* * *


Я ходил по разным дорогам
Босиком,
         в сапогах
               и в валенках.
Вольно шагал в ногу,
Полушубки носил
                и ватники.

Слышал выдохи шуйской гармони,
Влюблялся 
          в шленские шали,
Лесорубов большие ладони
Руку мою пожимали.

Были праздники,
Чаще -
       будни,
Были беды,
Но радости -
            чаще.
Я грустил на застолье буйном,
Веселился
            в безлюдной чаще.

И неслись на гранитные глыбы
Синих волн
             белопенные груды...
Мне везло:
Где б я только ни был -
Всюду жили
             добрые люди.

С ними шёл я 
В туман предрассветный,
Лес валил
И вытаскивал сети.
Эти люди -
           народ незаметный,
Оттого,
         что их больше на свете.



 


До свиданья, мама...
                 С тихим клёкотом
журавли - над зеленью берёз.
Четвёртый день
               промасленные локти
над шпалами качает паровоз.

Дорожные, заученные знаки,
я еду в край,
              где можно подтвердить,
что я мастак не только на бумаге
махать кувалдой 
                и дрова рубить.

Что топором владею и лопатой,
что знаю крепко,
                 что такое пот...
Охваченный невиданным закатом,
влетает поезд
               в солнечный пролёт.
На древнем небе
                 загустела темень,
луна скуластая
                 созрела за стеклом,
и облако,
           как врубелевский демон,
расправило лиловое крыло.

Я утром выйду,
               сяду в мшистом кресле,
из рюкзака достану варенец,
и в честь меня
                восторженную песню
талантливо отщёлкает скворец.

И ястреб проплывёт,
                      крылом разрезав
седую накипь
               облачных громад,
и прогрохочут листовым железом
всю зиму промолчавшие грома.

Не ведая
          про уголовный кодекс,
средь белого,
             средь тихого утра
меня обыщут 
            на большой дороге
бездомные, бродячие ветра.

Ищите!
      Распахну пиджак без страха -
весёлый в жизни выпал мне удел,
ведь кроме сердца да простой рубахи
я никогда богатства не имел.

Вернусь я, мама, -
                    что со мной стрясётся,
вернусь я, мама,
                 заревой порой
чуть погрубевший,
                 чуть пропахший солнцем,
лесной смолой
                и усьманской махрой.

Всё реже вспоминающий,
                       всё реже
ту, от которой
               так сходил с ума...
А в остальном
               останусь парнем прежним,
влюблённым в ветры,
                  грозы
                      и грома,
в людей,
        в цветы,
              в строку стихотворенья,
в кричащие тревожно поезда,
счастливый тем,
                что чуть ли не с рожденья
я только сердца слушался всегда.



ВЕТЕР  С  ЗАПАХОМ  ЛАНДЫША


У меня к дорогам с детства любовь,
Особенно к дальним рейсам:
Лететь среди разнотравных лугов,
На мосту грохотать по рельсам.

За окном то аул, то село, то река.
Я всегда завидовал проводникам.

На разъездах прыгать на рыжий откос,
Покупать чернику на станциях.
Там кого-то встречают, не пряча слёз,
Провожают кого-то с танцами.

На большом перегоне, за узкой рекой
Лесорубам кричать из тамбура.
Заметить цыган и махать рукой
Гадалкам грустного табора.

Паровоз паровозы встречает гудком,
Ночью небо летит над вагонами...
Я стою и беседую с проводником,
Глядя на звёзды зелёные.

О крупной Веге завёл разговор:
"Вдруг там люди живут в созвездиях...".
Он ответил: 
            "А вы, видать, фантазёр,
Мы пока что туда не ездили".

Говорю о земле,
                где берёзам трава
Мочит росами ноги голые...
Он серьёзно заметил:
                     "Сухие дрова",- 
Про сосны, пропахшие смолами.

И, двери закрыв, назвал сквозняком
Ветер с запахом ландыша...

Зачем ты работаешь проводником?
Сторожем шёл бы на кладбище.

Я считаю это большой бедой,
Сколько, люди, потеряно вами:
Закатную Волгу назвать водой,
Корабельную рощу - дровами!


СВАДЬБА


Бубнят старухи бестолковые,
Судачат шёпотом сухим:
"Тот парень, кем была целована,
он мужем станет не твоим".

Но ты не злая 
               и не жалкая,
А лишь красивая
                пришла
В знакомый дом, где свадьба жаркая
Собрала нынче полсела.

Где парни с буйным поведением
Сидят степенно до поры,
Где деды с видом академиков
Красны от водки и жары.

Когда ж гармонь руками верными
Рванул умело гармонист,
Оставив стол,
              ты вышла первая
И кто-то крикнул:
                 "Разойдись!".

