Аннотация: Американский воин-интернационалист утратил идеалы и приуныл. Смертельное столкновение с потусторонними силами и своевременные магические трансформации возвращают жизни нерв! Предупреждение: насилие есть. Перевод A J James
Слушайте, если читаете - напишите что-нибудь!
Думаю, надо начать историю с того, как я оказался там в тот вечер. Поскольку это объясняет, почему я сумел выжить.
Раньше меня звали Ян Мэттокс. Я родился и вырос в Нью-Йорке. Достаток у моей семьи был немного выше среднего, и дом тоже немного лучше среднего, и от меня конечно ожидали успехов чуть покруче, чем у среднего американца. Мой отец был юристом, впрочем не самым успешным. Мама - программист. У меня было два старших брата и младшая сестра. Я получал хорошие оценки, успешно проходил тесты. Когда я заканчивал школу, у меня уже были планы на пару приличных колледжей. Выбирал между электротехникой и сельскохозяйственной наукой. У меня в голове не было какой-то глобальной цели. И если кто-нибудь спросил, есть ли у меня хоть какие-то поводы для экзистенциальной тревоги, я, может, ответил бы, что моему поколению немного не хватает идеалов. Я вырос в морально неустойчивом мире, и меня ждала взрослая жизнь в морально неустойчивом мире, и как-то все это не давало мне покоя. Вскоре после выпускного мне исполнилось семнадцать. Двадцатого сентября 2001 года у меня начинались занятия в Бостонском университете. Но 11 сентября изменило все планы. Уже на следующий день я записался в армию. Потом перевелся в Рейнджеры. Специальный 75-й взвод Рейнджеров. Дальше - Дельта Форс. А затем, один за другим, три увлекательных восемнадцатимесячных тура по Афганистану.
Отец мой был ирландец, но мать - из Пуэрто-Рико. Так что я был похож на типичного парня со Среднего Востока: черные волосы, карие глаза, смуглая кожа, густая борода. И я был невысок, как и большинство афганцев. Ведь что выдает американца? Их так хорошо кормят в детстве, что практически любой из наших парней в два раза больше местного жителя из местечек типа Афгана. Но я был тощий и ростом всего пять футов и семь дюймов. Благодаря этому удачному сочетанию обстоятельств, я проводил кучу времени в поле, притворяясь афганцем, а потом в нужный момент доставал пушку и стрелял в кого-нибудь с расстояния плевка. На такой дистанции тебя постоянно обрызгивает кровью, ты получаешь пороховые ожоги, ну и заодно прекрасно видишь лица своих жертв. И каждый раз что-то внутри тебя рвется, чтобы никогда уже не срастись вновь. Но я делал это снова и снова, потому что сражался за идеалы.
За три командировки меня семь раз продырявили и двенадцать раз госпитализировали из-за травм, связанных с сильными ушибами и контузиями. И я убил что-то около шестидесяти человек - не считая тех, на кого я навел нашу авиацию или тех, кто оказался на заминированном мною мосту. Я убил порядка шестидесяти человек при помощи стрелкового оружия, ножей или просто голыми руками. Я знаю, это многовато, но ведь Оди Мерфи убил больше двухсот, а Василий Зайцев - триста. Трудно вести точный подсчет. У тебя не всегда есть время на то, чтобы проверить. В общем, я убил где-то шестьдесят. Но ведь Мерфи и Зайцев стреляли только немецких солдат в серой форме, а я - в повстанцев в гражданской одежде, часто в густонаселенных районах. Так что давайте без недомолвок - да, я убил несколько гражданских. Безоружных стариков, женщин, детей. Не специально. Я всегда старался избежать этого, если можно. Но не всегда получалось.
Когда я, в конце концов, вернулся домой, в Штаты, мне было уже насрать.
Назовите это разочарованием. Я поступил на службу, чтобы сражаться на стороне сил абсолютного добра против сил абсолютного зла, потому что именно так ты видишь мир, когда тебе еще нет восемнадцати. Я хотел быть Оди Мерфи - и сражаться с Наци. Освобождать рабов. Хотел дать пинка под зад Талибану и вернуть в Кабул музыку и искусство. Я хотел моральной правоты. А через несколько лет партизанской войны в самых жутких местах страны, которая сумела поставить на колени даже Советский союз, я точно знал: то, что нам говорили по поводу моральной правоты, - что наши враги были ЗЛОМ, а мы ДОБРОМ, - все это полный отстой. Нашими союзниками были подонки, у наших врагов были семьи, которые они любили, и за несколько лет я так до конца и не понял, чего мы пытались добиться там. Я просто отправлялся туда, куда мне говорили, и убивал тех, кто вставал у меня на пути. А потом этого дерьма просто стало через край. Я просто не мог уже делать то, что мне говорили. Ни единого дня больше. Ни одной сраной минуты.
