|
|
||
Шаг за шагом - к прогрессу и самоуничтожению. А может, хватит экспериментов над собой? "Нет, нет! Что вы? Без прогресса жизнь замрет и погибнет еще раньше!" |
IВ доме банкира Мотыльковского стояла тишина. Было слышно, как колотилась об потолок шальная бабочка, залетевшая невесть откуда. Роняя с ажурных крыльев пыльцу, она постепенно выбивалась из сил. Если не смотреть вверх, то по звуку казалось, будто на пол капает вода. Плотно зашторенные окна не пропускали в комнату солнечный свет, и спальня нежилась в сумраке. Ближе к полудню Анастасия Филипповна проснулась. Не открывая глаз, прислушалась к агонии насекомого, затем — к про-цессам внутри своего организма. Распирало живот и тошнило. «Неужели отравилась? Или простыла, купаясь в пруду? Интересно, может ли мутить от простуды?» — не найдя ответа, барыня позвонила в колокольчик, висевший над кроватью, и изобразила предсмертные муки. — Аглашка, сбегай за доктором, худо мне! Да поторапливайся, не ровен час, помру! Губастая девка задрала подол сарафана и кинулась исполнять указание. В ожидании доктора барыня пробовала отвлечься чтением «Картин супружеской любви» Венетта, но омерзительный комок подкатывал к горлу и не позволял сосредоточиться на сюжете. Мысли перескакивали с описания литературных персонажей на бурю в животе. Послышались торопливые шаги. Дверь в спальню распахнулась, и на пороге появилась запыхавшаяся служанка. Она утерла нос и доложила: — Лекарь прибыл! Изволите пригласить? — Приглашай, дура! Могла бы и не спрашивать! — Мотыльковская картинно развалилась на кровати, по шелковой подушке рассыпалась копна соломенных волос. Взору Лукьяна Спиридоновича Говядина, известного всей округе медицинского светила, предстала изможденная страданиями женщина. Она прерывисто дышала, прикрыв глаза рукой. Из золоченой клетки ей сострадала канарейка. Говядин уселся на кровать и достал из саквояжа стетоскоп. — Надобно мне вас послушать. Сердце, легкие... — Извольте! — сказала барыня и откинула одеяло. Обнаженное тело с двумя упругими, колыхающимися от дыхания холмами привело доктора в состояние экстаза. Приоткрыв рот, он заворожено смотрел на грудь молодой женщины. В его плешивой голове бегали сумбурно-похотливые мысли, выбивающие из профессиональной колеи. Руки Говядина дрожали, будто накануне он изрядно выпил, а опохмелиться не успел. Не справившись с волнением, он приставил деревянный раструб чуть выше соска и напряг слух. Подозрительных шумов не наблюдалось. — Разрешите, я животик потрогаю. Возможно, это подскажет причину недуга. — Трогайте, доктор! Я вам полностью доверяю. — Мотыльковская опустила одеяло ниже, оголив пупок. Говядин еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Еще!»; коснулся тела захворавшей женщины и с воодушевлением предложил: — Голубушка, давайте клизму сделаем! — Как вам не стыдно?! Я замужем! Что люди подумают?! — Барыня натянула одеяло до подбородка. — Кровь пустите, должно помочь. Это всем помогает! — Сдается мне, что вы... — договорить он не успел. Влетел растрепанный супруг и чуть не свалил Говядина с ног. Мотыльковский театрально опустился перед умирающей женой на колено и стал целовать ее руку. Холеный, в отлично пошитом костюме любимец судьбы, для которого не имелось преград, вызывал искреннюю жалость. — Милая, что с тобой? Доктор, можно ли ее спасти? Ах, я этого не переживу... — в его голосе слышалось что-то бабское. Петр Иванович с трудом сдерживал рыдания и кусал губы. — Успокойтесь, не все так страшно. Позвольте вас на пару минут! — Лукьян Спиридонович вывел его в гостиную. — Кажется, вы скоро станете папашей! Глаза банкира округлились и полезли на лоб, на смену душевным мукам пришла агрессия. Он схватил Говядина за грудки. — Это исключено! Я... — Мотыльковский опомнился и отпустил лацканы докторского сюртука. Смущение изменило его лицо: подбородок дрогнул, глаза стыдливо уставились в пол. Скомкано объяснив невозможность этого, обманутый супруг достал из кармана пухлое портмоне. — Прошу вас, чтобы об этом никто не знал! И еще, проследите, как будет протекать беременность. Я в долгу не останусь! Говядин поселился в доме банкира. Он внимательно наблюдал за самочувствием будущей матери, давал какие-то советы и иногда, дабы не терять профессиональные навыки, выбирался в город к постоянным клиентам. К всеобщему удивлению, Анастасия Филипповна очень быстро округлилась. В дождливый вечер, когда домочадцы меньше всего ожидали сюрпризов, она схватилась за живот и повалилась на кровать. — Сейчас рожу! Не могу больше! А-а-а! Говядин выпроводил побледневшего Мотыльковского в другую комнату и по-хозяйски распорядился: — Аглашка, нагрей воды! Захвати кувшин, таз и полотенце. Шевелись, дурында. Чего рот раззявила?! Беспардонно задрав на роженице платье, он приказал согнуть в коленях ноги. То, что Говядин увидел, ввергло его в шок — из жены банкира пошла икра! Доктор еле успел подставить таз, который наполнился зернистой кашей. — Уф, полегчало! — выдохнула барыня. — Ну, кто там: мальчик или девочка? Доктор вытер лоб полотенцем и опустился в кресло. Безумными глазами он неотрывно смотрели на тазик с икрой. В комнату ворвался банкир и остановился в замешательстве. — Вот, любуйтесь! Можете засолить, можете в пруд вылить. На ваше усмотрение, а я умываю руки! — Говядин снял халат и стал запихивать его в саквояж. — Господи, какой случится конфуз, если обо всем узнает общественность! Объясните же мне, черт побери, что все это значит? И, пожалуйста, никому ни слова! — Петр Иванович протянул Говядину несколько купюр. — Не волнуйтесь. Разглашение врачебной тайны карается законом! Все останется между нами! — Доктор спрятал деньги в карман. — Видимо, когда ваша благоверная купалась в пруду, то какой-нибудь карась или окунь пустил молоки. Чудесным образом они попали в ее организм, и произошло оплодотворение! Других объяснений я не нахожу. Петр Иванович проводил доктора и долго ходил из угла в угол, что-то бубнил под нос, а затем, не сдерживая