Не усидел жених,
                 не выдержал
И чуб отбросил на висок,
Когда ты, в круг широкий выбежав,
Сняла свой шёлковый платок.

И вот плечо плеча касается,
И в такт дрожит рубахи шёлк,
И кто-то вслух шепнул:
                       "Красавица!".
А кто-то слова не нашёл.

Потом тебя опять заставили
Пуститься в дробный перепляс...

А за окном луна растаяла,
Кричали
        "горько" в сотый раз.

И дедам,
         выпившим старательно
За подвиги и за грехи,
Казалось:
          с вышивки на скатерти
Заголосили петухи. 

Заголосили хрипло, тоненько...
А на дворе светлым-светло.
И ты под перебор гармоники
Ушла в дремотное село.

Пришла домой,
             засовом звякнула,
Никто не слышал, не видал,
Как ты, упав в подушки, плакала,
Как шёлковый платок дрожал.


БАЗАРЫ


В тёплую даль
Не летят ещё аисты,
Но платится дань
Дородному августу.

Дань, налитая
Солнцем и ливнями.
Вишни Валдая
С южными сливами.

Анис на славу
Цыгану хитрому
Дарят павы
С картин Архипова.

Девки, видать, с колхоза,
Не с фабрики:
Не отгадать
Где щёки, где яблоки.

Рыбак бережёт
Плащ чёрнолаковый,
Прилавок прожёг
Варёными раками.

Скользкий судак,
Говорят - плохо чистится,
Бывало, суда
Обгонял с судачихою.

Охотник - дик,
Потолкуй - засветится,
Расскажет - ходил
Один на медведицу.

Зверь был упрям - 
Оставил борозду,
Дед спрятал шрам
В ледяную бороду.

Под ней - натюрморт,
Серое с зеленью,
От заячьих морд
Отвернулись селезни.

Масло - пуды,
Похвалишь - недорого.
В кадках - меды,
Сугробы творога.

Томат  краснокож,
Ягоды зрячие,
Крыжовник похож
На глаза кошачьи.

Под тыквой корзина
Прогнулась мостиком,
Тыква - не тыква,
А солнце с хвостиком.

А под капустой
Гнутся прилавки.
Огурчик с хрустом
Весь в бородавках.

Перца  пожар,
Груша - вкусная,
Купил - и жаль
Грушу надкусывать.

Сладкое золото,
Сок помидоровый.
Всё это молодо!
Всё это - здорово!


МУЗЫКА


Зимой в тайге
у толстоногих елей,
морозом раскалённых добела,
в моих руках,
смолой пропахших,
пела,
вгрызаясь в камбий,
         гибкая пила.

Я кочегарил на буксире "Тисса",
бросая в топку черный уголек.
Случалось так,
что отойдя от пирса,
мне шкипер разрешал давать гудок.

Вбегал я
     по надраенному трапу,
и слушала притихшая река:
басил буксир,
как будто бы Шаляпин
на низкой ноте
      в роли Кончака.

Имеет ритмы
     добрая работа,
она звучит
  в полях и городах,
есть музыка 
  в гуденье самолета,
есть музыка в далеких поездах,
когда,
состав грохочет деловито,
из паровозной будки смотрит вниз,
степенный
белозубый композитор,
колесной песни автор - 
машинист.


     *  *  * 

   
Надо мной бродяги облака,
волны разбиваются о камни.
Как давно,
а кажется недавно,
я гостил у Юрхо-рыбака.

Он уходит в море на баркасе,
нехотя беря меня с собой.
Небо
     синим цветом воду красит
и шумит проснувшийся прибой.

Молчалив рыбак и скуп на речи,
Юрхо снисходителен ко мне,
он гребёт уверенно навстречу
синегрудой, пенистой волне.

И когда она его окатит
брызгами солёными в лицо,
у него сорвётся очень кстати
крепкое, ядреное словцо.

Мы идем домой
             под крики чаек,
ставим у забора три весла
и отогреваем бурым чаем
на ветру промерзшие тела.

...Нынче надо мной проходят плавно,
как воспоминанья,
                 облака.
Как давно,
а кажется недавно,
я гостил у Юрхо-рыбака.


* * *


Листья в предутреннем лепете...
Не таясь,
         на виду у земли,
Два свободных,
              два белых лебедя
Величаво в рассвет ушли.

Мы с тобой
Так не схожи с птицами:
В полушалок  пряча лицо,
Скрипнуть  боясь половицами,
Ты выводишь меня на крыльцо.

А деревья
В предутреннем лепете.
Ты мне долго глядишь вослед...

Два свободных,
Два белых лебедя
Величаво ушли в рассвет.