Ну вот я и поехал домой. Уволился, не дожидаясь конца контракта. Мне надо было все хорошенько обдумать. Так что я вернулся в родительский дом в Гарлеме и год просидел у себя в комнате. Когда они уже не могли больше меня терпеть, я собрал свой небогатый гардероб и спальный мешок и моим домом стали улицы Манхеттена. Я ел. Я спал. Я мылся, если была такая возможность. Но в остальном я просто отключился. Обесточился. Думаю, что со стороны я выглядел форменным кататоником, но мой мозг преодолевал миллионы миль в час, по шестнадцать часов в день. Я о всяком думал. Задавал себе вопросы и пытался найти ответы. Это были простые вопросы, которые сложно выразить словами, но если вкратце, я спрашивал себя 'В чем смысл?' Если нет хороших и плохих парней, если никакая благотворительность и никакие жертвы не делают мир лучше, зачем вообще тогда просыпаться по утрам? Я задавал себе этот вопрос каждое утро и думал об этом до тех пор, пока не ложился спать. Все остальное - поддержание жизнедеятельности, дыхание, еда - перешло в разряд необязательных привычек. Я отрастил патлы до лопаток и огромную спутанную бороду. Моя одежда и кожа приобрела неистребимый серый цвет. Было бы преувеличением сказать, что я сошел с ума, но и не стану утверждать, что был в здравом рассудке. Я просто... застрял.
Вот так, психологически, и выглядела та жопа, в которой я оказался в тот вечер, когда Рональд Кеплер решил убить меня.
* * * * *
Это было 16 апреля. Пятница. Было холодно, но на мне был мой старый армейский свитер, а за спиной увесистый рюкзак с пожитками, так что холод ощущали только мои руки и лицо. Я просто шел по аллее в Финансовом районе, просто куда-то шел. Как всегда. Так я зарабатывал на жизнь. Я проходил улицу из конца в конец и, если находил что-то ценное, - продавал нужным людям. Когда живешь на улице, быстро знакомишься с нужными людьми. Если ты не бухаешь, не куришь и тебе не нужно платить за жилье, то такого бизнеса обычно хватает, чтобы прокормиться. Так что я просто шел по аллее сквозь клочья вечернего тумана, мешавшегося с паром из канализации, когда увидел, что ко мне приближается странный человек.
Он реально выглядел как фрик. Мужчина, которому хорошо за тридцать, в коричневом плаще, фетровой шляпе, сером фланелевом костюме с голубым галстуком. Довольно стандартный прикид лет шестьдесят назад, но очень необычно для Манхеттенского Даунтауна в 2010м году. Я отметил это, но не сделал никаких особенных выводов. Когда он подошел ближе, я увидел его улыбку, и это был первый тревожный звоночек. Когда я понял, что он улыбается именно мне, я насторожился, понимая, что сейчас случится что-то плохое. Вообще-то мне было все равно. Не важно было, умру я или буду жить дальше. Но все-таки... Я не был уверен. В жизни не было никакого смысла..., но я не был уверен, что пришла пора свести с нею счеты окончательно. Поэтому я насторожился, просто чтобы быть готовым ко всему.
Когда мы сблизились, он неожиданно протянул руку и коснулся меня. Коснулся моей головы. Он сделал это так буднично, - как будто даже не думал об этом, - что я почти не осознал, что происходит. Я ощутил прикосновение, и уже в следующий миг я бы наверняка отскочил, уклонился или заблокировал его удар, но ... это произошло мгновенно.
Он вырос. Я ощутил импульс, который прошел по моему телу как ударная волна. Все мое тело выгнулось в судороге, хрустнули суставы, и уличные шумы смешались с шумом в голове, а потом он был выше меня, и его рука лежала на моей шее. А потом он наклонился ко мне. И поцеловал.
Внутри, в тюрьме своей головы, я был шокирован, я был напуган до усрачки, я орал, что есть мочи. 'Орал' - это не то слово, чтобы на самом деле описать, что я делал. Я взрывался криком. Одно дело - когда ты испытываешь апатию или потерял интерес к своей жизни. Но совсем другое, когда кто-то вырывает ее у тебя из рук... Весь ужас в том, что я целовал его в ответ. Я приподнялся на цыпочках, обхватил ладонями его щеки и целовал его в ответ. И все было максимально не так, как должно быть. Моя одежда. Мои ощущения. Мне стало холодно, непонятно почему. Потом жарко, непонятно почему. Я дрожал. Я ощущал неутоленное сексуальное желание. Готовность отдаться. Это было мощнейшее физическое ощущение. Я никак не мог контролировать это, но ощущал все сполна.
Я чуть-чуть отстранился от него, только чтобы сказать: - Господи, как хорошо! И мой голос тоже был не таким, как надо. Он неправильно звучал у меня в голове. Слишком гортанный. Слишком высокий. Со странным акцентом... немецким, что ли?
- Скучала по мне? - спросил он.
- Конечно. - ответил я. - Как всегда.
- Пойдем. - он взял меня за руку и мы пошли в том же направлении, а котором он двигался прежде.
