Аннотация: Я люблю тебя, жизнь, и, надеюсь, что это взаимно!!!
ОФЕЛИЯ И ДЕЗДЕМОН
"Я никогда тебя не забуду... Никогда". Эта коротенькая записка, которую Сухов вынул вместе с газетами из своего почтового ящика, встревожила его. Почерк он узнал сразу: подобные загогульки трудно было бы вывести чьей-либо другой рукой. Да и эта трагическая обречённость, заключённая в словах, подтверждала правильность его вывода об авторе послания. Звали её Надеждой. Эта девушка, казалось, не жила, а позировала. Сначала, видимо, это был просто крик её имиджа, но со временем театральное заламывание рук по пустякам и взгляд находящейся в образе драматической актрисульки стали неотъемлемой частью её поведения. Народец отреагировал мгновенно, - он никогда не церемонится, расшвыривая ярлыки, - и кличка "Оф-фел-лия" прочно закрепилась за Надеждой. Вечно бледное лицо, чувственные, припухлые губки, всегда ярко накрашенные, отчаянно голубые глаза, - словом, она была красавицей. Красивой, но одинокой. Как вечность.
Сухов заинтересовался Надеждой случайно. В его бесшабашной компании она всегда держалась особняком, ни с кем особо не сближаясь, впрочем, как и он. Они собирались, пили вино и пиво, горланили песни под аккомпанемент вечно раздолбанной гитары, вели глубокие и не очень философские беседы, иногда переходящие на личности, затем, под утро уже, посылали за портвейном гонца, чтобы более оптимистично смотреть на мир после всенощной расслабушки.
Как-то на одной из таких вечеринок Сухов забрёл на кухню, чтобы в одиночестве прикончить бутылку 777-го. Будучи изрядно под шафе, он мечтал только об одном: стать в этом плавании по волнам алкоголя подводной лодкой, чтобы, разумеется, лечь на дно. К своему удивлению, здесь он оказался не один: на полу, около батареи, съёжившись, на корточках сидела девушка. В воздухе отчётливо раздавался запах женских слёз - единственное, чего не переносили его астральные ноздри. Сухов прикрыл за собой дверь и, поставив бутылку на пол перед собой, примостился рядом с девушкой подпирать батарею. Казалось, она его не замечает. Тогда он откупорил бутылку и предложил ей отведать амброзии местного розлива. Она посмотрела на него. Щёки её были перемазаны потёкшей тушью, а во взгляде плескалась трагедия.
- Пей, - повторил Сухов, - по-моему, тебе это не повредит.
- Я не могу без стакана, - тихо ответила она, и две слезинки снова пробежали по её щекам.
- А я тебя научу, смотри! - и он, приложив горлышко бутылки к губам, резко запрокинул голову. "Амброзия" побежала в его нутро, он же, словно старый пропойца, изобразил на лице крамольное блаженство.
- Теперь ты, - и Сухов протянул сосуд ей. Она взяла бутылку обеими руками, как ребёнок, и его это умилило.
- Стой! - внезапно крикнул он.
- Что? - она испуганно отдёрнула от губ горлышко.
- Вино не пьют с мокрыми глазами. Это важнейшее правило алкоголика, - и Сухов, вынув из кармана на удивление белоснежный, первой свежести, носовой платок, осторожными движениями вытер её щёки. Вопреки ожиданиям, она не отшатнулась. - Определённо, в этом заслуга моего природного шарма, - подумал он.
После первых же глотков Надежда заметно опьянела, её глазки заблестели, и слёзы снова полились из них бурным потоком. Сухов знал эту песню, у которой нет конца. Имя ей - жалость к самому себе, жалость, от которой можно получать поистине великолепное "трагическое" удовольствие, стоит только расслабиться. Поэтому он встал и решил удалиться, чтобы вернуться, когда хляби иссякнут. Но у самой двери Сухов услышал её шёпот: - Не уходи, пожалуйста... И он не ушёл, а снова сел рядом и обнял плаксу за плечи.
- Почему, - хлюп-хлюп, - почему они такие, - хлюп-хлюп, - жестокие... Пусть я другая, - хлюп-хлюп, - но я тоже человек! - рыдала она на его широком плече, и он почувствовал себя рыцарем, который должен успокоить даму.