РЫСЬ


Она зевнула жадно
                  пастью красной,
Скосив зрачки 
               на впалые виски.
И бредили 
          лосиным тёплым мясом
Её кривые жёлтые клыки.

Лосёнка я видал - 
                  он солнце нюхал,
Чесал о ствол прорезавшийся рог,
И, как в сосок под материнским брюхом,
Он нежногубой мордой тыкал в мох.

Плечистая лягушка хохотала,
Поднявшись грузно на румяный пень.
На ствол берёзы,
                розовой, как сало,
Легла ультрамариновая тень.

Надев широкополое сомбреро,
Под папоротником скрылся мухомор.
Лесным вином,
             янтарной, липкой серой
И камышовым запахом озёр
Был воздух удивительно пропитан...

Но в небе,
           раскалённом до бела,
Упругий коршун
               вышел на орбиту,
Расправив два коричневых крыла.

И на суку
          под шкурой дикой кошки
Таилась кровожадность,
                       хитрость,
                               ложь...

Я человек беззлобный,
Я немножко
На мать мою характером похож.

Но рысь ещё жива
                  и живы волки,
А им понятен
              лишь язык курка...
И я прижал к щеке
                  приклад двустволки
И выстрелил
В зевающий оскал.


ИВАН  САВРАС


 



  Баллада


          Илье  Сельвинскому

     
                                     
Кубок с мёдом,
В сметане - карась.
Рядом с воеводой -
Князь.

Четыре скомороха
И все схожи.
Шут гороховый
Корчит рожи.

Вина бурные -
Черны, как вар.
Бороды бурые
У бояр.

Воевода желчный
Суров и пьян.
Бермутским жемчугом
Расшит сукман.

-Что-то часто бунты
Поднимает Псков,
Мало будто
Рубил я голов. -

Смурые брови
Сдвинул меж очей:
-Иль во Пскове
Мало палачей?

Так приведите молодца,
Что схвачен вчера...

Монах молится,
Ноздря остра.

Подавил отрыжку
Приказной дурак.
К тюрьме несётся борзо
Стражников косяк.

И встал пред воеводой,
Не пряча глаз,
Крутобородый
Иван Саврас.

Шрамом лоб мечен,
Волос - рус,
Крутые плечи
Широки, как Русь.

В Савраса воевода
Воткнул зрачок:
-Что ж ты пригорюнился,
Кра-моль-ни-чок?

Лихо ты намедни
У княжьего крыльца
Бляхой медной
Угостил стрельца.

Тебя за это гладили
Батоги,
Только злобу в сердце
Не береги.

У тебя, смутьяна,
Редкая стать.
Хочешь
      аль не хочешь
Палачом стать?

Саврас широким ногтем
Погладил ус:
-Я на эту службу
Не гожусь.

Кузнец я смолоду,
Баю напрямик:
Железо,
       а не головы
Рубить привык.

Птахи не обижу,
Нрав не тот.
Кровь увижу -
Бросает в пот.

Разреши помыслить
Не спеша -
Може, возмужает
Моя душа...

Гром гремел над Русью,
Выли вьюги,
Гоготали гуси,
Улетая к югу.

На синих елях
Вил гнездо копец.

В гостевой келье
Стоит кузнец.

Воевода молвит:
-Ну как, мутосвет,
Вопрос мой помнишь,
Готов ли ответ?

Саврас висок курчавый
Хитро поскрёб:
-На память не серчаю,
Даром что холоп.

Не против, коли сужено,
Стать палачом,
Да что-то занедужило
Левое плечо.

Травы пробовал,
Ел печень петуха,
Корни гонобобеля
Готовила сноха.

Да, видно, всё от Бога,
С ним не спорь,
Погоди немного - 
Сгоню хворь...

Гром гремел над Русью,
Выли вьюги,
Гоготали гуси,
Улетая к югу.

А у них под крыльями
Великая текла,
Набатные гудели
Колокола.

Портные,
Пивовары,
Рябые рыбаки
Сбивали на амбарах
Пузатые замки.

В дом врывались ночью,
В сытый храп,
Хохотали, щупая
Боярских баб.

Тревожные гудели
Колокола.
К площади Торговой
Толпа текла.

На дощане еловом,
На свилеватой плахе
Воевода связанный
В порванной рубахе.

-Ай вы, люди псковские! - 
Крикнул цеховой. - 
Кто ему  поможет
Расстаться с головой?

Голоса умолкли,
Тишина вокруг,
На дощан еловый
Кто-то вышел вдруг.

Шрамом лоб мечен,
Волос - рус,
Крутые плечи
Широки, как Русь.

-Помнишь, воевода,
просил о чём?
Нынче я не против
Стать палачом.

Посмотри на небо
В последний раз...

Поплевал в ладони
Иван Саврас.

