Карнишин Александр Геннадьевич : другие произведения.

Числа и числительные

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник из рассказов, в названии которых какие-то числа или числительные. Рассказы самые разные. Получилось интересно. Конечно, будет дополняться

   Первая сессия
  
   Историю Макс любил. А если бы не любил, чего бы он бился за поступление в университет? Как раз на исторический и поступил.
   Учиться было интересно, хотя и скучно немного. Все, как в школе: уроки-лекции, домашние задания, семинары и письменные работы.
   Вот только сессия началась слишком рано. Хотя, чего там - рано? Какая разница, когда она будет. Главное, что к сессии Макса допустили. А там уже был дело техники - пройти ее с минимальными потерями.
   В старших классах контрольных и разных полуэкзаменов типа коллоквиума или сдачи темы было достаточно. Достаточно было и способов, как сдать предмет.
   Первым способом было честное изучение тем.
   Учебник, всем видом похожий на кирпич - и размером, и весом, а некоторые учебники и цветом. Будильник, звонко тикающий на столе. Чтение под будильник. Ровно час. Сколько страниц? Десять? Значит, если читать пять часов в день, на учебник хватит недели. Две недели - два раза прочитать. Мало. Надо три. Надо быстрее читать. Если перед экзаменом прочитать учебник хотя бы три раза, то на троечку минимум разговора хватит. А если еще даты вспомнить!
   Кроме чтения можно было делать выписки, как учили в университете. Выписки помогают, они в память лучше тогда укладывают материал.
   Но выписки с собой на экзамен не возьмешь. Или возьмешь, но не используешь. Экзамен - это же почти лицом к лицу.
   Значит, по самым сложным предметам... Вернее, не по самым сложным, а по тем, которые Макс не читал или читал, но не любил - вот по этим надо было делать "шпоры". Школа научила. Девчонкам было легче. Они могли в наглую писать целые конспекты на ногах, повыше юбки, а потом чуть подтянула подол - и вот он текст.
   А парню - только бумага и ручка. Мелким почерком, аккуратно-аккуратно, он фиксировал основное по каждой теме, особо отмечая даты исторических событий на узкой бумажной ленте. В шариковую ручку входило двадцать билетов. В две ручки - сорок. Методика была простая. Во время экзамена студент что делает? Что? Нет, не пишет, а волнуется. Волнуется, кусает ручку, крутит ее туда-сюда. Вот она и рассыпается на части. И надо извиниться, нагнуться под стол и медленно искать ее и все ее содержимое. Можно успеть увидеть главное: даты и фамилии. А уж потом сесть, записать увиденное и медленно описывать остальное. На тестовых заданиях это хорошо проходит. Там просто - номер правильный отметь заранее, а потом только напомни себе.
   А если экзамен по истории и не про войну, а про какой-нибудь Древний Египет? А если Египет в одном томе с Китаем, Индией?
   "Древний восток", тяжелый том с потертой обложкой, путался в голове именами и датами, совершенно не схожими в разных странах. Как такое сдавать,- думал Макс тоскливо, перелистывая за страницей страницу. Больше всего времени им было оставлено епе раз на историю древнего востока. Три раза прочитал со скукой и сонливостью, чуть не падая головой в стол. И что? И - ничего. А шпаргалок тут не написать. Он попробовал, было. Ага. Одних этих Аменхотепов-Тутанхамонов с датами - никакой ленты не хватит. И на слух, наизусть, не заучиваются. А еще были китайские владыки. И там, в Китае, не одно государство было, а много. Жуть...
   Параллельный поток сдавал со скрипом. Пересказывали друг другу страшные вести: на древнем мире - режут.
   Макс волновался. Он созванивался с друзьями, ненароком выяснял, как у них там дела с подготовкой к экзамену. Те были спокойны и даже веселы. Говорили, что свою законную получат в любом случае. А Макс - не получит? Он ничего не мог понять в совершенно по-дурацки составленном учебнике. Какая только сволочь этот учебник писала?
   Он заглянул на первые страницы: академик, член-корр, несколько профессоров. Ну? И что они хотят: чтобы студент первого курса мог понять их высокоученые писания?
   - Вась!- он дергался уже перед самым экзаменом.- Будь другом: горю.
   - НУ, горишь,- благодушно улыбался Вася.- А чего дергаешься? Все равно не надышишься и не начитаешься...
   - Вась, блин! Хоть метку какую поставь на билете. На любом, чтобы я хоть к концу экзамена мог зайти. Ну? Друг ты или нет?
   Вася другом не был, но был одногруппником. И когда свои горят на экзамене - это было неприятно. Приятно, когда все сдали и потом вместе гуляют в общежитии.
   Вася обещал.
   Он зашел в первой группе. Вышел пятым.
   - Билет номер девятнадцать, Макс! Точка на обороте справа. В углу. Синяя точка. Понял? Билеты она снова выкладывает - я сам видел!
   Девятнадцатый был про Египет. И про Китай. Макс лихорадочно листал учебник, клал закладки, смотрел иллюстрации и снова обращался к тексту. Так, два фараона, царьки местные. Религия. Хозяйство. Войны. Черт, черт, черт... Как же это?
   С последней пятеркой зашел и он. Первым кинулся к столу, чтобы никто не перехватил. Кинулся, и встал в задумчивости: какой брать? Билеты лежали пачкой.
   - Берите билет,- улыбнулась черноволосая, с черным же глазом - ведьма, точно!- преподавательница.- Ну?
   Он поводил руками, потом стал раскладывать всю пачку, ловя билет с точкой.
   - Я не просила раскладывать,- лязгнул металл в голосе.- Или вы берете билет, или - вон дверь!
   - Извините, я подумал...,- бормотал Макс, а сам быстро собирал билеты обратно в пачку, прихватив один себе.
   - Выбрали? Ну?
   - Билет номер...,- голос захрипел до кашля.- Билет номер... Двадцать шесть.
   Как же это? На столе лежали еще и еще с яркими синими точками в правом углу.
   - Вопросы понятны?
   - Можно другой билет?- спросил Макс, даже не читая вопросы.
   - На балл ниже. Берите.
   И второй был не тот. Но брать третий - это признаться в том, что ничего не знаешь. Пришлось садиться. Номер тридцать два. Индия. И Египет. Но другой Египет.
   ...
   Потом он не помнил уже, что и как говорил. Помнился прищур черных глаз, задумчивое трогание кончиком ручки цветов в букете, выставленном девушками на стол, какие-то вопросы. Макс нес что-то постороннее, вспоминая все прочитанные книги, даже пытался спорить дрожащим голосом. Потом его макали лицом глубоко-глубоко в собственное незнание, и снова спрашивали что-то, почему-то ему неизвестное.
   - А-а-а... Вот это вы помните. На лекциях были. Это хорошо.
   - Хорошо?- Не понял Макс.
   - Ну, не хорошо... Удовлетворительно. С двумя большими минусами. И если на следующий экзамен ко мне... Вы поняли?
   - Понял. Спасибо.
   Кто же знал, что друзей было много и в параллельном потоке, и в соседней группе, и в прошлом году. А так-то, если бы - так он бы сдал, почти по-честному. А тут...
   - Ну?- встретили его у порога.
   - Уф-ф-ф... Три,- блаженно улыбался Макс.
   - А чего радуешься?
   - Праздник потому что. Три. Это праздник,- утирал он трудовой пот.
  
   Одна голова - хорошо?
  
   - Я - царь зверей!- оглушительно громыхнул лев.- Я иду гулять! Кто не спрятался - я не виноват!
   Саванна замерла на мгновение, а потом все засуетились, стараясь как можно скорее убраться из тех мест, где может пройти огромный хищник.
   Только пантера не шевельнулась. Она лежала высоко на ветке, свесив хвост, и никого не боялась. Обезьяны устроили шумный концерт, передавая друг другу то, что сказал лев. Птицы поднялись стаей, сделали круг в угасающем свете солнца и снова опустились в приозерных зарослях. Тишина опустилась сверху и придавила тяжелой лапой всех, кто слышал льва. Лежать, молчать, бояться!
   Лев шел гордо, мягко ставя лапу за лапой. Он не бежал, не спешил. Он шествовал.
   Все вокруг было знакомо и глубоко справедливо. Самый сильный был царем. Это справедливо. Слабые боялись и подчинялись. И это было справедливо. Зимой шел дождь. В самый разгар лета бывали засухи. Слабые от этого умирали. Сильные выживали. Мир был устроен правильно.
   Лев тряхнул роскошной гривой, и снова над саванной раздался его грохочущий голос:
   - Я иду! Я - царь зверей!
   Вверх он даже не глядел - что ему могут сделать какие-то птицы? И вообще, причем здесь птицы, если он - царь зверей?
   - Кто у нас сегодня главный?- спросила одна голова с крючковатым жутким клювом у другой.- Ты, что ли?
   Огромная птица напоминала гору. Только вершина была не одна, а сразу две, разделенных седловиной. На фоне этой птицы лев выглядел мышью полевкой перед ночной совой на охоте.
   - Ну, я,- откликнулась вторая голова.- И что?
   - Да вон, пищит тут, что, мол, царь...
   - И что?
   - Так командуй. А я исполню, как договаривались.
   - Царь, значит?- на мгновение задумалась вторая голова.- А мы есть хотим?
   - А мы всегда есть хотим!
   - Ну, тогда полетели, покушаем. Только без шума, ясно?
   - Обижаешь, начальник,- каркнула первая голова. Развернулись чудовищные крылья, поднявшие настоящий ураган на земле, в три скачка поднялась в небо страшная птица Рух о двух головах, лениво развернулась и, скользя по воздуху и набирая скорость, ринулась вниз.
   - Я иду!- кричал лев.- Ой... Я, кажется, уже лечу...
   - Какой-то он тощий, не находишь?- спросила первая голова, с сомнением рассматривая зажатого в когтистой лапе льва.
   - Тут соглашусь с тобой. Тощенький он и маленький. Отпустить его, что ли? Пусть массу нарастит сначала?
   - Ты сегодня командир - ты и командуй.
   - Ну, пусти его, пусти. Пусть подрастет немного. Завтра ты будешь командовать, а я слетаю за ним, тогда и посмотрим, не подрос ли уже.
   Черная тень накрыла саванну, ошеломленный лев, поджав хвост, порскнул в колючие кусты и затаился, дрожа.
   - Слушай, а как они всего с одной головой управляются? В нее же есть надо - когда думать-то?
   - Потому и не думают они. Всё жрут и жрут,- меланхолично заметила первая голова.
   - Это нам везет.
   - Это нам везет.
   Птица снова обратилась в гору, замершую посреди огромного континента. Одна голова уставилась на восток, другая - на запад.
   - Если что вкусное увидишь - скажи.
   - Обижаешь, начальник! Сразу и полетим!
  
