Аннотация: Ты - калека, который практически ничего не имеет и всего лишился. Но что делать, если хотят отнять последнее, твою мечту?
Наверное, мы все только наблюдатели, свидетели чужой жизни. Одни больше, другие меньше, но все мы только читатели недоступных нам трагедий. Говорят, что даже самый совершенный прибор для измерения тока вносит в свои показания изменения. Таким образом, хотим мы того или нет, но мы никогда не остаемся в стороне от событий, происходящих на наших глазах.
Чего только не лезет в голову, когда так далеко до рассвета.
Окно моей комнаты - это весь мой мир. Завидовать особо нечему, стыдиться тоже, если прикован до конца жизни к инвалидному креслу. Подоконник низкий, со следами ожогов от небрежно потушенных сигарет, справа краска облупилась и из-под нее видны коричневые волокна древесины. Внизу тяжелая чугунная батарея. Зимой она очень горячая и, чтобы видеть весь двор, я должен вплотную прижиматься к ней. Ноги не чувствуют жара, думаю это идет им только на пользу, но, если неосторожно опустить руку, можно обжечься. На форточке до сих пор висит не снятая вовремя бумажная снежинка. Сейчас лето и, опуская ладони на ребра батареи, я ощущаю приятную прохладу. Это развлечения дня, а ведь существуют благословенные ночи, когда я слышу мой дом, слухом блуждая по его коридорам.
Вчера я попытался покрасить подоконник и даже убрал пепельницу, но в последний момент струхнул. Несколько дней жить лишь ушами, нет, этого я не вынесу. Звуки слишком однообразны и я все успел выучить наизусть. Вот стук железа внизу - это сосед-культурист. Слева за стеной кантуют ящики, значит, дети снова шалят. Сверху тупые удары - алкаши отмечают успешно непрожитый день. Иногда злость мучает: они имеют ноги, а так бездарно ими пользуются. Есть еще один звук, не принадлежащий моему окружению - музыка.
Попса несется с противоположной стороны двора, но окно слишком далеко от моего наблюдательного поста и я не могу разглядеть кому принадлежит радиоприемник. По тому, как поздно утром и до самой полуночи он надрывается, можно судить, что его обладатель молод.
Ну вот, от одиночества я начал заговариваться. Ведь я сам не так уж стар. Правда, кого угодно могут состарить горечь и отчаянье. Лучше об этом не думать, а то нападет такая хандра, что петля станет избавлением. Лучше я помечтаю о хозяйке радио.
Это девушка. Она блондинка. Не красавица и это даже к лучшему - совершенство слишком портит характер. Но сразу оговорюсь. Она миловидна, невысока ростом, покладиста. Впрочем, терпение больше к лицу калекам вроде меня, иначе как смириться со своим положением? Итак, она бесшабашна, весела, озорна. В ней есть то, чего так не достает мне. Она кипит энергией и жаждой жизни.
Все, выдохся. Допридумываю после.
Этой ночью музыка вдруг ожила без предупреждения и испуганно смолкла, подарив мне обрывок песни. Почему-то я не смог уснуть до утра и, сидя в кресле-каталке, смотрел на темное окно вдалеке, завешанное наполовину шторами.
Едва рассвело, я застучал по гудящей трубе, вызывая снизу физкультурника. Открыв мускулистому парню дверь и, в душе завидуя его здоровью, попросил бинокль. Как мне понятны его усмешки! Жаль, что моя травма исключала подобные невинные утешения, вполне свойственные определенной категории лиц.
Держа исхудавшими руками громоздкий бинокль, я старательно пытался представить лицо девушки. Ее облик ускользал, таял и, как не старался я сохранить неясный образ, у меня ничего не выходило. Не стерпев, я приложил окуляры к лицу, наведя четкость. Изображение было на расстоянии вытянутой руки и все дрожало, как в жаркий полдень. Шторы за прошедшее время не трогали и они висели как обвисшие в штиль паруса. Разочарованный, в течении дня я несколько раз наводил оптику на темное окно, но никого не увидел.