Возле алой плахи
Стынет голова,
Плывут по небу белые
Острова!





СОРТАВАЛА


Здесь леса стоят в седом тумане
И шумят, как сотни лет назад.
Здесь не раз в охотничьем капкане
Потухали беличьи глаза.

Здесь душе твоей не быть спокойной -
Нараспев, как скальд, поёт метель.
Где-то здесь рыбачил Вайнемейнен
И весной точила слезы ель.

Я дружу с прокуренным карелом
Старым, как карельская тайга,
Так красив он с бородою белой,
Повторившей мягкие снега!

Допоздна сижу в табачной дымке,
Слушая рассказы старика:
О житье-бытье и о поимке
Редкой рыбы, редкого зверька.

Из-за двери выглянет несмело,
Промелькнет, качнув  льняной косой,
Внучка поседевшего карела
С незаметной северной красой.

Тихо.
И сижу я в сказке вроде,
Попивая сказочный чаёк.
И старик из сказки спать уходит,
Выколотив трубку о сапог.

Тишина.
Лишь шарит кот за печью,
Закрывает полночь мне глаза...

Снится дед с его певучей речью
И льняная девичья коса.


* * *


Ну какой из меня охотник...
Взяв ружьишко с прикладом рыжим,
Я в карельской тайге сегодня
Ранним утром иду на лыжах.

Спит земля под седым одеялом,
Ей зелёные сны ещё снятся.
Солнце низко в стволах застряло
И никак не может подняться.

Посветлело в хвойных хоромах,
Тёмный снег становится синим.
До весны от холодной дрёмы
Не проснутся старой осине.

Тишина. Снег прилёг на ветках
Неподвижно, как на картине,
И попались в белую сетку
Багровые гроздья рябины.

Запетляли звериные тропы,
Запетляли тревожным бегом.
Тишина.
Лишь в ладоши хлопни - 
И солнце осыплет снегом.

Деловито, как сельский плотник,
Стукнул дятел дробью знакомой...
Ну какой из меня охотник - 
Скоро полдень, пора и к дому.

Только я не пустым возвращался,
Пусть рюкзак не давил мне в спину,
Посмотрел я, как лес просыпался,
Как зимуют в лесу осины.



ПРИГОРОДНЫЙ  ПОЕЗД


На полке храп со свистом,
Обложки книжек.
Читает дед плечистый
"Падение Парижа".

Стучит по рельсам поезд.
И смотрит сонно,
В уголке пристроясь,
Церковная персона.

В тамбуре цигарку
Крутит проводник,
В тамбуре цыганки 
Хлестки на язык.

Шумно и бурно
Стучат о лавку кости,
Картежники бубны
Зажали в горсти.

Тоска в глазах у тосненских - 
На рынке не везло,
Глядят в окно, где сосенки
Танцуют за стеклом.

От тех зелёных танцев
Всех клонит в сон...
И вдруг на тихой станции
Гармонь вошла в вагон.

У парня зубы - сахар,
Взгляд - хитер,
Квадратным солнцем - бляха,
В улыбке - "Беломор".

Подсел к девчонке с чёлкой,
Заиграл матлёт.
Гусеницей чёрной
Гармонь ползёт.

И сразу полвагона
За душу схватил
Какой-то забубённый
Шальной мотив.

Рука с морской наколкой,
На клавишах - огонь.
Картежники умолкли:
Давай гармонь!

И кто-то крикнул: "Тише!"
Любителям козла,
"Падение Парижа"
Упало со стола.

На верхней полке
Прекратился храп,
Заулыбался попик,
Забыв про божий храм.

А тосненские крали
В крик на весь вагон:
"Мы Тосно прозевали,
Ах, чертова гармонь!".


СВАТЫ


Старик с бородкой, словно ватною.
Старушка с проседью в висках
открыли дверь,
назвались сватами,
икону  поискав в углах.
Хозяйка загремела чашками,
граненый уронив стакан.

Тут сваха,
тихо в руку кашлянув,
толкнула локтем старика.
Тогда старик с лицом апостола
заметил, как бы невзначай,
что, мол, идёт неделя постная
и если пить,
то только чай.

Ну, чай так чай, - 
беседу хитрую
ведут неспешно старики:
что, мол, у плотника Димитрия
вчера подохли гусаки,
что видел дед в сарае филина,
и это предвещает зло,
что больно редко кинофильмами
механик балует село.
Что агрономша диво-женщина,
а председатель нынче хмур...

Сват, в потолке заметив трещину,
сказал:
-Тут нужен штукатур.

И сваха, будто бы нечаянно,
сказала:
-И стена плоха,
видать, что в доме нет хозяина,
пора бы дочке жениха.
И на примете есть, понравится,
собой осанистый, не пьёт,
известно, ваша дочь красавица,
да наш-то тоже не урод.
На случай есть и фотокарточка,
как есть орёл по всем статьям...