эмоций, обратился к портретам давно почивших родственников: — Вы только посмотрите, люди добрые! — Его ноздри раздувались, как у загнанной лошади. — Она мне с карасем изменила и в подоле принесла! Нет, чтобы от благородной рыбины зачать, от осетра, например. Было бы не так обидно! Что мне теперь с ее выводком делать? Аглашка, корова неповоротливая, засоли икру, — гостям скормим. Не пропадать же добру! Непредсказуемой для Мотыльковского была реакция супруги. Не видя за собой вины, она пала на колени и забилась в истерике. — Ах, Петр, побойся Бога, это же дети мои! Неужели ты их уморишь ради чревоугодия? Не позволю, Ирод, не позволю! — обхватив его за ноги, она голосила: — И меня засоли вместе с ними! Засоли и скорми дружкам ненасытным! Вид ошалевшей жены взбесил банкира. Он плюнул на пол. — Черт с ними, пусть живут! Аглашка, возьми бричку, отвези икру в усадьбу и вывали в пруд. Барыня будет ребятню свою на удочку в следующем годе отлавливать! Да язык свой прикуси. Ночью Мотыльковский долго не мог уснуть. Мысли о том, что в пруду будут плавать выблядки, зачатые от карася, приводили в бешенство: «Вдруг они научатся говорить? Поймает какой-нибудь крестьянин рыбешку, а она заявит: «Отпусти, сукин сын, я барское дитя!» — стыда не оберешься! Представляю, какие разговоры пойдут! Хоть на край света беги!» Втайне от жены он посетил усадьбу и приказал мужикам выловить из пруда всю рыбу. Синим, пропитанным влагой утром в город вкатилась громыхающая повозка. С нее свисал громадный рыбий хвост. Он волокся по мостовой и оставлял широкую склизкую полосу. Редкие прохожие с удивлением смотрели на рыбину. Какой-то оборотливый трактирщик подбирал чешуйки размером с блюдце, рассчитывая использовать их в качестве тарелок. Телега медленно вкатилась во двор Мотыльковских. Разбуженный шумом банкир нехотя поднялся с кровати и вышел на крыльцо. Гигантский карась нагло взирал на него стекленеющим глазом. Мотыльковский вернулся в дом и сдернул со стены шпагу. Ярость переполняла его. — Попался, кобелина! — сказал он и ткнул рыбину в брюхо. Удовлетворенный возмездием Петр Иванович свысока посмотрел на умирающего любовника жены. Тот раскрыл беззубый рот, глотнул воздуха и околел. — Как я его, а?! — обратился Мотыльковский к кучеру. Мужик сдернул картуз и трижды перекрестился. — Вывези это чудовище за город и скорми собакам, — распорядился банкир. — Надеюсь, все выловили? — Кажись, все. Может, какой малек и остался, трудно сказать! В дождях и листопаде промелькнула осень, ее сменила морозная, снежная зима. Мотыльковский с головой погрузился в работу и совсем забыл об инциденте. Он по-прежнему баловал супругу вниманием и регулярно выводил в свет. Никто в городе не догадывался, какой грех взял на душу банкир, избавляясь от наследников. Весной Петр Иванович вывез жену в родовое имение. Пока он осматривал комнаты, ощупывал мебель и давал указания прислуге, Анастасия Филипповна бродила по двору, с любопытством заглядывая в сараюшки. Во время обеда Мотыльковский задумался, отложил в сторону нож и вилку и строго посмотрел на жену. — Чтобы к пруду и близко не подходила! Играй на фортепьяно или книги читай! Я постараюсь регулярно тебя навещать. Сама понимаешь — дела. Может, гостей пригласить? Будете коротать время в беседах, играх... — Не стоит, милый. Хочу отдохнуть от всех! — Барыня поднялась из-за стола. — Пойду, прилягу — утомилась в дороге. Груженный гостинцами и всякой ерундой Петр Иванович приехал в усадьбу. Он представлял, как соскучившаяся жена бросится на грудь, будет целовать его в глаза и губы. А он, скрывая радость встречи, скажет: «Ну, будет, будет, солнышко!» — и нежно потреплет ее по щеке. Солнечные фантазии банкира погасила Аглашка. Опустив голову, она пробубнила: — Барыне дурно. Дохтура надо из города везти! — Что опять приключилось? — Бросив коробки, Мотыльковский влетел на крыльцо. — Снова в пруду купалась? — Нет! Барыня в курятник заглянула, а там петух, — опустив ресницы, девка залилась румянцем. Холодный пот выступил на челе банкира. По-мужицки утерев его рукавом, он зашел в дом и сурово глянул на вышедшую к нему супругу. Ее бледное лицо обрамляли рюшки белоснежного чепчика. Петр Иванович хотел как можно спокойнее спросить: «Доколе, сударыня, будет продолжаться грехопадение?» — но вышло иначе. Сжав кулаки, он запыхтел, задыхаясь от гнева. — Анастасия Филипповна, у меня нет ни малейшего желания продолжать с вами совместное проживание. Вы мою репутацию с грязью смешиваете! Скоро не останется твари, с которой бы вы не согрешили! — Петр Иванович вскинул подбородок. — Я сниму вам квартиру, оставлю прислугу и обязуюсь выделять сумму, в пределах разумного. Но с одним условием — чтобы вашей ноги не было в моем доме. Мотыльковский развернулся и покинул усадьбу. Тем же вечером беременную навестил Говядин. — Хорошо, что не в Африке живем, — как бы невзначай обронил он. — Там страусы бегают. А у них яйца — не разродишься! Доктор осмотрел барыню и сделал аборт. Будучи человеком обязательным, слово Мотыльковский сдержал. Ближе к осени взбудораженная и униженная своим новым положением Анастасия Филипповна вернулась в город и поселилась в небольшой квартире с видом на центральную улицу. В свет она выходить перестала, вела замкнутый образ жизни и целыми днями читала бульварные романы. Когда чтение утомляло, она «грызла» Аглашку, находя в ней массу недостатков. IIСентябрь начался с дождей. Они не просто моросили, а шли сплошным потоком, предрекая очередной всемирный потоп. Дома-ковчеги готовились в любую минуту сорваться с фундамента и пуститься в плавание по залитой водой брусчатке. К середине месяца небо прояснилось, а остывающие солнечные лучи подарили чудесное бабье лето. Шелковая тенета парила в кристально-чистом воздухе и беспардонно липла к физиономиям прохожих. Эскадры мертвой листвы бороздили многочисленные лужи. Вступив в неравную схватку с ветром, они обреченно шли ко дну. Ночи стали тише и холоднее. Забыв тепло человеческих тел, одинокие