   Две сосиски
  
   День отмерялся сосисками. Две сосиски - это как раз один день. Сегодня Петр Тимофеевич обсчитался. Он решил, что уже среда, и поэтому будет футбол. По футболу тоже можно было отслеживать течение времени. Но только летом. И только по неделям. Зимой в футбол не играли. А тут вот прошли, пролезли в какую-то щель, и должны были как раз в среду ночью...
   И пусть, что нарушение режима получается! Пусть! Сам себе режим выдумал, сам себе его и нарушит, раз такое дело - Кубок...
   Но вот полез в холодильник - у него был старый, с одной дверцей, да и тот никогда не был набит битком. Петр Тимофеевич, кстати, иногда задумывался: как это некоторым места в холодильнике не хватает? Что же они туда суют-то? Ведь вот же - масла одна пачка. Мало ли, что холестерин и всякие вредности, все равно на черную горбушку, да с кофе поутру - нет ничего лучше. Сосисок килограмм... Вернее, не килограмм даже, а ровно двенадцать штук. На неделю. В воскресенье положено было что-то приготовить "правильное", настоящее, вареное или жареное. А в понедельник - опять в магазин.
   Так вот, полез Петр Тимофеевич за сосисками, а там оказалось еще десять штук. Нет, он не пересчитывает их постоянно. Но открыл холодильник - а там полный пакет. Отрезал две - и все равно много остается. Вот и посчитал. С теми двумя выходит десять. Значит, вторник сегодня. Не среда.
   А зачем ему среда, кстати?
   Медленно и аккуратно надрезая кончики сосисок, и сдирая полиэтиленовую прозрачную мокрую оболочку, он раздумывал: к чему же это ему нужна была среда? Ведь, вдуматься если, какая разница - среда или, скажем, понедельник? Это воскресенье отличается, потому что в воскресенье положено ему - так сам себе постановил - готовить что-то горячее и вкусное. Например, пожарить картошку. Или может даже сварить суп с вермишелью. На двух куриных ногах получается большая кастрюля супа. Хватает на все воскресенье, да еще и на понедельник и вторник, если и днем перехватить чего-то. А можно не днем, а оставить на ужин. Тогда сосиски не тратятся. И вроде как экономия получается.
   Так, вторник все же?
   Очищенные от прозрачной пленки сосиски были рассмотрены вблизи: однажды он приготовил, не посмотрев. Теперь вот проверяет всегда. Каждая надрезается примерно до половины острым кухонным ножом, который он точит раз в неделю, в субботу. Как раз к воскресенью, когда готовит "настоящую еду". Вот - точка ножа тоже вроде как отмеряет недели и дни. Но нож можно и не поточить, а вот без ужина живот возмущается. Значит, две сосиски в день - вот и расчет. Двенадцать на неделю. Закончились сосиски - верный признак, что надо что-то вкусное приготовить, а потом готовиться к походу на рынок.
   Магазин, конечно, ближе. Но в магазине все какое-то замороженное и серое. И цены в магазине... Петр Тимофеевич не доверял магазину, хоть тот и был рядом, а на каждом товаре был ценник с крупно нарисованной ценой. Все же на рынке, считал он, все гораздо свежее. А главное - рынок дальше. Туда надо было идти, а физические нагрузки, как говорили все врачи, просто необходимы в его возрасте. Не просто так нагрузки, а умеренные, умеренные!
   Утренняя зарядка тоже была обязательной. Он нашел специальный комплекс от тибетских монахов. В бесплатной газете, которую можно было взять в магазине, на последней странице кроме кроссвордов бестолковых бывало и полезное. Вот этот комплекс, например. Там, если все правильно делать, полтора, а то и два часа времени занималось. И при этом - не до пота. И суставы нисколько не ломит. Все аккуратно. Так вот поворачиваться, так вот - самомассаж. Тибетские они или не очень, но упражнения были хорошие. Петр Тимофеевич это сразу понял, и ввел в практику долгую утреннюю зарядку под бормотание новостного канала по "ящику".
   "Ящик" он не любил. Фильмы теперь были какие-то дурацкие. Ни о чем. Вот в чем суть? К чему они призывают? Чему молодежь учат? Подумаешь, посмотришь - а ведь ничему. И сути никакой. Так, как древний акын, поющий, сидя на осле, что дорога длинная, а ветер холодный...
   Вот новости - это интереснее. Могут сообщить, например, о перевороте. Или не могут?
   Футбол еще.
   Старый друг Лёва, с которым они созванивались раз в три-четыре месяца, футбол не понимал и не любил. Зато он любил шахматы. И можно было сговориться, и один раз - у него, другой раз - у Петра Тимофеевича сыграть по старому, не торопясь, с разговорами. Надолго их не хватало, но три партии - это закон. И удовольствие всегда не от выигрыша, а от самого факта встречи, от живого общения.
   Микроволновка запищала требовательно. Сосиски готовы. Это сын научил пользоваться микроволновкой. Просто оказалось и очень удобно. Положил на тарелку, закрыл дверцу, нажал два раза - две минуты. Нажал теперь пуск. Все. Само готовится. Вот и сготовилось. Ровно две сосиски. А в холодильнике значит, осталось - он специально приоткрыл дверцу и посмотрел на пакет - еще восемь. Значит, вторник сегодня. Точно. Не среда.
   А чего он среду-то ждал?
   Петр Тимофеевич поставил тарелку со свернувшимися кольцом зарумянившимися сосисками на стол и протянул руку к хлебу. Среда - это к чему же?
   И тут он вспомнил: кубок же! Кто-то из наших пролез, просочился, пробился, и теперь даже зимой их показывают. Да, жаль, что сегодня не среда.
   А интересно, подумал он. Вот интересно, остановился он. А если бы он вчера съел четыре сосиски, так сегодня бы осталось меньше, и тогда для него была бы среда? А футбол был бы?
   Мысль была захватывающая и в чем-то оригинальная. Нет, кто такие субъективные идеалисты, Петр Тимофеевич знал со студенческой скамьи. Но вот тут, когда время связано с едой, с прогулками, с режимом... Если вдруг получается вот такой прорыв - не меняется ли и время? Ведь он бы не съел четыре сосиски? Но их бы осталось на две меньше. А раз больше он бы не съел - тогда, выходит, была бы среда.
   Нет, это как-то мозголомательно - мотнул он головой, присаживаясь к столу.
   Вот - все ясно и понятно. Тарелка прозрачная стеклянная. Две сосиски, кусок хлеба. Чай. Он нажал на кнопку, включая электрический чайник. Потом, так же привычно, нашарил сзади пульт и включил телевизор. По экрану на ярко-зеленом поле бегали фигурки в цветной форме, и носился оранжевый мяч.
   - Не понял,- сказал вслух Петр Тимофеевич.
   Он специально встал, открыл холодильник и пересчитал оставшиеся сосиски. Ровно восемь. То есть, на среду, четверг, пятницу и субботу. Ну? Вторник сегодня! Точно!
   Но на экране бегали футболисты, и одна из команд была определенно "нашей", потому что комментаторы буквально захлебывались, тараторя свои никому не нужные комментарии.
   Петр Тимофеевич сел и стал смотреть футбол. Громко щелкнул вскипевший чайник. Петр Тимофеевич обнаружил, что ужин не съеден, сосиски остыли, жир, что вытек из них, покрыл белой пленкой тарелку. Две сосиски на тарелке. Восемь - в холодильнике. Вторник.
   На экране шел футбол.
   Петр Тимофеевич плюнул в сердцах, отодвинул тарелку на центр стола и пошел в комнату. Где-то тут, около дивана, лежала субботняя бесплатная газета с программой. Где-то тут... Вот! Ага! Он торжествующе потряс свернутой в трубку газетой, потом какое-то время искал очки. Он держался - очки надевал только при чтении. А так всегда и везде без очков. Врачи хвалили его зрение. Говорили:
   - Для вашего возраста зрение просто отличное.
   Петр Тимофеевич с газетой и очками вернулся на кухню. Шли новости. Был перерыв в футбольном матче. Все-таки футбол - тот самый. Значит, среда? Но - сосиски... Он что же - не ел вчера, что ли?
   Развернув газету, уткнулся свирепо в программу. Вот он, вот он, футбол. Так, так, так... Во сколько? Совпадает. Кто? Тоже совпадает. Когда? Ага! Этот матч шел по программе во вторник!
   - Вот же суки!- с чувством сказал Петр Тимофеевич.- Я же чуть все мозги себе не сломал!
   Он свернул газету и положил ее сверху на телевизор. Кроссворд уже был разгадан, а программа пусть лежит там, где нужнее.
   Перерыв закончился, на экране начался второй тайм.
   - Ну, ребятушки, ну, не подведите! Вперед!- шумел, но не громко, Петр Тимофеевич.
   Все разъяснилось, и ему было хорошо. Он съел две сосиски. В холодильнике лежало еще восемь. Сегодня был футбол, и играли наши.
   "Можно еще Лёвке позвонить",- подумал Петр Тимофеевич.- "Ведь расскажу такое - не поверит. Скажет, что придумал специально".
   - Ну, родимые! Продержитесь!
  
