Аннотация: Сборник выдвигается на премию Марины Цветаевой в этом 2009 году! Книга эта- настоящая библия поэтов... Более- сказать не могу!
Поэтический Цикл: "МАРИНА-МОСКВА".
Автор: Сергей Васильевич Кин.
Предисловие автора.
Цикл, вмещает в себя дневниковые записи Марины Цветаевой, начиная с 1912 года по 1940 год и мои стихотворения,
составленные как бы по следам событий произошедших с ней на протяжении этого времени, я постарался не уклоняться от этой темы.
Все стихотворения лиричны и правдивы, настолько - насколько сумел, передать атмосферу тех лет.
Основа здесь - всё же дневники, а они отражают - действительный ход событий, чувства и переживания поэта.
Глубокая лирика стихотворного творчества Марины Ивановны - необыкновенный кладезь мудрости и света для многих и многих поколений, её надо не только изучать, но и проникнуться всей своей душой и только тогда, можно понять и осознать, насколько она блестящий мастер слова и мысли.
Всё её творчество - работа ума и сердца и, прежде всего - сердца!
Цветаева - человек самобытный и нравственно твёрдый, она всегда отстаивала собственные убеждения и поклонялась только одной этой религии. Для неё не существовал иной мир, кроме мира поэзии и любви: любви к Родине, близким, друзьям, творчеству и читателям - к тому к чему тянулась она, всем своим существом!
Это ли не пример мужественного служения людям, самозабвенного служения музе!
До 2001 года записные книжки Цветаевой находились в закрытом архиве и впервые напечатаны московским издательством "Эллис Лак".
Я же использовал другое издание: издание Игоря Захарова 2002 года, где записки приведены в приемлемую для чтения форму, причем: орфография и синтаксис - остались нетронутыми.
Сергей Кин.
Москва, 4-го декабря 1912 г., вторник.
Завтра Але исполняется 3 месяца. У неё очень большие светло-голубые глаза; тёмно - русые, но ещё не чёрные ресницы и светлые брови; маленький нос; рот с фестонами (большое расстояние между ртом и носом); низкий - скорее четырёхугольный, чем круглый - лоб; большие, слегка оттопыренные уши; довольно длинная шея (у таких маленьких это - редкость); очень большие руки с длинными пальцами; длинные и узкие ступни.
Вся она длинная и скорее худенькая, tiree en longueur (вытянутая). Характер у неё живой, подвижный. Она ненавидит лежать, всё время сама приподымается, очень замечает присутствие человека, спит мало. Подолгу сама с собой "разговаривает". 12 Ґ недель она весила 13 Ґ фунта.
Вчера Леня Цирес, впервые видевший Алю, воскликнул: "Господи, да какие у неё огромные глаза! Я никогда не видал таких у маленьких детей!"
Ура, Аля! Значит глаза - Серёжины. Кстати, о Серёжином и моём в её наружности: глаза, лоб, уши, ресницы, уже в 3 месяца обозначившиеся брови - безусловно, Серёжины. Рот, нос и - увы! - форма рук - мои. Насчёт носа я, может быть, ошибаюсь - у нас обоих небольшие носы. Девочка, конечно, пойдёт в Серёжу. Я, маленькая, была очень крупная и круглая. У неё же всё в длину. Насчёт лба я может быть сказала неверно - он, пожалуй, будет большим. Форма его - совершенно Серёжина.
Аля нисколько не капризна, - очень живой, но "лёгкий" ребёнок. Её постоянное и неожиданное "ми" - очаровательно. Она его повторяет раз 100 и более в день, - не преувеличиваю.
Несколько дней после отъезда Серёжи в больницу я сидела с ней в его комнате, и она всё время подходила к его кровати, открывала одеяло, смотрела вокруг и повторяла: "Папа! Куда?" Теперь она на вопрос "где?" вместо прежнего "куда?" отвечает "тама".
Аля со вчерашнего дня от времени до времени бьет себя по голове - свирепо и озлобленно. Кроме того, каждое мгновение просит "кА", т. е. еды. На няню она ежеминутно рычит и не позволяет ей ни одевать себя, ни посмотреть в рот. Со мной держится скромно и всё позволяет. У неё теперь 14 зубов.
Один возглас Макса (Волошина) при виде Али: "Господи, какие у неё огромные глаза! Точно два провала в небесную пустоту. Они кажутся ещё больше век, точно веки их не покрывают!"
Когда мы ехали в Коктебель провожать Макса, я спросила его: "Макс, как ты представляешь Алю в будущем? Какова должна быть нормальная дочь Серёжи и меня?
- И вы ещё думаете, что у вас может быть нормальная дочь?!"
Феодосия, Троицын день 1914., (25 мая воскресенье)
У меня началось лёгкое Reisefieberf (предотъездная лихорадка), выражающаяся в жажде укладываться и в чём - нибудь забыться, - в торопливом ли надевании ключей на только что купленные кольца (одно я уже сломала), в чтении ли чего попало, в отдаче ли каких то спешных приказаний няне.... И к тому, близкий отъезд - хорошая отговорка для неписания стихов Эллису.
Странная вещь: так легко и с такой радостью писать и с таким наслаждением откладывать писание!
Розы. Розы, розы.............. Когда проходишь Серёжиной комнатой, невольно останавливаешься от этого тёплого сладкого запаха, круглыми волнами вливающегося в широко открытые двери.
Недавно Алиса Фёдоровна (царица Российская) прислала нам только что сваренного розового варенья.
--
Ешь - и чувствуешь во рту вкус 1001 ночи.
--
2. вкус розового варенья - вкус 1001 ночи.
--
3. В ложечке розового варенья - вся 1001 ночь.
Мне ужасно понравилось это сравнение и хотелось сделать его возможно точнее и короче. Третье, кажется, самое лучшее. Первое - худшее.
Нет, чтобы ни говорил Макс,- проза должна быть музыкальной. Я могу великолепно писать прозой, но всегда тороплюсь, или ленюсь.
Ещё о розах: у меня есть чудное платье - крупные красные розы с зелёными листьями - не стилизованные и не деревенские - скорее вроде старинных. - Подарок Аси. - И есть ещё большой кусок такой же материи, из него я сделаю Але и себе по одеялу. Что может быть волшебнее ватного стёганного монашками одеяла с крупными красными розами! Живой монастырский сад!
Ах, Алины воспоминания детства!
Матери 22 года (говорю о будущем), с виду она - 17-летняя девушка, - тонкая, лёгкая, с худыми, длинными руками. Короткие золотистые волосы. Нежный голос. Целует собак и кошек, заводит часами шарманку, пишет стихи. Летом ходит в шароварах, зимой - в цветных, усеянных цветами платьях - иногда старинных. На руке у неё тяжёлый старинный бирюзовый браслет. А волшебные сверкающие кольца! А аметистовое ожерелье, а синий медальон, а гранатовая брошь, цвета тёмного вина! Я украду что - нибудь! Обязательно! А эти бусы на стенах! Эти старинные гравюры и гобелены! Эти альбомы! Это множество музыкальных ящиков! Эти книги, книги без конца! Начала - нет! Эта волчья шкура! Которая на мне..........Этот запах папиросы! О, поэты такие!
Отцу - 21 год, а почему не 50-т? Говорю о будущей зиме, когда уже Аля сможет кое - что помнить, - ей пойдёт третий год.
Красавец. Очень - красивый! Громадный рост; стройная, хрупкая фигура; руки со старинной гравюры Эль Греко; длинное, узкое, ярко бледное лицо, на котором ГоРЯТ и сияют огромные глаза - не то зелёные, не то серые, не то синие (СИНИЕ), - и зелёные, и серые, и синие. Крупный изогнутый рот. Лицо единственное и незабвенное под волной тёмных, с тёмно золотым отливом, пышных, густых волос. Я не сказала о крутом, высоком, ослепительно - белом лбе, в котором сосредоточились весь ум и всё благородство мира (почему он не ангел?), как в глазах - вся грусть.
А этот голос - глубокий, мягкий, нежный, как любовь моя, этот голос, сразу покоряющий всех. А смех его - такой светлый (конечно другого не может), детский, неотразимый! А эти ослепительные зубы (но не в них дело), видимых меж полосок изогнутых губ. А жесты принца! Наверно!
От автора: Марина - восхищалась Эфроном, а это значит любила!
Пути Господа неисповедимы.............
Значит - так и предписано!
К МОРЮ!
Вспоминать, не целовать,
дни летят, как заводные,
убегу от них несмело
за сиреневый туман,
буду: платья доставать,
кольца, серьги золотые,
удивительное дело-
их бросать в свой чемодан.
По булыжной мостовой,
пусть зацокает пролётка:
К морю, к морю! Едем к морю!-
ветер кажется, поёт.....
Собирайся дорогой-
расчудесная погодка,
до дождей октябрьских горя,
скучный город подождёт.
Закопаемся в песке:
небо, солнце, крабы, волны.....
Ослепительные дали
в бирюзовой синеве.
Мы, окажемся во сне:
одержимы, безпризорны,
не жалея, что пропали-
в чуде юга, в янтаре.............
От автора: Любезные, мои читатели, не могу не восхищаться поэзией Марины Ивановны, такая высокая поэзия и даже проза!
Она научила меня, слушать сердце и я посвящаю это стихотворение ей!
Считайте, его первым небольшим отступлением......
И я согласен с Мариной в том, что лирика должна быть прекрасной или никакой!
Дым октября.
Листья жгут, так однажды бывает,
мне тебя не вернуть никогда,
а за окнами, медленно тает-
расставания, дым октября.
Не жалей ни о чём, ни о чём-
не положено листьям вернуться,
только капли дождя остаются,
цвесть с пронзительным солнца лучом.
Ты - мечта, ты - ошибка моя,
клёны зябнут на старом кладбище,
кто, уж умер, тот больше не ищет,
где сегодня уснула заря.
Я прошу - отвернись, отвернись .....
Эти слёзы, наверно из моря,
непривычно октябрьского горя,
что из облака падают вниз?!
Мне, такая смешная судьба,
как весёлый огонь отгоревший.....
Вас - венчали при церкви вчера!
О, мой ангел - к нему отлетевший.....
Лето кончилось быстро, как сон
под осенним и пасмурным небом,
всё - прокуренный жизни вагон.....