Сложив руки на подоконнике и уронив голову, я незаметно задремал, проспав до самого вечера. Меня разбудил стук гантелей под полом. Вскинув голову, я увидел светящееся окно. Нетерпеливо вперился биноклем в окно. По задернутым занавескам скользнули смутные тени, непонятные и загадочные. Я не мог отсюда разобрать мужчина это или женщина. Совсем не обязательно, чтобы это была девушка.
Край занавески отодвинули и, облокотившись о подоконник, с сигаретой в пальцах из окна высунулась девушка. Она была совсем не такой, как я представлял ее себе. Единственное в чем я не ошибся, так это ее рост. Она оказалась невысокой, черноволосой, с подвижным нервным лицом.
Из-за угла к ней приник расплывчатый силуэт и она распрямилась. Недокуренная сигарета, описав огненную дугу, канула вниз. Через некоторое время окно погасло и я остался один в сумраке комнаты. Какой же я дурак! Она здорова и у нее уже есть парень, а может, был всегда. Чего я ожидал? Что я могу дать ей взамен?
Тяжело откатившись от подоконника, я включил свет. Освещенная синим, предзакатным небом улица исчезла. На мгновение зеркало отразило меня. Мои выступающие скулы и ключицы, мои беспомощные ноги в выемке кресла-каталки. Это кресло мое проклятие и благо. Я ненавижу его, но не могу без него. Мы привязаны друг к другу, как наркоман привязан к игле и к таящимся внутри видениям.
Страшно хотелось есть, но мне было не до того. Закурив сигарету, я снова приблизился к подоконнику, поставив на него локти. Вот уже практически с того самого момента, как я для себя решил жить, я делал необходимые упражнения для развития бесчувственных конечностей. В ванной натянута сетка. Она обезопасит меня от возможности захлебнуться и утонуть. Сколько предосторожностей и все ради чего? Сегодня я заполню ванну водой и до изнеможения стану сгибать и разгибать негнущиеся суставы. А завтра утром я попробую снова.
Я безнадежен. Я ничего не могу, но мечтаю о девушке и здоровых ногах. Чем они там занимаются? Точно не сказки друг другу читают. Ладно, пора приниматься за дело. Лампа позади бросает на противоположную сторону рассеянный тусклый свет и, едва сигарета вышла за его границы, я не мог проследить ее полета.
Мне и раньше доводилось наблюдать за обитателями двора. Отныне они меня не интересовали.
Довольно скоро я понял, что девушка также одинока, как и я. Нет, безусловно, ко мне тоже ходит народ, у меня даже есть работа по сбору разноцветных орденских планок, вроде тех, что таятся в коробке на антресолях. Но это все не то и она одинока больше меня, потому что не подозревает о своей беде.
Я перенимал ее привычки. Ленивое потягивание поутру, машинальный жест по волосам, по-особому дуть на горячую чашку с чаем. Несколько дней спустя она уселась на подоконник, свесив вниз голую ногу, и я стал жест за жестом повторять ее движения. У меня не было возможности взобраться на окно, но у меня оставались руки и голова. Я ворошил вслед за девушкой прическу, склонял голову набок, оттягивал ворот, курил. Почему-то мне казалось, что это нас сблизило. Жаль, что она не знает об этом.
Она живет на пятом этаже, я на седьмом. Пять минут на спуск, столько же, чтобы подняться к ней. На двор уйдет не меньше трех минут. Ну, пусть пять. Значит, пятнадцать минут. Четверть часа. Она открывает дверь, и... о, черт!
- Привет, я зашел за солью, спичками и керосином, - незаметно для себя я заговорил вслух и голос звучал в тишине дико и хрипло.
Девушка в окне повернула голову вглубь комнаты, очевидно на звук звонка. В то время, как я мечтаю прийти к ней, ее одолевают посетители. Достав откуда-то сбоку пустую банку из-под кофе, она аккуратно затушила окурок и легко спрыгнув на пол, пошла открывать.
Тяжело уронив бинокль, я потянулся к пепельнице за недокуренной сигаретой. Она обычно сжигает все до фильтра. Но она не я, у нас нет ничего общего и я кинул бычок за окно. Не выдержав, снова навел линзы на стену дома.
