я встретил твой взгляд. Ты сын Драконуса. Иди за ним.
  
  Аратан нашел сержанта Раскана уткнувшимся в стену. Лицо его было искажено горем. Когда Аратан подошел близко, мужчина поднял голову, резко вытер глаза и начал вставать - только чтобы снова согнуться у стены.
  - Ринт и Ферен идут туда, где будет лагерь, - начал Аратан. - Все лошади у них.
  - Иди прочь, малец.
  - Не могу.
  - Проваливай!
  Аратан долго молчал, сказав, наконец: - Мне бы хотелось, сержант. У вас должно быть время побыть одному. Не знаю, что она сделала, но вижу, что она была жестокой.
  - Держись в стороне, - зарычал Раскан, - или я тебя побью.
  - Сержант, отец встретил мой взгляд. Я его сын. Я пришел не расспрашивать тебя. Я пришел, чтобы приказывать. Отвести в лагерь. Это приказ отца.
  Раскан мрачно глядел на него из сумрака, блестели полосы на щеках, борода намокла. - Твой отец, - зашипел он, превращая слова в проклятие. - Это была работа Айвиса, не моя! Наверное, он мог ее вынести, но я - нет!
  - Что она забрала у тебя?
  Смех его был грубым и горьким, но солдат оторвался от стены. - Я не так глуп, как ему видится. Он знаком с ней очень давно. Теперь я понимаю.
  - О чем ты? Что ты видишь? Сержант Раскан, скажи - что ты видишь?
  - Кровь Азатенаев - вот что вижу. Ее нужно сковать, он так и сделал. Сковал. Лишь по его воле ты стоял сзади, казался нормальным нашим глазам. Дурак... она ни разу не взглянула на тебя!
  Аратан пялился на мужчину, пытаясь понять. А потом отступил на шаг. - Зачем бы ей? Раскан! Зачем ей было смотреть на меня?
  Но мужчина отлепился от стены и пошагал в сторону холма за деревней. Аратан, чуть помедлив, поплелся следом. Он слышал, что сержант бранится себе под нос: - Какая такая тайна, если я сам ее не знал? Нет, я не видел дурных снов, не желал ничего безнравственного. Никаких причин для омерзения. Я мог встать на колени перед водой и всмотреться в свое лицо. И не увидеть ничего дурного. Она соврала! Я не заслужил позора!
  Да, он бормочет чепуху. Аратан гадал, не повредила ли магия ведьмы его рассудок. Но и собственные его мысли сорвались с привязи. "Отец знает ее давно. Не понимаю, о чем ты... это ничего не значит. Кажется, все Азатенаи знают отца. Гриззин Фарл. Старик. И эта ведьма. Все встречные с ним знакомы. Зовут его Сюзереном Ночи. Боятся.
  Я его сын. Уже не бастард.
  Чего он ждал? Почему привез меня сюда, чтобы сказать?"
  Они вышли за последние стены селения. Впереди показалась дорога, перекресток с кривым округлым холмов - на нем дюжина деревьев, стоящих полукольцом. Внутри полукруга стояли Ринт и Ферен. Драконуса и Олар Этили видно не было - он удивился, куда они пропали. Еще у пруда?
  Привязанные лошади понурили головы под кривыми, заросшими черным лишайником сучьями.
  Раскан вбежал на холм, словно направлялся к заклятому врагу - выдирая траву, пиная камни, так что Аратану пришлось уворачиваться от обвала. Эта маниакальная ярость наводила страх.
  На полпути вверх Раскан остановился, развернулся, сверкая на него глазами: - Иные истины не стоит раскрывать! Гляди на меня!
  - Нечего в тебе увидеть, сержант, - ответил Аратан. - Кроме гнева.
  Тот уставился на него как ошеломленный.
  - Ты сержант Дома Драконс, Раскан. Носишь старые мокасины моего отца и ездишь с ним рядом. Он посылал тебя ко мне, помнишь? И ты сказал, что следовало.
  Каждая фраза поражала мужчину, словно удар. Он сел на склон.
  - Встань! - крикнул Аратан. - Ты учил меня, как объезжать Хеллар. Ты сварил кровяную похлебку и спас жизнь Сагандера.
  Раскан глубоко и прерывисто вздохнул, на миг закрывая глаза, и встал. - Как скажешь.
  - Они уже готовят еду. Пора присоединиться.
  Однако Раскан медлил, колеблясь. Затем сказал: - Извини, Аратан. Дурные слова.
  - Ты нес чепуху.
  - Вполне верно. Полная чепуха. Прости меня.
  Аратан пожал плечами.
  Раскан продолжил карабкаться, но уже медленнее, без неистовства. Чуть обождав, Аратан решил идти следом, но ноги не слушались. Она там, она несет его ребенка. Они с ней сделали девочку. Пот и теснота, горячая нужда - готово дитя. Мысль его испугала.
  Он заставил ноги сделать шаг, другой - казалось, это самая тяжелая схватка его жизни. Эмоции кружили хаотической сумятицей, пока не слепились в плотный комок шума; ему показалось, что шум выкатился, оставив онемелую тишину, слишком усталую для надежд, слишком вялую для ожиданий. Осталось лишь послевкусие недавнего ужаса, тусклое, металлическое.
  Они сделали ребенка, и Ферен больше ничего не нужно от Аратана. Она уже получила что хотела. Отдавая ей одно, он думал, что следует отдать всё, всего себя. Дураки всегда великодушны - он часто слышал, как это говорит Сагандер, запихивая свитки и манускрипты в вечно запертый сундук. Его личные записи, кульминация жизни ученого. Хранимые так, чтобы никто не видел. Теперь Аратан его понимал. Отдай - и отданное станет оружием, ранив тебя. Ценности не всегда следует делить, иные руки грубее прочих.
   "Отец, вот что говорил тебе Старик. Предупреждая.
  Но не думаю, что ты слушал".
  
  Ферен коснулась раны на щеке. Ринт вытащил из нее глиняный осколок, зашил порез кишечной ниткой. Сука смеялась, и смех до сих пор отдавался в черепе, острый как когти. Ей чудилось, что разум залит кровью, словно рана от кусочка глины еще сочится, но лишь внутрь, и ручеек становится все шире.
  Ринт присел рядом, складывая костер, но руки его тряслись.
  Ведьма лишь подтвердила то, что сказал им труп в кургане: она несет семя. Дитя пустило корни в утробе. Но ныне оно кажется чужим, чудовищным, и это ощущение заставляет трепетать дух. Все повивальные бабки твердят одно: любовь должна окружать чрево. Любовь, созидающая защитную оболочку. Без любви душа ребенка сохнет.
  Ей так хочется любить это существо. Семя, отданное по незнанию. Алчба принадлежала ей одной, она скапливалась словно сокровище, сундук, который хотел быть наполненным до краев. Казалось, ночь за ночью она швыряет туда пригоршнями драгоценные дары мальчишки, на заре находя сундук зияющим пустотой. Иллюзия, поняла она теперь. Она набита богатством, и чувство мрачной нищеты - лишь ее вина.
  Теперь девочка кажется ей сжатым, вложенным в утробу кулаком. Внутри - необычайная кровь. Мальчик был не простым мальчишкой. Он сын Драконуса, и ведьма знала что-то - секрет, скрытую истину.
  Рану на лице Ферен словно жгло языками пламени. Рану ломило, рана кричала от боли в середине щеки. Рана украла ее красоту - уж какая была, пусть не зовущая восхищаться или завидовать - и теперь она ощущает себя меченой, как клеймят воров. Украла семя господского сына - смотрите на нее! Истину не скроешь! Девочка, проклятая при зачатии, и стоит Ферен вообразить лицо новорожденной, как она видит себя саму - щека рассечена, рана зияет, в глазах лишь ненависть...
  Ураган мыслей распался и улетел прочь, едва на глаза показался Раскан и она увидела, что с ним сделалось. Он казался намного старше своих лет, движения были неуклюжими и лихорадочными, словно у хрупкого костями старика. Солдат подковылял к костру и медленно сел. Он выглядел не просто потрясенным, но больным; Ферен заподозрила, что грубое колдовство ведьмы украло из души не только покой.
  Ринт мешал похлебку на огне. Он не поднял головы, и слова его были резкими: - У всех ведьм холодные руки. Прикосновение сотрется, сержант.
  - Она Азатеная, - ответил сержант, сделав из этого слова отрицание всего, на что намекал Ринт.
  - И ведьма, - порывисто возразил Ринт. - Даже Джелеки знают Олар Этиль, выглядывающую из пламени в жажде встретить ваш взор. Они зовут ее силу Телас. Все мы ее ощущаем, когда ночь съеживается перед рассветом и мы глядим в костер, ожидая увидеть одни уголья - и бываем потрясены, видя свежее пламя. - Он кинул в огонь еще один сук. - А еще... иногда... кому не случалось впасть в молчание перед очагом, когда глаза прикованы к злому духу в языках огня? Ты чувствуешь холод на спине и жар на лице, кажется, тебе не пошевелиться. Тебя захватил транс. Ваши взоры сцепились, и в твоем уме, словно едва заметные тени, пробуждаются древние мечты.
  Ферен сидела напротив брата, то удивляясь, то пугаясь. Лицо Ринта исказила гримаса. Он мешал похлебку, словно пробуя глубину грязи перед следующим шагом.
  Дыхание Раскана рядом с Ферен было хриплым и быстрым. - Она коснулась тебя, Ринт.
  - Да, хотя я понял не сразу. Или понял, но спрятался от правды. Неведомое всегда нас тревожит, но признаваться в этом неприятно, ведь мы показываем свое невежество.
  - Лучше невежество, чем это!
  Едва Раскан произнес вымученное согласие, подошел Аратан. Встал в нескольких шагах от костра. Ферен видела, что он не хочет на нее смотреть. К ее облегчению, ведь единственный взгляд в его сторону словно застрял острым ножом в сердце. Она ощутила, что взгляд притягивается к мерцающему пламени, и торопливо отвернулась в сторону темной ночи.
   "Лучше невежество, чем это! Он словно произносил священные слова. Так и есть. Слова, преследующие нас, похоже, всю жизнь".
  Ринт встал. - Ферен, если не против, займись мисками.
  Она не возражала, радуясь хоть какому-то занятию. Принялась наполнять миски, а Ринт ушел к своим вещам. Вернувшись, принес фляжку и предложил Раскану. - Сержант, мы не намерены испытывать твердость твоей власти. Ни я, ни Ферен.
  Мужчина нахмурился. - То есть?
  - Напейся, сержант. Напейся и развеселись.
  Слабая улыбка разлепила губы. - Я вспомнил старое присловье и теперь гадаю, откуда оно взялось.
  Ринт нервно кивнул: - Да. "Утопим ведьму", как говорится. Желаю всего благого, сержант.
  - И я, - сказала Ферен.
  Потянувшись к фляжке, Раскан внезапно замешкался, оглянувшись на Аратана. - Лорд Аратан?
  - Мне тоже, - сказал тот.
  Ферен села на корточки и закрыла глаза.
   "Лорд Аратан. Готово дело, значит. Он встретил взгляд сына и признал в нем своего". - Конечно, своего, - пробормотала она. - Нужно было лишь помучиться хорошенько.
  
  - Ты не ждал меня, - сказала Олар Этиль. Не получив ответа, посмотрела на него и вздохнула. - Драконус, мне больно это видеть.
  - То, что я принесу в Харкенас...
  - Ничего не исцелит! - бросила она. - Всегда слишком много видел в вещах. Делал символ из любого жеста и ждал, что все поймут, а когда тебя не понимали - терялся. А ты, Драконус, не любишь казаться потерянным. Она лишила тебя мужества, эта пискливая дура с глазами голубки.
  - Ты говоришь о женщине, которую я люблю. Не думаю, что позволю тебе ступить дальше.
  - Не в тебе я сомневаюсь, Драконус. Ты дал ей Темноту. Дал нечто столь драгоценное, а она не знает, что с этим делать.
  - Есть мудрость в ее нерешительности, - сказал Драконус.
  Она всмотрелась в него. Ночь, казалось лишенной веры, ибо он вобрал ее в себя и хранит с незаслуженной преданностью. - Драконус. Она теперь правит и восходит к положению богини. Сидит на троне, перед ней предстали неотложные дела - и, боюсь, дела эти имеют очень мало общего с тобой и твоими желаниями. Править означает склоняться перед целесообразностью. Тебе следовало бы страшиться ее мудрости.
  Если ее слова и нашли уязвимые места, воля и сила не дали ему вздрогнуть, но в глазах появилась боль. Она давно была знакома с этой болью. - Джагуты появились среди Бегущих-за-Псами.
  Он поглядел на нее. - Что?
  - Те, что отвергли Владыку Ненависти. Забавляются, организовывая и переделывая то, что не им принадлежит. Сжимают кулаки, зовут себя богами. Духи воды, воздуха и земли бегут от них. Бёрн грезит о войне. Мщении.
  - Неужели всё должно обрушиться, Олар Этиль? Всё, нами сделанное?
  Она пренебрежительно махнула рукой: - Я отвечу огнем. Они ведь мои дети.
  - Тогда ты мало чем отличаешься от Джагутов. И Бёрн теперь назовешь своей дочерью?
  Кривясь, Олар Этиль погладила руками круглый живот. - Они ее не кормят.
  Несколько мгновений они молчали. Потом он сказал: - Ферен такого не заслужила.
  - Я не зря назвала себя жестокой богиней, Драконус. Какое мне дело, кто и что заслужил или не заслужил? К тому же ее уже использовали. У тебя будет внук, чтобы с ним играться, но знай: я не стану качать его на коленке. Кстати, как там они? Наше зловредное отродье?
  - Будь у них четвертая сестра, ее звали бы Отрава, - отвечал Драконус. - Но, увы, четвертая им не нужна.
  - Три воспоминания о боли. Вот все, что мне досталось. Так ты к его матери?
  - Нет.
  - Мы с тобой, Драконус, жестоки в любви. Спорю, Мать Тьма вскоре это поймет.
  - Сегодня мы не будем любиться, Олар Этиль.
  Она резко захохотала, скрывая, как ужалили ее эти слова. - Какое облегчение, Драконус. Трех воспоминаний о боли мне хватит.
  - Старик сказал... в следующем селении.
  - А потом?
  Он вздохнул. - Отошлю всех назад и поеду к Башне Ненависти.
  - А сын?
  - Поедет со мной. Думаю, наставник дал ему дары для Владыки.
  - Предсказываю: примут их без радости. Мальчик вернется с тобой в Харкенас?
  - Не сможет. Способы, которыми я буду подстегивать себя и Калараса, известны мне одному.
  - Так он ничего не знает.
  - Ничего.
  - Драконус, всякое твое семя должно быть сорным? Оставленным расти в дикости, необузданным? Наши дочери станут твоей смертью - ты держишь их слишком близко, но оскорбляешь небрежением. Удивляться ли, что они полны яда.
  - Может быть, - согласился он. - Мне нечего сказать детям. Я вижу в них лишь поводы для тревог и поражаюсь, почему родители так легко наделяют детей своими пороками, а не добродетелями.
  Она пожала плечами: - Все мы скряги, когда дело доходит до раздачи воображаемых сокровищ.
  Он протянул руку и коснулся ее плеча; все тело ее задрожало. - Ты отлично несешь свой груз, Олар Этиль.
  - Если ты про жир, то ты лжец.
  - Я не имел в виду жир.
  Чуть помедлив, он помотала головой. - Вряд ли. Мы не стали мудрее, Драконус. Снова и снова попадаем в старые ловушки. Хотя Бегущие питают меня, я их не понимаю. Хотя я кормила Бёрн своей грудью, однако недооценивала. Боюсь, это злосчастное пренебрежение однажды приведет меня к смерти.
  - Ты не можешь видеть своей смерти?
  - Я так решила. Пусть она лучше придет внезапно, нежданная и не вызывавшая страха. Жить в ужасе смерти - всё равно, что не жить вообще. Молюсь лишь, чтобы в день смерти я бежала, легкая как заяц, с полным огня сердцем.
  - И я молюсь, Олар Этиль. За тебя.
  - А твоя смерть, Драконус? Ты вечно планируешь, пусть планы не раз тебя подводили.
  - Я, - сказал он, - умру много раз.
  - Ты видел?
  - Нет. Мне не нужно.
  Она смотрела на воду источника. Ночь сделала воду черной. Созданная Каладаном Брудом скульптура Тел Акая поднимала измученное лицо к небесам, как будет поднимать вечно. Ее уместно назвали Капитуляцией, он вложил чувство потери в сам камень. Никакого изящества. Олар боялась Каладана Бруда за честность и презирала за талант.
  - Вижу в его лице мать, - начала она. - В глазах.
  - Да.
  - Тебе, должно быть, тяжело.
  - Да.
  Она вогнала руки в живот, чувствуя расщепление кожи и внезапный поток крови, чувствуя размеренный ритм сердца - стоит только коснуться... Но ладони сомкнулись на глиняной фигурке. Она вытащила ее. Присела, чтобы вымыть дочиста, и передала Драконусу. - Для сына.
  - Олар Этиль, не тебе его защищать.
  - Пусть так.
  Миг спустя он кивнул и взял подарок. Пошевелил плечами, пошел прочь.
  Она провела пальцами по животу, но рана успела закрыться. - Забыла спросить: какое имя ты ему дал?
  Драконус задержался, оглянувшись. Когда он сказал ей, она издала возглас удивления и начала смеяться.
  
  Аратан спал тревожно, ему виделись детские трупы, плавающие в луже черной воды. Он видел тянущиеся из животов веревки, словно каждый привязан к чему-то, но веревки рассечены, концы обрублены и разлохмачены. Взирая на эту сцену, он понял с внезапной уверенностью - как бывает во сне - что источник выплевывает из глубины не воду, а утонувших младенцев и поток бесконечен.
  Он шагал по ним, ощущая, как поддаются под весом мягкие тела, и с каждым шагом становился тяжелее, пока не провалился, слыша звук треснувшего льда. Только чтобы проснуться в липком поту, с болью в груди - так тяжко было дышать под воображаемым давлением.
  Он сел и увидел, что еще ночь. Отец стоял около лошадей под необычными деревьями и вроде бы смотрел на восток - то ли на селение, то ли за него. Аратан уже готов был поверить, что Драконус смотрит на Харкенас, на Цитадель и женщину, что, окутавшись мраком, восседает на престоле.
  Трон Ночи. Он лег на подстилку и поглядел на звезды. Извилистые очертания созвездий заставили его думать о лихорадке, когда все было неправильно в мире и неправильность ужасала - терзала мальчика, уже переполненного видениями холодной воды и осколков льда, зовущего мать, что так и не пришла, не ответила.
  Когда-то он был этим мальчиком. Но даже вопросы постепенно затихают, когда недоступны ответы. Он думал о подарке для Владыки Ненависти и сознавал, что подарок будет жалким и столь бесполезным, что сойдет за оскорбление. Но ему больше нечего подарить.
  Раскан решил, что Олар Этиль была матерью Аратана, но сам он знал - это не так. Причин для уверенности не было, но он не сомневался. Скорее... будь она моложе и стройнее, напоминала бы Обиду. Когда-то девочка впервые начала ходить и блуждала там и тут, улыбаясь и лепеча, еще не осознав смысла своего имени. Да, в лицах, юном и старом, есть сходство.
  Раздались шаги, он повернул голову и понял, что над ним стоит отец. Драконус тут же присел на корточки. В руках он держал глиняную фигурку, штучку, которая словно кричала о сексе, выставляя напоказ гротескно-чувственные формы. Один из даров ведьмы.
  - Тебе, - сказал Драконус.
  Аратану захотелось отказаться. Но он сел и принял штучку из рук отца.
  - Скоро заря, - продолжал Драконус. - Сегодня я отошлю Ринта, Ферен и Раскана.
  - Отошлешь?
  - Мы с тобой продолжим путь, Аратан.
  - Оставим их?
  - Они уже не нужны.
   "А где-то впереди ты и меня оставишь. Уже не нужного" .- Отец, - сказал он, сжимая фигурку. - Не вреди ей.
  - Кому?
  - Ферен, - прошептал он. "И ребенка, которого она несет. Мое дитя".
  Он видел, что отец хмурится, как лицо постепенно искажается гримасой. Да, подумал он, такие вещи видны в любой тьме. - Не глупи, Аратан.
  - Просто оставь их, прошу.
  - Я ничего иного не сделал бы, - прорычал Драконус. И торопливо встал. - Поспи, если сможешь. Сегодня нам долго скакать.
  Аратан снова улегся на жесткую землю. Фигурка казалась лежащим на груди ребенком. Нужно было встать перед отцом. Нужно было требовать, пусть это и звучало бы как просьба. Настоящий сын умеет прочерчивать линии на песке и требовать своё - своё место для жизни и того, что ценит. Вот что значит повзрослеть. Своё место, вещи, которые имеешь и защищаешь. Пришло время тесноты, ибо никогда не будет пространства, свободно вмещающего обоих, отца и сына. Пора толкать и тянуть, и покой пропадает, если вообще существовал; возможно, однажды он и вернется. Если отец позволит. Если сын желает. Если они не боятся один другого.
  Аратан подумал, перестанет ли он хотя бы когда-нибудь бояться отца, а затем - глядя на круговорот тускнеющих утренних звезд - придет ли время, когда отец станет бояться его.
  Ему показалась, что шепот ведьмы раздается в голове.
   "Зови огонь, мальчик.
  Когда твоя любовь слишком велика. Слишком сильна, чтобы вынести.
  Зови огонь".
  Закругленные изгибы фигурки как будто грели ладони, обещая жар.
  Закрыв глаза, он вернулся в кошмар, но в этот раз увидел женщину на дне пруда, она совала руки в живот и доставала младенцев, одного за другим. Перекусывала веревки и толчком отсылала детей. Они дергались и тонули.
  Теперь вдоль края пруда собрались женщины, тянулись за неловкими, лишенными жизни формами. Он видел, как они засовывают детские тела себе в утробы. И уходят.
  Но одна женщина осталась, и вода передней была чистой - никаких трупов. Она смотрела в воду, он слышал тихое пение. Не понимал слов, лишь чуял сердечный надрыв. Когда же она отвернулась и ушла, он понял: она идет к морю. Она уходит и никогда не вернется, и не увидит, как выплыл последний мальчик, молотя руками и ногами среди осколков льда, тянясь к несуществующей ладони.
  А на камне, смотря на всё, сидит его отец. Нарезая веревки. Как сообразил Аратан, отмеряя необходимую длину.
  
  Раскан проснулся поздно, солнечный свет вонзился в мозг зазубренными копьями. Медленно сел, проклиная собственную хрупкость.
  Погран-мечи лежали в тени деревьев. За ними стояли привязанные лошади, но некоторых, понял он, не хватает. Он задумался было, но ужасная жажда опалила грудь, он озирался, с внезапным отчаянием ища бурдюк. Кто-то бросил родин из бурдюков рядом, он подтащил его поближе.
  Пока он пил, чуть не захлебываясь, Ринт сел и поглядел на него. - Есть завтрак, - сказал погран-меч.
  Раскан опустил воду. - Куда они уехали?
  Ринт пожал плечами.
   "Я опозорил господина". - Куда они уехали? - спросил он, вставая. Боль в голове удвоилась, он задохнулся, ощущая, как бунтуют кишки. - Что я пил ночью?
  - Мед, - ответил Ринт. - Три фляжки.
  Ферен тоже встала, отряхиваясь от сора и сухих листьев. - Мы едем обратно, сержант. Они ускакали без нас. Приказ лорда.
  Не сразу Раскан понял, что пялится на женщину, словно дурак. Он заметил, что живот ее уже растет, хотя это невозможно. Может, она всегда была полновата? Он попытался вспомнить, но тут же сдался.
  - Что-то изменилось, - сказал Ринт. - Что - мы не знаем. Он уволил нас и велел тебе вернуться в Дом Драконс. Больше мы ничего не знаем. Похоже, разумно будет путешествовать вместе почти до конца пути, так что мы задержались.
  Раскан отвернулся было, но тут же кивнул. "Я его подвел. Непонятно как.... Нет, не ври себе, Раскан. Проклятие ведьмы. То, как ты сломался и сбежал словно трус. Драконус выбросил тебя, как Сагандера". Он подумал об Аратане, что едет рядом с Драконусом, и снова метнул взгляд на Ферен.
  Однако та седлала лошадь.
   "Мальчик приказывал мне. Это я помню. Он показал отцовское железо, но говорил со мной уважительно. Аратан, доброго здравия. Не думаю, что мы еще увидимся".
  - На юге тучи, - сказал Ринт. - Чувствую приближение дождя. - Он повернулся к Раскану. - Набей желудок пищей, сержант, хоть немного. При удаче мы ускачем от дождя и, если пожелает Мать Тьма, встретим Виля и Галака.
  Ферен фыркнула. - Дорогой брат, - сказала она, - она может нынче быть богиней, но здесь Мать Тьма за нами не следит. Мы не в Куральд Галайне, а даже там... ты взаправду веришь, что она всезнающа?
  - В пределах ночи, - бросил он, набычившись.
  - Как скажешь, - ответила она и повела лошадь из-под деревьев. - Буду ждать вас у источника.
  Раскан поморщился, видя, что Ринт смотрит на сестру с откровенным ужасом.
  - Если увижу ведьму, - сказала Ферен брату, касаясь рукой зашитой раны на щеке, - не забуду сказать до свидания. - Она прыгнула в седло, чуть выдвинула клинок из ножен и поскакала к селению.
  Ринт поспешил сесть на коня. - Проснись, сержант - я не оставлю ее наедине с той ведьмой.
  - Иди же, - ответил Раскан. - Меня не ждите. Я вас догоню на той стороне селения.
  - Как скажешь. Но она права в том, что тебе нужно напоить коня.
  - Знаю.
  
  Ферен не знала, возможно ли убить Азатенаю, но намеревалась попробовать. Она надеялась, что ведьма бродит неподалеку, как в прошлую ночь, ведь Ферен не хотелось вышибать каждую дверь в треклятых трущобах. Довольно с нее ощущать себя использованной! Азатенаи не понимают собственности - даже Гриззин Фарл вломился в мир ее тайн и пусть он смеялся, желая смягчить обиду, обида осталась.
  Она испытала прикосновение мертвой Тел Акаи и получила шрам от проклятия ведьмы. Заслужила право ответного удара.
  Она знала, что делает; знала ценность гнева и как он способен вытравить все прочие чувства. Во гневе ей не нужно думать о ребенке внутри, думать об Аратане и о том, что она - и Драконус - с ним сделали. Не нужно думать о страданиях, причиненных родному брату. Такова прелесть насилия, оно начинается не в миг физического нападения, но раньше - в думах и замыслах, в буре обид и злости. Ярость манит к себе насилие, походя на "песни призыва-ответа" отрицателей.
  Она ехала через селение, через холодный утренний воздух, пользуясь, как делали они давеча, провалами в стенах, направляясь к пруду с уродливой статуей и бездонной водой. Но ведьму она не нашла. Нет, там поили лошадей Виль и Галак.
  Услышав стук копыт, мужчины обернулись. Улыбки разбили в ней ярость, она помчалась к ним, словно выезжала из-под облака.
  
  Всю прошедшую ночь Ринт не спал; слушая жалобные бормотания спавшего по ту сторону костра Аратана - и тихие рыдания Ферен чуть ближе - он думал, не убить ли лорда Драконуса. Один удар ножом в горло... вот только, похоже, мужчина этот никогда не спит. Снова и снова Ринт открывал глаза и отыскивал одинокую фигуру, видя, что тот неподвижен, видя лишь странно непроницаемый силуэт.
  Дрожа под мехами, Ринт начинал верить в силу Ночи, в непобедимое дыхание Матери Тьмы. Где бы ни садилось солнце, там встает Она, словно связанная грубыми законами вселенной. Она уже не Тисте. Даже титул богини кажется жалким и бледным, чтобы передать нынешнюю ее сущность.
  Он не понимал, как смертному свершить такое путешествие, стать чем-то иным. Но, ясное дело, она сумела. Лорд Драконус стоил с ней рядом и, как подозревал теперь Ринт, как-то связан с силой своей любовницы.
   Азатенаи встречали Драконуса прямыми взглядами, словно равного, а иногда и с почтением. Сюзерен Ночи: он и раньше слышал такое прозвание Драконуса, но среди Тисте оно не было популярным. Всех раздражали вытекающие из него допущения, сердила неподобающая дерзость. Ну, как понял Ринт, они были глупцами, насмехаясь над притязаниями Драконуса и его титулом. Так или иначе, он наделен властью, жестоко реальной и глубоко опасной.
  Ринт уже не сомневался в том, что Драконус представляет угрозу. Знать была права, боясь Драконуса и его влияния при дворе. Она была права, желая его изгнания или хотя бы разоблачения, отставки и ссылки.
  Много месяцев назад агенты Урусандера пришли в деревни Пограничья. Они раскрыли свои аргументы - нужно, чтобы у Матери Тьмы был супруг, а не консорт, и выбор очевиден: Урусандер из рода Вета, командир Легиона. Но агенты мало преуспели среди погран-мечей. Их цель влекла возможность конфликтов, а мечи исчерпали жажду войн. Эти озлобленные глупцы уехали разочарованными.
  Ринт знал, его мнение имеет некоторый вес в свободном совете народа, и поклялся: в следующий раз, если прибудут агенты, он скажет слово в их поддержку. Драконусу нужно уйти. Еще лучше, если кто-то его убьет, остановив на опасном пути к высшей власти.
  В этой поездке он повидал достаточно, чтобы выбрать сторону Урусандера. Хунн Раал и сотоварищи не просто ослеплены личными амбициями, как подумали его соплеменники. Нет, в следующий раз всё будет иначе.
  Когда Драконус объявил, что контракт завершен, что лорд доволен, Ринт с трудом скрыл облегчение. Теперь можно забрать Ферен подальше от всего этого: от жестоких нужд господина и жалких похотей господского сына. Они сопроводят Раскана до Абары Делак, он заслужил - не вина Раскана, что тот служит зверю.
  Теперь они смогут покинуть земли Азатенаев.
  Он скакал быстро, торопясь нагнать сестру, однако обнаружил, что страхи его необоснованны. Того лучше, нашел ее в доброй компании.
  
  - Я не всегда жестока.
  Раскан резко повернулся, услышав ее слова. Седло выскользнуло из рук, он попятился. - Нет, - простонал он. - Уходи.
  Но Олар Этиль подошла ближе. - Твой огонь нездоров. Позволь мне его притушить. Позволь исцелить тебя.
  - Прошу, - взмолился он.
  Однако его отказ был воспринят как приглашение. Она протянула руки и сжала голову падающего на колени Раскана. - Яды желаний - самые опасные. Я могу тебя исцелить, прекратить муки. - Она чуть помолчала. - Мне это доставит удовольствие. Такое, какого ты вообразить не можешь. Ты мужчина и не можешь знать, что такое быть ублаженным - не в течение нескольких одышливых вздохов, единственно вам позволенных. Нет, это долгий прилив наслаждения женщин и... ах, страж ворот Раскан, этого я ищу и это могу предложить тебе.
  Сжимавшие его голову ладони казались холодными и мягкими, пухлыми и податливыми; они словно припаялись к коже, влились в кости, пальцы прошли сквозь виски. Жар мыслей исчез при первом касании.
  - Открой глаза, - велела она.
  Он выполнил приказ и увидел лишь ее голый живот. Он заполнял все поле зрения.
  - Отсюда ты вышел, Раскан.
  Он смотрел на рубцы, он хотел отвернуться, но она держала крепко. Он потянулся, чтобы оторвать руки, но обнаружил лишь запястья - остальное вошло в него, приросло к костям. Охваченный ужасом, он проследил пальцами гладкий переход от ее запястий к своей коже.
  Она подтащила его ближе к животу. - Поклонение - странная штука. Оно ищет... сытости. Без этого не будет откровения. Когда ты стараешься, я наполняюсь. Когда ты сладостно сдаешься в плен, я радуюсь твоему дару. Другие божества тебе не нужны. Теперь лишь я твоя богиня, Раскан, и я приглашаю тебя внутрь.
  Ему хотелось кричать, но звуки не вылетали из горла.
  Она прижала его лицо к животу и он ощутил, как все шире раскрывается шрам. Кровь оросила щеки, потекла меж губ. Подавившись, он попытался вздохнуть. Но легкие заполнила жидкость. Он ощутил, как она заталкивает голову в живот, края разреза сомкнулись на шее. Тело его содрогалось, но власть женщины была абсолютной, даже когда рана начала закрываться, перерезая шею.
  Он прекратил бороться. Он мешком повис в ее хватке. Кровь струилась по груди.
  Через миг, издав едва слышный всхлип, тело отвалилось. Но сам он остался поглощенным плотью, слепым. В эти последние мгновения осознанности он ощутил пресыщение и познал его полностью. Благословение богини - радость заполнила его естество.
  
  Олар Этиль утерла кровавые руки о растянутый живот, перешагнула обезглавленное, сжавшееся у ног тело.
  Подошла к ближайшему дереву и вскарабкалась на сучья. Странные черные лишайники собирались около нее, разрастаясь в ответ на заклинания силы из полных, кроваво-алых губ. Тщательно скрыв себя, она поджидала возвращения спутников мертвеца. Хотела снова увидеть беременную женщину и сладкую рану на ее щеке.
  Не всегда жестока, верно. Лишь почти всегда.
  
  - Скучно было скакать целую ночь, - рассказывал Виль, когда они ехали разыскивать сержанта Раскана. - И трудно искать воду. Без вашего источника мы были бы в беде.
  - Чем скорее уберемся из здешних земель, тем лучше, - сказал Галак, оглядывая каменные дома. - И пусть мы мчались сюда, только чтобы поскакать обратно. Мне плевать.
  - Наставник? - спросил Ринт.
  - Был тихим всю дорогу, - пояснил Галак. - Кажется, был рад увидеть монахов.
  Что-то в тоне старого друга заставило Ринта посмотреть на него внимательнее.
  Но тут Виль хмыкнул и сказал: - Галак решил, что не доверяет старику. У меня тоже нет причин.
  - Что-то в его глазах, - пожал плечами Галак. - Что-то не то.
  Они оказались у подножия холмика.
  - Вижу его коня, - сказала Ферен. - Снова заснул?
  Ринт потряс головой. Ведьма ранила беднягу, и полная медовухи ночь его не исцелила. Лишь предложила покой забвения. Но, разумеется, ничто не вечно. Дух снова выныривает на поверхность, вдыхая боль жизни.
  Четверо въехали на холм, пересекли вершину.
  Он увидел Раскана лежащим, скорчившимся - и что-то было не так. В воздухе пахло свежей кровью. Натянув удила, Ринт начал слезать с коня и застыл.
  Погран-мечи молчали - да и лошади замерли на месте, мотая головами и фыркая.
  Ферен спрыгнула и подошла к обезглавленному телу. Ринт видел, как она осматривает Раскана и почву вокруг трупа. Почти сразу же она подняла голову, глядя на одно дерево. Меч свистнул, вырвавшись из ножен.
  Рот Ринта внезапно стал сухим как пыль. Прищурившись, он пытался понять, на что смотрит Ферен, но в путанице лишайников, среди густых ветвей было ничего не разобрать. Он вылез из седла и, держа руку на кинжале, подошел к сестре.
  - Ферен?
  - Она там, - шепнула Ферен.
  - Кто? Я ничего...
  - Она там!
  Ринт оглянулся на тело. Культя шеи казалась сдавленной, края раны были разлохмачены. Вряд ли это следы острого клинка. Но как же? Волна холода прошла по телу, Ринт вздрогнул. Повернулся к Галаку и Вилю, что встали позади. Оба мужчины выхватили оружие, озирались во все стороны, отчаянно отыскивая врага там, где не было никого.
  - Я оставил его позади, - сказал Ринт. - Никого вокруг - он был один. Клянусь.
  - Она там! - кричала Ферен, указывая мечом. - Вижу!
  - Там ничего нет, - зарычал Виль. - Ни женщины, ни зверя. Ферен...
  - Азатеная! Ведьма, сойди и встреться с моим мечом! Тебе так нравилась моя кровь - дай же попробовать своей! - Ферен подбежала к дереву и сунула клинок в уродливое дупло. Кончик ударился с металлическим лязгом, меч тусклым проблеском вылетел из руки Ферен. Мелькнул мимо Ринта и приземлился, погрузившись в почву - туда, где могла бы лежать голова Раскана. Ферен отшатнулась, словно ее тоже ударили; Ринт ринулся поддержать ее.
  Она извивалась в объятиях, сверкая глазами на дерево: - Убийца! Олар Этиль, услышь меня! Будь проклята! Во имя невинного мужчины проклинаю тебя! Отнятой у меня кровью проклинаю тебя!
  Ринт оттащил ее. Метнул взгляд Галаку и Вилю. - Заверните тело и бросьте на коня! Нужно уезжать!
  Женщина в руках бешено боролась, глубоко поцарапав его предплечья. Он мгновенно вспомнил девочку, содрогавшуюся в слепой ярости, и как пришлось ее держать, пока гнев не поглотила усталость. Она царапала его. Кусала. Она была страшна в своем праве.
  Изо рта вырвался вопль, полный тоски по навеки потерянному, по тому, чего уже не изменить. Этот крик внезапно остудил ее, она обернулась и обняла брата. Теперь он ощущал ее силу, он отдавал ей свою слабость.
  - Но где голова? - почти панически крикнул Виль.
  - Пропала! - буркнула Ферен.
  Брат и сестра крепко обнялись, и Ринт в этот миг осознал, что они обречены, что жизни их спаялись с этим мгновением, с нечистым холмом и зловещими деревьями - с безголовым трупом невиновного мужчины. Он видел, что впереди лишь кровь и убийства, падающие ливнем с неба. Он видел пламя и ощущал горечь дыма в глотке.
  Он слышал, как Виль с Галаком несут тело к лошади. Виль выругался, заметив, что на лошади еще нет седла. - Положи его, Галак! Положи!
  Ферен оторвалась от него. Ринт стоял, протянув руки, словно из объятий вырвали жизнь, оставив лишь пустоту смерти, и тупо следил, как сестра шагает за мечом. Она потянула, вытаскивая его, и спрятала в ножны - все движения лихорадочные, она двигается как женщина, знающая, что за ней следят все глаза, но с леденящей алчностью, не с восхищением. В груди заболело. Он видит это снова...
  Так она нашла мужа - его тело в бесполезной, жалкой попытке сбежать из хватки горя... этот мужчина попросту бросил ее одну, выпучив глаза, разинутым ртом крича о трусости, пусть голос уже никогда не вырвется из этих губ... так она и двигалась, хороня себя под весом забот и неотложных дел.
  Он чувствовал, как слезы бегут по щекам и бороде.
  Что-то слетело из темной завесы листьев и шлепнулось почти у ног Ринта. Он поглядел: глиняная фигурка, скользкая от свежей крови. Тихий смешок донесся из непроницаемой путаницы над головой. Ринт выпрямился. Виль и Галак оседлали коня и посадили на него труп. Ремешками привязали руки, потом связали ремни мокасин - подарка Драконуса - туго связав ноги под брюхом скакуна.
  Ринт смотрел на лодыжки, на неровно стертую толстую кошу подошвы. Прямо как на его сапогах.
  - Ферен, - сказал он, - уведи их с холма.
  - Ринт?
  - Забери их, сестра. Я ненадолго.
  Но она подошла, широко раскрыв глаза от страха. - Что ты хочешь сделать?
  - Что-то бессмысленное.
  Казалось, на его лице она прочитала ответ на свои обиды. Быстро отвернулась и поспешила к лошади.
  Ринт пошарил в седельных сумках своего коня. Друзья влезли в седла и поскакали, Виль вел коня Раскана с мертвым грузом. Ринт вытащил фляжку масла. На обратном пути придется пользоваться сухими оселками, опасаясь ржавчины и плохой заточки - но тут уж ничего не поделаешь.
  Он подошел к дереву, собирая по пути сучья, траву и сухие листья.
  - Знаю, - заговорил он, раскладывая растопку у подножия дерева. - Знаю, что лишь отошлю тебя назад в огонь. А огонь, не сомневаюсь, не причиняет боли таким, так ты. - Он опустошил фляжку, обрызгав маслом ствол. - Если только... думаю, пламя наделено желаниями, а желания его - силой. Наверное, потому поджог дома налетчиками - это преступление, вызов. Сжечь до смерти - пробуждение пламени подлыми руками - думаю, это имеет значение. Думаю, это способно запятнать даже пламя.
  Он вынул коробочку-огниво, в котором сохранил угольки костра. - Я делаю так, чтобы навредить тебе, Олар Этиль. Хорошо бы это сработало.
  Он положил угли под большую скрутку сухой травы, посмотрел, как растекается дымок. Когда показались язычки пламени, отступил.
  Огонь разрастался и нашел, наконец, масло. Языки вскарабкались по стволу, словно змеи. Нижние, обросшие черными гнездами лишайников ветви вспыхнули.
  Ринт пятился от жара. Следил, как пламя перелетает с ветки на ветку, ползет все выше. Смотрел, как занимаются крупные сучья соседних деревьев. Раздавался нарастающий рев пожара.
  Услышав ее стоны, он подошел к коню, вскочил в седло и ускакал.
  Вопли летели до самого подножия холма.
  
  Ферен уставилась на горящие деревья. Она расслышала бешеные вопли ведьмы и невольно улыбнулась.
  Когда Ринт догнал ее, они одновременно отвернулись и пошли в селение.
  На этот раз Азатенаи выходили из домов, глядели на увенчавшую холм стену пламени, на летящий серый дым. Потом поворачивались, молча следя за проезжающими погран-мечами.
  Ферен дарила улыбку каждому, кто поворачивал к ней лицо.
  
  Отец и сын скакали поутру бок о бок, почти не разговаривая. Вскоре после полудня Драконус внезапно натянул поводья и развернулся в седле. Он смотрел на восток, туда, откуда они ехали. Аратан сделал то же, но не увидел ничего особенного.
  - Отец?
   Драконус, казалось, чуть осунулся. - Раскан мертв.
  Аратан промолчал. Он не хотел верить словам отца, но знал, что это правда.
  - Она видела в том милость, - продолжал Драконус. - Есть ли разница?
  Его убила ведьма? Он подумал о глиняной фигурке в седельной суме. Ему так не хотелось брать ее из отцовских рук. Лучше бы отец от него отказался. "Когда твоя любовь слишком сильна, чтобы вынести. Зови огонь, мальчик, зови огонь".
  - Они нашли тело, - говорил Драконус. - Я и сейчас чувствую их ярость. Я был неосторожен. Безрассудно отвлекся мыслями. Но я ведь прямо показал, кого защищаю. Олар Этиль насмехается надо мной. Слишком часто мы уязвляем друг друга. В пепле прошлого, Аратан, всегда можно найти не желающие умирать искры. Будь осторожнее, когда ворошишь память. - Тут он глубоко вдохнул и, выдыхая, чуть содрогнулся. - Я ими восхищен, - произнес он.
  - Кем?
  - Погран-мечами. Глубоко восхищен. Они ударили по ней не ради меня, но потому, что были вправе. Олар Этиль ранена. Жестоко ранена. Аратан, - сказал он, снова берясь за поводья, - та, что несет твое дитя, замечательная женщина. Ты прав, что любишь ее.
  Аратан потряс головой. - Я ее не люблю, отец. Я больше не верю в любовь.
  Драконус глянул на него.
  - Но, - признал Аратан, - она будет хорошей матерью.
  Они снова поскакали. Ему хотелось думать о Раскане, но он не мог. Он оставлял мир позади, увиденные в том мире лица остаются в памяти. Кажется, этого достаточно. День простерся перед Аратаном, словно готов был стать бесконечным.
  
  
  
  ДВЕНАДЦАТЬ
  
  
  - Знаешь, кто я?
  Юная женщина стояла на обочине и глядела на него.
  Она была достаточно взрослой, явно созревшей, и расслабленная манера держаться вызывала похотливые мысли. Услышав вопрос, она кивнула. - Сын лорда Урусандера.
  По любым меркам она выказывала слишком мало уважения, он готов был оскорбиться. Оссерк ощутил, как краснеет лицо - а эту свою особенность он всегда презирал. - Я еду к отцу, - заявил он. - Несу вести великой важности. Отныне, - провозгласил он, - ты узришь перемены в мире. Запомни нашу случайную встречу на заре. Скажи мне свое имя.
  - Ренарр.
  - Отец ждет меня с нетерпением, - сказал Оссерк, - но ради тебя я заставлю его подождать еще.
  - Смею думать, недолго.
  - На что это ты намекаешь?
  - Ох, милорд, я уверена, что мир жаждет перемен.
  Он привстал в стременах, озирая окрестности. Только что он пересек по броду безымянный поток, почти окружавший Нерет Сорр; впрочем, отсюда поселение было еще не видно, его скрывали низкие холмы. Кусты окружили пни вырубленных деревьев, заполонив низину. Заросли казались полными птиц, распевавших на тысячу голосов.
  Заметив, что узкие штаны ее мокры, Оссерк понял - она тоже заходила в поток, хотя в руках нет бурдюков или ведер. Впрочем, он увидел сжатый кулак и догадался, что она прячет. От одной мысли внутри стало нехорошо. - Ты, значит, из деревни? Я тебя не встречал.
  - Я не провожу вечера в тавернах, милорд.
  - Разумеется. Но, похоже, ты знаешь мои привычки.
  - Верно.
  - Женщины сражаются за право сесть мне на колени.
  - Рада за вас, милорд.
  - Какая ты дерзкая.
  Лицо ее чуть сникло, она отвела глаза. - Прошу прощения, если заставила вас так думать. Извините меня.
  - Я не извинений желаю.
  Он увидел, что такие слова ее напугали. Вовсе не этого он хотел. - Что ты прячешь в кулачке?
  - Я не... не прячу, милорд. Но это личное.
  - Камешек из потока.
  Не поднимая глаз, она кивнула.
  - Паренек из деревни?
  - Он уже не паренек, милорд.
  - Ну, только юнец мог заслужить твое внимание. - Оссерк дернул за повод запасного коня. - Ездить верхом умеешь? Я сопровожу тебя до селения. День жаркий, дорога пыльная. Вижу, у тебя даже нет обуви.
  - Это же боевой конь, милорд...
  - О, Кирил вполне спокоен и весьма заботлив.
  Она взглянула на чалого жеребца. - Не знала, что вы холостите боевых коней.
  - Кирил стал бы драться с конем отца, а этого нельзя было дозволить, это угрожало бы опасностью обоим - то есть мне и отцу - и отвлекало бы других лошадей. К тому же, - добавил он, - я устал с ним сражаться. - Поскольку она не желала двигаться, Оссерк вылез из седла. - Разумеется, я хотел отдать тебе Нез, ведь это и вправду безопаснее.
  Она кивнула: - Вы произведете большое впечатление, милорд, въехав в селение на Кириле. Все увидят - вернулся сын лорда Урусандера, занятый важнейшими государственными делами. Увидят на вас пыль и будут гадать, по каким землям вы проскакали.
  Оссерк улыбнулся и передал ей поводья.
  - Благодарю, милорд, - сказала она и помедлила, умело завязывая золотистые волосы на затылке. Приняла поводья Нез и подошла к лошади ближе.
  Подождала, пока Оссерк взбирается в широкое седло Кирила, и прыгнула на спину Нез.
  - Скачи рядом со мной, - велел Оссерк, подводя мерина поближе.
  - Нельзя мне, милорд. Суженый...
  Оссерк ощутил, как улыбка сползает с губ, и с удовольствием подпустил в голос твердости. - Но я настаиваю, Ренарр. Уверен, ты позволишь мне эту скромную шутку.
  - Милорд, если он увидит...
  - То что сделает? Вообразит, что мы нежились в ручье?
  - Вы хотите, чтобы так он и подумал - и другие, милорд. Хотите сделать из него забаву. И из меня.
  Оссерк решил, что юная женщина ему не нравится, но это лишь сделало ее привлекательнее. - Мне бросят вызов на землях отца? Какой-то фермерский сынок? Он так низко думает о тебе, что решит - ты не устояла перед моими чарами?
  - Милорд, вы сын лорда Урусандера.
  - И я не ведаю нехватки в женских прелестях, он сам отлично знает!
  - Он знает и о вашей ненасытности, милорд, и о вашей удали.
  Оссерк хмыкнул, ощущая возвращение улыбки. Теперь улыбка стала более мягкой. - Похоже, у меня известная репутация.
  - Вами восхищаются, милорд. А юнцы, наверное, и завидуют.
  - Мы поедем бок о бок, Ренарр, и если покажется твой возлюбленный, я заговорю с ним, как ни в чем не бывало. Мы ведь не делали ничего неприличного, правда?
  - Вы были весьма любезны, господин.
  - А тебе не нужно бояться иного. В доказательство я требую, чтобы ты звала меня Оссерком. Я сын своего отца, и мы не возгордились, получив некие привилегии. Да, - восклицал он, скача по дороге, - мы крайне серьезно относимся к своим обязанностям, а это, похоже, редкая штука среди знати. Но ведь мы не знатные, верно? Мы солдаты. Не более того.
  Искоса глянув на нее, он заметил, что его весьма пристально изучают. Но она тут же отвела взор. - Милорд, в деревне есть и те - по большей части старушки - что не одобряют ваших ночных визитов в... гм, в таверны.
  - Неужели?
  - Но по словам вашим я поняла, что вам нужно спешить, ловя удовольствия, и буду заступаться за вас, возражая грубым суждениям. Вас ждет жизнь, полная жертв, милорд.
  Он засмеялся. - Значит, я прощен и чист в твоих глазах?
  - Прошу прощения, если обидела. Деревня похожа на дерево, полное щебечущих птиц. Там говорят и то, и это.
  - Не сомневаюсь.
  Они были у подножия последнего холма. Справа, шагах в сорока от дороги, высился старый, поколения назад заброшенный каменный дом. Крыша его давно провалилась. Вбок тянулся тракт с изрытыми колеями. Оссерк замедлил скачку и окинул взглядом изгиб дороги. - Можешь не верить, - сказал он, - но я оценил твое великодушие, Ренарр. Мне кажется, это последние дни моей свободы, и те вести, что я несу, лишь сильнее разжигают искру уверенности. Скажу тебе, - добавил он, всматриваясь в нее, - что жажду нежных объятий, которых не купишь за деньги.
  Она встретилась с ним взглядом и повернула лошадь на разбитый тракт. Глаза были затуманенными. - Думаю, милорд, ваш отец и весь мир могут подождать еще немного?
  Он кивнул, не решаясь заговорить.
   "Желая, чтобы женщина отдалась свободно, Оссерк, дай ей знать, что ты ценишь ее выше себя. Будь нежен, касаясь ее, а потом не бахвалься перед другими. Есть много видов любви. Одни малы и скоротечны, словно цветок, а другие длятся долго. Цени любую любовь, ибо мир редко одаряет нас. Ты слушаешь, мальчик?"
  "Да, Хунн Раал. Я всегда слушаю, что ты скажешь... пока ты не напьешься так, что не можешь сказать ничего ценного".
  "Но, малыш, я никогда так не пьянею".
  На полпути к заброшенному дому он увидел, как гладкий камешек вскальзывает из ее руки. Пропадая в желтой траве.
  
  Стреножив лошадей за домом, чтобы не видно было с дороги, Оссерк взял Ренарр за руку и провел сквозь зияющий дверной проем. Пол густо зарос травой, среди которой виднелись горбы от гнилых балок провалившейся крыши. Он потратил немного времени, расчищая место, и снял плащ.
  Она стояла и смотрела, как он отстегивает доспехи, откладывает оружейный пояс. Своего тела он не стыдился - стройного, с достойными борца мышцами. Стягивая пропотевшую льняную рубаху, он поглядел на нее и увидел, что она уже сняла тунику. Белья не было, и он понял, что она купалась в ручье - наверное, омываясь после любовной ночи с женихом. Возможно, она еще чувствует на теле грубые неуклюжие руки, ощущает его поцелуи.
  Он готов был изгнать эти воспоминания, чтобы возлюбленный поблек перед ее взором, чтобы она начала жаждать ласк более умелых - ведь в любовных играх шлюхи преподали ему всё, что требуется.
  Она не отличалась худобой, но несла полноту с естественностью. Годы ленивой жизни еще не отяготили ее, изгибы тела были прекрасны - он как наяву видел ее в будущем, понесшую ребенка, но все так же привлекательную.
  Притискивая ее к себе, Оссерк подумал, не пользуется ли она травами, при помощи которых шлюхи не дают мужскому семени пустить корень. Он полагал, что еще не зачал ни одного бастарда, хотя некоторые шлюхи исчезали и не возвращаясь, а значит, те дурацкие травы не дают полной надежности. Он не тревожился на этот счет, хотя отец вряд ли порадовался бы новости. Впрочем, Урусандер знал о странствиях сына по тавернам - нет сомнений, Хунн Раал держит своего господина в курсе... включая, возможно, все подробности.
  Сначала она была робкой, но желание проснулось под его точно отмеренными ласками; как бы ему ни хотелось швырнуть ее на плащ и навалиться подобно кабану, Оссерк сдерживался.
   "Есть искусство мучить женщину в постели, Оссерк. Ты хочешь дразнить... так волны набегают на берег, каждая чуть дальше прежней - только чтобы отступить прочь. Ты обещаешь потоп, ясно? Обещаешь и обещаешь, но не даешь, о нет - пока она не пожелает быть утопленной. Это поймешь по тому, как она тебя стискивает, по судорожно сжатым рукам, по вздохам. Лишь тогда ты ее берешь".
  Когда он, наконец, скользнул в нее, она вскрикнула.
  Он ощутил, как нечто рвется внутри, и удивился, что это. Лишь когда он кончил, откатился и увидел кровь - понял. Она ничего не знает о травах, она держит любимого на расстоянии; то, чего тот жаждет, Оссерк только что украл. С бедным глупцом покончено.
  Лежа на спине, он смотрел на торопливые летние облака и думал, что же должен теперь чувствовать. - Ренарр, - сказал он в итоге. - Если бы я знал...
  - Я рада, милорд, что это были вы.
  Он услышал, как она чуть запнулась в середине фразы, чуть не назвав его по имени; но после произошедшего возникла новая неловкость, и Оссерк понимал достаточно, чтобы молчать. Ему не хотелось, чтобы однажды эта деревенская девица явилась к воротам крепости с огромным животом и выкрикнула его имя.
  Отец принял бы ее - лишь бы выказать презрение к сыну. Были бы осложнения. К тому же он ведь ей рассказывал, верно? О будущем, о служении и ожидающих его жертвах? Она отлично поняла.
  - Я не поеду по деревне рядом с вами, - сказала она.
  Он кивнул, зная, что она приподнялась на локте и внимательно изучает его лицо.
  - Нужно вернуться назад, к ручью.
  - Знаю.
  - Одной.
  - Если ты так считаешь, - ответил он, отыскивая ее руку. Крепко сжал, поднес ладонь к губам. - Я буду помнить этот день, - сказал он. - Когда ускачу в пограничные земли, состарюсь под солнцем и звездами.
  Смех ее был тихим и, как не сразу понял он, недоверчивым. Оссерк встретил ее взор. Она улыбалась, и было в улыбке что-то нежное и печальное. - Вряд ли, милорд, хотя спасибо вам за эти слова. Я была... неловкой. Неопытной. Боюсь, вы разочарованы, хотя отлично это скрываете.
  Он сел, не отпуская ее руки. - Ренарр, я не лгу, чтобы ты чувствовала себя лучше. Я не стал бы. Говоря, что буду вспоминать этот день, я говорю искренне. Прежде всего буду вспоминать тебя. Здесь, на моем плаще. Не сомневайся, не рань меня.
  Она онемела. Она кивнула, и на глазах показались слезы. Внезапно она показалась совсем юной. Он всмотрелся в лицо... - Ренарр, когда была ночь первой крови?
  - Два месяца назад, милорд.
   "Возьми меня Бездна! Удивляться ли, что нареченный только жаждет?" Он встал, потянувшись за рубахой. - У тебя опухли губы, Ренарр. Успокой их холодной водой потока. Боюсь, борода моя расцарапала тебе шею.
  - Я буду собирать ягоды, исцарапавшись еще больше.
  - Даже лицо? Надеюсь, не сильно.
  - Не сильно. И колени, будто я споткнулась и упала.
  Он натянул брюки и начал собирать доспехи. - Ты так умна, Ренарр. Я решил, что ты старше.
  - Что есть, то есть, милорд.
  - Назови отца и мать.
  Она моргнула. - Мама моя умерла. Отца зовут Гуренн.
  - Старый кузнец? Но он был женат на капитане... Бездна подлая, она твоя мать? Почему я тебя не знаю?
  - Я была не здесь.
  - А где?
  - В монастыре Ян, милорд. И вряд ли вы часто встречали маму. Она погибла в кампании против Джелеков.
  - Это я знаю, - кивнул Оссерк, пристегивая меч. - Ренарр, я думал, ты просто девица... то есть женщина из деревни.
  - Именно так.
  Он уставился на нее. - Твоя мать спасла жизнь моего отца в день ассасинов. Она и Хунн Раал...
  - Знаю, милорд, и благодарна.
  - Благодарна? Она умерла...
  - Выполняя долг, - ответила Ренарр.
  Он отвел взгляд, руками расчесывая волосы. - Мне нужно подумать.
  - Не о чем. Я буду вспоминать этот день. Больше ничего нам не нужно, правда?
  - А если ты понесла мое семя?
  - Я не буду предъявлять претензий, милорд. - Она чуть помедлила. - Почти все, что я слышала о вас, милорд, рассказывал отец...
  - Который нас ненавидит. И мы на него за это не гневаемся, Ренарр - пусть знает. Он потерял любимую. Отец мой до сих пор плачет, вспоминая тот день.
  - Все хорошо, милорд. Именно безрассудные высказывания отца родили во мне любопытство, желание увидеть самой. И, подозреваю я, он насчет вас ошибался.
  Оссерк хотел сказать что-то еще, но мысли не появлялись. Она подошла ближе и поцеловала его, а потом отвернулась. - Подожду здесь, пока вы не отъедете подальше, милорд.
  Ощущая себя беспомощным, Оссерк покинул разрушенный дом. Взял обеих лошадей и вывел на тракт.
  Заметил в траве блеск - полированный камешек - помедлил, но двинулся дальше.
  Еще через три шага обернулся и пошел назад. Подобрал камешек и положил в кошелек на поясе.
  На дороге сел на боевого коня и, ведя Нез за узду, галопом поскакал на холм.
  
  Впереди, сразу за селением, поднимали флаг над Тифийскими воротами у подножия холма, возвещая возвращение Оссерка. Вид устремленного в небо и плещущего под ветром знамени радовал Оссерка, пока он миновал телеги купцов и прижавшихся к обочине, склонивших головы путников. Поле флага было чисто-голубым с россыпью золотых звезд, подобающей носителю крови Вета. Второй шест рядом с семейным флагом оставался пустым, как заведено было со времени роспуска Легиона Урусандера.
  Домовые клинки - все как один опытные ветераны Легиона - отгоняли народ от проезда. Он проскакал в ворота, не замедляясь, отвечая на приветствия старых солдат. Дорога дальше шла в гору, Кирил запыхался, когда они достигли Верхних ворот.
  Он въехал во двор, ожидая увидеть отца на ступенях - ведь его должны были известить о возвращении сына. Однако там стояли лишь лакеи. На миг, у Тифийских ворот, на него накатило искушение осадить коня и потребовать поднятия флага Легиона, но он побоялся отказа дом-клинков. Вообразил суровые, поднятые к нему лица... сержант говорит, что лишь командир Легиона смеет отдать такой приказ... Авторитет Оссерка был весьма хрупким - тонкая шелуха, и то оставшаяся лишь от уважения к Урусандеру. Так что он отбросил такую идею, о чем сейчас пожалел: второй флаг наверняка заставил бы отца выйти навстречу.
  Похоже, он вечно выбирает неверные ходы, но подводит храбрость, так что последствий удается избежать; он проскакал мимо ветеранов с уверенным взором и улыбкой мрачной решимости на губах - но это уже казалось ему неубедительным и даже жалким. Самообладание, которое не более чем поза. Едва ли оно сохранит от множества неудач, при которых уверенность теряется вмиг. Он держится так, словно все взгляды устремлены на него одного; да, и его оценивают критически, едва сдерживаясь от насмешек. Оссерк воображал, какие слова говорят за спиной, в каких ухмылках кривятся отвернутые лица. Ничего иного он не заслужил в столь юные годы, но отчаянно держится за образ героя.
  Осадив коня у лестницы, поморщившись на подбежавших конюших, он спешился. Увидел кастеляна Харадегара - мужчину на один-два года старше себя. Торопливо взбегая по ступеням, Оссерк встретил его взгляд. - Где отец?
  - В студии, милорд.
  Оссерк не ел с утра, но еще он знал, что отец запрещает подносить любую пищу и воду близко к своим драгоценным свиткам. Он заколебался. Если сразу же наброситься на еду, последующие речи лишатся всякой величавости - но у него уже в глазах темнеет, он всегда плохо справлялся с голодом. Возможно, быстрый перекус и...
  - Он ожидает вас, милорд, - сказал Харадегар.
  - Да. Передайте кухарям: я пообедаю сразу после встречи с отцом.
  - Разумеется, милорд.
  Оссерк вошел. Нижний этаж кишел рабочими - плотники, каменщики, их шныряющие глазенками ученики; в воздухе висела пыль, каменные плиты пола покрылись опилками и крошками штукатурки - остатками фризов, прежде украшавших все стены. Ему пришлось обходить мужчин и женщин, инструменты и блоки мрамора и балки редких пород дерева; все эти препятствия лишь усугубили дурное настроение. Дойдя до студии, он грубо постучал и вошел, не спрашивая позволения.
  Отец стоял, склонившись над любимым мраморным столом, но эта сцена вовсе не напоминала о сражениях - он горбился над россыпью глиняных табличек, одежду покрывали кляксы и следы янтарного лака. Урусандер был не выбрит, длинные, пронизанные сединой волосы повисли сальными космами.
  Оссерк подошел и встал напротив. Отца и сына разделял широкий стол.
  - Тебе нужно помыться, - сказал Урусандер, не поднимая взора.
  - Я принес вести от Хунна Раала и командора Калата Хастейна.
  Урусандер поднял голову. - Калата Хастейна? Ты был во Внешних Пределах? Зачем Хунн Раал увез тебя туда?
  - Мы нанесли визит, отец. В компании Кагемендры Туласа, Илгаста Ренда и Шаренас Анкаду.
  Урусандер словно изучал его. - Тогда где Раал? Думаю, нам нужно поговорить.
  - Он спешно скачет в Харкенас, отец. Ужасные новости послали его в Цитадель, на встречу с Матерью Тьмой, и они же послали меня к тебе.
  Лицо Урусандера посуровело, сразу став старше. - Выкладывай.
  - Новая угроза, отец. Вторжение из моря Витр.
  - Ничто не выходит из Витра.
  - До сих пор не выходило, - возразил Оссерк. - Отец, это столь важно, что Шаренас и Кагемендра поскакали через Манящую Судьбу к самому берегу Витра, чтобы увидеть самолично. Хунн Раал несет весть в Цитадель. Куральд Галайн под угрозой. Снова.
  Урусандер молча отпустил глаза.
  Оссерк подходил всё ближе к столу, пока не ощутил кожей его выщербленный край. - У Матери Тьмы не будет иного выбора. Ей опять понадобится Легион. Севегг, Рисп и Серап разъехались доносить известия в гарнизоны и отставникам. Отец, пора поднять флаг.
  Урусандер изучал глиняные таблички. При последних словах он покачал головой, отозвавшись: - Я этого делать не намерен.
  - Тогда я встану на твое место...
  - Ты? Ты не готов.
  - В твоих глазах я никогда не буду готов!
  Не отвечая на обвинения, не желая облегчить главный страх Оссерка, Урусандер отступил от стола и подошел к окну.
  Оссерк сердито уставился в отцовскую спину. Ему захотелось сбросить таблички с поверхности стола, швырнуть на пол и раздавить в пыль. На кратчайший миг ему захотелось вонзить отцу нож в спину, глубоко меж лопаток, прямо в сердце. Но он ничего такого не совершил; он лишь стоял, трепеща от многоречивого отцовского молчания. "Да, сынок. Ты никогда не будешь готов". - Чем я должен тебя убедить? - сказал он, презирая ломкость голоса.
  Урусандер сложил руки за спиной и не повернулся - хотя что он изучал там, за мутными створками? - Предъяви хотя одну мысль, сказанную не в спешке, Оссерк. Только одну. - Он мельком глянул через плечо, и была в его взгляде печаль. - И я ухвачусь за нее, как за сам Андийский Шпиль.
  Оссерк в недоумении потряс головой. - Ты и дальше будешь лишать единственного сына уважения? Даже в глазах солдат? Почему? За что ты так со мной?
  - А если тебя сделать командиром Легиона, ты получишь желанное уважение?
  - Да!
  Урусандер отвернулся к окну. Протянул руку, стирая грязь с хрупкого стекла. - В звании и грузе ответственности ты найдешь все, чего жаждешь? Найдешь то "уважение", о котором так много слышал от старых ветеранов и пьяных дураков, от поэтов и... Что ты желаешь увидеть высеченным на жизнеподобных барельефах, услышать от историков и прочих шлюх славы?
  Оссерк боялся за рассудок отца. Ему хотелось вернуть Урусандера в реальный мир, к обсуждению важнейших дел. - Отец, послушай. Мать Тьма призовет тебя.
  - Воображаю, да. - Глаза обернувшегося Урусандера были суровыми и страдающими. - И в тебе там, где была слабость, родится сила. Где была сила, родится неколебимая уверенность. Сомнения утопить, смирению перерезать глотку и бросить в грязь - и со всех сторон тебя будут приветствовать, будут ловить каждое твое слово - как и должно, ведь ты будешь держать в руке их жизни, Оссерк. Не только своих солдат, но всего Куральд Галайна. Любого ребенка, каждого ребенка... ты хоть понимаешь?
  - Думаешь, я боюсь? Нет, отец.
  - Знаю. А я хотел бы, чтобы ты боялся. Трясся от ужаса.
  - Хочешь, чтобы я замер, словно заяц под тенью ястреба?
  - Я хочу, чтобы ты боялся. Я должен увидеть твой страх - здесь, передо мной, сейчас. Хочу увидеть, как ты осознаешь страх, но берешь груз на плечи и держишься стойко. Уверенно. Я хочу видеть, как власть смиряет тебя.
  - Тогда, отец, я спрашиваю тебя. Как ты всё это увидишь, если не передашь мне командование?
  - Ты все же ничего не понимаешь?
  - Понимаю! Ты предложишь, только чтобы отнять!
  - Только ли командиры знают страх? Как насчет увечного вдовца, уже не способного кормить семью? Или вдовы с излишком голодных ртов? Скитальца, проводящего ночи без убежища среди алчных волков? Сломленного, который должен вставать каждое утро, когда любовь мертва и всякая надежда потеряна? Скажи, кто не живет в страхе?
  - Отец, твои слова ничего мне не дают. Какие страхи должен был я встретить, если ты держишь меня под замком, не даешь скакать за тобой и солдатами?
  Урусандер вздохнул. - В нужное время ты познаешь страхи солдата, Оссерк. Я никогда не сомневался в твой смелости с мечом в руке, в твоем самообладании.
  Даже похвала отца ужалила его своей скупостью. Но отец продолжал, не дав времени ответить. - Оссерк, почему ты вообще вообразил, что я передам тебе Легион?
  Вопрос ударил обухом в грудь. Оссерк ощутил слабость в коленях, чуть не пошатнувшись. - Но... Хунн Раал сказал...
  Брови Урусандера поднялись: - Хунн Раал? Он как колченогий пес, привязавшийся к моим ногам. Он Иссгин - только и знает, как обнюхивать следы в поисках брошенных объедков. Мой Иссгин жаждет возвращения ко двору, он ведь самый знатный по крови среди их своры и, без сомнений, считает, что дело почти решено. Мчится донести весть Матери Тьме? Желает получить аудиенцию? - Урусандер покачал головой, - Он пьяница с непомерным самомнением - видит Бездна, пьяницы мнят себя умниками, измеряя "гений" ловкостью ложных аргументов. Разумеется, первым делом глупцы обманывают себя самих. Не будет аудиенции у Матери Тьмы. Не для капитана Хунна Раала.
  - Но я твой сын! Кто же еще должен унаследовать Легион?
  - Унаследовать? Единственная стОящая армия Куральд Галайна будет "унаследована"? Словно замок или драгоценная безделушка? Это копь? Кузница? Породистая лошадь? Трон? Ты ничего не понял? Нельзя унаследовать Легион - следует заслужить право им командовать.
  - Тогда почему ты меня не готовишь? Ничего я не могу заслужить здесь, в крепости, пока все вы сражаетесь! Ты меня приговорил, и будь проклят!
  Урусандер даже отпрянул от такой тирады. И сказал: - Потому что, сынок, для тебя я желал чего-то получше.
  
  Оссерк даже не узнал комнату, в которой оказался. Она была крошечной, забитой скатанными гобеленами из верхних покоев; каменный пол усыпан трупиками моли, воздух пропитан кислым запахом плесени. Заперев дверь, он бросился на груду тряпок у стены. Затрясся от рыданий, ненавидя собственную слабость: даже гнев делает его ничтожеством. Вспомнил о Ренарр и по-иному прочитал выражение ее глаз. Не любовь это была, а жалость. Как раз сейчас, наверное, она пересказывает свое приключение хохочущим подружкам.
  Он обнял руками поджатые ноги, уткнулся лбом в колени, все еще сражаясь со слезами. Теперь они означали его позор, его беспомощность. Отец ухватился за славу, как скряга за последнюю монету мира. Здесь нет ничего для Оссерка; нет ничего для прикованного к детству сына.
   "Он зальет меня воском. Поместит на самую дальнюю полку в пыльном зале. Чтобы лежал там, как оставленное про запас воспоминание. Отец помнит дни невинности и жаждет вернуться в детство. А раз это невозможно, он сделает меня таким, каким был прежде, и сохранит: Вета Урусандер до войн.
  Я его ностальгия. Я воплощение его самолюбия
  Я уеду сегодня. Сейчас. Завтра. Скоро. Уеду и не вернусь. Пока не буду готов, пока не переделаю себя. Верно, отец, мне нечего унаследовать от тебя. Совсем нечего. Особенно твою слабость.
  Я уеду. В поисках истины. В поисках собственного места, и вернусь в сиянии торжества и силы. Буду мужем, подобным... подобным самому Аномандеру. Считаешь меня неумным, отец? Но я умен. Считаешь меня простаком? Только ты в том и виноват. Не важно. Я найду собственную мудрость.
  Я покину Куральд Галайн.
  Одиноко поскачу по миру".
  Измыслив столь смелые клятвы, он вдруг увидел лицо старика-отца, а на лице разочарование. "Одиноко, сынок? Ты совсем не слушал? Страхи поскачут вместе с тобой, волчьей стаей завывая сзади. Настоящее одиночество для любого мужчины, любой женщины, любого разумного существа есть смерть".
  - Знаю, - прошептал он в ответ, поднимая голову, утирая щеки. - Знаю. Пусть волки приблизятся - я убью их одного за другим. Убью всех.
  Голова гудела; он проголодался, но мог только валяться здесь, на мешках с одеждой, и зажмуривать глаза. У боли есть свои зубы, острые и злые, и они впились глубоко. Кусок за куском - они способны его порвать - и пожалуйте, он так и будет лежать, пока не останется ничего.
  Шелуха пропала, разбитая стариком, пытавшимся доказать, будто тюрьма - это дворец, и плен - это дар. Даже Хунн Раал ему солгал. Хунн, предмет презрения для того, кому он спасал жизнь. Удивляться ли, что глупец пьет до одурения?
   "Но он был очень занят, отец. Говоря за тебя. Что было просто, ведь ему лишь требовалось заполнить тишину. Ты не знаешь, но он уже начертил карту твоего будущего. Ты лишился выбора, дражайший отец.
  Я рад, что ты не поднял флаг. Легион уже не твой, хотя ты и об этом не догадываешься. Но он выступит за тебя. Так и будет.
  Перемены приходят ко всем нам".
  
  В следующие два дня Оссерк избегал отца, принимая пищу в своих покоях. Он собрал все необходимое, выбрал два меча, в том числе столетней давности иралтанский клинок - эта кузница, соперница Хастовой, была уничтожена Форулканами, семью вырезали, крепость сожгли; шахты впоследствии прибрал Хенаральд, словно в доказательство бесконечной своей жадности. Оружие стало подарком от Хунна Раала, оно было изящно сделано, носило следы элегантности, недоступной работе Хастов. Оссерк никогда не пользовался им в учебных боях, но заказал тренировочный клинок в точности такого вида, баланса и веса. Второй меч вышел из второстепенной фамильной кузницы, принадлежащей Хастам, но сосредоточившейся на изготовлении оружия для Легиона. Он был простым, но удобным; острие хорошо держало заточку, хотя перекрестие эфеса дважды заменяли по вине трещин.
  Многие ветераны клялись, будто Хасты специально выделяют Легиону Урусандера оружие низшего качества, однако это были всего лишь приглушенные разговорчики в казармах: лорд Урусандер, услышав эти слухи, проявил редкую для него невыдержанность, с позором разжаловав высказавшего сомнения офицера.
  Оссерк верил солдатам, хотя, кроме эфеса, хастов меч не имел пороков изготовления: железо без оловянных "раковин", клинок впечатляюще ровный.
  В добавление к мечам он выбрал охотничий нож, кинжал и три копья. Найденные доспехи были не сплошными, ведь серебряная филигрань привлекает глаза грабителей, да и большой вес слишком неудобен для его стиля фехтования. Нет, он взял толстую, но гибкую кожаную кирасу с утяжеленной юбкой до бедер. Черненая кожа была усилена на плечах и в области затылка железными полосами, усеянные заклепками рукава доходили до локтей, соединяясь с наручами из такой же черной, обвитой железными лентами кожи. Поверх всего он наденет серый плащ, ведь кожа доспеха не любит открытого солнца.
  Выбранный шлем представлял собой легкий шишак с кольчужной сеткой.
  Во второй звон после полуночи он унес снаряжение в конюшни, пользуясь боковыми проходами и избегая главных залов, где могли случайно встретиться стражники. Он выполнил то, о чем просил Раал. Донес новости о Витре. На том обязанности его закончились, и что бы ни случилось в Куральд Галайне, он участвовать не станет. Да, ему даже не интересно.
  Незамеченным добравшись до стойл, он без промедления принялся седлать коней. Их успели перековать, и он потратил время, изучая подковы. Удовлетворившись, забросил поклажу на широкую спину Нез, в том числе два копья и меч Легиона. Пока что он будет носить клинок Иралтанов.
  Выведя лошадей, он сел на мерина. Животные волновались.
  У ворот его остановила стража.
  - Поздновато для скачки, милорд, - сказал один.
  В полутьме Оссерк не узнал солдата, хотя голос был смутно знаком. - Просто открой, - отозвался он.
  Мужчина повиновался, и через миг Оссерк выехал на дорогу. Ночью тракт, разумеется, был совершенно пустым. Кирил неспешно рысил, минуя низкие домики. Ему вроде бы послышались шаги в переулке но, повернув голову налево, Оссерк различил лишь быстро исчезнувший силуэт.
  Он почти забыл об этом, когда, достигнув последнего здания на северной окраине поселка, понял, что кто-то стоит на пути. Удивившись, Оссерк натянул удила.
  - У тебя ко мне дело? - окликнул он.
  Из окон дома сочился свет, позволяя Оссерку видеть преградившего дорогу мужчину. Молодого, плотного, тяжело дышащего после бега. Повисшие по бокам руки казались испачканными.
  - Она рассказала мне всё, - сказал мужчина. - Не сразу, но рассказала всё. - Он сделал шаг. - Думали, я не пойму перемены? Думали, я слепой? Я ждал вас, сударь. Следил за дорожкой. Знал: ежли вы слиняете, то в темноте ночной.
  Оссерк спешился. Подошел к мужчине и заметил синяки и порезы на его кулаках, словно оставленные чьими-то зубами.
  - Не нужно было вам, сударь. Она была сладка. Оба была чиста.
  Оссерк продолжал шагать; глаза мужчины чуть расширились, ноздри дернулись. Едва он начал вытаскивать нож, Оссерк прыгнул вперед. Блокировал удар и схватился за руку, опуская ее вниз. Второй рукой нашел горло противника. Сдавил и продолжал сильно давить, пока тот сопротивлялся, стараясь вырваться.
  - Ты избил ее? - сказал Оссерк. - Эту сладкую, чистую женщину?
  Глаза противника выпучились, лицо побагровело. Оссерк вырвал у него нож и бросил в сторону. Ноги подкосились под парнем, он опустился; Оссерк сжал ему горло обеими руками, увидев высунутый язык - странно черный и толстый.
  Сопротивление ослабло, а затем совершенно прекратилось.
  Оссерк всматривался в мертвые глаза. Он не был уверен, что хотел убивать дурака. Но дело сделано. Разжав руки, он следил, как труп падает в дорожную грязь.
   "Я кого-то убил. Не в битве - нет, это не битва. Хотя почти... Он ведь полез за ножом. Подскочил, думая меня зарезать. Убить. И он побил Ренарр - я видел доказательства. Избил ее как трус. Может быть, тоже убил... Я должен был слышать? Я был в комнате, далеко от таверн. Ничего не знал, что творится в городе.
  Он забил ее до смерти, но мне выпало свершить месть".
  Он сам не заметил, как оказался в седле и поскакал прочь от Нерет Сорра по извитым дорогам, среди ферм и каменных оград. Он дрожал, левая рука болела.
  Его считали сильным даже взрослые солдаты. Только что он голыми руками раздавил чужое горло. Хватка, полная ярости и какого-то бессмысленного гнева - эх, если бы ярость ослепила его, если бы он не видел лица того мужчины, глаз, открытого рта и высунутого языка! Эта мрачная маска почему-то заставляла его давить сильнее.
  Оссерк не понимал, что случилось, почему случилось. Он намерен был ускакать незаметно, начать новую жизнь. А теперь за его спиной найдут мертвеца, задушенного - прощальный дар ужаса от господского сынка.
  Мысль об отце поразила его, словно жестокие удары по телу. Он пришпорил Кирила, заглушая стон.
  Ночь, такая просторная вокруг него, будто дразнила своим равнодушием. Миру не интересны его чувства, его страхи, безумная скачка мыслей в голове. Ему наплевать на боль в руке, которая словно все еще сжимает горло - горло с твердыми мышцами, так неохотно уступавшими напору сильных ладоней... а как гортань наконец лопнула, и что-то мягкое, круглое задвигалось там слишком легко и покорно... Ощущения еще скользят в пальцах, тупо стучат в ладони, и он не смеет опустить взор, ожидая увидеть клеймо убийцы - клеймо никому незримое, но всегда заметное его глазам.
  Он скакал, сгорбившись. Потом пришла блеклая мысль, повторяясь в такт топоту копыт.
  Темноты недостаточно.
  
  Под ярким светом утра Серап въехала в Нерет Сорр по южному тракту, сразу свернув к крепости. Однако путь впереди оказался перегорожен телегой с волом в упряжи, а также небольшой толпой. Тут были трое городских блюстителей закона; из переулка вышли двое юношей, они несли завернутое в брезент тело. Вцепившиеся в края ткани руки уже теряли хватку. Шедшие с ними рядом горожане не горели желанием помогать.
  Осадив коня, Серап взглянула на ближайшего стражника и поняла, что тот тоже внимательно ее рассматривает. Еще миг, и он шагнул вперед. - Лейтенант Серап.
  - Из Легиона, да? Девятая рота.
  - Сержант Йельд, сир. Я был в свите Шаренас.
  - Что тут случилось?
  - Ночное убийство, сир. Задушен местный житель.
  - Если вы решили выследить убийцу, - сказала она, - у меня есть некоторый опыт. Он сбежал или затаился поблизости?
  Сержант тут же стал вести себя неуверенно. - Не знаю, сир. Свидетелей нет.
  - Есть в городе провидец?
  - Старик Стильхеп в крепости, сир. Мы еще за ним не посылали.
  Серап спешилась. Спина ее болела. Она бешено скакала из Харкенаса, подгоняемая новейшими новостями, а также настоятельными просьбами Хунна Раала доложить обо всем лично лорду Урусандеру. Однако переданные вести вселяли в нее тревогу - она успела сообразить, что в них подмешана прямая ложь. Так что небольшая задержка в городе позволит привести в порядок мысли, утишить беспокойство перед встречей с Урусандером. - Я осмотрю тело, - заявила она, подходя к телеге, куда горожане успели положить свою ношу.
  Сержант пошел за ней. - Подмастерье каменщика, но мастер рассказывает, что он не являлся на работу два дня, и никто его вообще в это время не видел. Полагаю, он что-то замышлял.
  Серап влезла в телегу, на дне которой лежал труп. Отогнула брезент.
  Йельд крякнул. - Дурная смерть, сир.
  - Не веревка, не гаррота.
  - Нет, сир. Руками задушили.
  - Не руками, сержант. Одной рукой.
  Сгустившаяся толпа глухо забормотала.
  Серап выпрямилась. - Для такого нужен сильный мужчина. Вижу ножны у пояса, ножа не вижу.
  - Найден в дюжине шагов, сир, - доложил Йельд.
  - Окровавленный?
  - Нет. Но поглядите на руки - похоже, он отбивался.
  - Есть у кого-нибудь в толпе синяки? - Спросила, чуть улыбнувшись, Серап и оглядела горожан. - Нет, было бы слишком просто.
  Кто-то в толпе сказал: - Ренарр видели?
  - Кто такая Ренарр? - спросила Серап.
  - Женщина, к которой он сватался, - пояснил Йельд. - Насколько я знаю.
  - Миллик сватался и готовился к свадьбе, - сказал кто-то еще.
  - Где живет эта Ренарр?
  Йельд указал на солидное каменное здание по западной стороне улицы, около Тифийских ворот.
  - За ней еще не послали?
  - Сир, она дочь Гуррена. Гуррен был женат на капитане Селлас.
  - И?
  - И Гуррен не питает любви к Легиону. И к отставникам тоже. Вряд ли даже дверь отворит.
  - Но ей нужно сказать, сержант. Хотя бы ради приличия она должна узнать.
  - Полагаю, уже знает. С самого утра все болтают языками, сир.
  Серап вернулась к коню. Жестом подозвала Йельда и тихо сказала: - Работа Гуррена? Думаете, мальчишка - Миллик - изнасиловал его дочь? Избил?
  Йельд вцепился в бороду, опуская взгляд к земле. - У Гуррена нрав есть. И он опытный кузнец - рука до сих пор сильна, хотя он уже не трудится на семью Вета и Легион. Но, сир... никто не хочет терять кузнеца. Все остальные день и ночь работают на лорда Урусандера. Признаюсь, я и сам здешний и не желаю ворошить осиное гнездо...
  - Подмастерье-каменщик убит на улице, сержант.
  - И никто не глядит в сторону старика-кузнеца, Гуррена. Вот в чем беда.
  - О чем вы?
  - О том, что один страж у ворот рассказал, будто Оссерк выехал во второй полуночный звон, ведя запасную лошадь и собрав вещи для путешествия. Назад не возвращался. И еще хуже...
  - Что?
  - Явные следы лошадей на дороге и вокруг тела. Недавно подкованных, как у Оссерка. Он, наверное, самый сильный мужчина, кого я знаю. Учтите это и еще слухи, что два дня назад Ренарр поздно вернулась с речки - тем же путем, что приехал Оссерк... так что, видите, одни слухи и слухи, и куча загадок. Осиное гнездо, с какой стороны не пинай.
  Серап тихо выругалась. - Тот стражник болтлив?
  - Рассказал лишь мне.
  - А следы копыт?
  - Я увидел, потому что помнил о поездке Урусандерова сынка. Но вряд ли кто-то еще приметил. Уже многие тут проехали туда и сюда, и я затоптал следы вокруг тела. Запутал, то есть.
  - Понимаю, о чем вы, - ответила она, раздраженная его многословием. - Лорда Урусандера уже о чем-то известили?
  - Еще нет, сир. Когда вы приехали, я уж собирался.
  - Можно очистить Гуррена от подозрений, заставив приложить руку к шее покойника. Посмотреть, совпадут ли отпечатки.
  - Да, сир, можно бы, но тело уже начало раздуваться.
  - Но тогда Гуррен очистился бы, и остался бы всего один подозреваемый...
  - Точно, сир, и слухи уже ползут. Вызвать Гуррена - это было бы еще хуже, если вы понимаете. Хуже для лорда Урусандера. Хуже для Легиона.
  - Вижу, Йельд, вы все продумали.
  Сержант пожал плечами. - Мы не сможем отменить что было, сир, но сможем... притушить.
  Серап прыгнула в седло. - Доложу всё лорду Урусандеру.
  - Всё?
  - Всё, что ему нужно знать. Произошло убийство. Ни свидетелей, ни подозреваемых. Остальное - лишь гнусные домыслы. Потеря подмастерья станет ударом для имения, как и для мастера-каменщика, но мы с вами знаем: командир сделает все нужное, чтобы облегчить их утрату.
  Сержант кивнул, глядя снизу вверх. - Отлично, сержант. Ох, и добро пожаловать.
  Она посмотрела на него с подозрением, но служака казался искренним. Серап проехала мимо телеги и сквозь толпу. Настроение вокруг еще не казалось озлобленным - уже кое-что. Но она не позавидовала бы Йельду и его взводу.
  Остановилась она, резко натянув поводья, у каменного дома Гуррена. Оглядела закрытые ставнями окна, заметила вьющуюся над трубой струйку дыма. Спешившись, оставила коня стоять на дороге, подошла к входной двери. Постучала по черному дереву.
  Ответа не было.
  Серап выждала, затем пошла к заднему двору. Толкнула дверь и увидела Гуррена, горбившегося над горном. Он помешивал угли.
  Серап подошла, держать у стены, чтобы он ее заметил. Кузнец метнул короткий взгляд и вернулся к работе.
  - Старый Кузнец, - начала она. - Мы не встречались, но я знаю вас и, разумеется, вашу супругу. Я полна искренней приязни.
  Он промолчал.
  - Гуррен, где ваша дочь?
  - Дома.
  - Она не подошла к двери.
  - Не удивлен.
  - Почему?
  Он повернулся к ней лицом. Кузнец оказался не таким старым, как намекало местное прозвище, но согбенным; наработанные годами жизни с молотом и щипцами мускулы еще бугрились, но кожа на них обвисла, словно он долго болел. Водянистые серые глаза - словно разбитые стекла. Он сплюнул на сторону желтую мокроту и сказал: - Вчера ночью она едва добрела к дверям, избитая до полусмерти. Ведьма Хейл пришла и потрудилась над ней, потом вышла ко мне. Сломана челюсть, сломана скула; левым глазом уже хорошо видеть не будет.
  - Кто-то убил того, кто это сделал.
  - Знаю. Хейл заставила девочку разговориться.
  - Что же она сказала?
  Лицо Гуррена было невозможно спокойным, невероятно пустым, лишенным всяческих эмоций. - Насколько могла понять Хейл, сынок Урусандера поимел ее, хотя нежно. Но Миллик видел достаточно, чтобы догадаться и понять. И теперь Миллик мертв, задушен в Северной аллее, а Оссерк сбежал.
  - Все верно. - Серап не видела нужды утаивать. - Хотят и такие слухи, что вы виновны в убийстве.
  Гуррен кивнул. - Их я распустил, лейтенант.
  - Чтобы запутать следы.
  Он посмотрел на нее и ответил: - Долго я держал злобу на вашего лорда и ваш Легион. Они видели, как убили жену, отняв у нас с Ренарр.
  Она кивнула. - Поэты сочиняли стихи о горе Урусандера после гибели вашей жены.
  - Пусть поэты трахнут себя в рот.
  - Э...
  - Я умираю. Ведьма Хейл сказала, слишком поздно. В этом Миллике я с самого начала сомневался, но вот она была по уши, и с моего благословения... всё такое...
  - Мне жаль, что так...
  - Было бы еще хуже, - рявкнул он, - оставить ее в жизни, полной побоев и унижений. Пусть так. Я должен Оссерку и если будет возможность, встану перед ним на колени, возьму руку убийцы и поцелую.
  Серап ошеломленно молчала.
  Гуррен отвернулся к горну. - Передайте своему господину, лейтенант. Между нами вода чиста.
  - Передам, - прошептала она.
  - Но я хочу, чтобы позаботились о моей дочери.
  Серап кивнула. - Обещаю.
  Он метнул взгляд. - Клятва Легиона?
  - Клятва легиона, Гуррен.
  Мужчина вдруг улыбнулся, и помолодел на годы, хотя глаза остались больными. - Скоро я увижу жену. Ожидание легко, когда близится к концу. Идите же. Я должен перековать эту цепь в гвозди, а горн еще не вполне горяч.
  
  - Командир, рада вновь видеть вас.
  Вета Урусандер, казалось, чуть замешкался, всматриваясь в нее. Жестом велел садиться. Они были в комнате, которую Хунн называл Склепом. Полки тянулись по всем стенам до потолка. Свитки, сшитые тома, манускрипты и глиняные таблички заставляли полки прогибаться. Центр занимал огромный рабочий стол. К нему были подвинуты два стула, тогда как низкие обитые кресла, словно часовые, встали по сторонам арки входа.
  Сидеть в низком кресле оказалось неудобно - Серап не могла видеть лицо Урусандера, приходилось изгибаться. Как она и ожидала, командир остался к этому равнодушен. Он имел рассеянный вид, как всегда в последние два года. Она видела взор потерявшегося человека, и это причиняло боль.
  - Как Севегг и Рисп? - спросил Урусандер.
  Серап вздрогнула и пожала плечами: - В полном порядке, сир. Заняты.
  - Чем заняты?
  - Сир, у меня вести из Харкенаса.
  Он отвел глаза, словно изучая архивные полки. - Хунн Раал тебя послал.
  - Да, сир.
  - Не сомневаюсь, Рисп и Севегг загоняют лошадей, чтобы донести вести до гарнизонов.
  - Сир, снова возникает нужда в Легионе. Нужда в вас.
  - Не будет вторжения из моря Витр. Сама идея об этом смехотворна. - Он встретил ее взгляд суровыми и острыми глазами. - Хунн Раал желает видеть государство впавшим в панику. Сеет страх с единственной целью воскресить Легион - не ради встречи с воображаемой угрозой, но ради противостояния знати, Драконусу и особенно Матери Тьме. До сих пор не залечил рану нашей отставки.
  - Не стану лгать, сир. Он до сих пор ранен. Как и все мы.
  - Старым солдатам не подходит спокойный мир. Они чувствуют себя призраками и тоскуют по активной жизни, но знают они лишь жизнь в насилии. Война для них зелье, от которого не отказаться. А для многих других... видя старого солдата, они вспоминают, что никогда не приносили жертв, не платили по счетам, и поэтому они предпочитают не замечать старых солдат. Они желали бы всё забыть. А иным, Серап, старый солдат напоминает о потерях, и горе жалит их снова. Мы уходим, это верно; более того, мы уходим в одиночество и тишину. Мы наглотались ужасов, и теперь мы призраки, ибо стоим рядом со смертью и не можем покинуть ряды ее армии.
  Серап вытаращила глаза на командира. Его слова, падавшие как отлитые из свинца пророчества, холодили ее изнутри - негаданные дары, полные нежеланных истин. - Сир, Азатеная появилась из моря Витр. Женщина. Хранители нашли ее и сопроводили через Манящую Судьбу. Одна из хранительниц назвала ее Т'рисс. Монахи Ян перехватили их и приняли покровительство над Азатенаей. Привезли в свой оплот. Это стало серьезной ошибкой. Сир, женщина воскресила давно мертвого речного бога, которому поклоняются Ян и Йедан. Затем она, в компании испуганных монахов, двинулась на Харкенас. Входя в город, разлила потопом реку. Вода сочилась из камня даже в ночных покоях Матери.
  - Погоди, - вмешался Урусандер. - Ты описываешь покушение на Мать Тьму.
  - Да, сир. Были жертвы.
  - Кто?
  - Верховная жрица Синтара...
  - Она мертва?
  - Нет. В Палате Ночи Т'рисс напала на жрицу и оставила ее... униженной в глазах Матери Тьмы. Она вынуждена была бежать и ищет убежища у Легиона...
  - Стой! - Урусандер вдруг вскочил. - Ты несешь чепуху. Мать Тьма не жестока. Она не стала бы изгонять свою верховную жрицу! Ты описываешь какое-то безумие!
  - Возможно, я ошиблась, - сказала Серап. - Мы не знаем точно, что случилось в Палате Ночи в миг конфронтации Азатенаи и Матери. Даже лорд Аномандер не успел. Но Синтара выбежала из палаты. Отыскала Хунна Раала - сир, жрица изменилась, видимо для всех изменилась. Возможно, новое ее достояние - это проклятие, как заявили служители Тьмы. Но, возможно, совсем наоборот. Истинный дар. Сир, она едет сюда, к вам...
  - Ты вообразила, я дам ей убежище от Матери Тьмы? Совсем ум потеряла?
  - Сир, она едет не к командующему легионом, но к ученому, знатоку истории. Едет умолять вас о помощи, о знании. Что она ныне хранит в себе? Проклятие ли это, как говорят противники, или дар?
  - Где эта Азатеная?
  - Изгнана Матерью Тьмой.
  - А Драконус вернулся с запада?
  Серап моргнула. - Нет, еще нет, даже в свой Оплот, где ждет собранная им армия.
  - Армия? Не глупи - Консорт ищет единения, дабы иные из знати не воспользовались видимой слабостью. Знает, как неустойчивы его позиции, как его презирают. Думаешь, я не понимаю истинного смысла бесконечных донесений Хунна Раала? Нет, Серап. Я вижу все искажения, что он вложил в твои речи.
  Холод внутри стал еще сильнее, она пыталась не опустить глаз под его непреклонным взором. - Сир, я не искажаю истину, говоря, что отрицатели видят возрождение своей древней веры. Что речной бог призвал поклонников, даже монастыри Ян и Йедан заставил встать на колени. Культ Матери Тьмы в опасности. Харкенасу на берегах Дорсан Рил угрожает наводнение. Старый храм в самом сердце Цитадели узурпирован. Если всё это не тревожно, сир, у нас есть донесения - отрывочные, разумеется - о демонах на берегах моря Витр. Капитаны Шаренас и Кагемендра Тулас уже возвращаются от Витра, но едут не в форты Хранителей - нет, они едут к вам, сир.
  Пока Серап перечисляла, Урусандер стоял, опустив руки на спинку кресла. Заканчивая, она видела, как белеют костяшки пальцев - и вдруг кресло размытым пятном полетело по неширокой комнате. Столкнулось с тяжелым столом и развалилось, как от удара осадного орудия. Звук удара, грохот и треск дерева повисли в воздухе.
  Серап вдавило в кресло от силы гнева Урусандера. Онемев, она застыла, ничем не желая привлекать его внимания.
  А тот смотрел на устроенный им погром. Потом тихо сказал, не оборачиваясь: - Что еще?
  Она постаралась говорить ровным тоном. - Сир, ходят слухи. Отрицатели в Легионе Хастов. Отрицатели среди хранителей Внешнего Предела. Отрицатели среди погран-мечей. Даже среди знати. Все, отвергшие культ Матери Тьмы. Перед нами религиозная война, сир, и мы ни в чем не уверены. Не можем даже сказать, не было ли всё это давним планом - от появления Азатенаи до воскрешения речного бога. Одно нельзя отрицать: Мать Тьма ослаблена, и ни Драконус, ни Аномандер с братьями, ни даже все остальные - верные аристократы, клинки их Домов - не совладают с восстанием селян, поддержанных Хастами, Хранителями и Пограничными Мечами.
  - Я не хочу, - прошептал Урусандер.
  - Есть прямой путь, сир.
  - Я покончил со всем этим. - Он сверкнул глазами. - Я не хочу!
  Серап встала. - Командир, оба мы знаем амбиции Хунна Раала, мы всегда должны смотреть на его усилия с осторожностью. Но он не дурак, и его преданность вам абсолютна. Мы не так уязвимы, как вы боитесь.
  - Знаю, почему он послал тебя. - Урусандер отвернулся. - Не кровожадную Рисп. Не Севегг, думающую развилкой между ног.
  - Куральд Галайн нуждается в вас, владыка. Куральд Галайну нужен Легион. Но я не глуха и не слепа. Назовите преемника, и...
  Урусандер фыркнул с явной горечью и отозвался: - Такового нет.
  - Сир, всё как вы много раз говорили: вы исполнили долг. Вы нашли новую жизнь, новые интересы, и вы в полном праве...
  - В Бездну моё право!
  - Сир...
  - Знаю, Хунн Раал мнит меня трусом. Боится, что я затупился, заржавел от неупотребления.
  - Свои страхи он со мной не обсуждал, сир. А посмей, я бы без затей ответила, что он не прав.
  - Побереги лесть, Серап. Возможно, он прав. Я тут прячусь. Пытаюсь найти новый... новый... уклад. Для себя и сына. Легион за спиной, там, где я его оставил. И пусть так и будет.
  - Сир, о вашем сыне...
  - Он ушел. Мы поспорили... - Урусандер покачал головой. - Его нет.
  - Возможно, сир, вы его недооценили.
  - Я совершал ошибки.
  - Тогда мне есть что рассказать об Оссерке, сир. О вашем сыне.
  Он равнодушно махнул рукой: - Не сейчас. Ты сказала, что есть путь. - Он снова встал к ней лицом. - Аристократы мне не враги. Я не стану зачинателем гражданской войны.
  - Мы сумеем завоевать верность знати, сир.
  Ухмылка Урусандера была злой. - Повернув против Драконуса.
  - Он вам не друг.
  - Он тот, кого любит Мать Тьма.
  - Сомневаюсь. Она бы вышла за него замуж.
  - Сделай она так, знать наверняка восстала бы, и куда это бы нас завело? Легион будет защищать Мать Тьму. Если потребуется, и Драконуса тоже. Итак, снова гражданская война.
  - Наверняка есть причина, - отвечала Серап, - по которой он не женится.
  - Возможно, - буркнул Урусандер. Склонился, подобрав спинку разбитого кресла. С нее свешивались обломки ручек. - Это же, - пробормотал он, - был свадебный подарок.
  - Они примут супруга Матери, сир, но не из своей среды. Кого-то извне, не временщика-фаворита, того, кто далек от них и не примет тайных посулов.
  - Смехотворно.
  - Мать Тьма не слепа, сир, она понимает необходимость. И смею сказать, вы тоже. Мы служим Матери Тьме. Служили раньше и послужим снова.
  Он позволил обломку упасть на пол и взглянул на нее. - Говоришь, мы не так уязвимы...
  - Да, сир, верно.
  - Мне следует поговорить с Матерью Тьмой, прежде чем делать что-либо еще.
  - Сир, простите, но времени нет. И я вся в вашем распоряжении.
  - Я намерен послать тебя за сыном.
  - Думаю, лучше оставить его одного. На время.
  - О чем это ты?
  - Я обещала рассказать, сир. Пришла пора?
  Он отошел к двери. - Идем со мной, Серап. Здесь слишком спертый воздух, и я хочу, чтобы свет коснулся лица.
  - Конечно, сир.
  - Так расскажи о моем сыне.
  