Я хотел кричать о помощи. Я хотел остановиться. Я хотел посмотреть под ноги или по сторонам, чтобы понять, что происходит. Все это было невозможно. Мое тело двигалось, но не я двигал его. Я следовал за ним и видел только то, на что устремлялись мои глаза. Я был абсолютно беспомощен. Но при этом чувствовал всё.
Я был женщиной. Или, по крайней мере, у меня были груди. Я чувствовал, как они двигаются при ходьбе, ощущал неприятное давление тугого бюстгальтера, охватывающего грудную клетку. На мне было платье или что-то вроде. Я чувствовал, как оно колышется при каждом шаге. И чулки. И туфли на каблуках, которые сжимали мои пальцы. На мне был шарф и длинное пальто, но ветер все равно забирался под платье. Один раз, перешагивая лужу, мое тело посмотрело под ноги, но все, что я успел заметить - это плащ и смутные очертания женской фигуры под ним.
Мы вышли на широкую улицу, я шел рядом с ним и держал его за руку. Все вокруг выглядело как обычно. Нормальные люди в нормальной одежде. Я видел, как некоторые из них реагируют на нас - на меня или на него или сразу на обоих. Его костюм выделялся очень сильно. Мой наверняка тоже. Но в целом никому не было до нас дела. А мои глаза никак не могли сфокусироваться на действительно важной информации. У меня солдатская привычка сканировать улицу определенным образом. Но сейчас мои глаза обращались на что угодно, кроме важных вещей. Они просто перескакивали с одного малозначимого объекта на другой.
Мы остановились у дверей отеля, затем вошли в холл. Старик за стойкой разглядывал что-то на мониторе своего компьютера. Мой спутник подвел меня к стойке. Администратор медленно перенес фокус внимания с монитора на нас.
- Нам нужна комната. - сказал мой спутник.
- За этим люди и приходят сюда. - ответил клерк. Было видно, что он собирается сказать что-то еще, задать какие-то вопросы... но вместо этого он внезапно улыбнулся, достал откуда-то снизу большой гроссбух, раскрыл его и хлопнул на стойку перед нами.
- Просто распишитесь напротив номера 403. - сказал он. А затем повернулся - и мне показалось, что он достал его прямо из воздуха, - вынул неведомо откуда и протянул нам старинный ключ на толстом кожаном ремешке с оттиснутыми золотом цифрами '403'.
Меня накрыло новой волной паники. Откуда, вашу мать, он вынул этот антикварный ключ?! Разве в гостиницах не принято спрашивать документы?! Разве отели Финансового района настолько бедны, что у них нет электронных ключей?! И какого черта этот парень, похитивший меня, расписывается в древнем журнале? Ведь клерк должен зарегистрировать нас в своем компе! Но ничего из этого не произошло. Старик протянул ключ. Мужчина расписался. Женщина, которая овладела моим телом, посмотрела вниз и увидела, что он оставил запись 'Мистер и миссис Смит' - и я почувствовал, как по губам расползается улыбка.
Потом мы поднялись на четвертый этаж. Шагая через холл, мы держались за руки, как подростки и смеялись. Мы целовались в лифте.
Он открыл дверь 403 номера и придержал ее для меня. В глубине сознания я отчаянно боролся за контроль над телом. Это было все равно как сидеть в машине на пассажирском сиденье с декоративным рулем. Пусть даже ты знаешь, что это не сработает, ты не можешь отказаться от попытки использовать его. Я вошел первым, он следом за мной. Он подошел ко мне, обвил руками, склонился и начал целовать мою шею, одною рукой расстегивая пальто. Другой рукой он ласкал мою грудь. Я почувствовал, как соски твердеют, упираясь в ткань лифчика. Мое тело было в восторге от его прикосновений. Мой ум отчаянно пытался прогрызть себе путь прочь из черепа, сделать ну хоть что-нибудь... Я прильнул спиной к своему спутнику и застонал от удовольствия. Это было самое жуткое переживание в моей жизни, и с каждой секундой оно становилось все ужаснее.
Расстегнув мой плащ, он медленно приподнял подол платья и запустил руку в нижнее белье, продвигаясь вперед, пока пальцы не коснулись моей вагины. Она была горячей, влажной и изнывающей от нетерпения. Думаю, именно в этот момент мое сознание пересекло границу боевого режима.
Не хочу, чтобы это звучало чересчур мистично. Нет, это не состояние тотальной уверенности или типа того. Это что-то такое, когда на войне ты полностью отключаешь контроль и просто делаешь то, что должно быть сделано. Это такая очень полезная техника для моментов, когда надо выстрелить в вооруженную женщину или ребенка с гранатой в руке. Ты перестаешь задавать вопросы. Ты просто функционируешь. Так что я наконец перестал паниковать, но не перестал делать попытки спастись. На каждое действие, которое совершало мое тело, я пытался отвечать противодействием.