Они целовались.
Опустив бинокль, постарался вспомнить, как это было у меня. Они на мгновение оторвались и снова припали друг к дружке, но я успел разглядеть лицо пришедшего. Вернее сказать, пришедшей. Не мне судить их, ведь я хуже, чем они. Я вообще ничего не чувствую. Означает ли это, что в тот самый день, когда я увидел ее впервые, она была с подругой?
Через пару дней я выяснил это.
Он и его дружки подстерегли ее внизу. Сейчас она отделалась от них пощечиной, но я видел, что он на этом не захочет останавливаться. Им начало нравиться.
Мне приходилось видеть подобных ему. Они жестоки, им по душе избивать свою жертву, но, как ни странно, вида собственной крови боятся.
В следующий раз он приехал на машине и я уже догадывался, чем все закончится. Мысль пришла озарением и я едва не задохнулся. Я не знал, что мне делать. Можно позвать культуриста, но ведь он не согласится вмешаться. Он столько труда вложил в свое замечательное, здоровое тело, а я предложу послать все насмарку ради девчонки, имени которой не знаю. Его мускулы годятся лишь для подиума и пляжа. Я же, калека, урод, ничего не могу предпринять.
Мне хотелось кричать.
Ее подруга пришла раньше и, натолкнувшись на компанию, побежала прочь под насмешливые крики и улюлюканье. Потом пришла она и все произошло так, как я и предполагал.
Вернулась она поздно. Никто так и не посмел днем вмешаться. Впрочем, вечером тоже. На следующий день это повторилось и она уже была спокойна. Она не звала на помощь. Подруга больше не появлялась.
На третий день я поднял трубку.
Через пару минут его и компанию окружила милиция. Она стояла невдалеке и плакала. Их отпустят через пару часов, а может, и через сутки, если найдут что-либо незаконное, но время у нее есть. Она может собрать вещи и уехать, привести отбойщиков, она может прийти ко мне.
Он вернулся через час и точно знал, кто оклеветал его, потому что направился к входной двери моего подъезда. Она тоже видела это и на мгновение мы встретились глазами. Я сразу дернул колеса кресла, откатившись назад, пусть она не видит, что я ущербен. Зачем мне дешевая слава? Умирать надо безымянным.
Подкатившись к дверям, отпер, оставив щель.
Над моим продавленным диваном висело ружье. Патроны всегда под рукой.
Положив заряженное ружье поперек искалеченных ног, я ждал посреди комнаты.
Они вломились без предупреждения. Они привыкли к чужой беззащитности и сразу застопорились возле порога, когда я приподнял ствол.
- Какого... - начал он, но я взвел курки. - Ты не сможешь.
Я опустил ружье так, что теперь оно было нацелено ему в пах. Иногда я умею быть убедительным. Думаю, мы в полной мере оценили сложившуюся ситуацию. Больше они не надоедали ни ей, ни мне.
У нее все было по-прежнему. Подруга вернулась. Последовала бурная ссора. Похоже, она дала ей деньги, но та ушла. Потом у нее появилась новая, с сиреневыми волосами. Я смеялся целый час, хотя мне было совсем не до смеха.
Идиллия длилась неделю. Новенькая нагрузила сумки ее вещами и скрылась в неизвестном направлении, оставив знакомую плакать в одиночестве.
В одно прекрасное солнечное утро к ней подкатила местная компания "золотой молодежи". Ее угостили вином, а она, дурочка, была рада и такому общению. Они шутили, смеялись, курили "план", потом они захотели пойти к ней. Я видел, как она молча покачала головой. Последовала оплеуха и она повела их к себе. Даже если бы я мог слышать звуки в спальне, они были бы заглушены музыкой радио.
Они не стали ждать восхода и вывалили из подъезда возбужденные, раскрасневшиеся, радостно хохоча полубезумным смехом сытой гиены.
Я должен был помочь ей, но чувствовал, что выдохся еще в прошлый раз. Моя помощь сейчас была как нельзя больше ни к месту. Я калека, я не смогу произвести должного впечатления. Вот если...
