Предновогодье
1.
Затишье, сон, предновогодье
дверей полуоткрытых, полу-
оставленных скрывать угодья
роскошной ели, в ряд, до полу
свисающих кистей ламетты
и шариков до хруста хрупких.
Войти и узнавать приметы
влюбленности по стуку кружки
о край стола, не оглядевшись
в мельканье пышного застолья,
и только после вспомнить, где же с
желаньями листок, а толку?
Банальные соблазны детства,
часов чеканная соната.
Сквозь тишь - нетронутое девство
мелодии, сквозь сон сомнамбул
и памяти, сквозь дверь прихожей
тихонько выскользнуть из спальни.
И ничего не помнить больше,
и видеть снег, и дуть на пальцы.
2.
Стук желаний о подоконник,
за ночь - столько желанной пыли.
Белый ангел тебя догонит,
пробираясь меж снов-извилин
к устью памяти. В это море
возвращаются тайно, редко,
чтоб доверить уснувшей мойре
белых ниток клубок, орешков
горсть с лица новогодней елки -
мушек, родинок. Скромный пирсинг
Рождества предстает нам колким
ожиданьем, как снег на пирсе,
речь вполголоса - Бог простужен,-
сразу столько - пурги и вьюги.
Расскажи, пожалуйста, ту же
сказку, что в декабре, в июне:
поступь легких белесых пятен
в тополиных чертогах улиц.
На мгновенье вернуться вспять, но
убедиться, что все уснули.
23-24. 12. 02
Моему Щелкунчику
День ускользает из пальцев дождем за оконной
тьмою. В столовой завесили плотные ставни,
свечи зажгли. Оловянных гусаров - по коням,
в ночь им скакать, сражаться во вражеском стане.
Стопка ликера для гостя, а детям - орехи,
Plaetzchen*, конфеты и полный графин лимонада.
Снега бы, - просим. Но дождь обнажает прорехи
голой земли бессердечно и нежно. Не надо
этих красивых игрушек, расплакаться впору.
Милый Щелкунчик, зачем ты меня утешаешь?
Елка наряжена, как королевна, нет спору,
звонко, волшебно мерцает в ветвях ее шарик,
а под ветвями подобье рождественских ясель,
где пастухам и их овцам является ангел -
мастерской, доброй рукой обработанный ясень.
Рядом, под елкой, смотри - настоящие санки.
Снега бы только. И мчаться на санках под пенье
сердце саднящих и тешащих слух колокольцев.
Знаю сама, я измучила вас нетерпеньем,
что мне поделать, раз нежность под сердцем так колется,
праздничной ели под стать? Лучше смейся и щелкай
крепкие шарики бед, лучше детям в ладони
сыпь сердцевинки побед, под разряженной елкой
смейся и плачь, мой Щелкунчик, мой милый Адонис.
Нежной глазурью печаль застывает на сердце.
как монотонно мышиное бдение будней...
Впрочем, не слушай меня, уведи меня сказочной дверцей
в детские сны - до рассвета, а там - будь, что будет.
*Plaetzchen - немецкое рождественское печенье.
29-30. 12. 02
Построждественское
Мое простуженное чудо,
на ладан дышащий сочельник,
в ладони холода ночуя,
в мелодии виолончельной
или в старинном волхвованье
над горсткой слов, над кучкой пепла,
раствором хвойной соли - в ванне,
из пряных ароматов слеплен,
войди на цыпочках, доверься
курантов звонкому паденью,
разбейся сумрачным довеском
к дарам, которые поделят
не верящие в свет в пещере
и ждущие в потемках - чуда.
Упорным прищуром прощенья
я в лица всматриваться буду
сквозь запыленное пургою
окно троллейбуса, сквозь зимний
пейзаж, я, что-то дорогое
зажавшая в руке. "Прости мне."
10. 01. 03
Снег
Ввечеру этот город заливается колоколами,
звон - от храма к храму. Началась вечерняя месса.
