На высотных домах продолжается город осколками снега,
Прерывает на миг свой прыжок затяжной сквозь туманы звезда.
Вечер слушает ветер под звон безмятежного звездного неба,
С наступающей ночью смыкаются руки дорог навсегда.
В пересыпанных снегом следах я опять возвращаюсь из дома
Через выжженный пламенем свеч перекресток ночей и начал,
И горящие лампочки штор в третьих окнах, до боли знакомых,
Мне напомнят мой временный в этом театре причал.
В море капель-снежинок задержанных фантасмагорий,
Перетертых в крупу, но не сваренных в кашу идей,
Не найдя до сих пор океанов и рек в этом выцветшем море,
Я случайно наткнулась на время, но не на людей.
И почти невозможно найти тех, кто миром вот этим заведует,
И, наверно, не стоит искать, что бы эта звезда означала,
Не забыть бы, пока это время стучит: продолжение следует...
Утро каждое стоит того, чтоб начать все опять и сначала.
* * *
Хрусталь из глаз в бокалы капал,
Дрожал туман сквозь кольца-пяльца.
Она смеялась. Он заплакал.
Они дыханьем грели пальцы.
Но с молотка пускали осень,
Прощая боль прощальных писем...
Им было вместе тридцать восемь,
Был каждый горд и независим.
Когда был вечер в снег окрашен,
Мы были в раме панорамы.
Нам юный бог замочных скважин
Читал подсмотренные драмы.
Но каждый год слагались песни
Метелью — в день прошедшей тризны —
Про две разверзшиеся бездны,
Две разминувшиеся жизни.
* * *
«Летучий Голландец». Конечная станция.
Вот истина, но в предпоследней инстанции.
Иконные лики омыты слезами —
Наутро темнеют круги под глазами,
И свечи, исплакавшись до ничего,
Становятся жертвой во имя Него.
Сольются бессонницы в час пробуждений —
И ты пробужден для чужих заблуждений.
Прощаю грехи от большого до мелкого.
И от всепрощенья прощать уже некого...
Простите же мне этот мой полубред
В моем ощущенье «меня будто нет"...
Теряюсь в кружении символо-знаковом.
В крушении истин рождается вакуум:
Когда как навершие осень-разлучница,
Когда дважды два — не четыре получится,
Когда содержание — это лишь численность,
Когда две последние мысли — двусмысленность...
В города
Играми в города
Мы заполняем вечер.
Знаю ли я, куда
Дует сегодня ветер?
Знаю, но не зови
В солнечное ненастье —
В город чужой любви,
Ненависти и счастья.
Тысячелетний путь
По кольцевым дорогам.
Ближе уже? Ничуть.
Долго еще? Немного.
В город, что так жесток,
Где миллионы лет
Ищет сверчок шесток,
Ищет закат рассвет.
В город, где сотни лун
Слепнут от света звезд,
В город, где ветер юн,
Путь невозможно прост.
Но ковыляет прочь —
В город, что пуст и черен,
Тысячеглазая ночь,
Как однокрылый ворон.
О несовместимостях
Затмеваю память болью. Засветившеюся пленкой
Мой портрет с холста сползает. Колокольный слышу звон.
Тишина несовместима с барабанной перепонкой.
Подавай ей сладких песен, но не крик, не вопль, не стон.
Нынче средь галлюцинаций — против всякого закона
Галатея уходила в несиреневую ночь.
Что ж поделать, жаль, конечно, старину Пигмалиона.
Если б не ждала спасенья, я б могла ему помочь.
Даже девушка с веслом, и та сегодня ищет лодку.
Подождите... Я решилась... Совместимте наш побег...
Но теперь не так-то просто — просит лодочник на водку.
Совместив слезу и ливень, Ной построит вновь ковчег.
Чтоб накрылось солнце ночью, закрываю крепче веки.
Темнота несовместима со сверкающей звездой.
Но звезда на темном небе, и трава на белом снеге...
Только мысль несовместима с головой моей пустой.
