Карнишин Александр Геннадьевич : другие произведения.

Игра в классиков

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  -- Мечты
  
   В квартире пахло старостью. Чуть сладковатый душный запах, от которого у непривычного могло закружить, затуманить голову уже через несколько минут. Но Кса был привычным ко всему. Он уже общался раньше с гуманоидами, знал все трудности, заранее приготовился. Миниатюрные мембраны отцеживали ненужные молекулы, пропуская только то, что было необходимо организму космонавта - азот.
   Перед началом общения он провёл направленную гипнологическую обработку объекта контакта. Цель - успокоить гуманоида, не дать древним инстинктам возобладать над человеческой мыслью. Поэтому сейчас в кресле перед невысоким журнальным столиком, разделяющим собеседников, сидел совершенно спокойный Василий Аркадьевич Гусев, "менеджер среднего звена", как он сам над собой иногда посмеивался. Василию Аркадьевичу было пятьдесят пять лет, до пенсии ещё было - трубить и трубить, работа у него была постоянной и достаточно напряжённой, отпуск - вовремя, выходные дни были настоящими выходными. То есть, все, как у людей. Все, как уже положено в его возрасте.
   - Итак, - транслировал Кса, - Вернёмся к нашей беседе. У вас есть вопросы к нам? Озвучьте.
   - Конечно, - спокойно кивнул Василий Аркадьевич.
   Вопросов не могло не быть. Потому что не каждый день в его квартире, оставшейся в полной собственности после смерти родителей, ушедших один за другим просто от старости и нежелания долго и скучно жить, появляется вот такое. Он с интересом ещё раз окинул взглядом незваного гостя. Вот паук же. Как есть - натуральный паук. Только очень большой. Когда стоит на всех своих ногах... То есть, наверное, лапах. Точно, когда стоит на всех восьми, так человеку будет по колено. А когда приподнимается и задирает передние лапы верх, так и по плечо, пожалуй. Ну, с ручками, как в детстве говорили. Вот с ручками - по плечо. Или даже выше. А когда стоит - вот так, по колено. Поэтому журнальный столик ему удобен.
   Кса не вздохнул. Они не вздыхают. У них иные движения для отражения своего состояния. Он просто прозвучал:
   - Спрашивайте.
   - Скажите, - тут же оживился Василий Аркадьевич. - А почему, собственно, я? Это ведь только в юмористической фантастике так бывает, чтобы в провинциальный город (у нас именно провинция - вы же не будете спорить?), к простому менеджеру среднего звена - и вдруг вот такое. Вы же представитель высокоразвитой внеземной цивилизации! Почему представитель - именно ко мне? Вам бы куда-нибудь в столицу. К президенту, наверное. Или к премьер-министру. На худой случай - к учёным.
   Ответ был готов заранее. Такие вопросы предусмотрены кодексом, изучены, разобраны и поэтому любой контактер знает ответ наизусть, не обращаясь к справочной системе.
   - Начнём по порядку вопросов. Во-первых, не к президенту, потому что президент - это должность и функция. Мы же контактируем не с должностями, а непосредственно с мыслящими индивидуумами.
   Василий Аркадьевич сел прямее, выкатив вперёд худую грудь.
   - Во-вторых, как у вас самих говорится, столица - это не страна. Даже более того, столица - не есть народ. Так ведь?
   Василий Аркадьевич кивнул с глубокомысленным видом. Все было именно так, как они обычно обсуждали с мужиками в обеденный перерыв. Или вечером за пивом и мясом в гостях или даже в небольшой компании на собственной кухне.
   - Как представитель цивилизации, отобранный путём сплошного статистического исследования, я должен был встретиться именно с таким же представителем иной цивилизации, отобранным тоже в результате сплошного статистического исследования. То есть, мы сначала долго изучали, а уже потом - обратились к вам. Вы по возрасту. по состоянию здоровья, по должности своей, наконец, по жилищным условиям, по зарплате, по внешнему виду - яркий представитель гуманоидной цивилизации, обнаруженной нами в ходе разведывательного полёта к окраинам Галактики. Ну, а ваш город - именно средний среди всех тех, которые подверглись изучению. Понимаете? Получается по статистике, что вы - это фактически и есть ваш народ. Вы - цивилизация. Вашими губами... Прошу прощения..., - Кса помолчал, переваривая информацию справочной системы, а потом продолжил. - Вашими устами с нами как бы говорит вся ваша цивилизация. Так понятно?
   - Да, - ещё более приосанился Василий Аркадьевич.
   Теперь он выглядел так важно, как президент на приёме в главном зале главного дворца столицы. Василий Аркадьевич регулярно смотрел телевизор, поэтому представлял, как надо выглядеть в таких вот случаях.
   - Теперь прошу ответить вас, - продолжал транслировать Кса. - Мы изучили всю вашу историю. Мы видели ваши фильмы. В прошлом столетии ваша цивилизация вышла в космос. Вы даже высадились на ближайшем спутнике вашей планеты. Вы изучали уже не только свою планетную систему, но и звезды. Итак, внимание, наш вопрос таков: почему вы остановились?
   Василий Аркадьевич задумался. Отвечать надо было, как есть. А - как есть? Этот вопрос он "не прорабатывал". Более того, не слишком им интересовался. Хотя, кое-что слышал, потому что регулярно смотрел телевизор.
   - Понимаете, - начал он со вздохом. - История учит нас, что только репрессивные тоталитарные режимы способны аккумулировать гигантские средства, созданные народом, для использования их в межпланетных и межзвёздных полётах.
   Он остановился, восхищаясь собственным красноречием. Покивал сам себе. Продолжил:
   - Вы представляете себе, какова стоимость запуска самого простого спутника? А какова стоимость подготовки экипажа космического корабля? А стоимость запуска корабля с экипажем, предположим, к Марсу? Нет, вы не можете себе этого представить. А это триллионы и триллионы рублей. Если просто разделить эти деньги между населением страны..., - он стал подсчитывать в уме, сбился, ещё раз пересчитал, остался недоволен итогом, продолжил. - Или вот даже просто построить больницу. Или институт. Ведь они стоят гораздо меньше одной такой вот ракеты. Просто поднять зарплату работникам бюджетной сферы. Увеличить финансирование детских домов. Обновить производственные фонды. Создать новую систему образования. Помочь молодым писателям. Запустить программу жилищного строительства... Знаете, сколько ещё всего можно делать тут, на Земле, никуда и ни для чего не улетая с неё? Да простая вещь! Мы же собственную планету не до конца изучили - так что там делать в космосе? Отправить в чёрную пустоту людей - зачем? Что они могут нам принести оттуда, какую конкретную пользу простому человеку? Нет, вы просто не понимаете, что все эти полёты в космос - это чистой воды тоталитаризм. Ну, или коммунизм, что одно и то же, в сущности.
   Он остановился, вдохнул глубоко, чтобы продолжить, потом вдруг выдохнул и сказал уже обычным голосом:
   - Наверное, так.
   - Так, выходит, вы не мечтаете о полете на Марс или к звёздам? - уточнил Кса. - Вы лично? А о чем тогда вы мечтаете?
   Как под гипнозом Василий Аркадьевич отвечал чётко и честно:
   - Об отпуске мечтаю. И о премии. А ещё мечтаю ремонт в квартире сделать. Давно мечтаю. А самое главное - пенсия. До неё ещё немного доработать, и тогда можно будет совсем не работать.
   - А что же вы будете делать на этой своей "пенсии"?
   - Смотреть телевизор. Читать книги. Мечтать о Марсе и звёздах.
   ...
   Пробуждение было тяжёлым, как почти всегда зимой. Темнота на улице сбивала ритм, предлагала поспать ещё и ещё. Спину ломило. Воздуха не хватало. Василий Аркадьевич, кряхтя и жалея себя, выбрался из-под одеяла, приоткрыл форточку и пошлёпал в ванную. Чуть не упал, врезавшись в журнальный столик, зачем-то выдвинутый на середину комнаты. Больно ушиб колено. Выругался громко. Почувствовал облегчение. Выругался ещё раз. На часах было пять минут седьмого. Наступал очередной рабочий понедельник. До пенсии оставалось чуть меньше пяти лет.
   На ходу он вспомнил странный сон. Ещё раз выругался. И сказал громко:
   - О море я мечтаю. Ясно? О море. В Турцию. В Египет. Даже в Крым. Куда угодно. В отпуск. Вот - мечта.
   Да, подумал он. Это - честно. На море. А потом - на пенсию.
  
  -- Пришелец из будущего
  
   Никакого грохота и ярких вспышек света, никакого ползучего густого тумана или запаха, как после грозы - вообще никаких световых и звуковых эффектов не было. Хотя, конечно, что-то ведь должно было быть - обязательно. Там же такая энергия используется! Вот в кино все в молниях было.
   А тут - просто в дверь тихонько постучали.
   Квартира у них была на первом этаже. Если подпрыгнуть, ухватиться за карниз, подтянуться, можно было стукнуть с улицы прямо в окно. Но это если друзья - они могли так шутить. А обычно же все стучали в дверь. В простую деревянную дверь с длинной трещиной посередине, крашеную темно-коричневой краской.
   Сашка открыл. В темноте и прохладе подъезда стоял незнакомый лысый мужик. Он улыбнулся нерешительно и сказал:
   - Здравствуй, Саша. Я - это ты.
   Сашка уперся "бычком" (так называла эту позу мама) и спросил:
   - Вам кого?
   - Мне тебя. Саш, я ведь к тебе из будущего.
   - Ну, ни фига себе! - сказал Сашка и прикрыл рот ладонью.
   Дома не поощрялись всякие "фиги" и другие такие же словечки. Хотя с ними гораздо легче выражать свои эмоции. Одним словом можно много всего выразить. Но вот за слово, скажем, "жопа" или ещё "сволочь" ругали так, что даже потом обидно было чуть не до слез. Но не наказывали. Сашку за слова не наказывали, но ругали и постоянно воспитывали.
   Он читал фантастику. Любил фантастику. И знал всякое про будущее, каким оно непременно будет, про космос и полёты, про разные фантастические чудеса. Вон в недавней книжке туннель, как в метро, проводили под Северным Ледовитым прямо в Америку. А уж марсиане, которые золотоглазые и смуглые...
   То есть, про гостя из будущего - это он понимал. Это было здорово, как в книжке.
   И ещё Сашка был очень вежливый - так его воспитывали родители. Он чуть отодвинулся в сторону и сказал:
   - Проходите.
   Мужик зашёл, втянул шумно носом воздух, будто принюхиваясь, потоптался возле холодильника, словно примериваясь к нему, потом скинул летние дырчатые иностранные туфли и кивнул:
   - Ну, пошли к тебе, давай. Пошли скорее! У меня, брат, тут совсем мало времени.
   Они прошли друг за другом по длинному рыжему половику через узкий тёмный коридор и перед самой кухней свернули налево. Тут жил Сашка. У него была железная кровать с панцирной сеткой. Ещё был диван-оттоманка с откидывающимися валиками. И письменный стол, который подарил главный инженер станции. Он тогда себе новый купил, а этот по знакомству подарил Сашке. На столе лежал большой и толстый лист оргстекла - это папа принёс с работы. Под стекло Сашка положил фотографии наших хоккеистов - чемпионов мира. Якушев был прямо посередине, на самом видном месте. А в чемпионате СССР Сашка болел за "Спартак". Но открыток со "Спартаком" не было, потому что опять было только третье место. Хоть Якушев, конечно, все равно был лучшим.
   Ещё в этой комнате был большой платяной шкаф. Только без зеркала, потому что так он продавался - без зеркала. Но Сашка в этот шкаф почти не заглядывал. Там была взрослая одежда. А его одежда была в комоде, который стоял слева в углу. И на комоде стояла лампа-ночник из камня в виде белки. Камень был такой, что когда лампа включена, он как бы просвечивал, и была видна белка.
   На шкафу лежали рулоны маминых выкроек. А за шкафом - большая линейка-рейсшина, по которой папа когда-то делал свои чертежи. А потом рейсшину поставили за шкаф, потому что папа перестал учиться - просто некогда было. Это он так говорил - некогда. Ему надо было работать и сына воспитывать. А ещё ту рейсшину Сашка не доставал и не играл, как пулемётом - там ведь даже приклад настоящий был! - потому что она была грязная. С края - грязная. Однажды они тут все вместе загнали крысу за шкаф, и папа лупил её рейсшиной, пока она не сдохла. А мама не кричала и не визжала, а отпинывала крысу обратно за шкаф, когда та пыталась выбежать. Потом папа залил алебастром со стеклом все дырки в полу, и больше крыс у них никогда не было. Рейсшину помыли. Но Сашка все равно помнил, что она грязная. И не играл ею.
   Гость стоял, почти не дыша, медленно оглядываясь и как бы вспоминая все.
   - Садитесь, - сказал Сашка.
   И сам сел на стул. Верхом, положив руки на спинку. Так он выглядел увереннее. Как оперуполномоченный уголовного розыска в кино.
   - Саш, - повторил мужик. - Понимаешь, я - это ты, только в будущем. Поэтому не надо мне выкать. А то как-то неприятно даже. Все равно, как я сам себя на вы называть буду.
   Тут Сашка вспомнил, что в последней книге про путешествия во времени было сказано о разных эффектах и даже о полной невозможности таких путешествий. И немного приуныл. Потому что сначала-то ведь он поверил. По-настоящему поверил. А написано было, что так не бывает. А если бывает, то никак не встретиться тому, кто был в прошлом с тем, кто стал в будущем.
   Наверное, разочарование на лице было написано так ярко, что пришелец сразу отреагировал:
   - Ну, ты чего? Чего? Я правда из будущего, мужик! Ты, давай, спрашивай - всё как есть отвечу! Ровно пятьдесят лет. Представляешь? Пятьдесят лет назад я спал вот на этой самой кровати. Вон по той карте на стене отмечал маршрут "Наутилуса". И под стеклом у меня была сборная СССР по хоккею... Все, как тогда... И Якушев, да.
   Сашка подумал, потом откашлялся и спросил:
   - Так у вас, наверное, уже коммунизм построили?
   Гость как-то сразу поскучнел:
   - Нет, Саш, коммунизма у нас нет.
   - А на Марсе уже есть поселения? Яблони там цветут? Звездолет уже отправился за пределы Солнечной системы? Венеру начали осваивать? - строго спросил Сашка.
   - И до Марса пока не добрались. И до Венеры. И к звёздам - никак ещё.
   - А Союз Советских республик социализма теперь уже во всем мире? Все страны - в нем?
   - Нет, - как бы даже удивился незнакомец.
   То есть, отвечал он честно и быстро, а сам все время удивлялся. То ли тому, что его спрашивают. То ли тому, что отвечает вот такое...
   Сашка подумал немного: вот, чего ещё спросить? Ведь и нечего почти.
   - Ну, хоть наши в хоккей - чемпионы?
   - Вот тут, дружище, все нормально. Чемпионы! - обрадовался гость и вдруг исчез с лёгким хлопком.
   Сашка подумал, сидя на стуле в той же позе, и сказал вслух:
   - Брехня. Приснилось все. Привиделось. Все равно ведь никто не поверит. И потом, наши, говорит, - чемпионы, а коммунизма все ещё нет. И на Марс не полетели. Пятьдесят лет! Ясно - брехня.
  
  -- Жили-были
  
   Артефакт был чудесен, как и положено настоящему артефакту. Вся лаборатория столпилась вокруг металлического подноса, на котором стояло хрустальное яйцо. Не на подставке, а просто так, само по себе, оно стояло на остром конце и даже не шаталось под лёгким ветерком, раздувающим через открытое настежь окно плотные светозащитные шторы.
   - Ну, и что это такое?
   Вопрос был не по существу. Если бы кто-то знал, что это такое, то и вопрос бы не стоял. Да и просто - никто не принёс бы этот предмет в лабораторию.
   - Да-а-а... Жили-были дед, да баба. И была у них Курочка Ряба.
   Виктор Михайлович Пустельга, доктор физико-математических наук, заведующий самой секретной лабораторией, лауреат и орденоносец, два раза в неделю принимал у себя внучку. Это он так называл в солидных кругах - мол, принимаю вечером внучку. Выглядело это вживую совсем не так важно. Он таскал маленькую Галю на руках и на плечах. Становился на четвереньки и возил её, как конь, взбрыкивая ногами и гордо крича "иго-го". Держал её за руку, когда она неуверенно ходила по квартире. Ходила именно внучка, держась за руку деда, и водила его везде, показывая - это открой, это покажи, это дай, это включи. А потом они садились рядом - старый и малая - и Виктор Михайлович читал сказки, а внучка Галя показывала на картинки пальчиком.
   В общем, он теперь к месту и не к месту вспоминал эти сказки, заученные уже наизусть. А народ понимал: если шеф с утра благорасположен ко всем и цитирует детские сказки, значит, вчера "принимал внучку".
   - Ну, и кто у нас тогда курочка, а кто - баба? - хмуро осведомилась Елизавета Петровна Забудько, тоже доктор наук и многажды лауреат, но только заместитель руководителя лаборатории. - Это ты меня, что ли, только что бабой окрестил? Так понимать стоит?
   Она была худа, морщиниста, по-товарищески грубовата в обращении. Курила часто и крепко, хоть это и выглядело сегодня донельзя старомодным, носила исключительно брюки и свитера под горло. И конечно, практически не применяла косметики. Ну, кроме помады - все знают, что кожа на губах требует ухода, иначе сразу начинает трескаться.
   - Лиза, ну, давай, не будем сейчас. Ты только посмотри, какое чудо!
   Яйцо стояло на остром конце и светилось, когда на него попадал луч света. В сопроводительном письме описывалась планета с длинным индексом вместо названия и указывалась фамилия разведчика, первым ступившего на её поверхность. Освоение космического пространства шло быстрыми темпами. Но всегда первыми были разведчики. Потом учёные. Вот именно учёные и решали, что сюда уже можно пускать людей. Или, как в данном случае, скорее всего нельзя. Если там такой артефакт буквально вот в самом первом же спуске на поверхность - конечно, нельзя. До полного окончания всех проверок и испытаний.
   И начались испытания.
   Яйцо подвергали просвечиванию всем спектром видимых и невидимых лучей. Жёсткое рентгеновское излучение - это обязательно. Звуковые волны от инфразвука до ультразвука. Промышленные мощные лазеры. Простые стальные инструменты, которые не оставляли на поверхности чудесного яйца никаких следов. Мощное сжатие и, наоборот, помещение в камеру с вакуумом. Все пробовали и все записывали. Журнал экспериментов распухал. И в конце каждого эксперимента стояло стандартное: "Изменений в объекте не выявлено".
   Пошли в ход кислоты. Соляная, серная, азотная, плавиковая, она же фтористоводородная - никаких следов. Потом электрическая и плазменная дуга. Взрывы разной мощности и направленности. Разогрев и быстрое остужение в жидком азоте. Все было испытано на привезённом с далёкой планеты яйце. Ничего ему не делалось.
   Оно стояло на остром конце и... То есть, больше ничего не делало. Оно просто стояло. И все. И уже это было нарушением всех законов физики. Как это могло быть? Где у него центр тяжести? Почему - на остром конце? Откуда такая странная форма? Что за материал? Как изготовлено? Или - каким образом возник природный артефакт? Какие силы на него воздействовали, что - вот, стоит, зараза, и ничего ему не делается.
   День шёл за днём. Месяц за месяцем. Лаборатория не выполняла утверждённый план. Планета стояла в карантине.
   Но однажды до лаборатории все же добралась местная уборщица тётя Маша. Во время экспериментов её туда просто не пускали, конечно. Но в этот день Елизавета Петровна как раз отошла покурить. Виктора Михайловича вызвали к директору института. А молодые и весёлые лаборанты - кандидаты наук и аспиранты - дружным строем двинулись на обед. Вот тут-то и появилась тете Маша в новеньком ещё необмятом синем халате. Ворча про бездельников и хулиганов, она очистила корзины для бумаг, что стояли под столами руководства, вытрясла мусор из урны при входе, протёрла пыль на шкафах и подоконниках, прикрыла окно и открыла форточку, пощупала шторы, качая головой - придётся сообщать руководству, чтобы отправили в стирку. А потом побрызгала на стоящее на металлическом подносе хрустальное яйцо вкусно пахнущей апельсинами жидкостью для мытья стекла и хрусталя.
   И яйцо рассыпалось в белый крупный песок. А песок - в мелкий кристаллический порошок. А порошок стал таким тонким и летучим, что поднялся в воздух даже от сквознячка из форточки. А облачко этого порошка тут же стало ещё светлее - и исчезло.
   Тётя Маша покачала головой - ишь, чего придумали, хулиганы - и тщательно прошлась везде с пылесосом. Она-то точно знала, что пыль не обязательно должна быть видна. И ещё она знала, что чисто не там, где не мусорят, а там, где регулярно убирают. Это уж точно - только там, где убирают.
   Следствие, проведённое вернувшейся из курилки Елизаветой Петровной, корысти никакой в действиях тёти Маши не обнаружило. Кандидаты и аспиранты получили от неё по ушам разными грубовато-товарищескими словами. А когда вернулся Виктор Михайлович... О, что было, когда вернулся от директора института Виктор Михайлович!
   Он топал ногами. Он брызгал слюной. Он краснел лицом. Он кричал так, что регулировщик на перекрёстке напротив здания института нервно хватался за ярко-жёлтую кобуру.
   - ...И всё, - внезапно спокойно закончил Виктор Михайлович и вытер пот со лба. - И можете теперь идти в кадры и писать по собственному желанию. Потому что - всё. Ясно вам, бездельники?
   Слово "бездельники" он произнёс так, что сразу стало ясно, что действительно же - бездельники, что дела то никакого и нет, что раз нет дела, значит, все без него, а раз без него, то - в кадры и по собственному желанию.
   Но вдруг...
   Как в самой настоящей сказке, все хорошее случается вдруг. Большой чёрный телефон (специальная ударопрочная модель) проиграл короткую мелодию, а в трубке, поднятой лауреатом и орденоносцем, раздался строгий голос:
   - Товарищ Пустельга? Виктор Михайлович? Это с охраны беспокоят. Тут товарищ Рябов до вас просится. А мы пропустить не можем - нет заявки. Это как, значит?
   И хотя Виктор Михайлович умудрился и в трубку что-то такое сказать, как своим сотрудникам, но Елизавета Петровна уже говорила сухо и вежливо с товарищем Рябовым, который был сержантом косморазведки. Тем самым, что первым из людей ступил на поверхность планеты с длинным индексом вместо названия. Ну, тем ещё, который поднял с почвы у самого трапа странное хрустальное яйцо.
   - Так мне тут передали ваш интерес, - по-южному смягчая согласные и слегка окая говорил он Елизавете Петровне. - Так я вам тут привёз цельный ящик, значит... Чего ящик? Ну, этих, яиц хрустальных, значит. Сказано было - в вашу лабораторию. Я так сам и завёз - мне не трудно по дороге-то.
   Если снять такое в кино, никто не поверит. Как прыгала и орала вся лаборатория. Как летали белые листы бумаги над головами. Как поднимались шторы. Как потом все - все-все-все, от докторов до аспирантов - с грохотом и лихим посвистом ринулись вниз по широким лестницам института, игнорируя лифты. Как обнимали невысокого сержанта косморазведки Рябова и жали ему руку. Как он смущённо улыбался и отвечал, что ладно вам, товарищи, там этих яиц - завались. Я ещё привезу, если что. И сколько хотите, столько и привезу, если что.
   А потом все вместе несли ящик. Маленький такой ящик, как посылочный. В нем таких яиц, сказал сержант косморазведик Рябов, штук полста. Вся лаборатория выстроилась клином, раздвигая встречных. Сзади шли два аспиранта, которым не хватило места в первом ряду, и корчили страшные рожи всем, кто пытался перегнать процессию. А сам ящик несли, крепко ухватившись с двух сторон, лично Виктор Михайлович Пустельга и его верный заместитель Елизавета Петровна Забудько.
   - И только вот не вздумай теперь при молодежи ляпнуть про бабу. Не прощу, - шипела сквозь зубы Елизавета Петровна.
   Виктор Михайлович показывал недоумение седыми бровями. Вчера он свою принцессу - он говорил "королевишну" - не принимал, и уже забыл, о чём, собственно, разговор.
   В лаборатории, тщательно заперев дверь и погрозив ей кулаком, Виктор Михайлович дал отмашку - вскрывайте.
   В ящике, пересыпанные мелким белым песком, лежали и сверкали в солнечных лучах хрустальные яйца. Затаив дыхание все смотрели на них, предвкушая, сколько ещё всего можно с ними сделать.
   Но тут строгая Елизавета Петровна сказала:
   - Лежат.
   Она была доктором и лауреатом. Она сразу увидела.
   - Что? - повернулся к ней всем телом Виктор Михайлович, уже ощущая всем телом вибрацию приближающейся катастрофы, как животные предугадывают землетрясение или цунами. - Что, Лизанька?
   - Они лежат.
   Вынутые из ящика яйца лежали на всех плоских поверхностях в лаборатории. Просто так лежали. Ни одно не встало на острый конец. Даже на тупой - не встало. И были они, эти яйца, обыкновенным стеклом на вид.
   - Ну, и что я теперь напишу в отчёте? - слабым голосом спросил Виктор Михайлович, когда очередное яйцо подхваченное им, разлетелось в осколки о закрытую бронированную дверь. - Что я напишу? Что мышка бежала? Хвостиком махнула?
   - Молчи, Витя. Молчи. Будем снова связываться с Рябовым. Он сказал там этого добра - завались.
   - А если там, как у той курочки-Рябы - только простые...
   - Жили-были дед, да..., - начал грустно кто-то из аспирантов и тут же заткнулся, напоровшись на бешеный взгляд Елизаветы Петровны.
  
  -- Выборка
  
   - Здравствуйте! Поздравляю вас с прибытием на свободную землю!
   Чиновник в мундире улыбался душевно, как будто встретил дальнего любимого давно не виданного родственника. Не зубы наружу, не напоказ, а именно - от души, с огоньками в глазах, с добротой в ямочках на щеках. Иван тоже разулыбался в ответ. Ему было приятно такое внимание.
   - Подойдите к терминалу и ответьте на поставленные вопросы, пожалуйста.
   - А зачем? - так же улыбаясь, спросил Иван.
   - Как это - зачем? Так положено. Все, прибывающие к нам, обязаны ответить на вопросы и попасть в общую базу выборки. Это просто необходимо для расчётов потребностей и возможностей. Иначе просто никак нельзя.
   Чиновник говорил мягко, обволакивающе, как с маленьким ребёнком, когда главное - не заставить, а убедить.
   - Ну, хорошо, - Иван пожал плечами и шагнул в сторону к бесконечному ряду компьютерных терминалов вдоль длинного коридора для вновь прибывших пассажиров. - А остальные, что, тоже так проходят?
   - А причём здесь остальные? - откровенно удивился чиновник. - Вы попали в выборку, вам и отвечать.
   - А почему - я?
   - А почему кто-то другой? Ну, что вы, как маленький ребёнок, в самом деле. Давайте, я вам подскажу, что ли... Быстрее пройдёте контроль.
   Чиновник вышел из своей прозрачной будки и подошёл к Ивану. Был он высок и полон. Есть такие фигуры: о них не скажешь "толстый". Скоре - упитанный. Сытый. Розовый. Мундир сидел на нем в обтяжку, поблескивая металлом пуговиц и каких-то значков.
   За его спиной мимо шлагбаума и в обход его будки тянулись остальные пассажиры, прибывшие этим же рейсом.
   - Так вот же, - показал на них пальцем Иван. - Вот же - всем можно, выходит?
   - Что значит - всем можно? - нахмурил в недоумении брови чиновник. - Что можно?
   - Ну, без анкеты, без досмотра этого ...
   - А-а-а, вы вон о чем... Скажите, а вот если вы узнаете, что все воруют. Ну, чисто ги-по-те-ти-чес-ки, - со вкусом выговорил чиновник, так и не поворачиваясь к своему рабочему месту, мимо которого проходили уже самые последние пассажиры. - Вот, вам сказали, что все воруют. Вы тоже начнёте воровать?
   - Причём здесь это?
   - Как это, причём? Это называется, между прочим, "прямая аналогия". Зачем кивать на остальных? Вы, лично вы - в выборке. Вам и заполнять анкету. Вам - на досмотр, - уже строго сказал чиновник, сразу убрав, как выключив, свою улыбку. - Так что не задерживайте сами себя. Садитесь в кресло. Садитесь, садитесь. Это не минутное дело. Нажимайте "Ввод". И начинайте, наконец, отвечать на вопросы!
   Через час с четвертью Иван, наконец, выбрался на площадь. За спиной осталось кресло, монитор, на котором высвечивались странные вопросы, чиновник, подсказывающий, что и как имеется в виду. Объяснить, зачем всё это надо и зачем такой или такой вопрос, он не брался, только хмурясь в недоумении и посматривая все подозрительнее и подозрительнее.
   Самое смешное, что после заполнения анкеты Иван просто прошёл через турникет. Никаких печатей в документах, никакой проверки - ничего! И зачем тогда все это? А когда он уже прошёл и обернулся с вопросом о проверке документов, чиновник опять улыбался:
   - У нас свободная страна и нет ограничений на передвижение! Вы ещё поймёте, насколько у нас свободная страна! Добро пожаловать!
   Площадь была стандартная, как перед любым вокзалом в любом из миров, набитая плотно стоящими автобусами и автомобилями.
   В автобусе был опять турникет, и разборчиво на трёх языках написано, как покупать билет и как его предъявлять.
   Иван выгреб мелочь, которую ему подарил один из товарищей, уже побывавший тут по служебным делам и привезший немного местных денег на сувениры, постучал в окошко водителя. Тот очумело вздрогнул, непонимающе уставился на пассажира. Иван показал один палец, ткнул себе в грудь и раскрыл кулак с зажатыми монетами. Водитель пожал плечами, оторвал картонный билетик, приоткрыл пластиковое окошко-полку и выдал Ивану, приняв без счета деньги. Пока все это длилось, за спиной Ивана прошло человек двадцать. Все молча заходили через пощёлкивающий турникет в салон и рассаживались. Прошёл и Иван, так и не найдя, куда сунуть полученный билет. Сунул пока в карман.
   По прямой магистрали автобус медленно тащился в город мимо каких-то строек, торговых комплексов, заводских серых длинных заборов. На остановках заходили и выходили люди. Они были такие же, как и везде. Практически так же одеты, так же обуты. Иван почти не видел никакой разницы. Только вот молчали они. Молча ехали, молча подходили к выходу, молча нажимали кнопку связи с водителем.
   На одной из остановок в автобус уверенно и упруго вошли три контролёра в форме. Они прошли по салону, коснулись плеча одного - тот встал и пошёл с ними, второго... А потом подошли к стоящему у заднего окна Ивану. Один из них сказал тихо:
   - Пройдёмте с нами, гражданин.
   - На каком основании? - удивился Иван. - У меня есть билет!
   - Причём здесь ваш билет? Пройдёмте с нами.
   - Я иностранный гражданин!
   - А у нас, между прочим, закон один для всех. Так вы пойдёте, или вызываем полицию? - и всё так же тихо, без крика и резких движений.
   Автобус стоял, двери были открыты, но никто не заходил и не выходил. Никто из пассажиров не смотрел на разворачивающуюся сцену. Все смотрели в окно, в раскрытые книжки, слушали музыку, полузакрыв глаза и покачивая головами.
   - Пройдёмте же. Автобус задерживаем и людей, - почти шёпотом напомнили на ухо.
   Иван вздохнул, пожал плечами, поднял свою сумку и вышел. За ним вышли контролёры и ещё два пассажира. Прямо за автобусом, тут же бодро зафырчавшим и бросившимся догонять график, стояла высокая машина, расцвеченная полосами и украшенная флажком. По одному пассажиры поднимались в салон и через минуту выходили оттуда, направляясь опять к автобусной остановке.
   - Пожалуйста, - подтолкнули под локоть Ивана.
   Он пригнулся и шагнул вперёд.
   - С вас триста.
   - Не понял...
   - С вас - триста. Что тут непонятного?
   - Но я же купил билет!
   - Купили вы билет или не купили вы билет, не имеет никакого значения. Значение имеет выборка. По нашим данным, десять процентов пассажиров едут без билетов...
   - Да они все едут без билетов! - поднял голос Иван.
   - Не кричите, пожалуйста. Повторяю: по нашим данным десять процентов пассажиров едут без билетов. Штрафные санкции полностью покрывают ущерб, нанесённый государству, а также возможный ущерб в случае, если бы автобус не вышел на линию. Поэтому с вас - триста. Или ждём полицию и суд? Но тогда до суда вы будете вынуждены провести время в камере предварительного заключения.
   - У меня только карточка, - сдался Иван.
   Он, как ему показалось, стал что-то понимать.
   - Карточка? - оживился сидящий сзади. - Карточка - это хорошо. Мы принимаем штраф в любой валюте. Вот вам переносной терминал, введите ваш пин-код.
   Иван нажал в нужном порядке клавиши. Тут же сзади кто-то рванул его за ворот, так что он просто вывалился из машины, и автомобиль сразу прыгнул вперёд, резко разгоняясь.
   - Мои вещи!
   На перекрёстке из переулка вырвался бронетранспортёр в полицейской яркой раскраске и подставил борт легковушке. Лязг сминаемого металла и хруст стекла заглушил крик Ивана. Да он и сам замолчал в недоумении.
   Выскочившие полицейские в чёрном споро вырвали дверцы автомобиля, вытащили оттуда контролёров, распластали у стены. Офицер прочитал вслух какую-то бумагу. Слышны были только отдельные слова: антикоррупционное... выборка... именем закона...
   Раздался треск автоматных выстрелов.
   К ошеломлённому Ивану подошёл полицейский:
   - Прошу поставить свою подпись под протоколом.
   - Но я иностранный гражданин!
   - Какая разница? Закон - один для всех.
   - Они украли мои вещи! - трясущейся рукой Иван показал на тела у стены.
   - Ну, вот, видите, они за это и поплатились. Так поставьте свою подпись, пожалуйста, и можете продолжать движение.
   И напоследок козырнул приезжему:
   - Добро пожаловать на свободную землю!
  
  -- Политика
  
   По субботам, обычно сразу после футбола, показывали политику. В два - футбол, то есть в то время, когда народ в основном уже проснулся после вечера пятницы и после рабочей недели, протёр глаза и даже уже позавтракали многие. А в шестнадцать, к обеду, как лучшее блюдо, как десерт, давали политику.
   Старики говорят, что раньше политику вообще никто не смотрел. Мол, скучная она, эта политика.
   Ну, старики же, что с них взять. Тёмные они совсем. Политика - это ж самое интересное, что есть в телевизоре!
   Сначала всегда играли гимн, показывали флаг, а потом... О-о-о! Потом всё и всегда было по-разному. Даже был специальный канал, где можно было, послав СМС с коротким номером, поучаствовать в розыгрыше догадок: а что там будет в политике этой субботой, сразу после гимна?
   Петр Мамонов, сорока лет от роду, токарь пятого разряда, отличный семьянин, беспартийный, отец двух дочек, таких вот СМС не посылал ни разу. Это ж чистая разводка для лохов! Там и деньги со счета каждый раз снимают не малые. Конечно, если выиграешь - приз можно получить просто офигенный. Но мы, что, говорил он жене, бедные, что ли? Одеты все, обуты, накормлены, телевизор вон - во всю стену. Чего ещё надо нормальному человеку?
   И всё равно каждую субботу он садился к телевизору и, поболев за родное и с детства любимое "Динамо"... А! Вот это ещё надо объяснить. Он болел за "Динамо", потому что жил недалеко от стадиона, и от завода имел годовой абонемент. Вот как пришёл на завод, ещё пацаном совсем, так и стал абонемент использовать по назначению - ходить на футбол. Потом-то пришлось делиться. У старшей дочки парень тоже футболом увлёкся. Да и погулять молодым хочется отдельно от родителей. Вот Петр и отдавал абонемент (он был на предъявителя) Ольге Петровне - дочке своей. А сам, следовательно, с двух часов подпрыгивал в кресле у телевизора, настроенного на футбольный матч любимой команды.
   После футбола был пятнадцатиминутный перерыв, во время которого можно было выйти на лоджию, перекурить, отдышаться, вспоминая перипетии матча, поругать вполголоса своих защитников или похвалить нападающих, но как только звучали первые такты гимна, беспартийный токарь Мамонов опять сидел перед телеэкраном во всю стену и в нетерпении подзуживал:
   - Ну, начинайте уж вашу политику, начинайте!
   По рейтингу субботняя "Политика" стояла на первом месте. Статистика утверждала, что эту программу смотрело практически всё население страны. Продажа дисков с записью прошлых сезонов "Политики" приносила весомый вклад в бюджет государства.
   К "Политике" с кухни приходила и жена. Пока шёл футбол, она смотрела по второму телевизору очередной бесконечный сериал про "Маменькиных сынков". А вот к "Политике" - шла к мужу, втискивалась в то же кресло, обнимала его, приникала всем телом тепло и приятно, шептала на ухо:
   - Ну, Петь, что сегодня-то будет, как думаешь?
   Петя думал с минуту, солидно сдвинув брови, а потом отвечал:
   - А какая разница? Всё равно ведь не догадаемся!
   - Нет, ну ты как думаешь?
   - Я думаю..., - он делал паузу, вспоминая, что и как происходило. - Я думаю... А как фамилия-то нового?
   - Вроде, Карапетян, что ли.
   - Ну, тогда на почве национальной розни, наверное.
   Гимн заканчивался, на экране начиналась любимая передача миллионов "Политика".
   Происходила полная смена руководства страны, покушения удачные и неудачные, убийства с применением всех видов оружия, вмешательства зарубежных спецслужб, вооружённые и мирные перевороты, раз даже просто уход в отставку был - вот кто-то , наверное, обломался тогда на своих СМС-ках... Ещё эпидемии с заражением и смертями, смертники в поясах и на грузовиках со взрывчаткой, крушение поездов и падение самолётов... Один президент просто умер в прямом эфире во время собственного выступления - инсульт, одного отставили церковным собором, доказав, что он - воплощение антихриста на земле...
   Если повторы и были, то только в общем сюжете: что-то обязательно должно было смениться. А вот что и как? Этого не знал никто.
   Два часа, даже дольше футбольного матча, шла эта программа. И два часа народ у телевизоров только и мог стонать:
   - Нет, ты подумай, а... Что придумали... Да как же про такое можно было догадаться, а? А кого поставили? О-о-о... Да ни в жисть! И что, есть сегодня победитель? А-а-а, мать, смотри, смотри, я же почти догадался!
   Этого, сегодняшнего, действительно "уговорили" по национальному и религиозному поводу какие-то чернявые мужики в зелёных масках, из-под которых торчали бороды, и один из них даже был в чалме.
   Потом, как водится, наводили конституционный порядок. Потом передавали власть преемнику, чтобы страна не осталась без власти ни на час. Потом официально сообщали о времени новых выборов, которые тоже происходили с помощью телефонных SMS всегда на следующий же день, в воскресенье. Традиция такая с давних пор - голосование в воскресенье.
   Ну, а с понедельника все опять шли на работу. С понедельника политикой заниматься было просто некогда. Надо было работать. Разве только в курилках мужики обсуждали, как оно всё прошло на этот раз, и кого выбрали главным, и кого он поставил на министерские посты, и чего можно ещё ждать к следующей субботе. К четырём часам, сразу после футбола.
  
  -- Урок физики
  
   Это занятие начиналось не так, как обычно. Не было привычной переклички (так обычно делали преподаватели-женщины), не было листка, пущенного по рядам (этим славились историк и физик). Новый учитель сел за стол и стал молча внимательно рассматривать класс. От первой парты до последней.
   Партами эти удобные столы называли по древней школьной традиции. Потому что стол - он у педагога. У учеников - парты. Это и на старых картинах видно, и в кино старом - стол и парты обязательно разные.
   - Ну, что, будем сегодня работать головой или начнём, как в первых классах со знакомства?
   - Головой, головой! - тут же завелись последние ряды.
   - Тогда начнём, пожалуй, головой. Итак, прошу внимания, полного и абсолютного. Сегодня вы узнаете то, к чему шли все годы обучения. То, чего не может быть, как вы думаете. Но я-то знаю, что невозможного в бесконечной во времени и пространстве вселенной просто не существует. Всё может быть и всё - есть. Невозможно только придумать то, чего нет.
   Он ещё раз посмотрел на всех разом и как бы каждому в глаза, дождался полной тишины и продолжил:
   - Вот вам условие: есть у меня, предположим такое, вещество и антивещество. Вот я их тут соединяю. Что происходит?
   - Взрыв! Аннигиляция!
   - Что останется у меня?
   - Ничего!
   - Стоп. А теперь вспомните и расскажите мне о законе сохранения массы. Кто начнёт? Вот вы, коллега..., - слово "коллега" и уважительное "вы" новый учитель выделил голосом, и подчёркнуто вежливо кивнул при этом.
   - Закон сохранения массы -- закон физики, согласно которому масса физической системы сохраняется при всех природных и искусственных процессах..., - бойко начала русоволосая и сероглазая отличница с первой парты.
   - Стоп. Не надо расширенных объяснений. Итак, масса всегда сохраняется. А у меня был, условно говоря, килограмм массы вещества и ровно столько же - антивещества. Сколько же у меня останется после аннигиляции?
   - Нисколько! Потому что - энергия!
   - То есть, закон сохранения массы не действует? Хорошо. Поговорим тогда об энергии. Кто из вас, коллеги, напомнит мне о законе сохранения энергии?
   С задней парты высокий чернявый парень, не вставая, лениво произнёс:
   - Ничто не возникает ниоткуда и не исчезает никуда.
   - Красиво. Афористично. И совершенно правильно. А теперь давайте поглядим вместе с вами небольшой сюжет Совсем небольшой, минут на тридцать.
   Свет медленно погас, включилось объёмное изображение. В тишине раздался голос учителя, поясняющего происходящее.
   - Это очень старые съёмки, ещё на плёнке. Не на магнитной, на светочувствительной. То есть, сами можете представить себе, как давно это было, и как тогда была развита наука. Мы сделали специальную подборку отдельных сцен. Вот, смотрите: один участник диалога поднимает руку, собираясь физически возразить второму участнику. Но тот не хочет такого типа воздействия. И вот что происходит. Смотрите внимательно. Смотрите!
   Дружный вздох прокатился по классу. Ярко подсвеченная фигура в центре изображения исчезла и появилась в другом месте - за спиной того, что с поднятой рукой.
   - Вы мне говорите - такого не бывает. Или все же молчите? Но смотрим дальше.
   Раз за разом повторялся эпизод в разных декорациях, с разными действующими лицами. Исчезновение и появление.
   - Между прочим, там нет исчезновения, а затем появления. Мы проверили по времени - все происходит одновременно. То есть, не одно за другим, а вместе. Вместе с исчезновением в одной точке пространства происходит появление в другой точке пространства. Вам ничего это не напоминает?
   С задней парты снова донеслось:
   - Ничто не возникает ниоткуда и не исчезает никуда?
   Только голос теперь был не ленивый и расслабленный. Теперь слышалось в нем напряжение, энергия, интерес... И одновременно - вопрос.
   - Именно, именно! Вот вам подтверждение всех выученных законов природы. Вот там появляется человек. Но он же не может просто так появиться! Значит, он исчезает вот тут.
   По изображению заплясали цветные метки.
   - Вот тут. И вот тут. И ещё - вот тут. Кстати, мы изучили и литературу тех времён. И нашли массу примеров явления, которое наши предки назвали "телепортация". Начиная от пятидесятых-шестидесятых годов двадцатого века и до первой половины века двадцать первого... Тише, тише! Да, древность. Да, очень редкие книги. Но мы нашли, изучили, а я вам теперь рассказываю. Итак, телепортация - вот что ещё знали наши предки. Вот что не противоречит явно законам физики...
   - Но там же расстояние!
   - Что?
   - Там - расстояние, - чуть не плакала отличница. - Это нарушает... Это неправильно!
   - Минуточку. Я прошу коллегу с задней парты ещё раз продекламировать...
   - Ничто не возникает ниоткуда и не исчезает никуда!
   - Вот. Что вы тут видите о расстоянии? Мы здесь видим массу. Мы тут видим энергию. Причём тут расстояние? Какой закон физики нарушается? Молчите?
   Молчали все, лихорадочно вспоминая, какой же закон физики они могли бы сейчас выдвинуть, как аргумент.
   - И потом, коллеги, дорогие мои. Мы с вами можем сейчас спорить о чем угодно. Но вот вам древние видеозаписи. Вот - книги. Неужели вы думаете, что всего этого на самом деле не было? Что все это придумал я лично?
   Он наклонился чуть вперёд, смотря как будто сразу всем в глаза, спросил чуть тише:
   - Или вы считаете, что я вас, как это... обманываю?
   Тишина рухнула и рассыпалась почти сразу, когда закричали со своих мест, казалось, все сразу:
   - Учитель! Что вы такое говорите! Как это - обманывать?
   - А тогда прошу поразмышлять над сегодняшним материалом, - перекричал, пересилил поставленным голосом общий шум. - Завтра, надеюсь, кто-нибудь из вас уже придумает способ... Ну, не знаю... Скажем, использования накопленной потенциальной энергии. Раз уж она тоже никуда не исчезает. Вот если подняться на высочайшую вершину мира, представляете? Или спуститься на самое дно самой глубокой впадины. Одни и те же условия для телепортации? Или они все же разные? И что должно случиться с объектом, который телепортировался с глубины по сравнению с тем, что - с вершины? Или же телепортация - это совсем иное? И там действуют другие законы? Какие?
   Но на этом урок ещё не закончился. После паузы на запись домашнего задания снова была включена видеозапись. В полной тишине видели ученики, как на экране девочка, сидящая за столом, смотрит на стакан, а тот начинает двигаться, а потом падает на пол. Но там был шум и вибрация. Возможно, все дело в вибрации? Но вот ещё кадры. А учитель опять специально останавливает запись, цветными маркерами отмечает положение предметов...
   - А вот это называется... То есть, называлось ранее, тогда, когда умели, "телекинезом". То есть передвижением предметов на расстоянии. Как видите, нет тут ни исчезновения, ни возникновения. И само движение, обратите внимание - только в пределах прямой видимости.  
   - Квадрат массы на расстояние? - опять с задней парты.
   - Не совсем верно. Квадрат как раз расстояния, но дело не в формулировке, а в самом законе природы. В гравитации. То есть, возможно, возможно. Мы же понимаем с вами, что влияние всего и на всё есть всегда? Даже человек на человека влияет, только влияние это очень мало по сравнению с земным притяжением. А тут, давайте повторим некоторые кадры, тут - смотрите - минимальная масса влияет даже на большие предметы. Рука - и сундук. Лицо - и наполненный стакан... Тут не взгляд, вы же понимаете - взгляд не имеет массы. Тут все наоборот - глаз не испускает, а воспринимает. Но как-то ведь это делали?
   В полном молчании весь набор видеофрагментов был просмотрен ещё раз.
   ...
   После звонка, учитель прошёл в свою лаборантскую, традиционно расположенную позади учебного класса. У застеклённой щели в стене сидел в кресле бритый наголо пожилой мужчина.
   - Ну, как? Что вы думаете? Было что-то? - учитель явно волновался.
   - Не знаю. Пока не знаю. Я могу только надеяться, что кто-то из них рано или поздно... Вот, может быть, та девочка с первой парты или тот молодой человек из самого угла, который был активен и явно заинтересован. Завидую я им. Ещё столько интересного, столько загадочного предстоит им узнать и раскрыть. Кстати, недавно нам попалась одна видеозапись - древние называли их "фильмами". Там были полёты по воздуху... Нет-нет, вы не кривитесь! Полёты - без приборов, без механизмов, без двигателей. Просто полет человека. Называлось "левитация". Там было энергетическое плазменное оружие. И там была опять эта самая телепортация, и возникновение предметов, казалось бы ниоткуда. Сколько же мы потеряли знаний и умений за эти сотни лет!
   - А ещё, я слышал, была такая "телепатия"...
  -- Да, была. Все источники подтверждают - была телепатия. Но это уже больше относится к урокам биологии, мне кажется. Мы сейчас работаем над этим. В общем, прошу завтра обратить внимание на самых активных в классе. Будем стараться, будем развивать и поднимать молодёжь. И рано или поздно... Нам-то, старикам, уже не дождаться, наверное. Не увидеть. Но вот наши дети!
  
  
  -- Вася
  
   Улица в селе была всего одна. Она же называлась дорогой. Правда, ездить по этой дороге никто не пытался. Разве только почему-то вечно пьяные трактористы на своих обязательных "Т-150" весело гоняли кур и гусей, переваливаясь на больших колёсах из лужи в лужу.
   Четверо шли по самой обочине, отирая левым боком высокие заборы, когда-то крашеные масляной краской, но уже давно одинаково почерневшие от времени и погоды. Шаг в сторону - и ты по колено в густой грязи ярко-оранжевого цвета: чистая глина. Мужчинам было легче, особенно одному, потому что он был в форме с сапогами и при погонах. А женщины, как пугливые козы, скакали с досочки на досочку, с кирпича на кирпич, специально брошенные на тропинку местными жителями. Изредка они покачивались и начинали размахивать руками, чтобы удержать равновесие и не плюхнуться со всего маху в жирную жидкую грязь.
   - Как они здесь ходят только?
   - А они тут вовсе не ходят, - объяснил участковый, не оборачиваясь. - Они тут ездят. На тракторах ездят. На обед или там по делам - привезти чего с работы. А огороды у них у всех на задах, так им, ить, на дорогу-то выходить и не надо вовсе, выходит.
   - А к самогонщице этой тогда как?
   - И к ней - с задов, от своих огородов. Чтобы, значит, мне на глаза не попадаться, - приосанился он на ходу, выпятив гордо грудь и сверкнув орлиным взглядом из-под седого чуба.
   - Что ж, вы всё знаете, выходит, а не реагируете совсем? - возмутилась библиотекарша, шедшая впереди.
   - А как мне реагировать, если сигнала нет? Засаду прикажете делать? Ловить кого-то? Это будет совсем не по закону... И потом, она же депутат сельсовета, передовик производства. То есть, трогать её просто так - ни в коем разе. Вот, потому и комиссия ваша. А так-то в мои обязанности входит за порядком следить. Я и слежу.
   - Угу... Порядок, блин... Прошу прощения.
   - Вы, это, на дорогу ругаетесь? - спросил участковый инспектор в звании капитана молодого инструктора горкома партии, который должен был разбираться с жалобой на самогонщицу, споившую в трезвое время всё село. - Ну, так это опять же не ко мне. Это вам - в сельсовет. Вот как раз к ним.
   - Нам денег не дают, а вы всё... Эх-х-х... Мужики! - в сердцах махнула рукой секретарь сельсовета.
   Шёл 1986 год, велась активная борьба с пьянством и алкоголизмом, и сельский район уже утвердил целых две "зоны трезвости". В "зонах", ограниченных территориями двух сельских советов, в магазинах не продавали спиртное. То есть, совсем не продавали никаких алкогольных напитков. Их даже не завозили. Хорошо, что зоны трезвости были на окраинах района, и жители их регулярно выезжали в соседний район, где в магазинах крепкие и не очень крепкие, но все равно дающие в голову напитки ещё продавались. Со своей стороны, жители соседнего района, когда развернувшийся там "маленький Пиночет" (так называли за глаза нового "районного хозяина") начал завинчивать гайки, сокращать время продажи, и тоже учредил "сухие зоны", стали выезжать в соседний райцентр, скупая после одиннадцати часов утра всё, что оставалось на прилавках после прохождения очереди из истомлённых местных городских жителей, которые занимали очередь аж с восьми утра.
   - Во! Вон в том доме она живёт, - ткнул участковый прутом, которым походя рубил разросшиеся мясистые лопухи и лебеду.
   - Ох, хорошо, хоть, что через дорогу тут переходить не придётся...
   - Так, я же вас специально этой стороной веду, чтобы не лазить в серёдку. Там глыбко. Вчера "жигуль" сидел - так выше осей. И главное - что он сюды поехал-то? Тут же - только трактора...
   Такой же чёрный забор в коросте остатков старой краски, гостеприимно распахнутая настежь калитка с заросшей тропинкой к крыльцу, которое лет пять назад было зелёным. Или, может, синим. Крашеным оно раньше было. У порога вкопан лемех от плуга, о который участковый сразу стал очищать подошвы своих сапог, снимая целые пласты глины.
   - Дарья, тут к тебе! - аккуратно постучал он в дверь.
   Та поддалась - не закрыто, но он остался стоять на крыльце, засунув руки в карманы форменных брюк и наклонив голову, будто вслушиваясь во что-то.
   - Кто там? - прозвучало из тёмного дверного проёма.
   - А то не видно что ли? Комиссия к тебе, Дарья. Вот, из горкома и исполкома, значит...
   - Чего это - комиссия? Никак, насчёт газа?
   Газ деревне обещан был ещё в прошлой пятилетке, но руки у газовиков не дошли буквально самую малость, хотя трасса магистральная прошла совсем неподалёку, прямо возле шоссейки, то есть метрах в двадцати от крайних домов села.
   - Нет, Дарья Антоновна, мы к вам по письму, - шагнул вперёд молодой худой и высокий инструктор горкома.
   - Какому письму? Я же ничего не писала!
   - Люди пишут, Дарья..., - прогудел участковый. - Люди пишут. А мы, следовательно, комиссия. Поняла?
   - Лю-у-уди? Да, что они могут написать-то?
   - Вы позволите нам войти? - опять вмешался инструктор, отодвинув в сторону замершего на крыльце участкового.
   - А чего же... Проходьте. Только у меня тут беспорядок, не убиралась я, комиссию не ждала...
   Все четверо, ещё потоптавшись и потопав каблуками на крыльце, протиснулись в дом. Тут и правда никакого порядка не было. Тёмный зал без окон, заменяющий прихожую, какой-то мусор и пыль на полу, а у стены стоял большой алюминиевый молочный бидон, на который тут же уставились пришедшие. И запах...
   - Фу-у-у... Чем это у тебя тут, Дарья... Фу-у-у...
   Женщины только судорожно сглатывали и всё косили глазом на инструктора горкома: долго он ещё тут будет думать? Все же и так ясно!
   - Да, чем-чем... Вон, Шарик мой сдох на днях. Никто вас у калитки потому и не встретил, - пригорюнилась хозяйка, в темноте встречающая гостей .
   - Шарик, говоришь...
   - Дарья Антоновна, - снова вмешался инструктор. - Я должен разобраться с письмом.
   - А кто пишет-то? Поглядеть можно?
   - Не шуткуй, Дарья. Лучше сразу скажи: самогоновку гонишь? - участковый вертел в руках фуражку, как бы не зная, куда ее деть.
   - Издеваетесь, да? Смеётесь над одинокой женщиной? Какая самогонка, когда у нас в сельсовете "зона трезвости"?
   - То есть, ты вот при комиссии честно и прямо заявляешь, что самогоновку не гонишь? Так я понял?
   - Да!
   - А бидон вот этот самый...
   - А бидон я купила в совхозе. Все официально, через кассу. У меня и накладная есть!
   - Ну, тогда извини, Дарья Антоновна, что помешали тебе, побеспокоили, - и участковый, чуть подвинув в сторону инструктора горкома, шагнул на улицу.
   Следом выскочили обе женщины.
   Инструктор, постояв в недоумении, кивнул на прощание хозяйке и тоже вышел:
   - Вы куда? - бросил он в спину спускающемуся по ступенькам участковому.
   - Назад, куда же. Вишь, сама говорит, что не гонит самогоновку. Так и ответим в акте. Так, дамочки?
   - Ну..., - замялись в неуверенности "дамочки".
   - Не понял. Вот же брага поставлена - видели?
   - Бидон видел. Брагу не видел. И вы, между прочим, брагу тоже не видели.
   - Так, посмотреть же можно. Вон бидон-то, на самом виду, считай!
   - А вот ордера на обыск нет у меня. Может, у вас такое право есть - по домам шариться?
   - Но я думал, что вы...
   - А вы не думайте, здоровее будете. Мы по письму пришли. Мы с хозяйкой говорили. Она нам ответила. Что вам ещё надо?
   - Ну, в принципе-то...
   - Не в принципе, а в натуре. Нет самогоновки. Так Дарья сама сказала. Так и пишите. А шариться по домам - это не ко мне. Это ордер надо.
   И он размашисто зашагал к калитке. А выйдя из неё, оглянулся вокруг и вдруг повернул налево.
   - Так куда же вы?
   - Мне ещё тут надо посетить кое-кого. Это же мой участок. А вы той же дорогой, по краешку, по краешку - до дому. Акт я в сельсовете потом подпишу, как зайду.
   Руку к козырьку, кивок женщинам, и участковый удалился, больше не оглядываясь.
   - Нет, а, правда... Мы же права такого не имеем, - вступилась за него библиотекарша. - Ну, пришли вот. Спросили...
   - Что, и запаха не слышали?
   - Так ведь, Шарик...
   - Эх, - обречённо махнул рукой инструктор. - Ну, пошли тогда в сельсовет. Будем писать ответ на письмо.
   ...
   Дарья вышла на крыльцо. Даже помахала на прощание оглянувшемуся от забора инструктору. А что? Парень молодой, видный, при должности. Чего бы и не помахать такому? И она, кстати, совсем не старая ещё. И даже более того.
   Она вернулась в дом, пробежала в единственную комнату, разгороженную большой печью на спальную с кроватью, этажеркой и телевизором на массивной тумбочке, и кухню с газовой плитой на две конфорки. На стене у входа висело зеркало. Как раз такое, как обычно вешают все девушки, чтобы, выходя, взглянуть напоследок, все ли в порядке в ресницах и в бровях. Так ли уложена причёска, и не размазалась ли помада.
   Вот только не надо говорить, что в селе девушки не красят ресницы и не стригутся в парикмахерских.
   Да, и про девушек, кстати.
   Она осторожно заглянула в зеркало, всмотрелась, сдёрнув накинутую впопыхах шаль.
   - Ах-х-х!
   И что теперь делать? Как жить? Дарье Антоновне, депутату сельсовета и передовику производства соседней фермы, той, что сразу через дорогу, недавно исполнилось пятьдесят. Сельская жизнь, идиотизмом которой ругались классики, не красила. В пятьдесят тут вполне можно было выглядеть на все семьдесят. Даже сквозь помаду и тушь.
   А из зеркала смотрела Дашка. Та самая Дашка, которой помада была не нужна - губы и так сверкали натуральным розовым, да красным цветом. И глаза из-под длинных ресниц - тоже сияли. Семнадцать? Восемнадцать? Как завтра на работу идти? Как жить теперь?
   Она вернулась в прихожую, присела у молочного бидона, погладила легонько.
   - Спасибо. Васенька...
   Почему - Васенька? Откуда - Васенька? А чёрт его знает. То есть, не чёрт, конечно, потому что чертей и богов не бывает, а бывает в жизни фантастика и всякие чудеса. Вот и ей, выходит, повезло однажды. Хоть и страшно: как жить теперь?
   В заднее окошко стукнули.
   - Чего надо? - спросила она в форточку.
   - Дак, Дарья, все того же, значит. Пустишь к Васятке своему?
   - А куда я от вас денусь?
   И ведь правда - куда она денется? Все на селе знают всё. Вот и про Васеньку узнали чуть не в тот же вечер, сразу после грозы. И быстро натоптали тропинку через зады. Только Вася им не губы и ресницы. Вася - он ведь не человек вовсе. Он и языка-то людского не знает. Он только желания чувствует. Желания, стало быть, исполняет. А желания у мужиков, известно какие.
   Дарья постояла в прихожей, встречая гостей. Разрешила посидеть у бидона. Разрешила погладить его, пошептать что-то. Никогда не спрашивала, чего хотят. Да и зачем спрашивать-то? Вася сам разберётся.
   Вот и сейчас разобрался.
   Мужики, что припёрлись втроём, вставали медленно. Тяжело вставали, покачиваясь и улыбаясь глупо. Один хихикнул:
   - Участковый-то всё ходит, самогоновку ищет. А от нас даже и не пахнет вовсе!
   Пьяно посмеялись вразнобой. Помахали на прощанье, вышли, низко наклоняясь, чтобы не врезаться лбом.
   Дарья закрыла за ними дверь. Набросила засов. Присела сама, полуобняв теплый металл большого бидона.
   - Ну, и что же мне делать теперь?
   Молчит Васенька. Не отвечает. Не умеет он говорить. Только желания исполняет. Что желает человек, то и получает. Что сильно желает, всей душой.
  