Когда он погрузил пальцы в вагину и начал массировать клитор, мое тело накрыло своей рукою его ладонь, направляя ее движения. Но в своем сознании я схватил его руку и, заломив пальцы, оторвал от моего тела. Когда я повернулся, чтобы поцеловать его, то сделал попытку ударить его в нос лбом. Когда он склонился поцеловать мочку моего уха, я попытался разорвать ему горло зубами. Да пускай он в тот момент тоже находился под действием этого жуткого сценария - меня это не волновало. Я должен был остановить неминуемое.
Но нет. Несмотря на все мои попытки, мы по-прежнему стоим в той же комнате, целуя и тиская друг друга. Вот он ногами скидывает с себя ботинки, расстегивает ремень и позволяет брюкам соскользнуть на пол. Его эрегированный член упирается мне в талию сквозь трусы и ткань платья. Я опускаюсь перед ним на колени. Стягиваю с него трусы. Беру его член в свою руку - перед глазами вспыхивает ярко-красный лак для ногтей и зеленая искорка простого кольца с изумрудом - и вот я уже беру это в рот и начинаю сосать. Можете представить себе, что я на самом деле пытаюсь сделать в этот момент.
Но это продолжалось недолго, несколько мгновений спустя он отталкивает меня, подхватывает под локти, валит меня на кровать и начинает стаскивать нижнее белье. Заодно он стаскивает с меня еще и ботинки, а вот чулки остаются на месте - видимо их удерживает пояс. И вот он уже между моих ног, наклоняется поцеловать меня и направляет рукой головку своего члена мне прямо меж половых губ. А затем с наслаждением погружается внутрь и начинает двигаться.
"Verdammte Scheisse!" - шиплю я.
Ничего подобного мне не приходилось испытывать никогда. Мое тело содрогается от удовольствия. В этом положении мне доступно три места на его теле, удар в которые способен убить или сильно покалечить. И я пытаюсь нанести этот удар, но все, что я могу сделать - это думать об этом, пока мое тело обхватывает его ногами, а он комкает мое платье и стаскивает лифчик, начиная лизать мои соски. А затем его рука опускается, вниз, туда, где находится его пенис, и указательный палец присоединяется к нему, проникая в мою вагину, и я теряю концентрацию. Я теряю время. Оргазм накатывает на меня как взрывная волна. Я едва ощущаю, как он содрогается и кончает внутри меня, выстреливая струю теплой вязкой жидкости глубоко внутрь моего тела. Но потом, так же, как это бывает со всеми взрывами на войне, волна спадает и оргазм заканчивается. Далее, хотя в моих ушах все еще стоит звон, а взгляд замутнен и рассеян, я стараюсь подвести итоги и подсчитать потери. Хотя моя боевая задача изменилась: теперь я просто хочу при первой возможности отступить с поля боя.
Он коллапсирует на кровать рядом со мной, и вот мы оба лежим рядом в пост-оргазмическом 'сиянии'. Мое тело с наслаждением потягивается. Он протягивает сигарету и прикуривает ее для меня. Потом мы оба курим. Я никогда не курил раньше, даже на войне. Мне не нравится это ощущение.
- Ты сказал ей? - спрашиваю я.
Он вздыхает. - Нам обязательно говорить об этом сейчас?
- Я уже достаточно ждала. - отвечаю я с ухмылкой. - И сыта твоими обещаниями.
Он встает и начинает одеваться. Я приподнимаюсь на локтях, прячу сиськи в лиф и приспускаю платье - но не до конца. Я чувствую холодную сырость там, где его сперма сочится из моей киски на покрывало.
Я не могу это сделать. - говорит он, прислонившись к комоду.
- Да-да, это будет стоить уйму денег. - отвечаю я. В моем голосе горькое сожаление мешается с едким сарказмом.
- Ты думаешь, мои родители будут счастливы? - спросил я. - Мало того, что ты не еврей. Да ты к тому же еще и гребаный католик, прости Господи.
- Верно. - говорит он. - Ну видишь, все одно к одному.
- Что? - повышаю голос я. - Твоя женушка из хорошей богобоязненной семьи: 'старые деньги', ужасно солидная репутация, и хотя ее папочка подозревает, что ты тыкаешь своей палочкой направо и налево, однако он никак не сможет смириться с фактом, что ты трахаешь еврейку? Не смеши меня!
Он награждает меня тяжелым взглядом и говорит с нажимом: - Лизель! - Я слышу в его голосе предупреждение, но сама Лизель явно не впечатлена.
- Рональд! - отвечает она, передразнивая его тон. Затем снова становится серьезной. - Я хочу, чтобы ты, наконец, решился взять на себя ответственность. Не будь таким... как это у вас говорится? Не будь таким цыплячьим дерьмом!