Будто, был я с тобой, будто - не был!?
Коктебель, 19-го 1914 г., четверг.
Чем я сейчас живу?! Ненавистью, возмущением, сознанием одиночества, тоскую о Петре Эфрон и Игоре Северянине, - стихами.
В первый же вечер всё это хлынуло на меня. Молодой человек 22-х лет - некто Форрегер фон Грейфентурм - хорошенький, безобидный, поверхностный, довольно милый, но любящий свою глупую, вульгарную 19 - летнею жену - пел Игоря Северянина: "Это было у моря", " Я вскочила в Стокгольме на крылатую яхту", "На ваших эффектных нервах" и "Каретка куртизанки".
Полудекламация, полупение. Волнующе - бессмысленные, острые, трагические слова, пленительный мотив. Что - то, с чем нельзя бороться и конечно - не надо! Романтизм, идеализация, самая прекрасная форма чувственности, сравнимая с рукопожатием - слишком долгим и поцелуем - слишком лёгким,- вот, что такое Игорь Северянин.
Эти песенки неустанно звучат у меня в сердце и на губах.
Первый вечер был прелестен - я почти простила молодому человеку его жену, хотя всё это - только Игорь Северянин!
На следующее утро он пел специально (гнусное слово!!!) для Али. Она сидела у меня на коленях с сухарём в руке - вся застыла - молчала - безмерно открыла глаза - забыла о сухарике - и после каждой песенки просила: "Ещё, пожалуйста!" Пра ею восторгалась.
СЕВЕРЯНИН.
Как я люблю - эти нежные звуки,
эти рассветы, эти закаты,
где королевы - горячие руки,
там, где пажи им срывают гранаты.....
Все в восхищенье и ты - в восхищенье,
ловишь восторги в небрежные сети.........
Разве сравнится с ним, кто - нибудь в пенье-
любят поэта и скалы и дети?!
Он, словно туча, размером в пол неба,
он, как цветок, между старых развалин........
Знаю я точно: и быль он и небыль!
В лист - не заглядывать: И. Северянин!
Коктебель,19-го июня 1914г., четверг.
Недавно приезжала Аделаида Казимировна (Герцык) с мужем.
Были в башне у Макса, сидели на берегу, говорили о моей нетерпимости к людям.
-В вас ещё большая наивность, большая детскость,- вы всё требуете сходства с собой и возмущаетесь, когда его нет. Потом, - когда - нибудь! - вы увидите, что мы одиноки с самыми близкими людьми и что с каждым из них приходится переживать горечь возврата к свободе. Вас возмущают все эти люди, их мелкая бестактность,- разве стоит обращать на это внимание? Уходите к морю, не говорите с ними....
Обращаясь к подошедшему Серёже, она добавила "Вот я всё хочу научить Марину терпеливее относиться к людям. Но её ничему нельзя научить!" - грустно - восхищённо воскликнула она.
- Разве можно научить отношения к людям? - спросил Серёжа!
Говорили о Максе.
- Ведь до того Коктебеля, который вы знаете, был другой: с Анной Рудольфовной Минцловой, Маргаритой Васильевной Черубиной. И мне кажется - Макс сейчас живёт в нём гораздо сильнее, чем в этом. Надо понять. Я знаю, как он ужасно страдал, как нечеловечески - благородно себя вёл однажды, когда у него отняли всё. Знаете, если бы он был более человечен, он бы так не поступил. Я помню его согнутую фигуру, его голову,- он страдал, как животное, как бык. Вообще я часто гляжу на него, как на большую, тёплую, лохматую шкуру. Тогда его очень жаль...............
Вся фантазия поэтов - не что иное, как ТОЧНОСТЬ НАБЛЮДЕНИЯ и ПЕРЕДАЧИ. ВСЕ существует с начала века, - так, но не всё так названо.- Дело поэта - ЗАНОВО КРЕСТИТЬ МИР!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Обаяние Игоря Северянина также непоправимо, как обаяние цыганских романсов.
Любить Игоря Северянина - это немножко s encanailler (попасть в дурную компанию). Неотразимый соблазн.
Игорь Северянин. Танго в поэзии.
Один Игорь Северянин на эстраде. Его знают все. А есть ещё другой - грустный, простой и милый. Нежный любовник, верный друг, трогательный отец. И об этом никто не помнит ("Ты ко мне вернёшься", "Обе вы мне жёны", "Так ты мне нравишься, что не молода...")
Берусь из многочисленных томов Игоря Северянина выбрать книжку вечных, прекрасных, вне - временных стихов. Утверждаю, что это поэт определённо Божьей милостью. Некая сомнительность его в том, что он третий сорт в мире любит явно, а первый - тайно. - Поэт пронзительной человечности.
- Марина! Ты заметила, когда входишь в чужую комнату, всё так интересно, интересно, всё рассматриваешь, рассматриваешь...А потом - живёшь, живёшь, надоедает, надоедает....И когда человека чужого видишь, всё смотришь, смотришь, какой он прекрасный.... --А я тебе надоела?- Нет, ведь ты - родная.
Солдаты приносят газеты - на розовой бумаге. Кремль и все памятники взорваны. Взорваны здания с юнкерами и офицерами, отказавшимися сдаться. 16 000 убитых. На следующей станции - уже 25 000 человек.
Читаю. Курю,- Можно ли въехать в Москву? - Пойду, пешком.
Если вы живы, если мне суждено ещё раз с Вами увидеться - слушайте. Вчера, подъезжая к Харькову, я прочла Южный край.
9 000 убитых. Я не могу Вам рассказать этой ночи, потому что она не кончилась. Сейчас серое утро. Я в коридоре.
Серёженька! Поймите! Я еду и пишу Вам и не знаю, что Вы сейчас, сию секунду.
Подъезжаем к Орлу. Серёженька, я боюсь писать Вам, как мне хочется, потому что расплачусь. Всё это - страшный сон. Стараюсь спать. Я не знаю, как Вам писать. Когда я пишу, Вы есть - раз я Вам пишу. А потом - ах! -56-й запасной полк, Кремль. И я иду в коридор к солдатам и спрашиваю, скоро ли Орёл.
Серёженька, если Бог сделает это чудо - оставит Вас живым - отдаю Вам всё: Ирину, Алю и себя - до конца моих дней и на все века.
И буду, ходить за Вами, как собака.
Серёженька! Известия неопределённы, не знаю чему верить. Читаю о Кремле, Тверской, Арбате, Метрополе, Вознесенской площади, о горах трупов. В эсеровской газете "Курская жизнь" от сегодняшнего дня(4-го) - что началось разоружение. Другие газеты от (3-го) пишут о бое.
Где Вы сейчас? Что с Ириной, Алей? Я сейчас не даю себе воли писать, но я 1 000 раз видела, как я вхожу в дом. Можно ли будет проникнуть в город?
Скоро Орёл. Сейчас около 2-х часов дня. В Москве будем в 2 часа ночи. А если я войду в квартиру - и никого нет, ни души? Где мне искать Вас? Может быть, и дома уже нет?
У меня всё время чувство: это страшный сон. Я всё жду, что вот, что-то случится, и не было ни газет, ничего.
Что это мне снится, что я проснусь.
Горло сжато точно пальцами. Всё время оттягиваю, растягиваю ворот. Серёженька.
Слушаю музыку, как утопающий. Люди жестоки. Никому нет дела до моей души. Моя жизнь, как эта записная книжка: сны, отрывки стихов тонут в записях долгов, керосина, сала. Я действительно гибну, моя душа гибнет.
От стихов и музыки - сейчас слёзы.
- Господи Боже! Дай мне быть нищей, уличной нищей, с одним ребёнком на руках, с другим - за руку.
Мои башмаки всё равно плохи, я всё равно стираю сама,- уж лучше босиком, в лохмотьях.
В вагоне (второй обратный путь в Москву. Выехала 25-го ноября).
"Бедная матушка - Москва весь фронт одевает и обувает! Мы Москвой не обижены! Больше всё газеты смущают. Большевики правильно говорят, не хотят кровь проливать, смотрят за делом".
Сейчас в моём распоряжении только один способ благодарности: стихи. Накормят обедом, одолжат детскую кроватку: скажу стихи, перепишу стихи, напишу стихи.
Душа платит за тело.
Как бы мне хотелось говорить стихи бескорыстно, - просто чтобы меня любили! - И платить за обед - обедом!
Я бесконечно - легко отказываюсь, когда дело идёт о моей душе. Беспокоюсь о том, что не достану билета на поезд и, между прочим, совсем не беспокоюсь о том, что этот поезд увезёт меня от человека, который... человека, которого...
Моя душа отсутствует в моей жизни. Моя жизнь минует мою душу. Моей жизни нет дела до моей души.
Поэтому - привыкаю легко принимать услуги.
- Господи, ведь это не мне, не для меня! Мне ничего не нужно!
Москва. Молитва Али во время и с времён восстания: "Спаси, Господи, и помилуй: Марину, Серёжу, Ирину, Любу, Асю, Андрюшу, офицеров и не офицеров, русских и не русских, французских и не французских, раненных и не раненных, здоровых и не здоровых, - всех знакомых и не знакомых".
О творчестве Ахматовой. - " Всё о себе, всё о любви!"
Да, о себе, о любви - и ещё - изумительно - о серебряном голосе оленя, в неярких просторах рязанской губернии, о смуглых главах Херсонесского храма, о красном кленовом листе, заложенном на Песне Песней, о воздухе - " подарке Божием", об адском танце танцовщицы,- и так без конца.
И есть у неё одно восьмистишие о юном Пушкине, которое покрывает все изыскания всех его биографов.
-Ахматова пишет о себе - о вечном. И Ахматова, не написав ни одной отвлечённо - общественной строчки, глубже всего - через описание пера на шляпе - передаст потомкам свой век.
О маленькой книжке Ахматовой можно написать десять томов - и ничего не прибавишь. А о бесчисленных томах полного собрания сочинений Брюсова напишешь только одну книжку - величиной с ахматовскую - и тоже ничего не прибавишь.
-Марина! Что мне делать? Я не хочу за мужчину выйти замуж!
