Хорошо, если наш современник знает Гавриила Романовича Державина хотя бы по пушкинским строкам. Этот фрагмент из 8-й главы "Евгения Онегина" давно превратился, как бы мы сейчас сказали, в мем:
"Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил".
Но сейчас даже Пушкина помнят немногие. Что уж говорить о представителях допушкинской поэзии, изъясняющейся более тяжеловесным языком. Впрочем, Державин принадлежит не только к литературе, он был крупным государственным чиновником - сенатором, президентом Коммерц-коллегии (органа, осуществляющего надзор за торговлей), министром юстиции. Но какова цена всем этим должностям конца XVIII века сегодня? Это может быть интересно лишь профессионалу-историку или школьнику либо студенту, штудирующим урок, чтобы ответить и сразу же забыть...
За три дня до смерти, которая случилась 8 июля (по старому стилю) 1816 года, Державин записывает грифелем на аспидной доске две строфы.
Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы.
В опубликовавшем их журнале "Сын Отечества" эти строфы были представлены как начало стихотворения "На тленность". С высокой степенью вероятности мы можем предположить, что державинские строки возникли на семантическом перекрестке образованном, с одной стороны, своеобразной исторической схемой "Река Времен или Эмблематическое Изображение Всемирной Истории", висевшей у него в кабинете, с другой - сочинением Анны Комниной "Алексиада".
Синхроническая таблица-карта "Река Времен или Эмблематическое Изображение Всемирной Истории" была создана немецким ученых Фридрихом Штрассом. Она показывала, какие правители у разных народов оказывались в одном времени. Немецкую карту перевели на русский и напечатали в типографии. Вся мировая история (как она была известна в то время) поместилась на один, хотя и весьма длинный лист.
"Алексиада" написана дочерью византийского императора Алексея Комнина и представляет собой литературизированное повествование о жизни её отца. В начале книги есть такое суждение:
"Поток времени в своем неудержимом и вечном течении влечет за собою все сущее. Он ввергает в пучину забвения как незначительные события, так и великие, достойные памяти; туманное, как говорится в трагедии, он делает явным, а очевидное скрывает. Однако историческое повествование служит надежной защитой от потока времени и как бы сдерживает его неудержимое течение; оно вбирает в себя то, о чем сохранилась память, и не дает этому погибнуть в глубинах забвения".
Державин как бы спорит с этим тезисом. Его восьмистишье рисует картину, в которой человек в конечном итоге не оставляет никаких следов. Время перемалывает его полностью. Державин оглядывает свою жизнь с порога смерти и понимает, что, в общем-то, он не оставляет ничего.
Эту картину можно было бы назвать мрачной, однако есть один момент. Стихотворение Державина - это акростих. Начальные буквы в строках образуют два слова РУИНА ЧТИ. На самом деле мы не знаем, действительно ли поэт хотел заложить в стих особое высказывание, или акростих сложился случайно... Математически случайность возможна, но вероятность её невысока. Просто пробегите глазами сколько-нибудь стихов - попадутся ли вам осмысленные слова из начальных букв? Вряд ли.
Но если акростих написан сознательно, то что он значит? "Руина" - это, по-видимому, обращение Державина к самому себе, так сказать, с поправкой на возраст и физическое состояние. Но какое наставление поэт хочет себе дать?
Не стоит забывать, что стих не дописан, хотя вложенная в имеющиеся строки мысль и выглядит законченной. Дальше могло бы последовать развитие темы. Литературовед Андрей Чернов предполагает, что полный вариант акростиха должен звучать так РУИНА, ЧТИ БОГА.
Обращение к Богу естественно для Державина. Оно естественно и для поднятой им темы - у Бога все живы. Бог знает всех. Наши имена записаны в Книге жизни там, и то, что здесь не останется памяти о нас, значения не имеет. Всё, что смоет поток времени, не имеет цены, важно лишь то, что мы можем взять с собой - а это не чины, не стихи, не триумфы и завоевания. А нечто совсем другое.
Чернов даже представил, как могла бы звучать следующая строфа (которая так и не сложилась у самого Державина):