Рональд смотрит на меня долгим пристальным взглядом, и я вижу, что в его голове копошится какая-то идея, доставляющая ему наслаждение. И пока эта потаенная мысль с ним, этому типу похрен, что говорит ему Лизель, или что она думает о нем. Это какая-то извращенная фантазия, благодаря которой он сегодня проснулся счастливым. И меня - настоящего меня - она очень беспокоит. Почему этот парень сегодня проснулся счастливым. От того, что изменяет жене? От того, что вертит, как хочет, этой бедной женщиной? Что он знает такого, чего не знаю я?
Он принял решение - и оно его явно возбуждает.
- Эй. - говорит он. - Иди ко мне.
- Зачем? - спрашивает мое тело после паузы.
- Я хочу тебе дать кое-что.
Его возбуждение вызывает во мне любопытство. Определенно, Лизель тоже заинтригована. Я встаю с постели, оправляю платье и приближаюсь к нему. Стоя напротив, я понимаю, что без каблуков я ниже его на добрых четыре дюйма. Я смотрю, как он прячет руку за отворотом пальто и достает что-то из внутреннего кармана. Я улыбаюсь в предвкушении сюрприза...
... И вижу нож. Стилет. Мне знакомы клинки этого типа. Это армейский нож для спецопераций. Такой инструмент - или очень похожий - есть в комплекте бойца Дельта Форс.
- Was machst du damit? - растерянно произносит мое тело, но в своих мыслях я яростно пытаюсь рвануться в сторону, чтобы уйти с линии удара, а он в это время хватает меня за плечо и погружает нож в живот по самую рукоять. И я думаю, именно так и закончилась жизнь реальной Лизель. Потому что потом сценарий фильма, в котором я был беспомощным зрителем, кончился, и произошло много событий, явно не предусмотренных сценарием, и они происходили очень быстро.
Я схватил его правую руку - руку с ножом - своей левой рукой и сжал изо всех сил. Час назад таким захватом я мог бы превратить кости его кисти в порошок. Сейчас я сумел просто крепко схватить его. Одновременно правой рукой я сбил его левую, вцепившуюся в мое плечо. Не мешкая ни мгновения, я скользнул вперед, разворачиваясь влево, и правым локтем нанес удар ему в челюсть, вложив в него всю инерцию движения.
Всё было не так. Чувство равновесия, сила мышц, скорость реакции - всё. Этим ударом я должен был отправить его в глубокий нокаут. Вместо этого он просто шатнулся в сторону и отпустил рукоять ножа. Только после этого я выпустил его руку и разорвал дистанцию. Это было хорошо. Большинство людей в подобной ситуации делают ошибку, пытаясь достать нож из раны, но на самом деле, если вас ударили ножом в корпус, лучшее, что вы можете сделать - оставить его там, где он есть. В животе полно важных органов, которые перестают работать, когда ты выпускаешь из них кровь, так что лучше оставить нож на месте - он, по крайней, мере заткнет дыру, которую решил сделать в тебе добрый дядя.
И все-таки. Непросто это - драться, когда из тебя торчит нож. Непросто хотя бы потому, что нельзя дать парню напротив тебя снова схватить его.
Рональд, между тем, уже был готов сделать это. Он отошел от удара и надвигался на меня. Выражение его лица было непередаваемо - странно, что я нашел возможность отметить это в таких условиях. Он был в ярости. Он был возмущен до глубины души - как будто я осмелился отнять у него любимую игрушку. Что-то, принадлежащее ему по праву.
Он рванулся вперед, пытаясь ухватить меня за волосы. Если бы у него получилось, он мог бы просто удерживать меня на расстоянии вытянутой руки и методично забить до смерти. Я отклонился назад, и моя голова оказалась вне зоны досягаемости. В то же время я использовал это движение, чтобы вздернуть ногу и, довернув бедро, на встречном движении впечатать каблук ему прямо в коленную чашечку. Наградой мне стал негромкий хруст и сдавленный крик противника.
Мы оба замерли на секунду. Он не мог поверить в то, что происходит с ним. Я не мог поверить в то, что происходит со мной. Наши глаза встретились. Я сделал глубокий вдох. Он снова двинулся ко мне. Его левая нога подвела его и подвернулась, и он ухватился за кровать, чтобы не упасть.
- ПОМОГИИИИИИИИИИТЕ! - я заорал во всю глотку. - На помощь!!! Изнасилование! Пожар! Позвоните 911! На помощь!!!
В этот момент он, наконец, принял решение убираться отсюда к чертям. Пошатываясь и прихрамывая, он толкнул дверь и вывалился в коридор, отпихнув какого-то типа, маячившего за порогом. Человек удивленно посмотрел вслед Рональду и обернулся ко мне. Я не различил его лица, мне уже становилось трудно дышать. Я упал на колени. Парень застыл на пороге, он, видимо, был в шоке.
- Не надо... - задыхаясь, я прижал руки к животу, бережно обхватив рукоять ножа. - ...Вынимать... нож. - а потом я завалился набок и отрубился.