Марина! Если бы я вышла замуж за Миронова, вдруг я сразу - когда он ещё спал бы - вышла замуж за другого? Правда, глупо? И он проснулся бы и увидел, что никого нет. Только он и кухарка.
Фили - 1-го августа 1918 г. - раннее утро. Мимо красной церкви, собираю рябинник. (Свидание с белогвардейским офицером. Зовёт на Дон. Ах, если бы не дети!)
Женщине, если она человек, мужчина нужен, как роскошь,- очень, очень иногда. Книги. Дом, забота о детях, радости от детей, одинокие прогулки, часы горечи, часы восторга, - что здесь делать мужчине?
У женщины, вне мужчины, целых два моря: быт и собственная душа.
"Марина! Когда ты умрёшь, я поставлю тебе памятник с надписью: Многих рыцарей - Дама, только это будет такими буквами, чтоб никто не мог прочесть. Только те, кто тебя любили...."
....Я написала Ваше имя и долго молчала. Лучше всего было бы закрыть глаза и просто думать о Вас, но - я трезва! - Вы этого не узнаете, а я хочу, чтобы Вы знали. - (Знаю, что Вы всё знаете!)
Сегодня днём - лёгкий, лёгкий снег - подходя к своему дому, я остановилась и подняла голову. И подняв голову, ясно поняла, что подымаю её навстречу Вашей чуть опущенной голове.
Мы ещё будем стоять так, у моего подъезда, - нечаянно - в первый - в тысячу первый - раз.
Думайте обо мне что хотите (моё весёлое отчаянье!)
Но - прошу Вас! - не валить всего этого на "безумное время".
Милый друг! Вчера вечером я в первый раз в жизни полюбила лифт. (Всегда панически и простонародно боялась, что застряну навек!)
Я подымалась - одна в пустой коробке, - на каком - то этаже играла музыка, и все провалы лифта были наполнены ею. И я подумала: движущийся пол - и музыка. Пустота и музыка. Вся я. - И, задыхаясь от восторга, подумала: Музыка коварными когтями разворачивает грудь.
А через час я встретилась с Вами.
Я знаю, что я Вам необходима, иначе не были бы мне необходимы - Вы.
Аля: "В твоей душе тишина, грустность, строгость, смелость. Ты умеешь лазить по таким вершинам, по которым не может пройти ни один человек. Ты сожженная какая - то. Я никак не могу выдумать тебе подходящего ласкательного слова".
"Тут, дружочек, я заснула с карандашом в руке. Видела страшные сны - летела с ньюйоркских этажей. Просыпаюсь: свет горит. Кошка на моей груди делает верблюда.
"Мама! Знаешь, что я тебе скажу? Ты - душа стихов, ты сама длинный стих, но никто не может прочесть, что на тебе написано, ни другие, ни ты сама,- никто".
Брянский вокзал (Белорусский) - за молоком - 5 с половиной часа утра по старому. Небо в розовых гирляндах, стальная (голубой стали) Москва - река, первая свежесть утра, видение спящего города. Я в неизменной зелёной крылатке,- кувшин с молоком в руке - несусь.
Ах, я понимаю, что больше всего на свете люблю себя, свою душу, которую бросаю всем, во все вагоны 3-го класса.-
Такое чувство - отчасти - у меня есть только к Але.
- Анна Ахматова! Вы когда - нибудь вонзались, как ястреб, в грязную юбку, какой - нибудь бабы - летучие вокзальные молочные хвосты - в 6 часов утра - на Богом забытом вокзале, чтобы добыть Вашему сыну - молоко?!
Могу писать только по команде. Пример: единственные - за последние 3 месяца - настоящие стихи: Стаховичу (Любовный долг).
Эта история со стихами - первый мой шаг к небытию. И мысль. Раз я смогла перестать писать стихи, я смогу в один прекрасный день перестать любить. Тогда я умру.
Спасти меня сейчас может только новая любовь со всем пафосом самоуничтожения в другом. Но это должен быть человек, который сможет вместить меня, иначе: бездна.
Я с Алей у Антокольского. Воскресенье. Тает. Мы только что из Храма Спасителя, где слушали контр - революционный шёпот странников и - в маленьких шапочках - в шубах с "буфами" - худых и добрых - женщин - не женщин - дам - не дам, с которыми так хорошо на кладбище.
"Погубили Россию..." - "В Писании всё сказано..." - "Антихрист..."
Храм большой и тёмный. Наверху - головокружительный Бог. Островки свечек.
Антокольский читает мне стихи. Посвящённые Гольцеву и другие - "Пролог к моей жизни". Которые я бы назвала "Оправдание всего".
Прощаемся. Аля надевает капор. В дверях Вигелёв с каменным лицом: "Я принёс ужасную весть: Алексей Александрович Стахович вчера повесился".
Никогда не забуду, как шла за гробом.
В церкви у Страстного, названия не помню, было холодно, и стоял двойной дым от ладана и дыхания. Каждый раз, чтобы креститься, я снимала варежку и потом опять одевала, а свечу так и держала в варежке.
Прощаясь, я поцеловала ему только руку.
Лицо было прекрасное: особенно дуга бровей и огромные орбиты глаз. Если бы никого не было в церкви, я бы подошла и долго говорила с ним вслух, я бы ему всё сказала, в полной уверенности, что он услышит.
Помню руки: жёлтые как воск, узкие, с тонкими пальцами. Из церкви его понесли в Камергерский. Толпа была огромная. Все чужие.
Я шла, чувствуя себя наполовину мёртвой, умирая с каждым шагом - от всех чужих вокруг и оттого, что я его больше никогда не увижу.
Когда улицы стали совсем чужими, а я совсем уже не знала, что с собой делать от нестерпимой тоски, ко мне подошёл В. Л. Мчеделов. Я чувствовала - приказала себе поверить, что он чувствует совсем как я....
Нам было вместе холодно и грустно.
"Я тогда не сказал Вам этого. Помните, Вы в прошлом году написали мне письмо, где было несколько строк о нём. Я ему прочёл. Это произвело на него потрясающее впечатление. Он три дня ходил за мной следом, чтобы я ему переписал..."
- А что за маленький человек, который так плакал в церкви?!
- Его камердинер, он раньше был буфетным мальчиком. За день до смерти он выдал ему жалованье за месяц вперёд и награду. Перед смертью он заплатил все долги.
Доходим до кладбища. Божественная белизна Девичьего монастыря успокоительный прекрасный свод арки.
Идём к могиле. Студийцы сами хотят опустить гроб, но гроб, сделанный в Художественном театре, слишком широк (я - мысленно - с горькой улыбкой: барский!), не входит в яму. Могильщики расширяют. К священнику подходит монашенка: "Батюшка, нельзя ли поскорей? Второй покойник у ворот".
Стою на могиле Сапунова, немножко мучаясь тем, что это - ну - не корректно.
Помню какую - то даму в чёрном, - в трауре. Большие заплаканные голубые глаза. Когда гроб опускают, крестит воздух мелкими крестиками.
Оказывается, это актриса, у которой недавно в Киеве убили мать и сестру. Обратный путь с Мчеделовым. Мы оба почти бесчувственны от холода. С тоскою (потому что знаю, что ничего не выйдет) прошу его идти ко мне пить чай.
Вернувшись, домой, сплю каменным сном до 8 часов вечера.
У меня на варежке до сих пор восковой след от свечи.
Это сейчас самое дорогое, что у меня есть на свете.
Цены: хлеб - 120 р. (сегодня рынок пуст), картофель - 30, морковь - 23, молоко от 60 руб. до 75 руб. кружка (2 стакана),пшено - 130 руб. (Мясо - не знаю, ибо его не покупаю, но все говорят.)
Маленькая печечка (длинненькая.) Пока топится - тепло. Недавно топила с трёх часов до 10-ти часов - честное слово! Сварила: одну кастрюльку овощей (без ничего), вторую кастрюльку того же самого на другой день, одну кастрюльку картошки - и вскипятила кофейник. Семь часов подряд на полу, на коленях, среди горящих углей и щепок. Угли вылетают прямо на платье, хватаю их прямо руками, вталкиваю обратно в печку,- опять вылетают, потом выгребаю - совок кривой - опять руками.
Колю щепки, рублю доски. Топор соскакивает,
Ирина качается и поёт своё: "Ай дуду дуду дуду, сиди воен на дубу....", Аля читает мне вслух поистине чудесное путешествие мальчика на диких гусях по Швеции (Лагерлёф) и, задыхаясь, говорит мне о любви - о Аля! - Горящие угли, Шведские дикие леса и северные олени - и приведения королей - и гномы - вынести окарёнок - принести окарёнок - вынести кувшин - принести кувшин - подмести - опять щепки прогорели - передвинуть кастрюльку - "Аля, где тряпка?"- всё жжется - так семь часов сряду, на коленях.
И сколько раз - за эти семь часов - смеха восторга и отчаянья (легкомыслия и отчаянья!) - отрывистого, короткого моего смеха и тихих, больших - лицо каменное! - слёз. И надо всем этим Алина иступлённая - баснословная - экстатическая любовь. - "Марина! У Вас в волосах звёздная корона! - О, Марина! Какое у вас лицо! - О, Марина! В этой комнате - Нищенство, Роскошь, Поэзия, Любовь!"
И - как итог этих семи часов - раскалённый "почти до бела" - ещё кипящий в кружке - чёрный - чернейший - горький как хина - кофе.
Мой отец за всю свою жизнь написал только один стих: " На берегу ручья сидели два друзья" - и выкурил только одну папиросу: зажёг и взял её в рот горящим концом.
Все мои друзья и помощники забывают, что есть нужно сегодня, а не тогда, когда у них "будет время зайти". - Но я их не виню. Я первая, когда наемся, чувствую отвращение к еде, - особенно к чужой.
Если бы я каким - нибудь чудом очутилась на секундочку в чужой грудной клетке, я бы наверно почувствовала такой же ужас от всей этой путаницы, туманности, неразграниченности чувств и понятий, как другой, если бы взглянул на мир моими (близорукими ) глазами.
Я абсолютно послушна с теми, кого люблю, т.е.: меня - нет. Человек может сделать меня безукоризненной и абсолютно - распущенной (первое - без скуки, второе - изящно!) Не возьмёт за руку - не возьму, и посижу так - рядом - без руки - 365 ночей подряд. Возьмёт за руку - не отниму - дам вторую. ( Первое - если дружна, второе - если люблю.)