парковые скамейки жались к плешивым почерневшим кустам. По утрам неведомая сила выдавливала из земли красновато-бурых червей. Сонно ползая по тротуару, они утоляли жажду выпавшей росой. Ближе к октябрю вновь пошли дожди. Они загнали земляных гусениц в покинутые ими могилы и оборвали остатки листвы. Небо помрачнело и затянулось свинцовой фольгой. Неизбежная пора увядания вызывала у Анастасии Филипповны меланхолию. Она подпирала ладошками лицо, безразлично наблюдая в окно за проезжающими внизу экипажами. Невинно пострадавшая из-за капризов судьбы, она старалась все забыть и частенько представляла будущую, наполненную счастьем жизнь, но в последнее время фантазии иссякли. Пытаясь отогреть озябшее воображение, барыня куталась в шаль и разглядывала околевшую между оконными рамами бабочку. «Господи, вот так же уйду, и никто добрым словом не помянет!» — она утирала выступившую слезинку, садилась на диван и начинала вязать. Мотыльковская, словно одержимая безумной идеей, прекращала рукоделие только для того, чтобы перекусить. В середине декабря в ее квартире появился мужчина. Не совсем обычный, но очень любимый и дорогой. Кавалер, в которого она вложила всю душу, важно сидел в старинном кресле, положив на подлокотники руки в лайковых перчатках. Его голову украшал гусарский кивер, торс был затянут в доломан, а ноги плотно облегали чикчиры. Форму Анастасия Филипповна позаимствовала из гардероба покойного деда. «Здравия желаю, ваше высокоблагородие!» — приветствовала гусара Мотыльковская, вернувшись домой с вечернего променада, целовала его в бесчувственные губы и садилась напротив. В компании молчаливого офицера было не так грустно. Барыня делилась с ним мыслями, рассказывала о прочитанных книгах, жаловалась на погоду и бывших знакомых. Как подобает воспитанному человеку, полковник не перебивал даму и никогда не задавал вопросов. Он, не моргая, смотрел на нее и внимательно слушал. Можно сказать: это был идеальный собеседник! Стеклянная поземка наскоками атаковала окоченевший город. Она напоминала вражескую конницу, оккупирующую один район за другим. Воинствующие снежинки яростно кружились в зимнем воздухе, заставляли прикрывать лицо воротником. Анастасия Филипповна забежала в парадную. — Вечер добрый! — поздоровалась она с усатым консьержем в темно-зеленом сюртуке с воротником, обшитым золотым галуном. Тот взял под козырек и поклонился. Барыня взбежала по ступеням и непослушными от холода пальцами крутанула барашек звонка. Дверь открыла служанка в воскресном платье с тяжелым канделябром в руке. — Здравия желаю, господин хороший! — из прихожей крикнула румяная от мороза Мотыльковская. Скинув шубу, она прошла в комнату. — Сидите?! Могли бы и встретить! Праздник нынче! Полковник не шелохнулся. Высокомерный и немногословный он игнорировал любые замечания. Барыня чмокнула его в щеку. — Аглашка, накрывай стол! Служанка спокойно относилась к господской придури, считая: чем бы хозяйка ни тешилась, лишь бы на нее не орала. Аглашка сервировала стол на две персоны и перетащила бравого офицера в гостиную. Усадив его, она удалилась в свою каморку. Украшенная конфетами и яблоками колючая красавица наполняла комнату душистым запахом хвои; таинственно потрескивали свечи, выхватывая из полумрака маловыразительное лицо офицера. Анастасия Филипповна с нескрываемой нежностью глядела на молчаливого ухажера, подливая себе шампанского. — Пригласите барышню на танец! — Она подняла со стула вязаную куклу и прижала к себе. Напевая мотив вальса, Мотыльковская кружилась по комнате. Пузырьки шипучего вина взрывались в голове, туманили рассудок; ноги заплетались. Быстро устав, она прилегла на обитый кожей диван. Продолжать застолье не было желания. Положив с собой «настоящего полковника», женщина задремала. Новогодняя ночь подарила барыне умопомрачительные ласки. Чьи-то руки касались груди, вынуждали стонать и изгибаться; горячие губы целовали щеки, полуоткрытый рот... Мертвая бабочка ожила. Вырвавшись из плена застекленных рам, она непостижимым образом залетела в живот Мотыльковской и исполнила танец любви. Спазмы один за другим бежали по телу разомлевшей женщины. Так хорошо ей не было никогда. Анастасия Филипповна парила в облаках блаженства и не думала возвращаться в осточертевший мир. Среди ночи она проснулась от духоты и поразилась своей наготе: «Может, это был вовсе не сон, а что-то другое, не имеющее объяснения?» Под боком лежал прижатый ею кавалер. Его вечно открытые глаза из перламутровых пуговиц светились счастьем. «Надо же, как опьянела! Ничего не помню!» — она поднялась, перешагнула через валявшееся на полу платье, открыла форточку и снова легла. После праздников в душе Мотыльковской произошел переворот. Она уже не проявляла симпатий к равнодушному кавалеру. Более того, он стал вызывать у нее раздражение. Женщина стянула с его рук перчатки, сдернула с головы кивер и запихала куклу в шкаф. «Настоящий полковник» исчез из ее жизни, оставив после себя приступы мигрени, тошноту и отвращение к нормальной пище. Мотыльковская винила во всем капризную погоду. Кулинарные пристрастия барыни резко изменились, приобретя оттенок сумасбродства. Ей нравилось выдергивать из шали волоски шерсти и смаковать их. Сначала она скатывала их языком в небольшие шарики, а затем глотала и наслаждалась неповторимым вкусом. Скоро от шали остались одни воспоминания, организм же требовал добавки. Незаметно Мотыльковская съела все шерстяные вещи в доме. Ее не останавливал ни запах нафталина, ни ценность лакомого блюда, ни его внешний вид. Когда вязаные изделия закончились, она вспомнила о молчаливом кавалере. Анастасия Филипповна извлекла его из шкафа и аппетитно облизнулась. Вскоре от бывшей любви не осталось и следа. Аглашка полагала, что барыня тронулась умом, но виду не подавала и беспрекословно исполняла ее капризы. Петр Иванович, собравшийся простить супругу, узнал о новой беременности, перестал привозить деньги лично и передавал их с посыльным. IIIПьяный пономарь