  Топот нескольких лошадей застал Гуррена за ворошением угля; услышав, что скакуны останавливаются перед домом, он бросил лопату, отряхнул пыльные ладони и пошел к боковому выходу.
  Уже на полпути он увидел солдат - не меньше дюжины, среди них двое целителей легиона. Дойдя до угла, заметил ведьму Хейл, вставшую в дверях главного входа. Гуррен растолкал солдат. Один из целителей приблизился к Хейл, они заговорили.
  Офицер обратился к Гуррену: - Старый Кузнец, простите за вторжение...
  - Прощу, - сказал он. - Или не прощу.
  - Нас послал лорд Урусандер, сир...
  - Не называй меня сиром.
  - Простите. Я не имел в виду повысить вас в ранге. Просто из уважения. - Гуррен прищурился. Офицер продолжал: - Ваша дочь пострадала.
  - Ведьма Хейл присмотрит за ней.
  - Лорд Урусандер питает великое уважение к ведьме Хейл. Но целители нашего Легиона обучены сращивать кости и прогонять заразу. Хирург Арас, тот, что беседует с ведьмой, учился у самого Илгаста Ренда. Они обнаружили колдовские...
  - Как скажете, - прервал его Гуррен и прошел мимо, туда, где стояли ведьма и Арас. Игнорируя легионного целителя, кузнец обратился к Хейл: - Если пожелаешь их прогнать, ведьма, то пожалуйста.
  Женщина потрясла головой. - Ты упрямый выродок, Гуррен. Не слушал? Это Денал, вот о чем мы толкуем. Примени его Илгаст Ренд к твоей блаженной жене на последнем издыхании, она была бы жива. Целитель сказал, он сумеет срастить сломанные кости и даже спасти глаз. Хирург сумеет вернуть ей будущее, Гуррен, так что сотри гнусную ухмылку с рожи и пусти их в дом.
  Гуррен отступил. Натянуто кивнул Арасу. Мужчина торопливо вошел внутрь, за ним второй целитель из Легиона.
  Ведьма Хейл сказала ему: - И послушай меня. Твои прогнившие легкие... Арас мог бы...
  - Нет. Я иду к жене.
  - Просто сдашься и бросишь Ренарр одну?
  - Она знает, что так случится. Теперь девочка под защитой. Защитой Легиона. Я иду к жене.
  - Городу нужен кузнец...
  - Я иду к жене.
  Прорычав нечто неразборчивое, ведьма Хейл ушла в дом.
  Гуррен понял, что без конца вытирает руки, но сумел лишь равномерно смешать угольную пыль с потом. Мысленно скользнул внутрь тела, отыскивая больные места. Они сидят в груди, словно пустоты, нечувствительные, по портящие все вокруг. Он видел их как куски угля, делающие черной даже кровь, которую он выкашливает. Немые дары эти ведут его к Шелас. Он их нежно любит!
  Ренарр будет тосковать. Вот что хуже всего. Тоскующая и одинокая девочка. Он оглянулся на всех этих солдат, подумал, неужели они приехали только ради сопровождения двоих целителей. Увидел, что они выстроились, но смотрят не на дом и не на него, они встали спинами к дому, и что-то написанное на лицах заставило его задрожать.
  Они позаботятся о малышке Ренарр и, может быть, Шелас будет счастлива, ведь они из Легиона. Наверное, она отдыхает и смотрит на него, и даже делает шаг навстречу, следит, как он ползет - так долго, так давно, что вечная любовь уже доказана... и она шагнет навстречу и поднимет его, и вложит руку в грудь, извлекая черные куски горя. Он посмотрит, как она их выбросит, и снова сможет дышать, не ощущая мучительного стеснения в груди.
   "Исцели меня, любимая, как можешь только ты".
  Еще верховые ехали из крепости. Гуррен прищурился. Сам лорд, рядом та утренняя женщина. Проехав сквозь Тифийские ворота, лорд задержался, отдавая какие-то приказы, потом поскакал к выстроившимся неровным полукругом солдатам.
  Серо-голубые глаза Урусандера зацепились за Гуррена, и старик снова прочитал в них свежую боль - вот почему он никогда не решался долго смотреть в эти глаза. Вспомнил, какое страдание вызывал в нем этот взгляд. Урусандер не мог любить Шелас так же, как Гуррен. Урусандер не имел права оплакивать ее гибель; не имел права отнимать у Гуррена личную боль.
  Лорд спешился и зашагал прямо к нему. - Гуррен...
  Но Гуррен указал на Серап. - Она дала клятву Легиона.
  - Знаю, - отвечал Урусандер.
  - Благословлен будь ваш сын, - сказал Гуррен, ощущая, как лицо принимает привычно упрямое выражение - теперь он мог взглянуть в глаза Урусандера, ничего не чувствуя. - Я благословляю его, и вам нечем изменить мое решение.
  Кузнец ошибался, считая, что уже измерил всю глубину тоски в глазах господина. И все же он ничего не чувствовал. К его удивлению, Урусандер первым опустил взор.
  - О ней позаботятся, - бросил лорд.
  - Знаю. Как обещано.
  - Пойдешь в крепость, Гуррен?
  - Что? Зачем?
  - Хочу, чтобы оба вы были под моим кровом. Чтобы твоя дочь увидела тебя рядом после излечения.
  - У меня есть работа.
  - Я отпущу одного из кузнецов на замену.
  - Надолго ли?
  - Насколько понадобится.
  - Пока я не помру? Надо бы до моей смерти, сир, и после. Городу кузнец нужен больше, чем вам.
  - Если ты поучаствуешь в работах внутри крепости, Гуррен, то считай сделку состоявшейся.
  - Это я могу. Пока совсем не ослабну. И не уговаривайте насчет целителей.
  - Я и не собирался, - спокойно сказал Урусандер.
  Гуррен неуклюже кивнул.
  - Мы пришлем фургон за тобой и дочерью.
  - И мне нужно взять инструменты. Самые лучшие.
  - Разумеется. Сколько угодно поездок.
  - Когда я отойду, сир, что будет с дочкой? Назад, в пустой дом?
  - Если ты позволишь, Гуррен, я готов официально ее удочерить.
  - Вы готовы, да неужели? - Гуррен отвел глаза, заметил, что происходящая суета успела привлечь толпу горожан. - Она ведь уже не девушка. Она женщина, и с ней нужно соответствующе обращаться. Вы не назовете ее "дочкой" или как-то еще. Она наша дочь - моя и Шелас.
  - Знаю, - отвечал Урусандер.
  Гуррен кивнул.
  - Гуррен, - сказал Урусандер более громко и формально, - как течет вода между нами?
  Гуррен встретил его взгляд и удивился, видя, что тоска пропала, глаза полны тепла. И снова кивнул. - Вода чиста, лорд.
  
  Серап держалась в сторонке. Она видела лорда Урусандера преображенного; видела того командира, которого знала прежде. Всякая нерешительность пропала. Есть дела, которые нужно сделать, и приказы, которые нужно отдать. Можно лишь сожалеть об отсутствии Оссерка. Она вообразила, как тот бежит после убийства Миллика, бежит, считая себя изгоем, веря, что отец отвернулся от него, преступника. Мальчишка совсем не понимает отца. Но ведь это недоразумение взаимное.
  Может ли быть иначе при таком обилии грязи в воде, что меж ними текла? Грязь и водовороты, и вечное бесцельное взбаламучивание ила, чтобы никогда не наступал покой.
  Но сегодня она видела умирающего старика и охваченного горем, плененного чувством вины командира. Они встретились и подарили друг другу мир.
  И теперь идут, словно старые друзья, к дому, пропадают внутри.
   "Мать Тьма, ты нашла здесь достойного супруга. Весьма достойного".
   Желая сесть на коня, она повернулась и увидела высоко вверху, над аркой ворот бьющийся под ветром флаг Легиона.
  Дело было сделано.
  Легион Урусандера вернулся в Куральд Галайн.
  На фоне ярко - синего безоблачного неба узкий стяг был подобен золотому клинку, оторванному от самого солнца. Она сощурилась. Живописцы называют этот оттенок "лиосан".
  
  После ужасной лихорадки странная теплая тишина заполнила все ее существо. Ренарр открыла глаза. Увидела отца и с ним незнакомцев. Искаженность и нечеткость видения, завладевшие было левым глазом, исчезли, и все казалось невозможно ярким. Даже боль в разбитом лице быстро пропадала.
  Отец склонился ближе. - Девочка, - сказал он, блестя глазами. - Видишь, кто у нас? Сам лорд Урусандер.
  Взор ее скользнул мимо отца к тому, кто стоял рядом, и в лице лорда она увидела его сына. Ренарр отвела глаза.
  - Перемены, девочка, - сказал Гуррен тоном, какого она никогда от него не слышала. - В целом мире, Ренарр. Перемены, благие перемены.
  Отрицать было нелепо. Миллик мертв. Любимый мужчина мертв, убит сынком лорда. А вот стоит сам лорд, а отец бормочет, будто жить они станут в господском доме, будто отныне и навсегда о ней будут заботиться... и лорд стоит и кивает, но она может думать только о Миллике, которому все рассказала, потому что он понял - она уже не прежняя... Миллик, плачущий и пьяный, пытающийся вернуть ей прежнее лицо, стоя на коленях... он рассказал, как двоюродные братья за флягой эля выведали историю ее признаний, и насмехались над ним и в глаза называли ее шлюхой, и он словно сошел с ума. Слепая ярость, твердил он, пытаясь оправдаться, ведь он вслепую махал кулаками на заднем дворе, избив Эльдина и Орульта, и ударил ее, не зная, кого бьет.
  И ведьма Хейл всё поняла не так, ведь Миллик спрятался от братьев и их дружков, а Ренарр лихорадило, она заползла в дом в середине ночи, челюсть так опухла, что она не могла протолкнуть правильные слова сквозь разбитые губы.
  Перемены. Да уж, это был день перемен.
  
  
  ТРИНАДЦАТЬ
  
  Кедаспела не был поклонником богов, но знал, что вера способна их создавать. А будучи созданными, они множатся. Он видел места, в которых процветал раздор, в которых насилие пускало корни в почву и плоть, и единственным видом приношений для тамошних жителей оставалось лишь новое кровопролитие. То были злобные боги, порочное отродье, пар над похлебкой гнусных эмоций и низких желаний. Не было хозяев и рабов: бог и смертный питали друг друга, словно любовники, дарящие фетиши зла.
  Он знал, что есть сила в эмоциях, она может пролиться и пропитать грунт, запятнать камень, испортить дерево; может отравить детей и тем обновить порочный круг - поколение за поколением. Не в домах живут они, а у бога за пазухой, скорчившись в тесных, но уютных пределах.
  Кедаспела подобного не пожелал бы, но ведь он не так неуязвим, как желается. Само заявление, будто он стоит в стороне, просто иллюзия. Он не верит в богов, но боги у него есть. Они являются ему в простейшей из форм, избегая воплощений и даже субстанций. Приходят как потоп, в любой момент - даже в мир снов и грез. Воют. Шепчут. Нежно гладят. А иногда лгут.
  Его боги - краски, но он их не знает. Они приносят сгущенные переживания и перед ними в мгновения слабости и уязвимости он готов отступать и вопит, жаждая отвести глаза. Но их зовы принуждают его вернуться - его беспомощную, коленопреклоненную душу. Иногда он чувствует их вкус или ощущает их жар на коже. Иногда может учуять их запах, пряный от посулов и торопливо исчезающий из памяти, и выдает эти воспоминания за свои. Столь презренным стало его поклонение, что он видит себя в красках - пейзаж разума, приливы и отливы эмоций, бессмысленные переливы за веками, когда глаза закрыты для внешнего мира; знает синие, пурпурные, зеленые и красные оттенки крови; знает, как вспыхивают розовым кости, а сердцевины в них карминовые; знает закатные оттенки мускулов, серебристые озерца и грибную пестроту органов. Видит бутоны на коже смертных и может ощутить их ароматы или, иногда, остроту готовности - желание коснуться и ощутить.
  Боги красок приходят в любовных играх. Приходят в насилии войны и забоя скота, даже во время покоса пшеницы. Приходят в момент родов и среди чудес детства - не сказано ли, что новорожденные видят лишь отдельные цвета? Приходят и мутными тонами горя, в судорогах боли, ранений и недугов. Приходят в пламени гнева, в ледяном касании страха - и все, чего коснутся они, долго несет на себя пятна.
  Одно лишь есть время и одно место, откуда боги красок отступают, изгнанные из поля зрения, и это место, это время - смерть.
  Кедаспела поклонялся цвету. Это дар солнца; его тонами, тяжелыми и легкими, тусклыми и сочными, нарисована вся жизнь.
  Думая о бесчувственном мире, сделанном из бесчувственных вещей, он видел мир смерти, царство неисчислимых утрат, место страха. Где нет глаз, чтобы видеть, и нет ума, чтобы извлечь порядок из хаоса, привнося понимание... В этот мир приходят умирать боги. Нет свидетелей, и потому нет ничего нового. Нет увиденного и потому нет найденного. Нет ничего снаружи, а значит, нет ничего внутри.
  Был полдень. Он ехал сквозь лес, и по сторонам солнечный свет сражался за доступ к земле, касаясь ее - там нежно, а там смело. Его дары были мазками красок. Кедаспела имел привычку "рисовать" едва заметными движениями пальцев правой руки, тихо лаская воздух - ему не нужна была кисть, только глаза и разум, и наложенное на пространство воображение. Он создавал формы ловкими движениями пальцев, а потом заполнял их сладостными цветами - и каждый был молитвой, приношением богам, свидетельством веры его и верности. Когда другие замечали движения руки, то, нет сомнений, видели в них лишь нервный тик. Но, правду говоря, его пальцы рисуют реальность и, по убеждению Кедаспелы, даруют подтверждение всему, что он увидел, всему, что существует ради того, чтобы быть увиденным.
  Он понял, как связаны неподвижность и смерть. В неподвижности внутреннее замолкает. Живое общение оканчивается. Пальцы не шевелятся, мир не вырисовывается к жизни, а незрячие глаза теряют из вида красочных богов. Глядя в лицо мертвеца, всматриваясь в запавшие глаза, он находит доказательство своих убеждений.
  Был полдень. Солнце пробилось вниз и боги заплясали, ныряя и заполняя лоскуты сияния среди сумрака и теней, и Кедаспела сидел на муле, рассеянно замечая завитки пара у бугристых лодыжек животного, но почти все его внимание было сосредоточено на лице и глазах трупа, лежавшего пред ним на земле.
  Вдоль узкой тропы стояли три хижины. Сейчас они превратились в груды пепла, мутно-серого, белесого и уныло-черного. Одна принадлежала дочери, достаточно взрослой, чтобы построить себе отдельный дом; если у нее был муж, его тела видно не было, сама же она лежала, перегородив остаток порога. Пламя сожрало нижнюю половину тела и заставило верхнюю раздуться и лопнуть, и боги сидели здесь тихо, словно в шоке - тускло-алые полосы и чернота свернувшейся кожи. Длинные ее волосы рассыпались, частично обгорев - эта часть головы казалась покрытой хрупкими белыми гнездами, остальная была недвижно-полуночной с намеками на голубые отсветы, как радуги в масле. К счастью, она лежала лицом вниз. Одна из трещин на спине была больше прочих, оставленных огнем, и края загибались внутрь: это сделал меч.
  Но прямо перед ним был ребенок. Синие глаза покрылись мутной пеленой, придававшей видимость глубины, но всё за этой вуалью стало плоским, словно железные щиты или серебряные монетки, запечатанным и лишенным всякого обещания. Это, снова сказал он себе, глаза, которые больше не служат, и потерю невозможно оценить.
  Хотелось бы ему нарисовать этого ребенка. Нарисовать тысячу раз. Десять тысяч раз. Подарить портреты каждому мужчине и каждой женщине королевства. И каждый раз, как они задумают ворошить золу в очаге богов гнева и ненависти, питая разинутые пасти насилия и бормоча жалкую ложь, будто хотят сделать жизнь лучше, правильнее, чище или безопаснее, он давал бы им еще одну копию детского лица. Он потратил бы все годы на один портрет, воспроизводя его на штукатурке стен, на шлифованных досках и в нитях гобеленов; выжигая на боках кувшинов, вырезая на камне и вытесывая из камня. Превратил бы его в аргумент, повергающих всех иных богов, любого бога злобных эмоций и темных, диких желаний.
  Кедаспела смотрел вниз, в детское лицо. На щеке грязь, но в остальном оно чисто. Кроме глаз, единственной неподобающей деталью была вывернутая, сломанная шея. И синяк на лодыжке, где сжал руку убийца, поднимая жертву - так резко, что сломал позвонки.
  Боги красок слегка касались лица - нежная печаль, тревожное неверие. Касались легко, как слезы матери.
  Его сложенные на луке седла пальцы еда заметно двигались, рисуя лицо мальчика, заполняя линии и ракурсы приглушенными оттенками, навеки сохраняя эти не осуждающие глаза. Пальцы сделали волосы смутным пятном, ведь они не значимы в отрыве от сучков, коры и листьев. Пальцы работали, пока рассудок выл... пока вой не затих и он не услышал собственный тихий голос.
   "Дитя Отрицания... так я назову картину. Да, сходство неоспоримо... вы его знали? Конечно, знали. Он - тот, кто падает на обочине вашего торжественного марша. Да, я сам стою в канаве, ведь нужен детальный вид - ничего, кроме деталей. Нравится?
  Вам нравится?
  Боги красок приносят дары без осуждения. Нет, право судить принадлежит вам. Это диалог наших жизней.
  Разумеется, я говорю лишь о художественном мастерстве. Смею ли я бросить вызов вашему выбору, вашей вере, путям ваших жизней и вещам, которых вы желаете, и цене ваших желаний? Как насчет вуали в глазах - видели такое раньше? Судите лишь мое искусство, мои слабые попытки насытить мертвеца жизнью при помощи мертвых вещей - мертвых красок, кистей, мертвого холста, и лишь мои пальцы - живые, сведенные воедино ради поимки истины.
  Я решил изобразить смерть, верно, и вы спрашиваете - почему? В ужасе и отвращении вы спрашиваете: "Почему?" Я решил изобразить смерть, друзья, потому что жизнь невыносима. Но это лишь лицо, мертвое на мертвой поверхности, и оно не расскажет, как хрустнула шея или под каким неправильным углом лежит детское тельце. Честно говоря, это провал.
  Каждый раз, рисуя этого мальчика, я проваливаюсь.
  Проваливаюсь, когда вы отводите глаза. Проваливаюсь, когда вы проходите мимо. Проваливаюсь, когда вы кричите мне, будто в мире полно прекрасного и почему я не рисую прекрасные вещи? Проваливаюсь, когда вам надоедает, ибо, когда вам надоедает, проваливаемся все мы. Проваливаюсь, проще говоря, не сумев показать вам наше общее.
  Его лицо? Моя неудача? Это узнавание".
  Там были и другие трупы. Мужчина и женщина, спины изрублены и пронзены - они пытались закрыть собой детей, тянулись, но это плохо помогло - детей вытащили из-под трупов и зарезали. Вот лежит собака, вытянувшись, перерубленная выше бедер. Задние ноги с одной стороны, передние ноги и голова с другой. Ее глаза тоже тусклы.
  Путешествуя по лесу, Кедаспела имел обыкновение бросать главную дорогу и находить тропы, выводящие к стоянкам вроде этой. Он делил пищу с тихим лесным народом, отрицателями, хотя, насколько он мог понять, они не отрицали ничего стоящего. Они жили в тесноте и любви, лукаво умные и мудро смиренные, их искусство заставляло Кедаспелу восхищенно вздыхать.
  Статуэтки, маски и вышивки - все потеряно в сгоревших хижинах.
  Кто-то вырезал на груди мертвого мальчика волнистую линию. Похоже, поклонение речному богу отныне стало смертным приговором.
  Он не стал хоронить тела. Оставил лежать там, где они есть. Оставил земле и мелким падальщикам, чтобы они растащили их кусочек за кусочком, растворяя и плоть и память.
  Он рисовал пальцами, запоминая, где и как расположены тела, и хижины, и мертвый пес, и как свет солнца пробивается сквозь дым, чтобы вопияла каждая деталь.
  Потом ударил пяткой мула, и тот лениво переступил детское тело, на краткий миг закрыв тенью все детали.
  В обещанном Матерью Тьмой ночном мире очень многое останется незримым. Он начинал гадать, не будет ли это милостью. Начинал гадать, не в том ли обещанное благословение для всех детей и верующих. Мрак отныне и навеки. Чтобы мы смогли терпеть жизнь.
  Не меньше двух десятков всадников проскакало по этой тропе. Убийцы ехали на запад. Он вполне может натолкнуться на лагерь утомленных ночной резней. Его могут зарубить - или просто накормить.
  Кедаспеле было все равно. Десять тысяч лиц в голове, но все одинаковые. Воспоминания об Энесдии так далеки... Если его пощадят, он помчится к ней, подгоняемый отчаянной тоской. По красоте, которую не нарисовал, по любви, в которой не смеет признаться. В ней боги красок сосредоточили сокровища своей славы. В ней обретет он возрождение веры.
  Каждого художника преследует ложь. Каждый художник стремится к истине. И каждый проваливается. Одни возвращаются в объятия утешительной лжи. Другие впадают в отчаяние. А иные замыкаются в могилу пьянства или отравляют всякого, кто подойдет достаточно близко, чтобы дотянуться и ранить. Или попросту сдаются, проводя жизнь в неизвестности. Лишь немногие открывают в себе посредственность, и это самое жестокое из открытий. И никто не находит путь к истине.
  Проживет он лишь несколько мгновений или тысячу лет - станет сражаться за что-то, за истину, которой даже не знает названия. Может, это бог над богами красок. Бог, предлагающий творение и познание разом, установивший законы сущности и мышления, того что внутри и того, что снаружи, и разницу между внешним и внутренним.
  Он хотел повстречать этого бога. Перекинуться с богом парой слов. А превыше всего хотел взглянуть ему в глаза и увидеть истину безумия.
   "Кистью и желанием я создам бога.
  Следите за мной".
  Но пока, скача сквозь клинки света и саваны теней по тропе дикого зверства, Кедаспела походил на слепца. Раскрашенное лицо было повсюду. Пальцы не могли остановиться, рисуя его в воздухе - словно мистическое заклинание, словно призыв незримых сил, словно проклятие ведуна и защитные чары ведьмы. Его пальцы способны одним мазком закрыть рану, расправить узлы времени и воссоздать мир, полный возможностей - способны сделать что угодно, но лишь повторяют мелкие движения, пойманные в плен смертью.
  Ибо бог над богами безумен.
   "Я напишу лик темноты. Я поеду по мертвым, чтобы схватить за горло проклятого бога. Я, Кедаспела, клянусь: мир, я поведу с тобой войну. Ты там, снаружи - ты, слушай меня! То, что внутри, будет спущено с поводка. Высвобождено.
  Я напишу лик темноты. И дам ей глаза мертвого ребенка.
  Ибо в темноте мы ничего не видим.
  Во тьме, взгляните, царит покой".
  
  Пальцы Нарада гладили непривычные линии на лице, места просевшие и перекошенные. Кулаки Харала оставили не только синяки и ссадины: они разорвали нервы. Поглядевшись в зеркало лесного пруда, он едва узнал себя. Отеки ушли, кости кое-как срослись, даже левый глаз видел удовлетворительно - но ныне у него новое лицо, грубое и вытянутое, покрытое шрамами.
  Он знал прошлое Харала. Знал, что ублюдок потерял семью в войнах, и что внутри у него кипит и булькает котел злобы. Но при всем при этом Нарад не мог остановиться и наконец - в тот день, со знатным недоноском - оскорбительные слова и намеки вывели капитана из себя. Нетрудно припомнить выражение лица Харала за миг до удара, откровенное удовольствие в глазах - словно отворилась дверь и кулаки гнева сумели вылететь наружу.
  В Тисте много гнева, он клубится и по временам бушует, скрывая горе, побеждая обиду и всё то, что стоило бы просто перетерпеть. Возможно, сила эта таится в каждом, словно склад перенесенных оскорблений, неудач и сломанных мечтаний. Сокровищница, сундук с хлипким замком.
  Теперь Нарад стал уродом и будет думать как урод, но урод сильный, способный раз за разом топить печаль и находить в этом удовольствие. Ему больше не интересен мягкий мир, в котором нежность и доброта поднимаются яркими цветами над слоем сухих лишайников и горелых мхов. Нет, нужно постоянно вспоминать случившееся.
  Он сидит посреди лагеря и вслушивается в разговоры, в слова собравшихся около костра и у палаток. Жесты и жалобы на сырость, на уклончивый, но мстительный дым костра. И еще он слышит непрестанные звуки ходящего по точилам железа - исправляются зазубрины, клинки вновь становятся острыми. Нарад среди солдат, настоящих солдат; работа их тяжела и неприятна, но отныне он может считать себя одним из них.
  Отряд ожидал возвращения капитана Скары Бандариса, который с полудюжиной солдат уехал в Харкенас сопровождать заложников-Джелеков. Оставленный караваном Нарад оказался, избитый, опухший и полуслепой, на пути отряда и его взяли с собой, о нем позаботились, дали оружие и лошадь, и теперь он едет с ними.
  Война с отрицателями началась здесь, в древнем лесу. Нарад даже не знал об угрозе войны; лесной народец никогда не производил на него впечатления. Они невежественны - наверное, как всякие плоды кровосмешения - и слабее овец. Жалкий враг, и война кажется ненастоящей. Несколько хижин, на которые отряд наткнулся вчера, не обманули ожиданий Нарада. Мужчина средних лет, хромой, и женщина, зовущая его мужем, и дети. Девица, что спряталась в хижине, могла быть красивой - до огня, но потом, выползая, она едва походила на разумное существо. Резня началась сразу. И была профессиональной. Ни изнасилований, ни пыток. Если смерть, то быстрая. Нарад сказал себе, что даже необходимость следует уравновешивать милосердием.
  Одна проблема: ему трудно осознать необходимость.
  Капрал Бурса сказал, что они с отрядом вычистили отрицателей из этого сектора - лес свободен на день пути в любом направлении. Сказал, что дело вышло легкое и, похоже, среди них мало воинов, лишь старики, матери и дети. Бурса напоминал Нараду Харала, но он сумел подавить инстинктивный грубый ответ. Он выучил урок, он хочет оставаться с этими мужчинами и женщинами, солдатами Легиона. Хочет быть одним из них.
  Он вытащил меч в лагере отрицателей, но врагов поблизости не было, и не успел он это понять, дело окончилось, и остальные поджигали хижины.
  Где спряталась та девушка, осталось загадкой, но дым и пламя сумели выгнать ее наружу. Нарад был поблизости - да, ближе всех - и когда она выползла, Бурса приказал избавить тварь от мучений.
  Он все еще вспоминал, как подошел ближе, сражаясь с порывами жара. Она не издавала ни звука. Ни разу ни вскрикнула, хотя страдания ее, должно быть, были ужасными. Правильно это было - убить ее, покончить с муками. Он говорил себе так снова и снова, подходя все ближе, пока не навис над ней, глядя в обожженную спину. Вонзить клинок оказалось не так трудно, как прежде думалось. Эта груда вполне могла показаться свиной тушей на вертеле. Разве что черные волосы...
  То есть... нет причины, по которой убийство должно его до сих пор тревожить. Но ему трудно смеяться и шутить вместе с остальными. Даже встречать взгляды трудно. Бурса попытался успокоить его, сказав, что лесной народ даже не Тисте, но это ведь неправда. Они Тисте - хромец, которого они зарубили, вполне мог быть из родной семьи Нарада, или кузеном из ближней деревни. Он был смущен, и смущение никуда не уходило. Если напиться, можно ощутить облегчение - хоть на время. Но такое в отряде запрещено. Они пьют пиво, ведь оно здоровее местной воды, но пиво слабое и его маловато, не на солдатскую глотку. Капитан Скара Бандарис не позволил бы и пива; по всем слухам, он жестко дисциплинирован и требует того же от солдат.
  Но эти мужчины и женщины поклоняются своему капитану.
  Нарад им завидовал. Он еще не встречался с капитаном и гадал: что такого в этом Скаре Бандарисе позволит оправдать резню отрицателей и всю проклятую войну? Нарад вырос на ферме, что лежала рядом с мелким поселком. Ему знакомы были обычные поводы для истребления вредителей - крысы несут заразу, зайцы жрут посевы и копают землю, так что резня оправдана. Он знал: нужно и об отрицателях думать подобным образом - как об инфекции и угрозе правильному образу жизни. Даже у крыс своя жизнь, но это их не спасает; не мешает им стать проблемой; не останавливает крысоловов и собак.
  Он сидел на бревне подле палатки, в которую его распределили. Он то и дело смотрел на руки и тут же торопливо их прятал.
  Это не убийство было. Милосердие.
  Но он урод и мир уродлив, и это лицо - не его лицо, как и руки не его руки, и вчера преступление совершил кто-то другой. Он гадал, была ли та девица красивой. Верил, что да. Но красоте нет места в новом мире. В мире, в который его вверг Харал. Во всем виноват Харал, и однажды он убьет ублюдка.
  Он поднял глаза, заметив движение на тропе. Показался мужчина верхом на муле.
  Другие тоже заметили. Подошел Бурса. Капрал заметил взгляд Нарада и приглашающе махнул рукой. Нарад встал, ощутив тяжесть меча у бедра, тяжесть, которая всегда ему нравилась, но и тревожила... хотя теперь так и будет, от нее не избавиться. Он подошел к Бурсе.
  Незнакомец даже не замедлился, увидев лагерь; по одежде было понятно, что он из знатных, хотя одер и запачканный ящик говорили совсем иное.
  Бурса встал прямо на пути чужака, заставляя его натянуть удила. Нарад был слева. Он вдруг сообразил, что путь чужака ведет прямиком из лагеря отрицателей. И прищурился, видя на лице чужака преувеличенно-дерзкое выражение.
  - Загадочными тропами вы странствуете, сир. - Бурса скрестил руки на груди.
  - Вы даже не представляете, - отозвался незнакомец. - Успели почистить клинки? Вижу - да, и высоко ценю вашу дисциплину. Вы в мундирах Легиона Урусандера, но подозреваю, он не ведает о том, что творится его именем.
  Бурса на миг онемел от такой дерзости, но затем засмеялся. - Сир, вы ошиблись...
  - Капрал, я только что из крепости Вета. Был гостем лорда Урусандера почти весь месяц. Единственная "ошибка" здесь - ваше умозаключение о моем незнании. Так что спрошу снова: зачем легион ведет войну с невинными мужчинами, женщинами, детьми?
  - Боюсь, вас заносит не туда, сир, - прорычал в ответ Бурса, и Нарад видел - в нем кипит гнев, поднимается бурлящая пена. Но чужак был, кажется, слеп или равнодушен.
  Нарад положил руку на меч.
  Глаза чужака метнулись к нему и снова уставились на Бурсу. - Не туда? Куда угодно, лишь бы не по пути с вами, капрал. Я возвращаюсь в имение отца. К сожалению, вы оказались на дороге, но дальше находиться в одной компании я не желаю.
  - Момент. Мне приказано отмечать всех путешественников...
  - Кто приказал? Не лорд Урусандер. Итак, я спрашиваю снова: кто отдает приказы Легиону Урусандера вместо него самого?
  Лицо Бурсы краснело. Он натянуто сказал: - Мои приказы получены от капитана Хунна Раала всего три дня назад.
  - Хунн Раал? Вы не из его роты.
  - Нет, мы солдаты под командой капитана Скары Бандариса.
  - А он где?
  - В Харкенасе. Сир, вы едете, ничего не зная. Поднято восстание.
  - Это я видел, - отвечал чужак.
  Губы Бурсы превратились в тонкую бескровную линию. Он сказал, чуть помедлив: - Ваше имя, прошу. Если хотите проехать...
  - Я Кедаспела, сын лорда Джаэна из Дома Энес. Я писал портрет вашего командира. Сказать ли вам, сколь многое увидел я в лице этого мужа, изучая его день за днем? Я увидел всё. Ни один обман не укроется от моего взора. Никакие злобные замыслы, сколь ни прячь их, не скроются от меня. Не сомневаюсь, вы следуете приказам Хунна Раала. Когда снова увидите косоротого пьяницу, передайте от меня послание. Не стоит воображать, будто лорд Урусандер стал всего лишь марионеткой, которую можно двигать туда и сюда. Начнете манипулировать Урусандером из рода Вета - пожалеете. Что же, мы оценили друг друга. Позвольте проехать. Уже поздно, а я скачу в компании привидений. Вам не захотелось бы, чтобы мы остались здесь.
  Далеко не сразу Бурса отступил. Нарад сделал так же, ощущая, как сильно стучит сердце в груди.
  Проезжая, художник повернул голову к Нараду и сказал: - Вижу того, кем ты был прежде.
  Нарад застыл, кусая губы от стыда.
  Кедаспела продолжал: - Но только это и вижу. То, что было внутри, вышло наружу. Мне жаль тебя, солдат. Никто не заслужил такой уязвимости.
  И тут он поскакал через лагерь, сквозь толпу солдат - молчаливых и мрачных, словно испуганных этим невооруженным странником, мальчишкой-художником. Еще миг, и он исчез на дальнем краю поляны, где изгибалась тропа.
  - Дерьмо, - буркнул Бурса.
  У Нарада были вопросы, но выражение лица капрала его остудило. Капрал был бледен, он смотрел туда, где пропал художник, в глазах какое-то смятение, почти ужас. - Капитан приказал сидеть тихо, - шепнул он. - Но шлюха Хунна Раала сказала... - Замолчав, он оглянулся на Нарада. - Ну хватит, солдат. Иди в палатку.
  - Слушаюсь, сир, - ответил тот.
  И торопливо пошагал, не сводя глаз с лежащего у входа в палатку бревна. Нарад касался кончиками пальцев линий лица и в первый раз ощущал страх перед тем, что находит.
  
  Засуха выморила поле, копыта коней врезались в почву как мотыги, вырывая траву, и в конце концов там не осталось ничего живого. Мастер оружия Айвис вышел с поля, покрывшись мелкой пылью. Кожа одежд запачкалась, поддевка пропотела на спине и подмышками. Позади неохотно оседали тучи бурой пыли; отряд, который он муштровал на прогалине, в полном составе отступил под сень деревьев, отчаянно ища прохлады. Они почти не болтали: Айвис довел всех до изнеможения. Некоторые почти падали, мотая головами. Другие легли в траву опушки, закрывая глаза ладонями. Доспехи и бурдюки с водой валялись, словно после битвы или ночи пьяного разгула.
  - Возьмите остатки воды и полейте лошадей. Животным она нужнее, чем вам.
  Эти слова заставили мужчин и женщин зашевелиться. Айвис еще чуть последил за ними, потом отвернулся туда, где стояли под деревьями боевые кони. Они лишь мотали хвостами, отгоняя клубы мух, и по временам волны пробегали по гладким бокам. Животные казались здоровыми, но избавленными от лишнего жира. Когда дом-клинки начали ходить меж лошадьми, Айвис с грустью отвернулся.
  Он не знал, видят ли животные сны. Не знал, хранят ли они в сердцах надежду, мечтают ли о чем-то. О свободе? Не знал, что можно прочитать в этих больших мягких глазах. И уж совершенно не знал, как обучение убийству влияет на их души. Привычки и поступки могут запятнать душу - он часто видел такое среди сородичей. Видел, как сломленные дети становятся сломленными взрослыми.
  Нет сомнения, философы и ученые, развалившись в изящных комнатах Харкенаса, выработали точные определения всем этим непостижимым вещам, что подобно тучам растревоженной пыли повисают над грубой и выветренной землей - вещам, которые не ухватишь и не удержишь. Всякие идеи о душе, тайной сущности, что знает себя, но не полностью, и потому обречена вечно спрашивать и томиться. Нет сомнения, у них есть аргументы и контраргументы, но эти великолепные построения - скорее памятники остроумию, нежели прочные постройки.
  Он помнил, как дед любил повторять: "Тот, кто бережет свои предубеждения, никогда не спит". Будучи ребенком, Айвис плохо понимал, что имеет в виду Айвелис. Но, кажется, понял теперь. Впрочем, это пустое. Философы выкопали глубокие рвы вокруг понятий вроде "души", рвы, которые не преодолеть животным, ведь они говорят не на том языке и не способны к долгим диспутам. Но... когда Айвис вглядывается в глаза лошади или собаки, или убитого оленя - в последние мгновения, когда зверь содрогается и моргает, а глаза полны слепым ужасом - видит отрицание всех философических аргументов.
  Жизнь не только искра. Она пылает огнем. Он знает, что она - огонь, по простой причине: постепенно жизнь выжигает себя. Пожирает все доступное топливо, мигает, гаснет и пропадает.
  Но одно ли - жизнь и душа? К чему это разделение?
  Всякий умеет чертить круги в пыли, но на фоне великой схемы их канавки так жалки!
  Дом-клинки побороли усталость и занялись лошадьми. Стащили седла, вынули скребки. Руки поглаживали мышцы, ощупывали жилы и кости под натянутой кожей. Животные стояли недвижимо: Айвис так и сумел понять, терпят ли они такое внимание или находят в нем нечто приятное. У животных есть лукавство, но улыбаться они не умеют. И, как всегда, их глаза походят на провалы в царство загадок.
  Капрал Ялад подошел к нему. - Сир, они двигались весьма точно. Правда ведь? Никогда не видел такого совершенства.
  Айвис хмыкнул: - Хочешь комплиментов, капрал? А может, поцелуя? Иди поищи куколку, которую забросил за стену конюшен. Я не тот, кто тебя ублажит. Если захочу общения, найду кого-нибудь другого, не полуумка.
  Ялад отступил. - Извиняюсь, сир.
  Капитан знал: его дурное настроение стало предметом множества пересудов в казармах. Никто не понял истинной причины, чему Айвис был только рад. Они только трудятся упорнее, надеясь его удовлетворить или хотя бы не разозлить еще сильнее. Узнай они причину, сочли бы сумасшедшим.
  Было что-то в воздухе, в летней жаре, и оно казалось... неправильным. Словно злость наделена запахом, вонью, и даже горячий ветер не уносит ее, солнце не в силах ее выжечь, а зреющие злаки - поглотить.
  В такие вот дни у него по коже мурашки ползут. Он заметил одиноких всадников, что огибали границы имения, торопливо срезая путь по землям Драконуса. Он уловил слабый привкус дурного дыма, того дыма, что исходит от горящей одежды, горящих вещей, горящих волос и плоти - но такой слабый, что нельзя быть уверенным и тем более определить направление, откуда доносится дым.
  Он взял за обыкновение дежурить вечерами, заходя в лес и бродя по опушке, и в гаснущем свете находить мгновения ужасающей тишины - но даже когда всё затаивало дыхание, доносился слабый выдох, запашок чего-то неправильного.
  Если жизнь как целое наделена душой, она тоже должна быть пылающим огнем, и как жизнь сгорает, должна сгорать и ее душа. Но, похоже, она угасает дольше обычного. Может, умирание ее длится вечно. И как жизнь может болеть, так и душа - если у вас есть глаза, чтобы видеть, найти истинное средоточие неправильности. Гуляя на закате вдоль темного края леса, он думал, что способен ощущать душу страны - душу, слепленную из множества меньших душ - и ощущал при этом нечто болезненное.
  Айвис повернулся к капралу. - Всем собраться, возвращайтесь. Трусцой по дороге, коней вести в поводу. Разомните мышцы. Всем помыться перед трапезой.
  - Слушаюсь, сир.
  - Я буду позже.
  - Разумеется, сир.
  Лес, сохраненный по указанию лорда Драконуса, кривым пальцем лежал меж холмов, следуя линии древнего речного русла. Здесь, сразу за полями, он был не густым, но перелески тянулись почти до самого Оплота. Если же пойти севернее, вдоль "пальца", лес станет гуще, а если вы будете настойчивы, окажетесь в "ладони", там, где долина становится обширной поймой. Там древнее сердце леса.
  Уже несколько лет Айвис не бывал в чаще. Мало кто бывал с тех пор, как Драконус воспретил вырубку деревьев и охоту на любого зверя. Браконьерство всегда рискованно, а здесь наказание - смерть, и кару может приводить в исполнение любой патруль. Это расхолаживало робких охотников и дровосеков. Но главным препятствием была доброта лорда. Никто не голодал в его землях, никому не приходилось встречать зиму без дров. На взгляд капитана, настоящее чудо - это когда тот, кто может сделать многое, действительно делает многое. Но ведь не все способны понять. Иные браконьеры просто любят браконьерствовать; любят жить вне закона; любят тайны и обман, любят делать дураками тех, кто выше них.
  Айвис подозревал, что большинство таких или покинуло владения Драконуса, или затаилось. Последнего лесного вора повесили три года назад.
  Он брел по лесу. Немногочисленные следы на пути были оставлены мелкой дичью. Более крупного зверя истребили давно - задолго до появления Драконуса. Тут есть вид оленя, едва по колено капитану, но это звери ночные и редко попадаются на глаза. Он слышал осторожное тявканье лисиц, видел пролет совы, но эти моменты не могли скрыть оскудение остатков леса. Он ясно ощущал вокруг пустоту, словно тяжесть молчаливой и неотступной вины. Когда-то он радовался прогулкам по лесу, но теперь - нет.
  Дневной свет угасал. Словно ища того, чего невозможно найти, Айвис заходил все глубже в чащу, туда, где еще стояли древние деревья, блестя в темноте черной корой. Тут и там он замечал красные полосы - трещины на упавших и расщепленных стволах. Черные деревья походили на мускулы, на мясо. Это его всегда раздражало.
  Он бродил, повинуясь импульсам, почти бездумно продвигаясь вперед. Что это, бегство от предвидимого будущего? Но бежать некуда. К тому же у него есть обязанности. Владыка полагается на него, чтобы муштровать клинков, готовить к внезапной бесконтрольности, каковая есть гражданская война. Лорд Драконус не пользуется шпионами. Оплот Драконс изолирован. Вокруг кипят неведомые события.
  Он обнаружил себя на тропе, ветви были обломаны на высоту роста. Окружившие ее стволы казались изуродованными. Айвис остановился. Изучил одно дерево, вглядываясь сквозь сгущавшийся сумрак. Ему придали форму, словно некие руки прогладили древесину. Оно покрылось выпуклостями, напоминая раздувшееся женское тело. Нечто подобное он различил в следующем дереве, и во всех вдоль тропы. По спине пробежал холодок.
  Он не знал, что в лесу обитают отрицатели; но он никогда и не заходил в старинное сердце. Он понимал, что с их стороны бояться нечего и они, скорее всего, сами от него прячутся. Наверное, его уже заметили. Но ощущение болезни не отпускало.
  Во рту было сухо. Он двинулся дальше.
  Аллея деревьев привела к поляне, усыпанной заостренными шестами высотой до бедра, вбитыми в грунт и образующими непонятный и угрожающий узор. В центре было тело, насаженное на колья спиной, руками, ногами. Прорвавшие кожу острия мерцали в слабом звездном свете.
  Это была донага раздетая женщина. Она висела на двух десятках кольев, и даже голова вроде была пронзена. Он не понимал, почему она не сползает вниз.
  Видимого пути к ней не было. Дворовый кот смог бы пробраться меж шестов, но не взрослый мужчина. Айвис подошел ближе. Вокруг больше никого не было. Он пнул кол, проверяя, глубоко ли тот вколочен, и нога отскочила.
  - Я не для тебя, - сказала женщина.
  Недоуменно выругавшись, Айвис отпрянул. Вытащил клинок.
  - Железо и дерево, - сказала она. - Но железо никогда не говорит дереву добрые слова, верно? Оно шумит, нанося раны, и сулит пламя. Пред железом дерево может лишь сдаваться, и так всякий раз, всякий раз.
  - Что за колдовство? - воскликнул Айвис. - Ты не можешь оставаться в живых.
  - Насколько громадным видишь ты мир, Тисте? Скажи, сколь велика темнота? Далеко ли тянется свет? Много ли проглотит тень? То ли обещало тебе воображение? Меньше, чем ты надеялся, и больше чем ты боялся. Где ты встанешь? И когда встанешь? Перечисли мне своих врагов, Тисте, во имя дружбы.
  - Ты мне не друг, - зарычал он. Увидев, как поднимается в ночи дыхание из ее рта, увидев кол в основании черепа. Если он одной высоты с прочими, то ее мозги должны быть пронзены до самого лба. Она не может быть живой.
  - Есть, думаю, - сказала она, - другой путь. Но тебя я не зову. Ты здесь захватчик, Тисте. Незваный гость. Но и я здесь, и это нельзя отрицать, так что я принуждена отвечать на твои вопросы.
  Он потряс головой.
  - Остальные меня покинули, - говорила она.
  - Кто ты?
  - Я ты, когда ты спишь. Когда мысли твои плывут и теряется время. Я там, за каждым миганием глаз - таким быстрым, таким кратким. В этом движении таится вера, что всё будет как было. И страх, что всё станет не как было. Я лежу с тобой, когда ты пьян, и когда без чувств, и твоя плоть встречает мою, и я укореняю в тебе всё непознанное и забираю себе еще один кусочек жизни, навеки от тебя ушедшей. И ты пробуждаешься, став меньше, каждый раз. Я...
  - Хватит!
  Она замолчала.
  Он видел ручейки крови на кольях, видел блестящую лужу, в которую они вливаются. Но всё это не может быть реальным. - Назови свое имя.
  - У Тисте нет для меня имени.
  - Ты богиня леса?
  - Лес не знает богинь. Деревья слишком заняты пением. Даже умирая, они поют. Нет времени на богов перед ликом этой гибели.
  - Кто с тобой это сделал?
  - Сделал что?
  Он рубанул мечом, широко прорубив колья. Полетели щепки. Он принялся пинать обрубки, растолкал их и шагнул в лабиринт.
  - Что ты творишь? - спросила она.
  Он не отвечал. Иные вещи непереносимы. Ни один здравый мужчина или женщина не выдержит столь жестокого видения. Айвис больше не верил глазам. Не думал, что ночь принадлежит ему. Не думал, что остается в знакомом мире. Что-то случилось; что-то похитило его душу или завело ее в ловушку. Он потерялся.
  Клинок рассекал колья. Он был все ближе к ней.
  - Железо и дерево, - сказала она.
  Ноги и руки болели, пот лился по лицу. Он дошел до нее. Взглянул вниз, в лицо, и увидел женские глаза.
  Она была не из Тисте. Он не знал, кто она. Глаза ее были щелками, слегка раскосыми на внешних уголках. Кожа побелела от кровопотери. Острие пронзившего череп кола вылезло прямо над глазами, разорвав кожу. Она улыбалась.
  Айвис стоял, грудь тяжко вздымалась после яростной битвы с лесом кольев. Кровь текла из-под заноз в ладонях и предплечьях. Женщина должна была быть мертвой, но не была. Он понимал, что не сумеет ее снять.
  - Не знаю, что делать, - шепнул он.
  - Ты ничего не можешь сделать, - отозвалась она. - Лес умирает. Мир приходит к концу. Всё, что ты знал, разрушится. Фрагменты разлетятся. Не нужно плакать.
  - Ты можешь... можешь остановить...?
  - Нет. Как и ты. Любой мир должен умереть. Единственный вопрос: ты ли будешь тем, кто вонзит смертельный нож? Вижу железное лезвие в твоих руках. Чувствую запах дыма на одежде. Ты из народа кузницы, ты избил свой мир до смерти. Мне не интересно тебя спасать, даже если бы я могла.
  Ему вдруг захотелось ее ударить. Заставить ощутить боль - свою боль. И тут же он сообразил, ощутив шок, что не ему первому пришло такое желание. Гнев угас внутри. - Ты не сказала ничего, чего я уже не знал бы, - произнес он, и лицо исказилось от горечи слов.
  - Таков мой дар, - снова улыбнулась она.
  - И получая дар, мы можем лишь увечить тебя.
  - Не меня ты увечишь, капитан Айвис.
  - Так ты не чувствуешь боли?
  - Лишь вашу.
  И тогда он отвернулся. Впереди долгий путь назад, в крепость; путь из одного мира в другой. Он займет остаток ночи. Айвису хотелось находить лучшее в любом народе, даже в отрицателях. Но сотворенное ими его потрясло. Он не мог понять ни пробужденного колдовства, ни творимых в этом тайном месте мрачных обрядов. Не знал, как они ее нашли: призвали чарами из-под земли, создали на крови жертвоприношений?
  Он дошел до края поляны, миновал аллею уродливых деревьев, ощущая себя выплюнутым, выброшенным в мир без цвета и без жизни. Лес вдруг стал тусклым, и подумалось: посмей он остановиться, посмей помедлить и вздохнуть... услышит пение деревьев. Поющих, умирая.
  
  Обида сидела с сестрами в закутке, который они обнаружили под кухней. Прямо сверху была пекарня, заднюю стену комнатенки составляло основание печи. Туда, где скорчились они, сыпалась мучная пыль при каждом тяжелом шаге работников; в тусклом свете стоявшей на полке лампадки казалось, что воздух полон снежинок.
  - Не будь она заложницей... - сказала Зависть. - Я изрезала бы ей лицо.
  - Бросила бы уголья на спящую, - добавила Злоба.
  - Изуродовала бы, - поддакнула Обида, наслаждаясь привычной игрой в прятки в тайной комнате. Они прижались друг к дружке, как ведьмы или вороны, а ходящие сверху ничего не знают, тупицы.
  - Яд, вот что лучше всего, - начала Злоба, но Зависть лишь потрясла головой. - Не яд. Обида права. Сделаем ее уродиной. И пусть живет так всю жизнь.
  Несколько недель назад они прятались в угловой башне напротив любимой башни Аратана и следили за прибытием новой заложницы. Зависть совсем разбушевалась, едва Обида сказала, что гостья красивая, и так все началось - планы, как испортить ее красоту. Пока что, конечно, они ничего не сделали - одни слова, как и предсказала Зависть. Сендалат Друкорлат была заложницей, а значит, ее нельзя было тронуть.
  Но планировать было весело, и если что-то случится, то случайностей не избежать, верно?
  - Слишком она стара для заложницы, - буркнула Злоба. - Старуха. Нам подобает настоящий заложник, не она.
  - Мальчишка был бы лучше всего, - согласилась Зависть. - Вроде Аратана, только еще моложе. Такой, какого мы могли бы загонять в угол. Слишком слабый, чтобы не дать нам сделать всё, чего пожелаем.
  - И что мы делали бы? - спросила Обида. Она была самой младшей и потому могла задавать глупые вопросы, не будучи жестоко побитой; иногда сестры вовсе ее не били и не засовывали в рот гадости, и тогда она понимала, что вопрос был хорошим.
  Злоба фыркнула. - Что мы делали бы? - переспросила она и Обида увидела радостную улыбку. Когда Злоба улыбается, всегда бывает что-то плохое. - Пичкали бы, вот что, до тех пор пока он бы не взмолился.
  - Как ни взмаливайся, не помогает, - сказала Обида.
  Зависть засмеялась. - Ты умоляй посильнее. Можно сделать его рабом. Хочу рабов.
  - С рабами покончено, - заметила Злоба.
  -Я их верну, когда вырасту. Сделаю рабами всех и они будут мне служить. Буду править империей. Всех красивых женщин буду убивать или уродовать.
  - Кажется, никогда мы не повзрослеем, - вздохнула Обида.
  Она заметила, что сестры молча переглянулись; Зависть пожала плечами. - Скрабали. Обида, ты слышала о птицах-скрабалях?
  Обида помотала головой.
  - Они делают маленькие гнезда, но кладут много яиц, - объяснила Зависть. - Потом все цыплята вылупляются и вначале всё хорошо, но потом они начинают расти.
  - И гнездо всё теснее, - сказала Злоба, протягивая руку и проводя пальцами по запястью Обиды.
  Зависть смотрела на них сияющими глазами. - Тогда те, что больше, начинают задирать слабых. Убивают и едят, и гнездо уже не переполненное.
  Пальцы Злобы взбирались выше по руке, подходя к шее Обиды.
  - Не люблю скрабоптиц, - сказала Обида, содрогнувшись от прикосновений.
  - Скрабалей, - продолжала улыбаться Зависть.
  - Поговорим снова о заложнице, - предложила Обида. - Сделаем ее уродиной.
  - Ты слишком мала, чтобы понимать отца, - заявила Злоба, - когда он рассказывает нам, как вырасти. Восемь лет, как у Тисте, и никто не знает, что мы особенные. Растем так же, как они. Но лишь первые восемь лет или девять.
  - Потому что мы не Тисте, - шепнула Зависть.
  Злоба кивнула, рука ее скользнула Обиде на горло. - Особенные.
  - Но мама была...
  - Мама? - Злоба фыркнула. - Ты ничего не знаешь о матери. Это секрет. Лишь мы с Завистью знаем, а ты не такая взрослая, не такая важная.
  - Отец говорит, это в нашей природе, - добавила Зависть.
  - Что? - удивилась Обида.
  - Расти... быстро.
  - Ужасно быстро, - кивнула Злоба.
  - Аратан...
  - Он особенный...
  - Не особенный, Злоба, - сказала Зависть.
  - Нет, особенный!
  - Ну, по иному особенный. Но ты видишь, как быстро он вырос - выше нас.
  - После льда.
  - В том и секрет, Злоба. Ты должна сперва почти умереть. Вот я о чем. Вот о чем.
  Обида не понимала, о чем они толкуют. Ей не нравилось, что Злоба ухватила ее за горло, но она боялась пошевелиться. Вдруг Злоба решит не отпускать? - Мы ненавидим Сендалат Друкорлат, - начала она. - Кто сказал, что заложницы особенные? Давайте ее напоим и порежем лицо, и бросим уголья, чтобы изгадить щеки и лоб, и спалим волосы. Засунем уголья в глаз. Выжжем!
  - Хочешь вырасти? - спросила Злоба.
  Обида кивнула.
  - Быстро вырасти? - настаивала Злоба, наклоняясь и гладя Обиду по волосам. - Быстрее нас? Хочешь вырасти выше нас, малютка? Если сможешь, будешь нас унижать. Заставишь нас лежать с псами и радоваться.
  Обида подумала про пса, того, которого Айвису пришлось убить. Подумала о том, что они сделали с Аратаном, когда он был маленьким, таким маленьким, что не смог прогнать пса, да ведь они втроем его держали. Интересно, помнил ли он об этом?
  - Хочешь, чтобы мы лежали с псами? - сказала Злоба.
  - С Джелеками, - ответила Обида. - Взрослыми. И я заставлю вас радоваться, да, и просить еще!
  - Разумеется, - мурлыкнула Зависть. - Или мы решим вырасти прямо сейчас, и ты будешь еще меньше нас. Тогда сама пойдешь к Джелекам.
  - Не позволю!
  - Но нас две, - заметила Злоба, - а ты одна, Обида. К тому же мы уже многое тебя заставляли делать.
  Но Обида уже высказалась. По правде, она ненавидела все, что делали с ней сестры. Желала убить их обеих. Ее не удовлетворили бы забавы с псами, Джелеками или слюнявыми стариками. Когда вырастет, она убьет сестер. Порежет на кусочки. - Дайте мне быстро вырасти, - заявила она.
  Улыбка Злобы стала шире, рука сомкнулась на горле.
  Потеряв возможность дышать, Обида начала дергаться, пытаясь исцарапать Злобе лицо, но Зависть подползла ближе и схватила ее руки, опуская вниз. Обида пиналась, но Злоба придвинулась и села на нее. Рука продолжала жать, и была она ужасающе сильной.
  Злоба хохотала, сверкая глазами. - Я видела сон прошлой ночью, - шептала она. - Сон об убийстве. Это было чудесно.
  Обида ощутила, как выпучиваются глаза, лицо стало невозможно горячим. Чернота сомкнулась вокруг, проглатывая всё.
  
  Зависть услышала, как что-то лопнуло в шее Обиды, и оторвала руку Злобы. Голова младшей сестры моталась, словно желая показать отпечатки на горле - полосы пальцев, белые пятна от костяшек, полумесяцы от вонзившихся ногтей.
  Обе они молчали, смотря на Обиду сверху вниз.
  Потом Злоба вздохнула. - Не сработало. Не как с Аратаном. Не работает, Зависть.
  - Я не слепая, - бросила ей Зависть. - Наверное, ты делала неправильно.
  - Я делала, как ты сказала!
  - Нет - душить была твоя идея, Злоба! Из снов!
  - Ну, - прошептала та, - я сделала это два раза. Убила дважды, каждый раз одинаково. Задушила их до смерти.
  - Вот что бывает, если слишком далеко зайти в мечтах. Я велела оставаться рядом с домом. Ты глядишь слишком многими глазами.
  - Не просто гляжу, - ответила Злоба. - Я его заставила.
  - Такова твоя сила, значит. Отец сказал, у нас есть силы. Сказал, назвал это аспектами.
  - Знаю, что он сказал. Я там была.
  - Ты заставляешь их радоваться злому. Я заставляю их желать. - Зависть посмотрела на труп Обиды. - Интересно, каков был ее аспект.
  - Никогда не узнаем, - ответила Злоба. - Как и она.
  - Ты ее убила, Злоба.
  - Это была случайность. Эксперимент. Отец виноват, зачем нам сказал.
  - Ты убила Обиду.
  - Случайность.
  - Злоба?
  - Чего?
  - На что это похоже?
  
  Под основанием печи была ниша - оттуда кто-то вынул несколько камней, словно желая что-то спрятать, но так и оставив углубление пустым. Она как раз подходила под тело Обиды. Они надавили что есть сил, руками и ногами, сломали пару костей - и сумели вогнать труп в нишу. Вынутые камни, на которых Злоба и Зависть имели обыкновение сидеть, теперь легли перед печью, хотя бы частично замаскировав нишу.
  - Хилит станет проблемой, - сказала Злоба. - Захочет узнать, куда подевалась Обида.
  - Ну, тогда придется сделать то, о чем мы с тобой уже договорились.
  - Сейчас же?
  - Другого выбора нет. И не только Хилит, верно? Атран, и Хайдест, и Айвис.
  Злоба судорожно вздохнула. - А заложница?
  - Не знаю. Это проблема. Впрочем, мы можем остаться здесь. На недолгое время. Да посмотри, что отец сделал с Аратаном. Увез прочь. Мы-то знаем, он уже мог его убить, перерезать горло и выпить всю кровь. Потом вернется и с нами сделает то же. Особенно теперь.
  - Нужно пойти в храм, Зависть. Поговорить с ним.
  - Нет. Он сможет дотянуться. Ты знаешь, что сможет!
  - Не он, - возразила Злоба. - Лишь то, что он оставил позади. Оно носит его доспехи. Оно ходит туда-сюда. Мы же слышали!
  - Нельзя говорить с вещью.
  - Откуда ты знаешь? Мы ни разу не пытались.
  Глаза Зависти широко раскрылись. - Злоба, если мы его выпустим, может никогда не загнать назад. Дай подумать... Стой. Можешь дать ему сон?
  - Чего?
  - Если я заставлю его чего-нибудь захотеть, сможешь заставить его это полюбить?
  Злоба охватила себя руками, словно вдруг продрогнув при всем жаре от печи. - Зависть. Мы говорим о силе отца. Отца!
  - Но его тут нет.
  - Он все равно узнает.
  - И что? Ты сказала, нам придется сбежать при любом раскладе.
  Злоба села прямее. Метнула сестре острый взгляд. - Ты говорила, сработает. Если она подойдет к порогу смерти, внутренняя сила поднимется и пробудит ее.
  - Во мне пробудилась.
  - И во мне. Вот, ты неправильно понимаешь.
  - Может быть. А ты не выглядишь выросшей.
  Злоба пожала плечами. - И не нужно. Может, вырасту, когда пожелаю. Кажется, всё у меня в руках. Знаешь, я могла бы перевернуть весь Куральд Галайн, если бы пожелала.
  - Может, и придется. Чтобы замести следы.
  - Папочка узнает.
  - Помнишь, как Айвис убил охотничьего пса, который трахал всё подряд? Подошел сзади и полоснул по жилам на лапах, одним взмахом меча?
  - В точности помню. Пес выл и выл, пока небо не потрескалось.
  Зависть кивнула: - Отец меня не пугает. Нужно только дать народу повод, и он станет Айвисом.
  - А отец станет псом? - фыркнула Злоба. - Едва ли. У него Мать Тьма. Не нужно трахать всё подряд на свете, когда она рядом.
  - Ты не врубилась, сестрица. Ты недостаточно умна. Никогда не была.
  - Можешь так думать, но знай: ты ничего обо мне не знаешь.
  - Я знаю, что ты убийца.
  - Ну скажи, Зависть, что тебе это отвратительно.
  - Ты не врубаешься, но твои слова дали мне идею. Хотя нужно поразмыслить хорошенько. Но сначала разберемся с челядью в доме.
  - Ночью?
  Зависть кивнула. - Думаю, да.
  Злоба понимающе улыбнулась: - Ты просто хочешь узнать, на что это похоже.
  Зависть только пожала плечами.
  Через миг они уже мчались по тайным проходам меж стен.
  Случайности происходят, и когда они происходят, самое важное - скрыть следы, и побыстрее. Но не так быстро, чтобы ошибиться и выдать себя. Прятать правду, таков был особый талант Зависти - наряду со многими иными талантами, напомнила она себе. Злоба хороша в практических вопросах, когда нужно нечто сделать. Но ей нужно руководство. Нужно направление.
  Грядущая ночь обещала быть славной.
  
  В доме Драконуса шла война. Даже в редкие моменты одиночества, без необходимости поддерживать оборону, Сендалат ощущала, как звание заложницы сжимает ее слишком тесной одеждой, угрожая задушить.
  Домохозяйка Хилит сновала по коридорам днями и ночами. Насколько могла судить Сендалат, она спала лишь вместе с демонами, то есть никогда. Карга отбрасывала на дом огромную всепожирающую тень, и даже у тени были когти. Ночами Сендалат снились схватки с Хилит, полные крови, слюны и выдранных волос. Ей мечталось вогнать нож глубоко во впалую грудь Хилит, услышав хруст ребер, увидеть, как ужасное лицо растягивается в тихом крике, а черный язык извивается будто осыпанная солью пиявка. Просыпалась она от таких снов, чувствуя разлившуюся по душе и телу теплоту удовлетворения.
  Хотя это всё смешно. Едва вернется лорд Драконус, империя Хилит рухнет грудой пыли и грязных тряпок. А пока Сендалат делает все, чтобы избегать старухи, хотя некоторые ежедневные ритуалы необходимы. Самое худшее - обеды. Сендалат приходилось сидеть за дальним концом стола, напротив пустого кресла, в которое сел бы Драконус, будь он здесь. Как заложница, она была главой дома, но лишь потому, что три дочери лорда не вошли в возраст. Сендалат их редко встречала. Они жили, словно призраки или дикие котята. Совсем не понять, чем они занимаются целыми днями. И все же она им сочувствовала уже за придуманные лордом Драконусом имена.
  В его обыкновении было собирать главных слуг за трапезой. Будь дом полон, к Айвису и Хилиз присоединялись бы страж ворот Раскан, мастер-конюший Вент Дирелл, оружейник Сетил, лекарка Атран и хронист Хайдест. Среди них Сендалат интересовала лишь Атран; впрочем, Раскана она еще не видела - он уехал с лордом и его побочным сыном. От Вента несло конюшней, он частенько заявлялся с лошадиным навозом на подошвах и в привычном, покрытом пятнами фартуке. Руки его были грязны, говорил он редко, торопясь запихать пищу в рот; а если и говорил, то лишь жаловался капитану Айвису на утомленных лошадей, обвиняющим тоном перечисляя захромавших скакунов. Горничные рассказали Сендалат, что Вент даже спит в конюшнях. Сетил, хранитель арсенала, вообще не говорил, ведь на войне ему отрезало мечом часть языка. Нижняя часть лица была жестоко изуродована шрамами, он с трудом удерживал еду во рту и не поднимал ни на кого глаз. Хронист Хайдест - маленький тип с покатым лбом и выступающей челюстью; он шепелявил, с одержимостью твердя о счетах - решительное увеличение числа дом-клинков стало для него непосильным личным бременем, словно господские богатства принадлежат не Драконусу, а Хайдесту. На капитана Айвиса он смотрел с откровенной ненавистью, но проигрывал битву за битвой. Еще он зачастую рассказывал о болях в животе, но любое предложение лекарки исцелить недомогание отвергал, грубо мотая головой.
  Атран была женщиной умной, она обычно игнорировала Хилиз и заигрывала - к его очевидному неудовольствию - с Айвисом, вовлекая и Сендалат в издевательский заговор против несчастного мастера оружия. Это и было единственным развлечением во время обедов. Но в отсутствие капитана Атран впадала в уныние, пила слишком много и мрачно молчала; к концу трапезы она с трудом стояла, не говоря о том, чтобы идти.
   Сендалат успела изучить обитателей дома, их места в иерархии. Все было слишком сложно, ненадежно и порядком смешно. Ее непрестанно осаждала скука. Непонятно, как изменятся дела с приездом лорда, но как-то изменятся - потому она ожидала его с нетерпением.
   Почти пора было идти к ужину. Она сидела в своей комнате, поджидая двух горничных. Они уже опаздывали, что было необычно, хотя еще не казалось дерзостью. Хилит, вероятно, нашла им какую-то неотложную работу, проявив все свое имение подгадывать время: причинение неудобств заложнице стало у Хилит навязчивой идеей.
   В доме было тихо. Встав, она подошла к окну во двор. Капитан Айвис еще не вернулся. Трапеза обещала стать ужасной: лекарка напьется, Хайдест и Вент перейдут к злословию в адрес отсутствующего мастера оружия, а Хилит, разумеется, будет их украдкой раззадоривать. Сендалат уже почти видела блеск удовольствия и удовлетворения в глазенках карги, слышала, как лязгают ножи, скребут по тарелкам, разрезая нежное мясо.
  Она надеялась, что Айвис вернется вовремя. Само его присутствие казалось стуком кулака по столу - он заставлял замолчать всех, кроме Атран. Сендалат завидовала умению лекарки поддразнивать жертву. Ее вожделение было настолько заметным, что казалось почти забавным; недовольство Айвиса тоже было заметно, и Сендалат начала подозревать, что тот положил глаз на совсем другую даму.
  Сендалат считала себя хорошенькой; замечала, как солдаты проводят ее взглядами на прогулках по двору, помнила, как нежно они выносили ее из кареты, когда жара полдневной поездки оказалась слишком сильной. Айвис тогда рассказал ей о дочери, но оказалось, что соврал, пытаясь быть заботливым. Она подозревала, что его забота однажды понадобится, и находила это его великодушие привлекательным.
  Но где же служанки? Скоро зазвонит колокольчик. Первые блюда уже готовятся на кухне, а Сендалат проголодалась. Она подождет еще немного, а если Рильт и Зул не покажутся... что ж, она так и сойдет в столовую неопрятной и постарается выдержать взгляды торжествующей Хилит.
  
  Хилит вышла из комнат в коридор. Заметила пыль там, где пыли быть не должно. Рильт заслужила порку - по задним частям бедер, где больнее всего, а рубцы и кровавые полосы незаметны под туниками. А Зул не обманет Хилит - девица каждую ночь встречается с парой или тройкой дом-клинков за казармами, зарабатывая деньги, мечтает уехать подальше. Но Хилит нашла тайник с ее сбережениями, и если денег скопится много, украдет всё и никому не расскажет. Задержка на целую зиму станет достойным наказанием, а если Зул станет раздвигать ноги десять раз за ночь и ходить с красными глазами... что же, поделом шлюхе мука.
  Свернув в коридор, что ведет к лестнице, она увидела на полу плачущую над разбитым коленом Злобу. "Неуклюжее шлюхино отродье, жаль, что не череп разбила. Мерзкое создание, мерзопакостное". - Ох, милая, - заквохтала она с улыбкой, - какая ужасная ссадина, вот беда.
  Злоба подняла голову, глаза снова наполнились слезами.
  Что-то новенькое. Хилит никогда не видела гнусных дочек лорда плачущими. Им позволялось бегать где хочется, как дикаркам, их избавили от порки, хотя Хилиз именно этого и хотелось - вбить в мерзавок подобающее смирение и уважение. Дети должны походить на испуганных кроликов, только это научит путям мира и покажет, как нужно выживать.
  - Больно, - хныкала Злоба. - Госпожа Хилит, наверное, тут перелом! Не посмотрите?
  - Я готовлюсь к трапезе - думаешь, мне нужна грязь и кровь на руках? Иди к лекарке или к целителю из казарм - вот где тебе будут рады.
  - Но, госпожа... - Злоба вдруг вскочила, вставая на пути Хилит.
  Хилит фыркнула: - Какой уж перелом... - Звук сзади, она начала поворачиваться. Что-то вонзилось в спину, вышло назад и вонзилось снова. Боль заполнила грудь Хилит. Ощутив невозможную слабость, она одной рукой ухватилась Злобе за плечо, но девица со смехом увернулась.
  Хилит упал на пол. Она ничего не понимала. Она едва могла оторвать лицо и руки от полированного пола, и были грязь и пыль между досок. Рильт нужно высечь. Всех нужно высечь.
  
  Зависть поглядела на ножик в руке, увидела, как застыла кровь жалкой старой ведьмы на отполированном стальном лезвии - бусинами, будто вода или масло. Потом поглядел на Хилит, что лежала на брюхе, отвернув набок голову, и глаза смотрели на Зависть, ничего не видя.
  - Хватит пялиться, - зашипела Злоба.
  - Нужен нож побольше, - сказала Зависть. - Этот не для мужчин.
  - Для Хайдеста сошел!
  - Он недомерок. А вот Вент настоящий мужчина. И Сетил. Айвис...
  - Айвиса нет. Я послала его в сон. Теперь я так могу. Легко.
  Они были все в хлопотах. Резня в прачечной. Убийства в каморках горничных. Мертвая повариха, мертвые поварята - Зависть украла этот нож несколько месяцев назад и думала найти в кухне получше, но те оказались уж слишком большими. Хотелось бы ей быть сильнее, но пока всё идет отлично, ведь можно бить сзади, пока Злоба отвлекает жертву. Стать убийцей оказалось легко.
  - С мужчинами будет трудно, - повторила она.
  - Бей в горло, - посоветовала Злоба. Окунула палец в лужицу натекшей из-под тела Хилит крови и снова испачкала колено. - Теперь Атран. Идем, пока не зазвонили к ужину.
  
  Узнав от капрала Ялада, что Айвис блуждает в лесу, Атран начала считать предстоящую ночь черной дырой, и сразу замаячило забвение, соблазняя ее и побуждая к поискам. Решив, что не стоит ждать первого бокала вина за ужином, она ушла в лекарскую и налила в глиняную кружку славную дозу чистого спирта. Добавила немного воды и ложечку порошка ягод нез. Выпила половину микстуры и встала, покачиваясь, пока не нашла спиной стену. Принялась ожидать, пока пройдет первое ошеломляющее жжение. Еще через пару мгновений ощутила действие ягод.
  Щепотка черного порошка на язык потерявшего сознание мужчины заставит того вскочить через одно сердцебиение; но она употребляла его так долго, что тело попросту как бы начало расплываться. Приятная теплота заполнила ноги и руки. Выпивка влечет в сон, но порошок держит ее бодрствующей, полной диких сил. Не будь в крови алкоголя, знала она, ее сейчас трясло бы - нервы напряжены, зрение мутится. Как-то она видела мужчину, который под порошком нез выломал дубовую дверь.
  Ее ожидает забвение восхитительное, особенно если удастся сохранить прямой путь. Ягоды нез отпускают быстро и яростно, она пошевелиться не сможет целый день, упав где получится, но не будет и снов. Она была довольна такой сделкой.
  Айвис ушел на ночь. Она не смогла его затронуть, хотя открыто показывала любовь - он просто не интересуется, именно равнодушие ранит Атран, словно копье пришпиливает тело и душу к земле. Она знает, он взял в койку какую-то женщину - интересуйся он мужиками, она поняла бы и не стала бы так обижаться. Но нет. Именно к ней в нем нет интереса.
  Она не уродина. Может, чуток худощава, и становится все тоньше, ведь ягоды нез пожирают запасы; но лицо ровное, без торчащих углов и морщин, и щеки не запали. У нее зеленые глаза, которыми мужчины склонны восхищаться, а резкость, которая их смущает, давно пропала, утонула навек. Острый ум - нежеланный дар, если ты ищешь одурения.
  Злоба, хромая, вошла в лекарскую. - Атран? Я повредила колено! Иди скорее - я сама не могу!
  Хирург моргнула. - Чушь, - сказала она, не пошевелившись.
  Девица нахмурилась. - Чего?
  - Это артериальная кровь, и это пятно, а не струйка. Повариха зарезала очередную свинью? А ты мерзкая мелкая гадина, поняла?
  Злоба уставилась на нее - и не спеша распрямилась. - Просто шутка, - сказала она.
  - Иди с глаз моих.
  Девица нахмурилась. - Отцу не понравится, когда я расскажу.
  - Отец тебя не любит, и какого хрена ему будет до того, как я с тобой говорила?
  - Мы тебя убьем, - сказала Злоба. Зависть вышла из-за ее спины, Атран увидела в руке окровавленный нож.
  - Что вы, дуры, натворили? Кому навредили? Где Обида?
  Зависть рванулась к ней, поднимая нож.
  Рука Атран мелькнула, поймав запястье девушки и переломив. Она тут же ухватила ее рукой за глотку и швырнула через комнату. Зависть упала на стол, спина выгнулась над краем - стол отлетел и перевернулся.
  Злоба с визгом рванулась в атаку.
  Шлепок ладонью заставил ее упасть. Атран обернулась и увидела, как Зависть поднимается с пола, что невозможно - у девки должна была сломаться спина, лопнуть как веточка. Но вместо того нечто темное и злое истекало из девки, сочилось из рук, ног, из темных глаз. Щупальца ужасного колдовства тянулись, хлеща как когти. Сломанное запястье срасталось на глазах, плоть шевелилась под алой кожей.
  Злоба встала на ноги, в ней Атран увидела такую же мощь. - Ты никто! - зашипела девка. - Бесполезная пьяная сука!
  Колдовство хлестнуло от обеих, щупальца молотили по Атран. От их касания лопалась плоть, кровь брызгала, горячая как расплавленный воск. Атран подняла руки, защищая глаза, и ринулась на Зависть. Порошок нез бушевал в теле, питая гнев, изгоняя мучительную боль. Цепкие руки нашли лицо Зависти, охватили хищными когтями и подняли над полом. Теперь она швырнула девку со всей силы. Та ударилась о стену, затылок продавился с влажным чавканьем. Окутавшая ее магия замерцала.
  Злоба продолжала нападать, поражая в спину, отрывая плоть от костей. Атран задохнулась, разворачиваясь и шагая вперед.
  Девка внезапно метнулась к двери, но башмак Атран ударил ее в бок. Злоба отшатнулась, врезавшись в косяк. Лицо вздулось, она не могла вдохнуть. Атран подскочила, схватила мельтешащую руку и развернула девку лицом в стену. Кости треснули, Злоба упала на пол нелепой кучей.
  Боль от ран терзала рассудок Атран. Она стонала и непроизвольно тряслась, снимая с полки боевые снадобья. Нашла флакон с маслом реллит, вытащила пробку и торопливо выпила содержимое. Боль исчезла, как пламя свечи под ведром воды. Одежда ее была порвана и пропитана горелой кровью - но жар прижег только что нанесенные раны. Она не знала, что со спиной, хотя догадывалась: дело плохо. Но это подождет.
  Обе девки шевелились. Кости срастались у Атран на глазах.
  Времени мало... На колышке у хирургического стола висели инструменты. Шатаясь, она сняла мешок, развязала и высыпала на стол. Взяв нож для сухожилий, пошла к Зависти. Ухватила неловкой рукой, потащив к столу. Подняла тело и плюхнула на поверхность стола, приложила левую ладонь и что есть силы вогнала нож.
  Тело Зависти задергалось, глаза затрепетали. Атран выбрала второй нож и пришпилила к столу правую руку. Затем подобрала Злобу и притащила к другой стороне стола, пригвоздив подобным же образом.
  Некая часть Атран притаились в уголке разума, следила и понимала, что она сломана изнутри. Безумие вылилось, заполнив комнату, и все еще кипело. Широко раскрытые глаза смотрели из темного уголка с ужасом и неверием, пока она ковыляла, подбирая плащ и накидывая на истерзанные плечи.
  Девки тут долго не пробудут. Какое бы колдовство их не полнило, оно слишком могущественно, слишком жаждет свободы. Ей же нужно спасти как можно больше народа. Увести из дома - а потом сжечь его дотла.
  Дергаными, неуверенными движениями она двинулась к двери.
  Обида ступила внутрь, держа над головой каменный блок. Швырнула легко, словно кирпичик. Массивный камень ударил Атран в грудь, сокрушая ребра. Она упала как подкошенная, сильно ударившись затылком. Ее залил свет. Она не могла дышать, ощущая жар в легких и понимая, что уже умерла, что легкие затоплены кровью. Свет внезапно погас и она посмотрела наверх, видя Обиду - горло вздутое, черно-зеленое, в углах рта сухая кровь. Девка подобрала громадный камень и снова воздела над головой.
  Глаза, встретившие взгляд Атран за миг до падения камня, были пусты - такой взгляд лекарка видела уже тысячу раз. У мертвых. Невозм...
  
  Череп Атран распластался, мозг вытекал во все стороны. Обида смотрела на то, что натворила. Рядом на хирургическом столе извивались сестры, пытались сорвать руки с пригвоздивших ножей.
  Обида повернулась к ним. - Вы меня взбесили, - начала она. - Забрали фонарь. Унесли свет и оставили меня одну!
  - Больше никогда, - прошипела Зависть. - Мы обещаем - больше никогда!
  - Ну, будь хорошей девочкой и освободи нас! - попросила Злоба.
  
  Вент с шумом ввалился в обеденный зал. Прежде него туда успел лишь Сетил; хранитель хмуро сидел за столом, который не успели накрыть. Мастер лошадей нахмурился. - Прозвенел колокол, клянусь Бездной. Но я даже не чую запаха пищи - где челядь? Где все?
  Сетил вяло моргнул и пошевелил плечами.
  - Не хочешь сходить, поглядеть? - Не ожидая ответа (впрочем, от Сетила его было глупо ожидать), Вент подошел к служебной двери. Что-то было не так. А он очень ждал ужина, но потом узнал, что Айвиса не будет. Он чертовски зол на капитана. Лошадей совсем загоняли - проклятые звери не так умны, чтобы сопротивляться тирану, ведь Айвис именно что тиран.
   "Можно подумать, чертова война на носу..."
  Он толкнул дверь. Тела лежали на полу в лужах крови. Он уставился, пытаясь понять, что видит, а затем повернулся и побежал в обеденный зал.
  - Сетил!
  Покрытый шрамами мужчина поднял голову.
  - Собирай дом-клинков. Зови капрала Ялада. Кто-то перерезал слуг. И погляди - где остальные? Возьми меня Бездна - где заложница? Давай! К дом-клинкам! И убедись, что они будут при оружии.
  Когда Сетил убежал, Вент пересек помещение и ворвался в боковой проход к покоям заложницы. Потрясение уступало место ледяному ужасу. Для Домов нет ничего священнее безопасности заложников. Если он найдет ее мертвой, лорду не пережить последствий. Сама Мать Тьма не защитит. Дела идут худо, когда Айвис вдалеке. Проклятый дурень, блуждает в чаще день и ночь! А теперь...
  Он сказал себе, что ничего не знает, ведь альтернатива ужасна. Кто-то, наемный убийца, нашел путь в дом. Это нападение на Драконсов - лорд удалился, и ужас навестил его дом. Трусы!
  Почти миновав конурки горничных, он замялся и постучал в одну из дверей. Ответа не было. Вент пошел дальше. Сам не заметил, когда успел вытянуть нож.
  Крики со стороны главного входа. Дом-клинки внутри. А он близко подошел к двери заложницы, гадая, не поздно ли. Ее успели убить...
  Пять шагов до двери. Засов вдруг поднялся, дверь отворилась. Заложница встала на пороге. - Вент? Что такое? Я видела, по двору бежали...
  - Госпожа, прошу назад в комнату, - велел Вент.
  Она заметила нож в руке и отступила; он видел страх в глазах.
  Вент покачал головой. - Ассасины, госпожа. Произошла резня в доме. Идите назад. Я буду сторожить проход по появления домового клинка.
  - Резня? Кто? Мои служанки?
  - Не знаю насчет них, госпожа, но боюсь худшего. Только мы с Сетилом пришли на ужин - никого больше. Ни Атран, ни Хайдеста или Хилит. - Он обернулся на стук быстрых шагов в коридоре. Сердце вдруг застучало, он приготовился отдать жизнь прямо здесь, защищая ее. Порвать ублюдков... Но это оказался капрал Ялад. Молодой служака был бледен, держал меч наготове. Вытянулся, завидев Вента и Сендалат. - Хорошо, - сказал он, нервно кивнув. - Оба со мной...
  - Капрал, - сказал Вент, - не лучше ли заложнице остаться в сво...
  - Нет, я хочу собрать всех выживших в обеденном зале. Верно, можно бы поставить охрану - но, не узнав характер врага, я не решаюсь разделять взводы.
  - Капрал, в вашем распоряжении шесть сотен клинков.
  - Взводы, которые знаю и которым доверяю, мастер. Другие остаются в лагерях.
  - Не понимаю, - вмешалась Сендалат.
  - Госпожа, - отвечал Ялад, - если мы поспели вовремя, ассасины еще среди нас. Не ясно, как они вошли в дом... но возможно, здесь были сообщники. Да если учесть число новобранцев, убийцы могут быть из числа дом-клинков. Я уже определяю, нет ли отсутствующих. А пока что пусть выжившие будут в одном месте, где я смогу их сохранить. Так что прошу вас идти за мной.
  Вент указал Сендалат место между собой и Яладом, и так они втроем торопливо зашагали к обеденному залу.
  - Почему это случилось? - спросила Сендалат.
  Видя, что Ялад не отвечает, Вент откашлялся. - У лорда есть враги при дворе, госпожа.
  - Но его здесь нет!
  - Да, госпожа, его нет.
  - Будь он здесь, - пробурчал спереди Ялад, - мы смотрели бы на трупы ассасинов, сколько бы их ни было. Драконус получил бы ответы, будь они живы или мертвы.
  Вент хмыкнул. - Он не ведун, капрал. Не знаю, откуда ползут слухи, но я не видел ничего, способного... как и ты не видел, верно?
  - Он Консорт, - возразил Ялад. - Или ты станешь отрицать возвышение Матери Тьмы?
  - Не стану.
  - Может, я ничего такого не видел, - продолжал Ялад, - но капитан Айвис видел.
  - Вот бы капитан был здесь, - сказала Сендалат.
  - Так не одна вы думаете, - буркнул Ялад, и Вент не был уверен, прозвучала ли в голосе обида. Иногда заложница вела себя как настоящее дитя.
  Капрал заглядывал во все каморки горничных, но тут же захлопывал двери . - Не понимаю, - расслышал Вент его бормотание. Затем капрал остановился.
  Вент чуть не столкнулся с юношей. - Что такое?
  - Дочери - ты их видел? Хоть где-нибудь?
  - Нет. Но и раньше видел редко, - отозвался он. "За что благодарен".
  - Стойте здесь, - велел Ялад и прошел назад, к последней двери. Вошел внутрь и вернулся с окровавленными руками. Он хотел пройти мимо, но Ялад преградил дорогу, и нежеланные мысли загорелись в уме диким пламенем.
  Он встретил взгляд Ялада. - Ну?
  - Не сейчас, Вент. - Капрал грубо протиснулся мимо. - Идемте.
  - Но как насчет девчонок? - воскликнула Сендалат. - Если они там, наедине с ассасином, нужно их искать!
  - Да, госпожа, - сказал Ялад, не обернувшись. - Нужно их отыскать.
  
  Едва пришел рассвет, как Айвис ступил на извивавшуюся меж полей дорогу. Он утомился, а в уме неотвязно висело лицо богини, пронзенной кольями на лесной поляне. Он вспоминал ее улыбку и отсутствие боли в глазах - словно раны были ничем. Но каждый раз, когда он видел лицо, словно собранное из осколков - думал о жестокости, и все виденные в жизни лица переполняли череп, как бы взывая к вниманию.
  Он страшился внимания богов. У них лица детей, но они не добрые детишки; все их откровения ему уже знакомы, отражены во многих мужчинах и женщинах. Та же злобность. То же бесстыдное равнодушие.
  Жестокость - мост между смертными и богами, и строят его руки обеих сторон, камень за камнем, лицо за лицом.
   "Все мы - любой и каждый - художники. И вот наше творение".
  Оказавшись в виду имения, он заметил снующих по полям дом-клинков, а через миг едва не десяток кинулся к нему. Похожи на детей, когда что-то пошло не так. Свет солнца был ярким и странно острым, словно все вокруг нарисовано красками, а каждый оттенок таит в себе некую долю иронии. Айвис помедлил и зашагал по мосткам через ров, чтобы встретить стражу своего Дома.
  
  
  ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
  
  Крил Дюрав помнил то лето, когда был совсем юным и жил в поместье с родной семьей. Как-то раз дерево упало и перегородило ручей. Вода скопилась, создав лужу, а потом и пруд. Он помнил, что следил за муравейником, оказавшимся на пути поднимающейся воды. День за днем он возвращался, наблюдая, как осыпается бок муравьиного холма; а на вершине насекомые продолжали обычную суету, словно слепые к грядущему. Но однажды, придя, он нашел на месте муравейника только мокрую кучу грязи и сора, увидел среди ила яйца и утонувших муравьев.
  Теперь он, непонятно почему, думал о том гнезде, стоя и глядя на восток, на столб вздымающегося в небо дыма. Весь поезд остановился, пока лорд Джаэн с дюжиной дом-клинков ездит на разведку, а они всё не возвращались. Крил остался в карете, формальный командир оставшихся восьми клинков, хотя приказывать было нечего.
  Во время путешествия к месту свадьбы Энесдия обязана была оставаться скрытой от взоров за ставнями окон кареты, общаться лишь при помощи трубы или горничной Эфеллы, которая сидела рядом с кучером. А где-то на северной дороге из Харкенаса лорд Андарист принужден к такому же одиночеству. Конечно, если они уже выехали из города. Эти древние традиции содержали в себе символическое значение, но Крил мало ими интересовался. Как сказал однажды поэт Галлан, традиции скрывают очевидное, а привычки укрепляют мир.
  В следующий раз он увидит Энесдию вставшей лицом к лицу с будущим мужем на пороге дворца, воздвигнутого Андаристом в знак любви. А Крил будет улыбаться рядом с отцом - заложник, ставший братом, брат, полный братской любви.
   "Но я ей не брат".
  Тракт был практически пуст, опушка слева, прорезанная выходами узких дорог, казалась лишенной жизни: деревья словно кости, листья словно лепестки пепла. Река справа показывала берег, развороченный - грязь, вырванные растения - прошедшим не в сезон разливом. Прежде, выезжая из Дома Энес, они скакали со скоростью реки, но теперь знакомые воды, казалось, умчались вдаль, а на их место пришло что-то иное, темное и чуждое. Он понимал, что это чепуха. Речные струи нескончаемы, неведомые истоки в северных горах никогда не иссохнут.
  Бросив очередной долгий взгляд в сторону исчезнувших разведчиков, Крил повернулся и подошел к реке поближе. Черная вода таила неведомые обещания, но даже если протянуть ладонь, она останется пустой. Он подумал о леденящем, отупляющем плоть касании глубин. "Речной бог. Твоя вода не чиста, и ты остаешься слепым к берегам и стране, что дальше. Но мне интересно... ты голоден? Алчешь того, что недоступно? Того, чего тебе не победить? Традиции течений, обычаи наводнений, загадки речного дна: вот чему готовы поклоняться отрицатели. Я не вижу в том вины".
  Свадьбы будет последней его обязанностью в семье Энес. Дни заложничества подошли к концу. Он ощущал себя вороной в стае певчих птиц, измученной сладкими трелями и стыдящейся хриплого карканья. Дюравы посвятили себя клинку, жили в традициях насилия и убийства; хотя Крил еще не прерывал чужую жизнь, он знал: придет нужда, колебаний не возникнет.
  И тут же он вспомнил о капитане Скаре Бандарисе и жалкой стайке детей Джелеков, которых тот сопровождал. С ними было уютно. Понять разум солдата - простая задача; даже встреча с взорами дикарских щенков оказалась упражнением в узнавании, хотя по спине и пробегал холодок.
  Семья Энес уже казалась чужой, связи растягивались и рвались, словно гнилые сухожилия. Он почти готов был выхватить меч и порубить тех, кто рядом. "Покончено с капризными девицами и грустными стариками. Покончено с недобрыми, слишком многое видящими художниками. Довольно с меня хихикающих служанок, при малейшей возможности сверкавших голизной, словно я был рабом искушений. Пусть ими насладится Оссерк - если верны россказни Скары Бандариса.
  Спиннок, где ты сейчас? Хотел бы я скакать рядом, мгновенно вернувшись домой".
  Он мог бы даже вступить в отряд Скары. Великий Дом Дюрав умирает. Может, он уже мертв, накрыт тенью родственников - Хендов. Они-то на уверенном подъеме. Крил сам не стремился к общению, и не было в окружении достойного веры сплетника, готового передать разговоры о нем самом; но Крил подозревал, что положение его ничтожно, а перспективы нерадостны. И хорошо: одна мысль о блуждании по Цитадели, о роли дворняги, охотящейся за подачками знати, вызывает отвращение.
  Река текла перед глазами. Если бы он решил сдаться здесь и сейчас, предложив молитвы речному богу, просьба была бы скромной. "Вымой сумятицу из черепа моего. Унеси прочь, пошли в черный ил, к мшистым корягам и скользким валунам. Забери все прочь, прошу тебя.
  Один взмах меча, и любовь умирает".
  Он услышал позади лошадей. Скачут со всей прыти. Отвернулся от реки - молитва осталась невысказанной, сдача в плен берегу не оконченной - он вернулся на дорогу.
  Лицо Джаэна помрачнело, Крил тотчас заметил перемену в солдатах за спиной лорда. Напряженные лица под ободками шлемов. Мечи лязгают в ножнах. Отряд встал. Крил перевел взгляд на Джаэна и поразился преображению старика. "Певчая птица простерла черные крылья, а за ней вьется дюжина ворон.
  Я был таким дураком. Он муж, прошедший войны - как я мог забыть?"
  Лорд Джаэн спешился. Эфелла приблизила ухо к переговорной трубе и пыталась привлечь внимание Джаэна, но лорд, игнорируя ее, пошел к Крилу. Жестом приказал юному Дюраву вернуться на речной берег.
  На илистом берегу Джаэн молча постоял некоторое время, созерцая бурные водовороты, поднимающиеся с глубины пузыри. Затем стащил перчатки. - Неприятное происшествие, Крил Дюрав.
  - Насилие.
  - Отрицатели... ну, не могу назвать это деревней, полудюжина лачуг едва ли достойна такого имени. - Он вновь замолчал.
  - Лорд, свадебный поезд ждет. Если там налетчики...
  - Это мои земли, заложник.
  - Отрицатели...
  - Крил. - Голос Джаэна стал резким, заскрипел, будто зазубренное лезвие по грубому точилу. - Пусть поклоняются хоть лягушачьему дерьму, мне плевать. Все обитатели моих земель - под моей защитой. Это нападение на Дом Энес. Налетчики? Разбойники? Вряд ли.
  - Сир, не понимаю... Кому еще есть резон убивать отрицателей?
  Джаэн бросил оценивающий взгляд. - Вот что бывает, когда прячешься в норе, сам ее выкопав. Похоже, ты уже готовишься всю жизнь ходить с разбитым сердцем. Похорони же себя в своей норе. Мир просыпается, а ты спишь. Это опасно.
  Крил замолк от потрясения. Никогда прежде не видел он Джаэна таким резким, таким жестоким. Он отвернулся к воде, лицо запылало, и непонятно - от стыда или гнева? Следующие слова лорда вновь приковали внимание.
  - Свадьба. - Лицо Джаэна исказилось. - Собрание знатных. Все в одном месте, вдалеке от своих земель. Бездна меня забери! Мы были слепы и глупы.
  - Сир, вы намекаете на врага среди нас. Драконус?
  Джаэн моргнул: - Драконус? - И потряс головой. - Крил, повышаю тебя до звания лейтенанта моих домовых клинков... нет, ты сдержишь нетерпение еще ненадолго. Бери мою дюжину, скачи назад, в имение. Вели всей роте полностью вооружиться, готовиться к нападению.
  - Сир?
  - Гражданская война пришла к нам - я должен ударить тебя по голове, чтобы расшевелить мозги? Заставляешь меня сомневаться в качестве твоего обучения, не говоря уже о столь смелом повышении в ранге. Не по тебе задача, Крил Дюрав? Говори честно.
  - Нет, сир. Но я не уверен... Легион Урусандера не станет резать невиновных, даже жалких отрицателей.
  - Появился страх, что отрицатели... оживились. Речной бог снова жив, уж это ясно. Ты и вправду воображаешь, что Легион не придумает способ оправдать войну? Они прибегнут к культу Матери Тьмы. Поднимут знамена веры.
  - Но при чем тут Дом Энес...
  - Я укрываю еретиков в своих землях, Крил. И едва ли я в этом одинок - почти все Дома и Оплоты терпимы к отрицателям, хотя бы из жалости. Но лица изменились. Старые маски сброшены.
  - Сир, вы принимали капитана Скару Бандариса и его офицеров в личном обеденном покое - а теперь вы готовы объявить их убийцами. Это невыносимо.
  - Бандарис? Он себе на уме, не прихвостень Хунна Раала. Не могу ничего сказать против Скары Бандариса, но какая иная группа солдат проезжала здесь недавно?
  - Сир, враг мог появиться откуда угодно, даже из лесной глуши. Я готов принять, что в Легионе появились отряды изменников. Но лорд Урусандер честен.
  - Да, если принять на веру, будто он ничего не знает. Но если знает, если закрывает глаза на творимое шавкой - Раалом от его имени... я всё пойму, едва встречу его и посмотрю в лицо. Так что, измена или нет, но злу отныне дозволено буйствовать в королевстве.
  Крил покачал головой. - Но вы описываете заговор. Лорд, если вы правы и всё происходит обдуманно... почему бы им не ударить по самой свадьбе?
  - Не осмелятся, - сказал Джаэн. - Пока нет, ведь сейчас они убивают якобы во имя Матери. Женитьба Андариста? Даже Хунн Раал не рискнет вызвать персональный гнев Аномандера и Сильхаса.
   "Пока нет?" Потрясенный Крил глубоко вздохнул. - Я поведу вашу дюжину назад в имение, владыка, и приготовлюсь к осаде.
  - Скажи, это ведь лучше, нежели вести ее под руку к венцу?
  Крил нахмурился и вытянулся. - Да, сир.
  Джаэн резко кивнул. - Отлично. Знаю твое мужество, Крил Дюрав. Иди же.
  - Хорошо, лорд Джаэн. Только скажу словцо вашей дочери...
  - Нет. Оставь ее. Нам нужно ехать.
  Крил подавил вопль протеста, ощущая, как что-то ломается внутри. Джаэн был прав. Все, что он мог сказать, ее испугало бы или, того хуже, ему самому пришлось бы бояться, сидя в крепости, и за нее и за себя. Нельзя быть таким эгоистичным, как ни хотелось бы оставить напоследок кровавый отпечаток в ее сознании. Так поступил бы ребенок, невежественный и безответственный. Хуже: наслаждающийся причинением боли.
  Больше они не разговаривали.
  Вернувшись к коню, Крил вскочил в седло. Поглядел на двенадцать дом-клинков, что прискакали с лордом Джаэном. Они тоже смотрели на него - оценивающе, почти холодно. Как будто вся дружба пропала, и перед ними новый офицер с неясными способностями и непроверенными умениями. Внезапный гнет грозящего ему осуждения стал почти телесным, как будто тяжелый мешок навалился на плечи. Однако он смело встретил их взоры, желая отвечать ожиданиям. - Двое вперед, оружие наготове, - велел он. - Правому глаз не сводить с опушки.
  Сержант Агелас, женщина с кислым лицом и равнодушными глазами, молча повернулась в седле, и двое клинков поскакали по дороге.
  Крил глянул на лорда Джаэна, но тот уже отвел своих восьмерых клинков в сторону. Его слова вызвали явное волнение, некоторые мужчины и женщины начали оглядываться на товарищей. Крил понимал. "Может, нам и грозит битва, но вам придется защищать юную девушку и служить старику-лорду. Не всегда легко нести свои обязанности".
  Он кивнул сержанту, и отряд проскакал мимо поезда. Около кареты ему послышались приглушенные стенками и занавеской крики Энесдии; Эфелла вздрогнула и бросила на Крила панический взгляд. Вместо ответа он покачал головой и проехал мимо.
  