  -- Демократия - это когда большинство!
  
   - А ну, постой-ка, гражданин хороший! - выдвинулся из густой тени местный участковый. - Ты чего мимо опять бежишь, с мужиками не выпиваешь?
   - Да я это... Не заметил я вас, извините, - вынужден был я остановиться.
   - Заметил, не заметил... Штрафная тебе в любом случае.
   - Ну, не могу я никак! Жена дома ждёт. И ещё... О! - вспомнил я с радостью. - У меня ж предъязвенное!
   Участковый нахмурился, передал куда-то в темноту за спиной два стакана, что держал в радушно распахнутых руках, поправил фуражку. Фуражки теперь они носили по новой моде. Обязательно с очень маленьким козырьком. И обязательно - с захлестнутым на подбородке ремешком, как будто вот-вот вскочат в седло и помчат куда-то совершать угодные обществу дела.
   - Та-ак..., - обошёл он вокруг меня, всматриваясь. - Жена у него, значит... И ещё предъязвенное у него.
   - Да-да! - поддакнул я.
   - А не врёшь? Ну-ка дай мне твоих закурить, что ли!
   Я торопливо вывернул из кармана пачку сигарет, носимых для такого случая, открыл перед ним, потом щёлкнул зажигалкой. Участковый, не торопясь, со вкусом затянулся, а потом с хитрым прищуром сквозь дым посмотрел на меня:
   - А сам что же? Или брезгуешь с народом перекурить?
   Ну, вот... Опять...
   - Господин участковый, вы же знаете - я не курю!
   - Как это? - прищуренные было глаза распахнулись в деланном изумлении. - Не куришь? Совсем?
   - Ну, так вышло... Не могу я, организм не даёт.
   - Не пьёшь, - загнул он палец. - Не куришь. Подозрительный ты человек, сосед! Придётся пройти.
   - Да вы и так меня почти каждый день проверяете!
   - Что делать, что делать... А у меня, может, техники специальной с собой нет, чтобы тебя на месте проверить. И не должен я всё помнить. И вообще - чем вам труднее, тем государству лучше. Ясно?
   Участковый свистнул, и из той же тени вышли два дружинника с красными весёлыми лицами.
   - Вот, ребятки, смотрите: не пьёт, не курит... Убыток государству нашему приносит. Зачем живёт? Кому нужен? А?
   Я молчал. Через день, практически через каждый день я не успевал вовремя скрыться и попадался участковому. И каждый раз он устраивал такой спектакль. С громкими криками, с разъяснением почтенной публике, тут же откуда-то появляющейся во дворе. Потом он по рации вызывал машину. Потом меня везли в райотдел на экспертизу, где врач проверял все мои справки и внимательно рассматривал рентгеновские снимки. Я предъявлял квитанции оплаты акцизных сборов, обязанность уплаты которых теперь была возложена на тех, кто сам не пил и не курил.
   ...
   А начиналось все так просто и даже смешно: решили наши политики по западному образцу запретить курение. Вообще запретить. Пусть, мол, курят по квартирам своим. Пусть никому не мешают своим курением. И тут-то и выяснилось, что такое настоящая демократия. На ближайших выборах сокрушительную победу над всеми остальными политическими силами одержали недавно созданная Партия любителей табака и примкнувшие к ней в качестве верных союзников Партия любителей водки и Партия любителей пива. Созданные вроде на смех, неоднократно высмеянные в анекдотах и разных КВН, они в один момент оказались у руля. Да и деньги табачных и водочных заводов оказались не лишними в предвыборной кампании.
   Хотя, не в деньгах даже дело. Просто оказалось вдруг, что большинство народа - курит. И большинство - пьёт. А демократия - это как решит большинство. Вот большинство и приняло новые законы, полностью поменявшие приоритеты.
   "Страна живёт с водки и табака!" - а кто и когда спорил с этим? А вот те, кто не пьёт и не курит, выходит, подрывают экономическую мощь страны. А потому...
   Ну, и так далее. Все акцизы теперь платят непьющие-некурящие. Штрафы - тоже на них регулярно. Медосмотры платные, чтобы доказал, что пить-курить не можешь. А вот если выясняется, что можешь, но не хочешь - принципиальный, мол. Ну, тогда и административка, а в дальнейшем - уголовное преследование.
   ...
   - Ну, что, снова отпустили? - стоял на крыльце и опять щурился сквозь дымок сигареты участковый.
   - Отпустили. Вы же и так знаете, что не могу я...
   - Не можешь - поможем, не хочешь - заставим, - отозвался он лозунгом Партии любителей табака, теперь выложенным золотыми буквами под крышей Думы. - Лечиться тебе надо, сосед. Желудок лечить - и пить с мужиками, как все. Голову лечить - и начинать, наконец, нормально курить. А то, как маленький прямо... Ну, ты же не диссидент, я надеюсь? А? Сосед?
   Обратно домой я брёл, опустив голову, целый час. Медленно поднимался по лестнице на восьмой этаж: в лифте было слишком накурено. Эх, жена опять будет ругаться, что поздно пришёл. И деньги ведь не лишние совсем, которые ежемесячно приходится отдавать в казну за право не пить и не курить...
   А может и правда...
   Как все...
   Как большинство.
  
  -- День рождения
  
   - Малёк, ты все ещё веришь в День рождения?
   Ирка смеялась нагло и в открытую. Она громко при всех задала неудобный вопрос и теперь смотрела на Мишку, как на маленького. А он вовсе уже не был маленьким. Он умел читать и писать. И он читал разные книги и смотрел учебные фильмы. Но День рождения... Она так спрашивала, что любой ответ был бы не правильным. Мишка отвернулся, шмыгнул вдруг потёкшим носом, и попытался уйти молча. Мимо пройти попытался.
   - Нет, ты мне скажи, малявка! - Ирка схватила его за плечо. - Скажи, пацан - ты все ещё веришь в День рождения? Да?
   - Мне в класс! - он попытался вырваться, но она была старше и сильнее.
   Ей было лет двенадцать, не меньше. Вон, какая уже.
   - Всем в класс. Но мы с тобой тут уже не раз встречаемся. И мне нужен ответ лично от тебя, малявка. Ты все ещё веришь в День рождения?
   День рождения в интернате праздновали в первый день весеннего месяца май. Этот месяц тут считался началом купального сезона. После Дня рождения всех пускали купаться в море. Оно ещё было прохладное, долго в воде не просидеть. Но тут ведь главное - принцип. Вот прошёл День рождения, и сразу начинается сезон. Сразу можно купаться.
   Больших общих праздников в интернате было ровно четыре - по временам года. Зимний - Новый год. Весенний - День рождения. Летний - День жары. Осенний - День урожая.
   Летний всегда подгадывали к самому жаркому летнему дню. Изучали всякие прогнозы, получали справки в метеоцентре, сравнивали показатели, смотрели, как было в прошлых годах, рисовали таблицы. Потом голосовали в сети, выбирая из тех дней, которые рассчитали. Сама подготовка была такой шебутной и весёлой. И много требовала знаний. Мелкие ещё не могли предсказывать погоду. Они только ходили за старшими и смотрели, вытаращив глаза, как те шарят по Интернету или сами запускают зонды, надув шар гелием из синего баллона. Поэтому летний праздник был переходящим. Он мог быть в июле, а мог - в августе. Но всегда в самый жаркий день лета. Хороший был праздник, весёлый. С обливанием водой и всякими общими играми.
   Осенний праздник тоже был переходящим. Потому что он зависел от лета и от того, как созревал урожай. Тут уже надо смотреть статистику, отслеживать передачи по экономике. И конечно, праздник должен быть в день, когда нет дождя. Сентябрь, а иногда октябрь - так гулял по месяцам День урожая. И тоже было весело. А ещё - очень вкусно. Повара делали много разного из всего, что выращивалось на полуострове. А дирекция заказывала всякие редкости, чтобы каждый мог попробовать разные там ананасы или папайю с маракуйей. Вот и о вкусе дуриана лет с семи могли все спорить спокойно. Потому что пробовали, знали.
   А Новый год и День рождения всегда был в одно и то же время. Это были праздники установленные, точные. Новый год - первого января. По морозу. Хотя, иногда мороза не было, а было серо-черное небо и такое же черно-серое море, сливающееся у горизонта с небом. Тревожные чайки. Огромные белые лебеди, кормящиеся у причала. И обязательная пахучая яркая ёлка, которую привозили на вертолёте откуда-то с севера. Тут своих ёлок не было - климат не тот. Тут были сосны. Очень красивые, иногда все такие вывернутые и изогнутые, как настоящие скульптуры. Но на Новый год положена была ёлка. И ёлка была всегда.
   А День рождения, когда все получали подарки, и всем объявляли их новый возраст - первого мая. Так было всегда. В этом интернате - всегда.
   А тут эта Ирка...
   Мишка уже чуть не плакал. Не потому, что не мог ответить. Он и укусить за руку мог. Но ведь - девчонка, хоть и старшая! А девчонок кусать нельзя. Не по-пацански кусаться и драться с девчонками. Они же совсем другие. И эта вон, держит, в глаза пытается смотреть, но Мишка все отворачивается, потому что слезы наворачиваются, и хочется сесть в тёмном углу и тихо плакать, глотая слезы и вытирая нос рукавом серой повседневной формы.
   - Ладно уж, иди в свой класс, малявка.
   - Я вовсе не малявка!
   - Раз плачешь - значит, малявка. А если не малявка, приходи в подвал сегодня вечером. Если не струсишь, конечно.
   Ирка отпустила его и даже чуть толкнула коленом под зад. Не больно, не сильно, но очень обидно - как старшая и сильная.
   Не драться же с девчонкой.
   Мишка пошёл в класс. Там как раз уже диктовали домашнее задание, и он успел все записать. Хоть потом и получил замечание, что слишком долго ходил. И ещё совет сходить в медпункт, если так долго получается. Все смеялись.
   - У тебя болит что-то? - спросил учитель.
   Пришлось объяснять, что бежал, упал, стукнулся, поэтому красные глаза. Но уже не болит. Просто синяк. Синяк тоже показал. Можно подумать, есть такие пацаны, у которых вовсе нет синяков! Да после футбола все ноги бывают избитые. И что?
   Обманывать учителя - не хорошо. Особенно вот так, напрямую. Но не говорить же ему всё честно про дурацкий вопрос про День рождения и про Ирку. Это было бы самым настоящим стукачеством. Потом тут просто не жить. А Ирку бы услали подальше, и все старшие специально приходили бы смотреть на мелкого, который стучит.
   Лучше уж показать синяк и сказать, что упал на лестнице и потом сидел в углу и плакал тихонько - поэтому глаза красные.
   Вечером Мишка подошёл к двери в подвал, которая оказалась не заперта.
   В подвале хранили старую мебель и всякие ненужные учебные пособия. А когда они становились нужные, их вытаскивали, протирали и ставили в кабинеты. И мебель - когда вдруг привозили новых мелких - им ставили старые кровати. Отдельно селили в изолятор и ставили старые кровати. А уже потом переводили по группам, и там уже у них появлялось постоянное место.
   Мишка приехал в интернат пять лет назад. И ничего об этом не помнил. Помнил только белые стены, которых почему-то очень тогда боялся и все время ревел. А потом вокруг стало сразу много таких же, и стало можно играть по-всякому. И он больше не ревел.
   В подвале горел свет. И сидели кружком старшие. Они смотрели на Мишку и молчали. Ему стало немного страшно, и он сказал:
   - Меня Ирка позвала.
   - Ага, - сказала Ирка из-за его спины. - Пришёл. Не боится. Ну, веришь ты в День рождения?
   А Мишка ничего не сказал, а только кивнул. И все тогда стали смеяться.
   - Может, в Деда Мороза тоже веришь?
   Ну, тут было просто. Дед Мороз - сказочный персонаж. Он просто для праздничного настроения, и чтобы как в сказке. Но день рождения - это все равно День рождения.
   - Вы ещё скажите, что жары и урожая тоже нет! - пробурчал он, упрямо наклонив голову.
   - Ха! Совсем дурачок, да? День жары и День урожая - они полностью по науке. Там по приборам все проверяем, изучаем и назначаем день - мы сами. А кто тебе назначил День рождения? А?
   Анатомию человека уже проходили. Потому что каждый должен знать, что и как у него устроено, чтобы помочь, если что. И чтобы не было лишних вопросов. И как рождается человек - объясняли. Поэтому Мишка даже ничего не сказал в ответ. Он просто смотрел и слушал.
   Ирка тоже села в круг и позвала его. Теперь все сидели тесно, плечом к плечу, и это было неожиданно приятно. Как будто старшие приняли его к себе. А самый старший из них - Витька из девятого, говорил негромко, но очень уверенно и убедительно:
   - Это как проверка вашего мозга, друзья! Это же ясно каждому, кто попробует подумать хоть раз сам. Новый год празднуется, потому что начинается очередной год в нашем летоисчислении. Тут - астрономия и история. Это - научно. День жары - сколько мы исследований проводим? А? Какие запросы пишем? Тут тебе и география, и астрономия, и природоведение, и физика. То есть, день Жары - это научно. Теперь про Урожай...
   - Ладно тебе разжёвывать, - сказала Ирка. - Это все понимают. Даже малявка.
   - Я не малявка, - сказал Мишка. - Я Мишка.
   - Мишка, - спросил Витька. - А ты правда думаешь, что у нас у всех День рождения первого мая, потому что мы все родились в этот день?
   Мишка подумал, но в вопросе не было подковырки, и он кивнул.
   - А с чего ты взял, что мы именно родились?
   Вот это был неожиданный вопрос и совсем не понятный. Если бы спросили - откуда взялась дата, он бы сказал, что из документов. Есть всякие документы, и там написано, что вот он, Мишка Соболев, родился первого мая. И вот она, Ирка, тоже первого мая. Вот оттуда все известно. Но Витька спрашивал о чем-то другом.
   - Не понимаю, - честно ответил Мишка.
   - У тебя анатомия уже была?
   - Ну, - кивнул он и немного покраснел.
   - Вот встань рядом с Иркой. Встань, встань. И ты, Ирка, встань тоже. Ну?
   А что - ну? Ну, он ей по плечо, да. И что?
   - И ты веришь, что вот такой, как ты родился вот из такой, как она? Вот через ту дырку?
   Мишка ещё сильнее покраснел. А потом подумал и возразил:
   - А мелкие - меньше!
   - Угу. И что, он, даже мелкий, может вот из такой Ирки выродиться?
   Мишка поглядел на Ирку, подумал, потом помотал головой.
   - Хорошо, - сказал Витька. - Пусть не из Ирки. Пусть из взрослой училки. Неужели мы можем поверить, что из неё выродится такой вот Мишка? Да это же просто смешно!
   И все засмеялись. Негромко, но засмеялись. И даже Мишка засмеялся. Потому что он конечно не мог такой уже большой - из училки. Это действительно смешно, если представить.
   - Вот и тебе уже смешно. Понимаешь, да?
   - А как же?
   - А вот так же. Разве может все само вот так родиться? Смотри, смотри! Две руки и две ноги. Пять пальцев на руках и ногах. Голова с глазами, ушами и ртом. Голова, которая думает и мыслит. И что, ты веришь, что вот это все родилось из одной клетки? Делилось, делилось и вдруг вот такое выделилось?
   У Мишки от умственного напряжения чуть поплыло в глазах, и он снова сел и обхватил голову руками.
   - Вот, думай, думай, малявка.
   - Я не малявка!
   - Пока ты веришь в День рождения, ты малявка. Сам подумай. В один день - весь наш интернат, да? Все мы - в один день первого мая, ага? Ну? Думай, думай!
   - Но как же?
   - Да очень просто! Такое сложное - с нервной системой, с кровоснабжением - там же два круга! С сердцем, с почками и печенью, с желудком и с лёгкими - все это не могло само собой и в один день. А вот не само собой - могло и в один.
   - Как это - не само собой?
   - А на заводе. Нас просто собрали специальные роботы на специальном заводе. Как собирают машины. И машины ведь получаются разные, но у всех есть четыре колеса, у всех есть двигатель, лобовое стекло, крылья. Понимаешь? И они, машины эти, никогда не празднуют День рождения.
   Мишка понял. А ведь правда.
   - О. Понял, да? Теперь ты не малявка. Теперь ты тоже знаешь наш секрет.
   - Но тогда, что же, не праздновать, что ли?
   - Праздновать. Обязательно праздновать, - строго сказал Витька. - Но знать, что это никакой не День рождения, а самый настоящий День создания. И никаких там случайностей быть не может - все идёт строго по плану. Да, нас, которые в интернате, собрали на специальном заводе, но нам от этого нисколько не хуже, а лучше других, которые просто так случайно родились. Потому что у нас всё правильно. У нас - по правильной схеме. И по плану первого мая нас выпустили в этот мир.
   Мишка облегчённо вздохнул. Праздник всё-таки остаётся! И подарки все равно будут. Просто надо знать...
   - Никому! Слышишь? Никому! Это наша тайна. Только те, кто уже не малявки, могут все это узнать - понял?
   Конечно. Он умел хранить тайны. Он уже не малявка.
   ...
   В кабинете директора интерната обсуждали план празднования Дня рождения.
   - И все же это было правильным решением: собирать у нас только тех, кто роился в один день. Или - предположительно в один день. Таким образом, у нас появился квартальный весенний праздник с подарками, играми...
   - Вот именно, вот именно. А если бы мы праздновали каждого отдельно - это, выходит, одному даём подарок, а другие только смотрят? Это же детский коллектив. У них же - все поровну. И вдруг кого-то выделяют. Сколько было бы обид и тем для споров и даже драк!
   - Итак, коллеги, что ещё мы наметили на приближающийся День рождения?
  
  -- Будки
  
   За окном на утреннем ветре вяло трепыхалась растяжка "Русский? Брось сигарету!". Сразу после новостей зарядили ретро-музыку. И конечно, опять и снова вечно популярную Аллу Борисовну. "Брось сигарету,"- кричала она в динамиках.
   Василий Аркадьевич вздохнул, взял раскладной стульчик и, чуть шаркая ногами, пошёл вниз на улицу. Ну, правда же - дома курить просто нельзя. Хоть некоторые и утверждают обратное. Мол, только дома и можно спокойно покурить. Только за дверями. Мизантропы какие-то просто. Или одиночки по жизни. А если есть дети. И внуки есть у некоторых, кстати! А у детей есть домашние животные. Собаки, кошки, крысы, хорьки, морские свинки, хомячки мелкие... Они же ни в чем не виноваты?
   На крыльце дома курить было нельзя. Потому что слишком близко к дому. Во дворе курить было нельзя, потому что двор был общественным местом. А можно было курить возле самой автобусной остановки, это примерно в двухстах пятидесяти метрах направо.
   Эти метры Василий Аркадьевич вымерил собственными ногами. Каждый день, да ещё и не один раз за день - такое тоже бывает. Раньше, очень давно, он выкуривал до двух пачек в день. Потом силой воли и укорами жены и детей сократил до пачки. А теперь вот - раз, ну, два в день. Три - редко. Это если повезёт и просто по дороге.
   Слева от автобусной остановки стояла небольшая прозрачная будка с электронным замком. Ключ выдавали ровно на один месяц - по заявлению. И каждый раз, как приходишь к коммунальщикам с этим заявлением, переспрашивают, в глаза заглядывают:
   - Может, бросите, наконец? Все же здоровье нации - достояние общенародное. А здоровье-то составляется из здоровья каждого. А курение - явное ведь нездоровье... Так, может, бросите всё же? Нет? Ну, вносите абонентскую на месяц вперёд, и вот вам ключ.
   Василий Аркадьевич махнул пластинкой-ключом перед замком, дверь щёлкнула, подалась. Внутри было привычно душно и жарко. Вентиляция, что ли, опять не работала? Конечно, это же не квартира, сюда ремонтники если и придут, так в последнюю очередь. А абонентку платишь на месяц вперёд...
   Василий Аркадьевич разложил свой стул, сел, медленно достал из внутреннего кармана страшную чёрную и красную пачку сигарет. Из другого кармана - зажигалку.
   Перед будкой тут же выстроились какие-то школьники. За стеклом звука слышно не было, но они так кривлялись, так хохотали, показывая пальцем на курящего.
   А Василий Аркадьевич, выходит, был им вроде обезьяны в зоопарке. Так же вот они на него смотрели и так же смеялись. Вон, мол, почти как человек. Как нормальный человек. Только курит. Наверное приезжий какой-то. Нерусский, наверное, какой-то. Потому что написано же на всех стенах, что русские не курят. Такая у русских национальная особенность и государственная политика.
   Василий Аркадьевич медленно выкурил свою утреннюю сигарету, потом подождал пока дым немного рассеется - нельзя же выходить в клубах. Там же дети снаружи, в конце концов. Потом с кряхтением поднялся, сложил стул и поплёлся домой.
   Сегодня к нему должен приехать друг. Давний и дальний друг. Видятся они с ним так редко, что каждая встреча - большой праздник. Вот, кстати, по времени самолёт давно уже приземлился. Где-то он уже близко. А вот и он, кстати.
   Из такси вылезал задом, на ходу расплачиваясь, старый и верный друг Генка.
   - Генка, - сказал в спину Василий Аркадьевич.
   Больше ничего не смог сказать - просто горло сдавило от чувств. И заулыбался.
   - Васька! - закричал Генка.
   Сорвал кепку, подбросил вверх, снова поймал её... То есть, не смог поймать, и кепка шлёпнулась на тротуар.
   - Черт, старею.
   Василий Аркадьевич страдальчески сморщился и посмотрел по сторонам. Но, вроде, все в порядке. Молодёжь школьного возраста уже рассосалась, и никому сказанное грубое слово не нанесло вреда и моральной травмы.
   Потом, как в кино, когда делают такой монтаж. Склейку такую. Раз - и прошло пару часов. И не вспомнить, что и как было. Только и помнишь, что улыбался непрерывно. Потому помнишь, что челюсть болит. Мышцы устали улыбаться. Но как же не улыбаться, когда друг приехал?
   А Генка видел, видел...
   - Вот всегда я тебе, Вась, говорил: лучше ты стакан портвейна засандаль, чем одну сигарету выкурить. Во-первых от стакана тебе почти никакого вреда, в отличие от. Во-вторых, окружающим никакого вреда. В-третьих - незаметно это. Понимаешь? А вот если ты и куришь и пьёшь... Или бросил, что ли?
   - Вот ещё, - выпятил грудь Василий Аркадьевич. - Не в нашем возрасте резкие повороты устраивать.
   - Ну, тогда, пока женщины твои стол накрывают, вмажем, дружище? А? Как в старые времена - вмажем?
   Василий Аркадьевич сразу как-то сдулся...
   - Понимаешь..., - начал он осторожно.
   - Да, понимаю, понимаю. Пошли уж в твою будку!
   Справа от автобусной остановки, на самом виду, стояла вторая будка. Тоже тесная и тоже прозрачная насквозь. Только там ещё стоял специальный столик. На тот столик и выставил Генка привезённую из тёплых краёв бутылку крымского розового портвейна "Алушта".
   И тут же, как в зоопарке, сгрудились опять какие-то за стеклом. Стали показывать пальцем. Стали по стеклу стучать, чтобы внимание привлечь. Но друзья, если чего решили, так ни на кого внимания обращать не будут. В два стакана плеснули ароматным напитком. Замерли оба, глядя в глаза друг другу...
   - Ну, будьмо!
   В дверь снаружи настойчиво стучали. Две девочки лет по восемнадцать строго смотрели на выпивающих:
   - Вы что же, не русские совсем, что ли?
   - Я - украинец, - весело заявил Генка, и от него сразу отвернулись.
   И правда - что с иностранца взять?
   - А я уж и не пойму... У меня и татары в родне, и евреи, и немцы, и русские, и украинцы... О! Ещё прабабка - цыганка! - сказал осторожно Василий Аркадьевич.
   - Это не имеет никакого значения. Дело не в крови, а в своём мироощущении. Вот вы себя кем чувствуете?
   - Ну-у... Русским, наверное.
   - Так что же вы? Как же вам не стыдно? Наверное, и дети есть?
   - И внуки! - приосанился Василий Аркадьевич.
   - Тем более! Тем более! Стыдитесь! Какой пример вы им показываете? А ещё - русский...
   Издалека доносилось слитное скандирование. Это "новые русские" репетировали кричалки к объявленному заранее Маршу миллионов:
   - Русские не курят! Русские не пьют! Русские нерусским всяко надают!
   - Знаешь, что, - сказал Генка. - Иди ты пока в свою будку, покури по быстрому. А потом пойдём к твоим женщинам, будем есть борщ, мясо. Сало будем есть - я сало привёз. И будем разговаривать, а то шумно тут как-то у вас. Неудобно.
   Он стоял снаружи и смотрел. А Василий Аркадьевич давился дымом в прозрачной будке. А ещё снаружи смотрели и тыкали пальцами школьники и школьницы...
   "Вот зимой," - подумал Василий Аркадьевич, - "Будет все же лучше. Снежку нанесёт. Морозом ударит - так никто стоять долго не будет. Можно будет покурить всласть."
   - Кстати, а зимой у вас пьют? - спросил с интересом Генка, когда Василий Аркадьевич вышел из будки для курящих. - И как, тоже стучатся?
  
  -- Время - деньги
  
   Вместо эпиграфа, из общения в сети:
   "Как было бы здорово, если бы бездельники могли бы продавать свое время."
   "Как и все ценное, время проще отнять, чем найти. Пойду, попробую отнять немного времени у других."
  
   - Висит на заборе, колышется ветром..., - напевал сквозь зубы Алик, намазывая клеем очередное объявление.
   Работа, которую ему помогли найти знакомые по компьютерному клубу ребята, занимала всего один день в неделю, если посчитать именно и непосредственно рабочее время. Остальные часы дня и ночи можно было играть в стратегии или начать снова "Сталкера", или хоть свежего "Ведьмака". А ещё были старые проверенные "Фоллаут" в подарочном издании, обе-две в одной коробке. А ещё были "Might&Magic", где одно прохождение занимало как раз неделю упорного сидения за компьютером. Ещё был Интернет и общение в форумах. Там надо было поддерживать свой рейтинг постоянными выступлениями. Приходилось соответствовать. Вон, даже как-то сценарий, то есть план игры старой "Цивы" описал...
   Правда, за игры и за умение в них играть не платили. А кушать и хоть как-то одеваться было надо. Организм человека пока не научился подпитываться из сети. А было бы здорово. Вот она - чистейшая Нобелевка! Включился в сеть через специальный адаптер - и сиди у компьютера, не поднимаясь!
   Алик клеил на столбы и заборы объявления, в которых предлагал свои услуги простым лузерам. Он действительно мог поставить систему, установить пиратский офис, настроить выход в Интернет, показать, где и чего скачивать на торрентах, настроить аккаунт в Одноклассниках, в ВКонтакте и в LiveJournal. Он даже умел в обычном Блокноте писать на стареньком "аштемеэле" простенькие веб-странички. Даже если понемногу, по чуть-чуть - все же добавка к зарплате. Хоть на "дошираки" хватит. С пивом, кстати. "Доширак" с пивом - самая настоящая программерская еда. Хотя он сам, конечно, никакой не программер. Он просто продвинутый юзер. Но если кто чего не умеет, а ему как раз не в падлу - так вот пусть платят.
   Пока он клеил на досках объявлений в своём дворе, чувствовал себя почти монополистом. Его бумажка белой заплаткой сразу выделялось издали. А вот когда перешёл к метро... Тут таких же, как он, было полным-полно. Все столбы были оклеены разноцветными и разными шрифтами выполненными подобными же объявлениями. Глаз зацепился за соседнее:
   "Время - деньги! У вас есть свободное время, но нет денег? Мы поможем вам! Никакой работы! Никаких условий! Просто продайте ваше свободное время нам!".
   И внизу, на "вермишели" контактов, не телефон, а адрес электронной почты. Не для каждого, выходит. Для опытного юзера. Для того, кто понимает, как сам Алик, например.
   Подобных объявлений, где предлагали занять свободное время работой на телефоне или в Интернете, было много. Но там ничего не обещали, зато требовали сидеть в И-нете и впаривать всяким лохам разную непонятную мутотень. А тут - "никаких условий", "никакой работы"...
   Алик приклеил своё объявление рядом, а потом оторвал квиток с электронным адресом от "времяденег". За спрос денег пока не просили, значит, можно спросить, что у них и как.
   Дома, только скинув куртку и ботинки, он тут же прошёл к никогда не выключающемуся компьютеру. Он, кстати, и лузерам разным всегда объяснял, что компьютеру хуже, когда туда-сюда его гоняешь. То включишь его, то выключишь - вот тебе и сбои в системе, и ошибки разные. А электричества в спящем режиме он практически не ест.
   Не успел отправить письмо по указанному в объявлении адресу, тут же замигал значок мэйлера - пришёл ответ. Они там, что, сутками работают, что ли?
   В открытом ответе предлагалось заполнить небольшую анкету и приехать через день за банковской карточкой, на которую будут перечисляться деньги за купленное свободное время. Говорилось и о расценках. Конечно, прикинул Алик, если бы в эти часы работать, то заработал бы он не в пример больше. Но эти же предлагают именно получить - не работая! За то время, в которое как раз не работаешь. Все равно же пропадает оно в играх и в ленивом валянии на кровати. Потому что даже на пиво, чтобы с друзьями посидеть, поболтать в реале, сейчас как-то вот не всегда хватает.
   Через два дня Алик вышел из офиса фирмы "Время - деньги!" и свернул к первому же супермаркету. Он ничего не собирался покупать. Вот ещё - тащить что-то из такой дали на другой конец города! Он просто нашёл ближайший банкомат, сунул в подмигивающий зелёным огоньком порт новенькую пластиковую карточку и выбрал опцию "Получить отчёт". На карточке были деньги. Не великие, но - были! То есть, договор был исполнен. Сам договор он уже сложил вчетверо и засунул в карман. Туда же теперь отправилась и карточка.
   Сегодня он не успел пройти очередной этап игры. Ну, это было понятно. Времени-то свободного оставалось меньше.
   Он пока продал только один час в день. Действительно, что такое один час? Так, мелочь... Было в сутках двадцать четыре часа, стало - двадцать три. Даже и не заметно почти. А если прижмёт, подумал Алик, так можно просто на час меньше спать. Хотя, что там может прижать? А денежки-то - вот они.
   Через две недели он снова был в уже знакомом офисе. Две недели он прикидывал и так и этак. Планировал, рассчитывал, рисовал в Excel сложные таблички. Получалось, что на жизнь - на еду и питье - ему вполне хватало. Одного часа в день хватало на то, чтобы раз в полгода купить новые джинсы или ещё какую-то одёжку. Ну, или ботинки - но реже. Ботинки все же были дорогие. Хотелось купить настоящие Мартенсы. А вот если отдавать сразу часа четыре... Он ещё раз перед выходом перепроверил расчёты: все точно. Если продать четыре часа в день, можно было спокойно покупать давно желаемый навороченный ноутбук. И даже могло остаться на цифровую камеру.
   Ещё через два месяца Алик понял, что ему, в принципе, нужно время только для сна и для работы. Ну, там, перекусить ещё, по магазинам сбегать. А так-то, в принципе, он же этот, как там бабушка в детстве ругалась - бездельник. В неделе, он посчитал, 148 часов. На работу надо отложить сорок. Пусть пока эти часы не заняты, но вдруг будет калым какой? Ещё сорок отложить на сон. Меньше спать можно - но тогда целый год придётся недосыпать. Тяжело. Ну, и часов двадцать - на всякие прочие попутные дела. Вот, выходит, можно спокойно продать семь часов ежедневно.
   Договор подписывался на год. И деньги перечислялись на карточку все сразу за годовую норму времени. Ему умно и подробно объяснили в том офисе, что это необходимо для планирования и правильного распределения ресурсов.
   Через месяц Алик заметил, что просто ничего не успевает. На форумах его рейтинг опустился ниже плинтуса. Новые игры он не мог посмотреть, потому что времени на это не было. С друзьями собраться, по пиву сообразить - деньги теперь были. А вот времени - нет. В кино, опять же...
   А ещё у них на работе появилась Маша. Рыжая, энергичная, весёлая, вся как на пружинках постоянно, все время куда-то торопящаяся. Ей, она говорила, тоже не хватало времени. Вот бы - говорила она - часов тридцать в сутках! Вот тогда - ого-го! Или клонироваться, что ли - смеялась.
   Алик хотел пригласить её на концерт. Но так получалось, что и ей некогда, и ему некогда. Он вообще ничего не успевал, кроме как сходить на работу и вернуться домой, чтобы перекусить и поспать. Новый ноутбук и новая камера так и стояли на столе в картонных непраздничных коробках. Он даже не установил другую систему! Не поковырялся в драйверах!
   Ну, вот, совершенно не было времени.
   А когда Маша как бы случайно намекнула, что у неё кончается какой-то там курс, и теперь со следующей недели будет немного больше свободного времени, Алик не выдержал и кинулся во "Время - деньги!". Офис их переехал на второй этаж, расширился. Внизу, где раньше был офис, теперь был кассовый зал, где можно было продать своё время "по-быстрому". Там цены были совсем смешные.
   Сначала Алик попытался отказаться от одного из договоров. Но ему показали на пункт в договоре мелким шрифтом. И спросили ещё участливо: вы деньги полностью получили? Алик понял, что тут ничего не выторговать. И решил тогда прикупить немного времени. Ну, подумал он, час в день хотя бы. То есть, по часа три пару раз в неделю - как раз на свидание. На кино или там на театр какой-то должно было хватить.
   Однако выяснилось, что всех его заработанных денег на час в неделю просто не хватало.
   - Это сколько же у вас стоит один час? - поднял, было, он голос, но тут же успокоился, когда ему показали на световое табло.
   Действительно, продать свой час стоило дешевле раз в десять.
   Алик вывалился на улицу, понимая, что опять, опять и опять не успевает ничего сделать. Кстати, он глянул на часы, сегодня ему из-за этого придётся меньше спать.
   Ну, спать-то он мог просто сразу после работы. Завтра, например. Так бы и отоспался, что...
   А вот как быть с девушкой? Со свиданием тогда - как? Кино, театр, концерт, ресторан? Ну, и все такое прочее? Как?
   Алик брёл домой, чувствуя, как утекают минуты, отпущенные им на сон.
   - Брат, дай закурить, а? - раздалось откуда-то снизу.
   На бордюрном камне сидел, покачиваясь, местный нищий в замусоленном тряпье.
   - Курить нет..., - начал Алик.
   А потом вдруг его озарило:
   - А вот денег дать могу!
   - Денег? - заинтересовался, вставая, нищий. - Давай!
   - Не просто так!
   - Дак, у меня же нет ничего..., - потряс он полами непонятной одежды.
   - Паспорт - с собой?
   - Паспорт не дам, - строго ответил нищий. - Я без паспорта - кто? Никто, бомж вонючий...
   - А так ты кто? - начал было закипать Алик, но потом остановился. - Не паспорт, время мне твоё надо, понятно? Почём ты мне свои лишние часы продашь?
   - Лишние? Какие они лишние? Я за час, знаешь, сколько могу бутылок найти?
   - Так ты скажи, сколько ты хочешь за один час в день. А там, глядишь, и сторгуемся.
   - Стольник, - пошамкав губами, выдал нищий.
   - Ага, стольник за час. Это, если за год - тридцать шесть тысяч пятьсот рублей. Согласен? Продаёшь?
   - Это как выходит, почти полторы штуки по старому курсу? Наликом, что ли? Продаю!
   - Пошли! За мной!
   Алик привёл нищего в фирму - на нижний этаж, в кассовый зал. И там они подписали договор, предъявив свои паспорта. С Алика взяли комиссионные - десять процентов. Итого, выходит, сорок тысяч без малого он теряет... Зато - целый час! Каждый день - лишний, такой нужный ему, час!
   - Вы согласны с условиями договора? А вы? - вежливо работал с ними, не обращая внимания на вонь от засаленных лохмотьев, менеджер. - Подпишитесь здесь и здесь. Вашу карточку, пожалуйста.
   Он быстро обналичил указанную сумму, снял проценты, выдал квитанцию. Нищий, мотая восхищённо головой, унёсся к магазину, поддерживая одной рукой карман с деньгами.
   - Поздравляю, - серьёзно сказал менеджер. - Очень удачная сделка. В денежном выражении.
   Алик побежал домой - пора было ложиться спать. Завтра у него будет уже на час больше.
   А проснулся он от холода.
   - Бр-р-р, - вздрогнул он. - Это как?
   Светало. Алик стоял в туманном сыром парке, с недоумением оглядываясь по сторонам. Ноги сами несли его по откуда-то известному и постоянному маршруту. Вон там, присел он, заглядывая под лавку, всегда были бутылочки. И вот там - тоже.
   Что за черт? Нафиг ему сдались эти бутылки? В такую-то рань?
   Он достал мобильный и дозвонился до службы поддержки "Время - деньги!".
   Вежливый голос объяснил, что в такую рань, потому что потом Алику надо идти на работу. А час, который он получил, занимал у продавца своего лишнего времени именно сбор бутылок. Потому и такой дешёвый он оказался, этот час. Со временем, конечно, можно будет адаптироваться, как-то перепрофилировать... Но - со временем. А пока - только так.
   Это что же выходит? Ноги таскали Алика по парку, а он размышлял. Выходит, брать надо у чистого, у культурного, значит, эти часы. Но тогда будет во много раз дороже. А таких денег у него просто нет. Потому что продавать своё время - всегда дешёво. А покупать - это всегда дорого.
   Украсть? Он задумался... Интересно, а как это - украсть время? Вот разве - отнять? Откуда-то в руке оказалась бутылка, и он, почти не задумываясь, опустил её на голову проходящего мимо какого-то слишком раннего клерка с дипломатом в руке. Тяжёлый клерк. Еле утащил его в кусты. Паспорт во внутреннем кармане у него был. Алик позвонил, сообщил паспортные данные свои и лежащего без сознания "клиента", и честно сказал, что отнимает нужное ему время. Вышло, что отнять можно целых два часа. Но не больше. Это, мол, столько им "законники" разрешили. То есть, из внутренних дел.
   Ну, два часа у культурного "клиента" - все же лучше, чем час у нищеброда. А тот час надо продать. Хоть за рубль - но продать. Обязательно продать. Хватит утренних пробежек по парку!
   Он ещё позвонил в травмопункт. Сказал, что тут человек упал и голову расшиб. И побежал на работу.
   На работе сказал Маше, что и у него с завтрашнего дня появилось время.
   ...
   А утро встретил в отделении милиции.
   - Ну, что же. Вот ты нам и попался, - улыбался круглощёкий розовый лейтенант, сидя за столом. - Сам все расскажешь?
   - Да не бил я его! Он сам упал!
   - Э-э-э... Не понял... О битье-небитье - это тебе в другой отдел, не по нашему профилю. А мы здесь по квартирным кражам.
   - Я могу сделать звонок?
   - Адвокату своему, небось?
   - Нет-нет!
   - Ну, звони...
   ...
   - А что вы хотели? Все точно по договору. Что берете - то и получаете. Уронили вора, отняли пару часов - вот вам воровские часы. Купили час у нищего - собирайте бутылки. Свои-то часы вы продали дороже. Свои, чистые, сытые, ленивые, у компьютера...
   ...
   На новенькой растяжке над проспектом под ветром кувыркалось яркое:
   "Время - деньги! Мы платим деньги за ваше время!"
  
  -- Машина времени
  
   Этот отдел был одним из самых старых в управлении. Шутники относили историю его создания к тем допотопным временам, когда тоже были специально обученные органы, контролирующие и пресекающие, если что опасное вдруг происходило. Та же история, например, с порохом. Ведь сколько времени порох пробивался в армию! Уже и шутихи разные были, ракеты с фейерверками, а войска все стреляли из луков и арбалетов. Потому, говорили со значением, что ещё просто не готово было человечество к массовому применению пороха. Ведь если бы Столетняя война, да с ружьями, например... Всё - не было бы Европы! Или вот ещё бронза и сталь. Тоже ведь тянули до последнего с бронзовым оружием. И потом вдруг резко перешли на железо и сталь.
   Старики смеялись, рассказывая такое, молодые верили и не верили одновременно. Но анализом открытий занимались серьёзно, рассматривали каждое изобретение с точки зрения не полезности его для общества, а возможного нанесения вреда от внедрения.
   Вот, скажем, гениальный такой порошок для быстрого перегнивания и превращения в компост всяких отходов. Ведь великая вещь, если вдуматься. Никаких тебе выгребных ям, машин оранжевых с толстыми шлангами-рукавами, откачки никакой, вони из колодцев. Сыпанул, куда надо, а оно, на что насыпал, - уже рассыпчатый черный компост. Клади его потом в землю, перекапывай, сажай всякие фрукты-овощи.
   Ага, страшно полезное изобретение. А вот аналитики посчитали, посчитали, да и дали прогноз на общее изменение климата. В общем, тот порошок, конечно, запатентовали, но так, что никто даже и не подумал взяться за его изготовление.
   Или вот ещё "вечные батарейки"... Хотя, об этом вообще рано даже говорить в курилке. Сразу такое на бирже начнётся, такой всеобщий крах и падение. Нет-нет! Даже и не упоминать!
   Сегодня поступило дело изобретателя И. Изобретатель И. давно был на контроле в отделе. "Под колпаком", как говорили раньше. Очень он был умён и разнообразен в своей деятельности. Самое главное, что у него получалось практически все, за что он брался. Гений, одним словом. Если бы ему родиться не во время массового машинного производства, а где-нибудь на заре Средневековья, так поминали бы по делу и без дела не Леонардо, а вот его, изобретателя И.
   Новая его заявка в патентное бюро называлась просто: "Машина времени". Потому и передали сразу в спецотдел на рассмотрение. Патентные сотрудники своё дело знали. Думаете, почему иногда рассматриваются проекты так долго? Именно поэтому. Потому что проходят они апробацию в нескольких структурах. Да не параллельно проходят, а последовательно. Посмотрели в патентном - переслали сюда. Отсюда могут направить запросы в разные академические институты, не показывая всего дела. А потом аналитики скомпонуют все отзывы и напишут свой, с разными вероятностями отражения нового изобретения в жизни не только нашего общества, но всей планеты даже.
   Машина времени! Это только некоторые за границей заявили, что такие проекты даже не будут рассматриваться. У нас все проще: рассматривается все. Потому что иногда даже в самой сумасшедшей идее есть малое зерно будущей истины. И это зерно надо найти, выковырять из кучи, обмыть, отмыть, отчистить, обдуть тёплым воздухом и потом тщательно изучить. И ни в коем случае не сунуть обратно в ту же самую кучу. Ни в коем случае!
   Так, о машине времени. Кто не читал фантастику, почитайте. И подумайте сами, как может быть опасна такая машинка. Даже если она переносит одного лишь человека туда и сюда. Даже если не человека, а просто какие-то мелкие предметы - все равно опасно! Раз - и современное оружие в прошлом. Два - и нет никакого прошлого, и нет, следовательно, нас всех. Три - и какая-то зараза убивает все население Европы, а цивилизацию строят жестокие ацтеки из Америки. Четыре - и японские войска высаживаются на поле боя где-нибудь под Креси и замещают собой монголов с татарами и прочими.
   Нет, машина времени - это по-настоящему страшное изобретение. Даже страшнее современной испытанной и почти привычной термоядерной бомбы.
   Ровно месяц все службы работали над этим проектом. Через месяц на стол руководства легла аналитическая записка, суть которой можно было передать двумя словами: "Полный бред". Или тремя: "Ничего не поняли".
   Начальство, как всегда, прочитало именно по второму варианту. А раз ничего не поняли, значит, надо приглашать самого изобретателя. Но не в отдел, конечно. Незачем посторонним знать о таком отделе. Выгородили закуток в патентном бюро. Обезопасили со всех сторон. Изолировали. Обвешали прослушкой. Пригласили изобретателя.
   - Вы - известный изобретатель И.?
   Он порозовел от удовольствия и смущения, но все же попытался от "известного" отказаться.
   - Ну, как же, как же вы отказываетесь! У вас уже столько патентов! И некоторые из них в будущем принесут вам и вашим потомкам большие деньги. Нет-нет, вы не отнекивайтесь, не скромничайте излишне, вы изобретатель, и вы известны!
   Изобретатель И. понял, что отрекаться далее не хорошо и принял позу согласия, присев на краешек стула и положив руки на колени. Да, он такой вот изобретатель. Везёт ему просто с техникой разной и с электроникой. Получается.
   - А вот этот проект - "Машина времени" - он же работает или пока только в чистой теории?
   Изобретатель И. начал размахивать руками и доказывать, что он никогда бы не принёс патентовать голую теорию. Теорию вообще патентовать невозможно. Потому что теория, наука - она же всехняя, всеобщая, и развивается не тогда, когда каждый присваивает себе какой-то её кусочек, а когда все вместе, обмениваясь знаниями, двигают вперёд... И так далее.
   - Так, все-таки не понятна мощность и грузоподъемность вашей машины. То есть, принцип действия нам тоже не понятен, но есть в описании характерные черты, отличающие её от других механизмов, и значит, можно патентовать. Но - что именно патентовать? Эти самые черты? Принцип действия? Или... Неужели вы сами летали в прошлое?
   Изобретатель И. приосанился, опёрся локтем о спинку стула и выдал лекцию о характере времени, его течении и странности, о количестве энергии, необходимом для переноса тел, о теории времени и пространства. И сказал, что сам лично он никуда не летал. Потому что просто не хватило бы никакой энергии. Но. Вот тут он сказал "но" и поднял палец кверху. Информация! Вот коренное слово! Он сразу понял, что никакой массы ему не передвинуть ни вперёд, ни назад. Просто не хватит мощности прибора. Но вот нематериальные вещи - та же информация, например - это как раз запросто, потом что не требует практически ничего, кроме обычной аккумуляторной батарейки, как для фотоаппарата. Даже если она разряжена, на один импульс обычно хватает.
   Какая информация? Информация ведь тоже бывает разной. Скажем, некоторые открытия будущего совсем не стоит ускорять, перенося информацию о них в сегодня. Все должно двигаться, согласно течения времени и развития цивилизации.
   - Что? Нет-нет! Вы меня не поняли! Информация - это не чертежи, не книги с описаниями. Не материальные объекты, понимаете? Информация - это цифры и числа. Всего-навсего. Но это числа и цифры из прошлого и из будущего. И машина уже работает! То есть, она не совсем машина - так, машинка. Она у меня пока ещё маленькая совсем.
   Маленькая - какая? Вот такая или даже меньше этого стола?
   Изобретатель И. полез в карман пиджака и вытащил свою "машинку времени". Большой экран почти во всю лицевую поверхность. Большая кнопка под экраном - чтобы не промахнуться. Две кнопки по бокам от неё. На них - стрелки. Влево и вправо.
   - Вот эти стрелки - это выбор, смотрим, вперёд нам или назад, - объяснял изобретатель И. - Потом нажимаем большую кнопку и получаем информацию на экран.
   Показать, как действует? Да запросто. Что интересует для начала? Прошлое? Вот, пожалуйста.
   Изобретатель И. нажал кнопку слева, потом прижал большую кнопку посередине и повернул аппарат экраном к специалисту.
   - Вот, смотрите. Это информация из прошлого.
   На экране горели крупные цифры.
   - Двенадцать? И что это за информация?
   - Это совершенно точная информация! - обиделся изобретатель И. - Это температура воздуха двенадцатого апреля 1961 года в Саратовской области, где приземлился Гагарин!
   - Ну, предположим, предположим. А ещё?
   Изобретатель И. нажал большую кнопку и снова показал экран.
   - Хм... Сорок два... И что?
   - И все! Это же знаменитый ответ на главный вопрос Вселенной! Это же из книги! Значит, 1979-й год!
   - Так-так-так... А будущее тоже таким вот образом?
   - Вот, смотрите! Сначала нажимаем один раз на правую кнопку - происходит сброс старой настройки. Потом ещё раз на правую кнопку - задаём будущее. И - большую... Вот!
   - Пятьсот двадцать три? И что это означает?
   - Это много чего может означать. Например, курс евро к доллару в очень далёком будущем. Хотя, слишком как-то... А! Это ещё может быть май, двадцать третье. И тогда мы получили информацию, что двадцать третьего мая в будущем что-то произойдёт. А ещё это может быть биржевым индексом...
   - Прекрасная, просто прекрасная машина времени! - обрадовался специалист. - Мы сегодня же закончим патентную процедуру. Завтра можете приходить за вашими документами. Большое спасибо за сотрудничество.
   Последние слова он уже по инерции сказал, совершенно машинально. Но изобретатель И. не обратил внимания. Он думал над цифрами, числами и решал в уме задачу: как догадаться, к чему относится та или иная информация.
   ...
   - Ну? - сурово спросило начальство.
   - Полная дурь, ахинея и абсолютная ненаучность.
   - В архив. Но глаз с него не спускать! Эти мне изобретатели...
  
  -- Ноосфера
  
   Вы все ещё размышляете над загадкой, почему мы не вышли в открытый космос? Почему не полетели к звёздам, как мечталось? Спорите об этом. Читаете книги. Исторические и фантастические - всякие. Видите, что беспилотные корабли исчертили своими маршрутами всю Солнечную систему и давно вышли за её пределы. А человек - как был привязан к Земле и тонкому слою над ней, так и остался там же.
   И вы задаётесь вопросом: почему?
   Придётся начинать нашу лекцию очень издалека. Вы уже знаете из других курсов понятие "ноосфера", но используете его в сугубо теоретическом и философском значении. Но представьте себе, что она действительно существует, и она материальная, вещественная. Она, эта ноосфера, окружает всю нашу Землю неравным слоем - где слой выше, где ниже, в зависимости от населённости и интенсивности мышления населения той или иной области. Над океанами - совсем тонкий слой. Но он есть и там. И вот эта самая ноосфера непроницаемой для нашей мысли плёнкой окружает всю нашу планету. Сформировалась она давно, с первого разумного обитателя Земли. С самого начала. И чем далее движется в своём развитии общество и каждый индивидуум, тем мощнее, крепче, толще, массивнее ноосфера планеты. Это атмосферный слой может утоньшаться и даже исчезать, это гидросфера может терять миллионы тонн воды. Ноосфера - растёт.
   Нет, приборами она не измеряется и не выявляется. Но это не значит, что её нет - и в дальнейшем своём изложении я вам расскажу, как легко доказать её существование не в философском, а в сугубо практическом, естественнонаучном ключе.
   Пока же просто предположим, возьмём за аксиому, что такая плёнка ноосферы вокруг нашей планеты действительно есть.
   Что отсюда следует? Да очень многое. Следует, в первую очередь, что мысль тоже материальна. Но раз ноосфера непроницаема для мысли, хранит мысль в себе, держит её, отражает обратно ускользающую, то материальная мысль неизбежно действует на материальные объекты. Мыслящие особи порождают мысль, мысль действует на мыслящих.
   Не понятно?
   Вот перед вами цепочка, о которой говорят на лекциях по антропологии. Она неполная, прерывается где-то. Но все же - неужели не видно, как менялся человек? Хорошо, предположим, что все эти питеки и тальцы, тропы и эректусы - они все тупиковые ветви эволюции, а человек - он наособицу, сам по себе. Тогда хотя бы посмотрим на картины и на скульптуры. За последние три тысячи лет выберем самое лучшее и самое показательное, скажем так. Вот слайды. Смотрите, как изменялся человек.
   Что вы говорите? Изменился не человек, а всего лишь понятия о прекрасном? А человек, по-вашему, остался прежним? И просто-напросто рисовали художники не человека с натуры, а исключительно свои представления о нем? Вот так, значит, вы художников великих во лжи обличаете... И Пракситель создавал свои скульптуры не с натуры, и Рубенс вам все врёт, и Рембрандт рисовал не то, что видел, и Брейгель какой-нибудь - уж совсем не то, что было...
   Ладно, смотрите дальше. Теперь у нас фотографии. Надеюсь, фотоснимок вы не обвините в пристрастности? Почти полтора века фотографии - вот как изменялся человек.
   Да, он изменялся, этого невозможно не заметить. И если вы посмотрите по сторонам на своих соседей, просто утром поглядите внимательно в зеркало, вы увидите совсем не то, что видели ваши предки. Возникает вопрос: что это - мутация? От чего она происходит? Почему так? Неужели от радиации или космических излучений?
   Вот, вот, правильно говорите - от еды. Конечно, курс антропологии не зря был изучен. Конечно - как питаемся, так и изменяемся. Но это значит, если кормить разной едой крыс, скажем, то они тоже изменятся? Или крысы вам совсем не показатель? Тогда - свиней? Ну? Предлагайте, как проверить вашу гипотезу о мутагенности простой пищи? Кого будем кормить мясом, кого - фруктами, и получим мутации и изменения?
   Что? Есть ли другие гипотезы? Конечно, конечно есть. А о чем я вам толкую?
   Я же вам говорю, что мысль материальна, а мутагенным свойством обладает сама ноосфера. И если, скажем, в ноосфере накопилось определённое количество мыслей о внешнем виде человека, о том, каким хотелось бы человеку быть, о том, что нравится - таким и становится человек. Идеал мужчины и женщины меняется, меняется за ним и внешний вид. Не наоборот, понимаете? В данном случае именно в такой последовательности. И если принять гипотезу о мутагенности ноосфера за основу, то объясняется многое и многое.
   Что, у нас с вами лекция о космосе? Я этого не забыл. Я просто медленно и осторожно подвожу вас к ответу.
   Итак, примем пока за данность предложенную мной гипотезу: вся Земля в коконе ноосферы, мысль материальна, она действует на сам субъект мышления, то есть на человека, на нас с вами в том числе. И теперь я могу сказать, что на самом деле ваши предки были совсем не похожи на вас. Вы же не будете с этим спорить? Но вот хотелось им иметь гладкую бледно-розовую кожу - и она получилась. Изменилась роль мужчины и женщины, и женщина стала миниатюрной по сравнению с первобытными объёмами. Вот картины, вот фотографии. Наши девушки с обложек, супермодели наши - красота просто! И совсем не похоже на то, что было в древности, да и не в древности, а совсем недавно. И не похоже на истинный облик человека. Тот облик, который придал человеку бог, если верить преданиям. Просто разумное существо меняет себя под свои представления, как меняет и сам вещный мир вокруг себя. А бог, если он был, создавал человека таким, чтобы тот не боялся радиации и ядов, чтобы жило человечество тысячи и миллионы лет, чтобы хватало жизненной силы, выносливости, цепкости даже единичному представителю человечества. Он создавал существо, которое может прятаться, таиться от всех невзгод, а может, наоборот, быть агрессивным и хватать все, что вокруг, ловить все, что съедобно. Он создал совершенное существо, такое, что не боится ничего.
   Кроме одного.
   Вы спрашиваете, почему человек не летает в открытый космос?
   Потому что он уже летал. И не раз. Пока не прекратили все попытки.
   Как только космический корабль вылетает за пределы земного тяготения, как только в своём дальнейшем движении пронзает тонкую и невидимую плёнку ноосферы и вылетает в пустое пространство, как только прекращается действие концентрированной материальной мысли на всех и каждого, как только слезает все надуманное, придуманное, "намысленное" - если так можно выразиться, так сразу и кончается космический полет человека.
   Тихо, тихо! Я объясню, да.
   Вместо человека в рубке космического корабля оказывается безумное существо - огромный черно-серый лохматый паук, мечущийся в невесомости, страдающий, ломающий свои конечности, умирающий от ужаса перед тем, что видит перед собой. В том числе от ужаса перед собственным видом. А может, именно от этого ужаса...
   Вот, собственно, и все. Я покидаю ваш курс. У меня всего одна лекция на каждом курсе. Она так и называется: "Фантастические предпосылки отказа от полётов в открытом космосе". Вы меня слышите? Фантастические предпосылки. И все, что я вам говорил - всего лишь фантазии... Ну, или гипотезы, если хотите. Некая игра ума.
   Но все же не забывайте: мысль - материальна!
   А в глубокий космос мы пока так и не вышли...
  