- Ну-ну, детка, всё пройдёт, всё изменится. Мы станем сухими и красивыми, ведь уже сейчас от далёкой от нас планеты летит к нам на фуршет красавец принц на белой крылатой кляче, потому что мы, только мы ему просто необходимы, - с елейной убеждённостью ворковал он ей на ушко, поглаживая пьяной дланью её спинку, которая оказалась довольно приятной на ощупь.
Поразительно, но она успокоилась! Её глаза, всё ещё мокрые, смотрели на Сухова кристально наивно и, когда она спросила: - Правда? Правда летит? - ему показалось, что он сейчас упадёт прямо здесь, поражённый в сердце её непосредственностью. Это было для него, как книга, которую он открыл впервые - её детскость среди всего морального экстремизма, который ежесекундно окружает каждого, - и он почувствовал, что стал богаче.
Он не пытался её разубеждать. Да, летит! И сам вдруг в это поверил. Конечно, может, в этом виноват и портвейн, но разве дело в том? Хрен с ним, пусть летит! Пусть летит, если этого желает чьё-то не успевшее огрубеть сердце. Сухов был не против...
Народец в комнатах продолжал гудеть, несмотря на то, что ряды крепко сидящих за столом неумолимо редели. Перешагивая через жертвы застолья, то здесь, то там наваленные на паласах, Сухов с Надеждой добрались до двери и окунулись в наплывающие на город сумерки. При выходе из подъезда перед нами неожиданно пробежала чёрная кошка, и Сухов посмеялся над суеверием своей спутницы, которая ни в какую не хотела идти вперёд. Она предлагала подождать, пока кто-нибудь не пройдёт мимо них, и только после этого двигаться дальше.
- Не верь ты в эту ерунду, - сказал он и привёл тысячу примеров того, как приметы себя не оправдывали. Но это всё равно не возымело действия, и ему пришлось просто схватить её на руки и перенести через злосчастный кошачий след. Ему никак не улыбалось торчать в подъезде из-за чьих-то сомнительных идей, тем более, в такое время, когда плотность прохожих составляет полчеловека на квадратный километр тротуаров.
- Всё будет хорошо, - сказал Сухов, ставя её на асфальт.
- Всё будет плохо, - тихо ответила она и, понурив голову, побрела в темноту.
- Что за блажь у неё в башке? - думал он, глядя, как её фигуру поглощает ночь. Она шла медленно, и только разве что сама Обречённость могла состязаться с ней характером походки. Закурив, Сухов догнал её всё же, и эту ночь они провели вместе, впрочем, как и несколько десятков последующих...
Ему нравилось её тело. Ему нравилась её непосредственность, детскость, наивность, но это не могло долго продолжаться. Да, им было хорошо вместе, но изо дня в день он начинал чувствовать себя всё более и более связанным. Надежда никуда не хотела отпускать его одного. Её допросы и истерики с заламыванием рук на почве ревности до такой степени доставали его свободолюбивое нутро, что он начал откровенно мечтать об одиночестве. Свобода ему была нужна не для того, чтобы волочиться за первой попавшей в поле зрения юбкой. Свобода - это когда ты оправдываешь оказанное тебе доверие, и это тебе не в тягость. Так же и в любви. Но когда от тебя требуют больше, чем ты сам предъявляешь себе, то тут недалеко и до кораблей, которые, как известно, разошлись в каком-то там море. Все его лекции, беседы и "политинформации" на эту тему выслушивались с выражением меднолобого упрямства на лице и, соответственно, не возымели никакого действия. Ей хотелось либо всё, либо всё. Третий вариант исключался в любой своей интерпретации. Чувства Сухова не вынесли подобных испытаний, и в одно прекрасное утро он ушёл, как истинный мордвин: не разбирая дороги и не оглядываясь. Просто страшный зверь, по имени эгоизм, вырвался на свободу и провозгласил абсолютную монархию в его государстве.
