Annotation

     Очередь в этот кабинет занимали заранее. Записывались на прием по телефону или электронной почте, договаривались о точном времени, приносили толстые папки документов и тонкие прозрачные файлы с отзывами юридической службы, дожидались вызова.

     - Итак, вы решили лично выйти к зданию парламента и устроить у входа одиночный пикет в поддержку вашего кандидата?

     - Да. Я же имею право. По закону - имею право!

     - Конечно, имеете. И не надо так нервничать. С вас сто рублей. Нет, не мне. В кассу, пожалуйста.

     С такими вот одиночками легко. Одиночка получает из окошка кассы оформленный документ и может потом спокойно стоять во имя чего угодно, хоть весь заявленный день. Ну, кому он там мешает? Пусть себе стоит. Хотя, документы у него все равно обязательно проверят и сверят с тем, что написано в кассовом ордере. Один стоишь? Один. Оплачено за одного? За одного. Закон выполнен, польза от этого государству - несомненна.

     Хуже, когда такие мероприятия массовые. И ведь все хотят не просто так постоять и покричать в местах, специально для этого оборудованных, но обязательно им еще надо пройтись по самому центру города. Чтобы, значит, все их увидели. Чтобы прочитали лозунги. Чтобы машины, стоящие в пробках, погудели им дружно. Как на свадьбу какую... Чтобы полиция бегала в поте лица и обеспечивала все, что положено обеспечить.

     - Так не пойдет, - серый от усталости чиновник поднял глаза на представителя оргкомитета.

     - А что не так?

     - Вот вы указываете, что предполагаете пять тысяч участников...

     - Это ведь не запрещено законом!

     - Но по данным полиции на прошлом шествии у вас было шесть тысяч. А ваши же газеты заявили, что не шесть, а все десять. Понимаете? Сначала вы объявили пять, как и сегодня. Заплатили. Потом полиция посчитала - шесть. А вы же сами еще кричите, что вас много, гораздо блоьше - целых десять тысяч.

     - Это оценочные подсчеты. Неточные.

     - А хотелось бы точных. Потому что, получается, должок есть за вашей партией. Вот за ту самую разницу - должок. И выходит так: либо вы платите, как полиция посчитала. Признаете, стало быть. Либо уж упирайтесь до самого конца, что вас на самом деле очень много. Но тогда и плата - выше.

     - Но ведь - это, типа, опт получается..., - хитро усмехнулся представитель оргкомитета. - Должны быть оптовые скидки за массовость!

     - Ох, уж, эти славные представители торговли... Вы все путаете. Тут за большее число участников - выше плата. Потому что - зеленые насаждения. Потому что - дольше идет колонна и мешает двигаться автотранспорту. Потому что - больше полицейских и прочих сил, поддерживающих порядок. Понимаете? Объявите вы хоть сто тысяч - но платить придется уже миллионы. Потому что - площадь. Вот так, понимаете ли. Закон.

     - Так я не понял насчет наших документов...

     - А вы их забирайте пока. И принесете, когда оплатите превышение объявленного количества участников митинга. Хоть по нашим данным, хоть по своим. Нам по вашим даже лучше будет.

     Тяжело с этими "политическими". Никак они не поймут настоящей рыночной экономики и политики. Знают только, что по Конституции - у них право собираться и мирно выступать. И все. А то, что к правам неразрывно пристегнуты обязательства - это как? Кто им должен оплачивать работу уборщиков? Полицию кто должен содержать? Электричество к их усилителям - бесплатно, что ли? А шествие это вот, массовое такое, с ограничением движения автотранспорта? Это как вообще? На руководство они ругаются, что, мол, пробки создают... А сами? Тяжело с ними...

     - Извините, я вот тут насчет Конституции...

     - Заходите, заходите! Это именно к нам.

     - Я вот тут нашел, почитал, подборку такую сделал. Везде сказано, что народ имеет право на вооруженное восстание против власти.

     - Ну, что... Нормальная такая у вас подборка. Законная. И что?

     - Вот, как бы так, чтобы, значит, не против закона, но за народ?

     - Легко. У нас есть расценки на все. Абсолютно на все. Какими силами примерно будете действовать? Тяжелое вооружение использовать собираетесь? Армию будете привлекать на свою сторону или, наоборот, отстреливаться от нее? Как решили с полицией поступать? Кстати, с Западом уже согласовали?

     - Извините, я, кажется, не понял... Так, что, можно, что ли? Так получается?

     - Конечно, можно! Особенно, если все по закону. Сейчас составим вам калькуляцию... Вот, примерная самая, то есть, по минимуму, по нижнему, так сказать, краю. Это если без воздушной бомбардировки и с минимальным числом жертв. Вы же не хотите массовых жертв? Я почему-то так и думал. Ну, вот, примерно так - полтора миллиарда округленно. Это уже в кассу нельзя. Такие суммы - только по безналу, извините. И заодно должен вас предупредить. Если в процессе вооруженного восстания ваши проиграют, деньги не возвращаются. Это однозначно. И второе: если вдруг у вас все получится, но примените тяжелое вооружение или бомбежку там, или массовые жертвы будут - тут вот указаны штрафные санкции. И лучше вам на них не попадать. Никакая тогда Америка не поможет. Хотя, если за вами есть финансы и парочка наших так называемых олигархов из верхнего списка... Ну, может, уложитесь. Но впритык. Так что вы посчитайте, посчитайте. И прикиньте свои выгоды. Ведь восстание - оно для улучшения, я прав?

     - Конечно!

     - Вот. Так и посчитайте сами, если все оплатите и даже все получится - лучше ли вам станет? Только заранее считайте, а то приходят с уже готовым комплектом документов... Кстати, документы у вас все готовы? На стенде там в углу - видели образцы? Состав оргкомитета, привлекаемые силы и средства, возможные потери и жертвы, повреждение архитектурных памятников - все должно быть под личную подпись и с нотариусом. А то приходят тут такие, сдают документы, а потом - мы пошутили, мы пошутили! С такими вещами не шутят, молодой человек!

     ...

     - Следующий!

     Ох, тяжело с этими политическими...

     - Сержант Васильев, - неловко козырнул, вылавливая меня из людского потока, худой длинный пацан в сером. - Предъявите ваши документы, пожалуйста.

     И откуда их берут только? Всегда такие неуклюжие, смешные даже. То куртка велика, то брюки коротки. И молодые-молодые...

     - А что, собственно, случилось?

     - Ничего не случилось. Плановая проверка документов. Просто предъявите ваш паспорт, покажите регистрацию. Можете даже не давать мне в руки, если опасаетесь чего-то, - он так говорил, как будто сам стеснялся чего-то.

     - Ну, вот, смотрите...

     - Спасибо. Еще минуту. Ладошку вашу, - он ловко перехватил мою левую руку, посветил тонким фонариком, нахмурился, сведя белесые брови.

     - Ну? Еще один попался? - подплыл сбоку толстый капитан.

     Интересно, подумал я, как он только надевает сапоги? И как вообще можно так раскормиться? Это же просто к самому себе неуважение!

     - Эй, гражданин, вы меня слышите? - помахал капитан рукой перед моим лицом.

     - А?

     - Бэ! На выборы, значит, опять наплевали? Свой гражданский долг не исполнили? Или думаете, раз регистрация есть - так у вас уже все в порядке? Типа, в шоколаде все? Что?

     - Что? - переспросил я, ничего не понимая.

     - Дразнитесь? Законов, значит, не знаете? Так незнание закона не освобождает от ответственности. Слышали такое выражение?

     - Да, о чем вы, в конце-то концов? Мне домой надо! - ткнул я пальцем в сторону эскалатора.

     Мимо текла толпа. Народ ехал с работы домой. И только изредка чей-нибудь взгляд скользил по нашей группе, задерживался - тогда становилось неуютно. Как карманника какого-то допрашивают. Или мигранта.

     - Вот сейчас штраф с вас возьмем, тогда домой и отправитесь. Согласно кодексу, в случае отказа от исполнения гражданского долга, взимается штраф в размере - сколько, сержант?

     - Пять тысяч, товарищ капитан!

     - Молодец, выучил. Итак, с вас пять тысяч. По протоколу.

     - Да за что же это?

     - А вы выборы воскресные зачем игнорировали? Вам на город свой, на страну свою - наплевать? Ну, вот за это самое с вас ровно пять тысяч рублей. По протоколу.

     Я обратил внимание на этот повтор "по протоколу" и тут же вполголоса спросил:

     - Товарищ капитан, а как бы если без протокола?

     - Ну, это не положено, вы же понимаете? Но - две с половиной тогда. Это - самый минимум, нам же еще делиться.

     - У меня нет с собой столько...

     - Значит, пишем протокол. Пройдемте в сторонку, не будем мешать народу. Сержант, выписывай пока, а я еще погляжу на эту публику.

     - Товарищ сержант, ну что вы, в самом деле, какой еще протокол? - зачастил я, когда капитан немного отошел. - И с чего вы взяли, что я на выборах не был? Очень даже был. И проголосовал, как надо, за кого было сказано.

     - Вы мне тут сказки-то не рассказывайте. Всем, кто голосовал, штампик ставят несмываемый на руку. Специальная краска, только в ультрафиолете видна. Краска импортная - целый месяц держится. Вот у вас штампика этого на руке и нет. А еще пытаетесь обмануть, выходит... А я, между прочим, при исполнении тут! Вот вам протокол, распишитесь. И постарайтесь поскорее оплатить. Эти дела будут рассматриваться в первую очередь.

     Опять вальяжно подплыл капитан.

     - Все уже? Счастливой дороги. Будьте внимательны в толпе. Берегите свои вещи. Бойтесь террористов.

     И тем же тоном:

     - Да, протокол-то хотя бы прочитайте, прочитайте, в самом деле!

     Я развернул свернутую бумажку и прочитал ярко-красные слова: "Улыбайтесь! Вас снимает скрытая камера!".

     - Вот черти! А я ведь поверил! - облегчение было неподдельным.

     - Это хорошо. Хорошо, что вы нам поверили. Потому что на следующих выборах будет именно так. Ну, улыбайтесь, улыбайтесь же! И - до скорого свидания!

     Мне посчитали все мои покупки - хлеб, гречка, кусок копченого сала. Потом девушка за кассой в удивлении подняла глаза:

     - А алкоголь?

     Она так это сказала, будто я просто был обязан, но почему-то забыл. А я, может, и не забыл. Я, может, и хотел бы - да вот средства не позволяют. С пенсии куплю бутылку. А до пенсии - просто никак. Но не будешь же это вслух говорить молодой и симпатичной девушке. Хотя...

     - Да я денег не взял с собой.

     - Так и не надо! - широко улыбнулась она. - Это вы просто не в курсе, наверное! А нам теперь возмещают, если что. Так что вам - бесплатно. Вы же пенсионер, правда?

     Я был пенсионер. Он самый. Но - бесплатно?

     - Как - бесплатно?

     - А так. Правительство приняло решение. У них на увеличение пенсии просто денег уже нет. А так вот - вроде и облегчение пенсионерам. Так что водка вот или сигареты - это вы можете брать, сколько угодно. Нам-то возместят, понимаете? - она со значением задрала подбородок вверх.

     - То есть... Вот, сколько хочешь?

     - Ну, машину - это вряд ли. А ящик водки, скажем... Или вот пару блоков сигарет - почему нет?

     Она замерла в выжидании команды, не щелкая пальцем по последней клавише кассы.

     А я задумался: ящик - бесплатно? Сигареты? Ну, и что, что не курю. Друзьям. Или вот продать кому. А водку я и сам пью, кстати. У меня с Нового года до сих пор стоит бутылка в холодильнике. Там осталось - на палец. Стопка или полторы. Но все тянул, тянул... А тепрь, выходит, взять ящик... И выпить весь? Или поделиться с теми, кому нужно. Вот друзьям отнести на шашлыки. Или еще...

     - Да, - уверенно проговорил. - Ящик водки мне. И блок сигарет. нет-нет. Один. Вот тех, с синей этикеткой.

     Уже уходя, обернулся практически от выхода. А девушка сидит такая, пригорюнившись, будто навек провожает.

     - Извините, - сказал. - А вы не в курсе - я-то без телевизора - а в чем смысл?

     - Так это понятно. Смысл простой - чтобы Пенсионного фонда всем хватило. Ну, всем, кто останется.

     Или уж не пить тогда? Из принципа, типа?

     Стул стоял очень неудобно. Из окна прямо в правый глаз било яркое весеннее солнце. Но отодвинуться не получалось. Все, как в книгах – стул привинчен к полу.

     - Пытать будете?

     Он крепился. Старался говорить уверенно и гордо. Получалось - с наглецой. Но было заметно, что боится. Боится, и прячет эту свою боязнь изо всех сил.

     - Пытать? Вас? - человек в штатском, представившийся майором Ивановым, откинулся на спинку удобного кресла. - Так вы от нас, значит, пыток ждете? Вы мазохист, что ли?

     - Почему сразу - мазохист?

     - Ну, а как еще назвать человека, который ожидает пыток, и сам практически добровольно к ним идет? Вас же не привели сюда к нам, правда? Не притащили на аркане? Вы сами пришли?

     - Ну, сам. Потому что вызвали. Вон, повестка у вас на столе.

     - Да, мы вызвали. Вы пришли. Сами. Но ведь могли бы и не прийти? - щурился левым глазом, как кот на солнце майор Иванов.

     Или как стрелок на рубеже открытия огня. Левым прищурится, правым прицелится – ба-бах! И нет ваших.

     - Ага. Так у вас и не придешь. Так все просто будто бы. Тогда бы силком привели.

     - Это точно. Когда надо и кого надо - обязательно приведут. Найдутся такие специально обученные люди, которые приводят тех, кто не откликается на приглашения. Но вы-то все равно пришли сами. Не тащили вас с руками за спину и в наручниках. И вот пришли – и сразу начали о пытках. Кстати, а что вы такое тайное знаете, что нам обязательно надо у вас это выпытывать?

     - А мне-то откуда знать? Это вы меня вызвали! - подбородок повыше, а взгляд… Ну, хоть вот туда, в левый верхний угол, чтобы солнце – в ухо. Так он выглядит почти, как на картине, где допрос партизана. Только руки не сзади, не скованы, а лежат на коленях. То «рябь» по пальчикам пробежит. То кулаки сожмутся. То в джинсы вцепятся. А этому майору, напротив, все видно. Нет, это не уши краснеют – это просто от солнца такой нагрев…

     - Пригласили. Мы вас пригласили, понимаете? И даже время этой встречи с вами согласовали в личном телефонном разговоре. Заранее побеспокоились. А вы не побежали из страны, а честно, как законопослушный гражданин, пришли в органы, чтобы... Кстати, а зачем вы все-таки пришли? Нет-нет, погодите, я вам объясню свой вопрос. Что вы ждете от нашей сегодняшней встречи? Неужели, пришли, чтобы получить побои, издевательства и разные страшные пытки? То есть, цель вашего прихода – помучиться? Вот попробуйте мне сформулировать: зачем вы к нам пришли?

     Пауза могла бы называться театральной, если бы не была столь длинной. Излишне длинной. Ни один спектакль не мог бы продержаться в репертуаре даже самого захудалого провинциального театра с такой паузой посреди пьесы.

     - Ну-у-у...

     - Ну, ну?

     Алексею хотелось сказать, что это въевшееся в костный мозг, вбитое поколениям и поколениям предков боязнь перед всемогущими "органами". Что даже самый умный, а себя он самым-самым назвать никак не мог, просто понимал свой ранг и свое место, так вот - даже самый умный не может не бояться органов. И если человеку звонят и вежливо с ним говорят "оттуда", то уже становится страшно. Костным мозгом, позвоночником – страшно. А когда приходит повестка с печатью, то ноги рано утром после бессонной ночи сами несут его по указанному адресу. Сами! Потому что вбито поколениями рабства и низкопоклонничества. Потому что страшно всему организму. Не затрагивая мозг и высшую мыслительную деятельность. Это уже чисто на рефлексах все. Раз повестка - надо исполнять. А иначе - как? Устраивать с ними, с этими вот, кошки-мышки по всей стране? Так они, может, как раз этого и ждут. Потому что, раз бежит, значит, виноват. И сразу - ату его, лови, братцы, хватай врага! А он, Алексей, нисколько даже и не враг своей стране. Он вот даже этому конкретному майору Иванову, строго говоря, не враг. Алексей - он против негодной системы, а не против отдельных личностей.

     - Понятно, - прервал медленно тянущееся, как расплавленная на летней жаре жвачка, молчание майор. - Нет, правда, мне понятно. Трудно вот так сразу сформулировать. Да еще без ругани, без мата. Культурным литературным языком. Вот, как вы это делаете, скажем, в своем блоге. Кстати, о нем...

     - А-а-а, - с облегчением выдохнул Алексей. - Так вы вон чего...

     - Это не мы - "вон чего". Это вы, Алексей ... э-э-э... Леонидович - "вон чего". Поэтому вас и пригласили на профилактическую беседу. Есть у нас такой вид деятельности - профилактика. Как и в медицине: есть лечение, есть хирургия, как крайняя степень такого лечения, когда отсекается то, что нельзя вылечить, так есть и профилактика. То есть, именно сегодня мы вас пытать не будем. Успокойтесь в этом отношении. Сегодня мы с вами будем беседовать, и пытаться как-то понять друг друга.

     - Это мне вас понять, что ли?

     - И меня, в том числе... Так вот, скажите пожалуйста, Алексей Леонидович, зачем вы все это пишете в своем блоге? Вот я специально почитал и посчитал за последний месяц. У вас в среднем в день выходит пять-десять статей и заметок...

     - Постов.

     - Что?

     - У нас это называется "постом". Послать текст - "Post". Вот и прижилось - посты и комменты, то есть, "comments".

     - Я как-то привык к другому пониманию слова пост, но пусть будет, как вы привыкли. Итак, пять-десять постов в день. Все они являются политическими прокламациями. Практически все - не вашего собственного авторства. То есть, вы просто распространитель, так ведь? А вашего личного, я подсчитал, всего процентов десять. Около десяти. То есть, даже меньше десяти. Но и тут - прокламации. Призывы к свержению существующей власти и доказательства причин необходимости именно свержения. Или недопущения в дальнейшем. Я все правильно понимаю?

     - Ну, - кивнул головой Алексей, и тут же снова выпятил подбородок вперед, смотря чуть поверх головы майора.

     Он все ждал, когда начнется что-то страшное, что-то, о чем можно будет потом написать в своем блоге. Когда на него начнут давить, пугать исключением из института, угрожать физической расправой в темном закоулке. Или, как всегда у них бывает, начнут подкупать, предлагать сотрудничество…

     - А для чего вы все это пишете, собственно? То есть, для кого? Вам же, в сущности, практически никто не отвечает. Вас не комментируют. Вас даже не читают, похоже. Вы не - как это у вас там - не "тысячник". Так? В чем же смысл? Ведь нечитабелен ваш блог. Совершенно, знаете, нечитабелен. И еще – неинформативен. Ну, что там можно прочитать человеку со стороны?

     - Мой блог, что хочу, то и пишу...

     Сказал и опять почувствовал, какое горячее ухо из-за этого солнца. Неправильно сказал. Как-то по-детски. А с другой стороны, как тут еще ответить?

     - Ваш, конечно ваш. Но - зачем? Мне казалось, что каждый блоггер – я правильно это слово произношу? - старается занять какую-то свою нишу, завоевать популярность, получить много прочтений и еще больше комментариев, стать популярным и значимым... А у вас - какова причина и цель? Чего вы, собственно, добиваетесь? Вот только о революции мне не говорите. Вас ведь все равно не читают. Вы не популярны. Какая революция от того, что вы бы писали мелом на стене в своем подвале, в темноте - "Долой кровавый режим"? Вот, честно вам скажу, руку на сердце положа, иногда мне кажется, что предки наши, выдумавшие "вялотекущую шизофрению", были совершенно правы. Есть ведь такое заболевание! Ну, если смотреть на ваш блог, как пример именно его. Скажите, Алексей, вы понимаете, что огромное большинство населения не только не читает то, что вы транслируете или сочиняете, но и просто является противником этого? Вот того, что вы пишете в своем блоге.

     - Да.

     - Что - да?

     Алексей собрался с мыслями, заговорил четко, по-взрослому, по серьезному:

     - Да. Я все это понимаю. Но большинство - оно всегда консервативно, косно. И потому оно всегда не право. Двигает общество вперед только активное меньшинство. Меньшинство создает революционную ситуацию, меньшинство делает революционный переворот в обществе, и только потом это косное большинство медленно, постоянно упираясь, рано или поздно переходит на новую точку зрения. Меньшинство не всегда бывает право, это так. История знает прецеденты. Но большинство не право практически всегда. Поступательное движение общества обеспечивается именно меньшинством. То есть, если даже я буду один, совсем один, - тут у него чуть дрогнул голос, потому что вдруг почудилось, что именно - один. - Даже тогда я буду писать то, что пишу. Для себя самого. Для тех одиночек, которые все-таки прочитают. Для меньшинства.

     И опять наступила длинная театральная пауза. Майор покачивался в кресле, рассматривая Алексея с удивлением и явным неодобрением, посвистывая тихо через оттопыренную губу. Потом он подвинул к себе повестку, расписался, поставил время, взглянув на часы. Толкнул повестку обратно.

     - Вот ваша повестка, Алексей Леонидович. Я вас понял. Надеюсь, и вы поймете меня. Итак, большинство всегда не право. Оно косно. Оно заблуждается. Право именно меньшинство. Так? Вот и подумайте на досуге, кого больше: вас и таких, как вы, или, скажем для примера, нас, работников органов. Мы не выходим на многотысячные митинги. Нас просто столько не собрать. Нас - меньше. Гораздо меньше. Мы - меньшинство по отношению к вам. Понимаете? Мы - меньшинство. И кто же из нас, получается, прав?

     Он встал, наклонился вперед, глядя в глаза невольно откинувшемуся назад Алексею, и сказал почти шепотом:

     - Выходит, что он, - майор показал пальцем вверх. - Он, понимаете? Он - всегда прав. Потому что он - один. А вас - много. А большинство, как вы сами заявили, не право по определению. Вот так и выходит по вашему. А теперь - до свидания. Заходите, если что. Поговорить, обсудить что-нибудь. Профилактика - великое дело, знаете ли... От многих болезней.

     И солнце куда-то вдруг делось. Сразу стало сумрачно. Только ухо по-прежнему пламенело, нагретое…

     - Так. Вам тут чего? - неласково встретил полицейский с автоматом Николая Ильича, пытавшегося прошмыгнуть мимо него к окошку дежурного.

     - Заявление подать!

     - Сразу уж и заявление? Какой быстрый, - добродушно усмехнулся здоровенный служивый. - Может, сначала поделитесь - в чем проблема? Может, и не к нам это вовсе?

     - Проблема? Проблема моя в чем? Да меня... Да у вас тут... Да вот, за углом прямо...

     Только что, буквально пять минут назад, к Николаю Ильичу подошла группа неизвестных молодых людей, остановила, окружила и потребовала дать телефон. Мол, у них самих у всех батарейка кончилась, а позвонить надо обязательно и срочно.

     - Нету у меня телефона! - тут же уверенно сказал Николай Ильич.

     - А если найдем? - с хохотком спросили его.

     И так спросили, с таким хохотком, что стало ему сразу холодно и неприятно. Зябко. И спина вдруг мокрая.

     Когда он достал телефон и дал его в руки тому, кто заговорил первым, все забурчали, что он еще и обманывает, оказывается, а сам-то, сам-то выглядит как нормальный интеллигент, а интеллигент обманывать не имеет право, потому что он - за народ, а народ, сказали ему - это вот как раз они и есть. Самый такой народ, понял, да, дядя?

     Он кивал, обреченно, следя за телефоном, кочующим из рук в руки.

     - Ничо так телефончик, - признал последний, рассматривая экран. - Себе возьму, пожалуй. У меня же вообще никакого нет.

     - А я? - робко пискнул Николай Ильич.

     - А ты себе еще купишь. Ну, как маленький, прямо, - возмутилась молодежь. - Что тебе не понятно, дядя? Вот у него нет телефона. Вообще нет. По жизни. Представляешь, какой кошмар? И купить он себе не может, потому что денег нет. А у тебя вот есть телефон и есть деньги. Деньги, спрашиваю - есть?

     - На карточке, - машинально ответил Николай Ильич.

     - Да ты не трясись так! Мы же не грабители какие, что ты! Не нужны нам твои деньги. Вот телефон - нужен. Как раз прямо сейчас. Срочно нужен, понимаешь? Ты же нам его даришь?

     - Что?

     - Еще и глухой, что ли?

     Они столпились тесно, сжали его с боков, смотрели с интересом в глаза, дышали застарелым пивным похмельем. Намекали на что-то нехорошее...

     - Так ты мне его подарил, я правильно понял? - спросил тот, что рассматривал телефон.

     Николай Ильич понял, что сейчас его будут бить.

     - Да, - сказал он.

     И закрыл глаза.

     Его похлопали по плечу, потом дали легкий дружеский подзатыльник, потом не больно, но обидно пнули под зад - и все. Ушли.

     А он, открыв глаза и, отряхнув плащ, кинулся в полицию.

     - Так, говорите, называли себя народом? - скучно выспрашивал дежурный с майорскими звездами. - Утверждали, что их большинство? А вы, мол, один, и потому должны исполнять их желания? И потом вынудили отдать ценный предмет... Какая ценность-то? У-у-у... Это же грабеж, получается? А вы не дарили его сами, случайно? Свидетели есть, что вам угрожали, что били вас и отбирали ваш телефон? Что говорите? Просили подарить, а вы сказали - "да"? И все это слышали? Сколько их было? Человек пять? А точнее? Шесть, может быть? Да, по сравнению с одним - явное большинство. И на суде что мы с вами скажем? Что вы подарили вот при них свой телефон, а теперь требуете вернуть себе подарок? Или у вас нет денег на покупку нового?

     Деньги у Николая Ильича были. Как раз вчера получил неплохой гонорар за статью.

     - Кстати, о вашей статье, - сказал вдруг майор. - Это же как раз вы тут недавно народ ругали, что он ничего не понимает? Что раз все страны Запада против нас, то, значит, мы и не правы? Потому что большинство - оно всегда право? Что демократия - это подчинение меньшинства большинству? Вот тут как раз я читал журнал, а тут вижу - фамилия знакомая...

     - Да, это моя статья, - приосанился Николай Ильич.

     - Ну, и чего тогда к нам пришли? Все ведь, как вы и учили: если все против вас, то вы - определенно не правы. Понимаете? Это же ясно написано в вашей статье. Вот ребятки, наверное, тоже читали. Читали, читали, и поняли, в конце концов, что большинство-то всегда право. В отличие от меньшинства. А меньшинство у нас сегодня, выходит, кто?

     - Кто? - машинально переспросил Николай Ильич.

     - А меньшинство у нас сегодня - вы. И надо вам, следовательно, смириться с этими санкциями и принять меры к тому, чтобы исполнить волю большинства. Чего они хотели? Повторите.

     - Телефон.

     - Денег не требовали? Не угрожали? Побои там, руки-ноги переломать или еще что?

     - Нет.

     - Ну, и что вы сюда пришли? Как маленький, прямо. Вам теперь - в магазин за новым телефоном. А нам - разговаривать с молодежью. Увещевать. Чтобы угроз никаких не было, а то получится грабеж, чтобы синяков и переломов тоже не было, чтобы все было по закону. Вот тут и еще тут распишитесь. Все, можете идти.

     - К-куда?

     - В магазин, в магазин. У нас тут за углом "Связной". Хорошие цены на новые смартфоны. Я смотрел. Невзирая на санкции.

     - А ну, постой-ка, гражданин хороший! - выдвинулся из густой тени местный участковый. - Ты чего мимо опять бежишь, с мужиками не выпиваешь?

     - Да я это... Не заметил я вас, извините, - вынужден был я остановиться.

     - Заметил, не заметил... Штрафная тебе в любом случае.

     - Ну, не могу я никак! Жена дома ждет. И еще... О! - вспомнил я с радостью. - У меня ж предъязвенное!

     Участковый нахмурился, передал куда-то в темноту за спиной два стакана, что держал в радушно распахнутых руках, поправил фуражку. Фуражки теперь они носили по новой моде. Обязательно с очень маленьким козырьком. И обязательно - с захлестнутым на подбородке ремешком, как будто вот-вот вскочат в седло и помчат куда-то совершать угодные обществу дела.

     - Та-ак..., - обошел он вокруг меня, всматриваясь. - Жена у него, значит... И еще предъязвенное еще у него.

     - Да-да! - поддакнул я.

     - А не врешь? Ну-ка дай мне твоих закурить, что ли!

     Я торопливо вывернул из кармана пачку сигарет, носимых для такого случая, открыл перед ним, потом щелкнул зажигалкой. Участковый, не торопясь, со вкусом затянулся, а потом с прищуром сквозь дым посмотрел на меня:

     - А сам что же? Или брезгуешь с народом перекурить?

     Ну, вот... Опять...

     - Господин участковый, вы же знаете - я не курю!

     - Как это? - прищуренные было глаза распахнулись в деланном изумлении. - Не куришь? Совсем?

     - Ну, так вышло... Не могу я, организм не дает.

     - Не пьешь, - загнул он палец. - Не куришь. Подозрительный ты человек, сосед! Придется пройти.

     - Да вы и так меня почти каждый день проверяете!

     - Что делать, что делать… А у меня, может, техники специальной с собой нет, чтобы тебя на месте проверить. И не должен я все помнить. И вообще - чем вам труднее, тем государству лучше. Ясно?

     Участковый свистнул, и из той же тени вышли два дружинника с красными веселыми лицами.

     - Вот, ребятки, смотрите: не пьет, не курит... Убыток государству нашему приносит. Зачем живет? Кому нужен? А?

     Я молчал. Через день, практически через каждый день я не успевал вовремя скрыться и попадался участковому. И каждый раз он устраивал такой спектакль. С громкими криками, с разъяснением почтенной публике, тут же откуда-то появляющейся во дворе. Потом он по рации вызывал машину. Потом меня везли в райотдел на экспертизу, где врач проверял все мои справки и внимательно рассматривал рентгеновские снимки. Я предъявлял квитанции оплаты акцизных сборов, обязанность уплаты которых теперь была возложена на тех, кто сам не пил и не курил.

     ...

     А начиналось все так просто и даже смешно: решили наши политики по западному образцу запретить курение. Вообще запретить. Пусть, мол, курят по квартирам своим. Пусть никому не мешают своим курением. И тут-то и выяснилось, что такое настоящая демократия. На ближайших выборах сокрушительную победу над всеми остальными политическими силами одержали недавно созданная Партия любителей табака и примкнувшие к ней в качестве верных союзников Партия любителей водки и Партия любителей пива. Созданные вроде на смех, неоднократно высмеянные в анекдотах и разных КВН, они в один момент оказались у руля. Да и деньги табачных и водочных заводов оказались не лишними в предвыборной кампании.

     Хотя, не в деньгах даже дело. Просто оказалось вдруг, что большинство народа - курит. И большинство - пьет. А демократия - это как решит большинство. Вот большинство и приняло новые законы, полностью поменявшие приоритеты.

     "Страна живет с водки и табака!" - а кто и когда спорил с этим? А вот те, кто не пьет и не курит, выходит, подрывают экономическую мощь страны. А потому...

     Ну, и так далее. Все акцизы теперь платят непьющие-некурящие. Штрафы - тоже на них регулярно. Медосмотры платные, чтобы доказал, что пить-курить не можешь. А вот если выясняется, что можешь, но не хочешь - принципиальный, мол. Ну, тогда и административка, а в дальнейшем - уголовное преследование.

     ...

     - Ну, что, снова отпустили? - стоял на крыльце и опять щурился сквозь дымок сигареты участковый.

     - Отпустили. Вы же и так знаете, что не могу я...

     - Не можешь - поможем, не хочешь - заставим, - отозвался он лозунгом Партии любителей табака, теперь выложенным золотыми буквами под крышей Думы. - Лечиться тебе надо, сосед. Желудок лечить - и пить с мужиками, как все. Голову лечить - и начинать, наконец, нормально курить. А то, как маленький прямо... Ну, ты же не диссидент, я надеюсь? А? Сосед?

     Обратно домой я брел, опустив голову, целый час. Медленно поднимался по лестнице на восьмой этаж: в лифте было слишком накурено. Эх, жена опять будет ругаться, что поздно пришел. И деньги ведь не лишние совсем, которые ежемесячно приходится отдавать в казну за право не пить и не курить...

     А может и правда...

     Как все...

     Как большинство.

     К остановке автобуса подошли два контролера в синей форменной одежде с фирменными же беджиками под прозрачным пластиком на груди в сопровождении милиционера с животом и хмурым лицом в тени козырька фуражки.

     - Ну? - недовольно спросил милиционер куда-то в сторону. - Ну?

     - Вот этот, - ткнул в меня пальцем тот контролер, что пониже. - Вишь, как смотрит гордо. Точно - этот.

     - Сержант Степанов, двадцать четвертое отделение милиции, прошу пройти со мной, - козырнул милиционер.

     Я удивился. Вот уж чего-чего, а с милицией никогда у меня проблем не было. Тем более по утрам перед самой работой. И не просто перед работой: сегодня был последний день испытательного срока. Надо было написать отчет, появиться с общительной улыбкой у начальства, показать себя во всей красе, чтобы завтра уже идти в офис, твердо будучи уверенным в своей непотопляемости и долгой жизни в этой корпорации.

     - Пройдемте, пройдемте, гражданин! Не задерживайте.

     - Мне, собственно, на работу...

     - Всем на работу. И я вот на работе, а времени еще - видите? Так что не будем тут демагогию разную... Пройдемте.

     - Вы меня арестовываете, что ли? - вспомнил я, что надо говорить.

     Он подумал, сдвинув форменную фуражку на лоб и почесывая затылок.

     - Э-э-э... Нет, пожалуй. Пока задерживаю. Для выяснения.

     - Я могу позвонить хотя бы?

     - Да хоть обзвонитесь, только пошли уже, а? Я с шести утра сегодня на смене...

     Пока шли, я позвонил другу-адвокату, который не мог приехать сразу, но просил держать в курсе, а также на работу, предупредив, что задержусь не по своей вине.

     - Вот, товарищ капитан, - махнул левой рукой в мою сторону сержант, правую прикладывая к головному убору. - С остановки взял.

     - Ага! - радостно воскликнул капитан. - Ну, наконец-то! Свободен, Степанов! С тебя еще два дела и отпущу сегодня.

     Сержант выскользнул за дверь, аккуратно притворив ее за собой, а капитан с довольной улыбкой обратился уже ко мне.

     - Ну, здравствуйте, дорогой вы наш! Документы на стол, пожалуйста, присаживайтесь сами, разговор будет долгим. Ах, да... Капитан Иванов, старший дознаватель.

     - Ага, - хмуро ухмыльнулся я. - Иванов... И вся Россия, типа, на вас держится...

     - На фамилии, не на мне лично! - широко улыбнулся он, быстро перелистывая мой паспорт и занося данные в компьютерную базу. - Так... Еще минутку. Ну, вот. Можно начинать. Итак?

     Капитан отодвинул мой паспорт на угол стола и выжидающе уставился на меня.

     - Что? - не понял я.

     - Рассказывайте, рассказывайте!

     - А что рассказывать-то?

     - Ну, вас же не просто так привели ко мне, так? Что-то же было? Вот и рассказывайте, что там у вас и как, и почему.

     - Да ничего не было. Подошли контролеры, ткнули пальцем, сержант к вам привел...

     - А! Контролеры! Ну, начнем с этого, - он начал опять стучать по клавишам компьютера. - Так, так, так... Контролеры... Это у нас вот здесь - административное, значит...

     - А что я нарушил-то?

     - Билет предъявите, пожалуйста. Ну, или что там у вас - талончик, проездной, карточка...

     - У меня вчера закончился...

     - Вот! Вот же!

     - Но я бы купил!

     - А на что?

     Я порылся в карманах и достал деньги:

     - Вот.

     - Так-так-так... Тысяча, еще тысяча. Раннее утро. Первые автобусы. Сдачи у них нет. Хитро, хитро... Хотели на водителя свою вину свалить?

     - Послушайте, товарищ капитан, меня притащили к вам ни за что, теперь вы мне говорите, что я что-то нарушил, хотя никакого нарушения не было, а мне сегодня надо было не опаздывать...

     - Кстати, а почему? Почему сегодня, именно сегодня, вам нельзя опаздывать? - его пальцы привычно почти вслепую бегали по клавишам.

     -Это к делу не относится...

     - Вот видите, вы уже сами понимаете, что дело есть. Существует оно. Но вот что относится, а что нет - это надо еще разбираться. Так почему вам опаздывать именно сегодня и именно нельзя?

     - Срок у меня испытательный сегодня заканчивается.

     - А на вид вы вовсе не молоды. А срок - испытательный. Новая работа?

     - Кризис... Нашел вот...

     - О-о-о..., - он пощелкал мышкой, посмотрел на экран. - А это уже больше. Везет мне сегодня на такие дела.

     Он поднял трубку телефона и приказал привести пару понятых.

     Я сидел, ничего не понимая.

     - Можно, я позвоню?

     - Один звонок, договорились?

     Один звонок я сделал другу, сказав, что тут что-то странное и уже понятых вызвали. Друг сказал, что будет через полчаса. Я немного успокоился. И сам не заметил, как в полной растерянности оказался в камере. Без документов, без содержимого карманов, пересчитанного и описанного при понятых - двух седых старичках, сидевших перед тем на скамейке у крыльца. Им было интересно и весело. Они толкались локтями, вытягивали шеи, рассматривая все, что я выгреб из карманов...

     Время тянулось медленно. Часы тоже остались в кабинете дознавателя. Как и телефон, как и все-все-все, что было при мне. Я то садился, то вставал и начинал ходить по камере, пытаясь рассчитывать минуты и часы от количества пройденных шагов.

     ...

     Через невообразимо долгое время лязгнул засов толстой, не пропускающей звуков, двери. На пороге стоял хмурый друг-адвокат.

     - Пошли...

     Той же дорогой поднялись на второй этаж в кабинет капитана. Он ждал нас, стоя у окна и смотря на улицу, где начинал накрапывать серый осенний дождь.

     - Привели? Вон, пусть почитает свое дело, а потом забирает свои вещи.

     Присев к столу, я пролистал свое "дело". Там уже было подшито несколько страниц убористого шрифта.

     - Фантастика! - только и смог вымолвить, просмотрев быстро.

     Там говорилось, что меня должны были оштрафовать контролеры, но для этого пришлось бы проехать до конца, до последнего остановочного пункта. Таким образом, я опаздывал на работу и меня увольняли, как не прошедшего испытаний. В злобе я бил стекла в автобусе, и меня пытались задержать уже за хулиганство. Я убегал и оказывал всяческое сопротивление. В общем, выходило, что мое "дело" уже можно было передавать в суд.

     - Но ничего же этого не было!

     - Не было, конечно не было... Потому, кстати, и не было, что мы, милиция, сработали быстро! Мы ведь идем теперь не на шаг, а на пять шагов впереди преступников. И вот вы - как раз и есть наш объект. Вы - преступник по всем существующим расчетам. Вот проценты соответствия ваших возможных действий. Вот статьи, которые могли быть нарушены... Ну?

     - Что?

     - Как ребенок просто. В камеру и в суд или все же договоримся?

     Я удивленно переводил взгляд с него на своего друга. Это как же? Он вот так, в открытую, при свидетелях, предлагал мне дать ему взятку, что ли?

     - Э-э-э... Сколько?

     - Десять тысяч. По совокупности, сами понимаете.

     Друг молча вытащил из бумажника две купюры, положил их на стол.

     - Дело забираем?

     - А нафиг оно мне теперь? - хохотнул капитан, бережно укладывая деньги в карман кителя. - Забирайте, забирайте. И не попадайтесь мне больше! Я же мог и на всю катушку дело раскрутить, знаете!

     Ничего не понимая, совершенно ошарашенный, я вывалился на крыльцо.

     - Слушай, ты же адвокат! Мы же могли его за коррупцию! Это же статья верная!

     - Отстаешь от жизни, - хмуро ответил друг. - С коррупцией они покончили в позапрошлом месяце. Так и объявил их министр по телевидению. Все уже, понял? Нет больше в стране никакой коррупции. И жаловаться больше не на что. Зато они теперь идут на пять шагов впереди преступников... Черт! И нафиг я учился-то на адвоката? Пора, пожалуй, уходить в милицию...

     - Откройте, полиция!

     И почти сразу, не дожидаясь ответа - а как тут отвечать, когда еще не проснулся и не понимаешь, кто, где и что? - мощный удар в дверь. Тут же второй. Дверь покосилась, посыпалась штукатурка, а в темную прихожую уже вбегали со страшным криком черные фигуры в непрозрачных шлемах.

     Когда лежишь на полу, больно придавленный коленом, упершимся, кажется, прямо в позвоночник, когда хрипишь от неожиданной боли в заломленных руках, то это только в кино начинаешь разговаривать и спрашивать - а какого, собственно, и зачем они так с законопослушными гражданами?

     - Внесите в протокол еще и сопротивление органам полиции, - скучно и привычно произнес кто-то в серых брюках, переступая через распластанное в по полу тело. - Пришлось ломать двери. И привыкайте, стажер, писать надо все. Как можно подробнее. А то знаем мы их - у каждого адвокаты, адвокаты...

     Лежащего вздернули на руки за скованные за спиной руки - больно же! Махнули перед лицом бумагами: ордер на обыск, ордер на арест. Спросили:

     - Сами все выдадите, или как?

     - Э?

     - Понятно. Или как. Приступайте.

     Квартира небольшая. Разгромили ее в момент. Что-то падало. С шорохом сыпались книги с полок. Буквально вывернутые наизнанку ящики письменного стола гремели какой-то мелочью. А вот и зажигалка, подаренная на одном турслете, да потом потерянная. Вот она, нашлась!

     - Все описали? Вы молодец, стажер. Быстро и вполне разборчиво. Так, - это уже ко мне. - Вот тут и тут подпись. Разборчиво - фамилия, имя, отчество, подпись и дата. И не тяните время, не тяните. Это не согласие - это ознакомление и протокол обыска. Вот тут, тут... Тут еще. Что?

     - Я не могу же! - почти с обидой получилось.

     - А! Понятно. Правую руку ему, но контролируйте.

     Сзади потно и горячо прижались, щелкнул замок наручников, левую руку задрали, так что голова сама собой оказалась чуть ли не в самих подсунутых бумагах.

     - Подписали? Еще нет? Почему?