  -- Свалкеры
  
   - Смотри, дядь Мить, там же свалка, да?
   Дядя Митя, как его звал весь молодняк, внимательно посмотрел на не по делу разговорчивого. Наклонил голову к левому плечу. Потом - к правому. Рассмотрел его сверху донизу и потом обратно. Да ещё с таким удивлённым выражением лица, как будто с ним вдруг заговорило дерево. Если бы они были в большой компании, так уже засмеяли бы Сашку. Причём, совершенно не понятно - за что?
   - Так, что, дядь Мить? Чего ты?
   - Учишь вас, учишь, - начал дядя Митя. - Вдалбливаешь знания, передаёшь свой опыт, натаскиваешь, а они мне тут такое вот слова. И за что мне это?
   Никаких "они" здесь не было. Ходили парой, потому что свободный поиск. Как положено - ведущий всегда сзади, ведомый чуть впереди. И вот Сашка, заглянув за кустарник, задал этот свой дурацкий вопрос. Он уже и сам понял, что дурацкий. Не понял только - почему.
   - Это, Санёк, просто мусор. Понятно тебе?
   - Ну, так свалка... Это же мусор?
   - Ты опять все путаешь. Это вот как у тебя в кармане, скажем, спички...
   - Да ни за что! Спички - нельзя!
   - Выучил, молодец. Но, предположим, ты дома гуляешь. И у тебя в кармане есть спички. И в спичках, чтобы ты знал, есть селитра...
   - И фосфор! - опять попытался показать знания Сашка.
   - Тьфу, ты... Фосфор - на тёрке. А в спичке - селитра. Но то, что у тебя в кармане фактически есть селитра, не означает возможности её промышленного освоения. Понятно?
   Сашка подумал немного, потом кивнул утвердительно, но как-то неуверенно.
   - Ладно. Иначе подойду. Есть на столе солонка, а есть соляные залежи и шахты. Так тебе понятно? Вот это - мусор. Но он совсем не свалка. Вообще даже не свалка.
   - А почему?
   Дядя Митя огляделся, нашёл хороший бугорок, который уже подсушило солнце, кивнул ведомому и пошёл устраивать большой привал. Костёр разжигал он. Хворост собирал Сашка. Все, как положено. И все - молча, внимательно смотря по сторонам и прислушиваясь к лесу.
   Потом сели к костру.
   Погрели руки.
   И начался урок.
   Так чем же свалка отличалась от кучи мусора, даже самой большой? А тем, в первую очередь, что настоящие свалки всегда были на месте выработанных карьеров. Огромная ямища, в которую легко войдёт небольшой городок, заполнялась постепенно отходами города большого. Что туда везли? Да все подряд. И стекло, и металлы разные, и ткани, и продукты питания, которые уже есть было нельзя по срокам, указанным на этикетке.
   - Хотя, знаешь, Сашка, - прищурился дядя Митя, - Раньше-то мы и продукты эти использовали. Если с самого края. Недавние ещё. Можно же отварить, перекипятить, пережарить, наконец. Все можно, если осторожно и умеючи.
   Теперь-то даже и смотреть на края не надо. Края - они для щипачей. Те наезжают вдруг караванами с хорошей охраной. Но опыта у них в этом деле нет. А страх перед свалкой - есть. И страх правильный. Без умения, без опыта многолетнего, не помогут тебе ни бронетранспортеры, ни рота черномундирников с автоматами. Вот щипачи встанут на самом краю, запустят бульдозер какой или, если притащили с собой, экскаватор колесный. Поковыряют свалку, набьют огромные грузовики всем подряд, и несутся скорее к себе на базу. Им даже стоять на месте страшно. А если вдруг другие щипачи наедут? Все свалки же на карте обозначены. Все давно поделены. И таскать чужое, крысятничать, это даже у них - самое последнее дело. Вот они и щиплют от каравая по крошке. И бегут. Крысы...
   - А я вот не пойму, - опять влез Сашка. - Если у них и бульдозеры-грейдеры всякие, и бронетранспортеры, и автоматчики, так чего же они тогда боятся? Вот же - на карте обозначено, границы известны, заезжай и пользуйся.
   Ну, молодой ещё совсем. Первоходок. Если выживет, потрётся среди старичков, может, толк из него и будет. А пока - совсем молодой. Чисто теоретический весь пока.
   - Видишь ли, Александр, - сурово сказал дядя Митя, глядя почему-то в горизонт.
   И Сашка сразу заткнулся. Потому что когда вот так говорят, то можно и по шее получить - запросто. И ещё потребуют спасибо сказать за науку. Ага, наука... Больно же!
   Дядя Митя любил говорить образно. Чтобы понятно было даже такому зелёному ещё, как этот Сашка. Это потому что раньше, в молодости, дядя Митя успел поработать в школе. Охранником там был. Вот и набрался грамотности и дидактичности (это слово он выучил и регулярно произносил вслух для пущего уважения со стороны окружающих).
   - Вот заходишь ты, скажем, на чужую кухню. Не в квартире однокомнатной, не в малогабаритке какой, а в настоящую большую кухню, как в старинном замке, где и печь стоит огромная, и столы по кругу, и начищенная медная посуда на фоне дикого камня стен. И вот ты заходишь, значит...
   Дядя Митя показал Сашке кулак, чтобы тот не пытался что-то сказать, а чтобы слушал внимательно и накручивал на ус, который рано или поздно вырастет, если парень приживётся, конечно. Если не гигнется на первых ходках.
   - Кухня, значит. Вот тут, почти у входа, на столе навалены грудой подносы с грязной посудой и с недоеденной пищей. Причём, бывают такие люди, что заказ сделают, а потом поковыряют и оставляют. Вот и лежит тарелка, а на ней почти целый гамбургер. Или даже ножка куриная. Твои действия? Хватать и бежать? Вот это как раз так щипач делает. Влетел, вскочил, схватил, выскочил, убежал. Ну, сам подумай. Куда тебе тот гамбургер? Ты его сам будешь есть? Или, не приведи такое, мне его притащишь? Угостишь старого? Спасибо, спасибо, милый, но мне не надо. Мне бы что-нибудь такое-этакое. Которое можно и доработать, если что, и продать выгодно, и использовать для себя как-то. Поэтому я, отметив, что с края есть некоторые вкусняки, а ещё заметку сделав, что скоро тут обязательно появятся щипачи, двигаюсь осторожно дальше. Именно осторожно. Чтобы не загреметь. Чтобы кастрюля с полки не упала на голову. Чтобы не обжечься и не порезаться. Знаешь, какие острые ножи на таких кухнях? Ха! Ты не видел, как работают обвальщики на бойнях. Они стоят в специальных кольчужных фартуках и в кольчужных рукавицах. Ножи у них в руках длинные, с локоть, но тонкие - потому что точатся и точатся все время. И тех ножей у каждого ровно две штуки. Опытный обвальщик режет двумя руками. Он это мясо с подвешенной тужи не режет даже - обваливает. Пластами. За минуты остаётся голый хребет и проезжает дальше на переработку, на костную муку...
   Дядя Митя перед школы поработал ещё на крупном мясокомбинате. Охранником. Поэтому знал, где там и что и как.
   - Так вот тот нож трогать даже не моги - просто без пальцев останешься. И вот я шагаю по этой кухне, отмечая, где и что и как. И постепенно приближаюсь к печи. А там стоит огромный котёл. И в том котле варится... Что-то варится, в общем.
   Он помолчал, пошевелил пальцами, ловя тепло маленького костра.
   - А откуда я могу точно знать - что? Вот котёл. Котлище такой огромный. И в нем булькает. Ты, кстати, имей в виду: настоящая свалка всегда булькает. Там же тысячи и миллионы тонн. Все это спрессовано собственным весом. Внизу от веса и тяжести начинает расти температура. Гореть там уже нечему, и никак не загорится - нет же воздуха внизу. Все плавится. Сплавляется в странных сочетаниях. Потом булькает - горячее вырывается наверх. Пузырь вырастает и опадает концентрически. запомни - концентрические выпадения. Но это никак не с краю, не на чужих мисках. Это там, где варится. Вот стоишь ты у котла, смотришь. Булькнуло. перевернулось что-то. Нога баранья всплыла. Значит, шурпу варят. Или блок рёбер свиных - это к борщу, скорее. Опять булькнуло - морковка. Это попроще, конечно, подешевле. Но нам и это сгодится. Мы. Саня, умеем выжидать. Умеем искать такое место, где встать, чтобы не накрыло. Чтобы самому не провалиться в самое нутро свалки, не стать ещё одним редким элементом в уникальной печи. Молодая свалка - туфта. Это как заправили суп, залили холодной водой, поставили на печь и ушли. Ничего ты там не дождёшься, хоть целый год стой на месте. Хотя, потенциал есть и в молодой. Но ждать придётся долго. А на вид-то все свалки одинаковы. Ровные такие. Никаких ориентиров. До горизонта чистое поле. И ловушки эти. пузыри...
   Сашка поднял руку, как в первом классе.
   - Ну, чего? Спрашивай, можно.
   - Так эти, щипачи - они просто боятся, да?
   - Ха! И я боюсь. А как же! И ты бойся. Свалку обязательно нужно бояться. Если перестанешь бояться - тут тебе и смерть. Присел, дохнул не тем газком - и кранты тебе. Или выброс этот... Концентрический. Или провал образовался на месте старого. Или пламя вдруг поднимется наверх. Да много ещё чего. А техника тяжёлая - сразу на дно. И если народа много - потери будут наверняка. Свалка, Сашок, это тебе не в атаку идти. Тут надо потихоньку, очень осторожно. Иначе свалка отомстит, накажет. Вот потому они - щипачи. И лижут с чужих блюд. Тьфу! А мы, Сашка...
   - Сталкеры?
  -- Вот же идиот... Начитался книжек фантастических. Какие мы сталкеры, что ты? Нам тут чудес никаких не надо. Про нас в книжках не напишут. Мы, Сашка, труженики мусорного фронта. Мы с тобой нормальные герои, мы - свалкеры! Это в твоих книжках они там с гайками ходят, да их все время предупреждают об опасности. А на свалке помощи ждать неоткуда. Ты это ещё поймёшь. Ну, это если выживешь и приживёшься... А пока - гасим костёр. Как-как... Как юные пионеры. Чтобы ни дымка после нас. А потом, значит, направление на кривую сосну. Скорость пять километров в час. Расстояние пять метров между нами - и вперёд! Свалка ждать не будет.
  --
  -- Темно
  
   Моросило. Под ногами хлюпала жидкая чёрная грязь. От тротуара, с краю, где решётки стоков, поднимался пар, окрашенный невысокими фонарями в унылый жёлтый цвет. Справа тянулась длинная витрина очередного "Макдоналдса". Там, наклонившись над картонными коробочками и одноразовыми тарелками, что-то ели люди, которых никто не ждал дома на ужин.
   Я приостановился, глядя на аккуратную головку с пробором и толстой как полено косой. Девушка вдруг подняла голову и посмотрела мне в глаза. Заинтересованность? Испуг? Она тут же опустила голову, а мы уже шли дальше.
   Дальше был вход в это заведение быстрого обслуживания, куда мы и завернули. У входа, приостановившись, я показал, мотнув головой в дальний угол:
   - А вон та девушка мне улыбнулась...
   - Которая из?
   - Во-о-он, в самом углу.
   Тут она повернулась испуганно, глянула в нашу сторону, и тут же отвернулась.
   - Нет, - сказал Мишка. - Не в моем вкусе.
   - Да, ладно тебе... Вкус у него ещё какой-то... Якуточка?
   - Не, буряточка...
   - Ну, и что?
   - Не в моем вкусе...
   - Свободная касса! Свободная касса! - заголосил тенором очередной кандидат на какой-то песенный приз.
   - Ты что будешь? - спросил я.
   - Себе бери. Каждый сам за себя. Закон джунглей...
   - Как знаешь... Мне "Биг тейсти"... Да, простой... И большой сок. Большой.
   Мы отошли с подносами, направляясь в тот же дальний угол. Девушка опять испуганно вздёрнула голову и тут же отвернулась к стеклу витрины, за которой в жёлтом липком сумраке двигались пешеходы.
   - Вот, сюда, что ли?
   - Можно и сюда. А что, есть какая-то разница?
   - Не нуди!
   - Так, говоришь, буряточка?
   - А то я их не видел будто?
   Мы открыли свои коробки с быстрой едой, и начали её быстро есть, стараясь не уронить куски вялого салата с выползающим наружу соусом на брюки.
   Девушка встала со своего места и, обходя нас по большой дуге, двинулась к выходу.
   - Молодая. И фигура ничего так.
   - Не, - сказал Мишка. - Не в моем вкусе.
   - Ну и ладно...
   Оно и в самом деле было как-то "ну и ладно". Сумрачно и устало. И жёлтый свет от витрин добавлял какой-то болезненной усталости.
   - Так, что там у тебя на работе?
   - На работе? - оторвался я от полосатой красно-белой трубочки, торчащей из высокого картонного стакана. - На работе нормально, вроде бы. А что?
   - А я думал - на работе у тебя что случилось... А чего тогда звонил?
   - Ну, не виделись же давно, - я задумался, глядя на друга.
   Действительно, а чего вдруг я ему позвонил? Обычно встречи назначал он. Потому что всегда занят. Всегда в деле. Вот, находилось вдруг время для встреч - звонил, звал. И встречались мы в пивных ресторанах, в кафешках разных. Симпатичных кафешках. А тут вдруг я сам вытащил его, да ещё шлёпали потом по грязи впотьмах до этого "Макдоналдса". Впотьмах...
   Вот оно.
   - Миш, а чего все время так темно, а?
   Может, он знает что-то такое? Все же "в верхах", "лицо, приближенное".
   - В каком смысле?
   - Ну, вот мы сегодня встретились с тобой - темно.
   - Чудик. Это потому что осень. Осенью всегда утром и вечером темно и противно.
   - А днём ведь тоже темно?
   - Днём мы все на работе, в кабинетах. Там свет горит. У тебя свет в кабинете горит?
   - У меня горит.
   Мы доели и отодвинули пустую тару в сторону. Переглянулись, и хором:
   - А компо-о-от!
   Сходили к кассе и взяли себе по горячему пирожку с вишней. Я взял ещё сока, а Мишка - кофе. Он был знатный кофеман, и мог каждый день пить его литрами. Кофе был горячий. Даже в тепле от него шёл пар. И пах он правильно. Но я вечером предпочитал сок. Или пиво. Но уж никак не кофе.
   - Так, что за дела-то? - переспросил Мишка.
   - Понимаешь, тяжело что-то на душе у меня. Утром встаю - темно. Вечером с работы иду - темно. Чернота эта вокруг, грязь какая-то. Аж в груди болит, представь. Страшно. Вот и подумал сдуру-то...
   - "А почему нет солнца? Потому что ночь. Опять ночь, с тоской сказал отец Кабани и упал лицом в объедки", - процитировал Мишка.
   Посмеялись, посматривая по сторонам, рассматривая народ нагло и в упор, как в молодости. Публика была какая-то серая и угрюмая. Никто не раздевался и не усаживался надолго, как в ресторане, как раньше. Все забежали только перекусить и опять бежать куда-то.
   - Миш, смех-то смехом, но, правда, ничего у вас там в верхах не слышно? Устал я без света, глаза болят.
   - Давно тебе говорил, что надо очки купить.
   - Очки, да, - кивнул я.
   Он, правда, давно говорил мне об очках. Особенно заметны были проблемы со зрением рано утром и ещё вечером, после работы, когда мелкий шрифт в книге или самый простой чек в ресторане я уже просто не мог прочитать.
   - Ну, перекусили, теперь можно и поговорить? Или на улице потолкуем?
   Я с тоской посмотрел на улицу. Выходить туда, в жёлтое, туманное и грязное совершенно не хотелось.
   - Может, по мороженому, как в детстве?
   - О! И я ещё кофе себе возьму!
   Мороженое было хорошим. Сладким, сливочным на вкус и не слишком холодным.
   - Так, у тебя точно все в порядке?
   - Миш, мне просто темно, понимаешь... Давит.
   - У-у-у... Если б ты знал, сколько сейчас с психозами у нас по больницам мается. Статистика просто страшная. Осень - она всегда такая. Обострения сразу всякие. И настроения разные в пару к этим обострениям.
   - Иногда мне начинает казаться, что мы просто не доживём до солнечного света...
   - Тьфу на тебя, дурак! Уж ты-то, с твоими двумя с половиной образованиями и с твоим опытом...
   - Да я понимаю, понимаю, но не могу с собой справиться. Вот сейчас домой идти - мне страшно. Такое ощущение, что небо вот-вот упадёт на голову. Оно слишком низко. Слишком черно. Давит оно, понимаешь? Просто вот дышать тяжело.
   - Понимаю. Сам солнце люблю.
   Он помолчал, рассматривая мутную витрину, за которой как в аквариуме двигались какие-то фигуры. А для них, наверное, в аквариуме были мы.
   - А если уйти? - спросил я совсем тихо.
   - Что? - дёрнулся Мишка.
   - Ну, я говорю, а если уйти - может, там где-то оно есть - солнце? За городом, далеко?
   - Ну, ты даёшь... Совсем распсиховался, что ли? Это тебе надо в Австралию ехать - там как раз весна. Скоро лето у них наступит. Там много света и тепла.
   - За что нам такое, если где-то есть солнце и тепло?
   - Ты не придуривайся, ага? За что... За "низачто". За то, что осень. Осенью всегда так. И вообще - это наша Родина, сынок. Хе-хе..., - а вот смех у него в этот раз совсем не получился.
   - Миш, а может, что-то с Солнцем? Ну, ты же знаешь все, расскажи, а...
   - Что с Солнцем, ну, что? - взорвался он. - Что с ним может случиться?
   Действительно - что может случиться с Солнцем? Но мне все равно было страшно и как-то мутно от общей неопределённости. Вроде бы, все правильно он объяснял. Вот же, по календарю - осень. И грязь на улицах - потому что осень. И чёрное небо... И темно...
   - Миш, а что астрономы-то говорят?
   - Какие у нас сейчас астрономы? В большом городе астрономов просто не бывает - тут же испарения и газы и не видно ничего совсем.
   - А без них, без астрономов даже, если просто верх посмотреть...
   - Совсем с ума сошёл, что ли? Что туда смотреть? Там темно. Черно и темно там. Осень, понимаешь? Вниз смотреть надо, под ноги, чтобы в грязь не плюхнуться.
   Опять он был прав. Мишка всегда был прагматиком. И когда меня, бывало, заносило, он давал подзатыльник - да хоть даже и словом. Ну, правда же - что смотреть в черноту и темноту.
   Мы разом, не сговариваясь, встали и пошли к выходу.
   - Вот смотри, - сказал он, останавливаясь у двери. - Тут светло. А там - темно. Потому что вечер уже. И осень. Ясно?
   - "А почему нет солнца? Потому что ночь. Опять ночь, с тоской сказал отец Кабани и упал лицом в объедки", - процитировал теперь уже я.
   - Что, в объедки тебя макнуть для спокойствия? Да запросто! - он с показной угрозой стал подтягивать рукава.
   - Да ну, Миш. Спасибо, что посидел со мной.
   - Ты успокоился хоть?
   - Ну, вроде бы... Хотя все равно темно мне как-то. И вот тут давит, давит... И ещё - страшно.
   - Фигня всё. Привыкнешь. Потом будет зима. А потом бац - и уже весна, - и улыбка у Мишки была уверенная и светлая.
   Если бы он знал что-то - он бы наверняка сказал. Друг не врёт другу.
   Мы вышли за порог в темноту и влагу. Сразу проснулся страх. Я осторожно искоса одним глазом глянул верх.
   - Ну, что? Увидел там что-то? - рассмеялся, заметив, Мишка.
   - Нет. Темно там. Темно и черно.
   - А я что говорил? Вон, под ноги смотри лучше, а то свалишься ещё по дороге.
   - А утром...
   - Утром будет ещё темно, - уверенно сказал он. - Ну, осень сейчас, понимаешь?
   - Ага, осень. Понимаю, конечно.
   ...
   Над городом, накрыв его своей тенью, второй месяц висел, не подчиняясь никаким законам физики гигантский космический корабль. Чёрный.
   А в городе жили своей жизнью люди.
   Утром им было ещё темно.
   Вечером уже темно.
   Осень, чего там.
  
  -- Круглый мир
  
   Солнце сияло ослепительным белым светом в выцветшем голубом небе. Чёрные рыбацкие лодки покачивались в тёмной воде у берега. В лёгкой воздушной дымке не виден был противоположный берег огромного круглого озера.
   - А потом... А потом этот демон попросил у меня пить! Вот!
   Рыжик уже просто "заливать" начал. Прибежал, запыхавшись, руками махал, а теперь - просто заливает сказки какие-то. Демоны пустыни не знают нормальной человеческой речи. Они приходят к нам иногда, старики говорят, что все чаще и чаще, но вреда никакого от них нет, потому что они совсем слабые и больные. Малыши бегают за ними по пятам, потому что им все внове, рассматривают их, обсуждают между собой на детском языке, дожидаются, пока те успокоятся, присядут или просто повалятся навзничь. Правда, тогда нашу малышню сразу разгоняют: не хватало ещё, чтобы дети мелкие всякие демонские амулеты себе присвоили. Все, что от демонов, принадлежит общине. И сам демон, когда умрёт, тоже сразу станет общим. Его тут же закопают, а над ним посадят сливу. Или сразу целых пять кукурузин. Или подсолнечника целых три штуки. И они на демонском теле будут хорошо расти, и дадут богатый урожай. А одежду, если демон одет, всякие его демонские вещи - это общинное, общее. Оно потом долго будет красоваться в Большом доме. Ну, пока кузнецы не догадаются, куда и что из всего демонского можно приспособить.
   - Ну, и как же это он тебя попросил? На рот пальцем показал, что ли? На свою демонскую пасть? Может, он просто съесть тебя хотел? Ам - и все?
   - Самым настоящим человеческим языком!
   А глаза у Рыжика распахнуты, как у ночного лемура. Круглые такие, испуганные. Испугаешься тут, конечно, когда демон - и вдруг разговаривает по-людски.
   Рыжиком мы зовём парня, кстати, только между собой. В лицо ему такое не скажешь. Он просто ещё сам не понимает, какой странный, со своим рыжим пухом по всему телу. Наверное, поэтому демон заговорил именно с ним. Потому что Рыжик не такой, как все. Отличается от всех нас.
   - А что потом-то было?
   - Я принёс ему воды, а он водил над кружкой своим амулетом, и тот мигал красным и пищал, как обиженный котёнок!
   - Ох, ты! Амулет - это же здорово!
   Демонские амулеты после смерти демона долго можно рассматривать в Большом доме. Они там самые разные на вид. Подмигивают зелёным и красным, непонятно говорят разными голосами, хрипят и трещат. А потом умирают, как и сами демоны. И тогда кузнецы их разбирают и думают, куда и что можно приспособить для пользы настоящим людям.
   - А потом, а потом он так весь перекривился страшно, и пить совсем не стал. Вроде, просил, ведь, я принёс - а не пьёт. Он сел у стены на корточки и смотрел на меня с прищуром. Потом спросил ещё, как же мы тут живём...
   - Ага! Спросил всё-таки!
   Демоны всегда хотели жить среди нас, настоящих людей. Нет, даже не так. Они, как говорят старшие, хотели жить здесь вместо нас. Потому что мы живем почти как в раю. У нас здесь есть вода. Много воды, на всех хватит. И на полив всем хватает, и для рыбаков... Озеро-то - бездонное и вечное. И вот демоны идут и идут из горячей пустыни к воде. Если бы их было много, они точно попытались бы нас победить и убить. Но их мало, и они совсем слабые, пока дойдут. Они высокие, конечно, страшные, у них есть всякие демонские амулеты. Но сами они слабые. Как только они живут там, в своей пустыне? Хотя, может, они только в пустыне и могут жить. У нас, ближе к воде, они быстро умирают, и тогда становятся добычей общины. Той общины, то есть, на чьей земле помрут.
   - Ага! Он у тебя, значит, выведать хотел...
   - Заклятье наложить!
   - Воду хотел отравить своим амулетом!
   Все кричали наперебой и толкали Рыжика, а он уже чуть не плакал почти.
   - Нет! Он просто так спросил, потому что ему уже очень больно было! Он уже просто совсем-совсем слабый был! А ещё он спросил, а я запомнил, вот!
   Все замолчали, потому что кому по мозгам дали, а кто просто заинтересовался.
   - Ну? Говори, говори! Чего ты запомнил-то? Что он такого сказал тебе умного? Ну?
   - Он сказал так: малыш, сказал он, а ты хоть знаешь, что ваш мир - круглый?
   - Ха-ха-ха!
   - Вот, умора!
   - А демон-то не совсем дурак, слышь?
   Смешно, конечно. Все это знают. Все, даже самые маленькие. Наш мир - круглый. Мы, люди этого мира, живём по кругу вокруг круглого озера. Оно огромное. Такое, что даже в солнечную погоду дальний берег еле-еле виден. И оно бездонное. Оно наше, озеро это. Его нам дали боги для житья и пропитания. Вот вокруг этого озера мы все и живём. Всех нас, настоящих людей, ровно десять родов. И все роды общинами живут вокруг круглого озера. От пустыни, где живут всякие демоны, нас защищает высокий вал, насыпанный богами, чтобы людям было удобно жить вокруг озера. Вот он, наш мир: круглое озеро, поселения-общины по берегу - кольцом вокруг него. Круглый вал, что защищает от пустыни.
   И вот если выйдешь из своего поселения и пойдёшь прямо-прямо-прямо вдоль берега, то рано или поздно обязательно все равно снова вернёшься домой. Только уже с другой стороны. Круглый у нас мир потому что. А если в другую сторону идти - опять же домой придёшь.
   Сразу за поселениями, значит, высокий вал. А за ним весь мир уже и кончается. Там начинается самая настоящая пустыня. А пустыня - это когда пусто. Там нет совсем ничего, кроме песка и ещё демонов. И все демоны поэтому стремятся прийти к нам, потому что у нас тут не пусто. Но они уже привыкли к своей пустыне, и у нас, почти что в раю, очень быстро слабеют и умирают.
   - Ну, и что там твой демон?
   - Да помер уже, - с досадой махнул рукой Рыжик.
   Ну, все, как всегда. Как всю жизнь. Демоны приходят и умирают на берегу озера. А настоящие люди тут жили и живут.
   И живёт наш мир, мир настоящих людей - круглый, как и сказано в преданиях.
  
  
  -- Цвет небесный
  

Цвет небесный, синий цвет,

Полюбил я с малых лет.

В детстве он мне означал

Синеву иных начал.

Н.Бараташвили

  
  
   - Цвет небесный, чёрный цвет, полюбил я с юных лет...
   Говорят, раньше писали и пели вслух "синий цвет". Но это потому только, что глубоко в подземельях видели они не настоящее небо, а потолок. Потолок, выкрашенный синей масляной краской. Было такое время, когда все и везде красили толстым слоем синей краски. И она сползала жирными потёками по стенам. Даже через года ковырнёшь такую "соплю" на стене, а внутри - мягкое, и даже ещё мажется. Синее. Вот и пели про синий цвет. Как дети малые. Им бы на волю выйти, подняться на поверхность хоть раз. Нет никакого небесного синего цвета. Есть - чёрный. И на чёрном - белое солнце. Белое, это если смотреть без светофильтра. Но так смотреть нельзя. "Поймаешь зайчика", потом весь день до ночи щуриться будешь. А то и конъюнктивит начнётся, лечиться надо будет. А работать тогда кому? А вот если быстро повернуться - и сразу назад, лицом в тень. Вот тогда точно успеешь заметить, что солнце - белое-белое. Такого цвета вообще не бывает. Такого белого и жестокого. От солнечного света всё на поверхности имеет только два цвета. Или чёрное - это если в тени. Или белое. Такое белое, что даже под светофильтрами глаза щурятся. Два цвета! А они - "синий цвет, синий цвет"...
   - С детства он мне означал черноту иных начал...
   Стихи - они на самом деле очень полезная штука. Это сейчас просто совсем некому стало сочинять. Всем надо руками работать. А раньше были такие специально обученные люди - писатели и поэты. Они не работали нигде, а только писали стихи. То есть, писать стихи - это такая вот у них и была работа. И паек был, и все прочее, как у остальных. Так ведь не понимали они тогда своего счастья! Хотели все больше и больше! А теперь-то вообще некому стало писать. Иногда рифмуются строчки у ребят, да некогда бывает даже записать, черкнуть на бумажке. Потому что работа, работа и работа. И сон. Тяжёлый чёрный сон. Без сна просто никак нельзя. Потому что с утра снова на работу.
   А, так про стихи-то! Полезны они своим ритмом. Если их читать про себя или полушёпотом, то весь организм в этом ритме действует. И дыхание нормализуется, и сердечный ритм - все в соответствие приходит. Идёшь так, раз-два - переступаешь, дышишь тяжело, а сам прокручиваешь в голове стих какой-нибудь. И вроде легче сразу становится.
   Чёрное и белое - вот, выходит, основа основ. И в книгах старых так и написано, как понимали древние начало всего. Смешал, мол, бог тьму со светом и получилась у него твердь земная. Вот и вопрос вам простой сразу: а какого же цвета была та тьма? Какого - свет? А? Вот, то-то. И нечего больше выдумывать. Два цвета в мире. Всего два - чёрный и белый.
   Там, под землёй, под километром почвы и бетона, можно красить, как угодно. Хоть синей по потолку, хоть красной по полу, хоть жёлтую полосу по маршруту эвакуации - это уже ни на что не влияет. Изначально - чёрный и белый.
   - Он прекрасен без прикрас, этот цвет любимых глаз...
   Вот же ещё одна явная подсказка. Тут и биологом быть не надо - просто открыть свои глаза. Посмотреть в зеркало. Вокруг глянуть. Сказано же в древних книгах, что чёрные глаза - это доминантный признак. А всякие прочие цвета - рецессивные. Доминанта - значит, главный. Чёрные глаза у меня. И у тебя - чёрные. И не надо придумывать ничего иного. И поэт в древности понимал. Поэтому и писал, что цвет любимый - это цвет глаз. Чёрный, то есть. Тут уже не поспоришь. Тут придумывать не надо ничего. А другие цвета - это в лучшем случае такие цветные линзы. Это "обманка". На самом деле глаза - чёрные. И небо - чёрное. И тень - чёрная. Вот и выходит, что сначала все было чёрным - вот он, цвет изначальный. А потом - бух! Взрыв такой первичный самый. И появился ещё белый цвет. Но вот чисто белых глаз просто не бывает.
   - Это цвет моей мечты, это краска высоты...
   Вот и видно, что поэт - умница. Конечно, цвет высоты. Какой там цвет? А ты выйди на поверхность, подними голову, да погляди вверх. Ну? Какой цвет высоты? Чёрный! Какие же правильные стихи писали люди. А эти, что никогда не были на открытом пространстве, просто извратили в позднейших переписываниях и перепечатываниях. Додумали за автора. Придумали своё. Ну, если несколько поколений над головой видят потолок, крашеный синей масляной краской, так они везде во все книги "синее небо" и вставили.
   - Это лёгкий переход в неизвестность от забот, и от плачущих родных на похоронах моих.
   Вот же идиоты - эти переписчики, а! Даже переписать хитро не сумели. Если уж сказано о похоронах - какой цвет имеется в виду? Всего два траурных цвета знает история цивилизации. Чёрный и белый. Так если все стихотворение, выходит, о чёрном цвете, то и похороны - в чёрном. Это же ясно даже двоечнику! Вот все и выясняется только теперь. Все эти описания, все эти выдуманные цвета. Сюда бы их, спорщиков и радетелей за истинную литературу. Сюда, к нам, к настоящим работникам, на поверхность! Пусть кайлом тут помашут. Пусть дорогу пробьют. Пусть поглядят на небо, на звезды. На стены пусть поглядят. Какой цвет? Где они тут свой любимый синий найдут? Получается, кстати, что поэт-то как раз был правильный, из наших. Не бездельник. Видел небо и видел свет и тьму. Вот искренне и написал про цвет любимый, чёрный цвет.
   А эти, которые только в подземелье сидеть, бездельники, позже просто переписали. Скучно им было. Вот стихи и переделали.
   Все, конец вахты. Пора под крышу. Завтра опять сюда - работы ещё много. Хорошо бы этих, что стихи толкуют по-дурацки, сюда же. Уж тогда поломались бы, потрудились на общую пользу.
   Бесшумно открывается люк. Потом так же бесшумно закрывается - уже сзади. Ещё пять минут под ярким белым светом, уничтожающем любую биологическую активность на поверхности скафандра. Даже микробов уничтожает. Только тогда пускают воздух, и появляется звук. С чавканьем отлипает внутренний люк. Почти дома. Ещё пара шагов. Надо бы доложиться старшему по вахте.
   - На сегодня закончил, шеф! Пойду отдыхать?
   Кресло бесшумно поворачивается. В нем знакомая мощная фигура старшего.
   ...И белое лицо. Абсолютно белое лицо! Страшное белое лицо с ярко-синими глазами!
   - Ы-ы-ы..., - говорит сидящий в кресле, протягивая руки растопыренными пальцами вперёд.
   У него мощные длинные руки. Он поднимает их вверх и сдирает с себя белую кожу, кидает её на пол вместе с синими глазами...
   - А-а-а! Чёрт, чёрт, чёрт! Блин, я же чуть...
   - Ха-ха-ха! Иди уже, отдыхай, герой! Так, говоришь, чёрный цвет?
   - Идиот ты, шеф! И шутки твои идиотские. Кто же так шутит!
   Ноги трясутся и подламываются. Сердце заходится. И хоть теперь в кресле сидит тот, кому положено, светло смотрит, смеётся ярко белыми на чёрном лице зубами, но, чёрт же побери...
   - Шеф, ну, не надо так больше, а? Я же не выдержу... Или пальну с бедра, или свалюсь тут. Страшно ведь!
   Ещё бы не страшно. Все люди - как люди. Нормальный цвет лица - чёрный. Глаза чёрные. Только белки глаз белые и зубы. Всё остальное - чёрное.
   А тут - такой страх, такой ужас!
   - Иди, иди, отдыхай. Я сейчас вторую смену потренирую на реакцию... Ха-ха-ха!
   Смеётся ещё, гад.
   Теперь-то видно, что это просто маска была из бумаги.
   Но как же страшно!
   Домой, домой. Туда, где под синими потолками стоят многоярусные койки, где свои вокруг, где можно перед сном обсудить древнее стихотворение и повосхищаться вместе с друзьями гениальности и прозорливости древнего поэта.
  
  -- Совпадение
  
   Он сидел на табурете прямо, как сидят военные на старинных фотографиях, где они обязательно в форменных головных уборах и с руками, скрещёнными то ли на саблях, то ли на шашках. Тут не было кивера или фуражки. И с холодным оружием никто бы не пустил в это здание. Рамка там для чего стоит при входе? И автоматчики в бронежилетах дежурят днём и ночью.
   Шашки не было. Кивера не было. Но сидел - именно так, как на тех фото: грудь вперёд, взгляд прямо и чуть вверх, руки - на коленях. Спокойные руки. Ничто не дрогнет, ничто не "играет" от нервов. Кстати, так не должно быть. Даже самый честный человек, когда попадает в эти коридоры, когда присаживается на этот табурет, совершенно непроизвольно делает кучу мелких движений. Это не зависит от его спокойствия, от вины или невиновности. То пальцы сожмутся-разожмутся, то дрогнет губа, глаза прыгают по предметам в кабинете...
   Этот сидел слишком спокойно. Но не расслабленно, как под действием таблеток, а - уверенно.
   - Петр Трофимович, вы подали заявление о пропаже, так? - разговор уже давно преодолел стадию знакомства, оформления бланка с предоставлением паспорта, с вопросами, требующими ответа и занесения в нужные поля.
   Теперь пошёл разговор по существу.
   - Ну, да. А что мне оставалось делать?
   - То есть, вы абсолютно уверены, что у вас пропала жена?
   - Ещё бы не уверен! И жена, и тёща. Обе-две сразу и пропали. Бывало, конечно, когда поругаемся, или там просто по делам куда - но все одно три дня, неделя максимум... Не больше недели, да.
   - Но тут вы подали заявление... Тридцатого - вот. Это ваша подпись?
   - Моя.
   - А написали, что пропала жена третьего числа. Это как выходит - вы почти месяц чего-то ждали и не шелохнулись?
   Нет, все же слишком он уверен в себе. Даже не шелохнётся. И даже какое-то такое лёгкое утомлённое выражение на лице. Мол, спрашивай, спрашивай. На все есть ответы. Ко всему готов.
   - Я написал, что пропали жена и тёща, - поправил Петр Трофимович. - А написал заявление так поздно, потому что действительно ждал. Мы поругались перед моей командировкой. Бывает у нас иногда - все же двадцать лет в одном доме, понимаете?
   Они поругались. Тёща, как всегда в их семье, приняла сторону зятя. Жена часто выговаривала ей, что она постороннего, если вдуматься, человека любит и уважает больше, чем собственную дочь. Кончилось опять криком и слезами. А потом он уехал в командировку. И отсутствовал две недели. Когда прилетел, дома никого не было. Думал, уехали на отдых. А так как мечтали обе о Крыме, то и телефоны их, вполне естественно, как он думал тогда, не отвечали. У нас у всех самый простой тариф, чтобы не тратить лишнее. Вот, когда все сроки прошли, а они не вернулись, пошёл в милицию. Мы законы соблюдаем.
   - Н-да... И ничего подозрительного в доме не обнаружилось? Ну, пропажи какие-то, разор, следы драки или борьбы?
   - Да ничего не было. Все было, как обычно. Посуда вымыта, постели прибраны. В холодильнике - еда. Я даже в магазин неделю не ходил после командировки - доедал. Они всегда, если уезжают надолго, готовят мне, чтобы не голодал в одиночестве...
   Даже чуть улыбнулся. Вот ведь, пакость-то какая!
   - Петр Трофимович, прошу подписать протокол. Пишите здесь: "С моих слов записано верно", ставьте число и подпись на каждой странице. Так, хорошо. И ещё вот такое постановление. Да вы читайте, читайте!
   Постановление об аресте обычно вызывает эмоции у любого самого крутого. А тут только поднял брови.
   - Это за что же меня так?
   - В ходе обыска в вашем доме в подполе обнаружены тела вашей жены и её матери. Закопанные. Прикрытые бочками. Там они, в одной яме лежали. Под самой стеной.
   Ну? Реакцию! Реакцию же!
   Он, как таблеток наглотался, действительно. Как-то замедленно покрутил головой, хрустнул шеей, поправил на столе перед собой бумаги, только что собственноручно подписанные.
   - Ну, что... Не виновен я тут. Я же в командировке был, если что.
   ...
   - Вот же гад, а? Просто вот какой-то палач! Маньяк из кино. Такой же сухой, спокойный и мрачный.
   - Ну, не мрачный он. Скажем так - без лишнего веселья в глазах. Так ведь, чего веселиться? Жена у него пропала, тёща пропала. Сам вот теперь под подозрением.
   - Какое ещё тут может быть подозрение? Ругались? Ругались. Тела найдены? Найдены. Заявление о пропаже принёс поздно? Поздно. Точно - он. Некому просто больше. И не с чего. Повода ни у кого больше не было. Тем более, действительно никаких следов борьбы или взлома не обнаружено. Свой человек все сделал. С ключами.
   - Ну, логично как бы. Да. А как с экспертами будем? Они утверждают, что смерть наступила не меньше месяца назад. Скорее, больше.
   - Убил, закопал, уехал. Нет?
   - Так видели их соседи. Уже после его отъезда. Вот в чем проблема...
   Помолчали. Покурили. Пепельница была полна. Гора окурков грозила рассыпаться по пыльному столу. Обои, когда-то поклеенные в кабинете, давно приобрели серо-жёлтый оттенок. И даже если не курить тут, разом бросить, все равно запах табачного дыма, пыли, старой кожи, бумаги будет ещё долго висеть в воздухе.
   - Может, специально алиби готовил? Сел на поезд, попрощался. Потом вернулся, сделал дело. Поезд догнал по дороге и все чики-поки?
   - Не ходят туда поезда. Далёкая командировка. А с самолёта не прыгнешь.
   - Точно - летал?
   - Проверяли. И билеты, и отметки командировочные, и сама работа у него там была. Народ опросили. Никуда он там не девался. А в пургу самолёты не летают.
   ...
   - Петр Трофимович, давайте ещё раз с самого начала и по порядку.
   - Давайте по порядку.
   И снова одно и то же. Как жили. Как иногда ругались, но в целом жили нормально. Как с тёщей было всё душа в душу. Как с соседями. Как жалели ещё, что детей у них не было. Когда могли - жили слишком бедно, просто побоялись. А потом решили, что поздно уже. А потом опять и опять, по часам буквально, чуть не по минутам даже - как получил командировочное задание, как сообщил жене, как опять ругались, как уезжал, как летел и с кем летел по соседству, как прилетел и кто встречал, как работал все дни. Кроме пурги. В пургу не работал, сидел в гостинице. А в пургу и самолёты не летают, точно. Не мог, выходит, он вернуться, сделать душегубное своё дело и успеть улететь туда, где пурга и морозы. Никак не мог.
   ...
   - Петр Трофимович, прочитайте и распишитесь.
   - Это что?
   Что, что... Сроки прошли. Дело не сдвинулось. Арест закончился. Ну, нет никаких улик - что тут делать и как?
   - И вот ещё - подписку о невыезде, пожалуйста.
   - Да я и не собирался никуда.
   - А на Чукотку?
   - Что мне там делать опять? Я же все сделал в тот раз. Вроде, все, как надо. Теперь долго порядок будет.
   ...
   - Висяк, выходит?
   - Ну, висяк, не висяк... Посмотрим, однако. Кстати, что там у нас с Чукоткой?
   - А, ты про ту книжку? В которой идеальное убийство? Не сходится. Пока этот самый подозреваемый там был, никаких убийств на Чукотке не было. Там вообще, представляешь, практически нет тяжких. На удивление даже.
   - А что пурга?
   - В пургу - регулярно. Это у них, как заведено. Минимум двое-трое теряются. И хорошо, если до весны, когда с подснежниками вытаивают. Часто просто пропадают - и все. Дело открыто, потом дело закрыто по сроку давности. Там это привычно.
   - Значит, идеальное убийство - только в книжке? Кстати, а с Чукотки сюда никто не прилетал, что ли?
   - Четыре самолёта каждый день. Четыре полных Боинга. Предлагаешь всех прошерстить? А делами тогда когда заниматься будем?
   - А вот нет ли среди прилетавших сюда таких, у кого кто-то в ту пургу пропал? А? Вот такой вопрос если поставить. То есть, сделать надо запрос ребятам на Чукотку, чтобы дали пофамильно, кто пропал вот в ту самую пургу. Вот же даты и время. Потом по этому списку просеять тех, кто прилетал. И посмотреть на даты и возможные совпадения. Это же не так долго, правда?
   ...
   - Петр Трофимович, знакомы ли вы с Дарьей Антоновной Рультын?
   - А как же? Она меня и встречала в аэропорте. Это ж их тамошний офис-менеджер. И помощник директора заодно. Хорошая женщина. Добрая.
   - Она была в офисе все время вашей работы?
   - Нет, в командировки какие-то ездила. Но дня три, что ли, была. Только это вы уже её спрашивайте. Мне-то откуда знать подробности?
   Все такой же спокойный. Чисто выбрит. Голову бреет тоже, чтобы не показать лысину и седину в остатках волос. Посмотришь - в самом расцвете мужик. А лет-то уже за пятьдесят. И спокоен ведь, спокоен!
   - Так она к нам сюда летала?
   - А я знаю? - удивление на все лицо.
   Не пережимает ли?
   - А с мужем её вы лично знакомы?
   - Откуда бы? Ни имени, ни отчества, ни выпить вместе - не было ничего. Можете кого угодно спросить. Хоть и его самого.
   Вот же наглец. Наверняка, точно знает, что Михаил Потапович Рультын признан пропавшим без вести. Пурга, так её и перетак. Даже те местные, которые самые настоящие чукчи, и то в пурге теряются. А если ещё и пьющий чукча...
   ...
   - Ну?
   - Вот тебе и ну. Дарья наша, Антоновна, продаёт на днях по дешевке свою квартиру и перебирается к Петру нашему, Трофимычу. Жить они теперь будут вместе. Бумаги у них уже есть, что супруги у обоих признаны погибшими.
   - И что теперь? В суд?
   - Да все равно никакой суд не примет. Тут же - ни одной зацепки. Ну, есть такая книжка, есть, как сделать идеальное убийство. Тут главное, чтобы совершенно незнакомый человек был. И - приезжий. Так ведь за книжку никого не посадишь. Хотя, воняет от этого дела - на сто метров воняет. Видно же всё, а зацепиться просто не за что.
   Стук в дверь прервал разговор.
   - Кого ещё несёт? Ты вызывал?
   - Нет.
   - Открываем?
   ...
   - И что это было?
   Что было, что было. Пришли из спецуры, предъявили документы, изъяли почти закрытое дело, сунули расписку с печатью. И всё. И всё? Что-то было ещё. Такое, что до сих пор гвоздём сидит в мозгах. Было ведь, точно.
   Листая дело, майор в штатском говорил:
   - Эх, мужики, если бы вы знали, сколько у нас такого по стране. Если бы вы, как мы вот, в нашем отделе, просто поискали совпадения такого же рода. Вы бы поняли, насколько грамотен наш народ. Насколько он умеет искать нужную ему книгу, читать и использовать прочитанное. Да лучше бы эти книжки вовсе запретить! Но я вам ничего не говорил, ясно? Вот расписка, радуйтесь. Висяк этот с вас снят. Теперь это будет наше дело.
   - А как же вы его до суда протянете? Там же нет ничего!
   - На всякую хитрую, как говорится, есть своё устройство - с винтом...
   ...
   - Читал в свежаке?
   - Ага. Пожар. Двое погибших. Что - эксперты?
   - Короткое замыкание. Алкогольное отравление средней тяжести. Ну, и - сам понимаешь. Дом хоть большой, но деревянный, старый. Полыхнуло - ого-го.
   - Но есть и божий суд, наперсники разврата...
   - О! Школу вспомнил? Ты бы лучше забыл. Дело-то теперь не наше. И тут нам - ничего. Прокуратура занимается. А нам - шантрапу ловить, воров поездных, гопоту мелкую. И то ладно.
   Ладно, ладно. Но ведь и года не прошло. Годовщину не отпраздновали молодожёны. Кстати, соседи нарадоваться не могли. Живут душа в душу. Никаких тебе скандалов. Улыбаются всем. Знакомства водят. Хорошая была пара, симпатичная. Так рассказывают.
   - Так, говоришь, совпадения всё-таки бывают?
  -- Заруби себе на носу: иногда совпадения - просто совпадения.
  
  -- Пять шагов
  
   К остановке автобуса подошли два контролёра в синей форменной одежде с фирменными же беджиками под прозрачным пластиком на груди в сопровождении милиционера с животом и хмурым по утреннему времени лицом.
   - Ну? - недовольно спросил милиционер куда-то в сторону. - Ну?
   - Вот этот, - ткнул в меня пальцем тот контролёр, что пониже. - Вишь, как смотрит гордо. Точно - этот.
   - Сержант Степанов, двадцать четвёртое отделение милиции, прошу пройти со мной, - козырнул милиционер.
   Я удивился. Вот уж чего-чего, а с милицией никогда у меня проблем не было. Тем более по утрам перед работой. И не просто перед работой: сегодня был последний день испытательного срока. Надо было написать отчёт, появиться с общительной улыбкой у начальства, показать себя во всей красе, чтобы завтра уже идти в офис, твердо будучи уверенным в своей непотопляемости и долгой жизни в этой корпорации.
   - Пройдёмте, пройдёмте, гражданин! Не задерживайте.
   - Мне на работу...
   - Всем на работу. И я на работе, а времени ещё - видите? Так что не будем тут демагогию разную... Пройдёмте.
   - Вы меня арестовываете, что ли? - вспомнил я, что надо говорить.
   Он подумал, сдвинув форменную фуражку на лоб и почёсывая затылок.
   - Э-э-э... Нет, пожалуй. Пока задерживаю. Для выяснения.
   - Я могу позвонить хотя бы?
   - Да хоть обзвонитесь, только пошли уже, а? Я с шести утра сегодня на смене...
   Пока шли, я позвонил другу-адвокату, который не мог приехать сразу, но просил держать в курсе, а также на работу, предупредив, что задержусь не по своей вине.
   - Вот, товарищ капитан, - махнул левой рукой в мою сторону сержант, правую прикладывая к головному убору. - С остановки взял.
   - Ага! - радостно воскликнул капитан. - Ну, наконец-то! Свободен, Степанов! С тебя ещё два дела и отпущу сегодня.
   Сержант выскользнул за дверь, аккуратно притворив её за собой, а капитан с довольной улыбкой обратился уже ко мне.
   - Ну, здравствуйте, дорогой вы наш! Документы на стол, пожалуйста, присаживайтесь сами, разговор будет долгим. Ах, да... Капитан Иванов, старший дознаватель.
   - Ага, - хмуро ухмыльнулся я. - Иванов... И вся Россия на вас держится...
   - На фамилии, не на мне лично! - широко улыбнулся он, быстро перелистывая мой паспорт и занося данные в компьютерную базу. - Так... Ещё минутку. Ну, вот. Итак?
   Капитан отодвинул мой паспорт на угол стола и выжидающе уставился на меня.
   - Что?
   - Рассказывайте, рассказывайте!
   - А что рассказывать-то?
   - Ну, вас же не просто так привели ко мне, так? Что-то же было? Вот и рассказывайте, что там у вас и как.
   - Да ничего не было. Подошли контролёры, ткнули пальцем, сержант привёл...
   - А! Контролёры! Ну, начнём с этого, - он начал опять стучать по клавишам компьютера. - Так, так, так... Контролёры... Это у нас вот здесь - административное, значит...
   - А что я нарушил-то?
   - Билет предъявите, пожалуйста. Ну, или что там у вас - талончик, проездной, карточка...
   - У меня закончился...
   - Вот! Вот же!
   - Но я бы купил!
   - А на что?
   Я порылся в карманах и достал деньги:
   - Вот.
   - Так-так-так... Тысяча, ещё тысяча. Раннее утро. Первые автобусы. Сдачи нет. Хитро, хитро... Хотели на водителя свою вину свалить?
   - Послушайте, товарищ капитан, меня притащили к вам ни за что, теперь вы мне говорите, что я что-то нарушил, хотя никакого нарушения не было, а мне сегодня надо было не опаздывать...
   - Кстати, а почему? Почему сегодня, именно сегодня, вам нельзя опаздывать? - его пальцы привычно почти вслепую бегали по клавишам.
   -Это к делу не относится...
   - Вот видите, вы уже сами понимаете, что дело есть. Но вот что относится, а что нет - это надо ещё разбираться. Так почему вам опаздывать именно сегодня и именно нельзя?
   - Срок у меня испытательный сегодня заканчивается.
   - А на вид вы не молоды. А срок - испытательный. Новая работа?
   - Кризис... Нашёл вот...
   - О-о-о..., - он пощёлкал мышкой, посмотрел на экран. - А это уже больше. Везёт мне сегодня на такие дела.
   Он поднял трубку телефона и приказал привести пару понятых.
   Я сидел, ничего не понимая.
   - Можно, я позвоню?
   - Один звонок, договорились?
   Один звонок я сделал другу, сказав, что тут что-то странное и уже понятых вызвали. Друг сказал, что будет через полчаса. Я немного успокоился. И сам не заметил, как в полной растерянности оказался в камере. Без документов, без содержимого карманов, пересчитанного и описанного при понятых - двух седых старичках, сидевших перед тем на скамейке у крыльца. Им было интересно и весело. Они толкались локтями, вытягивали шеи, рассматривая все, что я выгреб из карманов...
   Время тянулось медленно. Часы тоже остались в кабинете дознавателя. Как и телефон, как и всё-всё-всё, что было при мне. Я то садился, то вставал и начинал ходить по камере, пытаясь рассчитывать минуты и часы от количества пройденных шагов.
   ...
   Через невообразимо долгое время лязгнул засов толстой, не пропускающей звуков, двери. На пороге стоял хмурый друг-адвокат.
   - Пошли...
   Той же дорогой поднялись на второй этаж в кабинет капитана. Он ждал нас, стоя у окна и смотря на улицу, где начинал накрапывать серый осенний дождь.
   - Привели? Вон, пусть почитает своё дело, а потом забирает свои вещи.
   Присев к столу, я пролистал своё "дело". Там уже было подшито несколько страниц убористого шрифта.
   - Фантастика! - только и смог вымолвить, просмотрев быстро.
   Там говорилось, что меня должны были оштрафовать контролёры, но для этого пришлось бы проехать до конца, до последнего остановочного пункта. Таким образом, я опаздывал на работу и меня увольняли, как не прошедшего испытаний. В злобе я бил стекла в автобусе, и меня пытались задержать уже за хулиганство. Я убегал и оказывал всяческое сопротивление. В общем, выходило, что моё "дело" уже можно было передавать в суд.
   - Но ничего же этого не было!
   - Не было, не было... Потому и не было, что мы, милиция, сработали быстро! Мы ведь идём теперь не на шаг, а на пять шагов впереди преступников. И вот вы - как раз и есть наш объект. Вы - преступник по всем существующим расчётам. Вот проценты соответствия ваших возможных действий. Вот статьи, которые могли быть нарушены... Ну?
   - Что?
   - Как ребёнок просто. В камеру и в суд или все же договоримся?
   Я удивлённо переводил взгляд с него на своего друга. Это как же? Он вот так, в открытую, при свидетелях, предлагал мне дать ему взятку, что ли?
   - Э-э-э... Сколько?
   - Десять тысяч. По совокупности, сами понимаете.
   Друг молча вытащил из бумажника две купюры, положил их на стол.
   - Дело забираем?
   - А нафиг оно мне теперь? - хохотнул капитан, бережно укладывая деньги в карман кителя. - Забирайте, забирайте. И не попадайтесь мне больше! Я же мог и на всю катушку, знаете!
   Ничего не понимая, совершенно ошарашенный, я вывалился на крыльцо.
   - Слушай, ты же адвокат! Мы же могли его за коррупцию! Это же статья верная!
   - Отстаёшь от жизни, - хмуро ответил друг. - С коррупцией они покончили в позапрошлом месяце. Так и объявил их министр по телевидению. Всё, понял? Нет больше никакой коррупции. И жаловаться больше не на что. Зато они теперь идут на пять шагов впереди преступников... Чёрт! И зачем только я учился на адвоката? Пора, пожалуй, уходить в милицию...
  
  -- Старики
  
   Квартиру Петр Ефимович Комаров получил от муниципалитета. По закону. И обслуживание, и питание там разное, когда сумки прямо к порогу приносят - тоже. По договору: Сдаёшь свою квартиру, стоимость её пересчитывают, тебе дают муниципальное "пенсионерское" жилье и обеспечивают всем необходимым. То есть, не на одну пенсию всё-таки живёшь, а можешь себе позволить...
   Правда, квартира, конечно, маленькая. Ну, так он же и был всего один. Давно уже был один. Вот поэтому квартира была малогабаритная "однушка", как положено по нормативу. Сразу при входе слева такая конурка, в которой мойка, маленький холодильник под ней и электрическая плита рядом. В таких домах газ не проводили, хотя он был дешевле. Боялись, что забудет кто из стариков - и полыхнет тогда до неба. В шаге за прихожей - комната с одним окном на площадь. И из той же прихожей дверь в санузел. Вот это - самый настоящий и именно санузел. Там все вместе и рядом: тесная душевая кабинка, вплотную стоящий унитаз и раковина с краном в самом углу. Места много не занимает, а все есть, что нужно.
   В комнате по одной стене - встроенные шкафы. По другой - убиралась в стену односпальная кровать. Если не убирать, то тесновато, конечно. А когда поднимешь и защёлкнешь - как в тюрьме, смеялся он - то вполне просторно. Даже можно упражнения всякие делать. Ну, и стол возле окна. Так, чтобы свет слева - как положено по всем правилам.
   Нормальное жилье. Одному-то больше и не надо.
   Тем, кто ещё по двое, в соседнем подъезде давали двухкомнатные. То есть, двуспальные. Или двухкабинетные, если кровати убрать. У них там было две такие же комнатки и кухня - отдельно, чтобы вдвоём можно было посидеть. А так-то все и у всех самое стандартное.
   За окном была площадь. А за площадью сверкающий огнями супермаркет. Если бы он был прямо возле дома, наверное, было бы шумно. А так даже хорошо. И самому можно сходить: с одной стороны, не очень далеко, а с другой - всё-таки ходить полезно и даже нужно по медицинским показаниям.
   Петр Ефимович доел свой дежурный утренний йогурт, стоя у плиты, выбросил мусор в мусоропровод и подсел к столу. В правом верхнем ящике у него лежала толстая тетрадь, полистав которую, он взял в руку шариковую ручку - самую простую, которую не жалко - и задумался, бездумно глядя за окно.
   Он с детства любил детективы. А теперь, когда наконец-то стало много свободного времени, решил и сам что-нибудь такое написать.
   А что? Сейчас все пишут. В этих, в Интернетах разных выкладывают. Им там какие-то "лайки" дают. Интернета у него не было, но увидеть книжку в ярком переплете с роковой красоткой и обязательным чёрным пистолетом на жёлтом фоне - кто бы этого не хотел? Да ещё могут денег немного дать. Это уже будет сверх всех лимитов. Хотя, куда ему эти деньги? Когда и так все почти желания исполняются...
   Петр Ефимович вздохнул, мизинцем почесал лысую голову, близоруко прищурился на клетки в тетради. Вывел крупно: "Восьмое мая". И снова отвлёкся, засмотревшись на происходящее за окном. В глазах была какая-то муть, как ни щурься, и он, выругавшись, достал из того же ящика стола большой старый бинокль. Упёрся двумя локтями в стол и стал наблюдать.
   В его детективном романе или большой повести - это уж как получится - главным героем был такой же пенсионер, сидящий на своём пятом этаже и наблюдающий за тем, что делается вокруг его дома. Он просто смотрит и записывает, вот и Петр Ефимович регулярно делал такие записи, как его герой. Или герой - как он. Иногда он уже путал, где детектив, а где дневник, где - герой, а где он сам - пенсионер по возрасту шестидесятипятилетний Петр Ефимович Комаров. Беспартийный. Не привлекался. Холост. То есть, разведён.
   После наблюдения Джек - так он назвал своего героя - долго анализировал свои записи, делал разные таблицы, указывая время, место события и в отдельном столбце - почему записал. То есть, что именно заинтересовало.
   Вот сейчас как раз Петр Ефимович - не Джек, нет, он же нормальный - занёс в свою тетрадь:
   "Девять сорок. Чёрный автомобиль. В номере видны ноль и семёрка. Вижу уже третий раз именно в это время. Ездит за продуктами? Или..."
   На этом запись прерывалась, потому что Петр Ефимович начинал придумывать, зачем тут ездит эта чёрная богатая машина. В их микрорайоне она выглядела как-то не по месту, вызывала внимание.
   Джек, например, думал, что все дело в мафии. Мафия - она везде. Вот эта чёрная машина как раз принадлежала мафии. И тогда, получается, это кто-то собирал свои бандитские налоги. Но надо ещё посмотреть. Если машина долго стоит у входа, то все ещё серьёзнее. Тогда тут, в этом супермаркете, самая настоящая мафиозная штаб-квартира! Но для доказательства требуется больше фактов. А для фактов - больше наблюдения.
   Петр Ефимович опять поднял бинокль к глазам. Джеку для его анализа было важно все: какая была погода, сколько человек вошло и сколько вышло за определённый период времени, когда приезжают машины с продуктами, когда - мусорщики. Интересно, кто из пенсионеров регулярно ходит в супермаркет, а не заказывает положенную им доставку. И почему ходят, а не заказывает - это тоже интересно. Какие машины стоят на стоянке перед входом. Как они меняются местами. Какие из них - регулярно, а какие - разовые посетители. И если разовые, то - что они тут делают? Ведь дальше дороги нет. Площадь - это самый конец бульварного аппендикса, ведущего к спальному микрорайону. На площади "кольцо", как говорили раньше - и выезд только по тому же бульвару.
   Вот, кстати, подумал Петр Ефимович. Гулять надо ещё и по тому бульвару. А то ноги совсем ослабнут. И костям это надо, чтобы была постоянная нагрузка. Медленно, спокойно гулять, поглядывая по сторонам, а потом все записывая. Это полезно. И это интересно, в конце концов!
   На схеме автостоянки крутились одни и те же номера, выстраиваясь в какие-то фигуры. Наверное, это у них - он ещё не придумал, у кого это у "них" - специальный шифр. Если не сидеть месяцами у окна, то и не поймёшь ничего. А так Джек мог уже даже предсказать, что завтра, например, синий "нисан" встанет на пятое парковочное место, хотя будут свободны и другие, перед ним. А чёрный "мерседес" - что он тут делает, в нашем районе? - заедет так, что займёт сразу два места - седьмое и восьмое. А...
   Петр Ефимович записывал мысли Джека и удивлялся, что сам не мог заметить никакой упорядоченности в броуновском движении покупателей и автомобилей.
   А вон же все как увлекательно и загадочно!
   То вошедших в супермаркет больше, чем вышедших. То, через неделю, вдруг вышедших становится больше, чем вошедших. Это требовало внимания и точных подсчётов. Он ставил палочки, перечёркивая каждые девять десятой чертой. Потом считал эти десятки и записывал в тетрадь день, время и количество вошедших и вышедших. Информация накапливалась. Наблюдатель постепенно становился аналитиком.
   Джек уже думал звонить в полицию.
   Петр Ефимович думал, что так ведь и книжка получится. Надо только почистить, поправить. Хорошо бы распечатать. Он пошёл в супермаркет и спросил по дороге у крепкого консьержа, сидящего перед целым выводком мониторов, не согласился бы он распечатать и оформить его книгу - там же техника разная у них есть. Консьерж с фирменным беджиком на груди, где было написано, что его фамилия Найкращий, сказал, что он не может во время работы. Но он поговорит со знакомыми, может, кто возьмётся.
   - Сколько заплатите? Предлагать сколько? - спросил он, не отрывая взгляда от своих мониторов, показывающих и двор, и крыльцо, и самый зад этого дома, и даже крышу зачем-то.
   Петр Ефимович сказал, что он подумает. Ему надо посчитать страницы и посчитать деньги.
   Он пошёл через площадь, слегка приволакивая правую ногу. Он не хромал, но вот слегка как-то отказывала в последнее время именно правая. Приходилось делать дополнительное усилие, чтобы она шла наравне с левой.
   "Странно", - подумал Петр Ефимович. - "Суставы болят одинаково. Артрит и прочее один и тот же. А вот же - правая слабее...".
   В супермаркете он купил маленькую бутылку водки. А ещё, подумав, взял десяток свежих яиц. И полбуханки свежего хлеба. Он так вкусно пах, что Петр Ефимович не удержался и несколько раз откусил с краю. Но так, чтобы не было слишком заметно. Остальное, что нужно, принесут на дом.
   На кассе он расплатился карточкой, изучил внимательно чек и положил его в карман, аккуратно свернув в четыре раза. Надо будет потом в тетрадь записать расходы, чтобы не вылезти за лимит.
   Уже на выходе, посмотрев на автостоянку, он спросил у скучающего на крыльце охранника, чья это чёрная машина. Не хозяина ли?
   Хозяин, сказал тот, у нас армянин. Тут почти и не бывает никогда. У него целая сеть таких супермаркетов в спальных районах. Армяне в этом вопросе хороши. Вон, всегда есть свежий лаваш, зелень всякая, травки их специальные. И мясо. Рекомендую мясо, сказал охранник, а потом насторожился: а что не так с этой машиной?
   - Да вот, - сказал Петр Ефимович. - Я в том доме живу, напротив. И пописываю немного. Ну, типа, детектив такой. А сам все смотрю и смотрю на улицу. И вижу - такая богатая машина возле нашего супермаркета. Ну, подумал, что хозяин, наверное.
   - А в полицию не звонили?
   Петр Ефимович хотел сказать, что Джек вот тоже советовал - в полицию, но потом вспомнил, что охранник же не в курсе насчёт Джека, и может подумать что-нибудь плохое.
   - Нет, не звонил, - просто сказал он.
   - А где вы живёте? - поинтересовался охранник, окидывая взглядом серо-голубую громаду муниципального "муравейника".
   - А вон моё окно, на пятом, - показал Петр Ефимович и зачем-то добавил. - Двадцать девятая квартира.
   - Хм... Оттуда действительно все, как на ладони. Хоть пулемёт ставь.
   Они посмеялись, и Петр Ефимович медленно отправился домой. Джек дёргал его, что вот же, даже совсем посторонние тоже насчёт полиции говорят. Но Петр Ефимович сказал себе твердо, что фактов пока не хватает. Будут потом над ним смеяться молодые разные. Надо ещё понаблюдать. Все же из них двоих наблюдателем был именно он.
   Возле консьержа в подъезде стоял полный человек в серой форме. Второй маячил у лифта.
   - Петр Ефимович? Комаров? Квартира двадцать девять? - строго спросил тот, что старше. - Пройдёмте.
   Они поднялись в лифте, теснясь в его узком пространстве. Вошли, стуча тяжёлыми ботинками, сразу за Петром Ефимовичем, быстро осмотрели квартиру - чего тут смотреть-то? Старший посмотрел из окна.
   - Отсюда смотрите?
   - Да, вот, - развёл руками Петр Ефимович.
   - Ну, и зрение у вас, - уважительно сказал тот, что помоложе, тоже выглянув в окно.
   Они были похожи, как родные братья. Старший и младший. Или как моложавый отец с потрепанным жизнью сыном. Как близкие родственники. Только один чуть старше, а другой младше.
   - А у меня бинокль есть, - показал Петр Ефимович.
   - Это у них тут специальное стекло? - спросил в воздух старший. - С антибликовым покрытием?
   - Нет, самое обычное оконное, - тут же вытянулся младший.
   - И кто тогда у нас за внешний периметр отвечает? Наказать, - скучно и непонятно сказал старший.
   А потом повернулся к Петру Ефимовичу:
   - Ну, рассказывайте. Все рассказывайте, о чем думаете.
   И Петр Ефимович рассказал. Слюна запекалась в углах рта, и он вытирал ее привычно двумя пальцами. Когда устал говорить, младший принёс от чайника стакан воды. Они слушали очень внимательно. Даже переспрашивали - и то всегда по делу. Петр Ефимович все больше убеждался, что Джек был прав. Давно надо было в полицию позвонить.
   - Так, говорите, тетрадь?
   - Вот, - предъявил тетрадь Петр Ефимович. - Там все записано и сразу все видно. Например, посмотрите на позавчерашний день. Вот посмотрите. У меня все строго!
   Он проследил, как чужие пальцы перелистывали его почти настоящую книгу.
   - Вот тут. Вот число вверху, видите? То самое число! Читайте!
   - "Три мухи"... Это что?
   - А-а-а... Это я просто для себя. Мои личные заметки. Ну, как дневник, понимаете? У меня же кости, суставы. Я не могу быстро двигаться. Да и просто двигаться, не быстро - все равно больно. А тут мухи стали снизу долетать. Вот в прошлом году, помню, их почти не было. А теперь есть. Обнаглели. Как бороться? А? Полотенцем? Бесполезно. У меня кости и суставы. Я могу прогнать, но попасть и убить муху - это как завоевать кубок. Так я же нашёл способ! И вот, записываю иногда для себя. Вы не догадываетесь? Освежитель воздуха! Простой освежитель воздуха! Если струю направить на муху, она падает, и тут я могу её раздавить. Опытным путём я нашёл, что лучше всего - "Хвойный". Вон, у меня сколько разных баллонов, видите? Это я экспериментировал, подбирал. Они не дорогие, то есть в лимит-то я укладываюсь. У меня, понимаете, не очень большой лимит. Надо считать... А там дальше - как раз об этом, что вам рассказывал.
   - Угу, - сказал старший. - Все, значит, сходится.
   А младший спросил:
   - Так, освежитель воздуха, говорите? Хех! Здорово придумали.
   - Тетрадь мы изымаем. Вот вам расписка. Держите её на столе. Если кто спросит о тетради - всех гоните к нам.
   - А как вас найти? - спросил Петр Ефимович и сам сконфузился.
   - Ну, Петр Ефимович... Ну, что вы! Единый номер службы спасения не знаете? Там нам и передадут. Так и скажите, мол, звонит такой-то по такому-то делу. И все.
   Они извинились за вторжение, потопали ещё в коридоре. Потом младший, пока старший говорил, чтобы и дверь закрывали, и в глазок чтобы смотрели, сбегал, умыл лицо - очень жарко.
   И они ушли. А Петр Ефимович с чувством выполненного долга сел за свой стол. Было непривычно пусто на столе. Только бинокль - его не изъяли. А ведь могли! Джек возмущался, что он даже документы не проверил и фамилии не записал. Но это он так просто, потому что ему положено возмущаться. Он же - почти настоящий детектив.
   ...
   Пожар в двадцать девятой был вызван перегревом баллона с освежителем воздуха, который покойный поставил на плиту, забыв её выключить. От первого взрыва занялись обои, а потом от жара начали рваться остальные баллоны. В квартире выгорело абсолютно все. Хорошо ещё, переборки огнеупорные, пожар не пошёл дальше. Судмедэксперты сказали, что покойный задохнулся во сне. Выпил мерзавчик водки и спокойно спал. Он даже не успел испугаться. И боли никакой не чувствовал. Ну, и вообще - старый ведь уже человек. О чем тут говорить?
   Уже через месяц о нелюдимом жильце забыли.
   А ещё через два, когда был сделан капитальный ремонт, и обновлена встроенная мебель, в квартиру въехал новый муниципальный жилец.
   ...
   Евгений Константинович Поморник был толст и одутловат. Врачи рекомендовали ему долгие медленные прогулки. Но, приходя с улицы, он сразу садился к столу и открывал свою тетрадь, в которую заносил мысли и разные разрозненные случаи из местной жизни. В окно он смотрел, не щурясь. У него была сильная дальнозоркость.
   Уже через месяц он обратил внимание на повторяющиеся факты окружающей повседневности. Когда просто повтор - это повтор. Трижды... ну, совпадение, может быть. А если больше? Закономерность?
   Он стал наблюдать.
   Евгений Константинович - для друзей просто Жека или даже Джек для самых близких и давних - писал самый настоящий фантастический роман о пришельцах. Это было мечтой его жизни - увидеть на полках книжного магазина свой роман. И чтобы его читали, и обязательно чтобы хвалили. Но чтобы действительно хвалили, говорили ему друзья, фантастика должна быть достоверной. Вот такой казус: фантастика - но достоверной. На мелочах, узнаваемых мелочах держится все повествование. На этих мелочах срубается пафос некоторых книг. Мелочи могут убить всю книгу. Но зато из правильных мелочей можно создать плотную ткань почти настоящей жизни.
   Фантастический роман писался уверенно. Вон она, фантастика - за окном! Просто надо уметь смотреть! Смотреть, считать, рисовать таблицы, придумывать объяснение фактам.
   По ночам иногда он вдруг чувствовал резкий запах гари.
   И этот запах он тоже вписал в свою тетрадь.
   Ха! Пришельцы... Они уже здесь. Вон там, через площадь, их штаб-квартира. А тут хорошая точка для наблюдения. Да хоть даже и пулемёт поставить, усмехался он, смотря на странные передвижения автомобилей на стоянке у супермаркета. А ещё можно вычислить их из посетителей. Надо сначала просто посчитать, сколько вошло, сколько вышло. А потом глядеть, кто и что.
  