* * * * *
На минуту я пришел в себя в реанимационной комнате. В горле у меня торчала трубка. Это было адски больно. Люди суетились надо мной, деловито повторяя слова, которые раньше мне приходилось слышать только на поле боя. Столько-то кубиков этого, столько-то граммов того... Боли было с избытком. Я чувствовал онемение и странное давление в области кишечника - ощущения знакомые. Я уже получал достаточно серьезные ранения, когда ты пересекаешь границу между болью и онемением. Кто-то вколол мне обезболивающее. Но горло все равно ужасно саднило. И мне было страшно. Я сжал кулаки. И ногти впились мне в ладони. Кто-то закричал: 'Господи, она очнулась! Сестра! Отключите эту женщину, мать вашу!' Чья-то фигура склонилась надо мной, вводя шприц в катетер, который, по-видимости, торчал из моей руки. Затем все вновь стало далеким-далеким и исчезло.
В следующий раз я очнулся уже в кровати. В комнате было темно, и моя постель была отгорожена белой ширмой. Я огляделся - все мутное, трудно сфокусировать взгляд. На столике рядом со мной стоял бокал со льдом. Я потянулся к нему и замер.
Рука. Моя правая рука. Это была ее правая рука. По-прежнему. Я сражался за свою жизнь в теле женщины. Я получил нож в живот в теле женщины. Мне некогда было думать об этом. Тогда мне достаточно было того, что я снова могу двигаться и снова могу действовать, и не было дела до деталей. А теперь вот... рука. Её рука.
Это было на самом деле. Чужая рука. Я мог двигать ею, я чувствовал её. Но это была не моя рука. Пальцы тоньше, кисть уже и кожа мягче. Не было никаких шрамов. Ну и, конечно, длинные ногти со следами красного лака на них. Я посмотрел на левую руку и увидел простое изумрудное колечко на левом пальце. Золотое, с небольшим округлым камешком. Когда я поднял руку, за ней потащилась трубка капельницы. Я смотрел на руки. Они были очень тонкие, очень бледные. В интимности этого момента было что-то особенно жуткое. В моей кровати было чужое тело и я - внутри. В этом была вся беззащитная и ужасная неприкрытость секса - безо всяких удовольствий, сопровождающих его.
Я скинул с себя одеяло и потянул за край сорочки. Я мог видеть свои бедра и пылающий треугольник рыжих волос между ног. Ужасно бледная кожа - мой живот напоминал озеро парного молока. Я потянул одежду еще выше и увидел конструкцию из пластыря и бинтов поверх дыры в животе. Она была рядом с ребрами, и это объясняло, почему я потерял сознание. Рональд, судя по всему, задел легкое, когда пырнул меня ножом. Я вырубился, потому что начал задыхаться.
Я повел рукой дальше и ощутил груди. Среднего размера. На удивление упругие. Чувствовать их, и чувствовать, что я чувствую их, - это был совершенно сюрреалистический опыт. Но я все еще отчасти испытывал то онемение, которое возникает после серьезной травмы, так что все равно не мог избавиться от ощущения, что стал жертвой тщательно продуманного розыгрыша.
Я заново прокрутил в голове все, что со мной случилось за последний день. Я не мог найти этому никаких внятных объяснений. Но факт налицо - я либо оказался в чужом теле, либо мое собственное тело было трансформировано в тело другого человека. Значит, когда ко мне придут спрашивать, что случилось, мне придется играть роль этой женщины - кем бы она ни была. Раз уж какой-то тип по имени Рональд сперва трахнул меня, а потом попытался убить, - рано или поздно кто-то начнет задавать мне вопросы, чтобы выяснить подробности покушения на убийство. А их неизбежно будут сопровождать вопросы о том, кто же я, черт побери, - и у меня не будет никаких ответов. Я знаю испанский, я могу объясниться на полудюжине афганских племенных диалектов, но я не знаю ни слова по-немецки. Имя этой рыжеволосой германоязычной еврейской женщины было Лизель - и это все козыри, которые оказались у меня на руках.
Вот еще что - похоже, что сценарий убийства был как-то связан с искривлением времени или это было что-то типа мистического повтора событий, произошедших много лет назад. Одежда - моя и Рональда, - и то, как странно повел себя клерк за конторкой отеля, подтверждало эту версию. Потом, нож, который он использовал. Я знал историю этих ножей - в Первую мировую войну такими клинками пользовался британский спецназ. Таким образом, это подтверждало версию, что никакой Лизель в 2010-м году попросту не существует. Нет в современном мире такого человека. Значит ее семья не придет навестить меня. Это неплохо. Но это также означает, что я не смогу выдать себя за Лизель. Я не смогу просто назваться ее именем и ждать, пока кто-то принесет мне ее паспорт или водительскую лицензию.
Но даже сейчас, когда я размышлял о том, что влип по уши, глубоко внутри меня глухо поднималась волна радости. Со мной происходило то, чего не случалось уже восемь с лишним лет. Чудо. Кто-то использовал против меня магию. Кто-то пытался меня убить, после того, как использовал магию. Магия. Волшебные сказки. Добро и зло - после стольких лет серого 'все равно'.
