Касьянова Ольга Александровна
Мара

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Над крышами, улицами, площадями, деревьями, над спящими людьми поднималось ласковое солнце начала апреля. Первые лучи его уже пробежали по лугам и фермерским посёлкам; омыли своим золотом, согрели птиц в небе над городом и жестяных петушков-флюгеров на крышах, а теперь бежали по дому Велленвольфа, словно возвещая радость рождения и избавления от горечи и бремени.
  "Она сказала им:
  не называйте меня Ноеминью (Приятной),
  а называйте меня Марою (Горькой),
  потому что Вседержитель
  послал мне великую горесть"
  Книга Руфь, гл.1-20
  Она родилась второй, через два года после Катрины и за три года до Теодоры. Она любила фиолетовый и белый и длинные свободные платья, наподобие нижних платьев эпохи Возрождения, и собранные по плечам, мягко подхваченные под руками, и свободно спускающиеся до самых щиколоток батистовые сорочки.
  Любила она и тяжёлые бархатные полунакидки со шнуровками на груди. Она упоённо читала выписки Алессандро Пикколомини из итальянской литературы шестнадцатого века, мечтательно затверживая про себя, что платье должно быть широким, со множеством складок. Нижнее - с длинными рукавами, а поверх него - верхнее, подобие халата, называемое гамурра, рукава у которого широкие, привязные. И она, втайне ото всех, шила себе и нижнюю сорочку шелковистого батиста,
  нетронутого вышивкой, и, напротив, богато вышитую, парчовую гамурру. В пятнадцатом веке так присборивали платья, чтобы создать широкие, симметричные фалды...
   "...напоминающие спокойный ритм ренессансной архитектуры. Впервые в этот период женская одежда стала строго делиться выкройкой на длинную юбку и лиф, часто зашнурованный, с маленьким овальным вырезом...архитектура ему кажется одеждой... - тонкий палец замирает на мгновение, затем скользит дальше по глянцу страницы, - ...одеждой, проекцией человека и его телесной оболочки на внешний вид зданий. Пространство, которое создаётся путём возведения потолка и стен, эпоха создаёт точно так же, как создаётся стилизация тела и движений, и создаёт их такими, какой бы она хотела быть сама и в чём видит истинную цену и значение...". Инесс поднимает голову от лежащей на коленях книги, задумчиво, близоруко щурясь, смотрит в окно и так замирает надолго, как некогда замирал её тонкий белый палец, дотоле легко скользивший по странице.
  - Инесс, - шепчет Франческа, ты опять не спишь, а ведь вставать совсем скоро - я чувствую предутреннюю прохладу, и мне хочется получше закутаться в одеяло, а ты всё сидишь.
  Но шёпот не достигает ушей спящей наяву Инесс. Франческа, привыкшая к мечтательности подруги, вздыхает: "Ну, расскажешь днём", - и отворачивается к стене.
  Крайняя, даже болезненная мечтательность белокурой Инесс Крейцмар прощалась только Франческой - ни родители, ни сёстры, ни учителя, ни подруги по пансиону не обладали спокойствием юной итальянки, и не терпели "уходов" фройляйн Крейцмар.
  Хотя эти уходы были наполнены грёзами, как часто слезами - её серые глаза, Инесс боялась их и тихонько оглядывалась, приходя в себя, чтобы понять, какого наказания ждать ей за ненамеренное и сладостное бегство.
  - Ну же, Инесс, - снова, уже на уроке, шептала Франческа, - расскажи, о чём ты мечтала ночью?
  - Я видела храм, Франческа, - тихо отвечала Инесс, - он вставал на цыпочки...
  - Храм?
  - Тсс! Да, храм, он становился прекрасной женщиной, а та поднималась на носки, кружилась, раскинув руки, запрокинув голову, так, что широкие её одежды были похожи на колокол, и звенели, звенели!
  - Инесс, - голос преподавателя, как всегда, заставлял очнуться от радостного забытья двух девочек, склонившихся друг к другу, - вы мешаете Франческе. Я вынужден сделать вам первое предупреждение.
  После второго провинившаяся с позором выходила из класса. Обычно это была именно Инесс.
  - Я бы хотела, чтобы меня звали Руфь. Или Ноеминь. Или Рахиль.
  - Почему? - Франческа почти спала, положив голову на колени подруги.
  Весенний ветерок играл с белыми оборками платьев, Инесс коснулась раскрытой ладонью сухого цветка бессмертника.
  - Красиво.
  - Инесс - тоже красиво, - пробормотала Франческа.
  - Не так. Хочу себе венок из бессмертников. Или просто бессмертник. В петлицу!