Следующие пару месяцев Сухова не было в этом задрипанном городишке. Когда его доставала жизнь, он всегда менял место дислокации, чтобы вдали от прежних, набивших мозоли на глазах экстерьеров залатать свою продырявленную душу и вернуться назад возрождённым, как бы ни несло патетикой от этого выражения. Вернувшись, он и обнаружил в почтовом ящике маленькую записку от Надежды...
Встревоженный тоном её послания, он набрал номер её телефона - бесполезно! Нет ничего зануднее длинных гудков. Дверь в её квартире тоже не реагировала на звонки и на пинки пяткой тоже. Странное дело! Сухов начинал испытывать смутное раскаяние и тревогу. Но что сделано, то сделано: в одну реку дважды не входят. Оставалось только надеяться, что у Надежды достанет благоразумия держать себя в руках и не вытворять глупостей. Поиски через друзей и знакомых не дали никакого результата, и постепенно Сухов успокоился. Чёрт побери! Почему нужно всегда предполагать самое худшее? Ведь сейчас лето, и вполне может быть, что Надежда лежит себе где-нибудь на морском песочке и выбирает вшей из шевелюры своего нового паренька. И уже и думать забыла о его существовании. А записка - всего лишь один из её многочисленных театральных жестов, который достиг своей цели: его сердце не спокойно. Но через несколько дней он перестал вообще думать об этом - в один из обтрёпанных августовских вечеров у него появился новый объект для стряхивания холостяцкой пыли...
Стоял конец сентября. Точнее, его кончина. Любимый месяц года загибался на глазах, и Сухов с хладнокровием философа созерцал природное непостоянство, добираясь до дома заметно заплетающейся походкой. Да, он был пьян! И не мечтал ни о чём больше, кроме как добраться до своего диванчика и посмотреть футбольный чемпионат по телевизору. Мелкий дождичёк-накрапулька подвергал его искушению, и он беззлобно материл постоянно ускользающую из-под ног планету. Доплетясь до родного подъезда и ни разу не упав, он понял, что совершил подвиг. Это преисполнило его гордостью по отношению к самому себе, и он смело полез пешком на девятый этаж. Сухов редко пользовался лифтом, пытаясь таким образом вернуть прежнюю спортивную форму своему изнеженному пивом телу. К третьему этажу он традиционно покрывался обильным потом, но не позволял себе передышки и у самой своей квартиры бывал похожим на загнанного бегемота.
Вот паразиты! На площадках восьмого и девятого этажей опять кто-то вывернул все лампочки. Темно, как в гробу! Сухов на ощупь отыскал замочную скважину на своей двери, теперь ему было необходимо вспомнить, в каком кармане лежат ключи. Обыскивая себя по этому поводу, он вдруг интуитивно почувствовал, что на площадке, кроме него, ещё кто-то присутствует. - Странно, - подумал он, - если это сосед, ему нечего таиться. Он мне денег не должен. Врагов у меня нет, значит, это враг соседа, или просто-напросто обыкновенный воришка. Ага, или Красная Шапочка, Волком напуганная... Пока Сухов собирался с мыслями, таращась в темноту, от стены вдруг отклеилась тень и бросилась к нему. Он отшатнулся, и едва не заорал благим матом от вспыхнувшей в левом боку боли.
- Ах ты, сук-к-ка! - выдохнул он и со всей своей не маленькой силы ударил кулаком в пространство перед собой. Кулак налетел на что-то твёрдое; в воздухе хрястнуло-хлюпнуло, и это что-то обвалилось на пол и затихло. Только какая-то железяка запрыгала вниз по лестнице...
Сухов выдохнул. Сердце бешено колотилось внутри. Бок пылал. Он спустился на один лестничный проём и чиркнул зажигалкой. Площадка озарилась тусклым светом, и с пола ему в глаза игранул отблеском огромный охотничий нож. - Не слабо, - пронеслось у него в голове и, прихватив его, он поднялся к своей двери. Страх прошёл. Вместо него осталась противная дрожь во всём теле. Ключ не хотел попадать в замок, но Сухов всё же открыл дверь и включил свет. Затем втащил в квартиру то, что валялось на площадке. Им оказался худосочный паренёк, примерно одного с Суховым возраста. Странно, но он не был зол на него. Скорее, удивлён. На его память не приходило ничего такого, им совершённого за последнее тысячелетие, за что бы, как свинью, валили в родном подъезде, да ещё такой саблей!