  Гелден сидел в переулке, привалившись спиной к стене таверны. Перед ним простиралось его королевство, подданные - крысы деловито рылись в отбросах. Любому королю, давно решил он, нужна лишь одна рука - загребущая. Кошмары, наконец, закончились, но воздух казался густым, как кровь. Подняв к лицу единственную ладонь, он изучил ее слабое дрожание. А может, видит он только дрожание глаз? Хаос умеет делать мир ярким - ослепительно, болезненно ярким. Он чувствовал опустошение, кожа стала оболочкой пустоты и багряной тьмы. Если бы удалось закатить глаза и поглядеть внутрь, он увидел бы пещеру черепа и крыс в помоях, и трон, на коем восседает высохшая шелуха жизни.
  По селению сновали солдаты в слишком хорошо знакомых мундирах. Они выпили все вино, и его больше не достать. Когда же Гелден заполз в таверну умолять о своей доле, его высмеяли и побили - но без всякого ожесточения. Лежа в грязи, он исторг наружу все, что было внутри. Сначала мерзкое, прокисшее масло, бусины на коже, потом желчь, за ними кровь и горькое мясо, органы, щепки костей и комки мозга. Все вышло наружу, ничего не осталось. Он мог слышать, как ветер стонет в трубе протянутой руки, клубится в вялых мешках ног, скользит внутри шеи и головы.
  Стоны эти, решил он, есть песнь отсутствия.
  Солдаты Легиона заняли деревню, и все были напуганы. У солдат не было причины появляться в Абаре Делак, но их тут было слишком много. Так много, чтобы выпить всё вино.
  Бормотание заполнило голову; низко отзывалось в глубинах черепа, настойчиво пытаясь подобраться ближе. Ему хотелось отвернуться, хотелось убежать от этого голоса - но, сидя, он видел границы своего королевства, и спрятаться здесь было некуда.
  Ее отослали на северо-восток. Это он знал. Отослали к Консорту, или так говорят неподтвержденные слухи... но владения Драконуса действительно лежат в той стороне.
  Солдаты... чего им нужно?
  Теперь он слышал голос яснее, звонкий, хотя еще непонятный; и, при полной неразборчивости речи, оттенок страха стал явным. Его пытались предупредить, крича отчаянно и устало. Ему нужно было что-то сделать.
  Он смотрел, как ноги придвинулись и налегли на почву, ища равновесия. Переулок качнулся, и вот он стоит, прислонившись к стене. Подданные на миг замерли, уставив любопытные носы во все стороны, и вернулись к пиру.
  - Король, - пропыхтел Гелден, - всегда щедро раздает богатства свои.
   "Одна рука, только одна. Где вторая? Она взяла... нет, не она. Но она может ее вернуть. Может.
  Опасность. Кто-то кричит в моей голове. Опасность. Она в беде.
  Легион очнулся. Легион восстал.
  Лорд Драконус. Она в беде".
  Придется ему ненадолго оставить королевство. Владения процветут. Богатства накопятся сами собой. Пришло время отправиться на поиски нового вина.
  Гелден, шатаясь, вышел из переулка. Помедлил, отпрянув под натиском ослепительного солнца. Народа мало; кого он видит, двигаются торопливо и опасливо, словно пугливые паразиты. Солдаты забили таверну и гостиницу в конце улицы. Заняли дома, брошенные после войны. Выпас полон лошадей, в воздухе несет навозом. Дым поднимается над пожаром в развалинах прежнего храма отрицателей - его разорили много лет назад, когда воздвигали монастырь. Там, на западной окраине, была еще и древняя роща. Теперь балки из стволов тех деревьев держат потолки гостиницы.
  Ковыляя через улицу, он слышал хохот от входа в таверну.
  Взятка старой госпожи бесполезна. Вина нет. Сделке конец. Гелден с ней покончил. Вот что бывает, когда ты пустой изнутри.
  Ему не хотелось к коням. И так понятно: придется идти пешком. "Нужно ее отыскать. Смотрите, однорукий король. Нужно отыскать королеву. Рука, что тянулась за богатством, тянется ныне за любовью".
  Гелден знал: если бы крысы умели благословлять - благословили бы его.
  
  Вренек гулял по высокому холму, что стоит над Абарой Делак. Мама сказала ему про солдат, и он вспомнил последнюю встречу с вооруженным мужчиной, тем, что приехал за матерью Орфанталя. Но то был дом-клинок, служащий одного из господ. Солдаты - иное дело. Служат кому-то другому, чему-то огромному и, может быть, безличному. Но мама сказала, что пришедшие в деревню хотят устроить беду.
  Леди Нерис Друкорлат осталась практически одна в большом доме. Едва завидев Вренека, она впадала в ярость, а вчера даже поколотила тростью по спине. Он не знал точно, чем такое заслужил, но она твердила ужасные вещи, совсем неправильные вещи. А может, и правильные, только сам он еще не знает.
  Лошадей больше не было, и Вренек лишился работы. Он уже собрал последние куски конского навоза с пастбищ, чтобы питать очаг, но продержаться зиму этого не хватит. Едва уберутся солдаты, говорила она, праздность окончится и он пойдет собирать на общинные поля, только ночами, когда никто не видит. "Дом Друкорлас не будет бедным в чужих глазах! Ты понял меня, безмозглый пень? Пощади Бездна! Смотрите в его тупые глазенки - у Орфанталя в мизинце больше ума, чем во всем тебе. Будешь собирать на полях ночами". Он кивнул, показывая, что понимает, благодаря за намек, что теперь он станет одним из домовой челяди, хотя в сам дом его не пустят.
  Но солдаты не убрались, и ему нечего было делать, и ему было боязно. Она может увидеть его праздным и забыть про обещание. Нужно как-то попасть на поля. Хотя, может, уже слишком поздно. Навоз не успеет высохнуть к приходу дождей и снега, а сушить негде - один сарай, и тот полон хвороста и пластов коры.
  Сегодня он еще не ел. Мальчишка всматривался в высокую траву, сжимая рукой хлыст. Он уже начал охотиться на прыгучих мышей, поймает одну - сделает костерок из прутьев и травы, сдерет шкуру и положит наконец хоть что-то в ноющее брюхо.
  Движение вдалеке - он поднял голову, увидев шестерых солдат, выехавших из селения по дороге к имению. Они скакали ленивым галопом, не соблюдая строй. Одна вдруг вытащила клинок из ножен у бедра; усилие чуть не заставило ее упасть, остальные засмеялись, это видя. Звук плыл вверх, туда, где стоял Вренек.
  Госпожа не любила посетителей. Их нечем было кормить.
  Если побежать, он сможет успеть в дом вовремя и хотя бы предупредить. Вренек потрусил, держа хлыст в руке. Всегда он был неуклюжим, не как Орфанталь, мечущийся зайцем-прыгуном под крылами ястреба или совы. Иногда колени сталкивались на бегу, причиняя боль, а изношенные башмаки были слишком большими, при каждом шаге резко ударяли по пальцам и грозили вообще свалиться.
  Дышать стало больно, он весь покрылся потом от усилий, но бежал, лишь один раз споткнувшись о притаившийся в траве камень. Мало -помалу он начал понимать, что может не успеть. Кони были уже на подъеме.
  Впрочем, она может спрятаться. Будто нет дома. Пошлет Джинью сказать, что госпожа уехала или больна, и они уйдут восвояси. Велит приехать в другой раз, может, через неделю. Значит, напрасно он бежит. Джинья умна и он ее любит, пусть она все время дразнит его за вялость и глупость, а она лучше и старше.
  Ночами он становился мокрым, думая о ней - словно сикал, но не сикал... желая, чтобы она не дразнилась и его пустили в дом, чтобы больше с ней видеться. И тогда она не скажет, что от ног пахнет навозом. Если его пустят в дом, однажды она может его полюбить и, став старше, как она сейчас, они могут пожениться и завести детей и одного он назовет Орфанталем. Мальчика, разумеется.
  Он перелез через загородку выпаса. Он видел поднятую лошадьми пыль у переднего крыльца, хотя сам приближался с задней стороны. Всадники приехали и спешились, снова смех и крики, нехорошие крики.
  Тут он услышал вопль Джиньи.
  Вренек снова побежал, огибая угол дома. Представшая глазам сцена была бессмысленна. Дверь открыта. Около лестницы трое солдат окружили Джинью, один схватил ее за руку, подняв так, что лишь носки кожаных туфель касаются земли. Женщина запустила руку ей под тунику, третий солдат расстегивает оружейный пояс и стаскивает с себя штаны.
  Остальные, должно быть, были в доме - оттуда неслись крики и треск мебели. Госпожа что-то сказал резким голосом, но ей ответил гогот.
  Вренек помчался к Джинье, поднимая хлыст.
  Кто-то налетел сбоку, сбив его с ног. Вренек ошеломленно лежал на спине. Сверху был еще солдат, женщина, которая давеча вытаскивал меч. Она ухмылялась. - Гляньте! Еще один клятый отрицатель - можно сразу понять по дерьму на роже.
  Болезненно вдыхая воздух, Вренек перекатился на бок. Увидел: Джинья смотрит на него, но пустыми глазами. Женщина с рукой под ее туникой делает ритмичные движения, но другой рукой схватилась за жеребчик товарища, делая такие же движения. Третий свободной рукой мнет грудь Джиньи. Вренек смотрел в глаза любимой и не видел ничего, как у мертвой.
  Воздух прошел наконец в легкие. Он встал на четвереньки, пытаясь подняться.
  - Мать Тьма для тебя не вполне хороша? - спросила женщина, подходя ближе. Пнула его в живот так сильно, что приподняла над землей. Воздух снова покинул легкие. Он сжался в грязи и пыли.
  Леди Друкорлат вопила; Вренек заметил, как появился солдат, вытаскивая старую госпожу за загривок. Он протащил ее по ступеням и толкнул, уронив. Что-то хрустнуло - кость - и госпожа закричала от боли.
   - Эта слишком стара, чтобы трахнуть, - провозгласил солдат. - А гребаный дом почти пустой, хотя Прилл еще роется. И других слуг мы не видели. Что за нищета.
  Стоявшая над Вренеком женщина не пошевелилась. Она сжала кулаки, уперла руки в бока и, казалось, внимательно следит за тем, что творят с Джиньей. Дышала она быстро, лицо стало красным. От нее несло вином.
  Глаза Джиньи закрылись, голова бессильно моталась; если бы солдат не держал ее, она упала бы. Вренек был уверен, что она мертва. Когда женщина вытащила руку из-под туники, рука была в крови. Мужчина, которого она хватала, выпустил то, что не сики, и попятился, а женщина засмеялась.
  Женщина над Вренеком сказал громким, командирским голосом: - Уладьте тут всё. Капитан увидит или услышит - нам петля.
  Мужчина со ступеней ответил: - Есть лишь один способ, сержант.
  - Так начинай. Может, сюда никто и не ходит, как они сказали, но готова спорить, у слуг есть семьи. В-общем, нужно зачистить и не оставить следов.
  Земля была забрызгана кровью, леди Нерис перевернулась набок, но у нее было сломано бедро, она стонала, стонала...
  - Отлично. Но как?
  Сержант вздохнула. - У тебя точно есть мозги, Телра? Тела в дом, сжечь всё дотла. Мы увидели дым, но не успели никого спасти. Трагический случай. Фараб, ты убила девчонку?
  Женщина с окровавленной рукой пожала плечами: - Может быть. По-любому, не скоро она очнется.
  - Так давай в дом. - Сержант посмотрела на Вренека. Он попытался взглянуть ей прямо в глаза, но она не ответила. Вынула меч и ткнула в него. Вренек сжался крепче. Но она все равно проколола его насквозь.
  Меч прошил плечо, разрезая мышцы вдоль костей, острый, хотя и закругленный кончик вошел в грудь. Пересчитал ребра, скользнул вниз, до бедра. Когда она вытащила оружие, боль охватила Вренека.
  
  Он очнулся и закашлялся. Каждое сотрясение казалось агонией. Кровь была повсюду. Левая рука не ощущалась, прижатая к полу весом его собственного тела. Он дернулся, кровь брызнула снова, но затем принялась сочиться по капле из-под засохших пятен. Комната была полна дыма. Он в доме... Озираясь слезящимися глазами, он повсюду видел пламя. Джинья лежала рядом, неподвижная, ужасно бледная. Он протянул руку. Кожа холодная, но под ней чувствуется жизнь.
  Он был неуклюжим, но не слабым. Довольно давно он поднимал Орфанталя на одной руке, отчего ребенок ежился и визжал. Джинья, впрочем, тяжелее, да и в нем поселилась новая непонятная слабость - и все же ему удалось взвалить ее тело на здоровое плечо. Встав, задохнувшись под новой тяжестью, он чуть не ослеп от дыма но, кажется, увидел путь наружу, в главный коридор. И пошел в том направлении.
  Жар опалял с обеих сторон, но он не позволял себе шататься, ведь это грозило падением. Так что он получал ожоги, языки пламени вцеплялись в волосы. Он кричал.
  Справа, в конце - дым, но не огонь. Он двинулся туда.
  Раскрытая настежь дверь. Он ввалился в комнату - комнату Сендалат, понял он по ставням на окне. Здесь не осталось мебели и даже обоев. Кровать разбили на дрова. Нечему загореться. Вренек подошел к окну.
  В голове всё успело сложиться. Их бросили на верхнем этаже. Пустили пламя снизу, где только могли. Тела госпожи он не видел, но знал - оно где-то там. Знал, что надежды ее отыскать нет. Не быть ему сегодня героем. Все, что можно - спасти себя и Джинью, любимую девушку.
  Положив ее под окном, Вренек открыл щеколды, оттолкнул ставни. Выглянул вниз. Орфанталь как-то раз прыгнул с этого этажа, из кладовой над кухней, словно котенок приземлившись в кучу отходов. Испачкался весь, и Вренека выпороли за то, что не помешал.
  Сейчас пол обжигал ему подошвы сквозь тонкую, изношенную кожу башмаков. Он высунулся еще сильнее. Внизу сушились кизяки, ведь это окно уже не открывают, а южная стена быстро нагревается. Он обернулся, одной рукой подхватил Джинью, затащив неловкое тело ногами вперед на подоконник. Потом рука ослабела и она выскользнула. Высунувшись, он понял, что девушка угодила в кизяки. Трудно было сказать, не сломала ли она ноги при падении - кровь заливала всё.
  Вренек вылез наружу и прыгнул. Оттолкнувшись слишком сильно, угодил на самый верх кучи; толчок заставил тело скользнуть дальше. Приземлился он на здоровое плечо, но и оно зверски заболело от ожогов и синяков.
  Встав, Вренек похромал назад и вытащил Джинью из навоза. Увидел, что веки ее затрепетали и снова замерли, но она дышала - хорошо, значит, всё снова хорошо.
  Снова поднять ее оказалось сложнее, ведь болели оба плеча - но ему удалось. Пошатнувшись, он пошел к руинам сгоревших конюшен. Жар давил в спину. Скользнув в провал каменного фундамента, он оказался в более прохладном и лишенном дыма месте. Положил Джинью и сел рядом, прислонив спину к стене.
  Глядя в красивое лицо. У нее дергался один глаз, когда она уставала, но сейчас оба глаза были закрыты. Но даже когда глаз дергался, ему это казалось милым, она делалась даже прекраснее прежнего. Трудно было придумать, что делать дальше. Народ в селении увидит дым и поймет, что имение сгорело. Но особенно не озаботятся. Их там мало осталось. Забеспокоиться могут лишь мама и хромой дядя Джиньи.
  Итак, он будет их ждать.
  А выздоровев, смастерит копье (Орфанталь откуда-то узнал и однажды показал, как делать). Найдет прочную палку, обдерет и поравняет, и обожжет для прочности, особенно на конце. Заимев копье, отправится на охоту - выслеживать сержанта, которая его ударила, и тех троих, что издевались над Джиньей, а потом и тех, что убили леди Нерис в доме. Найдет, ведь у него есть три имени. Телра, Фараб и Прилл.
  Он смотрел на ободранные коленки, на красные рубцы и ожоги по всему телу; волосы стали белыми и осыпались прахом, над брызгами крови плясали мухи. Он ощущал и боль в голове, тоже красную, но решил ей не поддаваться.
   "Она назвала меня отрицателем, но я никогда ничего не отрицал. Даже ничего не спрашивал и не просил. Монастырь я видел один раз, на той стороне реки, и он был похож на крепость или то место, куда ссылают преступников. Я испугался".
  Он хотел стать героем. Спасти всех. Спасти леди Нерис, как сделал бы Орфанталь. Но вся жизнь пошла не так.
   "Не нужно ей было меня протыкать. Это большее любого битья.
  Однажды я проткну ее и погляжу, понравится ли".
  Услышав тонкий, неверный голос мамы, в безнадежной тоске выкрикивавшей его имя, Вренек издал бессловесный вопль; когда она, наконец, увидела его и он увидел ее, он неудержимо зарыдал.
  
  Наставник Сагандер тяжело оперся на костыль. Мягкая подушечка вовсе не помогала против боли в плече, но единственная нога болела куда сильнее. Он и не знал, что может быть столько боли в бедном старом теле, что каждый спазм и толчок могут рассылать горькие волны. Ему казалось: всё внутри, под кожей, стало чернее дегтя, боль и ненависть сплелись в дикарском поединке - любовники, вознамерившиеся сожрать один другого. Но и это не худшая мука. Он ощущает отсутствующую ногу, ее негодование, ее непрестанные призывы. Она преследует, прорывается сквозь ощущения жестокого холода и режущего жара, сводящий с ума зуд и ломоту в костях.
  Он стоял, опершись о стену узкого прохода, и пытался разобрать разговор у дверей. Из окошка кельи он заметил солдат Легиона. Что-то творится во внешнем мире, маршируют неслышимые сапоги; добровольная самоизоляция, служившая целям исцеления, отныне сдавила его так, что разум начал стенать.
  Неслышимый стон успел его изнурить. Солдаты Легиона в Абаре Делак. Около дюжины въехали в монастырь; он видел монахов с оружием и, кажется, у ворот началась схватка.
  А он тут, слишком слабый, чтобы выбраться.
  Мальчишке придется за многое ответить. Лучше бы утонул подо льдом в тот год. А насчет трех его сестер... он видел достаточно, чтобы понять: отцу следовало перерезать им глотки при рождении. Дом Драконс проклят собственной кровью, собственной историей, тайны коей лорд хранит так ревностно. Но наставник ощущал, что подобрался к некоторым истинам. Он не терял в монастыре времени.
  Довольно отдыха. Боль никуда не денется. Сагандер заковылял по коридору. По сторонам были открытые кельи, свидетельства спешки. Внутри он видел скромные пожитки, ничего ценного, ничего интересного.
  Культ возрожден. Уж это он успел понять. Источник во дворе переполнен. Фонтан в саду много дней бьет алым. Это тревожит нервы. Харкенас, вероятно, лихорадит. Сама Цитадель выстроена вокруг древнего храма речного бога. Думая об этом, Сагандер чувствовал некое удовлетворение. Глядя со стороны, понимаешь: Мать Тьма и ее культ лишь выскочки, хвастовство и демонстрация силы таят уязвимое сердце. Зреющее в душе презрение к Матери стало новостью, но он находил удовольствие, лелея его.
  Пыхтя, он дошел до конца коридора. Слева была колоннада трансепта, ведущая к заду собраний и Палате Бдения, а затем к выходу. Год назад он добрался бы туда за пару десятков сердцебиений. Сейчас же это казалось непосильным.
  Вокруг не было никого, способного оказать помощь - хотя в последнее время ему помогали неохотно. Их сердца затвердели; и он знал, что так и случится. Сочувствие уступило место жалости, жалость дала дорогу отвращению и презрению. Вскоре ему придется покинуть это место. Ему могут отказать в пище или ванне, в носилках. Смертные повсюду одинаковы, какие бы высокомерные обеты не давали. Помощь оказывают лишь в расчете на взаимность. Надежда на воздаяние скрыта за любым актом благотворительности. А ему нечего предложить, нечего, кроме новых нужд, новой слабости и нового убожества.
  Видя тело, они полагают изувеченным и разум. Но тут они сглупили.
  Он намерен использовать разум ради свержения Дома Драконс, а потом соперников-ученых в богатых домах и переполненных лекционных залах... а потом, если сможет, самой Матери Тьмы.
  Да, изменилось всё. В несовершенстве есть достоинство, скрытое место для силы и воли. Калека находит выгоду в жалобах. Раненый показывает раны и досыта питается жалостью. "Смотрите, как я хромаю. Идите за мной, и погибнете".
  У дверей он помедлил. Алые вспышки волнами заполнили голову. Он покрылся потом и отвратительно вонял. Единственная нога дрожала. "Некому меня нести. Они заплатят" . Сагандер возился с засовом. Теперь все сложно. Ему должны были дать слугу.
   "Я проваливаюсь под лед".
  Мысль заставила его ухмыльнуться. Наконец дверь открылась. Хлынула одуряющая жара, утоптанный белый песок двора сверкал так, что Сагандер отшатнулся. Он ждал, когда привыкнут глаза; похоже было, что дыхание теперь навеки останется частым и болезненным.
  В трех шагах были главные врата. Хозяйка стояла у зарешеченного окошка, с ней вооруженные монахи. Другие братья заняли деревянный помост на оборонительной стене. Под навесами угловых башен команды внимательно следили за тяжелыми арбалетами - тетивы взведены, болты вставлены. Грубая воинственность картины поразила его. Он вышел, шагая по лестнице наискосок, чтобы не упасть. Увидел поблизости одного из братьев. Юноша подтягивал ремешок на левом наруче. Сагандер обратился к нему: - У нас война, брат?
  - Наставник. Целое путешествие вы совершили, добираясь сюда. Я поражен.
  Сагандер подавил гримасу. - В следующий раз вы будете ожидать меня на прополку грядок.
  Ответная улыбка была нестерпимо обидной.
  - Вы не ответили мне, брат.
  - Нашу веру испытывают, - пожал тот плечами.
  - С кем говорит настоятельница?
  -Полагаю, с офицером одной из рот Легиона.
  - Легиона Урусандера... да, знаю. Но какой роты? Кто командир? Это одна из распущенных рот какого-то заброшенного гарнизона?
  Парень снова пожал плечами. - Простите, сир. Нам нужно устроить представление на стенах. - Он удалился, подпрыгивая на ходу.
  Сагандер поднял руку, утирая пот со лба. Солнечный жар заставлял ощущать себя больным.
  Ставня окошка на двери резко хлопнула; он поднял взгляд и увидел, что настоятельница резко развернулась и направилась в свои покои. "Идет прямо ко мне. Нужно было остаться в проходе, в прохладной тени" . Он видел ярость на ее темном лице и готов был сбежать.
  Она заговорила, не дав ему времени. - В укрытие, наставник. Дело будет сложное. - Она тут же прошла мимо по ступеням и скрылась.
  Сагандер смотрел вслед, ощущая себя дураком. Он-то думал, она идет поговорить - но он просто оказался на пути. Еще один укол. Один из многих. Всё хуже и хуже. Игнорируя приказ, он зашагал через двор к воротам.
  С той стороны загремели копытами лошади, но звук быстро затих. Делегация вернулась в Абару Делак. Он неслышно выругался, но тут же опомнился. "Нет. Так лучше".
  Оставшийся при воротах монах с любопытством глядел на Сагандера. - Больше тут нечего видеть, сир, - сказал он.
  - Я ухожу.
  - Сир?
  - Вы были весьма благосклонны ко мне. Передайте благодарности настоятельнице и всей братии. Однако я не желаю оказаться запертым в осаде. Не моя это битва. Я нужен в Харкенасе.
  - Вижу, вы не захватили пожитки, сир...
  - Пришлите их при оказии. За воротами безопасно - полагаю, вы не рискуете, поднимая для меня засов?
  - Да, сир. Сейчас они уехали. Наставник, кажется, я должен сперва поговорить с настоятельницей.
  - Я уже поговорил, брат. Не видели? Она дала разрешение. Ну, вы же понимаете - путь в городок станет для меня сложным. Пора начинать, пока есть силы. К закату я совершенно устану.
  - Тогда всех благ, сир. Жаль, мы не сможем доставить вас в селение на повозке.
  - Вполне согласен, брат. Разве не вы настаивали, чтобы я усердствовал в упражнениях?
  - Но вы чаще всего отвергали их, сир. Сомневаюсь, готовы ли вы.
  - Избегаю упражнения ради упражнений, брат. Нужда - вот все, что мне нужно.
  Монах поднял засов и толкнул створку ворот.
  Прикрывая улыбкой страдание и унижение, Сагандер прошел мимо, хромая и спеша изо всех сил. Он боялся в любой миг услышать окрик со двора, ощутить, как чужие руки тащат его назад. Однако лишь дверь захлопнулась сзади, заскрипел засов.
   "Так легко. Хозяйка, твои дети - глупцы.
  Если слуги Матери Тьмы жаждут проливать кровь отрицателей, тем лучше. Пусть льют сколько захотят, пока кровь не хлынет потоками по предательской булыжной дороге. Но речной бог стар, ужасающе стар. Он силен, он понимает гнев и мщение. Я прочитал достаточно, чтобы знать. Старые культы - кровавые культы. Они процветают на крови. Питаются дикостью и насилием. Речной бог несет на груди тысячу вздутых трупов, но желает еще больше.
  Мать Тьма, наноси удары первой. Убивай братьев и сестер. Казни здешнюю хозяйку, она иного не заслужила. Но последний удар войны будет не за тобой.
  Речной бог, я дам тебе необходимую кровь. Обещаю".
  Он найдет командира роты. Пусть тело Сагандера изуродовано, разум чист.
  В монастырь ведут тайные пути, и он узнал их все.
  Кровавая сделка во имя мщения. Речной бог понял. Речной бог благословил его на измену.
  Каждый шаг стал мучением. Командир накормит его, предложит вина. Найдет удобное кресло, постель и женщину, или двух - почему бы нет? Он заслужит такие награды. "Религиозная война. Мы боялись чего-то иного, чего-то более запутанного. Но вот она. Простая, линии прочерчены прямо и единственный способ их перейти - взаимная резня".
  Он воображал себя в конце всего, выходящим из дыма и пепла на дорогу вроде этой, и позади остаются только горелые кости. Соперники мертвы, их мнения бессмысленны, их суждения - испорченный воздух. Драконус: из консортов в трупы. Аратан - выпотрошен, кишки намотаны на острие копья. Раскан - он так заботливо вливал теплую кровь в глотку Сагандера, что утонет в той же субстанции. Что до погран-мечей... Виль и Галак были вполне вежливы, хотя и скупы на сочувствие. В ответ он не станет с ними долго играться.
  Впереди триумф, в конце мощеной дороги. Его освещает свет скипетра, высоко поднятого в темноте факела. "Пламя сомкнулось, пожирая ногу - тот ужасный обрубок - прижгло навеки, запечатав стоны внутри. Я найду для них другой выход.
  Клянусь светом скипетра".
  Всадники собирались внизу, выезжая из селения. Похоже, ему всё-таки не придется идти долго.
  
  Они заметили конного на дороге впереди. Конь шагал, всадник сгорбился, словно задремал в седле. Двое разведчиков натянули поводья и развернулись к Крилу и его клинкам.
  Сержант Агелас хмыкнула рядом: - Формы нет.
  - Мы его расспросим.
  Разведка вернулась к ним.
  Солдат поднял голову, словно разбуженный приближением отряда. Лицо его было покрыто синяками, кости едва ли успели срастись после зверских побоев. Один глаз стал красным. Одежду покрывали пятна грязи и засохшей крови. Он остановил коня.
  Агелас махнула рукой, и отряд встал шеренгой за ней и Крилом. Они вдвоем поскакали вперед, встав перед незнакомцем.
  - Вы побывали в переделке, - начал Крил.
  Мужчина пожал плечами. - Я выжил.
  Агелас сказала: - Видели по дороге солдат Легиона?
  - Легиона Урусандера или Хастов?
  Крил моргнул. - Хастов? Нет, Урусандера.
  Мужчина отрицательно мотнул головой: - За весь день скачки никого не видел.
  - Куда ехал? - бросила Агелас.
  - В Харкенас. Думал, смогу наняться. Охранял прежде караваны, мог бы начать снова. В округе неспокойно.
  Агелас не обрадовалась его ответам. - Откуда ты?
  - Из крепости Райвен. Хотел пойти в дом-клинки, но никого не брали, ведь был мир.
  - Долгое путешествие, - заметил Крил.
  Незнакомец кивнул. - Извините, если не помог вам. Да уж, - сказал он, будто спохватившись, - будь там солдаты, дороги стали бы безопаснее.
  Крил обернул голову к сержанту. - Едем дальше. Сами всё увидим. - Потом сказал чужаку: - Впереди вас поезд с охраной. Скачите чуть быстрее, и будете в безопасности с ними.
  - Благодарю. Достойное предложение.
  Агелас взмахом руки велела клинкам ехать за собой. Все проскакали мимо незнакомца.
  - Не особо помогло, - сказал Крил.
  - Простите, сир, - отозвалась сержант, - но я не купилась.
  - О чем вы?
  - О том, сир, что он лукавил. Не уверена...
  - Я могу представить его в роли караванного охранника.
  Она кивнула. - Но конь его чертовски хорош, откормленный и лощеный, и упряжь чистая.
  Крил задумался. - Любой, кому суждена долгая дорога, заботится о скакуне и упряжи.
  - И еще, сир, у него мало поклажи. Не знаю, что еще сказать...
  - Интересно, кто ему задал трепку? Он ведь с оружием.
  Она метнула на него взгляд и резко осадила коня. Дом-клинки проехали мимо и рассыпались, смешавшись. Крил тоже остановился и развернул коня. - Ну, что такое?
  - Его меч, сир. В стиле Легиона.
  Крил наморщил лоб. - Не особо удивительно - после роспуска Легиона такое оружие должно было заполнить все лавки.
  - Вы могли так подумать, сир, но не они. Можете считать иначе, но мне говорили, они сохранили свое снаряжение.
  - Да, я вам верю. Я только предположил... - Он оглянулся, но чужак уже исчез из вида. - Итак, он экс-легионер. Может, скачет, чтобы присоединиться к банде отставников...
  - Сир, мы были с лордом. Видели отрицателей, ту деревню - там побоище. Убийцы попросту рубили их. С детьми. Мясники.
  - Так кто же он? Разведчик? Если так, он не оттуда приехал, да и скакал не куда следует.
  - Не знаю, сир. Не знаю что подумать, но это неправильно. Всё тут.
  Он смотрел в немолодое лицо, в спокойные глаза. Если она возбуждена, то умело скрывает свое настроение. - Сержант, поговорим наедине.
  Они выехали вперед и остановились.
  - Сир?
  - Не знаю что делать, - признался Крил. - Лорд Джаэн приказал возвращаться в Дом Энес. Он боится за домохозяйство. Если тот ездок был разведчиком, значит, изменники где-то впереди, они могли уже напасть на имение - если вообще планировали. Но я не вижу впереди пыли, а дыма от горящего дома мы еще не можем видеть, слишком далеко.
  Она молчала, глядя на него. Рука сжала рог седла.
  - Они не станут атаковать свадебную процессию, - сказал Крил.
  - Нужно следить за дорогой, сир. Изучать следы. Одинокий ездок или много всадников? Куда едут? Трудность в том, сир, что есть тропы в лесу, ведущие параллельно дороге.
  - Ваше предложение, сержант?
  - Мы можем оказаться у Дома Энес пред закатом, сир.
  - Они не станут атаковать свадебную процессию, - повторил Крил. - Отрицателей - да, вы видели доказательства. - Однако он колебался. Лорд Джаэн повысил его, дал отряд, и приказы были ясны. Вернуться в Дом Энес. Поднять весь гарнизон клинков. Готовиться к нападению. "Бездна подлая, одинокий всадник на дороге - и всё стало неясным!"
  - Я сказала, сир, что он лукавит. Всё не так. Всё.
  - Побили его несколько дней назад...
  - Скорее неделю, сир, или две. Это не отеки, а убитые нервы.
  Крил заерзал, ненавидя себя за нерешительность. У лорда Джаэна в поезде всего восемь клинков. - Не знаю что делать, - сказал он снова.
  Женщина нахмурилась. - Сир, у вас приказы. Лорд Джаэн едет в собрание благородных.
  - И никто не посмеет атаковать свадебную процессию.
  - Если не потерял разум. Сир, дело в том ездоке...
  - Нужно нагнать его и допросить еще?
  - Если позволите, я сделаю это с двумя клинками. Понадобится, получу ответы острием ножа. Почему он едет на юг? Вот ключ ко всему. Бессмыслица.
  - Возьмите двух самых сильных и не теряйте времени, - приказал Крил. - Мы поедем вперед, вы догоните - или пошлете одного гонца ко мне, а второго к лорду Джаэну, если потребуется. Нет, возьмите четверых.
  - Да, сир. Мы не задержимся.
  - Если он невинен, мне его заранее жаль.
  - Если он невинен, - отозвалась Агелас, - полоса неудач не скоро его покинет.
  Они вернулись к отряду. Крил проследил, как она отбирает клинков. Пятерка ускакала галопом. С ним остался капрал Риз, круглолицый ветеран с едким чувством юмора. Но сегодня на лице не было веселья.
  - Капрал Риз, приказываю ехать рядом со мной.
  - Послать разведку, сир?
  - Да. Но теперь мы едем без остановок.
  - Понятно, сир. Не беспокойтесь за сержанта, сир, она разговорит ублюдка.
  - Надеюсь.
  - Агелас знакома с пыткой не понаслышке, сир.
  - Неужели?
  Риз торжественно кивнул. - Однажды ночью я напился и надавил на нее. Рассказала историю всей жизни, сир. Но она выжила. И ума не лишилась. Почти.
  Крил метнул капралу взгляд. - Кровавый сегодня день, капрал. Не думаю, что вы добьетесь от меня веселого смеха.
  - Я и не думал шутить, сир.
  Крил не стал продолжать.
  Они скакали, слыша грохот копыт сзади.
  
  После найденных около хижин трупов и встречи с солдатами в лесном лагере Кедаспелу преследовали неудачи. Мул угодил копытом в глубокую нору и начисто сломал ногу. Художник скатился со спины животного, неловко приземлившись на ящик с красками, и тут же получил солидный пинок от вопящего, дергающегося зверя. Бедро распухло, он едва мог двигаться.
  Он подумал было пойти назад, к солдатам - но до них было полдня пути, если считать, что они не переместились в другое место. Волнение усилилось, когда он вспомнил, что выбился из времени и может опоздать к процессии Дома Энес. Отец и сестра хотели приехать в новое имение Андариста за два дня до церемонии. Даже захромавший и нагруженный, он может успеть к свадьбе. Лучшее, на что еще можно надеяться.
  Он перерезал мулу горло. Работа оказалась неприятной и трудной, Кедаспела весь забрызгался кровью, его тошнило. Оглядев грязные руки и грязную одежду, он подумал, будто подхватил проклятие стоянки отрицателей и кровь отныне повсюду следует за ним, вольно пересекшим тропу мертвых и умирающих. Тот ребенок повенчал его с убийствами, превратив из Тисте в зверя, в дикаря, колченогого и жалкого, и всё вокруг осквернено, всё испорчено.
  Он хромал под полуденным солнцем, лямки натирали плечи, насекомые кусались сквозь пот - с такой ношей он не мог их отгонять, вынужденный терпеть гнусное неистовство.
  Искусство пасует перед реальностью. Каждый раз и всегда ему не удается собрать эссенцию опыта. Работа способна выразить лишь мельчайшие намеки на реальное и насущное: дискомфорт касаний, приливы головокружения, вонь усилий и тряское беспокойство встревоженного разума. Он грубо топчет истины происходящего и слепо бредет сквозь леса лжи, выговариваемой каждому мимолетному мгновению, каждому вечному моменту.
  Теперь он видит, что ничто не имеет ни начала, ни конца. Мгновения являются слитной процессией и остаются позади, в тусклой дымке. Цвета смываются в миг потери остроты зрящего глаза или грубо костенеют, подобно бесчувственным вещам. Ныне он видит на концах исцарапанных ноющих рук кисти - одна рисует творение, другая стирает: этими двумя мерами он и жив, и весь смысл жизни - доказывать, что он "здесь", в этом "сейчас" - но едва кисти рук замрут в вечной неподвижности, все претензии его испарятся.
  После невозвратного ухода будут ходить по залам меж его картин, будут ходить, словно они из плоти и крови, жара и костей, будут мыслить и не мыслить - а по сторонам побегут окна в уплощенные миры уменьшенных жизней, все достижения Кедаспелы. И гуляющие станут пронзать острыми ногтями его фальшивые мирки, находя за ними лишь штукатурку и камень.
   "Я всегда был лжецом. Ничего не изменить - и это первая ложь, которую я сказал себе сам. Давным-давно. Другие ее приняли, благодаря моему таланту, и позволили жить лжи. Сладкие друзья, как великодушно - я обманул вас - и если мое презрение хватает ваши тени за пятки ... Ну, не сюрприз. Мне ли идти впереди?
  Дайте мне ложь, и я ее приму.
  А потом верну назад. В вибрирующих, неотмирных красках - божественный глагол, но греховные уста. И буду жадно ждать восхищения. Вот чем я питаюсь. Дайте мне это, чтобы жила ложь. Чтобы жил я".
  Свои честные мысли он придержит для себя, в себе. Правда в том, что если художники прежде всего лжецы, то во вторую очередь они - трусы.
  Однажды он напишет красоту. Пленит ее сущность и, достигнув вершины таланта, сможет сомкнуть глаза и поплыть в смерть. Покончив с собой и с миром. У мира больше нечего брать.
   "Но до тех пор я буду рисовать кровью".
  Впереди тропа расширялась; за густыми кустами и вывороченными пнями виднелась насыпь приречной дороги.
   "Оставляю позади дикость со всеми ее опасностями голой правды и равнодушной смерти. Ступаю в цивилизацию, к ограненным камням и мертвому дереву, обожженным на солнце кускам глины и улицам, полным пугливых мгновений, которые мы смело называем жителями городов". Будь у него свободна рука, пальцы задвигались бы, рисуя эту сцены во всей случайной прелести, заново воссоздавая старые пути.
   "Если боги суть краски, иной бог ждет после смерти всех красок, в черных линиях и мазках умирающего света. Моя рука, мой глаз - создатели целых миров, создатели новых богов. Узрите же художника-творца и миры за мирами, чтобы развернуть, расчертить, стереть и уничтожить".
  Морщась, он с трудом влез на дорогу и повернул налево - к югу.
  К свадьбе, где красоте сулят лишь оскорбление, принижение, подчинение мирским заботам и скуке одинаковых дней и ночей, полчищу пресных потребностей, от которых старится плоть, мутнеют глаза, взор становится вялым и нерешительным... нет, никогда не станет он рисовать такую красоту. Уже поздно.
  Но сцена так и плыла перед глазами. Лепестки на тропе, слезы цветов, уже опороченных и растоптанных, яркие очи двоих, ставших одним целым, и похотливая зависть зевак. Энесдия - преходящая красота, день совершенства ее миновал, почти ушел. Пригоршни лепестков брошены в реку, их уносит течение. Ветви деревьев низко склонились к воде, словно отягощенные печалью. Цвета водянистые и приглушенные, как бы видимые сквозь слезы. Безжизненные небеса. Брак Андариста и Энесдии.
  Если бы мог - если бы сумел - он украл бы ее. Запер в башне, подобно любовнику из пошлых поэм. Лишь эти руки знают ее истину. Брат или нет, он показал бы ей все истины, неведомые прежде наслаждения... о, он знает, такие мысли - преступление, но мыслям хорошо в царствах запретного - виданного им в глазах любой жертвы художнических усилий. Он дерзко выжег бы табу из разума и прошел по пути, и вообразите мазки пальцев, рисующих по коже и плоти, рисующих вздохи и экстаз, пылкие содрогания и стоны... Его талант заставит сдаться всё. Всё.
  По дороге проезжали всадники. Он видел в пыли и грязи отпечатки десятков копыт, направленные в обе стороны. Но воздух казался мертвым, пустым, давно успокоившимся. Тут и там угадывались следы колес кареты.
  Значит, он действительно оказался позади процессии. Но, хотя следы говорили об оживленном движении, Кедаспела не видел никого.
  Брак Андариста и Энесдии. Рисованный гневом. Брак Андариста и Энесдии. Стертый яростью. Есть обе эти силы в его руках. Мыслям хорошо в царствах запретного.
  Смотрите, художник как бог.
  Больной, весь в синяках и занозах, он шагал по дороге, сгибаясь под гнетом красок и кистей.
  Запах дыма плыл по воздуху, запах умирающих цветов.
  
  Едва клинок скрылся вдалеке, Нарад пнул коня, заставляя бежать быстрее. Одежда под курткой промокла от пота, но он ощущал озноб. Солдат заметил подозрение в суровых глазах женщины-сержанта. Капрал Бурса послал его по дороге, а весь отряд ехал лесом. Нужно было узнать, сколько их впереди, и Нарад нес хорошие новости. Целая дюжина дом-клинков и офицер возвращаются в Дом Энес.
  Однако нервы его были в полном беспорядке. Не такого он хотел. Прошли слухи, что другие отряды выдвигаются, сея смерть по всему Куральд Галайну. И не только отрицателям, жалким беднякам в грязных хижинах. Дела вышли из-под контроля. Легион Урусандера спас королевство. Они были героями. Но к ним плохо отнеслись; они много на что жаловались.
  Он думал о Харале, старом ветеране. Думал о пустоте глаз ублюдка, когда тот портил Нараду лицо - а остальные смотрели, и старый урод Грип, будто кулаки - подходящий аргумент, будто жестокость достойна мужчин и женщин, и даже детей. Тот благородный недоносок, и Грип над плечом, словно прокисшая ворона... кто сказал, что мальчишка чем-то лучше прочих? Что делает его ценнее Нарада и любого покойника-отрицателя?
   "Страна переполнена ложью. Все твердят и твердят ложь во имя мира. Но добытый нами мир стал ядом. Мы храним порядок, чтобы кормить немногих - начальство, богатеющее на наших спинах, нашим потом. Нам продают добродетели покорности, учат склонять головы и не брать чего хочется - того, что есть у них и чего нет у нас. Говорят, они заработали. Неправда. Мы всё им заработали, даже когда не работали - оставаясь в тени, в душных комнатенках, разгребая говно, на ходу роняемое господами с поднятыми носами.
  Всё неправильно. Может, нужен распад. Может, нужно всё порвать, всю и всяческую ложь. Может, жестокость сделает нас равными".
  Он мечтал об убийстве Харала. И Грипа, и того мальца.
  Любые лица уродливы. Даже совершенные.
  Лошади сзади. Он обернулся и увидел ту женщину еще с четырьмя. Едут за ним. Ужас сжал грудь Нарада, кулаками застучал по треснутым костям черепа, вырываясь наружу. Он вогнал пятки в бока коня и пригнулся; скотина понеслась, понимая, что сражается за жизнь.
   "Она не лучше Харала. Бездна забери - я ее раскусил. Увидел всю. Эти глаза... Не вытерплю новых побоев. Больше никогда".
  Он ощутил, как расслабились кишки. Седло под прыгающей задницей потеплело.
  Всё было неправильно. Он только хотел пройти мимо, просто выжить. А похоже, тонет глубже и глубже, как ни втыкай ногти, как не размахивай руками. Сцена за спиной размывалась и крошилась с каждым ударом конских копыт. Словно распадался мир.
  Но его лошадь свежее. Он обгоняет преследователей - это слышно. Оказавшись невидимым, он углубится в лес, поскачет по первой встречной тропке. Затеряется в глуши.
  Он метнул взгляд через плечо. Как раз чтобы увидеть отряд Бурсы, молотом врезающийся в пятерых клинков. Лошади падали, бешено визжа. Летели тела, ударяясь и отскакивая от дороги.
  Один клинок попытался развернуться, ускакать по тракту, но сам Бурса рубанул его между шеей и плечом. Меч рассек кости. Удар швырнул жертву вперед, он перекосился в седле, вырвав оружие из крепкой руки капрала.
  Нарад позволил коню остановиться, повернул назад. Пятеро дом-клинков уже погибли, мертвы были два коня. Солдаты спешивались, проверяя, не жив ли кто. Он видел, как они вонзают клинки в тела Тисте и коней и, похоже, не видят особой разницы - движения одинаково точны и беспощадны.
  Бурса спрыгнул с коня, отыскивая меч, и подошел к Нараду. - Душистый след за тобой, однако.
  Другие засмеялись но, к удивлению Нарада, вполне беззлобно.
  - Река вон там, солдат, - показал кивком головы Бурса. - Оправься.
  - Слушаюсь, сир. Мысль о новых побоях...
  - Знаем. Я мог быть на твоем месте. Все мы. Будь уверен, они запытали бы тебя ради ответов.
  Нарад кивнул. Спешился и чуть не упал на дорогу. Ноги подогнулись, но он заставил себя пройти к склону реки. Сзади солдаты стаскивали с дороги трупы, несли их в лес. Другие привязывали веревки с мертвым лошадям. Но при всех усилиях лишь слепец мог бы не заметить, что здесь произошло нечто ужасное. Кровь и выбитые мозги заплескали пространство, они казались черными на белых плитах.
  Река была глубокой, берег крутым. Стащив сапоги и брюки, он полуголым вошел в холодную воду, держась за сук. Течения его чистят, слишком опасно отпускать руку. Плавать он не умеет.
  Бурса заглянул за край. - Наши за тобой следили.
  - Я не знал, - простонал Нарад, крепко держась за сук. Он чувствовал, как немеют ноги.
  - Обычная доктрина. Никого не оставлять одного, только создавать видимость. Теперь ты солдат Легиона, Нарад. Посвящен в купели мочи и дерьма. - Он снова засмеялся.
  Тряся головой, Нарад вылез из реки. Поглядел на тощие, бледные ноги. Кажется, вполне чисты. Он потянулся за грязной одеждой...
  - Штаны долой, - велел Бурса. - У меня есть пара запасных, и веревка сойдет вместо пояса.
  - Благодарю, сир. Я заплачу.
  - Не обижай меня, Нарад. Такого рода долги не для Легиона. Кто знает, однажды ты сделаешь это для кого-то другого, и так далее.
  - Да, сир. Спасибо.
  - Идем назад. Нужно посетить свадьбу.
  Нарад пошел за Бурсой к дороге. Видя его наготу, мужчины захохотали, женщины принялись отпускать шуточки.
  - Вода холодная, - объяснил Нарад.
  
  Дневной свет угасал. Ковыляя, широко расставляя стертые в бедрах ноги, Кедаспела спустился по речному склону. Он совершенно вымотался, но успел заметить склонившиеся, будто шалаш, молодые деревца. Сойдет для укрытия на ночь.
  Оказавшись рядом, понял, что это старинная стоянка. В древности требования к месту ночлега были простыми, лишь постепенно дойдя до абсурда. В скромной конструкции не было ничего вычурного и абсурдного. Пришлось бы доработать шалаш, чтобы защититься от дождя, но он знал - ночью дождя не будет. Единственное, для чего шалаш годится прямо сейчас - для успокоения нервов.
  Пока мерцает костерок и поднимается, отгоняя насекомых, несущий тепло дым, он будет спать как король. Голодный и побитый король. У дома Андариста он покажется нищим, бродячим попрошайкой. Узнает ли его кто-нибудь? Кедаспела вообразил: знакомый дом-клинок хватает его рукой за шиворот и уводит за сарай, поучить уважению к чужой собственности.
  Он как наяву видел отвращение отца, ужас сестры. Заложник Крил захохочет и положит ему руку на плечо. Но всё это завтра. Возвращение к цивилизации одного блудного художника, безумного портретиста, глупца с кисточками.
  Но даже эта сцена, столь заботливо предложенная разумом - иллюзия. Тисте убивают Тисте. Сегодня религия сходит за подобающий повод. Боги ведь требуют внимания. Хотят, чтобы ты умер во имя их. Зачем? Чтобы доказать верность, разумеется. А как насчет их верности, можно поинтересоваться? Благословил ли бог тебя и твою жизнь? Отвечал ли на каждую мольбу? Давал доказательства всемогущества?
  Где же верность бога тебе? Не настолько он верен, чтобы сохранить жизнь готовому умереть во имя его. Не настолько верен, чтобы избавить тебя от трагедий и горестей, потерь и нищеты. Не настолько верен, чтобы отдать тебе жизнь любимых. Или жизнь ребенка, убитого во имя пресловутой верности.
  Нет, сегодня мешок набит религией. Завтра там будет что-то еще. Вся радость - в набивании.
  - Бедная Энесдия, - пробормотал он, усаживаясь в хлипком убежище. - Не та свадьба. Не то время. - Раздавленные лепестки в черном потоке.
  Однажды он напрашивался сделать портрет лорда Аномандера. Само по себе беспрецедентно. Кедаспелу просят, не он. Но в тот раз он попросил, ибо увидел нечто в юном аристократе. Нечто особенное. Он знал, что не отыщет ответа загадки, не посвятив дни и дни проникновению под оболочку Аномандера из Дома Пурейк, срезая ее слой за слоем каждым движением кисти - до костей и глубже костей. Никто, самый знатный, не должен обладать тем, что есть у Аномандера - той почти древней уверенностью, глазами, охватывающими одним движением тысячи лет.
  В другом лице он расценил бы это как безумие, тиранию или циничный, тусклый взгляд историка, ведь историк - всегда тиран, одержимый собиранием оружия истин и фактов; и если тирания не таится в иллюзии и самовнушении, то ее вообще нет. Он узнал бы честного историка, если бы увидел хоть одного - сломленного и плачущего, забывшего слова и не смеющего поднимать взор. Но нет, они обыкновенно весьма ловко жонглируют сомнительным знанием, на доске или холсте лица их столь же невыразительны, как у всех прочих.
  Но он не разглядел цинизма в лице лорда Аномандера. Намек на привилегированность, следы силы и слабости, смещавшихся столь причудливо, что Кедаспела начал сомневаться, не прошла ли вся его жизнь в заблуждении насчет этих понятий. Муж, способный явить слабость, будучи сильным - муж, не страшащийся власти.
  И все же Кедаспелу при мысли об Аномандере терзал страх. Видение безымянных, безликих угроз. Если бы лорд не отверг просьбу, сейчас художник знал бы истину от поверхности до глубочайших корней, загадки исчезли бы, будучи выставленными на доске или холсте, и не осталось бы никакого мрака.
   "Не терзай меня, Аномандер. Не этой ночью, после которой твой брат возьмет ее за руку и украдет у меня. Не этой ночью, умоляю, проклиная нарастающую темноту и мать, умершую, чтобы дать жизнь совершенной красоте. Умерла, сломив мужа, умерла, сломав сына. Не этой ночью, в которой все заканчивается и ничего не начинается вновь.
  Андарист, будь рукой созидающей. Сильхас, твоя рука может лишь разрушать. Аномандер, вместивший и то и другое, но стоящий беззащитно... и неодолимо. Вы, трое! Война близка. Чем вы ответите?
  Аномандер, где твоя слабость, и какой будет настоящая твоя сила? Покажи, а я в ответ обещаю не преследовать тебя, как ты преследуешь меня. Претерпи неудачу, и клянусь: я никогда не отстану от твоей души".
  Впрочем, одного не может он отрицать. Униженная и потерянная, Энесдия хотя бы в безопасности. С нежным Андаристом. В безопасности, но не прежняя... Мысль заставила его затошнить.
  Кедаспела натянул плащ и удобнее устроился в шалаше. Слишком уставший, чтобы разжигать костер, слишком слабый для ложного комфорта, он закрыл глаза и попытался уснуть.
  
  Около Дома Энес возвышался холм. Некогда его венчала сторожевая башня, но какой-то давно стершийся из фамильной памяти конфликт привел к пожару; затем ее разобрали, оставив лишь фундамент. Круг камней и яма с обломками, земля поблизости почти лишена растительности. Единственная тропа ведет к дороге.
  Крил изучал имение с вершины холма. Свет быстро угасал. За домом текла огибавшая холм река, похожая на черную змею. Все казалось мирным.
  Капрал Риз осматривал почву. Затем спешился и подошел ближе. - Лейтенант, вы правильно сказали - они въехали сюда, примерно дюжина. Для того же, чем заняты мы.
  Крил продолжал смотреть на имение. Он различил шест без флага. Увидел открытые двери конюшенного дома. Из труб праздничного зала поднимался дым. Поблизости сновали смутно различимые фигуры; часовые отошли от ворот на лужайку.
  - Лазутчики, - сказал Риз. - Лорд был прав, боясь за имение.
  - Вряд ли, - отозвался Крил.
  - Сир?
  - Они приехали, изучили имение. Увидели, что охраны маловато. Увидели, что господина нет и повозок тоже.
  - Отличное время напасть.
  - Но они не напали, верно? Почему?
  - Струсили?
  Крил покачал головой. Ужас холодным кулаком сжимался в груди. - Поместье не было целью, капрал. Они не напали, потому что поезд уже выехал.
  - Сир, они не посмели бы. Одно дело - вычистить отрицателей, но то, о чем вы.... Против знати, против Великого Дома... им никогда не оправдаться в глазах Матери Тьмы.
  - Эта знать укрывала отрицателей в своих землях. Лорд сам сказал.
  - Но, сир, мы говорим о невесте Лорда Андариста.
  Крил озадаченно глянул на капрала. Риз стащил шлем, провел рукой по редким волосам. - Простите, сир, но это... У меня друзья в Легионе. Дорогие друзья. Мужчины и женщины, с которыми бился бок о бок. О чем вы говорите - те, кого я знаю, никогда бы не пошли... вы описываете преступление. Наглое убийство. Лорд Урусандер первым выследит убийц и повесит всех до одного.
  - Ренегаты, - сказал Крил. - Или бандиты. Возможно, вина падет на отрицателей. Если останутся нужные признаки. Видит Бездна, они могут вовлечь и Драконуса. Обман - их оружие, каждый акт резни и хаоса заставит всех звать к строгому порядку - требовать возвращения Легиона.
  - Они не стали бы, - прошептал Риз.
  - Им нужно бить быстро, - продолжал Крил, - прежде чем гости из Харкенаса доберутся до места свадьбы. Не понимаешь, Риз? Разгневай братьев - нет, приведи в слепую ярость - и чьи руки начнут гражданскую войну? - Он ухватился за поводья. - В седла. Мы скачем в имение, там я передам вас кастеляну.
  - А вы, сир?
  - Свежего коня. Нет, двух. Я буду гнать всю ночь - сержант Агелас должна была уже появиться. Что-то случилось. Если нападающие будут ждать рассвета, я подоспею к лорду Джаэну вовремя...
  - Сир, не думаете, что они следят за дорогой?
  - Если поехать по другому берегу реки... есть брод...
  - Знаю его, сир, но река вздулась - никто не рискует переходить, и это вполне разумно.
  - Поэтому они не оставят дозорных.
  - Сир, вы не должны ехать в одиночку.
  - Капрал, возможно, лорд Джаэн был прав, а я во всем ошибаюсь. Нужно готовиться. Объясните все кастеляну Деларену.
  - Да, сир.
  Они развернули утомленных коней и съехали с холма.
  
  Под вихрем звезд в ясном ночном небе Нарад спешился, как и весь отряд Бурсы. На поляне ожидал другой отряд Легиона, хотя и без мундиров. Из неосвещенного лагеря навстречу им вышел офицер.
  Женщина была высокой и хорошо сложенной, но двигалась неровно и развязно; Нарад подумал, не пьяна ли она. Однако слова оказались резкими и четкими: - Капрал Бурса, какие ты принес новости?
  - Мелкие трудности, сир. Разобрались по дороге. Однако можно быть уверенным, что никакая подмога с севера к ним не успеет. Капитан Скара Бандарис ответил моему гонцу?
  - Боюсь, я задержала твоего гонца.
  - Сир?
  - Слишком велик риск, капрал. Я сочла благоразумным, что ни один солдат Легиона не должен попасть в Харкенас. Понимаю, тебе нужно подтверждение приказов. Тебя тревожат события, но прими слово Инфайен Менанд: мы делаем лишь то, что нужно. Эти первые мелкие кровопролития должны остановить куда большую кровь.
  - Да, сир.
  - Ну-ка, избавьтесь от знаков различия Легиона. Вам приготовлена запасная одежда.
  Нарад был достаточно близко, чтобы расслышать разговор. Он так понял, что Инфайен Менанд - эта женщина-офицер, хотя не был уверен. Однако Нарад различил в сумраке гримасу неуверенности на лице возвращавшегося Бурсы.
  - Вы слышали лейтенанта, - сказал тот. - Все к той груде одежды, и поскорее. Переодевшись, попробуйте заснуть. Задолго до рассвета мы пойдем пешими. Едим всухомятку. Ну, давайте.
  Нарад вместе со всеми пошел к куче одежды. Начав рыться, обнаружил на некоторых тряпках липкие кровавые пятна.
  - Рухлядь отрицателей, - пробурчала женщина рядом. - На случай, если кого из нас зарубят.
  - Такого оставят позади? - спросил Нарад.
  - Так бывает, Жижа.
  Нараду не нравилось прозвище, которым его наградили, но он понимал: жалобы сделают только хуже. Еще одна ложь.
  Женщина кинула на него взгляд. - Сказал что-то?
  - Нет.
  - Я рада, - буркнула она чуть слышно, выбрала куртку и встряхнула. - Четыре года голода после отставки. Однажды четверо парней из благородных поймали меня на сельской дороге. Сказали, я воняю, и чуть не утопили в реке. Смеялись и лапали меня, бросили голой в грязи. Я рисковала ради них жизнью, а они что сделали? Неправильно это, и теперь они заплатят.
  Нарад уставился на нее. Другие тоже остановились но, кажется, они не успели расслышать всю историю. Наверное, у них есть свои. Списки обид, склеивающих воедино не хуже крови. "А мне изуродовал лицо ветеран Легиона, так что в Бездну вас всех". Он посмотрел на выбранную рубаху - и бросил. - Да ведь мне ничего не нужно, я и так без формы.
  Женщина хохотнула. - Везунчик. Иди спать, Жижа. Убивать будем на рассвете.
  
  Они разбили лагерь на поляне перед новыми Великими Покоями Андариста. Здание стояло молчаливо, готовое, но необитаемое. В темноте дом-клинки рассыпались охранительной цепью, а Энесдии позволили наконец вылезти из кареты. Она вспотела в плотном плаще с капюшоном, вес одеяний давил на плечи.
  Было уже поздно, отец один остался у костра. Он не сводил глаз с огромного здания. Дочь подошла ближе, ощущая странную пустоту, почти испуганная тем, что случится в ближайшие дни.
  - Отличный дом тебя ждет, - сказал лорд Джаэн, протягивая руку.
  Она ощутила теплоту ладони, почувствовала прилив сил, но и какое-то странное томление. Вскоре она уйдет от него, и все изменится. Энесдия тотчас пожалела прошедшие годы. Хотелось бы ей носить грубую детскую одежду и бегать кругами с Крилом, хохоча и бросаясь спелыми фруктами. У него новая туника вся покрылась пятнами. Хотелось бы ощутить жаркое солнце прежних дней, оно ведь никогда не омрачалось и единым облачком... а воздух пах свободой - этот запах она не прочувствовала вовремя, а теперь не вернет никогда.
  - Жаль, что я отослал его, - сказал отец.
  Он уже рассказал о своих страхах за дом, но Энесдия нашла их безосновательными. Они знать, ударьте по ним -Андарист, Аномандер и Сильхас расценят это как знак войны. Легион не решится, ведь они потеряют уважение королевства, прежде всего самой Матери Тьмы. Она даже решила, что отец хитрит, преследуя какие-то свои соображения.
  - Наверное, так лучше, - сказала она, отгоняя словами обиду, мерзкое ощущение, будто ее бросили - теперь, когда Крил нужен больше всех остальных! - Он был несчастен. Много недель или даже месяцев.
  - Гм, - отозвался он. - Это объяснимо.
  - Нет, - взвилась она.
  - Любимая дочь...
  - Почему он не радуется за меня? Будь наоборот, я радовалась бы за него!
  - Неужели? Правда?
  - Разумеется. Любовь - чудесный дар, как же иначе?
  Отец промолчал.
  Вскоре она нахмурилась, обдумывая его молчание. - Эгоизм, - заключила она. - Он мне как брат, а брат не может быть несчастным из-за меня.
  - Да, брат не может. Но ведь Крил тебе не брат, Энесдия.
  - Знаю. Но не в том дело.
  - Боюсь, именно в том.
  - Я не тупая, отец. Знаю, на что ты намекаешь, но это неправда. Крил не может любить ТАК - он слишком хорошо меня знает.
  Джаэн кашлянул... нет, то был не кашель. Смех.
  Такая реакция почему-то не рассердила ее. - Думаешь, я не знаю своего тщеславия? Ничтожности своих мыслей?
  - Дочка, если ты понимаешь такие вещи, то мысли твои...
  Она отмела возражения. - Кто младший из братьев Пурейк? Кому недостает дерзости? Кто первым улыбается без причины?
  - Он улыбается, дочка, потому что любит.
  - До меня. Когда мы увиделись в первый раз, он улыбался.
  - Он любит саму жизнь, Энесдия. Вот его дар миру, и никто не считает его менее ценным, чем дары других братьев.
  - Ох, я не том. Не совсем. Забудь. Слишком поздно, я устала, одежды слишком много. Но никогда не прощу Крила, что его нет.
  - Неправильно, это я отослал его.
  - Вряд ли он долго спорил.
  - Совсем наоборот. Долго.
  - И все равно ушел.
  - Да, потому что не смеет мне перечить. Но думаю, теперь он понимает. Всё. Ты его наказываешь, заставляя присутствовать. Значит, Энесдия, Крил тебя чем-то обидел. И если я начинаю думать, то прихожу к выводу, к которому совсем не хотелось бы приходить за несколько дней до свадьбы.
  Энесдия вдруг продрогла под всеми слоями одежды. - Не говори так, - шепнула она.
  - Любишь Андариста?
  - Конечно, люблю! Как можно иначе?
  - Энесдия. - Он встал к ней лицом, взял за плечи. - Скажи, что я не ценю дар, которым наделила Андариста сама природа, и точно ошибешься. Такое качество я ценю превыше всех, свойственных мужчинам и женщинам. Ибо оно - большая редкость.
  - А у Матери есть? Такой дар?
  Отец моргнул и покачал головой. - Нет. Чему я рад, ведь иначе боль ее потери была бы невыносимой. Энесдия, скажи здесь и сейчас. Если ты не любишь жениха со всей силой, брак уничтожит его дар. Могут потребоваться десятки или сотни лет, но ты его разрушишь. Потому что любишь недостаточно.
  - Отец...
  - Когда кто-то любит всё на свете, когда кому-то дан дар радости... это не столь прочный доспех от горя, как ты можешь подумать. Такому вечно приходится балансировать на краю грусти - нет иного пути, ведь любить означает видеть ясно. Ясно. Андарист улыбается, понимая, что грусть крадется за ним, шаг в шаг, миг в миг. Если ранить его - тысяча малых ран равнодушия и пренебрежения - он начнет слабеть и шататься, пока горе не найдет его, прорвавшись к сердцу.
  - Я его люблю, - сказала она. - Более чем достаточно, больше, чем нужно любому. Клянусь.
  - Утром мы вернемся домой, дочь, и вытерпим всё, что будет.
  - Сделав так, отец, я раню его в самое уязвимое место. Сделав так, я разрушу его дар и его жизнь.
  Он всмотрелся в нее, и дочь поняла: он оценил правоту этих слов. Да, уже слишком поздно.
  - Крил поступил благородно, Энесдия.
  - Знаю, - отозвалась она. - Но хотелось бы, чтобы было иначе! - Последние слова разверзли поток слез, она прижалась к отцу.
  Который крепко обнял дочь. - Нужно было мне... - сказал он хриплым, почти сорванным голосом. - Я должен был сказать...
  Однако она качала головой. - Нет, это я дура. Всегда была дурой - и ему часто показывала.
  Она зарыдала. Больше им нечего было сказать друг другу.
  Нет в мире смысла, решила она позднее, без сна лежа под мехами в повозке. Никакого смысла. Он подчинился жалким тварям вроде нее, скользящим по жизни в мрачном полумраке самовлюбленности, где каждая небрежно брошенная сплетня - удар, удар личный, где злоба и зависть расплодились хуже червей, в шепотах и тайно бросаемых взглядах. "Но скажем правду: иного способа жить я не знаю".
  Придется ей никогда не вызывать в Андаристе сомнений, никогда не давать повода для обид. Лишь в воображении вольна она предавать, грезить о сыне Дома Дюрав в объятиях, видеть лицо слишком хорошего знакомого.
  
  Нараду снились женщины. Прекрасные женщины, отводящие глаза в отвращении и презрении. Они толпились со всех сторон, и каждый упрек язвил его. Он закрыл лицо руками, но, похоже, руки были не его - такие беспомощные в попытках найти то, что он пытался скрыть.
  Он и рожден был без особых даров. Ни разу на памяти не вызывал он восхищения в женщине. Не стоит считать шлюх, ведь им платят за довольный вид; да и они никогда не задерживали на нем взглядов. Желание не подделаешь, и его отсутствие лишит мужества самого храброго мужчину.
  Он заморгал, проснувшись и глядя на неподвижные ветви и листья, разбившие ночное небо. Никогда он не будет желанным - та слабая надежда, которую питал он в годы до побоев, успела умереть.
  Даже боги не предлагают справедливости, нет, сначала им нужна сделка. Слезы застилали вид над головой. "Сделка? Мне нечего отдать". Если боги смотрят на него сейчас, глаз их мертвы и пусты. Даже жалость требует, чтобы ты падал на колени, но он не отдаст честь за столь жалкую награду. "Хватит с меня сочувствия смертных".
  За разбитым лицом ждет достойный мужчина, способный на любовь мужчина. Ему нужно лишь то, что есть у многих. Нечто прекрасное, за что можно ухватиться.
   "Я прошу, но боги не отвечают. Ни света, ни тепла в пустых глазах. Они жмурятся холодом. Смотрят в сторону, найдя кого-то еще, что-то более интересное и оригинальное".
  Не бывает уродливых богов. Первое выражение силы - переделка себя в формы, которые стоит любить. Будь у него подобная власть, сделал бы так же. Взял бы глину в руки и вылепил совершенную маску.
  Но и такого дара ему не дано.
  Он расслышал тихие голоса; кто-то придвинулся, пошевелил его рукой. - Вставай, Жижа. Время. Холодный завтрак, потом надевай доспехи, готовь оружие.
  Та женщина, что так горько говорила ночью. Он повернул голову, рассмотрел темный силуэт. Пожелал, чтобы она была красива и слепа, а пальцы бесчувственны и тупы. Чтобы он мог лечь с нею и склонить, и скользнуть в нее, испытав потом умиротворение.
  - Проснулся?
  - Да, - сказал он.
  - Хорошо. - Она перешла к следующему спящему. Ясное дело, она не догадалась о его мыслях.
  И хорошо. Хватит с него насмешек.
  Вскоре более сотни вооруженных фигур шагали по лесу. Нарад был среди них, в паре шагов за капралом Бурсой. Он вытащил меч, но рука была холодна. Он дрожал в одежде, хотя кожа покрылась липким потом, а в голове царила сумятица.
  Вся жизнь развернулась перед глазами: случаи, когда он ранил других словами, насмехался над чужими претензиями. Когда пренебрежительно смотрел на любой жест доброты или, так сказать, искренности. Похоже, он вел войну всю жизнь. Не было того, во что можно верить; не было ничего хорошего, за что стоило сражаться - разве что бесполезная земля, на которой он стоял, и хлипкие заборы презрения.
  И теперь он оказался в компании убийц, еще одна скользящая тень среди безмолвных стволов. Где-то впереди спали невинные. Если невинность вообще существует, а эту веру он подтачивал в себе многие годы. Ладно. Заря готова разрешиться насилием и скотской резней.
  Он не желал ничего такого... но что-то внутри алкало, какая-то самая уродливая часть души - внешность, затянутая внутрь, чтобы стать еще злее, еще презрительнее. Из всех солдат лишь он являл физическую истину, показывал то, что есть внутри всех и каждого.
  У них свои списки, свои жалобы, как и у него.
  Двигаясь через лес, они словно наматывали на себя мрак. Есть разные виды чистоты, разные виды боли, но в темноте всякое различие терялось, став сходством. Он не уродливее любого, они не красивее, не привлекательнее него. "Мы одно и то же".
  Всякая причина справедлива, если она твоя, если твои чувства что-то значат. Но иногда, среди некоторых, чувства не значат ничего.
  Таков дар солдата, заподозрил он.
  И тут же споткнулся, упав на колено; завтрак подскочил к горлу, вылившись на черную землю. Спазмы длились, пока внутри не осталось ничего. Свесив голову - нити слюны и желчи болтались на скривившихся губах - он слышал, как солдаты проходят мимо. Слышал тихие смешки.
  Рука в перчатке хлопнула по плечу, женщина - та, что будила вех - пригнулась рядом. - Тухлое мясо, Жижа. Сама его с трудом удерживаю. Вставай, иди со мной, мы почти на месте.
  Он заставил себя встать, удивляясь приглашению. Это Бурса ей приказал? Его считают трусом, за которым нужен глаз да глаз? Он пристыженно вытер рот рукавом, сплюнул горечь и зашагал. Женщина была рядом.
  - Мы устроим ужас, Жижа.
  Он кивнул, хотя она не смогла бы увидеть.
  - Такой гнусный, какой только можно. Не позволяй ему заползти внутрь. Понял? Просто не думай, вот кредо солдата. Если хочешь думать, думай о будущем мире, на год или два вперед. Думай о новом прядке вещей в Куральд Галайне, о пришибленной и слабой знати, о простом народе - вроде тебя и меня - живущем в достатке и уважении.
   "В уважении. Пустая Бездна! Женщина, мы заслужим мир и самоуважение? Я -нет. Ты обманываешь себя. Как и все мы".
  - Ты со мной, Жижа?
  - Да, - сказал он.
  Появилось просветление впереди, деревья стояли реже, среди помятой травы торчали пни. Громоздкая форма - карета - и ряд лошадей на привязи между двух знамен. Свет угасающего костра.
  И фигуры на краю поляны, неподвижные, смотрящие, кажется, прямо на Нарада.
  Внезапные крики, свист покинувшего ножны железа. - Давай! - рявкнула женщина.
  И они уже бежали на поляну, на земли Великих Покоев Андариста.
  
  Лорд Джаэн стоял в ночи, полностью одетый, словно вышел в дозор. Он уже сделал обход, проверив домовых клинков, обменявшись с ними немногими спокойными словами. Андарист со свитой были в дне пути, а гости приедут еще через день. Он мерил ночь шагами, медленно завершая круг, который должен был привести туда, откуда он начал, к угасающему костру.
  Сердце его болело за дочь, за слепоту молодости. А любая мысль о заложнике Криле сдавливала грудь: страх за юношу, которому придется оборонять Дом Энес от нападения, страдая от нанесенной дочерью лорда раны.
  Сожаления - бестолковое проклятье. Он позволил годам взять верх, словно скука стала подарком старика самому себе - благими объятиями равнодушия под личиной мудрости. Усталость ждет любую забывчивую душу в любом возрасте, в любом положении. Он знал, что впереди сотни лет жизни, но боялся прямо посмотреть на истину. Истинное проклятие, способное взорвать душу проклятие - это усталость. Не усталость плоти, хотя и это важно, но утомление духа. Он уже начал находить в себе беспомощное нетерпение: одержимость старцев мыслями о смерти, желанием смерти.
  Потери, разбитое сердце... это легко вынести юным, сильным волей и душой. Ему такие доблести не свойственны, и вот он стоит, готовясь отдать единственную дочь, передать в ее руки все посулы юности, утаив упреки. Как и подобает отцу, уходящему в тень. "Я остаюсь позади, и хорошо. Я доволен, насколько может быть довольным старый дурень. Может, пора выпить. Какого-нибудь горького яда забвения, погружающего дни и ночи в отрешенность.
  Больше не нужен... почему это должно быть так больно?"
  Он смотрел в остывший костер, на мерцающие, сохранившие форму сучьев и веток угли. Каждый умирающий очаг - дом хрупких призраков, в нем светятся воспоминания о жизни. И всё.
  Какое-то движение заставило его поднять голову. Закричал дом-клинок; он увидел, что стража выхватывает оружие, сходясь в более тесную линию. А с опушки лились темные фигуры - там блестело обнаженное железо. Испуганный, недоумевающий лорд Джаэн вытащил меч. Побежал к карете, ударил в дверь концом эфеса. - Наружу! Ну! Быстрее!
  Служанки Эфелла вылезла из-под кареты, еще сонная. Джаэн схватил ее за руку и поднял на ноги. Встряхнул. - Слушай, ты - бери мою дочь - бегите в дом. Поняла? В дом! - Он резко толкнул ее к стенке кареты и повернулся.
  Дом-клинки отступали от леса, смыкаясь у кареты.
  Он услышал, как хлопнула за спиной дверца; услышал испуганный крик дочери, когда Эфелла вытащила ее наружу.
  - Отступаем! - крикнул Джаэн своим клинкам. - В дом. Всем назад!
  Стража, встав неровным полукругом, торопливо пятилась. Джаэн глянул через плечо, увидев, как две девушки бегут к зданию.
  Атакующие тоже приближались. Их было слишком много.
  - Замедлите их! - велел он.
  Первая линия врага подошла к дом-клинкам. Зазвенело оружие, блеснули лезвия. Двое стражников упали сразу. Остальные сражались, отчаянно отмахиваясь от выпадов рубящих и колющих. Упал еще один, с размозженным черепом.
  Стража отступала. Лорд Джаэн шагал впереди них, оказавшись между дом-клинками и еще не достигшими дома девушками. Еще миг колебаний - и, выругавшись, Джаэн повернулся и побежал за дочерью. Он будет держать дверь... хотя, понятное дело, это бесполезно.
  Андарист строил не крепость. Большой дом, не более. Джаэн сомневался даже, есть ли там крепкий засов.
  Девушки были у двери. Эфелла открыла створку и толкнула Энесдию внутрь.
   "Вперед мужа - не рука в руке - дурной знак, брак обреченный..."
  Мысль обожгла его спазмом абсурдного чувства вины.
  За спиной десятки ног топотали по земле, быстро приближаясь. "Мои клинки мертвы. Еще дюжина ничего не решила бы. Ох, Крил..."
  Он добрался до зияющей двери, увидел в холле перепуганные лица дочери и служанки. Встретил взгляд Эфеллы и кивнул.
  Та резко захлопнула дверь. Энесдия завизжала.
  Джаэн повернулся на пороге, поднимая меч.
  
  Одного коня он потерял на реке, видел, как его сносит по течению - поднятая голова, напряженная шея. Глаза слезились, тело налилось свинцом; Крил прижался к шее второго скакуна, пока тот одолевал поток и взбирался по берегу. Тут же ударил скотину пятками по бокам; конь справился с собственным утомлением и побежал неровным галопом. Крил продолжал подгонять его ударами, и конь все же нашел волю и помчался быстрее.
  Он должен был оказаться у южной стороны дома. Дорога впереди была пуста, солнце только начало окрашивать горизонт.
  Вдалеке послышались крики, лязг оружия.
  Над линией деревьев он уже видел новенькую черепицу дома Андариста. Съехав с дороги, Крил бешено погнал коня через луг, по кустам и в тень деревьев. Перед ним мелькали спины бегущих. Он понял, что Джаэн скрылся в доме - единственный шанс, ведь нападавших были многие десятки.
  Глаза Крила выделили закрытое окно первого этажа, слева от задней двери. Понуждая коня бежать еще быстрее, он направился туда.
  Кто-то закричал - его заметили. Пусть. Он почти на месте.
  Вынув ноги из стремян, он забрался на седло. В последний миг - конь начал разворачиваться, чтобы избежать столкновения со стеной дома - Крил прыгнул, защищая лицо руками и напрягая плечи. Ударился о ставни, те словно взорвались вихрем щепок. Собирая занозы, покатился по гладкому полу. Встал, вынул меч и побежал к передней части дома. Он слышал грохот, треск расщепляемой двери. Комнаты размыто проносились мимо.
  Энесдия закричала, когда высадили входную дверь.
  Крил вбежал в холл - увидев Энесдию. Эфелла вытащила кинжал и заслонила хозяйку. Мелькнул меч, плашмя ударив по предплечью женщины, сломав кость. Другой меч вонзился в грудь, подняв ее над полом. Крил пробежал мимо Энесдии. Он не стал разглядывать тех, кто был рядом. Махнул клинком, пересекая горло тому, кто убил Эфеллу, вырвал оружие, чтобы до середины утопить в кишках следующего.
  - Беги назад! - заорал он. - Ищи коня! Быстрее!
  - Крил!
  Новые захватчики вваливались в холл.
  Где-то справа, в соседней комнате, зазвенело разбитое окно. - Иди! - взвизгнул он, сходясь сразу с троими.
  Он был Дюрав. Кровь стала огнем в жилах. Он рассек лицо одному, ранил другого в колено. Острие меча вонзилось ему в правое бедро. Он пошатнулся, стащив себя с клинка. Сила вытекала через ногу вместе с кровью. Он выругался, пригнулся. Всё больше врагов жаждали его достать. Он парировал выпад, ощутив, как лезвие скользит по чужой руке. А потом что-то ударило по голове, и мир стал белым. Он упал было лицом вперед, но два клинка заставили качнуться назад. Он глядел на вонзенные в грудь мечи.
  Третий мелькнул, рассекая шею.
  Он видел, как падает на пол, почти рядом оказалось изрубленное тело лорда Джаэна; сапоги топтались по нему, подходя ближе. Кто-то наступил на руку, ломая пальцы, он только услышал треск - как ни странно, боли не было.
  Была лишь нарастающая тишина, черная как... река. Он ждал, когда она поглотит его. Ждать долго не пришлось.
  
  Они поймали знатную девицу в задней комнате - пыталась вылезти в окно - и притащили в главный зал. Началось изнасилование.
  Когда Нарада вытолкнули вперед - чистый меч болтался в руке - та, что бежала с ним, захохотала: -Этот ее прикончит! Настоящая красотка, Жижа, и она вся твоя!
  Дюжина зевак выкрикивала сальности, показывая на камень очага. Одежды были сорваны с нее. Камень омылся кровью. Губы разбиты и жестоко искусаны, еще недавно беспорочная кожа покрылась черными синяками от пальцев. Он смотрел вниз, в тусклые глаза.
  Она не моргнула и не отвернулась.
  Женщина позади Нарада уже стягивала с него штаны, хватаясь за довесок, чтобы пробудить. Смеясь и щекоча губами шею, потащила вперед, пока он не лег на знатную девицу.
  Ощутив, как скользит внутрь, в кровь и рваную плоть.
  Положив его на место, женщина отошла, не прекращая хохотать.
  Тело знатной девицы было теплым и, при всех синяках, восхитительно мягким.
  Он сжал ее сильнее - зрители разразились воем - и прошептал в ухо, прося прощения.
  Потом говорили, что она испустила под ним последний вздох. Нарад понял, что в тот день, на том камне красота погибла в его руках.
  
  Кедаспела внезапно очнулся. Сел. В голове эхом звучали крики - ужасный сон, которого даже не вспомнить. Он потер лицо, поглядел вниз: натертые бедра вспухли вдвое сильнее, чем вчера. Художник застонал и снова лег.
  Однако далекие крики не желали затихать. Они звучали и звучали.
   "Нет. О нет нет нет нет..."
  Оставив ящик с красками и кистями, Кедаспела кое-как встал, содрогнувшись от волны мучительной боли, и выбрался на дорогу. Расстояние было слишком большим... кажется, он шагает по дороге вечность. Лиги, десятки лиг... но нет, воздух еще холоден после минувшей ночи. Туман жмется к речной глади, словно дым.
  Он едва мог идти, хотя хотелось бежать.
  Когда взору открылся вид на дом Андариста, он замер. Он видел карету, но лошади пропали. Никакого движения - ни одного домового клинка или слуги. Он хромал, еле продвигаясь.
  Тела на земле. Домовые клинки отца и другие. Он видел лица, знакомые с детства, и каждое плоское, словно тончайший слой краски, незрячие глаза полуприкрыты веками. И повсюду тусклые оттенки зияющих ран. Поднеся руки к лицу, он ощутил лишь онемение, словно сами чувства старались спрятаться.
  Размахивая руками, терзая воздух пальцами, он пошел дальше.
  Передняя дверь дома была сорвана с петель.
  У Кедаспелы вырвался тихий животный звук - такой можно издать, срываясь в пропасть, бездну, начиная бесконечное падение. Крик окружил его, приветствуя пустое утро и бесчувственный свет, кровь на земле и тени между простертыми трупами. Он увидел распахнутую дверцу кареты и новые тела - еще домовые клинки, еще больше чужаков в грязной рванине, глаза пялятся ввысь, как принято у мертвецов.
  Фигура на ступенях, штука под тонким шерстяным плащом, синее полуночи. Седые волосы в черной слизи. Пальцы на руках Кедаспелы исполняли маниакальный танец, криво накладывая незримые краски, а крик длился, словно душа уходила в отшельничество, тонула навек.
  Он перешагнул тело отца, потом тело Крила Дюрава. И увидел неподвижную, запачканную фигуру Эфеллы.
  Подошел и встал перед камнем очага.
   "Это не она. Эта... вещь. Не она. Ни за что. Не знаю, кто это. Но не..."
  Лицо совсем не то. Бескровные щеки, губы, вздувшиеся, разбитые и порванные. Он никогда не встречал эту женщину. Она смотрела в потолок. Он ощутил, что шагает вперед, желая поймать пустой взор. Услышал собственные вопли протеста. И склонился, следя, как играют тени на лице. Поймал глаза...
  Пальцы сжались когтями. Стонущий звук заполнил палату, запутался в углах, освободился и ударился о свод. Громкость нарастала, выше и выше. Звук вкусившего крови, звук учуявшего ужас. Он зашатался, пал на колени.
   "Энесдия.
  Не смотри на меня так. Не..."
  Пальцы поднялись, пока он смотрел на брошенную, простершуюся на алтаре фигурку. Невидимые кисти ударили.
  Глубоко в глаза.
  Боль была шоком, голова откинулась, но художник не позволил ей - кисти врезались еще глубже, пропитываясь алой краской. Крик стал целым хором, снова и снова вырываясь изо рта. Он чувствовал, как пальцы нащупывают глаза, крепко сжимают, сдавливают...
  И вытащил их наружу.
  Тьма казалась идеальным спасением, и он содрогнулся в экстазе.
  Бормотание в черепе затихало, пока не остался один ломкий голос. Единственный вопрос, волнующий любого художника, единственный, на который не ответить.
  Как нарисовать любовь?
  Кисти выполнили свою работу. Боги красок погибли. Кедаспела сгорбился, держа свои глаза в руках.
  
  
  ПЯТНАДЦАТЬ
  
  - Первый Сын, возьмите меч в руки.
  Келларас стоял у двери, не сводя глаз с великолепного, показанного Хастом Хенаральдом оружия. Казалось, тот разделил надвое стол, на котором лежал, и готов был рассечь весь мир. Лорд Аномандер - лицо нахмуренное, словно залитое тенями - не пошевелился, чтобы принять клинок.
  Келларас все еще видел своего командира - мужа, которого знал прежде - за полуночным цветом кожи, за длинными волосами, уже не черными, но серебристыми или цвета полированного железа, хотя пряди то и дело кажутся принимающими самые разнообразные оттенки: отсвет лампы стал из темно-золотого почти красным, едва лорд склонился над столом, тени текут, темно-лиловые на грани чернильного мрака. Волосы упали, напомнив Келларасу то ли дождь, то ли слезы. Он все еще силился принять это преображение.
  Хенаральд заговорил снова - жесткие черты лица, блеск как бы испуганных глаз: - Первый Сын, вы недовольны? Лезвие молчаливо, язык вырван у самого корня. Если оно воет для вас, то лишь вы можете услышать.
  - Я слышу, - прошептал Аномандер.
  Хенаральд кивнул. - Оружие ждет лишь благословения Матери Тьмы.
  - Вы ничего не увидите, - сказал Сильхас Руин, прислонившийся к стене напротив Келлараса.
  Хенаральд покачал головой: - Тогда я услышу благословение, сир. Или вкушу. Или коснусь, словно роза плавится на столе и я чую тепло даже без света. Голова моя наполнится ароматом святости.
  - Вы уйдете, - сказал Сильхас, - с кожей цвета полуночи.
  Владыка Хастов вздрогнул.
  Аномандер выпрямился, так и не коснувшись оружия. Вместо того он обратился к Андаристу: - Ну, брат, что думаешь о мече?
  Андарист сидел на дальнем конце стола, словно был прикованным рабом. Нужда оказаться далеко от города, на дороге к любимой женщине сочилась из тела; казалось, его окружает аура нетерпения, заставляющая трещать воздух. Глаза скользнули по мечу и по лицу брата. - Я поклонник имен, Аномандер. Сила разворачивается в языке. Слово вонзает когти в разум и уже не отцепится. Однако владыка Хастов говорит, что клинок лишен голоса. Ты же, брат, сказал, что слышишь его стон. Хотелось бы знать: каким именем меч называет себя сам?
  Аномандер покачал головой: - Никаким. Слышу лишь обещание чистоты.
  - Его воля, - сказал Хенаральд, - требует лишь самой чистой руки. Вынуть оружие - значит провозгласить конец нерешительности. Ему не нужны колебания владельца. Это, господа, меч для Первенца Тьмы. Если он его отвергнет, видя слабость или порок, ощущая злобные намерения в чистой песне, я разобью меч и разбросаю осколки по всему миру. Никто иной его не захватит. Поймите суть этого клинка: в руках короля он станет тираном. В руках тирана станет проклятием. В руках сломленного будет ломать все, чего коснется.
  Слова повисли в маленькой комнате не желающим умирать эхом.
  Хаст Хенаральд стоял перед Аномандером: долговязое привидение в рубцах и ожогах, шрамы и пестрая кожа. Келларас припомнил первую встречу с лордом, когда показалось, будто под плотью и кровью скрыто железо, будто он стоит, удерживаемый изогнутыми, еще пышущими жаром горна прутьями. И все же Келларас видел страх в глазах старого кузнеца.
  Сильхас Руин подал голос в тяжелой тишине: - Владыка, что вы сделали?
  - Есть тайное место, - ответил Хенаральд, - известное мне. Известное некоторым Азатенаям. Кузница, что была первой. Ее жар был первым жаром. Ее огонь - первым огнем, рожденным во времена до Бегущих-за-Псами, во времена Эресалов, что давно пропали в прериях юга, там, где джунгли ползут к неведомым морям. В этом пламени нет смерти. Оно часто угасает, но никогда не погибает. Именно в этой кузнице выковано оружие. Однажды, знаю я - знаю - я снова стану ребенком. - Он повернулся, устремив суровый взгляд на Келлараса. - Не так ли я говорил, добрый сир?
  Келларас кивнул: - Да, лорд. Но признаюсь, что не понимал вас. И сейчас тоже.
  Хаст отвернулся; капитану показалось, что он сдувается, будто пораженный болью от легковесности Келлараса, от готовности признать невежество, глупость. Корявая рука махнула в пренебрежении. - Дитя знает простые вещи, - сказал он почти неслышно. - Простые чувства, каждое прочно и сыро. Каждое честно в смелой уверенности, пусть и жестоко.
   "Это безумие железа. Оружие выковано безумцем".
  - Чистота, - продолжал Хенаральд, выговорив слово жалобным тоном. - Мы к ней не готовы. Возможно, никогда не будем готовы. Лорд Аномандер, постарайтесь ответить честно: чиста ли Мать Тьма во мраке, который сплела вокруг себя? Точно ли умерли семена сомнений, вечно жаждущие света, лишенные питательной почвы? Скажите, будет ли благословение ее подобно благословению ребенка?
  Аномандер задумчиво покачал головой. - Лорд Хаст, не могу ответить на такой вопрос. Задайте ее Матери.
  - Не вы ли Первый Сын?
  Андарист вздрогнул так, что заскрипело кресло. И встал. - Братья, мне нужно готовиться. Я должен явиться к ней на второй день ожидания, пока солнце высоко и скрывается всякая тень. Аномандер, прими меч или отвергни. Будь прост как ребенок, по слову владыки Хастов, и действуй решительно.
  - Всякое дитя полно жажды, - ответил Аномандер. Келларас понял, что его господин в сомнении. - Но не всякая жажда утоляется.
  - Я даю вам клинок, - произнес Хенаральд. - Заказ был принят, Келларас свидетель. Я принес его вам. Мы верны слову, Первый Сын, или нет?
  - Что же, не стану принижать ваше мастерство, лорд Хаст, - сказал Аномандер, протягивая руку и смыкая ладонь на кожаной оплетке эфеса.
  Сильхас оторвался от стены и хлопнул Андариста по плечу. - Видишь? Мы сделали что обещали, о нетерпеливый жених, так что можешь проваливать. Но я тебя нагоню. Капитан Скара Бандарис затребовал моего присутствия по делу о двух десятках дворняг в крепостном дворе.
  Аномандер отвел руку от оружия - Владыка, я проведу вас пред лик Матери Тьмы, и она благословит клинок Темнотой.
  - Встретимся у ворот, - бросил Андарист.
  Брат его кивнул: - Празек и Датенар ждут тебя внизу. Келлараса я хотел бы взять с собой.
  - А я Галара Бареса, - сказал Хенаральд. - Он ожидает снаружи.
  Андарист и Сильхас покинули комнату.
  То были опасные дни и ночи после загадочной встречи Азатенаи и Матери Тьмы. Оставленные потопом осадки все еще пятнали основания домов - поистине отпечатки грязных рук древнего бога. Десятки горожан утонули, пойманные в подвалах или сбитые с ног уходящими потоками, израненные о камни и бревна. Все облюбовавшие берег Дорсан Рил рыбаки исчезли - ни лодки не осталось в Харкенасе; говорили , что леса кишат отрицателями, вышедшими в поход неведомо куда.
  В Цитадели правили смущение и разногласие. Верховная жрица Синтара, чья кожа побелела хуже, нежели у мертвых и больных, сбежала, ища убежища в неведомом месте.
  Келларас мало что понимал. Ему казалось, будто мир расшатался, сбрасывая всех с себя, и ноги не могут полагаться на равновесие почвы. Казалось, нельзя верить даже законам природы. Жречество впало в хаос. Вера стала полем брани, доносились слухи о резне в лесах, отрицателях, убиваемых в своих хижинах. И в такое вот время владыка - насколько мог видеть Келларас - не делает ничего. Планирует свадьбу брата, словно стал ему отцом вместо отца умершего. Ждет нового меча, а дождавшись, не готов его принимать, тем более использовать.
  Празек и Датенар напивались каждую ночь, забираясь в постели шлюх и жриц, и глаза их - в моменты трезвости - были мрачными, в душах царила тишина, обиталище непонятного испуга.
   Келларас двинулся за господином вместе с Хенаральдом и Баресом. Коридоры казались сырыми и полными плесени, от гобеленов несло гнилью, ноги скользили по плитам пола. Келларасу вообразилось, будто болото решило завладеть Харкенасом, вода осаждает сушу, будто любая стена готова обрушиться под обманчиво твердую поверхность.
  Самыми тревожными, на вкус капитана, были слухи относительно Легиона Урусандера. Целые роты покинули свои гарнизоны, знамена распущенных частей развеваются над головами разбойников. Хунн Раал исчез ночью из Харкенаса, где он теперь - никому неизвестно.
  Если вера берет в руку нож, всем богам пора отвернуться.
  Он никогда не считал отрицателей чем-то особенным. Это народ леса и реки, голых бесплодных холмов. Кожа их принимает цвет любой почвы, глаза залиты мутью болот и ручьев. Они пугливы и невежественны, связаны суевериями и привержены загадочным ритуалам. Он не мог вообразить, что они способны на заговор и тайное проникновение во власть, в чем их ныне обвиняют.
  Палата Ночи была близка, воздух в коридоре стал непостижимо холодным. Пахло глиной.
  - Она поистине под осадой, - проговорил сзади Хенаральд.
  Аномандер поднял руку и остановился. Повернул лицо к лорду Хастов. - Это равнодушие, сир.
  - Нет уважения к камням и сводам, значит? Даже когда они ведут в ее присутствие?
  - Никакого, - ответил Первый Сын, внимательно глядя на старика Хенаральда и покоящийся в колыбели рук, завернутый клинок.
  - А ее храмы?
  - Жрецы и жрицы отлично изучили все углы, сир, их еженощные бормотания и преклонения могли бы дарить святость уже за счет усердия. Впрочем, сами спросите у них об успехах.
  - Первый Сын, похоже, нас постиг беспорядок.
  - Владыка, где сейчас Легион Хастов?
  Хенаральд моргнул, словно вопрос выбил его из колеи. - В поле, на юге.
  - Когда вы получали вести?
  - Командующая покинула Хастову Кузницу несколько дней назад. - Он повернулся к Галару Баресу. - Вы были при ее отъезде, Галар?
  Юноша почему-то занервничал. Кивнул: - Был, владыка. Торас Редоне скачет к легиону, но без особой спешки. Тогда на горизонте еще не вырисовывалось ничего необычного.
  Аномандер бросил на Галара Бареса короткий взгляд и продолжил путь. Келларас пошел следом. За спиной послышался голос Хенаральда: - Когда закончим здесь, Галар, немедля поскачете к Легиону Хастов.
  - Слушаюсь, сир. А какие вести я принесу?
  - Вести? Неужели городская жизнь вас отупила, сир? Внимательно слушайте меня, если не пожелали слушать Сына Тьмы. Нас настигла гражданская война, лейтенант. Мать Тьма призывает Легион Хастов. Скажи командиру Торас Редоне так: весы склонились, Урусандер ступает слепо, но шаги его складываются в марш. Давление Хастов может заставить его замедлиться, даст время поразмыслить и одуматься.
  - Эти движения души Урусандеру не свойственны, - сказал, не оборачиваясь, Аномандер.
  Хенаральд фыркнул. - Простите, Первый Сын, но лишь хорошо знающий боевого коня свободно отпускает поводья.
  - Если Хунн Раал - боевой конь, будем надеяться, что ноги Урусандера крепко стоят в стременах. Да, он поистине скачет слепо.
  У дверей Аномандер снова остановился. - Владыка Хаст, мой брат сказал верно. Сила ее такова, что никто не покидает палату, не изменившись.
  Хенаральд шевельнул плечами, не пытаясь выглядеть спокойным. - Слишком долго моя кожа страдала от железа и возраста, сир, чтобы жаловаться на новые пятна.
  - Я не про пятна.
  Старик резко поднял голову, будто обиженный. - Мне бояться за веру на ее пороге, Первый Сын?
  - Это место превыше всех прочих, лорд Хаст.
  - Не нужно было соглашаться, - раздраженно, хрипло проговорил Хенаральд, опуская взгляд на меч в руках. - Видите, я держу его словно дитя? Я предал страхи отца, долго не раздумывая - и вы смеете сомневаться в моей вере? Слишком поздно струсил, роды не отменить; и вот я делаю шаг за шагом, словно приговоренный к казни. Галар Барес, выдержите вес старика, который упадет на пороге?
  - Нет, сир. Но я выдержу силу воли моего владыки и легко не сдамся.
  Хенаральд вздохнул: - Как будущее несет прошлое, сын несет отца. Интересно, может ли подобный меч рассечь такую связь?
  Аномандер казался потрясенным этими словами. Однако он промолчал и повернулся, хватаясь за кольцо двери.
  