Мать, утерев ладони фартучком,
подносит карточку к глазам.
Глядит.
Да как заулыбается:
-Ведь это Петька - комбайнёр,
уж дочка с ним с весны встречается,
у них про свадьбу разговор.
Ах, опоздали вы со сватаньем, - 
смеётся добродушно мать.
В карман старушка снимок спрятала,
молчит, не зная  что сказать.
На угол комнаты сощурилась,
смешно перекрестила рот,
хотя в углу портрет Мичурина
уже висел не первый год.

А дед
с лицом добрей апостола
изрёк:
-Знать, дело решено,
давай уж, хоть неделя постная,
неси-ка с погреба вино!





Шторм на море.
Женщинам ночью не спится,
В удачу рыбацкую
                 каждая верит.

...Раннее утро.
Скорбные лица:
Один человек не вернулся на берег.

Молчали
Прибрежные древние пихты,
Матросы молчали
На черном причале,
Камни молчали,
Ветры притихли,
И только пронзительно чайки кричали...

И долго у мола стояла рыбачка...
А волны
Валы голубые катили,
И ноги лизали её по-собачьи,
Как будто за мужа
Прощенья просили.

 


ХОХОТ


 


Навага с красными боками,
Картофель с мерзлым огурцом,
Блюда с холодными сигами,
Подносы с курным пирогом.

Мои движенья и поступки
Степенны были
И мудры:
Из романтической из трубки
Шли дыма белые шары.
Пусть самый младший из бригады - 
В гостях я всем носы утёр:
С красавицей уселся рядом,
Заправский будто ухажёр.

Я предлагал ей хрен и редьку,
Густой наливки наливал...

Куда-то мимо табуретки
Я сел
И с грохотом упал!

Захохотали лесорубы,
Раскрыв  наперченные рты,
Захохотали плечи, зубы,
Крутые груди, животы.
И мельхиоровую ложку,
В могучий ухватив кулак,
Собрав багровый лоб гармошкой,
Матёрый хохотал рыбак.

А рядом
Шкипер узкоскулый,
Столовый нож в руке держа,
Откинувшись на спинку стула,
В беззвучном хохоте дрожал...

Поднялся с пола я спокойно,
Хоть от стыда горел огнём.
И трубка яблонего корня
Валялась где-то под столом.

Но прежде чем опять садиться, - 
По табуретке постучал,
Взглянул в хохочущие лица
И громче всех
Захохотал!


НА  ПОМИНКАХ


Вдова без слёз,
без причитания
пришла, чтоб все ж хозяйкой быть...

Сперва никто не мог молчания
нарушить или зашутить.

Но кто-то встал и начал с горечью:
-Покойник не любил тоски,
давайте выпьем за Егорыча...

И разогнулись старики,
переглянулись со старухами,
подняли стопки не спеша
и, крякнув, долго сало нюхали,
и кто-то молвил:
-Хороша!

А стопка вроде кружки маленькой,
да в стопке тоже не вода:
огонь прошёл по телу в валенки,
и меньше сделалась беда.

Потом налили всем повторную,
испив за всех мастеровых...

И стало в комнате просторнее,
заговорили о живых.

Сыны про посевную вспомнили,
а деды - 
те про старину,
и стопки крепкие наполнили
за то, что выжили в войну.

Отдельно за победы выпили,
за наши русские штыки.
Потом из трубок пепел выбили,
потом достали табаки.

Уж стали разливать не поровну,
завфермой встал из-за стола:
-Слыхали, наша Никаноровна
сегодня сына родила...

И складку выправил на кителе,
и стопок звякнуло стекло...
-Мы пьем за то,
что новым жителем
опять пополнилось село!


В  ПАРНОЙ


Здесь явно жарче, чем в Сахаре.
Здесь ноги с выпуклыми венами,
здесь, сухо обжигая паром,
свистят отмоченные веники.
По шраму,
по кривому якорю,
по крыльям синего орла
нещадно бьют себя и крякают
багрово-красные тела.
Одни - пониже место заняли,
другие - в потолочном паре...

И вдруг все стихли,
вдруг - все замерли,
когда вошел в парную парень.
С фигурой сильною и статною
стоял он в свете лампы тусклой.
Я раньше думал: только статуям
положены такие мускулы.

Ему бы в руки только палицу
и не бетон, а мрамор под ноги,
как будто бы 
пришел попариться
Геракл, все завершивший подвиги.
Когда ж он, словно ради вызова,
сказал, что здесь собачий холод,
нагнал из печки пара сизого -
всех потянуло ближе к полу!

