Я не знаю, почему тебя рядом нет. Ни рук твоих, ни губ, ни глаз; ни прикосновений, ни песни твоей, ни радости, тихой, как оплывающая свеча; ни воздуха во мне, ни пляски сердечной. Кровь, застоявшаяся в жилах, - заболачивается. Внутри меня - трясина. Всё тонет в ней: время, пространство, движение, - тонет и разлагается.
Тебя рядом нет...
Жизнь кончена...
А всюду люди, люди, люди! Спешат копошиться, копошатся спеша. Какое им дело до того, что я выгораю начисто.
Тебя рядом нет...
Я - песок под их торопящимися подошвами.
Тебя рядом нет...
Я - их молчаливое оправдание: не ропщу и мести не требую.
Тебя нет рядом...
Я - их земное притяжение: отпущу - и растворятся в бесконечности.
Тебя нет. Беспомощным слепцом тыкаюсь в стены, безмолвным провалом глотки безответно выдыхаю имени твоего песню; она возвращается обратно, исковерканная отражающим бетоном, она полосует мне душу рваными краями безысходности, она воет пороховым ветром в канале ружейных стволов, зазывно воет, подначивая желание, желание хлопнуть дверью и обнять сердечным мясом свинцовые слёзы выстрела.
А всюду - люди, люди! Матери, жёны, сёстры, отцы, мужья, братья, дочери и сыновья - соседи! Соседи по лестничной площадке, подъезду, по дому; по улице, кварталу, району; соседи по городу, по государству. Какое счастье, что нет соседей по Родине!..
А тебя всё НЕТ, и я зафилософствуюсь.
До крайнего прозрения, до головной боли, до сумасшествия.
Или прочно ударюсь в церковь, оцерквенею неистово;
или молча уйду в вино, что менее хлопотно.
И скажут: - Смотрите, был человек - и нет его. Скатился до самого дна, портит облик города!
И, тыкая пальцем в меня, скажут детям: - Видите? Он мог быть похожим на нас, суетиться и выбиться в такие же люди, как мы, крутые и строгие,
а главное, правильные, как ни взять, во всех отношениях,
а этот выбрал вино, вот таких бы - к стеночке!
- К стеночке! - прокаркала бы седовласая дамочка, рождённая девой и ею по жизни прошедшая, счастливая видеть грехи и за их смакованием
восторженно слюни пускать на подъездной скамеечке.
- К стеночке! - сказал бы угрюмый старик работяга,
поборник неистовый объединенья всех стран и их всех пролетариев и непоколебимый борец и боец за то светлое будущее, которое кто-то жестоко просрал, - к стеночке!
- К стеночке! - пробасил бы поп, отрыгнув самогонкою, поскольку "Кагор" завершился давно да с него шибко хлопотно:
к сортиру частенько бежать отливать священное, -
оно же, подобное пиву по цвету и градусу,
пузырь же попа мочевой несравним размерами
ни с брюхом его, ни с щеками, до плеч висящими.
- К стеночке, - пронюнил бы пьяный Иван, из кустов выползающий,
раз все закричали, - и он завсегда со обчеством:
и пить, и по морде кому, и орать на выборах,
а если ещё и нальют, то...гуляй, губерния!
Но нет тебя, нет и нет, нет и нет, и смотри уже:
кого-то в гробу несут, молодого, спелого,
по правилам вскрытого в светлом аду прозекторской,