  
  Когда Сильхас Руин, подойдя сзади, положил Скаре Бандарису руку на плечо, капитан вздрогнул и поспешно отступил в сторону. Но, увидев, кто позади, расслабился и улыбнулся: - Ах, друг, прости. Щенки выли и рычали всё утро, нервы мои в беспорядке. Еще хуже, что заново приходится учиться придворным условностям. Я слишком долго был среди солдат, их грубость налепилась на меня будто дорожная пыль. Итак, на многое не рассчитывай.
  Сильхас смотрел во дворик. - Отлично вижу причину твоей стеснительности, Скара. Боюсь, на тебе полно блох. Жалею, что подошел близко.
  Скара засмеялся. - Еще нет, Сильхас, еще нет. Ты уже видишь, что мне еще долго не распрощаться с гнусными обязанностями. Что всего хуже, здесь, в Цитадели, никто не готов взять их поводки.
  - И потому ты решил испытать мое терпение. Понимаю всю меру отчаяния...
  - Сильхас, никакой разум не может измерить всю меру моего отчаяния. Скажи, ты веришь, что Джелеки отдали этих заложников, лишь уступая нашим требованиям?
  - Какой-то хитрый переговорщик увидел в этом славную возможность, не сомневайся, - подумал вслух Сильхас, глядя на свору грязных, рычащих во дворе щенков. - Готов спорить: прямо сейчас он перегоняет через холмы тяжело нагруженный фургон.
  Скара хмыкнул. - Такое предательство заставляет спускать псов, говорю я. Ему придется на коленях объяснять свои планы и вымаливать снисхождение... как будто мне свойственна жалость.
  - Писцы рано или поздно увидят наш конец, Скара, подсчитают итоги и внесут наши судьбы в разлинованные списки. Однажды мы тобой будем бежать, слыша вой за спиной, и никто не окажет любезности, дав убежище столь жалким особам.
  Скара согласно кивнул. - И под темными небесами падем мы, бок о бок.
  - Ради одной дружбы я обрадуюсь такому концу.
  - И я, дружище. Но назначь себя моим спасителем, прямо сейчас - и познаешь вечную благодарность.
  - Осторожнее, Скара. У вечности острые зубы. - Руин скрестил на груди руки, прислонился к одной из колонн внутреннего двора. - Но у меня есть отличное решение, в нем слышны отзвуки прежних острых шуток и жестоких забав. Вспомним дни в походах и ночи перед битвами. - Он снова улыбнулся, видя, что глаза друга загорелись пониманием. Кивнул и продолжил: - Говорят, поместье его семьи обширно, окружено дикими землями, вполне соответствуя своей отдаленности... а учитывая близкую женитьбу на женщине слишком прекрасной и слишком юной... ну, воображаю, дорогой Кагемендра Тулас примет вызов и укротит адских щенков.
  Скара Бандарис усмехнулся и сказал: - После дара жениха наш подарок будет лучшим на свадьбе! Охотно признаю твой гений, Сильхас. Ну, мы еще оживим старика!
  - Гм. Будем надеяться, для этого лучше сгодится невеста.
  - А я-то долго размышлял, что подарить старому другу в день брака, - проговорил Скара, - и склонялся к кушетке. Нет сомнений, ему понадобится место для краткого отдыха в первые, самые веселые дни супружества.
  Сильхас засмеялся. - Лучше считать не днями - неделями, друг.
  - Как друг, могу ли я не оказать любезности?
  - Разумеется. Ну, я уже сожалею о потере кушетки.
  - Она не выдержит двух десятков грызущих ножки щенков. Нет, я не пошлю ему столь легко уничтожаемого подарка. Боюсь, он впадет в горе и разразится упреками. Ох, он начнет меня постоянно избегать, а меня это не особо обрадует.
  Сильхас кивнул: - Нам не хватает его блестящих идей, Скара.
  - Говоря о блеске. - Скара окинул взором стоявшего пред ним приятеля. - Вижу, кожа твоя еще сопротивляется заботам Матери Тьмы.
  - Тут у меня нет ответа. Я склонился рядом с братьями и принес клятву верности.
  - И в тебе не было сомнений?
  Пожав плечами, Сильхас отвернулся.
  Повисло молчание. Потом Скара сказал: - Говорят, Кагемендра скачет в Харкенас.
  - Я тоже слышал. В обществе Шаренас.
  - Спорим о заклад, он ни разу не поддался ее чарам?
  - Если тебе нужны деньги, только попроси. Не хитри, рискуя дружбой.
  - Тогда я отзываю пари.
  - Скажи, - кивнул Сильхас на заложников-Джелеков, - ты уже видел их обращение?
  - Да, и глаза заслезились от мерзкого запаха. Возмужав, они станут замечательными зверями, но не сочти их глупыми...
  - Не стану. Вижу, как они меряют нас глазами.
  - Думаешь, Кагемендра сумеет их укротить?
  Сильхас кивнул. - Нам с тобой весело воображать лицо Туласа, получающего эдакий дар... но признаюсь, я успел обдумать дилемму и верю, что только Кагемендра сумеет приручить подобных псов и только он найдет в том великую гордость.
  - Пусть он и сам оживится, свершив двойное чудо.
  - Такое стало бы благословением дарящему, - кивнул Сильхас. И оторвался от колонны. - Сейчас я должен вернуться к братьям. А ты, Скара?
  - Раз мы решили мою проблему, можно оставить солдатам попечение о щенках, пока не приедет Тулас. Напишу ему подробное письмо и уеду на север, к оставленной в лесу роте. Оттуда мы вернемся в гарнизон.
  Сильхас на миг пристальнее всмотрелся в друга. - Слышал о других ротах, что взбунтовались?
  Вопрос вызвал кривую улыбку. - Даже спорил с Хунном Раалом, прежде чем он уехал. Сильхас, скажу так: мне это не нужно. Я вижу в преследовании отрицателей лишь повод для возрождения Легиона. Негодный повод.
  - Отрицатели ничего не сделали, чтобы дать повод.
  - И это хорошо знаю, друг. Не солгу, у нас было много законных жалоб. Но такие жалобы не адресуют мечу. Верю, что лорд Урусандер со мной согласен.
  - Тогда будь особенно осторожен, - посоветовал Сильхас, снова хлопнув Скару по плечу. - Боюсь, Урусандер похож на слепца, ступившего на незнакомую тропу, на вождя с дурными намерениями в сердце.
  - За Хунном Раалом не пойдут.
  - Сознательно - не пойдут.
  Капитан бросил озадаченный взгляд и тут же прищурился. - Лучше пойду писать письмо. Может, встретимся на северной дороге за воротами.
  - Я буду в восторге, друг.
  Два щенка сцепились в драке, заблестели зубы и полетела шерсть.
  
  Госпожа Хиш Тулла сидела в кабинете своей резиденции и держала в руках письмо, размышляя. Вспоминая последнюю встречу с тремя братьями и неуместность своего вмешательства - тогда, в час горя у гробницы отца, когда пошел дождь и она укрылась под деревом, пережидая тучи. Вспоминая лицо Аномандера, более суровое в сравнении с теми временами, когда они делили одно ложе. Пластичная юность, мягкая кожа, никаких острых углов, как и подобает воспоминаниям о счастливых днях... но в тот день он, не укрывший лицо от ливня, показался гораздо старше нее.
  Она не любила самоанализа. Собственное отражение вызывало в ней странное суеверное чувство, и Хиш избегала возможности увидеть себя в зеркале или незамутненной воде: призрачную тень кого-то похожего на нее, размытый образ, ведущий параллельную, дразнящую воображение жизнь со своими незримыми тайнами. Она боялась найти в себе зависть к иной жизни. А самым неприятным было бы встретиться взорами с той загадочной дамой и увидеть в угрюмых, стареющих глазах полчище личных потерь.
  Послание дрожало в руках. Мужчины вроде Аномандера заслуживают быть неизменными, так она всегда думала, готовая держаться за нелепую веру, будто это позволит сохранить прежние дни. Ее страшило раздутое слухами преображение Сына Тьмы под влиянием мистических сил Матери. Разве мало ей мрака, что сокрыт в телах? Но лишь память не меняется, память о времени до войн; и если те дни были растрачены напрасно, винить следует только себя. Никого другого.
  Как они увидятся на этот раз? Что может она ответить на приглашение давнего любовника, предлагающего стоять с ним рука об руку на свадьбе брата? Лицо ее отвердело, не поддаваясь даже мягким ласкам дождя; а теперь он явится перевернутый, весь колючий и сохраняющий дистанцию.
  Она боялась жалости в его жестах и заранее стыдилась собственной податливости.
  Слуги суетились внизу, счищая последние следы отхлынувшего потопа. Письмо в руках было написано много дней назад, но она так и не ответила - невежливое молчание, которое не оправдать разливом воды. Но, возможно, он успел забыть о приглашении. Цитадель охватили беспорядочные события. Первый Сын по долгу службы должен погрузиться в эти заботы, забыв даже о свадьбе брата. Вполне можно вообразить его опаздывающим на церемонию. Андарист встретит его всепрощающим взглядом, а для женщины, которую он держит за руку, это лишь мелкое замешательство...
  Назначенное время близилось. Но у нее оставались еще заботы по дому. Полки в погребе упали, залитое водой помещение заполнено гниющей пищей и мохнатыми трупиками утонувших в воде и грязи мышей. К тому же старуха-мать одной из горничных умерла - от паники, вероятно, увидев, как темная вода рвется в каморку - и отсыревшие комнаты внизу полны горя. Несчастная женщина заслуживает утешения.
  И всё же она просто сидит здесь, одетая как госпожа Дома, не в элегантное, подчеркивающее женственность платье, что более подобало бы свадебной церемонии. Доспехи вычищены, кожаные ремни блестят от свежего масла. Все заклепки на месте, все сияют словно драгоценные каменья; пряжки и пластины в полном порядке. Клинок у бедра - доброе иралтанское лезвие, выкованное четыре столетия назад и прославленное верной службой, в ножнах из лакированного черного дерева с серебряной оплеткой; кончик ножен отполирован от частого прикосновения к лодыжке.
  Плащ ожидает на спинке кресла - иссиня-черный, с воротником кремового оттенка. На столике новые перчатки, черная кожа с железными полосками, на раструбах переходящими в чешую. Слуги успели размять ладони и пальцы перчаток, чтобы они хорошо гнулись.
  Во дворе готовился к ее появлению грум, держа под уздцы боевого коня.
  В этом могут увидеть оскорбление - гнев на суровом лице Аномандера, позади него пришедший в ярость Андарист... Вздохнув, она опустила письмо на столик и встала, направившись к плащу. Накинула на плечи, застегнула воротник, взяла перчатки и вышла в приемную.
  Стоявший там пожилой мужчина хромал на одну ногу, но отказывался сесть в кресло. Мальчик же, что пришел с ним, быстро заснул на диване - все еще в рванье, грязь прилипла, как вторая кожа. Она еще несколько мгновений всматривалась в мальчишку, потом поглядела на Грипа Галаса.
  - Временами, - начала она, - я интересовалась, что с вами стало. Аномандер дарит верность тем, кто верен ему, а ваша верность не подлежит сомнению. Вы хорошо умели обеспечивать уединение своему хозяину и мне ... в те, давние дни... пусть даже иногда вам приходилось отвлекать его отца.
  Глаза Грипа чуть смягчились от воспоминаний, но он тут же опомнился. - Миледи, господин нашел мне и другие задания. Во время войн и после.
  - Хозяин рисковал вашей жизнью, Грип, хотя вы заслужили почетную отставку и милый деревенский дом.
  Старик скривился. - Миледи, вы описываете могилу.
  Мальчишка так и не пошевелился от звуков разговора. Она снова внимательно его оглядела. - Говорите, у него при себе послание?
  - Да, миледи.
  - Вы знаете содержание?
  - Нет, он очень осторожен.
  - Уверена. Но он спит как убитый.
  Грип вдруг словно стал ниже ростом. - Мы потеряли лошадь на реке. Чуть не утонули оба. Миледи, он еще не знает, но письмо в оловянной трубке не прочесть. Чернила смылись и растеклись, ничего не сделать. Но печать на пергаменте уцелела и она, вполне очевидно, из вашего имения.
  - Сакуль, полагаю, - задумчиво сказала Хиш Тулла. - Он Корлас по крови?
  - Так мы поняли, миледи.
  - И предназначен Цитадели?
  - Для попечения Детей Ночи, миледи.
  - Дети, - сказала Хиш, - успели повзрослеть.
  Грип промолчал.
  Они лишь мимолетно встречались взглядами, но Хиш уловила в глазах Грипа что-то странное - краткие вспышки, едва заметные намеки на... что?
  - Миледи, мальчик настаивал, чтобы мы первым делом нашли вас.
  - Я так и поняла.
  - Хотя я охотнее пошел бы к своему господину.
  - Но не пошли.
  - Он из знати, миледи. Моя обязанность - охранять его в пути. Он смелый, этот малыш, не жаловался на перенесенные тяготы. Но оплакивал умирающих коней.
  Она метнула ему очередной испытующий взгляд и улыбнулась. - Как и сын Нимандера много лет тому назад. Ваш конь, помните? Сломал переднюю ногу, верно?
  - Тому мальчишке не следовало посылать коня в столь резкий скачок, миледи.
  - Ценой оказалась жизнь скакуна.
  Грип отвел глаза, пожал плечами. - Его имя Орфанталь.
  - Неприятное имя, - заметила она. И нахмурилась, вновь замечая странное выражение лица Грипа. - Вы хотите что-то сказать?
  - Миледи?
  - Я никогда не гневалась на вас. К чему стеснение? Говорите прямо.
  Он опустил глаза. - Простите, миледи, но... Я рад снова вас видеть.
  У нее сдавило горло. Хиш чуть не протянула руки, чтобы показать: его чувство ей вовсе не противно, она испытывает то же самое... Однако что-то ей помешало. Вместо этого она сказала: - Нога, похоже, готова под вами подломиться. Я настаиваю на вызове лекаря.
  - Уже заживает, миледи.
  - Упрямый старикан.
  - Времени мало, если мы действительно хотим их застать.
  - Разве вы не видите, что я готова? Ладно, давайте донесем неприятные новости вашему господину и как можно смелее выдержим ярость Андариста по поводу нашего военного вторжения. Тем временем мальчик отдохнет здесь.
  Грип кивнул. - Полагаю, это было невезение, не попытка убийства. Мальчик мало что значит для кого бы то ни было.
  - Кроме бродившей по дорогам смерти. Нежеланное дитя как символ нежеланного раздора в государстве. Лучше бы придумать ему иное имя. Идемте, пора ехать к вратам Цитадели.
  
  Галар Барес ослеп, но ощущал присутствие Хенаральда рядом. Темнота в Палате Ночи была жгуче-холодной и странно густой, почти удушающей. Он пялился, ничего не видя, и слышал тяжкие вздохи владыки Хастов.
  А через миг прозвучал женский голос, так близко, что Галар Барес ожидал ощутить ее дыхание на щеке. - Возлюбленный Первенец, к чему мое благословение?
  Аномандер ответил, хотя Галар не сумел понять, откуда доносится голос: - Мать, если мы лишь твои дети, то потребности наши просты.
  - Но удовлетворить их непросто, - возразила она.
  - Неужели ясность не добродетель?
  - Будешь говорить о добродетели, Первенец? Пол под твоими ногами вполне прочен, можешь ему доверять.
  - Пока не поскользнусь, Мать.
  - Думаешь, этот клинок уменьшит сомнения? Или тебе поможет мое благословение?
  - Едва клинок скользнет в ножны, Мать, я получу двойное благо.
  Мать Тьма замолчала на миг, потом сказала: - Владыка Хаст, что вы думаете о добродетелях?
  - Я знаю многие, - отвечал Хенаральд, - но, боюсь, мысли мои незначительнее псов, что кусают коней за ноги, получая в ответ лишь удары копытами.
  - Но ваши псы-мысли... быстры и увертливы?
  Хенаральд крякнул, но Галар не смог понять, было ли это знаком одобрения. - Мать Тьма, могу ли я предположить здесь, что лучшие добродетели - те, что расцветают незримо?
   - Мой Первый Сын, увы, ходит не по садам. По твердому камню.
  - Но все ждут стука его сапог, Мать Тьма.
  - Именно.
  Аномандер раздраженно зашипел. - Если ты нашла новые силы, Мать, я желаю знать. Покажи или хотя бы намекни. Это твое правление, и как пустота жаждет заполниться, так все мы ожидаем исполнения веры.
  - Могу лишь отступить под твоим напором, Первенец. Чем лучше понимаю дар Темноты, тем сильнее осознаю необходимость ограничения. Риск, думаю я сегодня, в сковывании того, чего нельзя сковать, в привязке к месту того, чему должно блуждать. Да, мера всякой цивилизации состоит в окончании скитаний; но при этом оканчивается и неизменность грядущего.
  - Если ничто не меняется, Мать, надежда должна умереть.
  - Владыка Хастов, вы назовете мир добродетелью?
  Галар ощутил, как старик неловко зашевелился рядом. Наверное, меч в руках уже стал слишком тяжелым. - Мой мир - всегда мир утомления, Мать Тьма.
  - Ответ старца, - сказала она без насмешки или презрения.
  - Я стар, - сказал Хенаральд.
  - Тогда нам нужно счесть утомление добродетелью?
  - Ах, простите дерзость старику, Мать Тьма. Утомление - не добродетель. Утомление - неудача.
  - Даже если она привела к миру?
  - Вопрос для молодых, - сказал Хенаральд скрипуче.
  - Однажды, старец Хенаральд, вы снова станете ребенком.
  - Тогда и спросите снова, Мать Тьма. Когда придет время. И я дам простые ответы, коих вы так ждете, из простой жизни ребенка, в которой вопросы уплывают, а эхо требовательных голосов затихает вдали. Спросите дитя и, возможно, оно благословит вас во имя непонятного мира.
  - Первый Сын, - сказала Мать Тьма, - война пришла в Куральд Галайн.
  - Разреши поднять меч, Мать.
  - Ради меня? Нет.
  - Почему?
  - Потому, дорогой сын, что я - награда. Что ты намерен защищать? Мою чистоту? Я сдала надоедливые границы. Добродетель? Эта лошадь ускакала, даже собаки не лают вслед. Святость? Я вела плотскую жизнь так недавно, что не успела забыть. И вообще готова признать, что не понимаю смысла святости. Где можно найти святое, если не в каждом из нас, и кто может найти святость в другом, если не находит в себе? Главный обман - смотреть наружу, искать где-то там и грезить о мире лучшем, нежели наш. Вечно в недоступной близости, чуть сильнее протяни руку и погладишь - и как мы тянемся, как мы жаждем! Я приз, Первенец. Тянись ко мне.
  - Так ты не благословишь меч?
  - Дорогой Аномандер, оружие благословляют при изготовлении. Оно ждет тебя в дрожащих ладонях лорда Хастов, для которого утомление - не мир и не добродетель. На редкость резвое дитя этот меч.
  - Мать, - спросил Аномандер, - куда пропал Драконус?
  - Он хочет преподнести мне дар.
  - Похоже, ничего другого он не умеет.
  - Я слышу недовольство, Первенец? Осторожнее. Драконус тебе не отец, так что не подобает делать его мишенью. Хотя в вас нет общей крови, но он мой и только мой. Как и ты.
  - Ты заходишь слишком далеко, - проскрежетал Аномандер. - Я произношу твой титул, как велено, но ты мне не мать.
  - Тогда смой темноту с кожи, Аномандер Пурейк.
  Холодность тона заставила Галара Бареса задрожать. Хенаральд пыхтел рядом, словно от боли. Галар приблизился, ощутив контакт, принял меч из слабеющих рук лорда. И крякнул от неожиданности - казалось, не клинок он держит, а наковальню.
  Хенаральд опустился на колени, непроизвольно содрогаясь.
  Аномандер сказал: - Лишенная чистоты, забывшая о добродетели и не ведающая святого - какая же ты награда?
  - Хочешь отыскать меня - смотри в себя.
  - Может, этого достаточно для жрецов, Мать, когда ты глядишь, как извиваются перья над пергаментом, будто в насмешку над полетом твоих мыслей. Но я воин, ты нарекла меня своим защитником. Дай то, что можно защищать. Врагов перечислять не обязательно, я уже их отлично знаю. Не задавай стратегий, ибо это - мой сад, и он хорошо ухожен. Не касайся губами поднятого знамени, вся честь его - в воителях рядом, и только им я даю клятву. Дай мне причину биться, Мать, и причину умереть, если потребуется. Поведем войну за веру? Или будем сражаться во имя справедливости, против беззакония? Меч будет поражать демонов неравенства? Кампания спасет беззащитных или только их души? Мне сражаться за пищу на столе? За прочную крышу и теплую постель? За отсутствие страха в глазах детей? Называй себя наградой, если хочешь - но дай мне причину.
  В палате висело безмолвие.
  Галар вздрогнул, услышав ругательство Аномандера - совсем близко. Ощутил, как чужие руки берут меч и вздымают легко, как перышко.
  Подошвы застучали сзади, и внезапно дверь открылась, бледный свет разлился по камням под ногами. Он поглядел, увидев Келлараса с полуночного оттенка кожей - тот почти вывалился вслед Аномандеру.
  Галар наклонился, помогая встать Хенаральду.
  Старик казался почти потерявшим сознание - глаза закрыты, голова мотается, на губах застыла струйка слюны. - Что? - прошептал владыка Хастов. - Что было?
   "Не знаю". - Всё кончилось, лорд.
  - Кончилось?
  - Меч благословлен, лорд.
  - Уверен?
  Галар помог Хенаральду переступить порог, закрыл дверь. Огляделся: Аномандер и Келларас уже удалились по коридору. - Все отлично, - сказал он владыке Хастов.
  - Дитя... дитя...
  - У него, лорд. В руках. Он взял меч.
  - Увези меня домой, Галар.
  - Непременно, лорд.
  Старик, которого он ведет по коридору, не тот старик, что вошел в Палату Ночи; осознав это, Галар уделил лишь мгновенное внимание эбеновому цвету кожи Хенаральда.
  
  Уставшая от жизни душа ищет горького исхода. Райз Херат взошел на башню, в свое убежище, из коего все пути ведут вниз. Высота ее превращает любого живущего в пятнышко, ползущее по далеким улицам - как будто букашки копошатся в трещинах мостовой. Сегодня утром он шагал по этим улицам, бродил по запятнанному Харкенасу, среди беспокойных скопищ. Всматривался в сотни лиц, наблюдал, как иные сторонятся, прячась от всех, а другие прижимаются к приятелям и любимым, бросая подозрительные взгляды на незнакомцев, дерзнувших оказаться на дороге. Видел ловких богачей, словно нарядившихся в усеянные драгоценностями мантии неуязвимости, читал на лицах наглое стремление удержать даже то, что удержать невозможно. Видел на каждой площади выставляемую напоказ бедность, фигуры, подобные склоненным и порванным знаменам неудачливости и поражения. Впрочем, для зевак неудачливость уже само по себе - поражение. Видел мрачные взгляды, в коих сверкали злоба и гнев; слышал слишком громкий хохот и понимал: это пустая бравада - так дети желают привлекать внимание, а сорные корни ищут влажную почву, но никакой уверенности не укрепить смехом, и глаза выдают, обещая глупую похвальбу и готовность ответить ударом на укор.
  Немногие жесты понимания и доброты... они кажутся приветом из прошлых, лучших эпох. Ныне вошли в моду равнодушие и самовлюбленность, на каждом лице маска невозмутимости и циничного пессимизма.
  Райз был историком, не пишущим книг, ведь история не в прошлом, не в позолоченных или замазанных дегтем веках. Она - не вещь для ретроспекции и точного отражения. Не строки на бумаге, не пятна истины на пергаменте. Не мертвая куча, которую можно переворошить, отобрать блестящие камешки, а остальное смести со стола. История - не игра в важное и неважное, не придирчивое составление списков былых убеждений, искусственно созданных и перекроенных. Не аргумент, не объяснение и уж точно не оправдание. Райз не писал ничего, потому что для него история была настоящим, и каждая деталь несла свою историю, пускающую корни в древность. История - всего лишь бесстрашное познание бесконечной алчбы жизни по каждому моменту. Взрыв настоящего, посылающего волны в прошлое и будущее.
  И потому он не видит ничего, чего не видел бы раньше, и не увидит ничего нового, пока смерть не унесет его, окончив - к облегчению - утомительное свидетельствование мерзостей и бестолковой суматохи.
  Открыв дверь над головой, он вылез на пропеченную солнцем, лишенную тени крышу. Даже одиночество - иллюзия. Грохот разговоров, жизни, толпящиеся теперь в призрачных воспоминаниях; голос разума бормочет без остановки, терзая даже во сне. Так легко вообразить, будто Цитадель внизу стала продолжением хаоса, что жрецы ищут веру, как крысы ищут зерно, а крысоловы крыс, что лжецы лелеют свои посевы в тускло освещенных, переполненных амбициями комнатках. Что фуражиры выцеживают слухи из сквозняков, развешивая в воздухе сети.
  Если история пронизывает настоящее, сама ее неуправляемость обрекает игроков на возрастающее смущение. Никакие посулы грядущего не оказываются в досягаемости, не разрешаются чем-то солидным или реальным; никто не строит мостов через пропасти.
  Он смотрел на вьющуюся по Харкенасу реку и видел метафору настоящего - едва ли это можно назвать оригинальным воззрением... но для его глаз река переполнена свыше всякой меры плывущими и тонущими, трупами и теми, что еще молотят руками - и все кружатся и пропадают в непредсказуемых потоках. А мосты в грядущее, туда, где обитают равенство, надежда и полнейшая гармония жизни, высоко висят над головами - смертному не дотянуться. И слышится вой, поток несет массы мимо очередного моста, в тень и из тени.
  По этим теням, несущественным как обещания, нельзя ходить. На тень не обопрешься, за тень не ухватишься. Они всего лишь преходящие аргументы в споре света и тьмы.
  Он мог бы броситься с башни. Мог бы шокировать невинных незнакомцев во дворе или на улице, или даже на мосту в Цитадель. Или кануть в глубины Дорсан Рил. Конец жизни посылает волны среди остающихся. Высокие или низкие... но в общей схеме истории едва ли заметные.
   "Все мы интерлюдии истории, вздохи на бегу. Когда мы уходим, вздохи присоединяются к хору ветра.
  Но кто слушает ветер?"
  Историки, давно решил он, столь же глухи, как все прочие.
   "Уставшая от жизни душа ищет горького исхода. Но в миг исхода душа тоскует по прошлому и становится пленницей полного сожалений настоящего. Изо всех концов я предпочту падение в реку. Каждый раз, всегда предпочту реку.
  И, может быть, однажды я пройду по теням".
  Он перевел взгляд на дым, что покрывал дальний лес - на гнусные колонны, вздымающиеся в небо уродливыми, согнутыми бурей стволами. Ветер леденил ползущие по щекам слезы, ветер предлагал ему осушить тысячи глотков воздуха.
  Он думал о разговоре, от которого только что сбежал. Там, далеко внизу, в свете лампад. Свидетель, умеющий обдумывать лишь задним числом. Манера всех историков, проклятых наблюдать, находя и отражая смыслы. Такая позиция дает чувство превосходства, посвящает в орден холодных и отстраненных. Однако он знает, это горький самообман испуганного глупца: думать, будто тебя не заставят рыдать или истекать кровью, не отнимут жизнь, кинув в одичавший от ярости поток.
   "Есть тысяча решений, только протяни руку; но нас покинула воля, и не побуждение, ни угроза ее не вернут".
  
  - Мы потеряли треть братьев и сестер, - заявил Кедорпул, входя в комнату, и качнулись огоньки свечей от звука его слов. Разумеется, никакое это не знамение.
  За ним вошел Эндест Силанн, выглядевший слишком юным для всего серьезного.
  Верховная жрица Эмрал Ланир казалась чем-то одержимой. Лицо ее вытянулось, окруженные синевой глаза запали. Власть титула и преимущества высокого положения пропали вместе с верой; каждый жрец и каждая жрица, перебегая к Синтаре, словно наносили ей персональный предательский удар.
  - Ее позиция, - сказал Кедорпул, и глазки на круглом лице смотрели сурово, - не на стороне отрицателей. В этом можно быть уверенным.
  Райз Херат все еще мысленно сопротивлялся физическому преображению детей Матери Тьмы, рождению Андиев, пятном расползавшемуся по избранным. Ночь уже не ослепляла, не скрывала от взоров ничего. "Но мы всё ещё ходим на ощупь". Он всегда полагал себя хозяином тела... если не упоминать случайности болезней и ранений, которые могут проявиться в любой миг. Он не ощутил прикосновения ладони Матери, но не было сомнений - она его пометила. Выбора нет. "Но теперь я знаю, что это неправильно. Многие бегут от ее благословения".
  Эмрал не ответила на слова Кедорпула. Жрец откашлялся и продолжил: - Верховная жрица, разве это уже не война трех вер? Нам ничего не известно о намерениях Синтары. Похоже, она ставит себя в оппозицию всем, но это вряд ли назовешь сильным ходом.
  - И, возможно, ей осталось недолго, - сказал Эндест Силанн.
  Взгляд Эмрал скользнул по аколиту, словно не узнавая. И тут же она отвела глаза.
  Кедорпул посмотрел на Райза, словно ища помощи: - Историк, что вы думаете обо всем этом?
  "Мысли? Какой в них прок?" - Синтара ищет убежища в Легионе Урусандера. Но я гадаю, искренне ли они ее приветили? Не мешает ли она их целям?
  Кедорпул фыркнул: - Разве они и так всё не смешали? Бить по беднякам, чтобы бросить вызов знати - что может быть нелепее? - Он снова посмотрел на Эмрал. - Верховная жрица, говорят, они нападают на отрицателей во имя Матери Тьмы. Она ведь должна отвернуть притязания?
  Кажется, Эмрал поежилась. Дрожащими руками оттащила стул от занимавшего почти всю комнату стола и села, словно устав от собственного молчания. Заговорила далеко не сразу. - Вера в необходимость веры... Я думаю... - она оглянулась, встретившись глазами с историком, - только это у нас и есть. И было.
  - Мы изобретаем богов? - спросил Райз. - Нет вопросов, эту богиню мы изобрели. Но, как можно видеть по лицам окружающих - и в зеркалах - вера пометила нас. Вот и доказательство ее силы.
  - Ее ли силы? - пробормотала Эмрал.
   Кедорпул шагнул вперед и встал перед жрицей на колено. Ухватился за ее левую руку, крепко сжав. - Верховная жрица, сомнения - наша слабость, их оружие. Нам нужна решимость.
  - У меня ее нет.
  - Тогда нужно смастерить ее собственными руками! Мы отныне Дети Ночи. Неведомая река разделила Тисте, мы упали по эту и по ту сторону. Нас рассекли надвое, верховная жрица, и нужно найти смысл.
  Она оглядела его покрасневшими глазами. - Найти смысл? Не вижу смысла, кроме самого разделения, рваной линии между кляксой и белизной пергамента. Посмотри на историка и увидишь истину моих слов, тоску, ими внушаемую. Как мне отвечать на потери? Огнем и зверским рвением? Внимательно погляди на Мать Тьму и узришь путь, ею избранный.
  - Он неведом никому из нас, - возразил Кедорпул.
  - Речной бог отдал священные места. Воды рождения отступили. Между нами нет войны воли. Синтару не отогнали, но она сбежала сама. Мать Тьма ищет мира и никому не будет бросать вызов.
  Кедорпул отпустил ее руку, встал. Сделал шаг назад, и другой, пока попытку к бегству не пресекла стена с гобеленом. Он не сразу нашел слова. - Без вызова нас ждет лишь сдача в плен. Мы так легко побеждены, верховная жрица?
  Поскольку Эмрал не отвечала, Райз сказал: - Берегитесь легкой победы.
  Эмрал остро глянула на него: - Галлан. Где он, историк?
  Райз пожал плечами: - Превратился в призрак и бродит невидимо. В подобные времена не надобны поэты. Поистине его среди первых повесили бы на пике, звучно спорить с воронами.
  - Словами войны не выиграть, - заявил Кедорпул. - А теперь Аномандер покидает город с братьями. Легион Хастов во многих лигах к югу. Хранители съежились на Манящей Судьбе. Знать не волнуется, словно она выше разрушения и разлада. Где наш порог, какой именно шаг врага станет недопустимым? - Говоря, он уже не умолял Эмрал глазами. Райз понял: жрец разжаловал ее, видя в верховной жрице слабость и не прощая ей слабости. Нет, говоря, он пожирал глазами самого историка. - Таково наше проклятие? Мы живем во времена равнодушия? Думаете, волки отступят, если увидят лишь слабость?
  - Волки верны своей натуре, - ответил ему Райз. - А равнодушие поражает любые времена, жрец. Наш рок - потребность действовать, когда уже поздно. Тогда мы рвем и мечем, чтобы оправдаться. Лупим себя по лбу, проклиная равнодушие - никогда не свое - или громко клянемся, будто ничего не знали. Явная ложь. Старухи метут улицы, могилы вырыты ровными рядами, а мы торжественно взираем друг на друга, разоблаченные и ни на что не способные.
  Взгляд Кедорпула стал жестче. - И ты советуешь сдаться? Историк, ты насмехаешься над своими же уроками, делаешь их бесполезными в наших глазах.
  - Прошлые уроки заслуживают насмешек, жрец, именно потому, что их никто не выучил. Если они "бесполезны", то вы мало что поняли.
   Круглое лицо жреца потемнело от гнева. - Болтаем и болтаем - пока бедные жители округи гибнут под клинками и копьями! Наконец я понял, кто мы - мы, прячущиеся в этой комнате. Ты, историк, должен знать таких! Мы - бесполезные. Наша задача - стенать и бормотать, закрывая глаза дрожащими руками, и оплакивать потерю прежних ценностей. Когда же не останется никого другого, нас, будто слизней, раздавят марширующие ноги!
  Райз ответил: - Если волки и вправду среди нас, мы уже потерпели поражение и сдались. Но вы насмехаетесь над моими невыученными уроками. Бдительность утомляет, но необходимо защищать свои ценности. Мы терпим поражение, когда уступаем в мелочах, тут и там. Толчок, взмах руки. Враг же никогда не устает нападать, он точно отмеряет мелочи. Одерживает тысячи малых побед и задолго до нас вычисляет, когда сможет встать над нашими трупами.
  - Так влезь на свою башню, - рявкнул Кедорпул, - и прыгни с края. Лучше не видеть позора нашей бесполезной гибели.
  - Последнее деяние историка, жрец - жить в истории. Самый храбрый подвиг, ведь мы не зажмуриваем глаз, открывая, что история персональна, что любая истина внешнего мира на деле отражает внутренние истины нашего поведения, основы наших решений, страхов, целей и аппетитов. Внутренние истины воздвигают монументы и устраивают потопы.
  - В которых, - пробормотала Эмрал, - утонут даже волки.
  - "Разрушенье не ценит корону и трон. Я твердил это каждому лорду, Во дворцах и убогих трущобах".
  - Снова Галлан! - Кедорпул сплюнул, повернувшись к Эндесту Силанну. - Идем. Подобно роскошным книгам, они будут лежать на полках, даже когда пламя вползет в комнату.
  Однако юный служка колебался. - Господин, - сказал он Кедорпулу, - разве мы не приходили, чтобы говорить о Драконусе?
  - Не вижу смысла. Еще одна роскошная книжка. Игрушка Матери.
  Эмрал Ланир встала, будто оказавшись лицом к лицу с государственным обвинителем. - Вы пойдете к сестре Синтаре, Кедорпул?
  - Я пойду искать мира. А в вас я вижу трагедию напрасного стояния на месте.
  Он покинул комнату. Эндест поклонился жрице, но не стал уходить.
  Эмрал со вздохом махнула рукой. - Иди, позаботься о нем.
  Едва служка выскользнул, выглядя еще унылее обычного, она повернулась к Райзу. - Вы не сказали ничего ценного, историк.
  - Дочь Ночи, собеседник вынудил меня к грубости.
  Эмрал изучала гобелен, в который упирался спиной Кедорпул. - Она молода, - произнесла жрица. - Ореол здоровья и блеск красоты кажутся подлинными добродетелями, и потому Синтара торжествует. Надо мной, это верно. И над Матерью Тьмой, чья темнота скрывает добродетели и пороки, делая их аспектами одной и той же... непонятной сущности.
  - Возможно, в том и состоит ее находка.
  Она лишь мельком глянула на него. - Говорят, историк, вы ничего не пишете.
  - В молодые годы, верховная жрица, я писал много. Пламя пылало ярко, юные глаза сияли словно факелы. Но любая груда дров, самая большая, однажды кончается, оставив лишь воспоминания о тепле.
  Она покачала головой: - Не вижу, чтобы вам не хватало топлива.
  - В отсутствие искры оно гниет.
  - Не понимаю, Райз, что тут изображено.
  Он подошел ближе и осмотрел гобелен. - Аллегория творения. Из самых ранних. Первые герои Тисте, сразившие богиню драконов, напившиеся ее крови и ставшие как боги. Столь жестоким было их правление и столь холодной их власть, что Азатенаи восстали, все как один, и свергли их. Говорят, что любой разлад обнаруживает толику драконийской крови, что потеря чистоты склоняла наши души ко злу во все минувшие эпохи. - Он пожал плечами, изучая выцветшую картину. - У драконицы много голов, если верить неведомому ткачу.
  - Вечно Азатенаи, словно тени нашей совести. Ваша сказка темна, историк.
  - Некогда спорили больше десяти мифов творения, но остался лишь один. Увы, победителем стал не этот. Мы ищем причины тому, какие мы есть и какими себя воображаем; и каждая причина старается стать правильной, и каждая правильность желает восторжествовать. Так народ строит идентичность и прилепляется к ней. Но всё это, верховная жрица, измышления - глина, ставшая плотью, палки, ставшие костями. Огонь, ставший разумом. Нам неуютны альтернативы.
  - Какую альтернативу предложили бы вы?
  Он пожал плечами: - Что все мы бессмысленны. Наши жизни, наше прошлое и, более всего, нынешнее существование. Этот миг, и следующий, и следующий: каждый миг мы встречаем с удивлением, почти с неверием.
  - Таково ваше заключение, Райз Херат? Все мы бессмысленны?
  - Я пытаюсь не пользоваться терминами "смысла", Дочь Ночи. Я лишь меряю жизнь степенями беспомощности. Такое наблюдение, говоря в общем, и есть назначение истории.
  Она прогнала его и начала рыдать. Он не возражал. Не было удовольствия наблюдать беспомощность, о которой он говорил, и первый же ее жест обратил его в бегство.
  И вот он стоит на башне, а внизу трещат массивные двери, и выезжают на мост двое сыновей Тьмы со свитой. Чиста черная кожа Аномандера и чист серебристый цвет его длинной гривы. Свет дневной угас, и Райзу показалось: ветер донес до него звук распадающегося света - вот, в грохоте конских копыт. Едва различимые фигурки разбегались с дороги всадников.
  
  Пес, мокрая куча грязи и репьев, запутался в хаосе корней, веток и плавучего мусора под восточным берегом реки. Он едва барахтался, поднимая голову над водой, пока течения дергали его за лапы.
  Не обращая внимания на леденящий холод, раздвигая поток - каменистое дно подавалось при каждом шаге - Гриззин Фарл подобрался ближе.
  Пес повернул к нему голову, длинные уши прижались, словно бы от стыда. Добравшись, Азатенай снял и швырнул на берег дорожный мешок, затем нагнулся, бережно извлекая беспомощную тварь.
  - Великая храбрость, малыш, - заговорил он, поднимая пса над водой и укладывая на широкую мускулистую шею, - обычно отмечена небольшой силой и надеждой большей, нежели возможно представить. - Он ухватился за нависавшие корни, пробуя, выдержат ли они вес. - Однажды, друг, мне велят показать героев мира, и знаешь, куда я отведу вопрошающего? - Корни выдержали, и он поднялся над быстрым потоком. Пес, вися на плечах, лизнул лицо Гриззина. Азатенай кивнул: - Ты совершенно прав. На кладбище. И там мы встанем задолго до первого надгробия, и посмотрим на героя. Что ты об этом думаешь?
  Выкарабкавшись на берег, он опустился на четвереньки - подъем оказался куда сложнее, нежели он ожидал. Пес спустился с плеч. Обошел его кругом и начал отряхиваться.
  - Ой, ёй, мерзкая тварь! Разве не видел ты, что я пытаюсь сохранить волосы сухими? Этой гриве достаточно лишь взглянуть на воду или сучья, чтобы безнадежно спутаться! Звериный дождь!
  Раскосые глаза смотрели на него, голова качалась, как будто пес обдумывал упреки Гриззина - считая их не особо устрашающими.
  Азатенай нахмурился. - Ты на редкость тощий, приятель. Готов спорить: тебя дурно обслуживали в каждом трактире. Ну, отдохнул? Вижу дорогу на юг, и она манит. Говоришь, и на север тоже манит? Но ведь спинами мы видеть не умеем? Давай же отвернем глаза и с полным намерением сузим мир до тропы впереди!
  Подобрав мешок, он со вздохом поднялся. Пес потрусил рядом.
  - Провидение отлично понимает меня, - сказал Гриззин, - и знает, насколько мне лучше с мудрым и мудро молчащим спутником. Потеря наслаждения звуками моего голоса - пытка, которой не пожелаешь худшему врагу, будь у меня враги, и среди них худший, что бы это не означало. Только подумай об ужасе, охватывающем врага, который заслышит мое приближение! Я настоящая немезида для него или нее - но нет, отбросим ее, дабы не узреть лицо воображаемого врага и не получить удар по лбу от смутной, но вполне мстительной руки! Он, значит. Враг прячется от нас. Видишь во мне хоть единую косточку милосердия, друг? Такую, какую стоило бы украсть и закопать в сторонке? Нет, разумеется. Сердце мое холодно. Глаза как лед. Каждая мысль неумолима, как тяжкий камень.
  Пес отбежал на дюжину шагов вперед. Гриззин вздохнул: - Похоже, я выбрал во враги мышь. Говорить означает владеть оружием, которым я ошеломлю друга и врага, друга во врага то есть... но в отсутствие жертвы я лишь яростно машу им в воздухе, так смело, что смутится и бог. Скажи, пес, у тебя есть вино?
  Похоже, пес вознамерился бежать впереди на манер зверя, отлично знающего, как надо служить хозяину. Запах дыма висел в вечернем воздухе, Гриззин видел серые столбы над лесом, до которого осталось менее дня пути. Смысл этих подробностей был ему неприятен, ведь пришлось вспомнить о местах, которые он защищал в прошлом. Чужаки беззаботно ступали в каждый выращенный им сад, и обыкновение это вызывало грусть. - Ибо ценят они лишь своё, желая моего, и при встрече можно было бы договориться об экономии или взаимозачете воровства. Так или иначе. Пес!
  Зверь помедлил и оглянулся, прижимая уши и скашивая глаза.
  - За неловкость зрения, друг, называю тебя Провидением. Слишком длинное выйдет имя для такой шелудивой твари? Да ладно. Извращения меня веселят, кроме чрезмерных. Я славен громким хохотом над подобными вещами. Можешь присоединиться, если угодно. Но я окликнул тебя не ради новых имен, друг, а чтобы сказать: я устал и голоден, в мешке рыба или две, и я вижу вокруг некие полезные травы. Буду краток, ведь тебе уже не терпится: мы устроим стоянку на подходящей поляне или вырубке в лесу, что слева. Ну, выглядывай нам подходящее местечко.
  Пес продолжил трусить вперед; Гриззин улыбнулся и пошел следом.
  Вскоре пес нырнул под деревья и пропал из вида.
  Азатенай пожал плечами, не ожидая возвращения животного. Впрочем, он был благодарен и столь краткому содружеству. Подумалось, что имя подобрано правильно, за быстротечность знакомства.
  Тварь вдруг снова показалась, мотая хвостом.
  Гриззин встал и прищурился: - Неужели ты разгадал мое желание? Поза услужливая, но ближе не спешишь. Ладно, покажи место для сна, покажи наконец-то, что Провидение на меньшее не разменивается.
  Он сошел с дороги. Зверь развернулся и потрусил в лес.
  Невдалеке нашлась поляна с густой и мягкой травой, в центре почерневшие камни окружали место старого костра.
  Гриззин вышел на свет и встал около кострища. Положил мешок. - Ты изменил тему ночной беседы, друг, - сказал он псу, лежавшему у камней. - Я предвкушал удовольствие недопонимания, отважившись взойти на высоты честности и вымолвить потрясающие признания. Но теперь я боюсь, что блохи разнесут мою историю, так что буду уклончив. Еще более боюсь я соревноваться с тобой в остроте ума, о Провидение, и проиграть. Ну, полежи, пока я собираю деревяшки, траву и так далее. Ночью будет пир, потом мы вычистим зубы рыбьими косточками и освежим дыхание ветками горького можжевельника. Что, что?
  Но пес уже уснул, дергая ногами, словно плавал во сне.
  
  Хиш Тулла смотрела, как Грип Галас осторожно усаживается в седло. Встретив ее взгляд, он кивнул. Всадники выехали из тесного двора - Хиш во главе - и пригнулись под тяжелым сводом ворот. Извилистая улица была перегорожена несколькими такими воротами, у каждых стояла стража, скрывая лица под забралами.
  Река, может быть, и затихла, но поток страха остался. Она подумала: сколь многие из встреченных стражников принадлежали прежде к Легиону Урусандера? Вопрос верности повис над каждой улицей, осадил знать за высокими стенами. Вопрос прежних обид смущал Хиш, ведь они кажутся столь эфемерными. Если в знак признания заслуг перед государством солдаты желают золота и земель... это легко можно устроить. Переговоры и достойные награды вместо вражды. Но все не так просто. Насколько она могла понять, солдаты желают чего-то еще, для них монеты и земли - лишь внешнее выражение.
  Возможно, нужно лишь встретиться взорами на одном уровне, словно права рождения не значимы. Громко похвалить. Но известные ей похвалы не сработают. Государство из одной знати быстро развалится. Без слуг и работников - горшечников, портных, плотников и поваров - цивилизация не станет функционировать. Но не такого мира желают отставные солдаты. Им нужно кое-что личное - возвышение профессии на уровень значимости, равный аристократии.
  Именно это ее и тревожило. У солдат уже есть способы, умения нести насилие и реализовать угрозы. Сдаться, швырнуть им богатства и земли означает подкормить сады алчности и дерзости. Но аристократия уже хорошо знакома с ядовитыми плодами таких садов.
  Положение, привилегии налагают обязанности. Нет сомнений, защита государства - тоже великая ответственность. Но защита от кого? Когда все враги за границами побеждены, кто встает на их места? Те, что внутри границ. Армия - кулак, поднятый для удара; но пальцы и волю нельзя сжимать бесконечно. Армия создана для удара, и она должна ударить.
  Бедняги-отрицатели умирают в лесах и на холмах, но они - самые слабые из верующих. Как скоро Легион ударит по монастырям, подожжет храмы и обители? Кто сможет взирать на свет пожаров, не пугаясь? В пределах Куральд Галайна никто не защищен от армии, созданной ради обороны государства.
  Она подумала о знати как противовесе Легиону Урусандера. "Но мы жалкие образчики, если честно сказать. Деремся меж собой, стремимся занять положение выше соседского, плюемся ядом в сторону тех, что стоят рядом с Матерью Тьмой, как будто споры о правосудии и собственности не сворачиваются творогом на губах!" Ох, что за жалкая сумятица, и во многих аспектах виновата сама знать. Если солдат должен рисковать жизнью, то ради стоящих благ: семьи, развития, уюта и достатка. Но когда поперек благ выкопана канава и многим приходится вылавливать оттуда жалкие объедки, тогда как другие процветают благодаря жертвам солдата... не удивительно, что чешутся покрытые шрамами руки.
  Они скакали по аристократическому району, по чистым мостовым, мимо резных ворот, карет из черного дерева и откормленных лошадей. Здешние слуги сгибаются под тяжестью не им принадлежащих, не для них предназначенных вещей. А богачи прогуливаются - хотя в меньшем, нежели обычно, числе - в окружении охраны, как обычно, довольные и равнодушные ко всему, что вне их круга. Сама она бывала в бедных кварталах, повидала нищету и болезни, разрастающиеся в атмосфере пренебрежения. Но среди ее знакомых таких смельчаков мало.
  Было бы легко укорять обитателей трущоб за грязь, видеть в разрухе симптом моральной слабости и духовного падения - даже доказательство врожденного неравенства и привилегий крови. Так бывает с лошадьми, скажут заводчики: клячи тянут жилы, таща нагруженные телеги, их бока украшены рубцами от кнута, боевые кони видят лишь залитые кровью и грязью поля, пока верхние уровни города подставляют отмытые мостовые ухоженным копытам в железных подковах. Ну разве не естественный порядок вещей?
  Она же начала сомневаться. Слишком приятны эти допущения. Слишком выгодны предрассудки. Слишком жестоки суждения. Канавы становятся все глубже, взгляды через провал все суровее. В эти дни привилегированные имеют причину бояться, а обездоленные выражать правое негодование.
  Но Легион Урусандера не пытается преодолеть разрыв. Он встал в стороне, ища выгод лишь для себя. Теперь его солдаты хватают оружие, чтобы забрать отсутствующее у бедных и незаслуженное у богатых.
  Да, она первой готова высмеять слова о тяжком труде знати. Задачи руководства бессмысленны без руководимых, без работников с опущенными долу глазами - любой день не отличим от любого дня, следующая жизнь будет такой же, как нынешняя. Она понимает, что рождена богатой землевладелицей, что наследие выковало ее взгляды на мир и народ - особенно на обитателей трущоб, горбящихся в тумане страха, преступления и ничтожества. Понимает - и бессильна.
  Приблизившись к мосту, они заметили большую группу аристократов. Хиш различила среди них Аномандера - серебристые волосы, наследие Матери.
  Грип Галас подъехал ближе. - Миледи, я неуместен в вашей компании, и слова мои не порадуют господина.
  - Тем не менее, сир.
  Он колебался. Хиш Тулла поморщилась: - Грип Галас, давно ли вы служите своему лорду?
  - Со дня его рождения, миледи.
  - И как вы расцениваете привезенные вести?
  - Как недолжное омрачение дня, миледи. Они ведь скачут на праздник.
  - Думаете, ваш господин не ведает о беспорядках за городом? Вечером он будет скакать среди дыма и пепла.
  - Миледи, отрицатели - ложная цель. Легион лишь расчищает поле. Они намерены ввести Урусандера в Палату Ночи. Хотят, миледи, второго трона.
  Она всматривалась в него, похолодев от простоты утверждений.
  Чуть запнувшись, Грип продолжил: - Не знаю, насколько господин осведомлен о ситуации. Не знаю, исказит ли мой доклад радость от свадьбы брата. У всех у нас мало приятных воспоминаний, а я готов испортить еще одно.
  - У всех ли мало, Грип Галас?
  Заданный мягким тоном вопрос явно показался старику пощечиной. Он отвел глаза, хмурясь. Хиш Тулла ощутила, что между ними усугубилась неловкость. Он столь неохотно согласился на требование Орфанталя ехать вначале к ней - он, слуга, телохранитель, чья жизнь подчинена чужим привилегиям. Такова основа любой цивилизации, грубая и нечестная сделка. Ей стало плохо от внезапно нависшего чувства вины.
  Грип сказал: - Миледи, вокруг слишком много забот, к чему мучить себя мыслями? Многие мысли только умножают проблемы. Птица строит гнездо, кладет яйца, кормит и защищает птенцов - и всё без единой мысли.
  - Мы птицы, Грип?
  - Нет. Гнезда наши вечно малы или неудобны, а птенцы раздражают каждым писком. Деревья дают мало тени, дни слишком коротки или слишком длинны. Еды не хватает, или она несвежая... а жена, что ни утро, выглядит всё страшнее.
  Она потрясенно поглядела... и взорвалась смехом.
  Мужчина удивленно покачал головой. - Я не жду, что господин будет думать обо мне. Мы должны заботиться о себе сами, вот единственная достойная сделка.
  - Но вы слушаетесь его приказов, выполняя любую прихоть.
  Он пожал плечами. - Большинство не любит слишком много думать. Но я, я доволен сделкой.
  - Он догадывается о ваших мыслях, Грип.
  - Знаю, миледи. Просто я заранее грущу, ведь ему будет хуже от моего рассказа.
  - Может быть, он предпочел бы молчание? Хотя бы до конца свадьбы?
  - Возможно, - признал Грип. - Но он встретит то, что должен. Без жалоб и упреков.
  - Вы поистине довольны сделкой.
  - Да.
  - Вы напоминаете мне моего кастеляна.
  - Рансепта, миледи? Он мудр.
  - Мудр?
  - Никогда не думает слишком много.
  Она вздохнула и снова окинула собеседника взглядом. - Хотелось бы мне находиться сейчас в имении, укорять кастеляна за жестокость к любимому псу. Хотелось бы спрятаться и обсуждать только всякую чепуху, вроде глист у собак.
  - Мы оплакивали бы ваше отсутствие, миледи, и завидовали каждому взгляду кастеляна.
  - Вы пытаетесь меня соблазнить, Грип Галас?
  Брови его взлетели, лицо залила краска. - Миледи, простите! Я всегда учтив в комплиментах.
  - Боюсь, я не верю любителям делать подобные заявления.
  - Сами себя раните.
  Она резко замолкла, вперившись в глаза старика и впервые замечая в них нежность, искреннее сострадание и боль. Открытие лишь усугубило ее печаль. - Моя судьба - терять любимых мужчин, Грип Галас.
  Глаза его чуть расширились; и тут же он отвернулся, берясь за поводья.
  - В будущем, - сказала она, - заботьтесь о себе.
  Со стороны группы на мосту раздался крик, всадники и кареты двинулись в путь.
  Грип прищурился, глядя туда, и тяжело вздохнул: - Пора, миледи. Благодарю за чистую одежду. Разумеется, я заплачу.
  Вспомнив, в какой рваной и окровавленной одежде явился он перед ее дверями, она ощутила слезы на глазах. - Я не торгую одеждой, Грип. И не одалживаю.
  Он оглянулся и неловко кивнул, посылая коня навстречу поезду.
  Хиш Тулла поскакала следом. Оказавшись ближе, она повернет вбок, пристроится в хвост. При удаче Аномандер не заметит ее появления - тем меньше неловкостей...
  Но он заметил ее еще на мосту и взмахом руки остановил свадебную вереницу. Повернулся к брату, Сильхасу. Они о чем-то говорили, но Хиш и Грип были слишком далеко, чтобы слышать. Затем Аномандер поскакал навстречу, приковав к ним всё внимание своего отряда.
  Лорд Аномандер остановил коня и спрыгнул с седла. Встал перед Хиш Туллой.
  - Сестра Ночи, - сказал он. - Благословение матери пошло вам на пользу.
  - В отсутствие цвета мой возраст стал загадкой. Вы об этом?
  Такое замечание заставило его нахмуриться.
   "Сама себя ранишь". Она не встала встречаться с ним взглядом, тут же пожалев, что смутила собеседника.
  Грип Галас заговорил: - Простите, господин...
  Однако Аномандер поднял руку. Не сводя взора с Хиш, сказал: - Вижу, Грип, ты привез тяжелые вести. Я настроен серьезно, но прошу тебя: не сейчас.
  - Конечно, господин. - Он кашлянул и подал коня назад, направившись к голове поезда.
  Хиш смотрела вслед и чувствовала себя брошенной.
  - Сойдете наземь, леди Хиш?
  Она вздрогнула, выпрыгнула из седла и встала, держа одной рукой поводья.
  - Вы не отвечали на приглашение, госпожа. Признаюсь, я был пристыжен собственной дерзостью. Так давно... Годы протянулись меж нами. Но под вашим взглядом я снова ощутил себя ребенком.
  - Вы никогда им не были. И стыд лежит на мне. Видите, я здесь - растроганная вашей жалостью.
  Он как будто был потрясен.
  - Я побеседовала с Грипом Галасом. Он грубоват, но я ценю в нем честность.
  - Госпожа, - возразил Аномандер, - уж кого, а Грипа я не назову грубияном.
  - Тогда он меня перехитрил.
  - Нет, что вы. Леди Хиш, всем известно: когда Грип хочет спрятать чувства, то выглядит недовольным. Полагаю, раз он приехал к вам прежде, чем ко мне, то здесь целая история. Насколько я знаю, он ехал из Дома Корлас, оберегая юного заложника. Непохоже на него - так пренебречь обязанностями.
  - Вовсе нет. - Она сказала это ненамеренно резко. - Ребенок ныне под моей опекой. Да, тут целая история, но ее рассказывать Грипу.
  - Хорошо.
  - Я не верю в непреодолимые пропасти, лорд Аномандер.
  Он задумался и, похоже, ощутил облегчение. - Вообразив, что он смотрит на вас как отец на дочь, вы ошибетесь.
  - Я начала понимать. Теперь земля словно шатается под ногами.
  - Говоря так, - продолжал Аномандер, - я уверен в великодушии Грипа; он не сгорит, увидев, как я веду вас под ручку на бракосочетание брата.
  - Он получит место зрителя на церемонии?
  - Обязательно.
  Она кивнула. - Тогда, лорд, я готова взять вашу руку.
  Он расцвел улыбкой. - В боевом облачении, не иначе. Не думаю, что смогу с вами сравниться. - И, не ожидая, пока она подойдет, он сам шагнул ближе. Взгляды их встретились. - Леди, ваша красота вновь заставила меня задохнуться, и вновь переживаю я привилегию вашего внимания. Всё как в далекие годы. Боюсь, Грипу мои речи не понравились бы, но я восхищаюсь от чистого сердца.
  Словно ветер унес все слова из ее головы.
  - Жалость, госпожа Хиш Тулла? Я жалею лишь тех, кто с вами не знаком. - Он предложил ей руку. - Почтите меня, приняв приглашение?
  Она кивнула.
  Запястье его было твердо, как железо. Казалось, оно выдержит тяжесть не только всего королевства, но и каждого сожаления.
  
  Пока Аномандер спешивался пред Хиш Туллой, Сильхас Руин развернулся в седле и подозвал Келлараса. Оставив общество Датенара и Празека, капитан подъехал к белокожему воину.
  Сильхас улыбался. - Ради прекрасной женщины ваш лорд заставит ждать любого грума.
  - Было приглашение, сир, - отозвался Келларас.
  - Мы не думали, что она его примет. Иначе я послал бы своё, став соперником брату. Могло бы дойти до ударов. Даже скрещения мечей. Дюжины убитых, имения в огне, само небо бушует молниями и полыхает пламенем. Все ради женщины.
  - Тысячи поэтов благословляли бы такой сюжет драм и трагедий, - предположил Келларас.
  - Просеивая прах и пепел, - кивнул Сильхас, - ради воображаемых сокровищ, в алчном экстазе приглашая плакальщиц на свои собрания, обращая каждую слезу в драгоценный жемчуг. Таким манером, капитан, поэты пользуются мировым горем ради возвеличивания себя. - Он пошевелил плечами. - Но угощение в виде братьев, сцепившихся ради женщины, предвкушали слишком многие. Боюсь, поэты разжиреют от безумных излишеств.
  Келларас покачал головой. - Даже поэтам нужно кушать, сир.
  - А безумие подобно лучшему вину, всегда готовому посулить наслаждение без мыслей о завтрашней головой боли. Увы, не одни поэты поджидают нашего угощения.
  - Верно, сир. Но они жуют дольше.
  Сильхас засмеялся. А потом Аномандер сделал шаг, чтобы взять под руку Хиш. Брат его хмыкнул и сказал: - Что думаешь о старом ворчуне, что поджидает среди свиты?
  - Его присутствие тревожно, - признал Келларас. - Грип Галас выполнял некое задание. Боюсь, его присутствие здесь говорит о неудаче.
  - Будем надеяться, нет, - пробормотал Сильхас.
  Келларас поднял голову, изучая северное небо. - Еще боюсь за имения вдоль стены леса, сир. Слишком много пожаров и ни капли дождя многие дни. Известно, что болота поглощают пламя, но не гасят. Если ветер переменится...
  - Речной бог сражается с пожарами, капитан. Он проиграет, только если в лесах погибнет последний отрицатель.
  Келларас искоса поглядел на Сильхаса. - Домовые клинки только и ждут приказа, сир.
  Сильхас посмотрел ему в глаза. - Рискнете жизнью ради защиты неверующих, капитан?
  - Если будет приказано, сир? Да.
  - А если Мать Тьма увидит в отрицателях врагов?
  - Не может быть, сир.
  - Нет, не может. Но я все-таки спрашиваю.
  Келларас поколебался. - Сир, не могу сказать за кого-то другого... Но я не пойду за богиней, требующей убийств.
  - Почему?
  - Потому что мы знаем: убийства - зло.
  - Вот так просто, капитан? Без исключений? Разве мы не чертим круги в песке, провозглашая всех, кто вовне, худшими, нежели мы сами? Разве не изыскиваем любые способы избежать обвинения в убийствах?
  - Софистика, сир.
  - Да, но в качестве воина вы вершите убийства ради народа, во имя лорда.
  - Верно, но, забирая жизнь, я не следую приказу бога. Преступление мое, я не переложу его на чужие плечи. Если начну - если все начнут - ни один бог не выдержит веса злодейств. Более того: у нас нет права.
  - Легион Урусандера с вами не согласен, капитан.
  - Готов вести спор в мечом в руке, сир.
  Лорд Аномандер и леди Тулла были уже в седлах. Келларас увидел, что к ним присоединился Грип Галас. Через миг процессия двинулась. Капитан гадал, что же делал Андарист в передней карете: терпеливо пережидал задержку или требовал объяснений от слуги? Затем глаза зацепились за меч у бедра господина, меч в лакированных ножнах черного дерева. Оружие, благословленное богиней, выкованное забирать жизни. Но она отказывается сказать, чьи жизни. Кто умрет во имя ее?
  Однако клинок не наречен и останется безымянным до свадьбы Андариста. Никаких знамений, омрачающих сцену брака. Если существует совершенство, Аномандер будет искать его ради брата и Энесдии. Или погибнет в поисках.
  Сильхас произнес рядом: - Андарист лучший среди нас.
  Келларас понял смысл этого "нас". Сильхас говорил о братьях, словно мысли его текли в одном направлении с мыслями капитана.
  - Ради него, - продолжал белокожи й воин, - мы принесем королевству мир. Наблюдайте, Келларас, и увидите полноту братской любви. Как и вы, Аномандер не станет убивать ради нее.
   "Значит, хорошо, что у меча нет имени";.
  Едва они выехали из Харкенаса, навстречу попался капитан Скара Бандарис с отрядом. Прозвучали приветствия, взлетели руки. Солнце низко висело на западном небе, ночь обещала быть теплой.
  
  Особняк еще не появился в пределах видимости, а пес начал ежиться, боязливо оглядываясь на Гриззина Фарла, будто оспаривая правильность выбранного курса. Видя это, Азатенай замедлил шаг, двигаясь с глубоким волнением в душе.
  Он не издал ни слова, чтобы успокоить растущую тревогу пса, ибо не находил нужных слов. Титул Защитника не был почетным, и не сам он его выбирал. Он противостоял тому, чему невозможно противиться; он первым должен был встать на пути этих сил, выдержать шторм, первым истечь кровью. Он знал: даже среди Азатенаев мало кто его понимает. А среди Джагутов лишь Владыка Ненависти отворачивается, пряча глаза.
  Пес замер у нового ответвления дороги, где скосили траву и снесли в сторону, выложив грудами, камни. Гриззин Фарл подошел, протянул руку и коснулся покатого лба. - Прости, - пробормотал он, - но это мой путь. Любое мое желание - самообман, и дорога кончается, чтобы начаться вновь. Провидение, прости меня.
  И пошел по дороге. Утренний воздух смердел кровью и гниющим мясом, но вонь сохраняла некую свежесть, подсказывая, что прошел только день или два, не больше. Пес брел рядом. Они вышли на поляну, Гриззин осмотрел карету с распахнутой дверцей и трупы на траве. Над одним стояла лиса, замершая от ужаса при виде собаки. Еще миг, и она метнулась, пропав за деревьями. Пес не обнаружил желания охотиться, прижавшись вместо того к ноге Гриззина.
  Тот проходил мимо трупов, останавливаясь и осматривая каждый. Изучая следы в помятой траве, места, где лилась кровь. Мухи жужжали, вороны вспархивали, каркая на приближающегося пса.
  Ворота усадьбы были забрызганы густой кровью, на пороге лежало тело. Гриззин Фарл шагал, пока не оказался у открытой двери и мрачного "приношения" перед ней.
  Высокородный Тисте, судя по роскошной одежде. Мужчина с седыми волосами. Вороны выклевали дыры в щеках, добираясь до языка. Он пал, получив не менее дюжины ран; нападавшие, убитые им, грудой валялись на ступенях. Их было пятеро; приятели оттащили трупы с пути, да так и бросили.
   Гриззин взошел по лестнице, миновав по пути в главный зал еще пятерых. Там он нашел тело женщины, служанки, а на камне очага другую юную женщину. Она лежала на спине, и пятна крови не оставляли сомнений, что же с ней сотворили. Он приблизился, заметив, что она лежит на камне Азатенаев, и понял, отвлекшись от потеков крови, что одежда ее - традиционный наряд невесты, ожидающей жениха.
  Услышав какой-то звук справа, Гриззин пошел туда. На полу, в дальнем углу зала, скорчилась фигура. Она подтянула ноги к подбородку, лицом прижалась к стене, вывернутая ладонью кверху рука была в крови. Тени спрятали остальные подробности.
  Гриззин склонился. Молодой мужчина, одеянием не походящий ни на захватчиков, ни на тех, что обороняли дом. Высохшая кровь покрыла лицо густым слоем, зачернив щеку и залив темнотой глазницу. Он не носил шлема, длинные волосы неопрятными космами свесились на лоб. При каждом шаге Азатеная юноша содрогался и еще глубже вжимался в угол, пытаясь вдавить голову в камни. Кожа покрылась ссадинами.
  - Я не причину тебе вреда, друг, - сказал Гриззин Фарл. - Мы тут одни, и я готов тебе помочь.
  Голова развернулась, и Гриззин увидел, что стало с глазами мужчины.
  Взгляд его упал на руки мужчины, потом снова поднялся к истерзанному, уродливому лицу. - Ох, - вздохнул он, - это не тот ответ.
  Мужчина издал крик, подобающий раненому зверю. Гриззин шагнул к нему. Не обращая внимания на кулаки, взял на руки и крепко сжал, пока стоны не затихли и тело не прекратило сопротивляться, медленно смягчаясь в объятиях.
  Через некоторое время пес подошел и лег рядом с ними.
  
  Они ехали всю ночь. Наскоро перекусив в седлах, продолжили путь на утренней заре. Когда солнце высоко взобралось на небо, процессия достигла последнего отрезка дороги перед трактом.
  Аномандер, Хиш Тулла и Сильхас были впереди, скакали грудь к груди. За ними были Грип и капитан Келларас. Нельзя было сказать, сколь многие присоединились к процессии: знать со слугами и охраной, поварами и целыми телегами посуды, переносными шатрами и музыкантами, поэтами и художниками, подмастерьями всех сортов; Грип заметил, что старый боевой приятель Сильхаса, капитан Скара Бандарис, двигался в арьергарде со всем своим отрядом. По традиции никто не заговаривал с рассвета и тихий воздух торжественно лился вслед, словно защищая свет дневной и теплоту от любого нарушающего покой слова.
  Мысли Грипа были с женщиной во главе процессии; затем ощущение вины вернуло его к мальчишке Орфанталю. Есть судьбы близкие и судьбы далекие. Мудрец различает их, а Грипу хотелось быть мудрецом. Он приветствовал тишину после показавшихся бесконечными расспросов лорда, выуживавшего любую подробность о нападении, бегстве и погоне. Лорд Аномандер не из тех, кто показывает эмоции, позволяя чрезмерно глубоким чувствам сдавить горло, искажая произносимые слова. Да, Грип не знал, что почувствовал его господин во время рассказа. В конце тот поблагодарил Грипа за спасение заложника, еще крепче привязав мыслями к мальчику.
  Орфанталь должен бы сопровождать процессию, скача на сменной кляче и ничего не ведая о смерти и убийствах, о страхе, о холодных, полных слез ночах. По чистой случайности судьба его оказалось близка Грипу. Но ради мальчишки теперь придется свести кое с кем счеты. Грип это сделает.
  Они были уже на дороге, ведущей к усадьбе.
  И тут Грип заметил стервятников, кружащих над местом назначения. Холод охватил его, внезапный как наводнение. Не ожидая приказа и не тратя времени на объяснения, он пришпорил коня в галоп, и еще быстрее, промелькнув мимо изумленной троицы во главе поезда. Миг спустя его владыка и Сильхас пустились следом.
  Грип резко крякнул, поворачивая коня на новую дорогу. Увидел впереди карету - но без шатров, павильонов, без приветственных флагов и гостей под ними.
  Впрочем, там грудами лежали тела, путь мучительного отступления был отмечен павшими домовыми клинками и примятой травой - прямо к дому и туда, по лестнице. Позади кто-то закричал, но он не узнал голоса.
  Мир вокруг был невозможно четким, но шатающимся как от повторных ударов - нет, они стучали в груди, будто кулак сокрушал изнутри клетку ребер. Рана в спине вновь кровоточила. Если сердце способно источать слезы, они, без сомнений, бывают красными.
  Он подскакал к дому, оказавшись на земле до того как конь остановился, бешено заскользив в поникшей от крови траве. Прохромал мимо истерзанного лорда Джаэна, через порог. Брызги крови на стенах, густой багровый "ил" на плитах пола. Вваливается в комнату, глаза пытаются пронзить сумрак - безумный скачок из света в темноту. Последний павший дом-клинок - нет, это заложник Дома Энес Крил Дюрав, грудь рассечена ударами мечей, нога в крови, сломанная рука как будто тянется в центр особняка... Лицо его искажено, почти неузнаваемо, вздуто и покрыто морщинами, как у старика. Грип прошел мимо.
  - Дальше не надо, умоляю, - сказал глубокий голос из теней главного зала.
  Грип схватился за меч.
  - У меня сородич сраженных, - продолжал незнакомец. - Жестоко раненый. Спит или, быть может, без сознания - я не смею узнавать.
  За спиной Грипа застучали сапоги.
  - Я пришел слишком поздно, - сказал голос, - но не так поздно, как ты, друг.
  Грип понял, что успел опуститься на колени. Раненая нога угрожала подвести; он уперся в пол рукой, чтобы не упасть, слыша свое дыхание - слишком резкое, слишком сухое, пронизанное горем и еле сдерживаемым ужасом.
  Пес, которого он с трудом различил в тенях, наконец выбежал из угла. Истощавшее существо встало перед ним, потом село, опустив уши. Грип нахмурился. Он узнал пса.
  - Ребрышко,- услышал он свои слова. - Мне не хватало тебя в Оплоте. Тебя и Рансепта.
  В углу раздалось шарканье и тут же кто-то вывалился, шатаясь, хватая воздух вытянутыми руками. - Кто идет? - завизжал он. Крик этом отскочил от стен зала. Грип вздрогнул. Никакой вопрос не мог бы прозвучать жалобнее, ни один звук не мог бы показаться более беспомощным и безответным.
  Позади Грипа встал Аномандер - Грип его не видел, но не сомневался, кто это. Владыка заговорил. - Кедаспела...
  Слепец рванулся к Аномандеру, и лишь тогда увидел Грип кинжал в руке Кедаспелы.
  Он торопливо встал и схватил запястье художника, резко вывернув.
  Второй вопль огласил помещение, клинок зазвенел по камням пола. Грип заставил Кедаспелу лечь и удерживал его, словно впавшего в ярость ребенка.
  Сопротивляясь захвату, тот поднял голову. Залитые подсохшей кровью глазницы безошибочно нашли Аномандера. Рот открылся и снова закрылся, и еще раз - будто рана. Багровые зубы в призрачной ухмылке... - Аномандер? Я тебя ждал. Мы все. У нас, видишь ли, вопрос. Только один, и мы спросим, все мы тут. Аномандер, где ты был?
  Кто-то завыл у камня очага - грубый трубный вопль, вырывающийся снова и снова.
  Кедаспела вырывался, тянулся к лежавшему рядом ножу. Грип оттащил его, швырнул на камни. Уперся коленом в грудь и нагнулся ближе. - Еще одно такое движение, - сказал он, - и я вас зарублю. Понятно, сир?
  Однако рот Кедаспелы раскрылся, словно он не мог вдохнуть. Грип убрал колено. Мужчина всё задыхался, жуткие глазницы снова кровоточили. Грип внезапно понял, что же видит. Художник рыдает. Без звука, без слез - рыдает.
  Кто-то еще стоял в полумраке. Большой, широкоплечий. Грип поднял голову, проскрежетав: - Кто там, в тенях? Выходи!
  - Всего лишь Гриззин Фарл, - отозвался чужак, ступая ближе. Слезы блестели в алой бороде, и все же он улыбался. - Известный как Защитник.
  Грип пялился на великана, не в силах заговорить. Эта улыбка сразила его; он отвел глаза, оглядываясь на господина.
  Аномандер стоял, отвернувшись, сосредоточив всё внимание на лежащем Андаристе. Он был неподвижен, словно вырезан из оникса. Брат продолжал безостановочно стенать.
  Появился Сильхас, замерев в шести шагах от камня. Он смотрел на тело Энесдии подле Андариста, растерзанное и неподвижное. Позади него были другие. Никто не говорил.
  Удерживаемый Грипом Кедаспела продолжал безмолвно, устрашающе рыдать. Пальцы правой руки чертили на полу короткие линии. Судороги пробегали по телу, как будто череп охватил жар лихорадки.
  Когда Аномандер вытащил меч из ножен, Андарист поднял голову, резко прекратив стон, хотя эхо последнего еще летало в комнате - непостижимо долгое время.
  Аномандер подошел к Андаристу - шаги неверны, как у пьяного - и замер у камня. Не успел он сказать и слова, как брат качнул головой. - Я нареку его.
  Аномандер застыл от этого ледяного вызова.
  Сильхас подал голос: - Андарист, это не твое оружие...
  - Рана моя, и я его нареку!
  Кедаспела под Грипом тихо кашлянул. Он вывернул голову, чтобы лучше слышать разговор трех братьев.
  Аномандер ответил: - А если я назову свое будущее, Андарист, ты усомнишься? Бросишь вызов?
  - Не сейчас, - шепнул Сильхас. - Не сегодня, прошу тебя.
  - Где ты был? - спросил Кедаспела ломающимся голосом. - Слепые в темноте - я предупреждал вас всех, но вы отказались слушать! Я предупреждал! Теперь видите, что она сотворила?!
  Андарист на коленях пополз к телу Энесдии. С раздирающей душу нежностью взял в руки и прижал голову к груди. И, делая это, он не отрывал взора от Аномандера. - Я нареку его, - сказал он.
  - Меч извлечен, брат, сам видишь. Во мне пробудилась жажда мести, так и назовется оружие. Мщение.
  Но Андарист качал головой, гладя рукой волосы Энесдии. - Гнев слепит тебя, Аномандер. Ты ухватился за мщение и веришь, будто оно может быть чистым. Помни слова Хенаральда!
  - Путь верен, - отозвался Аномандер.
  - Нет. - Слезы заблестели на щеках Андариста. - Месть обманывает. Ты видишь узкий путь, но на деле он широк. Ты видишь широкий путь, а он уже ниточки. Назови меч Мщением, брат, и он вечно будет забирать не ту кровь. За пробуждением меча вижу я смерти тысячи невиновных. - Он замолчал, неловко озираясь и не понимая, что именно видят глаза. - Кого винить за это? Убийц, что пришли ко мне в дом? Того, кто ими командует? Саму жажду битв? Или отца, проявившему жестокость к сыну десять лет назад? Отнятый ужин, умершую мать? Старую рану? Воображаемую обиду? Мщение, Аномандер, есть убийца справедливости.
  - Мне не нужно искать среди детских трагедий, брат, чтобы понять, кто сегодня стал моим врагом.
  - Тогда ты проиграешь. Мщение нечисто. У его наград горькое послевкусие. Эту жажду не утолить. Предоставь мне наречь клинок, Аномандер. Прошу.
  - Брат...
  - Дай мне его наречь!
  - Что ж давай, - сказал Аномандер.
  - Горе.
  Словно одиноко повисло в зале, а когда присутствующие разом выдохнули, улетело дымом.
  - Андарист...
  - Прими от меня имя. Прошу, прими.
  - В нем нет силы. Нет воли. Горе? Для железа это ржа. Для жизни - смерть. Я ничего не получу от такого слова.
  Андарист поднял тусклые глаза. - Ты примешь мое горе, Аномандер, иначе... никогда не взгляну я на тебя, не назову братом, никогда не признаю близость нашей крови.
  Аномандер вложил меч. - Тогда ты услышишь сказания о правом суде, который устрою я ради твоего имени, о мести, мною исполненной - и в том клянусь я над недвижным телом твоей любимой, над холодной плотью ее отца.
  Андарист склонил голову, будто брат исчез с глаз его. Грип понимал: он не поднимет головы, пока Аномандер не покинет это место.
  Сильхас вошел в зал, брат двинулся навстречу. Он задержал его, развернул рукой. - Не надо! - закричал он. - Прими горе, Аномандер! Прими его своим лезвием!
  - Затупив все острые кромки, Сильхас? Ну нет.
  - Значит, ты оставишь его наедине с потерей?
  - Я мертв в его глазах, - сказал Аномандер холодным тоном, высвобождаясь. - Пусть оплачет нас обоих.
  Кедаспела засмеялся под весом Грипа. - Он у меня, - прошипел он. - Его портрет. Наконец я его получил. Его портрет и его портрет и я получил его на коже. На коже. Я получил. Жди и увидишь. - Рот под пустыми глазницами исказила радость, пальцами начал он рисовать в воздухе.
  Андарист завыл у камня очага, а потом хлынули слова, взлетая на крыльях отчаяния: - Никто не разделит мое горе? Никто не станет скорбеть со мной?
  Сильхас отозвался: - Я его верну.
  Однако Андарист замотал головой: - Я слеп к нему, Сильхас. Решай сейчас.
  - Я его верну!
  - Так иди, - шепнул Андарист.
  Сильхас выбежал из зала.
  Кедаспела вырвался от Грипа, оттолкнувшись ногами. Встал, шатаясь и разрезая воздух ладонями. - Послушайте их! - вопил он. - Кто тут зряч? Не они! Лишь я! Кедаспела, у кого нет глаз, лишь он может видеть!
  - Кедаспела, - крикнул Андарист. - Я держу в объятиях твою сестру. Присоединись.
  - Ты плачешь одиноко, - отозвался юноша лишенным всякого сочувствия голосом. - Она никогда не была для тебя. Ты проложил эту дорогу жалкими словами любви и обожания, и она пошла по ней - к смерти! Погляди на меня, о Сын Забытый во Тьме, ибо я твое дитя, твое уродливое, искаженное отродье. Узри в моих дырах свое будущее, если посмеешь!
  - Хватит, - зарычал Грип, хватая безумца. - Разум ваш сломан, вы лишь хлещете всех без разбора.
  Кедаспела повернул к нему оскалившееся лицо. - Не мне нести мщение, верно? Беги к хозяину, жалкая шавка. Пора снова лить кровь!
  Грип ударил художника, заставив повалиться. Шагнул следом.
  - Довольно!
  Он оглянулся, увидев Хиш Туллу, и отступил. - Просите, миледи. Меня затащило в пропасть, я изрезан острыми краями.
  Кедаспела лежал на полу, тихо смеясь и что-то бормоча.
  Хиш Тулла подошла к Андаристу. - Видишь мои слезы? - спросила она, вставая на колени и касаясь рукой его щеки. - Ты не один ее оплакиваешь, Андарист.
  И она заключила последнего брата в объятия.
  
  
  
  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
  
  КУЗНИЦА ТЬМЫ
  
  ШЕСТНАДЦАТЬ
  
  
  - Вера, - сказал Драконус, - никогда не кажется странной верующему. Подобно глубоко вогнанному в почву железному колу, она становится якорем всех убеждений. Никакой ветер его не вырвет, пока тверда почва.
  Скакавший рядом с отцом Аратан молчал. Земля впереди была ровной, отмеченной лишь скоплениями невысоких сложенных из камней пирамидок, как бы обозначавшими перекрестки. Однако Аратан не видел перекрестков, да и дорогу, по которой они ехали, различал с трудом. Небо над головами стало тускло-голубым, вроде старого олова; виднелись на нем только далекие стаи птиц, целыми тучами паривших на ветрах высоты.
  Драконус вздохнул. - Ошибка каждого отца - пытаться вбить мудрость в сыновей. Краска не пристанет к мокрому камню. Ты слишком жаден, слишком нетерпелив и слишком быстро отвергаешь награды чужого опыта. Я был слеп, забыв о потоке юности.
  - У меня нет веры, - пожал плечами Аратан. - Ни якорей, не убеждений. Если подхватит ветер, я буду носиться по земле.
  - Я полагаю, - отозвался Драконус, - что ты ищешь мать.
  - Как могу я искать то, чего не знаю?
  - Можешь и найдешь, когда нужда превысит всё иное. А когда однажды отыщешь искомое, решишь, не сомневаюсь, что удовлетворил нужду. Я обязан предупредить: впереди разочарования, самые драгоценные дары жизни приходят из неожиданных источников. Но ты не откажешься от желаний. Да, от меня тебе ничему не научиться.
  Аратан скривился, понимая, что ничего не способен скрыть от отца. Обман - удобная тропа, но когда он раскрыт, лишь глупец продолжал идти прежним курсом. - Вы ее отослали, - сказал он.
  - Из любви.
  Они проехали очередную груду камней. Аратан увидел у ближайшего края кучку отбеленных солнцем фаланг пальцев. Лежащих в ряд, будто зубы. - Бессмыслица. Она вас не любила? Это из любви решили вы разорвать ей сердце? Нет, сир, я не вижу вашей мудрости.
  - Так ты подлавливал и наставника Сагандера?
  - Я никогда не...
  - Притворяясь невинным, ты делаешь оружием каждое слово, Аратан. С ним это могло работать, ведь он желал видеть в тебе маленького ребенка. Но среди мужчин тебя сочтут лукавым и ненадежным.
  - Я не лукавлю, отец.
  - Притворяешься, будто не замечаешь наносимых словами ран, хитришь.
  - Вы всегда отсылаете тех, кого любите? Мы будем вечно сказать среди руин твоего прошлого? Олар Этиль...
  - Я говорил о вере, - ответил Драконус суровым, как железо, тоном. - Она проложит тебе дорогу, Аратан. Я говорю это с уверенностью, потому что вера ведет всех и каждого. Можешь измыслить целое полчище верований, ощутить рывки во все стороны, убедить себя, будто любой зов имеет смысл. Но это не путь разума, идея продвижения - лишь иллюзия. Не верь маячащим впереди целям: они - химеры, ублажающие верования, от которых произошли, и под влиянием обмана ты окажешься там, откуда вышел. Но на этот раз ты уже не будешь юным, полным рвения - ты будешь утомленным стариком.
  - То, что вы описываете, нельзя назвать славным дерзанием. Если в этом ваша мудрость, она горька.
  - Я пытаюсь тебя предупредить. Тебя ждет борьба, Аратан. Боюсь, заведет она далеко за границы Куральд Галайна. Для Матери Тьмы я сделал все, что смог, но она была так же молода, как ты, когда я впервые преподнес дар. С той поры она мнит полезным и целеустремленным каждый свой шаг. Вот наш общий якорь. - Он замолк, как бы впав в уныние от своих слов.
  - Такой вы видите любовь, отец? Как дар, который жалуете другим, чтобы встать в стороне и наблюдать, достойны ли они? Когда они проваливаются, как и следовало ожидать, вы бросаете их, ища следующую жертву?
  Лицо отца потемнело. - Тонка грань между смелым и глупым, Аратан, а шаги твои неосторожны. Я говорю не о даре любви. О силе и власти.
  - Власть не должна становиться даром.
  - Интересное заявление от лишенного всякой власти. Но я слушаю. Продолжай.
  - Дары редко принимают с благодарностью, - сказал Аратан, вспомнив первую ночь с Ферен. - Получающий чувствует лишь смущение. Вначале. А потом алчет... большего. В этой алчности таится ожидание, так дар превращается в плату, дарение становится привилегией, а получение дара - правом. Что за кислые чувства!
  Драконус натянул удила. Аратан сделал то же и развернул Бесру. Ветер, казалось, поспешил разделить их.
  Взгляд отца был пристальным, изучающим. - Аратан, кажется мне, что ты подслушал предостережения Гриззина Фарла.
  - Если и так, сир, то не помню. Вообще мало помню тот вечер.
  Спустя миг Драконус отвернулся. - Похоже, - сказал он, - всякий дар я вырезаю из собственной плоти, чертя карту любви шрамами и рубцами. Знаешь ли, сын, что я мало сплю? Терплю ночи, окруженный пеплом дурных воспоминаний.
  Если это признание призвано было вызвать сочувствие, решил Аратан, то отцу не удалось. - Я постараюсь избежать для себя такой участи, сир. Вы подарили не ту мудрость, на которую рассчитывали, и я вижу в этом самый драгоценный дар.
  Драконус послал ему кривую улыбку. - Ты пробудил во мне жалость к Сагандеру, и не только из -за отнятой ноги.
  - Сагандер давным-давно приковал себя к земле стальными копьями, сир. Есть нога или нет, он не ходит. И никогда не пойдет.
  - Как ты скор на суждения. Таким он не кажется менее опасным.
  Аратан пожал плечами: - Только если подойти слишком близко. Отныне он в прошлом, сир. Не ожидаю новой встречи.
  - Думаю, так, - согласился Драконус. - Интересно, удалось ли мне его обмануть. Ты в непростой компании, Аратан. Ну, теперь нас ждет дом.
  Проследив жест отца, Аратан поглядел вперед. Именно там, словно наколдованное из почвы в сотне шагов, стояло низкое строение. Длинная крыша просела в середине, среди покрытой мхом черепицы зияли черные дыры. Каменные стены под выступающими застрехами были грубыми, их покрывали бурые потеки. Двор подле дома был пустым; казалось, его долго вытаптывали.
  - Он наколдован? - поинтересовался Аратан.
  - Воображен - вот слово получше.
  Они направились туда. Дом казался покинутым, но Аратан был уверен: это видимость. Покосившись на черные заплаты окон по сторонам прочной двери - казалось, та высечена из единой глыбы серого камня - он не заметил движения внутри. - Нас ждут?
  - Более чем, Аратан. Мы необходимы.
  - Так необходимы, что возник дом?
  - Именно.
  - Тогда, отец, вера явно имеет больше силы, чем вы рассказывали.
  - Я вовсе не отрицал силу веры. Только предостерегал тебя, что она может сулить сомнительное очарование, но редко приглашает к самоанализу, тем более к стыду.
  - Тогда волшебство не следует изучать слишком близко? Чтобы оно не потеряло силы?
  - Чтобы не прекратило существовать, Аратан. Что значит быть богом, если не держаться за необузданное желание верить?
  - Ну, теперь вы приписали вере всемогущество. Вижу, как она может очаровать любого, даже бога.
  - День ото дня, сын, я смотрю на тебя с растущим восхищением.
  Эти слова удивили Аратана. Он уже сожалел о своей грубости с отцом. "Мне ли говорить о любви. Я знал лишь игру в обладание. Нельзя относиться к любви, как дитя к игрушке. Ферен, прости за то, что я сделал и то, чего не сделал". - Я ничем не примечателен, отец. Я вцепился в оружие, с которым не совладать.
  Драконус хмыкнул. - Как все мы.
  В окне что-то мелькнуло. Еще миг, и из него выкарабкалась некая фигура. Мужчина едва ли старше самого Аратана. Шелковая просторная одежда его была в пятнах крови, воротник короткого зеленого плаща отвернут. Он был темноволос и вполне симпатичен на вид, хотя на лице застыла кривая гримаса.
  На краю пустого двора Драконус остановил коня, Аратан тоже. Отец спешился. - Со мной, Аратан, - велел он, и в голосе прозвучали новые ноты - то ли возбуждения, то ли облегчения.
  Стая неведомых птиц снизилась, заполонив небо за домом. Они летали как-то странно, это зрелище вызвало в Аратане смутную тревогу. Он соскользнул с Бесры.
  Незнакомец - еще один Азатенай, без сомнений - вышел на середину двора и встал, глядя на Драконуса; вместо гримасы на лице была насмешливая улыбочка, отчего он сразу стал казаться менее значительной персоной. Аратан представил, как его кулак врезается, разбивая ухмылку. В душе потеплело.
  Взгляд чужака скользнул по Аратану, мерзкая улыбка стала шире. - Не примешь моего поцелуя? - спросил он.
  Отец сказал: - Не клюй на его приманки, сын. Он вечно стоит на неверной почве.
  Брови незнакомца поднялись: - Ну, Драконус, не нужно такой суровости в суждениях. Ведь нас связывает моя артистичность.
  - Едва ли надолго, Эрастрас. Дар создан - похоже, твоими руками - и я его приму.
  - С радостью, - ответил Эрастрас, но не пошевелился; да и, не взгляд Аратана, у него не было с собой ничего, похожего на дар. "Возможно, он дарит так же, как буду я".
  - Ты в крови, Эрастрас, - заметил Драконус. - Что за мрачный путь за твоей спиной?
  Эрастрас опустил взгляд на запятнанные шелка. - О, это не моя, Сюзерен. То есть почти вся - не моя. Путь мой оказался опасным. Никогда прежде не привязывал я силу к предмету, не отдавая части себя. Опыт оказался весьма... просветляющим.
  - Ночь не враждебна, Эрастрас, а хаос не требует крови, не возникает из кровопролития.
  Аратан чувствовал в воздухе растущее напряжение. Птичья стая приближалась, доносился хор сливающихся звуков - но не свиста крыльев, а неестественно высоких голосов. Он так и не узнал породу птиц. Тело задрожало, во рту стало сухо. Эрастрас ему не нравился.
  А тот лишь пожал плечами в ответ на слова отца. И склонил набок голову. - Ненадолго, Драконус? Тебе не вообразить моих открытий. Путь мой оказался насыщен событиями, что подтвердил бы Сечул Лат, мой спутник... Можешь вообразить награду, что ожидает тебя. Именно тебя. Но я, я лишь начал. - Он протянул угловатый черный диск размером едва шире ладони. - Узри, Сюзерен, сверток Ночи.
  - Я возьму.
  Снова улыбнувшись, Эрастрас зашагал к ним. - Обдумал ли ты прецедент его изготовления, Драконус? Сомневаюсь. Ты слишком стар. Разум твой совсем запылился, любовь делает тебя слепее этих летучих мышей.
  - Они охотятся за тобой? Тогда лучше бежать. - Говоря, Драконус протянул руку и принял предмет.
  - Это священная земля, о Владыка. Они кружат, чуя мое появление, но не могут найти. Вот на что я отныне способен, и не только. Можешь понять хотя бы это? Что мы сделали - ты, прося, и я, выполняя ... мы узрим конец старых дней. Смерть самого блуждания. - Он махнул опустевшей рукой. -Родичи наши склоняются перед Азатом, сотворяя божество из бесчувственного камня; они найдут подтверждение веры, ведь - нравится им или нет - мы сделали ее истиной. Теперь сила отыщет эти места, Драконус, и пусть верующие не ведают ее истока... это сделано нашими руками. - Он засмеялся. - Ну не ловко ли?
  - Редкостный дар, Эрастрас.
  Юноша снова пожал плечами. - Поистине.
  - Других не делал?
  - Нет, что ты.
  - Где Сечул Лат?
  - Близко, но не желает говорить с тобой.
  - Если я пойму, Эрастрас, что ты меня обманываешь, выслежу с куда большей эффективностью, чем те навезучие следопыты.
  - Не сомневаюсь. Но я сказал тебе правду. Я не делал соперников ни аспекту Ночи, ни любым иным.
  Драконус молчал, вглядываясь в Эрастраса.
  - Клянусь! - Азатенай засмеялся. - Посмотри на меня! Думаешь, я готов повторить страдания, перенесенные при изготовлении Терона? Как, ты воображаешь, вложил я столь много силы в смятые листья? Ты лучше всех понимаешь пределы дерева, жестокое отсутствие гибкости камня, приводящую в ярость уклончивость воды и воздуха. Неужели ты решил, что Ночь готова была поддаться связыванию? И какой монетой заплатил бы я за сделку? - Отступив на шаг, он ухитрился отвесить низкий поклон. - Видишь, каковы мои богатства, о Владыка?
  И Драконус вдруг отпрянул, словно ударенный. Эрастрас перед ним, все еще в поклоне, начал выцветать, подобно призраку. Крыша за спиной внезапно осела, рушась внутрь и поднимая тучу пыли.
  Летучие мыши захлопали крыльями, хаотический вихрь опустился на окрестности. Приседая под натиском крыльев, Аратан двинулся было под защиту Бесры - но животное в испуге мотало головой, панически волоча его на узде. А вот боевая Хеллар, напротив, стояла твердо, и поводья туго натянулись, угодив поперек ее груди. Спрятавшись между двумя зверями, Аратан прикрыл голову и низко присел.
  Раздался резкий взрыв.
  Миг спустя воздух стал чистым - совершенно пустым. Мыши как будто исчезли в никуда.
  Потрясенный Аратан поднял голову, глядя туда, где был Драконус.
  Отец его казался раненым. Широкие плечи опустились, голова поникла. При всей стати и силе он вдруг стал казаться хрупким. И тут Аратан услышал шепот Драконуса - одно слово, которое он уже слышал.
  - Кариш.
  Аратан мигом вспомнил сцену с отцом и Олар Этилью: вдруг спрятаны кинжалы слов, стали мелкими обиды. "Азатенай свершил убийство". Женщина из Джагутов. Ее звали Кариш и отец знал ее достаточно, чтобы быть потрясенным новостью, чтобы горевать, ища утешения у старой любовницы.
  - Твой дар Матери Тьме, - сказал Аратан, - пропитан кровью.
  Когда отец не пожелал ответить, он продолжил: - Он сказал, ему нужно. Чтобы достичь того, чего желал ты. Ныне он открыто носит одежды, смело открывая жажду новой... крови. Власти, что она дает.
  - Она сделает дар чистым. - Драконус не оборачивался. - Когда Ночь снова разовьется, она очистит связь - изгонит яд.
  - Тем сокрыв преступление с твоих глаз. Ты ведь ей не скажешь. Да, отец?
  - Ничто навеки не останется разбитым. - Сказанные шепотом слова казались обещанием. Отец повернулся к Аратану. - Думаешь управлять мною этой тайной?
  Аратан покачал головой. Он вдруг выдохся и желал лишь уйти от всего... этого. - Куральд Галайн, - отвечал он, - не для меня. Не Мать Тьма и не ты, отец. Всё не для меня. Предлагай порченый дар, если хочешь. Хотелось бы мне выплюнуть нашу тайну. Будь Эрастрас еще здесь, чтобы прочитать мои мысли - ему было бы чего бояться.
  Драконус фыркнул: - Почти все твари в мире почитают страх добродетелью. Эрастрас не таков. Если ты будешь его искать, он станет ждать, вызнав каждую мысль. Неподходящая тропа, Аратан. Ты не готов бросить вызов Эрастрасу.
  - Кто гонится за ним, отец?
  - Не знаю.
  Не веря ответу, Аратан снова встал лицом к дому, над которым оседала пыль. - Кто в нем прежде жил?
  - Это важно?
  - Эрастрас им пользовался. Хотелось бы понять ходы его ума.
  Драконус зашагал к Каларасу. - Уходим, Аратан.
  - Ты сказал Олар, что отыщешь Владыку Ненависти. Так и будет, отец?
  - Да. - Драконус влез в седло.
  - Ему ты тоже солжешь?
  Драконус ничего не ответил. Ударил скакуна в бока.
  Аратан выбрал не Бесру, а Хеллар. Пустился следом за отцом.
  Драконус так вырос в глазах сына. Теперь же снова стал мелким. Отец разбил сердце любимой женщины, но боится, что его отвергнет Мать Тьма. Он лишь консорт, презираемый знатью и ненавидимый в Цитадели. Выковав армию из дом-клинков, он возбудил подозрения Легиона. Стоит, как осажденный со всех сторон.
  Однако он покидает ее, ища не дар любви, но дар власти. Думает, любовь - игрушка. Думает, она сияет как безделушка, требует, ожидая любви в ответ. Значит, всякое его дело имеет множество смыслов.
  Одного не понимает он: что это лишь его личный язык, его игра, его выгода, и никто не признает скопленных им долгов.
   "Начинаю понимать: у отца много жизней, и в каждом обличье он показывает особый порок. Как-то я поклялся повредить ему, если смогу. Глупый вздор. Драконус ничего иного не знает.
  Ты любил когда-то Кариш? Скажи, отец, питает ли кровь прежней любви новую любовь? О таком ли говорил Эрастрас? Или он говорил как бог, напившийся жизненной силы смертного?"
  Аратан устремил взгляд на скакавшего впереди отца. В прошлые дни он пришпорил бы кобылу и поравнялся, и они беседовали бы, как отец и сын в поисках взаимности, и все раны стали бы казаться малыми, и правдивые признания связали бы их сетью. Он начал считать те мгновения естественными и драгоценными, дорожа их непривычностью.
  Теперь же он будет держаться один, неохотно скача позади по нежеланной более дороге. Мысли вернулись к Ферен - не к горечи расставания, но к мгновениям разделенного тепла. Хотелось бы ему снова ей сдаться. Ночь за ночью, только чтобы показать отцу любовь настоящую.
  В грядущие месяцы она растолстеет от их ребенка, будет в родном селении отвергать расспросы, выслушивать злобные комментарии. Брат начнет рассыпать удары в защиту чести. Все это будет происходить в отсутствие Аратана, и его расценят как труса. Этот яд никогда не теряет силы.
  Будь он старше, сражался бы за нее. Будь у него иной отец - не лорд Драконус, Консорт и Сюзерен Ночи - он нашел бы смелость его отвергнуть. Но отец снова сделал его сынишкой. "И я склонился. Снова и снова я склонялся".
  Нет, доспехи не сделали его сильнее. Только показали слабость плоти.
   "Ферен. Однажды я приеду за тобой". Он вынесет презрение соседей, они ускачут. Найдут новый мир для ребенка.
  Мир, не вспоенный кровью.
  