     - Я... Адвоката бы... Звонок...

     - Это все после оформления задержания. Оформление производится у нас. Вот привезем, документы все заполним, статус задержанного у вас появится - тогда хоть обзвонитесь своему адвокату.

     Просто кино какое-то. И выводили, как в кино - с мешком на голове. Аккуратно придержали голову, запихивая в машину. Быстро довезли - с сиреной и мигалками - даже сквозь плотную ткань вспышки были видны.

     Все делали быстро.

     Еще документы. А потом:

     - Ну, вот вам телефон. Звоните.

     Кому звонить? Кому?

     - Мне - адвоката.

     - Так своего нет, что ли? Сколько раз говорили народу: платить адвокату надо, пока на свободе. А теперь-то уже поздно. Адвокат будет утром. В камеру его!

     Одиночная камера - вот и не страшно, и не страшно! Только жестко и никак не заснуть, а голова-то работает, работает: вспоминается все подряд. И понимаешь вдруг: нарушал, преступал закон - и не раз. Но не до такой же степени. Не до штурма квартиры спецназом. Так что и как?

     После серого безвкусного завтрака - хотя, кто бы сейчас внимание обращал на вкус? - вызвали на допрос.

     - Я буду вашим адвокатом, - недовольно сказал мужчина с двойным подбородком и кожаным портфелем. - По закону.

     И началось.

     Оказывается, органам сдался видный взломщик. Под конец жизни раскаялся, договорился о явке с повинной и содействии следствию - и сдался. Казалось бы - ну и что? Да только в процессе следствия он не раз и не два заявил, что воруют все. Не он один такой - все такие. И замки квартирные и банковские, если посмотреть внимательно, легко и быстро открываются посторонним человеком. Быстро - это если чуток потренироваться. Совсем немного. А потом - как по маслу. И никто даже не догадается. Он сам выдал массу своих преступлений, когда взламывал квартиры, быстро находил деньги и брал не все - никогда не все! А так, что будто так и было. Очень удобно. Никто и не обращается в органы: дверь опять закрыта, вся мебель и техника разная - на месте. А деньги - это ведь такая вещь, что вот они есть, а вот уже и нет. Особенно в семье.

     - Все понятно? Теперь вы. Явку с повинной мы уже с вами не подпишем - было задержание. А вот содействие следствию суд непременно учтет.

     Адвокат покивал, подтверждая и пошелестел какими-то бумажками, не вынимая рук из портфеля.

     - Я готов содействовать, только ничего не понимаю!

     Объяснили еще раз. Все воруют. Те, кто тренируется, воруют лучше. На замке - микроцарапины. То есть, на нем наверняка тренировались.

     - Кто? Кто тренировался на моем замке?

     - Да вы же и тренировались. А кто же еще? Более того, мы сейчас сличаем царапины на разных замках, и я уверен, найдем практически идентичные. Так что лучше вы сами все расскажите. А не расскажете - у нас и так хватает материалов для суда.

     - Были случаи, когда забывал ключи дома. А дверь - захлопнута. Вызывал мастера - н и вскрывал.

     Адвокат снова кивнул и подмигнул, слегка отвернувшись от следователя - мол, так и надо.

     Следователь выглядел разочарованным.

     - То есть, не хотите помочь следствию. Ну, что же. Пусть так, пусть так... Вот тут и тут распишитесь. Суд через два дня.

     - Какой суд?

     - У нас без суда ничего не бывает. Вот вам суд и определит меру наказания за совершенные преступления.

     - Постойте! Какие преступления? Я ничего не совершал!

     - И это запишем. То есть, не только не помогаете следствию, а еще и нагло пытаетесь его обмануть. Суд и это учтет.

     - Да что учтет?

     - Подумайте сами: мало того, что вы вор - царапины это подтвердят. Так вы еще и лжец. Потому что, я уверен, мы найдем, обязательно обнаружим, что на самом деле закон был нарушен. И не раз. А что записано в протоколе с ваших слов? вот тут - "ничего не совершал". А вот тут - отказ от помощи следствию. У нас все записывается, и суд учтет тоже все.

     - Да какой же вор? О чем вы? У нас презумпция невиновности!

     - О! И эти слова знает. А зачем знание этих слов честному гражданину? Такие слова только юристам нужны, адвокатам. И презумпция у нас есть, а как же. Но - для невиновных. А я же говорил, у нас есть свидетель, который на любом суде подтвердит свои слова: все воруют. А вор - что? Вор должен сидеть в тюрьме. Ну, все. На каждой странице расписывайтесь и можете идти в камеру, ждать суд.

     - А вы! - закричал я. - Вот вы, вы же адвокат! Вы все слышали! Ну, скажите же хоть что-то!

     - Кхм... А что, собственно, вы хотите от меня услышать? Раз есть улики, раз есть свидетель... Я, конечно, выступлю в суде, но я тоже гражданин этой страны. И я вам скажу: вор должен сидеть в тюрьме. Так что, до свидания. Встретимся через два дня.

     Вы, конечно, помните, как все начиналось всего каких-то пять лет назад? Как мы боролись за свои права, прорывались сквозь все запреты и препоны, и, в конце концов, победили?

     Первым стал слесарь столичного завода АЗЛК Петр Мошкин. Тогда некоторые еще смеялись над ним и над всем шумом вокруг него. Действительно, со стороны могло показаться, что все это было просто для смеха. Петр Мошкин выпил для храбрости. А выпить для храбрости - это наша национальная традиция. Даже не национальная, а самая настоящая государственная, можно сказать. Потому что выпивают у нас практически все. А уж для храбрости... И вот Петр Мошкин, получается, выпил. А потом вошел в автобус через переднюю дверь, как положено, прошел в конец салона и закурил. Сегодня это уже не кажется подвигом. Но тогда, когда вид курящего человека вызывал гримасу омерзения, когда курящих "сбивали" в настоящие концентрационные лагеря, сажали в прозрачные будки, выделяли отдельные самые неудобные места в ресторанах и кафе...

     Да, было время, когда курящим было даже просто запрещено появляться в некоторых местах. И приходилось делать вид, что ты не куришь. То есть, с самого детства людей приучали притворяться и лгать. Лгать и бояться.

     Но слесарь Петр Мошкин вошел в автобус и закурил.

     Потому что - а в чем, собственно, дело? Почему ему нельзя? Вот водителю - можно. Можно стоять за автобусной остановкой и смолить там потихоньку. Можно в специальных курительных комнатах. Дома тоже можно! Почему нельзя в автобусе? Вот этим, некурящим, выходит, можно сосать конфеты и жевать жвачку, а ему, курящему слесарю, рабочему человеку, нельзя? И слесарь Петр Мошкин именно это, только немного другими словами, сказал всем в автобусе.

     Его избили и выкинули из салона. Он стоял на обочине, курил, смотрел в небо и качал головой с укоризной. Он как бы предупреждал, как бы сигнализировал...

     За ним такой шаг сделал программист Василий Ложкин. Вася точно так же выпил для храбрости, вошел в автобус, сел и закурил. Но с ним пассажирам пришлось повозиться. Он был большой, тяжелый. А еще он вцепился в поручни и не давал выкинуть себя из транспорта. Пришлось вызывать милицию. Но пока милиция доехала, он успел докурить свою сигарету, а потом выйти из автобуса с высоко поднятой головой.

     Вася пьяно грозил пальцем вслед уходящему автобусу и говорил грозно:

     - Ужо вам!

     Такие случаи сначала даже не попадали в газетную хронику. Потому что были просто случаями. Но когда раз за разом: в автобусе, в вагоне метро, в лифте, под прицелом системы пожаротушения, в гостинице, в офисном центре, в самолете...

     Когда идея овладевает массами, она становится силой. Массы пошли на принцип. Если нельзя курить, значит, нарушаются права масс. За свои права надо бороться. И борьба продолжалась. Десятки и сотни, а потом тысячи и миллионы... Массовая пропаганда утверждала о немалых деньгах табачных корпораций, на которые, мол, совершались все подобные акции. Но вспомним: Вася Ложкин был простым программистом, а Петр Мошкин - слесарем. Даже не высшего разряда. Они, что, тоже работали на эти корпораций? Тоже за деньги? Нет! Это был самый настоящий народный порыв к свободе.

     Наступил переломный момент. На задних сидениях автобуса курили пять человек. Сразу - пятеро. Был вызван патруль. Когда приехавшие представители власти стали требовать прекратить курение, а то, понимаешь, сейчас, значит...

     - А то - что? Убьешь нас, что ли? Вон, у тебя, вижу, и пистолет есть. Выстрелишь в меня сейчас, да? - спросил координатор северо-западного сектора Иван Дугин.

     Это лично он организовал акцию протеста. Он нашел тех, кто не побоялся пойти с ним. И водку, для храбрости, исключительно и только для храбрости, разливал по пластиковым стаканчикам именно он.

     - Ну, чего молчишь, старшой? Стреляй тогда. Думаешь, всех нас перестреляешь? А вот фиг! Народ не убить!

     Старший сержант Мокрущенко. Запомните его фамилию. Он в задумчивости достал из кармана пачку сигарет и закурил. Сейчас не имеет значения, какие именно были сигареты, сколько было в них вредных смол и никотина, какая страшная картинка была на обложке... Главное - в автобусе закурил старший сержант Мокрущенко. И его растерявшиеся подчиненные тоже закурили. И вдруг окутался дымом весь автобус. Потому что, как оказалось, большинство народа - курит. И все закурили, улыбаясь и кивая друг другу.

     Этот случай стал переломным. Милиция поддержала борцов за свои права.

     А там уже пошло-поехало. Адвокаты достучались до Конституционного суда. И выяснилось то, о чем всегда и везде говорили: нет в нашей Конституции такой нормы, что некурящие граждане чище и светлее курящих. Нет! Все мы равны перед законом. И у всех равные права. И если у некурящего есть право на проезд в автобусе, то такие же точно права есть и у курящего.

     Кинотеатры, театры и концертные площадки окутались ароматным дымом.

     В кинофильмы возвращали вырезанные сцены.

     Но окончательной победой стали знаменитые кадры Новогоднего обращения президента страны к народу. Вишневая трубка с янтарным мундштуком, синеватый дымок, запах которого, казалось, проникал сквозь телевизионные экраны до самого края страны, улыбка его, легкое покашливание - такое знакомое всем курящим. И вот это была самая настоящая победа. С тех пор права курящих никто не мог оспорить. А имя слесаря Петра Мошкина вошло во все учебники истории.

     Самое демократическое и одновременно демократичное общество в мире - наше общество...

     ...

     - Это что такое? Алексей, что ты себе позволяешь? Что это за курение в школе во время урока? Что? Права? Я тебе покажу твои права, я тебя сейчас к директору, а потом с тобой поговорят твои родители! Выйди немедленно из класса! Что? Не выйдешь? А это... Это... Саша, ты же почти отличник! Оля! Ты же девочка! Что вы делаете, дети? Что? Боретесь за свои права?

     - Уважаемые, - вежливо сказал вышедший из своей застеклённой комнатки молодой крепкий консьерж. - Прошу вас немного задержаться.

     Мы остановились, конечно. Потому что консьерж - самый настоящий представитель власти и закона. Все они проходили специальную подготовку и отвечали в своей работе за многое.

     - Поступил сигнал, - со значением в голосе сказал он, просматривая свой журнал. - Соседи говорят, что у вас не кричат дети. Совсем не кричат. А это, знаете, очень даже не здорово. Ребёнок просто не может не кричать. Дети - шумные, подвижные и крикливые создания. Здоровые дети. И если что-то не так...

     - Извините, - покраснев немного, ответила супруга. - У нас нет детей.

     - Как, совсем нет детей? Но ведь это тоже не здорово, совсем не здорово, - бормотал консьерж, записывая что-то тяжёлой металлической шариковой ручкой. - И собака ваша, между прочим, не лает и не воет. Что вы с ней такое делаете?

     - У нас просто нет собаки.

     Это уже я вступил в разговор.

     - И кошки тоже нет. И никаких других домашних животных.

     - Странно. Почему это? Какие-то болезни? Аллергия? Есть медицинские документы?

     - Нет. Просто мы не можем пока взять на себя такую ответственность. Мы оба работаем, понимаете. Весь день - на работе. Животное же без людей будет скучать и болеть.

     - А! В этом смысле! Да, это вы, пожалуй, правильно...

     Он что-то снова черкнул в потрепанном журнале, потом улыбнулся, кивнул, сделал жест рукой - мол, все, свободны. И мы вышли, наконец, на улицу.

     Обсуждать ничего сразу не стали. Во-первых, кругом камеры, и будет неудобно, если наш разговор потом покажут этому же консьержу. Мол, в лицо - одно говорят и улыбаются, а за спиной - совсем иное. Во-вторых, о детях мы на самом деле думали, но пока просто боялись. Это же ответственность какая! Хотя, с точки зрения здорового образа жизни дети в семье просто необходимы. Это во всех книгах так говорится. И по телевидению много раз объясняли. Без детей семья не так крепка - а семья, как ячейка общества, является фундаментом общественных отношений. И поэтому общество вправе заботиться о своём фундаменте и интересоваться этим аспектом жизни супругов. Ну, этим самым.

     - Соседи, - вздохнув, сказала жена.

     - Да, соседи, - подтвердил я.

     Мы не ругались. Мы просто констатировали: соседи уже обратили внимание и, если говорить в терминах прошлого времени, «настучали, куда надо». То есть, и нам пора ещё раз подумать и обсудить. Но так, чтобы это ни в коем случае не задело других. А уж тем более - все общество.

     До ближайшего супермаркета было - рукой подать. Даже медленно, думая каждый о своём, дошли всего за пятнадцать минут. Никак не больше. А вот войти сразу не сумели. Там на входе, как всегда, была очередь. Всех пропускали через весы. Всех поголовно, не смотря на возраст и разные прочие особенности.

     Пристроились в очередь.

     - Давно стоим? - бросил в воздух, ни к кому конкретно не обращаясь.

     - Да не стоим, двигаемся. Просто медленно. Там же надо всю историю поднять. Серьёзное дело.

     - А что за дела?

     - Так - вес же. Рассчитывают, какой он должен быть по норме. А норма для всех разная. Потом сверяют с медицинской карточкой - сколько было раньше. Потом рассматривают динамику - что и как. В общем, быстро просто не получается. Там ещё и диетолог сидит. Вон тот, в белом халате. Он каждому даёт персональные рекомендации. Совершенно бесплатно, между прочим.

     - А с чего это всё? - опять ни к кому не обращаясь, а просто так, как будто в задумчивости.

     - Так здоровый же образ жизни! Человек - он основа всего. Больной человек, нездоровый - это потеря для всего общества. Вот общество и не может терпеть такого отношения к своему здоровью. А государство, значит, от имени общества и проводит такую кампанию. А вы, что, против государства что-то имеете?

     - Я? - удивился я. - Да я сам в государственном органе работаю! Я - исключительно за государство! Просто спросил, чтобы понять, как нам долго тут ждать. Ведь голодный человек - это тоже не здорово. Человек должен быть сыт и здоров. Разве нет? Или вы против здорового образа жизни?

     Так и заткнул того, разговорчивого. А жена ткнула меня тихонько в бок, а сама вверх уставилась. Там под крышей - камеры. Небось, не только видео, но и звук пишут. Поэтому я ещё раз сказал, теперь громче:

     - Лично я всегда говорил: основа общества - здоровый образ жизни каждого её члена! Вот так.

     Очередь и правда двигалась, шаг за шагом приближая нас к входу в магазин. Вот и мы вошли в небольшой коридорчик с пластиной весов. Каждый проходил отдельно. Там ещё и рост замерялся - компьютеры теперь умные, просто по картинке меряют. А уже на входе в зал сидели и опрашивали, и тыкали пальцами в кнопки, смотря в мониторы.

     - А у вас, между прочим, дефицит, - сказал диетолог в белом халате, что-то внимательно рассматривая на экране компьютера. - Это ведь непорядок. Надо как-то добирать до нормы. Рекомендую вам жирную пищу и углеводы, углеводы, да... Макароны там всякие, хлеб, к примеру. Белый хлеб.

     - Да я же нормально себя чувствую! И не болею никогда!

     - Это вы прямо сейчас не болеете. А завтра, если вдруг что произойдёт, проверят - а ведь я вам рекомендации не дал правильной. Вот крайним-то я и стану. Так что вот вам карточка, предъявите на кассе. Там посмотрят, то ли вы собираетесь везти домой. Не забывайте: здоровый образ жизни каждого человека - здоровое общество!

     - А алкоголь мне можно?

     Он ещё раз посмотрел в экран и улыбнулся широко:

     - Алкоголь вам даже нужно! Для употребления горячего и жирного очень рекомендую водочку. Нашу, отечественную.

     - Я хотел вино сухое и фрукты. И сыр.

     - Это совсем иная диета и для другого. Не для вас. Вам, значит, жирное, водка, хлеб. Можно пиво, кстати. Как-то так. Надеюсь, вы понимаете, что все это исключительно в интересах общества?

     Конечно, я понимал.

     Жене, наоборот, сказали, что чуток похудеть надо. Предложили как раз вина сухие, фрукты и овощи. Мы переглянулись и покатили пока ещё пустые тележки к полкам и контейнерам. Жена вообще-то очень любит грудинку. И бекон любит. И сало. И плов жирный. И может стопочку водки под такое выпить. Ну, а вино и фрукты... Не пропадут они у нас в семье.

     Главное тут - чтобы соседи ничего не пронюхали. А то опять начнутся сигналы.

     Могут даже антиобщественное приписать.

     А я, может, просто астеник. Есть такое человекоустройство. Я такой - худой и длинный.

     В следующий раз просто пойдём в другой супермаркет. Мало ли их? Можно и на автобусе прокатиться. Ведь главное, на самом деле, вовсе не вес человека, а его здоровье. И ещё - настроение. Когда человек в настроении, он и работает лучше. Вот у меня - хорошее настроение. И у жены так же.

     На кассе сканером мигнули на наши диетические рекомендации, без слов пробили продукты. Все было, как посоветовали. У неё в тележке - вина и фрукты, да сыры разные, у меня - макароны, рис, свиной бок, колбаса и всякая нарезка, да пиво и водки бутылка.

     Здоровый образ жизни, понимаете?

     Это - основа здоровья всего общества.

     - И что все это должно значить?

     Чиновник смотрел куда-то в угол, двигая положенный перед ним листок бумаги по гладкому чистому столу.

     - Да там же все написано! В заявлении!

     - Мало ли где и что написано? Вот и на заборах пишут, хе-хе... А уж что пишут в этих ваших "интернетах"! Вы у нас записались на личный прием. Вы должны мне лично объяснить вашу проблему. А я, заполнив все необходимые формы, поставить вопрос на контроль, а потом ответить вам письменно или устно. И это не бюрократия, как вы можете подумать. Это реальный процесс.

     Все это произносилось скучным тихим голосом на одной ноте, не смотря в лицо посетителю.

     Иван даже чуть приподнялся на стуле, пытаясь поймать взгляд чиновника. Нет, не выходило. Опыт чувствовался. Никому не смотрит в глаза. И не подписывает ведь!

     - Понимаете, мы тут с друзьями собраться решили. И вот, значит, просим согласовать. То есть, чтобы все было по закону. Мы - за закон.

     - Оч-чень хорошо. Инициатива снизу? Это сейчас поддерживается. Вся демократия - она как раз снизу идет. Оставляйте заявление у секретаря, зафиксируйте в журнале дату. В течение месяца, согласно регламенту, вы получите письменный ответ. У нас все строго: на письменный запрос - письменный ответ. На устное обращение - устный. Все соответственно, значит.

     Он аккуратно и точно толкнул лист бумаги, который прилетел прямо под пятерню Ивана. Иван восхищенно покрутил головой, наклонился чуть в полупоклоне и опять же - в глаза хоть взглянуть. Не увидел глаз, и вышел, слегка задумавшись, и чуть не влетев лбом в угол.

     Месяц пролетел в хлопотах. Ровно через месяц, день в день, в почтовый ящик лег красивый пакет, весь в печатях. Ответ был, как объяснил бы этот чиновник, благожелательно-отрицательным. То есть, в преамбуле утверждалось, что инициатива снизу, из масс - это хорошо, но потом сообщалось, что именно этого числа и именно в то время, и в том месте, как указано - нельзя.

     Иван похрустел пальцами, непривычными к тонкой работе писарчука, и накатал жалобу в районный суд.

     Суд вернул жалобу без рассмотрения в связи с неправильным указанием ответчика. Не было также указано, что и как было нарушено ответчиком, и в чем конкретно был нанесен ущерб или какой именно закон и как был нарушен.

     Иван написал в прокуратуру.

     Папка, куда он подшивал раз за разом полученные ответы, пухла хоть и не на глазах, но достаточно быстро.

     Прокуратура пригласила на беседу. Там сидел молодой паренек после юридического в форме с погонами. Он радовался возможности ущипнуть чиновников. Но было бы лучше, говорил он, если бы был факт вымогательства взятки. А так - практически не о чем говорить.

     Иван написал в городской суд, в городскую прокуратуру, в приемную депутата и лично президенту. Отовсюду пришла квитанция в получении. А потом начались возвраты и отказы.

     - Ну, что мне делать, а? Такой зажим, такой зажим, - жаловался он друзьям. - И ведь, если бы он, скажем, взятку вымогал... Так нет! Рыба вяленая. Ничего конкретного не говорит, в глаза не смотрит, а потом - бац! Снова отказ. И суды все купленные. И вообще - никакой у нас, получается, законности и демократии. Прямо хоть устраивай пикет перед администрацией...

     - А мы бы и поддержали, - сказали друзья. - Мы народ боевой и веселый. Только скажи, за что именно воюем? В чем зажим демократии? За что - на баррикады?

     - Вот первое письмо, - высыпал Иван из папки свои бумаги. - Вот второе. Вот , что суды не приняли...

     - Так, это..., - сказал самый близкий друг. - Ты, кажись, того, чего-то... Нафиг тебе было спрашивать разрешения на партию в преферанс?

     - А чтобы все было по закону!

     - Шапку - долой! - внезапно раздался окрик сзади.

     И через мгновение, почти без паузы:

     - Стоять! Предъявиться!

     Я замер, чуть даже присев от неожиданности. Обернулся на окрик. За спиной - какой-то патруль, что ли. Идут, много их, все в гражданском, в темном, выстроившись поперек улицы. И, главное, нет почему-то больше никого этим вечером рядом. Один я здесь. Мне кричат, выходит.

     - Это вы мне? - все еще надеясь на ошибку какую-то, спросил я.

     Ничего же не понятно. Только вот из метро вышел. Только поднялся по улице...

     - Тебе, тебе, - они уже близко, уже окружили, уже смотрят в лицо пристально и с усмешками нехорошими.

     - Ты, что ли, иудей? А?

     - Как это? С чего вы взяли? Русский я...

     - Тебя о национальности и не спрашивает никто. В паспортах нет национальности. Ты колокола слышишь? Крест - видишь? - ткнул вверх рукой тип в длинном черном пальто со шляпой в руке.

     - Колокола? - непонимающе переспросил я.

     - Может, он глухой, а? Братцы, может, просто больной он, а? - тут же заблажил самый молодой и самый накачанный, крепкий как боровичок, рыжий и патлатый.

     - Помолчи немного. Ну-ка, ты, человек нездешней породы, предъявись, пока казаков не позвали.

     - Вам паспорт мой? А вы кто?

     - Точно - больной! Или, вернее, иудей. Ишь, как его колбасит от колоколов-то честных...

     - Граждане, то есть, товарищи, - рискнул было обратиться я.

     Мало ли, может, революция какая или переворот очередной. Может, патрули добровольческие...

     - Иудей! - радостно вздохнул еще один, подошедший совсем близко и уже щупающий край моей куртки.

     - И вовсе я не иудей!

     - Крест нательный покажь. А то идет он, колокола слышит, а сам в шапке, не крестится - и не иудей?

     - А что, без креста - так сразу уж и иудей? - попытался хоть как-то отговориться я.

     - Муслим, штоль? И это проверить легко. Вон, с мурзой нашим в сторонку отойдешь и докажешь ему, что право имеешь. Ну?

     - Вообще-то я буддист..., - и почему так сказал, от привычки, что ли.

     Всегда раньше этим отговаривался, когда тетки в церковь тянули.

     - Тьфу, ты! Интеллигент, похоже. Ишь, законы заучил. Знает, паскуда, как отмазаться! - плюнул в сторону самый высокий, несущий на плече переломленную двустволку с торчащими наружу гильзами.

     - Не плюйся у храма, - дернул его за рукав тот, что в пальто. - А вы шли бы себе быстрее отсюда, гражданин хороший. Это вам пока еще разрешено тут везде шастать. Но мешать отправлению государственного культа вам уже запрещено. А мне вот определенно кажется, что своим показным неуважением вы как раз мешаете...

     - Да какое же неуважение, что вы?

     - Праздник православный, а вы дома не сидите, а еще буддист. Колокольный звон, а вы шапку не сымаете. Нет, точно вижу, нарушаете...

     Он повернулся чуть в сторону, достал из кармана металлический свисток на цепочке и засвистел в него громко и пронзительно. Буквально тут же из-за угла церковной ограды вывернула верхом пара самых натуральных, как в кино, казаков в лохматых шапках, с шашками у левой ноги, с карабинами, торчащими из-за плеча, с погонами на солдатского вида куртках.

     - Что за свист? - еще издали крикнул один.

     - Иудея, гля, поймали! - радостно закричал рыжий.

     - Да не, не слушайте дурного. Вон, интеллигент буддистом называется, а сам чего-то у церкви в праздничный день шастает. Не иначе, атеист. Только вот доказать не могу. А жаль.

     - Не можешь, значит? Да, жаль..., - они подъехали вплотную и уже умело отделили меня от толпы, подталкивая то корпусом лошади, то пиная ногой, вынутой из стремени.

     - Так, говоришь, буддист ты у нас, интеллигент? - наклонился один из них ко мне.

     - Ну, да... Вроде того...

     - Так буддист или все же - вроде того? - с другой стороны уже и второй смотрел требовательно в глаза.

     - Буддист!

     - И что ты нам скажешь, буддист? Скажи, что есть жизнь?

     - Жизнь - это страдание, - радостно выдохнул я заученное еще на втором курсе университета.

     - Вот именно. Страдание. Спасибо, православные, дальше мы с ним уже сами, - кивнул сверху один из казаков, разматывая, расправляя нагайку. - Ну, буддист, пять горячих тебе.

     - За что? - только и прохрипел я, ничего не понимая.

     - Не за что, а потому что жизнь твоя - страдание. И еще, потому что буддизм у нас вера не правая, а всего лишь примкнувшая. И мнится мне - временно примкнувшая... В общем, начнем с пяти, а там - как пойдет. Куда шел-то?

     - Да, в библиотеку я... В историческую.

     - Это вон туда? - он что-то прикинул в уме. - Точно - пятерик. Меньше не сумеешь. А вот больше... Сейчас и проверим, каков твой Будда. Добежишь до двери, цапнешь ручку - свободен. А пока...

     - Р-р-раз! - крикнул первый.

     Боль удара ожгла, как от пули.

     - Два, - спокойно сказал второй, но боль от его удара была не меньше, чуть не сломав по ощущениям мою спину. - Беги, дурилка, беги. Мы же не шутим. И радуйся, что не атеист.

     И я побежал, а за мной легкой рысью скакали два казака и время от времени хлестали длинными витыми нагайками по плечам, по спине, по голове, прикрытой шерстяной шапкой-петушком и капюшоном куртки.

     А за спиной двенадцать человек в обыденном, но без шапок, выстроившись поперек улицы, двинулись дальше, всматриваясь в проходные и заглядывая в темные подъезды.

      - Вот так они и стояли на этой площади. С этой вот стороны были те, кого потом назвали защитниками. Их, нас то есть, там человек двадцать было всего, что ли. С охотничьими ружьями некоторые, с пистолетами. Патронташами еще отдельные перепоясались, перевязались так крест-накрест, как на картинках в учебниках. Транспаранты сзади, флаги чуть не у каждого. Повязки на руке - мол, чтобы не перепутать с врагами, если бой.

     - А враги?

     - А враги по другой стороне площади выстроились. Ну, то есть, как сказать - враги. Враг - это тот, кто против твоей идеи, против всей твоей жизни. А тут просто солдаты были. На танках. Вот послали их сюда порядок наводить. Они и приехали. Новые такие танки были, знаешь. Пушки двухсот пятидесяти - голову туда можно засунуть. Башни пулеметами утыканы во все стороны. Броня многослойная, да еще активная, а поверх керамика какая-то, как у космических кораблей. Фиг ты такого монстра возьмешь даже из противотанкового орудия. Площадь-то вон какая большая. Вот, штук сорок таких танков и пришло. И все, значит, в этих защитников целятся.

     - А как же с ними воевать?

     - А никак. С пистолетом на танк - это смешно просто. Это даже не бесполезно, да. Просто смешно.

     - Так что, танки же сильнее? Они и победили, получается?

     ...

     Это очень страшно, когда видишь дуло огромной пушки, направленной на тебя. В такую вот дуру голова, пожалуй, свободно пройдет. Один такой танк мог бы всю историю повернуть, оказавшись где-нибудь в прошлом, в гигантской сшибке огромных империй. А тут - какие-то человек двадцать. Штатских. Даже формы не было никакой и не было никаких бронежилетов. Баррикады какие-нибудь построить тоже не успели. Просто надо было в тысячу раз больше народа, чтобы настоящие баррикады на той площади выстроить. Да и опять же - против таких танков баррикады все равно не помогли бы.

     Среди этих, в штатском, один был известный кинорежиссер. Он все бормотал, что такие кадры пропадают. Эх, так взял бы камеру и снимал - нет же, с ружьем стоял, весь в патронах.

     Димка - тот в армии служил, в отличие от многих. Он с оружием хорошо разбирался, еще и других учил. А когда танки увидел, сразу понял, что - все. Ну, невозможно с такой техникой пистолетами. Даже если бы успели бутылки наделать с горючкой - все равно бесполезно. Эти звери ни огня не боятся, ни ядерного взрыва. Вот если бы каждому из двадцати дать по гранатомету - тогда, может, один бы и повредили. Но не сорок танков, грохочущих дизелями и выпускающими длинные струи сизого дыма. Все еще суетились, укладывались за жестяными урнами, целились, поплевав на ладони на охотничье счастье, а Димка уже знал, что совсем бесполезно все это. Он посмотрел назад, пожалел все то, что там было, пожалел еще и себя, совсем ведь молодого, и шагнул вперед. У него был простой травматик. Вот он шел и на каждый шаг стрелял в танк. Шаг - выстрел. Шаг - выстрел. Он очень хотел успеть потратить все патроны. Успел только раз перезарядить. И тут его срезал пулемет.

     Тогда встал и пошел вперед Профессор. Он правда был самый настоящий профессор и доктор каких-то наук. Выглядел, как профессор в кино, и говорил так же. У него ничего не было, когда он пришел. Кто-то выделил ему старенькую вертикалку и дал пяток патронов. Охотники - они все пришли с двумя стволами, как минимум. Вот Профессор просто от пояса дал дуплетом, чуть не упал от отдачи, потом остановился и долго выковыривал гильзы. Перезарядил, и опять пошел вперед. Когда дошел до тела Димки, опять выпалил. И лег тут же, там ведь пулеметы крупнокалиберные - одного попадания вполне хватает. Только не понятно было, а чего же не давят? Чего не стреляют по остальным? Чего не наступают?

     Паузы практически не было. Никто же не договаривался ни о чем. Просто Десантура двинул вперед, скинув рубашку и сверкая голубыми полосками тельняшки. Мы там никого почти по имени не успели узнать. Да, просто не успели. Вот, Димка, еще был с нами Виктор Степанович - пенсионер, еще Сашка, который с самой окраины добрался. Еще смеялся, что еле успел к самому интересному... А некоторых вот так звали - Профессором, Десантурой...

     У него, у Десантуры, откуда-то был милицейский автомат. Короткий такой. Не калаш, нет, а из новых, черный такой, маленький. Так он просто от пуза, не целясь, весь магазин одной очередью выдал. И лег, даже не доходя до первых.

     И тогда Виктор Степанович сказал, что нефиг тут молодым гибнуть. И пошел, на палочку опираясь. В одной руке у него палочка была, а под мышкой зажал Сайгу. И палил из нее, покачиваясь и останавливаясь каждый раз. Мелкой дробью, как по птичкам. Других патронов не было. Ну, и тоже...

     Сашка, тот бегом побежал. Сказал, что страшно ему пешком идти. Просто очень страшно умирать. И как побежал он на танки... Их там сорок, дымят, ворочаются, выстраиваются. А он через всю огромную площадь - один. Ружье свое он оставил нам. Сказал, чтобы, если кто останется жив, детям передали. У него двое было сыновей.

     А после Сашки все как-то разом, не говоря друг другу ни слова, встали и пошли, растягиваясь в цепь. Как в кино. В психическую. На эти танки. И никто не стрелял - просто шли на танки, зная, что это - в последний раз.

     Кто же знал, что все это транслируется в прямом эфире? Там же камеры на площади. Вот с них картинку тогда выдали на весь мир. Как погибли первые, как пошли остальные. Размеренно так пошли, не пригибаясь даже нисколько. Только плакали некоторые на ходу. Плакали - и шли.

     А танки вдруг завозились, завозились, и стали уходить, разворачиваясь и искря траками по брусчатке. Может, команду какую-то получили... А может, просто вспомнили, что тоже люди. Кто теперь скажет? Только последние кадры с тех камер были такие, что идут цепью полтора десятка штатских, а от них танки уходят, уходят, уходят...

     ...

     - Они, выходит, все герои, деда? И ты тоже?

     - Они герои. Да. Только, знаешь, внучек, иногда мне кажется, что лучше бы их всех там положили, на той площади. И меня с ними вместе. Всем вам - лучше. Так вот иногда мне кажется...

     - Ты не плачь, деда! Ты же герой! Герои не плачут!

     Стук в дверь раздался в самый неподходящий момент.

     - Чего надо? - сипло крикнул Иван, выбираясь из-под скомканных и скрученных простыней.

     - Откройте, пожалуйста. РПН!

     Бормоча вполголоса ругательства, Иван накинул простынку на разлёгшуюся разгорячённую девушку, прижал палец к губам - мол, никшни тут и не отсвечивай - и, поправив рубаху и застегнув брюки, вышел в тесный тамбур. Как только он щёлкнул задвижкой, дверь вырвалась из его рук, а в номер, подталкивая его перед собой - "чего вы толкаетесь?", ввалились сразу пятеро полицейских в чёрном.

     - В чем дело, собственно? - попытался показать, кто здесь хозяин Иван.

     - Мы получили информацию, что в вашем номере - гостья. А время, - один из "чёрных" акцентировано чётко поднял руку и посмотрел на часы, - уже полночь. Прошу дать необъодимые разъяснения.

     - Какие ещё разъяснения? Мы здесь все - взрослые люди! - начал было качать права Иван.

     Но тут двое больших и крепких в чёрном подошли к нему, довольно невежливо оттеснили к креслу, толчком усадили. Тут же на обоих плечах оказались чужие тяжёлые ладони, предупреждающие, что встать так просто не удастся.

     - Сначала от девушки...

     Загорелое лицо высунулось из-под простыни, тонкая рука молча протянула паспорт.

     - Так... Сандра... Ишь, имён у них больше нет как будто других... Возраст - совершеннолетняя. Это хорошо. Ага. Семейное... Вдова. Вероисповедание... Ага. Девушка, одевайтесь, распишитесь в протоколе и можете быть свободны. Ну, а теперь - ваши документы, будьте добры.

     Паспорт Иван бросил на столик у зеркала, как вошёл. И теперь документ поднесли к его глазам:

     - Это ваш паспорт?

     - Мой.

     - Запишите: принадлежность документа подтверждает лично. Так..., - привычные пальцы быстро перелистывали страницы. - Совершеннолетний. Православный. Наш клиент, я же говорил... Состоит в браке... Оп-па... И как же это следует понимать?

     - Там, под обложкой, свидетельство о расторжении брака, нотариально заверенное!

     - Под обложкой, под обложкой... Что тут у нас? Записывайте, записывайте: два презерватива импортных, карточка "Виза" - номер потом спишете, три визитные карточки разных людей, две черно-белые фотографии размера три на четыре, записка на обрывке листа в клетку... Все.

     - Как - все? - рванулся Иван, но тут же осел обратно, придавленный к креслу тяжёлыми ладонями.

     - А так - все, - старший из "чёрных" отодвинулся от стола, на котором раскладывал все найденное.

     Он показал буквально вывернутую обложку, повёл рукой над выложенными на стол предметами.

     - Всё. Итак, ваши объяснения?

     - Может, выпало где-то в коридоре?

     - Тут - ничего! - тут же отозвался кто-то из тамбура, продолжая шуршать вещами.

     - И тут - ничего. Ну-с? - склонил голову набок старший. - Как же так у нас выходит? А ещё - православный... Нехорошо.

     Укоризна в голосе была неподдельной.

     - Я прошу позвонить моему адвокату.

     - Отказываю.

     - Почему?

     - Вы все ещё не поняли? Мы - не полиция, у нас законы совсем другие. Мы - религиозная полиция нравов.

     - А если бы я был, скажем, атеистом?

     - Вот тогда с вами бы разбирались другие люди и по другим законам. Но у вас вот в документе сказано: православный. Вон и крест на груди вижу... Так что, выходит, грешить изволите? Давно ли Библию читали? На исповеди давно ли были? В какой храм ходите? - и уже отворачиваясь, небрежно бросил своим. - Пакуйте его.

     Тут же на голову Ивана набросили чёрный мешок, руки связали сзади пластиковыми наручниками, его самого подняли тычками из кресла и повели, поддерживая с двух сторон. И уже на выходе, на самом последнем шаге, услышал Иван тихий голос:

     - Спасибо, Сандрочка, тебе это зачтется.

     - А-а-а-а! Сука!

     Но мешок глушил все звуки, и за руки его держали крепко.

     Эти своего не упускают.

     Впереди было только плохое. Жизнь, как её знал Иван, закончилась.

     Задерживаться на работе сегодня было совсем никак нельзя. Последний день месяца - это не последний день года, конечно, но все же, все же...

     Марк ехал в своей бронированной "Ладе-Вишня" самого натурального вишнёвого цвета по пустынным вечерним улицам родного города и ругал сам себя, одновременно активно крутя головой и стараясь замечать все вокруг.

     Вот из метро вывалила компания подвыпивших мужиков. Идут рядом, дружной сплочённой массой - эти отобьются, если что. Вон колонной на малой скорости пересекли перекрёсток сразу шесть "лэндкрузеров". Ну, этим только колонной и ходить - ни брони у них, ни настоящей устойчивости.

     Вот у Марка в его автомобиле - самой последней модели защита. Так что пока в машине - можно ничего не бояться. Вряд ли они будут стрелять из гранатомёта. Да и то страховка гарантировала, что лобовое стекло должно выдержать.

     Он покрутил ручки настройки лежавшей на соседнем сидении портативной рации. Там тихо и хрипло разговаривали о чем-то такие же одиночки, добирающиеся до дома. Вроде, пока все было спокойно на маршруте. Как будто - спокойно. Вот только жена волнуется. Но звонить ей сейчас нельзя. Могут контролировать звонки и тут же отслеживать передвижение и местоположение. Поэтому Марк перед выходом из офиса не только выключил телефон, но и вытащил сим-карту, и даже отключил аккумуляторную батарею.

     Ещё десять минут по прямой. А потом немного покрутиться по переулкам - и родной двор. Теперь он даже жалел, что куда-то подевались весёлые и пьяные компании, в прежние времена всегда сидевшие на лавочках у подъездов. Теперь там было пусто. Ни бабушек, как уже совсем в древности, ни распивающих пиво и водку - никого. Пусто и темно во дворах. И скучно и холодно.

     Марк аккуратно сделал левый поворот, дисциплинированно помигав поворотниками и постояв с полминуты на пустом перекрёстке, плавно заехал во двор, сделал почти полный круг и встал прямо напротив своего подъезда. Некоторые, кстати, нанимают специально для таких случаев охрану. Но это - богатые. Другие же ставят машину в подземном гараже и сразу поднимаются снизу на лифте домой. Но это - в новых домах. А тут от дороги до железной двери с кодовым замком метров пять, никак не меньше. Говорят, ещё можно платить лично консьержу, чтобы хотя бы держал дверь, чтобы можно было сразу - прыг туда. Консьерж бы тогда смотрел через камеру на дорогу, и как только видел машину со знакомым номером, подрывался с места и открывал дверь. А Марк бы - прыг из машины, хлоп дверью, пять шагов - и уже дома. И совсем не страшно ничего. Свой дом - своя крепость.

     Раньше надо было думать, раньше! Теперь-то, что об этом... Поздно выдумывать. И бояться уже поздно.

     Марк посидел, пригибаясь к рулю и всматриваюсь в темноту. Вроде, нет никого. Повздыхал тяжело, жалея сам себя. Посмотрел с сомнением на разобранный телефон. Может, включиться всё-таки? Позвонить, например, жене. Она спустится, даст десятку консьержу. А тот как раз и откроет дверь, и придержит для жильца, и захлопнет перед непрошенными гостями.

     Нет, прикинул он. Это минут десять выйдет, не меньше. За это время не только засечь могут, но и просто увезти на эвакуаторе вместе с машиной. Потом вскроют в падежном месте, как консервную банку. И доказывай потом, старайся...

     Ну... Пронеси, господи!

     Он резко открыл дверцу, попытался упруго выпрыгнуть, как в кино, но зацепился за порог и чуть не растянулся прямо у колес собственного автомобиля. Пробежал вперёд несколько шагов, ловя равновесие. Отдышался, держась за сердце. Нет, все же надо ходить в бассейн. И на беговую дорожку - тоже.

     Марк оглянулся - никого нет, вроде. Пронесло?

     Вернулся осторожно обратно. Аккуратно закрыл машину, мигнувшую ему фарами при включении сигнализации. Завтра, конечно, будут выговаривать соседи, но тут уж он никак не мог рисковать и ставить на дальнюю стоянку, а потом пешком в одиночку переть через весь двор... Должны понять!

     Пять шагов, всего три ступеньки вверх.

     Вот на третьей-то его и подловили, уже расслабившегося при виде двери...

