Конечно, Маяковский лукавил, заявляя: "Я поэт. Этим и интересен". Я думаю, что ещё он был интересен как мужчина - своей крепкой статью, высоким ростом, любовными похождениями, славой отменного любовника. А ещё он был интересен как чтец. А ещё - как актёр. И - как мастер эпатажа (вспомним знаменитую историю с Овсянико-Куликовским). Так что "в загашнике" у поэта имелись не только стихи.
В этом отношение некрасивые, низкорослые поэты, поэты с плохой дикцией вынуждены компенсировать своё имиджевое отставание от более одарённых природой товарищей другими достоинствами. Например, качеством стихов и собственным вниманием к барышням (стихи в альбом), как Пушкин; героикой, романтикой, организаторскими способностями, настойчивостью, как Гумилёв - и прочими "своеобразиями".
Так что поэтов, даже самых слабых, всегда есть за что любить. Поэты ведь всегда нуждаются в любви, может быть, даже больше, чем другие люди. Но эти дополнения к стихам не видны на расстоянии - и мы подчас недоумеваем, почему тот или иной поэт пользуется таким успехом у публики. Подобный успех кажется нам оскорбительным по отношению к более сильным стихотворцам. И мы цитируем Пастернака: "Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех". Однако любая известность, популярность чем-то да вызвана. Пусть даже это будут скрытые, невидимые нам достоинства, не имеющие никакого отношения к поэзии. Ибо жизнь - всегда многоборье, в котором побеждают наиболее разносторонние люди.
Вообще, конечно, по отношению к любви вопрос "за что" странен. Это Муму немым собачьим укором вопрошала Герасима: "За что??" Любят же обычно, не за что-то, а просто так. Конечно, если речь идет о любви к человеку, а не к поэту. Марина Цветаева как-то популярно объяснила, за что следует любить человеков и поэтов: "Послушайте! Ещё меня любите... за то, что я умру". Наверное, эти цветаевские строчки - одна из эмоциональных вершин русской поэзии.
А ещё поэтов любят за схимничество и скоморошество - в одном флаконе, за свободу быть верным самому себе - в слове... Да мало ли за что! Поэт - это воплощённое наитие и тихое, невидимое, не объявленное миру священнодействие. Поэт сам устанавливает над собой законы, которым он следует, повинуясь воле Слова, и никому не позволяет указывать, как ему писать. И в этом есть данность, непреложность, судьбинность. В этом есть священный произвол, заключённый в немыслимо чёткую форму. Вдохновение поэта бывает так велико, что его импровизации достигают уровня высшей продуманности. Это подчас заметно по минимальному количеству исправлений в тексте только что написанного стихотворения. Кто ему диктует эти строки? Слово, которое - Бог.