А он,
воссев на полок узкий
и веник взяв
железной хваткою,
пошел по-нашему,
по-русски
хлестать античные лопатки!


* * *


Два черкеса в шелковых рубахах
будто с неба прыгнули на круг
и о землю
         вдарили папахи,
и колени
         выкинули вдруг.

Засмеялся бубен - 
                 вызов брошен,
засияли карие зрачки,
круг раздался шире,
                   и в ладоши 
хлопнули сухие старики.

Вот танцоры прыгнули, как бесы,
сжав кинжалы в молодых зубах.
Вот на самых цыпочках  черкесы
проплывают в мягких сапогах...

На столе
          дымятся два барана
и столетней давности вино.

Я ногами топаю хмельно,
в такт стучу ножом
                    о край стакана.

Зажигаясь 
          от чужого пляса,
ощущая легкость рук и век,
громче всех выкрикиваю:
                        "Асса!".
Словно я -
           кавказский человек!


  


ВЕТЕР


Бросая в окна дождевые капли,
он ходит
          по притихшему селу.
И, может, он
              в две костяные сабли
согнул рога бодливому козлу.

То сломит сук,
то с ели шишку скинет,
поставит в небе тучу
                     на попа.
И вслед ему
            берёзы,
                    как рабыни,
сгибаются в подобии серпа.

Мы ночь не спим.
Мы слушаем, как ветер
раскачивает сосны за окном,
в трубе зевает
               и на крыше метит
листы железа громким кулаком.

И лишь кузнец
               могучего закваса,
кузнец,
         что в пальцах враз согнёт пятак,
мнёт сталь кувалдой
                     и хохочет басом,
как запорожский репинский казак,
затылком бритым
    придавив ладони,
привыкшие приподымать пуды,
храпит,
       как будто на губной гармони
берёт густые,
  низкие лады.
С него сползает одеяло на пол,
и грудь с курчавым волосом видна...

И вовсе не от ветра,
                     а от храпа
в бараке содрогается стена!



ПРИБЛИЖЕНИЕ  ЗИМЫ


 1.

Дождь моросит,
Как будто бы по крыше
Синицы семенят,
Сойдя с ума.
Дороги и пути - 
                все перепишет,
Всё перепишет набело зима.

И уже разучивают ветры
Певучую февральскую пургу,
Окостенели 
           тоненькие вербы,
И покидают журавли тайгу.

Берёзка машет голыми ветвями,
Всё растеряв -
               и золото,
                      и медь,
Как будто хочет вместе с журавлями
Куда-то в край далёкий улететь.
Но улететь, озябшая, не может,
Клин журавлей -
                  ушёл за облака...
А дождик всё идёт.
Гусиной кожей
Покрылась почерневшая река.


 2.

Утром,
Морозным утром
Ходил по земле стекольщик,
Большой и добрый стекольщик.

Он совершенно бесплатно
Вставлял тончайшие стёкла
В ведра с водой,
И в лужи,
И в следы от копыт лосиных.


 3.

Синий воздух,
Голубые тени,
Молока холодного бидон.
Зимний день,
            а я ещё осенний,
Грустный,
          как отцепленный вагон.
В даль, татуированную дымом,
В край твой
            погляжу в последний раз.
Стоит оказаться нелюбимым - 
Громче ржёт
             некормленый  Пегас.

Где-то вдалеке
               проплачет поезд,
Достаю я  новую тетрадь
И сажусь писать
                 смешную повесть,
На полях твой профиль рисовать.

Просветлев,
Как будто время к маю,
Чуть сентиментален и смешон,
Я резинкой медленно стираю,
Что изобразил карандашом.


* * *


            Ивану Ивановичу Петрову


Иван Иваныч,
Я приеду отдохнуть,
В лесах плутать,
Побыть немного праздным...

Мы ловим рыбку,
Но не в рыбке суть.
А в том,
        чтоб помолчать с тобой о разном.

Курить и думать
Над качаньем поплавка,
Перебирая прожитые годы.
Сама с собой беседует река
На непонятном языке природы.

Безлюдье - 
Все ушли на сенокос,
На синем небе
              облачная вата.
И старый ворон
                чистит старый нос,
Сев на валун 
Крутой,
       как лоб Сократа.

Ни спешки,
Ни сердечной маеты,
Не волноваться учит берег волны.
Землею стать готовятся листы,
И мне с тобой
Так хорошо и вольно.

Мы котелок  поставим на костер,
Плотвы наварим
С молодой картошкой,
И ты разговоришься понемножку:
Про заработки,
Про худой забор.

Про внуков городских
И про сноху,
И всё мне интересно, как ни странно.
Блаженно нюхая
               душистую уху,
Я разливаю водку по стаканам.