     Два амбала на голову выше Марка вежливо подхватили его под локти и стащили вниз, в тень под крыльцом. Там уже сидели на скамеечке хозяева, улыбались ласково. Он ещё не успел даже слова сказать, а уже на левой руке затянулся браслет-идентификатор, а правую поднесли к стандартному договору. Мигнула "считка", фиксируя рисунок на ладони. Мигнула ещё раз, подтверждая идентичность данных. Ткнулся в колено чемоданчик. Договор в пластиковом файле затолкали в карман. Все молча, в полной тишине. И растворились в темноте, как будто и не было никого только что. Будто не караулили припозднившегося. Только сердцебиение. Только браслет на руке. Только чемоданчик у ноги, да бумаги топорщат карман.

     Марк вздохнул - вот же не повезло, и потащил чемоданчик домой.

     А что делать? Договор подписан. Браслет теперь не снять до истечения срока. Передвижения, значит, отслеживаются - не скрыться никуда.

     "Найму охрану", - решил он твердо. - "Вот разберусь со всем - и найму".

     Дома его ждал удар.

     За кухонным столом сидела заплаканная жена и пересчитывала купюры. Такой же чемоданчик, что и у него, стоял возле стены.

     - Это как же так?

     А всего лишь отошла к витрине. К обычной стеклянной красиво оформленной витрине отошла жена, заинтересовавшись чем-то очень ей нужным и красивым. Вот и получила сразу. И он тоже только что получил.

     Кредит. На год.

     - Сколько же тебе сунули?

     - Стандартно, миллион. А тебе?

     Марк вытащил из кармана документы, глянул в конце на таблицу расчётов, вздохнул тяжело.

     - Пять.

     - Что делать-то будем теперь? - всхлипнула жена.

     - Ну, что делать, что делать... Придётся вкладываться. Купим что-нибудь, подумаем, куда потратить... А кому теперь легко?

     Круговорот денег в хозяйстве - вот что было главным в период мировых финансовых потрясений. Дай человеку денег - он купит вещь, чем оживит торговлю. Торговля, продав вещь, закажет новую у промышленности - и оживит промышленность. Промышленность, получив заказ, сделает эту вещь и выдаст зарплату рабочему.

     А рабочий - выплатит полученный ранее банковский кредит. И проценты по нему.

     Что значит - он не хочет получать кредит? А придётся. Специальные инвестиционные банки серьезно занялись проблемой снижения спроса на кредиты в кризисное время. И пока успешно эту проблему решали. Хочешь, не хочешь - вот тебе деньги.

     А кому сейчас легко?

     В кризис все должны работать. Все!

     И рабочие, и продавцы, и менеджеры, и инвесторы...

     И - деньги.

     - Да-да-да, у нас очень надежная организация. Мы на этом рынке одни из первых, еще с девяносто второго года, знаете ли...

     - И что? Вот так, все всегда успешно и все в вашу пользу?

     - Так ведь мы - профессионалы! Мы занимаемся любыми выборами исключительно профессионально. А не так, как эти любители, что раз в четыре года вспоминают...

     - Так, ведь, Дума...

     - И не только! Спорим, я знаю, какая мысль у вас появится, если я скажу: "выборы-выборы"?

     - Э-э-э...

     - Да не смущайтесь вы! Нормально! Вы думаете, певец сам вот так сам взял и спел: "Выборы, выборы, депутаты-пидоры"?

     - Вы хотите сказать...

     - Чего тут говорить? Стояла задача: уменьшить число мелких фракций в Думе. Вот и уменьшили.

     - Таким путем, что ли?

     - В том числе, в том числе... Но вы-то, как я понимаю, не в депутаты?

     - Мне бы - президентом.

     - Можно и президентом. Только выйдет дороже.

     - А какая разница?

     - У-у-у... Клиент не понимает... Одно дело - партию двигать вперед, придумывая слоганы и очерняя соперников, и совсем другое - одного человека вверх поднимать! Президент - это ведь не просто так человек. Это Человек. Поняли? С большой буквы! Харизма должна быть!

     - Как - харизма? А если этот, как его, ну, административный ресурс?

     - Ресурс у вас уже есть? Это очень хорошо. Но без харизмы и ресурс не поможет. Вот, помните, как Ельцин в свое время плясал на сцене? А как Путин говорил: "Добрый вечер. Буду краток" - и все по-доброму смеялись? Это вам не толпой батьку пи-пи-пи... Извините, привычка.

     - Ничего-ничего... Так, на что деньги-то? Платить за что? За харизму?

     - Ну, харизму на самом деле не купить и не продать, батенька. А вот подделать... Ну-ка, скажите, ваши дети какой фильм хвалили в последнее время?

     - У меня же они маленькие еще.

     - А какая разница-то? Ну?

     - "Кунг-Фу Панда", вроде. Смешно, говорят.

     - Вот! Вот на что нам с вами понадобятся ваши ресурсы.

     - На кунг-фу?

     - На панду! Конечно же, на панду! Сделаем вам глазки - есть у нас пластический хирург. Сделаем правильное выражение на лице. Сделаем... О! Рост немного уменьшим. Уменьшать - это вам, знаете ли, не вытягивать. Отрезать всегда легче.

     - Что-то страшно мне... Может, лучше Шнура запустим?

     - Можно и Шнура. Пусть он снова напомнит о депутатах. Но и вами займемся. На противопоставлении. Значит, так: малый рост, ласковая улыбка, тихий голос и самое главное - глаза! Все. По этому плану и пойдем. Так - победим!

     - А программа? Программу предвыборную когда сочинять будем?

     - Зачем? Считайте, вы уже у всех выиграли! Даже и спорить с соперниками не придется. Они уже заранее проиграли. Потому что они как раз сегодня пишут программы, а мы их - пандой: рост, улыбка, тихий голос, и самое главное - глаза!

     В старых квартирах кухни очень маленькие. То есть, не в самых старых-старых, в которых раньше помещались шесть столов и шесть газовых плит, например, да и не шесть, а и побольше, а просто в старых. Ну, в тех, где удобно сидеть и, протянув руку, доставать из ящика стола ложки, снимать чайник с плиты, вытаскивать из холодильника холодную бутылку. И все - сидя. Удобно, конечно. Но только если не больше двух человек, потому что больше в кухне просто уже не помещаются.

     И сейчас там сидело ровно двое. Ароматный табачный дым вытягивало сквозняком в форточку, краснели остатки кагора в толстых хрустальных стопках, купленных по случаю в поезде дальнего следования, стояли уже изрядно потрепанные кухонной жизнью тарелочки и блюдца с разной вкусной мелочью.

     - Точно тебе говорю, все от его полной безыдейности. Была бы идея, был бы стержень в нем, не поддался бы искушению. А - нет стержня. Мягкий он у тебя, вот и увели...

     - Да не увели еще, мама! - чуть не рыдала Софья. - Никто и никого и никуда не увел. Он же сам честно пришел и сказал...

     - Вот! Сам сказал! Значит, думает уходить. Иначе, о чем и зачем было говорить? Может, он еще колеблется, так, вроде, посоветовался... А сам - мягкий, без стержня. Точно уведут.

     - И что же мне теперь?

     - В райком! - решительно ткнула в окно сигаретой поджарая и загорелая южным загаром мать.

     - Да он же беспартийный. Так ведь и не вступил тогда. Говорит, не верю. А без веры, говорит, нельзя - это будет просто обман какой-то.

     - Вот! Вот - бесхарактерный! Тут же не вера нужна, а доверие. И - знание. Как он может не верить или верить, когда ничего еще не знает? Походил бы на учебу, как все. Поизучал бы классиков. Поприсутствовал бы на собраниях партийных у нас в райкоме. А то - ишь, не верит! Да как он может верить или не верить, когда ничегошеньки не знает?

     - Да если бы собрания были прямо на работе, так все бы, независимо от хотения, попал. А так - идти куда-то. Зачем-то. А он же упрямый. Упертый такой..., - как будто даже с восхищением сказала Софья.

     - Вот! Слабый, но упрямый. Это его сдвинут чуть, а он уже на старое место и не вернется, потому что упрям. Собрания... Собрания - только в райкоме. Нечего тут опрощать партийную работу. Это раньше так было, при коммунистах - на предприятиях, в бытовках. И что? Чем все закончилось? Вот, то-то! Должна быть торжественность. Распорядок должен быть и расстановка. Должно быть отличие от работы и от домашнего повседневного быта. Партия - это тебе не по каморкам ныкаться. Это надо идти, бить ноги, думать по дороге, что скажешь, готовиться морально... Привычка такая должна возникнуть у человека, что без собрания чтобы - просто как больной. А ты представь, как у нас бывает на партконференциях! Конференция - это же тебе уже не простое собрание. Тут такой подъем, такое вдохновение! Поешь со всеми партийный гимн, и мурашки по коже, и слезы восторга на глазах. "А с трибуны гранитно-багровой улыбается наш секретарь!". Тебе, кстати, тоже уже давно пора в партию. А то как-то странно: мать у тебя старая активистка, бабка была в той еще партии - а ты вон, хвостом за мужем, а больше и никуда. Потому и страдаешь, ду...

     Она закашлялась, выдыхая дым от затлевшего фильтра, вдавила окурок в блюдце, сплюнула в сердцах.

     - Дурочка, ясно? Это я любя. А так-то разобраться - дура-дурой.

     - Мам, - осторожно спросила Софья.

     Она всегда очень осторожно разговаривала на эти темы, понимая, как легко оскорбить ни с того ни с сего настоящего партийного. Причем, оскорбить не со зла, а просто по незнанию темы, по непониманию важности для людей партийных всех этих ритуалов, собраний, конференций, чисток, наконец.

     - Мам, а это ничего, что мы о нем сейчас за глаза? Это как с партийной точки зрения - морально?

     - Ну, точно - дура, - махнула рукой мать. - Только так и надо. Нельзя человеку вот так просто в лоб сказать, что он не гож, что не так делает. Это можно только в порядке дружеской критики, на собрании, когда кругом все свои, все партийные, и все так же критикуют друг друга и одновременно занимаются самокритикой. Коллектив, собрание - вот тут только при нем. А пока мы как бы готовимся, ясно? Мы обсуждаем темы для критики, чтобы потом повлиять на критикуемого. Ясно тебе?

     - Но ведь он не может в райком? Он же беспартийный?

     - Все мы когда-то беспартийными были. И что хорошего, кстати? Нечем гордиться. Беспартийный он... Вот как все - так и он чтобы. Где принимают в партию? В райкоме. Кого принимают? Беспартийных. Вот надо прийти, поговорить, присмотреться. С секретарем нашим поговорить. Наш секретарь - очень сильный, знаешь ли. Его и в центре уважают, зовут в столицы, но он отказывается. Ему наша первичная организация ближе. Ему мы, простые партийцы - роднее. Хороший у нас секретарь... Так он вот поговорит с твоим, побеседует. Раз поговорит. Два поговорит. А там, глядишь, и выведут его перед собранием, твоего-то, да и примут в партию со всем его желанием. А уж в партии грешить - ни-ни! Все по закону и по нашей партийной морали! И никуда он тогда от тебя не денется. Ну, как?

     - Ой, мам, да если бы не ты - хоть в петлю лезть. А ты так все разъясняешь, так все понятно и правильно...

     - Так я в партии уже двадцать лет - вот и считай. Тут мой партийный опыт, моя вера в светлое будущее, мои товарищи, наш секретарь, наконец. Все тут! - она звонко шлепнула себя по лбу, поморщилась - не рассчитала силу удара, потерла лоб, собираясь с мыслями.

     - В общем, готовь своего к тому, что в субботу он со всеми вместе, как нашенский, родной, а не какой-то там иностранец, пойдет в райком. А уж там я его к секретарю подведу, подведу...

     - Но, мама, как же готовить-то? Он же упрямый - не пойдет!

     Мать пожевала тонкими губами, подняла стопку, заглянула внутрь, будто ища там ответ. Вдруг расплылась в торжествующей улыбке:

     - Так мы же вроде как тебя поведем с народом знакомить! Заявление там сразу напишешь. Устав возьмешь для изучения. Программу почитать надо опять же. Как он тебя одну в райком отпустит? Это же тебе не церковь какая - это ПАРТИЯ!

     По субботам, обычно сразу после футбола, показывали политику. В два - футбол, то есть когда народ в основном уже проснулся после вечера пятницы и после рабочей недели, протер глаза и даже уже позавтракали многие. А в шестнадцать, к обеду, как лучшее блюдо, как десерт, давали политику.

     Старики говорят, что раньше политику вообще никто не смотрел. Мол, скучная она, эта политика.

     Ну, старики же, что с них взять. Темные они совсем. Политика - это ж самое интересное, что есть в телевизоре!

     Сначала всегда играли гимн, показывали флаг, а потом... О-о-о! Потом все и всегда было по-разному. Даже был специальный канал, где можно было, послав SMS с коротким номером, поучаствовать в розыгрыше догадок: а что там будет в политике этой субботой, сразу после гимна?

     Петр Мамонов, сорока лет от роду, токарь пятого разряда, отличный семьянин, беспартийный, отец двух дочек, таких вот SMS не посылал ни разу. Это ж чистая разводка для лохов! Там и деньги со счета снимают не малые. Конечно, если выиграешь - приз просто офигенный. Но мы, что, говорил он жене, бедные, что ли? Одеты все, обуты, накормлены, телевизор вон - во всю стену. Чего еще надо нормальному человеку?

     И все равно каждую субботу он садился к телевизору и, поболев за родное и с детства любимое "Динамо"...

     А! Вот это еще надо объяснить. Он болел за "Динамо", потому что жил недалеко от стадиона, и от завода имел годовой абонемент. Вот как пришел на завод, еще пацаном совсем, так и стал абонемент использовать по назначению - ходить на футбол. Потом-то пришлось делиться. У старшей дочки парень тоже футболом увлекся. Да и погулять молодым хочется отдельно от родителей. Вот Петр и отдавал абонемент (он был на предъявителя) Ольге Петровне - дочке своей. А сам, следовательно, с двух часов подпрыгивал в кресле у телевизора, настроенного на футбольный матч любимой команды.

     После футбола был пятнадцатиминутный перерыв, во время которого можно было выйти на лоджию, перекурить, отдышаться, вспоминая перипетии матча, поругать вполголоса своих защитников или похвалить нападающих, но как только звучали первые такты гимна, беспартийный токарь Мамонов опять сидел перед телеэкраном во всю стену и в нетерпении подзуживал:

     - Ну, начинайте уж вашу политику, начинайте!

     По рейтингу субботняя "Политика" стояла на первом месте. Статистика утверждала, что эту программу смотрело практически все население страны. Продажа дисков с записью прошлых сезонов "Политики" приносила весомый вклад в бюджет государства.

     К "Политике" с кухни приходила и жена. Пока шел футбол, она смотрела по второму телевизору очередной бесконечный сериал про "Маменькиных сынков". А вот к "Политике" - шла к мужу, втискивалась в то же кресло, обнимала его, приникала всем телом тепло и приятно, шептала на ухо:

     - Ну, Петь, что сегодня-то, как думаешь?

     Петя думал с минуту, солидно сдвинув брови, а потом отвечал:

     - А какая разница? Все равно ведь не догадаемся!

     - Нет, ну ты как думаешь?

     - Я думаю...,- он делал паузу, вспоминая, что и как происходило. - Я думаю... А как фамилия-то нового?

     - Вроде, Карапетян, что ли.

     - Ну, тогда на почве национальной розни, наверное.

     Гимн заканчивался, на экране начиналась любимая передача миллионов "Политика".

     Происходила полная смена руководства страны, покушения удачные и неудачные, убийства с применением всех видов оружия, вмешательства зарубежных спецслужб, вооруженные и мирные перевороты, раз даже просто уход в отставку был - вот кто-то , наверное, обломался тогда на своих СМС-ках... Еще эпидемии с заражением и смертями, смертники в поясах и на грузовиках со взрывчаткой, крушение поездов и падение самолетов... Один президент просто умер в прямом эфире во время собственного выступления - инсульт, одного отставили церковным собором, доказав, что он - воплощение антихриста на земле...

     Если повторы и были, то только в общем сюжете: что-то обязательно должно было смениться. А вот что и как? Этого не знал никто.

     Два часа, даже дольше футбольного матча, шла эта программа. И два часа народ у телевизоров только и мог стонать:

     - Нет, ты подумай, а... Что придумали... Да как же такое можно было догадаться, а? А кого поставили? О-о-о... Да ни в жисть! И что, есть сегодня победитель? А-а-а, мать, смотри, смотри, я же почти догадался!

     Этого, сегодняшнего, действительно "уговорили" по национальному и религиозному поводу какие-то чернявые мужики в зеленых масках, из-под которых торчали бороды, и один из них даже был в чалме.

     Потом, как водится, наводили конституционный порядок. Потом передавали власть преемнику, чтобы страна не осталась без власти ни на час. Потом официально сообщали о времени новых выборов, которые тоже происходили с помощью телефонных SMS всегда на следующий же день, в воскресенье. Традиция такая с давних пор - голосование в воскресенье.

     Ну, а с понедельника все опять шли на работу. С понедельника политикой заниматься было некогда. Надо было работать. Разве только в курилках мужики обсуждали, как оно все прошло на этот раз, и кого выбрали главным, и кого он поставил на министерские посты, и чего можно еще ждать к следующей субботе. К четырем часам пополудни, сразу после футбола.

     Солнце всходило над огромной страной. Двенадцать часов без малого катилось оно по небосводу с востока на запад, а с ним приходило утро, и приходил день и вечер в города и села.

     Сегодня был не простой день. Сегодня был день памяти. К нему готовились заранее. Дружины отрабатывали приемы рукопашного боя и обматывали арматуру цветной изолентой. Церкви отмывались и отчищались так, что первые же лучи солнца, отразившиеся от высоких куполов, вызывали слезотечение. Армия и ОМОН выходили на улицы для поддержания порядка.

     А порядком было то, что указано и заповедано было предками. Двадцать восьмое июля - День крещения!

     С восьми утра патрули пошли по домам. В каждый дом, в каждую квартиру, в каждую семью. Там, где горели лампады и висели в красном углу иконы, пришедшие просили вежливо показать свои кресты, обязанность ношения которых была прописана в законе, выпивали за праздник, если подносили, просто обнимались с единоверцами, если не подносили, крестились часто, и шли к соседям. Нет иконы? Нет креста? Выходи! И без шума, без сутолоки!

     Некрещеных сводили к центральной площади, на которой были уже расставлены купели для детей, стояли переносные колокольни, празднично раздававшие свой звон всему городу. В тех местах, где была река, вели к реке. Погода была летняя, хорошая. Некоторые из нехристей заранее надевали купальники и плавки, чтобы поплавать всласть.

     Специально обученные люди устраивали беспорядки, красиво и картинно не подчиняясь законным требованиям властей. Тогда в бой вступал ОМОН, так же красиво и картинно размахивая длинными резиновыми дубинками и выпуская в разные стороны гранаты со слезоточивым газом, подкрашенным по поводу праздника в голубые и красные тона. Сопротивляющихся с молодецким уханием, с раскачиванием на руках кидали силком в воду. А потом окруженный ладанным дымом священник в золоте совершал таинство крещения. И все становились крещеными.

     На этом праздник не завершался.

     Была еще нация, которая не только не крестилась, но и причастна к празднику была совсем с другой стороны.

     - А чего они, а? - раззадоривали друг друга только что окрестившиеся мужики. - Чего они - нашего Христа так не по-человечески?

     Военные и ОМОН выстраивали коридор, по которому мокрые и возбужденные, получившие после купания по стакану церковного кагора, шли куда-то, где оказывался дом, как правило отдельно стоящий, чтобы не было вдруг пожара на весь город. Ворота были помечены заранее шестиконечной звездой. Ценности особые сданы в банк на хранение. Ну, если нормальный человек, понимающий. В больших городах даже организовывали не один дом, а целый квартал, да еще со своей еврейской молодежной милицией. И вот тут уже шла стенка на стенку.

     После обязательного погрома, после разгона с улиц всех, не похожих на православный люд, после массовых драк своих со своими под теплой охраной ОМОНа и армии, народ успокаивался, размякал, и сидел в открытых для такого дела кафешках и простых забегаловках, обнявшись сбитыми руками, плача от умиления, радуясь единству народа в такой день - 28 июля.

     - Правильный праздник, - говорили старики, кивая головами.

     - Правильный праздник, - потирали руки торговцы крестиками и иконками.

     - Очень правильный праздник, - говорили власти. - Он с одной стороны объединяет, а с другой - дает выход эмоциям. Очень правильно предки придумали такое.

     Говорили, подумывают в верхах о введении чего-либо подобного, так, чтобы ежеквартально. А не раз в год.

     Хотя, и так хорошо, соглашались все.

     Хороший праздник.

     Днём Сашка пошёл на революцию.

     Революция - это такая всеобщая движуха и настоящий пир духа. Когда ты со своими до самой ночи, то потом такой подъём душевный, такая радость, такое ощущение своей силы и значимости!

     Революция в этот день, как обычно, была на центральной площади перед Домом правительства.

     Народ собирался со всего города. Да что там - со всей страны! Несли флаги, разные транспаранты. Несли гитары и аккордеоны. Несли усилители и колонки, тут же запитывая их от заранее подогнанных дизельных электростанций. Звучала хорошая музыка. Красивые и умные люди кричали в микрофоны красивые и правильные слова. Мурашки пробегали по коже, рука сама собой вскидывались вверх со сжатым кулаком.

     - Да! - кричал Сашка со всеми вместе, когда надо было кричать "да".

     - Нет! - орал он до хрипоты, когда было нужно сказать "нет".

     - Ре-во-лю-ци-я! - кричал он со всеми и в едином ритме прыгал, радостно смеясь.

     Вся площадь, вся масса народа прыгала. Казалось, начинается землетрясение - такой стоял гул. Ух, какая силища - народ!

     Сашку прижали к решетке сада. Внезапно прямо в глаза вспыхнул свет, и кто-то сбоку закричал:

     - Этого - крупно! Ближе показывай, ближе!

     На огромном экране над сценой Сашка видел себя. Сурового, толкающегося, со сцепленными зубами и умным прищуром - потому что свет прямо в глаза.

     - А-а-а! - закричал он в восторге.

     И все подхватили:

     - А-а-а!

     - Ре-во-лю-ци-я! - кричал он прямо в объектив камеры.

     И вся площадь подхватывала и кричала "революцию" и аплодировала ему, Сашке.

     А его уже выдернули из толпы и проводили чуть в стороне с ним самое настоящее телевизионное интервью в прямом эфире.

     - А чего они? - отвечал он на вопросы красивой блондинки. - Мы - народ. Мы здесь власть! Это по всякой конституции, даже по американской, к примеру.

     Все-таки на третьем курсе он уже знал, что и как говорить.

     - Саш, там ворота! - подбегали однокурсники.

     - Открывай! - махал он рукой на камеру.

     Снова подбегали:

     - Там замок и цепь!

     - В машинах должны быть инструменты! - кричал он и показывал вокруг.

     Потом его буквально внесло на ступени Дома правительства. Сразу за ним бежали двое с камерой. Один ее нес на плече и все время целился объективом в Сашку, а другой вел его, помогая перешагивать всякие препятствия и переступать по ступенькам.

     - Мы здесь власть! - кричал Сашка, грозя кому-то кулаком.

     - Да! Мы здесь власть! - кричала с ним вместе толпа.

     За его спиной уже открыли двери. Кто-то подбежал и доложил, как старшему:

     - Двери вскрыли!

     - Нам нужен малый зал, - скомандовал Сашка.

     И закричал в толпу:

     - Требуются знающие экономику, военное дело и иностранные языки! Мы будем формировать техническое временное правительство!

     Протолкались старшекурсники с политологического и девчонки с иняза. Плотной группой, как в кино, они все вместе поднялись по ступеням и исчезли в темном коридоре Дома правительства. Перед Сашкой с фонариком бежал кто-то из тех, кто вскрывал двери. Сразу сзади вели мужика с камерой.

     - Вот, - остановился передний. - Тут вот есть зал. И бумага на столах, и карандаши. Все, то есть, как положено. Все для дела.

     - Выставить пост у двери! - размахивал руками Сашка. - Никого не впускать. Мы формируем правительство.

     Они все были единомышленники. А у единомышленников споров по главным вопросам быть не должно. Сашка сразу стал премьер-министром Временного правительства.

     - Временное, - сурово сказал он, - потому что у нас настоящая демократия. Народ должен сам выбрать тех, кого он хочет видеть у власти. А мы только обеспечим свободный выбор народа.

     Министром иностранных дел назначили Юлю Бойко. У нее были на "отлично" сразу два языка. Олега поставили министром обороны. Он на летних сборах был сержантом и командовал отделением. И знал автомат и пистолет. Министром внутренних дел никто не захотел быть. Решили оставить должность вакантной до понедельника. Может, найдется доброволец. Министром финансов - тут даже вопросов не было никаких - Мишку Баженова. Он уже на пятом курсе был, заканчивал диплом как раз по финансовой системе. В общем, список получился на два листа.

     Опять под прицелом камеры Сашка вышел на ступени, теперь залитые светом прожекторов - вот, министр культуры расстарался, наверное - и объявил, заглядывая в бумажку:

     - Мы - народ! Мы здесь власть! И мы сформировали Временное правительство!

     Под аплодисменты и радостные крики был зачитан длинный список.

     - А теперь, - кричал Сашка уже сорванным голосом, - мы обращаемся к вам, гражданам нашей страны! Революция, о которой мы тут долго говорили, наконец-то совершилась. Вся власть теперь - у народа! На ближайшее время мы назначим новые демократические выборы. А пока прошу расходиться по домам - всех вас ждут семьи, отцы и матери. В понедельник утром встречаюсь с министрами для разработки стратегии и тактики дальнейшего движения к демократии и повышению благосостояния населения.

     Ему даже самому понравилось, как красиво и легко текли правильные слова.

     Народ стал расходиться, говоря, что вот наконец-то дали и молодым шанс. Теперь-то наверняка все изменится. Вроде, нормальный парень этот новый премьер-министр. Он разберется с понедельника. И выборы - это правильно. Потому что демократия. Потому что народ.

     Сашка шел домой и весь светился от радости. Он же слышал, что его хвалили. И по телевизору его показывали. Дома, наверное, приготовили праздничный ужин по такому поводу. Вот в воскресенье отдохнем, думал Сашка, и с понедельника начнется у нас в стране новая жизнь.

     ...

     Утром в понедельник ворота к Дому правительства были открыты. Но за ними стояли спецы в черном, с касками у пояса и с оружием.

     - Куда, пацан? - спросили они лениво у Сашки.

     - На работу, - удивленно ответил он.

     - А документы какие-нибудь есть?

     Он показал паспорт, потом - студенческий билет. За спиной уже собрался весь его кабинет министров и смотрел, как проверяют Сашку, как шмонают его рюкзак и смеются на мамины бутерброды и маленький термос с чаем.

     - Иди-ка ты парень, в свой институт, - сказали спецы с добрыми улыбками. - Вот подучишься еще немного, тогда и придешь сюда на работу.

     И не пустили его в Дом правительства.

     И ни одного министра не пустили. Сказали, что кабинет министров заседает с семи утра, и никаких замен в его составе вроде как не предполагается.

     Сашка со своими министрами отошел в сторону. Они грозили кулаками окнам Дома правительства, говорили о ползучей реакции. А потом Сашка сказал:

     - Ничего не потеряно, товарищи! У нас время есть. Это их время кончается, а наше - только начинается! Предлагаю собраться здесь в пятницу после учебы и устроить настоящую революцию!

     - Ре-во-лю-ци-я! - вполголоса поскандировали они из-под деревьев сквера.

     А потом пошли учиться.

     Ничего-ничего! Наступит пятница, и будет им тут настоящая революция. Потому что кто здесь власть?

     - Кто здесь власть? - обернулся Сашка к Юле Бойко, которая шла с ним в одну сторону, а она ответила, преданно и восхищенно глядя на него:

     - Мы, народ...

     - Но я все равно не понимаю, почему мне так уж надо отсюда уезжать...

     Человек в темном костюме вздохнул, достал из кармана носовой платок в крупную клетку, медленно промокнул лоб, потом вытер руки - тоже, наверное, вспотели. Он сидел за столом, отделенном от других таких же столов, выстроенных длинной шеренгой, прозрачными вертикальными стенками, создающими звуконепроницаемую кабинку - консультационный пункт для отъезжающих.

     Это название было официально утверждено, согласовано во всех инстанциях, и даже на дверях снаружи висела красивая синяя табличка со звездочками кругом, на которой тем же золотом так и написано было:

     "Консультационный пункт для отъезжающих".

     Пункт этот был устроен очень просто: холл, в котором толпился народ перед автоматом, выдающим билетики с номером очереди, длинный коридор и в конце большой зал. Раньше тут был школьный спортзал, и даже запахи эти еще сохранились - пота, пыли, резины, гниющего наполнителя тяжелых матов. Теперь вдоль всего зала стояли длинной линией столы, отделенные друг от друга аккуратно поставленными звуконепроницаемыми прозрачными переборками.

     За столами сидели люди в деловых костюмах. Костюмы как бы подчеркивали официальность и законность их деятельности. Они принимали документы, беседовали с отъезжающими, принимали первичное решение о месте и времени отъезда, ставили в углу документов аккуратные синие штампики, вписывали дату, обсуждали различные возможности...

     Ровно в пять каждый вечер пункт закрывался, как и сотни других по стране. Ровно в восемь утра каждый день - открывался. Но уже к восьми народ толпился в холле с билетиками, затравленно посматривая друг на друга и на экран, по которому плыли цифры: чья очередь подошла, и к какому из столов следует подойти.

     - Понимаете, молодой человек...

     - Нет, все равно ничего не понимаю, - прервал клерка молодой парень в простой синей джинсе. - Не понимаю, вот хоть что вы со мной делайте.

     - Но ваши родители...

     - Родители мои - люди взрослые, я - тоже. Пусть они едут, куда угодно. Почему я тоже должен?

     - Взрослый вы по меркам этой страны. А у нас вы еще несовершеннолетний. Вот, по нашим законам за вас все еще решают родители.

     - А по нашим - я уже совершеннолетний. И меня могут даже в армию призвать. А я могу еще и жениться!

     Человек в костюме снова тяжело вздохнул. Работа у него была неблагодарная. Эти местные жители - они такие странные. Уже который раз приходится с самого ноля, как они тут говорят, "танцуя от печки", разъяснять, объяснять... Да чуть ли не уговаривать! Вот ведь до чего дошли: их уговаривают уехать, а они сопротивляются, выходит. А раньше-то все было совсем наоборот.

     - Да, вы совершеннолетний по законам вашей страны, поэтому вас пригласили на собеседование отдельно от родителей.

     - Значит, я все-таки имею право отказаться?

     - Нет, вы не можете отказаться. Потому что ваши родители выезжают и забирают вас с собой.

     - Ничего не понимаю... Я - совершеннолетний?

     - Да.

     - Я могу принимать решения?

     - Да, можете... Но только в том случае, если ваши решения не противоречат общепринятому законодательству.

     - Общепринятому - это как? Я, между прочим, целый курс юридического уже закончил. Так что разъясните мне, что вы имеете в виду под "общепринятым законодательством".

     Ну, вот как ему объяснить, молодому и наглому, что есть законы, которые едины почти для всего мира? А если и не совсем едины, то хотя бы признаются в большинстве стран? А законы этой варварской страны не признаются никем и нигде.

     - Давайте еще раз начнем с самого начала, - ласковым голосом, как психиатр со своим клиентом. - Вы хотели быть юристом?

     - Да.

     - Вам будет предоставлена такая возможность. Государство, в которое вас вывезут, полностью оплатит обучение, а вы впоследствии отработаете - так положено. Это такой закон.

     Парень широко улыбнулся:

     - Вы тут не понимаете ничего, что ли? Я никуда не выезжаю!

     - Нет, это вы не понимаете. Более того, вы просто не хотите ничего понимать. Здесь у вас жить нельзя. Это установлено всеми возможными комиссиями. Государство такого типа существовать просто не должно и не может. Это признал мировой парламент. Народ такого государства должен быть спасен от опасности полного исчезновения. Мы здесь и сейчас вас спасаем, понимаете?

     - Меня не надо спасать! Я не просил никого меня спасать.

     - Ну, нельзя здесь жить! Так жить - нельзя! И климат у вас не для жизни, и природу всю испортили, превратив ее в одну сплошную экологию. Нет у вас природы - только наука о ней! И законы ваши, и порядки ваши... Ваш народ вымирает! Мы спасаем вас! Поймите же!

     Парень посмотрел хмуро:

     - Честно говоря, мне плевать на тот народ, который вымирает. Ясно?

     - О, вы нацист? Или вам мешают принять иную точку зрения ваши религиозные убеждения?

     - Я... Э-э-э... Вы о чем это?

     Платок снова прошелся по лбу. Как же тяжело с ними! Как же их оболванили тут. Как сильна идеология прошлого, буквально тянущая за ноги.

     - Если вы не нацист, и не ксенофоб, то проживание в другой стране не должно доставить вам неудобство. Если вы верующий, то назовите тот культ, к которому принадлежите, ту церковь, и мы направим вас именно в ту страну, где поддерживаются и даже поощряются именно такие религиозные воззрения...

     - Да почему же я должен жить в другой стране? Мне и здесь хорошо! - взорвался посетитель.

     - Господи, да вразуми ты неразумного этого! Как же вам здесь может быть хорошо? Здесь жить нельзя! Самые активные, умные, богатые, наконец, они давно уехали, бросив вас на произвол судьбы... Мы - ваши спасатели, понимаете? Это все равно, как если бы вы тонули в океане, от вашего корабля остались одни мачты, за которые вы цепляетесь холодеющими руками, но продолжаете отталкивать спущенную вам со спасательного вертолета лестницу. Это же неразумно, в конце концов!

     Парень развел руками, хлопнул себя по бедрам, обернулся вокруг, чтобы привлечь внимание к приезжему идиоту. Но прозрачная кабинка была звуконепроницаема, а в других таких же сидели, склонившись вперед, вслушиваясь внимательно в каждое слово, кивая согласно, его земляки.

     - Кто вам сказал, что мы здесь погибаем? Кто вам сказал, что нам нужны спасатели?

     - Хорошо. Тогда я вам разъясню еще раз. Мы, цивилизация, приняли решение, что вы - тонете. Вы - погибаете. Нет, еще хуже. Вы больны, вы все заражены, и потому просто не понимаете своей болезни. У вас извращено видение окружающего. Вы можете умереть в любой момент. И вот приходит врач с жизненно необходимой вакциной, а вы толкаете его, выгоняете из дома... Знаете, что делают в таком случае в нормальном мире? Вызывают полицию! И ставят укол все равно! Насильно!

     - Вот это уже другой разговор... То есть, вы еще и угрожаете мне, так?

     - Никаких угроз, что вы. Это простая констатация факта. Мы - спасатели. Мы хотим спасти вас. И мы вас спасем, даже если для этого придется применять силу. Но сначала мы вывозим тех, кто сам что-то осознает, кто еще в здравой памяти, с кем не надо бороться, кого не надо уговаривать.

     Он отодвинул от себя лежащий на столе паспорт.

     - Идите домой, молодой человек.

     - Минутку! Вы штампик-то мне поставьте!

     - Нет.

     - Я только что был на приеме в консультационном центре! Поставьте мне свой гребаный штампик!

     - Да зачем же мне это делать?

     - Затем, что у нас теперь проверяют документы. Понимаете? Это же так демократично! Без штампика - задерживают. И везут с утра снова к вам. А я уже у вас был. Вот только что был. И разговаривал, и консультировался. Ставь штамп, гнида заграничная!

     - Вот видите, вы злитесь. Вы ругаете. Вы - больны, хоть и не понимаете этого. Ничего, ничего... Походите к нам, поговорите с родителями, посидите в участке, обсудите все с друзьями... У нас есть время. Целый год. Так что - вы свободны. На сегодня - свободны. Или я должен вызвать охрану, чтобы вас вывели? Вы же не хотите уезжать?

     - Не хочу, - плюнул парень под ноги, пряча паспорт в карман. - Не хочу! И хрен вы меня увезете!

     - Все уедут, и вы уедете.

     - Все уедут - я останусь! - оскалился он. - Останусь и буду жить там, где я хочу!

     - Все. Разговор наш окончен. Следующий! А вас я жду опять завтра с утра. И еще раз. И еще. И опять. И снова. Пока вы сами не поймете и не захотите уехать отсюда. Из этой ужасной страшной умирающей страны.

     Петр Кедров, лицензированный специалист широкого профиля по вызову, свернул крышку с бутылки пива и замер на тридцать секунд. Ровно тридцать секунд, не больше и не меньше. Сначала раздались уже навязшие в зубах аккорды, потом хор спел короткую песенку, заканчивающуюся ударным "Пиво пьешь - ума не будет!", и одновременно с этим лениво полз дымок из горлышка.

     Когда-то кто-то посчитал, что культура пития сама собой заставит пить меньше, но красивее. Вот и полагалось теперь из бутылки наливать в высокий пивной бокал, наклонив его под углом и следя, чтобы шапка пены не перевалила через край. А если какой-то быдловатый гопник припадал от утреннего сушняка сразу губами, чтобы "из горла, по-пацански", то сначала получал порцию раздражающего газа. Не ядовитого, до этого не додумались ещё. Все же демократия и гуманизм… Но все равно ужасно противного, мерзкого - не отплюёшься. При этом, что интересно, само пиво оставалось вкусным и ароматным. Как придумали, где там эта капсула - так мужики до сих пор и не разобрались. Пытались даже экспериментировать, сбивать горлышко, скалывать его. Все равно будто из самой глубины пива шёл газ, запахом и вкусом своим убеждающий - лучше из бокала. Ну, ничего, ничего. Тридцать секунд - и пей на здоровье, как нравится.

     Петру нравилось пить из бутылки. Это напоминало детство, школу, курилку-угол за ней, где старшеклассники в перемену успевали не только курнуть, но и чуток выпить. Курнуть теперь не удавалось. Для "курнуть" надо было идти в специальный курительный салон, платить за вход, а потом сидеть в дымном тумане, от которого слезились глаза, и курить кальян, который, как говорили, меньше вредит здоровью. А здоровье человека – общенациональное богатство. Сигареты же теперь выдавали только в армии - и то потому только, что не станешь же отпускать солдат каждый день в салон! Или даже каждый час.

     Песня лилась, дымок курился, крышка ещё летела в урну по крутой дуге, медленно переворачиваясь и поблескивая жёлтой внутренней поверхностью...

     Время как будто замерло на миг. Жёлтая! Золотая!

     Говорят, в некоторые моменты перед глазами человека проносится вся его жизнь. Ну, вся - не вся, а вот задолженность по кредиту, два года без отпуска, старая машина, которой не похвалишься в кругу друзей, самая низкая по табели престижности должность среди тех же друзей - опять не похвалишься, никотиновая зависимость, которая лечилась, но "задорого", вкусные и сочные натуральные шашлыки, которыми угощал на прошлой декаде Васька - друг детства, Шуркины рассказы взахлёб о путешествиях, о реках, сплавах, встречах восходов и закатов, песнях вокруг костра, красавица Варька из соседнего подъезда, недавно расцвётшая из незаметной серой мышки-школьницы в упругую и со значением посматривающую на него студентку престижного вуза, зубы, наконец, те самые зубы, что давно пора было менять, потому что гарантия на них закончилась, а новые-то ставят теперь гораздо красивее и крепче - но и дороже, сильно дороже...

     Примерно так. Очень примерно. На самом деле - гораздо больше, и не словами, а яркими образами, вспышками, кадрами, потому что вот - так как оно есть сейчас, а вот - что обещает золотая крышка.

     Петр никогда не играл в лотерею. Все играли, а он - принципиально нет. Потому что ещё его отец говорил, что все лотереи - это игра богатого с бедным. А кто помнит, чтобы бедный выиграл у богатого? Вот потому играть в лотерею - это просто добавлять богатства богатому. Ну, подкинет он кому-то одному или двум подарок, "презент". Может, даже дорогой и красивый... Но кто сказал, что именно тебе? Ты в школе учился? Вот сам и посчитай вероятность выигрыша.

     Потому и не играл Петр в лотереи.

     Но в последнее время, если верить государственному головидению, элементы лотереи по новому закону ввели во всю торговлю. Для поддержания устойчивого спроса и для поощрения потребителей - так было сказано полуобнажённой дикторшей с прозрачного двустороннего экрана ещё месяц назад, до государственных летних каникул, введённых с признанным изменением климата. Кстати, и головизор-то у Петра был старый...

     И вот теперь по тому самому закону любая покупка любого товара позволяла оказаться участником государственной лотереи. А "золотая покупка" дарила главный приз этой лотереи. Главный, самый суперский, самый... Ну, слов нет, одни слюни.

     Все это только еще мелькнуло в голове, а Петр уже летел, прыгнув прямо из положения сидя на краю скамейки с бутылкой в руке в воздух, распластавшись, отбросив в полете открытую бутылку в сторону. Если крышка упадёт в урну – значит, все. Эти, новые-то, не отдают ничего, что туда попало. Плавят сразу, клеят, прессуют, а потом перемалывают в красивый цветной песок, которым позже специальные уборочные механизмы засыпают все аллеи в парках.

     В голофильмах это специально показывают дискретно, чтобы уследить за движением героя. Раз-два-три - повернулся, раз-два-три - взлетел над дорожкой, раз-два-три - подставил обе ладони ковшиком под падающую крышку, раз-два-три - поймал!

     Поймал!

     И упал, блин, зубами на самый край урны. Жёсткой крепкой металлической блестящей урны. Да и черт с ним, теперь зубов не жалко! Тяжёленькая, жёлтенькая изнутри крышка с выпуклой надписью по кругу "Главный приз" лежала в ладони Петра.

     А перед ним уже стоял полицейский и, укоризненно поглядывая сверху на лежащего Петра, тыцал стилусом в экран считывателя.

     - Добрый день, гражданин Петр Кедров, специалист низшей категории! - козырнул он, когда Петр поднял глаза. - Я, старший уполномоченный внешнего надзора Иванов Иван, произвёл расчёт санкций за нарушение общественного порядка и государственной дисциплины. Прошу ознакомиться.

     Ага, как же... Иванов Иван... Это он ещё не назвался Джоном Смитом - для смеха. Им можно кем угодно называться. Главное - представиться, это в законе прописано, а уж кем - это дело третье, тем же законом не определённое.

     Петр, встал, сжимая в одном кулаке пивную пробку, взял в другую протянутый считыватель. Электронная бумага показывала ясно, с выделением цветом, что с него полагается и за распитие в парке, и за "из горла", и за разлитие алкоголесодержащей (что за слово?) жидкости, и за лежащую теперь на песке бутылку, и за прыжки и ужимки, и за мусор, который не достался урне, и за кровь из губы, шокирующую отдыхающее население...

