Мне, когда все началось, было всего восемь лет. Вот можете сколько угодно говорить, что еще маленький был, что ничего тогда не понимал. А ничего понимать и не надо было. В этом возрасте просто все запоминается. Все, что видишь или слышишь. Как картинка, как фотография.
Вот я и слышал, и видел.
Росло напряжение. Так говорили родители - напряжение растет. Все было в текущей жизни хуже и хуже. В чем выражалось? Ну-у-у... Как вам объяснить. Вот, бывает, что просыпаешься, и видишь солнце, и какой-то шум на улице, и воробьи чирикают, и улыбка у тебя такая - и все хорошо. Понимаете? Все - хорошо. Легко, просто и хорошо. А тут - совсем наоборот. Хоть утром, хоть вечером - какое-то такое напряжение, как перед грозой. Просто вот ждешь все время, что сейчас гром прогремит, и молния сверкнет.
Мама даже плакала по вечерам, сидя у телевизора на кухне. У нас там стоял маленький такой черно-белый телевизор. Большой цветной стоял в большой комнате, но она не включала его ночью, потому что тогда могла разбудить нас с сестрой. И она просто сидела на кухне, смотрела в черно-белый телевизор и плакала.
Тут любой бы заплакал, наверное. Показывали сплошные взрывы, убийства, какие-то страшные, совершенно невероятные аварии. Говорили о всеобщем кризисе, и что мир катится к концу. А что вы думаете, я этого не запомнил? Я мог не знать, что это такое, не понимать слов, но уж запомнить, как говорят, что наступил большой экономический кризис, что он непременно выльется в политический, а кризис политический грозит неизбежной войной... Мы же днем большой телевизор включали. А там каждый час - новости. И в новостях вот такое же самое.
Конечно, я эти новости на самом деле не смотрел, я на ковре в солдатики играл. У меня были отличные солдатики - отец их сам отливал. Он плавил свинцовую оплетку кабелей в большой стальной ложке прямо на плите, а потом выливал в форму. И получались солдатики. Что? Вредно - свинец? Так я же не малолетний какой, чтобы в рот все тянуть. И потом, он же их красил и покрывал лаком. То есть, на руках ничего черного от свинца не оставалось. Зато солдатики были - как живые, как самые настоящие. Ни у кого во дворе таких не было.
Вот, значит, я играл на полу в большой комнате, а телевизор обычно работал. И говорил, говорил, говорил. Поднимешь голову, посмотришь, а там всегда горящие кварталы, стрельба обязательно, какие-то флаги разноцветные, толпы разъяренные. И дикторы нагнетают, нагнетают...
А вечером мама с работы приходила и плакала. Она тогда плакала чуть не каждый вечер.
Иногда звонил отец.
Они тогда как раз разъехались. Нам, детям, так объяснили, что они пока еще не совсем разошлись, но просто разъехались, потому что никак не могут иначе, и надо попробовать отдохнуть друг от друга. Плохо им было вместе. А теперь так выходило, что плохо уже и врозь. И что не знают они, как дальше, но с детьми, с нами, то есть, общаться будут оба.
Вот он иногда звонил откуда-то издалека. Мама сначала слушала, слушала, потом бросала трубку и опять плакала.
Иногда он звонил, а ее не было дома. Тогда трубку брала сестра или я. Чаще сестра. Она думала, что кто-то из ее мальчишек звонит. "Ухажеры", ага. Ей тогда всего четырнадцать было, а вела она себя, как будто на всю жизнь меня старше. Вот с ней отец долго разговаривал всегда. Объяснял, что у мамы стресс, что она может просто не успеть, что вот-вот грянет что-то страшное, и тогда все будет совсем плохо. Обещал, что в любом случае успеет приехать и спасти нас. Она потом мне все это подробно рассказывала. После таких звонков сядет на диван, меня обнимет - вот еще, телячьи нежности какие-то - и рассказывает, рассказывает. Пугает.
Иногда я сам с ним разговаривал. Меня он по телефону пытался смешить. Но я же все понимал. Все слышал. И он понимал, что я понимаю. Восемь лет - это не взрослый, конечно, но уже - ого-го! Вот тогда он меня предупреждал, что всякое может вдруг случиться, что надо иметь запасы еды и воды, что двери надо закрывать на ключ и никому чужому не открывать, что отсиживаться лучше под кроватями, если что. И еще говорил, чтобы никогда не выключали телевизор. Потому что по нему сразу предупредят всех и скажут, куда надо бежать. Напоследок всегда успокаивал, что, в самом крайнем случае, он все равно успеет. Откуда угодно успеет. Он все бросит и за нами приедет. Как только, смешил, так сразу. Вы, говорил, без меня не вздумайте никуда. Я успею. И так повторял каждый раз.