  Кория с Отом шли и шли вперед. Низкие каменные башни усеивали местность, их квадраты прильнули к склонам холмов, торчали на гребнях и теснились на вершинах. Они заполнили низину по обе стороны старой реки, грузные силуэты поднимались над деревьями там, где вырос лес, или горбились среди волнующейся под ударами бриза травы.
  Путники огибали долину по северной оконечности; Кория видела, что почти все башни заброшены, а те, в которых еще живут, оказывались далеко. По-видимому, От намеренно и умело избегал слишком близко к ним подходить.
  Она не замечала признаков промышленности, ремесла или сельского хозяйства. Ни фабрик, ни складов зерна и загонов для скота. Кажется, пищу здешние Джагуты черпают из воздуха...
  От долгого пути у нее болели ноги, бедра натерло, хотя она вставляла между ними влажный мох. Молчание Ота становилось утомительным; она ждала хоть слова, хотела получить что-то для утешения; однако он шагал без остановок. Ей наконец стало казаться, будто на шее привязан невидимый поводок, что От тянет ее как ленивого зверька. Ей хотелось дернуть за поводок, чтобы он подтянул ее ближе - вот тогда можно вцепиться когтями!
  Не то чтобы они у нее были. Ночи готовки у костра закоптили, изранили руки. Задор и силы истощились, украденные бесконечным странствием. Одежда и волосы стали грязными, воняли дымом.
  Еще одна квадратная башня впереди. Эту От не попытался обойти, и она решила - башня из заброшенных. Очередной монумент неудачам. "Как мне не хватает Куральд Галайна!"
  Дойдя до башни, учитель обернулся. - Готовь стоянку, - сказал он. - Ночью спим внутри, потому что будет дождь.
  Она глянула в безоблачное небо, потом на Джагута.
  - Должны ли юнцы сомневаться во всем? - спросил тот.
  - Полагаю,- отозвалась она, сбрасывая с плеч дорожный мешок, - это риторически.
  От указал на корявое растение у входа в башню. - Тот куст зовется илбарея.
  - Он мертвый.
  - Да, может показаться. Собери полный мешок листьев.
  - Зачем?
  - Вижу, ты устала и в дурном настроении. Я собираюсь всё исправить. Не ради тебя, а скорее ради себя. Не желаю всю ночь уворачиваться от стрел.
  - У меня не стрелы, а вопросы.
  - Схвачу хоть один, и весь в занозах. Собирай самые сухие листья и помни: это ради нас обоих.
  - Вы только что...
  - Наживка для проверки настроения. Ловушка сработала, но ты все еще выгибаешь спину и топорщишь волосы. Хочу видеть тебя спокойной и не такой болезненной.
  - Что ж, мы ведь не можем оскорблять вашу чувствительность? - Порывшись в мешке, она нашла кисет, в котором прежде хранились клубни (они были такие противные на вкус даже после варки, что она выкинула их в первую же ночь).
  - Лучше, - заметил От, - когда ты готовишь с энтузиазмом.
  - Я думала, мы выслеживаем убийц, - сказала она, направляясь к кусту. - А мы идем, идем, никуда не приходя. - Кория начала собирать сухие кожистые листья. - Гадкий чаёк получится.
  - Не сомневаюсь, - ответил он сзади. - Набив мешочек, займись костром. За башней, во дворе должна быть куча дров. У меня сохранилась бутылка вина, за что благодари: скоро ты заново встретишься с хорошим настроением.
  - Советую вам поберечь дыхание до его появления, - бросила она, срывая листья.
  От хмыкнул. - Я ошибся, предоставляя тебе слишком много уюта. Ты упрямо держишься привычек цивилизации, но слаба в этой глуши.
  - Вы назвали это глушью, учитель?
  - А ты решишься назвать это цивилизацией, заложница?
  - Цивилизацией на коленях - если крыша выдержит не желающий появляться дождь. Я совсем не влюблена, учитель, в изучение чужих неудач. Здешняя дикость вызвана лишь небрежением. Что за грустная история.
  - Вполне верно. Нет ничего печальнее неудавшегося общества, особенно когда оно ползет вниз такими медленными и крошечными рывками, что никто не замечает. Мы привыкли оценивать цивилизацию по прогрессу, так как оценим эту?
  Она вздохнула. Новые уроки... - Рискнете вовлечь женщину с дурным характером в дебаты?
  - Хмм. Верно. Ты женщина, уже не дитя. Что же, как ни тяжко мне, надену доспехи и пойду на штурм опасных пределов женской ярости.
  Ей так хотелось разлюбить его, но раз за разом это оказывалось невозможным. - Прогресс цивилизации меряется дарами трудов и служения. Мы приводим намерение в действие, общая воля дает новые возможности.
  - Но как именно измерить ход прогресса? Или, если угодно, упадка?
  - Намерения остаются. Воля слабеет, способность действовать вызывает сомнения. Согласие уступает место спорам, единство недостижимо, отсюда слабость, шатания и общее недовольство. - Мешочек был полон. Глянув на куст, она вздрогнула: на месте сорванных сухих листьев появились новые побеги, такие же бурые. - Какое смешное деревце, - сказала она.
  - Притворяется мертвым. - От снял перчатки, стаскивал кольчугу. - Дай мне илбарею, освободи руки для сбора дров.
  - Всегда вы так, учитель. Интересно: если я майхиб, сосуд, который нужно наполнить - зачем наполнять меня обыденными заданиями и нетерпеливой скукой?
  Он сел на камень около старого кострища. - Пробовала сунуть под воду закупоренную бутылку? Нет, зачем бы. Не важно. Вытащи пробку, что будет?
  - Если бутылка содержала воздух, появятся пузырьки и вода нальется внутрь. Если там была жидкость... полагаю, она медленно смешалась бы с водой. Такие эксперименты подходят малышу в ванне. Но, учитель, видите - я не под водой и не так пуста, как вы думаете.
  - Уроки эти, заложница, идут тебе во благо, а также несут покой и утешение моей душе. Я слишком долго жил в цивилизации и понимаю основные ходы обыденного мышления.
  - Вы настойчивы, но бессильны, вам совершенно недостает воли.
  - Именно. Но я был бы негодным наставником, если бы привел и тебя к отрицанию полезных знаний.
  Она окинула его долгим взглядом и пошла к задней стене башни. Там, вместо заросшего сада, обнаружилась большая дыра в почве: шагов в пять шириной, а внутри лишь бездонная чернота. Подобрав камень, она вытянула руку и уронила его в провал. Камень обо что-то ударился через несколько сердцебиений, отскочил и продолжал так звякать, пока звук не затих.
  Наваленных у стены дров хватило бы на дюжину ночей у костра. Эта мысль привела ее в уныние. Набрав охапку, Кория вернулась к нетерпеливо поджидавшему Оту. Джагут поставил последнюю бутылку перед собой. Взглянув на бутылку, Кория задумала разбить ее о лысую макушку Ота... но вместо того согнулась, разгружая дрова, и пошла искать растопку.
   Вскоре огонь был разожжен; девушка села, ожидая, когда накопится достаточно углей. Горшок ждал рядом, полный воды и с горстью овощей весьма сомнительной вкусноты.
  От порылся в мешке и вытащил три кубка. Почистил их платочком (Кория никогда не видела у него этого платка). Поставил в идеальный ряд.
  Звук со стороны башни заставил ее обернуться. В проеме дверей стоял Джагут. Выше Ота на добрую пядь, широкоплечий и длиннорукий. Клыки его стали почти черными, лишь у вывороченных губ оставаясь янтарно-красноватыми. Старый, но жуткий на вид шрам наискось пересекал лицо. Одет он был лишь в набедренную повязку, такую узкую, что полностью не скрывала мужского достоинства. Вертикальные зрачки, узкие как щелки.
  - Я убиваю незваных гостей, - сказал он.
  От кивнул. - Мы предупредим любого незваного гостя, если окажется рядом. Кория Делат, это Варандас. Я считал его мертвым.
  - Уверен, даже надеялся. - Варандас шагнул к ним. - Отличный костер, - заметил он. - Один взгляд, и я вижу тропу к нашей судьбине. Прекрасно освещен каждый шаг, пока не упадет внезапная тьма. Но ведь идти значит спотыкаться, а спотыкаться - падать лицом вниз. И непременно вперед. Стоит ли удивляться, что смерть взяла слишком многих?
  - Но не тебя, - подчеркнул От. - По крайней мере пока. Садись же, если уж решил нарушить мирный отдых. Наливай вина.
  - Слишком молода, чтобы выпить...
  - Она познала вино вместе с молоком матери.
  - Выпить ее, хотел я сказать. Ты все так же неловок руками, От, чтобы открыть бутылку? Нужна помощь для столь простой задачи?
  Кория фыркнула.
  Варандас глянул на нее, как бы заново оценив. - Смех женщины.
  - Она Тисте, - объяснил От. - Может, ей тысяча лет, но ты не узнаешь.
  - Явно меньше.
  - Да. Но я не о том. Пусть неловки мои руки, Варандас, но зато у тебя разум помутился. Вижу, привычка к глупости стала вечной.
  - Я называю глупость болезнью, - согласился Варандас, - и успел написать отличный трактат в защиту своих воззрений. Разумеется, зря.
  - Я не читал.
  - Никто не читал. Я удовлетворяюсь мыслями о писании - это достойное желание; но мучения практических в том упражнений оставляю низшим классам, ведь живым фрагментам моего мозга есть еще чем заняться.
  - Аргумент тысячи бесполезных гениев. Каждый ловок в изобретении мнений, особенно негативных, ведь отрицанием они оправдывают свой жалкий образ жизни.
  - Отличная компания, все они, - сказал Варандас, беря бутылку и осматривая ничем не примечательные глиняные бока. - Смею судить: превосходного качества.
  - Именно.
  - Еще есть?
  - Нет.
  - Ох ты. - Он вырвал пробку и разлил вино, наполнив бокалы до краев.
  - Хочешь, чтобы мы запачкали ладони?
  Варандас распрямил спину. - Нет, хочу, чтобы вы заметили точность моей меры.
  - Боюсь, Кории уже пришлось ее оценить.
  - О?
  - Твой подгузник слишком мал, Варандас.
  - Дело мнения, От. Не стану извиняться за выдающесть моих знаменитых достоинств. Ну, оближем же липкие руки, а потом и губы. Тисте, ты первая.
  - Насколько я знаю, - заметила Кория, протягивая руку за кубком, - груди моей матери не были полны вина. Отказываюсь оправдывать замечания учителя.
  Варандас поглядел на нее. - Дурное настроение, От. Как ты выдерживаешь?
  - По большей части прячусь, хотя, как понимаешь, это весьма трудно. Но решение есть.
  - Расскажи, о презренный.
  Он вытащил глиняную трубку. - Листья илбареи. С твоего собственного дерева, Варандас.
  - Ох. Я думал, оно мертвое.
  
  - Этого, - заметил Варандас спустя некое время, - выражения я никогда не забуду.
  От нахмурился, потянулся, подбирая трубку, выпавшую из бесчувственных рук Кории. Понюхал еще вившийся из раструба дымок - и голова ого отдернулась. - Боги мои! Это бросило бы вызов даже Тел Акаю. Долго листья зрели на лозе?
  - Не могу сказать, ведь я ни разу их не обрывал. Думаю, десятки лет. Или сотни. К чему бросать столь дерзкие вопросы? Наслаждаешься, выявляя симптомы моей глупости? Смотри, я стану сердитым и склонным ко гневу.
  - Гм. Надеюсь, завтра она проснется освеженной и полной сил.
  - Или, может, послезавтра или послепослезавтра. Ты залил ей железный расплав в легкие. Смотри, до сих пор выдыхает белый дым. Но скажу тебе: ее дурное настроение больше нам не помеха. Вполне годный итог.
  - Бутыль опустела, - заметил От, - а я уже не голоден. Что хорошо, ведь повар лежит кверху брюшком.
  - Тогда нам нужно пройтись до задов башни, От.
  - Если так настаиваешь.
  - Есть что обсудить.
  Они встали и покинули недвижное тело Кории; впрочем, От остановился, чтобы накинуть на нее одеяло.
  Варандас повел его к дыре в почве. Джагуты смотрели в чернильную темноту и молчали.
  Потом От хмыкнул. - Боюсь я за Худа.
  - А я боюсь прецедента, - отозвался Варандас. - Один из Азатенаев теперь отделился, он может смело потребовать божественного статуса.
  - Что же делать?
  - Вопрос, задаваемый всеми. Кроме самого Худа - тот все молчит, томясь в цепях.
  - В цепях?
  - Владыка Ненависти о нем позаботился.
  - В цепях?
  - Это видится милосердием. Актом сочувствия. Мы ждем Худа, думаю я теперь - все мы, кому не безразлично. Ждем его слова.
  - А ты?
  Варандас пожал плечами: - Очень давно не брал я меча в руки, и теперь вижу в таком жесте хвастовство. Что я помню о войне? Что знаю о сражениях? Но я услышу Худа и подарю открытое суждение. Тщательно взвешу его слова.
  От кивнул. - Достойно, Варандас. Многие ли присоединятся к тебе в тот день, вот интересно.
  - Думаю, жалкая горстка. Мы лелеем свои садики, вырывая сорняки с непостижимым усердием. Владыка Ненависти, в конце концов, сказал истину, и потому нечем было побить его жестокий аргумент.
  Некоторое время они молчали. Потом Варандас повернулся к Оту. - А ты?
  - Майхиб Кория.
  Варандас поднял брови: - Неужели? Майхиб - Тисте? Беспрецедентно и смело.
  - В остальном я беспомощен.
  Варандас показал на дыру: - Что думаешь?
  - Я думаю, это верно, - согласился От. - Откуда она у тебя?
  - Без понятия, - ответил Варандас.
  Они долго изучали провал.
  
  - Поклонение камню, - сказал Эрастрас, - есть мольба о долголетии. Но камень никогда не выдаст свой секрет.
  Сечул Лат продолжал вытаскивать камни из груды, бранясь, когда пальцы натыкались на обломок, все еще пышущий жаром. Исходящая паром земля могилы опускалась. Воздух наполнился запахом, которого он не узнавал. Может, быть, это гнев?
  Эрастрас рядом присел над кучкой разбитых сланцевых плиток, копаясь и выкладывая некоторые в сторонку, столбиками, словно монеты. - Говорят, - вещал он, - что здания просто растут из земли. Поначалу они походят на простые кучи камней, но поднимаются над почвой. Принимают форму лачуг. Тут и там, стена и линия. Другие имеют форму круга. А потом, когда плоды жалких усилий сливаются, находя друг друга, родятся дома. Ну, не обычные дома. Скорее башни вроде джагутских. А иные подобны дереву - такие можно вообразить выходящими из-под рук Тисте. Иные сделаны из земли, как у Тел Акаев, или скрываются в земле подобно хижинам Бегущих-за-Псами.
  Сечул ухватился за особо крупный валун и потянул. Камень вышел, издав громкий скрежет. Сечул откатил его в сторону, изучая оставшуюся дыру. Потом повернулся к спутнику.
  - Но это стремление к порядку, - продолжал Эрастрас, морщась: одна из плит лопнула. - Навязчивое желание организации, достойное смеха и жалости одновременно. Все мы сопротивляемся распаду, делая жизни свои смелыми допущениями смысла и цели.- Отбросив плитку, он взял другую. - Мы настаиваем, Сетч, на превращении субстанции в аргумент спора. Нашей плоти, крови, костей. Наших личностей. Но лично я не впечатлен.
  Сечул отвернулся к груде камней. Начал вытягивать камни и загребать землю, расширяя дыру.
  - Можешь спорить с природой и, разумеется, проиграть. Можешь спорить с кем-то, но, если не ставить на кон жизнь и смерть, твои упражнения бессмысленны. Природа ждет всех с подчеркнутой серьезностью. Любой выигрыш - иллюзия. То, что ты проиграл, тебе было суждено проиграть. Рано или поздно. Они называют такие дома Азатами, отсюда и наше прозвище среди Тисте. Но мы ведь не поклонники камней, верно, Сетч?
  - Похоже, - пробурчал Сечул, распрямляясь и отряхивая грязные руки, - этот спор ты выиграл, Эрастрас.
  Закряхтев, Эрастрас встал. - Так и знал. Даже башня Джагута не выдержит падения целого холма земли и камней.
  Сечул Лат вспомнил силу заклинания своего приятеля. Волшебство было грубым, его отзвук - словно гром в черепе - все еще отзывается в костях. - Так можно начать войну, - сказал он.
  - У меня была цель, - отозвался Эрастрас, вставая на колени, чтобы заглянуть в пещерку, вырытую в склоне кургана. - Могло показаться безумием - убийство часто таким кажется. Но за моим столом соберутся на пир многие множества, дорогой брат.
  - Наполовину брат, - поправил Сечул Лат, чувствуя потребность указать на разницу. - Тебя будут благодарить?
  Эрастрас пожал плечами: - Будут обжираться, друг, станут толстыми, ни разу ни вспомнив о фермере или пастухе, о тех, что давят виноград. Не задумаются, кто же поставляет им полезные вещи, изготовляет оловянные тарелки. Кресла застонут под их весом, не родив мысли о плотнике и даже о дереве. Слушая шум дождя по крыше, они не вспомнят каменщика. Я не ищу шумной славы, друг. Не жажду обожания. Но я останусь устроителем пиров.
   Сечул Лат встал, выгибая спину, чтобы избавиться от ломоты. Тем временем его спутник почти целиком влез в дыру. Потом показался, вытаскивая раздавленный труп неведомого Джагута, обитателя башни. Расщепленные концы костей торчали из плоти, делая ее похожей на рваный мешок. Куски свода полностью расплющили череп.
  Эрастрас вытянул труп и встал, упираясь руками в бока. - Чувствую его смерть, - сказал он, покраснев. - Как будто рука гладит моего жеребчика.
  Отвернувшись в негодовании, Сечул всмотрелся в небо. Оно казалось каким-то неправильным. - Не вижу искателей, - заметил он.
  - Время есть, - согласился Эрастрас. - К'рул идет наугад. Ему еще неведомы наши лица. Он не знает добычи.
  - Ты дурно воспользовался его даром. Не рад буду я его гневу, когда он поймет всё.
  - Я буду готов. Не бойся. Муж, истекающий кровью - муж слабый и беспомощный.
  - Я уже устал бегать.
  Эрастрас засмеялся. - Наше бегство станет яростным и отчаянным, Сетч. Драконус понял - в самом конце. Я уверен. Сейчас он едет к Владыке Ненависти. Признает ли он свою роль в убийстве, вот интересно?
  - Выбрав молчание, - заметил Сечул Лат, - он сделает Владыку своим врагом.
  - Не легче ли тебе при мысли о них, сцепившихся в схватке? Горы будут рушиться, моря восстанут, залив полмира. - Эрастрас схватился за изувеченные руки, потащив тело к груде плиток.
  - Вполне вероятно, - возразил Сечул, - что они вступят в союз и отыщут К'рула. Все вместе пустятся по следу!
  - Сомневаюсь, - сказал Эрастрас. - Неужели ты думаешь, что Владыка Ненависти почувствует хотя каплю сочувствия к павшему сородичу? Вижу, как он сидит напротив Драконуса, выслушивает яростную тираду Сюзерена, только чтобы предложить чашку чая. К тому же Драконус должен вернуться к своей драгоценной женщине с драгоценным даром и в полном неведении вручить его. - Положив тело подле выбранных плиток, Эрастрас встал на колени. Взял плитку с вершины ближайшего столбика и, найдя большую рану на теле, запихнул внутрь. - Ритуалы - не больше чем повторения привычных действий, но мы считаем ритуалы важной частью волшебства. Ну, то есть нового волшебства. Разумеется, ритуал не создает магию - мы лишь успокаиваем себя.
  - Привычка утешает.
  - В привычке мы находим порядок. Верно. Вижу в грядущем множество глупцов...
  - Значит, оно не отличается от прошлого. И настоящего.
  - Неверно, брат. Глупцы прошлого невежественны, а глупцы настоящего - намеренно глухи. Но грядущее сулит восторженный полет потрясающего идиотизма. Настоятельно советую тебе стать пророком наших дней, Сетч. Упорствуй, предрекая глупости, и станешь богатым выше ожиданий.
  - Отличное предсказание, Эрастрас.
  Эрастрас деловито покрывал плитки свернувшейся кровью, вонзал острые куски в тело. - Природа смеется над любой уверенностью, но эту... поощряет.
  - Ты сможешь и дальше скрывать нас, Эрастрас?
  - Вряд ли. Нам и правда нужно бежать из страны Азатенаев и Джагутов.
   - Пойдем с Жеккам? Бегущим-за-Псами? Не к Тел Акаям, конечно!
  - Не к ним, ведь их границы рядом со страной Азатенаев. Нет, думаю, нужно пересечь море.
  Сечул Лат вздрогнул и поморщился. - Куда сбежал Маэл? Он нас не приветит.
  - Точно, - признал Эрастрас. - Думаю... далеко за его владения.
  - Верховное Королевство? Те границы закрыты для Азатенаев.
  - Так нужно выторговать путь в его пределы, друг. Верховный Король не без причин любим в народе. Сделаем это новым приключением, откроем все секреты Королевства и его совершенств.
  Сечул поглядел на друга. Кровь раскрасила руки, но на плитках та же кровь легла таинственными символами. Нет двух одинаковых. Кислый запах негодования густо повис в воздухе. - Эрастрас, я тут гадал... откуда взялась вся эта земля и камни?
  Эрастрас пожал плечами: - Без понятия. А что?
  - Не знаю. Ничего, наверное...
  
  Кория услышала шум дождя, плотным потоком струящегося по крыше. Открыла глаза. Было темно. Она лежала на полу, на липких камнях. В воздухе висел тяжкий запах скотины, напомнившей о Джелеках. Она ошеломленно села, пытаясь вспомнить.
  Варандас сидел за столом, сгорбившись над какой-то работой. Внутри башни оказалась всего одна комната, старая деревянная лестница в центре вела на крышу. Ота видно не было.
  Она кашлянула, и еще - тут же вспомнив, как сидела у костра, клала уголек в трубку по совету Ота, как затягивалась дымом, как дым проник в легкие. А дальше... завеса. Она сверкнула глазами. - Где он?
  Джагут оглянулся. - Там. А что?
  - Убью.
  - На то есть целая очередь, майхиб. Однако он не желал тебе особенного вреда, и цель была разумная и вполне подходящая для...
  - Не для меня!
  - Ну, припоминаю, ты заранее извинялась. Вечер получился вполне сносный. Я даже сварил сморщенные штучки, которые ты вообразила овощами. Похлебку не пробовал, но хоть беспокойным рукам нашел применение.
  Она ощущала себя отдохнувшей и болезненно бодрой. - Готова согласиться, - начала она, - что ночью спалось хорошо.
  - И днем, - кивнул Варандас. - В забвении время украдено, и назад не вернуть. Вообрази, иные приветствуют потери. Видят в них победы над чем, над скукой? Над собственной умственной отсталостью? Гнусной бесполезностью жизни? Густым туманом тошнотворных мыслей? Я обдумываю тезисы. О Соблазнительности Забвения. Аргументы мои будут безжалостны, как подобает теме.
  - Не думала, что такое возможно, - сказала Кория.
  - Что?
  - Теперь я верю: От исключителен среди Джагутов.
  Варандас, казалось, принялся обдумывать ее слова. Потом хмыкнул: - Не буду спорить, хотя нахожу твою мысль достойной спора. Скажи, он объяснял, почему Владыка Ненависти так назван?
  Кория оторвалась от грязного каменного пола. - Нет. Хочу пописать.
  - На заднем дворе есть дыра, только берегись - края осыпаются.
  - Я не мужчина, дурак.
  - Не стесняйся. Дыра такая большая, милашка, что целиться не нужно.
  Проходя мимо стола, она остановилась, уставившись на предметы, что лежали перед Джагутом. - Что вы делаете?
  - Играю с куклами. А что?
  - Узнаю их, - шепнула она.
  - Разумеется. Твой хозяин купил дюжину на той неделе, когда тебя передали под его заботу. Я их сделал.
  Она не смогла ответить; глаза наполнились слезами. Кория выбежала наружу.
  Встала под дождем, подняв лицо к небу. "Ох, богиня, так они не твои дети".
  Из дверей раздался голос Варандаса: - Он видит в тебе последнюю надежду.
  Девушка покачала головой. В долине внизу блистали молнии, она слышала сквозь шум ливня бормотание грома.
  - Убийца Кориш, - говорил Джагут, - пустил вас по следу. Намеренно. Душегуб старается пробудить нас к жизни, или так верит От. Ну а я гадаю: не была ли тропа предназначена тебе?
  - Бессмыслица, - возразила она, рассердившись такой мысли. - Никто обо мне не знает.
  - Неверно. Ты единственная Тисте, живущая среди Джагутов. Прибытие твое породило дебаты и подозрения не только среди Джагутов, но и Азатенаев.
  Она повернулась. - Почему?
  - Он сделал для вас волшебство ...
  - Кто? От? Ничего такого мы с ним не делали. Я ему горничная, кухарка. Рабыня.
  - Уроки смирения. Но нет, я не об Оте. Я говорю о Драконусе.
  - Консорте? Я никогда его не встречала!
  - Ах. Я имел в виду всех Тисте. Драконус даровал Тисте магию Тьмы. Он прошел по Лесу Ночи до самых берегов Хаоса. Оно в тебе, майхиб, и твой прогресс замечен многими.
  - Какая чепуха. Во мне нет волшебства.
  - К несчастью, - продолжал Варандас, - у некоторых наблюдателей враждебные помыслы или неприятные амбиции. Они видят в манипуляциях Сюзерена с властью и силой прецедент. Та тропа, что проложили вам от Шпиля - это насмешка. Драконус был слишком терпим. Мать Тьма заблудилась в его даре. Тисте слепы к своей силе.
  - Не знала, Джагут, что работа на кухне и мойка полов пробуждают магию.
  - Величайший дар образования, Кория - годы безопасности. Не думай, будто обучение сводится к фактам и речениям так называемых мудрецов. Почти все знания относятся к сфере согласия, путей жизни в обществе, свойствам поведения и мышления. От сказал бы тебе, что это еще одно тяжело завоеванное преимущество цивилизации: время и безопасность, в которых ты учишься жить. Когда это разрушено, предано небрежению и забвению - тогда цивилизация в опасности.
  - Вы, Джагуты, одержимы? Вы же сами отбросили цивилизацию!
  - Нас убедили в неизбежном безумии узаконенного неравенства. Любое сотрудничество требует некоей капитуляции. Соглашательства. Но альтернатива - анархия - сама по себе не благо. Она - лишь оправдание эгоистической агрессивности и те, что ищут выгод от такой позиции, жестокосердны. Анархисты живут в страхе и жаждут смерти, ибо впали в отчаяние, видя в окружающих добродетели, которых сами лишены. Тогда они ищут удовольствия в разрушении, чтобы внешний пейзаж сравнялся с внутренними руинами. - Он подошел ближе, огромный и почти бесформенный в тесном сумраке ливня. - Мы отринули цивилизацию, но отвергли и анархию с ее примитивной злобой и явной слабостью мысли. Решив так, мы сделали себя заброшенными, лишились цели.
  - Я начинаю думать, что отчаяние должно снедать каждого Джагута.
  - Должно, - согласился Варандас. - Но не снедает, благодаря Владыке Ненависти.
  - Кажется, он был причиной всего!
  - Был, и в воздаяние взял наше отчаяние. Назвал это искуплением. Он несет бремя нашей ненависти и собственной тоже. Крепко ухватив наше отчаяние, он смеется в лицо, а мы ненавидим его еще сильнее.
  - Не понимаю вас, Джагутов, - призналась Кория.
  - Потому что ищешь сложности там, где их нет.
  - Куда ушел От?
  - Он на крыше башни.
  - Почему?
  - Следит за битвой в низине.
  - Битвой? Какой битвой? Кто бьется?
  - Мы точно не знаем. Трудно видеть сквозь дождь. Но на рассвете мы отведем тебя к Владыке Ненависти.
  - Зачем? Ради очередного урока смирения?
  - О, интересная мысль. Думаешь, это возможно?
  Кория нахмурилась.
  Молния сверкнула снова, на этот раз гром заставил содрогнуться почву под ее ногами. Кория слышала, как что-то сыплется в башне. Она промокла насквозь и хотела писать. - Как думаешь, сверху он что-то видит?
  - Нет, конечно. Боюсь, я виноват - уболтал его бесполезными речами о новой серии кукол. Они радуют меня безмерно, видишь ли, и скоро я выпущу их искать собственный путь в жизни.
  - Свои я заперла в ящике, - сообщила она.
  - Ради чего?
  Кория пожала плечами. - Может, чтобы сторожили детство.
  Варандас хмыкнул: - Думаю, достойное задание. Отлично. Но, надеюсь, ненадолго? Все мы рано или поздно должны заслужить свободу.
  Она подумала: возможно, стоящий рядом Джагут, создатель кукол, совсем свихнулся. - Так, - спросила она, - когда вы отпустите свои новые создания?
  - Ну, - ответил он, - сначала они должны очнуться.
   "Я была права. Он сумасшедший. Совершенно свихнулся".
  - Кожа и плоть, кровь и кости, палки и сучки, замша и солома - лишь ловушки для блуждающей души. Искусство в тонкости капкана, но любая кукла временна. Мое мастерство, майхиб, в перемещении душ. Последние куклы отыщут редких крылатых обезьян, что обитают в старых расселинах южной пустыни. Я назвал эту серию Нахтами.
  - А как вы назвали серию, что дали мне?
  - Брев"недами. Боюсь, я сделал слишком много, особенно учитывая их недостатки. - Он помедлил. - Творение влечет риск, разумеется, но что сделано, то сделано. Этими словами можно оправдать любой идиотизм, любое зверство. Я вымолвил любимое изречение тиранов без иронии, а ты не впечатлена?
  - Весьма. - Кория пошла за башню, подальше от глаз Джагута.
  Прямо внизу одна из башен взорвалась, ослепив ее и заставив пошатнуться. Прижавшись к камням, она ощутила их дрожь. Варандас крикнул из двери: - Не заходи далеко, майхиб! Спор внизу всё яростнее.
  Кория успела продрогнуть, но дождь вдруг стал теплым. Она присела опорожнить пузырь. Холм снова задрожал.
  - Торопись, - сказал Варандас. - Спор все ближе.
  - Страх делу не помогает! - возмутилась она.
  Холм дрожал от тяжелых шагов великана.
  Она вскочила и торопливо пробралась к двери.
  От присоединился к Варандасу; Кория увидела, что он снова в доспехах и шлеме, держит топор в руках. Он блестел, словно намазался маслом. Массивная фигура карабкалась по склону прямиком к ним.
  - Берегись! - заревел От.
  Фигура остановилась, задрала голову.
  Варандас крикнул так, чтобы его слышали сквозь дождь: - Здесь живу я и у меня гости. Но тебя я не зову по причине твоего возбужденного состояния. Уходи или увидишь, как капитан От выражает недовольство.
  Великан оставался неподвижным и молчаливым.
  Впрочем, не совсем безмолвным: Кория слышала плывущие вверх по склону вздохи и пыхтение.
  - Тебя изгнали из долины, - продолжал Варандас, - ты в ранах и желаешь выплеснуть гнев. Тут много необитаемых башен, они вытерпят твой нрав с поэтическим равнодушием. Измени путь и вспомни уроки низины.
  Существо побрело вбок по склону. Казалось, оно пользуется для ходьбы и ногами, и руками. Руки то и дело взметывались, пронзая землю и громом сотрясая долину. При каждом ударе башня шаталась, зловеще потрескивая.
  Постепенно дождь размыл силуэт Азатеная, скрыл совсем - хотя затихающий топот слышался еще некоторое время.
  Глянув на Ота, Кория увидела его опирающимся на секиру. Вода стекала с обода шлема, завесив лицо, лишь торчали клыки. Она подошла ближе.
  - Одно ваше имя испугало великана, сокрушавшего кулаками башни, - сказала она.
  Варандас хмыкнул. - Она обвиняет тебя, От, в излишней известности. Что скажешь в защиту?
  - Великаншу, - проговорил тот.
  - Замечательно, - отозвался Варандас. - Итак, учитель ответил. Я готов был бы продолжить судить ваш спор но, увы, я вымок. Пойду разожгу огонь в очаге...
  - Внутри нет очага.
  - Ох. Тогда придется выделить ему место. Тем временем советую поблагодарить учителя, отвратившего гнев Килмандарос. Да, я слышал - даже ее супруг Гриззин Фарл бежит от столь тяжкого нрава. Теперь понятно, почему. - Он ушел внутрь.
  Кория сверкнула глазами на Ота. - Кто изгнал ее из низины?
  - Поистине тебе нужно меня благодарить, - ответил тот. - И помни о моей смелости в последние дни. Дважды устоял я под опаснейшим напором женской ярости. - Он вскинул топор на плечо. - Что до вопроса... полагаю, скоро мы узнаем.
  Нечто мелкое, лохматое метнулось из башни, зайцем скача по склону, и быстро пропало из вида.
  - Что это было?
  От вздохнул: - Варандас снова играется с куклами, верно?
  
  Они скакали между брошенных башен - Драконус и Аратан позади. Почва стала неровной, равнины уступили место округлым холмам. Некоторое время спустя, когда башни стали многочисленными, Аратану подумалось, что они оказались в городе. Хотя тут не оказалось ни улиц, ни особого порядка в расположении зданий, было нетрудно вообразить тысячи Джагутов, слоняющихся меж башен.
  Небо, тускло-серое, давило на головы. Они скакали под струйками начинающегося дождя. Вскоре дождь стал ливнем, ограничив сцену. Аратан почувствовал, что промокает (вода с легкостью проникала под доспехи), что продрог. Он едва различал отца впереди: выцветший, прежде черный плащ как туманное пятно, Каларас - вздыбившийся, не желающий приближаться камень. Земля стала предательски скользкой, Хеллар замедлилась до флегматичной трусцы.
  Аратан боролся с желанием оторваться, потеряв отца из вида. Необычный город приглашал к исследованиям, хотя ливень обещал, что главные загадки останутся незримыми и, вероятно, непостижимыми. Казалось, еще миг, и он порвет привязь и отделится.
  Драконус натянул удила перед одной из башен, спешился. Держа узду одной рукой, провел Калараса в зияющую дверь.
  Аратан подъехал туда же. Соскользнул с Хеллар, намереваясь последовать за отцом в башню... но заколебался, ощутив поблизости какое-то присутствие. Уши кобылы прижались, слыша звуки справа - шлепанье тяжелых ног по грязи. Через миг показалась громадина: женщина выше и грузнее самого Гриззина Фарла. Руки ее выглядели слишком длинными, широкие ладони покрылись ссадинами. Длинные волосы свисали покрытыми грязью космами, словно она только что упала. Одета она была в драную, черную как смоль шкуру - тоже замазанную грязью. Подойдя, она покосилась на Аратана - он различил широкое плоское лицо, пухлые губы и глаза как щелочки меж опухших век.
  Оружия при ней не было видно. Как не было и доспехов. Она подобралась ближе и протянула лапищу, схватила его за ремешок шлема и подтянула к себе. Поднявшись над землей, он пытался висеть так, чтобы видеть ее глаза. Затем он начал задыхаться; она опустила его и молча прошла в башню.
  Аратан все еще ощущал жесткие костяшки пальцев на челюсти. Мышцы шеи и спины болели. Пошатнувшись, он отстегнул шлем, стащив с головы, потом снял и шапочку. Обрушившийся на макушку дождь казался ледяным. Отвернувшись, он озирал город, пока Хеллар не позвала его, мотнув головой.
  Он взял поводья и повел кобылу внутрь.
  Там было единственное помещение не меньше пятнадцати шагов в ширину. Каларас стоял у противоположной стены, рядом отец опустошал мешок с провизией. При появлении странной женщины Драконус повернулся и встал.
  Она освобождалась от шкур в середине комнаты, сбрасывая их на камни пола. Оставшись нагой. - Из всего твоего отродья, Сюзерен, - сказала она тонким голосом, - в одном этом не чую безумия. - Подняла голову, метнув до странности застенчивый взор. - Надеюсь, остальных ты убил. Большой камень сокрушает черепа, потом ты отрываешь головы с тел. Рубишь на куски, бросая в зев самой жаркой печи. Чтобы осталась одна зола.
  - Килмандарос, - произнес Драконус. - Далеко ты от дома.
  Она хмыкнула: - Никто не наносит визитов. Давно. - Внимание ее обратилось на Аратана, который подвел своих лошадей. - Он пробужден?
  - Нет, - сказал Драконус. - И да.
  - Так ты не готовил его для меня.
  - Килмандарос, на пути мы встретили твоего мужа.
  - Полагаю, сына тоже. С тем зловредным дружком, что выполнил твою просьбу.
  Драконус промолчал, повернув голову к сыну. - Аратан, приготовь нам костерок, когда закончишь с лошадьми. Слева у стены дрова.
  Обеспокоенный, старающийся оторвать глаза от женской наготы Аратан положил шлем и занялся расседлыванием.
  - Мы встретили и твою сестру по духу, если не по крови, - сказал Драконус.
  Килмандарос издала свистящий звук. - Предоставляю ей жиреть на суевериях. Однажды Форулканы ощутят голод по землям Бегущих-за-Псами и мы возобновим войну. Или окончим.
  - Сделаешь последователей оружием?
  - А какой еще от них прок, Сюзерен? Да и Форулканы мне не поклоняются. Сделали богом беспредельный закон, хотя своими руками без конца его подрывают. Рано или поздно, - продолжила она, вставая прямо перед Аратаном, - они предъявят права на все владения Бегущих, законодательно оправдав геноцид.
  - Глупо, - заявил Драконус. - Мне сказали, среди Бегущих ныне ходят Джагуты, воздвигая троны богоподобия и тирании. Мало Форулканы претерпели унижений от Тисте, чтобы бросать вызов Бегущим-за-Псами и Джагутам?
  - Зависит, - буркнула она, - от того, что я нашепчу им в уши.
  Ощутив тепло ее дыхания на затылке, Аратан поспешил перейти к жеребцу, снимая упряжь.
  Она перешла за ним.
  - Тирания процветает, - сказал Драконус с другого конца комнаты, - хотя по всем расчетам должна страдать от голода.
  - Бедность рождает стычки, Сюзерен. Ты об этом? Голод послал моих детей против Тисте.
  - Голод по железу. Нужда была создана, оправдания измышлены. Но это ветхий спор. Я тебя простил, но лишь потому, что ты проиграла.
  - И я взвесила твое великодушие, Сюзерен, и нашла легким. Но как скажешь. Это в прошлом.
  Когда ее рука скользнула над левым бедром Аратана и погрузилась в пах, Драконус проговорил: - Оставь, Килмандарос.
  Рука отдернулась, Килмандарос отошла. - Ночь юна, - сказала она, улыбаясь. - Я знаю его желания и готова ублажить. Это между ним и мной, ты ни при чем, Сюзерен.
  - Мои слова тебя отвратят.
  - Ты расхолодишь меня? И его?
  - Боюсь, Аратан перестанет тебя волновать. Не в том мое намерение, это будет лишь следствием того, что я вынужден рассказать.
  - Тогда оставь до утра.
  - Не могу.
  - Ты никогда не понимал наслаждения, Драконус. Делаешь любовь хрупкой, когда она проста, полнишься неистовством, когда нужна сдержанность. Однажды я могу провозгласить себя богиней любви - что думаешь, Сюзерен? Не порадует ли тебя этот аспект, как любовь приветствует ночь, как нежность приветствует темноту?
  Закончив с лошадьми, Аратан перенес в центр помещения тюк с посудой. Зажег фонарь и разложил котелок, подпорки и еду. Кто-то вынул четыре плиты пола, создав яму для костра; разжигая фонарь, Аратан поглядел вверх, но скудный свет не позволил увидеть потолок. Впрочем, он ощущал дуновение из каминной трубы. Потом он поискал топливо там, где указал отец, но нашел лишь десяток больших сухих кусков навоза.
  Занимаясь делами, переходя с места на место, он чувствовал неотвязный взгляд.
  - Что думаешь, сын Драконуса? - спросила она. - Стать мне доброй богиней любви?
  Сосредоточившись на разжигании огня, он не сразу отозвался: - Вы предлагали бы громадность томления, коего никто не смог бы удовлетворить, миледи. Вы взирали бы на несчастный мир.
  Дыхание ее прервалось.
  - А если так, - продолжал он, следя, как дымок поднимается над огнивом, - можете уже считать себя богиней любви.
  - Сюзерен, я возьму твоего сына на ночь.
  - Боюсь, что нет. Он охвачен томлением юности. Ты предлагаешь слишком много, и он алчет затеряться в тебе.
  Аратану показалось, что лицо охвачено пламенем. Отец может проследить любой ход мысли, глубина его проницания ужасает. "Я слишком ясен. Мысли мои идут по затоптанным дорожкам, любое желание выдает себя. Я письмена, читаемые всеми. Отцом. Азатенаей. Ферен и Ринтом. Даже Раскан не находил тайн в моей истории.
  Однажды я сделаюсь неведомым для всех.
  Кроме Ферен и ребенка".
  - Словами своими, - заявила Килмандарос, - ты показал слабость Консорта. Ты нашел любовь, Драконус, но страшишься ее унижения. Да, поистине падшая богиня: гляжу тебе в глаза и вижу мужчину, разоблаченного ужасом.
  - Твой сын свершил убийство в компании Эрастраса, - сказал Драконус.
  Аратан закрыл глаза. Пламя костра, над которым он согнулся, проталкивало сквозь веки тепло и свет, но не сулило утешения. Он слышал ее близкое дыхание, и звуки наполняли слух отчаянием.
  - По какому праву ты выдвигаешь обвинения? - спросила она.
  - Они с полубратом - убийцы Кориш. Они основали власть на крови ее и смерти. Ныне бредут они по земле, залитые кровью и, как сказал мне сын, несут ее с гордостью. Возможно, твой сын менее горд, ведь он не показался. Пусть так. Созданное для меня Эрастрасом выковано в крови.
  - Сечул, - прошептала Килмандарос.
  - Ты слишком мудра, чтобы сомневаться в моих словах. Если в моих глазах ужас, он ничто пред твоим.
  - Почему не бежишь, Сюзерен? - спросила она. - Худ не простит соучастия в убийстве жены!
  - Я взгляну ему в лицо. Он скован в Башне Ненависти.
  - Лучше надейся на прочность цепей!
  Услышав топочущие шаги в направлении Драконуса, Аратан открыл глаза. Увидел сжатые в кулаки руки и подумал, не ударит ли она отца. Однако Килмандарос замерла. - Сюзерен, ты вечно будешь ребенком в мире? Бежишь к любой бреши, затыкая телом! Предлагаешь собственную кожу, чтобы закрыть чужие раны! Но есть то, чего даже тебе не починить. Неужели не понимаешь?
  - Что сделаешь ТЫ? - спросил он.
  Она отвела взгляд. - Нужно найти сына. Нужно отвернуть его от такого пути.
  - Ты проиграешь, Килмандарос. Он словно повенчался с братом, и сейчас Эрастрас плетет сеть вокруг К'рула, и волшебство, прежде отдаваемое всем, кто готов протянуть руку, ныне связано с кровью.
  - Он отравлен, мой сын, - сказала она, разжимая руки и отворачиваясь. - Как и Эрастрас. Бесполезный отец отравил глубины их душ.
  - Если найдешь их, - посоветовал Драконус, - убей. Убей обоих, Килмандарос.
  Она закрыла лицо руками. Тело содрогнулось.
  - Лучше оставь нас, - сказал отец нежным тоном. - Никакая стена из камня не выстоит перед твоим горем, тем более мягкая плоть. Ради всего достойного, Килмандарос, я сожалею о сказанном. Более того, сожалею о своем соучастии в преступлении.
  Тут она покачала головой, на открывая лица. - Если не ты, - шепнула Азатеная, - то кто-то другой. Я их знаю, понимаешь ли...
  - Они попытаются переубедить тебя. Берегись хитростей их ума.
  - Я их знаю, - повторила она. Выпрямилась, сдерживая себя. Взглянула на Аратана. - Сын Драконуса, пусть желания не сделают тебя слепым к своим достоинствам. - Собрала мокрые меха и пошла к выходу, но замерла на мгновение, глядя на шипящую стену ливня. Руки сжались в кулаки. - Как и дождь, я буду рыдать в долине. Горе и ярость поведут мои кулаки, будет гром и молнии, как подобает богине любви. Да бегут все с пути моего.
  - Осторожнее, - сказал Драконус. - Не всякая башня пуста.
  Она оглянулась. - Сюзерен, прости за грубые слова. Твой путь не менее опасен.
  Он пожал плечами: - Истины всегда ранят нас, Килмандарос.
  Она вздохнула. - Легче окружить себя ложью. Но ни одна сказка меня не утешит.
  - Как и меня.
  Накинув меха, она вышла во внешнюю тьму.
  - Лучше бы, - сказал Аратан в тишине, наступившей после затухания ее шагов, - ты оставил меня дома.
  - Горе - могущественное оружие, Аратан, но зачастую оно ломает своего носителя.
  - Не лучше ли облачиться в сожаления? - Он поглядел в темные глаза отца. Тот внимательно его изучал. - Возможно, меня легко раскусить, и я не могу давать тебе советов. Но последние слова, слова предостережения... я готов вернуть их тебе. Ты не можешь исправить всё, отец. Достаточно ли попытаться? Не представляю, что ты можешь ответить. А хотелось бы...
  Откуда-то издалека донесся грохот грома.
  Аратан занялся ужином.
  Через миг его ударила ледяная мысль. Он поднял голову, найдя отца стоящим на пороге, глядящим в дождь. - Отец? Азатенаи жили и ходили среди Тисте?
  Драконус повернулся.
  - Если так, - продолжал Аратан, - они умеют маскироваться?
  - Азатенаи, - ответил отец, - обитают где хотят, в любом желаемом обличье.
  - Мать Тьма - Азатеная?
  - Нет. Она Тисте, Аратан.
  Он вернулся к готовке, добавил кизяка в костер, но холод не уходил. Если у богини любви жестокие дети, размышлял он, под какими именами они должны быть известны?
  
  Утро выдалось ясное. Так и не снявший доспехи, с секирой на плече, От вел Корию в долину, в Покинутый Город Джагутов. Варандас ушел ночью, пока Кория спала. Ей снились куклы, царапающие изнутри стенки сундука, она плакала и повторяла им, что не похоронит заживо - плакала, не находя способа открыть сундук, из-под сорванных ногтей шла кровь... потом она подняла голову, обнаружив, что тоже заперта в ящике. Паника заставила ее проснуться и увидеть учителя, сидящего подле наскоро сложенного Варандасом очага.
  - Дерево сырое, - сказал он, когда девушка села. Как будто она виновата, что прошел дождь!
  Содрогаясь от недавнего сна, Кория пошла готовить холодный завтрак. В комнате пахло дымом, который заполнил всю башню, ведь выходить он мог лишь через дверь, но ливень создал почти неприступную стену. Они жевали сушеное мясо и жесткий хлеб. Кория глянула на учителя и сказала: - Не имею желания посещать того, кого прозвали Владыкой Ненависти.
  - Разделяю твое нежелание, заложница, но визит обязателен.
  - Почему?
  От швырнул недоеденную корку в костер, но там уже не было огня: хлеб попросту упал между мокрых палок и волглых поленьев. Джагут нахмурился. - Непрестанно и коварно атакуя мою природную невозмутимость, ты вынуждаешь начать рассказ, а я так не люблю рассказывать. Ну, скажи, почему так?
  - Думала, это я задаю вопросы.
  От рассеянно помахал рукой. - Если тебя утешает самообман, быть по сему. Моя решимость не ослабла. Ну, скажи, почему я не люблю рассказов?
  - Потому что они подразумевают связность, которой нет. Жизнь слишком редко подчиняется одной теме, и даже эти темы существуют среди смущения и путаницы. Жизнь можно описать лишь со стороны и тогда, когда она подошла к концу. Рассказ привязывает к прошлому, нельзя рассказать то, что только происходит.
  - Именно так, - подтвердил От. - Но сегодня утром я намерен рассказать лишь начало. История эта лишена границ, основные действующие лица еще живы, сюжет далеко не закончен. Еще хуже, слово за словом я буду сплетать истину с ложью. Я припишу событиям цель, хотя цели эти не были поняты в свое время, их даже не обдумывали. От меня будут ждать итога, облегчения совести слушателя, мгновений ложного утешения и веры, будто жизнь творится по законам здравого смысла. Как в сказке.
  Кория пожала плечами: - Вы стараетесь показать себя плохим сказителем. Чудно. Ну, начнем же.
  - Можешь удивляться, но такое нетерпение мне приятно. Пока. Юность ищет быстрого удовлетворения, готова летать от одного яркого цвета к другому словно колибри; пока шаги быстры, жизнь кажется ей достойной. Приключения и наслаждения, да? Но доводилось мне видеть, как дождевые капли колотятся о стекло. То же усердие, та же безмозглость. Полагаю, и та же ценность их нелепых приключений.
  Кория кивнула. - Юность жаждет опыта, верно. Вы же видите в том глупые эскапады. Понимаю. Лишь дурак готов жаловаться на встречу с тем, кого прозвали Владыкой Ненависти - ведь он может хвастать, что выдержал тяжесть его взора.
  - Мне жаль страдальцев, что попадутся тебе на пути. Ну, к рассказу, который я постараюсь сделать кратким. Что такое Азатенаи? Отметь краткость моего ответа: никто не знает. Откуда они пришли? Они сами не могут сказать. В чем их предназначение? Должно ли оно быть? А у нас самих? Видишь, как соблазн рассказа влечет к простым определениям? Предназначение... ба! Ладно. Нужно знать следующее: Азатенаи могущественны в таких смыслах, что неведомы даже Джагутам. Они противоречивы и не склонны к общественной жизни. Они уклончивы в словах, так что иногда их заявления противоречат их сути. Так кажется, хотя...
  Кория потерла лицо. - Моментик, учитель. Это рассказ?
  - Да, вредная девчонка. Я стараюсь вложить в тебя знание.
  - Полезное знание?
  - Это смотря как.
  - О!
  - Но-но. Азатенаи. Даже имя - ошибка, оно намекает на культуру, на единство формы, если не предназначения. Однако Азатенаи не носят плоть, как мы, пойманные данностью. Нет, они выбирают любую форму, какую пожелают.
  - Учитель, вы описываете богов, демонов или духов.
  От кивнул: - Все определения уместны.
  - Их можно убить?
  - Не знаю. Известно, что некоторые пропали, но ничего более определенного не скажешь.
  - Продолжайте, учитель. Я заинтригована против собственного желания.
  - Да, намек на силу всегда соблазнителен. Итак... Среди Азатенаев есть тот, кто сейчас именует себя К'рулом.
  - Сейчас? Как же он был известен раньше?
  - Как Керули. Преображение лежит в сердце рассказа. Среди Бегущих-за-Псами имя Керули понимается как "живой", живущий в настоящем. Но уйдя, отвернувшись и шагнув в прошлое, Керули должен стать К'рулом.
  - Керули умер и стал К'рулом? Так Азатенаи все же смертны.
  - Нет. Или да. Достаточно трудно и без твоих вопросов! Давай-ка брось в костер еще дров.
  - Зачем?
  - Гм, знаю, что огня нет. Однако костер отмечает течение времени, демонстрирует переход одной вещи в другую. Он подобен музыке, сопровождающей глас барда. Без треклятых языков пламени меж нами кажется, будто рассказ застыл, словно недомолвка или задержанное дыхание.
  - Вы говорили об Азатенае по имени К'рул.
  - Даже сородичи не понимают, что он сделал. И зачем. Возможно, всего лишь испытывал свое бессмертие. Или скука сподвигла его на такое? Мы вышли на край намерений, не дождавшись от него ответа.
  - Что он сделал?
  - Пустил кровь и сотворил из ран, из собственной крови таинственную силу. Волшебство. Магию с множеством течений и оттенков. Они еще молоды, смутны в свойствах, едва ощутимы. Те, что ощущают, могут отпрянуть или прильнуть ближе. В процессе исследований течения определяются.
  - Говорят, - подумала вслух Кория, - что у Джагутов свое волшебство. И у Бегущих, и у Тел Акаев, даже у Форулканов.
  - А у Тисте?
  Она пожала плечами. - Так говорил Варандас, но я ничего такого не видела.
  - Ты была слишком юна, когда уехала из Куральд Галайна.
  - Знаю. Признаюсь вам, учитель, что скептична насчет магии Тисте.
  - А Мать Тьма?
  - Не знаю, учитель. Любому можно поклоняться, возводя в боги или богини. Нужно лишь взять общие страхи - отчаяние и беспомощность, отсутствие ответов.
  - Отсутствие веры равно невежеству?
  - Но и присутствие веры может быть невежественным.
  От хмыкнул и кивнул. - Кровь течет из него густыми струями, тяжелыми каплями, и так сила его переходит в мир, делая его оставленным позади. Так Керули стал называться К'рулом.
  - Бегущие-за-Псами сочли его умирающим.
  - Верно. Можно ли ждать, что истекающий кровью не умрет?
  - Но он живет.
  - Живет. Теперь, надеюсь, остальные Азатенаи начали понимать последствия даров К'рула и встревожились.
  - Ибо К'рул предлагает любому разделить власть и силу, которую они сберегали для себя.
  - Очень хорошо. К чему быть богом, когда любой из нас может стать богом?
  Она скривилась. - К чему быть богом, который издевается над всеми, кто слабее? В чем тут удовольствие? Если оно и есть, то мимолетное, жалкое и злобное. Так можно отрывать лапки пауку на стене - результат не стоит усилий, верно?
  - Заложница, разве не все боги самолюбивы? Они заставляют пресмыкаться поклонников, если решили набрать поклонников; если нет, то, скапливая власть, становятся отстраненными и жестокими без меры. Какой бог предлагает дары, причем свободно и без ожиданий ответа, не навязывая формы и заповеди?
  - Так К'рул стал прецедентом? - спросила Кория, и от одной мысли дыхание стеснил восторг.
   - Очень давно, - ответил От, со стоном вставая, - у Джагутов были рынки. Тогда мы еще нуждались в них. Вообрази возмущение торговцев, когда кто-то приезжает с горой сокровищ и раздает их бесплатно. Ведь цивилизация подобного не выдержит, правда?
  - Учитель, К'рул и есть Владыка Ненависти?
  - Нет.
  - Конец рассказа?
  - Да.
  - Но вы окончили непонятно чем!
  - Я предупреждал, заложница. Ну, собирайся, мы выходим. День обещает быть ясным, воздух очистился и прекрасные виды зовут вперед!
  И они шли по ярусам долины. Впереди стояла башня выше всех прочих. Белая, светящаяся словно жемчуг, она снова и снова привлекала ее взгляд.
  
  Аратан последовал за Драконусом на открытое пространство, которое в любом ином городе называлось бы площадью. Высокая башня вздымалась прямо напротив среди скопища башен пониже. Если они были неуклюже сложены из блоков серого гранита, главная башня выставляла бока из белого мрамора, закругленные, гладкие, изящные. Окрестные здания на ее фоне казались трущобами.
  Драконус натянул поводья перед одной из малых башен, спешился. Обернулся к Аратану. - Прибыли.
  Аратан кивнул и окинул взглядом высоту белого здания. - Не понимаю, - сказал он, - почему столь прекрасная вещь должна называться Башней Ненависти.
  Замешкавшийся у Калараса Драконус хмуро взглянул на сына. Махнул рукой в сторону двери низенькой башни. - Туда.
  Вход был узким и таким низким, что лорду пришлось нагнуться. Стреножив Бесру и Хеллар, Аратан вошел за ним.
  Комната внутри оказалась темной и довольно неприятной: прокопченные балки и доски, покрытые потеками птичьего помета. Перед тремя щелями в стене, которые сходили тут за окна, стоял стул с высокой спинкой. Лучи света падали на высокий столик, куча пергаментов громоздилась выше стоявшего рядом кубка. По краям столешницы были разбросаны грубые перья, еще больше их лежало около деревянных ножек. Дверца в полу была открыта, снизу вяло поднимался тусклый, какой-то запыленный свет.
  Драконус стащил перчатки и засунул за пояс. Огляделся. - Жди здесь. Схожу, найду еще стулья.
  - Мы ждем аудиенции, отец? Мы в комнате привратника?
  - Нет, - буркнул тот, выходя.
  Из люка донеслось шуршание, через миг кто-то вскарабкался наверх. Аратан никогда еще не встречал Джагутов, но понял - это один из них. Высокий, тощий, кожа цвета оливок и вся в морщинах и рубчиках, как у ящерицы. Клыки изгибались, вылезая по краям широкого рта. Выступающие надбровные дуги скрывали глаза. Джагут был одет в ветхую шерстяную робу, неровно окрашенную блеклым пурпуром. В руке бутылочка чернил, пальцы в черных пятнах.
  Не глядя на Аратана, Джагут подошел к столу и поставил бутылочку. Потом, словно утомившись такими трудами, сел на стул и лениво откинул голову.
  Тусклым золотом блеснули озирающие стол глаза. Голос оказался низким и грубым: - Иные пишут вином. Но многие - кровью. Лично я предпочитаю чернила. Меньше боли. Предпочитаю излишествам умеренность, но кое-кто видит в умеренности порок. Что думаешь ты?
  Аратан кашлянул. - Мы ищем аудиенции Владыки Ненависти.
  Джагут фыркнул: - Этого глупца? Он сочится чернилами, как пьяница мочится в переулке. Само его мясо пропитано желчью сомнительной мудрости. Жует аргументы, словно битое стекло. К тому же слишком редко моется. Какие у вас могут быть с ним дела? Полагаю, ничего важного. Все приходят искать мудрости, но что находят? Погляди на груду писанины. Пишет предсмертную записку, но она нескончаема. Присутствие его столь переполнено самовлюбленностью, что не удержишься от смеха. Смерть, говорит он им, есть дар тишины. Однажды все вкатятся в крипту, где разрисованные стены скрыла тьма и даже пыль не шевелится. Скажи, ты жаждешь мира?
  - Отец ищет стулья, - ответил Аратан. - Он скоро будет.
  - У тебя обличье Тисте. Никто не оспаривает власть Сюзерена Ночи, но многие сомневаются в силе его воли. Однако не воля угрожает всем. Характер. Скажи им, дитя Тисте, пока еще не поздно.
  Аратан покачал головой. - Я не вернусь к своему народу. Хочу остаться здесь.
  - Здесь?
  - В Башне Ненависти, - подтвердил он.
  - А где такая башня?
  - Та, высокая из белого мрамора. Там обитает Владыка.
  - Уже посетил ту башню, дитя Тисте? Нет? Тогда тебя ждет секрет. Восхитительный секрет. Но вижу нетерпение. Если нужно построить башню ненависти, какой сорт камня выбрать?
  - Какой-то чистый?
  - Очень хорошо. А чтобы башню видели все, она должна сиять. Да?
  Аратан кивнул.
  - Итак. Белый мрамор или, в случае упомянутой башни, опал. Разумеется, ни один Джагут не выстроит подобного. Мы лишены талантов вылавливать опалы из мусора и праха. Нет, для такого чуда надобен каменщик-Азатенай. С соответствующим чувством юмора. Зачем, спросишь ты. Ну, потому что юмор необходим, когда раскрывается секрет. Скажи: сколько этажей должно быть в такой башне? Назови уровни Ненависти.
  - Не могу, сир, - признался Аратан. - Разве злоба не ослепляет?
  - Хмм. Что есть нескончаемая предсмертная записка?
  - Шутка.
  - А. И ты ее поймешь?
  Аратан пожал плечами, удивляясь, куда пропал отец. - Полагаю, я оценю иронию.
  - Всего лишь? Ладно, ты еще молод. Ненависть ослепит, верно. Потому уровней нет. Ты говоришь о чистоте, теперь мы обсуждаем вопрос исключительности. А окна? Какую дверь можно вырубить в столь чистой и особенной вещи?
  - Окна не нужны, ибо то, что снаружи ненависти, ей не интересно.
  - А дверь?
  Аратан взглянул на Джагута и вздохнул. - Башня из цельного камня, да? Но это неправильно. Должен быть путь внутрь.
  - Но не путь наружу.
  - Пока ее не повергнут в... в жаркой битве. Но если она из сплошного камня, жить в ней невозможно.
  - Никто и не живет. По крайней мере, никто в здравом уме не назовет это жизнью.
  Драконус появился в дверном проеме. - Ты сжег мебель во всех ближайших постройках, - сказал он, быстро заходя в комнату.
  - Зимы холодные, Сюзерен. Мы обсуждали глупость Готоса, я и твой сын. Видишь сундук подле двери? Там найдешь вино, вполне сносное. И эль Тел Акаев... если тебе хочется бесчувствия.
  - Мне хочется поговорить с Худом. - Драконус подошел к сундуку. Скрипнула крышка. Драконус поглядел внутрь и достал глиняный кувшин.
  - Превосходный выбор, Сюзерен, - заверил Джагут.
  - Как и следует. Это же мой дар с последней встречи.
  - Хранил до твоего возвращения. У Тисте все же есть достоинства - хотя бы талант делать вино.
  Драконус извлек пару алебастровых кубков и осмотрел их. - У Каладана Бруда искусная рука, верно?
  - Умеет, когда хочет. Забавно. После прокламации и последующего смятения меня завалили дарами. Можно ли измерить разум Азатенаев?
  - Худ остается внизу? - спросил Драконус, разливая вино.
  - Не могу от него избавиться. Верно.
  Отец предложил кубок Аратану. Он удивился, но принял. Драконус подошел к столу, взял стоявший там кубок, понюхал... Выплеснул содержимое на стену и наполнил кубок из кувшина, передав Джагуту.
  - Сын твой желает остаться под присмотром Владыки Ненависти.
  Драконус кивнул. - Он сам готов сделаться подарком.
  - Каким именно? Памятным альбомом? Орнаментом? Какой надобности он сможет служить?
  - Он довольно хорошо обучен письму, - раздумывал вслух Драконус, пригубив вино. - Сколько томов ты успел накропать, Готос?
  - Ровно дюжину таких, что на столе. Отвратительным почерком - каждая строка, каждое слово.
  Драконус нахмурился хозяину. - Не на староджагутском, надеюсь!
  - Конечно нет! Было бы... смехотворно. Язык сшивателей листов, язык сборщиков налогов с крошечными глазками под низкими лбами, язык лишенных воображения дураков, язык для неинтеллигентных и упрямых - о, как часто черты эти сочетаются! Староджагутский? Я убил бы себя спустя три слова! - Он помолчал, хмыкнул. - И было бы лучше. Сознаюсь, Сюзерен: я писал на староджагутском.
  - Эту грамоту нетрудно изучить.
  - И ты заставишь меня подвергнуть сына таким пыткам? Ради чего?
  - Чтобы он смог перевести твою писанину на язык более удобный.
  - Язык Тисте?
  Драконус кивнул.
  - Он ослепнет. Рука иссохнет, отвалится и будет лежать на полу, словно мертвая птичка. Никакие цепи его здесь не удержат. Даже у Владыки Ненависти есть пределы возможностей.
  - До той поры, когда он пробудит свою суть. Похоже, это место не хуже прочих, и ты, Готос... надеюсь, ты будешь старательным наставником.
  - Я что, склеп для твоих сокровищ? Ради всех благ, Драконус! Я предвижу трудные времена.
  - Мысль его, не моя. - Драконус обернулся к Аратану. - Если ты все еще желаешь остаться.
  - Остаюсь, отец.
  - Почему? - рявкнул Готос. - Говори, дитя Тисте!
  - Потому, сир, что бесконечное самоубийство может быть лишь прославлением жизни.
  - Неужели? Я буду спорить, дитя Тисте. Ночь за ночью, страница за страницей. Буду атаковать твои убеждения, верования, твою уверенность. Буду нападать, не давая передышки, желая сокрушить под пятой тяжко доставшейся мудрости. Как смеешь ты утверждать, что выдержишь?
  - Владыка, - сказал Аратан. - У меня есть молодость.
  Готос медленно подался вперед. Глаза блестели. - Ты ее потеряешь.
  - Рано или поздно.
  Владыка Ненависти откинулся на спинку стула. - Драконус, можешь гордиться сыном.
  - Могу, - прошептал отец.
  Готос вытащил большой резной ключ.- Тебе понадобится, Сюзерен.
  Кивнув, Драконус опустил кубок и принял ключ. Ушел вниз.
  Владыка Ненависти не сводил глаз с Аратана. - Не сомневайся в храбрости отца.
  - Никогда, сир.
  - Как он тебя нарек?
  - Аратаном.
  Готос хмыкнул. - А ты?
  - Что я?
  - Ходишь по воде, ибо таково значение имени на языке Азатенаев?
  - Нет, сир. Даже на льду я провалился и чуть не утонул.
  - Боишься?
  - Чего?
  - Воды. Льда.
  Аратан покачал головой.
  - Отец желает освободить Худа. Как думаешь, зачем ему столь рискованное деяние?
  - Я воображаю, сир, ради некоего возмездия.
  - Так это действительно дело рук Эрастраса. Убийство Кориш и прочее. Увы, отец твой не понимает Джагутов. Вообразил, будто Худ пустится ловить блудного Азатеная. Желает узреть, как легендарная ярость нашего народа обрушится на выскочку с кровавыми руками. Так не будет.
  - Что же сделает Худ?
  - Он скорбит, потому что его объяло безмолвие. Боюсь, Аратан, искренне боюсь, что он объявит войну безмолвию. Чтобы услышать ее еще раз, последний раз. Он, если сможет, нарушит спокойствие самой смерти.
  - Но как такое возможно?
  Готос покачал головой. - Не меня, беспрестанно бегущего от смерти, об этом спрашивай. - Владыка Ненависти махнул чернильной рукой. - Мы воюем со своими причудами, Худ и я, и нас относит в противоположных направлениях. Я гоняюсь за рассветом, он бросится за закатом. Не осуждаю его решимость, только надеюсь, что сородичи Джагуты не внимут его призывам.
  - Они могут внять? Это же невозможно. Безумно.
  - Поистине привлекательные свойства. Невозможно и безумно, да... но что самое опасное - это дерзновенно.
  - Значит, вы истинно боитесь положительного ответа.
  Готос пожал плечами: - Даже немногие составят проблему. Ну-ка, еще вина. Мне кажется, та бутылка успела размножиться в недрах сундука. Не проверишь?
  Аратан вместо этого поглядел на люк в полу.
  Готос сказал со вздохом: - Какое невезение: ты уже устал от моего общества. Иди же, ублажи любопытство.
  Аратан подошел к люку, поглядел вниз. Деревянные ступени, обшарпанные и потемневшие от времени. Опасно крутые. Снизу идет бледный свет. Он спустился.
  За двенадцатой ступенькой был земляной пол. Неровный, со спутанной паутиной корней. Стен видно не было. Назойливый свет не имел явного источника. Он увидел отца, стоящего у края озерка. В середине озерка был остров в несколько шагов шириной, на нем сидел Джагут. Похоже было, он рвал на себе одежду, царапал ногтями плоть. Запястья сковали тяжелые обручи кандалов, цепи уходили под почву островка. Аратан подошел и встал рядом с отцом.
  Драконус говорил: - ... я намерен очистить дар и отдать Ночи. Знаю, это не извинение. - Он помедлил. - Не один К'рул ищет возмездия на убийство, Худ. Не могу представить Азатеная, не разъяренного злодейством Эрастраса.
  Худ молчал, потупив глаза.
  - Я готов освободить тебя, - заявил Драконус.
  Тихий смех донесся от плененного Джагута. - Ах, Драконус. Ты искал у Эрастраса достойный символ любви к Матери Тьме. Чтобы его получить, он украл чужую любовь, слепив дар из листьев Черного дерева. Теперь все мы должны склониться перед твоими нуждами. - Худ поднял голову, глаза отразили странное серебряное свечение озера. - Ныне ты стоишь передо мной, стараясь унять ярость, ярость, которую ощутил за меня. Но смотри: я не корю Эрастраса и его глупого приятеля Сечула. Я не гляжу на тебя со страстью. Стань мечом, если хочешь, но не жди, что я возьмусь за рукоять.
  - Гнев мой не остывает, Худ. Я проклинаю Эрастраса за его дела, проклинаю свою роль. Я выкую меч, чтобы сделать его тюрьмой...
  - Тогда ты глуп, Драконус. Я не прошу у тебя воздаяния. Не ищу компенсации. Ни симпатия твоя, ни гнев меня не трогают. Твои поступки - только твои.
  - Закалив Витром...
  - Оставь жалкие описания! То, что сделаю я, освободившись - потрясет вселенную. Твои горячие извинения бессмысленны, твои жесты - лишь мелкие телодвижения, призванные ублажить самолюбие. Да, ты влил голос в хор миллионов, но песнь ваша горька, а припев отдает фальшью. Дай же мне ключ и убирайся.
  - Худ, нельзя победить саму смерть.
  - Ты ничего не можешь знать, Драконус. Я созову спутников. Врагом моим станет несправедливость смертности. Уверен: со мной пойдут немногие. Скорбящие, потерянные... мы будем великолепной горсткой, но никто не посмеет усомниться в нашей решимости.
  - Но где ты найдешь берега этого неведомого моря? Какой мост надеешься пересечь, не отдавая душу тому самому забвению, кое ищешь уничтожить?
  - Внимательно изучай уроки, Драконус, которые принесет мой спор со смертью.
  - Боюсь, больше мы не встретимся - сказал отец Аратана.
  - Есть и худшие страхи, Драконус. Умерь сожаления, и нам не придется проклинать друг друга. Мы отыщем мир.
  - Ты разрываешь мое сердце, Худ.
  - Не говори вслух, чтобы Готос не подслушал, разразившись насмешками. Никогда я не отвергал его аргументов, хотя он решил поверить в обратное. То, что он разоблачал словами, и впрямь не стоило сохранять. Никогда нас надолго не удовлетворяли изыски самообмана. И тебе ничего не сделать.
  Драконус швырнул Худу ключ.
  Джагут поймал. - Готос сковал меня из любви, - заговорил он, изучая ключ. - Теперь ты желаешь меня освободить по той же причине. Но я совсем ослеп. Однажды я призову тебя, Драконус, именем Смерти, и уже гадаю: что ты ответишь?
  - Когда настанет тот миг, мы оба узнаем ответ.
  Худ кивнул. Нагнулся, раскрыл первый обруч.
  Драконус обернулся к Аратану. - Мы закончили.
  Однако Аратан обратился к Худу. - Сир.
  Джагут помедлил, озираясь. - О чем расскажешь, сын Драконуса?
  - Только о своей вере.
  Худ засмеялся. - О вере? Давай, я готов слушать.
  - Думаю, сир, вы докажете, что Готос неправ.
  Джагут хмыкнул: - Это будет хорошо?
  - Его аргументы, сир. Ложные. Вы не смогли ответить и покончили с цивилизацией. Но этот спор нескончаем. Его нельзя окончить, это вы и докажете.
  - Спор столь же бесконечный, как его исповедь? Ха! Ты смел, сын Драконуса. Но веришь ли ты, что я выиграю войну?
  - Нет, сир. Думаю, вы проиграете. Но благословляю вас за попытку.
  Повисло молчание; Аратан различил следы слез на впалых щеках Джагута. Драконус положил сыну руку на плечо, отводя назад. Рука была тяжелой, но не намеревалась причинить боль.
  На ступенях отец сказал: - Аратан, мне жаль, что я мало тебя знал.
  - Отец, со всех сторон тебя предостерегают от выбранного пути. Почему ты так настойчив?
  - Потому, сын, что не знаю другого.
  - Так говорит Худ о своем пути, - ответил Аратан. - И Готос, и Килмандарос и Олар Этиль. Все вы так говорите, даже когда молчите.
  - Лезь наверх. Мое время здесь почти истекло. Пора вернуться в Харкенас. Я и так слишком задержался.
  Аратан выбрался в башню, отец за ним.
  Владыка Ненависти еще сидел на стуле и вроде бы дремал, держа в руке опустевший кубок.
  Не обращая внимания, Драконус прошел мимо. Снаружи схватился за узду коня и прыгнул в седло. Сказал Аратану, глядя сверху вниз: - Выбери пустую башню поблизости под стойло. Рядом живет Джагут, его зовут Циннигиг. Он странный, но безвредный, и очень любит лошадей. Позаботится, чтобы твоих скакунов кормил и поили, даже выгуливали. Но и ты не теряй связи с Хеллар.
  - Не потеряю.
  - Найди где спать, устройся получше. Не дичись, но и не забывай, что существует мир вдалеке от Готоса и прочих Джагутов. Когда ощутишь, что готов - уезжай. Твоя одаренность куда выше, чем подозревал наставник Сагандер.
  - Отец, осторожнее в Харкенасе. Они думают, будто знают тебя. Это не так.
  Драконус изучал его. - А ты знаешь?
  - Ты Азатенай.
  Отец подобрал поводья и развернул Калараса. Выехал на середину площади; и тут же свет потускнел, как будто ночь была призвана и сгустилась, приветствуя своего повелителя. Через мгновение свет погас совсем, поглощая Драконуса и скакуна. Аратан различил преображение Калараса. Черная кожа стала еще темнее, силуэт расплылся, глаза вдруг запылали внутренним огнем.
  И они пропали в непроницаемой темноте. Тотчас же вечерний свет снова омыл опустевшее пространство.
   "Без объятий. Без слов любви напоследок. Он ушел. Отец ушел".
  Он стоял, одинокий, чувствуя себя потерянным. Чувствуя себя свободным.
  Вытащил глиняную фигурку и внимательно рассмотрел. Дар Олар Этили, переданный руками отца. Приятная округлость и тяжесть, но хотелось бы ему, чтобы подарка не было... Однако только он и остался, единственная память о долгом путешествии с момента, когда Сагандер заставил его встать и оглянуться на ворота Дома Драконс, до этого потерянного мгновения, до пустоты после ухода отца.
   "Еще один омытый кровью дар". Он услышал звуки и оглянулся.
  С другой стороны площади показались двое. Джагут в доспехах и юная женщина Тисте, тонкая, с острыми чертами лица. Он следил, как гости подходят.
  Джагут спросил: - Он внутри?
  - Да, сир. Спит на стуле.
  Джагут фыркнул и вошел внутрь. Вскоре раздался громкий, грубый голос: - Еще не помер, Готос? Тогда вставай!
  Женщина встретила взгляд Аратана и дернула плечами, извиняясь. Но тут же нахмурилась. - Что ты здесь делаешь? Кто ты?
  Вызывающий взгляд заставил его отступить на шаг. - Я гость.
  - Гость Владыки Ненависти?
  Он кивнул, пряча глиняную фигурку в кошель на поясе.
  - Это кукла?
  - В некотором смысле. Подарок.
  - Уродливая. У меня когда-то были получше.
  Он промолчал, ощущая неловкость под пристальным взглядом.
  - Ты всегда так?
  - Как?
  - Грызешь ногти.
  Аратан опустил руки, вытер пальцы о бедра. - Нет, - сказал он.
  
  
  СЕМНАДЦАТЬ
  
  - Рассказывал ли он о семье?
  Ферен не ответила на вопрос Виля; через малое время отозвался Ринт: - Насколько помню, нет. Только о Доме Драконс. Он сделал его своим домом, а если было что-то до того, он не желал ворошить угли.
  - Зачем бы? - сказал Галак. - Сержант или нет, он был нам командиром. Не вижу в неведении извинения. Нас могли лишить расположения лорда, но он не освобождал нас от уз достоинства.
  - Он не меч Пограничья, - пробурчал Ринт. - Не имею желания скакать назад, в Дом Драконс, чтобы доставить обезглавленный труп. У меня новорожденный сын, хочу его увидеть.
  Ферен не сводила глаз с пути впереди. Волнующиеся травы, темная линия холмов к северо-востоку. Они успели покинуть дорогу, которой ехали на запад. Если Виль с Галаком победят в споре, придется срезать наискосок, к востоку, чтобы оказаться в Абаре Делак.
  Лошади устали, спеленутое тело сержанта Раскана наполняло вонью каждый порыв ветра.
  - Можно сложить пирамиду на тех холмах, - предложил Ринт. - Отдать опустевшую плоть во владение Матери Тьме, совершить все нужные обряды. Никакого бесчестья. Если нужно, пошлем письмо в Дом Драконс, указав местоположение погребальных камней - если кому захочется приехать и забрать тело.
  - Неужели такое письмо не расценят как оскорбление? - сказал Виль. - Не понимаю тебя, Ринт. Если не будем держаться путей вежливости, что останется?
  - Мне плевать на вежливость, - рявкнул Ринт. - Считаешь ее такой важной? Вези Раскана вместе в Галаком. А я возвращаюсь домой.
  - Ферен? - спросил Галак.
  - Она его забрала. Ведьма украла его душу. Нет разницы, где бросить оставшееся и какие обряды сотворить. Мать Тьма не получит душу. Раскан ушел от нас.
  - Ритуалы служат совести живущих, - настаивал Виль. - Моей. Твоей. Его родни.
  Она передернула плечами. - Не вижу блага в пустых жестах, Виль.
  Галак разочарованно зашипел. - Не нужно было вообще разделяться. Мы с тобой, Виль, твердим, будто скачем в компании старых друзей. Они же готовы нас бросить.
  Все замолчали, лишь стук подков заполнял холодный полуденный воздух. Ферен прикрыла глаза, поудобнее устраиваясь и отдаваясь ритму неспешного аллюра. Вскоре придется замедлиться до шага, спустившись в долину; далекие холмы не станут ближе, родные земли за ними останутся затерянными в томлениях и боязливой неуверенности - как будто сама отдаленность способна поставить под вопрос их существования.
  Есть пути презрения к миру, которые она прежде не изведывала, даже чужие рассказы считая бахвальством. Теперь же она проклинает травяные просторы. Проклинает бессмысленную ширину небес, беспечальную синеву дней и жестокое равнодушие ночей. Бесконечное завывание ветра полнит голову стонами тысяч детей, глаза болят от резких порывов.
   С приходом сумерек она сгорбится рядом с остальными, костер будет дразнить ее каждым языком пламени. Она услышит смех ведьмы, потом ужасные вопли - тонут в душе, лишая удовлетворения, радости поступку брата. Нет, звуки боли преследуют ее, наполняя стыдом и унижением.
  Привычное дружество пропало. Брат будет сидеть, надувшись и отводя тусклые глаза от света. Она будет говорить себе, что это прежний Ринт: брат, всегда оказывающийся рядом, чтобы защищать от жестоких поворотов судьбы. Но на деле она сомневается в прежних убеждениях и, хотя каждым жестом выказывает готовность следовать за Ринтом, ощущает какое-то отпадение. Она снова стала девочкой, но это невозможно - в чреве она несет дитя. Где- то там, в обширных пространствах, потерянно блуждает прежняя Ферен - сильная решительная женщина. Без этой женщины здешняя Ферен чувствует себя безмерно слабой и покинутой, пока брат, похоже, готов рвануться навстречу неведомой, но ужасной участи.
  Она не сказала Аратану и слова на прощание; это тоже угнетает. Мало кто поверит в невинного отца, тут проще представить грубую силу; однако Ферен понимала, что вина целиком на ней, что соблазнила бы мальчишку даже без отцовского приказа.
  Небо темнеет, отстраненное и соблюдающее свои нерушимые законы; смотрит на ползущих внизу слепым взором, не уделяя и мысли раненым душам, не внимая безнадежным упованиям покоя. Если жалость к себе похожа на бездонный пруд - она ползает на четвереньках, снова и снова огибая илистые берега. Сознание не имеет значения. Мудрость бесполезна. Она несет невинность в чреве, ощущая себя воровкой.
  Виль подал голос: - Значит, пирамидка. Не только вы тоскуете по дому.
  Она увидела, что брат молча кивает. Новая тишина после слов Виля словно затвердела вокруг. Подчинение без согласия, неохотная сдача позиций - это способно лишь ужалить. Создаются и расширяются овраги; вскоре их будет не пересечь. Она одернула себя, выпрямилась. - Благодарю вас обоих, - начала она. - Нам с братом нелегко. Мщение Ринта растянулась далеко позади, а бедняга Раскан так близок, словно мы тащим его на спинах.
  Глаза Виля широко раскрылись.
  Галак прокашлялся, сплюнул в сторону. - Рад избавиться от этого вкуса. Спасибо, Ферен.
  Ринт внезапно вздрогнул, плача все сильнее.
  Все натянули поводья. - Хватит на сегодня, - резко сказала Ферен. Соскользнув с седла, помогла спешиться брату. Он сжался вокруг своего страдания; трудно было стащить его с коня. Виль и Галак поспешили на помощь.
  Ринт опустился наземь. Он качал головой, содрогаясь от рыданий. Ферен жестом велела Вилю и Галаку отойти, крепко сжала брата. - Мы бесполезная парочка, - пробормотала она нежно. Обвиним во всем родителей. И довольно.
  Последний всхлип оборвался, обращаясь в смех.
  Они так и сидели обнявшись. Ринт обмяк в ее руках. - Ненавижу его, - сказал он с внезапной силой. Виль с Галаком так и застыли.
  - Кого? - спросила она. - Кого, Ринт?
  - Драконуса. За то, что он с нами сделал... За проклятое путешествие!
  - Теперь он за спиной. Мы едем домой, Ринт.
  Однако брат покачал головой. Вырвался из объятий и встал. - Этого недостаточно, Ферен. Он вернется. Займет место рядом с Матерью Тьмой. Любитель использовать детей и любимых. Зло всего смелее, когда никто не стоит на пути.
  - При дворе у него много врагов...
  - В Бездну двор! Теперь я считаюсь среди его врагов, я буду отговаривать от нейтралитета всех погран-мечей. Консорта нужно изгнать, разбив его власть. Хочу видеть его убитым, зарезанным. Пусть имя его станет проклятием среди Тисте!
  Брат стоял, трепеща - глаза широко раскрылись, но в обращенном на Ферен взоре сверкнуло железо. - Та ведьма была ему любовницей, - продолжил он, утирая слезы со щек. - Что это говорит о Драконусе? О складе его души? - Он подошел к телу Раскана, лежавшему поперек спины лошади. - Спросим сержанта? Беднягу, служившего, так сказать, под защитой своего господина? - Он рванул кожаные ремни, но узлы не поддались; тогда он за ноги стянул мертвое тело с седла, попутно сорвав мокасины, и упал под весом. Ринт выругался, столкнул с себя тело и встал, весь посерев лицом. - Спрашивайте Раскана, что он думает. О своем хозяине- лорде и женщинах, побывавших в его объятиях. Спросите Раскана об Олар, ведьме Азатенаев, которая убила его.
  Ферен перевел дыхание. Сердце бешено колотилось. - Наш нейтралитет...
  - Будет использован во зло! Уже используется! Мы стояли в стороне, и оттого возросли амбиции. Нейтралитет? Видите, как легко он приобретает оттенок трусости? Я буду говорить за союз с Урусандером. Перед всеми пограничными мечами. Сестра, скажи, что ты со мной! Ты несешь видимое доказательство сотворенного этот мужчиной!
  - Нет.
  - Бери монету и отдавай тело - так смотрит Драконус! Он ничего не уважает, Ферен. Ни твоих чувств, ни прошлых потерь, ни ран, которые останутся с тобой навсегда... Ему ничто не важно. Он хочет внучка...
  - Нет! - Голос породил эхо, но каждый отзвук доносился все более плаксивым, жалким. - Ринт, послушай. Это я хотела ребенка.
  - Тогда почему дала отлучить себя от его сына, едва он понял, что ты беременна?
  - Чтобы спасти Аратана.
  - От чего?
  - От меня, дурак.
  Ответ заставил его замолчать; она увидела потрясение, желание понять. И отвернулась, заново охваченная слабостью. - Это я, Ринт, шла по единственно верной тропе, равнодушная к обиженным.
  - Драконус - вот кто завлек тебя в такой мир, Ферен. Ему было плевать, что ты очень ранима.
  - Отрезав меня от Аратана, он спас нас обоих. Знаю, ты так не думаешь. Или не хочешь думать. Тебе хочется навредить Драконусу, как навредил Олар Этили. То же самое. Тебе хочется ударить, чтобы кто-то другой ощутил твою боль. А моя война окончена.
  - Но не моя!
  Она кивнула. - Вижу.
  - Я ожидал, что ты будешь со мной.
  Она повернулась. - Почему? Так уверен, что все делаешь ради меня? Я вот не уверена. Мне не нужно! Мне важнее вернуть прежнего брата!
  Ринт словно начал крошиться перед ее глазами. Опустился наземь, закрывая руками лицо.
  - Возьми нас Бездна, - сказал Виль. - Довольно. Вы, оба! Ринт, мы выслушали твои доводы, мы будем голосовать. Ферен, ты несешь дитя. Никто не ожидает, что ты выхватишь меч. Не сейчас.
  Она качала головой. Бедный Виль ничего не понял, но она не могла его винить.
  - Нас ждет дальняя дорога, - увещевающим тоном сказал Галак. - Утром будем на холмах, там отыщем место для тела Раскана. Красивое место, чтобы упокоить кости. Я вернусь на родину, а потом съезжу в Дом Драконс, чтобы сообщить капитану Айвису, где похоронено тело. А пока что, друзья, разобьем стоянку.
  Ферен поглядела на южную равнину. Там есть путь, далекий и еле различимый, и он привел их в странные земли запада. Там лежит клочок мягкой травы, который изведал тяжесть мужчины и женщины, соединившихся в необоримом желании. Неизменное небо взирает на клочок, на след исчезающих вмятин; ветер гладит ей лицо, стирая слезы со щек, и улетает на далекий юг, и там в ночи снова взъерошит траву.
  Жизнь способна далеко протянуться в прошлое, схватить кое-что и со стоном вытащить в настоящий миг. Даль может породить смирение, и посулы грядущего покажутся недостижимыми. Дитя шевельнулось в утробе, день умер, словно утонув в глухой степи - и если далекий крик прошлого донесется до нее, она встанет на колени и закроет уши руками.
  
  Ринт не смел оглянуться на сестру, увидев такой - на коленях, сломавшуюся от брошенных им слов. Предоставив заниматься лагерем Вилю с Галаком, он сел, смотря на северо-восток, словно пленник собственного отчаяния.
  Мучительно было воображать лицо жены. Представляя ее в мехах, с младенцем у груди, он видел чужачку. Двух чужаков. Руки дрожали. В них до сих пор ощущался жар, словно они еще держали выплеснутое в миг ярости, ярящееся грубым мщением пламя. Он не жалел, что причинил боль Олар Этили; но, вспоминая, видел прежде всего себя - фигуру, обрисованную высоким костром, когда вопли заполняют дым и пепел возносится к небесам жалобой деревьев, агонией почерневших листьев и ломающихся ветвей. Он стоял словно бог, озаренный отсветами несомненной правоты. Свидетель разрушения, хотя сам и устроил разрушение. Такой мужчина не знает любви к детям ли, к жене. Такой мужчина знает лишь насилие, делая себя чужаком перед всеми.
  Мошки сновали в темноте. Позади он слышал, как Виль что-то бормочет Галаку; мимо плыл дым костра, будто змеи из иного мира бежали от наступающей тьмы. Он глянул туда, где осталось завернутое тело Раскана. Высовывались руки, вспухшие и покрытые синими пятнами; ремни глубоко впились в запястья. Дальше упирались в траву мокасины. Да, Драконус поистине щедр на подарки.
  Урусандер найдет путь. Сокрушит безумие, вернув покой Куральд Галайну. Но польется кровь, борьба будет ревностной. Если бы умирали лишь виноватые... их смерти казались бы справедливыми, каждое злосчастное убийство превратилось бы в акт казни. Справедливость - суть воздаяния.
  Слишком долго блаженствовали благородные, наглея в привилегиях и открыто похваляясь властью. Но ценное даром не дается. Привилегия - красивый сорняк, напитанный кровью рабов, и Ринт не видел ничего хорошего в его горьких цветах. Глядел вперед, видя лишь копоть и пламя - единственные оставшиеся ответы.
  Только знатная кровь Драконуса поработила их, заставив унижаться и терпеть подлые обиды. Без титула он такой же, как все. Но они низко кланялись... Кланялись, признавая себя низшими, и раз за разом утверждали чувство превосходства лорда. Таковы ритуалы неравенства, каждому известна его роль.
  Вспомнил он и чепуху наставника Сагандера, отвратительные уроки, которые старик с начала странствия вбивал в голову Аратана. Правые спорят до последнего дыхания, такая в них уверенность - но смертельной обидой сочтут они любое обвинение в эгоизме. Каждая напыщенная речь оканчивается снисходительной тишиной, как будто добродетельным позволено быть надменными.
  Мечами Пограничья становились мужчины и женщины, которые отвергли окостеневшие правила Харкенаса, взыскуя более свежей истины в диких землях на самом краю цивилизации. Они клялись жить по законам старины, связующим все формы жизни... но Ринт начал гадать, не выкована ли вся система клятв на наковальне лжи. Глаза знающего не видят перед собой невинных, ибо нет невинности позади глаз. Первый шаг пачкает девственную почву; первое касание пятнает; первые же объятия ломают хрупкие кости дикости.
  Около Дома Драконс Виль - или то был Галак? - жаловался, осуждая убийство животных. И он же мечтал вонзить в последнего зверя копье или стрелу, принеся избавление от одиночества. Чувство, ошеломляющее своей глупостью и трагичностью. Идиотское молчание может его лишь подчеркнуть. Однако Ринт ощущал истину, чувствовал тяжкие отзвуки - как будто некое проклятие из века в век преследует его род.
  Он готов биться за справедливость. И, если нужно, готов обнажить перед погран-мечами горький самообман так называемого нейтралитета. Жизнь есть война против тысяч врагов, от равнодушия природы до безумной воли народа творить зло во имя добра. Руки его дрожат, как стало понятно, от пролитой крови и от желания пролить еще больше.
  Такова истина, рождающаяся, если ты стоишь как бог, устремив глаза на сотворенное твоей злой волей разрушение. Быть богом означает познать предельное одиночество, но найти в изоляции утешение. Когда стоишь, держа власть лишь в своих руках - насилие становится соблазнительной приманкой.
   "И теперь, дорогой Виль, я жажду копья в спину или стрелы в горло.
  Дай же мне войну. Я ушел от сложных истин к простой лжи, и назад не вернусь.
  Нет греха - закончить жизнь, когда понял, что жизнь потеряна".
  Солнце было алым пятном на западе. Позади Галак объявил, что ужин готов. Ринт встал. Оглянулся на сестру, но та не отреагировала на приглашение. Подумав о растущем внутри нее ребенке, он ощутил лишь грусть. "Еще один чужак. Заморгает и закричит в новом мире. Невинный лишь до первого вздоха. Невинный, пока не подаст свой отчаянный голос нужда. Звук, который все мы слышим и будем слышать до конца жизни.
  Какой бог не сбежал бы от нас?"
  - Мы не одни, - сказал Виль, напрягаясь и вытаскивая клинок.
  Пять зверей приближались с запада. Высокие как лошади, но более грузные - явные хищники. В черном меху, головы опущены, на шеях пояса с железными лезвиями. Над ними клубилась туча насекомых.
  - Спрячь оружие, - велел Ринт. - Джелеки.
  - Я знаю, кто они, - буркнул Виль.
  - И у нас мир.
  - У нас тут, Ринт, четверо одиноких погран-мечей на равнине.
  Один из огромных волков держал в зубах тушу антилопы. Она казалась мелкой, словно заяц в пасти охотничьего пса. Ринт покачал головой. - Убери оружие, Виль. Если бы они хотели убивать, уже бросились бы на нас. Война окончена. Они были побеждены и, как все побитые псы, послушаются наших приказов. - Впрочем, во рту у него было сухо.
  Лошади беспокойно задвигались, когда Солтейкены подошли близко.
  Ринт ощутил, будто что-то жгучее попало в глаза; четыре существа расплылись, словно таяли в сумерках - только чтобы превратиться в закутанных в шкуры дикарей. Помедлили, снимая пояса; тот, что тащил тушу, закинул ее на плечо. Облако гнуса чуть поднялось, но тут же спустилось снова.
  Во время войн выпадало немного случаев взглянуть на Джелеков в прямоходящей форме. Даже когда нападали на их деревни, мирные жители перетекали, чтобы быстрее бежать; Ринт помнил, как загонял многих, пришпиливая к земле копьем, слыша стоны боли и щелканье челюстей. Волки, готовые стойко сражаться и умирать, невольно вызывали восхищение. Один на один они были даже опаснее Форулканов, но, собравшись в армию, становились порядком бестолковыми. Джелеки всего опаснее были в мелких стаях... как та, что оказалась в дюжине шагов от стоянки.
  Теперь же Ринт смотрел и видел пятерых дикарей, грязных и вонючих, почти голых под шкурами. Тот, что нес антилопу, выступил вперед и бросил тушу. Показав в улыбке нечистые зубы, сказал, гортанно искажая наречие Тисте: - Мясо для вас, четверо погран-мечей. - Темные глаза уставились на Виля. - Мы видели блеск твоего клинка, позабавились. Но где твоя память? Война ведь окончена - или нет? - Взмах руки. - Вы пересекли землю Джелеков, мы позволили. Пришли как хозяева, с угощением. Но если скорее желаете драться, ну, мы с радостью примем вызов. Даже готовы стоять против вас на двух ногах, чтобы сравнять шансы.
  Ринт ответил: - Ты предлагаешь мясо для нашего костра. Присоединишься к трапезе, Джеларкан?
  Мужчина засмеялся: - Именно. Мир и заложники. Как челюсти на горле. Мы не пошевелимся, пока не придет время рабу стать хозяином, а оно еще не пришло. - Оглянувшись на спутников, он велел им подойти. И снова глянул на Ринта. - Я Раск, кровный родич Саграла из клана Деррог.
  - А я Ринт, со мной Ферен, Виль и Галак.
  Раск кивнул на его сестру: - Можно попользоваться ночью?
  - Нет.
  - И ладно,- пожал плечами Раск. - Правду говоря, мы не ожидали разрешения. Так не принято у Тисте. Но если не ее в обмен на мясо - какой дар ты предложишь?
  - Будет обмен, Раск, но в другое время. Если вам не нравится, можете забирать подарок вместе со словом. Какой же это "подарок"?
  Раск захохотал. - Расскажи тогда погран-мечам о моей щедрости.
  - Обязательно. Галак, займись тушей. Раск, Галак умело обращается с разделочным ножом. Вам точно останется годная шкура.
  - Полезные рога и полезные кости. Да. И полные животы. Хорошо. Мы садимся.
  Остальные Джеларканы подошли вразвалку и сели напротив мечей, образовав неровный полукруг. В отличие от Раска они казались молодыми и, похоже, не знали языка Тисте. Вожак присел на корточки, улыбка не покидала грязного лица. Получив отказ, он не смотрел в сторону Ферен, чему Ринт был только рад.
  - Мы не согласны были давать заложников, погран-мечи, - сказал Раск. - Нас заставили. Все отличные щенки. Если вы им повредите, мы вырежем Тисте и сравняем Харкенас с землей. Разгрызем ваши кости, зароем черепа. Обгадим ваши храмы, разграбим дворцы.
  - Никакого вреда заложникам, - уверил его Ринт, - пока вы будете держаться своего слова.
  - Так твердят Тисте. Даже Джагуты нам так сказали. Но теперь, слышно, Тисте убивают Тисте. Вы стая слабого вожака, слишком многие рвутся занять его место. Кровь на губах, клочья меха на земле - вот что такое Куральд Галайн.
  Ринт твердо уставился на Джелека. - Мы давно в отлучке. У вас лишь слухи, или ты сам видел всё это?
  Раск шевельнул плечами. - Война несется по ветру, заставляя дыбиться шерсть. Мы видим, как вы раните себя, и ждем случая ударить.
  Виль взвился: - Так вы соблюдаете слово!
  - Мы боимся за безопасность щенков, погран-меч. Как ты за своих.
  - С такими соседями, - возразил Виль, - есть резон бояться.
  - Теперь нет, - продолжал улыбаться Раск. - Мы живем в новом мире, погран-меч. В мире пустых хижин и пустых земель. Часто видим ваши охотничьи партии, бессовестно рыщущие по нашей стране в поисках последних диких зверей. Когда уйдут звери, что будут есть Джелеки? Траву? - Он кивнул. - Мир. Верно, сплошной мир. Так написано на белых костях старых стоянок.
  Галак рубанул по ляжке антилопы.
  - С тобой щенки, - кивнул Ринт на молодых Солтейкенов.
  - Учу охотиться. Но выучились они, как голодать, и поняли, что же мы потеряли. Однажды они станут жестокими убийцами, поймают ваш запах и уже не упустят.
  - Если вы голодны, зачем подарки нам?
  Раск скривился: - Как пристало хозяевам. Вы, Тисте, не понимаете чести. Всего четыре дня назад погран-мечи собрались и въехали на наши земли. Услышали о стаде бхедринов, пришедшем с севера, и решили устроить бойню. Скакали мимо деревень, смеялись, отгоняя наших воинов от мест забоя. А убив сотни зверей, предложили нам дары? Нет. Как всегда, они объявят своими и мясо, и кости, и шкуры. Увезут далеко. Мы следим. Мы улыбаемся. И запоминаем всё.
  - Селениям Пограничья нужно мясо на зиму.
  - Задолго до войны вы брали в наших землях что хотели. Мы устроили войну...
  - И проиграли!
  Раск снова заулыбался, кивнув. - Проиграли. А вы решили, будто выиграли. Но когда уйдет последний зверь, наполнит ли победа ваши животы? Будет она менее горькой, чем наше поражение? Что имеешь, умножай. Но Тисте не понимают. Вы истощаете то, чем владеете, потом кидаете взоры через границу, решая забирать снова - забирать у других.
  - Я охотился в вашей стране, - сказал Виль. - И не видел молодняка, только места забоя.
  - Значит, плохо смотрел. Мы берем слабых, оставляя сильных.
  - Вы берете любого зверя, - сказал Виль.
  Раск засмеялся. - Нас победили. Мы учились вашим путям, но зимними ночами вокруг воют только призраки. Вы убили тысячи, сделали нас малочисленными. Вот ирония: вы вернули нас в давние дни. Ныне мы размножаемся редко, оставляем только сильнейших щенков. Когда умрут все Тисте, мы разведем стада, пока они не превзойдут числом древность, и каждый день будет похож на прошлый день, и мы познаем довольство. - Он воздел руки. - Так мы мечтаем. Но затем... ваши охотники лезут через границы, и мудрейшие видят истину. Ваш язык - язык смерти, и нам придется ответить.
  Мясо уже шипело на шампурах. Надвигалась ночь. Ринт отогнал слова Раска, вгляделся в пламя. Казалось, он видит лицо ведьмы - искажено болью, рот зияет в бесконечном вопле, неслышном, но отдающемся в костях. Хотелось бы ему провести ночь в одиночестве, без лишней болтовни. Поскорее лечь в постель. Но пришлось встретиться с полуживотными, чьи улыбки лишены юмора, чьи черные глаза напоминают о волках.
  - Раск, - спросил Галак, - когда еще вы видели охотников - мечей?
  - Охотников, мясников, свежевателей. Костоломов. Псы, лошади, мулы и волы с телегами. Однажды их будет целая армия. Едут с оружием, настороже, разведчики выслеживают наших. - Он помахал грязной рукой. - Наши разведчики ходят в ночи, оставаясь невидимыми. Мы заметили армии на той стороне реки. Одна въехала в Абару Делак. Вторая собирается на холмах у Дома Драконс...
  - Армия лорда, - сказал Галак. - Отвечай же: давно ли это было?
  - Мне не интересны твои вопросы. Я говорю, что желаю. У вас началась гражданская война. Мы радуемся, чуя дым в воздухе, ищем в небе стервятников. Прежде вы убивали нас, но сейчас режете друг друга. Мы довольны.
  Вскоре туша была разделана до костей. Галак скатал шкуру антилопы, предложив Раску, как и рога, и длинные кости. Джаларкан с кряхтением встал, подав знак остальным.
  - Горькая компания, - провозгласил он. - Мы вернемся в ночь. Помните нашу доброту, погран-мечи, и расскажите тем охотникам. Пусть научатся вежливости.
  - Это мысль, - согласился Ринт. - Не лучше ли нам работать вместе. Охотиться на великие стада, деля добычу.
  - Ринт, нет никаких великих стад.
  Фигуры отдалились от костра и пропали. Виль плюнул в пламя. - Думаю, вранье, - прорычал он. - Насчет всяких армий. Хотел вызвать тревогу и страх.
  Галак сказал: - Мы точно знаем об армии Дома Драконс. Как он и описал, Виль. Похоже, в его словах было много правды.
  - Абара Делак? К чему армии, мятежной или какой иной, занимать Абару Делак?
  - Мы не знаем, - согласился Ринт, желая покончить с дебатами. - Слишком давно мы были вдалеке. К чему напрасные догадки? Слушайте. Животы наши полны впервые за несколько месяцев. Давайте поспим, чтобы утром быстро уехать.
  - Надеюсь, - сказал Виль, - тем охотникам повезло.
  