«Уходите прочь!» — я слышу. Ах, зачем же слов так много?
Ах, зачем же слов так много! Уходите сами прочь.
Я б ушла, но жду, что станет лунно-радужной дорога...
Это ж надо было нынче совместить меня и ночь!
* * *
А ночь — беззвездная безлунность —
В руках чужих — не твой аршин,
Назавтра попранная юность
Отпишет манускрипт морщин.
И вспомнишь ситцевое платье
И взгляд, а в нем — весны подтекст,
И опустевшее распятье —
Тот самый, самый тяжкий крест.
Там, где незримы пилигримы —
Грехи отпущены на вес,
Мы гонимся, но мы гонимы
За небесами от небес.
Ты написал пейзажи в лицах
И стер с портретов сотни лиц,
Ведь ты так много знал о птицах,
Что чуть не стал одной из птиц.
Но слов не нужно, снов не надо.
Их было много — не сбылись,
Порхнувши как-то виновато —
Ввысь.
Кто же?
Вы бы взломали замок, да замочек с секретом.
Кто же теперь равновесье на ваших весах? —
Мы — погорельцы, отдавшие ночи рассветам,
Не разглядевшие нужного на небесах.
Мир вам, злодеи! Чтоб по миру шли добродеи —
Из кабаков к покаянным молитвам церквей.
Детские шалости — ваши благие затеи:
Кто же пройдет бурелом, не сломавши ветвей?
Станем цепями, они — нержавеющей сталью.
Как на снегу разглядеть белый контур черты?
Мы — это вы, повстречавшие нас в Зазеркалье.
Вы — это мы, обманувшие ваши мечты.
* * *
Я не видела солнца с тех пор, как оно закатилось
То ли за горизонт, то ли просто под чью-то кровать.
Я нашла вас, нашла, но уйдите же — сделайте милость.
Я устала разыскивать тех, кто устал уставать.
Я могла бы стать ветром, но если не вольным, зачем же?
Я поймала бы ветер, но как мне его удержать?
Я все чаще пытаюсь понять, понимая все реже,
Что бежала за тем, от чего нужно было бежать.
Ваши бледные взгляды вжились в близорукие лица.
Не могли бы вы быть так добры — на меня разозлиться?
Быть горячкой свинца так же трудно, как холодом стали.
Я была б вам признательна, если б вы это признали.
Вы же знали судьбу, но опять на судьбу ворожили,
Вы же знали, что с белых листов ничего не стереть,
И могли б умереть при условии, если бы жили,
Но боялись вы жить, ежечасно боясь умереть.
Разговор с рассветом
Где главу преклонить? Где приют? Где причал?
В неоплатном долгу неоплаченный долг.
Мы встречали тебя или ты нас встречал,
Одичалый рассвет — матереющий волк?
Мы хотим сохранить, что осталось от нас.
Мы, увы, таковы. Да и ты — был таков.
А чего же ты ждал от стареющих глаз,
От надсаженных душ и охрипших стихов?
А чего ж ты хотел, Повелитель Теней —
Вопль небес, всплеск огней, несгораемый свет?
Ты болел, ты горел, но поверь — нам больней,
Потому что мы есть, оттого что нас нет.
Потому что мы все — цель отравленных стрел,
Мы кричали тебе: «Пожалей! Не смотри!»
Но жестоко жалея, ты все же смотрел
И гасил фонари.
Ожидание весны
Вчерашний лучший враг мой — заклятый друг.
Не чудо ли? Не чудо. Лишь ловкость рук.
Кому — гореть, кому-то кричать: «Пожар!»
Огонь небес нас люто к груди прижал.
И солнце не залечит луны ожог,
А нам уже который не впрок урок...
...Когда из заключенных сбежит тюрьма,
В распахнутые окна уйдет зима,
Тогда и нужно вспомнить о нас, о них —
Похожих на прохожих чужих родных, —
Обнять покрепче тени ушедших прочь,
Чтоб было добрым утро, спокойной — ночь.