  -- Здоровый образ жизни
  
   - Уважаемые, - вежливо сказал вышедший из своей застеклённой комнатки молодой крепкий консьерж. - Прошу вас немного задержаться.
   Мы остановились. Потому что консьерж - самый настоящий представитель власти и закона. Все они проходили специальную подготовку и отвечали в своей работе за многое.
   - Поступил сигнал, - со значением в голосе сказал он, просматривая свой журнал. - Соседи говорят, что у вас не кричат дети. Совсем не кричат. А это, знаете, очень даже не здорово. Ребёнок просто не может не кричать. Дети - шумные, подвижные и крикливые создания. Здоровые дети. И если что-то не так...
   - Извините, - покраснев немного, ответила супруга. - У нас нет детей.
   - Как, совсем нет детей? Но ведь это тоже не здорово, совсем не здорово, - бормотал консьерж, записывая что-то тяжёлой металлической шариковой ручкой. - И собака ваша, между прочим, не лает и не воет. Что вы с ней такое делаете?
   - У нас просто нет собаки.
   Это уже я вступил в разговор.
   - И кошки тоже нет. И никаких других домашних животных.
   - Странно. Почему это? Какие-то болезни? Аллергия? Есть медицинские документы?
   - Нет. Просто мы не можем пока взять на себя такую ответственность. Мы оба работаем, понимаете. Весь день - на работе. Животное же без людей будет скучать и болеть.
   - А! В этом смысле! Да, это вы, пожалуй, правильно...
   Он что-то снова черкнул в потрепанном журнале, потом улыбнулся, кивнул, сделал жест рукой - мол, все, свободны. И мы вышли, наконец, на улицу.
   Обсуждать ничего сразу не стали. Во-первых, кругом камеры, и будет неудобно, если наш разговор потом покажут этому же консьержу. Мол, в лицо - одно говорят и улыбаются, а за спиной - совсем иное. Во-вторых, о детях мы думали, но пока просто боялись. Это же ответственность какая! Хотя, с точки зрения здорового образа жизни дети в семье просто необходимы. Это во всех книгах так говорится. И по телевидению много раз объясняли. Без детей семья не так крепка - а семья, как ячейка общества, является фундаментом общественных отношений. И поэтому общество вправе заботиться о своём фундаменте и интересоваться этим аспектом жизни супругов. Ну, этим самым.
   - Соседи, - вздохнув, сказала жена.
   - Да, соседи, - подтвердил я.
   Мы не ругались. Мы просто констатировали: соседи уже обратили внимание и, если говорить в терминах прошлого времени, "настучали, куда надо". То есть, и нам пора ещё раз подумать и обсудить. Но так, чтобы это ни в коем случае не задело других. А уж тем более - все общество.
   До ближайшего супермаркета было - рукой подать. Даже медленно, думая каждый о своём, дошли всего за пятнадцать минут. Никак не больше. А вот войти сразу не сумели. Там на входе, как всегда, была очередь. Всех пропускали через весы. Всех поголовно, не смотря на возраст и разные прочие особенности.
   Пристроились в очередь.
   - Давно стоим? - бросил в воздух, ни к кому конкретно не обращаясь.
   - Да не стоим, двигаемся. Просто медленно. Там же надо всю историю поднять. Серьёзное дело.
   - А что за дела?
   - Так - вес же. Рассчитывают, какой он должен быть по норме. А норма для всех разная. Потом сверяют с медицинской карточкой - сколько было раньше. Потом рассматривают динамику - что и как. В общем, быстро просто не получается. Там ещё и диетолог сидит. Вон тот, в белом халате. Он каждому даёт персональные рекомендации. Совершенно бесплатно, между прочим.
   - А с чего это всё? - опять ни к кому не обращаясь, а просто так, как будто в задумчивости.
   - Так здоровый же образ жизни! Человек - он основа всего. Больной человек, нездоровый - это потеря для всего общества. Вот общество и не может терпеть такого отношения к своему здоровью. А государство, значит, от имени общества и проводит такую кампанию. А вы, что, против государства что-то имеете?
   - Я? - удивился я. - Да я сам в государственном органе работаю! Я - за государство! Просто спросил, чтобы понять, как нам долго идти. Ведь голодный человек - это тоже не здорово. Человек должен быть сыт и здоров. Разве нет? Или вы против здорового образа жизни?
   Так и заткнул того, разговорчивого. А жена ткнула меня тихонько в бок, а сама вверх уставилась. Там под крышей - камеры. Небось, не только видео, но и звук пишут. Поэтому я ещё раз сказал, теперь громче:
   - Лично я всегда говорил: основа общества - здоровый образ жизни каждого её члена! Вот так.
   Очередь и правда двигалась. Вот и мы вошли в небольшой коридорчик с пластиной весов. Каждый проходил отдельно. Там ещё и рост замерялся - компьютеры теперь умные, просто по картинке меряют. А уже на входе в зал сидели и опрашивали, и тыкали пальцами в кнопки, смотря в мониторы.
   - А у вас, между прочим, дефицит, - сказал диетолог в белом халате, что-то внимательно рассматривая на экране компьютера. - Это непорядок. Надо как-то добирать до нормы. Рекомендую вам жирную пищу и углеводы, углеводы, да... Макароны там всякие, хлеб, к примеру. Белый хлеб.
   - Да я же нормально себя чувствую! И не болею никогда!
   - Это вы сейчас не болеете. А завтра если вдруг что произойдёт, проверят - а ведь я вам рекомендации не дал правильной. Вот крайним-то я и стану. Так что вот вам карточка, предъявите на кассе. Там посмотрят, то ли вы собираетесь везти домой. Не забывайте: здоровый образ жизни каждого человека - здоровое общество!
   - А алкоголь мне можно?
   Он ещё раз посмотрел в экран и улыбнулся широко:
   - Алкоголь вам даже нужно! Для употребления горячего и жирного очень рекомендую водочку. Нашу, отечественную.
   - Я хотел вино сухое и фрукты. И сыр.
   - Это совсем иная диета. Не для вас. Вам, значит, жирное, водка, хлеб. Можно пиво, кстати. Как-то так. Надеюсь, вы понимаете, что все это исключительно в интересах общества?
   Конечно, я понимал.
   Жене, наоборот, сказали, что чуток похудеть надо. Предложили как раз вина сухие, фрукты и овощи. Мы переглянулись и покатили пока ещё пустые тележки к полкам и контейнерам. Жена вообще-то очень любит грудинку. И бекон любит. И сало. И плов жирный. И может стопочку водки под такое выпить. Ну, а вино и фрукты... Не пропадут они у нас в семье.
   Главное тут - чтобы соседи ничего не пронюхали. А то опять начнутся сигналы.
   Могут даже антиобщественное приписать.
   А я, может, просто астеник. Есть такое человекоустройство. Я такой худой и длинный.
   В следующий раз пойдём в другой супермаркет. Мало ли их? Можно и на автобусе прокатиться. Ведь главное, на самом деле, вовсе не вес человека, а его здоровье. И ещё - настроение. Когда человек в настроении, он и работает лучше. Вот у меня - хорошее настроение. И у жены так же.
   На кассе сканером мигнули на наши диетические рекомендации, без слов пробили продукты. Все было, как посоветовали. У неё в тележке - вина и фрукты, да сыр, у меня - макароны, рис, свиной бок, колбаса и всякая нарезка.
   Здоровый образ жизни, понимаете?
   Это - основа здоровья всего общества.
  
  -- Эвтаназия
  
   Будильник прозвучал древним добрым рок-н-роллом, как всегда в то самое время, когда снится самый приятный сон. Если снится всякая фигня, и ужасы до мурашек по коже и замирания сердца, то это наверняка чуть за полночь. А вот если все тепло и светло, и приятно, и ласково, и спится с улыбкой, и ещё и ещё хочется - то пора вставать. Это уже просто как примета такая.
   - Доброе утро, Петр Евгеньевич! - раздалось в тёмной комнате.
   Ну, нет. Значит, это ещё не утро. Значит, просто кошмар такой снится. Кошмар с будильником - неплохое, кстати, название для рассказа. Надо будет запомнить.
   - Доброе же утро! Вам пора просыпаться!
   Вроде, не настраивал я будильник на голосовое сопровождение? Или это головидео проснулось? Но кто его мог включить? Само - на звук? Новая прошивка, что ли? Вот всегда так: обновляется все само собой, а что там новое - узнаешь уже со временем...
   - Петр Евгеньевич! Я ведь понимаю, вам потом будет просто некогда, поэтому и жду с самого утра.
   - Не Петр Евгеньевич, а Евгений Петрович, - пробурчал я в подушку.
   - Прошу прощения, но у меня тут записано... Вот, прямо так и записано - Петр Евгеньевич. Но сейчас исправлю, раз такое дело.
   Какой-то неправильный сон. Да и не сон вовсе. Раз уже вижу свою комнату, край одеяла вижу, кресло у стола вижу. И в кресле сидит какой-то тип - тоже вижу.
   - Да вы не вставайте, что вы! Мы сейчас с вами договоримся, я и уйду.
   Ага. Так я и хотел вскочить. Ещё бы. Когда живёшь один, привыкаешь к свободе и воле. И спишь голышом. Нагишом, если по-умному. И для здоровья это лучше, и спится прекрасно. Включаешь кондиционер на 21 градус - чтобы не замёрзнуть. Накрываешься одеялом. И такие сны - что ты! Только вставать, ага. При посторонних - ни-ни.
   - Как вы сюда попали? - бурчу уже не в подушку - в воздух, в далёкий потолок.
   - Да как обычно, собственно. У меня по должности есть специальный ключ от всех дверей. У вас же тут специальный замок. Вот у меня ключ - от всех специальных. На работе выдали.
   А как меня убеждали, что ни один на свете зверь...
   - И что теперь?
   - А теперь, как и положено, я предлагаю вам две пилюли. Вот, смотрите. Одна синяя, другая красная. Вы выбираете. Я ухожу. Вы глотаете.
   - И что же будет, если я возьму, скажем, красную?
   - Вы умрёте, конечно. Красная - это смерть.
   - Угу, понятно. А если, к примеру, синюю?
   - Умрёте все равно. Синяя пилюля - это смерть.
   - Так какая разница для меня?
   - Как это - какая разница? А право выбора? Должно же у вас быть право выбора? Это же главное, основное. Вот и выбирайте - красная или синяя. Вот, смотрите.
   - Да я вообще-то ещё пожить хочу...
   - Вот так вы все. Уже который год действует закон об эвтаназии. Уже который год работает наша служба! А они все равно - хочу жить, хочу жить. Что мне, силком вам эти пилюли в рот заталкивать, что ли?
   Это он правильно сказал - только силком. Чего вдруг мне пить его отраву? У меня ведь все хорошо. И возраст самый средний, и здоровье в порядке, и работа.
   - Кстати, Петр Евгеньевич, на работе уже в курсе. Там как раз сегодня собирают деньги на ваши похороны. Мы всех известили - и родню вашу, и знакомых, и на работе, конечно. Чтобы руководство уже заранее искало вам замену.
   Что? Это как? Так бы и выскочил из-под одеяла...
   - Лежите, лежите! Не надо волноваться! Я вам просто все расскажу, а вы послушайте. Вот, прямо по методичке.
   И он медленно и тихо начинает мне рассказывать, в каком я дерьме нахожусь на самом деле. Не как мне кажется, а как на самом деле. Как меня ненавидят сослуживцы. И только и ждут моего ухода. Как потерялись со временем все мои друзья. Как вот нет жены - нет же, точно? - да и не будет уже, это точно. Кому вы нужны - такой вот и сякой? И с детьми у вас трудности. Что, не навещают вас, не приезжают? А зачем им это? Это вы можете хотеть встретиться с ними - откуда же могут возникнуть эти странные желания у них? Вы просто оглянитесь по сторонам, трезво взгляните на себя и свою жизнь. Какой в ней смысл? Какое, наконец, удовольствие? Вот справка из поликлиники. Там говорят о шестидесятипроцентной вероятности вашей будущей болезни. Шестьдесят процентов - это очень много. Учитывая наш большой город, нашу атмосферу и даже шире - всю нашу экологию, все сбудется. Все, что в справке. И вот представьте себе: Пройдёт лет десять, которые вы так же будете бессмысленно тянуть лямку в своём офисе и пить по вечерам пиво в одиночестве. Тут вы и заболеете - это точно. И начнёте названивать детям, родителям... Ах, да. У вас только мать. Отец, кстати, умер от такой же болезни. Помните, как он мучился? Вам, понимаю, тоже хочется помучиться. И помучить других. Думаете, большое удовольствие вашим родным будет - ухаживать за больным? Думаете, кто-то будет счастлив подтирать вам задницу, когда у вас сил уже не останется даже на это? И главное - зачем? Вот зачем все это? Ваша мебель, ваша квартира, ваша новая техника, машина на улице - к чему? Чтобы быстрее доезжать до работы и потом быстрее возвращаться с работы, и запираться в квартире, включать свой компьютер и общаться в сети? Буквами? Не с людьми, которые вас любят... Хотя - кто вас любит? Это у нас тут отдельный пункт. Любовь - вот что оправдывает долгую жизнь. Нет любви - нет жизни. Кто вас любит? Мать? Как часто вы с ней общаетесь? Как часто видитесь? Ну, конечно, конечно - она же далеко. Понятное дело. На самом деле, если говорить серьёзно - никому вы не нужны. Что есть вы, что нет вас... Даже более того: если вы завтра не придёте на работу, очень многие будут рады. Знали бы вы, как вы надоели своим сослуживцам! Да и детям станет легче. Они продадут вашу квартиру и поделят деньги - вот и радость. Вот и праздник. Как часто вы бываете на могиле отца? Вот-вот... Далеко. Некогда. И им будет совершенно так же.
   - Так что, Петр Евгеньевич, квартира номер шестьдесят девять в доме номер один по Проспекту Августа, есть закон о добровольной эвтаназии, есть служба, помогающая гражданам уйти из жизни легко и без боли, есть вот и квитанция...
   - Я Евгений Петрович! Сколько можно повторять? И квартира у меня - девяносто шесть.
   - Минуточку... Это что же - ошибка какая-то, что ли? Так... Вы женаты? В разводе, так? Дети живут отдельно? Работаете в офисе? Мать ваша... Угу, полторы тысячи километров... А как всё похоже! И номер квартиры почти такой же. И имя с отчеством. И обстоятельства жизненные разные. У вас же отец умер? Ну, вот, так и написано... Генетическая предрасположенность. Страдания и все такое - гарантированы... Но все же, квитанция не на тот адрес. Прошу прощения. Выходит, вам надо подниматься - и на работу. Уж вас-то там любят, правда? Очень любят, ждут, скучают и так далее. Не то, что этого Петра Евгеньевича...
   Он, кряхтя, выбирался из кресла.
   - Потянул спину вчера, извините. Значит, это мне не к вам... А время-то, время!
   - Постойте. Оставьте мне красную.
   - Но квитанция же не на вас.
   - Это ничего. Это совсем пустое всё. Я распишусь, где надо. У меня же есть такое право?
   - Конечно! Право на добровольный уход из жизни - главное достижение современной демократии! А мы всего лишь помогаем вам...
   - Да понятно, понятно. Оставьте красную - и идите уже. Идите. Как же мне всё надоело!
   - Вот! Вот с этого надо начинать! Как же всё надоело! Красная пилюля, стакан воды - на столе. И обратите внимание: никакой боли. Лёгкий сон, приятные воспоминания. Лёгкой смерти вам, Петр Евгеньевич!
   - Да Евгений Петрович я!
   - Ну, какая теперь разница, что вы, в самом деле... Всё, всё. Ушёл, ушёл.
   Замок жирно щёлкнул.
   В уже совсем светлой комнате на столе остался стакан с водой. Красная, ярко блестящая в лучах пробивающегося сквозь шторы солнца, пилюля. И чего я не попросил у него синюю?
   Хотя, какая, в сущности, разница?
  
  -- Борьба с кошмарами
  
   - Ты же помнишь, конечно, мои старые кошмары? Эти пауки и жуки размером с человека, заплетённые паутиной тёмные дверные проёмы. Эти глаза, блестящие в темноте... Бр-р-р... Ужас... Как вспомню, так вздрогну!
   Ну, ещё бы я этого не помнил. Меня тогда потому и вызвали в посёлок. Отозвали прямо с маршрута, несмотря на дела. У нас тут у всех по два-три образования и специальности. Иначе просто нельзя. Иначе не наберётся команда. Надо же и командира, и учёных разных направлений, и врача с медсестрой, и солдат, которые будут охранять, если что, и следопыт пригодится, и психолог - лететь-то не день и не два. Даже и не месяц. Да и там, когда доберёмся - это же практически на всю оставшуюся жизнь...
   Я был психологом и следопытом. Охота была моим хобби, ставшим профессией. А психология, которая первая и основная, стала здесь второй. Вот и сдёрнули. Ребята развернули тогда временный лагерь, обустроились, поставили инфразвук, сигнализацию, установили автоматы. И остались разбирать, что успели набрать за время маршрута. А я на диске помчал в посёлок.
   Тогда мне долго пришлось говорить с этим вот Иваном - огромным русским доктором и по совместительству ксенобиологом. Он психологически надломился, когда, прилетев на эту планету, не столкнулся ни с какими трудностями и опасностями. Ну, просто не было тут пауков, жуков, червей, змей всяких ядовитых, хищников крупных. Очень странно, конечно - но не было ничего этого. Вышло, что он вроде как и не нужен. Врач нам, как оказалось, тоже был не особенно нужен. Все в экспедиции были здоровые, крепкие, а на случай чего у каждого второго была квалификация как минимум фельдшера. Да и аптечки наши с набором лекарств и автоматическим определением нужного - дорогого стоили.
   В общем, Иван заскучал, засмурнел, и по их старинному русскому обычаю стал скуку свою заливать спиртным, которое сам же и производил на лабораторных установках, используя в бродильном чане всякую сочную местную зелень. Вот и начались у него кошмары. Сначала я посчитал, что все это - просто алкогольный психоз. Но, просидев с ним в палате пять дней, улучшения не заметил. Пришлось признавать шизофренический бред и расслоение личности с параноидальными мотивами. Это я так вгорячах, конечно. Просто не практиковал давно. Диагнозы такие слёту просто нельзя...
   А просто "сдёрнулся" парень, "свернулся". А вот когда пять дней в одной палате... Пять дней я с ним говорил, говорил, говорил. И он выговорился. И перестал дёргаться на каждый шелест, на каждое движение в стороне или сзади.
   Что я ему тогда говорил? Ну, как обычно. Сначала мы с ним вместе - тут только вместе можно, чтобы не было давления! - мы пришли к выводу, что это что-то психическое, от усталости, от нервов. Потом я помог ему прийти к выводу, что кошмаров не надо бояться. Надо просто их принимать, как есть, и они тогда сами пройдут.
   Ну, вот... А когда он успокоился, и смог при мне пару дней спокойно ходить на работу к своему лабораторному столу, я улетел.
   - Ты мне тогда правильно все сказал, - продолжил Иван с широкой улыбкой, - Кошмаров бояться не надо. Все дело, весь страх были только из-за того, что настоящее и внутреннее, кошмарное, были слишком различны. Настолько различными были то, что вокруг, и то, что в голове, что психика просто не воспринимала. Это ты тогда точно подметил. Так что я тебе благодарен, значит...
   - Спасибо. Я уже и забыл почти свой первый диплом, знаешь? А тут - ты. А где все, кстати?
   Действительно, на площадке встречал меня один Иван, больше из посёлка никто не вышел.
   - Дык, - непонятно сказал он по-русски. - На территории все. А меня за тобой послали. Ваши-то остальные когда вернутся?
   - К вечеру должны быть, - посмотрел я на местное отдающее зеленью солнце. - Они там с грузом, а я как следопыт на обратном пути уже не нужен, на автопилоте возвращаемся - вот и отправили вперёд. Заодно встречу подготовить. Баньку там вашу, прочие полезные дела...
   Баню тоже выдумал Иван. Эти русские такие мастеровитые... Сначала из палатки, а потом и капитальную сложили под его руководством и с непосредственным участием. Он, мне кажется, вообще мог все на свете. Ну, а уж в своей профессии-то... Ксенобиологом не каждый может работать.
   - Ну, пошли, что ли? - толкнул он меня плечом.
   - Пошли!
   Я нагнулся за ранцем, за оружием, но Иван сделал большие глаза, потом скривился как от смеха, махнул рукой вокруг, а потом вдаль, сказал что-то коротко по-русски... Сказал по-русски, а понятно ведь.
   Действительно. Чего тащить тяжесть эту, плечи натёршую? Сейчас прилетят все остальные - тогда все сразу на склад и отвезём на гравитележке.
   До окраины посёлка было ровно пятьдесят шагов. Иван расспрашивал, я рассказывал подробно, что видел и как там - вдалеке от "цивилизации". Какой-то холодок, протекший по спине, вдруг заставил меня остановиться. Мы стояли посреди главной улицы, как в старом ковбойском кино. Пустая улица - и нас двое. Чёрный и белый. Чёрный - это я. В походном комбинезоне. Белый - Иван. Он в своём халате нараспашку. И никого вокруг.
   - А где все?
   - Да здесь, здесь, не волнуйся, - хлопнул он меня по плечу. - Вон, смотри, глазами-то как моргают. Смотри, смотри!
   В тёмных провалах распахнутых настежь дверей, обвитых по краю чем-то серым, мягким, колышущимся на лёгком ветерке, поблескивали глаза. Много глаз.
   Слишком много глаз.
   - Что это? - плечо привычно дёрнулось, чтобы скинуть ремень.
   Только вот оружие осталось на платформе. Бежать назад?
   - Стой-стой! Ты что? Ты же сам говорил мне о маниакальности, депрессивности... Что с тобой? Ну, пауки, паутина - это же не кошмар совсем, правда?
   Иван легонько подталкивал меня дальше вглубь посёлка. А за спиной слышался шорох, какие-то лёгкие хлопки - наверное, прыжки... Я дёрнулся, чтобы обернуться, но Иван ждал - он просто ткнул мне локтем в бок со всей своей дурацкой русской силой.
   - Ты что? А? Кошмаров теперь тоже боишься, что ли? Ну-ка, пошли, пошли ко мне в больничку. И не дёргайся, парень. Не дёргайся. Слышишь, небось?
   Шорох сзади становился все слышнее, он приближался, окружал полукольцом, гоня меня вперёд, к белому зданию больницы. А Иван тарахтел без умолку:
   - Ты тогда, как уехал, так я сразу взялся за дело. Ты же прав был на все сто процентов. Кошмар, который уже в голове, просто невозможно победить. Его надо сделать тривиальным, обычным, не страшным. Рациональным надо сделать. Надо сделать так, чтобы реальность и кошмар соединились, понимаешь? Вот я там вытяжку, здесь эксперимент, отсев, испытания, вторая попытка, третья, опять проверка. Так заработался, что вообще всякий страх потерял, представляешь? Вот все это мне теперь совсем не страшно. Потому что это не кошмар уже, а самая обычная реальность. А бояться надо только кошмара - ты сам мне это твердил тысячу раз. А раз реальность - не кошмар - её бояться не надо. А если реальность и кошмар слились, то и испуг вдвое сократился поначалу. А потом и вовсе ушёл. Ну, что тут страшного? Подумаешь, пауки...Они же даже полезные, если подумать. Сейчас и ты таким будешь. И сразу будет тебе не страшно. Все такое конкретное и реальное вокруг. А то ведь боялись тут некоторые, запирались. Приходилось даже двери ломать. А ты вот не боишься. Не боишься ведь? Ну?
   Как загипнотизировал...
   - Что?
   - Да ничто. Вот что, - и хлопнул меня со всего размаха по спине.
   Кольнуло что-то, потекло холодом под лопатку. Обмякли, подломились сразу ноги, повисли руки, как гирями оттянутые. Уже падая вперёд лицом, пытаясь остаться в памяти, не провалиться в зовущую уютную мягкую темноту, успел только услышать:
   - Ну, что, ребятки. Заносите очередного. Будет вам теперь новый товарищ.
   И шорох, шорох, шорох вокруг.
  
  -- Сны
  
   Коридоры были длинные и пустые. Пустые - это как раз было хорошо, потому что непередаваемое чувство опасности, когда начинают шевелиться волосы на затылке, а мышцы вдруг напрягаются, и замираешь, "как статуй", вот такого ничего не было. То есть, страшно, конечно, но не так, чтобы до мурашек и замирания сердца, как будто падаешь с высоты в чёрное ничто.
   Стас шёл медленно, внимательно осматривая пол перед собой и все вокруг. Быстро бегать - себя потерять. Да и мало ли, вдруг что полезное попадётся!
   Полезное в этот раз не попадалось. Были длинные пыльные коридоры со стенами, когда-то покрашенными стандартной густой синей краской. Краска теперь вся вздулась и опадала хлопьями. Но Стас шёл точно посередине коридора, и в те хлопья не вступал.
   Цель похода не помнилась, но так всегда бывает. Конечно, во сне всегда так бывает! Потому он хоть и побаивался немного, но все же не до смерти. Главное было - помнить, что все это во сне.
   Он мог смотреть сны, как длинный сериал. Если лечь и самому себе заказать продолжение, то получишь следующую серию. И "жутики" Стас любил. Они гоняли кровь, и вообще поднимали настроение.
   А сейчас он медленно шёл ровно посередине коридора, внимательно смотря под ноги и по сторонам.
   Дверь справа впереди открыта. Из неё льётся свет. Там окно.
   Стас осторожно и совершенно бесшумно подошёл и заглянул - так, чуть-чуть, только краем глаза. Тут же отпрянул, оценивая ситуацию. Значит, большой зал. Панорамное окно. Стекла нет давно. Зато есть письменные столы по кругу и какие-то шкафы вдали. И - ни звука.
   Он подумал немного. Но ведь - столы! И ещё шкафы!
   Легко-легко, на цыпочках, вполуприсядя, прокрался по стенке в зал. Осмотрелся, почти не шевелясь, двигая только глазами. Тут ощущение опасности было выше. Возможно, из-за большого пространства и этого огромного окна. Оно смотрело прямо в небо, и было понятно, что находишься где-то высоко. Ни деревьев не видно, ни других зданий.
   Стас начал с самого крайнего стола. Вытянул ящик, морщась от скрипа. Постоял, прислушиваясь. Вроде, обошлось.
   В каком смысле обошлось, и что могло произойти, он не знал и не думал об этом. Потому что - сон. Потому что во сне никакой логики не бывает. А страх во сне - это щекочущее нервы чувство, которое так приятно вспоминать потом за завтраком.
   Он обошёл по кругу все столы, рассматривая содержимое ящиков и полок. Потом открыл шкаф, стоящий в углу.
   Как и положено во сне, все ящики были пусты, а в шкафу на полках была белесая нетронутая пыль.
   Стас нарисовал крест на этой пыли, вытер палец о куртку. Только теперь обратил внимание, что куртка просто нереально прекрасна. То есть, для сна - прекрасна. Она была старой камуфляжной, но ещё крепкой и не промасленной, не жирной, как бывает, если долго носить одежду. Почти новая. Хорошая куртка. Наверное, где-то повезло наткнуться на склад. Или ещё что. Сон не давал ответа на вопросы. Он только показывал картинку.
   Говорят, что сны - это отражение реалий. Это просто мозг полностью не спит, не отключается, что-то там себе перерабатывает, раскладывает по полочкам, а человек в это время видит странные сны.
   Стараясь на всякий случай не поворачиваться спиной к окну, Стас осторожно вышел в коридор. Чувство опасности сразу чуть-чуть притухло. Стало меньше. Это хорошо. Хотя, с другой стороны, настоящая жуть должна быть страшной. А тут же - ничего ужасного. Тишина и пустота. И что?
   Он пошёл дальше, осматриваясь и вслушиваясь. Коридоры сменялись другими коридорами. Лестницы тёмные менялись лестницами, освещёнными через выбитые рамы. Под ногами иногда похрустывало. Но не громко. Без долгого эха.
   Один раз встретилась россыпь гильз. Стас сел на корточки, перебирал гильзы, нюхал, пытаясь по запаху определить, давно ли отстреляно. Девять миллиметров. Пузанчики. Это кто-то из охраны, скорее всего. И уже не пахнет горелым порохом. Очень давнишние гильзы. А вот найти бы того охранника...
   Из-за угла торчала маска противогаза.
   Вот и жуть, чуть не обрадовался Стас. Потом стал красться, замирая после каждого шага. Заглянул за угол - просто противогаз. Сам по себе лежит. Очень старый. Резина ломкая, хрупкая. Никуда не годная. А вот сумка противогазная из старого брезента - ещё очень и очень хороша. Её он тут же повесил на плечо.
   Ел ли он, пил ли он - как-то ускользало из памяти. Хотя, во сне и не положено. Даже если спать ляжешь голодным, снится не еда. Снятся всякие красивые и яркие сны. Вот и тут - все яркое. А про еду и питье - ни гу-гу.
   Прямо тут, под стеной в какой-то нише, в дальнем углу, Стас прилёг, подняв воротник и уткнувшись в него носом. Спать, спать...
   Спать? Во сне - спать? Что за фигня?
   ...
   - А ты помнишь, - спросил Мишка. - Ну, насчёт снов. Ты ещё рассказывал, что видишь как будто сериал.
   - Именно. Уж не знаю, как у меня получается, но заказываю продолжение - смотрю продолжение. Иногда такой многосерийник получается, что ты! С приключениями, с жутью настоящей. Цветной и с полным эффектом присутствия. Нет, правда!
   Мишка завистливо вздыхал. У него сны были редкими. А когда они все же были, Мишка не мог вспомнить, что снилось. Потом утром ходил, как варёный, нога за ногу, все пытался как-то вспомнить и рассказать - что же там такое было интересное, в этом сне?
   - Стасик! - кричала снизу сестра. - Идите с Мишкой завтракать! Скорее идите, а то эти гости - они же такие проглоты!
   - Ы! - радостно кричали гости и что-то с хрустом смачно жевали.
   ...
   Стас вздрогнул, вскочил и кинулся в дверь. Такие звуки... Это просто жуть какая-то. Треск. Влажный треск раздираемой плоти. Хруст разгрызаемых костей. Нечленораздельное "Ы-ы-ы!".
   Бегом, бегом! На цыпочках - но бегом.
   Вот оно, настоящее и страшное! До холодной спины, до сердца, выпрыгивающего из груди, до рта, раскрытого в неслышном крике - шуметь нельзя!
   Бегом по коридору, скатиться по лестнице вниз, не останавливаясь, пересечь улицу, забиться в густую тень проулка, и только оттуда уже посмотреть назад. Вроде, оторвался. Вроде, не нашумел. Никто пока не гнался сзади.
   И тут что-то зашелестело в тени. Потянулись зелёные усы, неуверенно ощупывая старинную мостовую, поднялось что-то, пахнущее крапивой и тухлой водой...
   - А-а-а! - закричал Стас.
   Дёрнулся, было, обратно, к свету. Споткнулся, вылетел на середину узкой улицы, упал на спину, ударился головой. Боль и чернота.
   ...
   - А ужасы тебе снятся?
   - Ха! Это же самый кайф! Это вот когда девчонки и все такое - так это совсем дурацкий сон. А вот ужасы, постапокалипсис, всякие там страхи - это как кино посмотреть. Просто вот - ух!
   - Чёрт... А мне ничего не снится.
   - Это тебе только так кажется. На самом деле сны видят все. Просто не все их запоминают. Мне вот часто снится море. Пляж такой, понимаешь. Солнце горячее. Что-то такое хорошее-хорошее снится. И тебе тоже снится - это обязательно. Просто ты не помнишь потом.
   ...
   Это не страшно... Это совсем не страшно. Потому что во сне.
   Нет, то есть, страшно, конечно. Руки и ноги оказались связаны зелёными побегами. Стаса потихоньку по горбатым булыжникам тащило в тень переулка.
   - Ы! - крича кто-то сзади.
   И это тоже было страшно. Но одновременно и смешно - вот вам! Фиг вам! Не достанете!
   Стас начал бояться по-настоящему. Это когда - уже всё. То есть, совсем всё. И сердце замирает, и руки-ноги отнимаются, и мороз по коже. Как в хорошем кино, в общем.
   Зелёный ус поднялся и воткнулся в своём падении Стасу в ногу. Боли совсем не было. Было чувство онемения, тёплого онемения в ноге. Потом оно стало подниматься выше и выше. Мышцы расслабились. Успокоилось дыхание. Стас наблюдал. Просто наблюдал, как в игре. Как во сне. То есть это же и был сон!
   Тёплая волна достигла шеи, и он отключился.
   ...
   - Стасик, - кричала сестра. - Идите с Мишкой ужинать! А то эти гости - сам знаешь!
   Они сидели вместе с гостями, скрывающимися в полумраке большой столовой, за длинным столом. Говорили о чем-то хорошем и правильном. Мишка смеялся где-то рядом свежему анекдоту. Сестра подливала прохладного пиво в бокал. Было тепло и очень приятно. Это вам не сон какой-нибудь!
   ...
   - Ы-ы-ы, - разочаровано сказал кто-то, смотря, как парализованное тело втягивается в огромный бутон.
   - Ы! - прозвучало командой.
   Слитные шлепки босых ног удалились в темноту, в которую погрузился город с заходом солнца.
  
  -- Пять лет
  
   Мне, когда все началось, было всего восемь лет. Вот можете говорить, что ещё маленький был, что ничего тогда не понимал. А ничего понимать и не надо было. В этом возрасте просто все запоминается. Все, что видишь или слышишь. Как картинка, как фотография.
   Вот я и слышал, и видел. Росло напряжение. Так говорили родители - напряжение растёт. Все было в жизни хуже и хуже. В чем выражалось? Ну-у-у... Как вам объяснить. Вот, бывает, что просыпаешься, и видишь солнце, и какой-то шум на улице, и воробьи чирикают, и улыбка у тебя такая - и все хорошо. Понимаете? Все - хорошо. Легко, просто и хорошо. А тут - совсем наоборот. Хоть утром, хоть вечером - какое-то такое напряжение, как перед грозой. Просто вот ждёшь все время, что сейчас гром прогремит, и молния сверкнёт.
   Мама даже плакала по вечерам, сидя у телевизора на кухне. У нас там стоял маленький такой черно-белый телевизор. Большой стоял в большой комнате, но она не включала его ночью, потому что тогда могла разбудить нас с сестрой. И она просто сидела на кухне, смотрела в черно-белый телевизор и плакала.
   Тут любой бы заплакал, наверное. Показывали сплошные взрывы, убийства, какие-то страшные совершенно невероятные аварии. Говорили о всеобщем кризисе, и что мир катится к концу. А что вы думаете, я этого не запомнил? Я мог не знать, что это такое, не понимать слов, но уж запомнить, как говорят, что наступил большой экономический кризис, что он непременно выльется в политический, а кризис политический грозит неизбежной войной... Мы же днём большой телевизор включали. А там каждый час - новости. И в новостях вот такое же самое.
   Конечно, я новости на самом деле не смотрел, я в солдатики играл. У меня были отличные солдатики - отец их сам отливал. Он плавил свинцовую оплётку кабелей в большой стальной ложке прямо на плите, а потом выливал в форму. И получались солдатики. Что? Вредно - свинец? Так я же не малолетний какой, чтобы в рот все тянуть. И потом, он их красил и покрывал лаком. То есть, на руках ничего чёрного от свинца не оставалось. Зато солдатики были - как живые, как самые настоящие. Ни у кого во дворе таких не было.
   Вот, значит, я играл на ковре в большой комнате, а телевизор обычно работал. И говорил, говорил, говорил. Поднимешь голову, посмотришь, а там горящие кварталы, стрельба обязательно, какие-то флаги разноцветные. И дикторы нагнетают, нагнетают...
   А вечером мама с работы приходила и плакала. Она тогда плакала чуть не каждый вечер.
   Иногда звонил отец.
   Они тогда как раз разъехались. Нам, детям, так объяснили, что они пока ещё не совсем разошлись, но просто разъехались, потому что никак не могут иначе. Плохо им вместе. А теперь так выходило, что плохо уже и врозь. И что не знают они, как дальше, но с детьми, с нами, то есть, общаться будут оба.
   Вот он иногда звонил откуда-то издалека. Мама сначала слушала, слушала, потом бросала трубку и опять плакала.
   Иногда он звонил, а её не было дома. Тогда трубку брала сестра или я. Чаще сестра. Она думала, что кто-то из её мальчишек звонит. "Ухажёры", ага. Ей тогда всего четырнадцать было, а вела она себя, как будто на всю жизнь меня старше. Вот с ней отец долго разговаривал всегда. Объяснял, что у мамы стресс, что она может просто не успеть, что вот-вот грянет что-то страшное, и тогда все будет совсем плохо. Обещал, что в любом случае успеет приехать и спасти нас. Она потом мне все это рассказывала. После таких звонков сядет на диван, меня обнимет - вот ещё, телячьи нежности какие-то - и рассказывает, рассказывает. Пугает.
   Иногда я сам с ним разговаривал. Меня он по телефону пытался смешить. Но я же всё понимал. Всё слышал. И он понимал, что я понимаю. Восемь лет - это не взрослый, конечно, но уже - ого-го! Вот тогда он меня предупреждал, что всякое может случиться, что надо иметь запасы еды и воды, что двери надо закрывать на ключ и никому чужому не открывать, что отсиживаться лучше под кроватями, если что. И ещё говорил, чтобы никогда не выключали телевизор. Потому что по нему сразу предупредят всех и скажут, куда надо бежать. Напоследок всегда успокаивал, что, в самом крайнем случае, он успеет. Откуда угодно успеет. Он все бросит и за нами приедет. Как только, смешил, так сразу. Вы, говорил, без меня не вздумайте никуда. Я успею. И так повторял каждый раз.
   Я всегда после таких разговоров наливал полную ванну холодной воды. А Ирка набирала воду в трёхлитровые банки на кухне. На всякий случай. Мама приходила с работы, ругалась. Ванну освобождала, но банки не выливала. Я же видел и понимал. Конечно, ей же помыться после работы надо. Но банки - не выливала! Понимаете, да?
   А в телевизоре - сами знаете, что. Ужас и кошмар, и уже отрезанные головы. Мне не показывали, но Ирка ночью иногда шептала, чтобы меня напугать. А я тогда совсем не пугался. Потому что, хоть и восемь лет, а - мужик.
   Ну, а потом вдруг как-то телевизор стал показывать серую муть и шипеть. Ирка бросилась к телефону - матери позвонить. А телефон тоже не работает. Что? Почему оба дома, а мама на работе? Так было же лето, вот мы дома и сидели, не в школе, потому что каникулы. И из дома, мама сказала, ни ногой. Никуда. Даже в магазин или во двор - нельзя. Вот так строго было сказано. И закрыться изнутри на всякий случай. Так что у нас и засов был, и цепочка, и глазок специальный в двери.
   И вот Ирка стоит, трубку держит и на меня смотрит испуганно. Глаза - вот такие! А я - что? Пошёл сразу в ванную. Воду наливать. Надо же делать запасы на всякий случай. Пока вода наливалась, я на кухне ещё посмотрел, что из еды в наличии. Мало еды. Надолго просто не хватит. Если на двоих с Иркой - то ещё более или менее. А вот ещё мама и папа... Они же все равно придут?
   А потом начался стук в дверь. Стук - потому что свет тоже отключился. А как свет отключился, так Ирка вовсе испугалась и полезла под свою кровать, хоть там и пыльно было. Мы же убирались тогда раз в неделю, не чаще. В своей комнате - сами. А она - в самую пыль носом. Ждать, когда все рухнет и посыплется. А я пошёл в коридор и стал смотреть в глазок.
   А там за дверью был отец. Он стучал уже ногами и кричал, чтобы в глазок посмотрели, чтобы скорее открывали, что он специально приехал за нами, и что времени совсем нет даже на сборы. Чтобы я поверил, он зажигалкой подсвечивал - и я видел, что это он. Я дверь стал открывать, тут и Ирка прибежала - тоже дёргала засов и снимала цепочку. В общем, открылись.
   И действительно, времени не было совсем. Отец сказал, что машина стоит внизу, что все рухнуло, что вот-вот начнётся, и надо хоть как-то успеть, хоть нас увезти.
   - А как же мама? - спросила Ирка.
   - Она приедет, как только сможет, - ответил отец.
   Но я видел, что он все врёт. Не приедет мама. Потому что она просто не успеет. Мне стало обидно, и я плакал тогда, как маленький. Но всё равно прямо в тапках спускался вниз. И Ирка бежала впереди меня.
   Мы очень долго ехали. Весь день, а потом ещё всю ночь. Останавливались на пару минут - и снова вперёд. Сначала по дорогам, а потом уже и без дорог. Отец говорил, что надо как можно дальше от любых городов уехать. Чтобы ни одного города поблизости. Тогда, говорил он, ещё можно выжить. Но надо успеть, поэтому надо ехать и не останавливаться. Он включал свет в кабине, смотрел на карту, потом оглядывался назад - там было совсем черно и ничего не видно - и снова рулил куда-то в темноту среди деревьев и кустов.
   Ну, вот сюда он нас и привёз.
   Ночью-то мы не видели ничего. Отсыпались. А утром, то есть уже днём, я все рассмотрел. Стоял домик бревенчатый на поляне. Был лес вокруг. Даже совсем без тропинок. Был ручей в овраге. Был огород небольшой. Сарай за домом. Машина во дворе. То есть, это даже и не двор был, а как поляна в лесу. Вот и все. Потом уже к обеду отец проснулся, сказал, что поедет, попытается маму вывезти. И продуктов заодно подкупить. А вы, сказал, осваивайтесь здесь. Но далеко не уходите.
   - И ещё вот что, - сказал он.
   Ушёл в другую комнату, там лязгал железным, а потом принёс два ружья. Одно большое - Ирке. И другое, поменьше - мне.
   - Без оружия - никуда.
   Мы книжки про такое читали. Он их сам и привозил. Там в книжках всегда после взрывов и разрухи и катастроф любых появлялись мародёры. И они были даже страшнее, чем настоящая война. Так что мы все понимали. Кивнули, ружья на плечо повесили и пошли осваиваться.
   Вот тогда мы с Иркой и подружились по-настоящему. А что? Я вот совсем ничего не боялся. Везде готов был пролезть. Так мы и малину нашли на старой просеке. И грибов там было - завались. В домике была печка. А ещё была плитка газовая, и в сарае пять баллонов лежали. То есть, выходит, отец заранее готовился. Это он был просто молодец.
   Потом мы до вечера делали опись имущества. Это ведь самое главное. Это в каждой книге написано, что такую опись надо сделать. Потому что иначе не понять, что на самом деле есть, а чего нету. Что экономить надо и беречь, а что можно спокойно тратить.
   А когда захотели есть, Ирка сама пожарили грибы. Хлеб мы не ели специально. Чтобы сохранить. У нас же муки, оказывается, совсем не было.
   Ну, вот так, значит. А потом сидели до ночи в домике и ждали отца с мамой. В окна глядели. Разговаривали. Ещё и это вот нас сдружило - мы разговаривали друг с другом. Впервые - как равные. Мне понравилось. И я Ирку даже залюбил. Я и так её любил, потому что сестра, хоть и старшая. А теперь - ещё больше.
   Уже совсем в темноте рычал двигатель. Еле-еле доехал отец. Маму не привёз. Весь был усталый и замученный - ещё бы, два дня за рулём. Сказал, что - все. Что мы, наверное, последние были, кто успел из города выбраться.
   Ирка плакала тогда. А я уже не плакал. Я раньше плакал. А теперь - нет.
   И так вот начали мы тут втроём жить. Притирались долго, обязанности постепенно разделили. Отец нашёл каждому дело. Он сказал, что можно менять на продукты живицу. Что теперь, когда ни больниц настоящих, ни аптек никаких, живица сосновая - самое мощное лекарство от ран и ожогов. Вот Ирка у нас по хозяйству больше колготилась - но ружье всегда под рукой держала. А мы с отцом ходили по лесу, насечки делали, живицу собирали. Потом раз в неделю он уезжал на весь день до ночи. А мы его ждали. И так вот было у нас долго-долго.
   Стрелять научились. Патроны снаряжать. Ещё делать разные ловушки и капканы - тоже. Все, что съедобное под ногами в лесу  - шло в дело. Грибов и ягод по осени было много. Отец всегда измерял радиацию, качал головой и велел ничего не есть сырого. Только отмачивать, а потом варить и жарить. Так, мол, не вредно. То есть, терпимо так.
   И муки он привёз два больших мешка.
   Но говорил, что чем дальше, тем труднее будет с припасами. Потом, бывало, уезжал уже и на два дня и на три, а то и на всю неделю. Привозил всегда еду. Иногда ещё одежду. Мы же росли. Свежий воздух, еда, беготня постоянная по лесу - такие здоровые выросли, что ты!
   Сколько лет? Пять. Ровно пять лет так прожили. И зимы, и весны, и лета и осени. Книги, какие были, так я их уже чуть не наизусть знал. Новые-то он редко привозил. Больше всё по практике, конечно.
   В общем, спас нас тогда отец. Просто вот спас и вырастил. Уважаю.
   ...
   - Товарищ капитан, - впёрся в комнату большой в каске. - Все проверили.
   - Ну, сержант, что там со следами?
   - А что со следами? Трое их тут всего было. И больше никого. Так ведь и внутри - на троих все. Сходится.
   - Ладно. Иди там, проверь посты, что ли. А то будет неприятно, если вдруг приедет ночью такой Рэмбо на машине. Начнёт гонять нас с перепугу. И на кухню заодно дай команду, чтобы готовили на всех. Похоже, сегодня здесь придётся переночевать. Не успеем мы обратно до ночи.
   - Есть!
   Капитан повернулся к столу, вздохнул:
   - Значит, все у вас тут в порядке? Никаких жалоб?
   - Какие могут быть жалобы на того, кто спас и вырастил? Да у нас папка - ого-го!
   - А тебе сейчас, выходит...
   - Тринадцать лет. Это просто я тут такой большой вырос. А так-то мне тринадцать.
   - То есть, несовершеннолетний... Это хорошо.
   За несовершеннолетнего должны отвечать родители. Даже не сестра, которой уже все девятнадцать. Ишь, цветёт и с бойцами заигрывает... Нет. Тут - отец или мать нужны. А от матери как раз заявление уже пять лет как висит. И отец в розыске числится. Выходит, закрыли "висяк". Если ещё мужика этого дождаться, то два дела сразу и закроем. И детей матери вернём, и папашу этого - идиота чертова. Вот ведь придумал детям конец света. И не подкопаешься, не объяснишь им ничего. Пять лет!
  -- А вам живица не нужна? - спросил улыбчивый крепкий парень. - Она ведь очень полезна при ранениях или ожогах. А у вас всё же служба - дело опасное. Мы бы на оружие сменяли. А то ружья-то у нас старые. Да и вообще - они против автоматов совсем слабые, если вдруг что. Ну, или хоть на патроны, если вам оружием нельзя.
  
  -- Главный приз
  
   Петр Кедров, лицензированный специалист широкого профиля по вызову, свернул крышку с бутылки пива и замер на тридцать секунд. Ровно тридцать секунд, не больше и не меньше. Сначала раздались уже навязшие в зубах аккорды, потом хор спел короткую песенку, заканчивающуюся ударным "Пиво пьёшь - ума не будет!", и одновременно с этим лениво полз дымок из горлышка.
   Когда-то кто-то посчитал, что культура пития сама собой заставит пить меньше, но красивее. Вот и полагалось теперь из бутылки наливать в высокий пивной бокал, наклонив его под углом и следя, чтобы шапка пены не перевалила через край. А если какой-то быдловатый гопник припадал от утреннего сушняка сразу губами, чтобы "из горла, по-пацански", то сначала получал порцию раздражающего газа. Не ядовитого, до этого не додумались ещё. Все же демократия и гуманизм... Но все равно ужасно противного, мерзкого - не отплюёшься. При этом, что интересно, само пиво оставалось вкусным и ароматным. Как придумали, где там эта капсула - так мужики до сих пор и не разобрались. Пытались даже экспериментировать, сбивать горлышко, скалывать его. Все равно будто из самой глубины пива шёл газ, запахом и вкусом своим убеждающий - лучше из бокала. Ну, ничего, ничего. Тридцать секунд - и пей на здоровье, как нравится.
   Петру нравилось пить из бутылки. Это напоминало детство, школу, курилку-угол за ней, где старшеклассники в перемену успевали не только курнуть, но и чуток выпить. Курнуть теперь не удавалось. Для "курнуть" надо было идти в специальный курительный салон, платить за вход, а потом сидеть в дымном тумане, от которого слезились глаза, и курить кальян, который, как говорили, меньше вредит здоровью. А здоровье человека - общенациональное богатство. Сигареты же теперь выдавали только в армии - и то потому только, что не станешь же отпускать солдат каждый день в салон! Или даже каждый час.
   Песня лилась, дымок курился, крышка ещё летела в урну по крутой дуге, медленно переворачиваясь и поблескивая жёлтой внутренней поверхностью...
   Время как будто замерло на миг. Жёлтая! Золотая!
   Говорят, в некоторые моменты перед глазами человека проносится вся его жизнь. Ну, вся - не вся, а вот задолженность по кредиту, два года без отпуска, старая машина, которой не похвалишься в кругу друзей, самая низкая по табели престижности должность среди тех же друзей - опять не похвалишься, никотиновая зависимость, которая лечилась, но "задорого", вкусные и сочные натуральные шашлыки, которыми угощал на прошлой декаде Васька - друг детства, Шуркины рассказы взахлёб о путешествиях, о реках, сплавах, встречах восходов и закатов, песнях вокруг костра, красавица Варька из соседнего подъезда, недавно расцвётшая из незаметной серой мышки-школьницы в упругую и со значением посматривающую на него студентку престижного вуза, зубы, наконец, те самые зубы, что давно пора было менять, потому что гарантия на них закончилась, а новые-то ставят теперь гораздо красивее и крепче - но и дороже, сильно дороже...
   Примерно так. Очень примерно. На самом деле - гораздо больше, и не словами, а яркими образами, вспышками, кадрами, потому что вот - так как оно есть сейчас, а вот - что обещает золотая крышка.
   Петр никогда не играл в лотерею. Все играли, а он - принципиально нет. Потому что ещё его отец говорил, что все лотереи - это игра богатого с бедным. А кто помнит, чтобы бедный выиграл у богатого? Вот потому играть в лотерею - это просто добавлять богатства богатому. Ну, подкинет он кому-то одному или двум подарок, "презент". Может, даже дорогой и красивый... Но кто сказал, что именно тебе? Ты в школе учился? Вот сам и посчитай вероятность выигрыша.
   Потому и не играл Петр в лотереи.
   Но в последнее время, если верить государственному головидению, элементы лотереи по новому закону ввели во всю торговлю. Для поддержания устойчивого спроса и для поощрения потребителей - так было сказано полуобнажённой дикторшей с прозрачного двустороннего экрана ещё месяц назад, до государственных летних каникул, введённых с признанным изменением климата. Кстати, и головизор-то у Петра был старый...
   И вот теперь по тому самому закону любая покупка любого товара позволяла оказаться участником государственной лотереи. А "золотая покупка" дарила главный приз этой лотереи. Главный, самый суперский, самый... Ну, слов нет, одни слюни.
   Все это только ещё мелькнуло в голове, а Петр уже летел, прыгнув прямо из положения сидя на краю скамейки с бутылкой в руке в воздух, распластавшись, отбросив в полете открытую бутылку в сторону. Если крышка упадёт в урну - значит, все. Эти, новые-то, не отдают ничего, что туда попало. Плавят сразу, клеят, прессуют, а потом перемалывают в красивый цветной песок, которым позже специальные уборочные механизмы засыпают все аллеи в парках.
   В голофильмах это специально показывают дискретно, чтобы уследить за движением героя. Раз-два-три - повернулся, раз-два-три - взлетел над дорожкой, раз-два-три - подставил обе ладони ковшиком под падающую крышку, раз-два-три - поймал!
   Поймал!
   И упал, блин, зубами на самый край урны. Жёсткой крепкой металлической блестящей урны. Да и черт с ним, теперь зубов не жалко! Тяжёленькая, жёлтенькая изнутри крышка с выпуклой надписью по кругу "Главный приз" лежала в ладони Петра.
   А перед ним уже стоял полицейский и, укоризненно поглядывая сверху на лежащего Петра, тыцал стилусом в экран считывателя.
   - Добрый день, гражданин Петр Кедров, специалист низшей категории! - козырнул он, когда Петр поднял глаза. - Я, старший уполномоченный внешнего надзора Иванов Иван, произвёл расчёт санкций за нарушение общественного порядка и государственной дисциплины. Прошу ознакомиться.
   Ага, как же... Иванов Иван... Это он ещё не назвался Джоном Смитом - для смеха. Им можно кем угодно называться. Главное - представиться, это в законе прописано, а уж кем - это дело третье, тем же законом не определённое.
   Петр, встал, сжимая в одном кулаке пивную пробку, взял в другую протянутый считыватель. Электронная бумага показывала ясно, с выделением цветом, что с него полагается и за распитие в парке, и за "из горла", и за разлитие алкоголесодержащей (что за слово?) жидкости, и за лежащую теперь на песке бутылку, и за прыжки и ужимки, и за мусор, который не достался урне, и за кровь из губы, шокирующую отдыхающее население...
   Сколько-сколько? Итоговая сумма была выделена красным и подчёркнута два раза. Ого, ну и расценки у них стали! А, плевать! Петр согласно приложил большой палец к тексту, соглашаясь с суммой. Ничего. У него - крышка, чудесная пробка, главный выигрыш. Вот!
   И он, не удержавшись, подмигнул полицейскому и предъявил ему золото на раскрытой ладони.
   - Ого, - уважительно сказал старший уполномоченный, наклонившись слегка, чтобы рассмотреть. - Поздравляю. В первый раз такое вижу.
   - Так, вероятность-то какая! Не сосчитать!
   - Повезло, выходит. Вам теперь надо сразу в пункт выдачи. Знаете что, давайте-ка я вас провожу. Чтобы ничего больше с вами плохого не случилось. Надеюсь, вы не возражаете?
   Какие могли быть возражения? Петр шагал в сопровождении полицейского, идущего чуть сзади и справа, как какой-нибудь известный артист, или даже ещё круче - как видный преступный авторитет, приглашённый в органы для профилактической беседы. Такое показывали иногда в новостях.
   Пункт государственного призового фонда находился прямо у входа в парк в отдельно стоящем здании, в котором раньше был какой-то супер, потихоньку закрывшийся в связи с развитием продаж через сеть. Через сеть ещё и дешевле выходит все покупать, и удобнее намного - с доставкой до порога. Супер тут закрылся. Зато открылся пункт призового фонда. Очередей там не было, но зато были огромные склады, на которых лежало все то, что можно было выиграть в лотерею покупателей.
   Полицейский вежливо открыл дверь перед Петром, придержал её и кинул ему в спину негромко:
   - Я тут на крыльце постою, подожду. Может, провожу до дома, если что...
   Настоящий полицейский, правильный - сразу видно.
   ...
   Через час, заполнив все формы, ответив на все вопросы и доказав своё право на главный приз, Петр вышел на крыльцо с ощущением, что его обманули.
   - Ну, как? Гляжу, штраф-то ваш уже аннулирован?
   - Все расходы, связанные с покупкой призового товара аннулируются и возмещаются в натуральной форме, - машинально процитировал Петр пункт из закона.
   - А что дали-то, а? Главный - какой он?
   - Вот.
   В непрозрачном бумажном пакетике, чтобы не нарушать ничего и не оскорблять общественность, лежала бутылка пива. Точно такая же, какую купил, но так и не выпил Петр. В другом пакетике - вторая. И все.
   - И это все? Это как? Или что?
   - Это вот - возмещение затрат. А это вот, выходит, сам приз.
   - Главный приз? Это как же так посчитали?
   - Все просто, говорят. Стоимость главного приза пропорциональна стоимости затрат на приобретение товара. А также вероятности выигрыша. Две пробки подряд - другое дело. Три подряд - ого-го! Вот если бы я купил океанскую яхту... Или, скажем, космический корабль... А то - бутылка пива, их же миллионы. Нет, правильно папа мне говорил: все лотереи - в пользу богатых! Деньги - к деньгам! А мы тут...
   - Всё-всё-всё... Закончилось уже все. Не ругайся. Пойдём, пойдём...
   Полицейский под руку увёл Петра в тенёчек, на скамейку. Усадил. Помахал перед лицом форменным бордовым беретом с золотой эмблемой, успокаивая. Опять - золотой!
   - Эх-ма, да и ладно! - махнул рукой Петр и протянул ему один пакет. - На вот, служивый. Выпей со мной за выигрыш, Иван Иванов, старший уполномоченный.
   Он свернул пробку, кинул её в урну. Попал, не глядя. Урна вздрогнула, зажужжала, перерабатывая полученные отходы. Петр поднял бутылку, чтобы чокнуться с собутыльником и замер. Полицейский глядел, раскрыв рот, на урну.
   - Ты что, Вань? Что случилось-то?
   - Золотая! Она опять была золотая!
  