   Три дня
  
   Спал плохо.
   Поезд шел всего одну ночь. В девять вечера он выходил и в восемь - уже в столице. То есть, тут не надо думать ни об ужине, ни о завтраке. Поужинал с народом перед отъездом - и в поезд. Выспался на своей верхней полке - и домой пить кофе.
   Сначала было жарко и душно. Он разделся, хотя обычно в поезде, тем более "коротком", спит прямо в джинсе. Улегся под простынку, долго пытался заснуть, слушая пьяный бред соседей снизу и перестук колес. Потом вдруг сразу стало холодно: включили вентиляцию. Задуло, задуло, аж мурашки по затылку побежали, спускаясь все ниже и ниже. Вполголоса матюгаясь, он натянул сверху толстое шерстяное одеяло.
   - Что, холодно наверху?- спросил кто-то из соседей.
   - Сквозит что-то...
   И снова стал стараться уснуть, потому что утром уже дома, а там же суббота, и что ее терять на дополнительный сон? Сосед снизу вышел в коридор, не закрыв дверь до конца. И исчез. Шли минуты, потом уже часы - нет его и нет, а свет из коридора светит прямо в глаза. И сквозняк из щелей в потолке купе.
   Потом, наверное, все-таки уснул. Потому что проснулся в темноте и храпе с нижних полок. И жарко. Вентиляцию выключили, и стало невыносимо душно и влажно, как в предбаннике, когда еще не сухой или влажный жар и пар, и фигуры сквозь него, и обжигающее дуновение от веника, а до того, когда ты уже разделся, но тело еще не готово к теплу, и все равно как-то волгло все и мерзко.
   Потом проснулся опять, уже под утро. Потому что вечером пил с провожающими много пива. И еще был коньяк. И водка. И опять пиво. Поэтому и проснулся. Натянул штаны, спрыгнул мягко между полками, сунул босые ноги в теплые ботинки и сходил, куда хотел. Потом проверил время: еще часа два ехать. Завтракать в поезде не буду, значит - спать.
   Но тут откашлялся динамик, сообщивший, что пора вставать, потому что скоро уже приедем. И включили опять эту непонятно для кого написанную музыку с унылым повторением одних и тех же аккордов и сменяющим друг друга унылым же женским вокалом с повторяющимися словами.
   Пришлось просыпаться.
   Часы сообщили, что действительно пора. Пять минут - как раз одеться и выскочить в тамбур.
   Вышел из вагона самым первым, кивнув проводнику на прощание, и пошел под морозным небом навстречу колючему ветру туда, где светились вверху крупно и ярко красные буквы "МОСКВА".
   В метро тянулась очередь к кассам за билетами. Он прошел мимо, толкаясь, цепляя сумкой чужие одежды и вещи, под ругань и просто какое-то недоброе мычание, и ступил, наконец, на ступень эскалатора. Но внизу тоже было тесно. Суббота же! Откуда народ? Почему в раннее утро субботы в метро такая толкучка?
   Весь в поту через полчаса он выбрался на воздух, с большим трудом влез во вторую маршрутку - первая оказалась наполненной до краев еще до него.
   Доехал.
   Вошел.
   Включил свет и вдохнул застоявшийся воздух. Дома!
   ...И тут вдруг зазвонил телефон.
   - Что случилось, Серёг?- услышал он голос начальника.- Ты в пробке, что ли? Почему не предупредил? Кстати, тут тебя ждут - ты же назначил встречу! Успеваешь? Нет? Такси бери!
   Ничего не понятно... Какое такси? Какой начальник? Почему в субботу?
   Но вбитая годами работы дисциплина заставила, бросив сумки у порога, бежать снова вниз, ловить "тачку", договариваться, нестись через полгорода на работу...
   Офисный центр сиял огнями в утренних сумерках.
   Суббота - рабочая, что ли? Ничего не понять с этими командировками. Всего неделю не был на работе - а они, вон, рабочую субботу сбацали...
   Бегом мимо охраны, вперед, вверх, направо.
   - Сергей Иваныч, здравствуйте, мы договаривались!
   - На какой день?
   - Так, на сегодня вы назначили!
   Календарь на столе отсвечивал вторником.
   - Не понял...
   Весь день был, как в тумане. Что-то делал, с кем-то вел переговоры, кому-то улыбался и тряс руку, а в голове стучало: билет был на пятницу. Поезд идет одиннадцать часов. Вопрос: какого числа ты приехал? Второй вопрос: если сегодня вторник, то что было вчера? И третий вопрос: а что было в выходные? Неужели напился так, что ничего не вспомнить?
   Блин... Что сегодня?
   - ...И давайте созвонимся... Завтра? В среду, так?
   - Так, так,- кивают.- Завтра, в среду.
   А что было в субботу?
   Голова болела все сильнее, но тут вдруг вошел какой-то тип без доклада, и на нем можно было сорвать настроение, выкричаться, выполнить свою начальническую функцию.
   - Лера!- рыкнул он в переговорник.- В чем дело? Ты там чем занимаешься вообще?
   Лера молчала, а тип в пиджачке от "Большевички" спокойно подсел к столу, раскрыл дипломат, вынул какие-то бумаги, стал что-то писать...
   - Да что творится? Вы кто?
   - Сядьте, Сергей Иванович. Посидите, успокойтесь для начала. А потом поговорим.
   - Я спокоен!
   - Нет-нет... В таком настрое мы никак не сговоримся. Придется меры принимать, а мне не хочется. Успокойтесь, сделайте десять вдохов медленно, на счет раз-два, и таких же медленных выдоха. Ну? Попробуйте, я проверял - действует.
   И голос такой мерзкий. Как бумага шелестит. Старая пыльная бумага, от которой потом сухая кожа на пальцах, и ничего не тронешь без брезгливой гримасы.
   Раз-два, раз-два, раз-два...
   - Вы ко мне?
   - Еще немного, извините. У нас структура такая... Бюрократическая. Форм для заполнения много. Вы пока мое удостоверение почитайте.
   Корочка, как корочка. Толстенькая, с выпуклым гербом. Внутри трехцветная, как у безопасников.
   - Иванов Иван Иванович? Это шутка такая, что ли?
   - Это конспирация,- подмигнул странный посетитель.- Если бы мы были в Америке, вы разговаривали бы с Джоном Смитом.
   - Ничего не понимаю...
   - Тогда я вам сейчас помогу. Вы знаете, скажем, о случаях, когда разбиваются самолеты, но кому-то повезло, и он опоздал на рейс? Ага, в курсе... А вот еще, проходит террористический акт, взрывается дом, все сгорает в пламени, там десятки погибших, и единицы, куда-то отошедших или отъехавших. Представляете?
   - Бывает, везет людям.
   - Ага. Бывает. А наш отдел берет их на контроль и потом годами и десятилетиями - вы не задумывайтесь о сегодняшнем названии службы, потому что все равно десятилетиями - мы следим за ними, имеющими чистые и подлинные документы.
   - Это же нарушение...
   - Чего? Какие права мы нарушаем? Мы только следим. Мы не наказываем, мы не мешаем, мы не вызываем и не допрашиваем... Вот, кстати, подпишите,- по столу скользнул лист с убористым текстом, закрепленным большой красной печатью снизу.
   - Это что?
   - Это согласие на содействие нашей службе. Это разрешение на контроль за вашими перемещениями и контактами. Это...
   - А если я не подпишу?
   - Вы ведь все уже поняли, да? Вы же умный человек, Сергей Иванович. И не мальчик давно. Где вы были вчера? А? Что? А позавчера? А в день приезда?
   Сергей выдохнул, как в воду кидаясь:
   - Я приехал сегодня.
   - Поезд шел три дня?
   - Одну ночь.
   - Подписывайте, Сергей Иванович. Подписывайте. Теперь мы будем часто встречаться. Вы - по нашему профилю.
   - Психушка?
   - Удостоверение у вас, читайте еще раз.
   - Да причем здесь безопасность?
   - Вот и мы думаем - а причем здесь безопасность? Ну? Подписали? Вот и ладушки. И второй листочек, пожалуйста - о неразглашении.
   Сергей подписал второй документ, а потом спросил только:
   - А что я делал вчера и позавчера и в этот, в день приезда?
   - Вы меня спрашиваете? Вы же сегодня приехали! Ну-ну... Не обращайте внимания. В общем, никого вы не убили. Никто ничего не заподозрил. Все было, как всегда. Кстати, и отчет о командировке вы отнесли начальству вчера, в понедельник. Вот так. Можете потом его перечитать. А мы... Ну, уж извините. Теперь вы - наш клиент.
  
   На пять шагов

Правоохранительные органы должны идти на шаг впереди преступников...