Джакомо Казанова! Я отдала Вам целый месяц русского лета. - Лето в России коротко.
Я загадала, чтобы в пьесе было 75 страниц, по числу лет Казановы. Пересчитываю: 75 страниц. Когда я поставила последнюю точку, небо было как зелёный пожар.
Аля: "Марина! Марина! Если бы вы знали! Сколько у нас корок остаётся от обеда! Полный стол! И большие! Ах, Марина, ведь это было бы для вас счастье! И они никому не нужны, их бросают в помойное ведро!"
Убеждаю с большим трудом (и не без сожаления) не приносить её этих корок домой,- это было бы уже бесстыдством бедности.
Когда мне чего - либо очень хочется - книги, кольца - я так не верю, что это можно купить, и говорю таким просительным, таким подозрительным голосом, что торговец - идиот, если повышает только вдвое.
И вдруг - печальное подозрение: а вдруг Казанова, взойдя в мою комнату: топор, тряпки, доски - отвернулся бы от меня? Он ведь не выносил "стеснённых обстоятельств"!
И сразу видение самой себя - смеющийся - говорящей - курящей - курящейся - над стаканом чая, который не пью, потому что без сахара - скучно, а с сахаром - совести не хватает, ибо кусок сахара сейчас 4р. - и все это знают. И от этого виденья - почти физическая тошнота.
Моё веселье скорее удивляет, чем очаровывает. - "С чего это она?"
Дуракам моё веселье подозрительно: смеюсь, как дура, а через секунду - китайская грамота какого - нибудь рассуждения об аристократизме.
Для того, чтобы воспевать японские вазы - или край ноготка вашей возлюбленной - или (вам, эстеты) фаянсы (вам, футуристы) небоскрёбы,- достаточно казаться.
Чтобы говорить о Боге, о солнце, о любви - нужно БЫТЬ.
Мне иногда хочется сказать людям: "Друзья, не цените меня, во что бы вы меня не оценили - я оценю себя точнее. Но любите меня, ибо так нежно любить себя, как бы я хотела, мне не даёте вы, которых я люблю"!
Серебряные кольца по всей руке + волосы на лбу + быстрая походка +++...
Я без колец, с открытым лбом, тащащаяся медленным шагом - не я, душа не с тем телом, всё равно, как горбун или глухонемой.
Ибо - клянусь Богом - ничто во мне не было причудой, всё - каждое кольцо!- необходимостью, не для людей, для собственной души.
Так: для меня, ненавидящей обращать на себя внимание, всегда прячущейся в самый тёмный угол залы, мои десять колец на руках и плащ в 3 пелерины (тогда их никто не носил) часто были трагедией.
Но за каждое из своих десяти колец я могла ответить, за свои же низкие каблуки я ответить не могу.
За эту зиму я написала: "Метель", (Казанова) и "Фортуну" (Лозэн). И множество очаровательных стихов о любви. Теперь "Каменного ангела". Когда я не пишу, я или очень счастлива, или собираюсь уезжать.
Самое лучшее во мне - не лично, и самое любимое моё - не лично.
Я никогда не пишу, всегда записываю (как по команде.)
Я просто - верное зеркало мира, существо безличное. И, если бы не было моих колец, моей близорукости, особенно - лежащих волос (на левом виске вьются вверх, на правом вниз), всей моей особенной повадки - меня бы не было.
Трезво: должно быть от неуверенности, а может быть из желания, чтобы другому было в наивысшей степени хорошо со мной.
Если он берёт меня за руку,- значит ему хорошо именно с моей рукой в руке, не берёт - хорошо без моей руки. (Мне - то всегда хорошо: и с рукой и без руки!)
И я всегда благодарна: если берёт - всей своей низостью (кошкой во мне!), если не берёт - всем моим Пафосом (собакой!)
Слушайте и смейтесь: третьего дня, среди сбивчивого перекрёстного спора о любви, - стоя на коленях у стола, торопливо записываю в записную книжку стихи к Вам.- "Женщина любит только...." - "Если Вы рассматриваете женщину, как..." - "Позвольте, я каждый раз, когда любил..." Смеюсь - вслух - и их фразам, и своим стихам, и тому, что они думают, что я сейчас в комнате, а я - через 100 лет! - у Вас, на груди. Целую последнюю строчку, на губах смех, на глазах слёзы.
Что может быть волшебнее карусели? Эта сверкающая солнцами и лунами бахрома, эти геральдические львы и кони точно с какого - нибудь 11-го века французского герба, эта музыка, откуда - то изнутри, эти невинно - блаженные лица взрослых и - наконец! - этот полёт.
Обожаю простонародье: на ярмарках, на народных гуляньях, везде на просторе и в веселье,- и не созерцательно - за красивые юбки баб! - нет, любовно люблю, всей великой верой в человеческое добро. Здесь у меня, действительно, чувство содружества.
Недавно вечером, гуляя с Шарлем (анархистом, молодым и седым, сплошное "да" миру!) возле Храма Христа Спасителя (у меня сейчас на груди иконка с его изображением, и я показала тому, большому, свой, маленький), глядя на Москву - реку, принявшую в себя всё райское оперение неба, взглядываю на Кремль и остолбеневаю: все купола соборов черны. - Меня как в грудь ударило. - Это было самое зловещее, что я когда - либо видела, - страшнее смерти, - Чума. - И тут Шарль ещё со своими рассказами о последней московской чуме.
Узнаю от него, что полукруглые медальоны на церквах, которые я обожаю, называются кокошниками и что в Москве был когда - то Вшивый ряд, - брадобреи брили и стригли и не убирали волос. (Дрожу от мысли, каково было упасть туда лицом!)
Я знаю душу Москвы, но не знаю её тела. Я вообще наклонна к этому, но сейчас - по отношению к Москве - это грех.
Идя с Шарлем, вспоминаю Серёжу, как он называл мне все дома в переулках (дом Герцена, дома, где бывал Пушкин, и.т. д.)
и все церкви в Кремле, и Замоскворечье, вспоминаю его высокое плечо над моим правым плечом (правым, потому что ему нужно было отдавать честь) и бедную, несмотря на загар, прелестно - впалую благородную щёку, и голос: "Мариночка"....
Пишу Вам по поручению Сергея Яковлевича. Он был у нас приблизительно числа 23 -го декабря (по старс. Ст.)
Выглядел он очень хорошо и чувствовал себя отлично.
Сергей Яковлевич просил передать, что прямо умоляет Вас ехать в Феодосию или в Коктебель. Он сказал, что Вы знаете, где там надо устроиться. Если в Коктебель поедете, то там остановитесь у М. Волошина. Сергей Яковлевич сам хотел написать, но был у нас очень недолго, сильно спешил.
Письмо отослано (по штемпелю на конверте) - 2-го февраля, я его получила 17/30 марта, шло почти 2 месяца.
О, Серёженька мой! - Герда найдёт Кая.
Последний раз я имела вести от Серёжи (окольным путём, слухом) - 25 -го марта 1919 года в Благовещенье, год - без недели - тому назад.
На унылом заборе где - то вкривь от Храма Христа Спасителя робкая надпись: " Исправляю почерк".
Это почему - то - безнадёжность своей! - напоминает мне мою распродажу (чтобы уехать на юг).
Эпиграф к моей распродаже:
У Катеньки резвушки
все поломаны игрушки:
собачки без носов,
барашки без рогов.
От чайного прибора
наверно, очень скоро
не будет ничего....
Да и ничего и нету!
Поломаны, для примера: швейная машинка, качалка, диван, два кресла, Алины два детских стульчика, туалет.....
У мраморного умывальника не хватает бока, керосинка не горит, термос не хранит, от лампы - молнии - одни молнии, граммофон без винта и иголки, этажерки не стоят,
Чайные сервизы без чашек, чашки, без ручек, ручки без ножек...........
А рояль глухой на обе педали! А шарманка красного дерева - впрочем, никогда не игравшая! (В первую секунду обмолвилась, было двумя тактами "Конькобежцев" - замолчала, то есть зарычала так, что мы замолчали!) А три беличьих клетки - без белок и без дверок!
( Запах остался.) А детская ванна с свороченным краном и продавленным боком! А большая цинковая, зазеленевшая как затон,
безнадёжная как гроб!
А Наполеоновские гравюры: граненые стёкла на честном слове бумажных окантовок, ежесекундно грозящие смертью!
А мясорубка, а ролики, а коньки!
Ломали, главным образом, Алины няньки из всяческих сословий и Серёжины юнкера (курсанты). И те и другие по молодости, горячности: жару рук и сердца. Нянькам надоело сидеть с ребёнком, и они крутили граммофон, юнкерам надоело твердить устав - и они крутили машинку (Маринино - предположение.)
Но не юнкера, ни няньки, как сейчас - не большевики и не "жильцы". Говорю: судьба. Вещь, оскорблённая легкомысленным отношением, мстит: разлагается.
От автора: Сегодня 21-е декабря, пришло какое - то озарение! Люблю, я её - очень люблю, даже прах! Милую мою - Мариночку Ивановну....... Для меня она - даже больше, чем живая! Читая её дневники - сердце, разрывается по ней!
Не сочтите, очень прошу: ханжой или дураком! Душа болит по ней! Дал себе слово, пока не писать, но вот снова - нарушил слово....
Она - как бы растворяется во мне, как кусок сахара и тут уж, ничего не сделать!
Если бы всё то, что я отдаю мёртвым на бумаге, я отдавала бы живым в жизни, я была бы безобразна (упорствую!) и сама просила бы посадить меня в сумасшедший дом. Жанна Д, Арк - страсть к простонародным заставам с их чахлыми кустиками, монастырями и фабричными трубами - Казанова и Лоэн - восторг от книжной пыли на пальцах - как женщина я немыслима, как поэт - только естественна. - И это моё - (я слишком долго отрекалась!) - раз навсегда - единственное мерило!
"Марина! Вот облако плывёт, - может быть, это душа вашей матери?" - "Марина, может быть сейчас к нашему дому подходит Русалочка, та которой было триста лет?" - И крестится, заслыша музыку. - Марина! Марина! Марина! - как дым летит, Боже мой!