В какой бы жопе я ни оказался, у меня снова появилась причина просыпаться по утрам.
Я мысленно наметил стратегию дальнейших действий, прикрыл глаза и в первый раз за очень долгое время забылся крепким спокойным сном.
* * * * *
Я проснулся на следующее утро, когда сиделка принесла мне завтрак. Это была пожилая женщина в старом больничном комбинезоне. Она улыбнулась и спросила, как я себя чувствую. Я ответил, что тело немного онемело и побаливает живот, но в целом всё хорошо. Она оставила мне тарелку с кукурузными хлопьями, зеленое яблоко и маленький пакет апельсинового сока. Я все съел и выпил. Вкус был такой же, как раньше, хотя рот у меня теперь был совершенно другой.
Доктор пришел через полчаса. Тоже пожилой. Белый дядька далеко за пятьдесят в очках с коротко стрижеными седыми волосами.
- Мисс Крёйцер. - начал он. - Меня зовут доктор Аллен. Sprechen sie
English?
- Я не говорю по-немецки, доктор. - ответил я гортанным девичьим голосом Лизель. - и вы можете называть меня Лизель.
- Я... - он помедлил, обдумывая слова, - Единственный документ, который нашли при вас, был... антикварным. Ну, или это была современная реплика антикварного документа. И он принадлежит женщине германского происхождения по имени Элизабет Ханна Крёйцер. Рождена в Берлине в 1912 году. Американское гражданство с 1927 года. Никаких фото или их аналогов, но рост, вес, цвет глаз и волос совпадают с вашими.
Это подтверждало мои подозрения. Искривление времени было частью этого заклинания - или как назвать то, что со мной проделал Рон?
- Конечно, этот документ - бутафория. - ответил я. - Но тем не менее я Лизель Крёйцер.
- Мисс Крёйцер, вы не возражаете, если я спрошу...
- Что произошло? - подхватил я. - Значит, его еще не поймали?
- Нет. Не поймали.
- Интернет-свидание. - ответил я спокойно. - Это был парень, с которым мы познакомились в Интернете. Вы знаете, мы планировали, что это будет такая ролевая игра. Шпионы во время войны - ну, вы смотрели Касабланку? Я... Я думаю, мне следовало быть осторожнее. Я ведь даже не знаю его настоящего имени.
- Окей, мисс Крёйцер. Там в холле дежурит офицер, который охраняет вас на случай, если тот парень захочет проникнуть сюда. Сегодня к вам еще должны заглянуть детективы - снять показания. Точного времени я, к сожалению, не знаю. Ладно, хватит об этом. Я пришел сюда поговорить о вашем ранении. Вы готовы?
- Да. Конечно.
- Тот, кто напал на вас...
- Рон. - поправил я.
- Да. Так вот, Рон был очень близок к тому, чтобы убить вас. Вам невероятно повезло. Нож коснулся тонкой кишки, проткнул диафрагму и задел одно из легких. Когда вас доставили сюда, нож все еще находился в ране. Если бы его вынули, вы, скорее всего, были бы уже мертвы.
- Ого. - сказал я. - Повезло!
Он пожал плечами, не став развивать тему о том, что в этой ситуации можно назвать удачей: - У подобных ранений есть особенность: они представляют серьезную угрозу для жизни, однако после того, как вас залатали, заживают быстро и без особых последствий. Мы оставим вас в палате интенсивной терапии еще на день или два - просто чтобы убедиться, что в рану не попала инфекция. Однако поврежденные ткани восстановятся быстро. К тому же мы использовали саморастворяющиеся швы. В общем, вы будете в порядке уже через неделю, а через месяц и вовсе забудете про ранение.
- Это приятно слышать! - я на самом деле был впечатлен.
- Вы хотите, чтобы мы вызвали кого-то из родственников?
- Нет. Я живу одна.
- Мисс Крёйцер... - начал он.
- Лизель. - я поспешил перебить его, чувствуя, к чему все идет. - Доктор. Я прошу прощения, но я сейчас чувствую себя очень усталой, к тому же вы говорите, что скоро прибудет полиция. Наверное, мне пока лучше отдохнуть.
Он был недоволен. Ему явно хотелось расспросить меня еще. Но он переборол себя и все-таки кивнул: - Да, конечно.
Он встал, задумчиво посмотрел на план лечения над моей койкой и внес туда какие-то пометки. Потом попрощался и ушел.
Итак, стали ясны параметры миссии. Мне предстоит убраться отсюда до того, как копы в штатском придут допрашивать меня, и для этого надо миновать копа в форме, торчащего в коридоре.
На меня не направлены никакие камеры, судя по всему, палата не просматривается. Я ограничен только капельницей на стойке с колесиками. Что ж. Я осторожно сел в постели. Немного потягивает в животе, но в целом полет нормальный. Потом встал, и, опираясь на стойку капельницы, подкатил ее к ширме. Так, неплохо. Судя по всему, это одиночная палата. Я решительно отдернул ткань ширмы - и это был момент, когда я впервые увидел себя в новом облике. В зеркале над раковиной у противоположной стены комнаты.