Левой рукой ему невозможно было пошевелить, чтобы в боку не запылало жарче. Прежде чем посмотреть, что сотворил с его изнеженным телом этот вечерний "гость", он прошёл к бару и нацедил себе полстакана водки. Когда алкоголь слегка затуманил мозг, он решился стащить с себя куртку, которая была лихо располосована подмышкой. При виде раны ему стало не по себе. Она зияла своими окровавленными губами, и внутри её синенько щерилось оголённое ребро. Сухов сразу же бросился к телефону. На счастье, трубку на том конце подняла его старая подруга - хирург, а не её тупоголовый супружник, который ревнив до безобразия. Он ей пожаловался на случайный порез и попросил прихватить с собой полный набор для реанимации. Умничка! Какая умничка! Она даже не стала пенять на столь поздний час или сложности в семейной жизни, - она просто сказала в трубку: - Жди. И нажала на рычаг...
Кровь из раны сочилась себе. От нечего делать он вытирал её рукавом безнадёжно испорченной рубахи. Вечерний гость, по-прежнему скрючившись, лежал в коридоре. У него был сломан нос, это бы даже заметил и выпускник медфака. Из ноздрей бедолаги свисали кровавые сопли, и на линолеуме скопилась приличная лужа.- Хлюпик, - подумал он и налил себе ещё...
Она вошла, держа в руках чемоданчик. Не женщина - сказка! Она даже бровью не повела, увидев пострадавших. Другая на её месте непременно выразила бы своё недовольство. - Когда она разведётся со своим остолопом, я обязательно куплю ей мороженого, или хотя бы предложу руку и сердце, - мелькнула у Сухова мысль.
Она возилась со ним недолго. Сделала пару уколов, обработала рану спиртом и йодом, отчего он едва не рухнул без сознания, и наложила пару десятков швов. У неё были очень проворные пальчики. Потом дошла очередь и до гостя, который уже начинал приходить в себя. На всякий случай Сухов встал рядом - мало ли чего ещё может выкинуть этот пациент! После нашатыря он окончательно пришёл в себя. По крайней мере, он ещё пару недель не будет нравиться женщинам: оба глаза его заплыли синюшной опухолью. Паренька мелко трясло, но врач сказала, что это в порядке вещей. Когда всё было кончено, она вымыла руки и посмотрела Сухову в глаза.
- Когда же ты наконец-то за ум возьмёшься?
- Выпьешь? - перебил он.
- Эх! Сколько лет тебя знаю, а ты всё тот же, - и она с ласковым упрёком посмотрела на него.
- Спасибо тебе, солнышко, - сказал Сухов со всей искренностью, на которую был способен и попытался поцеловать её в щёку. Но она ловко увернулась, и в первый раз за сегодняшний вечер на её лице появилась улыбка.
- Ладно, пошла я. Надеюсь, вас можно оставить наедине? А то мне бы не хотелось ещё раз сюда подниматься, - и она усмехнулась, - взрослые ведь люди! И покачала головой.
Как Сухов любил в этот момент эту женщину! И в глубине души даже немного сожалел, что не к нему она улетела в ночь на дребезжащем лифте. Такие женщины редкость, а врачи - и подавно...
- Ну, вот мы с моим дорогим гостем и одни! - и Сухов озабоченно потёр руки. Он помог ему добраться до кухни. Его воля была сломлена болью, и он не сопротивлялся. Хозяин поставил на стол бутылку водки и, наметав из банки солёных огурцов, разлил жидкость по стаканам. Его гость молчал. Это было понятно ...
- Давай договоримся так, - начал Сухов, глядя в его личико - красавец! - Обид у нас друг на друга, сам понимаешь, быть не может. Хотя я и не догадываюсь о причине нашей сегодняшней встречи. Поэтому, мой вопрос - твой ответ. Идёт?
Гость обречённо кивнул.
- Ну и ладненько! Сухов двинул ему стакан, и они выпили. Зубы его противно стукнули о край посуды, и хозяин понял, что гость волнуется.