  Лейтенант Рисп изучала угловатый силуэт - крепость Райвен. На единственной вздыбившейся над скопищем домишек башне виднелся одинокий слабый свет в окне под самой крышей. Ей рассказывали, что вокруг этого древнего форта насыпана низкая земляная стена. Напав на крепость, армии придется спускаться в уступы рвов, образующих предательский лабиринт у стены - пока защитники пускают стрелы - и толпиться в узких проходах с неровной почвой. Даже отступить будет трудно. И хорошо, решила она, что враг не подозревает об угрозе снаружи.
  Селение подле крепости полукругом обложило холм, дома разбегались до самых общинных выпасов. Рисп почуяла дым в холодном ночном воздухе. Повернулась в седле, щурясь на ожидающих приказа солдат. Те вынули оружие, пока положив поперек седел. Никто не говорил; изредка слышался скрип доспехов или фырканье лошади.
  За ее отрядом в низине вдоль дороги ждут другие каре, столь же молчаливые. По самой дороге капитан Эстелла поведет главный отряд, ее муж будет справа. Одна мысль вызвала во рту Рисп горечь. Однако она сказала себе: Силанн - не моя проблема, если Эстелла продолжает тянуть с неизбежным... ну, она ответит перед Хунном Раалом. Сегодня Рисп довольна, что нашлись командиры повыше чином. Но, что еще приятнее, амбиции Эстеллы обречены на неудачу: никогда ее не повысят, не пригласят в круг лучших офицеров Легиона.
   "Глупая женщина. Все ради любви. Все ради дурака, которому лучше собирать овощи, нежели держать меч. Ты не только не казнила его, но даже не отстранила. Теперь все мы должны терпеть некомпетентность и молиться Бездне, чтобы вы нас не погубили. Когда командование перейдет ко мне..."
  Сержант кашлянул, поравняв коня с ее скакуном. - Сир, многим из нас не по себе.
   "И я вас знаю. Твои дни сочтены, сержант. Твои - и твоих старых дружков". - Нужно разделить врагов, - сказала она, пожимая плечами. - Обман есть насущный компонент военной тактики. Более того, какой достойный уважения командир не воспользуется преимуществами неожиданности или вражеской ошибки?
  - Вражеской, сир? Уверен, они там не ведают, что стали кому-то "врагами". Та самая ошибка, сир?
  Она расслышала его неловкость и развеселилась. - Одна из.
  - Бойцов там мало, - кивнул в сторону крепости сержант. - Будет достаточно оккупации, чтобы погран-мечи перестали быть угрозой Легиону. Мы будем держать под стражей их семьи!
  - Верно. Но придется выделить значительные силы для удержания заложников, и непонятно на какой период.
  - Мало кто будет сопротивляться, - возразил сержант. - Они держатся нейтралитета. А мы дадим повод от нейтралитета отказаться.
  - Точно, - согласилась она.
  - Тогда... не понимаю.
  - Знаю. Тебе и не нужно, сержант. Выполняй приказы и всё.
  - Если бы знать, сир, что вы задумали. Тогда было бы меньше шансов ошибиться.
  - Сержант, в селении не случится ничего, способного вызвать мой гнев. - Она оглянулась. - Кроме неподчинения приказам.
  - Мы не посмеем, сир, - прорычал сержант.
  - Разумеется. - Но, говоря, Рисп слышала пустоту своих слов. Трудно сказать, от кого исходят эти приказы. Новая игра Хунна Раала, или лорд Урусандер наконец сам вышел в поле? Где Оссерк? Насколько можно судить, весь план мог уже умереть где-то вдалеке. Безжизненные глаза Раала на грязном поле или на колу над стеной Цитадели... и тогда они готовятся сейчас свершить преступление неслыханной жестокости. Она сознавала, что и сама встревожена тем, что предстоит сделать.
  В любой кампании возможны просчеты. Тисте не раз стояли на краю провала в войне против Форулканов, когда ошибки или отсутствие связи приводили части не туда, куда следовало. Нет ничего труднее, нежели связывать армии, совершая маневры на столь обширной территории. Убедиться, что все действуют эффективно и в согласии - главный вызов командующего. Потому офицеры особенно довольны, когда удается собрать силы в единый кулак. Конечно, все меняется с началом боя. На поле самыми важными становятся капитаны и их подчиненные.
  Она смотрела на далекую крепость, на одинокий огонек в верхнем окне. Кто-то заснул в мягком кресле, а свеча еще не догорела? Или там стоит стражник, бдительно озирая окрестности? Впрочем, маловероятно: при свете внутри трудно было бы видеть что-то в наружной тьме. Возможно, священник или ученый работает всю ночь, бормоча под нос, проклиная плохое зрение и ломоту в костях.
  Рисп чувствовала холод, принесенный ветром с северных гор.
   "И пусть мечи сидят в этом далеком, холодном месте".
  - Сир, - сказал старый сержант.
  - Чего еще?
  - Закончив здесь, мы вернемся и осадим Дом Драконс?
  Она вспомнила день и ночь, в течение которых они стояли лагерем на самом краю поместья. Домовые клинки лорда выехали всей силой, как бы бросая вызов незваной армии у порога, но Эстелла осталась равнодушной к жесту. Она послала гонца к командиру клинков, уверив, что Легион не намерен творить насилие во владениях Консорта.
  Капитан домовых клинков остался неудовлетворен ее заверениями, держал свои силы в полной готовности и даже сопровождал их колонну, когда они уходили на север. Лорд Драконус собрал отличное войско, тяжело вооруженное и дисциплинированное. Рист радовалась тому, что клинки консорта не значатся среди ее целей.
  - Сир?
  - Нет, сержант, мы не вернемся к Дому Драконс. Мы уже сделали, что нужно: оставили след, ведущий к имению.
  На дороге раздался шум; Рисп оглянулась, видя, как авангард поднимает высокие флаги со знаками Дома Драконс.
  Сержант чуть слышно выругался. - Когда с нас сняли мундиры, я думал - позор падет на отрицателей. Теперь я вижу игру.
  - Нужен обман, - заявила Рисп. - Более того: нужно, чтобы враги сцепились в драке.
  - Но будут уцелевшие.
  - Глупо было бы думать, что никто не переживет резни. И да, мы должны позаботиться... - Она поглядела ему в глаза. - Нужно сделать всё, что требуется.
  - Да, сир.
  - Как понимает каждый солдат.
  Он кивнул и принялся теребить ремешок шлема.
  От взвода к взводу пронеслась команда к наступлению. Солнце начало всходить за их спинами, медно-красное над дымом лесов. Она приготовила копье. "Первая моя битва. Первое столкновение. Сегодня я впервые пролью кровь". Во рту пересохло, сердце колотилось в груди. Она ударила пятками по бокам коня, начиная движение.
  
  Криссен позволила свитку упасть на пол к дюжине других и протерла руками глаза. Она ощущала утомление разума и слабость плоти, но поток возбуждения не угасал. Отныне сомнений не осталось. Сорок лет назад она странствовала среди Джеларканов, посещала горные твердыни и далекую тундру. От клана к клану, на запад, пока не оказалась среди великанов Тел Акаев, Хранителей Песен; оттуда направилась на юг, в страну Джагутов. Она собирала сказания, легенды и песни Джеларканов и Тел Акаев, читала вдохновенные и просветленные книги Джагутов - тех времен, когда Владыка Ненависти еще не уничтожил их цивилизацию, а с ней и оригиналы сочинений.
  В любой сказке можно найти истину, тусклую, словно мозаика из речных камней. Нужно лишь высвободить ее из ловушек пустословия и поэтических преувеличений. Среди древних гимнов, запертых в исключительной памяти Тел Акаев, ждут тайны.
  Криссен теперь понимала Первую Эпоху, если не в подробностях, то хотя бы в грубом приближении. Все начинается с Азатенаев, бродящих по мирам в обличье смертных, хотя на деле они боги. Они приводили вещи в движение, движимые любопытством; часто любопытство угасало и процесс оставлялся на волю рока. Они проявляли извращенные наклонности. Они смотрели один на другого с равнодушием или подозрением, но, встречаясь, обычно выказывали великую симпатию. Они держались неписанных законов святости, территориальных интересов и свободы, они играли с силами, словно дети с куклами.
  Не будучи уверенной, он подозревала: один из них сотворил Джагутов. Другой ответил, создав Тисте. Тел Акаи и, вероятно, Бегущие-за-Псами - все созданы волей Азатенаев. Созданы как игровые фигуры вечного соревнования с загадочными критериями победы и непостижимой стратегией. Они редко показывали, каков их личный интерес в игре.
  Но как они стояли вне времени, так и время оказалось невосприимчиво к манипуляциям и теперь, наконец, они начали страдать от неудобств. Дела их умножились, каждое обладает своим весом. Она уверена: Джагуты создали Джеларканов, усовершенствовав полученный от Азатенаев дар Солтейкенов. Среди Бегущих теперь есть Гадающие по костям, шаманы столь могущественные, что готовы бросить вызов Азатенаям. Боги восстают среди сотворенных народов - новые боги. Всякий контроль Азатенаев над творением рвется в клочья.
  Она слышала о загадочной Азатенае, что пришла в Харкенас; уже сейчас среди жрецов и мудрецов растет понимание: неведомые силы доступны касанию смертных. Мир меняется. Игра выпала из рук игроков.
  Криссен видела перед собой начало новой эры, в которой сотворенные народы смогут определить собственные правила.
  Услышав какой-то гулкий шум снаружи, она встала, прогибая поясницу, и подошла к единственному окну. Рассвет уже сделал небо белесым. Выглянув, она увидела сотни всадников, летящих к селению внизу.
  И долгое мгновение таращила глаза, не в силах понять, что же видит. Всадники разливались по улицам, по переулкам и проходам. Она видела появляющихся из домов поселян, кто-то уже бежал от всадников.... Затем последовал блеск железа, тела падали в грязь.
  Как фигуры на доске. Действия и противодействия. Фигуры падают. Она смутно различала вопли; первый столб дыма поднялся в утреннее небо.
  Не дано ей было мастерского владения словом, как Галлану. Чем дольше она смотрела, тем меньше слов, бледных и бессильных, прокрадывалось в ум. Ученую даму идеи вдохновляли сильнее, нежели их претворение в жизнь. Вложить мысль в слова, записать их на пергамент - это всегда было трудом.
   Даже в голове мысли об Азатенаях были почти бесформенными - скорее впечатления и странные приливы эмоций. Вечная неудача в попытке поженить воображение и прагматику. И теперь, созерцая резню внизу, видя, как первые налетчики ползут по ступеням крепости Райвен - постройки беззащитной и почти необитаемой - она не смогла превратить эти детали в стремление бежать.
   "Новая эпоха пришла. Как вы не видите? Как вы не понимаете? Я сделала открытия. Они там, в сказаниях и песнях. Такие открытия!
  В крепости даже не заперты ворота".
  
  Инстинкты ревели как звери; теперь Рисп моталась в седле, копье громко лязгало по мостовой, удары отдавались в спине. На острие был насажен мальчишка лет пяти. Он выпрыгнул из-за телеги с тряпьем, прямо на пути, она ударила бездумно - и теперь неловкое тело нанизано, болтая ногами и руками, отягчая ее.
  Из горла вырывался всхлип, звук ужаса. Она закусила губы. Наконечник снова вонзился в щель меж камней, и она расслабила руку, отпустила древко. Прямо впереди была женщина на сносях - тянула за собой двух детей, убегая в переулок.
  Нечто холодное и пустое унесло из головы Рисп все мысли; она ощутила, как рука хватает длинный меч, как блестит впереди лезвие.
  Настигнув троих, она увидела, что женщина толкает детей вперед, крича: - Бегите! - и разворачивается, прыгая под копыта лошади.
  Столкновение заставило ее взлететь, ударившись о мостовую.
  Лошадь споткнулась и заржала. Передние ноги подломились. Падая, Рисп вынула носки из стремян и вылетела из седла. Упала на землю правым плечом, услышала, как звенит выпавший из онемелой руки меч, и остановилась у стены. Подняла голову: сержант проскакал мимо, рубанув одного из детей - тот упал без звука, второй, девочка лет четырех, помчалась с упавшей сестре и оказалась в досягаемости сержантова клинка. Он рассек ей затылок; девочку упала словно кукла.
  С трудом поднявшись, Рисп подобрала меч в левую руку и неловко приготовилась к бою. Только сейчас различила она рукоять ножа, утонувшего в груди умирающей лошади. Ярость взяла свое - она пошла на беременную женщину. - Ты убила мою лошадь!
  Женщина подняла глаза, лицо исказилось. Она плюнула в Рисп.
  Та принялась рубить - взмах за взмахом.
  Позади сержант остановился, разворачивая коня в тесном переулке. Кажется, он что-то крикнул, но тут фигура спрыгнула с крыши слева, ударив ветерана и стащив с седла. За миг до падения на мостовую брызнула кровь; фигура присела на корточки, сверкая на Рисп глазами.
  Молодая женщина лет шестнадцати. Вытащив длинный нож из груди сержанта, она пошла на Рисп.
  Чувствительность возвращалась в правую руку, лейтенант торопливо перехватила клинок, но плечо болело, хватка оказалась слабой. Она шагнула назад.
  Девушка оскалилась. - Ты в доспехах и всё такое! Не беги, подлая убийца!
  Еще один верховой показался позади Рисп, но он продвигался медленно - павшая лошадь загородила проезд. - Назад, сир! - рявкнул он. - Оставьте сучку мне!
  Она поняла, что это приятель сержанта, Бишим. Лицо под шлемом стало почти черным от ярости. Соскользнув с коня, он заслонился щитом и выставил меч. - За Дерава я тебя покромсаю.
  Девушка засмеялась. - Давай, подходи.
  Бишим атаковал, взмахивая мечом. Девушка ухитрилась проскользнуть мимо щита и схватилась за задний край - щит опустился под весом, и она ударила ножом в шею. Кончик вырвался с противоположной стороны, породив фонтан крови. Едва Бишим упал на колени, девушка резанула по сухожилию бицепса правой руки и захохотала, слыша лязг упавшего оружия. Затем перешагнула умирающего, двигаясь к Рисп.
  Лейтенант бросила в нее мечом и побежала, хватаясь за узду коня Бишима. Животное отделило ее от девушки в узком переулке, но она понимала: остается лишь несколько мгновений, чтобы спастись.
  Девушка рванулась и, оттолкнувшись от стены, вскочила на спину коня. Нож метнулся вниз, и Рисп ощутила резкую боль в руке. Пошатнувшись, она с недоумением увидела, что пропала кисть, начисто отрезанная у запястья, и кровь льет потоком. Со стоном привалилась к стене. - Не надо, - сказала она.
  Девушка кувыркнулась над конской головой, приземлившись на ноги. - Не надо? Чего не надо? Я меч Пограничья. Вы напали на нас. Чего же мне нельзя делать?
  - Я выполняла приказы, - взмолилась Рисп, колотя пяткой по стене, словно надеялась пробиться на ту сторону.
  - Драконус не то гнездо пнул, - сказала девушка.
  Рисп потрясла головой. - Не... не так, как ты думаешь! Пощади меня и отведи к командиру. Я объясню всё.
  - Командиру? Ты ничего не понимаешь. Сегодня, здесь в переулке командир - я!
  - Прошу!
  Девушка сделала шаг. Она была поразительно тощей, скорее походя на мальчишку, и в глазах ее нельзя было прочесть ничего.
  - Я объясню...
  Нож вошел в шею сбоку, словно серебряное пламя. Задохнувшись, она ощутила, как поворачивается лезвие... девушка перерезала трахею и сухожилия, шлем звякнул о камень. Горячая кровь заполнила легкие, она тонула.
  Девушка еще миг смотрела на нее, потом ушла.
  Рисп пыталась повернуть голову, проследить отход убийцы, но ощущала лишь, как затылок скользит вниз. Она видела обрубок руки. Кровь перестала хлестать. Солдаты переживали и не такое. Придется учиться фехтовать левой. Нелегко, но она молода - когда ты молод, многое возможно. Столь многое.
   "Вряд ли ей шестнадцать. В шестнадцать она ушла бы с охотниками. Пятнадцать".
  Потребность дышать уже стала отдаленным воплем в мозгу, и она с легкостью игнорировала этот зов. Потом накатил черный туман, глотая всё, и пришло время уходить.
  
  - Мы думаем, она упала с лестницы, - сказал солдат.
  Капитан Силанн осматривал тело женщины, лежавшее у подножия крепостной башни. - Криссен, - сказал он. - Ученая высочайшей репутации.
  Солдат пожал плечами, пряча меч. - Жизнь полна случайностей, - отозвался он, направляясь дальше.
  Силанн ощутил тошноту. - Высочайшей репутации, - прошептал он. - Что она делала здесь? - Не сразу решился он встать на колени рядом с телом. Голова повернула под невозможным углом; глаза прикрыты, губы раздвинуты, виден кончик языка. Руки выпачканы угольной пылью или порошком, в который порой превращаются старые чернила.
  Солдат вернулся. - Никого в живых, сир. Это место уже было почти покинуто. Пора пускать огонь.
  - Конечно. - Силанн всё еще изучал женское лицо.
  - Хотите, сир, мы заберем тело? Ну, для достойных похорон.
  - Нет, костер размером в башню сойдет. Наверху что-то было?
  - Нет, сир. Ничего. Пора уходить - нужно напасть еще на одну деревню.
  - Знаю, - бросил Силанн. Выпрямился и пошел за солдатом.
  По крепостной дороге прибыла жена с передовым отрядом. Бедра ее были забрызганы кровью. Силанн хорошо знал это выражение лица. Сегодня ночью будет страстное соитие, доходящее до границ боли. Как она объяснила однажды, привкус жестокости после дня убийств.
  - Лейтенант Рисп мертва, - объявила Эстелла.
  - Какое невезение, - сказал Силанн. - Раненые есть?
  - Мало. Убитых семеро. Похоже, в селении оставался один меч - женщина, кажется. Мы ее не нашли.
  - Ну, это хорошо, - отозвался он. Увидев омрачившееся лицо, поспешил добавить: - Свидетель. Ведь этого мы хотели?
  - Смотря что ты выдумал, муженек, - сказала Эстелла хорошо знакомым тоном: словно объясняется с недоумком. - Лучше бы перепуганная повивальная бабка или кухарка. - Она повернулась в седле, оглядывая деревню. Дома уже горели в пяти-шести местах. - Нужно выжечь всё. Каждый дом. Своих оставим, но с обезображенными лицами. Чтобы никто не узнал. - Она глянула на Силанна. - Предоставляю это тебе и твоей роте. Догоните у Хилфута.
  Силанн понял, что это название следующей деревни, и кивнул. - Сделаем что нужно.
  - Еще бы. - Эстела взялась за поводья.
  Она отказалась казнить мужа. Силанн понимал, среди солдат это восприняли как слабость. Один он знал, как близка она к перемене настроения, и постоянно волновался. А вот гибель лейтенанта Рисп вызвала восторг, ведь это она была источником болтовни про казни и прегрешения. Это ее отряд привез отрезанную голову одного из гонцов Хунна Раала; Силанн до сих пор проклинает имя Грипа Галаса, хотя проклятия несутся на волнах страха.
  Жена махнула рукой и увела отряд.
  Оглянувшись, он заметил выходящий из узких окон башни дым. Из двери повалил целый столб. Не так просто сжечь такие здания, они почти целиком каменные. Он повернулся к солдату. - Надеюсь, ты уверен, что она выгорит дотла.
  Солдат кивнул, потом пожал плечами: - Никто здесь жить не захочет, сир.
  - Тогда в деревню. Займемся ею.
  - Да, сир.
  - Хочу взглянуть на тело лейтенанта.
  - Сир?
  - Отдать дань уважения.
  
  Капитан Халлид Беханн, решил наставник Сагандер, крайне неприятный тип. Миловидный, с короткой стрижкой, дерзкий взором - что, по неким странным резонам, нравится женщинам. Сомнения нет, он может очаровывать... но его замечания слишком уклончивы, на грани неуважения. Сагандер удивлялся, что капитан Тат Лорат делит его палатку. Ее красота заставляла наставника неметь; когда он смотрел на нее - смех в глазах, вечно готовые растянуться в улыбке пухлые накрашенные губы - ему казалось невозможным, что она наслаждается убийствами и, того хуже, держит при себе дочку от первого мужа, занимаясь...этим.
  Они сидели в штабном шатре: два капитана и Сагандер. Темные глаза Халлида Беханна блестели, полнясь какой-то скверной радостью. Рядом Тат Лорат снова наполняла кубок, пунцовые щеки соперничали яркостью с тусклым светом фонаря.
  - Вижу, - сказала она неспешно и чуть невнятно, - вы поражены немотой, наставник. Уверена, редкий случай. Восхищены моим великодушием? Славный сир, даже сейчас горящий монастырь бросает отсветы на стенку шатра за вашей спиной. Верно, монахи дрались с непривычным мужеством и потери наши велики, несмотря на ваше предательство... но гнездо отрицателей уничтожено и мы наградим вас с готовностью.
  - Возможно, - криво улыбнулся Беханн, - наставник предпочитает мальчиков.
  Совершенные брови Тат взлетели: - Так ли, наставник? Тогда, уверена я, мы найдем...
  - Нет, капитан, не так. - Сагандер опустил глаза. Он едва балансировал на походном стуле, одноногость мешала прочно удерживаться на кожаном сиденье. Диспропорция тела казалась ему болезнью, поразившей весь мир. - Никто не сдался?
  Халлид фыркнул: - Почему вас должна тревожить участь отрицателей? Вы показали старый проход ко второму колодцу. По вашему приглашению мы устроили резню насельникам. Но я готов заверить: никто не встал на колени. Разве чтобы повнимательнее рассмотреть землю, на которую придется падать.
  - А Мать?
  - Умерла. В самом конце. - Улыбка стала шире.
  - Значит, - встряла Тат Лорат, - вы находите мою дочь непривлекательной?
  - К... капитан, - заикнулся Сагандер, - она ваша единственная соперница.
  Тат лениво закрыла глаза.- Я это отлично знаю.
  В тоне ее было что-то подозрительное. Сагандер поспешил снова опустить глаза.
  - Мы устали от вашей нерешительности, - сказал Беханн. - Не думайте, что она не привычна к своей роли. Она не девственница, она вполне созрела. Сношений с детьми мы не одобряем: для солдата это тяжкое преступление, караемое кастрацией или, в случае женщин, прижиганием грудей. Ну же, принимаете предложение или нет?
  - Весьма щедрое предложение, - пробубнил Сагандер. - Я... я рад согласиться.
  - Тогда вперед, - велела Тат Лорат. - Она ждет в своей палатке.
  Как всегда, встать было тяжким трудом. Опираясь на костыль, он сражался за равновесие. Тяжело вздыхая от усилий, направился в сторону от командного шатра.
  Запах дыма заполнял воздух, носился по улицам Абары Делак. Тут и там шагали повзводно солдаты Легиона, громко гогоча и шумя после битвы - хотя немало оказалось и молчащих, для которых оторваться от убийств было второй битвой, полной тоски. Сагандер видел в них дикарей, полных зверских желаний и тупостью превосходящих быков. Каждая цивилизация рождает таких тварей. Он мечтал о времени, когда от них удастся избавиться. Цивилизации, вечно готовой хвататься за мечи, не стоит хвалиться своими достижениями.
  Нет, единственная надежда на смирение - во всеобщем разоружении. Так окончится эра физического насилия. Он знал, что сумеет отстоять своё в обществе, которому достаточно слов, в котором победы измеряются согласием и достигаются размеренными дебатами. Но здесь, на улочках жалкой деревни, господствуют погромщики, пьяные от эля и смерти, и на лицах их читается лишь звериная хитрость. Таких не переспоришь: не хватит аргументов, и они прибегнут к помощи многочисленного оружия. Не Галлан ли сказал что-то вроде: "Идиот ставит знак препинания острием клинка"?
  Он ковылял к палатке, где ждала дочь Тат Лорат. Стыд сопровождал его, шагая след в след. Ночь забрала сотню или больше жизней, и вся кровь на его руках. Было бы хуже, будь он здоров - не таким калечным, страдающим от боли ничтожеством. Тогда не было бы извинений, оправданий измене, свершенной раненым сердцем. И все же он готов ступать на пути, ведь в конце ждет самое желанное: мщение лорду Драконусу и жалкому его щенку, сыну-ублюдку.
  В конце концов, Легион знает врага своего.
  У палатки он ухватился рукой за полог. Звук изнутри заставил помедлить. Через миг длинные пальцы показались, оттягивая тяжелый брезент. Сагандер поднырнул и ввалился внутрь. Поняв, что не смеет взглянуть на нее. - Прости меня, - шепнул он.
  - За что? - спросила юная женщина. Она стояла близко, но была в тени. Одинокая лампа с коротким фитилем давала мало света. Он ощутил розовую воду в ее дыхании.
  - Я стар. Я потерял ногу и... ах, прошу, не насмехайся надо мной - я ни на что не способен.
  - Зачем же принял меня как награду?
  - Прошу... Я хотел бы сесть.
  Она указала на койку. Отводя взор, он прошел туда. - Я не глупец. Мать видит в тебе соперницу и готова использовать, даже навредить тебе. Сломать, унизить. Ищи способ избавления.
  Дыхание ее было нежным. Казалось, он ощущает тепло тела - хотя вряд ли. - Я не стою на грани гибели, наставник Сагандер. Мать может только проиграть. Потому что она стара, а я молода.
  - Но она торжествует, бросая тебя в руки мужчин, а иные могут быть пошлыми и даже жестокими.
  - Никто не смеет, и так будет впредь. Я не моя мать, наставник. Не слишком высоко ценю того, что отдаю. Нужно лишь подождать.
  Дрожа, он поднял голову и встретил ее взор. Острый, не замутненный. Полный сочувствия, но не уважения. Да, эта женщина научилась себя сохранять. - Если понадобится помощь, Шелтата Лор, - сказал он, - я твой.
  Она улыбнулась. - Осторожнее с посулами, наставник. Что ж, если ты не способен заниматься любовью... не будешь ли рад провести ночь в женских объятиях?
  
  "Этот ее прикончит! Настоящая красотка, Жижа, и вся твоя!" Голос солдата смеялся в голове Нарада, он отмеривал словами шаги, пока рота двигалась по дымному лесу. Слова согнули его спину, когда Легион стал лагерем на ночь и он сидел лицом в сторону от костра, бесконечно ощупывая выпуклости и вмятины лица. Они отзывались в темноте, когда он спал на сырой земле и мошки зудели, спеша выцедить кровь со всех открытых мест. Во снах он снова ощущал ее в объятиях, кожа невозможно мягкая и еще теплая - он знал истину, что бы ни говорили - как она поддалась ему, неловкому, и ответила взаимностью.
  Нет, она уже ничего не чувствовала. Он повторял это себе вновь и вновь, словно мог заглушить насмешливый голос солдата, мог установить равновесие жестокости и милосердия. Даже это стало наваждением: он не мог понять, где что. Милосердие и жалость в гнусном предложении солдата, жестокость в согласии Нарада? Не пытался ли он быть нежным, коснуться ее мягко? Не бросил ли свое тело, как щит, заслоняя ее от смеха и подлых жестов, от жадных глаз?
  Что вынесли они из того дня, из того зала, когда надругались над бедной невестой? Не раз начинал он ощущать себя частью своры; не раз воображал, что искренне слился с компанией убийц. Спрашивал себя, как мог оказаться среди них с клинком в руке, шагая сквозь ночь в полный ужасов день.
  Был когда-то мальчик, не уродливый, не полный то злости, то страха. Мальчик, входивший в город, вложив ладошку в чью-то руку, мальчик, знавший теплоту и невероятную свободу. Пески будущего были мягкими и чистыми. Может, впитывая сказки о войне, он наполнил голову грезами и битвах и героизме; но даже тогда в каждой сцене отводил он себе несомненно праведное место. Зло принадлежало воображаемым врагам, для них порок был сладким нектаром, испиваемым с нечестивым удовольствием. Жестокая кара ожидала врагов на конце игрушечного меча.
   В том мире тот не уродливый мальчик был спасителем дев.
  Тоска полнила Нарада при мысли о прежнем мальчике. Он видел за собой пески, крест-накрест залитые кровавыми выплесками.
  В лесу шла резня. Вонь дыма, сожженные поляны и черные деревья, бесконечная зола в воздухе. Потеряв направление, он слепо брел за товарищами, и хотя они громко хвастались, всё это походило на бегство. Сержант Редас во главе взвода, с вечно равнодушными глазами на кривящемся лице, сказала, что они сворачивают на север, что назначение - клочок земли вдоль реки, у Дома Драконс, где будет последняя встреча с капитаном Скарой Бандарисом.
  Капитан Инфайен увела свою роту на восток через день после боя, вероятно на соединение с самим Урусандером, который готовился к маршу на Харкенас.
  Честно говоря, Нараду было всё равно. Он солдат ненужной войны, безликий для командиров, однако необходимый для их амбиций; для них вся суета в его голове - жалобные, полные такого ужаса мыслишки - совершенно неинтересна. В его роте мужчины и женщины отдали слишком многое, слившись в безликую массу. Жизнь и смерть теперь измеряются числами.
  Одно дело - научиться видеть во враге нечто низшее, каких-то отвратительных тварей. Но Нарад понял истину: каждый командир так же смотрит на солдат, какую бы форму они не носили. Без отрешения от жалости никто не сохранит здравый рассудок в битве, не сможет играть чужими жизнями. Он думал о начале войны, и мысли о мальчике и теплой руке пропадали. Приходили воспоминания о теплом и податливом теле, постепенно становящемся холодным и мертвым.
  Можно ли оправиться после такого? Кто сможет пересечь пески обратно, заглаживая свои следы и все знаки жестокостей, а потом протянуть руку, касаясь сына или дочери?
  Он шагал, показывая всем уродство; возможно, остальным легче - думают, что могут скрыть свое, внутреннее уродство. Но нет, он стал их знаменем, их стягом, и если они угнетают его, то и он их угнетает - тяжко им за смешками, за шуточками. Трудно вообразить, что бывает иначе.
  Они брели между новой группы горелых лачуг, переступали почерневшие трупы. Никто из мертвых отрицателей никогда не держался за руки, не мечтал о героических подвигах. Никто не спал на руках у матерей, не ощущал ласки любовника, не дрожал, понимая, что удача улыбается каждому драгоценному прикосновению. Никто не шептал обещаний ни себе, ни другу. Никто не горевал. Никто не оплакивал будущего детей, не слышал утренней птичьей трели в ветвях, не ощущал холода свежей воды в горле. Никто не молился о лучшем мире.
  Нарад сплюнул, избавляясь от горечи.
  Шагавший впереди капрал Бурса оглянулся. - Снова мертвый поцелуй, Жижа?
  Остальные засмеялись.
  Куда ни пошел бы он в поисках искупления? Чего не принес бы в жертву? А в конце, попытавшись исправить неисправимое, какую великую муку пережил бы?
   "Я не такой как они. Я полон сожалений, а они - нет. Им не предложат искупления. Заберите же их жизни в обмен на содеянное.
  Но я, я желаю всё исправить. Мечтаю что-то сделать, чтобы распутать случившееся. Сотворенное мною. Я шептал ей. Умолял, и она ответила вздохом. Было ли произнесено слово? Не знаю. Никогда не узнаю.
  Был мужчина, любивший ее и желавший вступить в брак. Но последним, кого она обняла, оказался я. Уродец Нарад, содрогающийся как животное. Знаю, господин, вы меня ищете. Кто бы вы ни были. Знаю, вы мечтаете найти меня и отнять жизнь.
  Но не найдете. Я постараюсь ради вас, господин, и говорю: забирая жизнь, не найдешь утешения и покоя.
  Вместо этого клянусь: я найду правое дело, чтобы сражаться, встану на пути каждого убийцы, каждого насильника, пока не паду".
  Отзвук смеха пробился сквозь безмолвные обещания и он поежился. Его лицо - лик войны. Его тело - тело насильника невинных. Любой отчаянный шепот к павшим - ложь, и путь впереди полон дыма и огня, и он движется словно знамя, знамя, ждущее возбуждающих призывов к убийству.
  Когда-то был мальчик, не урод...
  
  Ринт смотрел, как последний камень ложится на пирамиду. Виль отступил, отряхивая грязь с ладоней. Низкая трава холма блестела утренней росой, словно бриллианты рассыпались по земле. Тут и там цветущий лишайник поднимал короткие стебли с крошечными ярко-красными коронами, в каждой чаше - жемчужина воды.
  Снова подумав о безголовом трупе, он с трудом смог вспомнить лицо Раскана. Завернутые мокасины лежали неподалеку; вестник отвезет их в Дом Драконс. Ринт оторвал взгляд и заговорил: - Без головы и с босыми ногами. Мы покидаем останки Раскана. Покидаем его одного на холме. Но нет у него глаз, чтобы видеть, нет голоса, чтобы выразить обиды, и даже голос ветра не оплачет его.
  - Прошу, Ринт. - сказал Галак. - Наверняка моменту подошли бы слова более спокойные.
  - Лежит он под камнем, - отвечал Ринт, - и знает его тяжесть. Какие спокойные слова хотел ты услышать? Каких утешений жаждешь? Скажи сам, если нужно.
  - Он был сыном Матери Тьмы...
  - Душа его брошена непостижимой судьбе, - обрезал Ринт.
  - Он служил господину....
  - Чтобы стать игрушкой для давнишней любовницы.
  - В Бездну, Ринт!
  Ринт кивнул: - Наверняка, Галак. Ну ладно, слушай спокойные слова. Раскан, я еще раз произнесу твое имя. Возможно, она оставила частицу тебя в углях утреннего костра. Возможно, ты смотрел на нас из пламени или дышал в разметавшем золу ветре и видел, как мы уносим твое тело. Сомневаюсь, что ты счел это почестью. Сомневаюсь, что тебя согрели наши заботы о брошенном теле. Нет, вижу тебя отдалившимся от забот, от всех смертных тревог. Если смотришь теперь на нас, ощущаешь только невеликое горе. Но знай, Раскан: мы, еще живые, понесем твои обиды. Понесем груз безвременной смерти. Пожнем вопросы, не имеющие ответов, и отощаем на скудном урожае. А ты так и не подашь голоса. Не даруешь утешения и повода для надежды. Раскан, ты помер и, похоже, живущим тебе сказать нечего. Ну и ладно.
  Виль бормотал под нос все это время, но Ринт не обращал внимания. Закончив речь, отвернулся от погребальной пирамиды и ушел к лошади. Ферен следовала по пятам и, едва он вставил ногу в стремя, коснулась плеча. Удивившись, Ринт обернулся. - Что, сестра?
  - Сожаления, брат, это хрящ, который можно жевать вечно. Выплюнь.
  Он глянул на ее живот. - Выплюнь и жди нового куска, сестрица. Но я готов молиться за тебя. Смотрю вперед и вижу тебя матерью. Снова.
  Она отдернула руку и отступила. Губы раскрылись, словно она желала что-то сказать; но тут же она отвернулась, подошла к лошади и села.
  - Все мы знакомы со смертью, - сказал Галак горько и раздраженно, влезая на коня. - Каждый должен встречаться с безмолвием, Ринт.
  - Слова твои бегут от встречи как птицы.
  - Лучше так, чем грубость и жестокость! Кажется, ты весь состоишь из острых граней.
  Ринт влез в седло и взял поводья. - Нет, иначе истек бы кровью.
  Они выехали, углубляясь в древние холмы. Подъемы и спуски были вытоптаны тысячелетними миграциями копытных стад, потоки весенних разливов обнажили камни. Повсюду лежали белесые кости и хрупкие остовы рогов.
  Ринт сумел различить старинные ловушки - загоны из камней, ломаные линии вдоль древних путей миграции. Видел руны там, где зверя отделяли от главного стада и гнали на край утесов. Там и тут на вершинах покоились тяжелые валуны, на каждом сцены - животные бегущие и умирающие, условные фигуры с копьями... но ни на одном из покрытых трещинами картин не видно уровня земли. Нет, эти памятные охоты, вечные образы резни плывут в мире сна, без корней, вне времени.
  Лишь глупец не увидит смерти в таком искусстве. Пусть звери нарисованы красочно - все они давно пропали, убиты, выпотрошены и съедены - или брошены гнить. Проезжая мимо и рассматривая их, он со спутниками видел руку смерти, тянущуюся к жизни далекого прошлого. Любая сцена - ложное обещание; холмы давно окутала пелена безмолвия.
  Если мертвые должны говорить с живыми, они сделают это посредством замороженных образов, привязываясь к темам упреков и сожалений. Он отлично понял предостережение Ферен. Такой хрящ можно жевать без конца.
  Он поднял взгляд и прищурился. Восточное небо стало серым, линия горизонта смазалась. Вспомнив слова Джеларкана, он ощутил внутри напряжение.
  - Это дым? - спросил Виль.
  Ринт ускорил аллюр коня, остальные ринулись следом. О чем было говорить? Пустые подозрения дадут голос страху, животы наполнятся желчью. Дым повис над крепостью Райвен. Возможно, всего лишь пылает трава на равнине.
  Его дом в селении под крепостью. Там он найдет жену и сына, заново впустит в свою жизнь. Не нужно повторений. Ночи отчуждения и неловкого молчания будут позади. Ринт понял, что она для него значит; теперь они сделали ребенка, и он снова ясными глазами увидит всё священное и драгоценное.
  Никогда больше не бросит он ее общества, убегая в пустынную степь. Будущее станет не таким, как прошлое. Перемены рядом - только протяни руку. Это странствие станет последним. Будущее его - под боком у жены.
   "Я поклялся мстить Драконусу. Но я пойду за сестрой, отложив меч. С меня тоже хватит".
  К полудню они выехали из холмов на равнину. Дорога впереди завешена дымом. Это не запах горелой травы. Кислый, маслянистый.
  Четверо погран-мечей сорвались в галоп.
  Оказавшийся впереди Ринт вымолвил множество клятв жене и ребенку. Список начинался и оканчивался видением: он рядом с ней, в доме, свободном от гнева, от последствий несдержанного его нрава. Он видит, как настороженность уходит из глаз, рука отпускает нож - как часто хваталась она за нож, обороняясь от приступов ярости! Он видит мир покоя, летящий, как картины на камнях. Рука, рисовавшая прошлое, может рисовать грядущее. Ринт готов это доказать...
  - Всадники слева!
  Услышав крик Виля, Ринт привстал в стременах. Прямо к северу протянулась полоса клубящейся пыли.
   - Может, охотничья партия, - сказал Галак. - Бездна подлая! Никого в Райвене!
   "Моя жена. Мой сын".
  Далекие всадники сходились к ним. Ринт понял, что это воины-мечи. Нет. Нет. Он пришпорил коня, глядя на восток, на темное пятно крепости Райвен. Но башня почти исчезла, лишь одна стена торчит на треть первоначальной высоты, черная как уголь на фоне серого неба.
   "Всего лишь очередная размолвка. Я уехал, думая только о бегстве - не вырывать же было нож из ее руки? И тот призыв, обещания лорда Драконуса, искавшего сопровождение для путешествия к западу. Я нашел Ферен. Убедил присоединиться. Обоим нужно было убраться подальше.
  Лицо жены выжжено в разуме. Страх превратил его в лицо незнакомки. Вечный страх, скрывавший знакомое лицо.
  Я сбежал. Снова.
  Вдалеке жить было легче. Проще. Ферен опускалась, слишком много пила. Нужно было заставить сестру..."
  Тут их окружили всадники, чуть не оглушил грохот подков. Словно с далекого расстояния расслышал Ринт голос Виля: - Традж! Что стряслось?
  - Лаханис нашла нас - она избежала резни - поселяне, Виль - все мертвы!
  Кто-то взвыл, но даже этот звук был тихим и быстро пропал. Копыта гремели по твердой земле, в черепе стоял рокот. Лаханис. Он узнал имя. Молодая женщина, ловка с длинным хастовым клинком, но слишком юна, чтобы ездить со взрослыми. Почти готовая в погран-мечи. Она жила на соседней улице.
  - Кто напал на нас, Традж? Легион?
  - Она видела флаги, Виль! Дом Драконс! Теперь мы едем туда. Едем на войну!
  Пелена дыма повисла над черными, выжженными развалинами селения Холм Райвен. Он искал свой дом, но сцена качалась перед глазами - его охватило головокружение. Ринт начал падать, но сильная рука поддержала его. Выкаченными глазами он взглянул на сестру - лицо, покрытое слезами, черными от грязи слезами.
   "Слишком много слез. Но все кончено. Хотя бы она увидела дитя, подержала на руках. Живое существо на руках. Вот почему я увел ее... нет, не то лицо, не та женщина. Где жена? Почему я не могу вспомнить ее лица?"
  Потом они ехали через остатки селения, огибали вздувшиеся трупы. Ферен первой, поддерживая его в седле - колено упиралось в его бедро, они старалась не дать лошади отойти. Рука сжала рукав его плаща. Не будь этой хватки, он упал бы. Шлепнулся бы прямо в пепел, среди мертвецов.
   "Где меня ждет она. И дитя. Мое дитя. Моя семья, и с ними никогда не поговорить.
  Мы едем на войну..."
  
  
  ВОСЕМНАДЦАТЬ
  
  
  Калат Хастейн шагал по полосам света, пролившегося через щели ставень, и такая мрачная гримаса исказила угловатые черты его лица, что Финарра Стоун молчала, боясь подать голос. Из главного зала, из двора под окном за спиной командира доносились бесконечный гул голосов и топот ног - словно сам хаос распространил лихорадку среди Хранителей.
  - Ты не поедешь с нами, - сказал Калат внезапно.
  - Сир?
  - Я беру Спиннока, но хочу, чтобы вы с Фарор Хенд поехали в монастырь Яннис.
  Финарра промолчала.
  Командир продолжал ходить взад-вперед. Затем замер, повернулся к ней. - Капитан, будь я одержим ночными кошмарами, худшим ужасом показалась бы мне мысль о Тисте, впадающих в войну из-за религиозной розни. Вера есть личное согласие одинокой души с тем, во что душа решилась поверить. В любом ином случае вера - лишь тонкий слой священной позолоты, маскирующий политику и мирскую жажду власти. Каждый выбирает, с кем вести диалог. Кто же решается подкреплять его страхом, сковывать надуманными ограничениями? Неужели вера может быть столь слабой, что нуждается в многочисленных толпах и клятвах верности? Почему слова, ставшие законами и заповедями, должна подтверждать секира палача? - Он потряс головой. - Такая вера, буйствуя плотью и духом, выказывает фундаментальный порок своего ядра. Если сила должна трясти сжатым кулаком, это не настоящая сила. - Он поднял руку, будто желая проткнуть ставни окна за спиной, но тут же опустил. - Ты доставишь мое послание Шекканто. Хранители отвергают призыв к погромам. Более того. Если братья и сестры старых орденов будут нуждаться в помощи, стоит лишь призвать, и мы откликнемся.
  Финарра моргнула. - Сир, имеется ли в виду военная помощь?
  - Да.
  - Командир, пришли вести, что Легион ополчился на отрицателей и тому подобных. Что сам Урусандер принял руководство.
  Калат Хастейн снова зашагал. - Доставив послание, капитан, отошлите Фарор Хенд на юг. Пусть скачет в Легион Хастов, избегая Харкенаса.
  - А ее послание Торас Редоне, сир?..
  - Я передам лично, капитан. Не могу рисковать, чтобы ты узнала содержание, ведь завершив миссию в монастыре, ты поскачешь на север, чтобы пересечься с лордом Урусандером. Будешь требовать личной встречи.
  - Сир, если там нас считают противником, меня могут арестовать.
  - Возможно, капитан... если все правила воинской чести отброшены. Признаюсь, я уже не так сильно верю в эти правила. - Он взглянул ей в глаза. - Понимаю выпадающий тебе риск, капитан.
  - Что я должна спросить у лорда Урусандера?
  Уголок его рта чуть изогнулся при звуках столь официального величания. - Спроси его: чего, во имя Бездны, он хочет?
  - Сир?
  - При всех своих пороках Урусандер не религиозен. Одержимости его - мирского свойства. Он потерял контроль над Легионом? Я начинаю так думать. Значит, нужно узнать о его намерениях у него самого.
  - Когда отправляться, сир?
  - Немедленно.
  - Сир, учитывая суть послания к матери Шекканто... будет ли мудро с вашей стороны передавать командование хотя бы на краткое время?
  - Я узнаю, какую опасность несет Витр, - сказал он. - Самолично увижу останки так называемого дракона.
  Она различила в тоне некий скептицизм и отвела глаза. - Сир, как бы то ни было, я не усомнилась в едином слове доклада сержанта Береда.
  - А как насчет Азатенаи?
  - Меч и женские доспехи найдены у остова, сир. Фарор Хенд их изучила и сочла вполне подходящими Азатенае.
  Калат Хастейн вздохнул, покачал головой. - Увижу сам. А пока Илгаст Ренд командует здесь при помощи капитана Арас.
  От этих сведений во рту разлилась горечь. Илгаст Ренд не был хранителем. Еще хуже: прискакал с Хунном Раалом, и уже через несколько недель прилип к Калату.
  - Найди Фарор Хенд, капитан, и пришли ко мне. Седлай коней.
  - Слушаюсь, сир.
  Она вышла в длинный главный зал, в толпу хранителей и мечущихся туда-сюда слуг. Некий намек на панику тревожил; она уже начала понимать беспокойство Калата Хастейна, явную его неуравновешенность. Есть ли отрицатели среди Хранителей? А фанатичные поклонники Матери Тьмы, готовые пуститься в резню неверующих? Уже сейчас, осознавала она, война может превратить друга во врага, обратить брата против сестры.
  Финарра заметила Спиннока и Фарор, сидевших за дальним концом большого стола. Они сблизились, вероятно, чтобы лучше слышать друг дружку сквозь какофонию - другие хранители использовали стол, чтобы в последний раз проверить снаряжение и доспехи. Финарра видела, как именно сидит Фарор Хенд: чтобы обеспечить себе как бы случайные прикосновения к кузену. Капитан постаралась подавить спазм негодования.
  Вероятно, Калан Хастейн заметил то же самое. Потому и решил забрать Спиннока с собой в экспедицию к Витру, а Фарор отослал в Легион Хастов. Но не через Харкенас, где должен пребывать ее суженый. "Любопытная деталь. Интересно, почему?"
  Она подошла. Неужели во взгляде Фарор блеснула искра вины?
  - Сир.
  - Командующий желает поговорить с тобой, Фарор.
  - Отлично. - Она встала, натянуто кивнув кузену, и отошла от стола.
  Финарра уселась на свободный стул. - Спиннок, похоже, вы вернетесь к Витру без нас.
  - Сир?
  - Меня и вашу кузину отослали в друге место. Возможно, нескоро встретимся.
  Лицо юноши стало разочарованным, однако она не различила притворства, более мрачных, торопливо скрываемых эмоций. Неужели он действительно слеп к неподобающим знакам внимания родственницы? - Кажется, - утешила она, - Калат Хастейн уже не видит в вас неопытного рекрута, Спиннок. Спасение моей жизни высоко оценено. Не удивлюсь, если вскоре услышу о повышении вас в чине.
  Ответом стала лишь загадочная улыбка.
  
  Калат Хастейн сказал: - Я так понимаю, ваш нареченный едет в Харкенас с Шаренас Анкаду.
  Фарор Хенд кивнула: - Мне так сказали, сир.
  - Усердствуя в попытках узнать вашу участь, Кагемендра Тулас снова проявил свои знаменитые добродетели. - Командир внимательно глядел на нее. - Ваши пути не пересеклись, хранительница. Вы потеряли такую возможность...
  Она нахмурилась. - Я и не подумала, сир.
  - Мне это не помогает. Правильно?
  Она не сразу поняла смысл. - Сир, моего нареченного возвысили. Теперь он считает себя знатным.
  - Но начинал он капитаном в Легионе.
  - Да, сир. Начинал.
  - Интересно, где хранится его верность?
  - Возможно, сир, лорд Илгаст Ренд смог бы помочь вам лучше.
  - Хранительница, вы с капитаном поедете в монастырь Яннис, доставите мое личное послание. Немедленно после того вы разделитесь с ней, поскакав в Легион Хастов. Нет сомнений, командир Торас Редоне остается верной Матери Тьме, но совсем не обязательно, что она уже выслала солдат против отрицателей. Узнаете поточнее ее позицию и вернетесь ко мне.
  - Слушаюсь, сир. - Фарор Хенд вдруг подумалось, что Калат Хастейн и его жена Торса Редоне могли бы послужить примером ей с Кагемендрой. Похоже, они мало знают друг друга и тем довольны. Похоже, Калат не знает, во что верит жена и что она намерена делать с легионом. Ей это показалось жалким и, потенциально, очень опасным.
  - Еще одно. Вы объедете Харкенас. Пересечете реку гораздо ниже по течению, избегая контактов с гарнизонами и отрядами Легиона.
  Она заново обдумала недавние слова командира. - Сир, я могла бы отыскать нареченного в городе, но лишь после возвращения из лагеря Хастов.
  - Могли бы, но не станете. Харкенас превращается в паучью сеть. С равнодушной хозяйкой в центре. Предвижу схождение... самцов, жаждущих попасть в ее объятия.
  - Сир, ваша аналогия наталкивает на мысль: кто бы ни победил, будет пожран... Матерью Тьмой. Какая странная "победа".
  Калат хмыкнул: - Да, верно. Вполне верно.
  Некоторое время они молчали. Фарор Хенд ужа начала думать, что ей позволено уйти.
  Тут Калат заговорил: - Вы были недовольны, когда ян-трясы взяли на себя ответственность за Азатенаю. Воображаю, как они теперь корят себя.
  Она вспомнила спесивого на вид Кепло Дрима, громоздкое присутствие ведуна Реша. - Было бы приятно думать, сир. Но ведь по воле Азатенаи воскрешен речной бог.
  - Именно. Еще один укор их амбициям. Хранительница, я готов спорить, что вас не раз успели проклясть.
  - Сир, вы приписываете братьям и сестрам культа некий цинизм.
  - Считаете меня пессимистом по натуре, хранительница? Возможно, вы правы. Пока капитан Финарра Стоун будет оживленно беседовать с матерью Шекканто, оценивайте трясов. Я приму к сведению ваши догадки об их намерениях.
  - Сир, я уже сейчас считаю: Легион Урусадера пожалеет, что разъярил трясов.
  - Если они надеялись на нейтралитет Хранителей... точно пожалеют.
  Фарор Хенд содрогнулась, кивнула: - Мы доставили Т'рисс к монахам, сир. Верно. Точнее, я доставила - и должна нести ответственность.
  - Едва ли. Азатеная искала встречи с Матерью Тьмой. Рано или поздно она этого добилась бы, даже в одиночку.
  - Воскресила бы она речного бога, не встретившись с трясами?
  Он пожал плечами: - Никогда нам не узнать. Обманываем себя, веря, будто хоть в малой степени контролируем путь по жизни, а надо бы лучше искать смирения. Будь иначе, осуществляйся исторические события мановением наших рук - мы давно утратили бы право хвастаться заслугами. Каждый триумф стал бы лишь выравниванием весов, исправлением прошлых преступлений. - Он махнул рукой, будто отгоняя не только свои слова, но всю историю, полчище горьких истин.
  - Сир, когда я уеду из монастыря, Спиннок Дюрав останется с капитаном?
  - Спиннок Дюрав поедет со мной к морю Витр, хранительница.
  - О. Понимаю.
  Он всмотрелся в нее. - Хорошенько обдумайте возможность моего неудачного вмешательства, Фарор Хенд, представьте, что преступная потеря контроля повредит не только вам, но и многим другим.
  Она похолодела, не в силах ответить.
  Калат Хастейн отвел взгляд. - Свободны.
  
  Фарор Хенд вышла в зал, объятая сумятицей. Увидела капитана, сидящую подле Спиннока Дюрава. Ее затошнило от одной мысли подойти к ним. "Работа Финарры. Льет ложь в уши Калата. Спинноку не мамка нужна, капитан. От такой старухи ему нет прока". Гнев боролся в ней со стыдом. "Теперь мне придется ехать с тобой, покорно держаться рядом. Я не девочка, чтобы мной помыкать - однажды ты поймешь..."
  Финарра подняла глаза и заметила Фарор. Встала и приблизилась. - Скакунов уже готовят, хранительница.
  - Отлично, сир. Пойду уложу вещи.
  - Ты какая-то бледная. Нездорова?
  Фарор потрясла головой: - Нет, сир.
  Капитан слабо улыбнулась. - Страшно подумать, что румянец с твоего лица изгнала суть послания к Легиону Хастов.
  - Нет, сир, хотя готова согласиться - нас словно понесло течением...
  - И впереди одни скалы, верно. Приказы получены, хранительница, они будут руководить нами.
  Фарор кивнула. - Так точно, сир. Мне нужно собрать вещи.
  - Не задерживайся. Встречу тебя у ворот.
  
  Финарра Стоун проследила за уходящей и с неким удивлением отметила, как старательно женщина избегает кузена. Увидела, что Спиннок следит за ней взглядом и встает, словно намерен идти следом. Капитан поспешила подойти.
  Возможно, Калат предостерег Фарор насчет кузена. Женщина вышла со встречи потрясенная, словно призрака увидела. Если эти подозрения оправданы, предстоящая поездка будет напряженной.
  - Спиннок.
  Юный хранитель обернулся. - Сир. Похоже, кузина моя чем-то огорчена.
  - Не огорчена. Отвлечена. Нам нужно немедленно уехать, и она собирается.
  - Ага, понял.
  - Жаждешь вернуться к Витру, хранитель?
  Он пожал плечами. - В списке неотложных хотений такого пункта нет, капитан. Как жаль, что я не буду под вашей командой.
  - Впереди трудные времена, хранитель. Возможно, не скоро всё успокоится и мы вернемся к прежней рутине. А пока в отряде командира ты под присмотром сержанта Береда.
  - Да, сир.
  - Особо не волнуйся. Он ветеран Манящий Судьбы, знакомый с берегами Витра.
  Спиннок кивнул, вздохнул. - Мне будет вас не хватать, капитан.
  Она ощутила, как что-то поднимается в душе в ответ на его слова, на миг почувствовав себя невесомой. И отвела взгляд. - Будем надеяться, хранитель, что сержант окажется устойчивее к твоим чарам.
  Спиннок подошел ближе. - Простите, сир. Когда я вез вас назад, больную... меня совсем не тяготил ваш вес.
  - Еще одна причина, - пробормотала она, - сожалеть о той лихорадке. Спиннок, будь осторожнее.
  Однако он покачал головой. - Знаю, я молод. Может быть, слишком молод на ваш вкус. Но мы...
  - Довольно, хранитель. Нет времени.
  - Только время у нас и есть, Финарра.
  Проходившие мимо казались размытыми призраками, полчищем, связанным заданиями в ином мире. Она не смела встретиться со Спинноком взглядом, хотя понимала: лишь его глаза помогут излечить овладевшее ею головокружение. - Нужно ждать. Прошу, отступи. Нужно соблюдать приличия.
  Он так и сделал, криво улыбнувшись. - Не сожалею об импульсе, капитан. Вы хотя бы поняли мои чувства.
   "А я - то думала соблазнить Фарор, найти для Спиннока другую" . Смущение охватило ее, сделав почти пьяной. - Храни себя, хранитель, и однажды мы продолжим этот разговор.
  - Наедине, надеюсь.
  - Это, - согласилась она, - было бы лучше всего.
  Во дворе она помедлила, глубоко и размеренно дыша. О той ночной поездке, когда Спиннок вернул ее в форт, Финарра помнила мало. Он говорил с ней? Призывал, не давая ускользнуть? Она была привязана к нему кожаными ремнями. Финарра вспомнила тепло тела и пот. Кажется, он ощущал ее всю, грудь и живот, даже руки были обернуты вокруг пояса.
  Хранитель Квилл подошел ближе. - Сир, лошади ваши оседланы, готовы и ждут.
  - Спасибо. Хранитель...
  - Сир?
  - Ты ведь в отряде Береда? Хорошо. Надеюсь, вам сообщили, что с вами будет юный Спиннок Дюрав.
  - Верно, сир.
  - Командир высоко его ценит, Квилл.
  Мужчина кивнул: - Я за ним присмотрю, сир.
  - Но не так заметно, чтобы он стеснялся.
  - Мы уже виделись за игорным столом, сир. Я могу считать его другом.
  - О. понятно.
  Квилл улыбнулся. - Я буду беречь его слева, сир, а Стеннис справа.
  - И отлично. Благодарю.
  Она пошла к лошадям. "Ну, Спиннок. Я еще обовью тебя ногами. А ты, Фарор Хенд - тебя ждет почти готовый муж, и слишком многое надо нарушить, чтобы лечь с кузеном. Сам Калат увидел искушение в твоих глазах.
  Не угадать пути желаний. Но он юн, и я его получу.
  На время".
  
  - Признаюсь в нерешительности.
  Услышав слова Спиннока, Фарор Хенд обернулась. Он прислонился к двери ее кельи, руки скрещены, в глазах танцует отраженный свет.
  Она покачала головой: - Такого за тобой не водится, кузен.
  - Предвижу, что в жизни буду как стебель травы, качаемый слабым дуновением ветерка.
  - Тогда тебе предстоит терпеть ушибы. - Она всматривалась в его лицо. - Что с тобой, Спиннок?
  - Смелые слова. Я стоял слишком близко к капитану.
  Она резко отвернулась, начав собирать тюк. - Не без причины Финарра Стоун так и не нашла мужа.
  - В ее глазах я увидел что-то уклончивое, верно.
  Фарор фыркнула. - Она не ищет мужа, кузен. Скорее жену. Ты знал? - спросила она, снова резко вглядываясь в него.
  Удивление сменилось улыбкой. - Какой вызов.
  Фарор выпрямилась и подошла ближе. - Спиннок, слушай. Она будет играть с тобой. Не первого мужчину дразнит. Но страсть ее жаждет упругих грудей и податливой влажности между ног. Боясь колючих поцелуев, она ищет лишь накрашенных губ.
  - Я соскребу со щек малейшую щетину и обману ее ночью.
  - Ты заслуживаешь лучшего. Не такого использования.
  - Отсюда и вялость моей решительности, кузина.
  - Тогда сдайся. - Она обхватила его голову и впилась губами в губы. Он крякнул и отстранился. Фарор приблизилась снова, хватая его между ног, ощущая в персти нечто горячее под шелком.
  Спинок оттолкнул ее, упершись рукой в плечо. - Нет, кузена.
  - Думал, Спиннок, я слепа к твоим намекам?
  Он покачал головой. - Я думал, мы лишь играем. Игра без риска завершения. Фарор, прости, но так нельзя.
  Она попятилась, вернувшись к завязкам тюка. Сказала, не оглянувшись: - Завершение в таких играх - самый малый риск. Каждым ходом мы загоняем друг друга в ловушки желаний.
  - Любимая кузина, не пойми неправильно. Не будь мы родней, я заслужил бы презрение каждого Тисте, украв твое тело у нареченного и попользовавшись до пресыщения.
  Она старалась успокоить дыхание, проклинала сильно стучащее в груди сердце - каждый удар восхитителен, но и мучителен. Губы продолжали ощущать прикосновение к его губам, левая ладонь вспотела от чужого тепла.
  - Только что ты...
  - Рано или поздно, Спиннок, любая игра идет по серьезному. Поглядим же на поспешное отступление, кузен, познаем неожиданную решимость.
  - Мое отступление говорит о совсем ином. К тому же тебя ждет капитан.
  Она повернула голову, сверкая глазами: - В игре любви, кузен, все мы стараемся нанести раны.
  - Какое горькое воззрение, Фарор.
  - Неужели? Что может быть храбрее признания в любви? Устав до изнеможения, кто-то из дуэлянтов должен опустить клинок, улыбнувшись при виде собственной крови. Возникает вопрос: нанесший рану подскочит ближе, чтобы ударить наверняка?
  - Нет, он поранит себя, кузина, отдавая дань багряному потоку.
  - Итак, игра кончается, украсив участников шрамами. - Она потрясла головой. - Играй же дальше, кузен, и не думай обо мне.
  - Тебе того же.
  Едва он ушел, она захлопнула дверь и тяжело села на постель. "Кровь струится, пока капли не становятся слезами. Игра проиграна, когда ты забываешь, что это игра. Слушая песнь любви, рискуешь оглохнуть от хора глупцов!" Утирая мокрые щеки, она продолжила сборы.
  
  - Всему свое время, - сказал Калат Хастейн. - Вы нужны мне здесь.
  Илгаст Ренд хмыкнул и грузно опустился в кресло у стола карт. - Не понимаю Урусандера. Нужно было обуздать Хунна Раала - Бездна побери, давно было пора шкуру содрать с этого пса!
  - Махинации Хунна Раала должны были замедлиться, а потом разрушиться. - Калат ходил взад и вперед. - Без вмешательства проклятой Азатенаи из Янниса спор остался бы чисто политическим, и потому склонным к компромиссу. А война веры... ему словно вложили в руку меч.
  Илгаст покачал головой. - Хунн из линии Иссгина. Всему виной бесславность его фамилии. Жаждет быть среди знати, видит в себе поборника всего своего рода. Готов мчаться на любой волне, вместе с победительным Легионом, и если пена окрасится алым - пусть так.
  Калат кивнул. - Амбиции его хорошо известны, лорд.
  - Буду держать Хранителей в состоянии полной готовности, командир. Естественно, сразу скажу о вашем скором возвращении. И вот тогда, с великим облегчением, передам власть вам и уеду. - Он поднял глаза. - Друг, вы считаете меня безответственным?
  - Трудно сказать, лорд. Лично я по-прежнему верен: величайшая угроза Куральд Галайну - Витр. Если вы сумеете найти проблески истины среди Джагутов или даже Азатенаев, все мы благословим вас лет через сто.
  Илгаст фыркнул. - Сто? Похоже, нужно готовиться к терпению: прежде мне предстоит столетие проклятий. Впрочем, думаю, это лучше, нежели метания в разные стороны.
  - Заявив о нейтралитете, лорд, вы, вполне вероятно, показали путь многим, и знати и простому народу. Не могу вообразить, что любой старый капитан в Легионе Урусандера доволен нынешним погромом. Падающие под ударами мечей - отрицатели, но они же остаются Тисте. Лорд, я потрясен таким поворотом событий.
  Илгаст обдумал слова Калата. Провел рукой по лбу. - Бывает безумие, командир, бегущее по нашим жилам словно яд. Оно течет под камнями, пока мы кичимся своими достояниями. Камень держится, пока не треснет. Цивилизация гибнет в зловонном потоке, подонки торжествуют среди раздора и разрухи. - Он откинулся, заставив затрещать спинку кресла. - В самые тяжелые моменты я жажду явления бога, существа справедливого и с холодным взором. Бога, который протянет к нам руку и выхватит самых подлых, самолюбивых. И потом, в королевстве, обжигающем кислотой за каждый обман, каждую циническую ложь, устроит им нежеланный, но вполне заслуженный дом. - Глаза его сомкнулись. - Я жажду силы, чтобы смыть с нас самое тяжкое зло, Калат.
  Не сразу открылись его глаза, увидев командира - неподвижного, внимательно изучающего собеседника. Илгаст выдавил кривую улыбку. - Стоит ли мне страшиться, когда такая власть - в руках Матери Тьмы?
  - Не нужно исповеди, лорд. Мне довольно своих сомнений.
  - Удивительно, командир: к чему нам ясные умы, если нас так легко загнали в предательское болото явные дураки, злобные помыслами и безжалостные духом?
  - Начали сомневаться в своем нейтралитете, лорд?
  - Подозреваю, что он долго не протянет. Но по-прежнему вижу перед собой единственную тропу, что не залита кровью. Мне нужно ехать на запад, в земли Джагутов и Азатенаев.
  - А ваши домовые клинки?
  - Будут удерживать мои владения. И больше ничего. Таков мой приказ.
  - Поедете один?
  - Возьму нескольких ради компании.
  Калат кивнул. - Лорд, я постараюсь не задерживаться у моря Витр. Мне отлично видна тяжесть долга, на вас взваленного.
   - Если бы можно было, я не вставал бы с кресла, пока Хранители вновь не окажутся в безопасности под вашим крылом.
  - Доверьтесь моим офицерам, лорд.
  - Честно говоря, я желал бы не отдать ни единого приказа.
  Калат пошел к двери, по пути надевая оружейный пояс. Повернулся к Илгасту лицом. - Бог, о котором вы грезите... Сама мысль меня пугает.
  - Почему, командир?
  - Боюсь, во имя справедливости он ухватит рукой нас всех.
  Калат Хастейн вышел, затворив дверь. Илгаст долго не сводил взгляда с грубой деревянной преграды.
  
  - Перед лицом неожиданного, - говорил Кагемендра Тулас, - мы открываем себя. Я видел это даже среди псов, которых обучал. Одни бегут. Другие рычат. Третьи нападают. Но готов спорить, ни один зверь не удивляется своей реакции. Но ведь мы не можем так сказать, верно? Мы тоже топорщим шерсть, мышцы содрогаются от стыда, но подлое самолюбие помогает все замаскировать.
  Ветер севера был сухим и холодным, он нес пыль с пожатых полей; мякина летала в воздухе, словно напоминая о недалеком уже снеге. Шаренас Анкаду обдумывала слова спутника и смотрела на перегруженные телеги, везущие зерно в Нерет Сорр. Впрочем, селения почти не было видно за палатками и шатрами собравшегося Легиона.
  Обитателям Нерет Сорра грозит тяжелая зима, подумала она. Лорд Урусандер отбирает почти все зерно. Обещая заплатить. Конечно, командующий окажется щедрым. Но монеты есть нельзя, да и запасы дров и кизяка истощаются день ото дня. Монетами и протопить очаг нельзя...
  Однако поселяне слишком робки, чтобы негодовать. Среди них тысяча вооруженных солдат, новые прибывают днем и ночью.
  Она опустила руку на шею скакуна, дожидаясь, пока животное тепло просочится сквозь перчатку. - Ты не сбежал, друг. И не рычал в ответ на приказы командиров. Не верю, что ты когда-нибудь перечил им.
  - И потому я застыл на месте, - пожаловался Кагемендра. - Из Харкенаса вестей нет, но каждый раз смотрю на запад и вижу солнце, ставшее медным от дыма. Страшно за леса, Шаренас, и всех, кто в них живет.
  - Полагаю, сержант Йельд скоро вернется. Но и без подробного доклада можно быть уверенными, что отрицателей загнали и перерезали.
  - Наверняка многие убежали под защиту монастырей, - сказал Кагемендра. - Дым исходит от сожженных домов. Зима близится. Шаренас, мы увидим примерзшие к почве трупы Тисте? Мне нехорошо от одной мысли.
  - При удаче, - бросила она, - нелепая война скоро кончится. Разве не покорны мы воле Матери Тьмы? Владыка Урусандер вскоре выступит, можешь смело верить - он накажет убийц, что действуют его именем. Остановит безумие острием клинка.
  - А Хунн Раал?
  Ответа у нее не было. Местоположение капитана оставалось неведомым. Даже кузина Серап не могла сказать, куда тот пропал. Она чуть выждала и вздохнула. - Встретится с Урусандером или встретится с гневом знати. Примет он ответственность за гнусный погром? Склонна сомневаться. Он не единственный капитан, распоясавшийся среди селян.
  - Вполне может быть, - возразил Кагемендра, - что события вышли за пределы его контроля, что Легион разделился и ренегаты ищут выгод в хаосе.
  - Свое место я определила, - заявила Шаренас. - И ты должен, друг.
  - Ни один пес не так глуп, чтобы стоять на пути атакующего вепря. Но даже у тупой скотины больше мозгов, чем у меня. Думаю, лучше вернуться на Манящую Судьбу, заняться поиском нареченной. - Он послал ей улыбку, которая, похоже, должна была быть уклончивой... но стала скорее горькой гримасой. - Я выслежу ее, только чтобы сказать: не надо меня бояться. Мое рвение полно уважения, я буду соблюдать почтительную дистанцию. Мы соединим руки в день свадьбы, но более я ее не коснусь.
  - Кагемендра Тулас, ты приучился пить собственную кровь.
  Лицо его заволокли тучи. Кагемендра отвернулся. Голые руки на луке седла совсем побелели.
  Вновь начав разглядывать телеги на дороге внизу, чувствуя, как ледяной ветер запускает змеек под одежду, Шаренас мысленно укорила себя. - Дружище. Смотри ей в глаза, говоря, что должен сказать. Я не могу предсказать ответ. Но будь я на ее месте, ощутила бы гнев и унижение. Ты освобождаешь ее для других мужчин и мнишь это достойным делом. Но любая женщина жаждет быть желанной, любимой. Вижу эгоизм в твоем жертвоприношении.
  - Совсем наоборот!
  - Ты готов превратить брак в мученичество. Будешь просить у нареченной не любви, но жалости. Что можно построить на таком фундаменте? Вижу вас стоящими на коленях спинами друг к другу, каждый смотрит на желанную дверь, на выход, но преступная гордыня и воля связали вас воедино. Она не поддастся твоим мерзким предложениям, ведь это значило бы подтвердить тебе, что ты бесполезен. На такое женщина готова идти лишь после долгих лет в руках нелюбимого мужа. Измена - то, о чем мало кто решается говорить вслух. Ты же решил предложить ее в качестве свадебного подарка, ранив в самое сердце.
  - Но я это делаю из жалости! Она молода! Она заслуживает меня таким, каким я был раньше - не сломленного старика, годного в отцы и стыдящегося груза лет! Я слишком хрупок, чтобы выдержать неизбежные обманы неравного союза.
  Она покачала головой. - Многие достойные браки основаны на неравенстве возраста.
  - Это гадко и нелепо.
  - Слово "молода" кажется в твоих устах пренебрежительным. Это намек на гордыню, Кагемендра.
  - Без многих лет вместе связь душ...
  - Так раздели годы грядущие. Наконец мы добрались до сути. Ты отказываешься от жены из страха, ты глубоко ранен и боишься вновь вернуть себе полноту чувств. Тут не самопожертвование, а самолюбие. Каждая твоя рана - трофей, а страдания ты носишь, будто наивысшие награды. Но прошло время, друг, и мундир твой поистрепался. Кому как не жене стащить это рванье? Слушай же. Если ты не видишь смелости во взглядах женщин, то совсем ослеп. Хуже, презираешь достоинство женщины, потерянной много лет назад. Иди к Фарор Хенд. Хотя бы в этом инстинкты тебя не подводят. Только взгляни ей в глаза и увидишь - она не отпрянет.
  Поглядев на него, она вдруг испугалась внезапной бледности лица. Душу пронизало раскаяние. - Ох, простите. Я совсем зарвалась. Пошлите меня подальше с проклятиями, я не обижусь. Таков мой порок, я рву любовь в клочья. Но заметьте, сир, что моя жизнь столь же жалка, а советы не в силах скрыть душевную горечь.
  Он долго молчал, потом натянул поводья. - Стоит ли удивляться, Шаренас Анкаду, что мы так сдружились. Заехали на холм в ужасную бурю, чтобы нас до бесчувствия иссекло истинами. Ветер и трава насмехаются над нашей значительностью, природа смотрит холодно. Знай я тебя раньше, отверг бы все иные предложения.
  Дыхание ее прервалось, по душе пробежал страх. - Я содрала бы с тебя шкуру.
  - Сделав лучшим из трофеев.
  - Носила бы ее, - шепнула она, встретившись взглядом, - с гордостью.
  В этот миг, как будто солнце пронизало тяжелые тучи, печать прожитых лет пропала с изнуренного лица. Она увидела мужчину, которого когда-то любила женщина, мужчину, у которого война, насилие и предательство еще не украли все ценное. В следующий миг всё исчезло. Она опустила глаза.
  - Больше мы не будем об этом говорить, Шаренас Анкаду.
  - Нет, - согласилась она. - Думаю, нет. - Слова показались струями воды, исчезнувшими в трещинах камня.
  - Уезжаю поутру. Будучи аристократом, я обязан официально отказаться от должности в Легионе.
  - Солдат вроде тебя и Илгаста Ренда Урусандер ценит больше прочих. Вы стоите над пропастью, словно мост. Он видит в вас путь к компромиссу.
  - Думаешь, он воспрепятствует?
  - Да. То есть... если ты ускачешь сейчас, под покровом темноты, я же извещу командующего утром. Если гнев заставит его послать погоню, скажу, что ты уехал в Харкенас.
  - Почему бы не уехать и тебе, Шаренас?
  - Нет. Если слишком многие осторожные советники покинут Урусандера, он станет уязвим. Баланс нарушится, приспешники Хунна Раала получат преимущество.
  - Урусандером не могут управлять глупцы.
  - Он стар, Кагемендра. Не плотью - духом. Каждый день мы видим, как нерешительность терзает его, словно приступ подагры. Снова и снова выходит он из командного шатра - сам шатер стал ложью, притом опасной, ведь он отдал его в овладение белокожей ведьмы - выходит наружу и долго смотрит на стяг Легиона. - Она запнулась. - Не могу угадать его дум, но все же они меня тревожат.
  - Кажется, - предположил Кагемендра, - он ценит присутствие Серап.
  - Верно. Она самая рассудительная из шлюх Раала. Но так легко забыть, что она ему близка по самой простой причине, ведь она тоже из линии Иссгина.
  Кагемендра хмыкнул: - Восстановить власть Легиона и богатства имения? Да, вижу, как переплелись желания.
  - Многие амбиции произрастают из одного корня, - согласно кивнула она. Протянула к нему согретую конской шкурой руку, крепко положив на плечо. - Дай ей то, что посмел дать мне. Увидишь, что она ответит.
  Он кивнул, не поднимая глаз. - Так и будет.
  Шаренас позволила руке опуститься. И тут же, глядя куда-то за палатки, привстала в стременах. - Видишь всадника с флажком? Это сержант Йельд. Наконец-то мы получим вести о событиях в Харкенасе.
  - Я тоже послушаю.
  - Не позволь новостям тебя поколебать. Стань верным себе, Кагемендра, чувствуй долг лишь перед женщиной, которую возьмешь в жены.
  Он вздохнул. - Как скажешь.
  Оба понудили лошадей, медленно съехав с холма, давая скакунам размяться после долгого стояния на вершине. Клочки соломы взлетали над стерней, клубясь облаком, а пыль взлетала еще выше, словно не желая садиться.
  
  Старые кресла в Сводчатом зале походили на троны, но только один остался нетронутым. Остальные были грудой обломков, сложенных в углу; Синтара гадала о причине учиненного над ними насилия. Сама она приобрела привычку сидеть на последнем кресле, прижимая затылок к оленьей коже подголовья. Стены были полны свитков и книг, в воздухе пахло пылью и плесенью. Слуги по ее приказу принесли больше свечей, свет залил каждую щель, изгоняя тени и сумрак. Желтоватый оттенок накладывался на белизну рук, и ее взгляду начинало казаться, что все тело преобразилось в золото.
  Тьма - не единственная чистая вещь в мире. Нечто бурлит внутри нее, ослепительно яркое. Оно испугало Урусандера, изгнало старика из собственной твердыни, словно само ее присутствие стало угрозой Матери Тьме.
   "Вполне верно. Я настоящая угроза Матери. И всем, кто склоняет пред ней колени. Но Хунн Раал прав. Не должно быть так".
  Слабость и страх изгнали ее из Харкенаса, но по временам Синтара начинала воображать триумфальное возвращение, свет, заливший город очистительным огнем. Жалкие речные боги падут ниц. Мать Тьма попятится, ее секреты станут видны всем, как и пороки. Темнота - это лишь место, в котором прячутся. Хотя пролетало мгновение, и мечты эти казались старыми и прокисшими. Всего лишь, начала она понимать, отзвуки прежней жизни в храме.
  Но... какому ребенку не ведомо, что ужасы крадутся в темноте? Глупо отрицать истину инстинкта. На вполне разумных основаниях боимся мы того, чего не видим, и не доверяем тем, кто таится во мраке.
  Азатеная наделила ее неким даром. Сила растет внутри, словно мужское семя в утробе. Она ощущает себя полной крови, груди отяжелели, бедра раздались. Но утомления нет. Ей нужно мало сна, разум спокоен, невосприимчив к многочисленным рискам.
  Урусандер так и не предложил ей официального убежища. - Я не священник, - сказал он. - И это не храм. Более того, верховная жрица: я не враг Матери Тьме.
  Она снова вспомнила бегство из Харкенаса. Вместе с дюжиной самых преданных, забрав лишь личные вещи, они пробирались сквозь ночь. Страна вокруг внезапно стала чужой, угрожающей. Радости и удобства жизни в Цитадели язвили горькими воспоминаниями, душа познала ярость и презрение - душа, еще исходящая кровью ран, нанесенных жестокими словами Азатенаи.
  Однако мечты о мщении оказались подходящим топливом, питавшим ее в трудные дни скитаний. Сила росла с каждым шагом, пока Цитадель уменьшалась за спиной.
  
  Обещание Хунна Раала предоставить эскорт не сбылось. Ей казалось, что пьяный дурень утерял контроль над ситуацией. По ночам лес, что был слева, озаряли огни, днем его покрывала пелена дыма. Это расправлялись с отрицателями.
  Ее вовсе не потрясло зрелище Нерет Сорра и крепости Вета, вид собравшейся армии - ряды и ряды палаток, большие загоны для лошадей, телеги, фургоны и сотни марширующих солдат. Легион вернулся; готовность, с которой отставные солдаты возвращались к прежней жизни, изгнала из головы приятные мысли о некомпетентности Раала. Она без всякого доверия смотрела на дозорный пикет, подходящий к дороге.
  Спутницы сгрудились позади - оглянувшись, она увидела, в какую неопрятную толпу они превращаются. Прекрасные шелка запятнала пыль странствий, макияж давно стерся, и она видела лица, искаженные усталостью и страхом. В пути она мало что им говорила, слишком поглощенная тревожными мыслями о собственной участи. Спутницы когда-то поймались на приманку власти, и видно было, как жаждут они возврата к былому блаженству.
  Однако солдаты посмотрели на них сурово, а капрал махнул рукой, как бы прогоняя назад, на дорогу. - Слишком много шлюх, не прокормить. Проваливайте. В Нерет Сорре не найти ни одной комнаты, командир воспретил ваше ремесло в лагере.
  Синтара как-то нашла в себе силы спокойно улыбнуться. - Освежающе прямо, капрал. Верно, мы познали удовольствия со многими мужчинами. Я верховная жрица Синтара, а эти женщины - моя свита. Я желаю говорить с командующим Урусандером, ибо у меня есть вести из Цитадели.
  Молодой мужчина долго смотрел на нее, прежде чем ответить: - Припоминаю, ходили такие слухи. Вижу бледность вашего лица под капюшоном, верховная жрица. Хорошо, мы сопроводим вас до крепости.
  - Благодарим, капрал. Как видите, путешествие наше проходило в спешке и без подобающего дочерям Тьмы комфорта.
  - Мы вызовем фургон, если вы не против подождать.
  - Или капрал, ваши солдаты выделят нам местечко на седлах... если объятия жриц вас не очень стеснят.
  Он чуть приподнял брови, но не улыбнулся. Через мгновение подвел коня ближе, вынул ногу из стремени и протянул ей руку.
  Синтара молчала всю дорогу до крепости. Она уже успела обдумать слова к Урусандеру но, познакомившись с рядовыми солдатами, поняла, что армия встревожена - а это отражает позицию командования и самого Урусандера. Солдаты откликнулись на призыв, но ныне ожидают приказов, и никому не ведомо, какими будут эти приказы. Гражданская война выявила порок всего народа. Хотя каждая фракция видит свой повод правым, болезнь стала эпидемией, поразив всех.
  Но и это не все проблемы. Среди них могут быть отрицатели. Или хотя бы сочувствующие. "А что я? Каково мое место в грядущем? Участь мою будет решать Урусандер? Вползу к нему на коленях?"
  - Капрал.
  Ворота были прямо впереди. - Верховная жрица?
  - Надеюсь, мне будет позволено достойно переодеться перед визитом к командующему.
  - Тоже надеюсь, - сказал капрал. - Но он очень занят. Не обижайтесь, верховная жрица, если аудиенция задержится на день - другой. А пока я пошлю к вам слуг, чтобы удовлетворить все нужды.
  - Отлично. День - другой. - Кровь бросилась ей в лицо. - Нужно ли подчеркивать неотложность вестей, которые я везу из Цитадели?
  - Будьте уверены, верховная жрица, я об этом сообщу.
  Впрочем, времени привести себя в порядок у нее не оказалось - кастелян крепости, безразличный мужчина по имени Харадегар, перехватил ее у ворот и, препоручив спутниц толпе служанок, провел жрицу на немедленную встречу с лордом Урусандером. Она не увидела в такой спешке каких-то уловок; скорее это говорило об уважении к ее титулу. Если Урусандер увидит, в каком бедственном положении она оказалась... что ж, и это можно обратить себе на пользу.
  Харадегар провел ее в комнату, заполоненную полками с множеством книг и свитков. В середине, пожрав почти все пространство, господствовал длинный стол. Урусандер появился уже через миг. - Верховная жрица, я слышал о ваших злоключениях. Но обязан спросить: что вы делаете здесь?
  Синтара не собиралась умолять. В Урусандере она видела вождя осажденного. Отлично знала притязания тех, что стоят за ним. Хунн Раал и ему подобные спят и видят командира подле Матери Тьмы, в роли супруга богини. И, едва оправившись от первых мгновений неловкости, она ему так и сказала - в этой самой комнате.
  - Лорд, в одиночку вы не можете ей противостоять, хотя должны - но не делаясь ей врагом. Скорее нужно представить вас единственной надеждой на мир. С моей помощью, лорд, вы сможете спасти Куральд Галайн.
  Он прошел мимо, только чтобы повернуться и снова встать лицом к лицу. - Вы должны знать ее настроения лучше всех, верховная жрица. Какая судьба ожидает лорда Драконуса?
  - Лорд, она приняла консорта, потому что не видела равного себе мужчины. Будучи одинокой, она старалась защитить всех. В нынешнем положении любой союз будет неравным. Это следует изменить.
  Он отвел глаза. - У меня есть Легион.
  Синтара сняла капюшон, обнажая голову. - Будете изливать супружескую любовь во тьму бесконечную, в королевство недоступное для прикосновения, отвергающее блага вашего взгляда? Отдадите любовь свою неведомо кому?
  Он разразился гневом, но по неожиданной причине: - Вся эта болтовня о браке! А меня спросили? А Мать Тьму? Вам ли говорить о любви?
  - Лорд, простите. Меня ввели в... заблуждение. Вы правы - обожание не равно любви.
  - Тут вы правы, - бросил он.
  Она всмотрелась внимательнее и увидела мужчину, неосознанно забившегося в угол тесной комнаты, руки беспокойно двигаются, словно пытаясь снять свиток с ближайшей полки или книгу - и сразу отдергиваются. И удивилась: где же прежний герой? Остались ли причины для столь ревностной приверженности близких? Вета Урусандер забыл себя, всё то, что возвышало его в чужих глазах, пропало - и он это отлично сознает. Она решила изменить стратегию в сторону большей искренности. - Так отложим вопросы любви и поговорим о политике. Вы провозгласили возвращение Легиона, лорд. Знать увидит в том лишь акт вызова.
  - Мне доложили о религиозном бунте против Матери Тьмы.
  - Не верьте продавцам слухов, лорд. Речной бог не представляет реальной угрозы, его культ разве что заслоняет путь вперед. - Видя хмурую гримасу, она добавила: - Объясню. Все время, пока вы сидели в крепости, знать строила планы против лорда Драконуса. Она против его растущей власти. Когда Мать Тьма провозгласила выходцев Дома Пурейк своими Первенцами, прочие аристократы ощутили изрядное облегчение. Пусть каждый бился за этот титул, лорд Нимандер и трое его сыновей тоже знатны, их возвышение подтвердило статус всех Великих Домов. Да, все подумали - лорд Нимандер однажды возьмет руку Матери.
  Урусандер всматривался в нее, по лицу очевидно было: он не знал только что рассказанных подробностей.
  - Однако Нимандер умер, и умер нелегко. Пошли слухи, что за этим стоит сам Драконус. При всей нелюбви к консорту я не разделяла такой уверенности. Говоря в общем, лорд Урусандер, знать готова к войне. Домовые клинки ждут лишь приказа. Пока что они не могли выступить против Драконуса, потому что он не сделал ничего особенного. Они не знают, но консорт отверг место на троне рядом с Матерью Тьмой. Нет, не глядите так потрясенно. Я была верховной жрицей. Она предлагала, он отказался.
  - Если знати станет известно, страх перед ним...
  - Окончится? - Нетерпение и недоверие сделали ее тон резким. Жрица опустила глаза. - Простите что прервала, лорд.
  - Почему аристократам не сообщена правда?
  Она пожала плечами: - Одно то, что Мать Тьма завела любовника, достаточный повод для раздражения. Если же узнают, что он отверг ее пожелание... да, это могут счесть святотатством. Драконус наглец. Полагаю, именно это главная причина нелюбви к нему. Поздно вошел в ряды знати, но лишен подобающей скромности.
  Лицо Урусандера стало недоверчивым. - И ради этого они идут на войну?
  - Лорд, - отозвалась она. - Возможно, я не столь умудрена, как Эмрал Ланир. Видит Бездна, она рассказала бы то же самое. Но я поняла одно: политика или личные раздоры, борьба идет за сохранение лица. Статуса добиваются, чтобы ловить униженные взгляды; власть - всего лишь оружие, которое всегда под рукой, особенно когда иначе впечатлить нечем.
  Он удивил ее, резко засмеявшись. - А если я скажу вам, верховная жрица, что истинная справедливость в совершенно противоположном... - Он покачал головой. - Если вы всё ясно видите, могу предложить поднять градус дискуссии. Я хорошо понял предупреждение - если знать готова к войне, недолго ждать, когда она обернется на меня и мой Легион. Какой абсурд! Я так понимаю, лорда Драконуса даже нет в Харкенасе!
  - Его нет, лорд. Но все слышали о ваших войсках в лесу. Они убивают отрицателей и, готова поклясться, всех, кого найдут. Лорд, многие отрицатели живут во владениях знати. Солдаты Легиона бесстыдно вторгаются на их земли.
  Урусандер отвернулся и порывисто сел в единственное кресло. - Я сделал ошибку. Не нужно было созывать Легион.
  - Лорд, если на зов откликнулись отряды изменников... возможно, дело можно исправить.
  Он снова поднял глаза. - Поистине я вас недооценил, верховная жрица. Это мне нужно просить прощения.
  - Воздержимся от сантиментов, лорд. В религиозной войне участвуют не две стороны. Три.
  - Не понял.
  - Я хорошо разглядела знамя Легиона и увидела знак. При всей тупости Хунна Раала, когда он велел мне бежать к вам, лорд... теперь я верю, что через него говорила иная сила. Вы смотрите на меня, но не спрашиваете о преображении. Почему?
  Она ощутила его дискомфорт. - Верховная жрица, я не понимаю путей колдовства. Я принял перемену как знак, что Мать Тьма от вас отказалась.
  - Увиденное вами, лорд, не ее руки дело. Я несу дар Азатенаи.
  - И какова природа вашего дара?
  - Хотелось бы мне знать.
  - Однако вы провозгласили, что противостоите Матери.
  - Возможно. Так правая рука противостоит левой.
  - А речной бог?
  - Место бога еще не определилось, лорд. Лучше подождать декрета матери Шекканто и отца Скеленала.
  - Я думал отправить к ним посла, - сказал Урусандер, медленно постукивая пальцами по столешнице. Внимательно всмотрелся в нее. - Я намерен от имени Легиона осудить действия ренегатов. Более того - объявить их вне закона и назначить награду за поимку.
  - Удивляться ли, что Хунна Раала нет?
  - Вы последняя беседовали с ним, верховная жрица. Каковы были его намерения?
  - Намерения? Думаю, в полном беспорядке. То есть, он вынужден был увидеть опасность не только в знати и дом-клинках. Полагаю, сейчас он едет к Легиону Хастов, чтобы предложить сделку.
  Урусандер хмыкнул: - Торас Редоне скорее арестует его на месте. Или даже казнит.
  - Смелость Хунна Раала сомнению не подлежит, лорд. Скажу слово в его защиту: он верит, будто действует в интересах Куральд Галайна. Искренне жаждет увидеть вас на троне, рядом с Матерью.
  - Я усмирю его, верховная жрица. Если он доживет до возвращения.
  В этом обещании прозвучал лязг железа.
  - Лорд, мне нужно место для раздумий. Преображение коснулось не только новой кожи. Тщеславие угасло. Как и мирские притязания. Глядя на сестру-жрицу, я боюсь, что стала ее искаженным отражением. В сердце моем яд, но я не дрожу, осознавая истину.
  Он встал. - Разговоры о колдовстве меня тревожат. Крепость в вашем распоряжении, я же перемещусь в командный шатер Легиона.
  - Я узнала, что здесь лейтенант Серап. Она больше знает о планах Раала.
  - Но утверждает совсем иное.
  - Вы ей верите?
  Глаза его сузились. - Начинаю гадать, кому же можно верить, верховная жрица. Похоже, советчики размножаются подобно паразитам, и чем их больше, тем меньше я им доверяю.
  Она поклонилась. - Я останусь в крепости, лорд, не буду вам надоедать.
  Урусандер иронически улыбнулся и вышел без дальнейших разговоров. И не сразу сумела она облечь в слова выражение его лица. "Почему ты не дала такое обещание еще в Харкенасе?" Из вежливости он вслух так не сказал, но она поняла намек: мол, ты даже и вежливости, собственно, не заслужила.
  В комнате мало тени, темнота съежилась и уползла в углы - эти подробности показались благословением. Он отдал ей крепость, но ничего не сказал о праве убежища. Ищут ли ее враги, выслеживают ли? Доверять другим она умеет не лучше Урусандера.
   "Может быть, именно это нас связывает".
  Жаль, что нет Оссерка. Она слышала, тот был приятной внешности юнцом с большими аппетитами и слабой волей. Если подумать, полезное сочетание.
  Синтара вымолила место и время для раздумий, и чувства ее были вполне искренними. Прежние обиды и ссоры все еще язвили ее, но мысли даже во время беседы с Урусандером обращались к одному и тому же. Тьма и Свет... как левая рука противоположна правой.
   "Урусандер, начинаю видеть способ, как свести ладони в рукопожатии, скрепляя союз, и найти силу в балансе. О нет, не нужно говорить о любви. Лишь о необходимости. Кажется мне, ты уже понял. Мы сделаем тебя Отцом Светом, хочешь или нет".
  Она пообещала его не искать. Придется держать обещание... пока что. Три религии в схватке - ситуация недопустимая. Речного бога с поклонниками надо изгнать. Вероятно, за пределы Куральд Галайна. Можно этого добиться малой кровью или вовсе без крови. Говорят, Дорсан Рил течет на юг через просторные и пустые равнины, прежде чем излить черные воды в дальнее море. Ну, не совсем пустые, но ведь Форулканы не в том положении, чтобы спорить с внезапным вторжением беженцев. Легион превратил половину их селений в выжженные кладбища, остальных согнал на берега дальнего моря.
  Существуют пути в грядущее, по которым придет конец насилию. Даже если ей придется принять главную роль в открытой гражданской войне...
  Обещание света так и остается внутри. Ей нужна освященная земля? Свой храм, благословленный во имя... Света, в ответ Матери Тьме? "Лиосан... кто посмеет отрицать власть откровения, когда само это слово говорит о чем-то открытом, о срывании покровов; сделав из Ее тайны полчище банальных истин, мы позволим Урусандеру предстать перед ней как равному.
  Отсеки меня, мать Тьма, и увидишь - я тебя принижу. Ради блага, разумеется. Блага Куральд Галайна".
  Там, в Цитадели, было мало времени для раздумий. Теперь же она начинает осознавать стократные выгоды. Жрица встала с кресла и обернулась, его оглядывая. "Мать Тьма восседает на Престоле Ночи.
  Нам нужно будет найти ответ".
  