И синий дым
            ползёт тебе в усы,
В костре шипит по-доброму осина,
Молчат леса,
Вдали шумит плотина
И мы сидим,
Не глядя на часы.

Взойдёт луна -
               на сеновал залягу...
По крыше ходит
               осторожный кот,
И будто режут ножницы бумагу, -
Корова сонно клевера жуёт.



ЕЛЬ


Вот она -
           одна стоит на вырубке,
в три обхвата ствол с большим дуплом.
Если б только леший не был выдумкой - 
Он бы здесь себе устроил дом.

В холодке разлапистого веера
Приутихли птенчики-дрозды,
И лесной,
          дремучей сказкой веяло
От огромной, сивой бороды.

Вот сейчас -
             качнётся эта пагода,
Навернутся слёзы на стволе,
Упадёт,
         кроваво брызнут ягоды,
Вздрогнут
         все деревья на земле.

И заплачут
           пилы мелкозубые,
Станет ель
           строительным бревном...

Не посмели парни
                 с   виду грубые
Стукнуть сказку
                 острым колуном.
Молча постояв
                под чудо-кроною,
Мы ушли,
          инструкции вразрез,
И ствола могучего
                   не тронули...

Надрывались пилы,
Падал лес.
И когда бригада дело сделала,
Оглянулись мы,
               а над рекой - 
С благодарностью 
                 махало дерево 
Нам 
Большой, зелёною рукой. 

*  *  *

     Геннадию Сахарову

Эту ночь позабыть невозможно,
Было так - ничего не солгу -
Ты в глуши заблудился таёжной
И к тому же попал в пургу.

В печке сыто полено щёлкало,
Чем помог я тогда тебе:
Поплутал лишь вокруг да около
И вернулся к тёплой избе.

Заварил
      какое-то варево,
Выпил спирта,
      а есть не мог.
До утра себя уговаривал,
Что бессилен я, 
             видит бог,
Что в такую непогодь белую
Хоть ищи,
        хоть до хрипа кричи -
Всё равно ничего не сделаешь,
Только сам пропадёшь в ночи.

...Ты спасён был не мной,
                       а случаем,
Ты живёшь,
        никого не виня...
Снежный ветер,
            тайга дремучая.
Я сижу в лесу
             у огня.


 *   *   *


На перекуре в тень легла бригада,
потягивая сладко табаки.
И угощает ветерок
                  прохладой
горячие,
         крутые кулаки.

Висят рубахи потные на ветках,
упав в багульник
                 стынут топоры,
боровики
        коричневые кепки
надвинули пониже от жары.

Притихло всё:
          деревья,
              мхи
                  и камни,
птенец проклюнул в тишине яйцо,
незримо
      уплотнялся в соснах камбий
в своё древесное кольцо.

Невдалеке,
         под пихтовым навесом,
забыв чернику с морды утереть,
стоит в кустах
             былой хозяин леса - 
Притихший
          и испуганный медведь.


В  ЦЕРКВИ


Смотрю,
задрав повыше голову:
тускнеет фреска на стене,
а там - 
         святые полуголые
сидят в небесной вышине.

Смотрю
на спины здоровенные,
на полушарья плеч крутых - 
Откуда
     эти руки с венами
у этих неземных святых?

Не от молитв,
И не от постного,
Не от говенья в облаках,
Как камни бицепсы апостолов
И сила в жёстких кулаках.

Им сбрить бы
           бородищи чёрные,
И волосы постричь
          под бокс,
И выдать кепки прокопчённые,
По пачке крепких папирос - 
И я б узнал
         сегежских плотников
С широкой, глыбистой спиной,
Когда они - 
            под солнцем потные - 
Тесали сочное бревно.

Но вижу я
       и в этом облике,
Что не святые,
         не отцы,
А сели покурить
            на облаке
С делянки нашей кузнецы.


* * *


Пишу в дорожном спецвагоне,
В тиши былое вороша.
Блестят на чёрном небосклоне
Семь точек звёздного ковша.

Мы завтра улетим в рассвет,
Здесь - 
       прожит год,
Не зря он прожит:
Стальной оставлен нами след -
Дорога
     в белом бездорожье.

И ты не щурь зелёный глаз,
Мне быть самим собою важно.
А кто счастливее из нас?
По-своему, наверно, каждый.

Ты любишь редких птиц
                     а я -
Леса и снежные равнины,
И жизни сравнивать 
                   нельзя,
Людские жизни
              несравнимы.

Мы на рассвете улетим
Другие обживать болота,
И станет адрес мой
                   другим.
Пиши,
      когда придёт охота.



ПЕРЛОВАЯ  КАША


Затихнет лес,
              слышней беседы птичьи,
Запахнет вкусно кашей из котла.
Пора обедать,
              и в густой черничник
Летит плашмя лучковая пила.