  - Инесс! - засмеялась Франческа, - ну как же можно! Петлицы только у мужчин бывают!
  - Да, - задумалась Инесс, - тогда в волосы. В волосы можно?
  - Можно, - согласилась Франческа, - а почему бессмертник?
  - У него запах горький. Мне нравится.
  * * *
  "Меня в горах застигла тьма,
  Январский ветер, колкий снег,
  Закрылись наглухо дома,
  И я не мог найти ночлег.
  По счастью девушка одна
  Со мною встретилась в пути,
  И предложила мне она
  В её укромный дом войти.
  
  Я низко поклонился ей -
  Той, что спасла меня в метель,
  Учтиво поклонился её
  И попросил постлать постель.
  Она тончайшим полотном
  Застлала скромную кровать
  И, угостив меня вином,
  Мне пожелала сладко спать.
  Расстаться с ней мне было жаль,
  И, чтобы ей не дать уйти,
  Спросил я девушку: - Нельзя ль
  Ещё подушку принести?
  Она подушку принесла
  Под изголовие моё.
  И так мила она была,
  Что крепко обнял я её.
  В её щеках зарделась кровь,
  Два ярких вспыхнули огня.
  - Коль есть у вас ко мне любовь,
  Оставьте девушкой меня!.."
  - Не понимаю её.
  - Почему, Франческа? А я, кажется, понимаю.
  - Ты всё-таки странная. Или глупая.
  - Нет, Франческа. Ведь когда тебя обнимают и...ну, всё остальное, ты больше себе не принадлежишь, не до конца, по крайней мере. Понимаешь?
  - Нет. Ты принадлежишь тогда не только себе - вот это верно. А ещё: зачем тебе столько себя? Тебе с собой не скучно?
  - Никогда.
  Франческа пожала плечами:
  - Ладно, читай дальше Китса.
  - Бёрнса. Это Роберт Бёрнс. "Ночлег в пути" называется.
  - Да, вспомнила.
  - И всё-таки, мне её ужасно жаль.
  - Перестань! Это ханжество!
  - Франческа!
  - Ой, прости... Не кричи, не кричи... Я так боюсь твоих слёз...и обмороков. Мне каждый раз кажется, будто ты умираешь. Ну, может, будем читать, а?
  - Читай сама, - прошептала Инесс, отворачиваясь, чтобы подруга не увидела безудержно льющихся слёз.
  - Хорошо.
  "Был мягок шёлк её волос
  И завивался, точно хмель.
  Она была душистей роз,
  Та, что постлала мне постель.
  А грудь её была кругла, -
  Казалось, ранняя зима
  Своим дыханьем намела
  Два этих маленьких холма.
  Я целовал её в уста -
  Ту, что постлала мне постель,
  И вся она была чиста,
  Как эта горная метель.
  Она не спорила со мной,
  Не открывала милых глаз.
  И между мною и стеной
  Она уснула в поздний час.
  Проснувшись в первом свете дня,
  В подругу я влюбился вновь.
  - Ах, погубили вы меня! -
  Сказала мне моя любовь.
  Целуя веки влажных глаз
  И локон, вьющийся, как хмель,
  Сказал я: - Много, много раз
  Ты будешь мне стелить постель!
  Потом иглу взяла она
  И села шить рубашку мне,
  Январским утром у окна
  Она рубашку шила мне...
  Мелькают дни, идут года,
  Цветы цветут, метет метель,
  Но не забуду никогда
  Той, что постлала мне постель!"
  Видишь, всё хорошо. И вовсе не плохо принадлежать кому-то, кроме себя.
  - Ты не понимаешь, это - я много думала, я слушала, и теперь знаю - приближает...
  - Что?
  - Смерть, - выдохнула Инесс.
  - Ты плачешь, Инесс? Что за глупости ты говоришь? Это продлевает жизнь! Помнишь, няня Джульетте говорит: "От мужчин женщины полнеют"? А Шекспир лучше знал - он так давно жил и книг много написал! Ну, не плачь же, Инесс! Ты сейчас опять себя до обморока доведёшь!
  - Нет, обещаю тебе.
  * * *
  - У вашей дочери нервное истощение, герр Крейцмар, - врач строго смотрел поверх очков-половинок на миниатюрную медную статуэтку Ники, - если так пойдёт и дальше, её рассудок не выдержит и месяца, уж простите, я должен вас предупредить.
  - Хорошо, - досадливо поморщился Георг Крейцмар, - и что же вы можете предложить? Чем её лечить?