  Ренарр вышла на балкончик, прилепившийся к боку Старой башни. Отсюда она могла рассматривать двор с его суетой и селение, окруженное рядами белых палаток.
  Дым и пыль повисли над Нерет Сорром густеющими пеленами. Дом ее преобразился, хотя с такой высоты она видела далеко не все подробности. Толпы, брезентовые шатры... селение теперь кажется таким маленьким, жалким в своих дерзаниях и хрупким в предубеждениях. Она помнила улицы и переулки, приземистые домики и убогие лавки - и с некоей завистью смотрела на крошечные фигурки, бегающие там, где она прежде ходила.
  Скромные жизни, отмеченные разве что чередой мечтаний отброшенных или растоптанных. Игра жизни состоит в сосредоточенности, узости горизонтов достижимого и возможного; тогда мелкие триумфы становятся ярке и отчетливее. Любовная связь, принесенное в мир дитя, предмет, умело изготовленный руками мастера. Слава скрывается в изящных складках нового плаща, еще не поношенных сапог или мокасин; в тщательно уложенной прическе, дополняющей ровные черты лица и пышущие здоровьем щеки. Или в румянах, изображающих здоровье.
  В ее душе поселились отныне новые мысли, слишком сложные для прежнего мира, слишком опасные для прежней юной женщины. Та женщина отдала любовь мужчине, щедрому на переживания, готовому и на смех, и на слезы - словно дитя переходящему из крайности в крайность; раны его заживали быстро, один миг - и жизнь снова видится приятной. Не желая стать посмешищем, он познал слепую ярость и зарыдал над тем, что сотворил один небрежный замах кулака.
  Была ли в том важность? Новое место в новом мире принесло ей свои дары. Принятая раззолоченным лордом, она оказалась в башне, возвышенная над всеми прежними знакомцами; возвышенная над своими мечтами, ныне походящими на забытые игрушки...
  Ведьма Хейл вышла и встала рядом. - Отошел, - сказала она.
  Ренарр кивнула, только чтобы ублажить старушку. Она уже видела, что отец умирает - взглянула в глаза и не нашла чувств. Он только изучал ее, отстраненный, словно сберегая подробности. Тогда она поняла. Вот как приходит смерть к умирающим: изнутри наружу. Вот так живущие заражаются ею: снаружи вовнутрь.
  Подобрав подол нового роскошного платья, подаренного одержимым чувством вины мужчиной, она отозвалась: - Пойду прогуляюсь в селение.
  
  Выйдя на звон колокола из казармы, где отдыхала в компании шестерых старых вояк, лейтенант Серап пошла к главному входу в крепость. Увидела вернувшегося сержанта Йельда. Его окружила толпа, однако он растопырил руки, будто отбиваясь от вопросов. Харадегар вбежал внутрь несколькими мгновениями ранее, чтобы позвонить и призвать Урусандера назад, в тишину зала Кампаний.
  Еще двое верховых показались у входа. Серап оглянулась и увидела Шаренас Анкаду и Кагемендру Туласа. Они проехали через двор, раздвигая скопище солдат, конюхов и слуг, и остановились рядом с Йельдом; тот приосанился, поборов усталость, и отдал Шаренас честь.
  Серап молча последовала за ними в крепость. Сапоги гулко стучали в коридорах, ведь на стенах остались только бледные следы гобеленов. Сержант выглядел утомленным, как и подобает тому, кто скакал всю ночь.
  Серап слышала, что капитан Шаренас отсылала Йельда в Харкенас. Поняла, что сержант возил приказы к Хунну Раалу, требовал возвращения. Но кузена не было в Харкенасе. Откуда же такое напряжение?
  Кастелян Харадегар и жрица Синтара ожидали их в зале Кампаний. Как и в прошлый раз, Серап невольно уставилась на жрицу - то ли в восхищении, то ли в отвращении. С трудом заставила себя отвести взгляд, обратившись к Шаренас. - Капитан, не случилось ли вам встретить командующего Урусандера на дороге?
  - Он идет, - отозвалась та. - Сержант, надеюсь, ваше требование созвать командный совет будет оправдано принесенными вестями.
  - Так точно, сир.
  - Вы сумели переговорить с Хунном Раалом?
  - Нет, - ответил Йельд. - Сир, все считают, будто он выехал к Легиону Хастов с целыми фургонами подарков солдатам. Предположительно, сир, он желает вести переговоры с командующей Торас Редоне, чтобы избежать враждебности двух легионов.
  - Неужели? - Шаренас прищурилась. И повернулась к Синтаре: - Верховная жрица, мне интересно, какую роль вы приготовили себе в грядущей встрече.
  - Позвольте мне, капитан, стать символом вашего беспокойства.
  Шаренас скривилась. - Сомневаюсь, что кому-то из нас нужен символ столь правдоподобный.
  - А я сожалею, капитан, что вы столь подозрительно настроены.
  - Верховная жрица, сомневаюсь, что высоко стою в списке ваших сожалений, - взвилась Шаренас. - Но раз вы заговорили о сожалениях, хотелось бы услышать больше.
  - Отлично. Среди главных сожалений, капитан, то, что я не нахожу себе места на этом совещании и любом другом. Ваш мундир уже говорит о вашей роли. Смотрю на вас - и вижу талант командования боем и снабжением. И то и другое необходимо для управления ротой солдат. Ну же, не стесняйтесь, подобно лейтенанту Серап, глядите на меня открыто. Что видите? Я стою и возвещаю перемены в мире, капитан. Если во рту горько, выплюньте меня и громко провозгласите конец переменам. Кто знает: вдруг мир вас послушается?
  Шаренас долго смотрела на жрицу, потом фыркнула. - Простите меня, верховная жрица. Я была убеждена, что вы, женщины из храма, обсуждаете лишь свои влагалища.
  - Слишком часто склоняли ухо к речам Илгаста Ренда, капитан. Он из времен, когда правили и говорили мечи. Мы пытались дать отпор и сумели побороть господство клинка, предложив замен наслаждения любовных игр. Удивительно ли, что он видит в нас угрозу?
  - Наверно, я действительно слишком часто слушала Илгаста, - признала Шаренас со слабой улыбкой. Но улыбка увяла. - Увы, век мечей возвращается.
  - Это сожаление растет во мне, капитан Шаренас, раз вы хотели услышать полный список. Но передо мной одни солдаты, так что ожидаю увидеть на лицах оживление от самых мрачных вестей нашего сержанта.
  Йельд крякнул, словно Синтара ударила его в грудь. Закашлялся. - Мои извинения, верховная жрица, но не предвижу я радости от этих вестей.
  Из коридора послышался стук подошв, через миг дверь открылась и Урусандер вошел в комнату. Еще недавно Серап казалось, что пламя жизни снова ярко воспылало в его душе. Увы, оно порядком ослабло под гнетом забот о возродившемся Легионе или, скорее, под грузом неуверенности собравшихся на его призывы отрядов. Он казался загнанным в угол и впавшим в дурное настроение. Глаза впились в сержанта Йельда. - Я ждал.
  - Сир, я должен передать вести о массовом убийстве.
  Суровое угловатое лицо Урусандера омрачилось. - Меня уже тошнит от ежедневных рапортов, сержант. Убийства отрицателей нужно прекратить, даже если придется ввести в лес весь мой легион. - Он послал Серап столь яростный взгляд, что она отшатнулась. - Ренегатов повесят.
  Йельд неловко пошевелился. - Сир, жертвы не отрицатели. Они из знати.
  Урусандер как будто стал ниже ростом. Оперся спиной о стену. - Говори, - прошептал он.
  - Сир, простите за ужасные вести. Нападение на свадебную процессию Дома Энес. Лорд Джаэн и его дочь убиты. Как и заложник Крил Дюрав. Мне сказали, первым их нашел брат Энесдии, Кедаспела.
  Урусандер издал некий звук, но Серап не смогла отвести взора от сержанта. Лицо Йельда внезапно исказилось. - Сир, в горе художник выцарапал себе глаза. Говорят, он впал в безумие. Проклинает всякого, кто желает его утешить. Проклинает Мать Тьму. Проклинает лорда Аномандера за то, что тот слишком долго задерживался в Харкенасе. Среди убитых нашли тела отрицателей, однако Кедаспела обвиняет солдат Легиона... он... он указывает на роту капитана Скары Бандариса, незадолго встреченную в лесу.
  Йельд резко замолчал. Серап видела, что бедняга дрожит.
  Никто не произнес ни звука.
  Наконец Шаренас Анкаду прошептала: - Скара не стал бы, командир. Кедаспела действительно сошел с ума. Гневается на весь мир.
  Кагемендра шлепнулся на кресло, спрятав лицо в ладонях.
  - Успокойте мысли, - произнесла Синтара сурово и резко. - Все вы, усмирите гнев и негодование. Да, я слепо забрела на новый путь, но готова идти до конца. Меня тревожит один вопрос... Лорд Урусандер, послушайте.
  Блеклые глаза уставились на нее.
  Она приняла молчание за знак согласия. - Какой закон будет руководить нами? Солдаты Легиона требуют определенности. Требуют компенсации за свои жертвы. Настаивают, чтобы блага мира доставались не только аристократам. Но разве, - неестественно светлые глаза обежали всех, - вы проявляли печаль по павшим поселянам? По отрицателям, что прячутся, охваченные суеверным ужасом? Недавно в крепости умер отец некоей бедной девушки. Я видела похоронную процессию всего два дня назад. И все же... И все же поглядите на себя. Вы видите в новой трагедии потерю куда большую. Почему бы? Потому что убитые были знатны.
  - Что за недостойная атака, - почти прорычала Шаренас. - Осуждаете нас за широту чувств? Кто бы стал сильнее оплакивать незнакомцев?
  - Не приемлю ваши возражения, капитан. Если уж плачете по одному, плачьте по всем. Поймите, что любой незнакомец имел родню, его кто-то любил. Любой чужак - такой же пленник своей кожи, как все мы. Я стояла здесь. Слушала. И увидела, что для всех вас горе оказалось лестницей со многими ступенями.
  - Жестокие речи, верховная жрица, - сказала Шаренас. - Вы тревожите наши раны. Но я не нахожу в ваших словах бальзама утешения.
  - Какой закон будет нами руководить? Этот вопрос жжет меня, капитан. Пламя взлетает высоко, поглощая душу. Примите на себя бремя праведных, но сделайте это со смирением. Оплакивайте нас всех - уверена, никто из вас не лишен дара слез.
  Пальцы Шаренас побелели, сжатые в кулаки. - И что дальше?
  - Правосудие.
  Голова Урусандера резко поднялась, глаза вдруг стали зоркими, сияющими.
  Верховная жрица выпрямилась, как будто возгордившись проклятием, выбелившим ее кожу. - Не знаю такого закона, по которому смерть одного можно оплакивать больше, чем смерть многих.
  - Есть такой, - возразила Шаренас. - Мы оцениваем прижизненные заслуги. А иногда измеряем расстояние, и чем ближе был нам погибший, тем сильнее горюем. Вы говорите о потопе слез, жрица, но я вижу не благословенный океан, а горькое море. Нас связывают законы ограничений плоти, возможностей души. То, чего требуете вы, нас опустошит...
  - Оставив что?
  - Саму Бездну.
  - Переполненная душа, капитан, есть место теней и сумрака. Вычистите ее, выметите, и ничто не помешает литься свету. Слушайте. Я говорю, что пережила это. Сгорела изнутри. От прежней женщины осталась лишь видимая оболочка, но и она преображена Светом, пылающим в душе. - Она подошла к Урусандеру. - Владыка, делайте что требуется, верните мир в Куральд Галайн. Я буду ждать, в доказательство своей власти я поделюсь своим даром.
  Кагемендра Тулас резко встал, уронив кресло. Не отрывая ладоней от лица, побрел к двери и вышел в коридор. Ноги шаркали, словно это шел пьяница.
  Шаренас прорычала нечто неразборчивое и побежала за приятелем.
  Через мгновение золотой свет излился от верховной жрицы, заполнив помещение. Ослепленная Серап закричала.
  И услышала голос Синтары: - Когда всякое горе по умершим смыто, что остается? Каждый из вас отворачивается от смерти и глядит в лицо жизни. Не по мертвецам скорбите, по живущим. По родне и чужакам в равной мере. Скорбите, пока не будете готовы прийти ко мне.
  Приходите ко мне, и мы поговорим о правосудии.
  Свет лился, заполняя плоть и кости Серап, превращая в огонь всё, чего касался. Пав на колени, она рыдала словно дитя.
  
  Кагемендра Тулас, дрожа, прильнул к стене в конце коридора. Шаренас догнала его и повернула к себе; он пытался сопротивляться, но ее воле нельзя было противостоять - через миг она уже обнимала его. - Проклятая жрица, - зашипела она. - Потрясение ослабило нас, она тут же нанесла удар... нет, не могу и вообразить ее амбиций. Могу лишь бояться. Этому я уже научилась.
  - Хватит, - сказал он. - Теперь быть войне. Неужели не видишь? - И он так сильно ее оттолкнул, что женщина пошатнулась. - Но я не буду сражаться! Клянусь! Не буду сражаться!
  Она смотрела на него, стоя у противоположной стены. В ближайшей комнате было много народа, все обернулись на звук ссоры, однако ее глаза следили лишь за другом. - Кагемендра, прошу.... Знать ничего не сделает. Пока что. Никто из них, даже Аномандер. Им нужно призвать Легион Хастов. И Хранителей. Нужно заключить союз с Шекканто и Скеленалом...
  Глаза его широко раскрылись. - Как?
  - Слушай. Соперник Матери Тьмы рожден был в зале, который мы покинули.
  - Не хочу слушать. Вот, затыкаю уши. Не слышу!
  Шаренас покачала головой.- Не Синтара, друг. Она лишь майхиб, сосуд, брошенный нам Азатенаями. Никому не дано угадать их замысел - разве что полное разрушение Куральд Галайна? Мы видели начало, но не можем знать конца.
  - Будет война! - Крик отразился от стен, яростно пронесшись до Великого зала.
  - Я не слепа, Кагемендра. И не беспомощна, как и ты.
  - Не буду сражаться!
  Дверь зала Кампаний распахнулась, показался Урусандер. Кожа его была белее алебастра, седые недавно волосы пронизали золотые нити.
  - Вот он, - негромко проговорила Шаренас. - Вот идет равный соперник.
  Урусандер прошел мимо нее и встал перед Кагемендрой Туласом, а тот смотрел будто на призрака, необычайное привидение, притащившее с собою тысячи потерь выкопанных, очищенных и выставленных словно трофеи. Спина еще сильнее вжалась в стену, едва Урусандер протянул руку, намереваясь коснуться его. Через миг рука упала.
  - Старый друг, - заговорил Урусандер. - Прошу тебя. Скачи к ним. Скажи, что я не заговорщик. Скажи, я выслежу убийц. Скажи, что Легион в полном их распоряжении.
  Однако Кагемендра потряс головой. - Не поеду, сир. Я отыщу нареченную. И заберу из Куральд Галайна. Так далеко, как только можно ускакать. Будет нужно - свяжу ее, засуну кляп и надену мешок на голову. Сир, оставьте меня в покое.
  Слезы показались на щеках Урусандера. Он отступил, опуская взор. - Прости меня, прошептал он.
  - Я поеду, - вызвалась Шаренас.
  Верховная жрица приближалась, за ней шагали Серап, Йельд и Харадегар. Бледные лица, словно это процессия призраков. Позади белый свет лился и клубился дымом, подкрадываясь всё ближе.
  - Я поеду, - повторила Шаренас, выходя вперед. Схватила Кагемендру за рукав и потянула к выходу.
  - Да, - сказал Урусандер вслед. - Лучше вам бежать, друзья. Мне ее не остановить.
  Шаренас неслышно ругалась. "Этот свет сожжет само правосудие".
  
  Мертвы?
  Илгаст Ренд сел за стол, как примороженный ил приколоченный. Красными глазами уставился на гонца. Мысли сновали в панике. "Послать гонца к командующему Калату Хастейну. Вернуть. Витру придется обождать. У нас война.
  Но я не могу ждать. Солдат во мне кричит. Урусандер еще слаб. Отряды его разбросаны по королевству. Прячется в Нерет Сорре, мнит его далеким островом за бурными морями. У меня наготове Хранители, я словно псарь с тысячей поводков. Поклялся ничего не предпринимать, но клятва... старый дурак! Клятва принесена во время мира.
  Пролита кровь знатных. Убиты невинные.
   Урусандер, ты зашел слишком далеко. Но вижу тебя в крепости, на троне, вороны свиты каркают и бьют крыльями, пока ты не ослепнешь и не оглохнешь, ветер от крыльев приятно холодит лицо - и ты думаешь, будто измерил весь мир.
  Нам ждать следующего шага?
  Не думаю". Он пытался успокоить дыхание. Дважды и трижды прокашлялся, прежде чем ответить гонцу. - Я полагаю, лорд Аномандер собирает своих домовых клинков. Полагаю, прочие Великие Дома спешно вооружаются.
  - Милорд, - начал гонец, - там были убитые отрицатели...
  Илгаст Ренд фыркнул и резко встал. - Нужно верить, что кролики оскалили зубы? Небрежность обмана кажется самым дерзким оскорблением. Нет, нас даже не пытались обмануть. Легион Урусандера ударил - я видел это в глазах Хунна Раала. Он хвастался, он смешивал угрозы и негодование. Намеревался вызвать смятение, но презирал всех.
  - Ваши приказы, милорд?
  - Отдыхай. Потом возьмешь трех лошадей и поскачешь к Калату Хастейну на Манящую Судьбу.
  - Лучше без отдыха, милорд, - сказал юноша.
  - Ты утомлен.
  - Новость неотложная. Может быть, еще одного пошлете вслед за мной?
  - Отдыхай. Не хочу, чтобы рассказ пропал под многими слоями лакировки. Калат услышит то, что ты рассказал мне. Но добавь: я веду Хранителей на Нерет Сорр. Намерен атаковать лорда Урусандера, пока силы его рассеяны. Намерен вырвать сердце восстания.
  Лицо мужчины посерело, однако он молча отдал честь.
  - Пришли моих капитанов.
  - Сейчас же, милорд.
  Илгаст снова сел. Положил ладони на плоскую, вытертую столешницу. "Солдат во мне видит ясно. Он ожидает, что мы подавимся горем и окаменеем от потрясения. Точный расчет, чтобы мы отступали в недоумении".
  Он начал подозревать трясов - Скеленала и Шекканто - в преступной заинтересованности. Едва ли они обрадовались воскресению давно покойного речного бога. Многие ли отрицатели признавали религию монастырей?
   "Они ничего не сделали, чтобы остановить резню. Не так ли?"
  В коридоре раздавался топот сапог. Илгаст Ренд глубоко вздохнул. Сложил руки на столе. Они еще дрожали.
  
  Проделав треть пути до монастыря Яннис, Финарра Стоун и Фарор Хенд нашли первую группу беженцев. Их состояние потрясло Фарор, она с капитаном сошли с дороги, пока сотни сломленных фигур ковыляли мимо.
  - Куда они идут, сир?
  - На восток, сама видишь.
  - Там ничего нет, - возразила Фарор. - Кроме временного лагеря, всего лишь скромного форта из снопов травы и сухих деревьев.
  - Именно, - согласилась Финарра. - Илгаст Ренд скоро столкнется с кошмарами снабжения.
  Фарор Хенд ошеломленно качала головой: - Сир, у нас не хватит пищи. И убежищ. А зима на равнине...
  - Сама всё знаю, хранительница.
  - Да, сир. Прошу прощения.
  - Отрицатели, можно предположить, - сказала Финарра, оглядывая изнуренных мужчин и женщин. - Но немногие стары, мало детей, совсем нет новорожденных. Тут что-то не так, хранительница. Выбери одного - вон того, что дважды на нас взглянул - и приведи сюда. Я выужу из него правду.
  - Слушаюсь, сир. - Фарор Хенд спешилась и подошла к оборванцу, на которого указала капитан. Он ее заметил и съежился. По первому жесту отошел от прочих и похромал к ним на перебинтованных ногах.
  - Не бойся, - сказала Фарор. - Мы Хранители, хотим выслушать новости, какие у тебя есть.
  Мужчина прищурился на нее и пожал плечами. Пошел вслед за ней к Финарре Стоун.
  Капитан не стала терять времени. - Вы из монастырских, сир. Какого убежища ищет ваш народ?
  - Они нас отослали.
  - Кто?
  - Трясы. Но сначала забрали детей. Вот их сделка. Пища для нас, обещание, что дети будут в безопасности.
  - А старики?
  Мужчина потряс головой, словно услышал шутку. - Отцы и матери были из лесов и от реки. Они решили остаться. Теперь все мертвы.
  - Хранители не смогут вас содержать, - сказала Финарра Стоун.
  Он снова пожал плечами.
  - Возможно, смогут защитить от бандитов и... прочих врагов. Но не от голода и зимних холодов.
  - Больше идти некуда.
  - А много вас на дороге?
  Мужчина кивнул, переступил с одной окровавленной ноги на другую.
  - Можете идти, сир.
  Они смотрели, как беженец возвращается в потрепанную колонну. Капитан резко выдохнула. - Забрали детей.
  - Сир, - сказала Фарор Хенд. - Вы везете Шекканто и Скеленалу сообщение, что Хранители на их стороне. Но если бы Калат Хастейн узнал, что Мать и Отец культа разгоняют свою паству, делая детей горькой монетой...
  - Мы доставим послание, - сказала Финарра, натягивая удила. Потом замешкалась, искоса глянув на Фарор. - Прости, хранительница. Я делаю наше путешествие неприятным, натянутым. Вода мутна меж нами, и мне жаль.
  - И мне, сир.
  - Но таким мелочи ничтожны пред видом здешних бедствий.
  - Да, сир.
  Финарра поколебалась и продолжила: - Когда закончишь с Легионом Хастов, Фарор Хенд, выбери место, где можно переждать.
  - Сир?
  - Место. Назови мне свой выбор, прежде чем уедешь, и я позабочусь, чтобы весточка была послана... тому, кому ты скажешь.
  Фарор Хенд не опустила взгляда перед капитаном. - Сир, я не дезертирую из Хранителей.
  Финарра кивнула: - Понимаю. Тем не менее, придумай место...
  - Убежище.
  - В грядущие бури, Фарор Хенд, всем нам нужны будут такие места.
  Фарор всмотрелась в капитана и кивнула: - Я подумаю, сир.
  - Отлично. Ну, придется ехать по равнине - полагаю, дорога непроходима до самого монастыря Яннис.
  - Вы смогли бы заключить такую сделку, сир?
  Финарра кинула на нее быстрый взгляд. - Так и не родила ребенка, не знаю что сказать. Но... если не видишь надежды, но тебе предлагают спасти детей... какой же родитель не отдаст жизнь ради спасения детей?
  - Трясы отлично это поняли, думаю я. И все же... Встретив их отряд среди развалин стоянки разбойников, я услышала, что они сделали там такое же предложение, но матери перерезали горло своим чадам.
  Финарра заморгала. - Кажется крайне эгоистичным.
  - Возможно, сир, некоторые ценят свободу дороже самой жизни.
  - И отлично, если это собственная жизнь. Вряд ли хоть один ребенок радовался касанию клинка.
  Фарор Хенд промолчала, не в силах найти возражений. Но воспоминания мучили ее.
  Некоторое время они ехали медленно - почва оказалась неровной и каменистой. Наконец она сказала: - Сир, многие ночи мне снились матери и отцы, убивающие своих детей. Но им не предлагали сделок, и никакая угроза не нависала, торопя руки.
  - Тревожный сон, хранительница. Если деяние их было бесцельным...
  - В некотором смысле цель была, сир. С каждым зарезанным ребенком, виделось мне, росли богатства убийц - столбики монет, каменья и шелка, рабы у ног. Я видела, как они жиреют, но за окнами мелькали языки пламени... все ближе...
  - Давайте выполним свои задачи, хранительница. И не будем поминать дурные сны.
  Когда Финарра Стоун понудила коня идти быстрым, почти опасным аллюром, Фарор последовала ее примеру. Свет дня угасал, на тракте слева поток фигур стал бесцветным и тусклым. Вскоре сумерки поглотили их.
  
  
  ДЕВЯТНАДЦАТЬ
  
  
  Звуки пирушки заполнили лагерь Легиона Хастов, залетая в шатер командующего. Хунн Раал улыбался, исподволь изучая женщину напротив. - В такое время это кажется скромным жестом, - сказал он, - но не могу отрицать, что наслаждаюсь происходящим.
  Торас Редоне не улыбнулась в ответ. Лицо ее не менялось, что начало раздражать капитана. В левой руке она держала кружку, в правой кувшин вина из личных запасов, поставив обе емкости на колени. - Если думаете, - сказала женщина с едва заметной нечеткостью выговора, - что, раздав вино и эль солдатам, можно обеспечить вечный союз двух легионов, капитан... пьянство завело вас не туда.
  Хунн Раал поднял брови. - Меня очень ранит, командир, что мы глядим друг на друга как соперники...
  - Ваша нелюбовь к Хастам не связана с соперничеством. Вы боитесь нашего оружия, его воинственных песней. Не моих солдат нужно накачивать вином, чтобы достичь мира. Возможно, милости вашим солдатам оказались бы полезнее.
  - Воинственные песни? Клянусь Бездной, командир, многими словами можно описать зловещие вопли ваших клинков, но язык музыки тут явно не подходит.
  Она не сводила с него упрямого взгляда. - Неужели? Какой волнующей симфонии вы желали бы на войне, капитан? Барабанов, чтобы чаще билось сердце? Крещендо, отмечающего столкновение врагов на поле боя? Печальных гимнов, чтобы улегся пепел над неизбежной следующей сценой - сценой резни? Вы романтик, капитан? Грезите о славе и добродетели, героизме и мужестве? Мы все братья и сестры в броне, под кожей и до мозга костей - и, лишаясь боевых покровов, смешиваемся в общую кучу? - Она подняла кружку, сделав очередной глоток. - Такой мужчина пришел к нам? Пьяный и сентиментальный, но готовый воздеть руку и ткнуть указующим перстом в неверных?
  Хунн Раал подавил резкий ответ. - Легион Хастов объявил себя личным воинством Матери Тьмы...
  - Урусандер отвергает наши притязания? А вы?
  Он покачал головой. - Командир, среди вас отрицатели.
  - И что?
  - Они не принадлежат Матери Тьме.
  - Неужели?
  - Разумеется.
  Она наполнила кружку - как делала после каждого глотка. - Слишком многое ослабляет вашу решимость, капитан. Сомневаясь в себе, вы творите врагов и поднимаете их, словно кукол из грязи и соломы. Но чьи пороки они изображают? Многие старые солдаты замечали, что враг становится мерой им самим. Да, вот вы, не желающий уважать врагов, хотя и преувеличивающий их опасность. Слишком пьяны, капитан, чтобы оспорить противоречие?
  Ночь началась как состязание в выпивке (или так прочитал Хунн Раал взгляды командующей). Пока они сидели в шатре, фургоны въехали в лагерь, фляжки вскрыли перед смеющимися солдатами, и Торас Редоне не возразила против столь щедрых раздач... Он постарался привести мысли в порядок. - Я уважаю опасность, которую они несут. Потому и пришел к вам. Наши легионы должны сообща встать на защиту Матери Тьмы.
  - Я так понимаю, капитан, это не ее приказ. Мать Тьма никого не принуждает. - Торас внезапно фыркнула. - Как она смогла бы, если дары поклонения остались неизвестными? Чем мы вознаграждаемся, почитая ее богиней? Чего стоит монета веры? Жрицы тонут в постелях среди шелковых подушек. Мать Тьма не провозглашает законов, ничего не требует от нас. Что она за богиня, если не оценивает свою власть числом приверженцев? Поклоняйся ей. Не поклоняйся ей. Так и так она не меняется.
  - Я простой солдат, командир. Признаюсь, избегаю вмешиваться в религиозные дела. Смотрю на мир, как подобает солдату. Все мы носим мундиры, и воины, и политики, и священники.
  - Неужели Куральд Галайн не вместит всех?
  - Мы можем захватить мир, командир, но все же будем сражаться меж собой.
  Торас Редоне отвела взгляд, вроде бы изучая стены шатра и насекомых, ставших молчаливыми свидетелями беседы. - Может быть, - произнесла она тихо, - это и говорит нам Мать Тьма. Воплощает пустотность всех наших убеждений. Иные наслаждаются видимым исполнением грез, хотя на деле у них нет ничего. - Глаза снова уставились на Хунна. - Мы толпимся на краю пустой чаши, капитан, с трудом балансируя, восхваляя скользящих внутрь и восторгаясь теми, кто падает наружу и пропадает навеки. Когда этого наслаждения становится недостаточно, ну, мы начинаем сталкивать соседей, сбрасывая наружу и говоря себя, что их жизни стоили меньше... - Голос ее затих, она выпила, уставившись на полотняную стену.
  - Командир, я ищу лишь мира.
  Вздохнув, она ответила: - Истина темноты в том, что она прячет всё и не отражает ничего. Спотыкаясь в слепом неведении, мы толкаем любого, кто оказался рядом. Не видите ли в этом иронии, капитан? Имя Бездны стало проклятием на наших языках, но, скажу вам, я склонилась перед Матерью Тьмой в Палате Ночи и ощутила Бездну - когда она коснулась моего лба.
  Потрясенный, Хунн Раал промолчал.
  Торас Редоне вяло пошевелила плечами. - Однако она сидит на Престоле Ночи и мы признаем ее власть без вопросов. Разумеется, - спохватилась она, - трон был подарком лорда Драконуса. Можно было бы вообразить - учитывая его предполагаемые амбиции - как он воздвигает ДВА трона.
  - Командир, я не имею претензий к консорту. Это знать одержима его дерзостью. Но вы подняли интересный вопрос... А с друзьями - аристократами вы вели подобные речи?
  Торас Редоне моргнула и потрясла головой: - Он прыгнул в наш бассейн, и мы его ненавидим. Тут нет ничего особенного.
  - Известно вам, командир, куда он пропал?
  - Нет. - Она махнула рукой, расплескав часть содержимого кружки. - На запад.
   - Солдат не следует презирать даже в мирные времена. Мир завоеван нашим потом, нашей кровью - ну, как вам не завидовать?
  - Это не зависть, капитан, а равнодушие. Чему я рада.
  - Как вы можете? Мы заслужили награду за принесенные жертвы!
  - Какие жертвы, капитан? Вы еще живы. Даже ног - рук не потеряли.
  - Я говорю не про себя! У меня есть друзья изувеченные, ослепшие. Иные не спят ночами...
  - А прочие пьют или вгоняют себя в забвение дымом трав. Ибо правда войны ломает нас, и мы остаемся сломленными. Возмещение, да? Для мертвых давайте построим роскошные мавзолеи. Для калек - погрузимся по шеи в жалость и насосемся из раздутых сисек раскаяния, пока совсем не разжиреем. А пьяницам вроде нас с вами, капитан, достаются полные кладовые и высокие стулья в каждой таверне, с которых можно вещать о былой славе. Или титула желаете? Что ж, нарекаю вас Лордом Войны и обязуюсь подыскать подходящее имение. В добавку выделю поля ужаса для еженощного покоса, и амбары с дурными воспоминаниями - можете хоть целый день молоть зерно в муку и называть это жизнью.
  Хунн Раал долго смотрел на нее - а потом сунул руку в принесенный с собой мешок и вытащил кувшинчик. - Мой дар вам, командир. Отличный сбор. Надеюсь, вы найдете в нем наслаждение.
  - У меня своего хватает, капитан. Но все равно благодарю.
  - Отказываетесь от подарка?
  - Вовсе нет.
  - Так наполнить вам кружку?
  Она покачала головой: - На эту ночь довольно пьянства, капитан. Нужно обойти дозоры, дабы ваши друзья не соблазнили ночную стражу настойчивой, хотя и деланной, щедростью.
  - Если они так поступают, командир, то от всей души.
  - Ваш поступок отмечен, капитан, мне есть над чем подумать. Но мои правила ясны - если найду стражника с запахом алкоголя изо рта, утром быть публичной порке. Дисциплина необходима даже в мирные времена.
  - Воистину, - согласился Хунн Раал. - Я впечатлен.
  - Неужели? Хорошо. Может, это я даю вам повод подумать.
  - Командир, Легион Хастов нам не враг.
  - Кроме отрицателей в моем строю.
  - Это ваша забота, не моя.
  - Рада слышать, капитан. Ну, не стесняйтесь, воспользуйтесь запасной койкой в шатре. Вряд ли я вернусь до рассвета.
  - Тоже сон не идет, верно, командир?
  - Оставляю его для штабных совещаний. Что ж, если позволите...
  Он встал вместе с ней. - Это был восхитительный вечер.
  Торас Редоне внимательно вгляделась в него. - Никогда не пьете так много, как хотите показать. Почему бы, капитан? - И вышла из шатра, не дожидаясь ответа.
  Хунн Раал смотрел на клапан входа, пока ткань не успокоилась. Сел. "Ну, почему я не удивлен? Когда дело доходит до выпивки, тебе не обмануть пьяницу". Насекомые взлетели с колышущегося полотнища, но успели уже усесться. Он пялился на них. "Тоже на аудиенции, но многого не ждут. Хотя лучше они, чем такая вот сучка в командирах".
  Взгляд набрел на кувшин, который он поднес ей, отдернулся. Вздыхая, он взял кружку и наполнил рот вяжущей жидкостью. "Солдату не надо извиняться, что пьет. Ведь нельзя просто так отойти от танца со смертью. Никакая стена тебя надолго не сдержит".
  Со стороны входа донесся звук, он поднял голову и увидел Севегг. Поманил внутрь.
  - Видела, как она выходит, - сказала женщина.
  Хунн Раал кивнул. - Скоро и мы уходим. Сообщи остальным. Пусть отходят тихо и по одному. Оставьте фургоны и лошадей.
  - А наши лошади, кузен?
  - Для вас "сир", лейтенант.
  - Да, сир. Прошу прощения.
  - Они остались стреноженными далеко от дозоров?
  - Как велено, сир.
  - Возьми двух солдат. Седлай коней, ведите на восточный тракт. Рандеву окончено. Желаю видеть вас перед рассветом.
  - Слушаюсь, сир. - Она отсалютовала и вышла.
  Он поглядел на кружку в руке, поднял, выливая жидкость на грязный пол, и поставил в середину командирского стола.
   "Всё, чего я искал, Торас Редоне - мира".
  
  Капитан Айвис вскарабкался по лестнице, оказавшись на вершине северо-западной башни. Подошел к капралу Яладу. - Ну, что я тут должен увидеть?
  Мужчина указал на гребень холмов к западу: - Еще одна армия, сир. Но не проходит мимо - видите? Готов клясться, они готовятся к бою.
  Айвис прищурился. Сумел различить всадников на центральном холме, построенных в ряды. В такой пыли невозможно было понять, сколько их там. По сторонам солдаты спешивались и формировали линию застрельщиков.
  - Знамя разглядел, капрал?
  - Нет, сир.
  Айвис потер шею. В глазах словно песка насыпали. Он не спал со дня путешествия в дикий лес - со времени визита к проклятой богине. Иногда удавалось убедить себя, что те ужасы тоже были сном; но разве способен он выдумать подобное? Немногие его кошмары были банальными по содержанию. То зуб потерял, то идет голым по полному залу, то не может попасть в стремена, а запаниковавший конь несется к обрыву... меч, сломавшийся в разгаре битвы... Никаких заостренных кольев среди заросшей поляны, никакой женщины, лежащей на кольях и взирающей на него безмятежными глазами.
  - Что нам делать, сир?
  Моргнув, Айвис одернул себя. - Труби тревогу, капрал. Если повезет, успеем собраться. Не вижу никаких осадных орудий.
   - Да, сир. Пусть кружат у стен, пока лошади не попадают от усталости.
  Айвис обернулся, поглядел на восточное небо. Завеса дыма казалась неиссякаемой. Снова перед ним неведомый враг, снова лихорадочные приготовления. - Нет, с меня довольно. Время испытать тяжелую кавалерию господина. Кто бы там ни был, мы разобьем ему нос и прогоним, и если о том услышат все аристократы Куральд Галайна, тем лучше.
  - Да, сир.
  Он поморщился, глядя на капрала. - Ты такой бледный, что сейчас упадешь. Успокойся, прежде чем лесть по лестнице.
  - Слушаюсь, сир.
  - Но не задерживайся на все утро. Ну, шевелись!
  Молодой солдат пополз по лестнице.
  Айвис же вернулся к осаждающим. Наверняка больше полутысячи. Однако он не видит в рядах геральдических стягов или ротных знамен. Единственное развевающееся полотнище не разглядеть... а вот оно и опустилось, пропав с глаз.
  Он следил за врагом, слыша первые крики из крепостного двора. Отряд в дюжину бойцов выехал из чужого строя и помчался по склону. В низине они ускорились, кони легко перескакивали низкие стены, пылили по сжатым полям - еще одна стенка, еще одно поле - все ближе и ближе.
  Подножие крепостного холма окружала широкая полоса, подходящая для маневров конницы. Оказавшись на внешнем краю, один выехал вперед и снова поднял знамя. Натянул поводья, вонзил флагшток в почву.
  Отряд развернулся и ускакал к основным силам.
  Айвис пялился на оставленное знамя.
   "Бездна побери. Это Пограничные Мечи".
  
  Когда возвращались с пустого пространства, конь Ферен споткнулся, прыгая через последнюю стенку. Через миг она успокоила заплясавшего скакуна. Сверкнула глазами на брата. - Ринт! Нам нужен отдых!
  Тот не ответил, погоняя коня вверх по склону.
  Она озиралась, оглядывая передние ряды погран-мечей. Лошади в мыле, мотают головами; мужчины и женщины в седлах выглядят не лучше. Гнев и ужас могут говорить в унисон, но их языку неведомы доводы рассудка. Она дни и ночи слышит в голове этот гул... и почти всегда отупляющая какофония кажется благом.
  Враг обрел лицо, каждая черта, каждая морщина и прыщ воплощают всё зло мира. Всё, что неправедно, всё, что неверно. Ничего нет проще такого моментального познания, что дарит великую легкость: оно пришло, яркое как откровение, выжгло неуверенность и неясности, выскребло из мозга грех сложности.
  Она ощущает его острые когти - тянутся в разум, разрывая на части осторожные планы и приготовления, необходимость точного расчета времени. Это не война, если только не называть войной единую битву. Сегодня они ударят по врагу; вонзят когти в гнусное лицо, продираясь до костей, разбрасывая ошметки, обнажая обыденную истину зла. "Кровь - такая же как наша. Плоть - такая же как у нас. Мягкая гуща мозгов - такие же вылетят и у нас под ударом палицы. Распотрошенные, без возможности починки.
  И мы глядим в безмолвии, удивляясь воющей пустоте в душах. Но не надолго. Ужас вернется, взирая на утраченную ярость.
  Ничто не уходит. Просто лежит внутри целыми грудами".
  Конь с трудом забрался на гребень. Она остановила несчастного зверя. Вместе с утомлением к ней приходило еще что-то, ледяное и суровое. Она могла предвидеть будущее, но слишком отупела, чтобы его понимать. - Хотя бы день подождем! Возьми нас Бездна, враг отдохнул! - Отчаянный взгляд скользил по другим воинам. - Традж! Мы измотаны!
  - Ты не будешь сражаться, - сказал Ринт. - Лаханис останется...
  Лаханис тут же зашипела: - Не останусь! Видите, кровь еще на руках? Сегодня я добавлю новой!
  - Я скачу рядом с тобой, - сказал Ферен брату. - Но нужно подождать. Сейчас, здесь. Нужно вернуть силы...
  - Я уже готов, - заявил Традж.
  - Слушайте меня - Ринт, Виль, Галак, мы видели этих клинков! Следили за их обучением!
  - И помним, как их мало! - взвился Ринт, почти крича. - К тому же слишком тяжелые доспехи - да мы будем танцевать вокруг! Ферен, нас здесь не меньше восьми сотен! Против кого? Едва двух сотен конных дом-клинков?
  - Думаешь, мы встанем перед их лавой? - удивился Традж. - Нет, мы разомкнемся. И набросимся с двух сторон при помощи застрельщиков. Стащим с коней и выпотрошим всех!
  - И отлично. Но сперва отдохнем!
  - Сестра, - сказал Ринт, - к полудню они выедут, чтобы встретить нас - если найдут мужество, чтобы бросить вызов нашему флагу. Знают, почему мы здесь! А мы будем ждать, клянусь!
  Она сдалась, отвернувшись от брата, от всех. "Я так боюсь праведной мести? Нет. Брат в горе. Все здесь в горе.
  Но это же чушь. Лорд Драконус утратил власть над собственными клинками? Хотя... разве это так невероятно? Идет гражданская война, а лорд их покинул. Выбрали сторону и начали действовать - напали первыми, чтобы устранить угрозу с нашей стороны; теперь они могут противостоять востоку и югу, не опасаясь вражьего удара со спины.
  Это имеет тактический смысл.
  Только все наши бойцы были далеко. И вот мы здесь". Она повернула голову к юной девушке с запятнанными руками. - Лаханис, ты видела домовых клинков в тяжелой броне? Видела боевых коней? Сколько было напавших?
  Девушка смотрела на нее с откровенным презрением. - Я видела домовых клинков. Видела знамена Дома Драконс! Я не ребенок!
  - Возня у ворот! - крикнул кто-то.
  Ферен, как и все, поглядела. Двое всадников выехали из крепости, пробираясь по склону. Один нес знамя Драконсов.
  - Принимают вызов, - сказал Ринт и оскалил зубы.
  Далекие фигуры остановились прямо у знамени погран-мечей. Один воткнул свой флаг рядом. Затем клинки ускакали назад.
  - Перебив дом-клинков, - сказал Традж, - ворвемся в крепость. Убьем всех, кого отыщем. Потом поскачем к селению. Вырежем всех, сожжем всё. Эх, вот бы еще и землю засыпать солью! Но я увижу груды расщепленных костей, проклиная имя Драконуса всей кровью, что в сердце.
  Ферен ощутила, как напряглись мышцы, как холод заползает в душу. Коснулась исказившего лицо шрама и ощутила, как пальцы заледенели.
  - Всем с коней! - рявкнул Традж. - Пусть отдохнут, а вы проверьте оружие. Выпейте последнюю воду из фляг, доешьте остатки!
  - Разве что кожаные ремни, Традж! - крикнул кто-то. Последовал смех.
  Ферен сгорбилась в седле, глядя на жилистые травы вершины холма. Ребенок пошевелился в животе, дважды. Будто сжимал кулачки.
  
  Сендалат вышла из дома. Хотя день был теплым и небо чистым, она покрепче закуталась в плащ. Проход по дому возродил терзавшие душу страхи и, хотя пятна крови были уже отмыты, следы резни убраны, неестественная тишина - пропажа знакомых лиц - сокрушили ее смелость.
  Она сделала личную комнату крепостью против всего, что за дверями... но за многие дни и ночи после убийств убежище стало тюрьмой, в коридоре плотно столпились ужасы. Она боялась сна, безграничного царства ночных кошмаров: панического бегства среди теней топота босых ног, что всё ближе...
  Казалось невероятным, что дочери Драконуса так преобразились за одну ночь. Теперь она видела в них демониц, висящие перед глазами памяти лица стали злобными, пусть и по-детски мягкими: большие сияющие глаза, розовые бутоны губ и румяные щечки.
  Капитан Айвис настаивал, что они сбежали из крепости. Однако, разослав разведчиков по округе, он не нашел ни следа бегства. По ночам, лежа и дрожа постели, Сендалат слышала в доме странные звуки, а один раз, очень слабо - шепот, словно кто-то говорит за каменной стеной. Она была убеждена, что девицы еще в доме, прячутся в тайных, ведомых лишь им местах.
  Есть одна запретная комната...
  Она увидела капитана Айвиса и пошла к нему. Солдаты толпились во дворе, безмолвствуя - слышался лишь шелест, пока они затягивали ремни и застегивали пряжки. Конюхи сбивались с ног, таская седла и кожаные щитки конских доспехов. Айвис был в середине хаоса, словно на острове, вне доступа ярящихся со всех сторон водяных валов. Один его вид внушал успокоение.
  Он взглянул ей в глаза. - Заложница, вы видите мало солнечного света, но сегодня не лучший день.
  - Что творится?
  - Мы готовимся к битве, - сказал он.
  - Но... кто захотел напасть на нас?
  Мужчина пожал плечами. - Не наш путь - искать себе врагов, заложница. Кое-кто намекает, будто вторжение Джелеков лишь отсрочило большую гражданскую войну. Непопулярное мнение, однако слишком часто непопулярное мнение оказывается верным, тогда как горячо одобряемое - лишь благими пожеланиями. Мы желаем комфорта, и часто лишь сжавшая горло рука заставляет нас проснуться. - Он на миг вгляделся в нее. - Сожалею, заложница, что вы рискуете в нашей компании. Что бы ни случилось, уверяю, вам не причинят вреда.
  - Что за безумие захватило нас, капитан Айвис?
  - Лучше обращайте вопросы к поэтам, заложница. Не к солдатам вроде меня. - Он обвел рукой сцену во дворе. - Мне тревожно, что у нас нет хирурга, я боюсь, что плохо послужу господину в грядущей битве. Он повелел учить домовых клинков, я сделал все что мог, в его отсутствие - но сегодня чувствую себя очень одиноким.
  Его утомленный вид не заставил Сендалат потерять доверие. - Его дочери не посмели бы сделать то, что сделали, будь вы тогда в доме.
  Она думала, что ободрит его такими словами, однако мужчина вздрогнул. Отвел глаза, челюсть напряглась. - Сожалею, что завел бестолковый разговор, заложница. Увы, так себя не утешить.
  Сендалат шагнула ближе, охваченная желанием его утешить. - Извините за неуклюжие слова, капитан. Мне лишь хотелось выразить свою веру. Сегодня победа будет за вами. Уверена.
  Ворота открылись, Домовые клинки выезжали, чтобы построиться за крепостью. Капрал Ялад выкрикивал номера отрядов, как бы пытаясь внести порядок в хаос. Впрочем, Сендалат представлялось, что никто его не слушается. Хотя в узком проезде не случилось толчеи, вооруженные фигуры выливались наружу стройным потоком - впрочем, казалось, это может нарушиться в любой миг. Она нахмурилась. - Капитан, все кажется таким... хрупким.
  Он хмыкнул: - Все путем, заложница, уверяю вас. Вот когда столкнемся с противником в поле, ну, вот тогда пропадет всякий порядок. Но и тогда я намерен держать клинков под контролем, сколько смогу и, при удаче, чуть дольше , чем сумеет командир врага. Тогда мы победим. Такова истина войны. Сторона более хладнокровная - сторона побеждающая.
  - Значит, как и в любом споре.
  Он улыбнулся ей: - Именно так, заложница. Вы правы, смотря на войну в таком разрезе. Любая битва - спор. Даже язык общий. Мы держим позиции. Сдаемся. Отступаем. Можете найти это в любой стычке мужа с женой, матери с дочерью. И это должно намекнуть вам еще на кое-что.
  Она кивнула. - Победой часто хвалятся, но поражения никто не признает.
  - Ошибкой было бы сомневаться в вашем уме.
  - Если во мне и есть много ума, капитан, он не дает много силы. - Она осеклась. - Моя жизнь измеряется проигранными спорами.
  - Так можно сказать про любого из нас, - отозвался Айвис.
  - Но не про нынешний спор. Капитан, вернитесь домой без ущерба.
  Подняв глаза и взглянув на него, Сендалат ощутила что-то смутное. Как будто нечто проскочило между ними. Она должна была застесняться, но не застеснялась - и протянула руку, коснувшись его руки.
  Глаза мужчины чуть расширились. - Простите, заложница, но мне пора.
  - Я пойду в башню наблюдать за битвой, капитан.
  - Над сценой поднимется пыль, затруднив наблюдение.
  - Тем не менее я засвидетельствую вашу победу. И когда вернется, наконец, лорд Драконус, передам ему повесть об этом дне.
  Он кивнул и отошел, приказывая вести коня.
  Оглянувшись на двор, она нашла его почти пустым - только дюжина служанок разбрасывала матрацы вдоль стены, складывала кучками порванные на бинты тряпки. Из кузницы вытащили два маленьких горна, подмастерья размещали вокруг кирпичи, ставили корзины с водой и какими-то железными инструментами - эти изогнутые прутья клали рядом с горнами. Другие слуги принесли жаровни, засыпали в зевы дрова и угли.
  Лекарка Атран должна была быть здесь, выкрикивать распоряжения, стоять, скрестив руки на груди и морщась при мысли о раненых и умирающих, коих скоро понесут к ней. Сендалат почти ее видела. Как видела и Хилит в коридорах, и писаря Хайдеста за столом в его конторке. И служанок, еще недавно показывавших ей рубцы, кары от Хилит за какие-то надуманные прегрешения. В ее разуме, в некоем не ведающем времени уголке разума, они еще жили, еще бродили по дому, неся груз забот и выполняя назначенные задания.
  Ей хотелось увидеть их наяву. Даже Хилит. Но всё, что было - слабый шелест босых ног за ближайшим углом, леденящее ощущение, будто незримые глаза следят за каждым шагом.
  Теперь капитан Айвис уезжает к своим солдатам. Она заметила оружейника Сетила, мужчину с изуродованным лицом. Он стоял у горна, неподвижно глядя на уголья. Около конюшен был Вент, открыто рыдающий при мысли о лошадях, которым суждена скорая погибель.
  Сендалат глянула на башню, к которой обещала Айвису следить за битвой. Чтобы попасть туда, придется пройти запертую дверь, комнату, которую Зависть как-то назвала Храмом.
  Если дочери остались в крепости, они таятся в этой комнате. Конечно, доказательств у нее нет. Даже Айвис не имел ключа, не знал, что находится за дверью.
  После ночи убийств ей вручили боевой нож. Тяжелый, с широким лезвием, хорошо уравновешенный. Капитан показал, как рубить таким оружием. Конечно, им можно и резать, и колоть, однако такие навыки требуют тренировки и запястий посильнее. Мысль о том, что придется убить дочерей лорда, ее не особо возмущала, скорее она боялась, что не хватит смелости.
   Она перехватила рукоять ножа под плащом и пошла к башне, на лестницу, что приведет к наружной стене. В башне было четыре этажа. Закрытые ставнями окна имелись на каждом уровне, кроме скрытой комнаты сразу под верхней платформой.
  У двери она вздрогнула, ощутив руку на плече. Повернулась и увидела конюшего - глаза еще красны, слезы прочертили полосы по впалым щекам. - Мастер Вент, чего желаете?
  - Простите, заложница. Когда капитан принял у меня поводья, то сообщил, что вы намерены следить с вершины башни.
  Она кивнула.
  - И попросил выделить эскорт, заложница. Если не возражаете, я составлю вам компанию.
  - Там будет опасно, мастер-конюший?
  Глаз его дернулись. - Не от тех, кто снаружи, заложница.
  - О, значит, капитан Айвис тоже поверил... Они еще здесь, не так ли?
  - Еда по-прежнему пропадает, заложница. Капрал Ялад разделяет ваше убеждение, он провел тщательные поиски и верит, что они скрываются в тайных ходах.
  
  Разумеется, думала Зависть, что-то пошло не так. Обида гниет. Они притулились за дверью кухни, разломав на троих краюху, украденную Злобой на рассвете. Все они грязны, но вонь от Обиды куда хуже, чем обычный запах пота и пыли. Только разевает рот, чтобы откусить хлеба, и вонь становится сильнее.
  - Все стража вышла наружу, - сказала Злоба. - Я была за стеной зала очага. Зависть, дом наш.
  - Сможем схватить заложницу. Хорошо.
  - Пока нет. Она тоже ушла. Что-то творится. Не знаю что. Но мы слышали лошадей. Похоже, все они куда-то уезжают сражаться.
  - Война? Может быть. Все нападают на отца. Рано или поздно.
  - Но его тут нет, - сказала Обида сухим, потрескивающим голосом.
  - Приедет домой, найдет пепелище.
  - Не хочу сгореть, - буркнула Обида. С каждым словом крошки сыпались изо рта.
  - Можно воспользоваться тоннелем, - сказала Зависть, но весьма рассеянно. Она упорно не встречалась взглядом с Обидой. - Сейчас у нас другие проблемы. Злоба, ты знаешь, о чем я.
  - О чем вы? - удивилась Обида.
  - Не беспокойся. Хочешь пить, Обида? Я хочу. Зависть?
  - Горло горит.
  - На кухне никого. Немного сладкого летнего вина - ни о чем другом думать не могу. Хлеб лежит в животе, словно кусок воска. - Она подняла руку, разглядывая красный рубец, след хирургического ножа. - Мы не исцелимся, пока не наедимся и не напьемся. Вот отчего мы все время сонные. Это голод.
  - Я не голодна, - сказала Обида. - Вовсе не голодна.
  - Так зачем ешь с нами? - спросила Зависть.
  Обида пожала плечами. - Нужно же что-то делать.
  - Может, именно пища и гниет внутри тебя.
  - Лично я ничего не чувствую.
  - А мы - да, - рявкнула Злоба. - Но порция вина всё уладит.
  - Ладно, ладно. Я тоже выпью.
  Они двинулись к дымоходу, единственному пути на кухню. Зависть - первой, ведь она оказалась самой сильной из трех и могла протянуть руку вниз, поднимая сестер. Стены стали скользкими от постоянного лазания, карабкаться было очень опасно. Однако она все же достигла уступа, на котором была сдвижная дверца в кладовую, и широко распахнула дверцу, чтобы вылезти на кухню. Согнулась, потому что сверху была полка с кувшинами. Опустила руку вниз, через миг Злоба ухватилась и полезла по дымоходу. Каждый рывок вызывал боль в плече. Пыхтение Злобы стало громче. Сестра пролезла через отверстие, протиснулась мимо Зависти, шепнув: - Печка.
  Зависть хмыкнула в знак понимания и снова опустила руку.
  Ладонь Обиды была ледяной. Кожа и мясо неприятно продавились, Зависть могла ощутить каждую косточку. Ногти впились в руку. Вонь сестры накатила снизу, Зависть подавилась, с трудом не позволяя содержимому желудка подняться в рот.
  Тут Злоба ухватила ее за лодыжки, потянула с полки, что помогло втащить Обиду. Через миг вся троица вскочила на ноги. Кладовую окутал полный мрак. Но темнота не была помехой зрению - один из даров отца, подозревала Зависть.
  Злоба подкралась к двери и приложила ухо. Затем подняла защелку, растворив дверь.
  Они вошли на кухню.
  - Ближе к печи, согреемся, - предложила Зависть. - Злоба, найди кувшинчик.
  Обида пошла к печи. Ее как раз заполнили дровами, чтобы оставалась горячей к дневной готовке. Зависть подозревала, что сегодня обеда не будет; однако слуги выполнили привычные действия, и теперь железная заслонка и кирпичные бока манили своим жарким пылом.
  - Ничего не чувствую, - сказала Обида, садясь подле печи.
  - А холод?
  Обида покачала головой. Обрывки волос полетели на пол. - Ничего.
  Злоба показалась с тяжелым глиняным кувшином. Подошла - и, на последнем шаге, взяла кувшин обеими руками, с размаху ударив им о голову Обиды.
  Глина и кости треснули, смешанное с кровью вино облило тело Обиды, пол, забрызгало сестер. Попав на печь, капли зашипели, обратившись в дым. Злоба бросила ручки кувшина. - Помоги поднять!
  Зависть схватилась за руку и лодыжку сестры.
  Голова Обиды сплющилась в области виска. Ухо вдавилось, походя в окружении рваной кожи и костных трещин на кровавый цветок. Глаз ставился в потолок, плача алыми слезами. Она что-то мычала. И смотрела прямо в лицо Зависти.
  - Погоди! - вскрикнула Злоба, опуская ногу Обиды и хватая заслонку. Выругалась, стягивая железо вниз; Зависть ощутила вонь горелой плоти. - Вот гадость, - вскрикнула сестра, снова хватая лодыжку. - Перевернем ее и головой в зев.
  Зависть не могла отвести взора от единственного глаза Обиды. - Брыкаться будет.
  - И что? Если нужно, сломаем ноги.
  Вместе они засунули сестру в печь. Одно усилие, и Зависть была избавлена от зрелища ужасного глаза. Изнутри печь была отделана глиной; громкое шипение сопровождало любое касание кожи, волос и крови к закругленным стенкам. Обида сопротивлялась, тянула руки, но очень слабо. Они уже начали запихивать в печь нижнюю половину. Ноги не дергались. Они были неуклюжими и тяжелыми, пальцы поджались.
  - Больше никакого хлеба, - пыхтела Злоба, сгибая ногу в колене. На металлическом краю заслонки остался узор отставшей кожи.
  - Придется им разбить ее на кусочки и сложить новую, - согласилась Зависть. И вставила вторую ногу в печь.
  Злоба схватила ручку и захлопнула заслонку.
  - Еще дров, - сказала Зависть, садясь. - Пусть прожарится. Воняла как сама Бездна!
  - Интересно, что мы сделали не так.
  - Не знаю, но скажу одно.
  - Что?
  - Мы с тобой, Злоба. Если одна вдруг решит убить другую, то нужно, чтобы наверняка.
  Злоба долго смотрела на нее. Потом ушла за грудой дров. - Отсюда она не вылезет, правда?
  - Нет. Конечно, нет.
  - Потому что, - продолжала Злоба, - если вылезет, у нас будут настоящие проблемы.
  - Подбрось дров прямо в зев, и растопки.
  - Нет. Не хочу снова открывать дверцу, Зависть. Вдруг выскочит.
  - Ладно. Хорошая мысль. Тогда накидай снизу. Побольше, побольше.
  - А я чем занята! Почему бы не помочь, а не сидеть тут, давая советы как гребаная королева!
  Зависть хихикнула, услышав бранное слово, и тут же виновато оглянулась. Опомнившись через миг. Пошла набирать дров.
  В печи горела Обида.
  
  Ринт помнил сестру ребенком, тощим созданием с поцарапанными коленями и пятнами пыли на лице. Казалось, она вечно на что-то карабкается - на деревья, на холмы и в расселины; а потом восседает над деревней, оглядывая горизонты или созерцая прохожих внизу. Какая ярость разражалась, когда приходило время Ринту найти ее и тащить домой ради ужина или купания! Она принималась плеваться и кусаться как дикий зверь, а когда он крепко сжимал, наконец, ее руки и поднимал над землей, с трудом шагая к дому, она стонала, как будто сама смерть пришла ее схватить.
  Он терпеливо сносил ранения от отбивающегося ребенка, как подобает пусть юному, но старшему брату; он всегда замечал улыбки и жесты взрослых, когда проносил мимо них на руках сестрицу. Казалось, они забавляются и даже сочувствуют ему. Не хотелось и думать, что это реакции презрения, негодования и насмешки. Но иногда он замечал такие выражения лиц, которые порядком его озадачивали. Некоторые находят удовольствие в чужих невзгодах, словно чужие страдания уравновешивают их собственные.
  И сейчас, когда на лице сестры застыло такое вот непонятное, мучительное выражение, любовь к ней вдруг накрыла Ринта, на миг захотелось увезти ее от того, что вот-вот случится. Может, это душа ее умершего ребенка ощутила риск, ужасную опасность, над ними нависшую, и кричит, и ее голосок пронизывает свист ветра, пробивает рубцы собственных его обид и страданий. Потом он оглядел товарищей. Виль, молчаливый и сгорбленный - был один молодец, которому он жаждал отдать сердце, но боялся обнажить чувства и быть отвергнутым. Тот парень работал с глиной и обнаруживал такой талант, что никому не пришло в голову осуждать отказ от воинских путей. Все восхищались его работами. Теперь он мертв, лежит зарубленный в селении.
  Взор Ринта соскользнул на Галака. Незадолго до последнего задания тот потерял любовь одной молодой женщины - последняя из череды неудач. Галак винил одного себя, как всегда, хотя Ринт не видел в нем ничего, оправдывающего излишнюю суровость. Он был добр и по временам слишком щедр, не жалел денег и личного времени, часто забывал о свиданиях с подружкой и был неловок в делах домашних... и во всем обнаруживал детскую наивность и невинность, черты, которые, как кажется, злят женщин. Перед путешествием к Дому Драконс Галак поклялся навеки отринуть любовь. Ринт смотрел на друга и гадал, не сожалеет ли он о клятве.
  Он видел Траджа - красное лицо и сердитая гримаса. Как и всегда. Ринт не мог вспомнить его улыбающимся, хотя жена и любила его всем сердцем, и они сделали четырех детей. Но теперь Традж одинок в жизни, любовь не окружает его, смягчая каменную волю; он сидит, словно против него ополчились все непогоды мира.
  Тут много других, и каждый напоминает Ринту стоические походы через селение с сестрой в руках. Если раны не скрыть, нужно переносить их как ребенок - стараясь не плакать от боли или стыда, решившись показать всякому силу и скрыть свою уязвимость.
  Солнце стояло высоко. Внизу на пристенном пространстве неподвижно сидели на покрытых толстыми попонами скакунах дом-клинки. Все в доспехах, иные несут копья, другие сжали длинные секиры или странно искривленные мечи. Привязанные к левой руке щиты черны, без выступов. Там, решил Ринт, их не менее пяти сотен.
   "Слишком много. Всё время, пока мы были вдалеке, проклятый капитан наращивал силы, готовился к войне. Мы сидели и следили, делая вид, что не впечатлены, что не понимаем намеков".
  - Плевать на их атаку, - рычал теперь Традж. - Мы разделимся. Ничего не меняется.
   "Нет, меняется всё. Мы видели боевых коней. Заметили их внушительные размеры. Но ни разу не видели конницу в полном боевом снаряжении. И сейчас даже со стороны смотрим и кажемся себе... уменьшившимися".
  - Будем танцевать вокруг них, - не унимался Традж, словно пытаясь уверить себя, - нападать и отходить. Снова и снова. Скакуны их перегружены. Устанут быстро, как и седоки. Видите решетки забрал? Затруднен обзор. Они не услышат команд - битва будет реветь в черепах, вызывая отупение. - Он встал в стременах. - Застрельщики, будьте начеку, но поодаль - нападете лишь тогда, когда мы скрестим клинки! Нападайте, убивайте всех, кого мы выбиваем из седел. Колите лошадей, режьте им жилы. И рассыпайтесь, если они решат напасть или окружить вас.
   "Странный способ использовать застрельщиков.... Но вижу твой замысел, Традж. Нет пик, и пеших слишком мало для каре, даже для одного ряда. Единственная надежда - устроить беспорядочную свалку".
  - Пора, - сказал Традж.
  Ринт оглянулся и встретил ищущий взгляд сестры. Глаза блестели, он снова видел девчонку, какой та была раньше. Пока не поломался ход вещей, пока не задрожали руки, пока руки не оказались пустыми. "Лезь на дерево, сестрица. Повыше, над всем. Ты была права. Знаю теперь, почему ты так отбивалась каждый раз, как я стягивал тебя вниз и нес на улицу, и народ улыбался твоему нраву и смеялся над злобными воплями.
  Никто не желает повзрослеть. Нужно было мне идти за тобой. Оставаться ребенком рядом с тобой, висеть на суку, и пусть все будут внизу, постаревшие и беспомощно бредущие навстречу будущему".
  Теперь Ринт понимал ее. И всей душой об этом жалел.
  Ферен отвернулась, хватая левой рукой поводья и вытаскивая правой меч. Шевельнулась в седле, поудобнее ставя ноги в стремена.
   "Когда Ферен искала ту ведьму, подняла глаза к деревьям. И там пряталась - знала сестра - Олар Этиль, глядя вниз непроницаемыми глазами. Как жадное до зрелищ дитя.
  А потом я послал огонь.
  Женщины правы, что нас боятся. Ох, Ферен..."
  Традж рявкнул команду, и они помчались по склону.
  
  Айвис видел, что погран-мечи двинулись вниз. - Ялад! Сигнал - построиться клином!
  Он остался во главе своего отряда и только слышал, как они готовят новое представление. Топотали подковы, оглашая громом утоптанную почву пространства перед стеной. Пыль пролетала мимо Айвиса тонкими струями. Удачный ветер, хоть что-то для начала. - Средняя шеренга, рассчитайсь!
  Раздались голоса, попеременно выкрикивающие "левый!" и "правый!" Команда давала дом-клинкам схему начального построения.
  Пограничные мечи перелились через первую ограду и замедлились, позволяя застрельщикам их догнать. Завидев неуклюжих пехотинцев, Айвис едва заметно кивнул себе. Им найдется мало дела, пока битва не замедлится. Увы, он намеревается не делать промедлений от начала до конца боя.
  Тут он тихо выругал лорда Драконуса. Тот должен быть здесь, командуя первой кровавой стычкой своих клинков. Но все приказы - столь важные - будут исходить от незначительного капитана, уставшего от войн десятилетия назад. "Помогает мне лишь то, что я видел подобное много раз. И мешает то же самое, что им всем провалиться!" Он затянул ремешок шлема и повернул коня.
  Клин уже стоял перед ним: прямо впереди трое отборных солдат, за их спинами передовая шеренга - двенадцать с каждой стороны, построение шеврона.
  - Клинки! Мы не искали драки. У нас нет повода ненавидеть врага. Но не печальтесь происходящему, лишь честно поклянитесь, что выразите горе через долгие месяцы и годы. Таково бремя солдата. Ну, надеюсь, все помочились, прежде чем сесть на коней - увижу того, кто хлюпает в седле, будет публичная порка! - Он услышал смешки и скривился. - Думаете, шучу? Я уже вам говорил, но, похоже, пора повторить: стали домовыми клинками Драконсов, и будут вам указывать, когда есть, когда пить, когда спать и когда вставать, когда срать и когда ссать, когда трахаться и когда убивать. Что ж, вы по приказу проделали все, кроме последнего пункта. Пришло и это время. Время убивать.
  Он заставил коня сделать шаг навстречу строю. И еще. - Хотелось бы мне быть с вами. Будь лорд здесь, я стал бы на острие клина, вы же знаете. Но его нет, так что командовать выпало мне. Левый фланг, ободрать щиты!
  Солдаты вложили мечи в ножны, начав снимать со щитов тонкий слой войлока, обнажая лакированную белую древесину.
  - Сержанты и капралы, следите за флагами на склоне у крепости! Если не различаете их, смотрите выше, на башню. Вы всегда увидите два флага на каждом шесте. Два флага на белом шесте и два...
  Кто-то прервал его, выкрикнув: - Прощенья просим, капитан! Если кто этого заранее не заучил, порубить такого в куски!
  Айвис сдался, чувствуя себя глупцом. - Отлично. Я старик, видит Бездна. Мне хочется потрындеть.
  В ответ раздался хохот.
  - Сир! Милостиво просим уйти с пути!
  Скорчив гримасу, Айвис ухватил поводья и повернул влево. Он ехал, смотря строго перед собой, слыша лишь голоса солдат.
  - Сир! Я вот пропустил приказ трахаться!
  - Врешь, Шентер! Такого приказа ты никогда не пропускаешь!
  - Приходи ко мне потом, Шентер!
  - Только по приказу, Браск. Клянусь острием меча.
  - Погодите, что я слышу? Шентер готов исполнить приказ?!
  Тут он проехал всех. Кивнув себе под нос. Много раз такое слышал, тысячи оттенков одного вкуса. И каждый раз болит сердце, ведь это сама жизнь протискивается сквозь душный, тесный миг перед началом битвы. Любой жест, любая грубая шутка светится золотым стягом в черном лесу, и потому так тяжело будет вынести то, что случится совсем скоро.
  Доехав места расположения флагов на склоне, он развернул коня к полю.
  Погран-мечи собрались на той стороне. Встали неровной, рваной линией, одни готовят копья, другие вынимают узкие клинки. Поднятая ими пыль почти улеглась, чистый воздух между армиями колышется на дневной жаре, будто вода.
  Жара была совсем не желанна, ведь она обещала обезвоживание и тепловые удары дом-клинкам в тяжелых доспехах. Но ведь если битва затянется надолго, всё и так будет потеряно.
  - Сигнальщик!
  - Сир?
  - Знак к наступлению.
  - Слушаюсь, сир!
  Через мгновение клин двинулся, постепенно переходя на рысь.
  Отныне враг приговорен, как и его клинки. Они оставили за собой полевые стены, отступление будет невозможно.
  Он видел, что и погран-мечи двинулись вперед.
  Слева от войск стояли два знамени. Одно было нетвердо вонзено в грунт и покосилось, опершись на древко второго. Он не мог понять, чье это знамя - снова поднялась пыль. А когда почва затряслась - домовые клинки двинулись галопом - оба знамени упали наземь. Айвис нахмурился, но далекие крики заставили его отвернуться.
  
  Сендалат, широко раскрыв глаза, следила за ринувшимися навстречу одна другой армиями. Вент стоял рядом и тихо бранился. Он только что пояснил, что враги оказались пограничными мечами, что повод для битвы неясен.
  Атакующие дом-клинки стремительно мчались, при этом построение теряло форму клина: центр замедлялся, крылья расходились шире. Вражеский порядок напротив них, кажется, зашатался - но трудно было судить сквозь густые клубы пыли.
  К моменту столкновения тяжелая кавалерия неслась почти ровным строем в три шеренги. Она врезалась в широкие ряды вражеских сил; Сендалат задохнулась, видя, как скакуны взмывают в воздух, молотя ногами. Там и тут погран-мечи падали под ударами подков. Пыль над линией схватки стала алой. Через мгновение битва исчезла за тучами пыли, лишь лязгающая какофония доносилась до них.
  Она замечала белые щиты слева, черные щиты справа, но вскоре не видно стало и этого. На склоне, внизу и справа от себя, она заметила конного капитана Айвиса в окружении сигнальных шестов - флаги не меняли с самого начала схватки. Такие же флаги косо висели над воротами. Никаких признаков паники, сигнальщики неподвижно стоят на постах.
  Значит, вот так оно и бывает?
  
  Клин тяжелой кавалерии, столь притягательный для наскоков более подвижных погран-мечей, внезапно перестал существовать. Не успев отреагировать на молниеносную перемену, солдаты столкнулись с врагом.
  Прямо перед Ринтом оказался дом-клинок в кольчуге поверх кожи, забрало опущено, делая его кем-то безликим. Он видел: пика опускается, пронзая шею коня, Клинок отпускает оружие и взбрасывает щит, принимая колющий выпад Ринта. Его оружие звякнуло о медные заклепки под черным войлоком и отскочило. Конь пошатнулся, припадая на одну ногу.
  Ринт пытался выскользнуть, но животное уже придавило его. Мучительная боль возвестила, что правое бедро вывихнуто из сустава. Он чуть не разорвал горло воплем. Клинок промчался дальше, за ним оказался другой, женщина - длинные волосы свисают из-под края шлема. Копье нырнуло, пронзив Ринта под левую ключицу. Тяжелый стальной наконечник разрубил кость, проскрежетал по лопатке, раздирая ткани. Она вырвала копье, скача мимо. Ринт попытался махнуть мечом, подрезать бабку лошади. Вместо этого копыто опустилось ему на горло. Мгновение невыносимой тяжести, и оно поднялось, напоследок ударив по челюсти.
  Он смотрел в пыльное небо. Воздух все же просачивался сквозь измолоченную гортань, наполнял легкие. Боль пульсировала в шее, словно кулак ворочался под кожей.
   "Как ... быстро".
  Смерть была рядом, но что-то его удерживало. Он старался усмирить мысли, пытался понять, что держит его здесь, в луже собственной крови. Никогда не ощущал он такого холода, такой слабости и тяжести.
  Ринт попытался повернуть голову, чтобы найти сестру, но мышцы отказали. Он понял, что не чувствует тела, только безмерный вес сверху. Звуки битвы затихали - или отказывал слух?
   "Мы побеждены. Вот так легко... Пограничных Мечей более нет. Хочу умереть сейчас. Хочу уйти".
   Он сощурился, глядя в небо, и наконец различил дерево - откуда оно взялось, почему он не видел его на поле брани - безуспешные вопросы, но он видит в ветвях летний ветерок, глядящий пыльные зеленые листья. И на одной высокой ветви сидит сестра, юная и гневная, и не желает слезать.
  Пора ему пойти и снять ее, снова. Вечно так. И вновь он сердится. Но не покажет этого, ведь народ собрался, смеется и дает советы.
  Ринт встал и полез на дерево. Легко. Всегда было легко, ведь деревья сделаны, чтобы лазать. Он кашлял от пыли, снова и снова протирая глаза, в груди ломило при каждом вздохе. Плевать. Она всё ближе.
  Наконец он добрался и сел рядом, на ту же ветвь. Но когда поглядел, готовясь выбранить за доставленные хлопоты, увидел: Ферен пропала, на ее месте сидит Олар Этиль.
  Ведьма ужасно обгорела. Кожа слезла клочьями, обнажив запеченное алое мясо. Она согнулась, качаясь, глаза блестели, словно еще отражая подпущенное им пламя.
  Олар протянула почернелую руку. - Не бойся, - сказала она хрипло. - Время пришло. Я поклялась приветить тебя в этот день, Ринт, и я всегда выполняю обещания.
  - Нет, - сказал он. - Время идти домой. Ужин готов.
  - Ринт из Пограничных Мечей, Тисте, дитя Ночи. Прощаю тебя за то, что ты сделал.
  Он понял, что плачет.
  Рука ее качалась, маня. - Это не трудно - прощать, если понимаешь всё. Мир благословляет обе стороны. Иди же ко мне.
  - Где Ферен?
  - Недалеко.
  - Где ее дочь?
  - Недалеко.
  - Хочу к ним.
  - Ринт, это большое дерево.
  Он взял ее руку, ощутив осыпающуюся золу. Но оставшееся было прочно, он смог удержаться.
   "Я не упаду. Всё правильно.
  Никогда не упаду".
  
  Шум сражения несколько утих, но сквозь пыльную завесу было видно бешеное движение. Затем Сендалат заметила десятки белых щитов с одной стороны, черных с другой - все быстро приближаются. Через мгновения были видны уже сотни щитов. - Ох! - крикнула она. - Кончено?
  - Не могу сказать, заложница, - признался Вент. - Кажется, слишком быстро. - Он снова утер глаза.
  - Вент, мне жаль лошадей. Обеих сторон.
  - И мне, заложница. Видит Бездна, они заслуживали лучшего.
  Флаги переменились, и дом-клинки принялись неспешно отходить. Некоторые шатались в седлах, были там и кони без всадников. Войско перестраивалось, вставая в ровную линию, лишь немногие мужчины и женщины скакали к крепости - раненые, уже не способные сегодня сражаться.
  Ветер унес тучу пыли с поля брани, и она увидела: сотни убитых лежат до самой полевой стены. Местами высились целые груды, окруженные ранеными солдатами и умирающими лошадьми; но и меж груд земля не была полностью свободна. Сендалат вдруг охватил приступ тошноты, она ухватилась за мерлон, чтобы не упасть.
  - Побери нас Бездна, - бормотал Вент. - Как жестоко. Смотрите, они отлавливали даже застрельщиков. Не будь там каменных стенок, погибли бы все.
  Около трех сотен всадников перескочили стену и носились по стерне. Сендалат потрясла головой. - Где же остальные?
  - Мертвы и умирают.
  - Но... времени прошло так мало!
  - Больше, чем вам могло показаться. И меньше, чем нужно было по здравому размышлению.
  - Кончено?
  - Думается, да. Их слишком мало для второй атаки. И вижу на поле едва двадцать павших клинков. - Он указал на новые флаги: - Капитан отзывает всех, а тот верхний флаг заявляет, что мы оставляем поле боя. Пусть обе стороны соберут раненых.
  - А они не схватятся вновь?
  - Заложница, покидая поле брани, вы словно ступаете в болото, затягивающее до колен. Нет ни воли, чтобы драться, ни сил. В изнеможении и тишине они потащат тела павших товарищей, будут искать родных и друзей. Готов спорить: капитан предложит им наших лекарей и целителей. Возможно, утром.
  - А погран-мечи их примут?
  Он пожал плечами. - Не могу сказать, ведь мы не знаем, насколько они злы на нас.
  Она изучала поле, подмечая, как немногие живые бродят среди мертвых. - Какая напрасная потеря, мастер-конюший.
  - Война обличает тщету, заложница. Но отзвуки ее воплей затихают слишком скоро.
  Она обдумала его слова и содрогнулась, ощутив некое леденящее касание.
  - Будут и раненые животные, - сказал Вент.
  - Разумеется. Пойдемте к ним.
  Мастер-конюший первым начал спускаться по лестнице. Сендалат полезла следом. На нижней площадке подошла к закрытой двери - и вдруг испуганно вздохнула. - Вент!
  - Заложница?
  - Там кто-то ходит!
  Он приблизился. И покачал головой: - Ничего не слышу.
  - Нет, - сказала она. - Уже нет. Но когда я подошла первый раз - услышала шаги. Тяжелые, шаркающие.
  Вент помедлил, прежде чем коснуться засова. Не смог его поднять. И пожал плечами, отходя. - Простите, заложница. Может быть, только ваше воображение? Тяжелые, говорите? Тогда это не девицы.
  Она подумала. - Да. Тяжелые шаги.
  - Только у лорда Драконуса есть ключи от той комнаты, заложница. На засове пыль, а вы видите - это единственный вход. Стены из сплошного камня, в комнате снизу нет люка. И окон тоже нет.
  - Знаю, мастер. Возможно, мне лишь почудилось. Мать всегда твердила, что я склонна к фантазиям. Идемте дальше. Это место мне не нравится.
  
  Выплывая из пропасти безвременья, она открыла глаза.
  Сверху был дом-клинок, пригнул к ней покрытое шрамами лицо. Она увидела, как он подносит руку и кладет на лоб ладонь. Теплую, но грубую от мозолей. Ей следовало ощутить презрение, но она не могла. Над мужчиной тонкие облака ползли по небу.
  - Слышать можешь? - спросил он. - Я капитан Айвис. Твои сотоварищи... э, удалились. Оставив нам раненых. Не воображал я, что они сочтут поражение столь тяжким, что бросят своих. - Он на миг глянул в сторону, щуря глаза. - Ты была без сознания, но в остальном, похоже, невредима. Мы собрали нескольких лошадей. Когда окрепнете, отправим вас назад, к Пограничным Мечам. Но я хочу знать: почему вы нападали на нас?
  Вопрос казался нелепым, слишком нелепым, чтобы отвечать.
  Капитан скривился. - Имя?
  Она подумала было не отвечать на вопросы, но какой в том смысл? - Лаханис.
  - Да, ты юна. Слишком юна, чтобы считать войну своей.
  - Моя война! - зашипела она, поднимая руку и отталкивая его ладонь. - Вы напали на наши деревни, вырезали всех! Мы выследили вас и загнали!
  - Лаханис, ничего такого мы не делали. - Он еще миг смотрел на нее, потом выругался и обернулся к кому-то. - Те роты Легиона. Нужно было догнать их. Нужно было спросить, чего ради они разбили лагерь в броске камня от стен.
  - Чтобы обвинить нас в резне, сир?
  - Капрал, помню, каким ловким был ты в ночь убийств. Куда деваются твои мозги, когда ты со мной?
  - Сам не знаю, сир.
  Айвис отыскал глаза Лаханис. - Слушай. Вас обманули. Если бы я выехал на переговоры с вашими командирами...
  - Тебя могли зарубить, не дав сказать одно слово. Мы не хотели переговоров.
  - О том сказали ваши знамена, - вспомнил Айвис. - Как глупо!
  Она вздрогнула.
  - Не про тебя. Лаханис, слушай. Скачи к своим, к выжившим... Говоришь, вы шли по следам? Что же, мы вернулись сюда от вас?
  - Нет, мы шли по встречным следам. И надеялись, что успеем опередить, пока вы жжете еще одну деревню.
  - Бездна подлая! Кто вами командовал?
  Она потрясла головой - Никто, на деле. Полагаю, Традж. Он громче всех орал. Или Ринт.
  - Ринт? - Айвис резко выпрямился, начал озираться. - Вент! Сюда со всех ног!
  Лаханис попробовала сесть. Они лежала на матраце во дворе крепости. Другие раненые были под одеялами, непонятно - пограничные это клинки или домовые мечи. Она не узнала лиц. Затылок ее и шея ломило от боли.
  Подошел третий мужчина. - Капитан? У меня раненые лошади...
  - Как звали погран-мечей, что уехали с лордом Драконусом?
  Мужчина заморгал. - Сир? Ну, не помню, если честно.
  Лаханис, охватив руками голову, заговорила: - Ринт, Ферен, Виль и Галак. Все они вернулись к нам. Сказали, ваш лорд их отослал.
  - Почему? Когда?
  Лаханис дернула плечами. - Не знаю. Недавно.
  Айвис потирал шею, глядя на ворота.
  - Сир, лошадки...
  - Идите к коням, мастер-конюший. Капрал Ялад?
  - Здесь, сир.
  - Присмотри за Лаханис, выбери ей коня. Я же иду в контору сочинять письмо - пусть не уезжает, пока не закончу. Лаханис, хотя бы письмо доставишь сородичам?
  Она кивнула.
  - Так ты веришь мне?
  - Я была в селении, - сказала она. - Видела ваши знамена. Но ни одного солдата в таких доспехах, никто не ездил на боевых конях и не носил кривые мечи. Сир, вы нас не убивали.
  На миг показалось, что мужчина готов был зарыдать. - Уже успели, - сказал он, отворачиваясь. И ушел, понурив голову и шаркая ногами.
  Молодой капрал присел на корточки рядом. - Голодна? Пить хочешь?
  - Просто веди коня.
  Однако он не пошевелился. - Капитан порядком... медлителен, едва дело доходит до письма. Время будет, погран-меч. Итак?
  Она пожала плечами: - Тогда воды, - и закрыла глаза, едва капрал отошел. "Это меня все послушали. Я видела знамена. Все должны были читать следы. Но я вызвалась. Ты не убивал нас, капитан. Это я".
   Ее обезоружили - даже нож для разделки пищи пропал из кожаных ножен. Будь оружие рядом, она забрала бы собственную жизнь.
   "Но нет. Отвезу послание капитана. И тогда перед всеми перережу себе горло. Пусть имя мое станет проклятием". Она видела капрала, вернувшегося с водяным мехом. "Голодна? Пить? За ушком почесать?" И отобрала у него воду. - Ну-ка, давай коня.
  
  Семь тяжело груженых фургонов, каждый запряжен парой волов, выехали из Хастовой Кузницы и начали путешествие к югу, в пограничные земли, где расположились лагеря Легиона Хастов. Они продвигались медленно, останавливаясь, когда ломалась ось или колесо отваливалось на неровной дороге.
  Галар Барес нагнал поезд в полудне пути от главного лагеря. Скакал он быстро, везя приказ готовиться к войне, и лошадь устала; после одинокого пути он радовался даже обществу возчиков, плотников и кузнецов, кухарей и стражи - он знал многих по селению Кузница, в котором родился и вырос. Впрочем, приветствия были молчаливыми: новости о свадебной резне повисли над всеми, как пелена. Многих, понимал он, потрясли и отрезвили не внезапная гибель лорда Джаэна и его дочери, а зловещий смысл показных убийств.
  Война вернулась в Куральд Галайн. Но теперь враг пришел не из-за границ королевства. Галар не мог вообразить, какое затмение нисходит на Тисте, решающихся резать сородичей. Ему трудно было думать о любом Тисте, не видя в нем близкого родственника. Однако теперь, похоже, любое привычное лицо превращается в маску, и за некоторыми масками таятся враги, чужаки с непонятными замыслами.
  И нет очевидных признаков, позволяющих отличить друга от врага: ни белой как мел кожи Форулканов, ни звериного обличья Джелеков. Конечно, и раньше встречались бандиты и прочие преступники, сделавшие ремеслом поживу на сородичах; но Галар их тоже не понимал. Глупцы предали доверие, обрекая себя на жизнь в одиночестве и страхе. Даже среди их братства процветают измена и коварство. Чем дольше длится жизнь разбойника, тем она жальче, сколько бы богатств он ни скопил, какой бы власти ни добился.
   "В лишенном добродетелей мире всё становится порочным, и богатства, и даже семья, и новый день неизменно тусклее прошедшего.
  Боюсь, война пробудит преступника в каждом из нас".
  Путешествуя среди вереницы фургонов, он ощущал, как грядущее наваливается на всех, густое и душное, и небеса превращаются в тяжкий гнет.
  Но последний день показался насмешкой над этими мыслями: бирюзовое небо, теплый ветерок с юга. Невысокие холмы вдоль дороги пестрели провалами старых шахт, всюду виднелись неровные тропки; там и тут попадались старые пруды, выкопанные сотни лет назад и полные тухлой воды или ядовитого бесцветного песка. Галар замечал остатки деревянных строений - здания и помосты, леса и заборы. Однако деревья, некогда затенявшие холмы и долины за ними, были давно сведены.
  Любая сцена запустения многое говорит нам. Хотя Галар старался видеть во всем следы былых триумфов, даже они наносили глубокие раны душе.
  Он скакал во главе колонны, чтобы не попадать в пыль. Хенаральд доставил меч лорду Аномандеру, и память о благословении, случившемся - или нет? - в Палате Ночи, все еще терзала его. Достаточно было посмотреть на сжимающие поводья руки, на эбеновую кожу, чтобы вспомнить тот миг. Воскрешая злосчастный день в Цитадели, он невольно качал головой: иногда в восхищении, но гораздо чаще в недоумении. Любое сказанное там слово, казалось, пылает огнем - даже слова, сказанные им самим, ощущались заклинаниями или фрагментами беспорядочной, призрачной, разделенной всеми присутствовавшими поэмы.
  Если таковы дары присутствия божества... Галар Барес наконец понял, в чем награда веры. В бусинах слов, перегруженных значениями; в признаниях и разочарованиях, в тайнах и вспышках ярости таится ужасающая сила. В такие мгновения, осознал он, целые миры можно изменить, сломать, переделать и перекрутить заново.
  Он не мог вообразить состояние лорда Аномандера, провозглашенного защитником и первенцем Матери Тьмы, хотя и статус и власть не позволили ему предотвратить бойню. Теперь, ходят слухи, он порвал с братом Андаристом, между ними пропасть, которую нельзя было вообразить месяцем ранее.
  Прибыв в лагерь, Галар предстанет перед командующей Торас Редоне и возгласит призыв на войну. Легион Хастов пойдет на север, к Харкенасу. Там Торас Редоне преклонит колено перед лордом Аномандером и отдаст легион ему в служение. Именем Матери Тьмы. Потом - возможно, к исходу зимы - их оружие заревет голосами ужаса перед Легионом Урусандера.
   Галар Барес знал исход столкновения, но гадал, каков будет вкус победы. "Предвижу будущее слишком горькое, невыносимое. Мать Тьма, твой Первый Сын просит лишь одного. Одно слово, и ты заставишь Урусандера встать на колени и закончить войну до настоящего начала. Совместно Аномандер и Урусандер выловят убийц, свершат правосудие. Назовем их преступниками и сохраним привычный мир".
  Однако некая часть разума сомневалась, и голос ее был ядовит и звонок: а стоит ли этого привычный мир?
   "Она взглянет на меня, и снова я увижу истину в ее глазах. Пьяная или трезвая, победит меня своим желанием. Я сдамся, слабый, готовый на обман и предательство. Превращу клятвы в насмешку, хотя жажду соблюсти их и найти честный ответ в неверной любви неподходящей женщины. В мире полно глупцов, и мне пора записаться в их число.
  Кто смеет быть праведным среди множества падений, среди пороков, кишащих за любой привычной маской? Разве не иллюзия - считать рассудок негодяя, преступника совершенно чуждым мне, все его чувства неестественными и зловредными? Все мы обманщики, все до одного. Доказательство - я сам. Жаждая добродетели и требуя ее от других - в имя разума и приличий - я одержим пороками, готов избегать укусов разума и соблюдать приличия лишь внешне.
  И боюсь, я вовсе не особенный, не заблудший, не отличаюсь от других. Боюсь, что все мы одинаковы, все готовы представлять чужими худшие свои черты и поднимать стяги борьбы со злом, нападая на выдуманного чужака.
  Но смотрите, мнимые противники отдыхают рядом. Что за неуклюжая конструкция. Я создаю маску из худшего в себе, надеваю на лица врагов, я готов убить то, что презираю в себе самом. Но вижу кровь на земле, вижу, как мои грехи процветают на удобренной почве". Впереди Галар Барес различил дозорные башни вдоль дороги. Однако не видно было стражи на высоких настилах. "Они уже ушли? Кто-то другой принес новости? Торас Редоне, мы снова скользнем друг мимо друга, растягивая муку любви?" Он готов был радоваться горькой неудаче, как будто избыток бед может навеки уничтожить желание.
  Пришпорив коня, он въехал в лагерь.
  На башнях оставались флаги, указывающие на присутствие Легиона. Нет стражи - явный распад дисциплины. Возможно, командующая совсем спилась, разрушив мораль всех подчиненных солдат? Но это звучит нелепо. Какой солдат Легиона Хастов не знает слабости командира? И разве не прилагали они все усилия, чтобы умерить, скрыть ее порок? Да и сама она не утеряла бы контроля: лишь он поддерживал в ней смелость, как бывает у самых хитрых пьяниц.
  Ему хотелось увидеть ее снова, но встреча обещала быть неприятной. Во рту пересохло, нервы его были натянуты. Миновав сторожевые башни и выехав на возвышение, с которого дорога вела в долину, Галар увидел главный лагерь, ряды палаток. И - с большим облегчением - различил фигуры, бродящие по улицам и проездам между кварталами рот.
  Но что-то было не так. Солдаты должны собираться на ужин, стоять в очередях у кухонь. Тут должны быть целые толпы. Он увидел, что стражи нет и на дальней линии дозоров. Странная тишина охватила лагерь.
  Погоняя коня, Галар поскакал по дороге. И увидел Торас Редоне. Она одиноко прогуливалась по плацу, перебрасывая кувшин из одной руки в другую. Дюжина солдат робко стояла поблизости, не сводя с нее глаз.
  Проезжая между первых рядов палаток, Галар понял, что многие заняты - за отброшенными пологами мельком замечал на матрацах тела, под одеялами и без оных... но никто не вскакивал при его приближении, даже не поднимал головы. Ага, это болезнь. Испарения из выгребной ямы, сдвиг ветра или подземный яд, просочившийся в колодцы. Но где же дурной запах? Где содрогающиеся в судорогах и жалобно стонущие?
  Въезжая на плац, он снова увидел Торас Редоне. Она явно услышала стук копыт, но не подала виду. Шаги ее были неровными, деревянными. Ручка кувшина словно застряла между пальцев левой руки. Кувшин качался тяжело и был не откупорен.
  Галар Барес резко остановился у ближайшего солдата. - Эй, вы!
  Мужчина обернулся и молча уставился на него.
  - Что случилось? Какая болезнь вас поразила? Почему не подняты чумные флаги?
  Мужчина резко засмеялся. - Я был в дозоре, сир! Высматривал врага! - Он махнул рукой. - Смена не пришла. Я чуть не заснул, но заметил их, так и знайте. Ехали на восток. Собрались там и ускакали дальше. Солнце еще не взошло, сир. Не взошло.
  - Кто? Кого вы видели ускакавшими? Сменный дозор? Почему они сбежали?
  - Как призраки, сир. В сумраке. Как духи. - Он засмеялся, но Галар видел слезы на щеках. - Капрал Ренид выскакал. Обнажил меч. Не надо было. Никогда и никогда снова.
   "Рассудок помутился" . Галар развернул коня и поскакал к командующей.
  Она остановилась в центре плаца, солдаты встали кругом, хотя на порядочном расстоянии.
  Он проехал в круг и натянул удила. - Сир!
  Она подняла голову. Казалось, она старается его узнать.
  - Это Галар, - сказал он, спешиваясь. - Командир, я принес весть от лорда Хенаральда...
  - Слишком поздно, - отозвалась она и подняла кувшин. - Он оставил. Прощальный подарок. Не думала, что он может быть таким... понимающим. Галар, мужа тут нет, но есть ты, черная кожа и все такое. Сойдешь. - Она вдруг села, вытащила пробку и подняла кувшин. - Ко мне, милый любовник. Я трезва с рассвета, и день выдался долгим.
  Он подошел, помедлил, оглянувшись на солдат. Они молча следили. Один внезапно отвернулся и упал на колени, пряча лицо в руках.
  - Галар. Не выпьешь ли со мной? Отметим мир.
  - Мир? Я несу весть о войне.
  - Ах, ладно, страхам конец. Слышишь, какие мы мирные? Ни лязга оружия, ни громких голосов. Глупцы вечно болтают, хотя сказать нечего. Ты не замечал? Рты слишком быстро разеваемые убивают семена слов, оставляют за собой бесплодную землю - но бегут - думаю, ты видел в их глазах отчаяние, ведь они мечтают быть садовниками, но таланта не дано, и они сами понимают...
  - Командир, что тут случилось?
  Она подняла брови: - О, ночь разгула. Эль и вино, но ты знаешь, долгий пьяный сон не дает отдыха. Почему же боги нашего мира превратили всякое удовольствие в отраву? Думаю, эти боги не ведают радости. Заставляют зло казаться добром. И не проси поклоняться таким жалким говнюкам, Галар Барес. Их рай - пустыня. Там мы должны благословлять солнце, избегать мольбы о воде и звать другом адскую жару. Так и вижу пески, усыпанные скорченными остовами душ, но они хотя бы очистились, верно? - Ее улыбку было страшно видеть. - Присоединяйся, садись рядом, любовничек. Выпьем за мир.
  Ничего не поняв, но ощутив такую тоску, что даже стыд от откровенных слов про "любовника" куда-то пропал, Галар подошел к ней.
  Торас Редоне покачивалась, баюкая кувшин. - Идите сюда, друзья! Последний тост за Легион Хастов! Потом нам конец, вступим в пустыню и поприветствуем кислолицых богов! Объявим добродетелью их пуританское ничтожество и не пожалеем самого святого слова! И что это за слово? Ах да, страдание.
  Она потянулась к кувшину.
  Кто-то предостерегающе крикнул. Галар Барес выхватил меч. Клинок завизжал. Мелькнуло лезвие, ударив по кувшину. Глина как взорвалась, вино хлынуло кровью из разбитого черепа.
  Со всех сторон пробудилось оружие Хастов. Из каждой палатки, из каждых ножен завыли мечи.
  Галар Барес пошатнулся под этим давлением, выронил оружие и зажал уши. Но звук был внутри, вгрызался в мозг. Он ощутил себя вырванным, отсеченным от тела и подброшенным к небу, избиваемым криками, нестерпимо высокими воплями. Сквозь слезы он видел: деревянные ножны ломаются, мужчины и женщины вокруг шатаются и падают, открывая рты и усиливая крики.
   "Яд. Они все мертвы.
  Торас..."
  Она стояла на карачках, хватая куски смоченной в вине глины и засовывая в рот, кашляя и давясь - Галару казалось, что он витает высоко над ней. Он видел первые из фургонов на склоне, однако волы падали в ярмах, дрожа и молотя ногами - колеса переднего фургона отлетели, он завалился набок, вываливая бочки.
  Видел, как лопается дерево, показывая последний дар Хаста Хенаральда своему легиону - кольчуги из того же металла, шлемы, поножи и наручи. Доспехи отвечали воплям оружия из долины. Возчики пали наземь, кровь текла из глаз, носов и ушей.
  Вой все нарастал. Он рвал брезент платок, резал канаты. В далеком западном загоне лошади проломили загородку и в ужасе ускакали.
  Галар стал ястребом, попавшим в центр урагана ужасных голосов.
   "Капрал Ренид выскакал. Обнажил меч. Не надо было. Никогда и никогда снова".
  Рев внезапно оборвался. Галар шлепнулся на землю и в тот же миг его объяла чернота.
   "Никогда и никогда снова".
  