     Сколько-сколько? Итоговая сумма была выделена красным и подчёркнута два раза. Ого, ну и расценки у них стали! А, плевать! Петр согласно приложил большой палец к тексту, соглашаясь с суммой. Ничего. У него - крышка, чудесная пробка, главный выигрыш. Вот!

     И он, не удержавшись, подмигнул полицейскому и предъявил ему золото на раскрытой ладони.

     - Ого, - уважительно сказал старший уполномоченный, наклонившись слегка, чтобы рассмотреть. - Поздравляю. В первый раз такое вижу.

     - Так, вероятность-то какая! Не сосчитать!

     - Повезло, выходит. Вам теперь надо сразу в пункт выдачи. Знаете что, давайте-ка я вас провожу. Чтобы ничего больше с вами плохого не случилось. Надеюсь, вы не возражаете?

     Какие могли быть возражения? Петр шагал в сопровождении полицейского, идущего чуть сзади и справа, как какой-нибудь известный артист, или даже ещё круче - как видный преступный авторитет, приглашённый в органы для профилактической беседы. Такое показывали иногда в новостях.

     Пункт государственного призового фонда находился прямо у входа в парк в отдельно стоящем здании, в котором раньше был какой-то супер, потихоньку закрывшийся в связи с развитием продаж через сеть. Через сеть ещё и дешевле выходит все покупать, и удобнее намного - с доставкой до порога. Супер тут закрылся. Зато открылся пункт призового фонда. Очередей там не было, но зато были огромные склады, на которых лежало все то, что можно было выиграть в лотерею покупателей.

     Полицейский вежливо открыл дверь перед Петром, придержал её и кинул ему в спину негромко:

     - Я тут на крыльце постою, подожду. Может, провожу до дома, если что...

     Настоящий полицейский, правильный - сразу видно.

     ...

     Через час, заполнив все формы, ответив на все вопросы и доказав своё право на главный приз, Петр вышел на крыльцо с ощущением, что его обманули.

     - Ну, как? Гляжу, штраф-то ваш уже аннулирован?

     - Все расходы, связанные с покупкой призового товара аннулируются и возмещаются в натуральной форме, - машинально процитировал Петр пункт из закона.

     - А что дали-то, а? Главный - какой он?

     - Вот.

     В непрозрачном бумажном пакетике, чтобы не нарушать ничего и не оскорблять общественность, лежала бутылка пива. Точно такая же, какую купил, но так и не выпил Петр. В другом пакетике - вторая. И все.

     - И это все? Это как? Или что?

     - Это вот - возмещение затрат. А это вот, выходит, сам приз.

     - Главный приз? Это как же так посчитали?

     - Все просто, говорят. Стоимость главного приза пропорциональна стоимости затрат на приобретение товара. А также вероятности выигрыша. Две пробки подряд – другое дело. Три подряд – ого-го! Вот если бы я купил океанскую яхту... Или, скажем, космический корабль... А то - бутылка пива, их же миллионы. Нет, правильно папа мне говорил: все лотереи - в пользу богатых! Деньги - к деньгам! А мы тут...

     - Всё-всё-всё... Закончилось уже все. Не ругайся. Пойдём, пойдём...

     Полицейский под руку увёл Петра в тенёчек, на скамейку. Усадил. Помахал перед лицом форменным бордовым беретом с золотой эмблемой, успокаивая. Опять - золотой!

     - Эх-ма, да и ладно! - махнул рукой Петр и протянул ему один пакет. - На вот, служивый. Выпей со мной за выигрыш, Иван Иванов, старший уполномоченный.

     Он свернул пробку, кинул её в урну. Попал, не глядя. Урна вздрогнула, зажужжала, перерабатывая полученные отходы. Петр поднял бутылку, чтобы чокнуться с собутыльником и замер. Полицейский глядел, раскрыв рот, на урну.

     - Ты что, Вань? Что случилось-то?

     - Золотая! Она опять была золотая!

     - Так это что... Это, то есть... Это меня за митинг, выходит, что ли?

     - Почему - за митинг? - искренне удивился работник кадровой службы. - Кризис сейчас во всем мире. Вот и до нас докатилось. А вы, что же, и на митинги еще ходите? Когда только успеваете?

     Василий держал в руке уведомление о сокращении кадров и лихорадочно думал, как же теперь быть. Совсем недавно он купил в кредит автомобиль. Работа казалась такой надежной, постоянной, даже практически вечной, что ли. А теперь... Хорошо еще - на ипотеку не замахнулся. Не те еще были зарплаты. То есть, в принципе-то, он не был против ипотеки. Но уже рассчитал - он всегда и все рассчитывал - что такое ярмо тянуть лучше вдвоем. Жениться ему было надо, а потом уже и о своем жилье думать. Пока же можно и в съемном жилье перекантоваться - дешевле выходит.

     А теперь, выходит, надо срочно искать... Хотя, зачем срочно? Два месяца - это нормальный срок. Не зря он знакомства заводил. Не зря "пасся" на "хедхантере". Василий представлял уровень зарплат и количество свободных мест по его специальности. Как там было у Пелевина? "Криэйторы"... Не программист, не сисадмин какой-то - это не солидно даже. И не пиарщик голимый, копипастер на полистовой оплате. Криэйтор.

     А еще есть несколько нужных номеров телефонов. Зря что ли пиво пили в пабе с мужиками по пятницам? Все они свои. Все такие же. Или даже выше.

     Рабочий день, начавшийся с посещения кадровиков, продолжился за компьютером. Разбросать по-быстрому резюме, отстучать пяток писем, поглядывая на визитки, кинуть клич друзьям, которые неподалеку - мол, выручайте, а то сами мы здесь не местные... Ну, и сама работа, конечно. Это дело серьезное. Тут надо полазить по Интернету, глянуть, что и как делается в конкурирующих структурах, ознакомиться с мировыми новостями, прикинуть, как эти новости отразятся на рынках, забежать к "коммерсантам", прогуляться по блогосфере...

     Вот, страница текста к концу дня и получается. Заслать ее "наверх" с ознакомлением всей рабочей группе.

     А потом - домой. В машину - и домой.

     Телефон завибрировал в самое неудачное время - на левом повороте. Хорошо, светофор тут "длинный", поэтому Василий успел и проскочить перекресток, и выровнять машину, и подхватить подмигивающий экраном телефон.

     - Алё! - жизнерадостно орал Сашка, с которым познакомились на какой-то пивной вечеринке. - Васёк! Ты ща где? Едешь? Ну, едь, а потом отзвонись мне быренько! Я тебе новости скажу.

     Вот. Настоящие друзья реагируют быстро. Так что, может быть, не понадобится никаких двух недель отработки.

     Слева коротко пиликнула сирена, мигнули ярко фонари.

     Черт - вот же подкрались незаметно! Василий притормозил, пропуская правый ряд, а потом аккуратно припарковался и замер за рулем, прикидывая, во что ему обойдется встреча с дорожной полицией.

     - Нарушаете? - козырнул румяный лейтенант.

     - Виноват, - развел руками и улыбнулся как можно более добродушно и одновременно честно Василий.

     - Прошу выйти из машины и предъявить ее к досмотру.

     Это новенькое что-то...

     - А в чем, собственно, дело?

     - Во-первых, нарушаете, - загибал пальцы лейтенант. - Во-вторых, машину похожую ищем. Угон у нас зафиксирован. Так что и капот откройте, будьте добры. И багажник, да.

     Он повертел в руках права, потом ловко потыкал пальцем в экран своего планшета. Вывел какие-то списки, пробежал по алфавиту. Хмыкнул удовлетворенно.

     - Пройдите в нашу машину, пожалуйста.

     Начинается...

     - А нельзя как-то на месте договориться, что ли?

     - В смысле? Как это - договориться? - и глаза такие удивленные-удивленные.

     Можно подумать, не знает, как договариваются.

     - Вы мне взятку предложить хотите, что ли? Лучше не надо, знаете ли. А то ведь будет совсем плохо.

     Василий со вздохом полез на заднее сиденье полицейского "форда".

     Толстый капитан, пошлепывая при разговоре мягкой губой, медленно заполнил протокол, произнося про себя каждое слово и перепроверяя несколько раз. Потом объяснил Василию его права и обязанности. Сказал, что лично проконтролирует исполнение. Что такого не будет, как все раньше привыкли - кинут протокол в дальний угол, а полиция тут ищи крайнего... Вот тут номер, видите, бурчал капитан. Я его в свою базу заношу. И ставлю исполнение... Сколько вам дней на исполнение? Две недели хватит? Завтра успеете оплатить, говорите? Очень хорошо. Значит, сами сказали - завтра. Так и пишем. То есть, послезавтра мне уже мигнет сообщение, если что. И тогда вы не удивляйтесь, если вас вдруг остановят мои коллеги совсем в другом конце столицы нашей Родины. Кстати, паспорт ваш еще можно? А прописка-то у вас подмосковная. Ага, ага. Живете сейчас в Москве, так? Ну, счастливого пути. Не нарушайте больше.

     Час! Целый час волокиты!

     Василий ехал дальше буквально "на цыпочках", заранее включая поворотники и пропуская всех, кого мог пропустить. И все равно почти перед домом его снова остановили. Теперь уже с обочины махнули полосатой палкой.

     - Я что-то нарушил? - спросил он устало, выйдя к высокому сержанту.

     - А вот это мы сейчас и выясним. Пробу на алкоголь - не отказываетесь? Или как?

     - Да что случилось-то в этот раз?

     - Слишком осторожно вы ехали. Неуверенно как-то. Так - как с пробой?

     Откажись тут... Еще полчаса ушло на проверку, на козыряние, на пожелание хорошей дороги и предупреждение о возможных последствиях нарушений правил дорожного движения.

     А возле дома на скамеечке сидел хозяин квартиры.

     - О! Вася! - вскинулся он радостно. - А я тут тебя жду, жду... Неудобно же заходить без тебя.

     - Что-то случилось? - насторожился Василий.

     - Ты извини, но у меня наклюнулась срочная и выгодная продажа. Так получилось, извини уж.

     - Мы же договаривались на полный год!

     - Ага. Но, если ты не забыл, мы с тобой устно договаривались. И цена потому была - без всяких там накруток и налогов. А теперь - вот. Продавать эту квартиру буду. Месяц тебе на выезд. Так что в этом месяце можешь не платить, а в следующем, извини, тебя тут не должно быть.

     Да что они, сговорились все сегодня, что ли?

     - Сань, привет, я доехал. Чо - как там?

     - Понимаешь, дружище...

     Сашка, получив письмо, тут же сходил к начальству, и начальство сказало, что у них такое место есть. Только надо бы согласовать с безопасностью - у них, сам понимаешь, не шарашкина контора, а солидная корпорация. Безопасники - бывшие полковники КГБ, все, как один - спросили фамилию, куда-то звонили, а потом сказали, что этого в их корпорацию не примут ни за какие коврижки.

     - Понял, Вась? Ты в списках каких-то. Залет у тебя где-то крупный.

     Н-да... Списки, значит? Вон, как оно, оказывается.

     Утром Василий специально зашел в свою службу безопасности. Там почему-то обрадовались, тут же завели в сектор информационной безопасности и стали расспрашивать, какого черта он столько времени проводит в Интернете. И как так выходит, что он при такой занятости и высокой зарплате находится в первой тройке по трафику. А потом провели к своему начальнику - тоже, наверное, полковнику, как у Сашки. Начальник предложил закрыть дверь, сесть, а потом спросил ни с того, ни с сего:

     - По митингам, значит, ходите? Недовольны, значит, своей жизнью и нашими порядками?

     Василия как озарило - вон, что! Это, выходит, "гасить" начинают, что ли?

     - Какой митинг? - приподнялся он в кресле. - Шел за хлебом, понимаете? Просто шел за хлебом. А тут налетели, повязали, вписали в протокол... Пятьсот рублей карман не утянут - я хоть и не миллионер, но корпорация у нас позволяет жить своим сотрудникам...

     - Ага, ага, - кивал головой седой начальник. - За хлебом. Это бывает.

     Он полистал какие-то бумаги:

     - Вы же на Новаторов живете? На Калужской? А за хлебом, значит, на Мясницкую ездите... А вы, гляжу, еще и неискренни, Василий Аркадьевич. Как это мы вас раньше-то не разглядели...

     В служебном почтовом ящике лежали ответы на все письма. Отказ в разной степени вежливости. А на "хедхантере" вывесили вдруг список лиц, не обслуживаемых данным ресурсом. И конечно, конечно - там Василий тоже нашел свою фамилию.

     А теперь вот еще и квартира.

     В Фейсбуке стукнулся Петя, координатор. Он в этот раз был на связи по Юго-Западу. Сказал, что в субботу с двух дня и до скольких получится - на Чистых. Никаких провокаций. Никаких лозунгов. Просто гулять туда и обратно. Но чтобы народу много было. И всех, мол, знакомых своих приводи. И девушку, если что.

     В субботу, значит.

     И останется всего три недели до смены квартиры.

     Василий отписался ему о своей проблеме. Там, на том конце эфирной волны, похоже, даже обрадовались. Стали выспрашивать подробности. Стали говорить, что надо бороться и требовать. Еще писали, что помогут с адвокатом. И еще, что - вот сам видишь, какие они сволочи все.

     А следующим утром Василия остановил первый же патруль ГИБДД.

     - Ай-яй-яй..., - сказал кругломордый капитан.

     Другой капитан, не тот, но почти такой же по мордастости. Они их подбирают таких, что ли?

     - Ай-яй-яй. Нехорошо нарушать законы. Демократия, знаете ли, это в первую очередь - соблюдение установленных законов и правил, - и изъял права, выписав "времянку".

     Это, мол, чтобы уже наверняка. За правами-то своими каждый прибежит. И вы, Василий Аркадьевич - прибежите ведь? Вот прямо завтра и приходите. Будем разбираться. А то по митингам они ходят, а сами законы нарушают, штрафы в срок не уплачивают.

     ...

     Вечером звонил брат. Он там живет, в том городе, где родился и рос Василий. Брат сказал, что нечего тут суетиться и расстраиваться. Дом родительский стоит, как и стоял. Работа у них там всякая есть. Приезжай, брателло, звенела трубка - все будет чики-поки.

     Ну, какая там может быть работа? Какая там может быть зарплата? Какой еще, блин-нафиг, родительский дом?

     А в конце месяца, кстати, очередная выплата по кредиту за машину...

     - Присаживайтесь, товарищ Петровский. Вы ведь - наш товарищ, я не ошибся?

     Угу, ошибся он, как же. Встретили после работы вчетвером, погрузили в машину, мягко и настойчиво подталкивая, привезли черт знает куда, поставили "пред светлы очи". А он тут вопросы задает. Прохаживается по мягкому ковру, трубочку небольшую набивает. Просто карикатура какая-то.

     - Что, не похож, да? - усмехнулся он бритым лицом.

     - На кого?

     - Александр Васильевич, давайте уж без всяких там этих... Как это - околичностей, да? Просто, как два старых партийных товарища... Или вы свой партбилет уже - того? А?

     Все ведь знает, гад. Да я и не скрывал никогда, так что каждый мог узнать. Просто не у каждого такой персонал вышколенный, не у каждого дача такая, ковер и повадки - не у каждого.

     - Мой партбилет дома.

     - А мой - со мной, - он сунул руку в карман пиджака, достал красивый крокодиловый бумажник, а из него вытянул из бокового отделения красную книжицу знакомого образца. Протянул мне.

     - Зачем это?

     - Посмотрите, посмотрите. Полистайте.

     Ну, посмотрел, повертел в руках. Фотография старая, но похож. Фамилия стандартная, птичья. Всяких Соловьевых и Скворцовых с Воробьевыми я в своей жизни повидал даже больше, чем Ивановых. Интересно, а вот страниц с партийными взносами нет. Все-таки другая форма. Хоть и похоже очень на мой, образца семидесятых.

     - Теперь, надеюсь, между нами, членами одной партии, секретов и умолчаний не будет? Ваш партбилет мы уже смотрели. Должны же были мы проверить, да? Стаж ваш будет подтвержден, если вы беспокоитесь о партийных взносах и участии в партийной работе. Вы, я гляжу, удивлены? Чему?

     - Понимаете, я не вступаю в разные там КПРФ и прочие "бэ".

     - А кто вас туда толкает?

     Он приостановился, чтобы зажечь трубку специальной длинной спичкой. Посмотрел с некоторым удивлением на меня:

     - Вы же член КПСС? Не выходили из партии? Партбилет не жгли? В горком не относили? Идеалы коммунистические помните? Устав читали? Так? И даже, как я слышал, были в номенклатуре?

     Молчу. Что тут говорить? Пусть издевается. Он сейчас в силе. У него, вон, охрана с оружием. У него молодежь во дворе, как мушкетеры во дворе своего капитана.

     Теперь молчит уже он. Курит трубку и молчит. И смотрит.

     Не выдерживаю первым:

     - Вы не могли бы как-то ускорить этот процесс? Ну, объяснить, что ли, зачем привезли, что вы от меня, собственно, хотите? У меня же все равно ничего нет: ни квартиры, ни машины... Зачем я вам? Просто поиздеваться?

     Черт, щеки-то горят. Наверное, покраснел, как школьник перед учителем, застукавшим за чтением шпаргалки.

     - Я понимаю, что вам не верится. Столько лет, конечно. Но все же - неужели вы всерьез думали, что КПСС - это вот те кусочки, которые сейчас называются по-разному? Неужели вы ни разу не подумали, что где-то и что-то просто не могло не сохраниться? Все же, напомню, нас было девятнадцать миллионов. Не все же они - "карьеристы и стукачи"? Но, ладно. К делу. А дело у меня к вам будет такое.

     Оказывается, хотелось этому молодому по сравнению со мной человеку поговорить о роли личности в истории. И как-то вот так получилось, что-то он задел. А может, просто хороший психолог. Или даже психотерапевт. Сейчас многие руководители даже специально учатся на психологов. Или там всякое НЛП. Или еще соционика. Модно это.

     В общем, зацепились мы языками. Он мне пример, я - другой. Он мне третий, я - Лениным его сверху, Лениным. И фантастику нашу обсудили с попаданцами в разные времена. И истории о странных смертях важных людей в переломные годы. И многое другое.

     Два часа пролетели, как не было. И только легкая головная боль и голод напомнили, что давно надо было быть дома. На своем диване у своего телевизора. Сегодня же футбол. А кроме футбола я там ничего и не смотрю - как такое вообще можно смотреть, не понимаю. Смотрят ведь, смотрят!

     - Вот-вот. Смотрят. Психология масс меняется. Вектор развития уходит в сторону. Люди становятся другими. Все вы правильно говорите. Но вот еще вопрос: а как вы относитесь к террору?

     И опять на час разговор. Вспомнили эсеров. Поговорили об анархистах. Признали террором действия партизан по отношению к тем, кто пошел на службу к оккупантам. Перешли на массовый террор последнего десятилетия. Сравнили цели, значение, отклик...

     - Ну, что же, Александр Васильевич. Вроде, мы все обсудили с вами. А вот если бы, такое фантастическое допущение, позволили вам убивать, "убирать" с доски вредные фигуры. Например, знаете вы точно, что если такого-то числа Гитлера убить - не будет войны. Потому что не будет отдан приказ о начале подготовки к войне, и пересилят те, кто был за мир с СССР. Или вдруг погибает тот, кто придумал атомную бомбу. Или не доходит до вершин власти, тот, кто потом все развалит... Вот - ваши действия? Неужели откажетесь и не вмешаетесь? Ну? Честно?

     Н-да... Фантастика, конечно. Но, зная, да не отреагировать? Наверное, попытался бы. Как всегда реагируют герои в фантастических книгах.

     - Вот и я так сказал, когда меня спросили: наверное, попытался бы. Но это - фантастика. А как бы вы отнеслись к возможности казни или тихого убийства, - он замолчал, обдумал слова, а потом сам себе кивнул и продолжил. - Да. Именно так. Убийства. Это прямое и явное убийство. Так вот, если бы не то, что в фантастике, а - сейчас, сегодня, здесь у нас? Вы же читаете много, знаете, что творится в мире и в стране. Фигуры знаете. Лица. И вот вам дают такой карт-бланш. Сегодня, сейчас. Пусть вы не можете исправить то, что случилось, но для детей, внуков оставить лучшее и убрать худшее... Понимаете меня?

     - Господи, да какой из меня террорист? Не смешите меня, в самом деле.

     - А нам террористы как раз и не нужны. Исполнителей у нас хватает. С избытком хватает. Умелых, опытных исполнителей. Таких, что не промахнутся. Нам судья нужен, Александр Васильевич. Такой, как вы. Поживший, поглядевший, подумавший. Умный, опытный, не молодой, без истерических вскриков и меланхоличных запоев. Нужен нам настоящий судья. Но не такой, чтобы - повязка на глазах и весы с мечом в руках. Нет. Нам нужен судья с открытым взором. Судья-коммунист. Судья, принимающий решение и отдающий команду в интересах будущего. А исполнители найдутся, об этом вы даже не беспокойтесь. И о себе не беспокойтесь. Вас никто и никогда ни в чем даже не заподозрит. Конспирация в наше время достигла таких высот, что вы! Никакой орган никаких внутренних дел даже подумать в вашу сторону не сможет. Ну, а подумает - туда ему и дорога. Мы умеем хранить свободу, жизнь и здоровье своих товарищей. Конечно, вы можете сейчас отказаться. Тогда мы будем искать и снова беседовать. И вдруг окажется, что вот нашелся, сам вызвался, но совсем не тот человек. Не товарищ, понимаете? А вы же - наш товарищ? Так?

     - Мне надо подумать... У меня же будет время подумать?

     - Конечно, конечно. Думайте. Сколько угодно думайте. Вот, - посмотрел он на часы. - Целую минуту думайте. А потом скажите, вы - товарищ? Вы - судья?

     Минута пошла.

     Вся страна, как один человек, прильнула сегодня к телеэкранам.

     Было обещано и оповещено, что сегодня у нас в первый раз, как в Китае. Ну, как в Китае, все давно знают. Стадион, зрители, выстрел в затылок - и все. У нас такое просто нельзя. На такое никто смотреть не станет, потому что это не показательно и совсем не интересно. Не по-русски как-то. Поэтому объявили, что премьер-министра будут казнить в самый прайм-тайм и прямо здесь, на Красной площади.

     С раннего утра все новостные каналы регулярно включали прямую трансляцию с Красной площади и показывали новенькую плаху, специальные стоки для крови по краям площади, напоминали о знаменитой стрелецкой казни при Петре, ставшем потом Великим и выведшем Россию в Европу. И сейчас внезапный поступок президента, как считали многие обозреватели, говорил о том же - о прорыве в Европу и одновременно полном единении со своим народом.

     Плаху установили так, чтобы на экранах телевизоров видны были сразу и кремлевская стена и храм Василия Блаженного, как символ и знак места действия. То есть, включаешь телевизор и сразу видишь - Красная площадь, плаха, казнь.

     Казнить проворовавшихся чиновников предполагалось разными способами. Говорили даже о возможности четвертования и колесования, как в древности, но историки до сих пор спорили о последовательности действий. Одни утверждали, что сначала ломом ломали руки и ноги, а потом уже отсекали их, другие протестовали: никаких лишних мук, только отсекание конечностей! Были в депутатском корпусе радикалы, предлагавшие не останавливать кровь, а прижигать рану факелом, мол, как в старину.

     В одном сходились все: простой расстрел сегодня невозможен. Эти выстрелы в затылок слишком напоминали сталинские репрессии. А страна должна была повернуться не к тоталитарному "совку", а к гордой и мощной империи.

     За пять минут до указанного в программе передач часа все каналы телевидения, даже частные и кабельные, прекратили обычную болтовню и показали заставку: трепещущий на ветру трехполосный флаг.

     Со звуком последнего удара часов из ворот Спасской башни выбежали солдаты в парадном обмундировании и выстроились с двух сторон прохода. А потом палачи в красных атласных рубахах, кидающих на все алые отблески, и таких же красных колпаках, закрывающих лица, повели под руки премьер-министра, одетого в кипенно-белую рубаху и такие же белые штаны.

     До того уже было решено, что он останется премьером до самого момента свершения казни, чтобы все видели, что у нас нет незаменимых и тех, кто неподвластен закону.

     Невысокий щуплый премьер-министр шел медленно и чинно, согласно протоколу. Все, что творилось сегодня, должно было стать в дальнейшем традицией.

     Вот к премьер-министру подошел священник, специально выбранный для этой роли. Он выслушал исповедь, во время которой камеры тактично отвернули в стороны, показывая празднично украшенные дома и радостные лица людей, собравшихся ради такого зрелища на Красной площади.

     Вот камеры снова сфокусировали на спокойном, как бы немного даже заторможенном, если можно так выразиться, лице премьер-министра. Потом они снова мазнули по толпе, по трибуне, как бы спрашивая, а кто - следующий? Кто станет во главе правительства? Этот? Тот? И чем он закончит?

     Камеры приблизили улыбающееся лицо президента, который поднял руку, как бы показывая: я вас вижу, я с вами, сегодня мы - вместе!

     Вот премьер-министра подвели к плахе и поставили на колени. Он долго укладывает голову, пробуя то так, то этак.

     Потом ему долго читают приговор. Трижды в течение чтения, услышав "приговаривается", палач поднимает свой огромный топор. И трижды останавливается, слушая далее длинный список прегрешений.

     Наконец, чтение закончилось. С трибуны спускается президент и подходит к плахе.

     Палач замер, ожидая команды. Премьер-министр замер, ожидая удара.

     Но президент вдруг сам опускается на колени, поднимает премьер-министра, обнимает его, и они сливаются в братском всепрощающем и все понимающем поцелуе.

     Камеры показывают народ на площади. Народ ликует со слезами на глазах.

     Через пять минут все камеры уже вокруг премьер-министра, который, улыбаясь, отвечает на вопросы:

     - Буду краток. Мне понравилось. Думаю, эту традицию нам надо продолжать. Мы еще подумаем, кто будет следующим. Да, еще надо немного приподнять плаху - неудобно стоять. И под колени подложить что-нибудь. Главное же, что вот таким образом, регулярно проводя очистку аппарата, мы сможем прийти к окончанию системного кризиса, покончить с коррупцией. Так победим!

     Звучит гимн.

     На "Тверской", внизу, там, где вход в подземный торговый центр и постоянное место встреч, привычно и скучно дежурил сдвоенный патруль в сером. Народ шел мимо сплошным потоком. Потому что выходной день, и народ уже разгулялся после обеда. От эскалатора подбежал рыжеватый паренек:

     - Извините, как на Пушкинскую пройти?

     - Прямо и налево.

     За ним подошли еще двое:

     - А на Тверской бульвар...

     - Прямо и налево - там все ваши собираются.

     - Кто собирается-то? - спросил пожилой прапорщик, прикрывая ладонью ядреный "выхлоп". - Что у нас там сегодня опять за замесы?

     - Удмуртский марш. Вон, земляки мои пошли. Вотяк вотяка видит издалека.

     - А, так ты тоже из Удмуртии? То-то они все к тебе обращаются...

     Патруль продолжал патрулировать. То есть, стоять кучкой у бронзовых перил и смотреть по сторонам, чтобы ничего случайно не случилось. Потому что неслучайное произойдет, как ты его не оттягивай.

     И еще, чтобы отвечать на разные вопросы, если что. Мол, прямо, налево и наверх - там все собираются.

     Наверху уже сбивались в колонну и разворачивали транспаранты. Надписи ярко блестели в свете поднявшегося над крышами солнца.

     "Удмуртия - для удмуртов!", "Вера, история, нация!" и опять же веселый, для отвлечения внимания и привлечения своих "Вотяк вотяка видит издалека".

     - О! А ты тут чего? Я вроде тебя недавно на татарском марше видел?

     - Какая, слышь, разница? Я - за идею! За принцип! И потом, ты сам-то что делал на татарском?

     - Так, это, опыт, значит, перенимали. Они же тогда красиво прошли. И тюбетейки еще всем раздавали - молодцы. И с музыкой своей. Ничего, у нас тоже будет музыка. И девушек поставим в первые ряды. В следующий раз - обязательно!

     - Пошли, пошли! Двинулись! - пронеслось по колонне, и все слаженно понесли флаги и транспаранты вниз по Тверскому бульвару.

     - Чего это? - спросил крупный парень в черной кожанке и в черной же бандане, усеянной белыми черепами, у стоящего в оцеплении полицейского. - Это кто такие вообще?

     - Удмурты сегодня, - лениво ответил тот, еле шевеля губами. - Заманали уже своими маршами. Все ходят и ходят... А нам, блин, стоять!

     - А чего они тут? Ехали бы тогда в свою Удмуртию!

     - Вот тут вы не правы, товарищ. Абсолютно не правы, - вмешался в разговор полный интеллигент в очках и обязательной шляпе. - Национальные марши - они не только для поднятия национального самосознания, но и для защиты прав указанной нации. В Удмуртии, однако, удмуртов никто не притесняет и даже не думает о том. А вот в Москве - вполне могут. Хотя они вроде как русские совсем уже, но все же... Потому они тут и маршируют. Тут, где этих удмуртов - меньшинство. Понимаете? Вот вы на русский марш ходили, вижу?

     - Ну, ходил, - кивнул "прибанданеный". - А нельзя, что ли? Официально было разрешено...

     - Да нет, я не о запрете или разрешении. Я о самом смысле марша. Вот идет в центре России по русскому городу толпа русских же людей и кричат, что им, русским, в России нужна защита. Ну, понимаете, да? Для национального осознания - оно вроде как нормально. Это сплачивает, это создает связи между людьми. А вот в качестве меры по защите русских... Ну, не тут, не тут. Этот марш вам надо было проводить в Риге, в Вильнюсе, в Варшаве, в Пекине, наконец. Там, где русских мало, где они как раз требуют внимания и защиты. Понимаете меня? А тут, где вас и так - куда ни плюнь...

     - Я те плюну, - предупреждающе сказал парень.

     - Цыц, - вмешался спокойно и лениво полицейский. - Вот будет русский марш - там и ругайтесь. Сегодня - удмуртский. В следующий выходной, согласно графика - коми пойдут. Их объединили. Их там две группы. Потом, значит, сводная группа от народов Дагестана... А русские уже прошли. Им теперь - только через полгода. Тогда и лайтесь. А лучше, правда уж, в Ригу какую-нибудь. А то ведь замотали своими маршами - все выходные работаем!

     На самом деле "Титаник" не затонул.

     Он успел спуститься еще южнее, дрейфовал несколько дней, выплевывая в стороны откачанную мотопомпами воду, пока не уткнулся носом в небольшой островок, не отмеченный ни на одной карте. Климат там был не очень, чтобы очень. Вот и айсберги кружили вокруг, навевая иногда мороз и дождь со снегом.

     Склады огромного теплохода, поставленные под охрану вооруженных револьверами матросов, скоро оказались захваченными наиболее активными и ничего не боящимися слоями нового населения бывшего необитаемого острова. Сопротивляющихся новому перестреляли те же самые матросы. Из выданных им прошлой властью револьверов. А тех, кто просто не поддержал новую власть и введенную тогда же строгую карточную систему, посадили на быстро сколоченные из судовой мебели плоты и отправили по течению, огибающему остров. Мол, убивать вас мы не убиваем, но и позволить есть нашу еду не можем. Авось, ваш бог вам поможет.

     Паек же получали только те, кто сразу признал новую власть. Признал и активно участвовал в ее укреплении.

     Первые годы были самые трудные. Паек все время уменьшался. Дела никакого не было. За банку тушенки разворачивались настоящие боевые действия.

     Наконец, к власти пришла наиболее радикальная группировка, не боящаяся никого и ничего. Первым ее шагом было открытие складов для народа. Идите и берите, что хотите - все ваше! Однако, взять было нечего. Среди пустых полок бродили тенями голодные островитяне, перешептываясь:

     - Все взяли до нас! Опоздали мы! Раньше надо было брать власть!

     Но потом, когда от голода начали умирать прямо на берегу, кто-то первый сказал, что мясо - оно, как ни смотри, все же мясо и есть.

     Его тут же публично расстреляли, после чего погрузили в котел, сварили, и островитяне получили, наконец, корм, спасший всех от голодной смерти.

     Власти рассчитали точно, какова продолжительность жизни человека, сколько детей может родить женщина, сколько корма (это называлось просто - "корм") надо каждому, чтобы прожить, и чтобы делать что-то полезное.

     Все, кто казался не нужным или просто выражали даже не протест, а сомнение в правильности избранного курса, заносились в длинные списки, которые регулярно обновлялись. По этим спискам матросы отбирали необходимое количество и расстреливали. Всем остальным поэтому корма хватало.

     А полезное дело, сплотившее народ, быстро нашлось.

     - Вы понимаете, - спрашивали, глядя в глаза островитянам, представители власти, - что сделают, когда найдут нас? Вот подумайте: вдруг приходят корабли. Сходят на берег спасатели: матросы и ученые. Заглядывают в ваши котлы... А там? Вот, то-то! Теперь-то вот такое уж положение у нас сложное вышло, что все вокруг - враги. И у них у всех, кто вокруг, будет только одно желание: убить вас, всех, кто здесь.

     - Но мы же не виноваты, - пытались протестовать отдельные непонятливые. - Это же все вы! Вы! И голод опять же...

     - Что значит - мы? Что вы всегда с больной головы на здоровую? Мы, между прочим, спасли вас от голода. Мы, что бы там ни клеветали, накормили вас. А теперь мы обороним вас и спасем от тех, кто вокруг!

     И все взрослое население стало теперь работать на оборону острова.

     Строились многокилометровые баррикады вдоль всего берега. Прямо из того металла, из которого был создан "Титаник". Минировались пляжи.

     А недовольными, как обычно, кормили исполнительных.

     Но время шло. Те, первые, самые активные, постарели и умерли. Дети и внуки уже не понимали - а что, собственно, такого? Корм - он и есть корм. И когда пришли корабли к неотмеченному на карте острову, то жители его спокойно вышли встречать моряков, ученых, туристов...

     А те...

     Они ужасались. Они везли островитянам еду, чтобы отучить от страшного. Они открыли свои школы, чтобы учить морали. Они изучали местную жизнь и качали головами...

     Прошло еще немного времени.

     И уже правнуки тех, первых, кто имел билеты на "Титаник", уплетая жареную картошку со свининой, запивая ее вином, поглощая на десерт ананасы и киви, сыто рыгая перед вечерним телевизором, переговаривались между собой:

     - Нет, неплохо это все, неплохо... Вон, и песок наш белый пригодился, продавать можно... Но все же - тс-с-с - говорили тут мне - тс-с-с - что при прежней-то власти порядка было гораздо больше, а вот то самое мясо было не в пример слаще... Только - тс-с-с! Мы же - за порядок. Не за мясо же, в самом деле!

     Все-таки они были уже окультурены, и вслух признаваться в каннибализме им не хотелось. Не культурно как-то. Хотя...

     - Но ведь с тем-то мясом мы выжили, остров поднялся из дикости, и нас, что самое главное, все боялись!

     - Здравствуйте! Поздравляю вас с прибытием на свободную землю!

     Чиновник в мундире улыбался душевно, как будто встретил дальнего родственника. Не зубы наружу, не напоказ, а именно - от души, с огоньками в глазах, с добротой в ямочках на щеках. Иван тоже разулыбался. Ему было приятно такое внимание.

     - Подойдите к терминалу и ответьте на вопросы, пожалуйста.

     - А зачем? - так же улыбаясь, спросил Иван.

     - Как это - зачем? Так положено. Все, прибывающие к нам, обязаны ответить на вопросы и попасть в общую базу выборки. Это просто необходимо для расчетов потребностей и возможностей. Иначе просто никак нельзя.

     Чиновник говорил мягко, обволакивающе, как с маленьким ребенком, когда главное - не заставить, а убедить.

     - Ну, хорошо, - Иван пожал плечами и шагнул в сторону к бесконечному ряду компьютерных терминалов вдоль длинного коридора для вновь прибывших пассажиров. - А остальные, что, тоже так проходят?

     - А причем здесь остальные? - откровенно удивился чиновник. - Вы попали в выборку, вам и отвечать.

     - А почему - я?

     - А почему кто-то другой? Ну, что вы, как маленький ребенок, в самом деле. Давайте, я вам подскажу, что ли... Быстрее пройдете контроль.

     Чиновник вышел из своей прозрачной будки и подошел к Ивану. Был он высок и полон. Есть такие фигуры: о них не скажешь "толстый". Скорее - упитанный. Сытый. Розовый. Мундир сидел на нем в обтяжку, поблескивая металлом пуговиц и каких-то значков.

     За его спиной мимо шлагбаума и в обход его будки тянулись остальные пассажиры, прибывшие этим же рейсом.

     - Так вот же, - показал на них пальцем Иван. - Вот же - всем можно, выходит?

     - Что значит - всем можно? - нахмурил в недоумении брови чиновник. - Что можно?

     - Ну, без анкеты, без досмотра этого ...

     - А-а-а, вы вон о чем... Скажите, а вот если вы узнаете, что все воруют. Ну, чисто ги-по-те-ти-чес-ки, - со вкусом выговорил чиновник, так и не поворачиваясь к своему рабочему месту, мимо которого проходили уже самые последние пассажиры. - Вот, вам сказали, что все воруют. Вы тоже начнете воровать?

     - Причем здесь это?

     - Как это, причем? Это называется, между прочим, "прямая аналогия". Зачем кивать на остальных? Вы, лично вы - в выборке. Вам и заполнять анкету. Вам - на досмотр, - уже строго сказал чиновник, сразу убрав, как выключив, свою улыбку. - Так что не задерживайте сами себя. Садитесь в кресло. Садитесь, садитесь. Это не минутное дело. Нажимайте "Ввод". И начинайте, наконец, отвечать на вопросы!

     Через час с четвертью Иван, наконец, выбрался на площадь. За спиной осталось кресло, монитор, на котором высвечивались странные вопросы, чиновник, подсказывающий, что и как имеется в виду. Объяснить, зачем все это надо и зачем такой или такой вопрос, он не брался, только хмурясь в недоумении и посматривая все подозрительнее и подозрительнее.

     Самое смешное, что после заполнения анкеты Иван просто прошел через турникет. Никаких печатей в документах, никакой проверки - ничего! И зачем тогда все это? А когда он уже прошел и обернулся с вопросом о проверке документов, чиновник опять улыбался:

     - У нас свободная страна и нет ограничений на передвижение! Вы еще поймете, насколько у нас свободная страна! Добро пожаловать!

     Площадь была стандартная, как перед любым вокзалом в любом из миров, набитая плотно стоящими автобусами и автомобилями.

     В автобусе был опять турникет, и разборчиво на трех языках написано, как покупать билет и как его предъявлять.

     Иван выгреб мелочь, которую ему подарил один из товарищей, уже побывавший тут по служебным делам и привезший немного местных денег на сувениры, постучал в окошко водителя. Тот очумело вздрогнул, непонимающе уставился на пассажира. Иван показал один палец, ткнул себе в грудь и раскрыл кулак с зажатыми монетами. Водитель пожал плечами, оторвал картонный билетик, приоткрыл пластиковое окошко-полку и выдал Ивану, приняв без счета деньги. Пока все это длилось, за спиной Ивана прошло человек двадцать. Все молча заходили через пощелкивающий турникет в салон и рассаживались. Прошел и Иван, так и не найдя, куда сунуть полученный билет. Сунул пока в карман.

     По прямой магистрали автобус медленно тащился в город мимо каких-то строек, торговых комплексов, заводских серых длинных заборов. На остановках заходили и выходили люди. Они были такие же, как и везде. Практически так же одеты, так же обуты. Иван почти не видел никакой разницы. Только вот молчали они. Молча ехали, молча подходили к выходу, молча нажимали кнопку связи с водителем.

     На одной из остановок в автобус уверенно и упруго вошли три контролера в форме. Они прошли по салону, коснулись плеча одного - тот встал и пошел с ними, второго... А потом подошли к стоящему у заднего окна Ивану. Один из них сказал тихо:

     - Пройдемте с нами, гражданин.

     - На каком основании? - удивился Иван. - У меня есть билет!

     - Причем здесь ваш билет? Пройдемте с нами.

     - Я иностранный гражданин!

     - А у нас, между прочим, закон один для всех. Так вы пойдете, или вызываем полицию? - и все так же тихо, без крика и резких движений.

     Автобус стоял, двери были открыты, но никто не заходил и не выходил. Никто из пассажиров не смотрел на разворачивающуюся сцену. Все смотрели в окно, в раскрытые книжки, слушали музыку, полузакрыв глаза и покачивая головами.

     - Пройдемте же. Автобус задерживаем и людей, - почти шепотом напомнили на ухо.

     Иван вздохнул, пожал плечами, поднял свою сумку и вышел. За ним вышли контролеры и еще два пассажира. Прямо за автобусом, тут же бодро зафырчавшим и бросившимся догонять график, стояла высокая машина, расцвеченная полосами и украшенная флажком. По одному пассажиры поднимались в салон и через минуту выходили оттуда, направляясь опять к автобусной остановке.

     - Пожалуйста, - подтолкнули под локоть Ивана.

     Он пригнулся и шагнул вперед.

     - С вас триста.

     - Не понял...

     - С вас - триста. Что тут непонятного?

     - Но я же купил билет!

     - Купили вы билет или не купили вы билет, не имеет никакого значения. Значение имеет выборка. По нашим данным, десять процентов пассажиров едут без билетов...

     - Да они все едут без билетов! - поднял голос Иван.

     - Не кричите, пожалуйста. Повторяю: по нашим данным десять процентов пассажиров едут без билетов. Штрафные санкции полностью покрывают ущерб, нанесенный государству, а также возможный ущерб в случае, если бы автобус не вышел на линию. Поэтому с вас - триста. Или ждем полицию и суд? Но тогда до суда вы будете вынуждены провести время в камере предварительного заключения.

     - У меня только карточка, - сдался Иван.

     Он, как ему показалось, стал что-то понимать.

     - Карточка? - оживился сидящий сзади. - Карточка - это хорошо. Мы принимаем штраф в любой валюте. Вот вам переносной терминал, введите ваш пин-код.

     Иван нажал в нужном порядке клавиши. Тут же сзади кто-то рванул его за ворот, так что он просто вывалился из машины, и автомобиль сразу прыгнул вперед, резко разгоняясь.

     - Мои вещи!

     На перекрестке из переулка вырвался бронетранспортер в полицейской яркой раскраске и подставил борт легковушке. Лязг сминаемого металла и хруст стекла заглушил крик Ивана. Да он и сам замолк в недоумении.