Р.Нургалиев, министр внутренних дел РФ

  
   К остановке автобуса подошли два контролера в синей форменной одежде с фирменными беджиками на груди в сопровождении милиционера с животом и недовольным лицом.
   - Ну?- недовольно спросил милиционер.- Ну?
   - Вот этот,- ткнул в меня пальцем тот, что пониже.- Вишь, как смотрит гордо. Точно - этот.
   - Сержант Степанов, двадцать четвертое отделение милиции, прошу пройти со мной,- козырнул милиционер.
   Я удивился. Вот уж чего-чего, а с милицией никогда у меня проблем не было. Тем более по утрам перед работой. И не просто перед работой: сегодня был последний день испытательного срока, надо было написать отчет, появиться с общительной улыбкой у начальства, показать себя во всей красе, чтобы завтра уже идти в офис, твердо будучи уверенным в своей непотопляемости.
   - Пройдемте, пройдемте, гражданин!
   - Мне на работу...
   - Всем на работу. И я на работе, в ремени еще - видите? Так что не будем тут демагогию... Пройдемте.
   - Вы меня арестовываете, что ли?- вспомнил я, что надо говорить.
   Он подумал, сдвинув форменную фуражку на лоб и почесывая затылок.
   - Э-э-э... Нет, пожалуй. Пока задерживаю. Для выяснения.
   - Я могу позвонить хотя бы?
   - Да хоть обзвонитесь, только пошли уже, а? Я с шести утра сегодня на смене...
   Пока шли, я позвонил другу-адвокату, который не мог приехать сразу, но просил держать в курсе, а также на работу, предупредив, что задержусь не по своей вине.
   - Вот, товарищ капитан,- махнул левой рукой в мою сторону сержант, правую прикладывая к головному убору.- С остановки взял.
   - Ага!- радостно воскликнул капитан.- Ну, наконец-то! Свободен! С тебя еще два дела и отпущу сегодня.
   Сержант выскользнул за дверь, аккуратно притворив ее за собой, а капитан с довольной улыбкой обратился уже ко мне.
   - Ну, здравствуйте, дорогой вы наш! Документы на стол, пожалуйста, присаживайтесь, разговор будет долгим. Ах, да... Капитан Иванов, дознаватель.
   - Ага,- хмуро ухмыльнулся я.- Иванов... И вся Россия на вас держится...
   - На фамилии, не на мне лично!- широко улыбнулся он, быстро перелистывая мой паспорт и занося данные в компьютерную базу.- Так... Еще минутку. Ну, вот. Итак?
   Капитан отодвинул мой паспорт на угол стола и выжидающе уставился на меня.
   - Что?
   - Рассказывайте, рассказывайте!
   - А что рассказывать-то?
   - Ну, вас же не просто так привели ко мне, так? Что-то же было? Вот и рассказывайте.
   - Да ничего не было. Подошли контролеры, ткнули пальцем, сержант привел...
   - А! Контролеры! Ну, начнем с этого,- он начал опять стучать по клавишам компьютера.- Так, так, так... Контролеры... Это у нас вот здесь - административное, значит...
   - А что я нарушил-то?
   - Билет предъявите, пожалуйста. Ну, или что там у вас - талончик, проездной, карточка...
   - У меня закончился...
   - Вот! Вот же!
   - Но я бы купил!
   - А на что?
   Я порылся в карманах и достал деньги:
   - Вот.
   - Так-так-так... Тысяча, еще тысяча. Раннее утро. Первые автобусы. Сдачи нет. Хитро, хитро... Хотели на водителя свою вину свалить?
   - Послушайте, товарищ капитан, меня притащили к вам ни за что, теперь вы мне говорите, что я что-то нарушил, хотя никакого нарушения не было, а мне сегодня надо не опаздывать...
   - Кстати, а почему? Почему сегодня, именно сегодня, вам нельзя опаздывать?- его пальцы привычно почти вслепую бегали по клавишам.
   -Это к делу не относится...
   - Вот видите, вы уже сами понимаете, что дело есть. Но вот что тносится, а что нет - это надо еще разбираться. Так почему вам опаздывать нельзя?
   - Срок у меня испытательный сегодня заканчивается.
   - А на вид вы не молоды. А срок - испытательный. Новая работа?
   - Кризис... Нашел вот...
   - О-о-о...,- он пощелкал мышкой, посмотрел на экран.- А это уже больше. Везет мне сегодня на такие дела.
   Он поднял трубку телефона и приказал привести пару понятых.
   Я сидел, ничего не понимая.
   - Можно, я позвоню?
   - Один звонок, договорились?
   Один звонок я сделал другу, сказав, что тут что-то странное и уже понятых вызвали. Друг сказал, что будет через полчаса. Я немного успокоился. И сам не заметил, как в полной растерянности оказался в камере - без документов, без содержимого карманов, пересчитанного и описанного при понятых - двух седых старичках, сидевших перед тем на скамейке у крыльца. Им было интересно и весело. Они толкались локтями, вытягивали шеи, рассматривая все, что я выгреб из карманов...
   Время тянулось медленно. Часы тоже остались в кабинете дознавателя. Как и телефон, как и все-все-все, что было при мне. Я то садился, то вставал и начинал ходить по камере, пытаясь рассчитывать минуты и часы от количества пройденных шагов.
   ...
   Через невообразимо долгое время лязгнул засов толстой, не пропускающей звуков, двери. На пороге стоял хмурый друг-адвокат.
   - Пошли...
   Той же дорогой поднялись на второй этаж в кабинет капитана. Он ждал нас, стоя у окна и смотря на улицу, где начинал накрапывать серый осенний дождь.
   - Привели? Вон, пусть почитает свое дело, а потом забирает свои вещи.
   Присев к столу, я пролистал свое "дело". Там уже было подшито несколько страниц убористого шрифта.
   - Фантастика!- только и смог вымолвить, просмотрев быстро.
   Там говорилось, что меня должны были оштрафовать контролеры, но для этого пришлось бы проехать до конца, до последнего остановочного пункта. Таким образом, я опаздывал на работу и меня увольняли, как не прошедшего испытаний. В злобе я бил стекла в автобусе, и меня пытались задержать уже за хулиганство. Я убегал и оказывал всяческое сопротивление. В общем, выходило, что мое "дело" уже можно было передавать в суд.
   - Но ничего же этого не было!
   - Не было, не было... Потому и не было, что мы, милиция, сработали быстро! Мы идем теперь не на шаг, а на пять шагов впереди преступников. И вот вы - как раз и есть наш объект. Вы - преступник по всем расчетам. Вот проценты соответствия ваших возможных действий. Вот статьи, которые могли быть нарушены... Ну?
   - Что?
   - Как ребенок просто. В камеру и в суд или все же договоримся?
   Я удивленно переводил взгляд с него на своего друга. Это как же? Он вот так, в открытую, при свидетелях, предлагал мне дать ему взятку, что ли?
   - Э-э-э... Сколько?
   - Десять тысяч. По совокупности, сами понимаете.
   Друг молча вытащил из бумажника две купюры, положил их на стол.
   - Дело забираем?
   - А нафиг оно мне теперь?- хохотнул капитан, бережно укладывая деньги в карман кителя.- Забирайте, забирайте. И не попадайтесь мне больше! Я же мог и на всю катушку, знаете!
   Ничего не понимая, совершенно ошарашенный, я вывалился на крыльцо.
   - Слушай, ты же адвокат! Мы же могли его за коррупцию! Это же статья верная!
   - Отстаешь от жизни,- хмуро ответил друг.- С коррупцией они покончили в позапрошлом месяце. Так и объявил их министр по телевидению. Все, понял? Нет больше коррупции. И жаловаться больше не на что. Зато они теперь идут на пять шагов впереди преступников... Черт! И нафиг я учился-то на адвоката? Пора уходить в милицию...
  
   День шестой
  
   - Ну, вот,- сказал он.- Вот так, значит.
   - И что это?- спросил Гавриил, выглядывая из-за плеча.
   - Не что, а кто. Это че-ло-век. Так я его назвал.
   - Его зовут че-ло-век?
   - Нет, звать его... Ага. Звать его - Адам. Адам - он человек. Есть рыба, разные гады, животные, птицы летающие и нелетающие. А Адам - человек. Я его сам слепил. Из глины.
   - Какой-то он грубый, шершавый... Какой-то он несовершенный.
   - Ну, так он же будет развиваться. Учиться. Размножаться.
   - Размножаться? И все будут вот такие? Корявые, шершавые,- архангел посмотрел сверху, поморщился.- Дурные...
   - Не дурные! Он просто еще мало знает. Он еще как ребенок.
   - Ребенок? Вот это - ребенок? О, боже...
   - Здесь я,- откликнулся он, тоже смотря сверху на свое творение.- Понимаешь, есть такая вещь - эволюция. Вот они и станут гладкие, красивые, умные.
   - Они? Твой Адам - один! И какая может быть здесь эволюция?
   - Хм... Действительно. Как-то я не подумал. Ну-ка, успокой его. Займемся делом.
   Времени еще не было. И сказать, сколько его прошло, пока он отодвинулся от стола, было невозможно. Миг ли пролетел? Вечность ли?
   - Ух, ты...
   - Да, вот так вот.
   - Ни фига себе!
   - Нравится?
   - Можно потрогать?
   - Ну, только если очень, понимаешь, очень осторожно.
   - Гладенько как! Красиво. Это что?
   - Это не что, а кто. Это женщина. Звать ее - Ева.
   - Женщина! Это новый вид, да? А из чего ты ее сделал, что она такая красивая? Такая гладкая, такая приятная наощупь?
   - Из кости вырезал.
   - Ты мастер!
   - А то!
   - И что теперь будет?
   - Ну, что будет... Вот Адам, а вот Ева. Это два человека...
   - Постой! Но ты сказал что Адам - человек, а Ева - женщина?
   - Кхм. Ну, да, сказал. В общем, они оба - люди, человеки. Только Адам мужчина, а Ева - женщина. Ну, как вот рыбы, гады разные - парами. Так и человеки - парами. Понял?
   - Не понял... Это как? Какими такими парами? Они же разные! Адам этот - грубый, угловатый, шершавый... А Ева красивая, гладкая, изящная, тонкая. Не получится у них ничего! Разные они!
   - Да, разные. Только никуда она не денется даже от такого грубого и шершавого,- с некоторой грустью сказал он.- Кость-то, из которой я ее вырезал, от него взята. Так что - никуда она не денется. Ну, ладно, читай, что там дальше-то?
   - И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всею землею, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле.
   - Ну, вот. Благословляю, значит. Плодитесь и размножайтесь. А ты не подсматривай, не подсматривай. Пусть исполняют. Прямо сейчас пусть и исполняют.
   - Такая красивая - и такой...,- с сожалением сказал Гавриил, захлопывая книгу.
   - Ну, ладно, уговорил. Запиши там для памяти: да возлюбит мужчина женщину, да прилепится к ней, да станет ее защитой и опорой, ее радостью, ее...
   - Помедленнее, пожалуйста, я записываю!
   - Тьфу, ты. Все настроение сбил. Что там получилось? Ага, ага, так. Ну, добавь еще, чтобы цветы хоть раз в год дарил. Пусть будет. А то забудут же. А она действительно красивая.
  