  - Покоем, герр Крейцмар, - но карие глаза обращались вовсе не к адвокату: они говорили с крылатой богиней, - отошлите её на воды, ласково поговорите с ней, постарайтесь оградить от малейших волнений. Не забывайте, она серьёзно больна. Нервы - это очень важно, герр адвокат.
  - Благодарю вас, я понимаю.
  - Не желал вас задеть.
  - И не задели. А кроме вод и покоя, что вы пропишите?
  - Капли валерианы, пустырника, тёплые ванны с солями, масла - всё это успокаивает. И, - здесь впервые врач улыбнулся Нике, - ваша дочь спросила, не горькие ли они. Можете передать ей - нет, не горькие.
  - Благодарю, - нетерпеливо повторил Георг, - что ж, вы, полагаю, вскоре зайдёте?
  - На неделе. Буду приходить как можно чаще, но всё-таки настоятельно советую воды.
  - Да-да, я подумаю. Видите ли, накануне должна была состояться свадьба Инесс, но её...болезнь... И теперь Йозеф Велленвольф вынужден ждать месяц, что мне, как отцу Инесс и дяде самого Йозефа, крайне неприятно. Впрочем, простите мне родительские жалобы: всё-таки три дочери.
  - Понимаю, - глаза, наконец, оставили в покое Нику и внимательно изучали подбородок адвоката, - однако, простите, мне пора к другим пациентам.
  * * *
  Войдя в комнату, Август сразу понял, насколько придётся не к месту свадебный подарок Элены - скалка и деревянный молоток для отбивания мяса: Йозеф ничком лежал на кровати, и волосы его растрепались. После трёх суток бессонных размышлений о предстоящей свадьбе, он спал.
  - Йозеф, - Август осторожно коснулся плеча спящего, провёл рукой вдоль спины - пальцы помнили каждый изгиб и впадинку, помнили, беспощадно опровергая новое имя, которым любовники теперь называли друг друга, Август отдёрнул руку, и, немного повысив голос, повторил, - Йозеф! Прости, но я уже пришёл, так что придётся тебе проснуться.
  - Зачем? - Йозеф, как всегда, мгновенно очнулся, открыл глаза, - что ты здесь делаешь? Я же просил никого не пускать.
  - Меня ты не можешь не пустить. Я объяснил служанке, что принёс подарок тебе, и что я твой старый друг.
  - Какой подарок? - Йозеф приподнялся на локте, стараясь не наклонять голову, которая очень болела.
  - С ума сойти, Йозеф! - Август приподнял подкрашенные брови; шёлковый в бабочках шарф немного сбился влево, - подарок Элены на твою свадьбу!
  И Август торжественно протянул Йозефу скалку и молоток для отбивания мяса.
  - Элена сказала, что это символ супружества! - даритель сиял улыбкой.
  Одариваемый хмурился:
  - Август...хорошо...передай Элене мою благодарность.
  - Тебе не нравится? - искренне расстроился Август.
  - Послушай, - Йозеф позволил себе не лечь на спину и прикрыть глаза, в голосе его зазвучало раздражение - я рад, но...ты что, не понимаешь?
  - Да в самом деле! Ну, что тебе не так? Инесс Крейцмар - чудесная девушка, я помню её. Видел однажды. Немного нервная, но это поправимо. К тому же, отец - адвокат, уважаемый человек...
  - Постой, - оборвал его Йозеф, - я сам всё это знаю. Я сам, кажется, тебе это говорил. Но...
  - Да-да, - досадливо поморщился Август, стряхивая пылинку со своих чёрных бархатных брюк, - всё помню. Теперь ты терзаешься мыслью, что, быть может, недостоин быть мужем и так далее, далее, далее. Знаю. Лучше послушай, - он зачем-то полез в карман, - я где-то...а, вот! - он радостно показал Йозефу сложенный в три раза лист бумаги, затем развернул и прочитал, - "Советы новобрачному", это Элена надиктовала по моей просьбе.
  Йозеф побледнел, но промолчал.
  * * *
  - Вы любите сказки? - Инесс отложила вязание, поправила ворот длинного лилового халата, - я нашла у Вас книгу сказок...Хотите, почитаю?
  - Если желаете.
  - Желаю!
  Её голос срывался, её пальцы дрожали, а в глазах, если приподнять её подбородок, и заглянуть в них, что мог бы Йозеф Велленвольф увидеть в глазах своей жены в первую ночь после свадебного дня, после церкви и долгих церемоний, мельком увиденной улыбки Августа, после птицей вспорхнувшего между невестой и женихом поцелуя, после горечи стольких слёз, молитв, мольбы и обморока - что могла бы увидеть она в его глазах, если бы осмелилась встретиться с ним взглядом?