покосившегося храма вскарабкался на звонницу. Окинув окрестности рассеянным взглядом, он поплевал на мозолистые ладони. Взялся за привязанную к колокольному языку веревку, потянул ее на себя. Потом резче и сильнее. Вязкий и густой, как мед, звон тяжелым потоком обрушился вниз, покатился по булыжным мостовым. Отражаясь от стен домов, вспугнул ворчливых галок, облепивших распятые на небе кресты. Попрошайки неистово закрестились и стали во весь голос требовать подаяния. То ли день был такой никудышный, то ли убогие не вызывали сострадания, но милостыню подавали неохотно. Нищие негодовали. От такой несправедливости солнце закатилось за тучку и бросило тень на цитадель истины. Говядин закатал рукава и уложил беременную на диван. — Тужьтесь, голубушка, тужьтесь! — давал он указания, подкрепляя их витиеватым матом. Ругательства из его уст звучали безобидно, скорее — ласково, как молитва, как заговор против скверны. Анастасия Филипповна напряглась, судорожно вцепилась пальцами в обшивку дивана. Гримаса боли стерла с ее лица привлекательность. Стон роженицы походил на что-то прощальное, как крик журавлей, покидающих облюбованные места. Говядин склонился над будущей мамашей и собрался принять ребенка, но вдруг побелел и отпрянул. Не в силах справиться с потрясением, доктор упал в обморок. Старая акушерка, его помощница, машинально подхватила плод, смахивающий на гигантский кокон, охнула и выронила его из рук. От удара об пол тот треснул. Из образовавшейся щели показались длинные шевелящиеся усики. Размахивая руками, будто желала взлететь, старуха бросилась наутек. Косынка слетела с ее головы и пару секунд парила в воздухе, надеясь, что за ней вернутся. Однако старухе было не до этого. Анастасия Филипповна смекнула, что снова родила нечто особенное. Попытка присесть не увенчалась успехом. Барыня с удив-лением смотрела на многочисленных бабочек, взмывших к потолку и облепивших стены. Аглашка слышала, как хлопнула входная дверь. Предчувствуя недоброе, она бросилась к хозяйской спальне. Оттуда доносились шорохи и мольбы о помощи. Хотелось узнать, что происходит, но страх оказался сильнее. Девка прижалась к косяку и не решалась войти внутрь. Когда все стихло, любопытство взяло вверх. Аглашка заглянула в покои Мотыльковской. Ее взору предстала ужасная картина. Тысячи бабочек пожирали тело хозяйки. На полу лежал Говядин. Плотоядные насекомые не проявляли к нему никакого интереса. По всей вероятности, имел место наследственный каннибализм: самка пожирает самца, после чего ее пожирают только что рожденные дети. Сквозняк потревожил копошащуюся массу. Бабочки устремилась в дверной проем, Аглашка — в бегство. Громко визжа и прикрывая ладонями поседевшие волосы, она выскочила на улицу. Вслед за ней, шурша крыльями: «Прах к праху! Прах к праху...» — неслась темная туча. Кровожадные бестии вырвались наружу и спешили занять места между оконными рамами в соседних домах. Разговоры о случившемся не стихали довольно долго. Ажиотаж к ним подогревал доктор Говядин, бродивший по городу в пенсне без стекол и внимательно разглядывающий беременных женщин. В каждой из них он видел жертву извращенной любви, к каждой из них он относился с презрением и опаской. Как-то он подошел к бабе на сносях и долго пялился на нее. — Поросенка родит! Никак, с кабаном согрешила! — уверенно заявил он окружившим его ротозеям и тут же получил в ухо от будущего отца ребенка. После этого инцидента, дабы не тревожить горожан, Говядина поместили в приют для душевнобольных. Там он занялся углубленным изучением теории Дарвина и пришел к заключению, что в скором будущем, благодаря научным экспериментам, в эволюции человека возможны метаморфозы. Доктора не уделяли его прогнозам внимания, принимая все за бред умалишенного. Аглашка вышла замуж за дворника и наплодила кучу детишек. Семейные заботы так утомили бывшую горничную, что она почувствовала непреодолимую тягу к путешествиям и сбежала с цыганским табором. IVАсфальтовая река втекала в сложенную из массивных булыжников арку. Гонимые ветром фантики-корабли устраивали по ней парусные регаты. Они то замирали, вставая на якорь, то срывались с места, подпрыгивали и кувыркались в воздушных потоках. За их хаотичным движением наблюдала шеренга рябых берез. Остекленевшие глазницы развалившихся вдоль мостовой зданий манили к себе тишину. Она бесстыже заглядывала в окна, оставляя на них влажную пленку испарины. Да и о каком стыде может идти речь? Любопытство не знает границ, и жажда познаний способна оправдать всякий безнравственный поступок. В полуподвальном помещении некогда доходного дома, за рассохшимися, облупленными рамами на матрасе ворочался человек. Он всхрапывал и посвистывал во сне, жевал потрескавшиеся губы. Спящего гражданина звали Нестор Кумов. Имя великого анархиста Нестор получил благодаря умственному недугу отца, который всерьез считал, что оно, это самое имя, поможет отпрыску стать большим человеком. Когда-то давным-давно вместе с Нестором и его папашей под прокуренными сводами проживали: Клеопатра — сестра, покрытая россыпью прыщей вульгарная девица, и два старших брата — Кирилл и Мефодий. В отличие от реформаторов славянской азбуки, чьи имена они носили, читать и писать близнецы не могли, общались посредством нечленораздельного мычания и тумаков. Никто не интересовался ими до тех пор, пока юноши не достигли призывного возраста. Медицинская комиссия с пристрастием осмотрела братьев, желая уличить в симуляции. Кирилл и Мефодий на уловки врачей не поддались и интеллектуальных способностей не проявили. Вместо службы в армии их оформили в психоневрологический диспансер, где они влились в ряды подобных себе эрудитов. Следом за братьями из-под отцовского крыла упорхнула и Клеопатра. Лет в четыр-надцать она испытала безудержное влечение к плотским утехам. Не в силах противостоять соблазну, сестрица пошла по рукам. Куда увела ее греховная страсть, осталось тайной за семью печатями. В доме Клеопатра больше не появлялась. — Такая