  -- Доброволец
  
   - А тренировки какие-то будут? - спросил я. - Космонавты же тренируются?
   Человек в золотых очках, назвавшийся Иваном Кузнецовым (просто какой-то детектив и Джон Смит - агент чужой разведки!), тонко улыбнулся, как будто поддерживая шутку.
   - Ну, что вы... Ещё предложите покрутить вас на центрифуге, а потом отмывать всё вокруг от рвотных масс. Чтобы тренировать кого-то надо точно знать, к чему мы его готовим. Вот, например, футбольный тренер. Он точно знает, в каком туре и в каком матче у его команды начнётся спад, потому что физическая форма не может быть постоянно на высочайшем уровне. Все рекордсмены, все единоборцы - у них пик формы в нужный момент. И тренируют они те группы мышц, которые необходимы для победы. Бегуну нужны сильные ноги и большие лёгкие, Боксёру - крепкие ноги, мощные плечи и предплечья. И грудь ещё. Борцы классического стиля... Ну, вы их видели - они такие, как заглаженные. Пловцы, велосипедисты... Даже шахматисты тренируются. Готовятся к встречам с тем или иным соперником, разбирают досконально каждый шаг, каждый ход в каждой партии, моделируют вероятности - а что будет, если я схожу внезапно вот так? Как тот, с которым скоро встречаться, отреагирует?
   - Вот, - сказал я. - Даже шахматисты.
   Золотые очки весело блеснули в луче солнца, пробившемся сквозь узкую щель между пластинок жалюзи.
   - Но вы-то, вы-то - не шахматист! И даже никакой не спортсмен! И не с кем вам соперничать и бороться!
   - А перегрузки?
   Он даже остановился:
   - Какие ещё перегрузки? Вам же сразу сказали, что - никакого космоса! Сказали?
   Сказали, конечно. Они так всем говорили в длиннющей очереди добровольцев у парадного входа. Но я так думал, что эти слова были просто для отсеивания романтиков. А на самом деле, думал я, космос есть. Просто обязан быть. И где иначе те миры, открытие и освоение которых нам обещали?
   - У-у-у..., - грустно сказал человек в золотых очках. - Как все запущено. Так вы, что же, все ещё верите в межзвёздные космические путешествия и братьев по разуму в ближайшей галактике?
   - Так, разве же...
   - Нет. Нет, нет, ещё раз нет и в сотый раз - опять нет. Я ещё, может быть, понимал бы, если бы мы говорили с вами лет пятьдесят назад. Но сегодня, с современным уровнем информации... Хотя, конечно, кто ту информацию потребляет? Такие же учёные, как я сам?
   - А вы учёный чего? - сразу спросил я.
   Потому что, если он физик - это одно дело, если, скажем, астроном - это уже другое, а если медик - так совсем все понятно становится. Или почти все.
   - Я - математик. Доктор математики Иван Кузнецов.
   Ага. Как же. Не бывает таких докторов математики. Сказал бы просто - агент Смит из специальных органов. И сразу стало бы все понятно. Ведь все эти проекты - они страшно засекречены, чтобы никто не напортачил, и чтобы те, из-за бугра, не стащили наши разработки. А этот, ишь, математик... Орбиты рассчитывает, что ли?
   Похоже, слово "орбиты" я произнёс вслух. Глаза за очками в тонкой золотой оправе закатились вверх. Руки он развёл в стороны, а потом тряхнул несколько раз, будто сбрасывая с них что-то. Помолчал, рассматривая меня в упор. Мы уже не шли никуда, мы стояли у стальной двери, подмаргивающей красным огоньком на пульте.
   - Давайте, я вам ещё раз объясню все. Итак, мы пришли к выводу, что тратить своё время на дальнейшую разработку совершенно фантастической теории возможности космических полётов - бесполезно, бессмысленно и очень затратно. Именно поэтому постепенно были свёрнуты все эти ракетные проекты. Даже самая сильная ракета никогда не долетит до наших ближайших соседей. Вы просто подумайте, что такое - миллионы световых лет. Это не фантастика Ивана Ефремова и не Стругацкие какие-нибудь. Это - миллионы световых лет. Предположим, на какой-то дальней планете появилась жизнь. Вот она выросла, цивилизовалась и начала обрабатывать космос радиоволнами. Или чем-то ещё - лазерами, может. Как мы сами ещё недавно. Вот скажите, сколько лет нашей цивилизации?
   - Ну-у-у... Тысяч сто?
   - На самом деле даже меньше, Но пусть будет пятьсот тысяч. Пусть. И вот мы дожили до возможности посылать сигналы своим соседям. И послали. Вот сигнал плывёт, плывёт, плывёт... Миллионы лет, понимаете? Со скоростью света - миллионы лет. А потом там его приняли, предположим, и отправили нам ответ. И ещё миллионы лет. Что будет с нами через миллион лет? А? А с ними, которые приняли сигнал? Вот даже если мы вдруг примем такой сигнал от цивилизации, подобной нашей, это будет означать, что прошло миллионы лет с момент отправки сигнала. Понимаете? Тут не года и не сотни лет - миллионы! Совершенно бесполезная трата времени. И это мы говорим о волнах, распространяющихся со скоростью света! А если предположить космический корабль? Огромный дом с тысячами людей, летящий куда-то сотни миллионов лет. Сотни! Миллионов! Это даже не фантастика. Это просто абсурд какой-то.
   - Но я читал про "кротовые ходы", про "Чёрные дыры"...
   - Фантастика. Фантастику я тоже читаю. Очень помогает. Прочтёшь такое, посчитаешь на бумажке столбиком - смешно. Кстати, обратили внимание: в последних фантастических произведениях буквально общей традицией стало какое-то подпространство и полёты только от точки входа-выхода в него до ближайшей планеты. То есть, моментальный перенос куда-то, а потом недели на швартовку. И месяцы. Они ещё и про телепортацию, ага. Все это - фантастика. А у нас - реальное дело.
   Я не понимал. Если полёта не будет, то куда же меня...
   - Про параллельные вселенные слышали? Наверняка и такое читали. Так вот - это гораздо реальнее космических полётов. И, кстати, вполне описывается с помощью математических моделей. А математика всё-таки царица наук. И не спорьте, не спорьте. Все, что реально существует, можно измерить и посчитать. И обратный вывод: все, что можно описать математикой - существует. Вот так мы и пришли к этому эксперименту. Кстати, мы пришли с вами туда, куда зовёт нас наш, этот, жребий...
   Он нажал несколько кнопок, прижал большой палец правой руки к панели, заглянул одним глазом в какой-то окуляр. Загудело, красный свет сменился зелёным, толстая стальная дверь медленно поползла в сторону.
   - Ну, вперёд, герой! - он подтолкнул меня, и я сделал шаг через порог.
   Сзади глухо чмокнуло, отсекая белый пустой коридор. Впереди все гремело и плыло. Огромные печи, как в кино про какие-то заводы. Языки пламени. Трубы. Люди в чёрном, мечущиеся между горячим железом. Решетчатые стальные полы. Тёмные стены. Металл. Много гремящего горячего металла.
   - Вот, - прокричал мне в ухо доктор математики, обводя рукой окружающее. - Вот наше решение!
   - Не понял...
   Но уже подбежали те, что в чёрном и опалённом, подхватили под руки, повели вперёд. Доктор математики Иван Кузнецов шёл рядом и перекрикивал гул пламени:
   - Ничто не исчезает бесследно и не возникает из ничего! Понимаете? Ничто! Материально ли сознание? Мы считаем - ещё как материально. Значит, если здесь сознание исчезло, где-то там оно появилось. Потому что нет никакого исчезновения. Есть только переход. Но сознанию нужен носитель. Вот, как есть, такой. И мы поэтому делаем - что?
   Он повернулся ко мне. Стекла очков полыхали багровым.
   - Что мы здесь делаем? А?
   Я молчал, не понимая.
   - Мы сжигаем, понимаете? Мы в специальном сверхсильном пламени сжигаем носителя и его сознание. Что остаётся? Ни-че-го. Но так ведь не бывает. Значит, где-то там он появляется вновь. Вот отсюда ваша задача: появившись в другой вселенной попытаться достучаться до нас. Кстати, некоторые тут пытались сначала обездвиживать носителя или даже кололи препаратами разными. Но так же нельзя! Ведь тогда он и там окажется в таком же состоянии! Нет! Только в том виде, в каком мы хотим его послать в другую реальность. Понимаете меня?
   Я рванулся, но их было больше. Меня просто подхватили на руки и потащили все ближе и ближе к жерлу печи. Кричать было бесполезно. Но я кричал.
   А сзади перекрикивал всех математик:
   - Ногами вперёд, ногами! А то в прошлый раз сунули головой - вот и потеряли сознание раньше, чем исчез носитель. Эксперимент продолжается!
  
  -- Дождь
  
   Весь день ломило затылок, как с тяжёлого похмелья, и тянуло в сон. Иногда он ловил себя на том, что по-настоящему засыпает с открытыми глазами. Тогда вставал, выходил из кабинета, старательно улыбаясь всем остальным, шёл длинным коридором по красной ковровой дорожке в туалет и там тщательно умывался холодной водой. Медленно и обильно поливал голову. Потом промокал слегка бумажным полотенцем и шёл обратно.
   - Что, Вить, давление после вчерашнего? - встретили его смехом после четвёртой отлучки, когда он входил с мокрой головой, оставляя за собой мелкую капель на пыльном полу.
   - Да не было вчера ничего такого, - бурчал он, проскальзывая в свой угол и скрываясь за монитором компьютера.
   - Это у тебя, Витюш, давление - так получается. Старость, видать, подкрадывается...
   Он молчал, не отзывался, чтобы не привлекать ещё больше внимания. Женский коллектив - это особое сообщество. Тут только повод дай - сразу все бросают работу, собираются вокруг этого повода и обсуждают его, обсуждают, обсуждают...
   Ровно в семнадцать пятнадцать он выключил компьютер и выскочил на улицу, на ходу прощаясь со всеми. Зонтик в одной руке - на всякий случай, айфон с кино и всякой музыкой внутри - в другой. Пока дождя нет, надо успеть добежать до автобусной остановки. А уж в автобусе можно будет хоть и книгу почитать - для кино и музыки шумновато там.
   Зонт он взял утром, посмотрев прогноз. В Интернете местные метеорологи уверяли, что день будет солнечным и тёплым. Они опять забыли просто посмотреть в окно! Чёрные тучи прижали город к земле. На улице было как-то серо, неуютно и темно. И очень сильно пахло бензином, потому что некуда было деваться выхлопным газам из-под накрывших город плотных туч. Над колоннами легковушек стоял сизый туман. А когда пошли-поехали на работу огромные МАЗы и КАМАЗы, то продыху просто совсем не стало.
   Такой же сизый туман стоял над проспектом и сейчас.
   Виктор переждал, задерживая дыхание, до зелёного сигнала светофора, перебежал на другую сторону и тут же углубился во дворы. Вдоль дороги идти было быстрее, потому что прямо, но дышать там совсем стало нечем. На ходу он поглядывал наверх. Тучи клубились, как в фантастическом фильме, и цеплялись растрёпанными краями за крыши. У стандартных двадцатиэтажных башен крыш уже совсем не было видно.
   Он прибавил ходу - а ну как вдарит? Зонт - зонтом, конечно, но промокнешь все равно. Да и зонт-то был старенький и "дохленький". Одна спица сломалась давно, внутри зонта проступили рыжие пятна ржавчины, доказывающие, впрочем, что основа и правда была "из железа", как и утверждал узкоглазый хитрый продавец в подземном переходе год назад.
   Вдруг ощутимо похолодало, как будто на улице кто-то включил огромный кондиционер.
   Виктор, постепенно замедляя шаг, подошёл к стеклянной прозрачной автобусной остановке и встал у бордюра в толпе таких же ожидающих. Видимо, автобуса давно не было. Пробки, дело привычное.
   Только он достал из кармана свой айфон и мазнул пальцем, вызывая меню выбора книг, что-то холодное опустилось на бритую голову.
   "Ну, вот, начинается", - подумал он, делая два шага назад и укрываясь под навесом. Что именно начинается, он не уточнял, потому что на асфальт внезапно стал сыпаться не град даже, а как будто лёгкий и прозрачный снежок. Это летом-то! Снег становился все сильнее, потом сменился такими же мелкими сухо шуршащими ледышками, и, наконец, ударил крупный, ровный, как на продажу, град.
   Как по команде над толпой с треском распахнулись зонтики.
   И тут же медленно подкатил автобус.
   Зонтики сложились.
   Град сменился редкими крупными каплями дождя. Они все чаще ударяли по стеклу остановки, по крыше автобуса, терпеливо ожидающего, пока в его остро пахнущее солярой нутро втянется длинная очередь растерянно озирающихся и все время посматривающих вверх пассажиров с мокрыми зонтиками в руках.
   За уже стоящим образовался вдруг второй автобус, и Виктор кинулся к нему, подняв плечи и прикрывая телом экран своего мобильника. Дождь усиливался. Теперь он уже громко барабанил по крыше, взбивал пену у обочин.
   Перед Виктором в автобус, весело покрикивая, вбежали двое смуглых улыбчивых узбеков или таджиков. Виктор уже знал, что они пройдут по одному талону, плотно прижавшись друг к другу.
   Оттолкнув Виктора, мимо "черных", пригнувшись под турникет, шмыгнула без билета какая-то девчонка в линяло-розовом джинсовом костюме.
   - Э, дэвушка! - сказал укоризненно тот, что повыше и прижался к низкому, проходя с ним через турникет.
   За ними прошёл в салон Виктор. Плечи промокли, но в целом он был почти сухим. Даже зонтика ещё не открыл ни разу.
   И тут без грома, без молний небо как будто рухнуло.
   Стало так темно, что водитель включил дальний свет и освещение в салоне.
   Обрушился сплошной поток воды, скрывший для пассажиров и автобусную остановку, и противоположную сторону улицы. Окна тут же запотели.
   Автобус скрипнул, хлопнул дверями, дёрнулся и медленно, буквально "на цыпочках", двинулся вперёд. Сквозь переднее стекло, регулярно обегаемое большими "дворниками", видны были ярко горящие стоп-сигналы легковушек, медленно, с остановками везущих народ по домам.
   Виктор прислонился к поручню и, включив мобильник, ткнул пальцем в выбранную книгу.
   - ...Следующая - "Метро Калужская", - сказал приятный мужской голос в динамиках.
   За окном бушевал настоящий тропический тайфун. Машины ползли все медленнее и медленнее. Шум падающей воды заглушал рычание двигателей. Казалось, подтолкни - и цветные машинки поплывут, качаясь и сталкиваясь на волнах.
   С потолка вдруг ливануло. Виктор мысленно ругнулся и передвинулся в сторону, протирая забрызганный экран.
   Пассажиры прилипли к окнам, смотря на что-то сквозь непроглядную мглу. Виктор тоже протёр возле себя кусочек окна и выглянул в дырку. Ему показалось, что в темноте посреди улицы стоял, не двигаясь, чёрный остов автобуса, размываемый дождём. Вот ещё какая-то железка бесшумно отвалилась и пропала в сплошном потоке воды, давящей сверху.
   Виктор оглянулся в салон. Тут было почти сухо и светло от маленьких лампочек над дверями. В тишине - двигатель молчал, и было отлично слышно - детский голос неуверенно спросил:
   - Ба-а... Ты видела, да? Там машинка поломалась...
   - Тихо, тихо, - почему-то зашептала бабушка.
   Значит, не он один видел это? Виктор присмотрелся, но детская светлая голова торчала у окна с другого борта автобуса. Два шага через полупустой салон, протёртое окно...
   Прямо под окном, на расстоянии протянутой руки, он увидел старый "жигулёк", от которого столбом воды отдавливало, отдирало листы обшивки. Неслышно упал задний бампер, потом отвалилось и кануло в коричневых потоках поднимающейся грязной воды левое крыло, обнажив спущенное колесо.
   "А где же люди?" - подумал Виктор.
   Хотя, какие тут люди в такую погоду. Тут же никакой зонт не поможет. Все под крышами, наверное.
   Он вздрогнул - струйка воды с потолка попала прямо на шею. Ну, вот... Уплотнение не держит на люках. Надо встать в другое место.
   Виктор осмотрелся. Вон там, кажется, ещё сухо.
   Стоп... Ещё сухо - в одном только месте? Как это? В автобусе же было тепло и сухо, когда он вошёл. А теперь с потолка сыпала частая капель в местах, где вода находила мельчайшее отверстие или какие-нибудь щели.
   - Чего стоим? - крикнул он вперёд.
   - А куда ехать? Ты сам посмотри..., - отозвался растерянный голос водителя.
   Дорога стояла. Стояли большие КАМАЗы, переставшие выпускать длинные шлейфы вонючего душного дыма. Стояли автобусы и троллейбусы. Стояли богатые и бедные легковушки, изредка подвывая клаксонами. Стояли машины "Скорой помощи", мигая маячками...
   А потом, присмотревшись, Виктор увидел, как медленно, то там, то тут гаснут окна, гаснут стоп сигналы, и будто размывается, снижается силуэт автомобиля, становится зыбким, каким-то ворсистым, "лохматым", и вдруг отваливаются куски, тонут в настоящей реке на месте дороги, а сверху все ближе и ближе к поверхности идущей сплошным потоком по всей ширине шоссе воды спускается чёрное небо, опираясь на тяжёлые сплошные столбы небывалого в мире дождя.
   - Это как же? - пробормотал Виктор. - Это что же...
   Сзади звонко щёлкнуло, раздался скрежет, и под женский визг в салон хлынула холодная вода.
   Он ещё успел дёрнуть за руку и поднять с пола ту девчонку в розовом, что прошла бесплатно, протащить её вперёд, к турникету...
   Вдруг со скрипом разошёлся металл уже прямо над ним, и тугой столб воды буквально пригвоздил Виктора к скользкому резиновому полу. Как в старых документальных фильмах, где проклятые империалисты разгоняют первомайские демонстрации с помощью водомётов.
   Кто-то наступил ему на спину, пытаясь протолкаться к дверям. Чья-то нога больно ударила по затылку.
   Виктор вырвался, отжался от пола, перекатился в сторону, приподнялся на коленях...
   Но тут треснул по шву весь корпус и разошёлся разом, как раскрывается шкатулка, в которой у матери хранятся разные безделушки. Вода, хлынувшая в салон, перебила крики и шум, придавила, разнесла, растащила, раздёргала. И вот уже только чёрный остов пустого автобуса размывается на пустеющей под смертельным ливнем дороге, да в мутнеющем и гаснущем окне мобильного телефона медленно проворачивается следующая страница:
   И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом;
   на пятнадцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись [все высокие] горы.
   И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди;
   все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло.
  
  -- Запахи
  
   Сегодня с утра было прохладно. Откуда-то тянуло чуть горьковатым запахом прогоревшего костра из сухих листьев.
   "Настоящая осень скоро", - подумал Игорь, вдыхая полной грудью.
   Дышать было вольно и приятно. Так бы и шагал, чётко отмахивая правой рукой. Но вот уже и место работы. А там не подышишь. Там пластиковые стеклопакеты и кондиционеры. Очистка и продувка, так сказать.
   Ближе к обеду вдруг слегка, на самой границе чувств, послышался запах чуть поджаренного лука. То есть не чуть поджаренного, а чуть слышен. Где-то далеко, наверное, в кафе или ресторанах, что были на первом этаже офисного центра, готовились к нашествию полуденных едоков. Народ зашевелился вдруг, стал посматривать на часы, потом перекрикиваться через прозрачные переборки, договариваясь о месте обеда.
   Игорь на обед не ходил. Он набирал вес сразу, как только начинал "правильно" питаться. Правильным же, по мнению большинства, было - регулярно и часто. Вот положен человеку обеденный перерыв, скажем. Он так для чего назван? А как раз для того, чтобы пойти и пообедать. Потому что если не обедать, обязательно начнётся гастрит, язва и прочие неприятности. Да и просто - как можно терпеть? А то, что ничего же не делают, фактически, чтобы полученные килокалории сжечь - не думают. То есть, им бы даже и завтрака было много при таком расходе энергии. А они ещё и на обед...
   Игорь нахмурился, дёрнул носом. Пахло не просто луком. Пахло крепким бульоном на свиной косточке. Пахло прозрачным гороховым супом. Не тем, что из зелёного гороха, в кашу превращающегося при варке, а из красивого, жёлтого и красного, сухого и твёрдого, предварительно замоченного на ночь. Именно такой суп раньше варила бабушка. С тонкой плёнкой жира на поверхности, с золотистыми кусочками лука, с белыми чуть поджаренными гренками, высыпанными сверху. С рёбрышком свиным копчёным...
   Игорь сглотнул набежавшую слюну. Вот ведь - рефлекс! Не надо ему обеда, не надо!
   Тут главное - перетерпеть. Главное, чтобы организм понял, кто в доме хозяин. Не желудок, а мозг! Голова!
   Вкусные запахи стали постепенно расходиться в воздухе, исчезать медленно, как улыбка чеширского кота в кино. А потом вдруг из щелей кондиционера подуло пронзительным сквознячком с чуть уловимым запахом лимона и мяты.
   Бр-р-р... Аж холодно стало! Зато о еде больше не вспоминается. И в сон полуденный не тянет. Голова ясная, свежая. Работать, работать и работать! Хорошо.
   После работы на тесной от скопившихся людей автобусной остановке душно пахло разогретым асфальтом, от выхлопных газов жгло глаза, и пропитывалась гарью одежда.
   Уже дома, медленно поднимаясь к себе на третий этаж, влетел в облако табачного дыма. Задержал дыхание и бегом проскочил последние метры. Влетел в квартиру, тут же заперся и стал переодеваться, засовывая пропотевшую и пропахшую бензином и табаком одежду в стиральную машину. Все же джинсы - лучшая офисная одежда. Их можно стирать хоть каждый день.
   На кухне, куда он пошёл, чтобы приготовить что-нибудь на ужин, ощутимо пахло хорошо прожаренным мясом. Таким, с красно-коричневой корочкой, с розовым и сочным на разрезе. И ещё картошкой. Молодой жареной картошкой с луком и укропом.
   "Надо будет завтра зайти на рынок", - подумал Игорь. - "Действительно, взять мяса хорошего пожарить, да с картошкой его потом..."
   Сегодня он доваривал старые пельмени, сереющие сквозь пластик упаковки в холодильнике - ну, не выбрасывать же! Он никогда не выбрасывал продукты. Всегда находил, как приготовить или использовать в готовке даже древний залежавшийся с зимы кусок твёрдого желтоватого сала.
   Перед сном уже, совсем засыпая, он почувствовал тёплый запах разогретого летним солнцем соснового леса, чуть сбрызнутого дождём. Сны были солнечные, яркие, красивые. Во сне ему было хорошо.
   Утром тоже было хорошо. Из открытого окна несло промоченным ночным дождём асфальтом и тем особым запахом, который бывает сразу после грозы. Игорь улыбался, вспоминая сон. С улыбкой делал зарядку, с улыбкой умывался.
   На кухне... Вот на кухне улыбка ушла, и он стал даже смотреть по сторонам: откуда это всякие такие запахи несёт? Такая вкусная смесь ванили, кофе и какао... Прямо вот и откусил бы от булочки, отпил бы горячего крепкого и чёрного. Или густого сладкого с молоком. Кто-то из соседей, похоже, правильно завтракает, со вкусом.
   Игорь быстро пожарил себе яичницу из трёх яиц. Так пожарил, как пробовал в одном ресторане в командировке: обжарил яйца с обеих сторон, потом разрезал, свернул и положил на белый хлеб. Сверху веточку укропа - красиво и полезно. И запивал растворимым кофе, быстро просматривая в Интернете новости, погоду, спорт - в общем, то, без чего просто никак нельзя идти на работу. Вот, наши вчера опять проиграли в Кубке. Сегодня парни будут ругать вратаря и судью. И тренера будут ругать - это уж наверняка. В футболе понимают абсолютно все и всё.
   На улице, хоть уже вылезло солнце, и от вчерашней прохлады ничего не осталось, он шёл с улыбкой, напевая себе под нос:
   - Из окон корочкой несёт поджаренной...
   Стоп. А ведь - несёт. Точно, несёт! И песня, и настроение, и корочка - все как-то уже стало выстраиваться в голове, но тут подошёл его автобус. В автобусе было мокро после мытья полов. Стоял запах горелой резины и отработанного горючего. Ни подремать, ни о снах красивых подумать. Одна мысль - скорей бы уж доехать. На работе кондиционеры, чистый воздух.
   На уже разогретой остановке в конце маршрута остро пахло солёной рыбой. Гнилой солёной рыбой. Очень гнилой. Наверное, где-то поблизости в магазине разморозились холодильники. Тут не прогуливаться - бегом бежать на работу!
   Игорь остановился, потоптался на месте, посматривая на часы. Время-то есть ещё. Было бы как вчера, можно было прогуляться. А с такой вонью вокруг, густой и липкой какой-то, гулять совсем не хочется. И все же...
   Он повернулся и быстро пошёл в ту сторону, откуда плотной волной несло этой - фу-у-у - уже гниющей рыбой. Волна липкого запаха катилась почему-то не от магазинов, сверкающих отмытыми витринами, а из небольшой рощицы, почти парка, только не асфальтированного, с обычными натоптанными тропинками. Просто вот кусок природа посередине города. Неужели свалку там устроили? Но нет, вроде. Ни следов машин нет, ни мусора никакого - ничего.
   Вон блеснуло что-то в стороне. Под лучами солнца медленно таял кристалл непонятного происхождения. Прямо как сухой лёд, только в синеву немного отдаёт и блестит на солнце. Тает и - воняет, черт побери! До тошноты!
   И тут Игорь сделал то, чего давно уже не делал. С детских лет, когда исследовал все подряд, на что упадёт любопытный взгляд. Хотя, в детстве вот такого он не помнит. Или было что-то такое - с запахами? Порывшись в кармане, достал потёртый пакетик, на всякий случай лежавший с давних пор, надорвал краешек, вытянул, оглянувшись по сторонам, длинную кишку дешёвого презерватива. Прихватил через него кристалл, уже совсем уменьшившийся, ловко вывернул, завязал крепким узлом, сунул в боковой карман и отбежал от места, на котором стоять уже было просто невозможно - запах буквально ел глаза.
   Пока прошёлся до офиса - все запахи куда-то исчезли. Он специально понюхал рукав, не обратив внимания на удивление охранника. Нет, никакой рыбой от него не пахло. Пахло его дезодорантом - совсем чуть-чуть. И ещё немного дорогой туалетной водой. И все.
   А на работе был чистый воздух. Из кондиционеров несло морем, бризом, и даже как будто волны где-то вдалеке шумели. Народ собирался, разговаривал о вчерашнем футболе, раскладывая документы. Игорь тоже высказал своё мнение. Он о тренере сказал. И народ тему подхватил. Конечно, судья, он гад, совсем не наш, но тренер-то куда смотрел? Что за замены делал, а?
   В течение дня Игорь принюхивался и откладывал в память изменение запахов. И борщецом тянуло в обед, и апельсиновые нотки, сменившиеся холодными и чуть кислыми яблочными - после. И духота сразу после работы. И опять облако табачное на лестничной площадке - кстати, а кто курит-то? Курящих там он ни разу не видел. Только дым и крепкий запах, заставляющие скорее добежать и закрыться в своей квартире.
   В ванной аккуратно вытащил из кармана добычу, посмотрел на свет. Увидел, как опять начал уменьшаться на свету кристалл, а резиновый пузырь вдруг вырос, отвердел в руках, напрягся... Игорь отбросил его в ванную. Тут же негромко хлопнуло, и - ой...
   Он вылетел в коридор, прижимая сорванное с крючка полотенце к носу. А в дверь уже звонят нетерпеливо - наверное, соседи тоже почувствовали тошнотворный запах.
   Игорь открыл дверь, в которую, оттолкнув его, влетел человек в комбинезоне, сразу убежавший в ванную, откуда раздалось неприятное шипение. Но запах стал исчезать как-то сразу. А за этим, в комбинезоне, зашёл другой, в костюме и при галстуке.
   - Не учили тебя в детстве не совать нос не в свои дела? - спокойно спросил он, как давний знакомый - знакомого.
   - А вы кто, собственно?
   - Можно подумать, у тебя никаких теорий по этому поводу нет?
   - И что теперь? - теории у Игоря были, но очень уж не понравился ему тон.
   - И все, - криво ухмыльнулся незнакомый. - Все теперь. Ты, выходит, слишком много знаешь. Придётся тебя - того...
   - Чего - того? - не понял Игорь, уже внутренне сжимаясь от накатывающего страха.
   - Палыч, блин! - вышел из ванной тот, что в комбинезоне. - Кончай пацана пугать. Не его вина тут.
   - А кто пугает? - удивлённо повернулся "костюм", а Игорь вдруг подумал, что костюм и галстук он запомнил, а вот лицо - нет.
   - Никто его совсем и не пугает. Много знает, хорошо нюхает. Сейчас мы ему сделаем предложение, от которого он просто не сможет отказаться, а завтра - на новую работу. Так?
   Игорь переводил взгляд с одного на другого, ничего не понимая.
   - Я спрашиваю - так, что ли? - и "костюм" хлопнул его по плечу.
   - А-а-а... А что это было-то?
   - Что было, что было... Ну, скажем, ароматерапия была, если тебе название надо какое-то для нашей работы. Что, хочешь сказать, что не действует совсем, что ли? Или как?
   - Действует, - кивнул Игорь. - Ещё как действует!
   - Ну, значит, хорошо мы работаем, раз действует. Теперь и ты - с нами. Ну, пошли?
  
  -- Картоха
  
   Дунуло ветром, как из-под грозовой тучи. Качнулась трава. Тревожно сбилась с долгой радостной трели какая-то пичуга в зарослях.
   - Ну, дружище...
   Рука задержалась в руке после молодецкого рукопожатия - с замахом от плеча и с громким шлепком, как в студенческой юности. Потом они одновременно потянули друг на друга, обнялись резко, похлопывая по плечам, по спине, скрывая глаза.
   - Ну, вот, так, значит...
   - Это сколько же? Пять лет, выходит, что ли? Или уже больше?
   - Пять с половиной. Ты как раз по осени уехал.
   На дворе цвела весна. Вернее, цвели деревья, какие-то кусты, плотно покрытые мелкими белыми цветами, сладкий аромат от которых шел плотной волной, накрывая с головой. Приезжий вдыхал глубоко, смотрел чуть растерянно по сторонам.
   - Какой тут у вас воздух!
   - Да, уж. Как пишут в книжках - просто режь его, да на хлеб намазывай. Я-то привык уже, а поначалу ведь тоже, как ты. Вдохнёшь вот так и наслаждаешься.
   Они помолчали ещё, присматриваясь, вспоминая, начиная привыкать заново. Было время, когда каждый день - рядом. Работа и дружба. Дружба и работа. Девчонки, было такое дело, ревновали даже. И к дружбе, и к работе.
   - Ну, пошли, значит?
   - У меня тут гостинцы с собой. Народ приветы тебе передаёт.
   - Наши гостинцы, мужские? Сегодня же и оприходуем, посидим с тобой вечерком. Пошли, пошли, тут совсем близко - пешком, так всего минут десять. И по деревне заодно пройдёшь, оглядишься у нас тут немного. Да и мне заодно будет лестно - вон какие люди ко мне ездят! Уникальные, черт побери!
   - Да ладно тебе... Мне и так уже бывает... Стыдно, что ли. Что я сделал-то такого особого?
   Что он сделал - знал весь мир. Сделал он и такие же, как он. Молодые ещё, а уже доктора наук, академики. Орденоносцы. И дело не в статьях или монографиях - в самом их научном деле. Проколы пространства, перенос предметов все большей и большей массы на определённое заданием и точно вымеренное расстояние. Наконец, эксперимент с человеком. И все это за каких-то пять лет. То есть, уже почти шесть, выходит.
   - А ты-то здесь как?
   - Я здесь, дружище, учительствую. Как в старых книгах, как в кино. История у меня во всех классах, обществоведение разное в старших... А бывает даже, что и физкультура. Вот ты не смейся, не смейся - у нас тут такая специфика, что каждый - за каждого. Кадров-то нет лишних, чтобы замены делать.
   - Пишешь? - прищурился приезжий.
   - Пишу помаленьку, ага. Пытаюсь, вернее. Но всякая текучка бытовая одолевает, понимаешь. Времени совсем ни на что не хватает. То одно вдруг наваливается, то другое... Тут, ведь, знаешь, само время совсем иначе течёт. Прямо, как в наших теориях, - хохотнул смущённо местный. - У вас вот оно быстро. У нас - медленно. Вроде как. А присмотришься, у вас вон сколько сделано, а у нас - как будто вчера приехал. Другое время.
   - Вот, кстати, о времени. Помнишь, ты ещё тогда говорил именно об этом, что оно течёт с разной скоростью? А теперь, представь, что мы это вот все экспериментально доказали! Представил, да? А теперь, как настоящий писатель-фантаст придумай следующий шаг! Ну, что дальше?
   - Да ладно, какой я тебе писатель, - смущённо улыбнулся встречающий.
   Смущённо-то - смущённо, но видно, что понравилось.
   - Ну, я бы, наверное, сказал далее о проколах пространственно-временного континуума и возможности путешествия не только в пространстве, но и во времени.
   - Вот! Я же говорил всем, что из нас двоих гений - это ты! Я так, технарь... Практик. Испытатель.
   - Ага, технарь. С Нобелевской премией.
   - Так нас там много было, целый коллектив, - теперь уже засмущался приезжий.
   Они шли по центральной и единственной в деревне улице. Она же называлась дорогой. Тот, что встречал - длинный, сухой, угловатый какой-то, слегка сутулящийся постоянно, и как бы нагибающийся к собеседнику. Тот, кого встречали - плотный, крепкий, подвижный, весь такой круглый и шумный. Первого в компании звали раньше Писателем. Второго - Доктором. Не врачом, потому что к медицине он никакого отношения не имел, а - доктором. С самого раннего опыта. С первой встречи. Настоящий учёный, значит - Доктор. Ещё могли, наверное, назвать Профессором. Но учеников не было, потому что молод ещё. А какой же профессор без учеников?
   Ну, а Писатель, хоть и учёный тоже, все равно - Писатель. Потому что фантастику сочинял, размещал в каких-то провинциальных журналах свои рассказы, гордился первой и единственной книжкой, собранной из двух повестей и тех же самых рассказов.
   И как-то так вышло, что такие разные - флегматичный спокойный Писатель и вспыльчивый, резкий, энергичный Доктор - стали лучшими друзьями со студенческой скамьи и на долгое время. До тех пор, пока дороги вдруг не разошлись. Да и тогда ещё встречались какое-то время, общались со взаимным удовольствием.
   Но вдруг Писатель уехал. Остались, конечно, почта и ещё телефон. Но телефон оба не любили. Тем более такой, старый, с предварительным заказом и ожиданием ответа. А почта... Ну, не то сейчас время, чтобы - простая почта. Письмо раз в год, в котором все сразу страницы на три или на четыре мелким почерком? Мелким шрифтом - так правильнее сказать. Кто же сейчас пишет от руки? Хотя от Писателя приходили именно рукописные, как встарь.
   А теперь - вот. Первая за долгое время встреча лицом к лицу.
   - Здоров, Петрович! Гости, значит, к тебе? - встречный при этом смотрел чуть в сторону, только не в упор на самого гостя, соблюдая местную деревенскую вежливость.
   - Вот, друг ко мне приехал! Из самой столицы! Герой и лауреат!
   - О-о-о! Далеко, однако. Столица-то, ишь... Картоху, значит, поможет тебе сажать? Это дело. Это вот правильно, значит. В одиночку-то трудно с землёй. Тут только вместе, ага.
   Писатель смущённо пожал плечами: какая, в самом деле, "картоха", когда тут целый академик и даже нобелевский лауреат? И вообще - почти самый настоящий путешественник во времени?
   - Интернета тут так и нет у вас? - спросил, оглядываясь по сторонам, Доктор.
   - Ни Интернета никакого, ни сотовой связи. Никакой цивилизации. Представляешь?
   - И грязища какая... Как будто в прошлое какое-то окунулся. Без всякого прокола и переноса во времени.
   - Так, весна же. Дожди-то какие были. Летом-то у нас здесь сухо, нормально. Только пыль.
   Они долго сидели вдвоём сначала на старой серой веранде, откуда хозяин показывал местные "достопримечательности" - клуб, в который иногда привозили кино, магазинчик-сельпо, где всегда были макароны и иногда - свежий хлеб. Водка-то? Водка была, конечно, да. Как же здесь без неё? Хотя, понимаешь... А вот то, с выгоревшим флагом - там дирекция совхоза. Милиция у нас в районе, в городе. Участковый наезжает временами на мотоцикле с коляской. Почта вон там. Столовая рабочая - в ней совхозные и леспромхозовские питаются.
   - А школа твоя где? - всматривался Доктор.
   - Школа далеко. У нас же деревня маленькая совсем, сам видишь. Так школа в соседнем селе - это пять километров по лесу. Леспромхоз выделяет автобус, на нем и ездим с учениками вместе. А если что, если погода хорошая и настроение скажем, так и пешком пройтись совсем не вредно.
   - Вижу, вижу - не вредно ему! Такой же худой, как был!
   Потом, как стемнело, и налетели комары, перешли на кухню. Говорили, говорили, говорили под мужские гостинцы, без которых сумка гостя сразу как-то сдулась и стала нормальной командировочной укладкой.
   Сон в пахнущей старым деревом, пылью и залежавшимися ватными одеялами комнате на старинной кровати с металлической сеткой.
   Раннее утро, разбудившее громкими хлопками кнута и недовольным мычанием коров.
   Прогулка до колонки - у нас тут почти цивилизация, башня водонапорная есть, так за водой на родник ходим только для чая.
   Встречные здоровались вежливо и неспешно. Поговорить с незнакомцем никто не стремился. Ну, приехал гость к учителю - велика ли важность?
   - Петрович! - кричали через забор. - Завтра с утра пахать будут. Так ты не забудь, значит, что твой участок в этом году сразу от столба! Шесть гряд твоих!
   - Зачем мне шесть? Мне и четырех-то всегда хватало, - растерянно отвечал Писатель.
   - Запас - он, ить, карман-то не тянет. Лишнее будет, так продашь. На еду продашь, либо скотине, либо вот на семена по весне. Или вот другу дашь. А то они там, в городах своих, всякую ведь химию едят. Не то, что своя картошечка - на песочке, да с натуральным навозом... Рассыпчатая!
   - Вот так мы тут и живём, - разводил руками Писатель.
   И продолжал говорить, объясняя особенности местной жизни. Строя короткие фразы и даже чуть окая, как все местные.
   Копаемся в земле, навоз закапываем, а картошку выкапываем. Живём практически на подножном корме. Мясо здесь всегда своё, молоко, овощи - тоже. Хлеб вот только покупаем. Некоторые берут муку мешками, пекут свой. А больше-то - чего ещё надо? Водка? Смеёшься, что ли. Кто же будет заводскую покупать, когда своя есть, лично тобой очищенная? В гости всегда со своим идут, а потом ещё спорят, чья крепче и чья вкуснее. Ну, а если твоя и крепче и вкуснее, забирает хорошо, а голова с неё не болит, так тогда - ты король! Ну, или кум королю, в крайнем случае.
   А вообще, друг мой милый, пойдём-ка мы с тобой гулять, а? Вот так вот, по улице, здороваясь со встречными, потом чуток по дороге, потом направо по тропинке... Давай, я тебя в школу свожу и с учениками своими познакомлю? С нашим, так сказать, будущим. А то - лауреат, понимаешь, герой, уникальный на сегодня человек, и никто ведь не поверит после, что ты у меня в гостях был. Табличку ведь потом на дом вешать надо будет. Что, мол, такого-то числа такой-то лично посещал. И даже переночевал!
   Доктор разводил руками в стороны в показном смущении. Хотя, если вспомнить, никогда и ничего он раньше не смущался. И награды свои считал всего лишь подтверждением правильности выбранного пути. Он работал хорошо, вот его хорошо и награждали.
   - Ну, ладно, пошли, пошли, дружище. Подышим соснами.
   - Тут, если бы не расстояния, санаторий бы открывать надо было. Для лёгочников, да сердечников.
   - Да какие там у нас теперь лёгочники? Что ты! Вроде, все почти болячки уже победили. Но вот просто подышать, здоровья набраться, отоспаться на свежем воздухе - это да...
   Тропинка вела по мягкому слою рыжих сосновых иголок, постепенно перепревающему в чёрную землю. Запахи кружили голову. Высоко вверху стучал дробно черно-белый дятел с красной шапочкой на голове. Яркий на рыжем сосновом фоне, как специально расположенный режиссёром для кино.
   - Тут у тебя, слушай, прямо, как в сказке. Как бабушка мне в детстве читала. Тропинка. Лес. Дятел. Волки-то есть?
   Волков не было. Давно уже ничего страшного в этом лесу не было.
   - А вот и школа моя.
   Школа была типовая. Двухэтажная, с двумя крыльями, обнимающими небольшую асфальтовую площадку с мачтой посередине и поникшим в безветрии флагом на ней. Сбоку громоздился неуклюжий кубический пристрой - школьный спортзал. Перед входом - корыто с водой и стальная решётка для чистки обуви.
   - К старшеклассникам сразу, да?
   - Давай! Погляжу на нашу смену.
   Старшеклассников было семь человек. Две крупные девушки с длинными косами и спокойными светлыми глазами, пятеро разбитных подвижных парней, пропахших табаком. Они молча выслушали своего учителя, представившего старого друга - доктора и академика, героя, лауреата, первопроходца и прочее, прочее, прочее. А на предложение задавать вопросы первой, что странно, подняла руку именно девушка.
   - Отличница наша, - шепнул Доктору Писатель. - На медаль идёт.
   - Скажите, - серые глаза смотрели строго. - Эта тема будет у нас на выпускных экзаменах?
   - Это ещё будет, будет во всех программах и во всех странах! - воскликнул Писатель. - Но не прямо сейчас, конечно. Лет, думаю, через пять. И вы сможете потом говорить своим детям, что лично видели вот его. Гордиться этим будете...
   - А если этого не будет на экзаменах, то зачем тогда нам время тратить? Весна же на дворе. Тут, ведь, либо картоху сажать, либо вот билеты учить, извините.
   ...
   - Понимаешь, старшие - они уже такие прагматики, - оправдывался Писатель. - Им здесь ещё жить и жить. Как жили до них, как вот сейчас родители их живут... Их уже не переделать, наверное. Давай, лучше к пятиклашкам? Они такие восторженные! такие настоящие, живые!
   Пятиклашки смотрели с удивлением и просили лучше рассказать про Гагарина и про космос. Потому что как раз этой весной у них был урок про него. И правда ли, что и собаки тоже летали? Лайки, да? А какие ещё породы? А козы - летали? А свиньи? А кто ещё летал? Обезьяны? А какие обезьяны?
   - Дети, - проникновенно говорил Писатель. - Вот же перед вами практически самый настоящий новый Гагарин. Он первым прошёл сквозь пространство. А теперь ещё и сквозь время. Он - герой! Про него кино будет и книги!
   Дети посматривали на плотного невысокого дядьку с удивлением и недоверием. Нет, настоящий-то Гагарин был совсем не такой. Он был в форме, со звёздами. В военной фуражке. И у него ещё была такая улыбка!
   ...
   - Александр Петрович, - строго и официально обратилась подошедшая к ним в коридоре женщина средних лет утомлённого вида в синем шерстяном костюме. - Зачем же нарушать весь учебно-воспитательный процесс?
   - Понимаете, - опять отчего-то засмущался и зажался Писатель. - Это вот мой друг, он приехал из самой столицы. Он герой и учёный. Про него в газетах пишут.
   - А если каждый учитель будет приводить на уроки своих друзей, это знаете, как будет называться? Это будет называться - срыв выполнения учебного плана. Это будет ещё называться - неосвоение программы учащимися. Нет уж, Александр Петрович. Я, конечно, очень уважаю вашего друга, - она повернулась слегка и наклонила голову в коротком кивке. - Да, уважаю. Но план, понимаете ли, есть план, а программа есть программа. Так что я попрошу на будущее - без посторонних в школьном помещении, и без вашей этой самодеятельщины. Вы же никого не предупреждали, не согласовывали даже ни с кем. Нехорошо...
   ...
   - Ты её извини, дружище... Понимаешь, они тут живут совсем не так, как в столице. Тут у них все другое. Ну, представь себе на минуту, что ты просто в фантастическом фильме. И вдруг попал на другую планету. Вот, да, точно, на совсем другую планету. И вот ты ходишь, пытаешься объяснить местному населению, что ты, мол, герой и космонавт и первый путепроходец сквозь время и пространство. И что с другой планеты прилетел, и такого никогда не было в их местной истории. То есть - все впервые. А они, предположим, твердо уверены, что планета их плоская, что звезды - это блестящие гвоздики, что луна лучше, чем солнце, потому что светит ночью, а солнце - только днём, когда и так светло... Не смейся! Они именно такие вот. Ты им будешь про коллайдер какой-нибудь и про прокол пространственно-временного континуума, а они тебе будут про картоху, и что завтра будут пахать, значит, пора выходить сажать всем миром, и ещё про хлеб и самогонку. Ну, понимаешь меня?
   Понимать-то Доктор понимал. Слова понимал. Он не понимал только, что тут делает его друг. Он же тоже учёный. И ещё писатель. Или он, вроде, как тот исследователь, получается? Наблюдатель из того, другого мира? От нас? Только вот рассказов и повестей не стало больше ни в журналах, ни в книгах. И в сети, выложенных для всеобщего обозрения и критики - тоже. Может, романище могучий и многотомный готовится? Сразу на литературную "нобелевку"?
   - Ой, да какая там "нобелевка"? - отмахивался Писатель. - Я тут совсем мало писать стал, если совсем уж честно говорить. Так, наброски какие-то, глубоко в стол. А в сеть выложить, так сам ведь видишь - нет у нас тут Интернета. И много чего ещё просто нет. А им, кстати, и не надо ничего такого, говорят. А ты мне - "нобелевку". "нобелевку"... Тут не творчество, понимаешь, не просто так жизнь. Тут - самая настоящая борьба за существование. Каждый день, фактически - борьба.
   Они опять погуляли, нагуливая аппетит и перебрасываясь словами, которых становилось все меньше и меньше.
   Потом, как-то совершенно случайно, уже на кухне за ужином и душевным разговором Писатель спросил, стеснительно покашливая в кулак, надолго ли друг к ним. Чтобы, мол, время своё точно рассчитывать. У него, у Писателя, всего два выходных. Завтра вот с утра - картоху сажать сказано, гряды распашут. А послезавтра уже в школу - вести свои уроки. Весна, понимаешь, скоро у них экзамены начнутся, и срывать выполнение учебного плана просто никак нельзя. Будем с учениками билеты учить, готовиться.
   - Ты извини, - сказал после ужина Доктор. - Но мне уже просто пора. Меня ведь отпустили-то на один день всего. Сказали - езжай к другу, подыши свежим воздухом, отдохни там денёк, отоспись... Вспоминали тебя, кстати, приветы вот передавали. Ну, ты сам видел их приветы.
   - Ну, да, ну, да... Спасибо всем отвечай от меня. Передавай, значит... А я тут вот, учу, значит, так и скажи всем...
   - Ты пиши уже что-нибудь, что ли. А то пропал совсем. Как и не стало.
   - Да я честно пытаюсь иногда. Не выходит у меня никак, чтобы сесть и совсем отвлечься от всего. Кстати, а как же ты обратно? Ночь же на дворе скоро.
   Доктор позвал с собой на зады, развернул там свою сумку, как-то хитро её приладил, что стала она горбом над головой, понажимал кнопки на больших квадратных часах, улыбнулся, махнул на прощание другу и исчез в яркой голубой беззвучной вспышке, от которой залился лаем соседский пёс, кидаясь всем телом на забор.
   - Чо было-то, Петрович? - спросил с высокого крыльца курящий на воле сосед. - Сверкало-то чо там у тебя?
   - Да вот, друг мой домой улетел. Прокол пространственно-временного континуума, понимаешь ли. Открытие такое мирового значения.
   - А-а-а... Прокол, значит. До чего дошёл прогресс... Так ты насчёт картохи-то не забыл ли? Утром, смотри, не проспи. И ещё, Петрович, как за хлебом свежим пойдёшь, так возьми на нашу долю две буханки, ладно? А то пахать-то мне до вечера придётся, так просто не успею.
   - Договорились. А ты своей-то не нальёшь мне прямо сейчас? А то что-то вот настроение какое-то не такое... А твоя, помню, хороша была.
   - Настроение - это ты верно. Друг ведь уехал. Ну, пошли, Петрович, за друга твоего выпьем. Пусть у него все получится. Но выпьем по чуть-чуть, - погрозил сосед корявым пальцем. - Завтра же с утра на картоху!
  
  -- Земля
  
   Молчание, уже больше пяти минут царящее в рубке, нарушил сам капитан. Откашлявшись в кулак, он бросил куда-то в пространство, ни к кому казалось бы не обращаясь:
   - Ну, и что это у нас такое?
   Так как никто не ответил, он развернул кресло и внимательно осмотрел выстроившийся за спиной экипаж.
   - Где штурманок наш? Куда делся? Сбежал уже, что ли?
   Штурмана вытолкнули вперёд. Ему было неудобно одному стоять прямо перед капитаном. Он активно стеснялся, прятал руки за спину, отставлял одну ногу вперёд и чуть в сторону, снова приставлял каблук к каблуку, суетился лицом... А глаза не отрывались от экрана, заменяющего рубке окно.
   Это только в старых фантастических фильмах в каютах иллюминаторы, а в рубке - обязательно одна стена стеклянная. И чтобы командный мостик - именно мостиком, длинной лентой, висящей без всяких подпорок в воздухе, а на самом конце, грудью встречая налетающие звезды - капитан. Нет, никаких окон. Это же не кино, а настоящий космос. Экран во всю стену - это есть. Вот на него и смотрел штурман, на этот экран. И весь экипаж смотрел туда же, затаив дыхание.
   На экране в черноте завис голубой шар, окутанный облаками. Но никакие облака не могли скрыть очертаний материков и континентов. Хотя, каких там континентов? Один всего, огромный, занимающий чуть не половину видимого пространства. А остальное все расцвечено синими и голубыми тонами.
   - Ну, штурман? Алё-о-о!
   Капитан пощёлкал пальцами, подняв руку перед глазами штурмана, как врач при проверке психики.
   - Эй, да ты спишь, никак?
   - Ничего не понимаю, - грустно сказал штурман.
   - Это ты ничего не понимаешь? - удивился капитан. - Это я ничего не понимаю! Уникальный, понимаешь, корабль! Вся планета на нас трудилась, все ресурсы - нам. Первая общемировая околосветовая экспедиция. Конкурс на миллиард человек и всего двенадцать выигравших. Лучшие, понимаешь, из молодых учёных. Лучшие летуны. Я - лучший. Да, вот я - лучший командир корабля. И у меня - лучший штурман-межзвёздник. Так нас учили. Так нам говорили в напутствиях. Мы - лучшие. Вот так, значит. И вот теперь мне лучший среди всех землян штурман заявляет, что он ничего не понимает. А сам, значит, стоит тут и в экран пялится, как какое-то дитё неразумное...
   Все это он говорил на одном дыхании, зло краснея не только щеками, но и лбом, всем лицом, шеей. А потом закричал, резко отдавая приказания:
   - Всем по местам, согласно расписанию! Отдыхающая смена - спать! И чтобы - никого! Дежурным - к пультам! Штурману с вычислителями - в вычислительный центр! Срок вам, ребятки, ровно два часа. Пересчитывайте и обосновывайте. Марш-марш! Ишь, не понимают они...
   Когда, чмокнув, зарастилась переборка, скрыв последних членов экипажа, разбегающихся от командирского рыка, он снова крутнулся в кресле и теперь уже сам уставился в экран, озабоченно потирая лоб. Что это такое? Куда они попали?
   - Что скажешь, правая моя рука?
   Правая рука, пилот Паркс, с большим трудом прошедший отборочный конкурс из-за своей фамилии, только пожал плечами:
   - Капитан, дождёмся объяснений с расчётами. Пусть мозги у компьютеров греются, а не у нас. Что гадать-то сейчас? Вон, смотри...
   Вот вроде все правильно говорит, но раздражение поднимается на такую правильность.
   - А мы сами подумать не можем? Мозговой штурм, вброс гипотез, сумасшедшинка какая-нибудь... А?
   - Ну, давай, попробуем, - прищурился пилот на экран, движением пальца по сенсорной панели поправляя изображение.
   - Итак... Луна есть?
   - Луны нет
   - Так... Материки-океаны не похожи?
   - Совсем не похожи.
   - И?
   - Ну, может, просто у нас электроника врёт. Столько пролетели все же. И тогда то, что мы сейчас видим на экране - совсем не то, что есть на самом деле?
   - О! Мысль!
   Капитан включил громкую связь, скомандовал провести тестирование оборудования.
   - Ещё что можем придумать?
   - Ну... Ты хочешь услышать, что нас вынесло не по адресу? Получай. Говорю: возможно, вынесло совсем не по адресу.
   Больше говорить было не о чем. Через полчаса электронщики доложили о полной исправности всего оборудования. Ещё через час, даже раньше времени, явился штурман.
   - Идёт, смотри, идёт. И лоб красный - натёр, наверное. Сейчас он нам скажет. Все скажет. Всю, значит, штурманскую правду.
   Штурман даже не огрызнулся, хотя обычно славился острым языком и известной словесной вредностью. Он молча протянул капитану планшет и развёл руками.
   - И что ты хочешь мне доложить? - капитан всмотрелся в экран.
   - А что тут докладывать? Мы на месте, капитан. Это Земля. Ну, если верить математике. Координаты - те самые, что заданы. Иных просто не имеем.
   - Та-ак... И Солнце, значит, наше, и Земля... А где Луна? Где, спрашиваю, спутник?
   - Улетела. Была притянута соседями. Ведь много лет прошло, шеф! Переработана на полезные всякие материалы... Или даже упала.
   Штурман опять был уверен и раскован. Он своё дело сделал - теперь дело за вами, мол, за пилотами.
   - Нет, орёл наш. Птичка говорливая, которая отличается умом и сообразительностью... Не пошлю я на эту планету людей, пока ты мне модель не приготовишь, объясняющую хоть что-то.
   - Я? - возмутился штурман, тыча пальцем в свой значок.
   - Ты, ты, остроумный наш. Назначаю старшим группы. Привлекай, кого хочешь. Пока не сделаешь - ни шагу на поверхность. Всё. Я - спать. Экипажу - работа по распорядку "Неизвестная планетная система". Вопросы есть? Вопросов - нет! Исполнять.
   ...
   Через четыре часа, как положено по распорядку дежурства в неизвестной планетной системе, капитана разбудил зуммер переговорника.
   - Кэп, ты не поверишь... У нас осталась всего одна версия и всего одна модель. И она действующая.
   В рубке снова толпились свободные от работы и сна. Штурман сиял улыбкой и пуговицами парадного кителя. Вычислители гордо посматривали на экран, на котором, казалось, почти ничего не происходило.
   - Ну, и что тут у вас? - усаживаясь в своё кресло, спросил капитан.
   - Вот - модель.
   Капитан присмотрелся: действительно, на экране была знакомая конфигурация материков и континентов, знакомые синие океаны. Он прищурился. Вот, плеснуло вроде что-то, взбив пену, в самом центре Тихого океана. Вот - ещё раз. И ещё. Он посчитал - примерно один такой всплеск в пять секунд или чуть быстрее. Но он все равно ещё не понимал.
   - Модель, значит? И что вы тут намоделировали, умники?
   - Так вот же! Вот!
   - Словами, штурман. Я со сна. Голова не варит на догадки.
   - Капитан, все просто! Помните, куда сбрасывались устаревшие аппараты с орбиты?
   - Ну, в Тихий океан. И что?
   - И - вот, - ткнул штурман в экран. - Мы выставили десять лет за секунду. Вот.
   - Штурман, - скучно произнёс капитан. - Какова масса нашего корабля?
   - Полторы тысячи тонн, грубо округляя.
   - Так вот, если все эти полторы тысячи тонн утопить в Тихом океане, насколько поднимется уровень воды? И насколько изменится рельеф дна океана? И не забывай про Марианскую впадину, штурман!
   - В модели все учтено. Просто мы никак не можем понять, сколько прошло времени. А ведь летели мы почти со световой скоростью. И то, что у нас на корабле прошло целых пять лет - это ведь совсем чепуха, да? А сколько прошло лет на Земле? А? Вот, то-то и оно. А люди всё запускали и скидывали в океан. Снова запускали - и опять скидывали в океан. Год за годом. Век за веком.
   Штурман помолчал, а потом, чуть поёжившись, продолжил:
   - Тысячелетие за тысячелетием. Понимаете, шеф? Вот этот континент - бывший Тихий океан. А вот те острова в океане - это Тибет, наверное. Вы помните, что стало с Магнитной горой на Урале?
   - В школьном учебнике картинка была. Из горы стала яма. Карьер.
   - И это всего лишь за десятки лет. На памяти одного-двух поколений. А что может произойти за тысячи лет? А за миллионы?
   Экипаж молча следил за движением на экране. Раз-два-три-четыре - пена от падения спутника. Раз-два-три-четыре - две первые разгонные ступени. Раз-два-три-четыре - устаревшая космическая станция. Раз-два-три-четыре - очередной пенный всплеск в самом центре необъятного океана.
   Земля? Сколько же прошло лет?
  