  Но он не приподнял её лица, а она продолжала читать ему или себе, а вернее обоим, или даже самим их страхам сказку, отвлекая, убаюкивая, отказывая ему, отказывая себе в том, что она, Инесс, женщина и его жена.
  - Довольно, - Йозеф мягко забрал из рук Инесс книгу, - поздно уже. Пора спать, - и опустил глаза.
  Она вновь, теперь уже судорожно, поправила воротник халата. Этот воротник раздражал, мешал навязчивой своей непокорностью, упорным нежеланием лежать, как должно, открывая серебристую вышивку по краю, такую аккуратную и сложную, сделанную руками самой Инесс.
  Она чувствовала, как где-то далёким эхом звучит восторженный голос Франчески, читающей Пикколомини: "Вся свита, кроме самого Чезаре, была одета по французской моде. Среди итальянских кавалеров, в красном, жёлтом, синем, с разноцветными плюмажами, в серебристом и золотом, он, Чезаре, облачённый лишь в чёрный бархат и белый батист, становился центром внимания, притягивая взгляды дворян и черни..." Вообрази, Инесс..." - влюблённая в прекрасного Чезаре, Франческа тогда смеялась, изображала разодетую кавалькаду итальянцев...
  Довольно.
  ...но Йозеф не позволил ей вырваться, остановил её слёзы поцелуями.
  * * *
  "В её щеках зарделась кровь,
  Два ярких вспыхнули огня.
  - Коль есть у вас ко мне любовь,
  Оставьте девушкой меня!"
  * * *
  - Что ты шепчешь, Инесс? Почему ты плачешь, Инесс? Я сделал тебе больно?
  - Теперь у меня будет ребёнок?
  - Не знаю. Может быть. Ты не хочешь?
  - Врач сказал, я могу умереть.
  - Врач сказал это тебе?
  - Нет, отцу, но я слышала.
  - Глупости. Ты будешь жить. Ты не больна.
  * * *
  Родился ли он слишком поздно или, напротив, чересчур рано - не так уж это и важно. Он родился на рассвете, на исходе второй ночи. Боль Инесс ушла, отступила перед светлеющим горизонтом, когда началась жизнь Людвига. Как и все дети, он заплакал на руках у акушерки, но тотчас успокоился, когда та передала его отцу, издёрганному сорока восьмью часами мучений жены, сорока восьмью часами безумного страха за её жизнь, изматывающей смены краткого забытья и пробуждения среди криков, которыми, казалось, был пропитан сам воздух сто девяносто восьмого дома по Линденштрассе. И вот это потустороннее чудовище, едва не убившее хрупкую жену Йозефа, тихо лежало у него на руках. Широко раскрытые, тёмно-синие, как у большинства новорожденных, глаза мальчика, казалось, лучились светом.
  - Ишь какой, - восхитилась акушерка, - как смотрит! И с волосиками уже. Рыженький будет - как вы. А назовёте как?
  Ничего не отвечая, Йозеф с мальчиком на руках осторожно подошёл к постели Инесс. Смертельно-бледная, молодая женщина спала. Складки свежей сорочки, такой белой, что первый снег Дюрена не был белей, такой чистой, что всякую мысль о грубом красном на ней делала невозможной и непростительной, эти складки и кружева - подчеркивая бледность - превращали профиль спящей в прозрачную маску, стеклянное подобие живого лица. Инесс спала. И горькая морщинка между бровями почти сгладилась.
  - Так как, герр Велленвольф? - прошептал за спиной ангел-спаситель.
  - Людвиг, - всё ещё глядя на жену, негромко ответил Йозеф, а затем ещё тише добавил, - Людо.
  Над крышами, улицами, площадями, деревьями, над спящими людьми поднималось ласковое солнце начала апреля. Первые лучи его уже пробежали по лугам и фермерским посёлкам; омыли своим золотом, согрели птиц в небе над городом и жестяных петушков-флюгеров на крышах, а теперь бежали по дому Велленвольфа, словно возвещая радость рождения и избавления от горечи и бремени. Родился сын и наследник, долгожданный и нежно любимый. Родился Людвиг.
  И с этого дня Инесс фон Велленвольф погрузилась в счастливое беспамятство, вечно пребывая в миге первой вести об ожидаемом Людо, в счастливом миге, далёком от мучений и безумия его рождения.
  Йозеф растерянно смотрел на сына.
  
  "Проснувшись в первом свете дня,
  В подругу я влюбился вновь.
  - Ах, погубили вы меня!
  - Сказала мне моя любовь".
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"