Ведь этот дым несётся всюду, всюду! Марина, может быть это дым от поезда, в котором едет Сонечка!" - "Марина, может быть это дым от костра Иоанны!" - А сколько душ в той вышине, правда?"
Да снимите вы свои кольца! Да снимите вы свою холку! Уступлю кольца - потребуют пальца, уступлю холку - потребуют лба.
Я - вся - не нравлюсь, люди только валят на мои "земные приметы". Отталкивает костяк, а не кожаный пояс, ребро, а не ремень вокруг, лоб, а не волосы над, рука, а не перстень на. Отталкивает моё наглое умение радоваться поясу, (чолке,) кольцу вне отражения в их взгляде, моё полное несчитание с этим оттолкновением, отталкиваю Я.
Поэтому - ничего не сниму.
Будет час, отвалится, свалится всё: и кольцо, и палец, и ребро, и пояс, и холка, - ВСЁ КРОМЕ ЛБА.
ЛОБ ПРЕБУДЕТ. И с этим,- этим лбом предстану, этим лбом ОБЕЛЮСЬ.
Сноска. + Оказывается Марина, совсем не соблюдает грамотность, будучи великим поэтом всех времён..........
Я никогда не хочу на грудь, всегда в грудь! Никогда - припасть! Всегда пропасть! (в пропасть.)
"Живой никогда не даст себя так любить, как "мёртвый". Живой сам хочет быть (жить, любить). Это мне напоминает вечный вопль детства: "Я сам! Я сам!" И непременно - ногой в рукав, рукой в сапог.
Так и с любовью.
Я хочу в тебе уничтожиться, то есть я хочу быть тобой. Но тебя уже в тебе нет, ты уже целиком во мне. Пропадаю в собственной груди (тебе). Я не могу пропасть в твоей груди, потому что там тебя нет. Но может быть я там есть? (взаимная любовь. Души поменялись домами.) Есть моя грудь - и ты. Я тебя люблю тобой.
Глупое сердце не надо: помнить, мечтать и стремиться,
глупое сердце не надо: верить, надеяться, ждать......
Что же такое случилось - кем - то, ты ранена птица,
что же такое случилось - небом тебе не летать?!
Осень багряная хлещет, кровью опавшего клёна,
сумерки грешные пляшут в этих усталых глазах....
Ты не услышишь, мой ангел, больше ни плача, ни стона,
нам умирать, так знакомо - с песней на белых губах.
В снег не устало молиться, как не устало и плакать,
глупое сердце - ты бьешься, значит ещё я - живой........
Бита морозом калина, но её терпкая мякоть,
галкам, теперь на поминки, облаку над головой.....
Москва, 1919 год февраль (враль).....
Мороженая картошка.
- Товарищ Эфрон! Картошку привезли! Мороженая!
Узнаю, конечно, позже всех, но дурные вести - всегда слишком рано.
" Наши" уехали в экспедицию, сулили сахарные россыпи и жировые залежи, поездили два месяца и привезли... мороженую картошку! По три пуда на брата. Первая мысль: как довезти? Вторая: как съесть? Три пуда гнили.
Картошка в подвале, в глубоком непроглядном склепе. Картошка сдохла, и её похоронили, а мы, шакалы, разроем и будем есть.
Бегу домой за мешками и санками. Санки - Алины, детские, бубенцовые, с синими вожжами,- мой подарок ей из Владимирского Ростова.
Впускают партиями по десять человек.
Впустили. Навстречу ошалелая вереница санок. Полозья по ногам. Окрики. Тьма. Идём по лужам. Запах поистине тлетворный.
- Да посторонитесь же!!!
- Товарищ! Товарищ! Мешок лопнул!
Хлипь. Хлябь. Ноги уходят по щиколотку. Кто - то, тормозя весь цуг, яростно разувается: валенки насквозь! Я давно уже не чувствую ног.
Картошка на полу: заняла три коридора. В конце, более защищённом, менее гнилая. Но иного пути к ней, кроме как по ней же, нет. И вот: ногами, сапогами.... Как по медузьей горе, какой - то. Брать нужно руками: три пуда.
И вот, отчаявшись (рук не чувствую) - какую попало: раздавленную, мороженую, оттаявшую... Мешок уже не вмещает. Руки, окончательно окоченев, не завязывают. Пользуясь темнотой, начинаю плакать, причём тут же и кончаю.
- На весы!
Взваливаю, тащу.
Обратный путь с картошкой. (Взяла только два пуда, третий утаила.) Сначала беснующимися коридорами, потом сопротивляющейся лестницей, - слёзы или пот на лице, не знаю.
Может, и дождь! Дело не в этом! Полоз очень слаб, расщепился посередине, навряд ли доедем. (не я везу санки, вместе везём. Санки - сподвижник по беде, а беда - картошка. Собственную беду везём!)
Итог дня: два чана картошки. Едим все: Аля, Надя, Ирина, я.
Надя - Ирине, лукаво:
Кушай, Ирина она сладкая, с сахаром.
Ирина, тупясь и отворачиваясь: - Нннне...
Картошка.
Сегодня подарок! Разжиться!
Картофель? Картофель?! Картофель!
Хочешь в фас, хочешь в профиль-
в давнишних мешках хранится.
Так, он мерзкий весь?!
Берите, что есть!
Всё, тут же - сметает толпа...
Руками: в узлы, на себя! Москва!
Тащу по ступенькам свой груз,
а дома - ни крошки кажется!
Забыла, как масло мажется
и сласти, какие на вкус!
Эй, барышня - поберегись!
Какая, тут к чёрту барышня?!
Не бьют, так и не жалуйся,
кормлена - так веселись!
Детские санки скрипят....
Мне б - бугорки не попались!
Сверху - сосульки спускались,
будто алмазный клад.
Дочки - гримасы корчат:
Мама! Картошка - мертвец!
Ешьте же, наконец!
В зубы - коню не смотрят!
Москва, 1919 год, декабрь.
А сегодня, например я целый день ела, а могла бы целый день писать. Я совсем не хочу умереть с голоду в 19 - м году, но ещё меньше хочу сделаться свиньёй.
Когда я с людьми, которые не знают, что я - я, я всем своим существом извиняюсь за то, что существую.- Как - нибудь искупить!
Вот объяснение моего вечного смеха с людьми.
Я не могу - не терплю - запрещаю, чтобы обо мне дурно думали.
Никто не знает, какая пустыня моя жизнь.
Революция и Андерсен.- Бессмысленно.
И - вывод: если Андерсена создал Бог, Революцию - ничего другого не остаётся - создал Чёрт.
Целый день - ни души, ни звука человеческой речи.
Ледяная пустыня комнат. Мой крошечный, еле живой - очаг. Пила, топор, топор, пила. Потом треск огня, потом треск выпадающих углей. Потом шум метлы по полу. Потом запевание чайника в печке. Потом стук моих поклонов о подушку... - "Когда детей не будет, Вам будет свободней"- О, я наперёд знала! - Спасибо.
Мой смех - или извинение за то, что я существую - или возбуждение. - Другие в обоих случаях - плачут.
Она немножко напоминала меня: круглолицая, с ясными глазами, сложение мальчика. И повадка моя: смущённо - гордая.
Играла она прекрасно, я во всё верила. И Король был чудесен: обаяние царственного выродка.
В ночь перед казнью Иоанны, когда Иоанна, преследуемая призраками монахов, как безумная мечется от Распятия к двери и вновь к Распятию, у Карла седьмого пир: хороводы шутов, жареные лебеди с верблюда, корзины роз до потолка, музыканты надрываются над виолами и дудками, у каждого придворного на коленях по белой башенке - головной убор того времени (дословно - раба любви; высокая coiffed, вроде колпака волшебника, с ниспадающей до пят белой вуалью.....(Пи....Ц.)
Одна сцена очаровательна: Король, желая поцеловать свою любимицу (практически - любая), тщетно пытается загородить её своей накидкой.
Прелестен Эрик Трэнт, англичанин, влюблённый - как в Бога!- в Иоанну.
Светлые, как у ребёнка, глаза на мужественном лице,- всё рыцарство Англии.
Когда в первой картине - Иоанна с знаменем в руке - входила вслед за Королём в Реймский собор - и все знамёна кланялись, Я ПЛАКАЛА.
Когда зажгли свет, у меня всё лицо было в слезах. ПЛАТКА - No! Я опустила глаза.
Иоанна Д. Арк - вот мой дом и моё дело в мире, "ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ - НИЧТО!"
От автора: Милая Мариночка! Так и есть! А я - люблю ВАС! За это и теперь............................
"Лицемерия, - вот чего во мне не хватает. Я ведь сразу: "я очень мало понимаю в живописи", "я совсем не понимаю скульптуры", "я очень дурной человек, вся моя доброта - авантюризм",- и на слово верят, ловят на слове, не учитывая, что я это ведь так - с собой говорю. Но надо отметить одно: никогда ни у кого со мной - не оттенка фамильярности.
Может быть: мои - наперёд - удивлённые, серьёзные, непонимающие глаза.
Любят тех, с кем или весело - или невозможно - целоваться. Со мной ни того, ни другого: немножечко, разве лестно. Но сейчас каждому так легко самому возвеличивать других своим поцелуем, что лестность отпадает.
- Стало быть....
Там, где у меня нет ничего любовного - очарованности какой бы то ни было - у меня нет искушения быть, доброй, таскать воду, давать селёдки.
Надо прибавить, что я не выхожу из очарованности.
(Пример: сапожники Гранские - восторгаюсь воспитанностью, даю. Цыгане - то же самое, тогда с Миллиоти: сначала очарованность
бездомностью, потом наглостью - ит.д. Такая - корыстность.)
Скульптор зависит от глины, мрамора, резца ит.д.
Художник от холста, красок, кисти, - хотя бы белой стены и куска угля!
Музыкант: от струн, - нет струн в Советской России, кончено с музыкой.
Скульптор может ваять невидимые статуи, от этого их другие не увидят.
Художник может писать невидимые картины,- кто их увидит, кроме него?
Музыкант может играть на гладильной доске, - но как узнать: Бетховена или Коробушку?
У ваятеля может остановиться рука.
У художника может остановиться рука.
У музыканта может остановиться рука.
У поэта может остановиться - только сердце.