  -- Клоны
  
   "Инопланетяне действительно существуют!", "Первый контакт!", "Мирное сосуществование и научное сотрудничество!", "Те, кто настолько умнее нас, не могут быть злыми!"...
   Заголовки газет были разными по цвету и по шрифту. Но в целом все они говорили об одном: вчерашняя пресс-конференция главы Комитета ООН по внеземным цивилизациям (оказывается, там и такой комитет есть) вызвала небывалый взрыв интереса к звёздам. Опять в магазинах раскупались телескопы и бинокли. Опять в библиотеках не хватало атласов неба на всех желающих. Опять в курилках и на кухнях спорили не о ценах на колбасу и курсе валюты, а о скорости света, фантастическом подпространстве, теории струн и возможном расстоянии до ответившей на радиосигналы планеты.
   - Ну, вот и хорошо, - говорили с удовлетворением, почитав свежую прессу. - Вот и просто отлично, получается. А то нас всю жизнь пугали инопланетными завоеваниями и полным уничтожением. А оно - вон как. Дружба, взаимопонимание, научный обмен.
   - Да какой обмен? Они на несколько порядков выше нас! Им наши знания вовсе не нужны!
   - Ну, значит, получается, обучение несмышлёнышей, то есть нас. Пусть даже так. Все равно. Они же ничего от нас не требуют взамен. Просто делятся знаниями. И это доказывает, что мысль - универсальна. А мыслящие существа всегда могут договориться!
   ...
   Лучшие научные институты развитых стран объединили силы в расшифровке полученных сообщений. Пакеты информации шли большими массивами. Каждый институт разрабатывал что-то одно, свое. Выяснилось, что - математика. А она везде одна и та же. Математика - это понятно. Разбирали формулы, крутили головой в недоумении - к чему бы это?
   Применили физику с химией. Дошли и до биологии.
   За год нашли общее решение. Всего за один год!
   К этому времени шумиха в прессе давно утихла. Новость не может быть новостью целый год. Уже и крушение танкера у берегов Японии обсудили. И начавшийся, а потом и закончившийся чемпионат мира по футболу.
   Новая информация из ооновского комитета всколыхнула весь мир: оказывается, инопланетная цивилизация прислала научное обоснование простоты и пользы клонирования! Причём, клонирования не домашних животных для роста производства мяса и птицы, а самих людей. Мало того, после научного обоснования (в статье подробно говорилось о потерях в населении в связи со смертностью, о том, что теряется генофонд, что долгие месяцы вынашивания детей, что долгие годы выкармливания и воспитания, что боль и опасность при родах, что...), пошли практические рекомендации и даже чертежи приборов, позволяющих создавать полные копии современного человека. Такие полные, что даже должен был сохраняться весь объем накопленных знаний и умений.
   Вот это был настоящий подарок для старых промышленно-развитых государств, где уже начался кризис, связанный с отсутствием людских ресурсов. Осталось только решить, что с таким подарком делать.
   Сначала - просто и понятно. Засекретить информацию, просто запретить её. Потому что практически во всем мире даже самые простые опыты по клонированию человека были запрещены. Мало того, что запрет был на правительственном уровне - о таком запрете ясно и точно говорили все крупнейшие религиозные конфессии. Человека клонировать нельзя. Негоже человеку, инженеру какому-то, физику и математику, становиться равным богу, и создавать живое мыслящее существо иным способом, чем указанный в священных книгах.
   Как обычно, произошла "утечка". Кто-то из учёных, верящих в науку и в её всеобщность, выложил совершенно засекреченные данные на общедоступном ресурсе в Интернете. Да ещё устроил шум и рекламу - мол, скачивайте скорее, пока не налетели чиновники и не убрали ссылку.
   Чиновники, конечно, налетели, но было поздно. Весь мир уже знал, что именно и в каком виде прислали нам умные инопланетяне. А то, что они умные, показывал их уровень развития. Да у нас, на Земле, даже если разрешить опыты по клонированию , прошло бы ещё много десятков и сотен лет, пока получилось бы хоть что-то похожее на настоящего человека.
   Но что - дальше?
   А дальше получилось так, что какой-то иранский институт на основании полученных чертежей создал самый первый аппарат для клонирования человека. И первым человеком, который создал своего клона, стал один из оппозиционных аятолл. А религиозная общественность увидела, что вышел из "дубля" (так в конце концов назвали аппарат) такой же истово верующий священник, помнящий и знающий наизусть священные тексты, но только - здоровый, молодой, крепкий, энергичный...
   Как уж удалось оппозиции отстоять тот институт, как стояли люди вокруг, взявшись за руки, как часть гвардейцев примкнула к народу, как сумели привезти телевидение, как выложили в Интернет всю информацию...
   В общем, замолчать или просто расстрелять втихую уже не получалось. Более того, после теледебатов, в которых с одной стороны участвовали старики с седыми бородами, а с другой - оппозиционный аятолла со своим клоном с яркой чёрной шевелюрой и весёлым блеском в глазах, институт пришлось охранять уже от толп, желающих клонироваться.
   Сколько раз слышали такое многие и многие: не хватает времени, не хватает рук, сердца моего на всех не хватает - вот бы мне размножиться! И вот оно - исполнение мечты!
   А учёные отметили ещё одно: при клонировании по способу, указанному в инопланетном послании, новый человек получает все знания и весь опыт, но теряет все болезни, в том числе и наследственные, получает небывалое здоровье и крепкий иммунитет.
   И ещё одно: клон был стерилен.
   Или инопланетяне размножались как-то иначе, или таков и был замысел их. Во всяком случае, был снят пропагандистский штамп о неминуемом завоевании Земли размножившимися клонами, душу в которых вложил не бог, а наука. Раз нет размножения, значит, все в порядке. Никто никого не завоюет.
   А ведь правда, если будет клонирование, так зачем же зачатие? Зачем долгие месяцы беременности? Зачем роды в боли, крови, грязи и опасности для матери и ребёнка? А дальше: зачем долгие годы воспитания, если твой клон появляется крепким, энергичным, знающим и умеющим все, что знаешь и умеешь ты, да ещё к тому же ничем не болеющим?
   И вот тут случился перелом. Папа Римский сам подвергся клонированию в швейцарской клинике, в которой, оказывается, такой "дубль", как в Иране, был построен давно, с использованием самых передовых материалов и технологий. Только тайно. Ждали сигнала. И сигнал был получен.
   По всему миру стали строить "дубли". Оказалось, что не так уж и много энергии они потребляют. Оказалось, что умения простого инженера хватает для обслуживания аппарата. Оказалось, что от женщины - получаются женщины, от мужчины - мужчины. И все у них, как у людей. В том числе и удовольствие от секса. Но к удовольствию этому добавлена невозможность зачатия, а, следовательно, никакой боязни. Да, и здоровье же!
   ...
   В течение каких-то пятидесяти лет мир заполнили клоны. То есть, теперь их так уже не называли, потому что само слово стало почти ругательством. Ну, как назвать итальянца "макаронником" в лицо или представителя народов Средней Азии - "чуркой", например. Ведь негра в Америке не называют больше негром? Так и тут. "Клон" - это физиологическое оскорбление человека. А то, что получился именно человек, признали после разбирательств Верховные суды всех государств. А потом ещё и религиозные иерархи подтвердили. Ведь получается полная копия? И если человек был глубоко верующим, так и копия - верующая. Количество верующих, выходит, не сокращается, а увеличивается. А это - хорошо.
   Булла Папы Римского говорила именно об этом: рост числа католиков - это хорошо. Поэтому католикам разрешалось клонирование.
   Патриарх Московский был последним, высказавшимся по этому поводу. Он сделал просто: вывел к телекамерам своего клона. И они вдвоём произнесли проповедь. Суть проповеди была такой: все от бога. И наука - от бога. И знания наши все - от него. А потому научное открытие, позволяющее человеку практическое бессмертие - это испытание от бога. Оно может стать поощрением, а может - наказанием. И если истинно верующий христианин получит себе сестру или брата - истинно верующего, то это и есть поощрение. А раз из безбожника получается безбожник - вот тебе и наказание. И вечно будут гореть в аду те, кто не верит в создателя.
   ...
   Через сто лет людей, рождённых традиционным способом, уже просто не было.
   Не стало детских садов - кому они нужны? Не стало родильных домов. Не стало аптек и больниц - новые люди, как стали называть клонов, практически не болели. Школы были закрыты за ненадобностью.
   Остались только редкие высшие учебные заведения - самые лучшие. Самые большие.
   Осталась любовь и привязанность.
   Так же регистрировались браки. Так же государством регистрировался каждый новый человек, и получал документы, и шёл трудиться по избранной специальности.
   Каждый знал, что он практически бессмертен. Чувствуешь подходящую к тебе на цыпочках старость? Смерть стоит за плечом? Вон, в соседнем квартале "дубль" стоит. Сходи и сотвори нового человека. Он - это ты. Ты - это он.
   Две войны, которые попытались развязать, используя армии клонов, азиатские страны, были задушены общими усилиями. Зачем воевать, когда можно жить вечно? В чем смысл войны, если ты теперь бессмертен?
   А в чем смысл самой жизни?
   Правда, о смысле жизни никто не думал: жить было просто интересно и приятно. Экономика бурно развивалась. Опытных рабочих на рынке труда было много. Спрос на продукцию машиностроения и аграрного сектора рос не по дням, а по часам.
   Это был не коммунизм, совсем нет.
   Это был Золотой век человечества.
   ...
   Ровно один век.
   Но однажды вдруг не получился новый человек в "дубле" на Юго-Западе Москвы. Эти русские всегда что-нибудь напутают...
   Потом пришло сообщение о выходе из строя того знаменитого швейцарского "дубля".
   И вдруг, как эпидемия: все "дубли", все красивые аппараты для клонирования человека, все сразу, по всей планете, в течение какого-то месяца просто вышли из строя. Так же мигали лампочки. Так же со вздохом поднималась и опускалась крышка саркофага. Все было, как всегда - не получались клоны. Просто совсем не получались.
   А инопланетяне не отвечали на вопросы.
   Вернее, они ещё, наверное, не получили посланные вопросы - так получалось. Сигналы с Земли должны были достигнуть рассчитанной астрономами планеты только через сотни лет.
   В Великобритании в закрытой клинике получили первого за сотню лет человека из замороженной ранее яйцеклетки и набора мужских сперматозоидов. То есть, ещё не человека, потому что был пока эмбрион, на которого смотрела вся планета. Само оплодотворение в таких условиях было настоящим научным прорывом.
   Опять понадобились врачи и воспитатели - для этого, единственного удачного эксперимента.
   ...
   Ещё через двести лет на Земле оставались в живых несколько человек, полученных таким нестандартным путём: инкубаторы, искусственное оплодотворение, выращивание в стерильной атмосфере, долгое воспитание и обучение... И жили эти несколько человек в стерильных палатах под присмотром умной медицинской техники, сконструированной по такому случаю.
   А клоны к тому времени просто вымерли. Они же сами не были бессмертными. Бессмертие было именно в клонировании. И хоть не болели ничем, но предел возраста в человеческом организме заложен глубоко в ДНК. Ураганное старение начиналось примерно в сто двадцать лет. И за год никогда не болевший новый человек буквально сгорал, превращался в ходячую развалину, в глубокого старика. И умирал.
   ...
   И вот тут инопланетяне ответили на панические сообщения с Земли.
   Они прилетели.
   Приземлились.
   Осмотрелись.
   И стали жить на зелёной красивой планете вместо тех, кого уже к тому времени не было.
   Никаких тебе ужасных космических войн.
   Никаких завоеваний и порабощений.
   Счастья всем и бессмертия, Золотого века для человечества.
   И голая Земля готова принять новых хозяев, которые летели сотни и тысячи лет, посылая впереди себя сообщения для всех разумных и мыслящих.
  
  -- Контакт
  
   А что мне надо было делать? Съесть, да? А если отравишься? Да шучу, шучу, конечно. И не кричи, мама, не вибрируй, я все понимаю. Да, это смешно. Да, мы не держим домашних животных. Да, мы охотники и воины. И что теперь? Ты посмотри, посмотри... Нет, ты не так посмотри. Не как на еду. Ты посмотри, как на нас, как на своих. Видишь, страдает. Видишь, дрожит. Надо бы помочь. Это же мыслящее существо, в конце концов. И пусть оно отсталое, но все же - мыслящее? Ну, признай!
   ...
   Принцесса Аглая.
   Нет, как звучит всё-таки - "принцесса Аглая". Ей до сих пор очень нравилось, как объявлялся её выезд.
   - Принцесса Аглая со свитой! - кричал скачущий впереди герольд, и ворота начинали открываться, когда она их даже ещё не видела.
   А охрана заранее склоняла головы и прижимала правую руку к сердцу.
   Невыносимо прекрасно. Прямо вот до слез. Хорошо, что папа не видит - уж он бы объяснил, что принцессам плакать нельзя. Принцессы - разменная монета политических игр. Вон, принц Игорь с Загорья - видела? И что, что он кривоногий? И что - не моется? Разговор тут не о том, моется он или не моется, а о политической целесообразности. Целесообразно собирать земли воедино и создавать большое и крепкое государство. Значит, целесообразно, чтобы наследник княжеского дома Загорья был нам родственен. Так что забудь, девочка, про слезы. И потом - ты же с детства мечтала о принце? Вот тебе принц. Самый настоящий. И конь у него белый есть.
   Она понимала. Не маленькая уже - целых пятнадцать лет. Давно пора замуж. Только вот принцессы не влюбляются и не выходят замуж по любви. И их никто не любит. Потому что бесполезно. Принцессы - разменная монета политических игр взрослых князей. Поэтому сиди в своих палатах и жди жениха.
   А пока - кататься!
   - Йо-о-о! Ага-га! У-у-у! - кричала принцесса Аглая, несясь по опушке леса на своей белой кобылке.
   Лошадей местных пород тут вовсе не было. Все лошади - привозные, так получается. Потомки тех, кого привезли древние первопоселенцы. Вот они ещё со временем немного уменьшились в росте. Зато легче теперь влезать. И дружить с ними проще. Говорят, что и умнее стали они со временем. Хотя, по книжкам, все лошади всегда такие умные!
   - А-ля-ля-а!
   Хоп-хоп-хоп - тряслась принцесса Аглая в мужском седле - ноги враскорячку. А в нормальном женском так не поскачешь. В женском - только по ровной дороге. Дорог же тех совсем мало - всего четыре на разные стороны. И что за удовольствие раз за разом выезжать по одной и той же пыльной дороге, мешая всем проезжим, а потом где-то там разворачиваться и снова медленно и аккуратно с достоинством возвращаться назад. Никакого же удовольствия! Это тем, кто глазеет на её проезд - удовольствие, получается. А тем, кто хочет кататься?
   - А-а-а! - кричала принцесса Аглая, вылетая из седла.
   Всего-то какая-то незаметная ямка. Наверное, тут был пень, а потом его вывернули. Собрались всем селом и вывернули. И утащили к углежогам. А яму не засыпали, потому что ещё поле сюда не дотянулось.
   Кобылка оступилась, дёрнулась всем телом, рухнула с шумом. А принцесса Аглая красиво летела по воздуха. Совсем недолго, но красиво, как камень из катапульты. По дуге. И потом - хрясь!
   ...
   Животное усыплено. Нет, есть мы такое не будем - это не наше. Говорят, эти белки не усваиваются. И вообще - чужое. А животное получило порцию яда, потому что мучилось. Уж это все понимают, когда животное мучается. Мы же не дикие какие! Вот и усыпили.
   А это - вот. Привели с собой. Сначала оно кричало и дрожало. Потом начало звучать. Показывало камушки, рисовало на песке. В общем, добивалось, чтобы его приняли за мыслящее существо. А раз мыслящее, должно учиться. По-нашему вряд ли что скажет - нет таких органов. Но понимать чуть-чуть уже понимает. И знаками может объясняться. Ну, охотничий язык - он же больше не секретный? Он теперь общий?
   Домой, домой. Это повторялось раз за разом. Хочу домой.
   Нет, других рядом не было. Убежали, увидев нас. Испугались чего-то, похоже. Громко звучали и быстро убегали. Нет, догнать было можно - но зачем? Мы это все равно не едим. В чем смысл догонялок? Поиграть и немного испугать? Так они и так...
   Было принято решение. Разумное существо испытывает мучения, хочет домой. Надо помочь. Было явно обещано при всех - доведём.
   Довели. Долго шли. Вот как они могут жить с таким слабым телом? Ходят медленно. Используют животных. Конечностей всего четыре. Глаз - всего два! Все ее рассмотрели подробно, все! Всего два глаза - это же какое сужение... Жалко стало. Ещё раз было обещано - точно отведём домой. Жалко ведь.
   Но когда привели к воротам, сверху стали метать дротики и копья. В нас-то - ладно. Это они с испугу. Но и в неё тоже целили. Сквирк - он быстрый, закрыл собой. Да ничего ему не будет. Подумаешь, восьмой глаз слева. Он же все равно не охотник. Так, просто гулял с нами.
   Вот и привели, значит.
   А что было делать, мама? Съесть, что ли? Даже не смешно.
   Обещано, что доставим домой. Публично обещано. То есть, задета моя честь. Да, я требую объявления войны за честь. Имею такое право. Совершеннолетие - оно когда ещё наступило.
   ...
   - Всех казнить?
   - Если всех казнить, с кем тогда останемся?
   - Но ведь принцесса! Это же не простолюдинка какая!
   - Родная кровь... Жаль, конечно. Но правосудие выше крови. За одного человека казнить десятерых - это неправильный выход. Нас все ещё очень мало. Даже если мы с Загорьем союзники - все равно очень мало. Ждать помощи неоткуда. Остаётся только затянуть ремни, стиснуть зубы, вытереть слезы и бороться за каждого человека. Независимо от того - принц он или нет. Хотя, конечно, принца мы на поиски не отпустим. Нам с Загорьем ещё союз заключать, детей женить... Кто там сразу после Аглаи? Машка? Вот её и будем готовить.
   - Принцессе Марии всего тринадцать...
   - И что? Интересы государства выше возраста.
   Вбежавший посыльный прервал князя, что было небывалым проступком.
   - Там, там, - хрипел он и махал рукой в сторону Лесных ворот.
   Еле выпытали, задавая правильные вопросы и слушая путанные ответы. Еле поняли, в чем дело. Огромные чёрные пауки шли на город. И прикрывались они принцессой Аглаей. Охрана не дрогнула, кидала со стен дротики и стреляла из арбалетов. Одного даже подстрелили - это все видели. Он принцессу защищал. Так все и поняли, что это она сама их ведёт, раз её защищают.
   Вечером отряд разведчиков нашёл лошадку, закутанную в паутину. Мёртвую. Рядом следы - много следов. И дорожка следов - в лес. Сама шла. Не упиралась.
   - Жаль, - сказал князь, пожав плечами. - Ну, готовьте Марию, значит. Как и было сказано.
   ...
   Война за честь - это не простая охота. В охоте главный результат - добыча, насыщение. В войне за честь - выполнение долга, повышение своей доблести и чести. Даже гибель в войне за честь - дополнительная слава всей семье. Поэтому, когда вибрации достигли дальних концов леса, шорох панцирей заглушал птичий грай. Вся молодёжь шла. Всем хотелось поднять свою честь выше. И всем семьям хотелось прославиться.
   Вот, мама. А ты ругалась. Видишь, какая славная будет война? Видишь, все меня поддержали? Значит, все правильно делаем. Помогаем слабому мыслящему. Исполняем долг чести. Завтра с утра и начнём.
   Не дойдёт? Далеко? Слабая? Донесём! Мы сильные!
   - А как же мои родичи? - вмешивалась принцесса Аглая, двигая руками и пальцами в ритме охотничьего языка. - Я не хочу гибели моих родичей!
   Ха! Она просто не понимает. Мы воюем не с мыслящими отсталыми. Мы воюем за свою честь. Наша честь - победить, не убивая.
   ...
   Атака чёрных пауков была страшной. Они прыгали на стены и стягивали паутиной стрелков. Перепрыгивали высокие стены, как простые заборы, и неслись по улицам, громко топоча, как лошади.
   Дольше всех держалась княжеская гвардия. Они закрылись высокими щитами и отбивались длинными копьями. А потом вытащили мечи. Пауков, оказывается, тоже можно было убить. А кровь у них жёлтая, а не красная. Но все равно - кровь.
   Вот и гвардия повязана. Полегла личная охрана князя. Распахнуты двери дворца.
   - Принцесса Аглая! Это она привела пауков! Она!
   - Папа! - кинулась она к князю. - Я вернулась! Я жива...
   - Эх, да лучше бы ты умерла, что ли, - скрипит недовольно князь, отворачиваясь.
   Только и может, что крутить головой - связан белой паутиной, как тюк с товаром.
   - Но ты же хотел, чтобы я вышла за принца Загорья! Целесообразность...
   - Нет уж, - вопит дурным голосом принц, лежащий комком паутины в углу зала. - Пусть тебя твои пауки трахают!
   Грубый мужлан, а не принц.
   Принцессе Аглае хочется плакать. Она смотрит на свою сестру, но та плюёт ей под ноги. Все ведь живы. Нет убитых, но все кричат, и крик поднимается все выше и выше:
   - Предательница! Паучье отродье! Лесная ведьма! Пропади ты пропадом!
   Принцесса Аглая глубоко вздыхает.
   - Во-первых, уважаемый принц Загорья, как там тебя зовут, пауки меня трахать не будут. Это же самки. Все они - женщины. Вас победили женщины, понятно? Во-вторых, я никого не предавала. Все вы живы и все будете жить, сколько вам на роду написано. И княжество наше будет существовать. А, в третьих, а пошли вы все в задницу!
   Это грубо, конечно. Но она была в состоянии аффекта, и это её извиняет.
   Принцесса Аглая поворачивается и шевелит руками и пальцами, говоря, что хочет остаться с ними, с лесными охотниками и воинами. Что будет изучать язык. Будет помогать учить свой, если им будет интересно. Будет делиться тем, что знает и учить то, чего не знает. Возьмут ли её с собой?
   Она смешная. И храбрая. И понимает, что такое честь.
   Пауки уносят своих убитых - честь им и слава вовеки. Пауки режут острыми когтями паутину, освобождая тех, кто лежит ближе к ним - остальных распутают сами. Пауки подхватывают принцессу Аглаю и несут её в лес.
   - Принцесса! - кричит самая молодая служанка. - Я давала клятву! Я - с тобой!
   И бежит, бежит, спотыкаясь и тыкаясь с разбегу в жёсткую щетину страшных паучьих тел.
   Она тоже понимает, что такое честь. Маленькая, но очень храбрая. Её тоже берут с собой.
   Позади остаётся город, замерший в непонимании происшедшего. Тихий город, в котором встают с земли невредимые люди. Город с высокими стенами и с закрытыми наглухо воротами. Город, из которого с шуршанием льётся поток чёрных страшных огромных пауков. На спинах самых больших - два ярких пятна. Два платья. Принцесса Аглая и её служанка.
   ...
   - Таким образом, ещё в период позднего феодализма, вызванного отрывом колонии от метрополии, была основана первая человеческая ксенологическая лаборатория в среде обитания разумных аборигенов планеты.
   - Но как же так получилось? Ведь нельзя же колонизовать планеты, населённые мыслящими существами?
   - Мы проверяли архивные данные. Разведка не обнаружила следов деятельности мыслящих. Ни городов, ни радиосигналов, ни спутников, наконец. А потом, когда разбился корабль-колония, и была потеряна связь, ничего уже сделать было нельзя. На несколько веков, связанных в том числе с кризисом в метрополии, колония оказалась оторванной от цивилизации. Они опустились в феодализм. Создали сословную структуру. Раздробились на мелкие княжества. Но все же, как видите, выстояли. И даже организовали самую настоящую первую ксенологическую лабораторию. Вот вам самый первый в нашей истории контакт. Нет, они, наши предки, остались настоящими людьми даже в период упадка и дикости. И первый контакт - как раз за ними. Мы сегодня можем ими гордиться.
  
  -- Ласка
  
   - Ты понимаешь что-нибудь?
   - Откуда? Я вижу то же, что и ты. Камеры включены?
   - Проверяю. Работают.
   - Странно. Почему тогда нет откликов с корабля?
   Сквозь лёгкое шуршание помех прорвался голос связиста. Сидящий "на пульте" Марк откашлялся в микрофон и сдавленно произнёс:
   - Мы все видим... Просто... Ну, сами понимаете... Весь экипаж тут. Все смотрят ваш репортаж.
   Это был не первый разведывательный вылет.
   Межзвёздник был на орбите уже две недели, и за это время были проделаны все процедуры согласно инструкциям, пережившим многое и многих. Сначала роботы-разведчики влетали и тут же пробкой вылетали из верхних слоёв атмосферы, привозя пробы воздуха. С каждым разом погружения были глубже и глубже. С какого-то уровня стали замечать повышенный уровень радиации. Немного повышенный. Но ведь и времени сколько прошло с момента последнего сигнала от этой колонии.
   Это только в фантастических книжках все летают на сверхсвете, опережают время, прокалывают пространство, а в реальности полёты между звёздами по-прежнему остались достаточно редким и опасным испытанием и техники и людей. Поэтому, получив сигнал с просьбой о помощи, Земля послала корабль с другой ближайшей колонии. От материнской планеты корабль шёл бы вдвое дольше.
   Получив пробы и убедившись, что опасность непосредственная не угрожает, то есть, нет никаких там, например, зенитных автоматов, нет истребителей - бывало и такое, запустили летающие лаборатории, которые парили в атмосфере, как огромные облака, снимая и передавая на корабль всю поверхность планеты, исследуя не только воздух, но и воды, и почву.
   Иван нервно дёрнул щекой: он чуть не подумал - "землю".
   Вокруг каждой лаборатории висели, как рой мошкары, стаи мельчайших электронных устройств, направляемые сверху к каждому интересному и непонятному объекту.
   В течение двух недель было выяснено точное местоположение двух крупнейших городов колонии, всех роботизированных заводов и шахт, которые, судя по всему, продолжали работать в обычном ритме. Вот только нигде не было видно людей. Совсем не было видно людей. И никто не отвечал на постоянные вызовы просеивающей все каналы автоматики.
   Сегодня был первый день, так сказать, "человеческий". Не обнаружив в полученных данных опасности для экипажа, командир разрешил облёт городов, посадку и выход из-под брони космонавтам-исследователям.
   Разгорелся поначалу нешуточный спор: кто полетит первым? Биологи или атмосферники? А может, спасатели? Но кого же тут спасать? Споры спорами, а команда - командой. Командир - так по традиции называли начальника экспедиции - принял решение.
   В бронированной капсуле спускаемого аппарата сидели социолог и специалист по вооружению. Иван как раз отвечал за пушки и ракеты, за прицепленные к поясам бластеры и за традиционное атмосферное оружие - командирские скорчеры в кобурах у бедра.
   Они уже облетели оба города, пронеслись над пустой трассой, связывающей их, показали наблюдателям вблизи пустые улицы.
   - Прошу разрешения на посадку, - чётко по инструкции обратился к руководству Иван.
   - Основание?
   - Центральная площадь, системы управления, возможно, библиотека или радиостанция.
   - Даю разрешение на посадку. Видеосъемку и трансляцию не прекращать.
   - Есть.
   Они ещё раз, теперь медленнее, пролетели над широким проспектом, засыпанным сухими листьями, разлетающимися под аппаратом маленькими цветными смерчами.
   - Видишь? У них тут уже осень. А уборки не было.
   - Да ничего, похоже, тут не было. И давно не было. Все. Сажусь здесь. Внимание!
   Аппарат приподнялся вверх, а потом упал почти вертикально вниз в самом центре площади, вцепившись в гладкий асфальтобетон шестью упруго покачивающими капсулу ногами.
   - Звук!
   Включив внешний звук и выведя мощность на полную - чего там жалеть энергию, движок-то уже смолк - Иван несколько раз проговорил зазубренную фразу:
   - Внимание всем! Прошу оставаться на местах и ожидать прибытия помощи. Здесь экспедиция МЧС.
   Смешно. Уже сотни лет аббревиатура названия службы не меняется. Только вместо "министерство" стало "межзвёздных". То есть, экспедиция службы межзвёздных чрезвычайных ситуаций.
   Переждав положенные пять минут, они мягко ступили на блестящее чёрное покрытие. Иван тут же встал чуть впереди, прикрывая "специалиста", как ему и положено. Социолог Алекс с минуту стоял молча, поворачиваясь на пятках и давая всем наверху панорамный обзор площади.
   - Ну? Командуй, шеф!
   - Сначала туда, - махнул Алекс рукой. - Там, похоже, мэрия или какая-то другая городская управа.
   Несмотря ни на что, органы самоуправления в колониях назывались каждый раз по-другому. Все придумывали что-то своё. Тут тебе и комитеты встречались, и советы самоуправления, и конвенты целые, и стандартные мэрии или муниципалитеты.
   - На шаг сзади держись, - буркнул Иван, рассматривая площадь через бронированное стекло шлема.
   - Не впервой. Мой сектор правый, так?
   - Так.
   Почти в ногу, по-военному, они быстро дошли до невысокого крыльца отдельно стоящего дома с флагштоком перед ним, на котором не было и следа какого-нибудь флага, что тут же было отмечено кем-то сверху. Весь экипаж, похоже, стоял у экранов и живо обсуждал увиденное. Обратная связь позволяла первой двойке прислушиваться к версиям и идеям, возникающим у остальных членов экипажа.
   - Тарелка во дворе.
   - Вижу. Правильно идём, значит.
   На заднем дворе виднелась огромная тарелка галактической связи.
   - Внимание, прошу тишины в эфире. Мы входим.
   Иван потянул ручку двери, и она приоткрылась приглашающе.
   - Открыто.
   - Вижу.
   Две фигуры в броне одна за другой шагнули в тёмную прихожую, в которой сразу же разгорелся свет.
   - О! Свет они автоматизировали, а двери - поленились, что ли?
   Каждый выглянул в свою сторону вдоль длинного коридора. Стандартные светлые стены. Стандартные закрытые двери слева и справа. Учрежденческий дизайн, переживший века.
   - Ну? Предложения?
   - Налево! Направо! - нестройно раздалось в наушниках.
   - Ясно, - сказал Иван и аккуратно потянул ближайшую дверь.
   - Закрыто...
   Они прошли медленно вдоль коридора. Один дёргал дверь, другой страховал. Наконец, в самом торце здания дверь поддалась.
   - Связь!
   Да, здесь был пульт МГС, межгалактической связи. И он, похоже, все ещё действовал. Тот, кто последним выходил на связь и звал Землю на помощь, не выключил аппаратуру, нарушил этим все инструкции, и долгие годы пульт находился в рабочем состоянии, передавая в космос то, что происходило в этой комнате. Пустые пакеты. Оболочка без содержания. Ничего тут не происходило.
   ...
   Ещё через неделю было разрешено оставить на борту оружие и броню. На планете не было ничего опасного - к такому выводу пришёл электронный мозг корабля и ученые. Не было на планете и людей.
   Живых людей.
   Обширные кладбища окружали оба города. Города были небольшими и уютными. А кладбища, наоборот - очень большими. По памятникам из быстро застывающей бетонной смеси было видно, что многие умерли практически в одно время. При этом похороны были официальными, без спешки и паники. То есть, не война и не эпидемия какая-то.
   Когда вскрыли дома, в некоторых из них были обнаружены тела покончивших с собой или умерших естественной смертью людей. В большинстве своём умирали от разного рода недомоганий, связанных с сердцем. Биологической опасности так и не было обнаружено. А повышенный фон радиации оказался из-за местных шахт, которые фонили вблизи на редкость сильно. Однако считать радиацию причиной смерти такого количества населения... Нет, с этим никто не был согласен.
   Наличие ядовитых газов, токсины в местной растительности, ядовитые насекомые, инфразвук, который мог вызвать временное помешательство, ультразвук, который тоже на многое способен, наличие ультрафиолета в лучах местной звезды, гигантские морские животные, владеющие телепатией - до каких только идей не доходили группы исследователей во время мозговых штурмов. Все отбрасывалось вновь и вновь.
   Наконец, было принято решение об окончании экспедиции. Планета объявлена свободной для заселения и здоровой. Причины "самоубийства колонии" - так это назвали в отчётах - так и не определены.
   ...
   - Смотри, кошка!
   - Кис-кис-кис!
   - Мр-р-р? - из кустов выпрыгнул гибкий серый зверёк с огромными, чуть не в полмордочки, глазами и высокими стоячими ушами. Он потёрся о ногу Алекса и побежал опять в кусты, приостанавливаясь и оглядываясь, как бы приглашая последовать за собой.
   - Что там у тебя, малыш?
   Алекс нагнулся, пролезая в тень.
   - Ой, какая прелесть!
   - Что там у тебя? - тут же откликнулись наушники.
   - Тут котята. И такие прикольные. Большеглазые...
   - Котята? Они здесь, что - завезли с собой кошек? Надо бы их забрать. Чем им тут кормиться, когда никого не будет годами и десятилетиями.
   Вечером все время от времени забегали в санитарный блок, где устроили гнездо в коробке для кошки с котятами. Конечно, внешний вид был не совсем привычным - но причины этого легко объяснил один из биологов, сославшийся на мутации и на повышенный радиоактивный фон.
   А ещё через неделю, приняв на борт все лаборатории и всех роботов, звездолет начал медленный разгон на пути домой.
   ...
   Обратный полет проходил тяжело.
   Дежурная смена переругалась в очередной раз. Настроение у всех было просто никакое. Отвратительное было настроение. Ну, это было вполне понятно: столько трудов, столько времени потрачено - и никакого результата. Плохо было то, что все дежурные смены были не в настроении. Командир был вынужден сократить вахты и увеличить время пребывания у пульта управления командования экспедиции. Уж себе-то и руководителям направлений он пока ещё доверял. Хотя, настроение было, что там скрывать, паршивое. Как писали раньше, "на душе скребли кошки".
   Только с настоящими кошками душа "отмякала". Так бы и сидел, поглаживая урчащий тёплый меховой комочек.
   ...
   Дом! Милый дом!
   Все же долетели.
   После неизбежного длительного карантина и различных проверок их отпустили по домам. Подросших котят разобрали. Опять же с настоящими скандалами. Скандалы были - как не быть? Привязчивые к человеку ласковые, "мурчливые", тёплые, изящные животные... Их было всего шесть! До драк не дошло - не те времена, но перессорился экипаж капитально. До того дошло, что кое-кто заявил счастливчикам, уносящим за пазухой котят, что больше с ними в одной экспедиции - ни разу. Никогда. Никуда. И ни за что.
   Дружба, которая была крепкой в самых сложных условиях экспедиций, вдруг оказалась порванной.
   Все списали на накопившуюся усталость.
   ...
   - Ой, какой милый!
   - Может, ты все же и меня обнимешь?
   - Какие мы сердитые... Обниму. Вот!
   Алекс был зол. Жена с сюсюканьем тискала котёнка, которого с таким трудом он довёз до дома. Тот развалился на кровати и урчал, как маленький мотор, не обращая внимания на "хозяина". А он, хозяин, стоял посреди комнаты и не знал, куда себя деть.
   Наконец, жена убежала накрывать в гостиной стол.
   "И чего она тут суетится? Раньше не могла приготовиться? Как будто не знала, что я возвращаюсь!" - тупо звенело в голове Алекса.
   Он присел к компьютеру, и тут же на колени взобрался котёнок, подняв голову, толкаясь лбом в подбородок.
   Сразу "отпустило". Сразу стало, как положено. Левая рука на башку кота, почёсывая за ухом, поглаживая лоб, правая - на мышку...
   - Лекса! Ужинать!
   "Черт! Такое настроение испортила! Ну, что ей опять надо?"
   Алекс рассеянно сидел за столом, зажигал свечи, разливал вино по бокалам, пил и ел, не чувствуя вкуса, а сам все прислушивался, присматривался - где там и как его котейко.
   "А назову-ка я его Джоном!" - подумал он. - "В честь нашего Ивана..."
   Запищал вызов коммуникатора. Сухой незнакомый голос сообщил, что в результате несчастного случая только что трагически погиб бывший член экспедиции Иван Веров.
   ...
   - Не корми ты его! Не корми! Кот должен знать своего хозяина!
   - Что ты кричишь на меня? В чем дело? Ты совсем перестал обращать на меня внимание, один крик постоянно... Я понимаю, что гибель друга...
   - Заткнись, дура! Заткнись, пока я тебя сам не заткнул!
   - Всё. Я уезжаю. А ты тут сам как-нибудь...
   - Да езжай, езжай... К такой-то матери... Правда, киса, мы и без неё справимся? Правда, мой хороший?
   - Мр-р-р-р, - тарахтел "моторчик" внутри кота.
   ...
   - Из членов экспедиции в живых осталось только двое. Я считаю, что мы находимся перед лицом катастрофы. Наша наука не может определить причины этой катастрофы. Не все со мной согласны. Но я считаю необходимым обратиться за помощью к Земле. Там есть учёные...
   - А у нас уже нет учёных, получается?
   - И попрошу вас без крика. У всех нервы. Мы, конечно, изолировали двоих оставшихся в живых членов экспедиции, но я практически уверен, что население колонии подверглось заражению неизвестным вирусом. Требую: немедленно вызвать помощь!
   И что они опять переругались на совете? Ведь старые же друзья все, с основания колонии вместе, а тут устроили крик, как самые последние базарные бабы.
   А он все же умнее всех, он предложил единственный правильный выход.
   - Правда, киса, я лучший?
   - Мр-р-р-р-р-р, - тарахтел "моторчик".
   ...
   Межзвёздник с Земли висел на орбите уже месяц. Ну, не было никаких вирусов в атмосфере - не было. И людей в колонии не было. Был только сигнал и просьба срочной помощи. Вот, прилетели, как смогли. И кого тут спасать?
   - Что там за движение? Приблизить!
   - Кошки, вроде...
   - Черт, ещё не хватало этого. Чем они там кормятся? Придётся животных-то отлавливать?
   Отлавливать животных не пришлось. Ласковые зверушки сами сбегались на зов, как только первый человек вышел из капсулы. Они тёрлись о ноги, заглядывали в глаза, урчали, пытались залезть на руки...
   - Это же не кошки?
   - Да кошки, кошки. Просто мутация такая, похоже. Вон, ласкаются, урчат - типичные домашние кошки.
   ...
   "Ласка" - так назвали их первые из людей на далёких планетах. Не кошка - ласка. Не обликом своим, не повадками, а лаской и урчанием этим, от "ласковости".
   Они, эти странные большеглазые, похожие на кошек животные, питались только положительными эмоциями. Они питались лаской и радостью, концентрируя её в себе.
   И отнимая её у других...
  
  -- Любовь
  
   Существо, лежащее напротив, шевелило тонкими узловатыми лапками и длинными усами. Переводчик шептал в ухо слова.
   Ксеноисторик Маркс не знал ксенофобии - в академии учили и воспитывали хорошо. Но с таким он встречался впервые.
   Во-первых, хозяева этой планеты были мелкие. С ладонь человека, не больше. Во-вторых, они всё-таки были насекомыми. А насекомые и люди - это очень разное. Мыслящие насекомые - тут не то, что докторская диссертация или книга фантастическая, тут просто самое настоящее открытие. В третьих, как-то неуютно было в полутемных подземных переходах и небольших каморках, которые для местных жителей служили огромными залами.
   - Все мы проходим пять ступеней в своём развитии, - шептал переводчик, интерпретируя движения "старика" в знакомые понятия русского языка.
   Маркс так посчитал, что именно - старика. Мелкие колючие волоски на его конечностях побурели и даже стали серыми и белыми на кончиках. Четыре ноги (или это правильнее назвать лапами?) от слабости не держали тело. Поэтому старик лежал. Две передние конечности исполняли роль рук у человека. И ещё роль языка, что ли. Хотя, вот и вибрация длинных гибких усиков - она тоже какую-то информацию несла. Так что не понятно до конца, как они разговаривают. Судя по всему, в беседе участвует все тело - так они "говорят".
   - Пять ступеней? У нас тоже есть такие существа, которые в своём развитии разные ступени проходят. Только они неразумные. И обычно у них этих ступеней четыре.
   Маркс говорил в коробку переводчика, а уж как он там передавал гигантскому насекомому... Вибрацией опять же, что ли...
   - Пять, - переводчик шептал с хрипотцой, как бы подчёркивая старость организма, лежащего перед ксеноисториком. - У нас - пять. И только у нас из всех, живущих на планете.
   Наверное, они были если не родственниками - откуда тут родственники? - то кем-то однотипным с земными пауками. Хотя, нет. Пауки - они же с восемью ногами. И глаз у них гораздо больше. Но вот тело и сами лапы были похожи именно на паучьи. И развитые челюсти-хелицеры. Или все же - муравьи? Но муравьи гладкие, а тут все в волосках. И тело округлое и тяжёлое - все же больше паучье...
   В общем, это была задача для ксенобиологов. А ксеноисторики занимались обществом и его развитием. Но "старик" не обращал внимания на такие мелочи. Или для него эти вот пять формаций и есть общественное развитие? Или просто неотделимы они от него по каким-то внутренним причинам?
   Переводчик хрипел и покашливал. Маркс слушал. Запись шла.
   Они называли себя "жжа" - так перевёл аппарат. Что-то звукоподражательное, похоже. Жужжащее что-то.
   Давным-давно, когда самый первый жжа вылез на свет из вечного мрака подземелий, началось заселение поверхности планеты. Питания тогда хватало для роста популяции. А рост этот был необходим, чтобы поддерживать стабильность в обществе. Иначе, если бы все разом, все несколько немногочисленных жжа легли в куколку - кто бы охранял их, кто переворачивал? Много жжа - много воинов и много учёных. Много жжа - это разные стадии у больших групп. Пока планета не стала полностью принадлежать жжа - это было условием выживания. Все должны были проходить этапы реформации в разное время.
   Сначала жжа откладывали яйца. Их требовалось охранять и держать в теплом помещении.
   "Ну, это и у наших насекомых в основном так", - подумал Маркс. - "Как раз у муравьев и термитов".
   Потом из яиц выходили личинки жжа. Цель личинки одна - набрать массу. Личинок много, но они очень маленькие. Очень. Гость понимает меня?
   Гость смотрел на это существо и думал: а очень маленькие по отношению к этому телу - это какого же они, выходит, размера? Под лупой только увидишь, под микроскопом?
   Личинки только едят. Они не владеют речью, они не разумны. Только двигаются и только едят. Двигаться необходимо, чтобы развивались конечности. И чтобы искать еду.
   Потом они вырастают до нужного размера и переходят в куколку.
   Куколка - полуразумна. Она не шевелится, не двигается. Она как бы спит и видит сны. С ней уже работают учёные и учителя. Они постоянно говорят с куколкой. Рассказывают, читают, объясняют. Куколка ещё не отвечает им, но уже все воспринимает. Именно на этой стадии закладывается фундамент дальнейшего развития разумного жжа.
   А потом куколка - раз, и раскрывается, и на волю вылетает самое прекрасное творение природы - лёгкий и крылатый жжа. Он красив. Крылья его украшены неповторимым узором, по которому узнают его издали. Он уже понимает речь и может сам отвечать. Но силы бурлят в нем и часто пересиливают - тогда жжа совершает глупые поступки. Но если бы не было этих глупых поступков, кто знает, как бы оно все шло. И бывает ли развитие общества без таких глупых поступков? И не сами ли эти глупые поступки подталкивают развитие?
   "Старик" замер. Переводчик затих. Потом он снова заговорил.
   Летучий жжа - это первооткрыватель земель. Летучий жжа - первооткрыватель глубин атмосферы. Летучий жжа - всегда лёгок и весел. Он лихой разбойник, он путешественник и бродяга, он шут, он герой, он рыцарь. Он красив, как бог. Боги жжа - прекрасны и крылаты. Крылаты и светлы, как крылаты и светлы жжа, когда выходят из куколки.
   И так же, как боги, летучие жжа легкомысленны. Они влюбляются и любят, они считают себя вечными, они красуются друг перед другом, они оплодотворяют друг друга, они обещают друг другу вечную жизнь в звенящем летнем небе и вечную любовь вместе с этой вечной жизнью.
   Но нет ничего вечного в этом мире.
   И рано или поздно наступает осень и зима. А жжа сбрасывают свои крылья и прячутся в подземельях, там, откуда вышли первые и куда уйдут последние.
   Они становятся тяжёлыми. Они становятся мудрыми. Они становятся сильными.
   Подземный жжа сильнее десяти крылатых. Потому что его не держит воздух, и ему нужны силы, чтобы ходить под землёй.
   И сразу кончается любовь.
   Влюблялись в крылатых. Любили - красивых. Обещали вечную жизнь - воздушным и лёгким.
   А тут...
   "Старик" пошевелил по очереди каждой лапкой, поднёс передние к глазам, будто рассматривая их впервые, будто удивляясь тому, что увидел.
   - И однажды наступает момент, когда жжа разбегаются в разные стороны. И бегут быстро-быстро, чтобы не обернуться, не увидеть своего любимого, не вернуться... Потому что возвращаться им просто нельзя. Потому что у древних жжа, у тех, что не были ещё разумны, был обычай убивать партнера. В пятую формацию из каждых двух переходил только один - тот, что сильнее. И это было справедливо. Так шло дальнейшее развитие. Тогда, в древности, это было справедливо. Но сейчас мы просто разбегаемся. Быстро-быстро.
   - У нас тоже есть существа, которые убивают партнера. Только не разумные, - вспомнил Маркс про пауков и ещё про богомолов.
   - А вы, разумные, вы не убиваете своих любимых?
   - Нет, - Маркс уже не заметил, как сам стал отвечать на вопросы.
   - Значит, вы тоже просто разбегаетесь?
   - Ну-у-у..., - замялся Маркс. - Не все и не всегда. У нас нет такого обычая.
   - Но как же вы тогда терпите рядом с собой вот это? - "старик" снова повертел перед глазами страшными жёсткими колючими, покрытыми бурыми с сединой волосками конечностями. - Старый жжа - страшный жжа. Жить таким страшным вместе - не разумно. Противно. Страшно.
   - Так ведь, - стеснительно пожал плечами Маркс. - Любовь...
  
  -- Плюс на минус
  
   Сегодня подходил срок расплаты за квартиру.
   Хорошо все же сделали предки, что теперь только раз в год платить надо, а не каждый месяц, как в книжках пишут. Копится себе потихоньку, не отрывает от текущей жизни... Сколько там, кстати, на счётчике? Иван сунул руку в карман, достал прибор и посмотрел на вечный экран. Ого! Почти двадцать тысяч. Хорошо-то как. Это и на квартиру хватит, и, пожалуй, на новую машину, если ещё чуть-чуть постараться. Главное, не зарываться.
   В вагон метро вошла сухонькая старушка с изящной красной сумочкой в руке. Иван и ещё двое молодых тут же резво подскочили с места, предлагая ей сесть. Старушка пару секунд выбирала, переводя взгляд выцветших глаз с одного на другого, а потом улыбнулась Ивану и села на предложенное им место. В кармане звякнул счётчик.
   "О! Не меньше, чем пятьдесят в плюсе!"- подумал радостно Иван.
   Счётчик тут же звякнул повторно. Что такое?
   Он не стал при народе проверять счёт, потому что сразу после доброго дела это было неприлично. Мало ли, у кого какие суммы. Может, кто на нуле сидит, а то и вообще в минус ушёл. Вон, как те двое мужиков смотрят злобно.
   Погода с утра стояла мерзкая и даже просто отвратительная. Холодные порывы ветра гнали сырость и мелкую дождевую взвесь, оседающую крупными каплями на раскрытом зонтике и стекающую вниз, в лужи и чёрную грязь, растоптанную тысячами башмаков по всему тротуару.
   Оглянувшись украдкой, Иван вытащил счётчик, глянул на экран, ничего не понял - вроде все как было. Потом нажал кнопку для проверки последних итераций. Плюс пятьдесят, ага, это за старушку, выходит. Минус сто. Ну, ничего себе! Минус сто! И за что? Всего-то посчитал в уме... Тпру-у-у, стоп, стоп, стоп... Не думать, не думать, не ругаться и не желать никому плохого, даже в уме.
   Счётчик в руке дёрнулся, вибрацией и тихим звяканием указывая на проведённую операцию. Иван сам выбрал этот рингтон - звяканье денег и лязг кассы из пинкфлойдовской "Темной стороны луны". Он любил эти старинные напевные мелодии, которые никогда не становились маршем и даже не помогали в работе. Просто - приятная музыка.
   Что ещё за... Минус тридцать восемь. Он же ещё никому ничего не пожелал!
   Спокойно, спокойно, Иван. Вдыхать носом. Выдыхать ртом. Выдох полный, до кашля. Вдох короткий, чтобы на полную грудь - три коротких вдоха. Раз, два, три - медленный выдох. Раз, два, три - медленный выдох. В ушах зашумело, накатилась слабость. На лбу выступил пот. Вот так, вот так. И никакого спортзала не надо. Мы и просто дыхательной гимнастикой умеем... Вот так. Так вот. Спокойно.
   Он двинулся по улице в сторону своего дома. Идти пешком - примерно тридцать минут. На автобусе было бы быстрее и чище, но не хотелось никого видеть. И просто сама ходьба успокаивала. Вот сейчас дойти, думал Иван, подняться к себе, запереться в квартире, не включать панель, затемнить окна, налить горячего чаю - чайник уже вскипел, наверное, и только поддерживает заданную температуру, и ещё раз - успокоиться, успокоиться, успокоиться...
   ...И правда - подумаешь, минус. Это все фигня! Все равно есть почти двадцать тысяч. На квартиру всяко хватит. А если бескорыстно помочь - так и на машину соберётся. И тогда не надо будет ездить в метро и на автобусе, а можно будет подвозить всех желающих. Если сразу четверых посадить - это же какое доброе дело-то будет! Четыреста, не меньше, за один раз! Вот почему владельцы машин так хорошо живут!
   В кармане звякнуло.
   Да что же за день такой сегодня, в самом деле? Ну? Что тут? Минус четыреста? За что? За что, так вашу всех непонятных богов? Что я совершил-то?
   Счётчик опять дёрнулся. Издевательски мигнул экраном - минус один.
   Спокойно, Иван, спокойно. Они просто смеются над тобой. Вот зайду по дороге в храм. Подумаешь, лишние полчаса... Поставлю всем по свечке, пусть радуются. Опять же - доброе дело, угодное дело...
   Минус сто.
   Главное - не думать о баллах. О том, что скоро первое октября и, значит, время расплаты за все. Не считать. Не смотреть на счётчик, пусть себе тикает. Вдох на три шага. Выдох медленный - на четыре. И опять вдох, теперь с другой ноги. И снова выдох. И наплевать на все. Потому что за квартиру, считай, уплачено. А остальное все - это мелочь, излишества разные. Все же есть у тебя, Ванёк. Не хуже других живёшь. Панель новая. Квартира упакованная по первому разряду. Кровать широкая и упругая. Все хорошо. Все хорошо. Слава всем богам.
   Карман дёрнулся.
   Не смотреть, не смотреть. Мало ли, сколько там опять сняли за злость или за что там ещё полагается снимать. Главное - скорее домой. Принять ионный душ - и организму полезно, и вода экономится на планете. Попить чаю в покое. Помедитировать, обращаясь к покровителю.
   Звяк!
   Не думать о числах. Только - раз, два, три - это вдох. Только - раз, два, три, четыре - это выдох. И погода, в сущности, не так уж плоха. Бывает и хуже. И опять же - если не будет плохой погоды, как ты поймёшь, что такое хорошо и возблагодаришь ответственного за хорошее? Значит, плохое - любое плохое - оно для контраста, чтобы понимал разницу. А если все время хорошо, как ты ощутишь, что именно - хорошо? Ты же ещё не знаешь, что такое плохо?
   Счётчик в кармане как-то неуверенно дёрнулся.
   Да что там? Все таки полез Иван в карман, глянул на экран. Хоть и вечный он, а уже потёрся вон с краю. Надо будет замшевый футляр взять специально под эту модель. Старинная, вечная, неубиваемая... Двадцать тысяч и один!!!
   Спасибо вам, боги!
   Двадцать тысяч и один! Квартира, машина и ещё немного в запасе останется! Вот! Главное - это спокойствие, понимание своей мелкой сущности и благоговение перед силами природы. И тогда - вот тебе, двадцать тысяч и один.
   Экран мигнул, дёрнулся со звоном кассового аппарата счётчик. Девятнадцать двести...
   А-а-а! Тихо-тихо-тихо. В карман его, в карман. Подальше. И не слушать. И не смотреть. Спокойствие, только спокойствие - откуда это, кстати?
   Есть боги и боги. Есть старшие и есть младшие. Старшие ведают большими числами, младшие - мелкими. Младшие, ехидные и злые, цепляются за каждый балл. Старшие добры и мудры. Могут наградить, а могут и унизить. Старшие дали заповеди и следят за их исполнением. Младшие контролируют повседневность и быт. Обругал чайник, обжёгшись - получи минус. Обрадовался победе своей футбольной команды - получи плюс. Подал руку женщине, выходя из автобуса, придержал дверь, поднёс тяжести, подвёз на машине - все тебе в плюс. Получил удовольствие от собственной работы - ещё какой плюс!
   При одном главном условии - полная бескорыстность. Бескорыстие - главная заповедь. Потому и деньги отменили в незапамятные времена. Потому и счётчик получает каждый при своём совершеннолетии. Потому и смотрят теперь за тобой не милиция-полиция какая, не налоговые и прочие канувшие в древность проверяющие и контролирующие, а сами боги. Кинул древнюю сувенирную монетку в восторге от красот в фонтан - получи плюсик. Обрадовал малыша, что куксился в коляске - ещё. Выслушал старика на автобусной остановке. С добром выслушал, кивая головой и переспрашивая - вот тебе и ещё. Погладил походя котёнка или собаку. Кинул кусок хлеба синицам. Просто порадовался жизни - получи своё.
   Но только не думай о баллах! Не следи за изменениями чисел на вечном экране неубиваемого счётчика. Не думай о пользе себе лично, не будь корыстен и корыстолюбив. С чистым сердцем живи и помогай жить другим.
   - Не так быстро, не так быстро, - широкая ладонь упёрлась в грудь.
   Сзади рванули за плечо.
   - Они не просто не видят никого, - гнусаво засмеялся третий, подходя слева. - Они культурные и образованные. Они, млин, верующие и добрые. Они бескорыстные и богатые... А разве не заповедовано вам, что делиться надо с ущербными?
   - А? - растерялся Иван.
   - Га! Делиться надо, баклан!
   Он удивлённо переводил глаза с одного на другого:
   - Вы что, ребят, богов не боитесь? Да вас сейчас в минус опустят, как последних. И жить вам - только сегодня. Завтра уже первое октября!
   - Да ты совсем дурак, мужик. Я вот сейчас тебе в репу дам, мне сразу минус пятьсот, а то и минус тыщщу! И я, типа, круче всех. Понял, нет?
   В кармане заводилы - мелкого и какого-то скользкого на вид суетливого мужичонки лет тридцати сыграли первые такты траурного марша.
   - Во, смотри, лох!
   Иван смотрел и не понимал. На экране горели невозможные цифры - девяносто пять тысяч с чем-то. И никаких минусов...
   - Но счётчик же не обмануть...
   - А кто обманывает? Все по-честному. Получи обещанное.
   Движение огромного кулака Иван не заметил. Только вспыхнуло что-то перед глазами. Хрустнуло мерзко. И лишь спасительная темнота остановила внезапную боль.
   - О, гля, лег... Это сколько? Минус тыщщу?
   - Ну-ка, проверим... Две итерации. За удар - минус шестьсот. За корысть - плюс тысяча. Ты умён, Сидор!
   - В школе учился, не то что этот... Минус на минус - всегда плюс! Ну, пошли дальше? Поохотимся бескорыстно и с корыстью?
   - Прикольно... А плюс на минус?
   - А плюс на минус - всегда минус. Вот они и мучаются, бедненькие... Ну, хором!
   - Итз гуд, ту би бэ-э-эд!
  