     Выскочившие полицейские в черном споро вырвали дверцы автомобиля, вытащили оттуда контролеров, распластали у стены. Офицер прочитал вслух какую-то бумагу. Слышны были только отдельные слова: антикоррупционное... выборка... именем закона...

     Раздался треск автоматных выстрелов.

     К ошеломленному Ивану подошел полицейский:

     - Прошу поставить свою подпись под протоколом.

     - Но я иностранный гражданин!

     - Какая разница? Закон - один для всех.

     - Они украли мои вещи! - трясущейся рукой Иван показал на тела у стены.

     - Ну, вот, видите, они за это и поплатились. Так поставьте свою подпись, пожалуйста, и можете продолжать движение.

     И напоследок козырнул приезжему:

     - Добро пожаловать на свободную землю!

     На улице солнце и тепло. А в большом зале бывшего колледжа сумрачно и нервно.

     - Они здесь просто издеваются над нами! Родители принесли мне свежие фрукты...

     - Какие?

     - Да, какая тебе разница! Ну, яблоки всякие. У нас тут сад. Так эти забрали яблоки и окунули в бочку с хлоркой или еще какой заразой вонючей. Как будто это родители все зараженные, а не мы!

     Карантин - слово красивое. А в жизни карантин совсем не хорош. Если в каком-то городе объявляется эпидемия, то первым делом надо отделить больных от здоровых. Потому что иначе просто никак, иначе смешаются, заболеют все - и конец тому городу. Как в Средние века, когда чума прошла по всей Европе. Как сто лет назад, когда новой чумой прошел незнакомый еще грипп.

     А если этим здоровым надо ехать куда-то? Как раз, как в данном конкретном случае.

     - Я же сюда только на каникулы приезжал. Теперь давно пора возвращаться. Дни уже тикают. Каждый день прогула лекций - это потом столько трудов! Ночами, блин, не спать! А они не пускают. Чего они ждут? Что я взбешусь и на проволоку брошусь?

     - Ждут они, друг Василий, чтобы проявились первые признаки заражения. Вот, например, в случае холеры, помнится, держали нас на Югах взаперти две недели ровно. И если никто не заболевал, то тех, кто сидел в карантине, считали здоровыми. Их можно было под конвоем отвести к поезду или там к самолету - и ту-ту! Потому и передачи с воли дезинфицируют. А не просто так для собственного удовольствия и для смеха над тобой.

     - И что нам - две недели теперь тут торчать?

     - Ну, почему же именно две недели? Это же при холере - всего две. А тут, может, какая-то другая хитрая зараза. Сейчас же у нас в мире и радиация повышенная, и ультрафиолет, и загрязнение окружающей среды - вот вирусы всякие и мутируют. Я тебе скажу такую страшную вещь: есть, например, болезнь Крейтцфельдта-Якоба. Это когда твои мозги ссыхаются и - того. Так вот у этой болезни с длинным названием инкубационный период может и десять лет длиться.

     - Ты сейчас смеешься, да? - Василий уже чуть не плакал. - Десять лет? Это, что, серьезно?

     Студент. Второй курс престижного столичного университета. Всего лишь съездил на каникулы в родной город. И вот - нате вам. Ни вернуться вовремя, ни понять чего-то... Да еще и смеется этот тип. Вроде как учитель, что ли. Так в разговоре с ним мелькало. Или он сам - врач? Названия разные знает, пугает...

     - Смеюсь, конечно, смеюсь. А кстати, знаешь, Василий, друже мой, какие признаки той страшной и долгой болезни? О-о-о... Это такая интересная штука. Я как-то читал, любопытствовал. Так вот, начинается все с изменения личности. Больной, например, собирал марки. Вдумчиво собирал. Коллекционировал. Изучал их. Менял на другие. Добывал какие-то редкости. Гордился растущей коллекцией. Всем показывал. И вдруг он забрасывает свои марки и совершенно перестает ими интересоваться. То есть, весь его интерес к хобби полностью теряется. Вот ты сам как, Вася, не чувствуешь пропажи интереса к хобби? Ладно, ладно, шучу... Ну, еще депрессия, все такое. В общем, ясно видимые изменения. И если кто здесь заметил за собой такое. Ну, или за кем-то еще... Понятно, да? Хрен мы тогда отсюда выберемся. Ни сейчас, ни через две недели, ни вообще. Потому что значит это, что мы тоже - больные. Зараженные. Вирусоносители. Вот такая вам, дети мои, политинформация...

     Сказал и откинулся на подушку. Что еще делать в карантине, кроме как ждать его окончания? А ждать лежа все лучше, чем стоя или сидя, все равно ничего не делая. Ничего тут не было. Никаких развлечений. Огородили колючей проволокой какую-то школу. То есть, по-современному уже был колледж. Посты кругом. Автоматчики и пулеметы по краям. Поставили недалеко снаружи яркие пластиковые палатки с поддувом. Такие, как в кино про научную фантастику. Бегают там врачи в белом и синем. Анализы регулярно берут со всей тщательностью и всякими предосторожностями. Ну, кормежка еще. Пусть не слишком вкусная, все стандартно, по-армейски. Но всегда вовремя и сытно. Никто не уходит голодным. Вот - жрать и спать. Еще тут можно разговаривать. Но такие разговоры иногда получаются, что хоть и молчать лучше. Или уйти в дальний угол, и уши закрыть ладонями, и думать, думать, думать... Вспоминать и сравнивать. Страшно, конечно. Любая эпидемия страшна. Уж сколько про них прочитано разных книг, сколько фильмов просмотрено... Те же зомби, над которыми смеялись...

     К Василию подошел такой же столичный студент. Только из другого института - медик будущий. Степан. Зашипел щекотно чуть не в самое ухо:

     - Они тут говорят, что какая-то эпидемия. Что много зараженных. Это они так нам заявляют. Но мы же не болеем! И никто не болеет! Мы не чувствуем ничего такого! Вот ты видел заболевших? Ну, больницы, например, переполненные, или по домам врачи ходят в масках? Нет? Может, кто умер? Слухи бы наверняка тогда ходили. Сам подумай - мы же местные. Уж нам бы сразу сказали. Так ведь нет ничего. Ни слухов, ни больных... Только военные эти. И, главное, сразу во всем ограничивают. Туда нам теперь нельзя, сюда тоже нельзя. А я так думаю: просто что-то у них случилось в столице. Просто, наверное, наши вышли на площади. Вот во всех городах и объявили типа эпидемию и карантин, чтобы никто не приехал на помощь. Понимаешь, да?

     Василий понимал. Кивал головой. Что-то давно назревало. Говорили давно, что, вот еще совсем немного - и все выйдем на улицы. Баррикады построим. Полиция на нашу сторону вся перейдет. А солдаты все равно не будут стрелять - кто же стреляет в собственный народ? И будет у нас настоящая правильная народная революция.

     - Но мы-то терпеть не будем, - жарко шептал в ухо Степан. - Мы все-таки свободные люди в свободной стране. Я сразу понял, что все - брехня. Не имеют они права ограничивать нашу свободу. Не было решения суда, чтобы настоящую тюрьму организовывать. Да и ничего мы еще такого не сделали, чтобы - в тюрьму.

     ...

     Через день их было уже пятеро. Они отходили в угол и негромко обсуждали, что и как. Выходило, что все были уверены - вовсе нет в городе никакой эпидемии. А этот, то ли учитель, то ли врач, просто казачок засланный. Ишь, прислушивается ко всему. В разговоры лезет. Разъясняет. Это, как всегда в тюрьме - подсаживают своего человека, чтобы знать, чтобы выспрашивать. И чтобы запугивать. Но нас уже не запугать!

     А этот все говорит, говорит:

     - Вот есть, например, знакомый всем вирус бешенства. До сих пор без лечения - стопроцентная смерть для человека. Знаете, да? А как лечили бешенство, оно же водобоязнь, скажем, во Франции еще лет триста-двести назад? О-о-о... Зараженного зажимали между двумя матрацами - и все. Сядут на него и ждут, пока задохнется и успокоится. Или еще проще - резали вены на руках и ногах и спускали кровь, пока не умрет. Дикие были люди. А нас-то всего лишь изолировали. Да не как больных, а как здоровых - от больных. Еще чуть потерпеть - и отпустят.

     Через неделю на лежащего на своей кровати то ли учителя, то ли врача смотрели с подозрением и даже с неприязнью уже процентов девяносто карантинных жителей. А ведь верно парни говорят - самая натуральная тюрьма. Никакой тебе свободы. Никаких разъяснений. Эпидемия, говорите?

     Да есть ли эта эпидемия? Что-то никакой эпидемии никто и не знает...

     ...

     Капитан с тоской смотрел в окно на колючую проволоку. Считал прошедшие дни. Скорей бы этих отправить туда, куда им всем было нужно. Тогда можно будет и самим выйти из города, переждать в армейском карантине, сколько положено - и к семьям, домой.

     Военврач бухтел негромко, инструктируя молодого лейтенанта, призванного из резерва:

     - Одним из признаков заражения является изменение взглядов человека. Имеется в виду - резкое изменение, как после настоящей и долгой промывки мозгов, понятно я объясняю? На первом этапе - всего лишь общее недовольство. Возможно, это именно вирус вызывает такое чувство. Есть ведь такие вирусы и такие паразиты, которые заставляют носителей делать то, что они приказывают. Они так влияют на синапсы, что человек видит не то, что есть, думает не так, как обычно... И тут начинается вторая стадия заражения.

     - Еще и вторая есть? Как это?

     - А вот так. Вирусу, укоренившемуся в мозгу, требуется большое скопление народа. Нужны ему условия для собственного распространения и размножения. Ну, или не вируса в данном случае, а паразита какого, бактерии неизвестного пока нам типа. Пока еще просто не можем понять. Просто мы все время не успеваем ничего найти. Не успеваем! Опаздываем! Мы можем сейчас только отгородиться, поднять колючую проволоку, поставить кордоны, объявить карантинную зону. Но как только собираются тут нормальные ученые, открываются лаборатории, вон, как у нас, так уже и поздно - зараза успела перекинуться дальше. Мы просто все время не успеваем...

     - И запомни, - вмешался капитан, который этих лекций уже столько наслушался, что сам знал наизусть. - Бешеная собака не потому кидается на всех, что с ума сошла, нет там никакого ума и не было, а потому что вирусу надо размножаться. И народ не с того ни с сего собирающийся в толпы - он ни в чем не виноват. Это все вирус. Так и относись к ним. Они просто больные люди. А лекарство пока нет. И чем все закончится - неизвестно. Но если бешенство не лечить - смерть. А как лечить то, против чего еще нет лекарства? Вот и пытаемся хотя бы здоровых отделить, спасти... Эх. Скорей бы зима...

     - Да, зимой бешенства фактически не бывает, - подтверждает военврач. - Кстати, и знаменитая Эбола - она тоже только в тепле и жаре.

     ...

     Рано утром, когда самый сон у ночной смены, а дневная еще не поднялась на службу, весь карантин взбунтовался. Матрацы были брошены на колючую проволоку. На заборе сидел верхом Степан и кричал солдатам в масках, стуча себя в грудь:

     - Ну, стреляйте в меня, стреляйте! Вы же настоящие солдаты, а не хрен собачий. Вам ведь положено стрелять в гражданских, да? Стреляйте в безоружных!

     Они и стреляли. Стреляли в воздух, пугая. Кто же будет в гражданских? Это потом называется - военное преступление. За это суд и долгое заключение. В том случае, если уцелеешь, конечно. Вон, толпа местных уже сзади поджимает. Они за своего парня порвут всех в клочки. И не спасет тебя то, что перед этим ты положишь человек десять или даже двадцать. Ни им, ни тебе от этого легче не станет.

     - Отходим! - командует капитан.

     - Отходим! - дублирует молодой лейтенант своей смене.

     В колледже на кровати остался один человек. Вернее, уже не человек - тело. Ночью толпой навалились, подушку на голову, придавили. Все. Нет этого засланного казачка, что эпидемиями пугал и призывал ждать конца карантина.

     Толпа с ревом рвет палатки и раскидывает лотки с инструментами, радостно поджигает временные казармы.

     Машины с военными и врачами пылят вон из города.

     ...

     - А, может, они все правы? Ну, сами подумайте, у нас же тут свободная страна? Демократия, так ведь? На каком основании мы тут ограничиваем их в личной свободе? Решения суда не было. Эпидемиологи пока ничего не обнаружили. Так может, все верно они бунтуют? А мы, выходит, совсем наоборот? Против демократии и свободы и либеральных ценностей?

     Капитан насторожился, прислушиваясь

     - Я не для того в университете учился, чтобы потом меня ставили в свой народ стрелять...

     - Чего-чего? Кто это тут в свой народ стрелять собрался? Кому такую команду давали? Ты чего, лейтенант? На тебе погоны, ты у нас под присягой... Забыл все на свете? Включай мозги!

     А военврач уже маску изолирующую натягивает - он первым понял, что лейтенантик-то кончился. Где-то ведь успел прихватить заразу. Где-то вляпался по самые уши. И хорошо, если он один.

     - Сдать оружие!

     - Ага, прямо вот сейчас, - лейтенант делает неприличный жест рукой.

     - Арестовать его! - командует капитан.

     Солдаты неуверенно переглядываются. И тут уже лейтенант - это его смена, его взвод:

     - Нет, уж. Все совсем наоборот. Арестовать его! И всех арестовать, кто причастен! Мы - с народом!

     Капитана уводят. А военврач-то успел. Старый он, тертый, опытный. Пылит вдали зеленая машина.

     - Догнать? - спрашивает сержант, прищуриваясь на солнце, будто целясь.

     - Не надо. Никуда он не денется от народного гнева. Выдвигаемся к городу. Мы должны защищать свой народ. Командуй, сержант.

     - Есть! Батальон, стройся!

     Колонна движется к городу:

     - Мы с вами, - кричат из кузовов. - Мы с народом!

     - Ура! - кричит народ.

     Девушки кидают цветы.

     Лето. Тепло.

     ...

     В далекой столице на огромной карте генерал заштриховывает толстым маркером еще один район.

     - Опаздываем. Опять и везде опаздываем. Ничего не успеваем.

     - Может, выжечь все? - буднично спрашивает адъютант. - Поднимем авиацию...

     - Поздно. Болезнь уже здесь, в столице. Не сдержали мы эпидемию в провинции. Надо успеть сообщить всем соседям: пусть закрывают границы. Тут мы не справились. Уходим. Есть еще чистые районы. Есть лаборатории. Есть, наконец, укрепленная база. Может, успеем хоть что-то, хоть как-то...

     В двери ломятся здоровенные возбужденно матерящиеся десантники:

     - Всем стоять! Именем народа - все арестованы! Да здравствует революция!

     - Петр Иванович, что ли?

     Откуда-то сбоку выскочил суетливый мужичок с сумкой через плечо. За ним маячили два угрюмого вида громилы с чем-то тяжелым в руках. Вроде дубинок, что ли. И кобура еще у каждого на виду.

     - Ну, я...

     Петр Иванович остановился в растерянности. Чего ждать? Сразу по голове? Или сначала врежут в живот, потом повалят, а потом будут долго и старательно возить в грязи прямо под окнами школы? Это была новая для него школа, новый для него город. Он никого еще не знал здесь и спокойно рассыпал честные, как он считал, отметки в журнал и дневники учеников. Вот, наверное, пожаловался кто-то старшему брату. Или даже отцу - мужичок этот выглядел лет на сорок.

     - Нигматуллин?

     Уф-ф... Отлегло. Не к нему, похоже.

     - Нигматзянов я.

     - Один хрен, что так, что этак. Учитель, правильно? Значит, тыща с тебя. По-быренькому - тыщу.

     И мужичок расстегнул и раскрыл перед ним свою сумку, почти доверху наполненную купюрами.

     - Не понял...

     - Что тут непонятного, учитель? Зарплату получил? Плати налоги. Заплати - и спи спокойно!

     Черт! Совсем забыл о зарплате в этой суете первых дней работы! Пусть там совсем немного еще - что там за неделю-то насчитали - но все же деньги какие-то.

     - Не получил, - твердо сказал Петр Иванович и шагнул обратно на крыльцо школы.

     В кабинете меланхолично смотрящего в экран компьютера директора он получил по ведомости свою зарплату за отработанную неделю, расписался, где указали. Только вышел на крыльцо - та же троица маячит.

     - Ну, теперь-то уже получил? Тыща с тебя, Нигматуллин!

     - Нигматзянов я.

     - Какая, нафиг, разница, а? Слушай, ты нас тут не задерживай. Нам еще весь квартал идти - по каждому киоску стучать.

     - А за что же с меня - тысячу?

     - Блин... Нездешний, что ли? За все! Налог это, понятно? Подоходный и он же - подушевой. С учителей - по тыще. Плоская шкала, понятно?

     - А вы кто, налоговый инспектор? - неуверенно хмыкнул учитель.

     - Пацаны, да он смеется! Гля!

     - Нет-нет-нет! - поднял руки Петр Иванович. - Я тут вовсе приезжий, так что не в курсе просто. Так, значит, киоски... И учителя? Да?

     - Все, приезжий ты наш человек. Все должны платить налоги. Закон такой. А кто не платит - тот потом все равно платит. Но гораздо больше. По другой шкале. Понял, нет?

     - Я сегодня как раз урок проводил по налоговой политике..., - задумался Петр Иванович Нигматзянов, учитель общественных наук. - Там еще рассказывал ученикам, что на налоги эти милиция содержится, а еще...

     - Ты совсем лох, да? Какая тут, нафиг, милиция? Кто их здесь, блин, содержит? Кому они, волки, нужны? Город держит Петрович, ясно? И порядок весь - от Петровича. И школа эта твоя - от Петровича. Вот и ребята со мной - они тоже от Петровича. А я - кассир. И тоже от Петровича. Так что - тыща с тебя, учитель. И всем будет хорошо. И тебе, и мене, значит, и парням этим, и Петровичу, и всему нашему городу. У нас тут преступности никакой вовсе нет - потому что милиции нет. Ясно? Ну, быренько, быренько. Хватит тут разговоров - нам еще вон сколько киосков обстучать!

     - Вашу повестку, пожалуйста! И паспорт тоже. Это для заполнения всех необходимых форм.

     - А что случилось? Чего вдруг вызвали?

     - Ничего не случилось. Не волнуйтесь. Все по закону. А закон - он не только карает, но и поощряет. И просто - ограничивает и направляет.

     Сидящий за простым канцелярским столом чиновник с очень прямой спиной, как будто в специальном корсете, говорил негромко, четко, размеренно. Как врач-психиатр на приеме, который выдает справки на обучение или на оружие.

     Оставалось сидеть и смотреть по сторонам. Хотя, смотреть было практически не на что. Портрет президента на стене за спиной чиновника улыбался мне с прищуром и каким-то намеком на некую с ним общность. Так улыбаются давно знакомые люди в толпе, когда нельзя просто кричать: привет, Саня, как дела, куда-откуда и так далее. А вот так, улыбнуться со значением, с прищуром, кивнуть - и уже понятно, что свои люди. Что виделись, знакомы, что отношения у нас хорошие. Что...

     - Так. Прочитайте, пожалуйста, проверьте тщательно все графы, сверьте с документом, - чиновник оторвался от своей работы и протягивал мне какую-то бумагу, испещренную голограммами защиты и просвечивающую водяными знаками.

     - Да ладно, - сказал я. - Что я вам, не доверяю, что ли?

     - Вы что? - неподдельно удивился чиновник. - Причем здесь доверие? Это же государственное дело!

     Слово "государственное" он произнес так, что даже дух перехватило. И глаза этак - чуть кверху. И потом головой... Мол, понятно, да? Это не игрушки.

     Так. Так.

     Я читал, сверяя с паспортом. Есть такая привычка у меня, да и у многих, наверное. Дали читать, попросили сверить - вот и сидишь, сверяешь. Даже как-то стыдно, что ли, как с маленьким.

     Все мои данные были записаны правильно.

     - Ну, тогда вот тут распишитесь. И еще вот тут, - чиновник показал, где надо расписаться на этой красивой бумаге, а еще подложил мне под руку толстую книгу, криво разграфленную шариковой синей ручкой. Там тоже была моя фамилия и паспортные данные. Стояла сегодняшняя дата. И было место для подписи.

     Ну, а кто бы не расписался в такой ситуации? Вот вы бы не стали расписываться, раз стоит ваша фамилия и место есть для подписи?

     - Так, так и так. Ага. Все в порядке. Это нам, - потянул он к себе тетрадь. - А это - вам.

     - И что это?

     - Так вы за что расписывались? Даже и не прочитали, что ли? Вот народ пошел... Ничего не боится! Просто дети.

     Только теперь я обратил внимание на плотный текст черным по голубому под моей фамилией на роскошном бланке. Там было написано... Там было написано...

     - Извините, я очки...

     Очки я не ношу постоянно. Обычно только по утрам да иногда вечерам, когда глаза еще не проснулись по настоящему или когда уже устали на работе. А так-то и читаю я и смотрю вокруг без очков. Но в данном конкретном случае показалось, что плохо разбираю.

     - Текст мелкий? - забеспокоился чиновник.

     - Нет-нет. Текст нормальный, четкий... Только мне кажется...

     - Ничего вам не кажется! Поздравляю! Такая честь и такое доверие! - он улыбался с радушием и с торжественностью, и опять будто подмигивал слегка и намекал.

     По тексту получалось, что меня только что назначили специальным представителем президента страны на крупном мясокомбинате.

     - Я не понял.

     - У вас какое образование? - заинтересовался чиновник.

     - Ну... Высшее.

     - Так что же тогда непонятного? Все написано по-русски. Стандартные формулы.

     - Я не понял - какое отношение я имею...

     - Ой, да бросьте вы! Самое прямое отношение! Вот, читали про аварии разные, да? Про то, что потеряны вертикальные связи. Про коррупцию, про потерю качества и количества. Вот, кстати, ГЭС в Сибири - помните? Там ведь тоже никого наших не было. Делали, понимаете, что хотели. Или вот в одной области колбасу делали из зараженной свинины. Сколько ее потом на свалку вывезли! Но - потом! А все почему? Потому что нарушены вертикальные связи, нет догляда настоящего, не хватает досмотра и информирования. Поэтому Президент (он так и сказал это слово - с большой буквы, и даже чуть привставая из-за стола) принял такое решение. Институту спецпредставителей президента - быть! Сложное решение, все понимают, но нужное и актуальное. Иначе потеряем страну. Иначе просто разрушим экономику.

     - Но, извините. Я - историк. Какое отношения я имею к мясу?

     - А вы думаете, президентов специально учат? Наш вот - кто по образованию7 Президент? Или вот я... Знаете, какой у меня диплом? Не знаете. И значения это никакого не имеет. Тут главное - принципы. Вот принципы у нас есть. И у вас они есть. Мы за сильную страну, за мощную промышленность, за порядок, за гордость за себя и всех наших, таких мощных и порядочных... В общем, идите. Идите - и представляйте на этом, как его..., - чиновник заглянул в свою тетрадь. - На мясокомбинате. Чтобы, значит, никаких там аварий, пьянства чтобы никакого, воровства всякого... Чтобы нормы соблюдались. Чтобы заразы не было. В общем - вот вам все карты в руки, ходите!

     - Так я же не специалист.

     - И это - хорошо. Вон, на той ГЭС, директор был настоящим специалистом. И начальник службы безопасности, и главный инженер, и ремонтники - все были специалистами. А сколько людей погибло! Или возьмем старое, из "совка", - он прищурился и слегка улыбнулся, как президент на портрете - мол, мы же понимаем, да? - Помните Чернобыль? Там были отобранные специалисты. Лучшие из лучших! И что? А вот не было там, знаете, представителя президента. И президента, кстати, тогда не было. И все. И взорвали. До сих пор аукается.

     - То есть, вы считаете, если бы тогда был президент, и если бы я, скажем, был там, на станции, то Чернобыля бы и не было? - кажется, я стал понимать их логику.

     Чиновник минуту молчал, рассматривая меня, как взрослый рассматривает ребенка, сказавшего несусветную глупость. И так посмотрел, и этак. И улыбнулся неуверенно - мол, шутите, да? Не шутите?

     - Чернобыль был бы все равно. От спецпредставителя это не зависит, - он опять говорил, как при начале беседы - размеренно, четко, негромко, по врачебному. - Но тогда мы бы точно знали, кто крайний. Понимаете? Кто отвечает за все. Вот кто у нас в стране сейчас отвечает за все?

     - Президент?

     - Вот, понимаете, да? А кто отвечает за все на заводе? На этом, как его, мясокомбинате?

     Вот теперь я понимал.

     - Вижу, поняли. Прониклись. Так идите теперь на свой мясокомбинат, и чтобы там все было - как положено!

     Сегодня и прямо сейчас практически все стояли в очереди. Может быть, не в этой конкретно, но в каждом городе, в каждом поселке, в каждом селе такая очередь была. Длинная, извилисто повторяющая повороты улицы, обвивающая центральную площадь. Очень тихая.

     Это в магазин очередь может шуметь и переругиваться. В службу какую-нибудь бюрократическую - там и до драк доходило. Было время - и до драк.

     Теперь время другое. Теперь все строго в порядке живой очереди. Строго и тихо.

     Еще шаг вперед. Все вместе - еще шаг вперед. Там, впереди, конец. То есть, конечно, начало этой длинной всеобщей очереди.

     И вот все вместе - шаг левой, шаг правой. Потом стоишь и думаешь. А что еще делать? Говорить тут нельзя. За разговоры быстро уволокут куда-то. Может, в самый конец очереди, и стой тогда опять.. А может и вовсе - туда, в самое начало. Туда, куда медленно двигаешься. Куда, вроде, стремишься, раз стоишь в этой очереди. А вроде и не торопишься и даже рад как будто, что очередь длинная.

     Снова шевельнулись впереди. Еще шаг.

     Кто устал - того без ругани отпускают. Но утром он снова встает в очередь. И теперь в самый конец. Все справедливо: из очереди вышел - очередь потерял. Поэтому лучше терпеть. Стоять, ждать, а потом...

     Шаг. И снова шаг.

     Все ближе и ближе туда, куда тянется очередь. Ноги болят. Но это ничего. Там, впереди, работают круглосуточно. Они там, наверное, меняются как-то. Потому что никакой человек просто не выдержит столько времени работать. Да, работать. Это все стоят в очереди - а они работают. Такая вот работа.

     Еще шаг.

     Уже видно небо над площадью. Уже слышны переговоры там в центре. Вернее, не сами переговоры - что тут услышишь - а звуки. То есть, разговаривают, слышно. То есть, вполне все цивилизованно и человечно. То есть, говоря по-научному, гуманно, значит.

     Шаг.

     Некоторые еще называли это выбором. Не выборами, когда все вместе в один день приходили и кидали бумажку в прозрачный ящик, а выбором. Потому что это каждый выбирает для себя. И больше выбора никакого: или вот так - или совсем наоборот. Вот и выбирай, значит. Не президента, не депутата - себя выбирай.

     Шаг. И еще подряд два. Повезло - как-то быстро метра два прошли.

     Бывает, очередь замирает на несколько минут. Но никто не ругается, не толкает передних, не кричит, что, мол, не больше штуки в руки и двайте уже скорее. Все молчат, думают, ждут.

     А потом - шаг. И еще шаг. И снова - шаг. Все ближе и ближе.

     Теперь уже слышно, что там впереди. Вот тихонько бубнит кто-то из ведущих. Они свою очередь уже прошли, теперь работают. Потом тишина. Потом - снова шаг вперед.

     Вот уже и видно, а не только слышно.

     - Пистолет с глушителем, - тихо говорят впереди. - Громко не будет, бояться не надо. Надо подойти, приставить и вот тут нажать. И все.

     Шаг вперед.

     Еще шаг.

     - Я не могу! - вдруг взвивается крик. - Я не буду стрелять в женщину!

     - Да, бог с вами, какая она женщина? Так, девчонка! Ну?

     - Нет.

     - Ну, нет, так нет. Девочку - в очередь. Этого - вперед.

     И снова шаг. И почти сразу - второй.

     Все происходит скучно и обыденно. Каждому объясняют правила и дают бесшумный пистолет с одним патроном. Надо просто доказать, что ты не тварь дрожащая, что не враг какой-то, не изверг, не предатель, не подлец. Ты - как все. Надо взять пистолет, выйти на середину, приставить его ко лбу или затылку стоящего на коленях, нажать спусковой крючок. И все. Ты свободен. Теперь можешь спокойно жить дальше, работать, расти в своей карьере. Теперь ты - свой. Ты - как все. Ты - нормальный.

     Вон стоит на коленях седой старик. Следующий в очереди внимательно слушает, что ему говорят - будто не знает и заново узнает. Получает в руки пистолет. Делает три шага, быстро касается дулом бледного лба. Слышен щелчок. Совсем тихий, как пальцами щелкнуть. Старик заваливается назад. Тело тут же оттаскивают куда-то усталые мужики. Пистолет вынимают из руки, хлопают ободряюще по плечу, подталкивают - все, все уже, иди, не задерживай очередь!

     А очередь - шаг вперед. Следующий.

     Это называется - сплачивание масс в коллектив. Это называется - крещение кровью. Это называется - или ты с нами, или ты против нас.

     И выбор теперь такой. Ты стреляешь в того, кого поставили на середину. Или ты сам становишься на середину.

     Кому-то достался ребенок. Так, пацанчик лет десяти с круглыми от ужаса глазами. Три быстрых шага, поднятая рука, щелчок.

     Очередь двигается.

     Вот опять женщина. Симпатичная. Но тот, кто в очереди, уже ученый. Уже видел, что бывает, если выбрать другую сторону. Поэтому стреляет почти спокойно. И даже улыбается, когда его провожают к выходу. Слабо улыбается, но все равно заметно.

     Шаг. И еще шаг.

     И все это в тишине. Даже переговариваются те, кто проводит мероприятие - вполголоса. Да, это - мероприятие. И не хуже других, между прочим. И даже полезнее многих. Потому что реально создает атмосферу выбора и отбирает, как там в библии, овец, что ли, от козлищ. Вот тебе и выбор, вот и отбор. Козлищ этих, значит.

     Шаг, еще один.

     Одна спина осталась впереди. Тихий усталый голос:

     - Не волнуйтесь, пистолет бесшумный. Просто подойти, ткнуть в лоб или затылок, нажать спусковой крючок. Это просто. Ну же!

     Три шага, выстрел.

     А вот уже и твоя очередь.

     - В армии служили? Заметно. Просто подойти и в упор выстрелить. Только обязательно в голову, чтобы наверняка. Да, бесшумно, чтобы не нервировать людей. Ну? Что стоим? Кого ждем? Очередь, очередь не задерживаем! Вперед! Или что?

     За окном гостиницы плыл туман, сквозь который смутно просвечивались высокие деревья старого запущенного парка внизу у гостиницы. Парки сейчас как-то везде запущены и неухожены. Да и никто туда уже не ходит, кажется.

     Туман растекался тонкими ручьями, спускался с высоких холмов, рассеивался под встающим солнцем. Было все за этим окном ново и красиво. Жаль, что не было с собой фотоаппарата. Хотя, если бы и был - все равно никакого умения нет. Тут надо, как картину художник пишет. Чтобы не просто туман и просто деревья, а утреннее настроение, свежий ветерок, легкий шум со стороны недалекой дороги, металлическое поскрипывание старых заброшенных аттракционов. Всяких там цветных каруселей и качелей.

     Командировка в далекий город была ожидаемой. Давно туда надо было слетать. С одной стороны - работа. Она требовала побывать в дальнем филиале, настроить все, как надо, как положено, поучить местных специалистов. С другой стороны - не каждый мог похвастаться, что был на самом краю страны. Там дальше - только океан. Все, конец нашей земли.

     Тут даже в ванной возле зеркала над розеткой, висели объявления на трех языках - и ни одного на русском! Все иероглифами. Не считать же русской надпись красной краской по плитке "220V".

     Евгений Васильевич Косогоров очень любил такие командировки. Он и работу свою любил. В понедельник никогда не жаловался, что выходные слишком быстро закончились. А уж когда выпадало работу совместить с новыми местами, с прогулками по вечерам, с фотографированием того и сего налево и направо - о-о-о!

     Восемь часов на самолете - это трудно. Вечером вылетаешь, а прилетаешь уже после полудня. К обеду фактически. Глаза не смотрят на солнце, слезятся. Общее состояние, как будто отсидел себе все на свете. Но это только в самый первый день. Потом все налаживается. Евгений Васильевич быстро и легко акклиматизировался во всех своих поездках. Это другие могли стонать, что время слишком сдвинулось, что не спится, что сердце - бу-бух, бу-бух. А он спал хорошо и дома, и тут, "у самой дальней гавани Сою-у-за" - пропел мысленно, выходя из ванной.

     За окном вдали сквозь редеющую дымку тумана виднелось большое колесо обозрения. Кажется, или действительно немного повернулось? Вот же странно. Разве в провинции парки работают? Это только в столице все вылизано и смазано. И деньги еще приносит хозяевам. А тут...

     Он заметил ярко-красную кабинку, потом отвернулся от окна, одеваясь. Повернулся - точно, двигается. Не быстро, но заметно. Вот уже и синяя поднимается вверх. А за ней тянется зеленая, потом желтая. Яркое колесо, веселое. И даже, кажется, музыка с той стороны доносится.

     После работы Евгений Васильевич прошел вдоль изгороди. Парк был окружен высоким забором из крепких стальных прутьев толщиной в два пальца, заостренных кверху. Если сам парк выглядел совершенно диким и неустроенным, то трехметровый забор, наоборот, блестел свежей черной краской.

     - А где у вас тут вход в парк? - спросил он у девушек в холле гостиницы, забирая свой ключ.

     Они очень удивились странному вопросу, но потом дисциплинированно долго вспоминали, даже звонили кому-то, чтобы выяснить. Все же гость спросил - надо реагировать. Ответили в конце концов, что в парк вход закрыт, потому что в парк никто не ходит. Там теперь все аварийное. И поэтому строго запрещено. Вот когда деньги будут, город парком займется. А пока - извините.

     Ну, в принципе, понятное и знакомое дело. Да и не нужен ему этот парк - что он, ребенок, что ли? Подавай ему качелей-каруселей, что ли?

     Вот только, поднявшись в номер, даже не разуваясь еще, Евгений Васильевич прошел к окну и увидел на самой верхней точке колеса обозрения желтую кабину. Тумана вечером уже не было - все было видно исключительно четко и хорошо. На яркой зелени соседнего холма - желтая. А утром там была красная. Это точно.

     Он поискал, как открыть окно - там все же звучала музыка. Там, вдалеке, звучала, хоть и негромко совсем - но пластиковые окна были наглухо закрыты, все ручки и запоры сняты, а вентиляция шла только через решетку воздуховода под потолком.

     На другой день он спросил о парке в офисе, на работе. Тут тоже все удивились, долго сами вспоминали, потом созванивались, искали в Интернете что-то, но ничего добавить не смогли. Да, парк закрыт. В парк доступ запрещен. Поэтому и забор такой высокий и крепкий, чтобы никто не пострадал. А то, мало ли, дети вдруг туда полезут. Или вот еще приезжие, кто не знает, что нельзя. А - нельзя. Понимаете, да?

     Ночью снились странные сны. Спалось легко и просто - зря пугали долгой акклиматизацией.

     На работе было все странно и зыбко. То есть, служебное задание вроде как есть. И вот есть место, где надо что-то делать. Но - зачем? Все чем-то заняты, все работают свою повседневную работу. Так что он уже сам находил, что еще надо бы исправить, сам исправлял, сам потом показывал, выслушивая благодарности и постоянное:

     - Что бы мы без вас делали!

     А что бы делали... Работали бы, как и без него работали. Ну, поправил мелочи. Ну, облегчил немного работу. Но ведь работали как-то до его приезда. И неплохо, кстати, работали. В отчетах этот дальний филиал хвалили.

     С работы пошел пешком. Предлагали подвезти - тут никто почти не ходит пешком. Не принято у них ходить пешком. Но он всегда гулял по новым городам. Вот и тут. Отказался с улыбкой. Что тут идти? Двадцать минут? Полчаса - это если стоять на каждом перекрестке и в местные красоты всматриваться.

     Но не по центральной улице пошел, а узенькой двухэтажной Курильской. Мимо старой школы, пахнущей краской, мимо детского сада, где как раз разбирали детей и машины стояли плотно, подмигивая друг другу, мимо березок. Улица упиралась прямо в решетку парка.

     Евгений Васильевич остановился и посмотрел вправо и влево. Вправо дорога шла, никуда не сворачивая, а забор парка упирался точно в угол гостиницы. Это, выходит, где-то там на седьмом этаже его окно, и из него как раз парк виден и колесо обозрения. Он прислушался. Но шум проезжающих машин перебивал все другие звуки. Никакой музыки или детских криков слышно не было. Хотя, если парк закрыт, так и не должно быть ни музыки, ни криков.

     Евгений Васильевич посмотрел на часы. Потом задумчиво оглянулся на заходящее солнце. До темноты еще два часа. Это, как минимум.

     И он пошел налево вдоль решетки, трогая иногда крепкие стальные прутья.

     Забор тянулся и тянулся. За ним было темно и зелено. Трава там стояла высокая, и никто ее не косил, жужжа оранжевыми косилками на широких ремнях. Иногда в просветы между кустами просматривались старые серые асфальтовые дорожки, засыпанные прошлогодней черной листвой.

     Евгений Васильевич посмотрел вперед, дальше - там улица переходила в настоящую дорогу, уходя за холм. Местные называли эти холмы сопками. Забор так и тянулся вдоль дороги.

     Пора было возвращаться. Пора было ужинать.

     Ночью уже, хорошо перед тем поужинав и крепко выпив - так-то он почти не пил, но в командировке себе позволял - Евгений Васильевич вышел на высокой бетонное крыльцо. Глубоко дышал. Смотрел на луну. Вслушивался, затаив дыхание. Снова дышал свежестью, зеленью и немного солью недалекого океана. Откуда-то из-за стены деревьев слышны были обрывки какой-то музыки. Иногда вроде бы даже хоровое пение. Там, в парке, за деревьями. Там, где сегодня утром на самом верху колеса обозрения была уже зеленая кабинка.

     Днем специально спросил в офисе, где у них тут еще горы, о которых слышал, и где море. Они опять все ему мило улыбались (они тут все были очень милы и улыбчивы), а потом говорили, что и море есть, но туда ехать надо, а времени просто совсем нет, и горы есть, но просто их из центра города не видно. У нас тут, говорили, природа просто уникальная. Тут и зимы самые настоящие, с сугробами до третьего этажа. И лето - настоящее. С жарой и зноем. А если циклон, так почти тропические ливни - подвалы заливает, машины на улицах глохнут. Они даже гордились таким климатом и такой погодой.

     Но гор действительно видно не было. А море все же далеко. Это если перед самолетом специально съездить посмотреть, с самого утра, что ли. Но надо рассчитать, иначе можно опоздать на регистрацию.

     Вообще странное дело: на работе не знают, например, какие тут есть рестораны, в единственной в городе высотной гостинице. Удивляются, что именно ее ему выбрали для проживания. Все, мол, обычно в другой живут - ближе к офису. А рестораны? Ну, не знаем, мы тут по ресторанам не ходим. А куда ходите? Опять улыбаются, переглядываются: мол, что ему тут рассказывать. Приехал и уедет. А мы тут живем.

     Он теперь пошел в гостиницу по центральной улице. Опять предлагали подвезти на машине. Тут, похоже, вообще никто не ходит пешком. Странное дело. Город маленький, зеленый, уютный, но все только ездят. Маршрутки, автобусы, свои машины. Вот и тут - что вы будете ноги бить? Сейчас подвезем! А тут идти всего полчаса. Или даже двадцать минут. И вообще - ходить полезно.

     Зашел по дороге в магазин и купил там самый дешевый фотоаппарат. Теперь вечером ходил и все вокруг щелкал: забор этот черный. Гостиницу. Высокие деревья в парке за стальной оградой.

     Сегодня хорошо - солнце. До этого был сплошной туман и сумерки туманные. При солнце видны сопки вокруг города. Очень далеко и очень красиво. Они обрисованы четко, как тушью на старинных японских картинах. Сделал несколько кадров с высокого крыльца. Снизу на него смотрел охранник в черном. Смотрел внимательно и как-то запоминающе.

     А колесо все же крутится. Сегодня оно не стоит, а именно поворачивается. Сменяются кабинки. Поднимаются и опускаются. Оттуда, наверно, не только весь парк видно, но и весь город. Сам-то город низкий. Старые улицы - в двухэтажных шлакоблочных домах пятидесятых лет. Центр - пятиэтажный. Сейсмические требования у них такие, говорят. Хотя, в самом центре строят две башни - уже довели до двенадцатого этажа. Да и гостиница в девять высоких этажей.

     Похвалил местным эти новые дома. Удивились, переглядываясь. Что, у нас строят высотки? Странно, странно. А где, говорите? В самом центре? Вот прямо около нас?

     Окна выходят на другую сторону, поэтому показать пальцем не получилось.

     Но все равно осталось ощущение, что говорят, как с малым ребенком. Мол, придумывай, что хочешь, говори, только не плачь и не хулигань.

     Да что они, издеваются все, что ли?

     Уже сами предложили съездить на море. Тут далеко, конечно, но на машине за полдня можно обернуться. Правда, никто там не купается, потому что вода холодная. А зачем тогда ехать? Ну, посмотреть на море. Неуверенно отвечают, будто сами не знают, зачем предлагали.

     Вечером Евгений Васильевич снова ходил вдоль ограды парка. Прошел туда и сюда, не жалея времени и ног. Ну, нет никакого входа. Будто и не было его никогда. Ни арок никаких, ни ворот на замке - нет ничего. Может, стоит обойти вокруг? Музыка-то слышна. Колесо, так его, вращается. Как же туда ходят люди?

     Девушки в гостинице делали большие глаза, удивлялись вопросам. А никто туда не ходит. Очень старый парк. Это же еще довоенный. Так вот и стоит заброшенный. Какая музыка? Какое колесо? Да вы шутите, правда?

     Ну, а как же раньше в парк ходили? А? Раньше-то - как? Пусть до войны.

     Утром договорился на работе и пошел по городу гулять. Зашел в большой краеведческий музей. Потолковал со старенькой сотрудницей.

     А никто не скажет, как оно было раньше с этим парком. Город приезжих. Весь город - приезжих. Местных тут никого и нет. Никаких вообще местных нет и не найти. После войны всех выселили, а потом заселили приезжие. Вот и эта старенькая музейская Маргарита Павловна - она тоже из приезжих. Тут давали такие подъемные, да еще с жильем было легче. Потом, надбавки разные - народ-то и потянулся.