Кроме того: поэт видит неизваянную статую, ненаписанную картину и слышит неигранную музыку.
Темно - и голос поёт.
- Ни резца, ни кисти, ни струн: всё сразу: и зачатие и рождение.
Певец и птица - наисовершеннейшие из творцов.
Каждое совершенное творение - творец.
От автора: Согласен! Согласен!!! Пример - эта книга! Я видел только историю жизни Марины - а изваял сборник!
Влияние конёнковского Стеньки Разина на умы. Солдат, проходя мимо Храма Спасителя, другому солдату:
Москва, год 19....19.... Квартира на Трёхпрудном.........
NB! Странно! Только что я написала о суеверии и пустом доме, где ни лампочки нет, как свет потух. - В моей комнате осталось два света: луны в верхнее окно и тлеющих углей. В ПЕЧКЕ. Переползла к огню, стала дуть в угли, думала: "Что я буду делать весь вечер, раз даже записывать нельзя?"- Но тут свет загорелся, и я, счастливая, пошла к письменному столу.
А было в нём неотразимое обаяние: поднятая голова, опущённые глаза, кудри, иронический узкий рот, чудесный, безобидный, безудержный - дурацкий! - смех, любовь к 30-м годам, обожествление Ж. Санд - прелестная французская речь (" при часах и при цепочке!") - и то, что "художник", и то, что когда - то был красивым и богатым.- И 45 лет (почти на 20 лет старше меня) и то, что я "последняя любовь".- О, дура!
Моя комната.- Ведь я когда - нибудь из неё уеду(?).
Или я уже никогда, ни - когда ничего не увижу другого, раскрыв глаза, чем: высокое окно в потолке - окарёнок на полу - по всем стульям тряпки - топор - утюг (утюгом колочу по топору - гольдмановская пила....
Есть ли сейчас в России - Розанов умер - настоящий созерцатель и наблюдатель, который мог бы написать настоящую книгу о голоде: человек, который хочет, есть - человек, который хочет курить - человек, которому холодно - о человеке, у которого есть и который не даёт, о человеке, у которого нет и который даёт, о прежних щедрых - скаредных, о прежних скупых - щедрых, и, наконец, обо мне: поэте и женщине, одной, одной, одной - как дуб - как волк - как Бог - среди всяческих чум Москвы 19-го года.
Я бы написала - если бы не завиток романтика во мне - не моя близорукость - не вся моя особенность, мешающие мне иногда видеть вещи такими, какие они есть.
Чтобы понять СонN5, надо читать ПалатуN6 и "Сад" Марины Ивановны и ещё одно её стихотворенье под N75 из Ахматовского цикла.
СонN5 - я написал в сьюреалистическом ключе.
Краткое содержание "Палаты" А.П. Чехова в данном произведении, таково, что Россия и есть ПалатаN6.
Провинциальный городок. Псих. Больница.
В палате 5 человек: Моисейка - блаженный, человек без имени - чахоточный, ещё один, делающий под себя - паралитик, Иван Дмитрич Громов - страдающий манией преследования. Он и есть герой рассказа.
Вполне нормален, только одинок и боится быть один!
Действие сводится к тому, что в палате появляется ещё одно лицо - сам лечащий врач больницы Андрей Ефимыч Рагин!
Допившийся до чёртиков от безысходности, поскольку жизнь сломала....
Отсюда и вывод Чехова - все мы, можем оказаться пациентами этой палаты! Такова - жизнь в России!
"Сад" - не буду приводить, он известен не меньше!
Это произведение - тоже о России, лучшее из Цветаевского творчества, тоже символично.
Сад - успокоение, сад - искупление, какой Россию хотела видеть она!
Теперь СонN5.
Содержание:
Россия - это храм без икон и всё, что творится там - бессмыслица!
Друзья - задумавшие обвенчать и, в конце концов - похоронившие....
Трое молодцев в кожанках - также символ, символ - нечистой силы (вспомним "Мастера" Булгакова!).
Короче говоря - карающий орган..........
И один на всё про всё поэт - не давший нести, который спас!
Как можно понять - со времён Чехова - почти ничего не изменилось....
Что такое смерть? Почувствовать себя мёртвым. Но раз мы чувствуем, значит, мы не мертвы, раз мы мертвы, мы не чувствуем.
"Боюсь смерти" - неверно. "Боюсь боли, судорог, пены у рта" - да. Но боль, судороги, пена у рта - это всё - таки жизнь.
Две возможности: или я, вздохнув в последний раз, становлюсь вещью (не чувствую), или последнего вздоха - нет. (Бессмертие.)
Я же никогда не узнаю, что я умерла! И в ответ - дьявольская мысль: "А вдруг - может быть всё дело в том? - узнаешь?!"
Смерть - хочу допонять.
"Боюсь смерти". - Боюсь, что буду чувствовать запах собственного разлагающегося тела - боюсь своих жёлтых, холодных, не поддающихся рук, своей мёртвой, как у Моны - Лизы, улыбки (о, сейчас поняла! Ведь Джиоконда - мертвец! Оттого её всю жизнь ненавидела!)- боюсь монашек, старушек, свечек, развороченных сундуков, мешочков льда на животе - боюсь, что буду себя бояться.
И червей боюсь - о!!! - по лицу!
Но это смешно. Оттого - то тебя и нет, что черви ползают по лицу.
Не называя Вашего имени (дабы не ставить точку над I Вашего тщеславия!) скажу Вам, что Вы единственный из всех поступили со мной правильно, ибо поступили чудовищно.
Ошеломлённая таким поведением, я буду Вас помнить вечно, лучшее доказательство тому, что я не дальше, как сегодня утром,- совсем не думая о ВАС несколько месяцев!- видела Вас во сне: Вы у меня под большой пёстрой подушкой забыли цепочку с сердечком, которые я ВАМ - когда - то - в каком - то предыдущем сновидении - подарила.
_ Милый друг! Вы - не в сновидении! - сделали лучше. Вы невинно забыли у меня книжечку стихов, Вам мною посвящённых.
Таких вещей с людьми даже я не делала. Вы оказались большим роялистом, чем сам король.
Жалко только, что я больше ценю этот роялизм, чем Вы сами,- ибо Вы о нём давно уже забыли!
Все люди в любви делятся на: faire sans diere et diere sans faire ( делать не разговаривая, и разговаривать не делая).
И непременно надо - чтобы любовь не вышла болтовнёй или зверством - распределить роли - именно так.
Я бы хотела иметь: одну кастрюльку, одно кольцо, две рубашки (одна в форточке, другая на мне), одну книжку ("Песни старой Франции" о Иоанне Д, Арк), одну любовью (и всё кроме рубашек - баснословное.)
Когда мне какой - нибудь мужчина что нибудь дарит - спички ли, кофе ли, кусочек ли хлеба для Али - я - бессознательным - первичным - восхитительным по непосредственности движением целую его в губы.
У нас в Москве появились пружинники: люди на пружинах. Делают огромные прыжки и перелетают через головы прохожих. - В саване. - Руки натёрты серой. - Пружинят в моих краях: Собачья площадка, Борисоглебский, Молчановка. Недавно в Борисоглебском кого - то ограбили дочиста.- На углу Собачьей площадки видели Чорта. Сидел на тумбе. Женщина, шедшая мимо, спросила: "Что же ты,- святки прошли, а ты всё гуляешь?"- Ничего не ответил, - пропустил. И - только она отошла - вопль. Оглядывается: Чёрт, обдирает какую - то даму. - Пустил без шубы.
- Марина! Хорошо, что вы не судья! Целая толпа преступников и вы всё время: "Вы украли? - идите", "Вы убили,- идите"....
И они всё уходили и уходили.
Вы бы, наконец, подняли глаза: от целой огромной толпы - ни человека, только вы и портрет какого - нибудь главного на стене!
- Аля, что бы ты сделала с человеком, который зарезал бабушку, дедушку, мать, отца и всех маленьких детей?
Она, ни секунды не задумываясь:
-Посадила бы в сумасшедший дом!
-А если бы он тебе ясно объяснил, что детей он убил, чтобы потом на суде не проговорились,- ведь дети непременно проговорятся,
Они же не умеют держать слова! - Ну, словом он бы тебе доказал, что убивал он в полном рассудке и твёрдой памяти. Зарезал, потому что хотел взять деньги. Грабёж - как цель, а как средство - убийство...
- Я бы всё - таки посадила его в сумасшедший дом.
Только для сумасшедшего деньги дороже чужой жизни.
-Марина! Правда, так хорошо: щедрым на свою жизнь и скупым на чужую?
А главное - слушать! Слушать! Точно гуторишь - слушать!!!!! А вот нас с тобой - они не слушают...........
Ладно - теперь, хоть тебя маненько..........
И рад! А про меня - речи теперь НЕТ! Ещё - через СТО ЛЕТ! Если.... Если..... Не приидет Апокалипсис!
НЕ - Винить! Русский - я! Православный.......... Крещёный........ И поэт...............
Дальше..........
"Записывать! Записывать! - без конца.........
Кухарок и горничных? Но, они даже, ненавидя, так хорошо рассказывают о домах, где жили: как барин газету читал "Русское слово",
как барыня себе чёрное платье сшили, как барышня замуж не знала за кого идти: один дохтур был, другой военный....
Ненавижу - поняла - вот кого: толстую руку с обручальным кольцом и - в мирное время! - кошёлку в ней, шёлковую - клёш (нарочно!) юбку на жирном животе, манеру что - то сосать, шпильки и цирюльников повседневных!!!!!!!
Гламур - это на современном языке! Гламур и пошлость! (от автора) Презрение к моим серебряным браслетам (золотых то - видно НЕТ!) - уничтожение всей меня - ВСЁ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ МЯСО - МЕЩАНСТВО!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Бальмонт - в женском шотландском крест - накрест платке - в постели - безумный холод, пар колом - рядом блюдце с картошкой,
жаренной на кофейной гуще.
-О, это будет позорная страница в истории Москвы! Я не говорю о себе, как о поэте, я говорю о себе, как о труженике. Я перевёл Шелли, Кальдерона, Эдгара. По....
Не сидел ли я с 19 лет над словарями, вместо того, чтобы гулять и влюбляться?! - Ведь я в буквальном смысле - голодаю.