   Восьмое марта
  
   Дурак... Ну, дурак же... Что его понесло вечером домой? Да еще таким вечером? Говорили же друзья, предупреждали, останавливали. А он, дурак распоследний, вырывался и кричал, что тачку возьмет, или просто на метро доедет. Потому что он практически и не пьяный - так, глоток шампанского по поводу. По обязанности, так сказать. Останься - гундели они шмелями, останься! А он нервно совал руки в рукава, промахивался, злился сам на себя, потому что ведь уже почти уговорили, а он не любил, когда его уговаривают. Если он чего решил - надо исполнять. Домой - значит, домой! Да хоть пешком, в крайнем случае! Что, холодно? На ходу не холодно! На быстром шаге даже и жарко будет. А пешком, да быстрым шагом, он по карте прекрасно помнил, всего часа два. Ну, или если все же на такси - так полчаса. Или если на метро, то час с небольшим, потому что надо будет дойти до метро, там доехать до центра и сделать пересадку, а потом снова ехать "вниз", на юг, домой.
   - Все! Домой!- он вырвал рукав у придерживающего его Василия и шагнул за порог.
   За спиной тут же плотно чмокнула тяжелая дверь, оклеенная литой резиной для бесшумности, глухо звякнули засовы. В глазок еще смотрел кто-то, но он уже раз-два, раз-два - прошел уверенно по коридору и свернул к лифтам.
   Ну, вот... А теперь поиграем, как на компьютере.
   Лифт пришел, скрипя и подрагивая. Половина кнопок были выжжены зажигалками, в углу каталась пустая бутылка сладкого шампанского того же сорта, что угощали на недавнем корпоративе. На зеркале губной помадой был нарисован карикатурный мужской член с улыбкой из которой вылетало облачко и надпись по-английски "Ай лав вумен".
   Подумав, он нажал на кнопку второго этажа. Не хватало еще, чтобы внизу прямо в дверях перехватили. Тепленького.
   Со второго, перегибаясь через перила и прислушиваясь, он почти пять минут спускался на первый. Медленно, почти не дыша, и ругая одновременно себя за все сразу. Ну, дурак, дурак же набитый... Сидел бы сейчас в теплой компании, отключив мобильник. Играли бы в преферанс, или по сети рубились в стрелялку какую-нибудь. Или даже порнушку посмотрели бы, со смехом пролистывая кадры.
   Тс-с-с! Он замер на месте, не опуская поднятую ногу. Показалось? Вот опять, кажется...
   Как в кино, присев на корточки, он быстро высунул голову из-за угла, и тут же скрылся обратно. Еще раз. Теперь посидеть, обдумать, что увидел, что ухватил взглядом. У консьержки темно - это плохо. Оттуда можно смотреть, получается, а он не видит, есть ли кто за темным стеклом. В холле пусто. Это хорошо. Но какой-то звук точно был - это опять же плохо...
   Застрял?
   Шаг назад. Осторожно, осторожно. Где-то возле лифтов был ящик.. Вот! А еще смеются некоторые - зачем, мол, в наше время носить с собой нож? Вот для такого случая как раз. Крепкое лезвие поддело дверцу, пошатало, пошевелило язычок замка, что-то хрустнуло, щелкнуло, дверца распахнулась. Ну, и какой тут провод - куда? Крутились диски, подмигивали диодки, что-то жужжало. А-а-а! Некогда тут выбирать!
   Он дернул вниз общий рубильник, погружая весь первый этаж в темноту, и тут же рванул вперед, придерживаясь левой рукой за стену. Вот угол, тут налево, прыжок, чтобы на трех ступеньках не поломать ноги... Черт! Чуть не упал! Дверь скрипит? Вперед! Он со всего маху влип в железную дверь, ведущую на улицу, а она почему-то не задержала нисколько, а скрипя распахнулась легко и широко, и он вылетел на улицу, распластавшись под грязным сугробом.
   Есть!
   Он приподнялся, окинул взглядом двор. Вроде, тишина? Никто не бежал следом, не преследовал. Никто не встречал впереди в засаде. Двор, замкнутый квадрат высоких домов с полукруглой аркой напротив подъезда, как будто вымер. Темные окна. Кое-где только мелькает свет на минуту - и опять темно. Как в войну прямо... Ишь, затаились. Лампочки горят над подъездами. Это он, выходит, как раз под лампочкой - на свету. Его же из всех окон видно.
   Рывок вперед, с шипением припадая на ушибленную в падении ногу. Пригибаясь, как под обстрелом, добежал до детской площадки и присел за горкой, рассматривая черный зев арки.
   Темно. Не видно ничего. Но если бы там стояли - курили бы наверняка. Были бы видны огоньки сигарет. Значит, ему опять повезло.
   Под арку он ступил, настороженно прислушиваясь и принюхиваясь. Если уж не на слух - на запах всегда можно определить. Они пахнут иначе. Тут не перепутаешь...
   Кажется, пронесло. В темном тоннеле - никого. И тихо, и пахнет привычно.
   Еще десять шагов - уже видна слабо освещенная по ночному времени улица. Взгляд быстро налево-направо, а дальше - тихо-тихо вдоль дома, заранее присматривая себе место укрытия и возможные пути отступления.
   Какое еще такси? О чем он там говорил друзьям? Вон две машины с выбитыми напрочь стеклами. А водители где? Вот то-то... Где, где...
   Все совсем как в кино ужасов. Не хватает только воя стаи за спиной и жаркого дыхания в затылок. Он вздрогнул и обернулся назад. Нет, показалось. Фу-у-у... Сам себя так навертишь, так нагрузишь, что от громкого звука инфаркт можно получить.
   К метро он не пошел, потому что у метро тепло и светло, и много киосков. Там наверняка тусуются местные банды. Придется отбиваться, а потом прорываться к вагонам, запрыгивать - и еще не факт, что это удастся. Значит, пешком, с надеждой, что кто-то все-таки поедет в его сторону.
   Боль в колене почти прошла, и он прибавил шаг, изредка снимая шапку и вытирая лоб сразу промокшим платком. Тишина царила в городе. Тишина висела, оседала, скапливаясь в самых темных местах. Где-то вдалеке что-то трещало и рвалось - наверное, хулиганят с запрещенными фейерверками. Где-то далеко в другом направлении слышались крики. Но даже если бы сейчас совсем рядом раздалось "помогите, помогите", он не свернул бы. Некогда. Он шел домой.
   В кармане завибрировал телефон. Друзья.
   - Ты как?
   - Иду пешком. Осталось немного. Пока тихо.
   - Удачи!
   - К черту вас всех! Не сглазьте!
   Вот и его дом, вырастающий из сугробов с каждым шагом вперед. Вот и подъезд, хлопающий полуоторванной дверью.
   Он взлетел на три этажа, задыхаясь, открыл дверь, захлопнул и прислонился к ней спиной. Уф-ф... Дышать полной грудью, раздеваясь у себя дома - это так хорошо! Пальто на вешалку - завтра почищу. Ботинки на полку - завтра почищу. Тапочки.
   Он зашел в темную гостиную, щелкнул выключателем...
   - Сюрпри-и-из!- со всех сторон с хохотом надвигались пьяные ярко раскрашенные, пахнущие духами, шампанским и шоколадом лица.
   - А-а-а!
   ...
   - Просыпайся, дурачок! Мне уже пора, мы с девочками договорились. Обед и ужин в холодильнике. Хлеб в хлебнице. Если захочешь выпить - я там тебе водочки оставила. Помой посуду за собой. Уберись в квартире. Сегодня уборка за тобой, ты же понимаешь? Никому не открывай. Никому-никому. У меня свой ключ. Телефон можешь вовсе отключить, если боишься. И никуда не ходи - дома все есть. Если хочешь, можешь позвать друзей. Меня рано не жди. Приду очень поздно. Очень. Ну, хорошего тебе дня, солнышко!
   - Хорошей охоты,- привычно пробормотал он.
   - Ха-ха! Вот-вот! Хорошей охоты нам всем!
   Дверь щелкнула. Он лежал в постели и думал, что все-таки умны были предки, когда ввели всего один такой день в году - женский. А вот если бы такое было каждый месяц? Или, страшно подумать - каждую неделю?
   Но пора вставать. Умываться, убираться, мыть посуду.
   Сегодня такой день.
   Восьмое марта.
  