     Ну, и климат еще, да. Вы знаете, у нас тут даже виноград по распадкам растет! И вызревает, что интересно. А вон та роща, что при въезде в город, зовется грушевым садом. И груши там есть. Только мелкие, одичали.

     Парк? Какой парк?

     Дальше Евгений Васильевич слушать ее не стал. Раз уж и тут ему начинают открыто врать и издеваться... Ушел из музея и пошел опять к парку.

     Вот же - парк. Вот забор в три метра. Вот деревья в парке. А там, дальше, километрах в двух-трех - огромное колесо обозрения. Работающее.

     Вот, блин... Действительно, как маленький ребенок! Вот же в голову вперлось!

     Он оглянулся по сторонам, поплевал на ладони, подпрыгнул, зацепился и стал медленно и аккуратно карабкаться вверх, упираясь ногами. Сзади стали тормозить машины. Кто-то кричал, что сейчас позовет полицию.

     - Тьфу на вас! - громко сказал Евгений Васильевич, мягко спрыгнув в кусты.

     И тут же шагнул в густую тень деревьев. Ну, кто за ним кинется? Как у них тут за нарушителями в парк ходят? А? Если входа никакого нет?

     Шум сзади сливался в непонятное шуршание на самом краю слуха, потом совсем стало тихо. Евгений Васильевич шел и шел вперед сначала по высокой траве, потом по заметенному старой листвой потрескавшемуся асфальту. Потом асфальт стал чистым. Потом - новым. Черным и пахнущим гудроном. Музыка звучала все громче.

     Вот оно - колесо. Небольшая очередь к кассе. Медленное движение кабинок по кругу. Вверх - вниз, вверх - вниз. Вот же!

     На скамейках сидят старушки. Молодые мамы возят туда и сюда разноцветные коляски.

     Да что же это - как они все сюда попали? В запретное место? Тоже через забор, что ли?

     Евгений Васильевич стоял посреди центральной площади парка у работающего красивого фонтана, облицованного полированным красным гранитом, смотрел по сторонам и ничего не понимал.

     А потом к нему подошли двое полицейских в новенькой черной форме, представились по всем правилам и потребовали предъявить документы. Рассмотрели с интересом командировочное удостоверение, вложенное в паспорт. Полистали привычно, проверив прописку. То есть, теперь это называлось регистрацией. Спросили как-то скучно и уныло:

     - Нарушаем, гражданин?

     Он все еще не понимал.

     - Просим вас покинуть территорию парка культуры и отдыха. Во избежание.

     Евгений Васильевич покорно повернул обратно, откуда пришел, но его цепко прихватили за локти, развернули и повели по широким людным аллеям мимо пруда с утками и лебедями, мимо шумных смуглых шашлычников, мимо скульптур и скамеек. Выход был роскошный, под старину. Высокие ворота. Арка. Колонны.

     - Сюда, пожалуйста.

     Аккуратно вывели и оставили.

     Слева знакомый мост висел над Москвой-рекой. Сплошной поток машин сверкал на солнце, как стальная змея.

     - Крымский мост, - сказал он вслух сам себе.

     - Да. А вы приезжий, наверное? - поинтересовался кто-то сзади.

     Евгений Васильевич даже не оглянулся. Он слушал знакомый шум машин. Вдыхал знакомый воздух. Смотрел вокруг удивленно.

     Это как же - телепорт какой-то, что ли? Фантастика в действии?

     - Никакой фантастики, гражданин.

     Опять он вслух говорил? Вот же - как приезжий какой-то, действительно. Просто обалдел от всего увиденного.

     - Но как же это? - обернулся он.

     - А так. Это Москва. Это река. Это Парк Горького. Какие еще у вас вопросы?

     - А моя командировка? Восемь часов в самолете? Провинциальный город на краю страны?

     И тут он сам все понял. Щелкнуло как будто. Встали шестеренки в нужное положение. Вот оно, в чем дело...

     Нет никаких провинциальных городов. Давно уже нет. И страны этой нет, что за восемь часов не пролететь из центра к окраине. Есть только Москва. А чтобы народ не волновался, ему в этой Москве устроены разные парки и аттракционы. И работа его, никому не нужная в самом деле - это аттракцион, и командировка эта дурацкая - тоже аттракцион. И самолет - аттракцион. Могли и сутки внутри держать, показывая кино. И тот город странный - он тоже всего лишь аттракцион. Вся жизнь, выходит...

     - Ну, вот вы уже все и поняли, правда? - спросил высокий человек в черном костюме, медленно надевая темные очки. - А теперь, пожалуйста, посмотрите сюда.

     Сверкнула вспышка.

     Очистилась память.

     Перезагрузилась система.

     Начался новый аттракцион.

     - Как известно, Парижская Академия приняла в свое время историческое решение не рассматривать проекты вечных двигателей. На это и ссылались в дальнейшем практически все - нет, мол, никакого вечного двигателя. И занимались вечными двигателями только отдельные полуграмотные самоучки, которые просто не знали, что вечный двигатель построить невозможно.

     Профессор Букин как будто вещал с кафедры в родном университете. Он снимал и снова цеплял на нос очки в тонкой золотой оправе, взмахивал правой рукой, подчеркивая сказанное, задирал голову кверху, будто спрашивая у кого-то там, наверху, совета, или будто хвастаясь чем-то умным.

     - Кстати, коллега, это интересный момент. Насчет неграмотных, насчет самоучек. Вот только не верьте тому, кто скажет, что открытия совершаются профанами. Нет, нет и нет. Вот, я, например. Я - профессор. Но я заинтересовался вопросами фундаментального характера, а от них уже перешел к утилитарным проблемам. Итак, что мы знаем об энергии?

     - Что она никуда не исчезает и не появляется вдруг и ниоткуда, - мрачно произнес его собеседник, старый товарищ по работе и спорам.

     - Вот! Вот же! Как же я тебя уважаю за это твое свойство. Ты просто тыкаешь пальцем, еще не зная даже темы обсуждения, и попадаешь именно туда и так, как именно и надо! Закон сохранения энергии! Всё - отсюда! Всё- здесь!

     Иван вздохнул и тоже стал смотреть вверх. Но теперь это выглядело, как будто он спрашивал того, наверху: за что мне все это?

     А профессор продолжал:

     - Мы жжем уголь, и энергия солнца, накопившаяся сначала в дереве, а потом в нем, становится теплом. Теперь мы греем воду, и энергия пара начинает двигать колеса - началось движение. Сначала медленное, с трудом, преодолевая трение и инерцию, потом все быстрее. Но что будет, если не жечь уголь?

     - Ничего не будет, - вздохнув, сказал Иван.

     - Вот именно. Ничего не будет. Потому что этот конкретный двигатель работает на горячем паре, получаемом с помощью горения угля. Нет угля - нет огня. Нет огня - не греется вода. И так далее, и тому подобное. Но!

     Профессор погрозил кому-то наверху высоко поднятым указательным пальцем.

     - Но! Давай разберемся, что и как происходит. Ведь энергия сама по себе никуда не исчезает, так?

     - Ну, так...

     - Но тогда, почему не продолжается движение, если мы уже раз разогнали поезд? Вот подожгли пять килограммов угля. Нет, пяти будет, наверное, мало. Пусть будет десять. Зажгли, прикрыли топку, дождались, пока вода закипит и поднимется давление в котле... Двинулся поезд. Кончился уголь. Что?

     - Остановится.

     - Почему же? Почему остановится?

     - Потому что закон сохранения энергии. Эта колымага будет двигаться только тогда, когда она получает новую и новую порцию энергии, которая не появляется

     - А почему она не появляется? То есть, не появляется -= ладно. Почему исчезает-то, раз ничто и никуда?

     Иван скучно начал, как по учебнику:

     - Энергия переходит из одного вида в другой с потерями. Из потенциальной - в кинетическую, из тепла - в механическое усилие, из того - снова в тепло, при преодолении силы трения, например... И везде - потери.

     - Какие потери? Ничто же не исчезает?

     - А оно и не исчезает на самом деле. Остается в пространстве, - Иван пошевелил в воздухе пальцами. - Повышает мировую энтропию. А общее количество энергии всегда остается одно.

     - Вот и опять ты сказал, что надо. Все же, Ваня, ты у меня самый первый и лучший помощник. Что там эти аспиранты и доценты с кандидатами! Они бы тут мне сейчас лекции читали...

     - А так - вы мне читаете, - угрюмо бурчал Иван.

     - Надо же на ком-то обкатывать.

     Профессор помолчал с полминуты, раздумывая, что еще не сказано, позагибал пальцы, считая повороты в разговоре. Вроде, все, что надо.

     - В общем, Ваня, энергия - есть. Она в пространстве - ты сам сказал. Просто надо уметь ее взять и потом снова положить. Значит, во-первых, должно быть устройство, которое эту энергию будет воспринимать и переводить в механику или там в электричество или даже напрямик в свет и тепло. Во-вторых, не должно быть потерь и постоянного, грубо говоря, "угасания топки". Или, если уж не обойтись без этого - трение, сопротивление разное, температура воздуха и ветер и все такое - то чтобы была постоянная подпитка, подача этой самой энергии. Все равно же энергии этой - полным-полно. И то, что мы ее используем, не уменьшает ее количества.

     - Теория, - хмыкнул Иван, переводя заинтересованный взгляд с потолка на профессора.

     - Да, теория. Но от теории и начинается практика. Должны ли мы проверять, есть ли в пространстве энергия?

     Иван хмыкнул снова.

     - Вот именно, правильно говоришь - не должны. Это сделали до нас поколения и поколения ученых во всем мире. Остается - что? Ну, что? Молчишь? Остается уловить ту энергию, что в пространстве, сконденсировать ее неким образом и применить. И представь себе тогда, Ваня, какая у нас жизнь начнется! Бесшумные поезда на магнитной подушке, автомобили полностью автоматические, что рулить не надо, космические ракеты, путешествие к созвездиям - и все это, обрати внимание, совершенно бесплатно, то есть даром. На основе той вот распыленной в пространстве энергии, которая никуда и никогда не исчезает. Заводы работают сами. Станки - сами. Огромные экскаваторы сами добывают руду. Руда автоматически доставляется на металлургические комбинаты и переплавляется в нужные вещи. И на селе, на селе, Ваня! Трактора пашут сами. Вечное солнце над посевами, три урожая в год, пять урожаев в год - и нет больше голодных в мире. Каждому, Ваня, по его потребности! Сколько надо... Да что там - сколько хочешь! На всех хватит! Ибо энергия есть, и она никогда никуда не пропадает!

     Иван хмыкнул особенно выразительно.

     - Слова, слова, слова? Эх, Ваня, да вот же, вот мой первый пока экспериментальный прибор. И это только начало новой эпохи. Золотой век, о котором столько говорили...

     Профессор замер, прижал руку к шее и медленно завалился на спину. Голова ударилась деревянно по начищенному паркету. Выпученные глаза как будто пытались что-то увидеть.

     - Эх, Петрович, ну, что ты полез в эксперименты? Писал бы свои статьи, защищал диссертации... Нобелевку получал бы. Зачем ты к практике перешел? Это же подумать только...

     Иван говорил зло, все громче и громче, одновременно совершая целый ряд действий. Он поднял трубку телефона и набрал номер, и тут же положил трубку, даже не дожидаясь отзыва. Из сейфа вынимал лабораторные журналы и записи профессора. Осторожно брал в руки и рассматривал такой маленький и аккуратный прибор, который только что показывал ему ученый.

     - Всем - и все. И бесплатно, то есть совершенно даром. И - сколько хочешь. И чтобы никто не ушел обиженным. Как только додумался до такого? На вид - умный человек... Был умный. Это же просто смерть человечеству. Это что получается: мы, значит, все это построим, а потом потомки наши будут сидеть, и даже жевать за них будет машина? И что им делать, потомкам? К чему стремиться? Что развивать и зачем, если все есть? Вон, как обезьяны - не становятся они умнее и развитее, потому что все у них есть и всего хватает. А может, эти обезьяны как раз потомки вот такого же профессора? Ну, ничего, ничего. Не зря у нас в каждом коллективе, в каждой лаборатории есть свои люди. Не допустим гибели человечества! Ишь, придумал чего...

     В дверь уверенно побарабанили кулаком.

     - Ну, вот и наши подъехали.

     В утренних газетах сообщалось, что в результате преступно-халатного отношения к своим обязанностям профессора Василия Петровича Букина произошел взрыв и пожар в лаборатории, повлекший за собой гибель самого профессора и всех его трудов. Уголовное дело в связи с гибелью виновного не возбуждалось. И далее был призыв ко всем соблюдать пожарную безопасность, сообщать о пожаре по телефону "01" и экономить горячую воду и электричество.

     - Висит на заборе, колышется ветром..., - напевал сквозь зубы Алик, намазывая клеем очередное объявление.

     Работа, которую ему помогли найти знакомые по компьютерному клубу ребята, занимала всего один день в неделю, если посчитать именно и непосредственно рабочее время. Остальные часы дня и ночи можно было играть в стратегии или начать снова "Сталкера", или хоть свежего "Ведьмака". А еще были старые проверенные "Фоллаут" в подарочном издании, обе-две в одной коробке. А еще были "Might&Magic", где одно прохождение занимало как раз неделю упорного сидения за компьютером. Еще был Интернет и общение в форумах. Там надо было поддерживать свой рейтинг постоянными выступлениями. Приходилось соответствовать. Вон, даже как-то сценарий, то есть план игры старой "Цивы" описал...

     Правда, за игры и за умение в них играть не платили. А кушать и хоть как-то одеваться было надо. Организм человека еще не научился подпитываться из сети. А было бы здорово. Вот она - Нобелевка! Включился в сеть через специальный адаптер - и сиди у компьютера, не поднимаясь!

     Алик клеил на столбы и заборы объявления, в которых предлагал свои услуги простым лузерам. Он действительно мог поставить систему, установить пиратский офис, настроить выход в Интернет, показать, где и чего скачивать на торрентах, настроить аккаунт в Одноклассниках, в ВКонтакте и в LiveJournal. Он даже умел в обычном Блокноте писать на стареньком "аштемеэле" простенькие веб-странички. Даже если понемногу, по чуть-чуть - все же добавка к зарплате. Хоть на "дошираки" хватит. С пивом, кстати. "Доширак" с пивом - самая настоящая программерская еда. Хотя он сам, конечно, никакой не программер. Он просто продвинутый юзер. Но если кто чего не умеет, а ему как раз не в падлу - так вот пусть платят.

     Пока он клеил на досках объявлений в своем дворе, чувствовал себя почти монополистом. Его бумажка белой заплаткой сразу выделялось издали. А вот когда перешел к метро... Тут таких же, как он, было полным-полно. Все столбы были оклеены разноцветными и разными шрифтами выполненными подобными же объявлениями. Глаз зацепился за соседнее:

     "Время - деньги! У вас есть свободное время, но нет денег? Мы поможем вам! Никакой работы! Никаких условий! Просто продайте ваше свободное время нам!"

     И внизу, на "вермишели" контактов, не телефон, а адрес электронной почты. Не для каждого, выходит. Для опытного юзера. Для того, кто понимает, как сам Алик, например.

     Подобных объявлений, где предлагали занять свободное время работой на телефоне или в Интернете, было много. Но там ничего не обещали, зато требовали сидеть в И-нете и впаривать всяким лохам разную непонятную мутотень. А тут - "никаких условий", "никакой работы"...

     Алик приклеил свое объявление рядом, а потом оторвал квиток с электронным адресом от "времяденег". За спрос денег пока не просили, значит, можно спросить, что у них и как.

     Дома, только скинув куртку и ботинки, он тут же прошел к никогда не выключающемуся компьютеру. Он, кстати, и лузерам разным всегда объяснял, что компьютеру хуже, когда туда-сюда его гоняешь. То включишь его, то выключишь - вот тебе и сбои в системе, и ошибки разные. А электричества в спящем режиме он практически не ест.

     Не успел отправить письмо по указанному в объявлении адресу, тут же замигал значок мэйлера - пришел ответ. Они там, что, сутками работают, что ли?

     В открытом ответе предлагалось заполнить небольшую анкету и приехать через день за банковской карточкой, на которую будут перечисляться деньги за купленное свободное время. Говорилось и о расценках. Конечно, прикинул Алик, если бы в эти часы работать, то заработал бы он не в пример больше. Но эти же предлагают именно получить - не работая! За то время, в которое как раз не работаешь. Все равно же пропадает оно в играх и в ленивом валянии на кровати. Потому что даже на пиво, чтобы с друзьями посидеть, поболтать в реале, сейчас как-то вот не всегда хватает.

     Через два дня Алик вышел из офиса фирмы "Время - деньги!" и свернул к первому же супермаркету. Он ничего не собирался покупать. Вот еще - тащить что-то из такой дали на другой конец города! Он просто нашел ближайший банкомат, сунул в подмигивающий зеленым огоньком порт новенькую пластиковую карточку и выбрал опцию "Получить отчет". На карточке были деньги. Не великие, но - были! То есть, договор был исполнен. Сам договор он уже сложил вчетверо и засунул в карман. Туда же теперь отправилась и карточка.

     Сегодня он не успел пройти очередной этап игры. Ну, это было понятно. Времени-то свободного оставалось меньше.

     Он пока продал только один час в день. Действительно, что такое один час? Так, мелочь... Было в сутках двадцать четыре часа, стало - двадцать три. Даже и не заметно почти. А если прижмет, подумал Алик, так можно просто на час меньше спать. Хотя, что там может прижать? А денежки-то - вот они.

     Через две недели он снова был в уже знакомом офисе. Две недели он прикидывал и так и этак. Планировал, рассчитывал, рисовал в Excel сложные таблички. Получалось, что на жизнь - на еду и питье - ему вполне хватало. Одного часа в день хватало на то, чтобы раз в полгода купить новые джинсы или еще какую-то одежку. Ну, или ботинки - но реже. Ботинки все же были дорогие. Хотелось купить настоящие Мартенсы. А вот если отдавать сразу часа четыре... Он еще раз перед выходом перепроверил расчеты: все точно. Если продать четыре часа в день, можно было спокойно покупать давно желаемый навороченный ноутбук. И даже могло остаться на цифровую камеру.

     Еще через два месяца Алик понял, что ему, в принципе, нужно время только для сна и для работы. Ну, там, перекусить еще, по магазинам сбегать. А так-то, в принципе, он же этот, как там бабушка в детстве ругалась - бездельник. В неделе, он посчитал, 148 часов. На работу надо отложить сорок. Пусть пока эти часы не заняты, но вдруг будет калым какой? Еще сорок отложить на сон. Меньше спать можно - но тогда целый год придется недосыпать. Тяжело. Ну, и часов двадцать - на всякие прочие попутные дела. Вот, выходит, можно спокойно продать семь часов ежедневно.

     Договор подписывался на год. И деньги перечислялись на карточку все сразу за годовую норму времени. Ему умно и подробно объяснили в том офисе, что это необходимо для планирования и правильного распределения ресурсов.

     Через месяц Алик заметил, что просто ничего не успевает. На форумах его рейтинг опустился ниже плинтуса. Новые игры он не мог посмотреть, потому что времени на это не было. С друзьями собраться, по пиву сообразить - деньги теперь были. А вот времени - нет. В кино, опять же...

     А еще у них на работе появилась Маша. Рыжая, энергичная, веселая, вся как на пружинках постоянно, все время куда-то торопящаяся. Ей, она говорила, тоже не хватало времени. Вот бы - говорила она - часов тридцать в сутках! Вот тогда - ого-го! Или клонироваться, что ли - смеялась.

     Алик хотел пригласить ее на концерт. Но так получалось, что и ей некогда, и ему некогда. Он вообще ничего не успевал, кроме как сходить на работу и вернуться домой, чтобы перекусить и поспать. Новый ноутбук и новая камера так и стояли на столе в картонных непраздничных коробках. Он даже не установил другую систему! Не поковырялся в драйверах!

     Ну, вот, совершенно не было времени.

     А когда Маша как бы случайно намекнула, что у нее кончается какой-то там курс, и теперь со следующей недели будет немного больше свободного времени, Алик не выдержал и кинулся во "Время - деньги!". Офис их переехал на второй этаж, расширился. Внизу, где раньше был офис, теперь был кассовый зал, где можно было продать свое время "по-быстрому". Там цены были совсем смешные.

     Сначала Алик попытался отказаться от одного из договоров. Но ему показали на пункт в договоре мелким шрифтом. И спросили еще участливо: вы деньги полностью получили? Алик понял, что тут ничего не выторговать. И решил тогда прикупить немного времени. Ну, подумал он, час в день хотя бы. То есть, по часа три пару раз в неделю - как раз на свидание. На кино или там на театр какой-то должно было хватить.

     Однако выяснилось, что всех его заработанных денег на час в неделю просто не хватало.

     - Это сколько же у вас стоит один час? - поднял, было, он голос, но тут же успокоился, когда ему показали на световое табло.

     Действительно, продать свой час стоило дешевле раз в десять.

     Алик вывалился на улицу, понимая, что опять, опять и опять не успевает ничего сделать. Кстати, он глянул на часы, сегодня ему из-за этого придется меньше спать.

     Ну, спать-то он мог просто сразу после работы. Завтра, например. Так бы и отоспался, что...

     А вот как быть с девушкой? Со свиданием тогда - как? Кино, театр, концерт, ресторан? Ну, и все такое прочее? Как?

     Алик брел домой, чувствуя, как утекают минуты, отпущенные им на сон.

     - Брат, дай закурить, а? - раздалось откуда-то снизу.

     На бордюрном камне сидел, покачиваясь, местный нищий в замусоленном тряпье.

     - Курить нет..., - начал Алик.

     А потом вдруг его озарило:

     - А вот денег дать могу!

     - Денег? - заинтересовался, вставая, нищий. - Давай!

     - Не просто так!

     - Дак, у меня же нет ничего..., - потряс он полами непонятной одежды.

     - Паспорт - с собой?

     - Паспорт не дам, - строго ответил нищий. - Я без паспорта - кто? Никто, бомж вонючий...

     - А так ты кто? - начал было закипать Алик, но потом остановился. - Не паспорт, время мне твое надо, понятно? Почем ты мне свои лишние часы продашь?

     - Лишние? Какие они лишние? Я за час, знаешь, сколько могу бутылок найти?

     - Так ты скажи, сколько ты хочешь за один час в день. А там, глядишь, и сторгуемся.

     - Стольник, - пошамкав губами, выдал нищий.

     - Ага, стольник за час. Это, если за год - тридцать шесть тысяч пятьсот рублей. Согласен? Продаешь?

     - Это как выходит, почти полторы штуки по старому курсу? Наликом, что ли? Продаю!

     - Пошли! За мной!

     Алик привел нищего в фирму - на нижний этаж, в кассовый зал. И там они подписали договор, предъявив свои паспорта. С Алика взяли комиссионные - десять процентов. Итого, выходит, сорок тысяч без малого он теряет... Зато - целый час! Каждый день - лишний, такой нужный ему, час!

     - Вы согласны с условиями договора? А вы? - вежливо работал с ними, не обращая внимания на вонь от засаленных лохмотьев, менеджер. - Подпишитесь здесь и здесь. Вашу карточку, пожалуйста.

     Он быстро обналичил указанную сумму, снял проценты, выдал квитанцию. Нищий, мотая восхищенно головой, унесся к магазину, поддерживая одной рукой карман с деньгами.

     - Поздравляю, - серьезно сказал менеджер. - Очень удачная сделка. В денежном выражении.

     Алик побежал домой - пора было ложиться спать. Завтра у него будет уже на час больше.

     А проснулся он от холода.

     - Бр-р-р, - вздрогнул он. - Это как?

     Светало. Алик стоял в туманном сыром парке, с недоумением оглядываясь по сторонам. Ноги сами несли его по откуда-то известному и постоянному маршруту. Вон там, присел он, заглядывая под лавку, всегда были бутылочки. И вот там - тоже.

     Что за черт? Нафиг ему сдались эти бутылки? В такую-то рань?

     Он достал мобильный и дозвонился до службы поддержки "Время - деньги!".

     Вежливый голос объяснил, что в такую рань, потому что потом Алику надо идти на работу. А час, который он получил, занимал у продавца своего лишнего времени именно сбор бутылок. Потому и такой дешевый он оказался, этот час. Со временем, конечно, можно будет адаптироваться, как-то перепрофилировать... Но - со временем. А пока - только так.

     Это что же выходит? Ноги таскали Алика по парку, а он размышлял. Выходит, брать надо у чистого, у культурного, значит, эти часы. Но тогда будет во много раз дороже. А таких денег у него просто нет. Потому что продавать свое время - всегда дешево. А покупать - это всегда дорого.

     Украсть? Он задумался... Интересно, а как это - украсть время? Вот разве - отнять? Откуда-то в руке оказалась бутылка, и он, почти не задумываясь, опустил ее на голову проходящего мимо какого-то слишком раннего клерка с дипломатом в руке. Тяжелый клерк. Еле утащил его в кусты. Паспорт во внутреннем кармане у него был. Алик позвонил, сообщил паспортные данные свои и лежащего без сознания "клиента", и честно сказал, что отнимает нужное ему время. Вышло, что отнять можно целых два часа. Но не больше. Это, мол, столько им "законники" разрешили. То есть, из внутренних дел.

     Ну, два часа у культурного "клиента" - все же лучше, чем час у нищеброда. А тот час надо продать. Хоть за рубль - но продать. Обязательно продать. Хватит утренних пробежек по парку!

     Он еще позвонил в травмопункт. Сказал, что тут человек упал и голову расшиб. И побежал на работу.

     На работе сказал Маше, что и у него с завтрашнего дня появилось время.

     ...

     А утро встретил в отделении милиции.

     - Ну, что же. Вот ты нам и попался, - улыбался круглощекий розовый лейтенант, сидя за столом. - Сам все расскажешь?

     - Да не бил я его! Он сам упал!

     - Э-э-э... Не понял... О битье-небитье - это тебе в другой отдел, не по нашему профилю. А мы здесь по квартирным кражам.

     - Я могу сделать звонок?

     - Адвокату своему, небось?

     - Нет-нет!

     - Ну, звони...

     ...

     - А что вы хотели? Все точно по договору. Что берете - то и получаете. Уронили вора, отняли пару часов - вот вам воровские часы. Купили час у нищего - собирайте бутылки. Свои-то часы вы продали дороже. Свои, чистые, сытые, ленивые, у компьютера...

     ...

     На новенькой растяжке над проспектом под ветром кувыркалось яркое:

     "Время - деньги! Мы платим деньги за ваше время!"

     Ярко-синий комбинезон. Оранжевый жилет и оранжевая каска. Чёрные ботинки сияют на солнце, как будто не стройка, а подиум с ковровой дорожкой. Улыбка такая, что хоть в кино его снимай. Петька был, как всегда. Просто орёл. Как в армию сходил, так с тех пор и орёл.

     - Прикинь, пацаны! Там, оказывается, ещё старикан живёт!

     - Старикан? Это как?

     Государственная политика расселения населения действовала уже больше пятидесяти лет. Поэтому "старикан" было слово уже немного ругательное и не совсем общеупотребительное.

     - Как, как... Каком! Живёт он там, говорю. Белый весь такой. Волосы, прикинь, совсем белые.

     - Ну, а ты, что?

     - А что - я? Пусть теперь начальство решает!

     Строительная бригада на новеньких "камацу" сносила старое жилье. Все шло по плану-графику обновления столицы. За ними двигались другие бригады. Что будет на месте очередного серого шестнадцатиэтажного параллелепипеда, знали только начальники. У них все карты-схемы были на руках. В одном месте воткнут жилую башню. В другом расчистят все и устроят красивый парк с прудом, обязательной в нем парой лебедей и десятком прикольных ныряющих уток.

     Но прежде всего надо снести старье. А тут ведь даже не шестнадцатиэтажка стоит. И не древняя, аж с прошлого века, пятиэтажка. Вообще какой-то странный дом. Как в деревне. Сам по себе, одноэтажный, да ещё с забором вокруг. Это как вообще понимать?

     На плане чётко обозначен квадрат для расчистки. И этот дом - домик, чего там! - оказался как раз посередине квадрата. То есть, по краям, по сторонам того, что на схеме, Петька своим "камацу" уже прошёлся, разгребая, раздвигая и сгребая. Теперь надо грузить на огромные самосвалы весь этот мусор. Он пойдёт на выравнивание рельефа под новые дороги. А на выровненную и очищенную от мусора площадку приедет инженер с геодезистами, поколдует, глядя в окуляр хитрого прибора и произнося непонятные слова, а потом уже начнётся настоящее строительство.

     Между прочим, парки тоже строят. Это раньше могли в субботник выйти все вместе и просто накопать ямок, а в них воткнуть саженцы, от которых ничего не оставалось уже через пару недель. Теперь все по науке. Сначала снимается на метр вся почва. Потом готовится парковая подушка. Такая, чтобы и траве хватило питания, и деревьям. Потом буром специальным бурятся лунки под деревья. Каждая лунка - как целый колодец. Потом деревья вставляются. Не саженцы, а настоящие многолетние крепкие деревья. Укладывается и выравнивается газон. Система полива налаживается. Неделя всего прошла, выходишь, скажем, из дома, а там, напротив - шикарный тенистый парк.

     Это если все идёт по плану.

     - Так что там с этим... Как его...

     - Да старикан, натурально! Самый настоящий дед! Пошли, сами посмотрите!

     Старик встречал их у калитки. Смотрел, близоруко прищуриваясь, улыбался молодым, здоровался уважительно - работяги, строители, пролетариат, опора и надежа общества!

     Действительно, самый настоящий старик. Волосы белые. Лысина розовая просвечивает. Прямо как Дед Мороз на открытке. Только настоящий, живой. Бригада смотрела во все глаза - где и когда ещё такое увидишь?

     Ведь даже учебники говорят, что никаких стариков в столице быть не может. Это с того самого чёрного понедельника пятьдесят лет назад. Там, в учебнике, все чётко расписано. И все ясно, если прочитаешь.

     Почему сносят дома? Чтобы избавиться от излишков жилплощади и сохранить стоимость квадратного метра на прежнем уровне. Или даже чуть поднять.

     Откуда возникли излишки? Так, рождаемость же почти на ноле, работоспособное и платёжеспособное население сокращается. А которое неработоспособное, а потому и неплатёжеспособное - организованно вывозится в более благополучные для них регионы. Туда, где можно прожить на их пенсию. В маленькие города, в села, опустевшие от того, что молодёжь вся двинулась на заработки в большие города. Вот так и возникла государственная программа расселения населения. Очень полезная программа. С одной стороны, даёт работу строителям, с другой - помогает пенсионерам выжить. Зачем им мучиться на свою пенсию в большом городе с постоянно растущими ценами, когда так хорошо жить практически на природе, в чистом воздухе, далеко от промышленных предприятий, в тишине...

     - Вот, ребятки. У меня тут грамотка специальная от государства есть. Это же я все тогда придумал, мне и выдали. Я же почётный гражданин, не абы как. И пенсия у меня персональная и права есть всяческие. Вот этот домик и огород при нем - всё мне за те времена.

     - Ты о чем, дед? - весело спросил Петька, стуча кулаком по дверному косяку, а потом простукивая стену. - Нормально, мужики! Как команду дадут, так я этот мусор - сразу смету! Без усилий практически. Тут же все на честном слове держится. Никакой тебе арматуры.

     - Нет-нет, молодой человек! Этот дом останется! Это мой собственный дом, а я - это история! Потому что весь план "Чёрного понедельника" был разработан под моим руководством. Э-э-э... Да вы и слова такого не знаете, небось?

     Пока все аккуратно пили предложенный чай с вареньем, старик вещал. Он знал такое, чего в учебниках никогда не было.

     В один из понедельников, потом названных "Чёрным", по всей стране вдруг прекратилась телефонная и всякая прочая связь. Не только внутри страны, но и наружу ничего не вытекало, а оттуда, следовательно, не втекало. Старые глушилки были заведены на полную мощность. Оказалось, вполне ещё работоспособная техника. А старых радиоприёмников, где можно было вручную поискать нужную волну, ни у кого уже не было.

     По всем телеканалам пустили заставку с государственным флагом и концерт классической музыки. Опять же, большинство уже и не помнило, что это означает. Только старики кивали понятливо друг другу и запасались сухарями и водой.

     Потом опять же по всем каналам выступил президент. Он зачитал такой текст, что у всех волосы на голове зашевелились. Сказано было с телеэкрана на весь мир, что открыт внезапно какой-то страшный заговор против демократически избранных властей. Что была попытка самого настоящего переворота. Что преданные президенту войска МВД и органы полиции борются с преступниками, вышедшими на улицы. И поэтому всем надо посидеть дома. Хотя бы пару дней. Не лезть никуда, не подвергать свои жизни опасности.

     Никто же не знал, что именно в это время указанные в выступлении войска и спецназ вывозили по заранее составленным спискам (все адреса спокойно можно найти в сети) "лишних" и "ненужных" государственных служащих и членов их семей. Ну, и чтобы не было потом эксцессов никаких, просто расстреливали их за городом. Такова была политическая необходимость. Так потом объясняли.

     - Но дальше, дальше было ещё круче!

     Глаза у старика горят, щеки красные, руками так во все стороны машет - чисто артист.

     На второй день объявляется на экранах наш премьер-министр, который заявляет о невозможности управления государством со стороны нашего гаранта конституции, поскольку он просто свихнулся, это если в лучшем случае, или продался, и что из-за этого начались всякие волнения и настоящие бои, и что всем надо посидеть дома хотя бы пару дней. Чтобы не попасть под каток гражданской войны. Премьер умел выражаться красиво. А народ так понял, что телестудия-то главная - уже за премьера, значит.

     И действительно, происходит что-то странное в столице: какие-то непонятные молодёжные банды ни с того, ни с сего жгут дома престарелых, интернаты, врываются в квартиры к пенсионерам, грабят их, убивают...

     Все сидят за железными дверями, прислушиваются к каждому звуку в подъезде, и просто боятся выйти. А на улицы городов теперь входит армия и начинается кровавая потеха. Зачищают сначала полицию, которая до этого "зачистила" госслужащих. Зачищают тех, кто "зачистил" пенсионеров... Всё по спискам и по кадрам, взятым с камер наблюдения.

     Ещё через два дня в страну официально приглашаются иностранные наблюдатели и проводится огромный приём в Кремле, где говорится о злобном заговоре отдельных нехороших политиков, в результате которого погибли тысячи и десятки тысяч и даже ещё больше людей. Траур в стране - целый месяц.

     В итоге: решена проблема с инфляцией, ведь теперь не надо платить пенсию и зарплату многим и многим госслужащим, решена проблема с жильём, которого ещё недавно не хватало, решена проблема с так называемой "оппозицией", которую тоже в те дни по спискам, по спискам, решена проблема "патриотов" и "либералов", решена проблема со "свободой слова" и с "третьей властью"... Кстати, и с проблемой отказа от смертной казни тоже все решено - в ходе "событий" всех, кого надо, успели расстрелять.

     Экономические проблемы - надвигающийся кризис и всякое такое - решены. Политические проблемы - решены.

     - И все это - я! - гордо задрал седую бородку к потолку старикан. - Это я всё придумал! За что мне и льготы разные. Вот, грамота от государства... Домик этот. И этот, иммунитет от всего.

     - О! - поднял Петька палец кверху. - Кажись, там наш инженер приехал. Пошли, парни, команду слушать.

     Инженер был зол, как ему и положено. На стройке всегда самые злые - это инженеры. Потому что, по большому счёту, никому они тут не нужны. Вот и ругаются, лаются, как собаки, доказывая свою нужность и необходимость.

     - Ну? - хмуро спросил инженер.

     А потом, все выслушав, махнул рукой:

     - Заводи, так твою и перетак и об забор два раза! - он знал много красивых выражений, потому что давно работал на стройке. - А за стариканом этим сейчас уже приедут. Нечего ему тут мучиться, в столице. Увезут дедушку, куда надо. Могли и сами все сделать - чего тянули?

     - Да ладно, Виктор Сергеич, - нагло сказал Петька. - Мы же все равно с опережением графика идём. Все одно - смежники не успевают. А так мы зато такую мульку послушали! Я потом тебе расскажу - закачаешься!

     - Я те мульку-то покажу! Я те мульку эту сейчас в табель запишу! Марш за рычаги! Вон уже специалисты за дедушкой едут. Чтобы в пять минут этой халупы тут не было! Тут у нас по плану - что? Парк у нас. Вот, значит, и будет здесь парк.

     Петька залез в свою громадину, завёл двигатель, погонял немного на холостых, потом опустил бульдозерный нож и на малой скорости, лязгая траками, двинул вперёд. Как раз мимо старикана, которого под руки два крупных специалиста вели в спецмашину.

     Стройка - это всегда план и график.

     А старики должны жить подальше от молодых. Потому что у них ещё и психика иная. Это, кстати, тоже написано в учебнике.

     - Мы давно за ними следили!

     - Да! Давно! Я специально смотрел!

     Они говорили наперебой, отталкивая друг друга от окошка дежурного общественной приемной местного управления национальной безопасности. В окошке за толстым пуленепробиваемым стеклом сидел усталый на вид широкоплечий мужик в костюме и при галстуке. Потому, наверное, и усталый - кто же по лету в костюме с галстуком ходит? Это как форма военная получается - так же узнаваемо и так же неудобно.

     - Конкретнее, братья, конкретнее. В чем и кого вы подозреваете? Что сами видели? Какие у вас факты?

     Два бритоголовых качка с такими мышцами, что руки - только если чуть в стороны держать, к телу не прилегают, на миг умолкли, переглянулись.

     - Факты? А вот факт: я специально презик положил на ограду. Специально! Так его уже утром не было!

     - Ну, это еще не факт. Может, ветром его снесло... Может, потребовался кому, - хохотнул мужик в окошке.

     - Нет! Точно говорю - там эти самые! Там они! Вот если я у нас возле дома так презик бросаю - он вон уже год лежит, аж в асфальт по лету вплавился. А тут - наутро уже не было! Ох, неспроста это.

     - ...И еще я за их блогом слежу! - вмешался второй. - Так там из трех регламентированных - ни одного по национальному вопросу! А это ведь неспроста, неспроста...

     - Ну, хорошо. Пишите форменное заявление, укажите точный адрес. Сами туда больше не лезьте, чтобы не спугнуть никого. Мы сегодня же и проверим.

     Машина по адресу была выслана практически сразу после написания заявления. А чего ждать вечера? Все равно тревожная группа сидит, балду гоняет. Дел-то никаких нет по специальности. Это в самые первые месяцы после победы на выборах представителей "Партии Русских" работы было много. То драки усмирять, то магазины и рынки зачищать, то стройки останавливать, и вывозить автобусами и вагонами всех, кто мешал жить России. Вернее, кто угрожал самому существованию национального государства. А потом стало тихо. И даже драки, если и случались - ну, мало ли, выпил кто не по норме - были уже между своими, то есть к национальной безопасности отношения они не имели.

     Начиналось все давно, лет двадцать уже прошло. Со значков "У нерусских не покупаю", с плакатиков-самоклеек на дверях - "Магазин не для черных". Ну, а когда поддержку получили, да когда еще и выборы выиграли - вот тут на государственном уровне все сразу порешили. Теперь оставалось только контролировать сложившееся положение. Россия для русских - и все. А русские - это фамилия, это предки, это великая история, это гордость за свою русскость, это, наконец, цвет кожи и разрез глаз...

     Группа вернулась уже через час, оформив изъятие и предупредив старшего по дому о несоответствии его поведения новой государственной национальной политике. В райком ПР тоже сообщили, чтобы старшего поменяли - непорядок это, когда вместо активной помощи государству он тайком песок в буксы и палки в колеса.

     Изъятого провели в кабинет дознавателя.

     Петр Иванов, старший майор системы следствия и дознания, был образцовым служакой. И внешность имел соответствующую: белобрысый, сероглазый, ростом под два метра и кулаки с пудовую гирю. Дома-то у него стояли двухпудовки, которыми по два часа после работы он упорно занимался, стоя на балконе и посматривая по сторонам - нет ли где нарушения закона. Говорили, что не раз успевал предотвратить преступление, просто спрыгнув со своего третьего этажа. Ну, так, кто бы преступал закон, когда над тобой такая фигура высится!

     - Присаживайтесь. Мы сейчас быстро все оформим, - вежливо указал он на стул перед своим столом, освещенным с одной стороны настольной лампой, а с другой - экраном компьютера.

     Стандартные первые фразы с предупреждениями и угрозами, стандартные первые вопросы, зафиксированные в бланке. А потом он отложил авторучку и проникновенно посмотрел в глаза сидящему напротив:

     - Значит, дворником у нас?

     - Ну, я не совсем дворник. Я все-таки кандидат технических наук, - с достоинством ответил этот сидящий напротив.

     - Это каких еще - технических?

     - Диссертация моя была по проводным сетям.

     - То есть, с электричеством тоже знакомы?

     - Конечно, - пренебрежительно так хмыкнул.

     - И лампочки можете вкручивать?

     - И лампочки могу.

     - Тогда - не для протокола, - старший майор отодвинул в сторону все бумаги. - Может, вы тогда к нам, а? Дворником запишем и на полставки - электриком. Очень нам надо. Просто зарез без вас!

     - Нет, спасибо, - кандидат наук и говорил без всякого акцента. - Лучше уж изгоняйте. Увозите домой лучше.

     - Но почему же - лучше?

     - А надоело прятаться, знаете ли. Пусть буду голодным, но гордым. И среди своих.

     - Но-но, вы тут лозунги правящей партии не дискредитируйте! - поскучнел, было, старший майор.

     А потом пригорюнился:

     - А как же мы здесь?

     - А теперь - сами, сами. Это же не мои презервативы на ступеньках валяются. И окурки вокруг всех домов - не мои. И мусор горой - это не я его высыпаю назло врагам. Лампочки в подъезде не я бью. Почему я должен за это все отвечать? У вас вон власть есть - вы их и приструните, кого следует. Вот и станет у вас чисто и светло.

     - Ну-ну... Советчик. У нас таких советчиков... Во! - старший майор резанул ребром ладони чуть выше кончика носа. - Вот посюда будет. Советчиков-то у нас избыток. И партийцев всяких хватает. Вот дворников нет. И электриков. И строителей...

     Будильник прозвучал древним добрым рок-н-роллом, как всегда в то самое время, когда снится самый приятный сон. Если снится всякая фигня, и ужасы до мурашек по коже и замирания сердца, то это наверняка чуть за полночь. А вот если все тепло и светло, и приятно, и ласково, и спится с улыбкой, и еще и еще хочется - то пора вставать. Это уже просто как примета такая.