Дальше останется только голодная смерть! Глупцы думают, что голод - это тело. Нет, голод - душа, тотчас же всей тяжестью падает на душу. Я угнетён, я в тоске, я не могу писать!
Я прошу у него курить. Даёт мне трубку и велит мне не развлекаться, пока курю.
- Эта трубка требует большого внимания к себе, поэтому советую Вам не разговаривать, ибо спичек в доме нет.
Курю, т.е. тяну изо всей силы - трубка как закупоренная - дымы 1/ 10 доля глоточка - от страха, что потухнет, не только не говорю, но и не думаю - и - через минуту, облегчённо:
Я не игрок, я слишком скоро сама становлюсь картой. И не охотник, я слишком скоро сама становлюсь добычей, слишком скоро ненужной моей добыче, ставшей охотником.
Я не разборчивая невеста, я, скорее блудница (душевная куртизанка, как когда - то кто - то сказал об Асе), и если уж блудница томится с каждым из людей - при всём веселье и при всей скромности её требований!- значит, действительно, ей плохо - или, случайно, встречные плохи.
Новые башмаки: высокие, крем, с чёрным лаковым ободом, на чёрной шнуровке - дамские - первые в жизни! - полученные мной от солдата в обмен на 1) цинковую ванну, 2) детскую поломанную коляску, 3) несколько безногих кресел, 4) безногий стул, 5)остов кровати etc/ ....... целую груду бесполезных полезностей! - новые башмаки мои, вы всё ещё(3-ья неделя!) стоите
на верху красного шкафа, в неприкосновенном блеске своих чёрных подошв, а я всё ещё хожу в своих обожаемых, преданных, английских(London!) - как Аля говорит " с улыбкой" - туфлях, жёлтых (когда - то!) с крест - накрест шнуровкой, доблестных и страшных, как две шхуны, потерпевшие крушение...
В старом платье я - я: Человек! Душа! Вдохновение! - в новом - женщина.
Записан ночью без свечи ( в деревенской избе),- во второй раз( в первый написала листок, уже исписанный).
Пишу в темноте. Если сон вещий, мне придётся умереть.
Захожу в какой- то магазин покупать сладкое. Конфеты- 20 руб. или копеек. Продаёт старый - старинный - Господин.
Там, продаются также книги - старинные. Выбираю, себе о рыцарстве. Меня ждут, какие-то молодые люди- англичане кажется....
Отойдя несколько шагов - вспоминаю, забыла конфеты. Возвращаюсь. Никого нет. Краду - ещё книгу о рыцарстве - и синюю для Али- о звёздах.. Догоняю молодых людей, держу книги, чтобы не заметили. Потом - чёрная вода, - какая - то баба рыжая, жалуется, что Аля разорвала полотно... Зову Алю. Она идёт по щиколотку в воде, спотыкается и исчезает. Её спасает, здешняя девочка Анюта.
Спрашиваю о полотне. Не сознаётся. Хочу её убить. Она - хочет потопить меня, изворачивается и кидает вилы в спину. - Я чувствую боль (умираю) и лечу. Улетая, смеюсь и говорю Але: " А у меня, сейчас свой аэроплан!"
Лечу над переулками Москвы. День, солнце. Задираю прохожих.
Какая - то дама в коричневом: "Покойница!" А я ей: Вы - больше покойница, чем я!"
Залетаю в дом Фельдштейнов и с чувством весёлой мести делаю какие- то гадости (Маргарита - не иначе! От авт.)
Какие- то Стёпки - Растрёпки.... Безнаказанно.
Спускаюсь в швейцарскую.
Там внизу - живёт Вера Эфрон!!! Удивительно!? С каким - то мужем. Швейцар, говорит о Вере, что она достала какое - то место, и что он достал. Я надеюсь - это Серёжа!? Фамилия - Вихляев! Не - он!
- А Сергей Яковлевич!? - спрашиваю развязно.
- О, он - давно умер. Он четыре дня, был в отпуску, а умер как раз во время еврейского погрома.
(" Ещё это!" - думаю я.)
Вылетаю. Лечу над садом, над стеной, но уже не могу........ Опускаюсь... Тону...
После этого сна - час искала спички. Потом выкурила 12 папирос. (Крепкие - чёрт... от авт.)
2 часа ночи. Возвращаюсь от знакомых, где бываю каждый вечер. В ушах ещё последние, восхищённо - опасливые возгласы:
"Какая смелая! Одна - в такой час! Когда кругом грабёж. И все эти драгоценности!" (Сами же просят сидеть, сами же не оставляют ночевать, сами же не предлагают проводить, - я и выхожу смелая! Так, и собака смела, которую люди из сеней выталкивают в стаю волков.)
Подставляю лицо - луне, слух - воде: двойное струенье
На углу Собачьей и Борисоглебского овеваю платьем двух спящих милиционеров. Сонно подымают глаза.
Не живее тумб, на которых спят. Праздная мысль: "Эх! Чтобы - ограбить!" Девять серебряных колец (десятое обручальное),
офицерские часы - браслет, огромная кованая цепь с лорнетом, офицерская сумка через плечо, старинная брошь со львами,
два огромных браслета (один курганный, другой китайский), коробка папирос (250! Подарок) - и ещё немецкая книга.
Но милиционеры, не прослышав моего совета, спят. Уже заношу ногу за железку ворот (ночью ход со двора) - как из под навеса крыльца:
- Кто идёт?
Малый лет восемнадцати, в военном, из под фуражки - лихой вихор. Рус. Веснушки.
- Оружие есть?
-Какое же оружие у женщин?
- что это у вас тут?
- Смотрите, пожалуйста.
Вынимаю из сумки и подаю ему, одно за другим: новый любимый портсигар со львами, кошелёк, спички
- А вот ещё гребень, ключ.... Если вы сомневаетесь, зайдите к дворнику, я здесь четвёртый год живу.
- А документ есть?
Тут, вспоминая напутствия моих осторожных друзей, добросовестно и бессмысленно парирую:
- А у вас документ - есть?
- Вот!
Белая под луной сталь револьвера. ( "Значит - белый, а я почему - то всегда думала, что чёрный, видела чёрным.
Револьвер - смерть - чернота".)
В ту же секунду через мою голову, душа меня и цепляясь за шляпу, летит цепь от лорнета. Только тут я понимаю, в чём дело.
- Опустите револьвер и снимайте обеими руками, вы меня душите.
- А вы не кричите!
- Вы же слышите, как я говорю.
Опускает и, уже не душа, быстро ловко снимает в два оборота обкрученную цепь. Действие с цепочкой - последнее.
"Товарищи!" - это я слышу уже за спиной, занося всё же ногу...
На следующий день в 6 вечера, на Малой Молчановке его убили!
Предлагали идти отбирать вещи. С содроганием отвергла. Как - я, живая (то есть - счастливая, то есть - богатая), пойду отбирать у него мёртвого, его последнюю добычу?! От одной мысли содрогаюсь. Мёртвых не грабят.
Возвращаемся с Алей, с каких - то продовольственных мытарств унылыми, унылыми, унылыми проездами пустынных бульваров.
Витрина - жалкое окошко часовщика. Среди Грошевых мелочей огромный серебряный перстень с гербом.
Потом какая - то площадь. Стоим, ждём трамвая. Дождь.
И дерзкий мальчишечий петушиный выкрик:
- Расстрел Николая Романова! Расстрел Николая Романова! Николай Романов расстрелян рабочим Белобородовым!
Смотрю на людей тоже ждущих трамвая, и тоже (то же!) слышащих. Рабочие, рваная интеллигенция, солдаты, женщины с детьми. Ничего. Хоть бы кто! Хоть бы что!
Покупают газету, проглядывают мельком, снова отводят глаза - куда? Да так, в пустоту. А может, трамвай выколдовывают.
Тогда я Але, сдавленным, ровным и громким голосом (кто таким говорил - знает):
-Аля, убили русского царя, Николая второго. Помолись за упокой его души!
И Алин тщательный, с глубоким поклоном, троекратный крест. (Сопутствующая мысль: "Жаль, что не мальчик. Сняла бы шляпу".)
- Он совсем не человек. С ним нельзя говорить о жизни, ни о любви, ни о смерти.
Знаете, я как - то, смеясь, рассказывала Асе, как Макс утешал умирающего....
- Макс никогда не пойдёт к умирающему!
- Знаю. Но представьте, что судьба к несчастью обоих их свела в эту минуту. И вот Макс начинает рассказывать умирающему историю, как однажды в Испании - в таком- то городе, в таком - то веке - к одному кардиналу пришёл один аббат и как этот аббат вдруг понюхал розу и как вдруг умер и как эта смерть прекрасна. - Представьте себе ужас этого умирающего! Какая - то Испания, уже ни к чёрту ненужная, раз кончается весь мир!
Аделаида Каземировна смеялась.
- Да, вы правы. С ним нельзя говорить ни о жизни, ни о любви, ни о смерти. Он не человек. Для меня он нечто вроде химеры с Notre - Dame. Он мне приятен своей монументальностью, архитектурностью. Я люблю его видеть на каком - нибудь торжестве, как украшение.....
Идём к Р.С. Тумаркину. Бальмонт жалуется на то, что я не чувствую, "как я ему желанна". Я развиваю ему свою теорию о богатстве и возмущаюсь, что он не слушает.
Разговор, как " две параллельных линии, проведённых из разных точек"...
Вдруг передо мной огромная жёлтая собака с мешком в зубах.
Я мигом бросаю Бальмонта и, на ходу: "Бальмонт! Бальмонт! Ты понимаешь? Она что - то несёт и не ест!
Это в 19-м году!"
"Что ж вы так удивляетесь? Есть хорошие воспитанные собаки!"
И я - с внезапным охлаждением: " И может быть это картошка, да ещё сырая".
"Нет, - оскорблённый голос дамы, владетельницы собаки, - она и мясо носит".
Я: "Бальмонт! Бальмонт! Нет, ты не понимаешь! - Мясо!"
И Бальмонт очень галантно - уже с Тумаркинского крыльца - даме: "Хорошая собака. Поклонитесь вашей собаке!"