   Десять лет
  
   - Пустишь?
   Мы с ним давно не встречались. Как-то завертелось все. Все время некогда. У него семья. Дети пошли. Работает, впахивает, как раб на галерах. А по выходным - с женой, с детьми.
   - А пуркуа бы и не па?- смеюсь я.
   Он сейчас один стоит на пороге, и это хорошо. Его жена ничего не говорила, но так смотрела и так двигалась, и вообще такая атмосфера в доме была, что мы, старые друзья-товарищи, постепенно перестали приходить к нему в гости.
   Я даже выглядываю - точно, один.
   - Заходи!
   Хотел было спросить, когда это я его не пускал, да побоялся зацепиться языками за неудобную тему. Ну, вышло так у нас, старых друзей, что практически перестали к нему ходить. Разве только на день рождения - раз в год - я звонил, быстро поздравлял, предлагал встретиться, выслушивал уже привычно, что надо бы, да вот, брат, дела... А теперь вот сам пришел. Один.
   На кухне он достает из пакетика водку, банку шпрот, полбуханки черного, две луковицы. Я в это время вылавливаю из банки в холодильнике пару крепких соленых огурцов. Рублю крупно тонкую полукопченую колбасу, выкладываю все это по тарелкам-блюдцам. Осматриваю стол - хорошо. Вот еще стопки. Настоящие водочные стопки на толстом тяжелом дне. Такие, даже если уронить - никогда не разобьются.
   - Ну? Что за повод?- я вообще-то не думал сегодня пить, но, похоже, придется.
   - Да так просто... Без повода.
   - За встречу?
   - После первой и второй...
   - Наливай.
   Хрустит лук, и хрустят огурцы. Вкусно пахнет колбасой. Водка хороша. Она заморожена - похоже, он долго шел по улице в такой-то мороз. Выливается медленно из горлышка, и стопка тут же покрывается ледяной испариной.
   - А жена где?- невзначай спрашиваю я.
   - А хрен ее знает...
   ...
   - Да ты не удивляйся, не удивляйся. Накопилось просто.
   Я молчу. Я не делаю удивленного лица, хотя удивлен, конечно. Все считали их примерной парой. Везде вместе, везде вдвоем. Дети вот. Двое подряд. Все у них есть, вроде, что нужно для жизни. И он всегда такой веселый был, когда встретишься с ним где невзначай. И вдруг...
   - Тебе хорошо... Ты один. А вот посмотри на меня. И что ты видишь? Нет, ты смотри, смотри в глаза и говори в глаза, как настоящий друг!
   Похоже, он выпил еще до меня. И крепко выпил. А потом гулял по улице, мерз, трезвел, забежал в магазин - и ко мне. А в тепле кухни, в тишине и тепле, его сразу начинает вести. Он оседает тяжело на старой табуретке, крашеной темно синей масляной краской еще в тот год, когда я въезжал в эту квартиру. Расплывается, как в мультфильме. Еще немного, и стечет тяжелыми каплями на пол.
   - Помнишь, как я женился?
   Еще бы не помнить. Он тогда "зажал свадебку". Умудрился как-то быстро зарегистрироваться, без гостей, без свидетелей, чуть ли не в сельсовете каком. А потом сразу уехал в круиз по Волге.
   - Так она теперь мне в укор все время, что не было у нее белого платья и свадьбы не было, представляешь7 А ведь вместе обсуждали. Вместе все это организовывали. И в турбюро вместе ходили, чтобы купить путевку как раз на тот день, когда сочетание брака... Брак, так его...
   Я молчу. Я только киваю в ответ, подливаю иногда водку - уже не по полной лью. Подталкиваю еду на блюдце. Сую ему в руку вилку, чтобы таскал шпротины из вскрытой наспех банки.
   - Ты закусывай, закусывай...
   А он, уперев локти в стол, говорит, говорит, говорит... Десять лет, говорит он. Все думают, а оно у них совсем не так. Жить не могли друг без друга. Как будто связаны такой тонкой крепкой резинкой. А резинка та зацеплена за живое. За сердце, вот здесь, как крючком рыболовным зазубренным. И когда уезжаешь куда-то даже по делам - тянет. Чем дальше отъезжаешь, тем сильнее тянет. И больно. Вот тут, в груди - больно. А когда возвращаешься, то идешь все быстрее и быстрее, и улыбка, и такое счастье, такой восторг...
   - Мороз на улице, я приезжаю рано утром из командировки. Первой электричкой. Иду по темным улица, хрустит снежок, мороз кусает. А мне легко - я домой иду. И вдруг - она навстречу. Она не выдержала и пошла встречать. Понимаешь, да? Губы холодные сначала, а потом сразу горячие-горячие. И слезы на глазах - такое облегчение. А дома тепло, тихо, дети сопят в своей комнате. Запахи эти - у нас совсем не так пахнет, как у тебя.
   Ну, конечно. У меня тут и курят иногда. И ведро я не каждый день выбрасываю - лень. Да и убираюсь я редко. Дома тоже редко бываю. Дома скучно и пусто. Я же один.
   Но он продолжает, подробно, но без какой порнухи. Как везде ходили вместе - ну, я это сам видел. Как никто не был нужен ему, кроме нее. А ей, говорила, никто и не нужен, кроме него.
   - Ты закусывай, закусывай,- говорю я.- Что случилось то? Кто кому изменил?
   Он смотрит возмущенно, потом расстроено машет рукой. Никто никому не изменял. Просто стало скучно. Дети в школу пошли. Такие самостоятельные уже. Он вот бизнесом занялся - с утра до ночи мотался. Она скучала, а потом стала то к матери, к теще его, значит, то к сестре в деревню - в баню. Сначала он, возвращаясь домой, нервничал, искал ее, телефоны обрывал. Она смеялась. Потом привык. А потом стал злиться. Вот он уже давно пришел. Пятница сегодня. Праздник фактически - два дня рядом будет. А ее все нет. Она, понимаешь ли, в баню уехала. И вот он ходит, ходит из угла в угол. И злится. Когда она приезжала, он уже был не в настроении. Молчал весь вечер. В субботу она шла к матери. Помогать по огороду.
   - Зимой?
   - Нет, зимой - просто так в гости.
   Опять пытаюсь разозлить его, расшевелить, понять, в чем дело. Спрашиваю небрежно, с кем это она там в баню и кто ее ждет возле родительского дома. Он хмыкает.
   - Ничего и никого, понимаешь? В бане она с сестрой - по три-четыре часа. Они там и попарятся, и помоются, и мужьям кости перемоют. Оттягиваются без мужиков. И у матери...
   Он же звонил, она там была, точно-точно. Ну, раз позвонил, два. А потом перестал. Потому что смешно же. Будто ей нельзя к родителям сходить. А она с детьми, с детьми. Говорит, чтобы дать ему отдохнуть от всех. И вот сегодня...
   Сегодня тоже пятница. Он специально на работе распихал все дела, скомандовал, что и кому. А сам - домой. Купил выпить, закусить. Просто так, без повода. Соскучился же. Пришел, а дома никого. Ни жены, ни детей. Он даже звонить никому не стал. Потому что привык уже. Она либо у сестры, либо у матери. А где еще - с детьми-то? Сел, сам себе сделал закуски, налил, выпил в одиночку. И вдруг стал думать, как станет жить, если автобус их попадет в аварию. То есть, вот сейчас позвонят, откашляются в трубку и скажут суконным голосом, что была, мол, авария, что автобус занесло, а там лесовоз шел тяжелый. В общем, все погибли. Жена и дети. Все.
   - И ты понимаешь, мне не было страшно... Я стал обдумывать на полном серьезе, как буду жить, что делать. А что - мне всего лишь тридцать пять. Я же еще...
   - Ну?
   - И тут они пришли.
   - А ты?
   - А я поругался, когда она ткнула мне, что в одиночку пью, хлопнул дверью - и к тебе. А куда мне еще, если не к друзьям?
   - На то и нужен друг, ага. Ну, тогда еще по одной, что ли?
   - А можно, я у тебя переночую? Пусть теперь она подождет...
  
   Двенадцать
  
   - Шапку - долой!- внезапно раздался окрик сзади. И через мгновение, почти без паузы.- Стоять! Предъявиться!
   Я замер, чуть даже присев от неожиданности. Обернулся на окрик. За спиной какой-то патруль, что ли. Идут, много их, все в гражданском, в темном, выстроившись поперек улицы. И, главное, нет почему-то больше никого этим вечером рядом. Один я здесь. Мне кричат, выходит.
   - Это вы мне?- все еще надеясь на ошибку какую-то, спросил я. Ничего же не понятно. Только из метро вышел. Только поднялся по улице...
   - Тебе, тебе,- они уже близко, уже окружили, уже смотрят в лицо пристально и с усмешками нехорошими.
   - Ты, что ли, иудей? А?
   - Как это? С чего вы взяли? Русский я...
   - Тебя о национальности и не спрашивает никто. В паспортах нет национальности. Ты колокола слышишь? Крест - видишь?- ткнул вверх рукой тип в длинном черном пальто со шляпой в руке.
   - Колокола?- непонимающе переспросил я.
   - Может, он глухой, а? Братцы, может, больной он, а?- тут же заблажил самый молодой и самый накачанный, крепкий как боровичок, рыжий и патлатый.
   - Помолчи. Ну-ка, ты, человек нездешней породы, предъявись, пока казаков не позвали.
   - Вам паспорт мой? А вы кто?
   - Точно - больной! Или, вернее, иудей. Ишь, как его колбасит от колоколов-то...
   - Граждане, то есть, товарищи,- рискнул было обратиться я. Мало ли, может, революция какая или переворот очередной. Может, патрули добровольческие...
   - Иудей!- радостно вздохнул еще один, подошедший совсем близко и уже щупающий край моей куртки.
   - И вовсе я не иудей!
   - Крест покажь. А то идет, колокола слышит, а в шапке, не крестится - и не иудей?
   - А что, без креста - сразу уж и иудей?- попытался хоть как-то отговориться я.
   - Муслим, штоль? И это проверить легко. Вон, с мурзой нашим в сторонку отойдешь и докажешь ему, что право имеешь. Ну?
   - Вообще-то я буддист...- и почему так сказал, от привычки, что ли. Всегда этим отговаривался, когда тетки в церковь тянули.
   - Тьфу, ты! Интеллигент, похоже. Ишь, законы заучил. Знает, паскуда, как отмазаться!- плюнул в сторону самый высокий, несущий на плече переломленную двустволку с торчащими наружу гильзами.
   - Не плюйся у храма,- дернул его за рукав тот, что в пальто.- А вы шли бы себе быстрее отсюда, гражданин хороший. Это вам пока еще разрешено тут шастать. Но мешать отправлению государственного культа вам уже запрещено. А мне вот кажется, что своим показным неуважением вы как раз мешаете...
   - Да какое неуважение, что вы?
   - Праздник православный, а вы дома не сидите, а еще буддист. Колокольный звон, а вы шапку не сымаете. Нет, точно, нарушаете...
   Он повернулся чуть в сторону, достал из кармана свисток и засвистел в него громко и пронзительно. Буквально тут же из-за угла церковной ограды вывернула верхом пара самых натуральных, как в кино, казаков в лохматых шапках, с шашками у левой ноги, с карабинами, торчащими из-за плеча, с погонами на солдатского вида куртках.
   - Что за свист?- еще издали крикнул один.
   - Иудея, гля, поймали!- радостно закричал рыжий.
   - Да не, не слушайте дурного. Вон, интеллигент буддистом называется, а сам у церкви шастает. Не иначе, атеист. Только вот доказать не могу.
   - Не можешь? Жаль...- они подъехали вплотную и уже умело отделили меня из толпы, подталкивая то корпусом лошади, то пиная ногой, вынутой из стремени.
   - Так, говоришь, буддист?- наклонился один из них ко мне.
   - Ну, да... Вроде того...
   - Так буддист или вроде того?- с другой стороны уже и второй смотрел требовательно в глаза.
   - Буддист!
   - И что ты нам скажешь, буддист? Скажи, что есть жизнь?
   - Жизнь - это страдание,- радостно выдохнул я заученное еще на втором курсе университета.
   - Вот именно. Страдание. Спасибо, православные, дальше мы уж сами,- кивнул сверху один из казаков, разматывая, расправляя нагайку.- Ну, буддист, пять горячих тебе.
   - За что?- только и прохрипел я, ничего не понимая.
   - Не за что, а потому что жизнь твоя - страдание. И еще, потому что буддизм у нас вера не правая, а примкнувшая. И мнится мне - временно примкнувшая... В общем, начнем с пяти, а там - как пойдет. Куда шел-то?
   - Да, в библиотеку я... В историческую.
   - Это вон туда?- он что-то прикинул в уме.- Точно - пятерик. Меньше не сумеешь. А вот больше... Сейчас и проверим, каков твой Будда. Добежишь до двери, цапнешь ручку - свободен. А пока...
   - Р-р-раз!- крикнул первый.
   Боль удара ожгла, как от пули.
   - Два,- спокойно сказал второй, но боль от его удара была не меньше, чуть не сломав по ощущениям мою спину.- Беги, дурилка. Мы же не шутим. И радуйся, что не атеист.
   И я побежал, а за мной легкой рысью скакали два казака и время от времени хлестали длинными витыми нагайками по плечам, по спине, по голове, прикрытой шерстяной шапкой-петушком и капюшоном куртки.
   А за спиной двенадцать человек в обыденном, но без шапок, выстроившись поперек улицы, двинулись дальше, всматриваясь в проходные и заглядывая в темные подъезды.
  