же шалава, как и мамаша! Гены! Куда от них денешься? — Кумов-старший многозначительно грозил кому-то пальцем и больше о дочери не вспоминал. Мать свою Нестор не помнил, но ее лик на засиженной мухами фотографии, прибитой над столом сапожными гвоздиками, не вызывал у мальчишки симпатий. — Гляди, стерва, как я дитя рощу, — зачастую обращался к ней подвыпивший отец. — Всю душу в него вкладываю! Эмоции папаша не контролировал и часто отрывался на сыне. — Любуйся на матерь свою, паршивец этакий. Наплодила уродов, потаскуха! Чтоб ее вши заели! Нестор выслушивал историю о гулящей родительнице, получал порцию оплеух и мечтал стать сиротой. С младых ногтей он не проявлял ни к чему интереса, на личном примере доказав обоснованность теории Дарвина, гласившей, что homo sapiens произошел от обезьяны. Тяга к знаниям некоторых людей лишает рассудка, Кумов же мог похвастаться слабоумием и без этой тяги. Для освоения общеобразовательных предметов ему требовалось времени в два раза больше, чем обычному ученику. Кое-как он дотянул до пятого класса, бросил учебу и пустился в свободное плавание по океану жизни. Походило оно на сумбурное движение фантиков в подворотне. Днем недоросль собирал бутылки, вечером слушал бред отца, ночью мечтал о всякой чепухе. Однажды солнечным утром папаша в состоянии сильнейшего похмелья принял скользивший по рельсам трамвай за цыганскую кибитку, из которой слышался ехидный смех жены. — Веселишься, матрешка! Ненависть затмила разум дворника. Он бросился с кулаками на трамвай и... подарил сыну жилплощадь и шанс начать самостоятельную жизнь. Нестор уложил похожее на отбивную котлету тело родителя в корыто и захоронил в ближайшей лесопосадке, после чего переосмыслил свою жизнь. Он решил стать светским львом, но, как известно, благим намерениям всегда что-то мешает. Сын горничной и дворника чурался изысканных манер, ставил под сомнение необходимость соблюдения этикета. Более того, он на дух не переносил разговоров об искусстве. Болтовня о культурных ценностях утомляла и ввергала в уныние. По совокупности этих причин, Нестор влился в ряды пролетариата. Но и здесь имелись подводные камни, основным из которых являлся труд. Долго на одном месте Нестор не задерживался — менял профессии с такой же частотой, с какой молодые мамаши меняют подгузники грудничкам. Юный пролетарий копал могилы до тех пор, пока не сообразил, что счастья здесь не нароешь. Бросив грязное дело, он устроился санитаром в больницу. Таская за доходягами урильники, Нестор осознал ошибку и переквалифицировался в ученики ассенизатора. Сколько бы длился карнавал труда — сказать трудно, но как-то ночью внутренний голос подсказал, что неплохо бы продолжить династию дворников. Ослушаться Кумов не решился. Тем временем утро набирало обороты: шуршали метлами коллеги Нестора, хрипло причитало воронье. Потревоженная звуками просыпающегося города тишина оторвалась от окон и воспарила к небу — туда, где бледный полумесяц таял от прикосновения солнечных лучей. Уволенный за пьянство Кумов открыл опухшие от регулярных возлияний веки. Стоило ему зевнуть, как огромная муха, с жужжанием аэроплана нарезавшая по каморке круги, залетела в рот и проворно отложила личинки в дупло гнилого зуба. Нестор щелкнул челюстями, покатал добычу языком и выплюнул на пол. В довершение он с ненавистью раздавил ее пяткой, по цвету и форме не отличимой от сапожного каблука. — Черт бы тебя побрал! Нет, чтобы жареная курица залетела! Поддерживая мысль о жратве, мелодично заурчало брюхо. Нестор взял со стола закопченную кастрюльку и отхлебнул баланду. После завтрака он стал смотреть в расположенное на уровне тротуара окошко. Из него открывался шикарный вид на помойку. Если Нестор замечал, что соседи выбрасывают барахло, то незамедлительно выбегал во двор и забирал отслужившие срок вещи. Из-за пристрастия к коллекционированию его жилище напоминало мусорный бак, только гораздо большего размера. После истории с мухой у Нестора появилось странное шевеление в кишках. Казалось, что внутри ползают шустрые червячки. Движение в кишках сопровождалось тошнотой. Кумов понятия не имел, что такое токсикоз, и списывал все на некачественную водку. К концу месяца его живот раздуло. Пупок вынырнул наружу и походил на кнопку звонка. Вместе с тем изменились требования к пище: хотелось съесть горсть песка, кусок мела или еще какой-нибудь гадости. Кумов боролся с дикими желаниями, но его сила воли была слаба. Он отколупывал от стены кусок штукатурки и смаковал его, как гурман смакует селедку под сахаром. Все это изнуряло. Женщина-терапевт выслушала жалобы Кумова. — Не нравитесь вы мне! — сказала она, осмотрев пациента. — Да и вы — не Василиса Прекрасная! — обиделся он. VСовсем юная медсестра постучала в дверь и вошла в кабинет главного врача. — К нам мужчину доставили. Необычный случай! — прыснула от смеха девушка и отвела глаза. — В природе много странного, милочка. Что там такое? — В кишке гражданина образовалось замкнутое пространство, вроде сумки. Кажется, в нем развивается эмбрион. Представляете себе — беременный мужчина?! — Хм, интересно! Пойдемте, глянем! Пациента уложили на кушетку. — Приспусти-ка трусы, гулена! — приказал доктор и осмотрел пузатого гражданина. — Кесарить придется! Беременность Кумова протекала стремительно. Вскоре его доставили в родильное заведение и приступили к операции. Стоило разрезать живот, как из него выглянул младенец устрашающей внешности. Почесав лапками пучеглазую голову, он вылез полностью и пополз к обезумевшему акушеру. — Чего зенки пялишь? Заштопай человека, а то ноги протянет! Странное существо, замысловато вращая прозрачными крыльями, поднялось в воздух, сделало круг над столом с распоротым родителем и вылетело из операционной. Организм новорожденного быстро выдохся, требуя передышки. Юное создание вцепилось задними конечностями в плафон фонаря, передними же ловко поймало зазевавшуюся стрекозу. Двигая челюстями, оно выплюнуло переломанные крылья