Ты всюду. В отлаженном ткацком станке водопада.
В сухом чернолесье пролившийся вдруг Баден-Баден.
В уверенном почерке строк (в неуверенном боле).
В кобыльем дыханье.
В обузданной плоти - доколе? -
ты мимо звучишь на затертых дорожках love story,
надменная льдина горчайшего белого моря.
Тебе ль привыкать под ритмичною тенью кирзовой
быть в красном и черном пасущихся божьих коровок.
Ты стонешь. Ночами от жажды твой голос утрачен.
К утру засыпаешь,
от жара и боли и плача
так дети, намаявшись, изнемогают, наверно.
Ты легкое неба с прокуренной бесом каверной.
В убогом краю тяготишься дарованным раем,
себе топором - по избе - колыму воздвигая,
чтоб песни слагать об утраченной вольнице.
Кто ты,
крапленая черною меткой, пометом, полетом...
Как хищная птица, кружа над дорогой промерзлой,
оставишь в скорлупах зимы разоренные гнезда.
Какой-нибудь аист, домой возвратившийся в марте,
всплеснул бы крылом, не смекая: размаха не хватит.
Хотя бы перо обронил.
Ты страна что страница,
без подданства. Римское-корсаковское.
Стравинский -
оседлей.
Ты тесом прибита под кров Пенелопы.
И в каждой скрипящей доске твой витийствует шепот.