   Двадцать второе февраля
  
   - А в турме сичас у-у-ужи-ин - макароны дают!
   Привычная шутка не вызвала смеха. Так, переглянулись, чуть шелохнулись фигуры.
   - Отставить! Кто там такой умный? Опять Воробьев? Тебе больше нравится маршировать, Воробей? Ты у нас самый незаменимый специалист? Мы без тебя - никак? Так?
   - Никак нет, товарищ прапорщик! - дурашливо вытянулся тот, вскочив со стула.
   - Садись.
   - Есть! - крикнул Воробьев, усаживаясь на место.
   Маршировать по морозу не хотел никто. По случаю завтрашнего праздника вся часть повзводно "тянула ножку", отрабатывала перестроения и повороты, маршировала по выметенному плацу, тренируясь перед строевым смотром-парадом. А десять человек сидели в теплом (даже шинели сняли) клубе и репетировали. Они были оркестром, срочно созданным буквально месяц назад из добровольцев, а также из тех, кто попался под руку комбату, получившему "пистон" от приезжавшего с комисией начальства.
   - Ты о чем думаешь, майор? - тихо бухтел на него, стоящего перед столом навытяжку, немолодой толстый полковник. - Ты к приему генерала - не готов.
   - Товарищ полковник!
   - Молчи, майор... Ты подполковника хочешь? Хочешь, вижу. А к приему командующего - не готов. У тебя - ты садись, садись - у тебя отдельная часть! От-дельная! Ты ж в дивизию разворачиваешься, если что. А у тебя даже оркестра нет. Как же это у тебя смотры проходят без военной музыки? Как же ты сержантов в войска выпускаешь? Эх-х-х, майор. Акт проверки я подпишу, конечно. Но ты в виду имей: к приему командующего ты не готов!
   И вот после комиссии комбат просто "повернулся" на почве оркестра. На первом же разводе он молча отсмотрел проходящие "коробки", а потом отвернулся от плаца и сорвался на заместителях:
   - Ну, что вы мне говорите? Разве это развод? Вон, поезжайте в Новосибирск и посмотрите, что такое настоящий развод. В общем так. К 23 февраля чтобы мне был военный оркестр. И чтобы к приезду генерала этот оркестр мог играть! Понятно? Ответственным будет у меня замполит. Это его дело - культуру в массы давить.
   Он сбежал по ступенькам небольшой трибунки и строевым четким шагом - спина прямая, взгляд над головами, хромовые сапоги блестят на зимнем солнце - умаршировал в штаб.
   Это было месяц назад. И тогда же замполит, подняв личные дела тех, кто служил непосредственно в части, а не приезжал на полугодовую учебу, стал вызывать в штаб по одному будущих "музыкантов". Когда выяснилось, что на оркестр музыкантов не хватает, он вызвал к себе свой комсомольский актив, а потом "припряг" и штабных работников-писарей. Ответственным и крайним за все замполит назначил подчиняющегося лично ему начальника клуба, немолодого уже прапорщика Одиницу (ОдЫнЫцЯ - поправлял тот всегда, когда слышал, как произносят его фамилию). Так и появилась в части собранная с бору по сосенке "слабосильная команда", как ругался на нее комбат, которая вместо регулярной маршировки запиралась в клубе и репетировала два марша: "Встречный" - чтобы отцам-командирам при их приезде играть, и "Егерский", который, как говорил начальник клуба, самый простой для исполнителя.
   Две трубы, валторна, баритон, туба-бас, барабан, тарелки-литавры и один большой барабан с медной тарелкой сверху и большой колотушкой - вот и оркестр. Двое бойцов - в запасе, потому что трубачи очень быстро выдыхались, и на репетициях поэтому "дудели" по очереди. Зато никогда не сменялись басивший на тубе Валерка Спиряков, барабанщик Леха и Воробей, при своем маленьком росте получивший самый большой инструмент в оркестре. Просто он ничего не умел: ни на гитаре играть, ни ноты читать - ничего. Но зато его умения вполне хватало, чтобы следить за рукой Одиницы, и лупить в такт ее покачиванию большой колотушкой в обтянутый полупрозрачной кожей бок огромного барабана, из-за которого, когда он нес его на широком ремне, были видны лишь его шапка и сапоги.
   Каждый день, кроме воскресенья, когда у Одиницы был выходной, их собирали в клубе, и в то время, когда все занимались строевой подготовкой, они дудели и барабанили. Лёха быстро научился бить дробь, Валерка - делать пум-пум в огромный мундштук блестящей тубы. Четко, не слушая никого, лупил колотушкой свой барабан Воробей. Трудности были с остальными инструментами: они должны были играть. Правда, и парни там были с музыкальной школой за плечами, разбирающиеся в нотах, так что постепенно "слабосильная команда" все больше походила на настоящий оркестр.
   Завтра у них будет премьера.
   Сразу после завтрака, на котором в столовой каждому дадут дополнительные два вареных яйца - праздник! - оркестр встанет с инструментами слева от трибуны, лицом к общему строю, а потом без песен, молча, все взвода будут "рубить ножку" под марш, который они будут играть. И комбат будет довольно щериться, стоя с поднятой к шапке рукой, а потом объявит благодарность прапорщику Одинице, ругнется на "музыкантов", что "лабать надо громче, лабухи, громче - и четче!", а потом пойдет в штаб и там хряпнет водки с офицерами.
   Завтра.
   А пока Одиница опять поднимает руку, делает этакий поворот кистью в воздухе, резко опускает ее, и все вместе:
   - Парьям-пам-па-а-ар-р-рам-пам-па-а-ар-р-рам-пам пам-пара-рам-пам...
   И еще раз. И еще раз. И - еще.
   Старинный марш лейб-гвардии Егерского полка.
  