Почти с ненавистью я глянул на антресоли. Как назло не ничего под рукой. За освещенным окном ни движения. Правильно, девочка, ничего не предпринимай, ты молодая, глупая, подожди. Так важно знать, что к тебе придет помощь. Ко мне она не пришла и я полз вопреки медицине. В темноте, в неотвратимо холодеющей крови. Я стал калекой, но не умер. Лучше бы я умер! Ведь я тогда не пришел бы тебе на помощь, да.
Схватив пепельницу и рассыпая пепел на груди, я швырнул ею в антресоли. Окружающий мир словно взорвался. Я сам рушу свой устой. Нужная мне коробка упала, звякнув при ударе. Сняв крышку, я достал медали и ордена, надевая на себя. Как ты думаешь, малая, это заставит тебя прислушаться к моим словам? Я еще не знаю, что скажу, но я не дам тебе губить свою молодость. Мне так нужны твои ноги. Твои ноги, моя голова. Мы столько хорошего сделаем с тобой. Если у меня не получится убедить тебя сегодня, завтра я попытаюсь снова.
Лифт полз безбожно медленно. Штурмуя высокие приступки подъезда, я увидел, как она показалась в окне, махнув рукой, и скрылась. Затем свет погас. Доехав до противоположной стороны двора за полторы минуты, личный рекорд, я понял, кому она махала. На асфальте валялись смятые в безобразный мокрый от слез комок деньги. Награды тихо позвякивали на моей впалой груди, когда я со второй попытки влез на порог. За ним еще три ступеньки. Вот я у лифта. Кнопка высоко и я чудом удержался в кресле. Медленный подъем.
Почему двери открыты?
Тем лучше. Мне не придется догадываться, где ее квартира. Только почему там не горит свет? Почему темно? Я так не люблю темноты.
Запах газа. Неприятности наваливались одна по одной. Сам газ на нюх не ощущается, но в него добавляют специальные пахучие добавки, чтобы можно было легко обнаружить утечку. Ударом безжизненных колен, всем весом тела и кресла, я распахнул входные двери. Темный коридор и слепой блик окна прямо передо мной. Ничего не видно, а электричество нельзя трогать, иначе взорвемся. Надо раскрыть окно и выключить газ. Она, наверное, уже успела потерять сознание. Как не хочется умирать именно сейчас! Обе вещи я не смогу осуществить - не хватит скорости. Значит, окно. Все это промелькнуло в моей голове за какую-то секунду, я не имел права медлить.
Чувствуя головокружение, я покатился к окну.
Неожиданно колесо кресла попало в щель. Нетерпеливо дернув обод, с ужасом я ощутил, что медленно заваливаюсь. От падения я выпал и теперь лежал придавленный своим средством передвижения. Все-таки оно решило отомстить мне! Это кресло победило меня и убило ее!
Не бывать этому.
Прикусив от отчаянья губу, я извернулся и, ломая ногти об доски косяка, дотянулся до подлокотника кресла, потащив на себя. Нога застряла в подножке. Рывок и она свободна. Взвалив кресло на себя, я оттолкнул его обеими руками, попав в черное зеркало окна.
Закрыв глаза, я слушал ночь. Этот звон осыпающегося стекла, этот ветерок сквозняка, выдувающего смертоносный газ, эти звуки людей, спешащих нам на помощь.
Я успел наглотаться газа и сердце ныло, отдаваясь в висках. Я забыл нечто важное. Не закрыл газ. Чистый воздух не позволит нам задохнуться. Кресло разбилось от удара - не страшно, можно починить. Верно, вот о чем я забыл. Ноги. Меня придавило и я, освобождаясь, пошевелил одной из них. Наверное, мне не удастся в ближайшее время повторить это, так бывает всегда. Раз мне это удалось, я попробую снова.
На лицо мне упала капля. Еще одна коснулась губ и она оказалась соленой.
Она наклонилась надо мной и плакала. Я ничего не скажу ей про ноги, что у меня есть, есть надежда на будущее, пусть она полюбит меня калекой, а я, в свою очередь, дам ей больше, чем она могла пожелать. Если у меня не получится сейчас, потом я попробую снова.