Я всегда после таких разговоров наливал полную ванну холодной воды. А Ирка набирала воду в трехлитровые банки на кухне. На всякий случай. Мама приходила с работы, ругалась. Ванну освобождала, но банки не выливала. Я же видел и понимал. Конечно, ей же помыться после работы надо. Но банки - не выливала! Понимаете, да?
А в телевизоре - сами знаете, что. Ужас и кошмар, и уже отрезанные головы. Мне не показывали, но Ирка ночью иногда шептала, чтобы меня напугать. А я тогда совсем не пугался. Потому что, хоть и восемь лет, а - мужик.
Ну, а потом вдруг как-то телевизор стал показывать серую муть и шипеть. Ирка бросилась к телефону - матери позвонить. А телефон тоже не работает. Что? Почему оба дома, а мама на работе? Так было же лето, вот мы дома и сидели, не в школе, потому что каникулы. И из дома, мама сказала, ни ногой. Никуда. Даже в магазин или во двор - нельзя. Вот так строго было сказано. И закрыться изнутри на всякий случай. Так что у нас и засов был, и цепочка, и глазок специальный в двери.
И вот Ирка стоит, трубку держит и на меня смотрит испуганно. Глаза - вот такие! А я - что? Пошел сразу в ванную. Воду наливать. Надо же делать запасы на всякий случай. Пока вода наливалась, я на кухне еще посмотрел, что из еды есть в наличии. Мало было еды. Надолго просто не хватило бы. Если на двоих с Иркой - то еще более или менее. А вот еще мама и папа... Они же все равно за нами придут?
А потом начался стук в дверь. Стук - потому что свет тоже отключился. А как свет отключился, так Ирка вовсе испугалась и сразу полезла под свою кровать, хоть там и пыльно было. Мы же убирались тогда раз в неделю, не чаще. В своей комнате - сами. А она - в самую эту пыль носом. Ждать, когда все рухнет и посыплется. А я пошел в коридор и стал смотреть в глазок.
А там за дверью был отец. Он стучал уже ногами и кричал, чтобы в глазок посмотрели, чтобы скорее открывали, что он специально приехал за нами, и что времени совсем нет даже на сборы. Чтобы я поверил, он зажигалкой подсвечивал - и я видел, что это он. Я дверь стал открывать, тут и Ирка прибежала - тоже дергала засов и снимала цепочку. В общем, открылись.
И действительно, времени не было совсем. Отец сказал, что машина стоит внизу, что все рухнуло, что вот-вот начнется, и надо хоть как-то успеть, хоть вот нас двоих увезти.
- А как же мама? - спросила Ирка.
- Она приедет, как только сможет, - ответил отец.
Но я видел, что он все врет. Не приедет уже мама. Потому что она просто не успеет. Мне стало обидно, и я плакал тогда, как маленький. Но все равно прямо в тапках спускался вниз. И Ирка бежала впереди меня.
Мы тогда очень долго ехали. Весь день, а потом еще всю ночь. Останавливались на пару минут - и снова вперед. Сначала по дорогам, а потом уже и без дорог. Отец говорил, что надо как можно дальше от любых городов уехать. Чтобы ни одного города поблизости. Тогда, говорил он, еще можно выжить. Но надо успеть, поэтому надо ехать и не останавливаться. Он включал свет в кабине, смотрел на карту, потом оглядывался назад - там было совсем черно и ничего не видно - и снова рулил куда-то в темноту среди деревьев и кустов.
Ну, вот сюда нас и привез.
Ночью-то мы не видели ничего. Отсыпались после долгого пути. А утром, то есть уже днем практически, я все рассмотрел. Стоял домик бревенчатый на поляне. Был лес вокруг. Даже совсем без тропинок. Был ручей в овраге. Был огород небольшой. Сарай за домом. Машина во дворе. То есть, это даже и не двор был, а как бы просто поляна в лесу. Вот и все. Потом уже к обеду отец проснулся, сказал, что поедет назад, попытается маму вывезти. И продуктов заодно подкупить. А вы, сказал, осваивайтесь здесь. Но далеко не уходите.
- И еще вот что, - сказал он.
Ушел в другую комнату, там лязгал железным, а потом принес два ружья. Одно большое - Ирке. И другое, поменьше - мне.
- Без оружия - никуда.
Мы книжки про такое читали. Он ведь их сам и привозил. Там в книжках всегда после взрывов и разрухи и катастроф любых появлялись мародеры. И они были даже страшнее, чем настоящая война. Так что мы все понимали. Кивнули, ружья на плечо повесили и пошли осваиваться.
Вот тогда мы с Иркой и подружились уже по-настоящему. А что? Я вот совсем ничего не боялся. Везде готов был пролезть. Так мы и малину нашли на старой просеке. И грибов там было - завались. В домике была печка. А еще была плитка газовая, и в сарае пять баллонов лежали. То есть, выходит, отец заранее готовился. Это он был просто молодец.