Задыхается эхом пространство, как собака-лунатик - лаем,
возвращается в отзвуке. Не находит себе места.
Это я по-прежнему жду. Это снег ложится на крыши,
тротуары, улицы. На кусты, деревья, ресницы.
Это ты - умеющий слушать, но увы, не могущий слышать,
без меня - потерявшей облик, но еще умеющей сниться.
Чечевичной крупою пытались Гензель и Гретель
проложить себе путь, как надежду вернуться к дому,
где никто не встретит - и лучше б никто не встретил.
Но никто не знает, в какой заколдованный лес идем мы,
и никто не подскажет. И снег заметает память
чечевичных зерен на свежем вчерашнем срезе.
В зачарованный омут откровенья прошлого канут,
в мелкой крупке утонут. Станут тканью вещей. Грезим?
Колокольным дыханием нас оплетает город,
вызывает из морока, тонкой ведет тропинкой.
Вот окно, где я жду. Вот окно, где ты спишь. Скоро
мы на просеку выйдем - только не торопи. Как
приглушенно и вязко отзывается чья-то память,
вдалеке, за заснеженной явью глухого хора...
Ничего, что я буду, прижавшись к тебе, плакать?
Холодеющий отзвук. Засыпающий снег. Скоро...
03. 02. 03
Девочка со спичками
На ладонь падают,
тихие, колючие -
звезды или снежинки?
загадывать ли желание?
Девочка со спичками, я играю в иллюзии,
прикасаюсь к несбыточному в самом дальнем чулане
памяти, сна, фантазии,
боли, воображения.
Я захожу в кафе, чтоб хоть чуть-чуть погреться.
Мне снилось, я здесь пила
с тобой напиток Бранжены.
Мы заказали пирожное,
на блюде подали - сердце.
Тмин, кардамон, корица,
пряная тяжесть запахов,
в горле от них - слаще,
но дайте хоть хлеба корочку!
Мне говорят: завтра
солнце взойдет с запада.
Я киваю: я слышала.
Выйти. Присесть на корточки
возле, смотреть в витрину,
в гадательный мир стеклянный,
волшебный и недоступный,
нездешним светом подсвеченный -
еще одна чудо-иллюзия,
доступная только взгляду:
поднимешь глаза - все спрячется
под синий колокол вечера.
И снова иду по улицам,
мне снег - на лицо и нА руки,
предпразничный свет надежды -
лишь эхо сонного города.
С базара несут гусей,
на кухнях пекут яблоки,
с лотков продают печенье,
а мне - умирать от голода.
27-29. 11. 03
Гретель
Гретель твоя не спит. Целую ночь прядет.
Стукнет веретено или в окошко стукнет -
встанет, посмотрит: вдруг? Но никто не придет.
Тоненьким леденцом светятся окна кухни,
снег чуть слышно скрипит, падая за окном,
он на неверный след новым покровом ляжет.
Гретель считает дни, думая об одном,
точно это мотки тонкой, шелковой пряжи,
точно в ее руках вьется живая нить -
голосом ли твоим, певчей ли белой вьюгой...
Пробует до зари утреню прозвонить
или веретено, точно дитя, баюкать.
Тихо как. Никого. Это старушка-дверь
с нею вместе поет - скрип несмазанных петель.
Шепотом. В голос. Молча. Жизнь разделив на две
звонкие половинки имени - их и петь ей.
Бодрствовать и терпеть. Ждать тебя до утра
и говорить с тобой, и говорить: "Взгляни, как
в тусклом моем окне заполыхал витраж
радугою цветных, взятых на вечность, ниток,
как я, держась за них, как за последний мост,
вдохом войду к тебе - тяжбой моих вигилий,
эхом моих молитв. Путь к тебе прям и прост,
даже прямей тропы к дальней твоей могиле."
Держится за моток, чувствуя легкий вес
воздуха бытия, муки невнятной, давней.
Так и сидит она, с верой в тайную весть
вслушиваясь в тишину, не закрывает ставни.
13. 03. 04