насекомого. История необычных родов широко освещалась в прессе. Газеты уверяли, будто Кумов родил ангела. Следовательно, стал Богом! Движимый честолюбием Нестор сфотографировался, отодрал приросшую к стене фотокарточку мамаши и повесил на ее место свою. Кумов находил в своем портрете нечто таинственное, внушающее страх и трепет. «Надо в церковь отнести, пусть прихожане молятся!» — самовлюбленно думал он. Продрогшие липы ежились в рваных, продуваемых ветром сарафанах. Природа хирела. Струи ритуально-поминального дыма из куч сжигаемой листвы возносились к небу. Кумов не любил это время года и без нужды из дома не выходил. Ведя жизнь затворника, он очень удивился стуку в дверь. — Кто там? — спросил он, поддерживая спадающие штаны. Послышался кашель. Осипший голос нахально заявил: — Открывай! Блудный сын явился под крышу дома своего! За дверью на корточках сидела дурно пахнущая тварь, покрытая редкой шерстью. Из-за ее спины виднелись слюдяные крылья. — Осень на дворе, а я не перелетная птица. Перезимовать надобно! — Отстранив Нестора, родная душа вползла в комнату. Забравшись на обеденный стол, она осмотрелась. — Накрывай на стол! Я помои обожаю, с душком! В глазах Нестора потемнело. Зашатался и выскользнул из-под ног пол. Ударившись головой, Кумов потерял сознание. — Какие мы изнеженные! — Существо спрыгнуло со стола и склонилось над лежащим телом. Всю зиму в жилище Кумова стояла тишина. С появлением первых проталин прохожие стали очевидцами необычного зрелища — из подвального помещения выползло жуткое создание. Жмурясь от яркого дневного света, оно потерло лапками выпуклые глазищи и посмотрело вдаль. Крестообразно сложенные на спине крылья зашевелились. Издав звук, отдаленно похожий на жужжание, чудище унеслось в весеннее небо. Вызванный очевидцами наряд милиции проник в каморку, из которой появилась тварь. На куче грязного тряпья валялся обглоданный человеческий скелет. Со стены на блюстителей порядка взирал портрет самодовольного мужчины. Загадочно улыбаясь, он намекал, что останки принадлежат ему. Никаких вещей, принадлежащих странному существу, в помещении обнаружено не было. Милиционеры составили протокол, опечатали дверь и больше к этому делу не возвращались. VIТьма принесла долгожданную прохладу, накрыла проспекты и сморенные зноем подворотни. Разомлевший город дремал, изредка вздрагивая от песен загулявшей молодежи. В распахнутое окно квартиры гробовщика Евлампия Успенского залетал ветерок. Венки, украшавшие стены, ласково шелестели бумажной листвой. Мебель в комнате отсутствовала, если не считать за оную два гроба. Один использовался в качестве кровати, другой — в роли обеденного стола. «Скоро умру, а передать навыки некому! — скорбел Евлампий. — Наследника бы. Да откуда его взять?» Гробовщик открыто презирал слабый пол за меркантильность, за предвзятое отношение к жизни. «Этим бабам постоянно чего-то не хватает. То денег мало, то внимания, а то цивилизованное общество подавай! Видите ли, им нужно блеснуть новой «чешуей» и продемонстрировать свою тупость!» — рассуждал он, лежа в гробу. Но это была лишь отговорка. На самом деле познакомиться с женщиной Евлампию мешала стеснительность: он заикался, а уж в состоянии волнения не мог произнести ни единого слова. Прежде чем вырваться наружу, слова долго висели на кончике языка, затем срывались, застревали между зубов или скатывались в глотку. Евлампий тужился и отхаркивал их. Лицо его багровело. Гробовщик тушевался, махал рукой и прекращал не начавшийся разговор. Логопед посоветовал ему говорить нараспев. Успенский внял рекомендации и общался с клиентами, как дьяк на отпевании. Выходило очень трогательно, число заказов резко возросло. — Ка-а-кой гробик будем за-а-казывать? Про-о-стенький, или с модными рю-ю-шечками? — Он ощупывал глазами комплекцию заказчика и прикидывал в уме, сколько уйдет древесины на изготовление траурной упаковки. Однако стоило ему заговорить на темы, не связанные с профессиональной деятельностью, как вокальные данные давали сбой, и он снова комкал и глотал слова. Благодаря закомплексованности, Евлампий жил один. Зато никто не мешал думать, не доставал пустой болтовней и не клянчил деньги! «Нет ничего неосуществимого! Нужно всего-навсего блеснуть интеллектом, и мечта станет явью», — гробовщик тщательно изучил труды Парацельса и принял решение — самостоятельно, без услуг слабого пола обзавестись ребенком. Он закрылся в туалете с иллюстрациями обнаженных женщин и, вспотев от усердия, добыл нужный для продолжения рода материал. Привыкшие к труду руки великолепно справились с поставленной задачей. Основа была заложена, но возникли другие сложности. Прославленный алхимик рекомендовал держать колбу с семенем в тепле, лучше всего в свежем навозе. Гробовщик не стал выкручивать извилины и решил, что ничего ужасного не произойдет, если необходимое тепло дитя получит из пропитанных отцовской любовью экскрементов. Строго по минутам Евлампий подкармливал наследника бычьей кровью, которую брал на рынке у красномордого, похожего на бандита мясника. На тринадцатой неделе кусок плоти обрел человеческие формы. Спустя полгода — стал капризничать и рваться на свободу. — Тесно, сынок?! Ничего, придумаем что-нибудь! Гробовщик переселил наследника в ванну и назвал Гошей. Гомункул стремительно рос. В годовщину своего появления он кубарем носился по квартире, скакал по гробам и с удовольствием ел сырое мясо, предварительно высосав из него сукровицу. Однажды Гоша подбежал к Евлампию и попросился на ручки. — Иди ко мне, м-м-моя лапочка! — пролепетал растроганный отец, прижал сына к груди и тут же пожалел. Гоша нащупал губами вену на дряблой шее родителя и вонзил в нее молочные, но острые, словно ножи, зубы. Гробовщик пытался оторвать присосавшегося гаденыша, но безрезультатно — тот оказался удивительно силен. Юный вурдалак высасывал из папаши жизнь быстрее помпы. Кровь бурлящим потоком перетекала из Евлампия в продолжателя рода. Утолив голод, гомункул сполз с бездыханного