- Кто ты? - игра в ответы-вопросы началась.
- Надин друг.
- Надин?
Ну, правильно! Вот он, привет из прошлого! Но неужели она подослала этого недоноска, чтобы лишить меня возможности видеть бренный, говённый, но всё же такой привлекательный мир? Ага, понимаю: ни мне, так и никому, - железная логика! Да ни хрена я не понимаю! Ничего себе шаг, который от любви до ненависти! - пронеслось у Сухова в голове.
- Где она? - спросил он, хотя сейчас его ошарашенный мозг это мало волновало.
- В дурдоме... - тихо ответил гость.
- Где??? - у Сухова отвисла челюсть. - Ты не путаешь?
- Нет. Я сам неделю как оттуда.
- Но почему? Она же ведь здорова! - Сухов ничего не понимал.
- Она пыталась покончить с собой, когда ты её бросил - наелась таблеток... Теперь она там. Уже пять месяцев, в этом собачатнике! И я ничего не могу для неё сделать!..
Две слезы побежали по его щекам, он захлюпал, и Сухов налил ему снова. Мысли в его голове хороводились, как мотыльки над фонарём.
- Так это она тебя послала?
- Нет, я сам!
- Но почему? Многие люди расходятся, но ведь они не убивают за это друг друга!
- Да потому! - он вдруг перешёл на крик, и если бы его глаза не заплыли, то точно бы испепелил взглядом своего визави. - Потому что она такая чистая, светлая, и чуть не умерла из-за тебя. Ты это понимаешь?! А ты - ты мразь! Это ты её довёл! Ты! - он вдруг ударил кулаком по столу и уткнулся в него лбом. Воздух наполнился рыданиями.
И тут до Сухова всё прекрасно дошло. - Так, значит, вон оно что! Месть героя за оскорблённую честь дамы! Но это же смешно! Пойти и продырявить человека за то, к чему ты не имеешь ни малейшего отношения! Дурдом полный! Хотя, может, любовь затуманила мозги этому человеку? Любовь страстная, бешеная... Нет, как ни крути, я отказываюсь понимать подобные поступки. Как, впрочем, и желание травиться после ухода любимого, - думал он.
И у него вдруг возникло желание увидеть Надежду, поговорить с ней. Но паренёк наотрез отказался дать её координаты.
На часах уже - час ночи. Пора бы и определяться уже. Паренёк нервно мнёт свои пальчики.
- Послушай, - обратился Сухов к нему. - Сейчас ты в порядке и способен рассуждать логически. Если ты обещаешь, что больше мы никогда не встретимся, то я сейчас же выпускаю тебя. Но ножичек твой я у себя оставлю, - мне же полагается какая-никакая компенсация?! Если же нет, то придётся тебя отправить назад в дурдом. Туда тебя возьмут, не сомневайся! Стоит только позвонить и объяснить ситуацию. Думай...
- Логично, - прошептал гость.
Сухов смотрит на него, худющего, с разбитым лицом, и ему становится его жалко. Гость встаёт из-за стола и, приоткрыв глаз рукой, смотрит на свою неудавшуюся жертву несколько секунд, затем, не говоря ни слова, направляется к двери. Сухов провожает его и видит, как за ним закрывается лифт. Потом возвращается на кухню и пьёт всю ночь...
За окном луна. Настоящая осенняя луна. Сухов всё пьянее и пьянее. Утро всё ближе и ближе. Мысли путаются и переплетаются у Сухова в голове. Он падает под стол и не чувствует боли.
- Завтра я куплю цветов и подарков. И поеду в дурдом. К ней. Обя-за-а-тель-но. - Это он зевнул.
- Спать, спать спа-ать...
На следующий день Сухов никуда не поехал, впрочем, как и в последующие. Важность решений, принятых в обществе бутылки, почему-то быстро мельчает и испаряется по мере испарения алкоголя из крови. Прошёл уже год, но всякий раз при входе в свой подъезд Сухову становится немного не по себе. Хотя он этим своим чувством нисколько не отличается от новых русских, которые желают жить много больше, чем он. Ибо им есть, что терять.