Пока хозяин уходит за чаем и хлебом (я сразу объявила, что Бальмонт голоден, ибо, зовя, его в гости, обещала, что его накормят и, кроме того, потому что он не верил, что я посмею) - мы с Бальмонтом сидели в креслах, он в одном я в другом.
И вдруг Бальмонт: "Малютка!" (пауза.)
Я, зная его привычку к импровизациям, жду, что сейчас будет "незабудка" или что - то в этом роде. Но незабудки не следует.
"Если ты когда - нибудь почувствуешь себя свободной..."
Я всё ещё сомневаюсь, но так как обыкновенно я говорю ему ты, а он мне - ВЫ, начинаю чувствовать себя неуютно.
" Если ты когда - нибудь отчаешься и почувствуешь себя свободной.............."
"Никогда - перестав играть, вставляю я.
"....В минуту нежной прихоти - подари мне себя!" (Пауза.)
Я: А я сначала думала, что это - стихи".
Бальмонт: " Сколько раз моё желание сталкивалось с вашим нет!" (во дворе чей-то громкий голос.)
Бальмонт: " У меня уже начинаются явные галлюцинации. Я, например, сейчас ясно слышал " Пара калачей - 16 копеек!"
Я, восторженно. " Неужели шестнадцать?"
Бальмонт. "Глупые женщины! Нужно не иметь никакого чутья к красоте, чтобы не понимать, как это было бы прекрасно, ребёнок от Бальмонта и Марины Цветаевой!"
Я "Да, Бальмонтик, но чтобы был этот ребёнок - он, конечно, будет прекрасен! - надо любить отца.....
Кроме того, я трезва: зимой вокруг вас всякие Лизы, Кати, Саши, а сейчас никого нет - только я..."
Я та песня, из которой слова не выкинешь, та пряжа, из которой нитки не вытянешь. Не нравлюсь - не пойте, - не облачайтесь.
Только не пытайтесь исправить, это дело не человеческое, а Божье: будет час- сама (т. е иным велением!) расплету, расплещу, распущу: песню отдам ветрам, пряжу свою - гнёздам. Это будет час моей смерти, моего рождения в другую жизнь.
А пока это спаяно, сплетено, сцеплено - не подступайтесь, это только значит, что я ещё живу.
Стихи - относительная известность моя оберегают меня от многих добрососедских наглостей.- Спасибо им!
Если бы я эти стихи не печатала, а просто писала, мне бы пришлось выслушивать ушами всё то, что я сейчас - глазами - читаю:
"Оригинальничание..... привлечь внимание...."
Я бы оглохла от человеческой грубости. Ослепнуть мне не страшно, - я и так слепа! Кроме того, больше всего в жизни я ценю слух.
Моя страна, моя РОДИНА, колыбель моей души! (от автора: Не Родина подонков, не Родина Гитлера, не родина Бюргеров, оплывших от жира! А Родина: Гейне и Шиллера, а Родина Прекрасных, Распрекрасных стихов.......... Которым - нет названья!!!!!!!!!!! Сергей........)
Моя оклевётанная крепость духа! Крепость духа, которую принято считать тюрьмой для тел..........................
Это страна свободы. - Утверждаю. - Страна высшего считания человека с человеком, личности с личностью.
(От автора: Она поняла - как ошиблась............. НЕТ ТАКОЙ СТРАНЫ - ГДЕ СОЛНЦЕ, СВЕТИТ ВСЕМ!!!!!!!!!!!!!!!!!!
ПОСКОЛЬКУ - ХРИСТА РАСПЯЛИ СВОБОДНЫЕ ЛЮДИ! А ИМЕННО - РАЗБОЙНИКИ!!!!!!!!!
Разбойники шайки Варравы! А они - считали себя свободными................
А оказались - убийцами!!!!!!!!!!!!!!!! Поскольку - спасали дурака, грешника, пьяницу и сквернослова!!!!!!!!!!!!!!!
Каким он казался в их глазах??? Борцом - за свободу и свободным от всех, светочем, мудрецом............ Слепые, грешники и Святотатцы!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Они все сейчас - в когтях ДЬЯВОЛА! Все они - в адском пекле!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Потому что распятие Христа, их рук дело!!!!!!!!!!!!
Ибо кричали: Распни!!!!!!!!! А Гитлер - ещё один Варрава!!!!!!!!!! И их будет - БЕСКОНЕЧНО МНОГО,
ЭТИХ ВАРРАВ!!!!!!!!!!!!!
ПОКА - ПОСЛЕДНИЙ СОГРЕШИВШИЙ НЕ СКАЖЕТ: НЕТ!!!!!!!!!!!!!!!!!
ЕСТЬ ЕЩЁ ВРЯМЯ! ГОСПОДЬ - ТЕРПЕЛИВ!!!!!!!!!!!!!!!!!
НО И ЕГО ТЕРПЕНИЮ - НАСТАНЕТ КОНЕЦ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!)
Безличности с личностью! Только там - на протяжении всего земного шара - мне дышится, только там я не оплёвана.
Там бы я хотела умереть и там - я непременно - в следующий раз - рождусь.
Я вернулась домой полумёртвая. Ни Г...., не Минос, ни Апостол Павел не помогли. Постояв локтями на столе, полежав затем на полу, не ставя вопросов, не понимая (собственных) ответов зная только одно: умереть! - я прибегла к своему обычному лекарству: природе.
Вышла на улицу, и сразу - на тёплые крылья ветра. В поток фонарей. Ноги сами шли, я не ощущала тела.
(Родзевич, я поняла: я одержима демонами!) Это было почти небытие, первая секунда души после смерти.
Да, да, да, весь Париж полон женщин француженок, американо - чек, негры - яночек, датча - ночек и Т, Д. молодых, хорошеньких, красавиц, богатых, нарядных, весёлых, развлекательных, обворожительных и т.д. И чтобы я, со своими седыми волосами, своими 4-х летними башмаками, со своими 10-ти франковыми прямолинейными(не кружевными) рубашками (о верхних- речи нет!) из Uni - Prix - смела мечтать удержать, хотя бы на час,- молодого, здорового, с положением, да ещё Прынца: вхожего всюду, желанного всюду-
но:
в мире сейчас - может быть - три поэта и один из них -
Человек пристал на Монпарнасском бульваре, идёт с Алиной стороны. Я его отшиваю, не отстаёт, обращаюсь к другому, тот естественно, становится на сторону "обидчика". - А в чём дело? - Этот господин нас преследует...-
Во - первых, вас я не преследую, ибо вы отвратительны! Я преследую другую.....
Вот всё признание меня Парижем, а 1925 - 1933 г. моего пребывания.
Возобновляю эту тетрадь 5-го сентября 1940 года, В МОСКВЕ.
18 июня ПРИЕзД В РОССИЮ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
19-го в Болшево, свидание с БОЛЬНЫМ СЕРЁЖЕЙ. НЕУЮТ.
За керосином. СЕРЁЖА ПОКУПАЕТ ЯБЛОКИ. Постепенное щемление сердца.
Мытарства по телефону. Энигматическая Аля, её накладное веселье. Живу без бумаг, никому НЕ ПОКАЗЫВАЮСЬ. КОШКИ.
Мой любимый неласковый подросток - кот. (Всё это для МОЕЙ ПАМЯТИ, и больше ничей: Мур, если и прочтёт, не узнает. Да и не прочтет, ибо бежит - такового.)
Торты, ананасы, ОТ ЭТОГО НЕ ЛЕГЧЕ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Прогулки с Милей.
Моё одиночество. Посудная вода и слёзы.... То есть, когда моешь грязную посуду - уж слёзы то и навернутся!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Обертон - унтертон! Ну, его к чёрту! Всё - жуть! Обещают перегородку - дни идут. Не могу, сосредоточиться и стихи, уже, где то - за шкафом.............. И отвычный деревянный пейзаж, отсутствие камня: устоя........ (Вспомнила Осипа! Его - КАМЕНЬ!!!!!!!!!
ЕГО - СМЕРТЬ! И нашу с ним ЛЮБОВЬ! Болезнь Серёжи. Страх его сердечного страха. Обрывки его ЖИЗНИ без меня, - не успеваю слушать, а тем более записать........... Полны руки дела, тела, мела и другого......... Слушаю на пружине - на кровати пружинной, как и всегда........
Погреб: 100 раз в день. Когда - писать??????????
Погреб - а это, то, что в погребе: я, картошка, и всякая рухлядь!!!!!!! Снова- 19-й год!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Девочка Шура. Впервые - чувство чужой кухни. Безумная жара, которой не замечаю: ручьи пота и слёз в посудный таз!
Мой милый - через сто лет, я буду ТВОЯ! Не за кого держаться. Начинаю понимать, что Серёжа бессилен, совсем, во всём!!!!!!!!!!
Пусть - не будешь ТЫ - таким...........
(Я, что - то вынимая: - Разве вы не видели? Такие чудные рубашки! - Я, на вас смотрел!) Не хочу - НИЧЕГО не ХОЧУ!
Взять - и умереть! Лучше сразу - я уже намучилась вдосталь!!!!!!!!!!
Кому - понять это??????? Но, уж и не Сереже!
(Разворачиваю рану. Живое мясо. Короче )
27- го в ночь арест Али. Смотрю и не верю, смотрю, и, кажется - все демоны собрались вокруг.... И воют.... И воют.........
Аля - весёлая, держится браво. Отшучивается.
Забыла: последнее счастливое видение её - дня за четыре - на СВК (ВДНХ), " колхозницей и рабочим!"
М - мм.... Она в красном платке (колпаке - явно Жакерия, подарила ей платок такой же, ещё из Чехии....)
Сияла. УХОДИТ, НЕ ПРОЩАЯСЬ!
Я: " Что же ты, Аля, так, ни с кем не простившись?" А сама в сердце: Вот - благодарение ЗА ВСЁ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Она в слезах, через плечо - отмахивается....... Моя девочка! Наверно - мне быть ЗА ТОБОЙ?!
Комендант (старик с добротой): "Так - лучше. А читается: ГОВНЮКИ!!!!!!!!!!!! НКВДушники проклятые! И. Все кто за Сталина!
БУДЕТ и ЕСТЬ! Всяких - хватает!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Берия - вон! И ДАЛЬШЕ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Хватит - нашей кровушки попить!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! И Дальше!!!!!!!!!!!!!!! И дальщё......