тела и облизнулся. — Даже святые угодники иногда показывают зубы! — оправдался он перед собственной совестью. Ростом с сапог, необычно созданный человечек начал самостоятельную жизнь. Никто из соседей и не догадывался о его существовании — во время прощания с Евлампием Гоша прятался в кладовке. На девятый день после загадочной смерти гробовщика у мусоропровода нашли мертвую старушку. Характерные следы на шее не оставляли сомнений, что несчастная погибла так же, как и гробовщик. От страшной новости дом лихорадило. Жильцы уезжали на дачи или к родственникам. Те, кто не смог переехать, ходили группами, вооружившись осиновыми кольями, оберегами и вычитанными в древних книгах заклинаниями. У кого имелись охотничьи ружья — отливали из серебряных украшений пули. Пока соседи тряслись от страха, возмужавший Гоша подумывал о браке. В доме напротив он приглядел лилипутку, как нельзя лучше подходившая на роль супруги. Успенский-младший часто наблюдал за ней в окно, мечтал о возвышенном и строил грандиозные планы. Капли дождя шрапнелью стучали по асфальту, надували на лужах пузыри и тут же их уничтожали. Двор был безлюден. — Паршивая погодка! — Гомункул слез с подоконника. Загодя купленный папашей костюмчик как влитой облегал нестандартную фигуру Гоши. Никем не замеченный женишок прошмыгнул в подъезд соседнего дома, прижался к замочной скважине ухом и стал слушать, что делается в квартире полюбившейся особы. Убедившись в безопасности, он постучал. Стартовым выстрелом щелкнул замок. Наследник гробовщика вихрем вломился в прихожую и без вступительной речи повалил хозяйку на пол. Непристойные слова, выуженные из отцовского лексикона, бурным потоком хлынули из его глотки. Женщина от такого внимания к себе была морально парализована и сопротивления не оказала. Через три дня ее схоронили. Скончалась она не от экстаза, — предлагая руку и сердце, обольститель не справился с голодом! Усиленные наряды милиции патрулировали опасный район, но безрезультатно. Люди боялись ходить поодиночке, улицы вымерли и поражали пустотой. На детских площадках прописалась тишина, со скамеек исчезли болтливые старухи. В ходе операции «Вурдалак» задержали массу бродяг. Эксперты тщательно их осмотрели и выяснили, что у всех давно сгнили зубы. Сняв на всякий случай отпечатки пальцев, бездомных вывезли за сто первый километр. Приукрашенные жуткими подробностями слухи сеяли панику. Каждый час из громкоговорителей на телеграфных столбах передавалась информация о том, что в городе орудует не изученный наукой зверь, случайно завезенный из-за рубежа с партией говядины. Прекратили работу детские сады, школы и спортивные секции. Следуя мерам безопасности, в городе объявили комендантский час. Еще вчера цветущий и жизнерадостный мегаполис напоминал погост с надгробиями в виде многоэтажных застекленных коробок и широкими, заасфальтированными тропинками. Каждую ночь Гоша устраивал сафари, подкарауливал неосмотрительных граждан и снабжал морги обескровленными трупами. Однажды во время охоты он ящерицей проскользнул вдоль фасада и притаился за кустами. Из-за мусорного бака за ним следило крылатое существо, но Гоша его заметил слишком поздно. Леденящий душу визг сотряс окрестности. В безжизненных окнах вспыхнул свет, за шторами заметались тени. Наряд милиции с фонариками обследовал каждый метр подозрительной территории и обнаружил около помойки два сцепившихся трупа. Один из них очень хорошо подходил на роль упыря. Пучеглазый, с сетчатыми крыльями монстр вызывал ужас и отвращение. Другой был гражданином маленького роста, возможно, инвалидом с детства. Ни имя, ни фамилию погибшего в схватке с вурдалаком мужчины выяснить не удалось. Никто из горожан не признал в нем родственника или знакомого. В милиции решили, что это командировочный или отставший от поезда пассажир. В храме отслужили молебен и похоронили Гошу как героя, ценой собственной жизни избавившего город от напасти. Крылатое чудовище скрупулезно изучили и пришли к выводу, что это плод зоофилии. Кумова-младшего сожгли в котельной, списав на него все нераскрытые преступления. VII— Знаете, вчера перед сном я долго анализировал последние события, поставившие жирный крест на библейской версии происхождения человека. Читая мифы древней Греции, я наткнулся на историю про Минотавра и подумал: а почему бы нам под присмотром научных светил не скрестить человека с животным и не создать универсального бойца? Как вы на это смотрите? Глава государства прохаживался по кабинету. — Дельное предложение! Солдат должен быть сильным, шустрым, выносливым! — Министр обороны встал по стойке смирно. — Собственно, я все уже сказал. Начинайте работать. Привлеките специалистов из Министерства здравоохранения, Академии наук. Пусть проводят эксперименты, скрещивают. Ваша задача — контроль. О результатах доложите лично. — А если не выйдет? — Министр одернул новенький френч. — А если не выйдет, то придется отправить вас на пенсию! Смех главы государства вызвал у маршала озноб. VIIIСолнце, исполняя ежедневный ритуал, обреченно опустилось в колхозный пруд. Ни всплеска, ни шипения от соприкосновения огненного диска с водой не было слышно, лишь пурпурная накипь плыла над полями, растворяясь в фиолетовых сумерках. Силантий Зырянов, скотник колхоза «Большевик», водил по газете пальцем. То и дело спотыкаясь, он вслух читал призыв профессора Павлова к учащейся молодежи: — «Изучите азы науки, прежде чем попытаетесь взойти на ее вершины. Не беритесь за последующее, не усвоив предыдущего. Не пытайтесь прикрыть недостаток знаний хотя бы и самыми смелыми догадками и гипотезами...» Несмазанные петли сладко пропели: «Аллилуйя!» — Кого там несет?! — Клеопатра Зырянова, в девичестве Кумова, перестала лузгать семечки, взяла керосинку и вышла в сени. Зыбкий свет лампы выхватил из тьмы странный силуэт. Перед Клеопатрой стоял полуконь-получеловек. Женщина охнула и попятилась. Ее муж понятия не имел о культуре Эллады, не слышал ни о Гомере, ни о Гесиоде. Даже в