  -- Про любовь
  
   Он любил её. Она любила его. Не обнажённая, яркая, остро пахнущая животная страсть и слияние в экстазе половой связи, а настоящая нежная и тонкая любовь, которую они берегли и растили.
   Окружающие по-доброму посмеивались. Смеяться в открытую над таким - грешно. Его друзья и её подруги помогали, как могли. Потому что без помощи тут бы ничего и никогда не вышло. Хотя, время для любви, то есть тот особый возраст, когда уже пора - пришло.
   Космос - тяжёлая работа. Смены, которые никак не привязаны к свету или к тьме, к несуществующим закатами рассветам. Сон тогда, когда надо спать, а не когда хочется. А вот когда хочется спать - все внимание на мониторы внешних камер, кнопки управления огромной конструкцией. Даже моргнуть некогда, отвлечься чуть-чуть, задуматься.
   Когда получалось встретиться - а обычно они жили в своих отсеках-общежитиях, где во время сна отключали гравитацию для экономии ресурсов - она смотрела сияющими глазами и называла его своим солнцем или солнышком. А он говорил - "звезда моя". И ещё - "звёздочка".
   Работа в космосе - это так романтично!
   Она работала в оранжереях, снабжая весь огромный коллектив свежими фруктами и овощами. Мясо тоже производилось из полученной в оранжереях клетчатки. Так что все питание, можно было сказать, зависело от неё. От неё и ещё сотен и сотен молодых девушек в тёмно-зелёных мундирах с золотым швом.
   А он был как раз в той группе, на которую работали все остальные службы. Его место по расчёту было под огромным прозрачным куполом главного центра управления. Там, где независимо от времени суток, вычисленному по времени планеты-матери, трудились десятки и сотни добровольцев с математическим складом ума и навыками работы с вычислительными машинами. У них была чёрная форма с серебром. На такой форме особенно красиво смотрелись знаки отличия и награды.
   Когда выпадало немного свободного времени, они уходили по длинным светлым коридорам далеко-далеко... Там и правда можно было далеко уйти. Коридоры по кругу обходили весь гигантский космический корабль. На стенах его были нарисованы пейзажи родной планеты в разное время года. И пройдя по кругу можно было увидеть и лето, и зиму, и обе весны.
   Как раз между зимой и весной находился аварийный монитор внешнего обзора. Маленький, притворяющийся окошком в черноту Вселенной. Там они останавливались и смотрели на звёзды и медленно двигающиеся звёздные скопления. Молчали. Просто стояли, обнявшись. Потом звучала сирена.
   - До встречи, звёздочка! - улыбался он, уходя налево по коридору.
   - Осторожнее там, солнце моё! - отвечала она, поворачивая направо, к оранжереям.
   Работа есть работа. Служба - служба. Он уже был капитаном, она все еще лейтенантом. И никто не обращался к ним иначе, чем по званию. Космос требовал некоторой сухости и жёсткости в обращении. Дисциплины и полной самоотдачи для достижения поставленной цели требовал космос.
   ...
   - Земля же была безвидна и пуста... Слушай, ужас-то какой - безвидна и пуста. Это если в кино снимать, так ведь можно показать, что весь зал просто плакать будет.
   Машка была увлекающейся натурой. То она начинала заниматься йогой и показывала, как может завязаться в узел. То вдруг ей приспичило кататься на велосипеде. Вот не было в детстве велосипеда, а теперь - надо, и все. И покупался велосипед. Потом были ободранные коленки, и мозоли на руках от руля. А ещё потом она рассекала на велосипеде по проспектам и паркам, успевая везде и всегда.
   Теперь она взялась за историю религий. Плотно взялась. Обложилась толстыми томами, делала длинные, на страницу, выписки, сравнивала, списывалась со специалистами, читала художественную литературу - там иногда все это душевнее подавалось...
   А Юрка - что...
   Юрка Машку просто любил. Поэтому, как она, так, значит, и он. Вот и с книжками тоже. Тут ведь главное не в том, чтобы книжку прочитать, а в том, чтобы прочитать её вместе. А потом вместе поужинать, обсуждая прочтённое, а потом заспорить вдруг и полезть снова в книжку, а потом...
   - Маш, - говорил он мечтательно и одновременно проникновенно и задумчиво, с умным выражением на красивом лице. - Маш, слушай, а ведь я тебя люблю.
   - Дурак ты, Юрка! - прыгала она к нему на колени. - Это же я тебя люблю!
   - Ага, - соглашался он. - Как есть - дурак.
   Им было хорошо вместе.
   А ночью в их окно на пятнадцатом этаже заглядывали звезды.
   ...
   Сирена отмечала начало и конец смены. Все смены были одной длины, потому что в космосе нет ни дня, ни ночи. Есть время для работы и есть время для отдыха. И отдельно - время для сна. Сон обязателен, потому что иначе теряется сосредоточенность и аккуратность. Теряется разумность действий. Поэтому, что делают люди в свободное время, командование не проверяло. Но время сна перед сменой - это было жёстко. Ротные сержанты проверяли всех, в том числе и офицеров.
   А потом опять сирена, опять на свой пост. Ей - в оранжерею, где уже прошёл десятый сбор урожая на семена. Ему - к пульту управления. Не к главной панели, а в тени, за колонной, но он и был пока всего лишь капитан. А по итогам рейда, как говорили, будут новые награждения и присвоение новых званий.
   Все высчитывали, в чью смену получится завершить рейд. Поставить точку, так сказать. Начать обратный отсчёт - к дому.
   Повезло - им. Именно их смене.
   - Руки на пульт, - командовал маршал. - Ключ на старт. Реакторы на максимум. Линзы...
   Руки автоматически совершали необходимые операции. Тут нажать, тут повернуть. Тут по команде синхронно со всеми щёлкнуть тумблером. Ещё никто не смог заменить человека, ни один робот. Тем более в таком тонком и опасном деле, как космос.
   ...
   - Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зелёная сгорела... Юр, это просто жуть какая-то! Вот представь себе такое. И как это объяснить? Что у них там было в той древности? Бомба какая-то взорвалась, что ли?
   Юрка смеялся - какая ещё бомба? Разве только инопланетяне со своей Звездой Смерти - они как раз недавно вместе смотрели "Звёздные войны".
   - Вот тут ты врёшь, - тут же начинала она. - Если бы действительно прилетели инопланетяне, то они ведь страшно развитые. А раз они страшно развитые, то у них и чувства - тоже такие. Вот, скажи, ты меня любишь?
   - Люблю, - счастливо вздыхал Юрка.
   - Вот. А у них это чувство - в сто тыщ раз больше! Потому что цивилизация, блин! - это она уже говорила скрипучим голосом Масяни из мультика.
   А потом не выдерживала и кидалась на Юрку, потому что уж очень он был, как она говорила, "щупабелен и обнимабелен".
   Ночью опять звезды смотрели с чистого неба на спящий город. И одна звезда была больше всех.
   ...
   - Капитан! Да, да - вы! Не желаете войти в историю?
   Он вскочил и вытянулся, не понимая, что требует от него старый маршал.
   - Подойдите. Эх, молодёжь, молодёжь... И я когда-то был точь-в-точь таким же капитаном... Ну? Вот этот рычаг. Двумя руками. Специально так сделали. Чтобы случайно не нажать. Давайте вместе. Вот я кладу руку на рычаг и командую...
   Маршал сделал паузу, вдохнул и закричал страшно, как сержант в лагере:
   - Огонь, мать вашу так и перетак! Огонь!
   Рычаг поддался, клацнули контакты. Прозрачный купол сразу стал зеркальным. На такой свет смотреть просто нельзя. Загудело в недрах космического корабля. Задрожало мелко, завибрировало.
   - Пошло, пошло... Так их всех! - кричал маршал.
   Плазменный луч спустился на голубую с зелёными пятнами планету. Прошёлся огненной чертой по тёмной стороне, упёрся в океан - и расцвела на мониторах планета ярким цветком. Вспыхнула вдруг вся и сразу. И почти сразу погасла.
   - Благодарю за службу, майор!
   - Служу Отечеству! - щёлкнул каблуками бывший капитан.
   - Все свободны. Смена закончена. Скоро идём домой.
   Сегодня они встретились у ворот оранжереи. Её отпустили чуть раньше, потому что приказ о присвоении звания уже был зачитан механическим голосом через внутреннюю сеть. И это был праздник.
   - Устал, солнышко моё?
   - Очень устал, - честно сказал майор. - Но не для тебя. Для тебя я - в полных силах. И - майор!
   Он приосанился, сверкая галуном свежей нашивки.
   - А ты, звёздочка наша, все приготовила?
   - Да, засев начнётся завтра, как чуть остынет почва. А потом сразу домой.
   - Вместе - домой.
   Они опять остановились между зимой и весной и долго смотрели на звезды. Там, среди звёзд - их любимый дом. Там у них будет семья.
   А на Звезде Смерти к новым планетам через глубины чёрного космоса теперь пойдут другие добровольцы. Очередь юных романтиков стоит у призывных пунктов - выбирай на любой вкус.
   - Я люблю тебя, - сказал майор.
   Это было правильно. Он должен был сказать это первым.
   - Я люблю тебя, солнце! - ответила лейтенант.
   И было им хорошо.
   ...
   Земля же была безвидна и пуста.
  
  -- Смерть гения
  
   - Как известно, Парижская Академия приняла в своё время историческое решение не рассматривать проекты вечных двигателей. На это и ссылались в дальнейшем практически все - нет, мол, никакого вечного двигателя. И занимались вечными двигателями только отдельные полуграмотные самоучки, которые просто не знали, что вечный двигатель построить невозможно.
   Профессор Букин как будто вещал с кафедры в родном университете. Он снимал и снова цеплял на нос очки в тонкой золотой оправе, взмахивал правой рукой, подчёркивая сказанное, задирал голову кверху, будто спрашивая у кого-то там, наверху, совета, или будто хвастаясь чем-то умным.
   - Кстати, коллега, это интересный момент. Насчёт неграмотных, насчёт самоучек. Вот только не верьте тому, кто скажет, что открытия совершаются профанами. Нет, нет и нет. Вот, я, например. Я - профессор. Но я заинтересовался вопросами фундаментального характера, а от них уже перешёл к утилитарным проблемам. Итак, что мы знаем об энергии?
   - Что она никуда не исчезает и не появляется вдруг и ниоткуда, - мрачно произнёс его собеседник, старый товарищ по работе и спорам.
   - Вот! Вот же! Как же я тебя уважаю за это твоё свойство. Ты просто тыкаешь пальцем, ещё не зная даже темы обсуждения, и попадаешь именно туда и так, как именно и надо! Закон сохранения энергии! Всё - отсюда! Всё - здесь!
   Иван вздохнул и тоже стал смотреть вверх. Но теперь это выглядело, как будто он спрашивал того, наверху: за что мне все это?
   А профессор продолжал:
   - Мы жжём уголь, и энергия солнца, накопившаяся сначала в дереве, а потом в нем, становится теплом. Теперь мы греем воду, и энергия пара начинает двигать колеса - началось движение. Сначала медленное, с трудом, преодолевая трение и инерцию, потом все быстрее. Но что будет, если не жечь уголь?
   - Ничего не будет, - вздохнув, сказал Иван.
   - Вот именно. Ничего не будет. Потому что этот конкретный двигатель работает на горячем паре, получаемом с помощью горения угля. Нет угля - нет огня. Нет огня - не греется вода. И так далее, и тому подобное. Но!
   Профессор погрозил кому-то наверху высоко поднятым указательным пальцем.
   - Но! Давай разберёмся, что и как происходит. Ведь энергия сама по себе никуда не исчезает, так?
   - Ну, так...
   - Но тогда, почему не продолжается движение, если мы уже раз разогнали поезд? Вот подожгли пять килограммов угля. Нет, пяти будет, наверное, мало. Пусть будет десять. Зажгли, прикрыли топку, дождались, пока вода закипит и поднимется давление в котле... Двинулся поезд. Кончился уголь. Что?
   - Остановится.
   - Почему же? Почему остановится?
   - Потому что закон сохранения энергии. Эта колымага будет двигаться только тогда, когда она получает новую и новую порцию энергии, которая не появляется
   - А почему она не появляется? То есть, не появляется -= ладно. Почему исчезает-то, раз ничто и никуда?
   Иван скучно начал, как по учебнику:
   - Энергия переходит из одного вида в другой с потерями. Из потенциальной - в кинетическую, из тепла - в механическое усилие, из того - снова в тепло, при преодолении силы трения, например... И везде - потери.
   - Какие потери? Ничто же не исчезает?
   - А оно и не исчезает на самом деле. Остаётся в пространстве, - Иван пошевелил в воздухе пальцами. - Повышает мировую энтропию. А общее количество энергии всегда остаётся одно.
   - Вот и опять ты сказал, что надо. Все же, Ваня, ты у меня самый первый и лучший помощник. Что там эти аспиранты и доценты с кандидатами! Они бы тут мне сейчас лекции читали...
   - А так - вы мне читаете, - угрюмо бурчал Иван.
   - Надо же на ком-то обкатывать.
   Профессор помолчал с полминуты, раздумывая, что ещё не сказано, позагибал пальцы, считая повороты в разговоре. Вроде, все, что надо.
   - В общем, Ваня, энергия - есть. Она в пространстве - ты сам сказал. Просто надо уметь её взять и потом снова положить. Значит, во-первых, должно быть устройство, которое эту энергию будет воспринимать и переводить в механику или там в электричество или даже напрямик в свет и тепло. Во-вторых, не должно быть потерь и постоянного, грубо говоря, "угасания топки". Или, если уж не обойтись без этого - трение, сопротивление разное, температура воздуха и ветер и все такое - то чтобы была постоянная подпитка, подача этой самой энергии. Все равно же энергии этой - полным-полно. И то, что мы её используем, не уменьшает её количества.
   - Теория, - хмыкнул Иван, переводя заинтересованный взгляд с потолка на профессора.
   - Да, теория. Но от теории и начинается практика. Должны ли мы проверять, есть ли в пространстве энергия?
   Иван хмыкнул снова.
   - Вот именно, правильно говоришь - не должны. Это сделали до нас поколения и поколения учёных во всем мире. Остаётся - что? Ну, что? Молчишь? Остаётся уловить ту энергию, что в пространстве, сконденсировать её неким образом и применить. И представь себе тогда, Ваня, какая у нас жизнь начнётся! Бесшумные поезда на магнитной подушке, автомобили полностью автоматические, что рулить не надо, космические ракеты, путешествие к созвездиям - и все это, обрати внимание, совершенно бесплатно, то есть даром. На основе той вот распылённой в пространстве энергии, которая никуда и никогда не исчезает. Заводы работают сами. Станки - сами. Огромные экскаваторы сами добывают руду. Руда автоматически доставляется на металлургические комбинаты и переплавляется в нужные вещи. И на селе, на селе, Ваня! Трактора пашут сами. Вечное солнце над посевами, три урожая в год, пять урожаев в год - и нет больше голодных в мире. Каждому, Ваня, по его потребности! Сколько надо... Да что там - сколько хочешь! На всех хватит! Ибо энергия есть, и она никогда никуда не пропадает!
   Иван хмыкнул особенно выразительно.
   - Слова, слова, слова? Эх, Ваня, да вот же, вот мой первый пока экспериментальный прибор. И это только начало новой эпохи. Золотой век, о котором столько говорили...
   Профессор замер, прижал руку к шее и медленно завалился на спину. Голова ударилась деревянно по начищенному паркету. Выпученные глаза как будто пытались что-то увидеть.
   - Эх, Петрович, ну, что ты полез в эксперименты? Писал бы свои статьи, защищал диссертации... Нобелевку получал бы. Зачем ты к практике перешёл? Это же подумать только...
   Иван говорил зло, все громче и громче, одновременно совершая целый ряд действий. Он поднял трубку телефона и набрал номер, и тут же положил трубку, даже не дожидаясь отзыва. Из сейфа вынимал лабораторные журналы и записи профессора. Осторожно брал в руки и рассматривал такой маленький и аккуратный прибор, который только что показывал ему учёный.
   - Всем - и все. И бесплатно, то есть совершенно даром. И - сколько хочешь. И чтобы никто не ушёл обиженным. Как только додумался до такого? На вид - умный человек... Был умный. Это же просто смерть человечеству. Это что получается: мы, значит, все это построим, а потом потомки наши будут сидеть, и даже жевать за них будет машина? И что им делать, потомкам? К чему стремиться? Что развивать и зачем, если все есть? Вон, как обезьяны - не становятся они умнее и развитее, потому что все у них есть и всего хватает. А может, эти обезьяны как раз потомки вот такого же профессора? Ну, ничего, ничего. Не зря у нас в каждом коллективе, в каждой лаборатории есть свои люди. Не допустим гибели человечества! Ишь, придумал чего...
   В дверь уверенно побарабанили кулаком.
   - Ну, вот и наши подъехали.
   В утренних газетах сообщалось, что в результате преступно-халатного отношения к своим обязанностям профессора Василия Петровича Букина произошёл взрыв и пожар в лаборатории, повлёкший за собой гибель самого профессора и всех его трудов. Уголовное дело в связи с гибелью виновного не возбуждалось. И далее был призыв ко всем соблюдать пожарную безопасность, сообщать о пожаре по телефону "01" и экономить горячую воду и электричество.
  
  -- Три дня
  
   Спал плохо.
   Поезд шёл всего одну ночь. В девять вечера он выходил и в восемь - уже в столице. То есть, тут не надо было думать ни об ужине, ни о завтраке. Поужинал с народом перед отъездом, попрощался - и в поезд. Выспался на своей верхней полке - и домой пить кофе.
   Всегда старался взять билет на верхнюю полку. Она как-то спокойнее. Не заставляет участвовать в разговоре. Позволяет не двигаться, не тесниться, пропуская кого-нибудь к столику. Наверху всегда лучше - это с детства так.
   Сначала было жарко и душно. Он разделся, хотя обычно в поезде, тем более "коротком", спит прямо так, в джинсе. Улёгся под простынку, долго пытался заснуть, слушая пьяный бред соседей снизу и перестук колес. Потом вдруг сразу стало холодно: включили вентиляцию. Задуло, задуло, аж мурашки по затылку побежали, спускаясь все ниже и ниже. Вполголоса матюкаясь, он натянул сверху толстое шерстяное одеяло.
   - Что, холодно наверху? - спросил кто-то из не спящих соседей.
   - Сквозит что-то...
   И снова стал стараться уснуть, потому что утром уже дома, а там же суббота, и что её терять на дополнительный сон? Суббота - она для встреч, для разговоров и прогулок. Сосед снизу вышел в коридор, не закрыв дверь до конца. И исчез. Шли минуты, потом уже, похоже, часы - нет его и нет, а свет из коридора лупит прямо в глаза. И сквозняк из щелей в потолке купе.
   Потом, наверное, всё-таки уснул. Потому что проснулся в темноте и храпе с нижних полок. И жарко. Вентиляцию выключили, и стало невыносимо душно и влажно, как в предбаннике, когда ещё не сухой или влажный жар и пар, и фигуры сквозь него, и обжигающее дуновение от веника, а до того ещё, когда ты уже разделся, но тело пока не готово к теплу, и все равно как-то волгло все и мерзко.
   Потом проснулся опять, уже под утро. Потому что вечером пил с провожающими много пива. И ещё был коньяк. И водка. И опять пиво. Поэтому и проснулся. Натянул штаны, спрыгнул мягко между полками, сунул босые ноги в тёплые ботинки и сходил, куда хотел. Потом проверил время: Ещё часа два ехать. Завтракать в поезде, решил, не буду, значит - спать.
   Но тут откашлялся динамик, сообщивший, что пора вставать, потому что скоро уже приедем. И включили опять эту непонятно для кого написанную музыку с унылым повторением одних и тех же аккордов и сменяющим друг друга унылым же женским вокалом с повторяющимися словами.
   Пришлось совсем просыпаться.
   Часы сообщили, что действительно пора. Пять минут - как раз одеться и выскочить в тамбур.
   Вышел из вагона самым первым, кивнув проводнику на прощание, и пошел под морозным небом навстречу колючему ветру туда, где светились вверху крупно и ярко красные буквы "МОСКВА".
   В метро тянулась очередь к кассам за билетами. Он прошёл мимо, толкаясь, цепляя сумкой чужие одежды и вещи, под ругань и просто какое-то недоброе мычание, и ступил, наконец, на ступень эскалатора. Но внизу тоже было тесно. Суббота же! Откуда народ? Почему в раннее утро субботы в метро такая толкучка?
   Весь в поту через полчаса он выбрался на воздух, с большим трудом влез во вторую маршрутку - первая оказалась наполненной до краёв ещё до него.
   Доехал.
   Вошёл.
   Включил свет и вдохнул застоявшийся воздух. Дома!
   ...И тут вдруг зазвонил телефон.
   - Что случилось, Серёг? - услышал он голос начальника. - Ты в пробке, что ли? Почему не предупредил? Кстати, тут тебя ждут - ты же назначил встречу! Успеваешь? Нет? Такси бери!
   Ничего не понятно... Какое такси? Какой начальник? Почему в субботу?
   Но вбитая годами работы дисциплина заставила, бросив сумки у порога, бежать снова вниз, ловить "тачку", договариваться, нестись через полгорода на работу...
   Офисный центр сиял огнями в утренних сумерках.
   Суббота - рабочая, что ли? Ничего не понять с этими командировками. Всего неделю не был на работе - а они, вон, рабочую субботу сбацали...
   Бегом мимо охраны, вперёд, вверх, направо.
   - Сергей Иваныч, здравствуйте, мы договаривались!
   - На какой день?
   - Так, на сегодня вы назначили!
   Календарь на столе отсвечивал вторником.
   - Не понял...
   Весь день был, как в тумане. Что-то делал, с кем-то вёл переговоры, кому-то улыбался и тряс руку, а в голове стучало: билет был на пятницу. Поезд идёт одиннадцать часов. Вопрос: какого числа ты приехал? Второй вопрос: если сегодня вторник, то что было вчера? И третий вопрос: а что было в выходные? Неужели напился так, что ничего не вспомнить?
   Блин... Что у нас сегодня?
   - ...И давайте созвонимся... Завтра? В среду, так?
   - Так, так, - кивают. - Завтра, в среду.
   А что же было в субботу?
   Голова болела все сильнее, но тут вдруг вошёл какой-то тип без доклада, и на нем можно было сорвать настроение, выкричаться, выполнить свою начальническую функцию.
   - Лера! - рыкнул он в переговорник. - В чем дело? Ты там чем занимаешься вообще?
   Лера молчала, а тип в пиджачке от "Большевички" спокойно подсел к столу, раскрыл дипломат, вынул какие-то бумаги, стал молча что-то писать...
   - Да что же это творится? Вы кто, собственно?
   - Сядьте, Сергей Иванович. Посидите, успокойтесь для начала. А потом мы поговорим.
   - Я спокоен!
   - Нет-нет... В таком настрое мы никак не сговоримся. Придётся меры принимать, а мне не хочется. Успокойтесь, сделайте десять вдохов медленно, на счёт раз-два, и таких же медленных выдоха. Ну? Попробуйте, я на себе проверял - действует.
   И голос такой мерзкий. Как бумага шелестит. Старая пыльная бумага, от которой потом сухая кожа на пальцах, и ничего не тронешь без брезгливой гримасы.
   Раз-два, раз-два, раз-два...
   - Вы ко мне?
   - Ещё немного, извините. У нас структура такая... Бюрократическая. Форм для заполнения много. Вы пока моё удостоверение почитайте.
   Корочка, как корочка. Толстенькая такая, с выпуклым гербом. Внутри трёхцветная, как у безопасников.
   - Иванов Иван Иванович? Это шутка такая, что ли?
   - Это конспирация, - подмигнул странный посетитель. - Если бы мы были в Америке, вы разговаривали бы с Джоном Смитом.
   - Ничего не понимаю...
   - Тогда я вам сейчас помогу. Вы знаете, скажем, о случаях, когда разбиваются самолёты, но кому-то повезло, и он опоздал на рейс? Ага, в курсе... А вот ещё, проходит террористический акт, взрывается дом, все сгорает в пламени, там десятки и даже сотни погибших, и единицы, куда-то отошедших или отъехавших. Представляете?
   - Бывает, везёт людям.
   - Ага. Бывает. А наш отдел берет их на контроль и потом годами и десятилетиями - вы не задумывайтесь о сегодняшнем названии службы, потому что все равно десятилетиями - мы следим за ними, имеющими чистые и подлинные документы.
   - Это же нарушение...
   - Чего? Какие права мы нарушаем? Мы только следим. Мы не наказываем, мы не мешаем, мы не вызываем и не допрашиваем... Вот, кстати, подпишите, - по столу скользнул лист с убористым текстом, скреплённым большой красной печатью снизу.
   - Это что?
   - Это согласие на содействие нашей службе. А это - разрешение на контроль за вашими перемещениями и контактами. Это...
   - А если я не подпишу?
   - Вы ведь все уже поняли, да? Вы же умный человек, Сергей Иванович. И не мальчик давно. Где вы были вчера? А? Что? А позавчера? А в день приезда?
   Сергей выдохнул, как в воду кидаясь:
   - Я приехал сегодня.
   - Поезд шёл три дня?
   - Одну ночь.
   - Подписывайте, Сергей Иванович. Подписывайте. Теперь мы будем часто встречаться. Вы - по нашему профилю.
   - Психушка, что ли?
   - Удостоверение у вас на столе, читайте ещё раз.
   - Да причём же здесь какая-то безопасность?
   - Вот и мы думаем - а причём здесь, собственно, безопасность? Ну? Подписали уже? Вот и ладушки. И второй листочек, пожалуйста - о неразглашении.
   Сергей подписал второй документ, а потом спросил только:
   - А что я делал вчера и позавчера и в этот, в день приезда?
   - Вы меня спрашиваете? Вы же сегодня приехали! Ну-ну... Не обращайте внимания. В общем, никого вы не убили. Никто ничего даже не заподозрил. Все было, как всегда, как обычно. Кстати, и отчёт о командировке вы отнесли начальству вчера, в понедельник. Вот так. Можете потом его перечитать. А мы... Ну, уж извините. Теперь вы - наш клиент.
  
   ***
  
   Традиционный спектакль не в зале театра, а под ночным небом был традиционно хорош. Плох он был тем, что наутро был понедельник и рабочий день. А от театра до дома по любому никак не получалось быстрее, чем за час.
   Кроме того, традиции не нарушались уже лет пять, то есть обязательное гуляние перед спектаклем. Обязательный ресторан с разговорами и с обязательной легкой выпивкой. А на спектакле - традиционный же и обязательный обнос всех зрителей водкой и маленькими бутербродами с копчёной колбасой. Трижды по тридцать грамм в пластиковых стаканчиках под всеобщее настроение и улыбки красивых девушек, разносящих по рядам подносы - вот тебе и "соточка". А если плеснули пятьдесят?
   В общем, спать Сергей упал поздно, сожалея, что спектакль такой, переходящий, что ли. Никак не поймать, чтобы он в пятницу был. Все во вторник, да в среду. Да вот сейчас попался в воскресенье, что тоже не очень из-за традиционно следующего за воскресеньем понедельника.
   Проснулся вдруг от светлеющего неба за окном. Всмотрелся в часы с корпоративным ромбиком под стрелками, что висели напротив на пустой стене. Пять тридцать. Ещё полчаса до будильника. Сергей тут же провалился в сон.
   Следующее пробуждение было каким-то нервным. Он с трудом приподнял веки, прищурился на циферблат. Шесть ноль девять. Что? А будильник? Потряс мобильником, понажимал клавиши, но значка неотвеченных вызовов или сигналов на экране не было. Получается, будильник, похоже, начал только свою мелодию, а Сергей нажал нужную кнопку и тут же уснул. Это все из-за вчерашнего...
   Черт! Обещал же сегодня быть пораньше!
   Он подхватился, спрыгнул с кровати, отжался пару раз от пола, махнул руками туда-сюда. Нет, голова кружилась, как с перепоя.
   "Перепил или перепел?" - хмыкнул Сергей про себя и кинулся в душ.
   Прохладный душ и горячий кофе немного прояснили сознание и убрали тяжёлую муть, колыхавшуюся на самой границе зрения. Вот теперь - на работу, на работу!
   По раннему утру он решил ехать не в душном метро, а "верхним" транспортом. И как обычно бывает в таких случаях - ни троллейбусов, ни автобусов. И людей-то на остановке нет. Может, случилось что, а он и не в курсе? Или маршруты изменили? Все знают, потому и нет никого на остановке, а он "в непонятках"?
   Подошёл полупустой автобус с угрюмым водителем за рулём. Подошёл лихо, проехав метра три дальше, так что пришлось догонять и впрыгивать на ступеньки мимо уже закрывающихся дверей.
   - Что за дела? - набычился Сергей.
   Водитель посмотрел на него равнодушно и спокойно ответил:
   - По графику иду.
   Дёрнул с места, так что Сергей буквально плюхнулся на потёртое кожаное сиденье, толкнув соседа. Тот посмотрел хмуро, отодвинулся. Белая рубашка с закатанными рукавами, светлый брюки. Вот только синие татуировки ползли по рукам, выглядывая и из ворота рубашки. На руках были наколоты большие летучие мыши. На пальце - огромный синий перстень с белой полосой наискосок и двумя белыми точками. Что-то это означало, помнил Сергей. Но что - не помнил. Голова гудела, автобус дёргал и тормозил резко и неприятно, усугубляя.
   Через полчаса Сергей выскочил на своей остановке и, отмахивая правой рукой, ать-два, двинулся к офисному центру. Внизу сидел сонный охранник, который внимательно изучил протянутый пропуск, потом полез в стол, достал картонную папку, долго водил пальцем по каким-то спискам, наконец, пожав плечами, вернул пропуск и сказал:
   - Вас в списках нет.
   - Какие списки? - не понял Сергей.
   - Ну, выходной же. Положено по заявке. Вас вот не вписали. Договаривайтесь с руководством сами. Будет заявка - пущу.
   Выходной? Праздник, что ли? С каких пор понедельник - выходной?
   - Что-то я не понял... А что у нас сегодня?
   - Суббота, - охранник даже не удивился. - А вчера была пятница. Понимаю, сам вот мучаюсь, - как своему улыбнулся он.
   Суббота? А спектакль, который точно был в воскресенье? А водка и пение под тополями старых дворовых песен? А встреча с друзьями и ресторан? Это же все вчера было? А вчера - это воскресенье? Это как понимать - опять неделя провалилась в тартарары?
   Сергей вышел на улицу, машинально повернул к метро, дошёл привычной дорогой, как с работы. Вот только обычно утром с работы он не возвращался. Ночью - бывало. Утром - никогда. Голова все ещё болела, напоминая о выпитом вчера.
   Вчера? Так всё-таки вчера было воскресенье? Или пятница? И эту пятницу он где-то так наотмечался, что прискакал с утра на работу, а все встречи и песни - только пьяный сон? Но такой красочный, такой... Он откашлялся - вот и голос подсел. Это вчера песни орали, подпевая артистам.
   Хотел уже набрать кого-то из друзей, но поглядев на часы, решил подождать. Всё-таки если суббота - зачем колготить народ в такую рань?
   А - точно, суббота?
   Сергей подумал, прислоняясь левым виском к прохладному поручню в метро. Ведь было уже такое. Только он старался забыть тот случай, как что-то странное и непонятное. Всякие непонятности обычно раздражают или даже пугают людей. Вот и он не хотел ни странного, ни непонятного.
   Консьержка в подъезде покивала, здороваясь. Лифт прогудел свои этажи. Замок щёлкнул. Дверь чавкнула, плотно закрываясь.
   Пахло кофе. С кухни слышно было какое-то движение, стук посуды.
   Сергей спокойно скинул туфли, сунул ноги в домашние шлёпки, зашаркал по коридору.
   - Здравствуйте, Иван Иванович! - он как будто ждал этой встречи.
   - О! Сергей Иванович! Доброе утро. Вы уж извините, я тут у вас немного хозяйничаю...
   - Да, ничего-ничего, - Сергей опустился на табуретку. - Будьте, как дома.
   - Вот и ладушки. Кофе будете? Со сливками. Я сливки принёс. Или коньячку лучше? И лимончик?
   - А что теперь? Меня не было неделю? - Сергей уже был готов к любому ответу.
   - Сейчас мы с вами во всем разберёмся. Какое у вас сегодня число?
   - Ну, если верить...
   - Нет-нет. У вас лично - какое число?
   - Понедельник, одиннадцатое.
   - Угу. Прекрасно, прекрасно...
   - Так сколько дней?
   Иван Иванович Иванов из органов с толстой книжкой-удостоверением в кармане посмотрел с улыбкой, чуть наклонив набок голову.
   - Вы не поверите.
   - Я уже всему готов верить.
   - Ну, наконец-то! Тогда... Тогда радуйтесь, Сергей Иванович! Вам, похоже, возвращают долги. Сегодня у нас суббота, девятое. У вас есть планы на два выходных дня?
   Планы были. Субботу предполагалось проваляться в постели до обеда, а потом посмотреть футбол. И ещё позвонить матери. А также созвониться с друзьями и собраться в театр. И ещё...
   - Это просто какой-то "День сурка"!
   - Нет. Это всё гораздо интереснее. Всё можно повторить, а можно и переиначить. И понедельник будет одиннадцатого, как и положено. Просто вам очень повезло. Они обычно долги не возвращают.
   - А кто это - они?
   - Вот этим вопросом наша служба как раз и занимается. Вот только, Сергей Иванович, дорогой наш! Это же не я должен был приехать к вам. Это вы должны были дозвониться и сообщить о странном. Мы же с вами договаривались!
  
  -- Хорошая работа
  
   Сегодня Ольге сначала даже повезло. Она бежала на работу, боясь опоздать, когда сзади просигналила попутная маршрутка. И довезли ведь почти до самых дверей! Вот только пройти сразу не удалось. Когда она махнула пластиковым пропуском по щели приёмника, дверь как будто задумалась на мгновение, а потом выдала противным механическим голосом:
   - Ещё сто метров.
   Ну, да, да... Вчера Ольга не гуляла. Сегодня на маршрутке доехала. Вот шагомер и посчитал, что норма по движению не выполнена. Ничего тут не поделаешь.
   Она спустилась с высокого крыльца и промаршировала два раза вокруг вышки офиса. Опять подошла к двери. На этот раз щелкануло, звякнуло, и загорелась зелёная лампочка. Можно входить. Двери давно перестали сами открываться. Ещё тогда, когда было принято решение о необходимости физических усилий для офисных работников. С натугой, упираясь обеими ногами, Ольга отодвинула дверь и влетела в фойе. Поговаривали, что на дверь теперь подвесили рычаг насоса, и он им вроде бы экономит электроэнергию, подкачивая воду во все сливные бачки.
   У лифта её остановил лифтёр в красном берете.
   - Минуточку, - сказал он вежливо. - Ещё раз, пожалуйста, только помедленнее.
   Ольга вернулась к входной двери и прошла к лифтам ещё раз.
   - Прошу прощения, - лифтёр внимательно смотрел на экран своего коммуникатора, - Но вам - по лестнице.
   Чёрт-чёрт-чёрт... Ну, бывает, погуляла вчера, расслабилась. Позволила себе всего-то один лишний кусок такого вкусного торта. Но ведь не каждый же день!
   - У вас перебор около пятисот граммов. Тут точность такая - по полкило туда или сюда, - извиняющимся тоном сказал лифтёр и снова показал рукой на стеклянные двери, ведущие на лестницу.
   А время-то уходит!
   Ольга рванулась к лестнице, поскользнулась на гладком мраморном полу ("как корова" - подумала она ещё сама про себя), больно стукнулась коленом, плечом продавила дверь и кинулась, прихрамывая и перехватывая обеими руками перила, вверх по лестнице.
   В свой кабинет она вбежала за пятнадцать секунд до сигнала о начале рабочего дня. Рухнула за стол, и тут же взвилась: после короткого стука в дверь зашёл какой-то мужик и стал что-то нудно спрашивать, совать ей какие-то бумаги, говорить неприятным голосом непонятные слова...
   - Выйдите! - страшно сказала Ольга, вытаращив глаза. - Вы что, не видите, что я занята? Вас вызовут!
   Мужчина, извиняясь, ретировался, а она рухнула на стул, хватая воздух ртом.
   - Ольга Александровна, - тут же произнёс, откашлявшись, динамик над дверью. - В обеденный перерыв зайдите к психологу, будьте добры.
   Она чуть не плакала уже. Вот ведь, не задался день... Сначала, вроде, повезло, а потом... Бежала, колготки порвала, ушиблась, на посетителя наорала, к психологу вот теперь... И вес ещё. А ведь уже давно не девочка. Понимать должна.
   Потом Ольга вошла в рабочую колею. Она выслушивала, переспрашивала, проверяла бумаги, отвечала на вопросы, ставила визу, объясняла, здоровалась и прощалась, улыбалась, кивала головой, поднимала брови, снова улыбалась...
   Ровно в одиннадцать прозвучал гонг. Она закрыла дверь, встала перед видеоглазом и проделала под диктовку весь положенный ей комплекс упражнений, покряхтывая иногда при нагибаниях и приседаниях и страшно жалея себя.
   Потом был ещё час приёма граждан. А после наступило время обеденного перерыва.
   В столовой по её пропуску ей дали плоскую тарелку пресной овсянки и полстакана сока. Воду же можно было брать, сколько захочешь. Простую кипячёную воду. Времени на обед, выходит, почти не потратилось, и Ольга поднялась к психологу. Пешком, опять пешком. В лифт все ещё не пускали.
   - Ну, Ольга Александровна, и что у нас с вами плохого? - улыбалась молоденькая симпатичная психологиня.
   И тут Ольга не выдержала. Она выдала все, что накопилось с утра. И про молодых и стройных, и про кусочек торта, и про столовую эту проклятую, и про маршрутку, и про лестницу вверх-вниз, и про погоду, и...
   Остановили её дрожащие губы и слёзы, огромные слёзы, скатывающиеся из прекрасных чёрных глаз девушки-психолога.
   - За что вы меня так ненавидите? - шмыгала та носом. - Я ведь тоже работаю. И не меньше вашего, между прочим! И моя работа ещё как нужна людям! Нужна! Вот. А вы... А меня...
   Ольге вдруг стало нестерпимо стыдно. Она как будто увидела себя в двадцать с небольшим перед такой вот коровищей - это она так про себя подумала.
   - Вы уж простите, - чуть не заплакала она сама. - Это просто гормональное, наверное. Мне же уже сорок... И я - вот. Одна.
   - Так вы детей хотите, что ли? - тут же перестала плакать и нацелилась карандашом в блокнотик психолог.
   - Какие дети, что вы? Мне бы просто тепла, что ли, побольше, да плечо покрепче, на которое опереться, да спину, за которой иногда можно спрятаться и отоспаться... А у меня вот - полкило. И овсянка. И работа вот до семи каждый день.
   И начальник отдела Ольга Александровна сама чуть не захлюпала носом, жалея себя.
   - Что вы, что вы? - засуетилась психолог, подавая стакан с водой и пачку салфеток. - Всё у вас будет хорошо! Я вам обещаю! Вся корпорация в моем лице обещает!
   Ну, если сама корпорация, думала Ольга, поднимаясь уже на лифте к себе. Вот, кстати, ещё и слезы тоже сжигают калории, подумала она перед началом второй половины дня.
   Потом снова была привычная работа. А за час до её окончания репродуктор снова откашлялся и уже другим голосом, не таким казённым, сказал:
   - Ольга Александровна! Руководство приняло решение дать вам сегодня лишний час отдыха. Но только зайдите предварительно в кадры, пожалуйста.
   Она привычно принялась исполнять распоряжение: растасовала свою очередь по девочкам, убрала бумаги в стол, а что положено - в большой сейф, закрыла дверь и спустилась вниз, в кадры.
   Там её встречали "старые грымзы" - почему-то именно в кадрах работали самые старые работницы. Но Ольга улыбнулась им почти искренне. И они заулыбались в ответ, перемигиваясь и пересматриваясь, будто намекая, что им что-то такое известно.
   - Вот тут, пожалуйста, подпись, и вот тут ещё...
   - Что это?
   - Подписывайте, подписывайте вот тут и вот тут. Это вот заявление в ЗАГС - там требуется собственноручная подпись. А это - заявление руководству на трёхдневный отпуск.
   - Я ничего не понимаю, - растерялась Ольга. - Как - ЗАГС? Почему - ЗАГС?
   - Ну, как же, девушка. Вы у нас завтра замуж... Мы уж вам подобрали, подобрали... Вот, Сан Саныч - и не пьёт, и не курит, спортом увлечён, в походы ходит, песни под гитару поёт. И возраст у него не самый последний. Тут мы уже все посчитали: вашей зарплаты, обоих вместе, хватит на ипотеку, так и с жильём обоим сразу станет проще. И корпорации, понимаете, лучше: вместо двух холостых с кризисами и лишним налогом - новая ячейка общества, новая семья. И вообще...
   Ольга, слушая, механически расписывалась. А потом вдруг спохватилась:
   - Да как же это? Я же и не знаю его совсем?
   - И что? Вам, девушка, знакомства нужны или муж? Плечо тёплое, спина падежная? А? Вы думаете, где лучше знают все о кадрах? Здесь, в кадрах! Вот вам - лучшее на сегодня. Берите девушка, берите. Завтра, в общем, регистрация у вас, потом три дня - но следите за собой, не распускайтесь!
   - А вдруг он мне не понравится? - испугалась Ольга.
   На самом деле, она испугалась, что сама не понравится ему. Мало ли чем. Вот не понравится - и все. И как тогда?
   - Гос-с-споди... Да причём здесь нравится, не нравится? Вы себе не ухажёра какого-то - мужа получаете. В полную, можно сказать, собственность. И уж воспитывайте, как вам надо. Стригите там или брейте, подбирайте правильные одеколоны... Ну, не знаю, что там ещё. Ну, и за своей формой следите, конечно. А то вон, в карточке отметка - пешком сегодня полдня ходили...
   Домой Ольга тоже пошла пешком, отмахиваясь от навязчивых таксистов и притормаживающих попутных маршруток.
   Завтра у неё, выходит, начиналась совершенно новая жизнь. У неё теперь будет муж. Александр Александрович. Саша. Ей нравилось это имя. И нравилась эта работа. Ну, если вдуматься, как бы и где бы она в свои сорок нашла себе... Хотя... Она посмотрела на небо, ища звезды, вспомнила слово "романтика", усмехнулась, махнула опять рукой очередному "дэвушка, куда ехать, а?", и раз-два, раз-два энергично шагая, пошла домой.
   Надо было убираться, потом гладить костюм. Ещё надо в парикмахерскую успеть. И заказать что-то из еды. Завтра же у неё свадьба.
   Нет, все же хорошая у неё работа, что там ни говори.
  
  -- Самая последняя машина
  
   Реклама - двигатель торговли. Лучшая реклама - та, что бьёт по мозгам сильнее водки и заставляет перечитывать ещё и ещё раз. Заставляет верить.
   Когда на крупнейшем автосалоне повесили световое панно со словами, что последний купленный автомобиль - бесплатно, народ сразу выстроился в очередь. Как в игровых салонах прошлого, когда ловили джек-пот по разным точкам, так и тут стояли у всех торговых точек, наблюдая, как меняются цифры, стремясь к нулю. Тик-так, ещё на десяток легковушек меньше. Тик-так, вот и тысяча пролетела...
   Огромный город впитывал губкой новые и новые автомобили, сгружаемые с платформ грузовых составов и автопоездов.
   - Лучше уж сидеть в тепле и в одиночестве, или вот с тобой целоваться в своей собственной машинке, чем пихаться локтями в метро или мёрзнуть на остановке в ожидании своего автобуса.
   - Целоваться - это хорошо... Это правильно. А денег-то нам хватит?
   - В кредит возьмём в крайнем-то случае. Хорошую машинку возьмём, с кондиционером, с тонировкой, с большим салоном. Там будет удобно. И если поехать куда-то - легко и просто.
   - К маме, на дачу!
   - Ну-у... Даже и на дачу к твоей маме, да.
   Разговоры такие слышны были постоянно.
   После духоты и тесноты метро, после ожесточённого толкания в троллейбусах и автобусах даже самая длинная и долгая пробка в своей машине - в новой современной красивой импортной машине - казалась отдыхом. Опять же, можно телевизор посмотреть или радио послушать. Или вот книжку почитать, если совсем мертво стоим...
   ...
   - Сейчас ведь ваша очередь?
   - Нет, блин, твоя! Иди, давай, плати!
   - Но вы стояли впереди...
   - Не твоё дело, баклан! Считай, мы тебе уступили!
   Троица выглядела живописно и понятно: короткие "дутые" пуховики по талию, чёрные широкие брюки, бритые головы, высовывающиеся сразу из могучих плеч, как будто нет никакой шеи. Они и разговаривали, поворачиваясь всем телом - точно без шеи!
   Со стороны могло показаться, что они стоят тут уже неделю. На самом деле, бригада менялась. Одни отъезжали, сдавая очередь своим компаньонам, другие становились, посматривая верх, на огромное табло, на котором шёл обратный отсчёт проданных автомобилей.
   - Мужики, вы тут того, не быкуйте..., - подошёл сбоку охранник.
   - За мужиков ответить можно! - огрызнулся тот, что стоял в центре.
   - Ладно тебе, Тёма, пацан молодой ещё, порядка не знает. Ну его!
   Очередной звоночек, очередная покупка, очередная касса мигает зелёным фонарём - свободна.
   - Проходите к кассе.
   - Пропускаю...
   - Да нет же никого, проходите!
   - А мне пофиг, есть кто или нет! Я - пропускаю...
   Салон работал круглые сутки. Всякий имел право рассматривать модели, выбирать, а потом договариваться о кредите в круглосуточном отделении Автобанка или платить в кассу сразу всю стоимость, если позволяли средства.
   - Но тут просто так нельзя стоять...
   - А мы не просто так. Мы выбираем. Правда, братва? Выбираем ведь?
   - Ага, ага... что тут у вас самое дорогое? А покажите нам самое дорогое!
   Тикали часы, позвякивали, сменяясь, цифры на табло. Горел транспарант:
   "Последний автомобиль - бесплатно!".
   Это только в рюмочных разных и в пивняках гнилых, если берёшь сразу три порции - первая, типа, бесплатно. Это завлекалово такое, чтобы больше пили. Потому что все равно закусывать будут - вот и окупится все. А тут наоборот. Это не завлекалка - тут все по-честному. На все вопросы журналистов и даже по телевизору директор салона заявил, что - да, так и есть, что последний автомобиль, который выкатится за ворота автосалона, будет оформлен совершенно бесплатно.
   Чем дальше, тем медленнее сменялись цифры.
   Девять.
   - Проходи, проходи, мужик!
   - Но вы же впереди стояли?
   - Пропускаем мы, понимаешь? Да ты не ссы! Все равно не последний берёшь!
   Восемь.
   - Девушка, а что вы стоите тут? Вот же - свободная касса.
   - Я последнюю машину жду.
   - Это зря. Последняя машина - наша, - сказано было настолько твердо и уверенно, насколько и угрожающе.
   Трое в чёрном с блестящими в свете лазерных фонарей, выписывающих какие-то фигуры в воздухе головами и раздавленными в уличных боях ушами подтолкнула девушку к кассе.
   - Вперёд, блондинго! А нет денег - не стой тут, не отсвечивай! Это автосалон, а не биржа труда!
   Семь.
   - Инвалида - убрать нафиг. Быстро подарить ему таратайку какую-нибудь, и пусть катится.
   Шесть.
   - Не стойте, не стойте тут! Сейчас ещё наши ребята подъедут, и кто будет мешаться - ой, не завидую...
   Пять.
   - Ну, кому ещё халявы отсыпать?
   Четыре.
   - Вашу мать! Что и кому тут не понятно? Какая тебе, нафиг, милиция? Мы тут вам и милиция и полиция и арбитражный суд, в натуре. Мы никаких законов не нарушаем. Наоборот, порядок поддерживаем. Марш к кассе, нищеброд!
   Три.
   - Бабуся, а у вас деньги есть? Нет? А что вы тут торчите? Подарок сынку? Ну, так мы тоже насчёт подарка, только не сынку... Проходите, проходите. Все равно у каждой кассы - наши. И не ждите тут ничего!
   Два.
   - Приготовиться, братва! Внимание всем кассам!
   Один.
   - Есть! Есть! Последний!
   Защёлкали выключатели, гася свет в залах. Вышел директор салона из своего кабинета, чтобы поглядеть на везунчика. Везунчик блестел вспотевшей лысиной и облизывал губы. Братки в чёрном стояли полукругом сзади, наблюдая за процедурой.
   - Вон ту, ту, ага! Самую дорогую!
   - Наш салон выполняет свои обещания. Итак, последний автомобиль - бесплатно! Получите документы. Распишитесь. Вот ключи. Бак заправлен. Счастливого пути!
   Огромная чёрная машина мягко тронулась с места. Ни шума двигателя, ни выхлопа сзади - новенькая, отрегулированная, большая, дорогая! Внутри - натуральная кожа и дерево, телевизоры в спинках кресел, телефоны, бар, холодильник, компьютер, кондиционер. Ну, все, что душа пожелает...
   Автомобиль плавно выкатился из ворот и упёрся носом в стоящие сплошь такие же большие, а рядом и маленькие, чёрные и разноцветные автомобили.
   - Пробка опять?
   - Стоим. Ждём.
   Сзади постепенно гасли окна и витрины автосалона. Охрана принимала и закрывала пустые залы и складские помещения. Директор очищал стол, убирая в портфель все, что когда-то принёс с собой: фотографии, какие-то сувениры, календарь с пометками - для истории...
   - Что-то не двигается совсем, вроде?
   - Проверь там, в Интернете, как объехать.
   - Оп-па... А никак!
   На экране красным мигала вся транспортная сеть огромного города.
   - А как же это? О! Смотри, местные-то пешком расходятся!
   Последняя машина была именно самой последней каплей в сосуде, последней песчинкой в часах, той искрой, которая попала в пороховой погреб, последним кристаллом соли в перенасыщенном растворе транспортных развязок.
   Последней она была, потому что больше продавать было нечего и некому. И главное - некуда. Все машины стояли в пробках. В них работали кондиционеры, играла музыка, телевизоры показывали весёлые передачи, кто-то целовался, опустив сидения...
   Это была не пробка. Это был полный коллапс.
   И вызвала его последняя машина.
  
  -- Гоблины
  
   Тёмный лес был совсем не страшный. И чего его бояться? Что тут вообще может быть страшного - в лесу? Лес - он кормит, одевает... Лес даёт жизнь всему племени. Лес прикрывает от страшных кровожадных гоблинов.
   Ун крался по ночному лесу, вздрагивая иногда от непонятных шорохов и страшных ночных звуков. Он же не виноват, что ему ещё нельзя со всеми, что годами и ростом просто пока не вышел. Понятное дело, никто не примет его в настоящий ночной поход, не объявит перед всем народом настоящим охотником. А он все равно всем докажет. Он ничуть не хуже этих, которые большие. И если снова будет война - он тоже пойдёт, и будет воевать. Не помогать и подносить стрелы лучникам и камни пращникам, а - сам. Как большой. Как настоящий охотник. Но для этого надо продержаться в ночном лесу, а потом выйти из него утром с добычей.
   Старших на закате увёл из посёлка шаман. У них ночной поход против страшного вечного врага. Люди и гоблины просто не могут жить вместе.
   Вождь уже давно спит, наверное. Вождь должен хорошо отдыхать, потому что у него много трудов днём. И всякая мелочь голозадая, и девчонки все - они тоже спят. Не потому, что работа у них днём, а потому что мелкие ещё. Им расти и расти. А девчонкам - готовиться замуж. За самых настоящих охотников.
   Все спят.
   А Ун, которого так назвали, потому что он первый ребёнок в семье, шёл по ночному лесу. Если вокруг все черным-черно и колется - это ёлки. Если становится вдруг просторно вокруг и мягко шагается - это сосна. Высокая рыжая сосна. Ещё бывает разный обязательно колючий кустарник.
   Ун шарахнулся от внезапного треска веток справа, споткнулся о корень, как будто специально выставленный ночным деревом...
   - А-а-а... Ух! Ой!
   Не смешно. Да. И даже очень больно. Вот как теперь охотиться? Как доказывать, что уже не маленький?
   Крутой песчаный откос привёл на сырое дно оврага. Хорошо ещё, не в болото и не в речку. Хотя, подумал Ун, если бы в речку - было бы не так больно.
   - Эй, ты там живой? - раздался шёпот сверху.
   Ночью все слышно хорошо. Особенно - если человек говорит. Лес сразу выдаёт человека. Это зверя можешь не услышать, пока он не кинется на тебя. А человек человеку...
   Песок с шорохом пополз под ногами невидимки. Слышно-то, вроде, слышно, да все равно ничего не видно.
   - Где ты тут?
   - Здесь, - буркнул Ун, пытаясь узнать по голосу. - Кто это?
   Ему уже было наплевать на смех и на издевательства. Это будет потом, когда вернётся в посёлок. А сейчас просто очень сильно болела рука. Не нога, которой запнулся, а правая, самая нужная, рука. Она наливалась горячей тяжестью, и двигать ею было совсем нельзя.
   - Я - Ерс. По-нашему - первый, значит.
   Чужой! Правая рука дёрнулась к ножу, и Ун чуть не задохнулся от боли. Кричать при чужих нельзя. Только замычал, вцепившись зубами в край плаща. И ещё слезы...
   Всё-таки ночью хорошо. Ничего никому не видно.
   Мягкие руки нащупали его плечо. Потом легко обвели руку, а потом вдруг...
   - А-а-а!
   - Тихо, тихо! Всё-всё-всё! Это был простой вывих! Я вправил.
   - Убил бы тебя. Предупреждать же надо!
   - А если бы предупредил - ты бы поддался?
   Ну, правильно говорит. Конечно, не поддался бы. А теперь зато боль постепенно уходит. Нет, рука все равно болит, но уже можно шевелить ею. И даже можно достать нож.
   - Я - Ун, - сказал он. - Это от Унус, первый, то есть, по-нашему.
   Упала тишина.
   - Эй, - осторожно прошептал Ун. - У меня нож есть, если что.
   - И у меня есть нож. И ещё у меня лук.
   - А у меня - праща. Но мы же с вами не воюем, верно? Вы кто вообще?
   - Луговые мы. С луга, что за рекой.
   - За рекой. Далеко. А мы - лесовики. Охотники. С гоблинами вот воюем насмерть.
   - И мы - с гоблинами! Каждый год - с гоблинами воюем. Гоблины страшные, но мы отбиваемся.
   - Так у нас с вами мир, что ли? Мы, что ли, союзники, выходит?
   Так в темноте ночного оврага познакомились и сразу подружились Ун и Ерс.
   А как им было не подружиться? Возраст один. Рост - Ун примеривался - тоже примерно один. И первые в своих семьях. И в лес они пришли за одним и тем же.
   - Наши пошли на гоблинов охотиться, - с тоской сказал Ерс. - А меня не взяли. Молод ещё.
   - И наши пошли на гоблинов... А мне хоть бы кого. Хоть зайца, что ли... Чтобы тоже - ночью. Чтобы добыча. Иначе ругать будут.
   - И меня - ругать.
   - А девчонки - смеяться...
   - Да!
   Но с Уна охотник был уже никакой. Правой руке немного полегчало, но все равно пращу сильно не раскрутить - больно. Понятное дело, Ерс сразу решил помочь. Как иначе? Другу всегда помогают.
   Зайца - не зайца, а глухаря он как-то добыл. И сам привесил его за шею к ремню Уна.
   - Знаешь, что, - сказал тогда Ун. - Пошли теперь со мной. Покормят, а потом ещё проводят хоть даже и до самой реки. А то - мало ли... Гоблины ведь - они хитрые. И темно ведь.
   Ерс замялся, но Ун схитрил. Стал стонать и говорить, что еле-еле идёт. И Ерс, как настоящий товарищ, повёл его к нему домой.
   На рассвете вышли на опушку леса и увидели частокол.
   - Ха! - громко и радостно закричали от ворот. - Смотрите, люди! Мой первенец - герой! Он живого гоблина словил!
   - Папка, - сразу заулыбался Ун. - И не ругается совсем...
   - Ах, какой у меня сын! - пел, приплясывая, его отец. - Он пошёл в меня - настоящий охотник. У него глухарь - ах, какой глухарь! Мы сварим суп и накормим всех! И он пошёл в деда - великого охотника. У него гоблин - ах, какой гоблин! Живой! Кто может сравниться с моим сыном? Кто ещё привёл в посёлок живого гоблина?
   Ун остановился. Какой гоблин? Это - Ерс! Ерс - друг и союзник. А с гоблинами мы воюем. Гоблины страшные и кровожадные.
   - Веди его сюда, - смеялись люди, собираясь у ворот. - Сейчас мы вместе посмотрим, что там у него внутри. На свету посмотрим, не ночью.
   - На счёт три, - сказал Ун тихо.
   - Понял, - так же тихо ответил Ерс, уже снявший с плеча лук.
   - Раз, два... три!
   Они кинулись в кусты, как испуганные зайцы.
   Вжик, вжик - пролетели над головой камни и тупо ударились в ствол высокой сосны.
   ...
   Теперь уже Ерс нес глухаря, а Ун смотрел, чтобы за ними никто не гнался. Он своих хорошо знал. Они упорные - настоящие лесные охотники. Поэтому сначала мальчишки бежали в самую гущу леса, а потом резко свернули, чуть не навстречу погоне, а потом ещё раз свернули - и прямо к реке.
   Река тут была широкая, но мелкая. Шагов двадцать в ширину, не меньше. По пояс в воде, непрерывно вращая пращу над головой - это больной-то рукой!
   В общем, к деревне луговых вышли уже совсем дохлые. Ну, почти. Такие - еле-еле передвигающие ноги.
   - Идё-о-от! - кричала какая-то малявка с вышки у таких же ворот. - Ведё-о-от!
   - Ай, молодца, - приплясывал в воротах отец Ерса. - Ай, какой охотник у меня растёт! Лучший охотник в племени будет! Ночью в чужом лесу глухаря взял! Ах, какой суп будет! И ещё - гоблин! Живой гоблин! Зачем тащить голову, когда он сам её несёт? Ну, кто сравнится с моим сыном? Кто хоть раз приводил в деревню живого гоблина?
   - Ха-а! - весело кричали соседи. - Веди его скорее сюда, Ерс! Мы посмотрим, какой он изнутри днём!
   - На счёт три, - прошептал Ерс.
   ...
   Их догнали почти на самой опушке леса. Луговые догнали. Охотники бежали неторопливой мерной рысцой, которой даже оленя можно загнать до смерти. А тут - два пацана. Да к тому же и не спавшие ночью. Так что до казалось бы спасительной опушки им на самом деле было ещё бежать и бежать, а охотники с луками и копьями - вот они, уже почти в спину дышат.
   Да и бежать-то уже было некуда. По опушке леса споро разворачивались охотники лесовиков. Зажужжали пращи, готовясь выпустить рой крепких гладких камней.
   - Гоблины! - закричали с одной стороны.
   - Гоблины! - подхватили с другой.
   Ерс и Ун стояли спиной к спине, не отворачиваясь от неминуемой смерти. Все знают с малых лет - гоблины никогда не щадили людей.
   Ун стоял с ножом и щурился на недосягаемую опушку леса. Он не мог кидать камни - рука не позволяла. Но он мог прикрыть спину друга. Даже от страшных гоблинов, вышедших из леса.
   Ерс стоял с маленьким детским луком в руках. Спину его держал новый друг. А спереди от луговой деревни набегали гоблины.
   Самые настоящие страшные злобные кровожадные гоблины.
  