  
  ДВАДЦАТЬ
  
  Эндест Силанн выглядел старым, словно юность вырвали у него, оставив лишь ветхое горе. Очень часто Райзу Херату доводилось видеть лица, изуродованные атаками потерь - и каждый раз он гадал, не скрывалось ли уже страдание под кожей, под прикрытием маски надежд или суеверной смелости, почитающей улыбку подходящим щитом от мирских невзгод. Эти штуки, носимые день за днем, наделенные разнообразными выражениями цивилизованности, оказываются дурной защитой для души, и созерцать, как они крошатся, сдаваясь напору эмоций... Это внушало и смирение, и ужас.
   Юный жрец пришел к его дверям как нищий, пальцы сплетенных рук содрогаются, словно в кулаках его новорожденные змеи; в глазах готовность к униженным просьбам и вера, что на просьбу не придет снисходительного ответа. Кто сможет помочь нищему, не видящему спасения в деньгах или в пище, в теплой ночевке?
  Райз отступил, приглашая, и Эндест проковылял мимо него как больной, одержимый множеством таинственных и совершенно неизлечимых недугов. Выбрал стул у очага, сел, не готовый говорить, уставился на дергающиеся руки. И так и сидел.
  Некоторое время спустя историк откашлялся. - Я подогрел вино, священник.
  Эндест покачал головой. - Я сомкнул глаза, чтобы поспать, - начал он, - и встретил тот же страшный сон. Он как будто поджидал меня.
  - Ах, как неприятно это звучит. Возможно, помогло бы снадобье, лишающее чувств.
  Силанн поднял красные глаза и снова их опустил. - Я не уверен в реальности мира, историк. Таково наследие сна, проклятие пробуждения - и сейчас меня что-то преследует, мне нужно уверение.
  - Опусти руку на камень, священник. Ощути знакомую фактуру дерева или холод округлости глиняного сосуда. Разве всё это сомнительно? Но если взглянешь на нас, снующих по миру мягких тварей... боюсь, нас ты найдешь поистине эфемерными.
  Руки Эндеста расплелись и тут же сжались в два кулака, костяшки побелели. Однако он так и не поднял взгляда. - Насмехаешься?
  - Нет. Вижу на тебе гнет проклятия, жрец, но такое же давит на всех нас. Сомкнув глаза, ты в страхе ждешь сна. Я же меряю шагами комнату, жадно желая открыть глаза и понять, что всё было сном. И вот мы встретились лицом к лицу, словно состязаясь силой воли.
  Внезапно Эндест начал колотить себя кулаками по бедрам, с нарастающей ожесточенностью.
  Райз, встревоженный, подошел к нему. - Слушай! Ты не спишь, друг!
  - Откуда мне знать?
  Крик, полный крайнего отчаяния, заставил историка замолчать.
  Эндест больше не терзал свои бедра. Пошевелил головой, будто заметил что-то на полу. И заговорил. - Я захожу в зал очага. Они спорят - ужасные слова, как ножами режут родных и любимых. Но она не права, умирающая на камне очага. Вижу ее в наряде верховной жрицы. Конечно, - добавил он со слабим, сухим смехом, - эти женщины привычны раздвигать ноги. Они не сражаются, они делают капитуляцию подарком, пусть и малоценным... от столь доступных особ...
  Райз изучал юного жреца, пытаясь понять описанную сцену. Но историк не дерзал задавать вопросов, сомневаясь в своем праве. Да и не было ответов у представшего пред ним собеседника.
  - Иду к ней, онемелый и не в силах остановиться. Она уже замужем - хотя не знаю, как я узнал - но я вижу в ней жену Андариста и верховную жрицу, возлюбленную дочь Матери Тьмы. Она еще не мертва, встаю пред ней на колени и беру за руку. - Он потряс головой, отвечая на некое невысказанное возражение. - Иногда муж ее там, иногда нет. Она жестоко осквернена и умирает. Вижу, как жизнь покидает ее, и потом слышу лорда Аномандера. Слышу его речи, но слова бессмысленны - не знаю, говорит он на ином языке или мне изменяет слух. Тогда я хватаю ее за руку и шепчу, но голос не мне принадлежит - а Матери Тьме.
  - Всего лишь сон, - сказал Райз спокойно. - Помнишь, Эндест, был прием и нас пригласили. Два года назад. Прежде чем лорд Андарист встретил Энесдию... то есть прежде чем он увидел в ней женщину. Скара Бандарис был там как гость Сильхаса. И капитан рассказывал, как ему предоставили гостеприимство Дома Энес на пути из вверенного гарнизона. Его позабавила дочка лорда Джаэна, ходившая с видом верховной жрицы. Такой титул Скара дал Энесдии, и твоя память исказила его во сне. Тебя не было при ней в миг смерти, Эндест. Никого там не было, кроме убийц.
  Жрец яростно закивал. - Так утверждает мир, и я с горечью благословляю его претензии на истину - когда просыпаюсь, когда вываливаюсь сюда. Но какой ответ предложишь ты мне, историк, если я нахожу смесь ее крови и пота на своих ладонях? Я осмотрел себя, раздевшись перед зеркалом. Ран на теле нет. Какими средствами излечишь ты мои чувства, если я хожу по Залу Портретов и вижу ее в совершенстве отображенный на стене образ? Верховная Жрица Энесдия. Табличка истерта, но я всё же смог прочитать...
  - Такого портрета нет, жрец... погоди. Ага, ты о ее бабке, действительно верховной жрице времен до прихода Ночи. Ее звали Энесфила, она служила жрицей речному богу до реформы культа. Дружище, такова магия снов...
  - А кровь?
  - Ты сказал, что говоришь во сне, но голос принадлежит Матери Тьме. Прости за богохульство, но если появляется кровь на чьих-то руках, Эндест...
  - Нет! - Жрец вскочил. - Неужели во мне не осталось воли? Мы просим ее руководства! Молимся ей! У нее нет права!
  - Прости, друг. Я лишь выказал невежество, пустившись рассуждать о вопросах веры. Ты говорил с Кедорпулом?
  Эндест плюхнулся на стул. - Пошел к нему первым делом. Теперь он бежит, едва меня завидев.
  - Но... почему?
  Лицо юноши исказилось. - Руки его остаются чистыми, сны невинными.
  - Полагаешь, он приветствует то, что тебя приводит в гнев?
  - Попроси она кровь его жизни, он сам вскроет себе горло, познав восторг щедрого дара.
  - А ты не так влюблен в жертвенность.
  - Когда любая молитва остается без ответа... - он сверкнул на историка глазами. - И не смей говорить об испытаниях на прочность веры.
  - Не буду, - согласился Райз Херат. - Собственно, ступая на эту тропу, я рискую быстро избавиться от рассудка. Всего три шага - и я блуждаю, в руках множество веревок, но как распутать узлы?
  - Ты смеешь отрицать веру в силу?
  - Думаю, что без веры не бывает силы.
  - И что ты этим выигрываешь, историк?
  Райз пожал плечами. - Свободу, подозреваю.
  - А что теряешь?
  - Ну... всё, разумеется.
  Жрец смотрел на него с загадочным выражением лица.
  - Ты утомлен, друг. Закрывай глаза. Я буду рядом.
  - А когда увидишь кровь на моих руках?
  - Обниму их своими.
  Глаза Эндеста наполнились слезами, но тут же сомкнулись, голова улеглась на твердую обивку спинки стула.
  Райз Херат смотрел, как сон овладевает юным священником, и ждал, когда треснет маска.
  
  Они ехали сквозь город подавленный, почти лишенный света; Орфанталь видел, что и общаются здесь напряженными голосами, а жесты резки и боязливы. Дневной сумрак вытекал из переулков вокруг главного проспекта, словно из ран. Он скакал на одной из лошадей Хиш Туллы, смирной кобыле с широкой спиной и дергающимися ушами, грива довольно коротко острижена, но заплетена в торчащие косички. Интересно, есть ли у зверя имя? Он гадал, знает ли она его, что имя значит для нее, особенно в компании других лошадей. Знает ли она имена, данные другим; и если да, какие новые формы нашла она в мире? Существует ли слабый намек, что вещи не такие, какими казались прежде, что нечто новое поселилось в голове животного?
  Непонятно, почему его тревожат такие вопросы. Есть много видов беспомощности, как и много видов слепоты. Лошадь может нести на спине и героя, и негодяя. Зверь не ведает разницы и не заслуживает позора за дела господина. Дитя может идти за отцом, убивавшим ради удовольствия, или за матерью, убившей из страха, но не осознавать, в какой оказалось тени. Вопросы не задают, пока не научатся понимать; и самое худшее - со знаниями приходит понимание, что на многие вопросы может не найтись ответов.
  Прямо перед ним ехали Грип Галас и Хиш Тулла, вернувшиеся с несостоявшейся свадьбы, леди еще недавно была в доспехах и при оружии, с севера доносились вести о смертях. Всё это заставило комнату, в которой жил Орфанталь, и весь дом казаться маленькими и жалкими. Грип и Хиш Тулла молчали, хотя были полны дурных новостей, а Орфанталь слишком испугался, чтобы задавать вопросы, и бежал от давящего их присутствия.
  Но сегодня они сопровождают его в Цитадель, под заботу Сыновей и Дочерей Ночи. Он скоро встретит лорда Аномандера и его братьев, великих мужей, о которых говорила мама. Пусть ведутся речи о войне: он знал, что нечего страшиться среди таких героев.
  Леди Хиш подъехала к нему с серьезным лицом. - Ты познал много лишений после Дома Корлас, Орфанталь. Боюсь, неприятности еще не кончились.
  Грип Галас оглянулся и снова уставился перед собой. Они были у первого моста. Краткий миг его внимания обеспокоил Орфанталя, хотя он не понимал, почему.
  - Новости из Абары Делак, - продолжала дама. - Монастырь был осажден и сожжен дотла. Увы, на том насилие не окончилось. Орфанталь, мы узнали, что твоя бабушка умерла и Дома Корлас больше нет. Прости. Мы с Грипом не пришли к согласию, сообщать ли тебе столь ужасные новости, но я боялась, что ты получишь их в Цитадели, в неудобный момент - дворец, что ждет тебя, походит на жужжащее гнездо сплетен и зачастую слова говорятся с единственной целью: увидеть, как они ужалят.
   Орфанталь скорчился в седле, сражаясь с внезапным холодом. - Город, - сказал он, - такой темный.
  - В Цитадели того пуще. Таков оттенок власти Матери Тьмы. Но, Орфанталь, вскоре ты потеряешь страх перед темнотой и в отсутствие света поймешь, что видишь все что нужно.
  - А кожа станет черной?
  - Станет, если только ты не выберешь путь отрицателей.
  - Я хотел бы цвет Лорда Аномандера, - заявил он.
  - Тогда Ночь тебя найдет, Орфанталь.
  - В Доме Корлас... миледи, там все умерли? У меня был друг, мальчик при лошадях.
  Она смотрела, не торопясь с ответом.
  Они въезжали на широкий мост, копыта вдруг гулко зазвенели по камням. Орфанталь смог учуять реку, запах сырой и чем-то неприятный. И подумал о множащихся богах.
  - Не знаю, - сказала леди Тулла. - Огонь мало что оставил.
  - Ну, он вроде стал мне другом, но потом пошло не так. Хорошо, что мамы не было, это точно.
  - Орфанталь, горе тяжело, а ты уже близко с ним знаком. Будь терпеливым. В основу жизни всегда вплетена печаль.
  - Вы печальны, миледи?
  - Ты отыщешь равновесие. Мало кто может предсказать, откуда придет ответ печали, но он придет - со временем - и ты научишься принимать удовольствие как подарок. Только не ожидай, Орфанталь, радости нескончаемой, ибо таковой не существует. Слишком многие борются за недостижимое и охота пожирает их. Мчатся неистово и отчаянно, показывая уязвимость перед печалью. Более чем уязвимость. Правду сказать, это род трусости, пытающейся выставить слабый и уклончивый нрав в качестве добродетели. Однако их похвальбы всегда натужны. - Она вздохнула. - Боюсь, я слишком усложняю, и советы мои имеют мало веса.
  Орфанталь покачал головой: - Я не чужд печалям, миледи. Ночью буду плакать по Вренеку и по лошади, которую убил.
  Они проехали неширокую площадь и оказались на мостике через ров Цитадели. Услышав признания Орфанталя, Грип Галас натянул удила и поворотил коня.
  - Та скотинка едва таскала ноги, - начал он.
  - Вы не видели, сир, как она билась напоследок, - возразил мальчик.
  - Да, не видел. Но не принеси ты лошадь в жертву, не был бы здесь.
  Орфанталь кивнул. - И дух мой был бы свободным на руинах Дома Корлас, играл бы с духом Вренека - прежнего, пока он не решил меня разлюбить. У меня был бы друг, а лошадка была бы жива и даже запомнила бы последнего седока, мальчишку, который не был жесток.
  Грип опустил глаза и зачем-то начал изучать камни моста. Потом вздохнул и сел на коня.
  Они въехали под арку ворот, провожаемые взорами чернокожих стражей в мундирах Дома Пурейк.
  Леди Хиш сказала: - Берите его внутрь, Грип. Позже встретимся в Великом Зале.
  - Миледи?
  - Идите, Грип. Позвольте мне побыть одной, прошу.
  Старик кивнул. - Давай, заложник, отведем тебя домой.
  
  Хиш Тулла проследила, как они въезжают во двор. Она все еще боролась со слезами, готовым хлынуть из самой глубины души. Слова невинного мальчишки ее потрясли. Хлипкое подобие самоконтроля, столь торопливо созданное, пока она обнимала Андариста, присев рядом с ним, безутешным, у камня очага - исчезло.
  К закату она соберет своих домовых клинков и поведет в имение. При нынешнем отказе от традиций она не была уверена, что Сакуль Анкаду остается в безопасности, хотя и смела надеяться на таланты кастеляна Рансепта. Тот сможет устранить любую угрозу, хотя бы на время. Однако решимость ее теперь подтачивалась с иного направления, неожиданного и почти необоримо приятного. Она подумала о мужчине, привезшем Орфанталя в Цитадель, и снова ощутила учащенное сердцебиение.
  Хиш была не столь стара, как намекала ее репутация, а Грип Галас уже разменял сотню лет, если не больше. Начнется оживление и даже прозвучат насмешки за их спинами, едва разнесется весть, будто известная своей чрезмерной разборчивостью леди Хиш Тулла отдала любовь слуге лорда Аномандера. В лучшие дни, во времена прошлые, она легко перенесла бы любые насмешки, но отныне она стала хрупкой, ранимой и слабой.
  Она поверила было, что жизнь ее подошла к горькому итогу и будет проведена в одиночестве - прямая линия, марш сквозь грядущие дни и ночи. Даже перспектива войны, пусть отвратительная, отзывалась в ней дерзкой радостью, как будто в боях можно найти повод жить, как будто позицией на стороне правых и достойных она сможет придать смысл суровому маршу, сколь долгим или кратким не оказался бы жизненный путь.
  В близкой Цитадели, этой кипящей толпе встревоженных разумов, среди полчищ мнений и аргументов, облаченных в плоть и шевелящих разгоряченными губами, она вскоре найдет свою участь. Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, леди Хиш понудила лошадь скакать.
  Грум подбежал, чтобы принять узду; она спешилась, сожалея, что оставила доспехи дома, до момента отправления восвояси. Но ни кольчуга, ни железные пластины не помогут защититься от насмешек, едва станет известно о капитуляции и зоркие глаза устремятся на Грипа Галаса, хромающего с ней бок о бок. Она вообразила презрение высокородных знакомцев, а может, и возмущение от мысли, что она нарушает слитность рядов; вне сомнения, многие решат, что она выпала из круга и лишилась всех прав. Другие испытают ненависть к Грипу, видя в нем до крайности преувеличенную, наглую жажду возвышения. Их ждет шумиха, старые друзья отстранятся, строя стены изоляции.
  При всем при этом... леди Хиш Тулла поклялась презреть даже их снисходительность; она вынесет бурю, ибо, наконец, она уже не одинока.
  При удаче Орфанталь сможет найти нового друга, даже в Цитадели, и не будет мечтать о смерти. Она по-прежнему гадала, что стало с конюшим мальчишкой Вренеком и почему тот раздружился с Орфанталем. "Ох, женщина, изучай лучше собственные мысли, готовясь к расплате за любовь. Мальчик не испытал боли, узнав о смерти бабки. Сама можешь догадаться, кто вонзил нож в детскую дружбу.
  Вренек, если твой призрак витает ныне в Доме Корлас, прошу: сурово погляди в очи Нерис Друкорлат. Смерть сделала вас равными и, милый малыш, ты наконец от нее освободился. Расскажи теперь обо всех ужасах, наведенных ею на живых и мертвых.
  Скажи, что внук не оплакивает ее ухода".
  
  Дюжина просторных комнат на южной стороне Цитадели стали обиталищем лорда Аномандера с братьями. Помещения были скудно освещены, стены покрывали весьма ветхие гобелены, иногда датирующиеся эрой основания Харкенаса. Время заставило картины выцвести, придав им загадочность; и пусть Эмрал Ланир не раз склонялась к стенам в попытках понять, что же видит на пути к покоям лорда Аномандера, верховной жрице досталось лишь смутное беспокойство. Словно прошлое самолюбиво и, храня секреты, делает неведомое каким-то злобным и угрожающим.
   Конец красоты никогда так не таится. Каждое утро признаки старения во всех подробностях бросаются ей в глаза из зеркала. Но ей не дано надежды обратиться в выцветшие нити, пусть, минуя насмешливый ряд гобеленов, она и жаждет ускользнуть в их невещественный бесцветный мир и стать существом замершим, забытым. В том мире ей не пришлось бы стремится к предназначению, не пришлось бы даже открывать рот. И, всего важнее, она стала бы лишь одной из фигур, не обязанных ничего и никому объяснять.
   "Смотрите, как я завидую прошлому и жажду легкости, с которой оно оставляет за спиной столь многое. Усердные оправдания и жалкие отговорки замолкнут в тишине. За вдохом не последует выдох. Слово остается незаконченным. Прошлое равнодушно к упрекам. Приглашая к распаду, оно блеклыми глазами взирает на любые события, ему все равно, кто поднимает пыль. Ошибкой было думать, будто прошлое вообще говорит - с настоящим ли, с неведомым грядущим. По природе своей оно отвернулось от них".
  Лорд Аномандер сидел в большом кресле с высокой спинкой, вытянув ноги, словно отдыхал, забыв о спустившемся в мир хаосе. Брат его Сильхас ходил вдоль стены, мимо трех гобеленов - огромных, от потолка до пола, но также слишком ветхих, чтобы разобрать изображения. Лицо белокожего воина было озабоченным. Он метнул на верховную жрицу мрачный взгляд.
  Эмрал встала пред лордом Аномандером, но тот не изволил оторвать глаз от пола. - Первый Сын, - сказала она, - Мать Тьма будет говорить с вами. Сейчас.
  - Как мило, - отвечал Аномандер.
  Сильхас разочарованно вздохнул. - Так и сидит, будто вырезан из камня. Андарист ушел от нас. Брат бродит по горящему лесу и не чает спасения в этом адском мире. Аномандер же сидит, ничего не предлагая.
  - Лорд Сильхас, - спросила Эмрал, - вы боитесь, что Андарист расстанется с жизнью?
  - Нет, верховная жрица. Объятый чувством вины, он не ищет легкого исхода. Говорят, пепел удобряет; я готов спорить, что он уже посеял семена и лелеет щедрый урожай. Горькими будут сборы, но он намерен съесть всё и растолстеть.
  - Все ждут ответа на свершенные злодеяния, - заявила Эмрал. - Все твердят о войне, но армия не собирается.
  - Мы ждем прихода Легиона Хастов, - ответил Сильхас, меряя стену шагами. - А тем временем я разбил руки в кровь, колотя упрямого братца, и с каждым шагом комната кажется меньше, да и Цитадель и весь Харкенас. Глазам рассудка, верховная жрица, сам Куральд Галайн кажется мелким и жалким.
  - Нужно найти силы сопротивляться, - сказала она.
  Аномандер хмыкнул. - Будете искать целую вечность, верховная жрица. Среди темного дыма. - Теперь он поднял на нее затуманенный взор. - Хочет видеть меня сейчас же? Предъявит, наконец, кости веры? Если так, из какого вещества она их сотворила? Узрим мы железо или хлипкий тростник? А в какую плоть вы их облачите, Эмрал Ланир? Вечно мягкую и всегда податливую, в подобие вашим кушеткам и шелкам постелей. Но акт без любви унижает нас всех.
  Жрица содрогнулась. - Признаю, лорд, мы превратили чувственность в нечто мерзкое.
   - Мать Тьма да будет свободна в излишествах, - беззаботно повел рукой Аномандер. - Извините, верховная жрица. В каждую эпоху наступает время, когда исчезает всякая тонкость, срываются покровы, мужи и жены говорят жестокие истины. Дерзкими словами мы разделяемся среди себя, и пропасть растет день за днем.
  - Ты описываешь гражданскую войну в ее разгаре, - прорычал Сильхас. - Как раз наш случай, брат. Но время философии прошло, и неужели кто-то вообще находит ее ценной? Всматриваясь в мелкие потоки, ты не замечаешь гибельного разлива реки. Заканчивай с анализом, Аномандер, и вытаскивай дурно нареченный, однако полный праведности меч.
  - Сделав так, Сильхас, я рассеку последние нити, связующие нас с Андаристом.
  - Так найди его и всё исправь!
  - Он будет упорствовать в горе, пока я усердствую во мщении. Каждый заявил о себе и смотри - меж нами зияющая пропасть. Верховная жрица, я просил прощения и был искренен. Похоже, сейчас всех нас поймали наши слабости. Андарист и чувство вины, Сильхас и нетерпение, я и... ну... Говорите, она желает меня видеть?
  Эмрал всматривалась в Первого Сына. - Разумеется, вы прощены, лорд Аномандер. Сам воздух, что мы вдыхаем, пронизан беспокойством. Да, она увидит вас.
  - Я должен быть польщен, - ответил Аномандер, снова хмурясь и глядя на носки сапог. - Нужно бы вскочить и поспешно обновить наше знакомство, ожидая руководящих указаний богини. Что же меня удерживает, если не предвкушение очередного разочарования? Предложит мне нечто неощутимое и будет наблюдать, как блуждаю, смогу ли разгадать ее намеки? Снова придется страдать от ее отстраненности или, видя мои унижения, взор ее вспыхнет радостью? Наша так называемая богиня притупляет во мне гнев, отказываясь назвать имя врага.
  Сильхас фыркнул. - Назовем их изменниками и делу конец! Пусть Урусандер корчится на дыбе подозрений. Поедем и уничтожим убийц Джаэна и Энесдии!
  - Мне воспрещено выхватывать меч во имя ее, Сильхас.
  - Так выхвати во имя брата!
  Аномандер встретил взгляд брат, поднял брови. - Во имя брата или во имя его горя?
  - И так и так, Аномандер. Даруй ему острие мести.
  - Эти чувства спорят, сверкая очами.
  - Нет, только месть. Горе рыдает.
  Аномандер отвернулся. - Так низко падать я не желаю.
  Сильхас прерывисто вздохнул. - Вижу комнату уменьшающуюся, вижу вождя недвижимого. Верховная жрица, сообщите Матери Тьме о нашей слабости. И вернитесь с ответом.
  Эмрал покачала головой: - Не могу, лорд Сильхас. Она принимает Азатеная, Гриззина Фарла. И просит, чтобы Первый Сын присоединился к ним.
  Из соседнего помещения донесся шорох, в дверь вошел Грип Галас. Поклонился Аномандеру. - Милорд, простите что прервал...
  - Всегда рад тебя видеть, - ответил Аномандер.
  - Милорд, я привел мальчика Орфанталя и желал бы представить вам.
  Первый Сын поднялся. - Очень хорошо. Введи его, Грип.
  Старик обернулся и махнул рукой.
  Эмрал видела, как входит мальчик - осторожно, остановившись на пороге.
  - Орфанталь, - сказал Аномандер. - Тебе здесь весьма рады. Мне рассказали, что твое путешествие в Харкенас достойно песни барда, а может, и одной - двух поэм. Прошу, входи и расскажи о себе.
   Темные глаза мальчишки коснулись Эмрал, и она улыбнулась в ответ.
  Орфанталь вошел. - Благодарю вас, милорд. Обо мне мало что можно сказать. Мне объяснили, что имя мое несчастливо. Рассказывали, что отец мой был героем войны, умер от ран, но я его никогда не видел. Бабка моя ныне мертва, сгорела в Доме Корлас. Не отошли она меня, как и маму, я погиб бы в пожаре. Не вижу себя достойным поэм, и мою жизнь не стоит воспевать. Но мне очень хотелось увидеть вас всех.
  Никто не ответил ему.
  Затем Сильхас подошел и протянул руку. - Орфанталь, - начал он, - кажется, в Цитадели есть еще заложница. Девочка, года на два моложе тебя. Ее часто видят в обществе жрецов и придворного историка. Не пойти ли нам на поиски? Заодно я покажу тебе твой новый дом.
  Орфанталь взял его за руку. - Благодарю, милорд. Слышал я, что у вас белая кожа, но такой белой и вообразить не мог. Меч моего деда в ножнах из слоновой кости, и ваша кожа очень на нее похожа.
  - Увы, ей не хватает полировки, - улыбнулся Сильхас. - Хотя изношена не меньше. - Он повел Орфанталя к выходу, оглядываясь на Аномандера. - Брат, не заставляй ее ждать слишком долго.
  Когда они вышли, Грип Галас кашлянул. - Извините, милорд. Мальчишке еще нужно найти, где жить.
  - Да, ему ничто даром не достается. Будем молиться, чтобы он твердо встал здесь на ноги. Если удастся, я ему позавидую.
  Грип Галас замялся. - Милорд?
  - Да?
  - Если я вам более не нужен...
  - В Бездну, друг! Ты всегда будешь мне нужен.
  Эмрал заметила, как напряглось лицо старика, словно слова господина причинили ему боль. Однако он лишь кивнул. - А я всегда в вашем распоряжении, милорд.
  - Готовь коней, Грип. Мы уедем из Харкенаса еще до заката.
  - Хорошо, милорд.
  Аномандер обернулся к Эмрал. - Верховная жрица, я буду рад пройти к Палате Ночи вместе с вами.
  - Конечно, - ответила она.
  
  Орфанталю казалось, что он показал себя глупцом. Шагает, рука утонула в ладони Сильхаса, и уже потерялся в путанице коридоров. Но хотя бы суетливый народ разбегается с их пути, и никаких грубых шуток, сопровождавших его с Грипом Галасом. Он корил себя за безрассудные слова в первом разговоре с лордом Аномандером. Ему повезет, если Первый Сын вскоре забудет об этой встрече.
  Он поклялся себе, что в следующий раз покажет себя лучше и найдет слова, что лорд Аномандер примет его на службу. Тогда он постарается стать таким же незаменимым для господина, как сам Грип. Высокое уважение, оказанное старику, удивило Орфанталя; он понял, что не потрудился верно оценить Грипа.
  Тут же он напомнил себе, что Грип - убийца, хладнокровный и не чурающийся подлости. Он еще помнил лицо солдата, которого старик ударил в спину. На лице было потрясение и недовольство - словно он спрашивал у мира, почему тот при всех своих законах не смог дать ему судьбу получше. Такой взгляд Орфанталь понимал. Играя в войну, он тысячу раз падал от тысячи ударов ножом в спину, и хотя перед лицом в эти роковые мгновения не было зеркала, Орфанталь подозревал: лицо его не отличалось бы от лица бедного вояки.
  Тут он услышал скрип когтей по плитам пола, и тощий пес прижался к ногам. Орфанталь вздрогнул и встал. Сильхас тут же обернулся.
  Облезлый хвост яростно мотался из стороны в сторону. Зверь начал бегать перед Орфанталем кругами.
  Сильхас сказал: - Ну, вот ты и нашел первого друга. Это пес из имения леди Хиш Туллы. По какой-то неведомой причине он прибежал с Азатенаем.
  Они двинулись дальше, и пес бежал у ноги мальчика.
  - Если бы звери могли разговаривать, - предположил Сильхас, - какие истории рассказали бы, как думаешь?
  Орфанталь вспомнил о лошади, которую убил. - Думаю, милорд, попросили бы оставить их в покое.
  - Не вижу в этом звере подобных чувств.
  - Милорд, что если то, что кажется нам выражением счастья, а на самом деле - просьба не вредить?
  - Жуткая мысль, Орфанталь.
  Мальчик согласно кивнул. Это была жуткая мысль.
  
  Леди Хиш смотрела на приближавшегося Грипа. Великий Зал был заполнен слугами, и гонцами, чьи вести скорее рождали взволнованные вопросы, нежели несли ответы; дом-клинки стояли кучками, словно окружившие беспомощную жертву волки, жрецы и жрицы бродили туда-сюда, отчаявшись найти себе хоть какое полезное занятие.
  Едва он подошел, она заговорила: - Тебе предъявлено еще одно задание? Нам придется подождать?
  - Любимая, - сказал Грип, не в силах посмотреть ей в глаза, - я должен быть при нем. Уже сегодня нам придется уехать. Не смогу соединиться с тобой. Еще нет.
  - Он отказал нам?
  - Прости...
  - Где он сейчас?
  - Призван пред очи Матери Тьмы. Я должен ждать у ворот с готовыми лошадьми.
  - Я присоединяюсь к вашему заданию.
  Леди Хиш заметила, как сузились его глаза, но была не в настроении объясняться.
  
  Первый Сын шел в тишине, хотя Эмрал и слышала при каждом шаге тихий стук ножен о бедро. О наличии меча стало уже известно не только в Цитадели, но во всем Харкенасе; она слышала ложные россказни о происхождении клинка. Многие утверждали, будто лорд Аномандер выковал его собственными руками, будто неумение дать оружию имя стало доказательством его хронической нерешительности.
  Последняя версия была измышлением худших обитателей двора. Впрочем, такие натуры попадаются не в одной Цитадели. Измученная тысячами мелких укусов, однажды она пожаловалась историку, а тот лишь кивнул, заговорив о бесчисленных случаях всех времен и мест. "Таков обычай ничтожеств - осквернять достижения и статус того, кто по всем меркам их превосходит. Верховная жрица, это дикие лесные псы: каждый готов прыгнуть на спину, но скулит и торопливо убегает, едва добыча показывает зубы".
  Тогда она обдумала эту аналогию и ответила: "Если соберется достаточно псов, историк, они могут не сбежать от косматого зверя, но оскалить собственные клыки. Так или иначе, любое превосходство всегда готовы оспаривать".
  "Я не имел в виду всякие титулы, богатства и даже власть, говоря о превосходстве. Скорее нечто более эфемерное. Хотите найти истинно превосходную персону - следуйте за псами. Еще лучше - по кровавому следу. Нужно лишь оценить неистовство злобных тварей и взглянуть на осажденного врага".
  Неужели за мужчиной тоже гонится свора псов? Сомнений мало. И разве нет доли истины в слухах, будто изготовление меча не окончено? Да, лезвие отлично заточено, бока чисто отполированы. Но он еще не принадлежит Аномандеру, сколь настойчиво не твердил бы Хаст Хенаральд, будто оружие это по руке лишь одному.
  У последней двери Эмрал отступила в сторону.
  Однако Аномандер покачал головой. - Требую, чтобы вы присутствовали, верховная жрица.
  - Первый Сын, полагаю, Мать Тьма желала...
  - Мы будем говорить о вере, верховная жрица. Мне известно, что верховная жрица Синтара стала центром культа, прямо противостоящего культу Матери. Раз она под защитой лорда Урусандера, вопрос становится и религиозным, и политическим.
  Синтара отвела глаза. - Я не знала о таком развитии событий, Первый Сын. - Она глубоко вздохнула. - Но не удивляюсь. Нет, зная амбиции Синтары. Хотя роль Урусандера приводит меня в смущение.
  - В этом вы не одиноки.
  Она отворила дверь и вместе с ним вошла в Палату Ночи.
  Темнота не скрывала ничего. Мать Тьма восседала на троне. Перед ней в нескольких шагах был Азатенай, Гриззин Фарл - он тут же отступил в сторону и поклонился вошедшим, слабо улыбнувшись.
  Лорд Аномандер не стал терять времени. - Азатенай, уверяю вас, что не наделен неразумным недоверием к чужеземным советникам при дворе. И все же я гадаю, какую пользу вы могли бы нам принести: мы собрались обсудить меры, коими можем спасти королевство от распадения на части. Наследие Азатенаев в данном вопросе весьма сомнительно. С таким же успехом на вашем месте мог бы стоять Джагут.
  - Сожалею, Первый Сын, - отозвался Гриззин Фарл, - что вынужден согласиться с вами. Впрочем, Джагут мог бы оказаться мудрее. Найди я хоть одного, готового надеть эти стоптанные мокасины, дал бы бедному созданию повод посмеяться над моей дерзостью.
  - Так что удерживает вас здесь?
  - Я известен под званием Защитника, хотя это нежеланный аспект. Появляюсь там, где более всего нужен, но где почти нет надежды. Само мое появление - горький комментарий к положению ваших дел. Увы.
  В его словах звучал вызов, однако Аномандер только склонил голову, будто оценивая Азатеная в новом свете. - Мы обнаружили вас заботящимся о Кедаспеле. Но ведь вы могли превратить руки в кандалы и помешать ужасному членовредительству. Однако вы пришли слишком поздно.
  - Именно так, Первый Сын.
  - Значит, вы предстали перед нами, чтобы сообщить: порог уже пересечен?
  Эмрал заметила, что Мать Тьма переводит взгляд с одного мужчины на другого. В глазах впервые пробудилась тревога.
  Гриззин Фарл поклонился. - Вы поняли меня верно, - сказал он.
  - Мать Тьма, - сказал Аномандер, - а ты поняла?
  - Нет, - отозвалась та. - Кажется, я задавала гостю неверные вопросы. Мной владело смущение, Первенец, и ненужные мысли об Азатенае, что была здесь так недавно.
  - О коей нам ничего не ведомо. Эта Т'рисс заступалась за речного бога? Вы торговались и ты выиграла, приняв жертвоприношение тысячи душ?
  - Ты оскорбляешь обоих, - бросила Мать. - Мы договорились о мире.
  - И какой монетой за это уплачено?
  - Ничем особенным.
  - Тогда что это за мир? Описать тебе? Лес севера, вероятно, еще пылает, но хижины наверняка молчат. Уже мир, верно?
  - Мы не призывали смерть на подмогу!
  Эмрал видела, что богиня трепещет от гнева, но Аномандер будто не замечал ничего. - Гриззин Фарл, что вы знаете о Т'рисс?
  - Не знаю Азатенаи с таким именем, Первый Сын.
  - Описать ее?
  Гриззин Фарл пожал плечами. - Без пользы. Пожелай я, взлетел бы перед вами птицей или, может быть, бабочкой. - Он нахмурился. - Но вы назвали ее рожденной Витром. Двое Азатенаев отправились изучать загадки жгучего моря. - Он снова шевельнул плечами. - Возможно, она - одна из них.
  - Проявленная ею сила также ничего вам не сказала?
  - Только что она весьма небрежна. Что вовсе не свойственно Азатенаям. Есть запрет на такие бесцеремонные вмешательства.
  - Почему?
  - Нездорово для Азатеная навлекать на себя негодование соплеменников.
  - Как сделала Т'рисс?
  - Похоже, Первый Сын.
  - Вы довольно пассивны в негодовании, Гриззин Фарл.
  - Не я за это отвечаю, и Тисте не попадают под мой надзор.
  Эмрал вздохнула, едва смысл последних слов уложился в сознании. Глянула на Мать Тьму и поразилась: на лице ее не было никакого удивления.
  Аномандер же стоял, будто приколоченный гвоздями к стене, хотя окружал его лишь пустой воздух. Эмрал вдруг ощутила сочувствие к Первому Сыну. А тот устремил взгляд на Мать Тьму. - Наконец, - сказал он, - я отыскал горькую истину своего титула, Мать. Ты хотела сына, но сына спеленутого и беспомощного, думающего лишь о сладости твоего молока.
  - Не могу помочь твоему взрослению, Первенец, никакими иными средствами.
  - Однако ты отшатываешься от моего несвежего дыхания.
  - Скорее от несомых им слов.
  - Так ты Азатеная, Мать, обманно завладевшая телом женщины, которую мы прежде знали?
  - Я та самая, - отвечала она, - и никто иная.
  - Тогда где стоит твой страж? Или он обернулся самим мраком?
  - Бесполезны твои вопросы, - отозвалась Мать Тьма. - Я тебя призвала, Первый Сын, чтобы отправить к лорду Урусандеру. Мы узнаем суть его побуждений. - Она чуть помедлила. - Не этого ты желал?
  - Я поистине готов идти маршем на Урусандера. Когда подоспеет Легион Хастов.
  - Не жди солдат, - воскликнула она. - Скачи сейчас же, любимый сын. Встреться с ним.
  - Если встану с ним рядом, Мать, понадобятся цепи тяжестью с гору, чтобы рука моя не дотянулась до меча. Так что не лучше ли мне разоружиться у входа в его шатер, преклонить колени и показать ему шею?
  - Не верю, что он хоть в чём-то ответственен за убийство лорда Джаэна с дочерью. Гляди ему в глаза, когда он скажет то же самое. Вместе вы обратите гнев не истинных убийц.
  - Изменников из распущенных частей? Или ты предлагаешь мне поверить в жалкую версию об отрицателях, обагривших руки благородной кровью?
  - Похоже, мне придется без конца терпеть твое недовольство. И, вероятно, так жалуется любая мать.
  Аномандер отвернулся. - Недовольство мое, Мать, еще не пробудилось. Да, ты видишь пред собой спящего, заблудшего в ночи и тревожных снах. Если я дергаюсь, то от беспомощности. Если издаю стоны, то бессмысленные. Касаниями пальцев меня не пробудить, и я уже мечтаю об уколе острого ножа. Остается один вопрос: кто будет держать нож?
  - Если ты вообразил Урусандера таким вероломным, - вздохнула Мать, - то мы уже проиграли.
  - Он приютил Синтару. Новый культ поднимается в Нерет Сорре. Встает перед тобой, словно восходящее солнце бросает вызов ночи. Я удивляюсь, Мать: сколько же перчаток нужно бросить тебе в лицо?
  - Иди к нему, Первый Сын.
  - Нет нужды, - отозвался Аномандер. - Он готовится маршировать на Харкенас. Нужно лишь подождать стука в ворота Цитадели. - Он двинулся к двери но, прежде чем взяться за ручку, обернулся. - Я выслушал твои советы, Мать. Но отныне я действую ради защиты всего Харкенаса.
  Дверь тихо закрылась за Первым Сыном. Эмрал хотела уйти следом, но что-то ее удержало. Она стояла лицом к Матери Тьме, но не знала, что сказать.
  Гриззин Фарл вздохнул. - Милая моя, ваш приемный сын замечателен.
  - Будь передо мной иная тропа, менее для него болезненная, я выбрала бы ее.
  - Думаю, выбрали бы ради всех.
  Однако она покачала головой. - Я готова вынести то, что случится.
  - Вы навлекаете на себя одинокое существование, - сказал Гризин Фарл, и в глазах его была печаль.
  И тут же Эмрал показалось, будто Мать Тьма превратилась в нечто тверже камня, столь же быстро побледнев, став почти невещественной. - Азатенай, то, что вы рассказали о событиях на западе... лишь одиночеством я обеспечу себе долгое существование и роль в грядущем. - Взгляд богини переместился на Эмрал. - Жрица, сделай из своего поклонения бестрепетное приятие непознанного и даже непознаваемого. Принимая и обожая тайну, мы успокоим осадивший нас хаос, пока море не станет гладким зеркалом, готовым отражать всё сущее.
  Эмрал мельком глянула на Азатеная. - Не вижу источника силы, о Мать, в такой капитуляции.
  - Она противна нашей природе, верно. Знаешь ли, почему я не отвергала похоть жриц? Когда отдаем себя, пропадает само время, а тело кажется расширившимся до границ вселенной. В этот миг, Эмрал, мы сдаемся полностью, и такая капитуляция становится благословением.
  Эмрал качала головой. - Пока не вернется плоть, ранимая и тяжелая. Описанное вами благословение, Мать, недолговечно. А если бы оно сумело задержаться... да, все мы вскоре надели бы маски безумия.
  - Это, дочь, было пороками управления.
  - А теперь мы будем обнимать не плоть, а пустую мысль? Боюсь, поцелуй пустого пространства не покажется сладким.
  Мать Тьма откинула голову, словно утомившись. - Я, - чуть слышно сказала она, - вам покажу.
  
  Орфанталь стоял в середине комнаты, озираясь. - Она моя? - спросил мальчик.
  Сильхас кивнул.
  Там были свитки на полках и книги с яркими многоцветными иллюстрациями. Около постели стоял древний сундук, полный игрушечных солдатиков - одни из оникса, другие из кости. На стене была стойка с тремя учебными клинками, небольшой круглый щит и еще куртка из вареной кожи на колышке. Шлем с клетчатым забралом для глаз валялся на полу. Три фонаря слепили глаз Орфанталя, привыкшего дома побеждать тени при помощи одинокой свечки.
   Он подумал о своей комнате и попробовал ее вообразить почерневшей от копоти, стены потрескались, кровать, на которой он спал - всего лишь груда углей. Любая мысль о прошлом несла запах гари и отдаленные отзвуки криков.
  - Тебе нехорошо?
  Орфанталь потряс головой.
  Пес так и прибился к ним; свершив ознакомительный круг по комнате, он улегся около обитого толстым слоем ткани кресла в углу. Еще миг, и он заснул, дергая лапами.
  Послышался стук в дверь, тут же вошел круглолицый молодой мужчина в запачканной рясе. - Лорд Сильхас, я получил ваше письмо. Ах, вот и юный Орфанталь, уже размещен. Превосходно. Вы хотите есть? Пить? Первая моя задача: показать столовую - не при главных палатах, поменьше, в которой вас не испугает тяжесть нависшего над головами камня. Ну, теперь...
  - Погодите, - сказал Сильхас. - Позволь откланяться, Орфанталь. Видишь, я нашел тебе доброго опекуна. Не обидишься?
  Орфанталь кивнул. - Благодарю, лорд Сильхас.
  - Кедорпул, - сказал Сильхас, - позаботишься об Орфантале?
  - Историк избрал эту привилегию себе, милорд, и вскоре появится.
  - Увы тебе, - улыбнулся Сильхас Орфанталю. - Ожидай обучения путаного, заложник, но я уверен: ты обретешь замечательную стойкость к вечному хаосу, терзающему Цитадель.
  Орфанталь улыбнулся, не поняв смысл слов лорда, и побежал к сундуку изучать солдатиков.
  Сильхас хмыкнул ему в спину. - Предвижу великие познания об исторических битвах.
  - Отблеск славы посещает сны любого мальчишки, - отозвался Кедорпул. - Но я уверен, историк не замедлит поделиться и собственной мудростью в данных вопросах.
  - Вот так мы и ступаем на проторенные тропы. Прощай же, Орфанталь.
  - Прощайте, милорд.
  Когда Сильхас ушел, Кедорпул кашлянул и сказал: - А теперь столовая. Я не настолько небрежен, чтобы позволить тебе голодать. К тому же предполагаю, раз уж прозвенел звон к обеду, что твоя будущая подруга- заложница Легил Бихаст уже терзает своими речами слуг.
  Бросив тоскливый взгляд на сундук с солдатиками, Орфанталь встал и вслед за Кедорпулом вышел из комнаты. Пес бросился за ними, мотая хвостом и высунув язык.
  Кедорпул глянул на него и недовольно фыркнул. - Глисты. Думаю, с этим надо что-то делать.
  
  В отсутствие света пропали все краски. Напрягая воображение в отчаянных попытках создать какую-нибудь сцену, Кедаспела одиноко сидел в предоставленной комнате. Она была совсем невелика. Протягивая руки и шаркая ногами, он изучил ее границы и мысленно нарисовал оттенками серого и черного: вот скрипучая койка, на которой он ворочается целые ночи, продавливая и растягивая сетку матраца; шаткий столик для письма с углублениями для чернильницы и стило; водяной клозет с узкой ненадежной дверцей и дребезжащим засовом; длинный стол вдоль стены, полный кувшинов и медных кубков, язвящих язык хуже налитого в них вина; потертая дверца платяного шкафа. Они казались останками прежней жизни и художник счел комнату могилой, умело убранной, чтобы почтить жизнь, но окутанной вечным мраком. Сам воздух имеет привкус смерти.
  У него осталось мало воспоминаний о пути в Харкенас. Отобрали нож и оставили здесь; после посещения целого полчища целителей, хватавших его руками и тяжко вздыхавших, его навещали только слуги со сменой еды и напитков. Чаще всего они уносили предыдущие порции едва тронутыми. Одна, молодая женщина, если судить по голосу, предложила ему ванну; он захохотал, слишком опустошенный, чтобы сожалеть о своей жестокости, и звук убегающих ног только вынудил его хохотать еще злее.
  В лишенном слез мире художнику не осталось занятия, не осталось цели, за которую стоит держаться. Тоска была бы мучением достаточным, чтобы питать творческие импульсы - но он не ощущал тоски. Неведомые окружающим желания предложили бы палитру бесчисленных оттенков, но он не желал ничего. Ощущение чуда, от которого дрогнет кисть... Чудеса умерли в его душе. Его предали все таланты, вплетенные в жилы и втертые в кости, и ныне, отрезанный от нитей света, он разделил тьму с неживыми богами, и комната действительно стала могилой, как подобает такому обитателю.
  Он сидел на койке и рисовал в воздухе пальцем, проводя линии черного, переплетенные с нитями серого, давая форму скрипящей снизу сетке. Но мало таланта нужно для точного отражения. Перенос банальной реальности на холст или доску делает горьким малейший проблеск мастерства; словно совершенные мазки и навязчивые детали могут вместить в себе что-то кроме технической ловкости, явить глубину... Он знал, что это не так, и негодование вздымалось мутными волнами на поверхность распадающейся души, вялое, однако напоминающее о жизни.
  В оставшемся позади мире художник должен крепко связывать негодование и засовывать в прочный мешок, протирая ветошью места, в коих негодование просочилось наружу. Выпустить его - напасть на творца и запечатленную персону; у него не хватало воли и смелости, одна мысль вызывала упадок сил.
  Он погрузился в безумие - там, в комнате, которую не решается навестить память. Впрочем, он не был уверен, что вообще ее покинул. Слепота сделала загадкой всё, чего не касаются руки. Он решил выжидать и рисовать звуки на единственном оставшемся холсте, на эфемерных стенах склепа: потрескивания и отдаленное эхо; приглушенные шаги проходящих мимо двери, столь торопливые и столь жалкие; унылые повторения вдохов, гневный стук сердца; вялые приливы и отливы крови в венах.
   Все оттенки черного и серого на невещественных, но совершенно непреодолимых стенах слепоты.
  Завершив идеальное отображение комнаты, он потянется к миру снаружи - бродить по коридорам, запечатлевая всё. "Приходит новая история, друзья. История, видимая слепцом. Я найду Райза Херата, подарившему нам чудную версию истории - рассказы молчуна. Найду Галлана, который поет неслышно и бродит, никем не замеченный. Вместе мы пойдем на поиски подходящей нам аудитории: равнодушных. Так мы приведем мир к совершенству и воздвигнем для потомства великий монумент глупости.
  Вижу башни и шпили. Вижу дерзкие мосты и дворцы привилегированных. Вижу леса, в которых знать охотится и вешает за шеи браконьеров. Вижу драгоценные камни и монеты, груды в охраняемых крепостях; на стенах встали рьяные ораторы, выкрикивающие вниз лозунги о суете сует. Вижу, как ложь возвращается к ним пламенными языками мщения. Вижу грядущее, оно полно пепла, пруды покрыты сажей, виселицы трещат от перегруза. Всё, что вижу - нарисую.
  Историкам нечего сказать, так что пусть молчат.
  И рыдающий поэт пусть уйдет прочь, скрывая отсутствие слез.
  И всё кончается".
  Он услышал свой смех, тихий и хриплый, и начертил его пальцем - извилистые, неровные линии. Мазки повисли в темноте, медленно выцветая, пока угасало эхо.
  Слепец рисует историю. Безголосый историк гримасничает, изображая рассказ. Поэт отвлечен музыкой и танцует не в такт. Нет ритма в мазках кисти. Нет начала и нет конца сказки. Нет красоты в песне.
   "Вот так оно идет.
  Друзья мои, так оно идет".
  
  У врат Цитадели Хиш Тулла и Грип Галас обнаружили троих офицеров Аномандера. Келларас, Датенар и Празек облачились для битвы. Пока Грип выводил из стойла коня Аномандера, Хиш Тулла держалась в стороне от домовых клинков.
  Они также молчали. Только Келларас стал эбеновым после посещения Палаты Ночи и, кажется, это родило напряжение, словно верность другу была не толще кожи.
  Грип быстро вернулся со скакунами, Аномандера и своим. - Их оставили под седлами, - объяснил он.
  - Тревога - порок, который никому не нравится, но всякому ведом.
  Датенар удивленно хмыкнул. - Подождите конца мира, миледи, и тогда даже конюхи потеряют сон. - Он широко повел рукой. - Взгляните на беспорядок этого дворика и вообразите: то же творится по всему Куральд Галайну. Много раз думал я о гражданской войне, но не воображал ее полной такого смущения.
  - Именно потеря уверенности заставляет вас хвататься за меч, - заметила Хиш Тулла. - Мы наносим удар, когда оказываемся в месте страха.
  Не успел Датенар ответить, как появился лорд Аномандер и пошел к ним, рассеянно пробивая прямой путь, расталкивая неровные ряды во дворе. Подойдя, сразу схватился за узду.
  - Капитаны, - сказал он своим клинкам, - скачите к югу, в Легион Хастов. Будьте с ним в марше на Харкенас. Потребуйте у Торас Редоне разбить лагерь к северу от стен и заняться снабжением.
  Хиш смотрела, как трое мужчин вскакивают в седла и уезжают, не тратя слов.
  - Теперь, Грип...
  - Я хочу с вами поговорить, - прервала Хиш.
  Аномандер заколебался, вздохнул. - Хорошо. Я не хотел быть грубым, госпожа Хиш, но я желаю отыскать Андариста и не могу предугадать, сколь долго буду вне Харкенаса. Отсюда и спешка.
  - А также страх одиночества, да, лорд Аномандер?
   Тот нахмурился.
  - Грип рассказал вам о желании быть со мной, но вы отказали. Я ничего не просила у вас, владыка, до сего момента. И вот я стою, умоляя. Разве мало он сделал для вас? Не отдал ли он всю жизнь вам на службу?
  Грип шагнул к ней с несчастным лицом. - Любимая...
  Однако Аномандер и Хиш одновременно подняли руки, останавливая его.
  - Леди Хиш, - сказал Первый Сын, - Грип Галас ничего мне не сообщал.
  Хиш повернулась к Грипу. - Правда? Ты не решился на одну просьбу к господину?
  - Прости, - склонил мужчина голову. - Мой лорд сказал, что я буду очень нужен.
  - Верно, - отозвался Аномандер. - Но теперь я вижу, что говорил необдуманно. Леди Хиш, извините. Мне стыдно, что я бесчувственностью принудил вас к унижению. Вы требуете для него отпуска, но я прошу вас изменить требование.
  Хиш пораженно молчала.
  Тогда Аномандер повернулся к Галасу. - Старый друг, долго служил ты мне с ревностью и честью. Я часто перекладывал груз забот на верного слугу, но ни разу не слышал слов жалобы. Ты перевязывал мне раны на поле боя. Исправлял ошибки неуклюжей юности. Неужели ты веришь, что сейчас, в столь хрупкое время, я вновь туго натяну поводок? Все мы ослаблены тревогами и кажется - любое нежное чувство дрожит, оказавшись в лесу ножей. Грип Галас, старый друг, твоя служба кончается здесь и сейчас. Ты завоевал сердце женщины, которая способна вызывать только восхищение. Если любовь требует разрешения - я его даю. Если будущее с госпожой Хиш требует моей помощи - я готов на любые жертвы ради вас. - Он взглянул на Хиш Туллу. - Вам нет нужды просить и предлагать нечто взамен, миледи. Наконец мне удалось увидеть любовь беспорочную. - Он прыгнул в седло. - Всех благ, друзья. Пора расставаться.
  Грип Галас смотрел вслед бывшему господину. Потом беспомощно схватился рукой за бок.
  Хиш подскочила и взяла его за руку, поддержав - кажется, старик готов был упасть.
  - Проклятый дурак, - пробормотала она. - Думала, ты его знаешь.
  
  Здесь лес испортился. Остались голые стволы-скелеты среди болотных трав, гнилые колоды в моховых одеялах. Черная вода окружала рощицы, повсюду торчали островки с травой и камышами. В воздухе несло гнилью, жужжала мошкара. Они встали на краю провалившейся земли, устав бежать с юга. Дюжина костров едва курилась, в огонь бросали зеленую траву, чтобы дымом отгонять насекомых. Нарад сидел у костра, промывая глаза водой.
  Они стали вереницей преступников, а он замыкал линию, последний среди жалких отбросов цивилизации. Кричащее уродством лицо закопчено, искусано мухами, грязно. Он ощущал себя здесь как дома. Только вот компания неподходящая.
  К ним прибивались другие. С запада пришла рота под командой капитана Халида Беханна, при нем красивая женщина Тат Лорат с дочерью Шелтатой Лор. Солдаты рассказали о резне в монастыре и разграблении Абары Делак. А сейчас с юга прискакала другая группа; завидев ее, соседи Нарада похватали оружие, поправили шлемы. Наконец-то, услышал он, приехал капитан.
  Есть разные виды любопытства, понял Нарад, вместе со всеми вставший и следивший за всадниками. Увидеть лицо за именем, когда имя связано с рассказами о подвигах - вот чистое любопытство. Но и лицо монстра вызывает своего рода восхищение или шок узнавания: ведь в одном лице можно различить все лица или, скорее, видя чужое лицо, можно вообразить и свое... Нарад не знал, какое любопытство тянет его увидеть Скару Бандариса, но знал, что приехавшего ждет быстрое преображение.
  После бегства, после убийств на месте свадьбы Нарад начал украдкой примеривать соседям-солдатам черты трупов. Воображал их лежащими на земле, без жизни, лица заморожены смертью. Может, это была лишь игра, а может, посул или даже молитва. Ему хотелось, чтобы все они умерли. Хотелось взглянуть в глаза хохотунов и увидеть мужчин и женщин, которым больше не до смеха. Хотелось узреть жест судьбы, усмехнуться в лицо любому, не ожидая ответной насмешки и вызова.
  Во главе отряда подскакал капитан Скара Бандарис, резко остановил взмыленную лошадь. Нарад уставился в мужское лицо, торопясь приладить маску мертвеца.
  Но увидел лишь ослепляющую ярость.
  - По чьему приказу?!
  Столпившиеся было вокруг солдаты отпрянули.
  Что-то яркое, вроде пламени, вспыхнуло в Нараде.
  Скара Бандарис спешился. Пошагал прямиком на сержанта Редас. - Кто твой офицер и командир, сержант? Отвечать!
  - Вы, сир.
  - Какие приказы я тебе оставил?
  - Мы должны были ждать вас в лесу. Но, сир, лейтенант Инфайен Менанд привезла приказы от капитана Хунна Раала.
  Лицо Скары отображало полное непонимание. - Хунн Раал приказал Легиону убить лорда Джаэна и его дочь? Забрать жизни знатных гостей на свадьбе? Хунн Раал приказал тебе натравить солдат на Энесдию? Изнасиловать ее на камне очага и бросить умирающую? На камне, даре лорда Аномандера брату? А можно ли посмотреть приказы, сержант? Лично разглядеть печать Хунна Раала?
  Редас побелела. - Сир, лейтенант Инфайен, принесшая слово капитана Хунна Раала, она приняла командование. Я солдат Легиона Урусандера. Я следую приказам вышестоящих.
  - И где теперь Инфайен?
  - На востоке, сир. Едет к командующему Урусандеру.
  Подошел капитан Халид Баханн, они с Тат Лорат вели между собой мужчину без ноги, едва ковылявшего на костылях по неровной почве. Нарад много раз смотрел на Халида и нашел, что его лицо очень легко вообразить неживым - вся наглость куда-то пропала. Какое чудное видение... Халид Баханн был негодяем, чему доказательством и поведение, и опухшие черты. Такие лучше всего выглядят мертвыми.
  - Скара, старый дружище, привет, - начал Халид. - Думаю, кое-кто просчитался. Тут мы с тобой согласны. Перед нами вызов: уменьшить ущерб, обратив на пользу нашему делу.
  Скара смотрел на него равнодушными глазами. - Наше дело, Халид, - сказал он неожиданно спокойно. - Напомни-ка о нашем деле. Хочу, чтобы список благородных подвигов огласили погромче. Будь логичен в его составлении, снова подними нас в царство добродетелей. Но молю, старый дружище, начни с самого низа, там, где кровь меж ног юной женщины.
  Улыбка Халида пропала.
  Не ожидая ответа, Скара продолжал: - Не понесешь ли нас выше, не обращая внимания на эти пятна? К заложнику, убитому на защите той женщины, зарубленному не в честном поединке, но приколотого к земле словно бродячий пес? Потом к старику, отцу и герою войн с Форулканами, умершему на пороге дома зятя? - Он говорил громко, с нажимом, и голос проносился над лагерем, ударяясь о молчаливых солдат. - Погоди же. Добавим еще ступеньку к лестнице нашего дела. Горничная, рука отрублена. Девица, ставшая жертвой неравенства, кое мы так презираем. И домовые клинки, едва вооруженные, уложенные ради нашего дела на ковер из потрохов и мятой травы. - Он воздел руки, словно охваченный негодованием оратор. - Но здесь мы заново видим знаки тропы, ведущей Хунна Раала к справедливости! Обгорелые трупы отрицателей в лесу! Как же их ведьмы разжирели на наших подаяниях, верно? А детки показывали неподобающую роскошь, надев наши обноски. Расскажи нам, Халид Беханн, о чистоте нашего дела. Расскажи, как выбор веры разделил королевство, которое мы клялись защищать, и назови причины встать на твою сторону. Занеси список на столпы дыма, что позади меня, и растяни на все небо...
  - Кончай болтать! - рявкнула Тат Лорат. - Наступит справедливость для Легиона Урусандера, когда он будет стоять один! Нужно бить первыми, Скара, чтобы разделить оставшихся врагов.
  Он обернулся к ней, усмехаясь. - Разделить? Кто-то верит, что разбросав немногие трупы отрицателей, мы оставили ложный след? Лорд Джаэн был мастером клинка, но не мог сравниться с Крилом Дюравом. Он-то убит отрицателями? Пал от множества ударов, нанесенных тренированными, умеющими обращаться с мастером клинка солдатами. Принимаете лорда Аномандера за глупца?
  - Он такой всего один, - сказал Халид Беханн, успевший за краткий миг невнимания вернуть себе наглость. - План был дурно задуман, но мы же знаем, Скара: трезвость покидает нас в разгар резни. Да, это печально. Но будут и другие преступления с обеих сторон, прежде чем всё кончится, и ты глуп, если думаешь иначе.
  - О, я точно глуп, - отозвался Скара. Вернулся к лошади и влез в седло. - Но я здесь заканчиваю. - Он обернулся, глядя на солдат, что сопровождали его с Харкенаса. - Оставайтесь здесь и деритесь рядом с товарищами, если хотите. Я же отказываюсь от командования и чина в Легионе Урусандера.
  Тат Лорат засмеялась: - Беги же в Оплот Седис, забери с собой всех трусов. Не я ли предостерегала тебя, Скара, от дружбы с братом Аномандера? Будь уверен, белокожий уродец уже пустился по следу, сердце пылает местью. - Она покачала головой. - Останешься в стороне? Такого выбора уже нет, Скара. Ни для кого, а особенно для тебя.
  Нарад заметил, что некоторые собирают вещи, явно решив поехать с беглым капитаном. Помешкал - и сам начал собираться.
  Тат Лорат возвысила голос. - А если тебя не найдет Сильхас Руин, однажды найдет Легион. Я обещаю. Ты знаешь, что командующий Урусандер делает с дезертирами.
  Большая часть собиравшихся солдат замерла, многие побросали вещевые мешки.
  Скара Бандарис увел свою группу из лагеря назад, по речной дороге. Следом потекла жидкая колонна догоняющих . Нарад был среди них. Впереди он увидел капрала Бурсу. Сержант Редас осталась сзади, но он унес в памяти ее лицо. Мертвое, никогда уже эти губы не пошевелятся, не дадут форму словам. Никогда она не скажет: "Всё хромаешь, Жижа?" и никогда не зашагает среди дыма и пламени, забыв несправедливости, учиненные ею и товарищами из Легиона Урусандера.
  Мертвое лицо увидел он мысленно, а когда вернулся еще назад, повиснув над ней злобным духом, увидел ее простертой на камнях, ноги широко раздвинуты и кровь течет ручьем.
  Видение должно было вызвать содрогание, но он не ощутил ничего.
   "Не от моей руки, сержант".
  Слова Скары Бандариса все еще отзывались в душе. Презрение его утешило. Негодование стало отзвуком должного судилища, и если сам Нарад попался на крючок... что же, разве он не заслужил?
  Вскоре капитан остановился, поджидая новоприбывших. За его спиной была большая дорога и река.
  Скара сказал: - Здесь будем отдыхать. Но не так долго, как хотелось бы. Было бы лучше вам попросту рассыпаться, найдя отдаленные убежища. Я буду ждать в Оплоте Седис и, если Сильхас Руин меня найдет, драться не буду. Нет, я стану на колено, склоню шею и буду ждать касания клинка. Я вам это говорю в надежде, что вы поймете: рядом со мной не найти безопасности.
  И тут же несколько всадников развернулись и поскакали обратно.
  Сцена казалась горькой и волнующей.
  Взгляд капитана упал на Нарада. Офицер нахмурился. - Не знаю тебя.
  - Что ж, - отозвался Нарад, - в том моя единственная надежда.
  Капрал Бурса кашлянул. - Мы подобрали его в лесу, сир.
  - Ручаешься за него, капрал?
  Внутри Нарада все сжалось. Снова ощутил он под собой лежащую женщину и услышал смех над собой, неловким. Смех обрушивался жгучим ледяным дождем.
  Бурса сказал: - Он выполнял приказы, сир, мы считаем его за своего.
  - Отлично. - Взгляд Скары Бандариса переместился. - К Оплоту Седис ведет долгий подъем и всякого заметят за полдня. У вас будет время сбежать на север, к тракту Джелеков. Я был бы рад встретить судьбу в одиночестве.
  Кто-то сказал: - Мы поскачем с вами, сир.
  - До Седиса?
  - Да, сир.
  Скара Бандарис послал солдату кривую, горькую улыбку. - Дураки наслаждаются компанией, друзья.
  
  "Жрица, сделай из своего поклонения бестрепетное приятие непознанного и даже непознаваемого. Принимая и обожая тайну, мы успокоим осадивший нас хаос, пока море не станет гладким зеркалом, готовым честно отражать всё сущее".
  Слова богини едва ли могли претендовать на роль священного писания. Эмрал Ланир сидела в личной комнате, чувствуя себя брошенной. Отослала жриц и осталась наедине с мутным отражением, столь недвижным в зеркале. Как и подобает любому служителю, она клялась в преданности, смутно надеясь на ответные дары и ныне, когда откровенные слова обнажили суть односторонней сделки, которая есть вера, ей не хотелось никого обманывать. Пусть все неотчетливое и непонятное остается в зеркале, благословенно размытом. Она же пойдет дальше.
  Но лицо ее так и не стало "честным отражением".
  Какая ирония: слова Аномандера отказались верными. Юная красота выносит откровение света, тогда как теряющая краски старость ищет темноты; и две верховные жрицы поистине заняли правильные стороны. Эмрал было горько понимать, какую сторону она избрала и почему не было иного выхода. Темнота хотя бы скрывает вечно. В грядущие столетия у Синтары появятся поводы проклинать откровения света.
  Но сейчас они противостоят одна другой, готовые вступить в битву, в коей не может быть окончательного победителя. Умрет одна - вторая потеряет символический смысл. "Не добавить ли пару истин в скромное писание? Возможно, заметку на полях, не так элегантно написанную, торопливо и с сожалением.
  Если святые слова не дают ответа отчаянию, какое в них благо? Если откровенные истины не сулят искупления, разве не равны они проклятиям? И если искупление не найти в смертном мире, все мы склоняемся к бездействию, к равнодушию. Обещаешь душе награду, зарытую среди гипотез? Мы обречены всю жизнь тянуться, но никогда не коснуться? Должны грезить и надеяться, но так и не познать?
  "Сделай из своего поклонения бестрепетное приятие непознанного и даже непознаваемого".
  Подобная преданность не обещает наград. Делает любое положение униженным и одиноким. Откровение сулит вакуум, вера обречена тонуть. Но вдруг она желала дать именно такое откровение: внутри мы - свет, но снаружи лишь тьма?
  Синтара, мы враждебно переглядываемся. Но если и это лишь обман профанов?"
  Хмурясь, она потянулась к странице. Пришло время увертюры, решила она...
  Звук торопливых шагов, стук в дверь. Она вздрогнула, вскочила, оправляя одежду. - Войдите.
  Удивительно, но там была не жрица, а историк Райз Херат.
  - Верховная жрица, прошу, идите за мной.
  - Куда?
  - Во двор. Заклинание уже творится.
  - Что?
  - Прошу, - сказал он. - Эмрал, там темнота, непроницаемая тьма, и... - он помялся, - Верховная Жрица, тьма истекает кровью.
  
  Шагая к выходу, Синтара расслышала слабые вопли, а также грубые окрики - кто-то во дворе пытался успокоить панику. - Историк, - сказала она, - это вполне может быть волшебством Матери Тьмы и бояться нечего.
  - Ваше явление и соответствующие уверения могут вызвать такие мысли, верховная жрица, - отозвался Райз. - Потому я вас и отыскал.
  - Но вы не верите, что это от Матери?
  Он глянул на нее, бледный и осунувшийся. - Подходя к двери, я надеялся - признаю - услышать спокойный ответ на принесенную новость.
  - Но не услышали его.
  Он тряхнул головой.
  Они вышли наружу. Тисте отступали перед явлением, показавшимся в середине двора; от входа в Цитадель уже не было видно ворот, скрытых неизмеримым мраком. Это пятно висело в воздухе, черное и клубящееся, выпускало гладившие мостовую щупальца. Эмрал смотрела и видела: оно растет, сочится, скрывая надвратные башни, помосты с пригвожденными к месту дом-клинками.
  Разноголосица начала стихать, словно обманчивое спокойствие Эмрал навело тишину.
  Явление не издавало звуков, но сочилось холодом - тем же, что ощутим в Палате Ночи. Эмрал смотрела, гадая, действительно ли Мать Тьма начала заклинание. Но ради чего?
  В этот миг сгустившихся сомнений конная фигура быстро выскакала из тьмы. Огромный мужчина в доспехах резко натянул удила боевого жеребца, искры заплясали под подковами. Остановился он прямо пред Эмрал и Райзом Хератом.
  Она заставила себя выдохнуть. Темное явление быстро уменьшалось за спиной всадника.
  Историк поклонился.- Консорт, с возвращением.
  Лорд Драконус спешился. Холодом веяло от его плеч, блестел иней на сапогах и доспехах. Он стянул перчатки. - Верховная жрица, - сказал он, - ты мне нужна.
  - Консорт?
  Он указал на здание за ее спиной. - Она знает, что я вернулся. Я обещал дар, а ты должна быть со мной.
  - В каком качестве?
  - Как Первая Дочь Ночи.
  - Не ношу такого титула.
  Он приближался. - Отныне носишь, - ответил он, проходя мимо к входу в Цитадель. Эмрал двинулась следом, за ней Райз Херат.
  Лорд Драконус вошел в Великий Зал и замер в середине величественного помещения. - Очистить зал! - приказал он.
  Спокойный здоровяк, прежде знакомый Эмрал, словно преобразился. Аура власти была ощутимой. Тяжелый взор упал на нее. - Верховная жрица, отыщи пустоту внутри. Отдай волю зрения Матери Тьме, чтобы она узрела мой дар.
  - Консорт, не знаю, как это сделать.
  - Потому что никогда не пыталась. Смотри же на меня, а в душе пинками открывай дверь веры.
  И тотчас же Эмрал ощутила проникновение в тело некоей сущности; та заворочалась, оказавшись в неподходящей плоти. Взглянув на лорда Драконуса, она испытала внезапный прилив несогласных эмоций: радость Матери Тьмы при новой встрече с любовником, и облегчение - и, глубже всего, трепет. Эмрал старалась отдаться богине полностью, чтобы Мать смогла говорить ее устами, но что-то мешало усилиям. Она лишь ощутила желание Матери Тьмы приветствовать Драконуса, будто тяжелый грубый кулак стучался в запертую дверь - но дверь осталась закрытой, хотя богиня толкала с одной стороны, а Эмрал тянула с другой. Попытки провалились, и Матери Тьме удавалось лишь видеть своего сожителя.
  Он успел сбросить плащ, в сложенных ладонях было что-то, хранимое бережно, словно чудный цветок... но Эмрал - и Мать Тьма - могли видеть только какой-то кусок лесной подстилки, примятый пласт земли. Драконус взглянул в глаза Эмрал и заговорил: - Любимая, этим даром я предлагаю освятить Цитадель, сделав ее настоящим храмом. Ты приняла Ночь, но овладела лишь скромной частицей ее власти. - Он запнулся. - Здесь, в каменных стенах, под каменным полом ведут войну разные силы. Похоже, я вернулся очень вовремя. Мой дар изгонит всякое сопротивление. Я даю тебе и всем Детям Ночи этот Терондай.
  Сказав так, он позволил предмету выскользнуть из рук.
  Он упал мягко, словно сложенный пергамент, и еще миг недвижно лежал на плитах. А потом начал разворачиваться, покрывая поверхности углами, и были углы чернее оникса. Казалось, образующийся рисунок впитывается в мрамор, навеки пятная его.
  Эмрал ощутила внутри растущий ужас, исходивший от Матери Тьмы.
  Рисунок продолжал разворачиваться, заполняя весь пол. У него было двадцать восемь рук, похожих на острия звезды. В центре многогранный круг. Драконус стоял внутри него. На лице читалась гордость, но и какая-то ранимость. - Любимая, - сказал он, - из земель Азатенаев вернулся я к тебе по Дороге Ночи. Я скакал сквозь царство мрака. - Он указал на рисунок, заполонивший весь зал. - Больше не нужно тянуться, любимая. Я принес Ночь сюда и вновь предлагаю тебе совершенство ее объятий. Этот дар рожден любовью. Чем же еще можем мы освящать?
  Эмрал еще чувствовала богиню: существо, съежившееся от страха.
   - Любимая, - говорил Драконус, - я даю тебе Врата Куральд Галайна.
  Рисунок вспыхнул огнем. Расцвела темнота.
  И богиня сбежала.
  
  В Палате Ночи Гриззин Фарл стоял перед Матерью Тьмой, видя, как та становится все более невещественной. Раскрывшись, сверток Ночи быстро окружал Цитадель, выливаясь из Терондая, подобно черной плесени заполняя комнату за комнатой. Он поглощал свет ламп, свечей и фонарей. Крал яркость факелов и углей в очагах.
  Он ощутил, как темнота вылилась за стены Цитадели, потопом обрушившись во двор. Когда же она поплыла по речной глади, Гриззин моргнул - вода затрепетала, в разуме раздался жалобный вой речного бога - тьма прорвала барьер и ринулась в глубины. Вопль стал смертным стоном и пропал. А река текла в Ночи.
  Мрак торопился распространиться по всему Харкенасу.
  - Ты удивлялась моему присутствию, - сказал он богине на троне. - Гадала о моей роли. Я не должен был дать тебе заговорить. Тишина нуждалась в... защите. Прости меня. - Он протянул к ней руку. - Ты оправишься. Найдешь силы, чтобы противостоять зову. Сила придет от поклонения и от любви. Но прежде всего от равновесия, ожидающего всех нас. Увы, достижение равновесия - так давно ожидаемого - будет трудным.
  - Какого равновесия? - спросила она голосом, охрипшим от воплей протеста и беспомощных стонов. Но любовник уже сделал все, что хотел.
  - Все силы находят противовесы, Мать Тьма. Это напряжение и поддерживает ткань сущего. Даже Бездна держится и существует в ответ на что-то. На нас. В ответ мне, тебе, всем разумным созданиям этого и всех иных миров. Говорю ли я о богах, их господстве над низшими тварями? Вовсе нет. Эта иерархия мало что значит. Всем нам суждено стоять по одну сторону Бездны, изо всех сил создавая слова и мечты, желая и дерзая. Боги превосходят прочих лишь смелостью своих споров.
  - Речной бог убит. - Она закрыла лицо руками.
  - Проигран спор, - согласился Гриззин Фарл. - И да, я тоже скорблю.
  Она пробормотала из-за ладоней: - Что будет с отрицателями?
  - Не могу сказать, Мать. Возможно, будут бродить по берегу в вечном томлении о потерянном мире.
  Мать Тьма явственно содрогнулась, не спеша опустила руки. Ладони вцепились в покрытые изящной резьбой подлокотники трона. Богиня глубоко вздохнула. - И теперь?
  - Лорд Драконус принес тебе свой дар, свою власть. Он первым из Азатенаев сделал это лишь ради обитателей своего домена. - Гриззин Фарл запнулся. - Не знал, что твои дети не знали истинной природы Консорта.
  Глаза ее стали строгими. - У матерей свои секреты.
  Не сразу он кивнул. - Не кори Драконуса. Все случилось по вине другого Азатеная. - Он покачал головой. - Прости, я лукавлю. Все мы приложили руки. Та, что зовется вами Т'рисс, ушедшая в море Витр и пришедшая назад. Мои дети... Но главное принадлежит К'рулу, ответившему на поклонение щедростью. Он, осаждаемый писанными кровью молитвами, дал ответ. Но отдал свою силу не только поклонникам. Отдал свободно и всем. Так родилось новое волшебство, Мать Тьма. Оно дало имена и аспекты противостоящим силам. Дало им влияние, собственные королевства. Нас ждет буря, Мать Тьма. Чтобы спасти тебя... спасти детей, тебе поклоняющихся, Драконус сделал нечто необходимое. Врата Куральд Галайна отныне твои, и ты господствуешь над Ночью.
  - А любовник просто отошел в сторону? - В вопросе прозвучал яд.
  - Дарение - опасное дело, Мать Тьма. Уверен, не один я его отговаривал. Утихомирь ярость сердца, прошу. Он сделал всё из-за любви.
  - Как и К'рул, верно?
  Гриззин Фарл кивнул.
  - И чего это ему стоило, Азатенай?
  - История еще не завершена, Мать.
  - И кровь еще течет.
  Гриззин вздрогнул, потом вздохнул: - Весьма верное описание.
  - Он идет ко мне. Останешься свидетелем нашего воссоединения?
  - Мать Тьма, боюсь, защищать здесь более нечего.
  Она небрежно взмахнула рукой, отпуская гостя. Гриззин Фарл поклонился и вышел из Палаты Ночи.
  И замер снаружи. "Забыл ее предупредить... Родились один врата - родятся и другие".
  
  Лошади тяжко хрипели от ядовитого воздуха. Спиннок Дюрав и его командир скакали к берегу моря Витр. Они услышали громовые содрогания, словно рвался сам воздух, торопливо оседлали коней в лагере далеко от валунов берега и поехали выяснять причину ужасного шума.
  Уже три дня Спиннок и остальные члены отряда исследовали берег, находя десятки мертвых и умирающих чудищ. Нет и двух одинаковых. Если они выросли в Витре, то питались дурным молоком и море, ставшее им домом, сулило лишь яростный голод. Твари выползали из серебристых вод истерзанные, окровавленные, кости наружу, шкуры порваны страшным давлением. И все же умирали они долго.
  Ужасы родов тяготили хранителей. Никакого смысла в безнадежном вторжении; демоны, хотя агрессивные, вызывали лишь жалость своими предсмертными муками. Как заметил вчера Калат Хастейн, любое существо, зверь или большее, здесь обречено лишь на судороги агонии.
  Они научились соблюдать изрядную дистанцию, ведь рассказ Финарры Стоун подтвердился уже не раз: твари, ставшие почти целиком обглоданными скелетами, как-то находили в себе силы дергаться и тянуть лапы, выбираясь из Витра.
  Ужас навис над хранителями, даже Спиннок ощутил, как слабеют все привычные удовольствия жизни. Каждое утро он просыпался нервным, ощущая беспомощность и страшась нового пути по берегу.
  Очередной гром всколыхнул кислотный воздух. Они выехали из-за последнего валуна и смогли увидеть источник шума.
  Стена огня повисла над морем Витр - словно родилось новое солнце. Но не такое яркое, чтобы ослепить. Казалось, пламя вырывается из середины полосами и языками, расплавленным золотом разлетаясь от вертящегося колеса. Огни гасли, словно искры, ни один не долетел до серебряной поверхности моря.
  Излучение не смещалось, вися высоко в небе, и трудно было определить его размеры, хотя отражение казалось огромным.
  Отряд остановился на берегу. Лошади дрожали. Глянув влево и вправо, Спиннок ощутил всю наглость обмана, будто он и товарищи-хранители - что все Тисте Куральд Галайна и сама Мать Тьма - могут как-то противостоять подобным силам природы.
  Им овладело внезапное прозрение: море никогда не будет покорено. Будет расти дальше, пожирая землю, как этих чудовищ, и отравлять воздух, крадя жизнь у всех, кого коснется. Магия не поможет, а воля без подкрепления слишком слаба...
  - Там что-то виднеется! - закричал один из хранителей.
  Спиннок вгляделся в яркое видение.
  Воздух снова затрещал с силой, заставившей заплясать коней. Мужчины и женщины выпадали из седел. Спиннок, сумевший усидеть, пытался вернуть себе равновесие. Поток теплого воздуха коснулся его, хлестнул по глади Витра, стерев наконец отражение гневного солнца. Мощь исходящего из эманации порыва покрыла море волнами.
  Кажется, Спиннок первым понял смысл происходящего. - Надо бежать! - закричал он. - Командир! Надо отступить!
  Он увидел, что и Калат Хастейн усидел на коне; командующий повернул к нему голову и тоже крикнул: - Отступайте! Скорее!
  Лошади без седоков уже ускакали от вероятного нападения. Пешие хранители садились в седла к товарищам. Морские звери дергались в ужасе, зашевелился даже песок берега.
  Раздался третий взрыв.
  Спинок оглянулся.
   "Бездна меня побери. Бездна нас всех..!"
  Драконы вылетали из эманации, простерев крылья, молотя хвостами воздух. Один за другим, Элайнты выпадали и вздымались выше, будто птицы из клетки. Сквозь свист ветра едва доносились их резкие крики.
  Череда монументальных валов неслась к берегу.
  Калату Хастейну уже не было нужды выкрикивать команды. Отряд бешено скакал от моря, торопясь отступить. Даже валуны не казались надежной защитой от катастрофы.
  Углубившись в путаницу трещин и расщелин, Спиннок позволил коню самому искать путь. Тяжкая тень пронеслась сверху, он поднял глаза, увидев брюхо и просвечивающие крылья летящего дракона. Шея Элайнта искривилась, голова висела почти горизонтально; Спиннок увидел, как сверкнули глаза, заметив его. Потом клиновидная голова отклонилась - зверь рассматривал других всадников, уже миновавших россыпь валунов и мчавшихся к черным травам Манящей судьбы.
  Раскрылись и снова поджались драконьи когти.
  И через миг, дико забив крыльями, тварь ринулась в небо. Один из драконов-спутников подлетел ближе но, едва щелкнули челюсти, отлетел подальше.
  Рядом проскакал всадник - сержант Беред. Метнул Спинноку взгляд выкаченных глаз. - Девять!
  - Чего?
  - Их девять! А потом закрылось!
  Спиннок обернулся, но конь уже влетел в высокую траву, устремившись по протоптанной тропе. Длинные стебли острыми как бритва листьями ударили по лицу, плечам; Спинноку пришлось опустить забрало и опустить голову. Скакун галопом мчался по равнине.
  Почва содрогнулась от череды взрывов, ветер стал вдвое сильнее. Трава по сторонам почти легла.
  Оглянувшись, он понял, что первая и самая высокая волна ударилась о валуны, разбросав многие будто мелкую гальку.
  Серебристые валы пронеслись по открытой земле и коснулись края трав.
  Вспышка озарила и ослепила его. Послышались крики и вопли, и конь его упал - Спиннок пролетел по воздуху, тяжело приземлившись на кучу травы. Закрыл лицо руками, чувствуя, что острия листьев пронзают кожу доспехов, будто сделаны из железа.
  Наконец он остановился.
  Витр бушевал у невидимой стены, проведенной по краю равнины Манящей Судьбы, серебряная вода взмывала, только чтобы опасть. Волна за волной колотились по невидимой преграде, тратя силу в яростной тщете. Через миг море начало пениться и булькать, отступая.
  Спиннок сел и удивился: ни одна кость не сломана. Однако он весь был покрыт кровью. Увидел, как конь встает в десятке шагов, дрожащий и весь алый, в ранах. По сторонам показывались хранители, топтали упавшую траву. Он заметил Калата Хастейна - лелеет сломанную в плече руку, лицо порезано будто бы когтем.
  Спиннок ошеломленно посмотрел вверх. Увидел некое далекое пятно на юге - последнего видимого в небе дракона.
   "Девять. Он насчитал девять".
  
  Услышав коня на дороге позади, Эндест Силанн прыгнул в неглубокую канаву, чтобы не мешать ездоку. Потуже закутался в плащ, натянул капюшон, скрывая глаза в тени.
  Три дня назад он очнулся в комнате историка, один, и увидел, что руки перевязаны бинтами, но кровь так и сочится сквозь них.
  Это показалось каким-то предательством, ведь Райз Херат обещал за ним присмотреть... однако, едва оказавшись в забитом паникующими горожанами коридоре, услышав об устрашающем явлении тьмы во дворе, Эндест забыл о недовольстве.
  Драматическое возвращение Консорта громом отозвалось во всей Цитадели и, похоже, загадочные явления на том завершились. Он ощутил пробуждение Ночи и бежал, словно ребенок, от потопа темноты, захватившей Цитадель, а потом весь Харкенас.
  С пустыми руками отправился по северной дороге, ночуя в хижинах, уцелевших среди зловещих остатков погрома. Долгое время он почти никого не встречал, немногие попадавшиеся на пути сами прятались от его взора. Да и он, голодный, не намеревался их привечать - путники казались пугливыми, умирающими от истощения псами. Трудно было поверить, что Куральд Галайн столь быстро сдался разложению. Силанн брел вперед, снова и снова слезы текли по его щекам.
  Бинты на руках стали грязными, кровь пропитывала их каждую ночь, высыхая дочерна на следующий день. Но теперь он брел вне доступа колдовского мрака, лес - пусть местами выгоревший и вырубленный - навевал покой одинокой душе. Река журчала слева, напоминая о незримом потоке, который он словно расталкивал грудью. Начав путь, он не знал куда идет... впрочем, вскоре он осознал, что это заблуждение.
  Лишь одно место осталось для него, и он уже близок.
  Всадник наконец добрался до него, замедлил скачку и встал рядом. Эндест не желал разговоров и не поднял головы, чтобы рассмотреть всадника. Впрочем, раздавшийся голос оказался хорошо знакомым.
  - Если уж нам суждено освоить обычаи паломничества, ты, конечно, идешь не в ту сторону.
  Эндест замер, рассматривая мужчину. И поклонился. - Милорд, не могу утверждать, что иду по пути богини. Но, кажется, это настоящее паломничество, хотя до разговора с вами я не понимал...
  - Ты утомлен дорогой, жрец, - сказал лорд Аномандер.
  - Я иду быстро, милорд, но не по своей воле.
  - Не буду мешать, - сказал Аномандер. Снял с седла и бросил Эндесту кожаный мешочек. - Поешь, жрец. Можно делать это на ходу.
  - Благодарю, милорд. - В мешке было немного хлеба, сыр и сушеное мясо. Эндест дрожащими пальцами вцепился в нежданное угощение.
  Похоже, Аномандер был доволен возможностью ехать рядом с ним. - Прочесав лес, - начал он, - я не нашел ничего, чтобы успокоить разум. Не встретил ни птиц, ни даже мелких тварей, коим мы милостиво позволяем шуршать листвой в ночи.
  - Слабые мира сего, милорд, знают лишь один способ спасения от угрозы. Бегство.
  Аномандер хмыкнул. - Не думал, что лесные звери и птицы входят в число подданных нашего королевства. Неужели мы можем ими повелевать?
  - Но их скромные жизни, милорд, всё же трепещут на краю нашего алтаря. Даже не приказывая языком капканов и стрел, мы красноречиво пускаем палы и дым.
  - Не опустишь ли капюшон, священник, чтобы я мог тебя видеть?
  - Простите, милорд, однако вынужден отказаться. Не знаю, какое меня ждет наказание, но путь был тяжелым и я не хотел бы разделять его с другими, вмешивая мотивы себялюбия.
  - Значит, ты решил идти один, оставаясь неведомым никому. - Лорд Аномандер вздохнул. - Завидую твоей привилегии, жрец. Известен тебе пункт назначения?
  - Думаю, да, милорд.
  - По этой дороге?
  - Совсем рядом.
  Нечто изменилось в голосе Первого Сына. - Недалеко, жрец?
  - Недалеко, милорд.
  - Похоже, в поиске я шел спиралью, - сказал Аномандер, - но теперь близок к месту, в котором искание должно кончиться. Думаю, мы стремимся к одному алтарю. Ты создашь храм?
  Эндест вздрогнул от такой мысли. Замешкался, завязывая мешок, и отдел Аномандеру. - Такая мысль в голову не приходила, милорд.
  - На твоих руках раны?
  - Скорее в душе, милорд.
  - Ты молод. Младший служитель?
  - Да. - Поклоном благодаря за пищу, Эндест отошел к другой стороне дороги.
  Некоторое время они двигались в тишине. Впереди показался поворот к имению Андариста, отмеченный горелыми проплешинами в траве и скелетом одинокого обугленного дерева.
  - Не думаю, - произнес Аномандер, - что готов одобрить освящение подобного места, аколит, даже если ты решишься. Хотя тебе это не по силам. Единственный священный предмет там - камень очага работы Азатенаев, но, боюсь, мы увидим его расколотым.
  - Расколотым, милорд?
  - Также боюсь, - продолжал Аномандер, - что брата там нет, хотя я не могу сообразить, какое иное убежище он нашел бы. Говорят, он выбрал для горя дикие места, но нельзя выдумать места более дикого, нежели дом, в котором убита любовь.
  Эндест замешкался, тяжко вздохнул. Они были едва в дюжине шагов от поворота. - Лорд Аномандер, - сказал он, встав на месте и понурившись. - Мать Тьма ее благословила.
  - Ее? Кого?
  - Девицу Энесдию из Дома Энес, милорд. В глазах нашей богини дитя стало Верховной Жрицей.
  Голос Аномандера вдруг стал суровее железа. - Она благословила труп?
  - Милорд, можно ли узнать, где захоронены останки?
  - Под камнями пола, жрец, у порога дома. Брат настаивал, что вырвет камни голыми руками, но мы ему помешали. К сожалению, могилы копались в спешке. Отец ее лежит под землей у входа, рядом тело заложника Крила Дюрава. Домовые клинки упокоились вокруг дома. Жрец, Мать Тьма никогда не заявляла прав на души мертвых.
  - Не могу утверждать, милорд, что обычай ее неизменен.
  - Что же привело тебя сюда?
  - Видения, - пояснил Эндест. - Сны. - Он поднял руки. - Я... на мне ее кровь.
  Эти слова породили в душе Эндеста Силанна целый вихрь; он пал на колени, рыдая. Тоска обуяла его черными волнами, он со стороны слышал собственные всхлипы, надломленные и рваные.
  И тут лорд Аномандер оказался рядом, опустился на колени и обнял его. И заговорил, казалось, не со священником. - Зачем она делает это? Сколько еще ран она нам нанесет? Я не согласен. Мать, если ты хочешь разделить вину, выбери меня одного. Я приму ее и познаю, как лучшую подругу. Но нет, ты решила возложить наследное бремя свое на всех детей. - Он грубо засмеялся. - Ну что за жалкая семья.
  Он помог Эндесту встать. - Передай мне свою тяжесть, жрец. Последние шаги свершим вместе. Опусти руки на камень, место могилы ее, и пометь кровью. Ей быть верховной жрицей? Видит Мать, попользовались ей как следует.
  Горечь слов пронизала Эндеста но, как ни нелепо, он нашел в них силу и обновленную решимость.
  Вместе встав с колен, владыка и священник прошли по тракту.
  Замутненными глазами Эндест видел низкие груды недавно копаной земли. Видел вход в дом с высаженной дверью. Видел более высокие могилы, захоронения лорда Джаэна и Крила. Впрочем, он уже видел всё это в грезах.
  Они шагали туда молча. Кровь снова потекла по рукам, мерно капая на порог дома.
  Лорд Аномандер замедлил шаги. - Внутри кто-то есть.
  Камни пола у входа лежали неровно, на многих была грязь и следы рук. Увидев это, Эндест замер. - В видениях, - сказал он, - она еще умирает.
  - Боюсь, все мы разделяем с тобой эту истину. - Аномандер прошел мимо него. - Андарист? Я пришел, чтобы отложить мщение...
  Но вставший с камня очага даже в тяжком сумраке не освещенной комнаты не походил на Андариста. Мужчина был грузным, на плечах меховой плащ.
  Эндест стоял, наблюдая, кровь сочилась с рук на камни могилы Энесдии. Лорд Аномандер подошел к незнакомцу.
  - Камень очага? - спросил Первый Сын.
  - В осаде, - пророкотал мужчина. - Доверие под угрозой, пятна крови не смыть и это место теперь не очистить.
  Лорд Аномандер, казалось, не знал что делать. - Тогда... зачем ты явился?
  - Мы связаны, Первый Сын. Я ждал тебя.
  - Зачем?
  - Защитить дар.
  - Защитить? От меня? Я не порушу доверие - хотя Андарист от меня отказался. Я его найду. Я всё исправлю.
  - Боюсь, Аномандер, ты не сможешь. Но знай: ты постараешься.
  - Так оставайся здесь, Азатенай, до смерти последнего дня! Защищай пародию на святость, так искусно вытесанную твоими руками!
  - Мы связаны, - повторил Азатенай, не смущенный вспышкой Аномандера. - Отныне на всех путях ты будешь видеть меня рядом.
  - Мне этого не нужно.
  Гость пожал плечами: - Уже между нами есть нечто общее.
  Аномандер потряс головой. - Ты не друг, Каладан Бруд. И никогда не будешь. Не могу увериться: вдруг твой дар был проклятием и причиной всего случившегося?
  - Я тоже, Аномандер. Еще что-то общее меж нами.
  Первый Сын схватился за рукоять меча.
  Однако Азатенай покачал головой: - Не время, Аномандер, вытаскивать такое оружие в таком месте. Вижу за твоей спиной священника. Вижу в руках его силу Матери Тьмы, вижу кровь, кою она пустила. Итак, сделка веры завершена.
  - Не понимаю...
  - Лорд Аномандер, отныне она наделена всей властью Азатенаи. Власть наша от крови, и при рождении бога или богини высшая сущность первой должна ее отдать. А вы, ее дети, должны отдать свою в ответ. Так выковывается Тьма.
  Аномандер попятился. - Я не заключал такой сделки, - сказал он.
  - Вере не интересны сделки, Первый Сын.
  - Она ничего мне не дала!
  - Она оставила тебя одного. Делай со свободой что пожелаешь, Аномандер. Делай что должен.
  - Я покончу с гражданской рознью!
  - Так давай. - Каладан Бруд ступил к нему. - Если попросишь, лорд Аномандер, я покажу, как этого добиться.
  Аномандер явно колебался. Он оглянулся на Эндества, но аколит торопливо отвел глаза - узрев, что камни под ногами стали багряными. Ощутил себя слабым и встал на колени, падая на неровно сложенную могилу.
  И услышал словно с далекого расстояния: - Каладан, если я попрошу, чтобы ты показал... здесь будет мир?
  И Азатенай ответил: - Здесь будет мир.
  
  Аратан встал у окна башни, по высоте уступавшей лишь Башне Ненависти. Утренний свет лился на него, наполняя теплом.
  Кория позади села в постели. - Что такое? - спросила она.
  - Извини, что нарушил твой сон.
  Она хмыкнула. - Это впервые, Аратан. Юноша влетает в мою комнату, даже не постучав, но замечает ли он мою нагую красу? Нет. Вместо того несется к окну и там стоит.
  Он оглянулся.
  - Что там, снаружи? - спросила она. - Всего лишь пустая равнина и развалины упавших башен. Слушай, - продолжала она, вставая и закутывая изящные формы одеялом, - мы живем на пустоши в компании жалкого Джагута, со всех сторон унылый вид. Разве ты не нашел меня привлекательной?
  Он смотрел на нее. - Нахожу тебя очень привлекательной. Но не доверяю. Прошу, я не хотел обидеть...
  - Правда? Тебе еще учиться и учиться.
  Он отвернулся к окну.
  - Что же тебя так восхищает?
  - Готос пробудил меня загадочными словами.
  - Ничего в этом нового, полагаю?
  Аратан пожал плечами. - Загадка разрешилась.
  Послышался шорох, и она встала рядом. Поглядела на равнину и словно задохнулась.
  Не сразу произнесла она: - Что же сказал Владыка Ненависти, Аратан?
  - "Он такой дурак, что, боюсь, мое сердце разорвется".
  - Только-то?
  Аратан кивнул.
  - От мне говорил... теперь есть врата.
  - Путь в королевство мертвых, да. Худ намерен пройти в них.
  - И повести невозможную войну. - Она вздохнула. - Ох, Аратан, может ли сердце не разбиться, видя такое?
  Они стояли бок о бок, глядя на равнину внизу. Там собрались тысячи ответивших на зов Худа. Нет, не тысячи. Десятки тысяч. Джагуты, Тел Акаи, Бегущие-За-Псами... потерянные души, тоскующие души все как одна. И приходили еще многие.
   "О Худ, знал и ты? Мог ли вообразить такой отклик?"
  - И Готос больше ничего не сказал?
  Аратан потряс головой. "Но я нашел его сидящего в кресле и увидел слезы. Дети плачут легко. Но слезы стариков - иное дело. Как ничто иное, они разрушают мир ребенка. А в это утро я снова ребенок" . - Нет, - сказал он, - ничего.
  
  Я не ходил среди них, Рыбак Кел Тат. А надо было. Он воздел знамя горя, это поколебало мою решимость, а лорд Аномандер в тот роковой миг был не готов видеть. Они были слишком далеко. Пойманы своими жизнями. Слишком многие и слишком неотложные необходимости гнали их.
  Но подумай же... Под такое знамя будут вставать без конца - не под тяжестью неудач, но под проклятием живучести. Вражду самой Смерти готов объявить только легион живых.
  Смотри на эту армию. Она обречена.
  Но даже слепец может в такой миг увидеть сияние твоих глаз, друг мой. Ты лучишься жаром поэзии, воображая то сборище, такое молчаливое и решительное, такое безнадежное и такое... великолепное.
  Давай отдохнем от рассказов.
  Времени хватит даже у стариков, чтобы поплакать.
  
  
  
Оценка: 7.24*11  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"