У солнца был только один глаз. Второй не получился и был с позором изгнан из действительности намусоленной ладошкой. Зато у солнца был улыбающийся рот дугой и множество белых веснушек вокруг вздернутого - загогулиной - носа. Белых - просто потому что не было других мелков. Художник, сопя, старательно рисовал на каждом из лучиков по маленькой ладошке, стоя разбитыми коленками на асфальте. Художнику было пять лет.
На асфальтовое творение искусства легла чья-то тень, и художник поднял голову. Над рисунком стоял мужчина и разглядывал его с придирчивостью критика. Художник замер. Это был первый его критик, и художнику хотелось узнать, что он скажет. Критик постоял еще немного для значительности и наконец авторитетно заявил:
- У твоего солнца не хватает глаза.
В первый раз обиженный критикой, художник засопел и с достоинством проговорил:
- Он не получился.
Критик постоял еще немного и вдруг опустился на колени рядом. Его серые мешковатые штаны, протертые на коленях, видимо, были привычны к таким выходкам. Критик отобрал у художника мелок и прищурился. Он начал творить второй глаз, поминутно отрываясь от работы и сравнивая набросок с уже нарисованным глазом. Художник стоял рядом и ревниво глядел на работу. Солнце медленно прозревало.
Художник и критик одновременно поднялись и одинаковым небрежным движением отряхнули колени. Одинаково помолчали. Критик протянул руку художнику - они обменялись рукопожатием. Творение художника было признано.
Критик задумчиво ухватил себя за подбородок - покрытый щетиной, росшей неровно, неопрятными островками. Критик заговорил - и художник получил свой первый заказ. Критик сказал:
- Нарисуй мне барашка.
Художник оценил трудность задачи и взялся за дело. Мелок крошился и исчезал - художник уже почти водил пальцем по асфальту. Критик был непреклонен. Первый барашек оказался худ и болезнен, второй - наоборот - уже почти настоящий баран, даже с наметившимися рожками, третий... Художник не сдавался. Он вытирал нос и снова принимался за дело - под носом и на щеках оставались белые разводы. Критик устал стоять - уселся снова прямо на асфальт, поджав под себя ноги, и только смотрел, чтобы его вывалянная в пыли и мелу тень не падала на рисунок. Критик щурил спокойные глаза на солнце, опускал взгляд на нестриженую макушку художника, переводил глаза на рисунок, делал замечание - и работу приходилось начинать заново.
Критик оглядывал асфальт, с интересом рассматривая его обитателей. Неподалеку круглоголовая девочка с двумя торчащими хвостиками обнимала руками-палочками огромный мяч. Над ней возвышался цветок с разноцветными огромными лепестками. Он был заботливо усажен в горшок, куда маленькая девочка могла бы спрятаться с головой, и даже вместе со своим мячом. Неподалеку косо стоял дом - почти настоящий - с окном, дверью, где была прорисована ручка и даже красной крышей с кирпичиками черепицы. Рядом лепился забор - вышиной с кровлю дома. Город был густо населен художниками.
Критик некоторое время разглядывал дом, оценивал неприступность забора, а потом осторожно тронул плечо художника рукой. Художник обернулся, и тогда критик показал ему на домик с забором и попросил:
- Нарисуй мне барашка за этим забором. Чтобы это был его дом.
Художник прищурился. Он не любил признавать мастерство других, но домик был и правда хорош - достоин того барашка, которого он должен нарисовать. Тогда художник подошел к нарисованному домику, встал на колени, оперся на вымазанные ладони. Критик неслышно подошел следом - он боялся помешать.
Наконец художник поднял голову, встал с коленей, деловито отряхнул ладони и весомо сказал:
- Готово.
Они вместе помолчали. Затем критик снова протянул руку художнику, и тот ее вновь пожал. Художнику вдруг стало мало молчаливого признания, и он спросил:
- Тебе нравится твой барашек?
Критик и художник вместе смотрели вниз. У их ног за нарисованным забором стоял, нетерпеливо постукивая копытами, барашек. Критик с чувством отозвался:
- Это самый лучший барашек на свете.
И художник, чувствуя себя богаче самого распоследнего миллиардера и уж конечно много счастливей, сказал:
- Тогда я дарю тебе этого барашка... Ты заберешь его с собой?
Критик помолчал, теребя щетину на подбородке. И заговорил:
- Я должен уйти. Меня ждут. А мне еще нужно поговорить со змеей и объяснить ей, что я не должен опоздать. Но ты сохрани для меня моего барашка.
Художник серьезно помолчал и кивнул головой, подумав, что без слов будет куда солидней. Критик махнул на прощанье рукой и пошел прочь. Художник смотрел ему вслед. Со спины мужчина был совсем не похож на критика - всклоченные волосы, мятая рубашка и мятые же штаны, больше похожие на пижаму, чем на костюм. Но художник только тихо ревновал, потому что не знал, кто же нарисует ему змею, да такую, с которой можно будет поговорить.