А трактор, сосны со спины откинув,
Пасётся на делянке у костра,
И закоптелым  тракторист 
                         бензином
Его прилежно поит из ведра.

Потом
     с лица смывает парень сажу...
А мы
    в тенистой, хвойной синеве
Со смаком наворачиваем кашу,
Рассевшись по-турецки на траве.

Над миской пар
              завился белым клубом,
Орут птенцы
             в невидимом гнезде,
И аппетитно обжигает губы
Перловая,
           на ключевой воде!

...Теперь мы кашу редко уплетаем,
Попробуешь, бывает -
                      не сладка,
Чего - то в ней такого не хватает -
Не сахара,
            а запаха дымка!

Ей не хватает воздуха лесного,
Неповторимо прожитой поры,
Когда у золотых стволов сосновых
Серебряно сверкали топоры.

Когда сидел ты
                на траве медвяной,
Съев кашу и промолвив:
                       "Неплоха",
На расписной,
              на ложке деревянной
Облизывал
          цветного петуха!


 


ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ


 



Нас в прошлое пускают
по билету,
идут сквозь сердце
кадры киноленты,
горит экран,
и холодеет зал...
Горячий август,
мятый краснотал,
дымится солнце,
жатвой бредит просо,
губастый конь
проносит седока.
И мальчики
           в шинелях не по росту
сжимают сабли
              в жёстких кулаках.
Высокий взрыв
железо мнёт и корчит,
вдали пылает чёрное село.
Споткнулся конь
о синий колокольчик,
и опустело жаркое седло.
Мак отцветал
цветами кровяными,
в глазах тускнеет
солнечный овал.
Прекрасное,
единственное имя
мальчишка, умирая, прошептал.
Не доскакал...
Лежит под красной вербой,
зажата сабля вдовая в руке,
и вместо мамы
гладит горький ветер
его по остывающей щеке.
Умчался взвод
в боях творить эпоху,
и парни,
не убитые, в седле
со свистом пели,
что не так уж плохо
он прожил жизнь
за девятнадцать лет.
Но только мало,
мало,
слишком мало
хорошего он в мире повидал.
Так вышло,
что из женщин только маму,
одну лишь маму
парень целовал.
Великой революции фанфары,
трубят живые трубачи - 
                       опять в поход.
Сквозь смерти,
сквозь закатные пожары
мчит по экрану
легендарный взвод...
Сухая ночь,
ложатся на бок звуки,
цветёт сирень.
Как зябки твои руки...
На Марсовом,
где тихо до утра,
тепло нам у бессмертного костра.
Салютом вечным
звёзды разбросало,
и в небо - 
пасть раскрытая моста...

Не даром ли,
не даром ли досталась
мне эта тишь
и эта красота?
Ещё я в жизни не носил шинели,
держал в руках
лопату да весло...
Любимая,
кого же мы согрели,
кому от нас
хоть капельку тепло?
Ты говоришь - 
я шлюзы рыл когда-то,
и Север брал в строители меня,
но этого, наверно,
маловато,
чтоб быть частицей
Вечного огня.
Ещё я в жизни мало наработал.
Жизнь, беспокой меня
и не щади,
чтобы посмертно
грел и я кого-то
и беспокойство
поселял в груди.


* * *


     Памяти Александра Андреева


Недолюблена жизнь,
Недописаны книжки,
Пусть негромких,
Но очень сердечных стихов.
Добродушный,
Седеющий,
Взрослый мальчишка,
Не умеющий жить
Без весны и цветов.

Нам бы встретиться вновь
На углу у киоска,
Поделиться бедой
Иль удачей строки.
Вижу я,
Как ты молча дымишь папироской
И всё время смешно поправляешь очки.

Нам бы встретиться вновь,
Да теперь не собраться -
Ты уехал,
Вернуться не сможешь назад...
Наступает весна,
Журавли раскричатся,
Лепестковое племя
Раскроет глаза.
Ветер с Ладоги
Старые льдины погонит,
А давно ль в эту пору
Такой же весной
Ты мечтал
Посадить у себя на балконе
Невысокий кустарник
Сирени лесной.

Всё цветы и цветы - 
Ты дарил их немало,
Я таких цветолюбов
Ещё не видал,
Ты не только в стихах,
Ты их в жизни, бывало,
Вместо хлеба,
Взамен папирос покупал.

Каждым летом
От белых ночей и черёмух
До сентябрьских дождей,
Когда парки пусты,
Сколько добрых друзей
Или просто знакомых
Вспоминают тебя,
Покупая цветы.

Нам не встретится вновь,
Как обычно и просто,
Не делиться бедой
И удачей строки...
Вижу я,
Как ты молча дымишь папироской
И порою
Смешно поправляешь очки.



1973г.