Я стал... шокирующее другим. Офигеть каким... женским. К черту остальное, этого было более, чем достаточно.
Примерно пять футов семь дюймов, вьющиеся огненно-рыжие волосы... Эти волосы доминировали надо всей моей внешностью - они были пылающими, неестественно ярко-оранжевыми, как раскаленная медь, а брови и ресницы имели такой же жгучий оттенок. Кожа была матово-белой, а глаза светло-голубыми. Лицо - идеальное немецкое лицо: выраженные скулы, резкие черты, но деликатная линия подбородка. Я выглядел на 20 с небольшим - и ничто во мне не напоминало меня прежнего. От Яна Мэттокса не осталось ни-че-го. Ну разве что по-прежнему одна голова, две руки и две ноги. Все это было так странно, что я мог бы пялиться на свое отражение весь день. Всю неделю. Да хоть месяц. Но у меня не было этого времени.
Я подкатил стойку капельницы к окну и выглянул наружу. Третий этаж, карниза нет. Я повернулся и побрел через комнату в поисках хоть какой-то одежды - но ничего подходящего не было. В пластиковом пакете рядом с уборной, помеченном маркером 'Личные вещи', я нашел туфли, чулки, подвязки и лифчик. Лифчик был из тех старых моделей 1930-х годов, которые, кажется, изготавливали из обивочной ткани и стальной сетки. Вероятно, платье срезали с меня в операционной, а плащ остался на месте преступления. Интересно, а где мой антикварный аусвайс, о котором говорил доктор?
Внезапно дверь открылась, и вошел новый санитар, кативший перед собой тележку с едой. Я оторвался от пакета с остатками одежды и вопросительно посмотрел на него. Он уставился в ответ. Это был мускулистый смуглый мужчина лет за тридцать с волосами цвета 'соль и перец' и солдатской стрижкой. Он выглядел удивленным. Мы глядели друг на друга несколько секунд, пока я, наконец, не решил прервать молчание: - Чем могу помочь?
- Сорри. - ответил он. - Никогда не видел ни одну из вас живой.
В этот момент я понял, что лучшей тактикой будет подождать, пока он подойдет поближе, а затем пробить ему череп тяжелым каблуком одной из туфель, лежавших в пакете. Он насторожился - видимо заметил легкие изменения моей позы - и поднял вверх руки: мол, сдаюсь, не бейте.
- Я не знаю, кто ты. - продолжил он. - Но одно я знаю точно: ты не Лизель Крёйцер.
Я сощурил глаза и решил выждать еще немного.
- Это может звучать странно... даже безумно, но мужчина, который пытался убить тебя, - он убивал Лизель Крёйцер много раз. Я знаю минимум 10 случаев за последние 70 лет. И всегда та же самая женщина, того же возраста, в той же одежде, с той же раной, в комнате какого-то отеля. С промежутком в несколько лет. И часто примерно в то же самое время где-то поблизости исчезал человек, которого не будут особо искать. Обычно какой-то нищий или нелегал. Проститутки. Бродяги. А самую первую Лизель Крёйцер убили в отеле в Кливленде в 1936 году. Я мог бы показать тебе полицейский отчет, но сейчас нужно вытащить тебя отсюда, пока копы не заявились на допрос.
- У меня нет никакой одежды.
Он сдвинул боковую стенку тележки и достал спортивную сумку. - Я читал десять отчетов о твоем вскрытии. Я знаю твои размеры.
- Всё это звучит пи#$ец как стрёмно. - сказал я
- Да, прости. Я сейчас, когда говорил, подумал то же самое.
Он опустил сумку на пол и подтолкнул ко мне носком ботинка. Я подобрал ее, не отрывая от глаз от лже-санитара. Мысль пойти переодеться в уборную я отмел сразу. Мне надо было держать его под контролем.
- Отвернись. - скомандовал я.
Он послушался, хотя явно опасался поворачиваться спиной. Я открыл сумку и заглянул внутрь. Джинсы, нижнее белье, лифчик, пара носков, футболка, пара простых белых кроссовок, серая худи и... очки?
- Мне нужны очки? - удивился я.
- Насколько я знаю, нет. - ответил он, не оборачиваясь. - Это чтобы немного изменить твою внешность. И худи тоже. Эти твои волосы - они слишком выделяются.
Я стащил с себя больничную сорочку и натянул трусы и джинсы. Джинсы были хоть и тесные, но удобные. Я поймал свое отражение в зеркале и не смог удержаться от соблазна поглазеть на рыжую красавицу, позирующую для меня топлесс. Потом я тряхнул головой и вытащил из сумки лифчик.
- Как ты планируешь выбраться из комнаты? - спросил я своего гостя.