похмельных снах он не видел циклопов, грифонов и кентавров. Появление в доме мифического существа вызвало у Силантия сердечные колики. Он схватился за грудь и рухнул с лавки. — Ну, чего струхнули? — сказало чудовище и подошло к развалившемуся на полу хозяину. — Вставай, поди не благородных кровей, чтобы в обмороки падать. Звонкая пощечина привела Силантия в чувство. Он поднялся и спрятался за спину жены. — Т- т- ты кто такой? — запинаясь поинтересовался скотник. — Кто, кто... Конь в пальто! Универсальный солдат, красноармеец Владимир Меринов. Удрал из секретной части. Схорониться мне надо, товарищи. Одолели опытами профессора и вояки, изнурили тренировками. — Выходит, дезертир?! — Силантий осмелел. — Я вот сообщу, куда следует, тогда посмотрим, кто перепугался! — Только попробуй. Я дураком прикинусь. Скажу, ты меня в лесу поймал и силком к себе заволок. Так что, в одной упряжке на Колыму поскачем! — считая тему закрытой, «конь в пальто» обратился к хозяйке: — Ну что, голуба, накрывай на стол! — Господи, у меня и овса-то нет! — запричитала Клеопатра. — Я же русский по крови, а не английский лорд, чтобы овсом питаться. Давайте картошку с салом и водку, если есть! Зырянов решил не обходить овраг, отделявший сельпо от дома, а преодолеть его самым бесхитростным способом. Спуск не представлял сложности — колхозник съехал на заднице по сырому глинистому склону. На дне он вытер о рубаху испачканные руки и свернул «козью ножку». Перекурив, начал восхождение. С полной сумкой продуктов выбраться на поверхность оказалось затруднительно. Башмаки с лысой подошвой совершенно не подходили для подъема по откосу: скользили, не находя опоры. Зырянов быстро выбился из сил, сел на дно оврага и заплакал. Для слез имелись веские основания: мало того что постоялец объедал их, так он, как всякое животное, ходил по избе нагишом. Клеопатра не сводила с него восхищенных глаз. — Не пристало замужней бабе пялиться на постороннего мужика. Тем более, он и мужик-то не совсем нормальный. Вытирая о передник руки, Клеопатра ехидно ответила мужу: — Он хоть и необычный с виду, зато на нем верхом ездить можно. Да и по остальным параметрам он тебя превосходит. Одно слово — жеребец! Взвинченный воспоминаниями скотник выкарабкался из оврага. Придерживая штаны, он что есть мочи бросился к дому, но было поздно — чудо-красноармеец воспользовался его долгим отсутствием и подбил Клеопатру на грех. — Да будет тебе, — успокаивала она Силантия, — Лиля Брик с двумя мужиками крутилась и ничего аморального в этом не находила! Представь, что Володя не Меринов, а Маяковский! Ты же не против того, чтобы спать с любовницей поэта?! — Клеопатра игриво толкнула приунывшего мужа в бок. Силантий покаялся, что отпускал жену в избу-читальню. До него дошло, какую угрозу в себе таит просвещение. С тех пор в доме Зыряновых балом правила любовь. Семейные отношения настолько запутались, что стало непонятно, кто является хозяином, кто — квартирантом. Меринов без утайки сожительствовал с Клеопатрой. Силантий вынужденно перебрался в сени. В гости Зыряновы ходить перестали, да и к себе никого не пускали, ссылаясь на нужду и хвори. По ночам Меринов выходил на променад. Опасаясь, как бы он не ускакал налево, Клеопатра гуляла с ним. Клеопатра скинула башмаки. Ее поразила нездоровая тишина в доме. Допрос мужа, куда делся Меринов, не прояснил ситуацию. — Гон у него сейчас, вот и убежал кобыл обхаживать! Приелась ты ему, разнообразия захотел. А может, цыгане увели! Когда я пришел, его уже не было. Даже записки не оставил, паразит! — Силантий ловко изобразил негодование. Убитая горем женщина притихла на сундуке. Вспоминая яркие эпизоды из жизни с красноармейцем Мериновым, она роняла из глаз крупные слезинки. Утром на улице запиликала гармошка. Послышались веселые песнопения. Клеопатра выбежала из дома и увидела подвыпивших жителей соседнего села. — С праздником, хозяюшка! Сабантуй у нас! — пояснили татары, наливая в кружку самогон. — Выпей с нами и мужа своего позови. Хороший он у тебя человек, не жадный! Клеопатра одним махом опустошила стакан и закусила куском ярко-красного мяса. — Что за мясо? Ни на свинину, ни на говядину не похоже. — Она облизнула жирные пальцы. — Коняшка это! Нам ее уже освежеванную Силантий продал! — Володенька! — охнула баба и схватилась за сердце. IX— Что скажете, товарищ министр? Когда универсальный боец покажет свои недюжинные способности? — осведомился глава государства и бросил взгляд на побледневшего маршала. — Единственный экземпляр воспользовался феноменальными способностями, перемахнул через ограду и скрылся. Выдержав паузу и не слыша разноса, он продолжил: — Меня озарила славная идея. Зачем нам кентавр? Думаю, что эффективность кавалерии не соответствует современным требованиям боевого искусства. Попробуем скрестить человека с кротом! Представляете, как запаникует враг, когда перед его носом из-под земли появятся наши гвардейцы?! — Представляю, у меня отличное воображение. Еще я представляю, как за провал секретной операции, имеющей отношение к обороноспособности страны, вы сядете лет на десять-пятнадцать. XМинул год с того дня, как татары сожрали любовника Клеопатры. Силантий копошился на огороде, его рехнувшаяся супруга сидела на завалинке. Она подурнела и выглядела инфантильной старухой с запутавшимся в редких волосах костяным гребешком. Гофрированное лицо с перекошенным ртом походило на резиновую маску. Равнодушно наблюдая за мужем, Клеопатра достала из выреза платья лепешку груди с растекшимся как сургучная печать соском. Запихала ее в рот голосящего младенца и стала его укачивать. — Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней, — колыбельная прерывалась зевотой, Клеопатра засыпала. Земля на грядке пришла в движение и вскрылась подобно нарыву. Из норы на Зырянова смотрело нечто устрашающее. — Слышишь, дядя, до Германии далеко? Кажется, я сбился с маршрута! — Существо перевело внимание на Клеопатру. — Экий у тебя бутуз розовощекий, хозяюшка!