Потом мы до вечера делали опись имущества. Это ведь самое главное в таком случае. Это в каждой книге написано, что такую опись надо сделать. Потому что иначе не понять, что на самом деле есть, а чего нету. Что экономить надо и беречь, а что можно спокойно тратить.
А когда захотели есть, Ирка сама пожарили грибы. Хлеб мы в тот раз не ели специально. Чтобы сохранить. У нас же муки, оказывается, совсем не было.
Ну, вот так, значит. А потом сидели до ночи в домике и ждали отца с мамой. В окна глядели. Разговаривали. Еще и это вот нас сдружило - мы много разговаривали друг с другом. Впервые - как равные. Мне понравилось. И я Ирку даже залюбил. Я и так ее любил, потому что сестра, хоть и старшая. А теперь - еще больше.
Уже совсем в темноте рычал двигатель. Еле-еле доехал отец. Маму не привез. Весь был усталый и замученный - еще бы, два дня за рулем. Сказал, что - все. Что мы, наверное, последние были, кто успел из города выбраться.
Ирка плакала тогда. А я уже не плакал. Я раньше плакал. А теперь - нет.
И так вот начали мы тут втроем жить. Притирались долго, обязанности постепенно разделили. Отец нашел каждому дело. Он сказал, что можно менять на продукты живицу. Что теперь, когда ни больниц настоящих, ни аптек никаких, живица сосновая - самое мощное лекарство от ран и ожогов. Вот Ирка у нас по хозяйству больше колготилась - но ружье всегда под рукой держала. А мы с отцом ходили по лесу, насечки делали, живицу собирали. Потом раз в неделю он уезжал на весь день до ночи. А мы его ждали. И так вот было у нас долго-долго.
Стрелять научились. Патроны снаряжать. Еще делать разные ловушки и капканы - тоже. Все, что съедобное под ногами в лесу - шло в дело. Грибов и ягод по осени было много. Отец всегда измерял радиацию, качал головой и велел ничего не есть сырого. Только отмачивать, а потом варить и жарить. Так, мол, не вредно. То есть, терпимо так.
И муки он привез два больших мешка.
Но говорил, что чем дальше, тем труднее будет с припасами. Потом, бывало, уезжал уже и на два дня и на три, а то и на всю неделю. Привозил всегда еду. Иногда еще одежду. Мы же росли. Свежий воздух, еда, беготня постоянная по лесу - такие здоровые выросли, что ты!
Сколько лет? Пять, выходит. Ровно пять лет так вот и прожили. И зимы, и весны, и лета и осени. Книги, какие были, так я их уже чуть не наизусть знал. Новые-то он редко привозил. Больше все по практике, конечно.
В общем, спас нас тогда отец. Просто вот спас и вырастил. Уважаю и люблю.
...
- Товарищ капитан, - вперся в комнату большой в стальной каске с пластиковым забралом. - Все проверили тут.
- Ну, сержант, что там со следами?
- А что со следами? Трое их тут всего было. И больше никого. Так ведь и внутри - на троих все. Сходится.
- Ладно. Иди там, проверь посты, что ли. А то будет неприятно, если вдруг приедет ночью такой Рэмбо на машине. Начнет гонять нас с перепугу. И на кухню заодно дай команду, чтобы готовили на всех. Похоже, сегодня здесь придется переночевать. Не успеем мы обратно до ночи.
- Есть!
Капитан повернулся к столу, вздохнул:
- Значит, все у вас тут в порядке? Никаких жалоб?
- Какие могут быть жалобы на того, кто спас и вырастил? Да у нас папка - ого-го!
- А тебе сейчас, выходит...
- Тринадцать лет. Это просто я тут такой большой вырос. А так-то мне тринадцать.
- То есть, несовершеннолетний... Это хорошо.
За несовершеннолетнего должны отвечать родители. Даже не сестра, которой уже все девятнадцать. Ишь, цветет и с бойцами заигрывает... Нет. Тут - отец или мать нужны. А от матери как раз заявление уже пять лет как висит. И отец в розыске числится. Выходит, закрыли один "висяк". Если еще мужика этого дождаться, то два дела сразу и закроем. И детей матери вернем, и папашу этого прихватим - идиота чертова. Вот ведь придумал детям конец света. И не подкопаешься, не объяснишь им ничего. Пять лет! И ведь все так логично, так убедительно!
- А вам живица не нужна? - спросил улыбчивый крепкий парень. - Она ведь очень полезна при ранениях или ожогах. А у вас все же служба - дело опасное. Мы бы тогда на оружие сменяли. А то ружья-то у нас старые. Да и вообще - они против автоматов совсем слабые, если вдруг что случится. Ну, или хоть на патроны тогда, если вам оружием нельзя.