     - Доброе утро, Петр Евгеньевич! - раздалось в темной комнате.

     Ну, нет. Значит, это еще не утро. Значит, просто кошмар такой снится. Кошмар с будильником - неплохое, кстати, название для рассказа. Надо будет запомнить.

     - Доброе же утро! Пора просыпаться!

     Вроде, не настраивал я будильник на голосовое сопровождение? Или это головидео проснулось? Но кто его мог включить? Само - на звук? Новая прошивка, что ли? Вот всегда так: обновляется все само собой, а что там новое - узнаешь уже со временем...

     - Петр Евгеньевич! Я ведь понимаю, вам потом будет просто некогда, поэтому и жду с самого утра.

     - Не Петр Евгеньевич, а Евгений Петрович, - пробурчал я в подушку.

     - Прошу прощения, но у меня тут записано... Вот, прямо так и записано - Петр Евгеньевич. Но сейчас исправлю, раз такое дело.

     Какой-то неправильный сон. Да и не сон вовсе. Раз уже вижу свою комнату, край одеяла вижу, кресло у стола вижу. И в кресле сидит какой-то тип - тоже вижу.

     - Да вы не вставайте, что вы! Мы сейчас с вами договоримся, я и уйду.

     Ага. Так я и хотел вскочить. Еще бы. Когда живешь один, привыкаешь к свободе и воле. И спишь голышом. Нагишом, если по-умному. И для здоровья это лучше, и спится прекрасно. Включаешь кондиционер на 21 градус - чтобы не замерзнуть. Накрываешься одеялом. И такие сны - что ты! Только вставать, ага. При посторонних - ни-ни.

     - Как вы сюда попали? - бурчу уже не в подушку - в воздух, в далекий потолок.

     - Да как обычно, собственно. У меня по должности есть специальный ключ от всех дверей. У вас же тут специальный замок. Вот у меня ключ - от всех специальных. На работе выдали.

     А как меня убеждали, что ни один на свете зверь...

     - И что теперь?

     - А теперь, как и положено, я предлагаю вам две пилюли. Вот, смотрите. Одна синяя, другая красная. Вы выбираете. Я ухожу. Вы глотаете.

     - И что же будет, если я возьму, скажем, красную?

     - Вы умрете, конечно. Красная - это смерть.

     - Угу. А если, к примеру, синюю?

     - Умрете все равно. Синяя пилюля - это смерть.

     - Так какая разница для меня?

     - Как это - какая разница? А право выбора? Должно же у вас быть право выбора? Это же главное, основное. Вот и выбирайте - красная или синяя. Вот, смотрите.

     - Да я вообще-то еще пожить хочу...

     - Вот так вы все. Уже который год действует закон об эвтаназии. Уже который год работает наша служба! А они все равно - хочу жить, хочу жить. Что мне, силком вам эти пилюли в рот заталкивать, что ли?

     Это он правильно сказал - только силком. Чего вдруг мне пить его отраву? У меня ведь все хорошо. И возраст самый средний, и здоровье в порядке, и работа.

     - Кстати, Петр Евгеньевич, на работе уже в курсе. Там как раз сегодня собирают деньги на ваши похороны. Мы всех известили - и родню вашу, и знакомых, и на работе, конечно. Чтобы руководство уже заранее искало вам замену.

     Что? Это как? Так бы и выскочил из-под одеяла...

     - Лежите, лежите! Не надо волноваться! Я вам просто все расскажу, а вы послушайте. Вот, прямо по методичке.

     И он медленно и тихо начинает мне рассказывать, в каком я дерьме нахожусь на самом деле. Не как мне кажется, а как на самом деле. Как меня ненавидят сослуживцы. И только и ждут моего ухода. Как потерялись со временем все мои друзья. Как вот нет жены - нет же, точно? - да и не будет уже, это точно. Кому вы нужны - такой вот и сякой? И с детьми у вас трудности. Что, не навещают вас, не приезжают? А зачем им это? Это вы можете хотеть встретиться с ними - откуда же могут возникнуть эти странные желания у них? Вы просто оглянитесь по сторонам, трезво взгляните на себя и свою жизнь. Какой в ней смысл? Какое, наконец, удовольствие? Вот справка из поликлиники. Там говорят о шестидесятипроцентной вероятности вашей будущей болезни. Шестьдесят процентов - это очень много. Учитывая наш большой город, нашу атмосферу и даже шире - всю нашу экологию, все сбудется. Все, что в справке. И вот представьте себе: пройдет лет десять, которые вы так же будете бессмысленно тянуть лямку в своем офисе и пить по вечерам пиво в одиночестве. Тут вы и заболеете - это точно. И начнете названивать детям, родителям... Ах, да. У вас только мать. Отец, кстати, умер от такой же болезни. Помните, как он мучился? Вам, понимаю, тоже хочется помучиться. И помучить других. Думаете, большое удовольствие вашим родным будет - ухаживать за больным? Думаете, кто-то будет счастлив подтирать вам задницу, когда у вас сил уже не останется даже на это? И главное - зачем? Вот зачем все это? Ваша мебель, ваша квартира, ваша новая техника, машина на улице - к чему? Чтобы быстрее доезжать до работы и потом быстрее возвращаться с работы, и запираться в квартире, включать свой компьютер и общаться в сети? Буквами? Не с людьми, которые вас любят... Хотя - кто вас любит? Это у на тут отдельный пункт. Любовь - вот что оправдывает долгую жизнь. Нет любви - нет жизни. Кто вас любит? Мать? Как часто вы с ней общаетесь? Как часто видитесь? Ну, конечно, конечно - она же далеко. Понятное дело. На самом деле, если говорить серьезно - никому вы не нужны. Что есть вы, что нет вас... Даже более того: если вы завтра не придете на работу, очень многие будут рады. Знали бы вы, как вы надоели своим сослуживцам! Да и детям станет легче. Они продадут вашу квартиру и поделят деньги - вот и радость. Вот и праздник. Как часто вы бываете на могиле отца? Вот-вот... Далеко. Некогда. И им будет совершенно так же.

     - Так что, Петр Евгеньевич, квартира номер шестьдесят девять в доме номер один по Проспекту Августа, есть закон о добровольной эвтаназии, есть служба, помогающая гражданам уйти из жизни легко и без боли, есть вот и квитанция...

     - Я Евгений Петрович! Сколько можно повторять? И квартира у меня - девяносто шесть.

     - Минуточку... Это что же - ошибка какая-то, что ли? Так... Вы женаты? В разводе, так? Дети живут отдельно? Работаете в офисе? Мать ваша... Угу, полторы тысячи километров... А как всё похоже! И номер квартиры почти такой же. И имя с отчеством. И обстоятельства жизненные разные. У вас же отец умер? Ну, вот, так и написано... Генетическая предрасположенность. Страдания и все такое - гарантированы... Но все же, квитанция не на тот адрес. Прошу прощения. Выходит, вам надо подниматься - и на работу. Уж вас-то там любят, правда? Очень любят, ждут, скучают и так далее. Не то, что этого Петра Евгеньевича...

     Он, кряхтя, выбирался из кресла.

     - Потянул спину вчера, извините. Значит, это мне не к вам... А время-то, время!

     - Постойте. Оставьте красную.

     - Но квитанция же не на вас.

     - Это ничего. Это совсем пустое всё. Я распишусь, где надо. У меня же есть право?

     - Конечно! Право на добровольный уход из жизни - главное достижение современной демократии! А мы всего лишь помогаем вам...

     - Да понятно, понятно. Оставьте красную - и идите уже. Идите. Как же мне все надоело!

     - Вот! Вот с этого надо начинать! Как же все надоело! Красная пилюля, стакан воды - на столе. И обратите внимание: никакой боли. Легкий сон, приятные воспоминания. Легкой смерти вам, Петр Евгеньевич!

     - Да Евгений Петрович я!

     - Ну, какая теперь разница, что вы, в самом деле... Все, все. Ушел, ушел.

     Замок жирно щелкнул.

     В уже светлой комнате на столе остался стакан с водой. Красная, ярко блестящая в лучах пробивающегося сквозь шторы солнца, пилюля. И чего я не попросил у него синюю?

     Хотя, какая, в сущности, разница?

     - Документы ваши, пожалуйста.

     Голос был серый и какой-то шуршащий. Такие вот ассоциации получались. Суконный даже был этот голос. Как и вся обстановка - серая. И еще - пропахшая казенными запахами. Пылью пропахшая, старой бумагой, какими-то химикалиями, мужским крепким потом.

     Протянутый паспорт был уверенно и умело пролистан туда и обратно. Потом плотный полицейский с двумя звездами на погонах придавил его прозрачной линейкой и стал медленно от руки заполнять какие-то формы. Он еще глянул на посетителя, увидел что-то в его лице и объяснил тем же суконным голосом:

     - Порядок должен быть во всем. Компьютер к делу не подошьешь. Бумага всегда нужна.

     А записав все нужное, потряс в воздухе усталой рукой - кто же сейчас пишет от руки? - и спросил:

     - Ну, чего пришли?

     Вот как-то так - не очень вежливо.

     Василий Юрьевич сдержался. Он знал свои права, но не был точно уверен в обязанностях полицейских. Вот документы они точно могли и должны были проверить. А потом - представиться, что-то еще, вроде, или это было в старой милиции, а теперь уже и нет такого? Поэтому он просто стал рассказывать, с чем пришел.

     Дело было такое: шум во дворе его очень раздражал. Особенно шум по ночам. И однажды он даже вышел и стал вразумлять собравшихся на детской площадке великовозрастных оболтусов.

     - Вышел - это правильно, - одобрил полицейский.

     И голос у него стал каким-то... Ну, мягче, что ли. Не так шуршал.

     - А то некоторые из окна кричат. Иногда и ругаются из окна. Так эти могут и камнем - в окно. Вот тебе и неприятности сразу, и ущерб имуществу, и реагировать надо. А вышел - это уже другое дело. Это по-мужски, серьезно. И что дальше?

     А дальше - ничего. Эти посмеялись, светя в темноте огоньками сигарет. Потом обругали даже. И толкнули, когда он попытался кого-то за рукав прихватить.

     - Вот хватать как раз было нельзя. Но и толкаться они не должны были, - рассуждал полицейский. - Так ведь и до драки могло дойти.

     Василий Юрьевич понимал это. Поэтому быстро удалился домой, но свет в комнате не включал, потому что боялся, что вычислят квартиру. Просто поглядел сверху, чуть раздвинув шторы. А эти - шумели и кричали. В общем, нарушение, как оно есть. И поэтому он пришел написать на них заявление.

     - За-я-вле-ни-е, - медленно проговорил полицейский. - Ага. Во-он чего. Заявление!

     И повернулся к компьютеру.

     - Вы малость обождите, теперь надо то же самое - в программу. Потому что у нас все же компьютеризация и база данных.

     И стал впечатывать данные из заполненных вручную форм в компьютер. На ходу задал еще несколько странных вопросов и тоже что-то печатал. Но это было быстрее, потому что двумя руками все-таки, а не одной, когда просто пишешь на бумаге.

     - А теперь - еще минуту.

     Он что-то еще поделал там, в компьютере, повернутом к Василию Юрьевичу обратной стороной с длинным числом, написанным от руки белой краской по черной пластмассе. Щелкнул напоказ четко и красиво по клавише «Enter» и откинулся на спинку кресла, внимательно наблюдая за происходящим на экране монитора.

     - Ага, ага... Вот так, значит. И еще вот так. Ага, - приговаривал, просматривая что-то, мелькающее и отражающееся в его глазах.

     - Ну, что же, - повернулся он к Василию Юрьевичу. - Можете идти.

     Василий Юрьевич удивился лицом, а потом словами.

     - Не понял, - сказал полицейский.

     Василий Юрьевич вежливым языком и чуть срывающимся голосом объяснил, что ждал какой-то реакции, какого-то протокола, что ли. И потом, надо же, наверное, подписать заявление?

     - Какое заявление? - тоже очень натурально удивился полицейский. - Вы свой лимит уже исчерпали только что.

     Вот тут уже Василий Юрьевич не понял.

     И тогда ему подробно все объяснили. Оказывается, недавно вышел указ президента страны, по которому государство должно гражданину пропорционально вкладу того в это самое государство. То есть, пришло от тебя налогов, скажем, на миллион. Так тебя и примут в госучреждении на миллион. И даже кофе предложат, как почетному посетителю. А если ты налогов практически не платишь... Пропорционально и получается. Скажите еще спасибо, что вас выслушали.

     Василий Юрьевич попытался показать, что он не совсем тупой. И сказал, что таким образом, выходит, кто меньше получает зарплату, тот и меньше защищен государством, что ли? И какая тут может быть пропорциональность, когда у вас в деревнях туалеты - это ямы и домики деревянные? И если чиновники получают большую зарплату, так выходит, что государство как раз только их и защищает! И еще, что...

     Но тут его не совсем вежливо прервали.

     - Вы тут про политику и экономику мне не рассказывайте, - строго сказал полицейский. - Это вам государство должно в ваш собственный частный дом провести канализацию и построить туалет? Ваш дом - вы его и содержите, как хотите. Или, если чиновник получает хорошую зарплату, так его теперь уже и не защищать из-за таких, как вы? Про зарплату, да? Вот у меня тут есть перечень должностей с низкой зарплатой, с которыми мы должны работать без учета какой-либо пропорции. Вы не уборщица, случаем? Не посудомойщик, часом? Нет? А-а-а, менеджер по продажам... И наконец, если уж у вас такая маленькая зарплата... Кстати, как вы на нее живете-то? Как коммуналку оплачиваете? Но если уж так все плохо и бедно - кто мешает вам найти другую работу? Ту, за которую вы получите нормальные деньги. С которых будут нормальные налоги. С которых опять же вас и приму уже не я, а кто-нибудь рангом повыше. И может, даже кофе предложит. И разберется во всем. А у меня, понимаете, лимит времени на вас уже весь вышел. Так что можете теперь идти.

     Но Василий Юрьевич еще спросил, а как же ночные хулиганы и его заявление.

     - А вот заявление у вас никто не примет. Потому что - как вы к государству, так и государство теперь будет к вам. Прямая пропорция, понимаете? И при этом, обратите внимание, я ни слова не сказал о том, что не верю в ваш минимальный заработок, уважаемый Василий Юрьевич. Так что идите, трудитесь, а если вам так уж мешают хулиганы, так разберитесь с ними сами, как гражданин и как мужик, в конце концов. Все, все. Идите уже. У меня там еще люди в очереди.

     И Василий Юрьевич пошел домой - а что он еще мог поделать? Раз у них теперь такая пропорция.

     - Вы в Москву? - спросила подскочившая вдруг сбоку девчонка лет двадцати на вид. - Возьмите меня с собой!

     И растянула губы в улыбке, показывая чуть желтоватые крепкие зубы.

     Смуглая кожа, чёрные волосы, чёрные глаза - местная, сразу видно. Сергей тоже улыбнулся. Нравилось ему в этой командировке. Все вокруг такие улыбающиеся, такие приятные в общении.

     - Ну, возьмите! - канючила она, притворно сморщившись, как перед плачем.

     А сама все приплясывает на месте, переступает с ноги на ногу, то отступит, то снова подойдёт чуть не вплотную.

     - Так у меня билет только один, - попробовал отшутиться Сергей.

     - Это ничего! Вы просто возьмите меня с собой! Ну, вам жалко, что ли? Я вот никогда не была в Москве!

     Смеётся, зараза. Все они тут такие смешливые. И девушки, и парни. Особенно, когда выпьют. Но эта, вроде, трезвая.

     - Ну, пошли тогда, - смеясь в ответ, махнул рукой Сергей.

     Шутки шутит? Он тоже может шутить.

     - Уи-и-и.., - завизжала она в восторге и кинулась перед ним к стойке регистрации. - Нам в Москву! Нам в Москву! Вот - нам!

     Сергей подошёл, внутренне сжимаясь, ожидая если не крика, то смеха над ним - а кто любит, когда над ним смеются - но солидная женщина за стойкой только спросила скучно, приняв его документы:

     - Это с вами, что ли?

     Стоящий рядом с ней полицейский в сером смотрел равнодушно, мерно пережёвывая мятную жвачку.

     - С ним, с ним! - подпрыгивала девушка.

     - А тебя не спрашивают, - отрезала работница аэропорта. - Так что, господин..., - она поглядела в паспорт, - господин Петров, это вот с вами?

     - Ну-у, да, - неуверенно сказал Сергей, не понимая, что за странная игра тут, и какие в ней правила.

     Суровая женщина в синей форме со стуком поставила нужную печать на посадочный талон, достала какую-то ленту, повязала на рукав девчонки, махнула рукой - следующий, мол!

     И в зоне досмотра его пропустили вместе с этой девчонкой. На неё и не смотрели практически. Так, краем глаза. Все внимание было ему, командировочному. Даже попросили открыть рюкзак и включить ноутбук, чтобы убедиться в работоспособности и что не кусок взрывчатки с собой тащит.

     Потом был длинный коридор, на всем протяжении которого новая знакомая прыгала и приплясывала рядом от возбуждения, постоянно касаясь рукавом его рукава. Сергею такая близость была несколько неприятна. Он пытался отойти хоть на полшага в сторону, отодвинуться, но она снова притискивалась почти вплотную.

     - Может, познакомимся, наконец? - спросил Сергей.

     - Ага! - весело кивнула она, продолжая вприпрыжку шагать рядом.

     - Так как тебя зовут?

     - Меня? - удивилась она. - Меня не зовут. Я - в Москву! Я - с тобой!

     Он остановился, и она сразу остановилась тоже.

     - Ну, ладно. Пошутили, посмеялись. Я тебя совсем не знаю, ты меня не знаешь... Слушай, как-то уже не очень весело становится. Надоедает даже. Знаешь, шла бы ты...

     - Я - шла? - очень натурально удивилась она, даже перестав приплясывать на какой-то момент. - Мне теперь нельзя - шла. Я - с тобой. Вот!

     И показала рукав своего пальтеца, перехваченный бело-голубой лентой с неразборчивой надписью на ней.

     - Товарищ! - обратился Сергей к стоящему в дверном проёме крупному мужику в чёрном с жёлтой надписью "Security" по груди и по спине.

     - Товарищ..., - повторил он уже тише и как-то слабее. - У меня, то есть, вот...

     - С собой, что ли? Или в багаж сдавать будешь? - отозвался неожиданно тонким голосом здоровенный охранник.

     - Вот! - показала свою повязку девчонка.

     - А-а-а... Ну, проходите тогда, - он отступил в сторону, пропуская их в небольшой зал-накопитель пред выходом на лётное поле.

     - Нет, погодите... Я как-то не понял. Это как - в багаж? Кого в багаж? Вы так шутите тут все, что ли? И потом, у меня всего один билет, извините... И куда же мне теперь...

     Сергей говорил, а сам понимал, что говорит что-то не то. И ведёт себя не так. Вроде как бы оправдывается за что-то, или ищет какие-то объяснения, логичные и правильные, которые позволят донести до всех, что он тут - простой командировочный. Он просто возвращается в Москву после недели работы в этом городе. И девчонку эту, кстати, видит он в первый раз в жизни. И вообще - игры все эти, ролевые всякие и психотренировочные и прочие, они вовсе не по нему. Ему, столичному специалисту, все-таки уже тридцать пять. Не мальчик, в конце концов...

     - Нет-нет, - запищала девчонка. - Никакого багажа! Я и в проходе могу! Там теплее!

     И потащила, потащила Сергея, да так сильно вцепилась, что он тоже ускорился и оказался вдруг уже сидящим в кресле в обнимку со своим рюкзаком. А девчонка куда-то уже отбежала, и уже вернулась, и сунула ему в руку бутылку оранжевой фанты.

     - Пей!

     - Не люблю. Сладкое, газированное...

     - Ну, вот... Опять капризничаешь.

     Это он капризничает, выходит? Тут чёрт знает, что происходит. Тут какие-то порядки совсем странные. Тут, понимаешь... А она, блин-тарарам...

     Но она уже скрутила крышку, поднесла бутылку к его губам, и он неожиданно для себя глотнул и раз и два... А фанта тут у них очень даже ничего. Вкусная. И такая апельсиновая-апельсиновая!

     - Ну, вот. Ну, вот, - одобрительно кивала она.

     - Как хоть тебя зовут? - опять спросил Сергей, но тут объявили посадку, и все с шумом снялись с мест, как стая ворон, спугнутая проезжающей машиной.

     Начался общий шум и толкотня, выстраивание в длинную очередь, потом все потянулись к рукаву-кишке, через который загружают пассажиров в новые самолёты.

     Вот уже и рюкзак его уместился на полку. Специально такой покупал, чтобы влезал, даже если набить хорошо.

     По проходу, закрывая с щелчком крышки багажных отсеков, пробежала стюардесса.

     - Ваше? - спросила она строго, ткнув пальцем в девчонку, стоящую в проходе. - На период взлёта и посадки уберите из прохода, пожалуйста. Не положено. Техника безопасности.

     - Э-э-э..., - только сказал Сергей.

     - Ага, ага, - сказала девчонка и скакнула к нему на колени.

     Тут же обняла за шею и прижалась плотно.

     - Молодца, сосед! - пихнул сбоку какой-то морячок в чёрном кителе и белой рубашке. - Не терялся тут. Ай, молодца!

     Сергей повернул, было, голову, чтобы ответить как-то. Может быть, даже грубо. Потом подумал, что это же просто безобразие какое-то - на колени влезла, понимаешь! Потом ему стало тепло и даже немного приятно. И пахло от девчонки полынью и какими-то цветами - совсем не противно.

     Двигатели завизжали, разгоняя лайнер.

     Взлетели.

     А как взлетели, так она сразу слезла с его коленей и присела на корточки сбоку на ковровой дорожке. Когда проезжали с питанием - снова забиралась к Сергею. А когда ходили в туалет - просто вставала, пропуская всех мимо. И снова садилась на корточки. Так, что только её макушка была видна над поручнем кресла. И ведь никто не обращал совершенно никакого внимание - вот что было самым странным. То есть, странным было всё. С самого начала - все странно. Но то, что странное не видел кроме Сергея никто - ещё страннее. Вот же, прямо как Алиса какая-то - даже говорить стал про себя страннее и страннее. Или там было - страньше? Ну, ничего, ничего. Будет ещё Домодедово. Будет наш московский контроль... Или на выходе теперь тоже без контроля?

     На выходе контроль был. Крепкие мужички проверяли соответствие багажа талонам, смотрели, кто и что несёт с собой. Посмотрели и на рукав девчонки.

     - Твоя, что ли? Ничо так, молодая, фигуристая, - одобрил один.

     - Как хоть назвал-то? - поинтересовался тот, что постарше. - Что, никак ещё? Это ты зря. Имя должно быть у каждой зверушки. А тут все же целый человек. И неплохой, вроде. Может, и мне туда съездить...

     Сергей тупо молчал. А девчонка вела его по переходам, толкала в электричку. И только уже на Павелецком открыла рот:

     - Ну, куда теперь дальше?

     - Дальше? - очнулся от ступора Сергей. - Кому - дальше?

     - Нам. А ты про кого подумал?

     - Нам? - опять тупо удивился Сергей.

     - Хозяин, ты живёшь где? Эй! - она пощёлкала крепкими смуглыми пальцами перед его глазами. - Ты сейчас в порядке, хозяин?

     - Хозяин?

     А мимо шли люди. И никто не обращал внимания. Всем было совершенно всё равно. Москва - большой город. Очень большой. Тут всякое бывает и случается. Вот, мужик девчонку себе привёз из командировки. Кто-то, скажем, магнитики на холодильник, а этот - девчонку. Ну, что - всякое бывает. Раз в состоянии прокормить. Раз язык она, похоже, понимает, так чего бы и нет, в самом-то деле? Пусть себе...

     Вечерело.

     Квартира была хорошая, потому что совсем близко от метро. Такую сейчас найти не так-то просто. Всего полчаса пешком - и вот он, серо-мраморный вестибюль последней на своей линии станции. Можно было снять жилье и чуть дешевле, но тогда пришлось бы до метро добираться на автобусе или троллейбусе, издалека. А это значит, что еще меньше времени осталось бы на себя лично. Ведь если на работу ехать два часа, а потом с работы - два часа, то никакой жизни просто не остается. Тут только успеешь перекусить немного, да скорее в постель - высыпаться. А вот так, в пешей доступности, метро было самым лучшим транспортом. Там пробок не было. Каждые три минуты днем прибывал состав, и можно было ехать хоть на работу, хоть в магазин, а хоть даже и в театр. И что тут такого смешного, кстати?

     Тимур недовольно нахмурился и пожал плечами. Ну, да, даже и театр. И что? Надо будет, так и в театр пойдет. После работы все можно. Но это потом, летом, например. Когда будет чуть побольше времени, когда он уже "вработается" в работу и врастет в коллектив.

     А пока он после работы добирался до съемной однушки, съедал что-нибудь дежурное, привычное и постоянное, и ложился спать. Дежурным в последнее время были горячие бутерброды. Тимур не любил мыть посуду. А тут практически никакой грязи: положил на плоскую тарелку два больших куска хлеба, накрыл самой дешевой вареной колбасой - вот, кстати, тоже экономия, а сверху сыром. Опять же дешевым. Не маасдамом, который даже отрезать не удается нормально из-за больших дырок, а стандартным мелкодырчатым российским или даже гладеньким, напоминающим детство, голландским. И - в хозяйскую старенькую микроволновку на пару-тройку минут. Вот и горячо получается, и сытно, и быстро, и мыть потом ничего не надо.

     Первая неделя - вселение в квартиру, начало работы, привыкание к режиму, к воздуху этому, который совсем другой - пролетела незаметно. Оглянуться и остановиться было некогда. В утренней серой темноте играл все громче сотовый, изображая будильник. Потом - быстрый завтрак. Дальше - быстрым шагом до метро, потом в метро на другой конец города, потом там таким же быстрым шагом до работы. Потом работа, где надо было показать себя с самой лучшей стороны, потому что - испытательный срок, потом обед, потом опять работа, потом проход по уже темным улицам, светлое теплое метро, снова темнота, и, наконец, дома. А дома ужин - и спать.

     Несколько дней в самом начале он просто не мог заснуть. Постоянный шум, гул от круглыми сутками несущихся по шоссе в какое-то нужно им место автомобилей. Воздух, которым невозможно надышаться. Он тут какой-то густой, тяжелый и остро пахнет бензином и еще какой-то гарью. Когда он в разговоре пожаловался на нехватку воздуха, ребята на работе смеялись.

     - Ты бы по Садовому прошелся, - говорили они. - Просто пройдись там, прогуляйся, ничего больше не делай.

     Тимур находил на карте огромного города это самое Садовое. Радовался, что до его дома далеко.

     Ничего, всего через неделю втянулся.

     Привык.

     А как только привык, стал постепенно обнаруживать, что не такое уж хорошее у него жилье.

     Регулярно и противно несло откуда-то табачным дымом. Сам Тимур не курил, поэтому сразу чувствовал. Вот по утрам в туалете иногда чуть не слезились глаза от дыма. Видно, сосед какой-то пенсионного возраста сидел с газеткой и сигаретой в туалете по утрам.

     Иногда табачный дым пробивался даже на кухню. По вентиляции, наверное. Тимур даже вырезал из обувной коробки специальную картонку, которую просунул под решетку вентиляционного отверстия высоко под кухонным потолком. Но дым все равно чувствовался.

     Еще постоянная какая-то жирная грязь. Ну, съемное же жилье. Тут, небось, сотни уже жили до Тимура.

     То есть, не так, что прямо вот грязь, конечно, но просто все какое-то не совсем чистое. Берешься за дверную ручку - она чуть липкая. Вроде, пустяки, а руки так и тянет сразу помыть. Подходишь к выключателю - он жирный какой-то. И пятно вокруг по стене. И вот плита еще. Вроде уж драил он ее, драил, а все равно, как солнышко выйдет в выходной день, так и видно сразу, что - грязная плита.

     По ночам стали мешать вдруг проявившиеся сквозь неумолкающий гул машин посторонние звуки. Машины эти, шоссейные шумы, Тимур уже практически не слышал. Так, на самом краю слуха что-то шевелилось. Подрагивали иногда подвески в старой хрустальной люстре. Только по утрам, открывая форточку, снова вслушивался и узнавал - вот там, в той стороне, шоссе, там сплошной поток машин.

     А в квартире по ночам скрипели половицы.

     Однажды он проснулся в холодном поту от страха. Кто-то ходил по коридору. Совсем рядом с его диваном, через тонкую переборку, поскрипывал пол, звук гулял туда и сюда. Точно - кто-то там ходит! Но дверь, хорошая капитально-стальная, с засовами и замками, была заперта на ключ. Он сам и закрывал. И этаж не для шуток - высоко. И балкона тут нет, с которого можно было бы залезть в квартиру. Просто окно на кухне. Просто окно в комнате. И простор за окном, обрывающийся в двадцатиэтажную пропасть.

     Тимур лежа, наощупь, затаив дыхание, натянул штаны, выскочил в коридор, включая на ходу свет, встал там, тяжело дыша. Никого в квартире не было. Совсем никого. Показалось, выходит.

     Если бы спал, думал бы, проснувшись, что приснилось что-то такое. Как в кошмарном фильме. Но ведь уже проснулся! И все эти звуки - уже проснувшись слышал!

     А когда в ночи вдруг хлопает дверца холодильника?

     А мокрые краны в ванной?

     А зеркало? Заходишь утром, чтобы принять душ, поворачиваешься, а зеркало в испарине. Это как? Если в квартире больше никого нет?

     И еще эти постоянные запахи еды. Ну, не бутербродами пахло в квартире. То супом куриным, то картошкой жареной с лучком, то вдруг мясом с чесноком, то овощами какими-то.

     Вот еще кошки и собаки. То лай какой-то слышен, то вдруг мяуканье заунывное. Не через стены же это доносится!

     Неудачная какая-то квартира, - стал уже думать Тимур. Но отказаться от нее просто так и снова искать он пока не решался. По цене, по расположению - ну, где он лучше-то найдет? Да и хозяин, кстати, военный пенсионер, появлялся редко, приходил только за деньгами, да еще заранее позвонив, предупредив, поинтересовавшись, удобно ли.

     Дошло уже до того, что Тимур теперь не рвался с работы домой, в тепло, а шагал и шагал вдоль улиц, заглядывая во дворы, кружа по окрестным кварталам странным извилистым маршрутом. Теперь дорога от метро до дома могла занять и час, и два, а то и больше, особенно когда посветлело на улице, и время отчетливо повернуло на весну.

     Снег почти весь растаял.

     Молодой дворник в оранжевой безрукавке энергично махал жестко шуршащей пластиковой метлой, сгоняя оттаявший мусор к обочинам и собирая из него маленькие холмики.

     - Привет, земляк, - кинул Тимур, проходя мимо.

     - Привет! Э! Что такой грустный, а? Весна на улице!

     А ведь и правда - весна. Может, еще и потому стало так легко часами гулять, не замерзая, думая о своем, о будущем, о...

     И Тимур ни с того ни с сего взял и рассказал дворнику про табачный дым, про запахи всякие, про грязь эту, про шаги в ночи, про звуки странные, про животных, которых никогда у него не было.

     Они стояли рядом, и Миша - он так сказал, что его Мишей зовут - слушал, опершись о метлу. Слушал и кивал, подтверждая.

     - А ты не знаешь, что ли? Вас же в той квартире, может, целых сто человек! А может и больше, поэтому ты и замечаешь что-то. Вот когда два-три жильца, так и не видно ничего. А когда их слишком много - все сразу и проявляется.

     - Не понял..., - поднял брови Тимур.

     Миша был подкованный. И жил он тут гораздо дольше. Уже целый год. Так что порядки местные знал. Он рассказал Тимуру, что все тот правильно нервничал. То есть, нервничал, конечно, зря, а вот замечал всякие странности - правильно. Нервничать было совсем не надо. И даже бесполезно.

     Оказывается, когда количество населения, желающего жить в столице, превысило все возможные нормы, ученые сумели создать специальный прибор. Сам Миша его не видел, но так говорят, что разводит этот прибор весь народ по времени. Вот как раньше, бывало, мэр принимал решение, и на работу ходили с зазором в час, а то и два часа, чтобы пробок на улицах не было, и толкучки чтобы никакой в метро, так теперь развели народ и в квартирах. Только уже не приказом, а этим прибором. Ведь, если вдуматься, говорил Миша, прочитавший много книг в своей жизни, мы же можем сейчас в прошлое и будущее летать. То есть, практически запросто. Тут все дело только в затратах энергии. Вот только никто и никогда не может попасть в свое собственное прошлое или свое собственное будущее. То есть, встретиться с собой там просто никак невозможно.

     - Вот, смотри, - говорил Миша. - Видишь, ручей? Вот и время, оно как такой ручей. То есть, как огромная такая река. И каждый в той реке плывет на своем месте, в своей капле. И если тебя выдернуть из твоего места и отправить выше по течению, то есть в прошлое, то на твоем месте же никого не будет! А там, чуть раньше, ты появишься. Понимаешь? И тот, кто по реке ниже, то есть во времени позже, он никогда не встретится с тем, кто выше него. Вот ты в детстве в кораблики играл, да?

     Переход в теме разговора был внезапным, но Тимур, подумав, кивнул:

     - Ну, играл.

     - Вы как всегда кораблики пускали в ручей? Только разом, одновременно, иначе, если кто впереди - тот впереди и останется всегда. Так вот тут - то же самое. Ты приходишь домой, а через полчаса, скажем, приходит другой. Только его квартира - она на полчаса позже твоей. Здесь же, но позже. И тебя в ней просто нет. Там, где он, тебя нет. Ты - в этом времени, а он - в том. Понимаешь?

     Тимур смутно что-то понимал, но соглашаться сразу не торопился, потому что именно - смутно. Что-то там такое было в словах Миши, что вроде как правда, а вроде и нет.

     - Ну, смотри, я еще раз объясняю: ты, скажем, в этой капле воды в реке времени. А он, тот, что другой - в другой - выше или ниже по течению. И в той капле тоже весь твой мир. И дорога, по которой ходишь, и метро, в которое теперь не надо с боем влезать, и твоя квартира, понимаешь? А у него, который раньше или позже - у него там свое метро и своя квартира. И вы не пересекаетесь, потому что во времени вы двигаетесь с одинаковой скоростью... А иначе - сам подумай, как бы регистрировали на одной квартире сотни приезжих? А ведь регистрируют. Вот! Только с прибором!

     - Постой, - сказал Тимур и хитро прищурился. - А ты что сам заканчивал?

     - Философский, а что?

     - Не физик, э? - рассмеялся Тимур. - А я ведь уже почти поверил...

     Миша огорченно махнул рукой и пошел подметать тротуар. А Тимур, улыбаясь, пошел домой.

     В квартире опять пахло табаком.

     Тимур взял лист бумаги и стал рисовать реку, и струи в ней, и маленькие капли, как такие водяные шары, и себя, плывущего вразмашку. А потом квартиру вокруг себя. И кусок мира, который влез в лист бумаги. Так, чуть-чуть дороги возле дома и еще магазин, что через дорогу, и краешек двора, и стоянка, и пара автомобилей. Он рисовал, а сам прокручивал в голове, что ему было только что рассказано.

     С точки зрения философии, надо это признать, Миша все говорил, как будто правильно. Но вот достигла ли физика таких высот? В школе ничего такого не рассказывали. И в институте тоже. Правда, в технических вузах на теоретическую физику много времени не выделяли. Тут он вспомнил еще, что в метро, действительно, стало совсем не так тесно, как описывают в книгах или показывают в старом кино. Ну, и наконец, табаком-то тянуло не из вентиляции! Он же вентиляцию картонкой закрыл!

     Это выходит, если хозяин прописал у себя человек двадцать, так их на час с небольшим и развели по суткам. А если - сто двадцать? А если уже в каждую секунду пытается вместить военный пенсионер очередного жильца, регистрируя без разбора всех подряд в своей квартире? Вот накладки-то и получаются. Потому и табачная вонь, и шаги в ночи, и грязь - все из-за этого, выходит. Прибор, небось, только недавно изобрели, а вот отградуировать его, отъюстировать (Тимур даже порадовался за себя - такие слова знает!) не успели. Сразу, небось, в дело, чтобы окупалось.

     Правильно в книжке было написано, что испортил москвичей квартирный вопрос...

     Он встал и стал методично изучать квартиру, разыскивая, где бы мог быть такой прибор. Ну, если предположить, что он есть.

     А, пожалуй, только в двери. Вот идет провод, он скользит под самым потолком, потом спускается к двери, ныряет в отверстие и там пропадает. Наружу в квартире нигде вроде бы не выходит. Значит, вот тут, в толстой раме большой тяжелой стальной двери и прячется этот хитрый аппарат, позволяющий столичным жителям обогащаться, сдавая жилье сотням и тысячам приезжих. Сами-то, небось, вовсе не работают, а только деньги с нас собирают...

     Ну, ничего, - принял решение Тимур. - Я тут в своем праве.

     Он созвонился с шефом, который совершенно спокойно дал ему отгул за переработку. Все-таки Тимур хорошо работал - пусть отдохнет.

     А потом наступило утро, когда Тимур не пошел на работу. По его расчетам, все должны были уйти. Все, кто в этой квартире прописан. А он - остался. Взял клещи, натянул найденные в шкафчике за унитазом резиновые перчатки, встал на табуретку и рубанул провод. Раздался треск, под потолок выбило клуб копоти, клещи вырвало из рук и швырнуло на пол. Но сам Тимур устоял, упершись руками в стены.

     Ну, вот вам. Вот! Как вы теперь, без прибора-то?

     Он вернулся в квартиру, задвинул за собой засов и вздохнул с наслаждением. Табаком не пахло. И никого не было в квартире. То есть, он все рассчитал правильно. Вот теперь можно все отмыть.

     Тимур драил квартиру, как в последний раз. Отмывал раз за разом плинтуса, чистил раковину, натирал до блеска краны и кафельные стены в ванной. В дверь стучали, пинали ногами, а он только посмеивался: все, все - теперь он тут один хозяин. У него и договор аренды есть, между прочим. Официальный, за денежки. И там ни слова не сказано, что в квартире кто-то еще проживает.

     Очнулся он только от скрежета металла. В дверь, вскрытую какими-то сложными блестящими большими ножницами, лезли люди в форменных куртках, а за их спинами маячило растерянное лицо хозяина.

     Тимур еще успел показать ему четко отставленный вверх средний палец, но потом ему завернули руки за спину, а еще через мгновение он уже сидел на стуле и отвечал на вопросы какого-то чина, жмурясь от направленного в глаза света настольной лампы.

     - Ну, зачем же вы так, - убито повторял раз за разом хозяин квартиры.

     - Понаехали тут, - ругался за спиной кто-то из "форменных".

     Штраф взяли на месте. Гарантийный взнос остался у хозяина - на ремонт двери. А Тимуру предложили быстренько выметаться из квартиры.

     - Нарушаем? - спросил строго чин. И сам же ответил, - Нарушаем. А раз так - ищем другое жилье. И - не в моем районе. Понял, да?

     - Понял, да, - сказал, чуть не плача от злости и обиды, Тимур.

     Больно хороша была квартира. И до метро всего полчаса пешком.

     А на улице к нему подошел земляк дворник Миша и сказал сквозь зубы:

     - Ну, ты, землячок, совсем дурной, похоже... Я же тебе чисто теоретически, с философской точки зрения!

     Тимур отмахнулся, пошел к метро.

     А уже спустившись в светлое и теплое подземелье, подумал:

     - Теоретически он, ага. А вот народа в метро стало меньше - это как? И регистрируют на один адрес сотни человек - я сам читал. Философия, так ее...

     - Помогите! Помогите мне!

     Дежурный скучно смотрел через толстое пуленепробиваемое стекло на вбежавшего растрепанного гражданина.

     - Мне угрожают! Меня могут убить!

     - Угрожают? Хм..., - он приподнял фуражку и почесал затылок. - Это, как, личное или связанное с бизнесом?

     - Я ученый! Я не бизнесмен! Мне угрожают...

     - Тогда это не к нам, - дежурный зевнул, аккуратно прикрыв ладошкой рот. - Это вам с торца нужно зайти, с той стороны. Там отдел по борьбе с организованной преступностью. Вот когда угрожают или там требуют чего - это сразу к ним.

     - Я не могу отсюда выйти! Меня сразу убьют! Я совершил великое открытие...

     - А-а-а... Великое открытие - это в нобелевский комитет. Или, если все совсем запущено и уже мания преследования - могу помочь, позвонить. Вас вылечат, вы не волнуйтесь так.

     - Вы, что, издеваетесь?

     - Да не дай бог! Меня тогда уволят, а до пенсии еще целых пять лет! Я просто объясняю вам, что и как. Между прочим, очень вежливо объясняю.

     - Но меня же преследуют!

     - Пока мы с вами здесь беседуем, вам ничто не угрожает. Вот, смотрите, я нажимаю большую красную кнопку - видите, да? Смотрите же, смотрите! - он нажал ладонью большую красную кнопку, занимающую значительную часть стола. - И все. Вы теперь в полной безопасности. Ну, по крайней мере, пока не уйдете отсюда. Итак, повторите, что у вас там случилось. Медленно и спокойно. Идет запись на видео: камеры вон там и там.

     - Я ученый, - приосанился посетитель, поглядывая над очками в углы с камерами. - Я совершил открытие!

     - Повторяю: открытия - это не к нам, - дежурный подпер щеку ладонью, рисуя одновременно что-то карандашом в раскрытом перед ним блокноте. - Вы по делу, по делу говорите.

     - О моем открытии узнали враги!

     - Так всегда и бывает. А вы хотели скрыть свое открытие от всего мира? Тогда в чем смысл двигать науку и совершать открытия?

     - Но они не просто украли результаты моего труда! Они теперь стремятся убить меня!

     - Стремятся - это красивое слово. Вы его употребили правильно, да? Понимаете, стремления и убеждения у нас не наказываются по закону. Нет такой статьи.

     - Но мне угрожают!

     - И это я вам уже говорил: по поводу угроз - в отдел по борьбе с организованной преступностью. Это как выйдете, сразу налево и вокруг здания.

     - Но они пытались меня убить!

     - Ах, уже пытались? Промахнулись, наверное?

     - Вы издеваетесь?

     - Нет, мне для записи.

     - За мной гнались. Я еле успел вбежать к вам!

     - Ага, - теперь дежурный заштриховывал свой рисунок, часто-часто водя карандашом по листу. - Это все?

     - Ну... Да, все, в общем.

     - Тогда давайте ваши документы, я зафиксирую обращение - и можете идти спокойно домой. Ваше дело будет расследовано.