  -- Счастливчик Ричи
  
   - А-ах, ты! Чёрт-чёрт-чёрт! - выплясывал на верхней ступеньке Ричи. - Я убью тебя! Это же был мой лучший костюм!
   - Ничего, - гудел снизу бас лейтенанта, прерывистый от сдерживаемого смеха. - Почистишь. Отдашь, вон, девкам - отстирают. Ты же у нас богатенький. А ещё, говорят, очень ловкий и везучий. Зря говорят, выходит. Получается, не такой уж ты и ловкий.
   Ведро помоев, как-то пристроенное под самым потолком над дверью, не просто опрокинулось, а прямо наделось с размаху. Так, что ни капли мимо. И его ещё называли Счастливчиком. Ричи Счастливчик - так его звали, и так ещё совсем недавно называл себя он сам.
   Дело-то было совсем пустяковое. Взять деньги, взять драгоценности, а потом тихо уйти. Так уйти, чтобы никто даже и не догадался. Ричи все чётко рассчитал. И сработал так, что никто его не заметил. Оставалось только уйти. Во всем мире его бы все равно отыскали. Потому что нельзя красть у Высших. Потому что у них все лежит спокойно и на виду. И не скрывают они ничего. Потому что - нельзя. Все знают, что нельзя. А Ричи решил взять. Это же какая выгода: делиться ни с кем не надо, готовиться специально не надо, ждать годами не надо. И риска практически никакого! Ричи пришёл светлым днём, спокойно и уверенно вошёл, взял и тихо ушёл. Он же Счастливчик! Он же знал, что на окраине в бывшей деревне стоит иноземный корабль. Осталось только опередить погоню - и все. И потом никто и никогда его не поймает.
   Опередил ведь. На целую неделю опередил. Никто же не считает там, у Высших, сколько всего осталось чего и где. Вот, есть что-то на столе. И в сундуках ещё много всего лежит. И на полках. А сколько того всего - то знает только кладовщик.
   Ричи загнал трёх верблюдов. Теперь у него были средства, и он мог купить хоть всю почтовую службу. Но просто менял верблюда на нового, и снова гнал и гнал.
   Ричи опередил погоню на целую неделю. Вот уже деревня. Вот гостиница при ней. И вот на поле корабль. Ну же!
   - Нет, - сказал странный инопланетник. - Я вообще никуда не спешу. И спешить мне некуда. У меня самый настоящий транспорт. Знаешь, Счастливчик, сколько товара может войти в транспорт? А сколько пассажиров займёт его каюты - знаешь? Ты и представить себе не можешь этого. Мой корабль строили сто лет назад. Тогда все возили на таких кораблях. Это огромный корабль. Это целый город с улицами, складами и ресторанами. Только чтобы сдвинуть его с места требуется такая масса горючего, что всех твоих средств не хватит даже на первый толчок. Так что жди, Счастливчик. Билет купишь сразу или потом?
   Ричи купил билет сразу. В самую лучшую каюту, как он заявил. И стал ждать. Ждал долго. Ждал час. Ждал два часа. Ночь ждал. А утром опять пришёл к капитану:
   - Летим?
   - Не летим. Трюмы ещё пусты. Пассажиров нет. Ждём.
   Ричи ждал ещё день. И ещё день. Он не понимал, как можно просто сидеть и ничего не делать. А капитан, он же купец, сидел и ждал. То ли невиданного урожая снега, то ли открытия новой шахты, то ли войны и бегства всей аристократии в безбрежный космос. Он никуда не спешил. Один рейс окупал всё. Надо было только дождаться, когда этот рейс совершится.
   Вот для того и стояла гостиница в бывшей деревне. Для тех, кто собирался улететь, но ждал своей очереди. Медленно и солидно подъезжали деловые люди. Беседовали с капитаном, платили, поселялись в гостинице.
   - Летим? - спрашивал каждое утро Ричи.
   - Нет, - спокойно отвечал капитан, не отрываясь от толстой бумажной книги. - Не летим. Ещё долго, Счастливчик. Ещё не скоро.
   А через неделю примчался лейтенант и с ним десяток гвардейцев. Как же он смеялся! Как смеялся.
   И сейчас ещё смеётся.
   Пришлось из-за этих помоев вернуться в номер, переодеться, вызвать горничную, дать поручение, стараясь не смотреть на её смеющуюся физиономию. Они тут все смеялись над Ричи Счастливчиком!
   Потом осторожно, смотря по сторонам, стараясь не попасть в ловушку, спуститься вниз и сесть напротив лейтенанта.
   - Слушай, лейтенант, а почему ты меня не арестовываешь? Почему не везёшь на суд в столицу?
   - Я тебе уже объяснял, но ты не понял. Повторю ещё раз. Все, что ты украл - тьфу! Высшим это - тьфу! Но есть закон, и есть принцип. А принцип требует обязательно наказать нарушителя закона. Ты говоришь, арестовать и везти тебя в столицу? И кормить тебя в пути, охранять... А все вокруг будут смотреть и гордиться тобой - это сам Ричи Счастливчик, он обокрал Высших! Кто-то даже попытается тебя освободить. Ты ведь многим нравишься, парень.
   Лейтенант с удовлетворением осмотрел старую потёртую куртку вместо нового костюма.
   - Но не мне. Понимаешь? Не мне. И не моим людям. Нам ты вовсе не нравишься. Но теперь мы тебя нашли. Гостиница для тебя заперта. Чужих тут нет. В деревне тебе никто не поможет. Транспорт уйдёт ещё не скоро...
   - Сколько? - прохрипел Ричи, и слеза заблестела у него на ресницах.
   - Ну, может, год. Может быть, даже два. Как получится. Но каждый день я буду любоваться твоей ловкостью. Я буду проверять тебя. Я буду строить новые ловушки. Не смертельные, но... Ну, ты понимаешь меня, парень? Потом я отвезу тебя в столицу. Но все уже будут знать, что я везу Невезучего Ричи. Ричи-Балбеса. Ричи-Идиота. Того, кто взял не там. Ну, а как и что решит суд - это уже будет дело десятое и совершенно уже неважное.
   - Но я за это время потрачу все деньги! Я пропью!
   - Да хоть выкинь или вот подари кому... Да хоть этой бывшей деревне. Я приехал за тобой, а не за твоими деньгами. Ты попал, Ричи.
   После завтрака Ричи искал капитана корабля. Опять вежливо разговаривал с ним. Опять узнавал, что с корабля выдачи нет - это самая настоящая правда. Зашёл на борт - ты уже на территории другой планеты. Но когда это будет? Нет, Ричи. Твои богатства не годятся. Ты слишком беден, чтобы купить весь корабль.
   Ричи плакал от жалости к самому себе, шёл в номер, запирался на тяжёлый засов, доставал свои сумки и рассыпал по кровати свои сокровища. Вот же они. На это можно купить всю гостиницу. Всю деревню можно купить! Вот за это его теперь мучают. Наверное, так выглядит ад для вора-неудачника: у него есть сокровища, но он ничего не может с ними сделать. И все только смеются над ним.
   Вот розовая раковина из Центрального моря. Она самая дорогая. Ещё была горсть мелких ракушек из Озера Жизни. Они блестели, как блестят панцири зелёных жуков на солнце. Две раковины густо-черного цвета. Эти, как говорят, из подземного моря Смерти. Настоящие сокровища, неподдельные сокровища. На них можно купить все. Всех верблюдов купить. Дорогу купить. Маленький городок - тоже можно.
   Но инопланетный транспорт, оказывается, стоит дороже. Надо было брать больше сумок. Если бы этих розовых было хотя бы с десяток... Эх, ну кто же заранее знал?
   - Смешной парень, - говорил капитан своему помощнику. - И такой честный. У меня, говорит, ничего нет, кроме вот этого. Красивые такие раковинки. Я взял пару для дочки. У нас много места на транспорте, в третьем классе всегда остаются места. Пусть покатается.
   - Как решишь, капитан. А что, симпатичные ракушки? Может, и мне у него парочку попросить?
   ...
   Утром Ричи спускался к завтраку, а под ним громко скрипели и пели ступеньки. Каждая ступенька скрипела так, что было ему ясно - специально подстроили.
   - У-у-у, какой неуклюжий, - басил от своего стола лейтенант. - И этот неудачник ещё называл себя Счастливчиком? Да он же просто ходить не умеет!
   И все опять смеялись.
   Просто ад для вора. Просто ад.
  
  -- Пышки
  
   - И-и-ирка-а-а! - в ушах зазвенело.
   Даже зачесалось в ушах. Ну, кто ещё может так визжать, кроме Таньки? То есть, давно уже Татьяны, как там её папу, Петровны, что ли?
   - Здорово, Петровна, чего блажишь-то, как прямо...? - Ирка, несмотря на время года, была по-осеннему сумрачна и хрипло-басовита.
   Она и в школе такой была - серьёзной и даже суровой. А Танька - та балаболка известная. И блондинка к тому же самая натуральная. То есть, и волосами и внутренним своим содержанием. И фигура у неё тогда была - ого-го. Секс-бомб, секс-бомб... Прямо вот про неё давнишняя песня. Не то, что сейчас, критически оглядела её Ирка. Хотя, эх, кто сейчас не с такой фигурой? Годы - они же прибавляют вовсе не там, где надо.
   - Да ладно тебе нудеть, подруга! Ты погляди, какая погода! Весна!
   Погода была просто классная. Вчера прошёл сильный дождь, помывший город и сбивший лёгкий летучий мусор в дальние углы. Теперь этот мусор лежал живописно по газонам, вдоль поребриков из блестящего сколами граней гранита, сметённый с черной скользкой мостовой утренними дворниками.
   Традиционно начало первого по-настоящему весеннего месяца мая было холодным, но солнечным. В воздухе плыл чуть уловимый запах огурцов - неподалёку толстая бабка в пуховом платке и сером ватнике продавала из пластиковой бочки свежую корюшку. Очереди к ней не было.
   Подруги синхронно закурили, каждая своё, облокотились на парапет, глядя в отражавшую синее небо и яркие жёлтые дома медленно и тяжело текущую внизу воду.
   - А помнишь..., - начали вдруг синхронно и рассмеялись вместе.
   Раньше у них тоже так бывало, что одна и та же мысль вдруг приходила в голову. Бывает так: вроде, совершенно разные на вид люди, а думают иногда - слово в слово.
   - А помнишь, как в "Пышечную" всем классом ходили на Первомай? Помнишь?
   - Ну, не всем, наверное? Нас все же было тогда - ого-го. Под сорок человек...
   - Конечно, ничего не помнишь. И ещё отличница была, а память-то - никуда. Стареешь, что ли? Нас так много было, что в две очереди пришлось встать тогда. Я пошла налево, а ты - направо. И стояли потом у столиков в разных залах. Потому что тесно было. Но тепло-о-о...
   - А вот в Москве наши пышки называют пончиками, представь, да? Пончики! Они там охренели в конец в столице своей.
   Ирка научилась говорить разные грубые слова без всякой запинки, и не опуская глаз. Работа, чтоб её так и туда и в другое место... Тут с мужиками за день так наговоришься, что и дома потом хрипишь, бывало, как пьяный матрос.
   - Пончики - это же такие круглые, с повидлом! Вот! - сжала пухлый кулачок Танька.
   - А они их пирожками называют. Те, что с повидлом.
   Ирка в Москве бывала почти еженедельно. И всегда приезжала оттуда с головной болью от суеты и крика. Москвичи все какие-то шумные были. Спешили куда-то все время. И народа в Москве всегда слишком много. Хоть на улице, хоть в метро.
   - А пирожки - они вот так, плоские такие, - сомкнула ладони, не выпуская сигареты, зажатой между двумя пальцами, Танька.
   - У меня бабушка тогда делала классные пирожки. С картошкой и с жареным луком. И ещё с рисом и с яйцом.
   - Ага, помню, помню... Слушай, а пойдём-ка, что ли, в "Пышечную", а? Ну, не хочу я что-то в ресторан сегодня. Хочу, блин, детство своё вспомнить школьное. Молодостью тряхнуть, типа.
   - Ты только, когда трясти начнёшь, не просыпь песок, подруга! - хрипло хохотнула Ирина.
   А потом вместо ответа просто повернула направо.
   В стороне от набережных было теплее. Не дул промозглый ветер с Финского залива, на котором ещё не растаял лёд вдоль берега. Не сквозило морозной свежестью вдоль каналов. И ещё там было тихо. Шаг в сторону от Невского - и уже тихо.
   Они одинаковым жестом синхронно откинули капюшоны модных курток. У Ирки под капюшоном обнаружилась хулиганская маленькая парижская кепка с пуговкой на макушке. У Таньки - берет художественной расцветки. То есть, такой расцветки, что просто словом каким-то назвать было невозможно. Старое "серобуромалиновый" тут не годилось. Химические цвета со страшной силой лупили по глазам, отбрасывали на светлые кудряшки какой-то нереальный киношный отблеск.
   - Ну, ты, мать, даёшь, - одобрительно сказала Ирка.
   - А то! - гордо выпрямилась Танька, искоса посматривая по сторонам. - Или мы не в своём городе?
   В "Пышечной", которая не меняла вывески и ассортимента все то время, сколько подруги помнили себя, было не по-весеннему пусто. Странно пусто и странно тихо.
   Они взяли по пять пышек ("не объедаться пришли, а чисто для памяти!") и по стакану кофе, который тут варили в большой алюминиевой кастрюле и разливали черпаком, как в прежних столовых. Запах от такого кофе был точь-в-точь, как в детском саду. Вот тот самый кофейный напиток с молоком и коричневыми пенками. Тот самый, как в детстве.
   На высоких мраморных столах стояли старенькие металлические салфетницы, в которые были воткнуты пачки обрезков грубой серой бумаги.
   - Гля, - ткнула локтем Танька. - Все, как тогда!
   - Блин, подруга, - чуть не пролив кофе, огрызнулась Ирка. - Ты бы поосторожнее, что ли!
   Их голоса разносились по пустому залу и возвращались эхом.
   - И не ори, не ори тут, - зашептала Танька, прихватив сразу промокшей от жира бумажкой первую пышку - кольцо из теста, щедро посыпанное сахарной пудрой. - Некультурно это - орать! Мы же с тобой, как-никак, жительницы культурной столицы, а не...
   И так она это узнаваемо произнесла, так вдруг показала интонациями их давнюю классную руководительницу, что Ирка не выдержала и заржала в голос, вытирая ладонью нос и рот.
   И сразу замолкла, глядя остановившимися глазами в дальний угол.
   - Ты чего, чего? Подавилась, что ли? - засуетилась Танька.
   - Цыц! - шикнула Ирка. - Глянь туда вон. Сзади. Только осторожно.
   Возле углового столика в тени стояла странная пара. Парень был одет в самый натуральный плащ из болоньи, под которым был виден колючий толстый свитер домашней вязки. На голове у него был чёрный суконный беретик. А девчонка с толстой рыжей косой крутила в руках старинный плёночный фотоаппарат.
   - "Зенит", - прошептала Танька. - У нас такой же был. Где взяли, а?
   - Фрики какие-то, что ли... Смотри, смотри, как одеты.
   Кроме болоньи и свитера на парне, на девушке привлекали внимание зелёная брезентовая куртка с рядом ярких значков над нагрудным карманом, и юбка из клетчатого тусклого штапеля. И длинные носки. И чёрные ботинки с тупыми носами. А у парня, наоборот, ботинки были остроносые. Но совсем не такие, как сейчас. Они были коричневые и на толстой чёрной "микропорке". Вот так это раньше называлось - "микропорка".
   - Может, иностранцы какие-то? Стиль, может, такой... "Совьетик", типа?
   - А говорят-то по-русски...
   Там, в углу, тоже разговаривали. Совсем не громко, но пустой зал доносил каждое слово.
   - Смотри, Саш, какие тётки странные. А берет какой, берет!
   - Иностранки - сразу видно, - солидно отвечал Саша. - Они там у себя с жиру бесятся. А потом все равно к нам едут. Потому что у нас - культура, блин. Сейчас вот, спорим, выйдут на Желябова и пойдут наверняка к Дворцовой. Они всегда туда ходят. Ну, все, что ли? Поели, да?
   И они пошли мимо замерших на месте Таньки с Иркой.
   И пахло от них совсем не так. И глядели они совсем не так. И за руки...
   - Чёрт! - прошептала Ирка. - Это кто тут у нас в детство своё хотел? Чёрт-чёрт-чёрт. А ну-ка, пошли-ка...
   Она схватила подругу за руку и потащила её за молодыми, выходящими на тихую улицу. Танька все оборачивалась на свою тарелку, но ногами послушно перебирала, и они успели выскочить буквально сразу за парнем с девушкой. Те повернули направо, и пошли куда-то по осенней тихой улице Желябова, пиная на ходу яркие жёлтые листья и переговариваясь негромко. А Танька вдруг прислонилась к стене и руку правую - на сердце.
   - Ой, - только и сказала.
   - Ты чо, ты чо, подруга? - забеспокоилась, закудахтала Ирка. - Ты смотри тут у меня! Может, таблеточку, а?
   Танька только слабо помахала рукой, мол, и так выкарабкаюсь, а сама все смотрела, смотрела, смотрела... На жёлтые листья. На тихую улицу Желябова. На недальний Невский с редкими автомобилями...
   - Что-то холодно мне стало. Пошли свои пышки доедать...
   В зале слева за дверью было столпотворение народа. И очередь. И справа - то же самое. Пожилые и просто очень старые и совершенно седые парочки пили местный странный кофе, мечтательно зажмурившись, хватали серыми бумажками горячие пышки, и шептались восторженно, от чего стоял негромкий гул.
   - А, ну-ка, назад, - Ирка руководила Танькой, как опытный дрессировщик. - Спокойно выходим.
   На Большой Конюшенной было по-весеннему ярко. Солнце било в глаза, отражаясь от высоких витрин. Народ шёл плотно по обеим сторонам улицы. Чёрные гладкие автомобили загораживали бортами проезжую часть. Вдалеке мигал светофор. Где-то на пределе слышимости играла гитара.
   - Знаешь, что, - сказала Танька. - Что-то я уже не хочу этих пышек. Пойдём, пожалуй, в ресторан. Пойдём, а? Выпьем профилактически. А то как-то знобит меня.
   - Ну, так ветер-то с Финского... Весна, блин, - щёлкнула зажигалкой, отворачиваясь от вездесущего сквознячка, Ирка.
   Они пошли налево.
   А ровно через пять шагов обе синхронно оглянулись. Потом посмотрели друг на друга и рассмеялись в голос.
   - А все равно никто не поверит, - сказала Танька. - Я и сама себе не верю.
   - Ты, главное, одна за пышками сюда не ходи, ладно? - заботливо ответила Ирка. - А то здоровье-то уже не то, чтобы по всяким пышечным рассекать.
   И они снова рассмеялись.
   И кто бы из прохожих понял - чему смеются две солидные дамы, только что вышедшие из дверей под странной вывеской - "Пышечная"?
  
  -- Дурак ты, Васька!
  
   Проснувшись по будильнику, Василий лежал с закрытыми глазами пять минут. Потом ещё десять, раздумывая, как было бы хорошо не плестись в такую рань в школу. Подумаешь, выпускной класс! А если на улице темно, и чёрная грязь, и ноябрь, и туман, и Светка вчера ни разу не посмотрела в его сторону, хоть у него был новый галстук? Он полежал ещё пять минут, но тут в комнату заглянула мать:
   - Лежишь?
   - Уже встаю, встаю...
   - Да лежи уж дальше... Эпидемию у вас объявили. Так что можешь спать спокойно. Мы - на работу. Днём хлеба купи сбегай.
   И тут же прикрыла дверь. Потом они там с отцом потолкались в прихожей, иногда сталкиваясь в тесноте и посмеиваясь, прожужжали молнии курток и сапогов, щёлкнул замок, грохнула далеко внизу тяжёлая железная дверь.
   Ну, все, теперь можно спать дальше.
   Василий поворочался с бока на бок, взбил подушку, потом перевернул её прохладной стороной кверху. Голове не лежалось. Уху было больно на каких-то комках под наволочкой и наперником. Он поискал, потыкал пальцами - нет там ничего. Прилёг - неудобно. Тогда лёг на спину. По потолку мелькал свет от проходящих внизу машин. Иногда свет был красным. Не спалось.
   Вот же гадство какое! Когда можно спать - не спится!
   Он повернулся носом к стенке, попытался, закрыв глаза, посчитать слонов или просто посчитать медленно и раздельно через "и" - и-раз, и-два, и-три... Но тут где-то вверху и наискосок заработала дрель, отчего завибрировала вся стена.
   "А, чтоб тебя!" - подумал Васька.
   Наверху что-то грохнуло, и тут же наступила тишина. А он встал, закинул белье в шкаф, сложил диван и пошёл умываться.
   Над раковиной висело большое зеркало. Раньше было меньше раза в три, но то Василий раскокал в детстве ещё, стреляя из лука стрелами с резиновыми присосками. В шкаф в большой комнате родители стрелять запретили, потому что оставались круглые следы. В стену на кухне - стрела сразу отваливалась. А в зеркало, прицелившись в своё отражение, выходило просто здорово. И присасывалось намертво. Он тогда дёрнул и снёс зеркало. Потом неделю выметали мелкие острые осколки. Зеркало так грохнуло, что чуть ли не в пыль. А отец принёс из магазина новое и сам посадил его на скобки, да ещё приклеил сзади на клей - чтобы уж наверняка.
   В зеркале отражался Василий Павлов, как он есть. Худой, длинный, рыжий, конопатый. Веснушки разбегались по лицу, спускались по шее и густо усеивали плечи. Он даже загорать летом не ходил, потому что загар "не прилипал". Кожа только краснела и облазила, и все равно оставалась белая в мелких веснушках.
   Вот и эти веснушки были лишними в его жизни. Вот когда у девушки веснушки - они милые и симпатичные. А парень должен быть "брутален" - так говорил друг Сашка из соседнего подъезда, с которым иногда украдкой покуривали на общем балконе, разделённом тонкой перегородкой.
   - Эх, - вздохнул Васька, - брутален...
   Да если бы брутален, а не рыж и конопат, так Светка бы...
   А что - бы? Дала бы? Он неуверенно хмыкнул, провёл рукой по зеркалу, стирая испарину со стекла. Как в кино стёрлось и изображение, картинка, а под ней оказался - ого, вот это брутальный!
   Черноволосый крепыш с покрытой курчавой порослью мощной грудью, ярко синими глазами и щетиной на пол-лица смотрел на Ваську из зеркала, протянув к стеклу мощную руку с какой-то татуировкой.
   "Сон," - понял Василий, - "Я просто еще сплю".
   А раз сон, можно делать все, что хочешь. Он повернулся боком, согнул в локте руку, напряг бицепс. В зеркале бицепс был сантиметров пятьдесят - он знал это, потому что давно пытался "накачать" мускулы и каждый день раз по сто поднимал и опускал гантели, а потом измерял мускулы. То, что он видел в зеркале, было ровно вдвое больше, чем было у него. Васька посмотрел на свою руку. Рука была загорелая, в мячиках мышц и в синих канатиках вен под матово блестящей кожей. На бицепсе сбоку был искусно выколот щит, расчерченный как шахматная доска.
   "Брутален...," - и тут же вторая мысль. - "Сбылась мечта идиота".
   По читанным не раз рассказам полагалось посмотреть в трусы, но он же не дурак озабоченный! Поэтому он просто вытерся и пошёл на кухню, щёлкнув при входе кнопкой пульта. В телевизоре сразу громко заорали какие-то мужики, кривляющиеся у микрофона. Васька взглянул на это безобразие, вздохнул вслух:
   - Блин, на Спорт надо...
   И телевизор сам переключился на программу "Спорт".
   "Хороший сон. Чёткий".
   Но если все так само, то можно ведь... Он подошёл к окну, отдёрнул штору.
   - Убрать машины!
   Внизу наступила тишина.
   - Соседи... Убрать соседей... То есть, кроме Сашки!
   Стихло постоянно звучащее на втором плане постукивание, покашливание, журчание воды в трубах канализации, разговоры, шумы разные непонятные. Полная тишина.
   - Ага. Клёво.
   Василий выглянул во двор, потом посмотрел направо между корпусами новостройки, туда, где был центр города. Вытянул палец, прицелился, зажмурив левый глаз:
   - Ба-бах! - дёрнулся палец.
   Вдалеке сверкнуло, потом грохнуло так, что закачался дом, зашевелилась и покрылась трещинами земля, наклонились соседние совсем новые высотки и вдруг сложились, как стопка книг, съехав на середину двора кучей плит и щебня. Поднявшуюся сплошной пеленой пыль тут же унесло куда-то, а вдалеке остался только знакомый по фильмам чёрный гриб, поднимающийся на колеблющейся ножке к самому небу.
   - Круто! Сталкер, ёпть!
   В руках у него вдруг оказался автомат с оптическим прицелом, а вместо майки и трусов - комбинезон, прикрытый сверху до пояса тяжёлым пятнистым бронежилетом с массой карманов, набитых очень нужными вещами. На ногах - тяжёлые, но удобные разношенные берцы на толстой чёрной подошве.
   Васька попрыгал, как в кино, потом приоткрыл окно и стал осматривать окрестности через оптический прицел, поставив локти на подоконник.
   - Та-ак, ага, кру-уть, - бормотал он себе под нос. - Ух, ты... А это что такое?
   Белое сверкающее пятнышко появилось вдали и на огромной скорости неслось в его сторону. Васька сдвинул вниз предохранитель и саданул длинной очередью. Ствол повело в сторону, цель пропала из прицела. Пока он дёргался, мотая стволом вправо и влево, пытаясь увидеть что-то в оптику, прямо перед окном появилась...
   - Ух, ты! Светка!
   Светка была в чем-то полупрозрачном, светлом и переливающемся, в чем-то размахаистом и разлетаистом. И ещё она летала. Она висела перед окном, смотря на Ваську, и что-то говорила.
   - Что? Светка, ты чего?
   - Дурак ты, Васька, - раздалось громко и отчетливо. - Это же не постапокалипсис был, дубина стоеросовая, а городское фентези! Эх, дурак... Какую сказку испортил!
   ...
   - Вася! Опоздаешь в школу!
   Васька вскочил, как встрёпанный - опаздывать нельзя, выпускной класс! Туалет, ванная, кухня - все в темпе, все быстро. Рюкзак готов с вечера. Василий прихватил его на одно плечо, выскочил за дверь, щёлкнул замком и слетел по лестнице, не дожидаясь лифта. Внизу уже переминался Сашка.
   - Опаздываем!
   - Понеслись!
   Они все равно опоздали, но совсем на немного, никто даже не ругался.
   А на перемене Светка, весь урок посматривавшая на него, подошла и сказала:
   - Ну, и дурак же ты, Васька! Такую сказку испортил!
   - ...Не понял...
  
  -- Скучная работа
  
   - И вот эта легенда о Фаэтоне... Нет, я не о самой легенде, а о том, что и как было, когда он рухнул на Землю. Ведь ничего не написано, ничего не дошло до нас. А представь, если бы упал настоящий космический корабль. Не межпланетный даже, а межзвёздный. Представляешь, какой бигбадабум вышел бы? Но ничего в легендах нет. Странно...
   Димка - он не вредный. Он просто нудный, как настоящий учёный-экспериментатор. Может негромко говорить, говорить, а руки делают своё дело, эксперимент движется в нужном направлении. А даже если и не в нужном, так отрицательный результат - тоже результат. Димка его фиксирует в толстом лабораторном журнале, потом чистит аппаратуру - и все с самого начала. Тут нужно терпение. Ну, и эта самая его нудноватость.
   Димка, то есть если по-серьёзному, то Дмитрий Петрович, был учёный. Самый настоящий. Со степенью и с дипломами. А Сашка - простой лаборант. Потому что он моложе чуть не вдвое, и ему ещё учиться и учиться. Но друг друга, да в процессе работы, они так и называли, не смотря на возраст и разницу в положении - Сашка и Димка.
   - Саш, проверь герметичность колбы. Под разным давлением проверь и запиши в журнал каждую проверку.
   - Есть, сэр! Будет выполнено, сэр!
   Сашка чуть кривляется, работая под новобранца из американских фильмов. Но при этом делает свою работу. Три пробы под разным давлением, три результата - в лабораторный журнал. Все, как положено.
   - А мы тебя ещё ультрафиолетом, а потом - рентгеном. А ещё..., - бормотал Димка, расписывая график экспериментов.
   - А вот интересно, - сказал Сашка. - Чем меньше размер, тем быстрее развитие? Или тут не линейная зависимость?
   - О! Это ты, брат Сашка, правильные вопросы залаешь. Вот и проверим завтра, что у нас получилось.
   Интересно, что может получиться из такого эксперимента? Вот колба. Она герметична. Внутри какая-то россыпь огоньков. В магнитном поле и в безвоздушном пространстве они плавают, не касаясь стенок. А Димка лупит их электрическим током, голубым светом ультрафиолетовой лампы, невидимыми рентгеновскими лучами... Чего ждёт в итоге? О чем эксперимент?
   На самом деле Сашка лучше бы в космической лаборатории трудился. Там - космос. Там всякие эксперименты, которые потом в длительных экспедициях будут повторяться и подтверждаться. Там - настоящие открытия.
   Но: начальник сказал - завтра, значит, завтра.
   А назавтра был небольшой скандал. Дмитрий Петрович называл лаборанта Александром - и на "вы". Так и говорил, нудно-нудно, глядя Сашке в переносицу:
   - Александр, я же просил вас вчера тщательно проверить герметичность колбы. Что вы мне скажете на этот раз?
   - Дмитрий Петрович, - отбивался Сашка. - Вот журнал, и вот показатели. Лично проверял под разным давлением. Все было в порядке!
   - Да? А почему сейчас не в порядке? И ладно бы - один раз. Это же вы говорили мне однажды о пузырьке воздуха в стекле? Мол, стекло и не выдержало? А теперь что скажете? Опять пузырёк? Трещина? Заводской брак? Вы говорите, Александр, говорите! Объясните мне, как нам теперь проводить эксперимент?
   Ну, а что говорить? Колба где-то даёт утечку. В колбе внешний воздух. Огоньки пропали. Серая пыль какая-то внутри - и все. Но Сашка-то тут причём? Вместе уходили домой. Все ведь было в порядке!
   - Может, скачок напряжения в сети? - попробовал предположить Сашка. - Может, давление резко поднялось-опустилось, вот стекло и не выдержало?
   - Александр, вы сами-то верите в это?
   Очки сверкают, волосы дыбом, пот на лбу. Настоящий учёный Дмитрий Петрович. У него опять сорван эксперимент. И опять виноват лаборант. Скорее всего - лаборант. Надо что-то решать.
   - Значит, так, Александр. Подготовьте поле для эксперимента. А потом мы будем решать, что и как у нас с вами будет дальше. Потому что не в первый раз уже мы теряем всё, наработанное за неделю. Идите, Александр, и работайте.
   Нет, понятное дело - во всем виноват Сашка. Но ведь вместе же уходили накануне! Вместе! И все крутилось и светилось, и работало!
   Все сделал. Новая колба. Опять долгая откачка воздуха. Проверка давления. Магнитное поле. В темноте закружились светящиеся пылинки.
   - Молодец, Сашка. Можешь идти домой.
   - Нет уж, Дмитрий Петрович. Я лучше подожду. А вдруг опять что-то не так?
   - Да ты, никак, обиделся? Зря, брат, зря...
   Угу. Зря, да? Нет, точно надо уходить в другую лабораторию. Тут - не понять, что и о чем. А там - межзвёздные экспедиции!
   Вечером Сашка смотрел репортаж о возвращении первой межзвёздной. Потом был фильм, в котором учёные показывали, что и как получилось. Мультик такой компьютерный. Вот корабль ушёл к окраинам системы. Вот вид как бы со стороны. Темнота и светящиеся пылинки в ней. А вот он "упёрся". Первая межзвёздная не смогла вырваться за пределы Солнечной системы. Упёрлась в непонятный барьер. Командир корабля требовал более мощных двигателей и больше топлива. Говорил, что все равно пробьётся туда, к звёздам. Главное - импульс силы. Никакие преграды не остановят человека разумного, вышедшего в большой космос. Рано или поздно барьер будет преодолён, и космические корабли понесут людей к звёздам, все дальше и дальше...
   А утром все повторилось. Сашка снова был Александром - и на "вы". И опять выходило, что он виноват в срыве эксперимента. Колба снова была не герметична. Огоньки погасли. Серая пыль - и больше ничего.
   Нет, точно - надо уходить в другую лабораторию.
   Надоели эти придирки и совершенно не понятная цель экспериментов.
  
  -- Непобедимый
  
   Принц Аджах был известным на весь мир непобедимым борцом на поясах. Весь год до обязательной ежегодной очередной войны с очередным врагом королевства он только и делал, что разъезжал по стране, выискивал в каждом городе главного местного силача и обязательно боролся с ним на поясах. И всегда выигрывал, укладывая огромного местного борца аккуратно плашмя на спину. После этого всенародного действа под громкую музыку и возбуждённые вопли толпы был пир на весь мир - это тоже была традиция. Поэтому во всех городах и сёлах ждали с нетерпением, когда же принц Аджах приедет к ним. Побороть его никто и не мечтал, но вот пир... Пир - это да! И ещё - разве просто побыть рядом с великим силачом, то есть, даже с величайшим силачом и непобедимым борцом, да ещё и принцем и даже маршалом и главнокомандующим - разве одно это уже не счастье?
   Ваньо был простым пастухом в своём селе. Но он тоже мечтал о приезде принца. Для этого Ваньо каждое утро делал зарядку, а потом бегал по холмам и лесам за баранами и овцами, иногда специально пугая и подгоняя их, чтобы бежали резвее.
   Ещё он поднимал тяжести. Целыми днями он поднимал встречающиеся валуны, или таскал на спине молодого барашка. А иногда, поднатужась, взваливал на плечи опоясанную ремнём тушу старого барана-вожака и тащил его на себе под неумолчное баранье "бэ-э-э". Отара слышала голос вожака и бежала, куда вёл их пастух Ваньо.
   Вечером, сдав скот владельцам, Ваньо обливался холодной колодезной водой, надевал чистую праздничную рубаху, вышитую красными крестиками по вороту и рукавам, и шёл к месту сбора всех селян, к харчевне, стоящей на выезде из села. В ней всегда останавливались проезжающие через село купцы, потому что пиво у них тут варилось вкусное - это из-за воды, наверное - и ещё потому что это была самая последняя "сельская" харчевня. Дальше начинались места, которые уже относились к городу, и там почему-то точно такая же еда и точно такая же постель стоили уже гораздо дороже.
   У харчевни Ваньо снимал рубаху и похаживал по вытоптанному до каменной твёрдости двору, пошевеливая плечами, красиво напрягая руки и покрикивая, что готов сразиться на поясах с любым желающим, обещая щедро напоить пивом того, кто его победит. Пиво в селе любили. И развлечение такое - тоже. Потому каждый вечер Ваньо боролся. Он уже не раз кидал через себя или аккуратно укладывал перед собой всех сельских силачей. И даже кузнец признал, поборовшись два раза, что, хотя на руках он бы Ваньо быстро обставил, но вот спина у Ваньо крепче, потому на поясах тот и выигрывает.
   Долго ли, коротко, близко ли, далеко, но заехал в село по своим королевским делам и какой-то случайный королевский гвардеец. Он пил пиво, сдувая пену с длинных чёрных усов, касающихся его мощной груди, если он чуть наклонял голову, смотрел рассеянно в окно на закат, думал о чем-то своём, гвардейском. А Ваньо опять похаживал по двору и звал селян сразиться с ним на поясах. И клал одного за другим всех, кто выходил против него под общий смех и крики.
   Заинтересовался гвардеец, потом подозвал хозяина, переговорил с ним негромко, узнал имя борца, а утром, молча и неспешно собравшись, лёгкой рысью ускакал на своём невысоком коньке дальше. Наверное, в саму столицу.
   А ещё через месяц староста получил извещение, что сам принц Аджах заедет в его село на пути из столицы к границе.
   После этого письма сразу наехали столичные. Они бродили везде, всё трогали, всё измеряли и всё время что-то морщились недовольно. Потом потянулись подводы. На них везли разобранный по брёвнышку походный дворец принца. На каждом бревне был написан свой номер, поэтому молчаливые опытные рабочие быстро собрали на луговине, где всегда пасли коров, высокий с острой крышей, похожей на наконечник гигантского копья, дворец.
   Подводы приходили и уходили.
   Были заполнены все кладовые дворца - вино, еда, всякие редкости для будущего пира, как поняли селяне, наблюдающие всю эту суету.
   Наводнившие село и окрестности рабочие быстро вырубили лес на сто шагов в каждую сторону, чтобы подлый враг не мог подползти и коварно ужалить непобедимого принца.
   Потом рабочих увели, а вместо них пришёл полк солдат, быстро раскинувший походные шатры на тех местах, где раньше был лес. Часовые встали цепочкой, перекрикиваясь днём и ночью и сменяясь каждые четыре часа. С этого дня сельский скот остался взаперти. Даже накосить травы, чтобы покормить скотину, не удавалось. Сначала скармливали старое сено, потом даже солому давали, тягая по пучку с крыш, а потом уже начали резать жалобно блеющую и мычащую скотину.
   На дворе стояло лето, было жарко, а соли, как обычно, не было. Чтобы не пропало мясо, его варили, жарили и ели, давясь и уже даже ругаясь втихую. Отец старосты и вовсе помер от переедания. Ещё несколько селян были при смерти от того же.
   Наконец, дошло дело и до Ваньо.
   Он проснулся от того, что на него утренних сумерках кто-то внимательно смотрел. Попытался вскочить, но крепкие умелые руки тут же бросили его обратно на жёсткий травяной матрац, прижали, полезли под подушку, приподняли лоскутное одеяло, потом держали за плечи и за ноги. Люди в чёрном - Тайная стража королевства - стояли вокруг Ваньо и смотрели на него холодными змеиными глазами.
   - Ты будешь Ваньо-пастух?
   - Я, - попытался кивнуть Ваньо.
   - Не дёргайся, а слушай внимательно и исполняй в точности. Завтра приедет наш непобедимый принц Аджах. Он будет бороться с тобой, пастухом. Времени у него мало. Значит, будет так: сначала ты встанешь на колени на счёт раз-два-три, а потом он положит тебя, не кидая через голову. На счёт раз-два-три-четыре. Понял?
   - Нет, - честно сказал Ваньо. - Не понял. Я сильный, я хочу побороть принца Аджаха.
   - Запомни, пастух: принц Аджах есть всемирно известный непобедимый борец на поясах и символ нашей армии, непобедимой в боях. Никто и никогда не может его побороть...
   - А если я смогу?
   - А если ты сможешь, то все жители твоего села будут убиты, дома их сожжены, дорога перенесена в сторону, и принц все равно останется непобедимым. Ты все понял? Ты завтра борешься не за свою победу, а за жизнь всего села. И жизнь село получит только в том случае, если ты, пастух Ваньо, на счёт раз-два-три упадешь на колени, а на счёт раз-два-три-четыре ляжешь под ноги принца.
   Сказали и исчезли, как будто и не было чёрных воинов Тайной стражи королевства. Но они были, потому что Ваньо очень хорошо запомнил этот серый и сухой голос, монотонно заученно твердящий ему "раз-два-три" и "раз-два-три-четыре".
   На другой день к обеду приехал с небольшой свитой принц Аджах.
   На вытоптанную луговину перед походным дворцом принца вывели умытого и побрызганного цветочными водами Ваньо, и поставили напротив принца. За принцем стояли двое в чёрном, внимательно смотря на Ваньо.
   Принц и пастух сошлись, взялись крепко за пояса друг друга.
   Ваньо посмотрел в глаза принца и увидел там скуку и лень. И ему тоже стало скучно.
   На счёт раз-два-три он рухнул на колени. А на счёт раз-два-три-четыре - упал на спину.
   - А говорили, силач, - лениво процедил принц, отряхивая ладони. - В пехоту его, рядовым.
   Подскочившие тут же сержанты с цветными нашивками на кожаных шапках дубинками подняли на ноги Ваньо и погнали к шатрам охранного полка.
   - Все парень, ты своё дело сделал. Теперь будешь в королевской армии служить!
   Сзади уже скрипели подводы, на которые клали бревна от разбираемого дворца. На бывшую луговину выставили столы. Еды было по счёту - ровно по числу живущих в селе. Только никто не толкался и не рвался к дармовому угощению: все и так объелись мяса. Потому сидели тихо, пили лёгкое городское пиво и покачивали головами в неспешном разговоре:
   - А силён наш принц-то! Как он Ваньо грянул о землю... А ведь мог и через себя кинуть, поломал бы тогда парня. Силён и добр наш принц. Слава ему, значит.
   ...
   В армии Ваньо научили ходить строем, крепко держать тяжёлое копьё и тяжёлый круглый щит, колоть снизу мечом, бить сверху двуручной секирой. Бойцы вокруг него все были крепкие, как на подбор, перевитые сухими жёсткими мышцами, как канатами. По вечерам они боролись на поясах. А по ночам переговаривались почти неслышно у своих костров.
   Ваньо с ужасом узнал, что все его товарищи тоже легли на счёт раз-два-три-четыре...
   - Но как же так? Тогда наш принц, выходит, не самый сильный в мире? Но ведь тогда его победит любой принц с другой стороны, и мы проиграем войну?
   - Ну, ты даешь, паря... Точно, пастух. Думаешь, их принцы по-другому борются? И потом, есть же ещё мы, армия. И чужому-то принцу объяснили, небось, что если на счёт раз-два-три-четыре не ляжет он под нашего, то мы сожжём и сотрём с лица земли его королевство, и убьём всех жителей, и перенесём границы... А так, все же - по мирному почти. Ну, посчитает - раз-два-три-четыре - ляжет под нашего-то. И мирно-спокойно вольётся в наше великое королевство. Будет даже в друзьях у принца. В ближних, может, даже. И будет всем потом рассказывать, какой он непобедимый, наш принц. Так что спи, деревня! Спи и славь даже во сне непобедимого принца Аджаха!
  
  -- Половинка
  
   - И ещё один этаж. Давай-давай-давай... На площадке передохнем, как дотащим.
   - Уносите сейчас же свою мебель! Вы мешаете жильцам!
   - Ладно, ладно, мамаша, не шумите. Это мы тут нашего командира перевозим.
   Увидев погоны, злобная старушка сразу стала улыбаться и усиленно жалеть "бедных солдатиков". Теперь, небось, целую неделю на почерневшей от времени скамеечке, что вкопана у подъезда, будет обсуждать с такими же старушками, какие всё-таки гады, эти самые отцы-командиры. Как они эксплуатируют труд своих солдат. Что солдаты - мы, то есть - это для них просто, как рабы настоящие. Старая она, дурная... Да мы на самом деле просто рвались в добровольцы, лишь бы из части выпустили. Увольнительную не дождаться, служба посменная, между сменами сплошные учения строевые, да боевые. А тут - целый день фактически на воле. Даже без пилоток - оставили их в машине. И расстегнулись чуть не до пупа, потому что жарко. А капитан на это - ни слова. Не требует, чтобы застегнулись, чтобы головной убор, подход-отход и прочее отдание чести.
   И весна на улице... Ах, какая весна! Черёмуховая, а то ли сиреневая, даже и не понять, сладко пахнущая, кружащая голову.
   Вот в городке у нас ничего такого пахучего нет. Есть чёрный асфальт, размеченный белыми полосами и стрелками. По полосам строимся, по стрелкам поворачиваем на строевых смотрах.
   А ещё тут, на воле, ходят девушки. Вот если бы они в этом подъезде ходили, так мы бы их просто донесли до самого верха на этом тяжеленном старом диване. А раз нет их, так остановимся и передохнем, вытирая пот рукавами.
   - Слышь, Длинный, а чего он в старье таком квартиру получил? В новых домах всегда лифты есть, и даже грузовые бывают!
   Длинный - это я. Но это не кличка, это просто он так говорит, факт констатирует. Я просто в строю стою самым правым. Сразу за сержантом. Вот сержант у нас как раз маленький. Это его немного расстраивает, чувствую. Поэтому он всегда ходит прямой, как лом проглотивший, и пытается смотреть на всех чуть сверху. Это у него не очень получается. Я слышал, он собирается потом поступать в училище. Конечно, когда до полковника дорастёт, сразу все станут ниже. А пока сержант - пусть уж так, пусть потерпит немного.
   Сержант наш не потеет, стоит внизу у машины, чтобы не позарился кто на капитанское добро. А мы, значит, таскаем мебель и прочие шмотки.
   Я знаю, что капитан наш уже давно капитанит. Ему просто не дают нового звания, потому что нет должности для него подходящей. Он так и ходит с четырьмя звёздочками на погонах, так и ездит по всей стране, из одной части в другую. Но нигде и никто не повышает его, не даёт подняться до одной большой.
   А он к тому же не один мотается. С ним жена, уже немного увядшая на вид, в мелкой сеточке морщин к своим тридцати, с прищуром постоянным. А ещё - бабка какая-то. Это, наверное, мать жены. Или его собственная, что ли? Вот, возит с собой. Как и старые вещи, и мебель уже накопленную.
   Это у меня в голове сидит такой злой человечек и иногда подсказывает злые мысли. Я сам не думал о том, что мебель старую можно выкинуть, и старушка, мол, не нужна, как и та мебель. Это он, злобный мой, подсказывает, хихикая. А я хихикаю в ответ, не сдержавшись.
   - Что подумал, Длинный? Ну, колись, колись...
   Я рассказываю эту свою мысль, что капитан, мол, капитанит и таскает старую мебель и ненужную старуху, а можно было и освободиться давно, и все подхватывают хохот. Потому что помнят старый пошлый анекдот про Вовочку и про "годную" старушку. Ржут, как ненормальные. Нам же посмеяться - как отдохнуть.
   Наверху распахивается дверь:
   - Бойцы, что за... Вас сюда для зачем или что-почему, а? Вы тут, где и как? По строевой соскучились? Или кроссы очень нравятся?
   Строевая подготовка нам не любится, и кроссы совсем не нравятся. Тем более, армейские кроссы - в полной боевой, да с патронными ящиками. Поэтому все резко затыкаются, кто-то показывает мне кулак, и мы впрягаемся в неподъемный диван.
   Диван - ладно. Тяжёлый, неуклюжий, но всей толпой мы его наверх затаскиваем. Вот книги, увязанные пачками килограммов по десять, да вот мелочь всякая, что не возьмёшь сразу, а надо отдельно каждую вещь... Лампа, например, со стеклянным белым матовым абажуром. Полки стеклянные в шкаф. Какое-то блюдо с непонятным рисунком. Большое, неуклюжее. Все это надо поднять пешком на пятый этаж, а потом вернуться и получить от сержанта новую порцию груза. Мы, как муравьи, снуём вверх-вниз, сталкиваясь на поворотах узкой лестницы, обтирая стены плечами.
   Хохол заглядывает в кузов и улыбается широко:
   - Мужики! А ведь всё, кажись! Последняя ходка сейчас будет!
   Хохол - это не обидно на самом деле. У нас, между прочим, половина офицеров - украинцы. А Хохол - он как раз русский. Но у него фамилия такая, что не выговоришь сходу: Крестовоздвиженский. И каждый новый начальник, прочитав её, спрашивает:
   - Хохол, что ли? Командира нашего земляк?
   Вот и прилепилось. А он и не спорит - пусть будет Хохол. Я даже и подумать не могу, какие клички ему лепили в школе.
   Сержант подзывает нас к себе, говорит вполголоса:
   - Я тут банку одну в сторону отложил, для нас. Так что вы, если что и кто, даже и не ищите, ясно? Всё-таки мы зря, что ли, горбились тут?
   С одной стороны, не очень-то он сам и горбился. А с другой - подумаешь, банку какую-то спёр. Воровать, оно, конечно, нехорошо. Но только не в армии. Тут иначе просто совсем туго бывает.
   Это так однажды мне рассказали, чем отличается старослужащий от салабона-первогодка: старику говорят, что надо покрасить дверь, и наутро она покрашена в нужный колер, а если салаге говорят тоже самое, он сначала начнёт выяснять, где взять кисть, да где - краску, да какую краску, да как выбрать цвет... В общем, лучше "старика" попросить. Даже не скомандовать - именно попросить. И все будет сделано. Потому что старики уважение ощущают и любят. Вот мы уже почти старики. Нам по полгода ещё осталось. А сержанту ещё целый год. Но он сержант, и у него на погоне три жёлтые лычки. Поэтому мы таскаем, а он караулит.
   А как говорил Жванецкий, кто что караулит, тот, значит, то самое и имеет. Одна банка с такой машины - да это же практически бесплатно!
   - Последняя ходка, мужики, - ору я в приближающиеся красные лица.
   - О-о-о! Последняя! Взялись!
   Наверх мы не взлетаем, конечно, потому что десятый раз, да на пятый этаж - это все же перебор. Но поднимаемся быстрее, чем обычно. Сгружаем вещи туда, куда показывает капитан. Он жмёт каждому руку, говорит скучное дежурное "спасибо". Но я по его глазам вижу, что он действительно благодарит. Потому что грузчикам со стороны надо было платить, а мы - так, бесплатно. И потом, мы все сделали быстро. И не выделывались насчёт количества этажей и отсутствия лифтов. Так что его "спасибо" - оно правильное, честное.
   Сморщенная старушка ходит по квартире кругами, как кошка в новом месте. Такая же недовольная, только не шипит. Трогает стены. Трогает мебель, ещё не устоявшуюся на своём месте. Заглядывает в ящики. Бормочет что-то. Подходит к нам:
   - Это уже всё, ребятки?
   - Всё, всё! - говорим мы, переглядываясь.
   - Точно - всё?
   Она смотрит каждому в глаза. Но мы не первый год служим. В глаза начальству смотреть умеем: молодцевато и с придурью во взгляде. Хоть и трудно. У непонятной старушки совсем белые глаза с маленькой точкой зрачка. Это, наверное, от старости.
   Капитану заметно неудобно:
   - Мама, ну что вы. Как подумали только... Ребята молодцы. Раз, раз - все быстро...
   Да, мы - молодцы.
   - Так это - всё, значит? - она снова осматривает нас в тесной прихожей - пропотевших бойцов в выгоревшей форме. - Хорошо, значит, раз так - пусть будет всё. Они, выходит, молодцы, да, Алёшенька?
   - Ещё какие! Мои бойцы, да чтобы не молодцы? - широко улыбается капитан.
   - Ну, тогда, желаю вам, молодые люди того же, что вы сегодня сделали. Полной вам чаши, так сказать. И всего-всего, значит, - она как-то странно говорит, будто и не старая, а с нами из одной школы. - Ну, а если что все же не так, то в процентном соотношении, значит. Половинка - на половинку, серединка - на серединку. Это будет по-честному. Я так думаю.
   Машет на нас сухой лапкой и уходит в комнаты.
   Капитан смущённо разводит руками - ну, старая, старая она. Так вы - того, этого, значит, в часть. И чтобы без шума, значит. Чтоб без всяких патрулей и разборок.
   Мы ссыпаемся вниз по лестнице, грохоча подкованными сапогами. Сержант командует, машина уже подрагивает, готовая рвануть с места. По дороге останавливаемся у булочной, закупаемся свежим хлебом. Потому что без закуси - это только салабоны будут счастливы. А нам уже не солидно как-то...
   В гараже сержант кивает нам на дальнюю каптёрку и тащит туда завёрнутую в какую-то ветошь банку. Промасленный стол накрываем газетой, выкладываем хлеб, рвём его на куски. Хохол умело вскрывает банку с бычками в томатном соусе. А сержант торжественно ставит на середину стола тяжёлую трёхлитровую банку.
   - Это что, варенье, что ли? - разочарованно стонет Пашка-бригадир.
   Бригадиром его назвали, потому что он гражданке был бригадиром. Не тем, что в кино с бандитами - этих мы как раз ненавидим просто. Он на стройке настоящим бригадиром был. Вот пришел сразу после школы - и до бригадира за полгода поднялся. Потому что правильный мужик - Пашка.
   - Наливка это, мужики! Настоящая домашняя вишнёвая наливка!
   А наливка - это такая вещь, такая, знаете, вещь... Это когда в банку насыпают мытую вишню "по плечики", а потом заливают до крышки спиртом. Ну, или водкой, если ты не медик и к спирту отношения не имеешь. Хотя, со спиртом получается гораздо круче. Мозги отшибает на раз-два-три.
   - О-о-о... А не заметут нас тут?
   - Завтра же суббота! Кому мы, нафиг, нужны? Ну, кроме нашего капитана? А он, считай, нам должен.
   И то верно. А сколько нас тут, получается? Сержант много не выпьет. Пашка - он пить здоров, крепкий, зараза. Хохол пьёт и не морщится. Водиле, Воробью нашему, чуток. Ну, мне стакан, наверное... Так ведь ещё и останется на все выходные! Это я так думаю, подставляя стакан.
   - Дембель неизбежен, - говорит сержант традиционный тост, как старший по званию.
   Мы выпиваем стоя и начинаем праздновать неизбежность дембеля.
   ...
   Голова тяжёлая какая... И рука трясётся основательно. Вот же, как бьёт в голову. Точно - на спирту наливочка. Мозги отшибает просто напрочь.
   - За что пьём, мужики? - с трудом выдавливаю из себя слова.
   Вот и губы онемели, как от наркоза у стоматолога - точный признак хорошего опьянения. Хорошего, это значит - сильного.
   - Да ты, Длинный, совсем мозги пропил, - говорит кто-то из пьяного сумрака. - Внучка же у тебя.
   - Ну, за мою внучку, значит, - поднимаю я стакан.
   А в стакане - водка. Вот точно же - водка. А мы, я же помню, вишнёвую наливку пить начинали. В гараже, после тяжких трудов. После капитанской мебели.
   Я оглядываюсь вокруг. Гараж, вроде, есть. Только совсем не тот, не военный. Это частный какой-то, сварной, из листов ржавого железа. Ворота распахнуты, перед ними стоит старая "шоха" с поднятым капотом. Похоже, движок смотрели только что.
   Из ворот тянет весенней сыростью.
   Я сижу за длинным и узким, всего в две доски, верстаком, который сбоку вдоль стены тянется от угла до угла. На стену напротив наклеены картинки с полуголыми бабами. Какой-то оборванный старый календарь. Стоят по верстаку какие-то ящички и коробочки с деталями. Яма темнеет сыростью посередине гаража. Из-под потолка тускло светит сороковаттка, спущенная на проводе в матерчатой обмотке. Пахнет маслом и бензином.
   Мужики тянут ко мне стаканы, чокаются. Медленно, как нехотя, как из темноты в кино, проявляются лица. Вот это - Хохол? А ты - Пашка, что ли? А это... Сержант? Вот этот толстый, с пузом на коленях, с красной широкой мордой - наш сержант?
   Я смотрю на свои руки, поросшие седоватым волосом. На левой руке не хватает фаланги указательного пальца. Я не помню, почему и когда. Чешется, зараза. Привычно чешу палец о потёртые и промасленные штаны. Татуировка на правой - синее солнце встаёт над горизонтом. Это ещё откуда? У меня - татуировки?
   - Ты тут совсем очумел со своими мужиками, - кричит неприятным голосом из открытых ворот какая-то растрёпанная женщина. - Все мозги уже пропил? Как за внучкой теперь поедешь?
   Как я за внучкой поеду? Как? За внучкой?
   - Мария! Машенька! - кричат мужики. - Отлично сегодня выглядишь, бабуся! Садись с нами! За внучку, чтобы здоровая она у тебя всегда была!
   Она деланно смущается, но видно, что "бабуся" ей нравится. Она, понимаю я, действительно хочет стать бабусей. Бабушкой. Внуков хочет нянчить и тетешкать. Давно уже хочет.
   А я что же? Я-то хочу внуков?
   Внучка... У меня внучка. Это же что, значит, у меня есть дети, выходит? Взрослые дети? Ну, в крайнем случае, как минимум один деть. Иначе - откуда бы тогда была внучка? Кто же у меня, интересно, сын или дочь? Как же быстро растут дети. А когда была свадьба? Кстати, а моя-то собственная свадьба - была она? Вот с этой вот... Как они говорят - Мария?
   - Маш, - медленно выталкивают онемевшие губы. - Ты уж не сердись на старого. На меня теперь ругаться нельзя. Я теперь - дедушка. Не пацан какой, не салабон, в натуре.
   - Ну, за деда с бабкой, - поднимается толстый сержант.
   - Пля..., - плямкаю я губами. - Сержант, пля... Сколько всего тех банок было?
   - Две, а что? - удивляется он. - Я одну всего взял.
   Половинка на половинку, серединка на серединку, значит? По-честному, выходит? А кто у меня половину жизни в этой самой банке утопил?
   Я молча бью рукой со стаканом в красную сержантскую морду, а потом валюсь на грязный деревянный пол, прижатый мужиками.
   - Все уже, все... Спокойно, Длинный. Руку, руку ему держи! Ишь, какой норовистый стал. Резкий какой. А помнишь, в армии-то был он спокойный-спокойный...
   Голоса уплывают в темноту.
   И всё-таки эта вишнёвая была на спирте!
  
  -- Будет ласковый дождь
  
   Утро было, как утро. Самое обычное. Привычное.
   Сначала бодрая трель будильника, потом свернуть постель - он всегда убирал постель, потому что если не убирать за собой постель, то можно и не вставать. Пока комната проветривалась, нагонялся из решётки кондиционера морозный воздух, он успевал сделать зарядку. Комплекс тренажёров в углу отсчитывал каждое совершенное им усилие, а беговая дорожка была хороша и позволяла двигаться в любом режиме.
   Умывание. Душ? Он помялся перед душевой кабиной, но все же не полез в неё. А чего там - душ? Что он, физическим трудом ночью занимался, что ли? Потому - чистка зубов, умывание, тщательное вытирание, с рассматриванием в зеркало своего отражения. Ну, что... Неплохо. Для своих-то лет - совсем даже неплохо. И с морщинами неплохо, и с животом. Он повернулся в профиль, втянул живот и выпятил грудь - да, очень даже неплохо!
   Из ванной сразу направо - маленькая кухонька. Когда он идёт в ванную, заходит туда и щёлкает кнопкой чайника. А теперь, умытый, вкусно пахнущий мылом, зубной пастой и немного мужским дезодорантом, с полотенцем на ещё влажной шее, он насыпает две ложки кофе в чистую чашку, помытую и поставленную на край стола с вечера, кладёт три кусочка сахара и заливает кипятком, повторяя вслед за ним, съедающим с шипением сахар и кристаллики кофе:
   - Ш-ш-ш....
   В холодильнике всегда были свежие йогурты. Он почему-то никогда не задумывался - откуда. Какая, в сущности, разница? Главное, они там были. Всегда. И всегда был в прозрачной хлебнице свежий хлеб. Или такой же свежий лаваш, который можно было разрывать на куски и есть с густым йогуртом с кусочками неизвестных фруктов, похрустывающими на зубах, запивая горячим крепким чёрным кофе.
   Завтракал он всегда у компьютера. И обедал там же. И ужинал - тоже. И вообще весь его день проходил перед компьютером, который был для него настоящим окном в мир, потому что окон в его квартире просто не было. Да и не нужны они были, эти окна. Что там смотреть? Погоду? О погоде скажет сайт с прогнозом погоды. Да и друзья, проживающие неподалёку, тоже не раз и не два за день сообщат, что идёт, мол, дождь, или что снег, или что как раз сегодня на улице жарко и душно.
   Сначала он внимательно прочитывал длинную френдленту - он был "тысячником" в LiveJournal, и притом френдил всех взаимно - отвечал на комментарии под своими постами, а потом смотрел новости на трёх разных новостных сайтах, прогноз погоды, проверял почтовые ящики, в которые уже набивалось по десятку-другому рекламных объявлений и прочего спама.
   В течение дня он иногда то включал, то выключал музыку, подпевая некоторым песням, писал несколько постов в свой журнал, потом принимался за роман, который задумал ещё лет пять назад, но так никак и не мог закончить, хотя размер написанного уже тянул на хороший трехтомник.
   Ему не было скучно.
   Когда здесь скучать? Времени не хватает, чтобы все узнать и все увидеть. Египетские пирамиды? Он щёлкал по ярлыку и рассматривал их в любой проекции. Великая китайская стена? Где-то это было... А, вот она! И даже есть съёмки из космоса, где видно, как она тянется червяком через горы и равнины. Московский Кремль? И о нем было множество материалов.
   В исторических форумах он спорил с теми, кто в который уже раз обещал катаклизмы, кризисы и очередную мировую войну. Он был историком по образованию и требовал всегда точных и ясных доказательств, а не домыслов или логики в построении модели дальнейшего развития.
   - История алогична, коллеги! - повторял он постоянно. - Факты, только факты становятся историей.
   К вечеру, когда глаза уже не хотели и не могли смотреть в экран, он делал себе лёгкий ужин, потом, подумав, иногда принимал душ или даже заваливался в ванную, насыпав в горячую воду ароматную соль, и читая очередную книжку с экрана своего наладонника.
   Сегодня это была старая вещица, не раз читанная ещё в детстве.
   "Десять пятнадцать. Распылители в саду извергли золотистые фонтаны, наполнив ласковый утренний воздух волнами сверкающих водяных бусинок. Вода струилась по оконным стёклам, стекала по обугленной западной стене, на которой белая краска начисто выгорела. Вся западная стена была чёрной, кроме пяти небольших клочков. Вот краска обозначила фигуру мужчины, катящего травяную косилку. А вот, точно на фотографии, женщина нагнулась за цветком. Дальше ещё силуэты, выжженные на дереве в одно титаническое мгновение... Мальчишка вскинул вверх руки, над ним застыл контур подброшенного мяча, напротив мальчишки - девочка, её руки подняты, ловят мяч, который так и не опустился".
   Ох, черт... Он вытер уголок глаза. Стареет, да. Слаб стал на эмоции. "Будет ласковый дождь..."... Обязательно перед сном надо написать друзьям, чтобы не забывали зонтики.
   Перед тем как лечь, он делал ещё один комплекс гимнастики, качая пресс. Потом ставил будильник на семь утра ровно. Ну, и что, что кризис, что нет работы давно. Все равно, незачем расслабляться. Да и друзья со всего мира будут рады увидеть его в эфире, поболтать, перекинуться словцом, услышать его оценку событий.
   Потом он спокойно засыпал.
   А пока он спал, невидимые руки меняли набор продуктов в холодильнике, наполняли чайник чистейшей много раз профильтрованной водой, протирали полы в кухне и ванной.
   Все сохранившиеся в ходе возникшей на волне кризиса мировой войны компьютеры планеты берегли последнего оставшегося в живых человека. Как редчайший экспонат. Как образец довоенной жизни. Как последнюю ниточку, связывающую мир с довоенным временем.
   Как объект для исследования, наконец. Редчайший объект со своеобразной реакцией на сигналы, выводимые компьютерами на экран монитора.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"