     - Как - домой? Вы мне даже не выделите охрану?

     - Ах, так вам охрану? Ну, так это же как выйдете от нас - направо сразу и буквально десять метров - отдел охраны. Они вам помогут.

     - Да что же это творится? Вы же должны, обязаны помогать мне! Охранять и спасать! Меня же на улице ждут убийцы!

     - Да кто вам сказал, что кто-то вас там ждет? Откуда вы взяли, что вы кому-то вообще нужны? Что вы там изобрели такого интересного и важного?

     - Я совершил открытие, которое поможет всему человечеству! Я изобрел лекарство для роста зубов! Выпил таблетку, лег спать, а к утру у вас здоровый зуб. Вы понимаете? Вот заболел или раскололся, или просто кариес только начинается. Вы пьете таблетку, ложитесь спать... А утром у вас - здоровые зубы! Они не лечатся, а вырастают новые!

     - Вон оно как, - насторожился дежурный. - А стоить такая таблетка будет миллион долларов?

     - Что вы, сущие пустяки - любой бомж будет сиять белоснежной улыбкой, как девушки в рекламе жвачки!

     Дежурный захлопнул блокнот, выровнял фуражку, поправил портупею, открыл толстую дверь и вышел к посетителю.

     - Руки покажите, - попросил он вежливо.

     - Что?

     - Руки, говорю, покажите. Ап! - на запястьях неизвестного ученого защелкнулись наручники. - Так-то оно лучше будет. А теперь, - ткнул в бок стволом откуда-то взявшегося в руке большого черного пистолета, - двигай ногами, ты, мерзость!

     - Что вы делаете? Идет запись!

     - Да нет у нас здесь никакой записи! Кризис у нас, понимаешь? А тут еще и ты... Вперед!

     Он вывел ученого на крыльцо и оглянулся вокруг.

     - Ну, где тут твои убийцы? Что ты мне тут трепался, время отнимал?

     - Они есть, есть! Они ждут меня дома!

     - Не дождутся теперь. Вот туда шагай, к стеночке, на траву, быстро-быстро, пока народ не собрался!

     - Что вы делаете? Я ученый!

     - Был ученый, станешь труп. Подумать только: я прекращу жизнь такого врага нации! Да не нации - всего человечества! Ты еще не понял? А подумай головой свое глупой, ученый... Ты изобрел таблетку. Стоит она копейки. И что мы имеем на выходе?

     - Здоровые зубы у всех!

     - Зачем? В каждом доме, почти в каждом доме внизу - зубоврачебный кабинет. Это как минимум четыре врача посменно и восемь медсестер. И еще пара офис-менеджеров. И еще производство медицинское - те, кто делает все эти шпатели, буры, дорогущие кресла, обезболивающие средства, цементы, вкладки, коронки... Сотни человек задействовано, понимаешь? Тысячи! Десятки тысяч! В каждом доме - клиника. А ты - таблетку. И куда пойдут эти люди? На улицу? А еще - твои копейки вместо тысяч и тысяч рублей на лечение зубов. Прекращается денежный оборот. Народу не на что купить товар. Останавливается спрос. Нет спроса - нет производства. Твоя таблетка может погубить весь мир похуже мирового кризиса и мировой войны! Но ничего, ничего, я спасу этот мир.

     - Но ведь зубы! И вам надо делать зубы, и вашим детям...

     - А вот за то, что я сегодня сделаю, меня и моих детей, и моих внуков тоже будут лечить совершенно бесплатно. И как раз это экономику не подорвет ни в коем случае. Ну, становись уже к стенке, вот туда, на травку.

     Мелодичный звонок прервал мой холостяцкий ужин.

     - Кто там? - на всякий случай переспросил я.

     - Интеллектуальная полиция! Откройте!

     Трясущимися руками открываю стальную дверь, отодвигаю запоры - от этих не запереться. Тут же, оттолкнув меня в сторону, по комнатам разбегаются спецназовцы с автоматами наизготовку. За ними солидно и неспешно двигается инспектор, а сзади подталкивают соседей-понятых.

     - Ну, вот и до вас мы дошли... Ну, что же вы стоите? Сдаваться будем, или как?

     - Сдаваться, - кивнул я слабо. - Конечно, сдаваться.

     - Ну, показывайте, что у вас тут есть.

     - Вот, - показал я на книжный шкаф и полки вдоль каждой стены. - Вот - все здесь.

     - У-у-у, батенька... Этак мы весь день с вами будем разбираться. А у нас еще, вон, пачка ордеров! Лучше сами выдайте... Не берите грех на душу...

     - Я специально разложил по годам.

     - Готовились, что ли?

     - Я - законопослушный гражданин!

     - Ну-ну... Все так говорят, - он почесал затылок, обводя взглядом ряды книг. - Ну, и где тут "до 1991 года"?

     - Вот. Этот шкаф и по той стене.

     Похлопывая по корешкам книг, низенький толстый инспектор прошелся вдоль полок, потом вытащил на пробу два тома, выглядящих поновее, глянул исходные данные, уронил на пол небрежно.

     - Ну, что ж. Вы закон знаете. Это, - махнул он округло рукой, - изымается. После рассмотрения на районном уровне, часть останется в платных библиотеках, часть будет уничтожена, чтобы не было оснований.

     - Да-да, я знаю.

     - Опись уже готова, наверное?

     - Вот, пожалуйста.

     - Приятно иметь дело с законопослушными гражданами!

     Инспектор подписал оба экземпляра описи, покивал уважительно головой, глянув на общее количество внизу.

     - Вызывайте грузчиков, - кинул тем, кто остался в коридоре. - Это вот все выносим.

     И опять обратился ко мне:

     - Теперь о серьезном. Мы получили информацию, что вы давали книги соседям и друзьям. И даже в другие города?

     - Да, - честно признался я. - Давал. Но только до опубликования закона!

     - Ага. Значит, вы утверждаете, что после опубликования закона об интеллектуальной собственности пользовались официально приобретенными экземплярами печатной продукции только в целях личного удовлетворения интеллектуальных потребностей?

     - Да, именно так.

     - Так и запишем, - инспектор уже сидел за столом, поглядывая, как мужики в черных комбинезонах таскают книги в машину, и заполнял стандартный бланк.

     - А дети?

     - Что?

     - Ваши дети читали эти книги? - ткнул он пальцем в полки.

     Я задумался, вспоминая формулировки закона. Как бы не залететь под статью.

     - Э-э-э... Да. Читали. Но только до опубликования закона!

     - Умно, умно. Так и запишем с ваших слов. Писали ли вы рецензии на книги? Хвалили или осуждали их? Имели связи с авторами?

     - Нет, нет, нет.

     - И в разговорах не было такого, что вот та книга - дерьмо, а вот та - обязательна к прочтению?

     - Что вы! После закона - ни с кем!

     - Понятые, вы слышите? Подтверждаете?

     Понятые покивали головами, подтверждая.

     Ну, а что - я с соседями о книгах никогда и не говорил. Это правда. С ними - о другом.

     Из спальной вышел тусклый незаметный штатский, положил перед инспектором толстый черный том, прошелестел:

     - Под подушкой прятал.

     Инспектор побледнел.

     - Вы что, совсем с ума сошли? Такое - держать дома! Знаете, какие суммы выставили семьи авторов нашему государству? Ну, нет... Это уже на моем уровне не решается. Придется вас задержать до выяснения и до расчета нанесенного вреда.

     - Да какой же там вред? - начал я.

     - Дурачка-то из себя не стройте. Какой вред. А вот - не полученная выгода за все годы. И вы - в числе тех, кто будет ее отрабатывать и выплачивать. Не государству же отдавать весь Резервный фонд за вашу небрежность!

     Книгу уже упаковали в пластиковый пакет, поставили печати. Понятые расписались.

     - Кстати, раз уж все равно с вами не закончили, придется и остальные книги проверить. И закон вы знаете. Если что - вы оплачиваете пересылку использованных экземпляров автору.

     Ну вот... Предупреждали же меня друзья! А теперь... Ну, ничего. Все там встретимся.

     - Вот, - смущенно сказал писатель. - Я новую книжку написал.

     - Что, опять? И снова скажешь, что ее теперь надо читать?

     - Но ведь написал же... Значит, получается, надо читать. Да.

     Читатель подержал яркий том в руках, полистал, прикинул на вес, посмотрел, прищурив один глаз, на позолоченный обрез.

     - С картинками хоть?

     - Да-да! Полностью иллюстрирована! И художник очень хороший. Верно отразил дух книги.

     Читатель немного помолчал, рассматривая полки и других писателей, толпящихся вокруг и как будто незаметно прислушивающихся к разговору.

     - Ну, и сколько за такое?

     - Двести рублей!

     - Чего? Двести рублей за шестьсот тридцать страниц? Даже шестьсот тридцать восемь. Ну, нет... Мне вон там, - кивнул он в сторону, - предлагают иллюстрированный альбом за пятьсот. А страниц там меньше вдвое.

     - Но там живопись, понимаете... Живопись - это трудно для восприятия. Это не каждый возьмется. А у меня текст очень легкий. Бойкий такой текст. Хвалят. Возьмите, а?

     Писатели вокруг недовольно зашушукались. Конечно, сейчас этот уломает читателя, а две книги за раз почти никто никогда не берет. Нечего тут уговаривать! Пусть сам выбирает - взрослый уже человек, в конце концов!

     - Триста рублей, - строго и гордо одновременно поднял подбородок читатель. - И ни копейкой меньше.

     - У меня только двести восемьдесят, - пошуршав купюрами, грустно сказал писатель. - Но завтра, знаете, завтра точно будут деньги!

     - Эх, на что только с вами не пойдешь! - махнул рукой читатель. - Давай свои двести восемьдесят. Уговорил. Пойду теперь тебя читать.

     Он уже отходил, когда кто-то из писателей со стороны вежливо потрогал его за рукав. Потрогал, а потом прошептал почти на ухо:

     - На нашем стенде триста - начальная цена. Приключения, боевики, много иллюстраций...

     - Надоели уже приключения.

     - Есть любовная лирика! Триста! И это - только самая начальная цена.

     - Ну, ладно тогда. Пойдем, посмотрим, что там у тебя.

     - Ну, вот... Ну, вот..., - перешептывались писатели сзади. - Других читателей для нас все равно нет. Писать надо лучше, тогда и цена всему будет соответствующая. Это правильно, конечно. Рынок опять же.

     И с тоской смотрели на полки, плотно уставленные новыми томами в разноцветных обложках.

     Этот день обещали в понедельник. Как стукнет, как щелкнет в часах, как стрелка двинется, так и начнется понедельник и этот обещанный день.

     Говорили об этом дне давно, но все как-то не всерьез. Все как-то с усмешкой будто. Вот и очередное кидание шариковыми ручками в популярной передаче "ФФ" ("фейсом к фейсу") подняло, было, интерес, но тут же все и забылось. Нет, в провинции, в глубинке, там про этот день все время помнили. Но там и телевизор смотрят постоянно, как главный источник информации. Это в столицах народ ни газет не читает, ни телевизоров не смотрит - все берет в Интернете. А народ, он по старинке, как отцы и деды. Некоторые даже выписывали газеты. Правда, с газетами были проблемы: если у тебя богатое жилье и консьержка при входе, и ящики запираются, то газету свою получишь. А вот если обычная пятиэтажка? А? Как тогда? Ведь подожгут! Все почтовые ящики стоят в таких подъездах, распахнув беззубые челюсти. А поверху - черная копоть. Жгут. Ребятня - она такая. Им ведь просто делать нечего, скучно детям-то, молодежи нашей. Начальство нынешнее ничем молодежь не занимает. Ни дискотек тебе никаких, ни конкурсов разных и игр, да с призами чтобы! Чтобы родители за игры не ругали детей, а только хвалили. Вот ребятки и резвятся в подъездах. И даже если и побьют кого - так ведь понятно, что во всем виновата власть...

     Видные экономисты еще тридцать лет назад говорили о примерно таком выходе из всех и всяческих кризисов. Многие не помнят уже, а ведь было тогда предложено, было: давайте, мол, работникам вот тех и этих и еще тех вон заводов будем зарплату просто так выдавать, а на работу не пускать. А, давайте! В чем тут смысл? А смысл, говорили экономисты и аналитики, в том, что рабочие на тех заводах и тех фабриках по существу просто перерабатывают в утиль достояние всего народа - полезные ископаемые и всякое горючее с электричеством. Ведь, скажем, танки...

     Вот - танки, к примеру. К чему нам так много танков и так много заводов, их производящих? Ведь эти заводы просто металл на броню льют, башни шкурят и красят, стволы нарезают. Работают. Сырье в танки перегоняют. А танки те уже давно никому не нужны, потому что нет никаких врагов, и нет никакой войны. А если вдруг война будет, так танки эти полыхнут первыми. Потому что - качество. И выходило, что рабочие портили сырье, а за порчу эту получали совсем нефиговую зарплату...

     Тогда экономисты наши молодые и предложили деньги рабочим выдавать, а к станкам не подпускать. И сырье, мол, целее будет, и народ сыт. Все посмеялись просто и забыли.

     Тогда - посмеялись. А теперь задумались. И ведь правда: два выхода из любых кризисов есть. Первый - подтянуть штаны, затянуть ремень, и работать, работать, работать. Второй - просто дать народу денег. Народ сразу пойдет с деньгами в магазины. Поднимет спрос на товары. Пойдет на биржу. Начнется тут небывалый бум. Спрос резко на все поднимется, все зашевелится. Экономика выстрелит ракетой вверх. И кризис практически сразу и закончится. Потому что спрос рождает предложение. Потому что рынок.

     И вот современные ученые, рассчитав все, пришли к выводу, что шоковая терапия - это не когда рабочих выгоняют на улицу, а цены вдруг взлетают выше крыши и есть просто нечего. Нет. Этот шок - для людей. А людей надо беречь. На самом деле шоковая терапия - это лечение экономики.

     Вот, например, все помнят, как в свое время лечили образование. Просто объявили, что теперь бесплатного и всеобщего больше нет. Есть исключительно платное, и только для тех, кто платит.

     А потом еще выдали на каждого ребенка точно рассчитанную сумму на весь период обучения. Вот вам, родители - сами ищите, где ему учится, вашему дитю. И тут же в одни школы спрос на учебные места взлетел в десятки раз, и хорошие учителя стали получать очень хорошую зарплату. Почти как министры - так в некоторых школах. А некоторые - просто "загнулись". Там всех выгнали, набрали новых учителей, проводили рекламные акции, снижали цены... В общем, была конкуренция, и были деньги.

     Вот ученые наши и посчитали все, как для тех детей.

     Выходило, что шок - это, по-нашему если, то миллионов по пятьдесят на человека. Не меньше. В рублях, конечно.

     Все опять смеялись, как обычно. Особенно в столицах. Там народ грамотный, в "интернетах" постоянно сидит, общается всяко-разно. Вот там смеялись больше всего: где, мол, столько денег возьмут? Как, мол, все это организуют? Да кто, мол, на такое пойдет?

     А нашелся такой. Вон, президент наш - молодец. Взялся, и двигает всех. Вперед и вверх.

     Ну, а деньги... Смешно даже слушать. Деньги - их на Гознаке делают. Москва, Питер, Пермь. Печатают там - и отсылают в банк. Вот так все работает. То есть, если больше денег сделать, то как раз на всех и хватит. А чтобы никакого обмана не было - выдать каждому именную карточку пластиковую. И на карточку эту электронную кинуть по пятьдесят пять миллионов семьсот семьдесят восемь тысяч рублей, как ученые точно рассчитали. Каждому!

     И вот, говорили ученые, когда страна в понедельник проснется, а на карточке миллионы - что народ делать будет? Ну, кто-то сразу в магазин - и водку ящиками затаривать. Понятное дело. Кто-то купит квартиру или машину - кстати, вполне хорошее вложение средств. Кто-то решит подержать, поэкономить какое-то время. А кто-то акции купит или сразу свое дело откроет. В общем, движуха начнется. Экономика сразу из болота выберется.

     Ну, смех был, да. И статьи разные в газетах. И по телику этому... Но вот в пятницу объявили по всем каналам: люди, народ российский, президент подписал, и в понедельник мы все начинаем новую жизнь. Готовьтесь. Два выходных - готовьтесь. И не бойтесь: всем будет поровну. Каждому - от мала, до велика. И делайте тогда, что хотите. Только подумайте сначала, подумайте, что и как. Посчитайте.

     И народ, как с ума сошел. Как перед войной. Все скупили. Все с полок смели. Макаронами запаслись заранее. Пивом затарились. Закрылись в своих квартирах, и ждут.

     И правильно.

     Ведь, страшное дело, если подумать... Вот наступит этот самый понедельник... Наступит, точно. И тут - оп-па. Как жить-то теперь? Что делать? Куда такие деньжищи нести? Что покупать? Да срочно, срочно, потому что ведь на всех всего всегда не хватает. Дефицит растет в цене. И вообще...

     И вот еще интересно: неужели так-таки всем поровну? Неужели не обманут и себе больше не припишут? Даже не верится.

     Вот, еще пятнадцать минут, еще немного совсем, и настанет этот день. И узнаем мы, кто и что, и как, и кого рождает: спрос - предложение, предложение - спрос, или деньги все же - к деньгам...

     Еще десять минут - и ЭТОТ ДЕНЬ.

     Сегодня на ужин вдруг дали на отдельной тарелке кусок сладкого сливочного торта и половинку банана. То есть, фактически признание какое-то. И самому сразу стало будто теплее на душе и дышать легче - не зря мучился, не зря.

     В стену подолбили твердым и тяжелым, наверное, табуреткой.

     Виктор Васильевич взял чистую кружку и прижал к стене, а сам ухом - к кружке. Ответил двумя ударами каблуком ботинка.

     - Алё! Василич! Ты там как сам? - раздалось, почти, как по настоящему телефону. - Живой еще? Трепыхаешься помаленьку?

     - И неплохо живой, между прочим, - прокричал в кружку Виктор Васильевич. - Вот торт у меня на столе, бананов гроздь. Даже съесть все не могу - останется теперь на завтра.

     Он сыто цыкнул зубом, погладил себя по животу - хотя, кто бы это увидел через стену?

     - О-о-о! Да ты просто крут! А мне вот сегодня бутылку вина принесли импортного. Вкусного!

     Черт побери, Васька опять впереди оказывается. Что он там сумел наклепать такого, что целую бутылку вина ему? За что ему? Виктор Васильевич нахмурился, перебирая в голове возможные варианты, потом закричал в кружку:

     - Поздравляю, Михалыч! А что за тема-то? Каким образом попал в тренд? Ну, в струю, типа?

     - Это личный разговор, Василич, - донеслось из-за стены. - Вот как в баню поведут, тогда и пошепчемся.

     Угу... Пошепчемся. Там и так на таких шепчущихся косо посматривают. Как-то сговорились там ребята в бане. Ну, сделали вдесятером одинаково. Чистенько так сделали. Премия, правда, была. А как же! За хорошее - премия, это закон. Правда, одна - на десятерых. Все тогда смеялись. Эх... Сколько там на часах-то?

     За дверью раздался тройной сдвоенный удар звонкой морской рынды, а потом крик коридорного:

     - Столичное время - двадцать часов!

     Это выходит, до полного отбоя и ночной тишины осталось еще целых три часа. Тут за режимом смотрели строго, и здоровье каждого было одновременно достоянием всех. То есть, не всех, кто именно тут, а вообще всех - всего общества в целом. Но ведь еще три часа до отбоя. Можно попытаться сделать зачин на завтра. Утром поправить, к обеду уже сдать готовое. И ждать потом ужина, нервно шатаясь по узкой и длинной камере. Как медведь в зоопарке. Им там тоже тесно, так они стоят, бывает, и просто раскачиваются с ноги на ногу. Ужина ждут.

     Виктор Васильевич сел за стол, прицелился авторучкой в лист линованной бумаги, вывел первые слова. Надо попытаться так написать, чтобы перед другими не стыдно было, и чтобы самому хватало. Тут, конечно, голодом не морят. Сдал норму - получи пайку. И норма не гигантская, и пайка рассчитана до калории. А вот если сдашь больше, или если вдруг качество получится какое-то сверх обычного, или еще что-то - тут иногда не понять, на самом деле - то будет к пайке и разное, и вкусное. Вот, кусок торта сегодня на ужин. Хорошего торта - "Черный лес". Виктор Васильевич помнил такой торт по давним временам. А Ваське, значит, даже бутылку вина принесли. Ишь, радуется как. Хвастается, паршивец.

     И ведь не поймешь никогда, что им на самом деле надо.

     Им - это тем, кто разбирает написанное за день. Вот какие у них критерии? Почему могут за всего одну страничку наградить, а могут и за двадцать - одну стандартную пайку? Не разобрать, не догадаться никак. Иногда Виктор Васильевич думал, что логики тут просто совсем никакой нет, а все дело в издевательстве над ними, работниками пера.

     "Не любят у нас писателей," - думал он. - "Завидуют".

     Зависть завистью, а животик все-таки вырос. Надо бы попросить тренажер какой-нибудь, что ли. Ведь не хлебом единым, так сказать....

     Он аккуратно очистил половинку банана и с удовольствием его употребил. Не просто так - съел, а употребил на пользу своему организму. И с удовольствием.

     Ну, так что там за мысль была? А если вот так все повернуть? И потом закольцевать будто, но в конце вдруг все оборвать - и совершенно другое. Как заяц, когда он след сбрасывает: сначала петлю большую делает, а потом, как добежит до начала, резко прыгает в сторону. И всем странно, а охотники даже восхищаются.

     Вот и об охотниках надо записать. Может, примут, как намек, да посмеются, да еще подкинут чего-нибудь. Может быть.

     Нет, на жизнь жаловаться грешно. Считай, если по вольному-то глядеть: комната изолированная, санузел свой личный, питание регулярное и хорошее, охрана опять же - тут тебя никто и никогда не тронет. За труд тяжкий писательский - плата. Пусть не всегда соответствующая ожиданиям, ну, так это просто от неграмотности всех этих, кто разбирает тексты. Но ведь жить можно! А Ваське вон даже и бутылку вина выдали. Импортного. Вот ведь свезло чертяке. Что же он за тему такую начал? Что за новый проект?

     За пять минут до одиннадцати начал медленно меркнуть свет. Виктор Васильевич умылся, помыл ноги под струей холодной воды и аккуратно улегся на свою кровать.

     "Вот ведь и не тюрьма это никакая, и не каторга," - подумал он перед самым уже тихим засыпанием. - "В тюрьме ночью свет не гасят. А у нас - так, санаторий для писателей просто".

     ...

     Потом был новый день. Была работа до мельтешения черных точек перед глазами. Не мошек, нет. Мух и всяких других насекомых тут не было - чистота и порядок.

     Спина ныла. Локти болели, будто он ими по шершавой жесткой терке водил и стер всю кожу. Но вот зато было не стыдно за свой труд. Красиво получилось. Красиво и хорошо. Самого прошибало на слезу.

     А на ужин дали стандартную пайку.

     И как их понять? Ведь от души же писал!

     ...

     В какой-то из слившихся в одну серую череду дней вдруг затопали гулко по коридору. Залязгали неурочно форточками, а потом стали слышны скрип дверей и какие-то разноголосые крики. Работать в такой обстановке было просто невозможно. Вот и в его двери отвалилась тяжелая стальная форточка, кто-то посмотрел из темной глубины коридора на Виктора Васильевича, сидящего за столом. Потом лязгнуло, стукнуло, скрипнуло - впервые на памяти писателя тяжелая толстая дверь распахнулась настежь:

     - Вы свободны, товарищ! - прокричал кто-то из сумрака. - Теперь вы совсем и во всем свободны! Идите же на волю, товарищ!

     Виктор Васильевич не понял. У него как раз была мысль, и он ее сначала дописал. Потом снял свои очки, повертел их растерянно в руках. Что значит - свободен? То есть - совсем свободен? И не будет теперь больше режима, пайка по норме калорий, трудовой дневной нормы - ничего этого не будет, выходит? И что такое - воля? Это как? Можно будет даже не писать?

     Он вздрогнул, поняв, о чем подумал.

     Шум по коридору прокатился дальше, к следующей двери. Потом к следующей.

     - Ура! Свобода, братцы! - ликовал кто-то со знакомым голосом. - Ну, теперь-то мы им покажем, на что способны! Эх, заживем!

     Собираться долго было просто невозможно. Потому что нечего было собирать. Записи свои Виктор Васильевич уложил в портфель. Надел пальто и шляпу, достав их из узкого шкафа.

     Пошел на волю.

     По тому самому сумрачному длинному коридору с дверями влево-вправо.

     ...

     Через три дня он пришел в новую администрацию, где с утра отстоял в медленной печальной очереди в один из кабинетов. Два часа стоял в очереди и смотрел на людей.

     - Слушаю вас, - сказал в кабинете усталый скучный молодой человек.

     - Понимаете, нас тут освободили.

     - Слава Отчизне! - вскочил тот со стула.

     - Слава, - тоже встал Виктор Васильевич.

     - Так в чем ваши проблемы, товарищ? Какие у вас вопросы к новой власти?

     - Понимаете, мне очень кушать хочется, - стесняясь и краснея щеками, трудно вымолвил Виктор Васильевич. - Просто очень хочется.

     - Ну, так покушайте, товарищ. У нас теперь свобода. Режима никакого нет. Когда хочется, тогда и кушайте.

     - Но чтобы кушать, надо как-то купить еду...

     - Совершенно верно! Купить! Невидимая рука рынка! Экономика должна быть экономной! Безграничная социалка - не наш путь!

     - То есть, а на что, собственно, купить? - затравленно смотрел Виктор Васильевич. - На какие, то есть, деньги?

     - Так вам не платят за работу? - удивился молодой человек и стал совсем не скучным.

     - Выходит, что не платят.

     - Это противозаконно. Если вы сделали общественно полезную работу, она должна быть оплачена в соответствии с объемом ее, занятым временем и степенью социальной значимости.

     У Виктора Васильевича все было хуже. У него просто никто не брал его записи. Никто не приходил и не стучал в дверь, чтобы он сдал пачку листов. Никто не рассматривал, не правил, не выдавал в конце дня паек или даже кусок торта и пол банана. Ничего этого больше не было.

     - А-а-а, - развеселился молодой человек. - Так вы привыкли, чтобы вас кормили? Как в тюрьме? Нет, уважаемый. Теперь все не так. Если вы делаете то, что покупают - у вас будет еда. А если у вас ничего не покупают...

     - Ага, - грустно кивнул Виктор Васильевич.

     - Что, вот прямо совсем ничего? - удивился молодой человек.

     Он посидел, рассматривая Виктора Васильевича, как странный экспонат провинциального музея - будто и старое что-то, когда-то важное и значимое, а только зачем оно?

     - Знаете что, - принял он решение. - Вот вам талончик на ужин в нашей столовой. Это в виде помощи обездоленным. Но это только на один раз. А потом уже сами зарабатывайте.

     - А как? - слабо спросил Виктор Васильевич, сжимая в потной руке полученный талон.

     - Ну, как-нибудь, знаете. Вон, чемоданы на вокзале подносите, что ли. Или еще можно в школу устроиться - у нас в школах от голода еще никто не умер. Или можно на службу записаться. У нас, кстати, соседний кабинет пустует.

     - Но я же не умею ничего больше! Я - писатель.

     - С писателями у нас проблема, это точно. Но вы все же не волнуйтесь, это все у нас временно. Наступит время, и ваши труды станут вновь востребованы, издательства выстроятся в очередь за вашими рукописями, а народ не колбасу и хлеб - книжки ваши потащит из магазинов! Подождите немного! Как-нибудь перебейтесь, что ли...

     ...

     После сытного ужина тянуло поспать. Но тут раздался телефонный звонок:

     - Василич! Привет! Ты там как сам себе, живой еще? Это, брат, хорошо весьма! А то я тут переезжаю, так ты запиши мой новый номер телефона!

     - Переезжаешь?

     - Новая квартира, Василич! Большая, с настоящим кабинетом и большим залом! Эх, я там развернусь!

     - Это как же у тебя опять получилось?

     - Писать надо, Василич! Каждый день писать! Вот и получится! Писать, как говорится, надо больше и лучше!

     Черт побери...

     Опять Васька весь в шоколаде. Что же за тему он такую поднял, что и тут не голодает? Опять, в этом, в тренде...

     А завтра надо бы, пожалуй, сходить в школу. И то правда. Как-то ведь надо пережить эту полосу. Не может быть все время так плохо. Придут ведь и попросят. Сами попросят. Вот тогда и заживем. Эх, заживем!

     За окном на утреннем ветре вяло трепыхалась растяжка "Русский? Брось сигарету!". Сразу после новостей зарядили ретро-музыку. И конечно, опять и снова вечно популярную Аллу Борисовну. "Брось сигарету," - кричала она в динамиках.

     Василий Аркадьевич вздохнул, взял раскладной стульчик и, чуть шаркая ногами, пошел вниз на улицу. Ну, правда же - дома курить просто нельзя. Хоть некоторые и утверждают обратное. Мол, только дома и можно спокойно покурить. Только за дверями. Мизантропы какие-то просто. Или одиночки по жизни. А если, к примеру, есть дети. И внуки есть у некоторых, кстати! А у детей есть домашние животные. Собаки, кошки, крысы, хорьки, морские свинки, хомячки мелкие... Они же ни в чем не виноваты?

     На крыльце дома курить было нельзя. Потому что близко к дому. Во дворе курить было нельзя, потому что двор был общественным местом. А можно было курить возле самой автобусной остановки, это примерно в двухстах пятидесяти метрах направо.

     Эти метры Василий Аркадьевич вымерил собственными ногами. Каждый день, да еще и не один раз за день - такое тоже бывает. Раньше, очень давно, он выкуривал до двух пачек в день. Потом силой воли и укорами жены и детей сократил до пачки. А теперь вот - раз, ну, два в день. Три - редко. Это если повезет и просто по дороге.

     Слева от автобусной остановки стояла небольшая прозрачная будка с электронным замком. Ключ выдавали ровно на один месяц - по заявлению. И каждый раз, как приходишь к коммунальщикам с этим заявлением, переспрашивают, в глаза заглядывают:

     - Может, бросите, наконец? Все же здоровье нации - достояние общенародное. А здоровье-то составляется из здоровья каждого. А курение - явное ведь нездоровье... Так, может, бросите все же? Нет? Ну, вносите абонентскую на месяц вперед, и вот вам ключ.

     Василий Аркадьевич махнул пластинкой-ключом перед замком, дверь щелкнула, подалась. Внутри было привычно душно и жарко. Вентиляция, что ли, опять не работала? Конечно, это же не квартира, сюда ремонтники если и придут, так в последнюю очередь. А абонентку платишь на месяц вперед...

     Василий Аркадьевич разложил свой стул, сел, медленно достал из внутреннего кармана страшную в черных и красных цветах с картинками пачку сигарет. Из другого кармана - зажигалку.

     Перед будкой тут же выстроились какие-то школьники. За стеклом звука слышно не было, но они так кривлялись, так хохотали, показывая пальцем на курящего.

     А Василий Аркадьевич, выходит, был им вроде обезьяны в зоопарке. Так же вот они на него смотрели и так же смеялись. Вон, мол, почти как человек. Как нормальный человек. Только курит. Наверное приезжий какой-то. Нерусский, наверное, какой-то. Потому что написано же на всех стенах, что русские не курят. Такая у русских национальная особенность и государственная политика.

     Василий Аркадьевич медленно выкурил свою утреннюю сигарету, потом подождал пока дым немного рассеется - нельзя же выходить в клубах. Там же дети снаружи, в конце концов. Потом с кряхтением поднялся, сложил стул и поплелся домой.

     Сегодня к нему должен приехать друг. Давний и дальний друг. Видятся они с ним так редко, что каждая встреча - большой праздник. Вот, кстати, по времени самолет давно уже приземлился. Где-то он уже близко. А вот и он, кстати.

     Из такси вылезал задом, на ходу расплачиваясь, старый и верный друг Генка.

     - Генка, - сказал в спину Василий Аркадьевич.

     Больше ничего не смог сказать - просто горло сдавило от чувств. И заулыбался.

     - Васька! - закричал Генка.

     Сорвал кепку, подбросил вверх, снова поймал ее... То есть, не смог поймать, и кепка шлепнулась на тротуар.

     - Черт, старею.

     Василий Аркадьевич страдальчески сморщился и посмотрел по сторонам. Но, вроде, все в порядке. Молодежь школьного возраста уже рассосалась, и никому сказанное грубое слово не нанесло вреда и моральной травмы.

     Потом, как в кино, когда делают такой монтаж. Склейку такую. Раз - и прошло пару часов. И не вспомнить, что и как было. Только и помнишь, что улыбался непрерывно. Потому помнишь, что челюсть болит. Мышцы устали улыбаться. Но как же не улыбаться, когда друг приехал?

     А Генка видел, видел...

     - Вот всегда я тебе, Вась, говорил: лучше ты стакан портвейна засандаль, чем одну сигарету выкурить. Во-первых от стакана тебе почти никакого вреда, в отличие от. Во-вторых, окружающим никакого вреда. В-третьих - незаметно это. Понимаешь? А вот если ты и куришь и пьешь... Или бросил, что ли?

     - Вот еще, - выпятил грудь Василий Аркадьевич. - Не в нашем возрасте резкие повороты устраивать.

     - Ну, тогда, пока женщины твои стол накрывают, вмажем, дружище? А? Как в старые времена - вмажем?

     Василий Аркадьевич сразу как-то сдулся...

     - Понимаешь..., - начал он осторожно.

     - Да, понимаю, понимаю. Пошли уж в твою будку!

     Справа от автобусной остановки, на самом виду, стояла вторая будка. Тоже тесная и тоже прозрачная насквозь. Только там еще стоял специальный столик. На тот столик и выставил Генка привезенную из теплых краев бутылку крымского розового портвейна "Алушта".

     И тут же, как в зоопарке, сгрудились опять какие-то за стеклом. Стали показывать пальцем. Стали по стеклу стучать, чтобы внимание привлечь. Но друзья, если чего решили, так ни на кого внимания обращать не будут. В два стакана плеснуло ароматным напитком. Замерли оба, глядя в глаза друг другу...

     - Ну, будьмо!

     В дверь снаружи настойчиво стучали. Две девочки лет по восемнадцать строго смотрели на выпивающих:

     - Вы что же, не русские, что ли?

     - Я - украинец, - весело заявил Генка, и от него сразу отвернулись.

     И правда - что с иностранца взять?

     - А я уж и не пойму... У меня и татары в родне, и евреи, и немцы, и русские, и украинцы... О! Еще прабабка - цыганка! - сказал осторожно Василий Аркадьевич.

     - Это не имеет никакого значения. Дело не в крови, а в своем мироощущении. Вот вы себя кем чувствуете?

     - Ну-у... Русским, наверное.

     - Так что же вы? Как же вам не стыдно? Наверное, и дети есть?

     - И внуки! - приосанился Василий Аркадьевич.

     - Тем более! Тем более! Стыдитесь! Какой пример вы им показываете? А еще - русский...

     Издалека доносилось слитное скандирование. Это "новые русские" репетировали кричалки к объявленному заранее Маршу миллионов:

     - Русские не курят! Русские не пьют! Русские нерусским всяко надают!

     - Знаешь, что, - сказал Генка. - Иди ты пока в свою будку, покури по быстрому. А потом пойдем к твоим женщинам, будем есть борщ, мясо. Сало будем есть - я сало привез. И будем разговаривать. а то шумно тут как-то у вас. Неудобно.

     И он стоял снаружи и смотрел. А Василий Аркадьевич давился дымом в прозрачной будке. А еще снаружи смотрели и тыкали пальцами школьники и школьницы...

     "Вот зимой," - подумал Василий Аркадьевич, - "Будет все же лучше. Снежку нанесет. Морозом ударит - так никто стоять долго не будет. Можно будет покурить всласть."

     - А зимой у вас пьют? - спросил с интересом Генка, когда Василий Аркадьевич вышел из будки для курящих. - И как, тоже стучатся?

     Никакого грохота и вспышек света, никакого ползучего густого тумана или запаха, как после грозы - вообще никаких световых и звуковых эффектов не было. Хотя, конечно, что-то ведь должно было быть - обязательно. Там же такая энергия используется! Вот в кино все в молниях было.

     А тут - просто в дверь тихонько постучали.

     Квартира у них была на первом этаже. Если подпрыгнуть, ухватиться за карниз, можно было стукнуть с улицы прямо в окно. Но это если друзья - они могли так шутить. А обычно же все стучали в дверь. В простую деревянную дверь с длинной трещиной посередине, крашеную темно-коричневой краской.

     Сашка открыл. В темноте подъезда стоял незнакомый лысый мужик. Он улыбнулся нерешительно и сказал:

     - Здравствуй, Саша. Я - это ты.

     Сашка уперся "бычком" (так называла эту позу мама) и спросил:

     - Вам кого?

     - Мне тебя. Саш, я ведь к тебе из будущего.

     - Ну, ни фига себе! - сказал Сашка и прикрыл рот ладонью.

     Дома не поощрялись всякие "фиги" и другие такие же словечки. Хотя с ними гораздо легче выражать свои эмоции. Одним словом можно много выразить. Но вот за слово, скажем, "жопа" или еще "сволочь" ругали так, что даже потом обидно было чуть не до слез. Но не наказывали. Сашку за слова не наказывали, но ругали и воспитывали.

     Он читал фантастику. Любил фантастику. И знал всякое про будущее, каким оно непременно будет, про космос и полеты, про разные фантастические чудеса. Вон в недавней книжке туннель как в метро проводили под Северным Ледовитым в Америку. А уж марсиане, которые золотоглазые и смуглые...

     То есть, про гостя из будущего - это он понимал. Это было здорово.

     И еще Сашка был очень вежливый - так его воспитывали родители. Он чуть отодвинулся в сторону и сказал:

     - Проходите.

     Мужик зашел, втянул шумно носом воздух, будто принюхиваясь, потоптался возле холодильника, будто примериваясь, потом скинул летние дырчатые иностранные туфли и кивнул:

     - Ну, пошли к тебе, давай. Пошли скорее! У меня тут совсем мало времени.

     Они прошли друг за другом по длинному рыжему половику через узкий темный коридор и перед самой кухней свернули налево. Тут жил Сашка. У него была железная кровать. Еще был диван-оттоманка с откидывающимися валиками. И письменный стол, который подарил главный инженер станции. Он тогда себе новый купил, а этот по знакомству подарил Сашке. На столе лежал большой и толстый лист оргстекла - это папа принес с работы. Под стекло Сашка положил фотографии наших хоккеистов - чемпионов мира. Якушев был прямо посередине, на самом видном месте. А в чемпионате СССР Сашка болел за "Спартак". Но открыток со "Спартаком" не было, потому что опять было только третье место. Хоть Якушев, конечно, все равно был лучшим.

     Еще в этой комнате был большой платяной шкаф. Только без зеркала, потому что так он продавался - без зеркала. Но Сашка в этот шкаф почти не заглядывал. Там была взрослая одежда. А его одежда была в комоде, который стоял слева в углу. И на комоде еще была лампа-ночник из камня в виде белки. Камень был такой, что, когда лампа включена, он как бы просвечивал, и была видна белка.

     На шкафу лежали рулоны маминых выкроек. А за шкафом - большая линейка-рейсшина, по которой папа когда-то делал свои чертежи. А потом рейсшину поставили за шкаф, потому что папа перестал учиться - просто некогда было. Это он так говорил - некогда. Ему надо было работать и сына воспитывать. А еще ту рейсшину Сашка не доставал и не играл, как пулеметом - там даже приклад настоящий был! - потому что она была грязная. С края - грязная. Однажды они тут загнали крысу за шкаф, и папа лупил ее рейсшиной, пока она не сдохла. А мама не кричала и не визжала, а отпинывала крысу обратно за шкаф, когда та пыталась выбежать. Потом папа залил алебастром со стеклом все дырки в полу, и больше крыс у них не было. Рейсшину помыли. Но Сашка все равно помнил, что она грязная. И не играл ею.

     Гость стоял, почти не дыша, медленно оглядываясь и как бы вспоминая все.

     - Садитесь, - сказал Сашка.

     И сам сел на стул. Верхом, положив руки на спинку. Так он выглядел увереннее. Как оперуполномоченный уголовного розыска в кино.

     - Саш, - повторил мужик. - Понимаешь, я - это ты, только в будущем. Поэтому не надо мне выкать. А то как-то неприятно даже. Все равно, как я сам себя на вы называть буду.

     И тут Сашка вспомнил, что в последней книге про путешествия во времени было сказано о разных эффектах и даже о невозможности таких путешествий. И немного приуныл. Потому что сначала-то ведь он поверил. А написано было, что так не бывает. А если бывает, то никак не встретиться тому, кто был в прошлом с тем, кто стал в будущем.

     Наверное, разочарование на лице было написано так ярко, что пришелец сразу отреагировал:

     - Ну, ты чего? Чего? Я правда из будущего, мужик! Ты, давай, спрашивай скорее - все как есть отвечу! Ровно пятьдесят лет. Представляешь? Пятьдесят лет назад я спал вот на этой самой кровати. Вон по той карте на стене отмечал маршрут "Наутилуса". И под стеклом у меня была сборная СССР по хоккею... Все, как тогда... И Якушев, да.

     Сашка подумал, потом откашлялся и спросил:

     - Так у вас, наверное, уже коммунизм давно построили?

     Гость как-то поскучнел:

     - Нет, Саш, коммунизма у нас нет.

     - А на Марсе уже есть поселения? Яблони там цветут? Звездолет уже отправился за пределы Солнечной системы? Венеру начали осваивать? - строго спросил Сашка.

     - И до Марса пока не добрались. И до Венеры. И к звездам - никак еще.

     - А Союз Советских республик социализма теперь уже во всем мире? Все страны - в нем?

     - Нет, - как бы даже удивился незнакомец.

     То есть, отвечает честно и быстро, а сам удивляется. То ли тому, что его спрашивают. То ли тому, что отвечает такое...

     Сашка подумал немного: вот, чего еще спросить? Ведь и нечего почти.

     - Ну, хоть наши в хоккей - чемпионы?

     - Вот тут, дружище, все нормально. Чемпионы! - обрадовался гость и вдруг исчез с легким хлопком.

     Сашка подумал, сидя на стуле в той же позе, и сказал вслух:

     - Брехня. Приснилось все. Привиделось. Все равно ведь никто не поверит. И потом, наши, говорит, - чемпионы, а коммунизма все еще нет. И на Марс не полетели. Пятьдесят лет! Ясно - брехня.