   Триста дней до дембеля
  
   Рядовой Спиряков дремал стоя, спиной и плечами упершись в угол, образованный двумя стенками полосы препятствий. Мороз не мог пробиться к нему, пригревшемуся в закутке и безветрии. По случаю гарнизонной и караульной службы по охране и обороне объекта, совершенно необходимого в любой части, - полосы препятствий - он был одет и экипирован так, чтобы не было даже и повода, даже и мысли такой, чтобы воткнуть телефонную вилку в розетку на столбе и достав из сумки телефонную трубку прошамкать сквозь обмерзшие губы:
   - Товарищ сержант, смену прошу - замерз очень!
   В "Каникулах в Простоквашино" все правильно говорил почтальон Печкин о народной одежде зимой. Вот и Валерку перед выходом "на тропу" одели, как положено. На теплое зимнее белье серого цвета было напялено повседневное хабэ. Все пуговицы застегнуты, но правда, без ремня, который по молодым годам он был должен затягивать так, чтобы в кольцо застегнутого ремня только-только проходила голова (ему с самого начала повезло, потому что был большой размер головы).
   На хабэшку были одеты ватные штаны, на животе стянутые вдетым по краю шнуром, толстый ватник с высоким воротником той же странной ворсистости, что и обычная солдатская серая шапка. Вот на ватник уже ремень был положен, но хоть не так затянут. Тут можно было его распустить чуть не вдвое. На ногах - сапоги с теплыми байковыми портянками.
   Но кто же в сапогах стоит на посту? И ноги с сапогами вместе были сунуты в огромные, просто не имеющие названия размера, валенки с галошами-слонами какой-то серо-зеленой резины. Потом он надел армейские специальные варежки, у которых кроме большого пальца еще и указательный есть, чтобы стрелять, если вдруг война. Потом он почти вошел в тулуп.
   "На гражданке" он тулупом считал полушубок, в котором сидел на бочке с молоком колхозный реализатор. А тут тулуп - это почти дом. Кстати, по весу тоже... Размера тулуп не имел. Он надевался сверху на ватник и застегивался на стальные крючки. Бегать в нем было нельзя. Да и просто ходить - затруднительно. Но зато - не холодно! Кто-то звонко хлопнул ладонь по спине:
   - Герметизируйся!
   Удара даже не ощутил. Понял только, что это Сашка опять прикалывается. Он со второго курса попал в армию, поэтому знал много разных слов. А сейчас долгая процедура одевания бойца ему напомнила кадры из старых фильмов с водолазами, как они собираются, не торопясь, под воду, а в конце, уже перед самым погружением, им еще надевают большой металлический колпак на голову и завинчивают оконце перед лицом.
   С трудом подняв руки, Валерка молча поднял воротник тулупа. В таком положении воротник оказался выше головы. Его помогли застегнуть на специально пришитые петли, и теперь - точно водолаз. Только нос высовывается, да и то, если специально вперед голову подашь. Еще сунули ему овчинные варежки, в которые он сунул руки перед выходом на улицу, а через плечо повесили противогазную сумку, в которой лежал штык-нож (ну, положено часовому со штыком, а куда его тут повесишь?) и телефонная трубка на шнуре с вилкой, чтобы связываться с караулкой и докладывать регулярно.
   - Та-а-ак, - подошел начальник караула. Заглянул в отверстие между застегнутыми ушами воротника, похлопал здоровенными руками по бокам, как будто проверяя устойчивость.
   - Ну, что, боец... Задача твоя такая. Сейчас выходишь - и прямо к спортгородку. Там у ворот розетка - докладываешься. А потом топчешь тропинку. Доклад - каждые полчаса. И еще... Ты там смотри: мужики из второго взвода говорили, какой-то мудак овчарку здоровенную выгуливать приноровился. Так твоя задача какая? Никого не пускать. Понял?
   - Да.
   - Что-что-о-о?
   - Так точно, товарищ старший сержант!
   - Лады. Разводящий!
   - Я! - подскочил Сашка.
   - Быстренько его до ворот - и бегом обратно. Мороз, бли-и-ин..., - и отошел обратно к пульту.
   Дверь приоткрылась, двое выскользнули в морозный туман и тишину. Солнечно и одновременно как бы туман висит. Изморозь. Снег хрустит оглушительно под ногами, а больше никаких звуков и нет. Нет, кажется, города большого за спиной, не слышно ни одной птицы. Мороз на улице.
   Скрип-скрип, скрип-скрип - добежали почти до ворот. Перед ними - кусок соседнего забора и над ним вышка с таким же закутанным часовым.
   - Стой, кто идет?
   - Пошел нахуй!
   - Я щас пойду, я вот щас стрельну, и мне отпуск будет!
   - Я тебе так стрельну, дебил, мы снаружи идем, уродина!
   И прошли.
   Все. Сашка хлопнул по плечу и, согнувшись, тут же побежал на полусогнутых обратно, а Валерка скинул овчинные варежки, ткнул вилкой в розетку и сказал в ожившую телефонную трубку:
   - Рядовой Спиряков пост принял.
   - Смотри там,- ответила трубка голосом Павлова, и тут же связь отключилась.
   Валерка неловко потыкал трубкой в край сумки, затолкал ее туда все-таки, напялил огромные овчинные рукавицы и медленно двинулся в обход своих владений.
   И чего тут охранять? Полоса препятствий - на месте. Вагон - на месте. Блиндаж - на месте. Забор - на месте. Ну? Он за десять минут прошел всю вверенную территорию, повернул обратно и свернул к полосе препятствий. Там много стенок и не должно быть этого морозного ветерка.
   Там он и придремал на пятнадцать минут, потом дошел до розетки, доложился, - и опять в свой угол.
   Мороз уже начал пробиваться даже сквозь эту многослойную защиту.
   И вот тут он услышал собачий лай. Вернее, даже не лай, а глухое такое гавкание:
   - Вау, вау.
   Пауза. И снова:
   - Вау, вау...
   И еще какой-то голос. И шаги.
   Он выглянул из своего угла и увидел какого-то мужика с огромной черно-пегой собакой на поводке. Овчарка, широкая в груди, со слегка опущенным задом и присогнутыми задними ногами, тащила, взлаивая, своего хозяина по его, Валеркиной, часового, блин, тропе! И часовой вышел на тропу.
   Собака остановилась и зарычала на помеху. Валерка медленно-медленно, по полступни, даже не покачиваясь, стал двигаться к ней, стараясь смотреть в глаза. Хотя, какой там смысл - смотреть в глаза? Кто бы его глаза увидел в узкой щели между шапкой и поднятым выше шапки воротником?
   Овчарка припала на задние лапы и оскалила зубы, опасаясь непонятной огромной фигуры медленно приближающейся к ней.
   "Фигня-а-а-а,"- думал Валерка. "Укусить - не укусит, раз столько одето, а зато могут раньше сменить". И все так же медленно двигался к нарушителям. И так же медленно придвигалась к ногам собаки его тень.
   - Ты чё, дурак? Это ж служебная овчарка, она тебя порвет сейчас! - крикнул хозяин, нагибаясь к ошейнику.
   Валерка молча продвинулся еще на метр, не ускоряясь и не замедляясь, продолжая мерно и медленно переставлять ноги.
   - Ну, бля, держись...,- и карабин щелкнул, отпуская огромную псину на волю. - Фасссс!
   Эта команда и последние шаги Валерки совпали. Он почти доставал уже до морды собаки. И тут она взвыла, крутнулась, пролетела боком по сугробу слева, оттолкнулась задними лапами и понеслась к воротам.
   - Стой, дура! - за ней помчался, придерживая шапку, хозяин.
   А еще через час Валерку сменили, и он - скрип-скрип-скрип-скрип - побежал рысцой в караулку.
   - Стой,- кричал опять с вышки очередной урод. - Стой, бля, стрелять буду!
- Пошел нахуй! - пробегая, крикнул Валерка.
   В караулке ждали горячий чайник и два часа сна.
До дембеля оставалось еще триста дней.
  
   На миллион
  
   - Шеф! Свободен? Дело на миллион рублей!
   В приоткрытую дверцу старой "шохи" заглядывал растрепанный и слегка запыхавшийся молодой парень. Хотя, приглядевшись-то, не очень он и молодой. Просто есть такая природа людей, которые в детстве выглядят солидно и немного старше своего возраста, а чем старше становятся, тем моложе выглядит. Как будто настоящий возраст все время где-то около тридцати - тридцати пяти. А этому... Кузьмич оценивающе окинул его взглядом: пожалуй, даже за сорок. Не парень давно.
   - Ну, садись, раз на миллион...
   Кузьмич давно вышел а пенсию. У него льготная была - подземный стаж, горячий цех, "севера". Как только возраст подошел и стаж совпал - сразу и ушел с работы. Не сильно-то, кстати уговаривали его остаться. Есть такие люди, что вроде работают, работают, тянут свои обязанности, выполняют все чисто и аккуратно, так что не к чему прицепиться, а вот вздумай уйти - с радостью провожают. И не то чтобы склочный какой или там с начальством ругался, или вовсе - пьяница. Просто - не удерживают таких.
   А выйдя на пенсию и посидев пару месяцев дома, Кузьмич заболел. Молодой врач, приехавший по вызову, не стал колоть лекарства и выписывать рецепты. Он просто объяснил, что все болезни - это психосоматика. Вот такое умное слово он выучил на последнем курсе, видать. И все от этой психосоматики. Нет-нет, вы не псих, это совсем о другом! Организм, мол, привыкает к режиму, даже к самому жесткому и неудобному. И внезапная смена режима вызывает срыв. Психоматика, ясно? Надо опять рано вставать, делать зарядку, выходить и работать. Режим нужен. График.
   Вот Кузьмич, подумав, и начал "таксовать". Не так уж деньги были нужны, как занятость. Да еще такая, чтобы ни от кого не зависеть.
   Он нашел - даже и не слишком старался, чтобы найти, в сущности - старшего, заплатил взнос, поставил мужикам "после работы". И влился, таким образом. Точка у него была на Калужской, недалеко от метро. Как раз там, где стоял народ у автобусной остановки, а позади нее кипели жиром вечно горячие куры на гриле.
   - Куда ехать-то?
   Пауза затянулась. Пассажир уже уселся, обстоятельно поворочался в кресле, огляделся и пристегнулся ремнем, подергав его для проверки.
   - На вокзал!
   Хм... На вокзал. Не местный, похоже. Не москвич.
   - На какой вокзал?
   - А мне все равно,- радостно улыбнулся тот молодым розовым лицом.
   Похоже, все же парень, не мужик. Вон, розовый и гладкий какой. И зубы на зависть, как в кино...
   Кузьмич потерял зубы на Чукотке. Там работал за неплохие деньги и за хороший стаж. Вроде и питания всегда хватало, и всякие деликатесы вроде икры и красной рыбы - вволю, а зубы пришлось прямо там, на месте, менять на золотые. Можно было пластмассу белую, но пластмасса была слишком уж нестойкая - народ жаловался. Это теперь вон керамику ставят, так она крепче даже обычного зуба.
   Денег на желтое хватило, и теперь по улыбке Кузьмича сразу вычисляли "свои". За своего он был и у цыган, и у каких-то кавказцев, сразу пытавшихся заговорить с ним по-своему. Кузьмич хмуро такие разговоры сразу прекращал и молвил сурово:
   - По-русски говори!
   - Ай, маладец! Правильно! Язык знать надо!- тут же кричали чернявые "свои" с полным ртом "рыжевья".- Где зубы ставил? Э?
   - Чукотка.
   - Ай, маладец! Земляк! - и даже накидывали "земляку" чуть сверху. "На машину" - смеялись.
   А что с машиной? Купил еще по открытке, заработав за долгие полярные ночи. Шестерка была тогда лучшей. Да и сейчас среди тех, что с ручной коробкой передач - не худшая. И надежность опять же. Все, что могло поломаться, ломалось в первый год эксплуатации, пока была гарантия. А потом уж Кузьмич и сам мог, где приварить, а где и просто на проволоку посадить. Машина ходит, кресла не дырявые, пороги не проржавели. Чего еще надо?
   - Говори точнее, куда везти. Я так не умею - на любой.
   - Ну, давай тогда... Давай на самый дальний, что ли. Вот отсюда, какой самый дальний - туда и давай,- широко улыбался пассажир.
   Обкуренный, что ли? Или еще что... А хотя - какая разница? Слева под сиденьем у Кузьмича лежала большая отвертка. А под левой ногой - монтировка. Он давно никого не боялся и опасался только за машину. Купить новую даже на свою не саму маленькую пенсию он бы уже просто не смог. А залезать в кредиты не считал возможным при своем возрасте.
   На дальний? Это значит, на Савеловский, если ехать правой стороной. Раз о цене не спрашивает, значит, заплатит, сколько скажешь. Ну, поехали тогда.
   - А что такой хмурый?- скалился пассажир.
   - Чего?
   - Ну, недовольный вы какой-то. Случилось что? Или просто так?
   - Просто так,- процедил Кузьмич.
   - Или здоровье?- не унимался пассажир.- Почки и печень? Или спина? Угадал? Спина, да? Это от вождения.
   - От старости это,- буркнул недовольно.
   - Да какая же старость в шестьдесят? В шестьдесят только жизнь начинается! Свобода, воля и покой. И никаких обязанностей.
   - Шестьдесят пять!- выпрямился гордо Кузьмич.
   Все-таки еще нормально выглядит, раз меньше дают. Да и не забывает рекомендаций врача, соблюдает режим и порядок, бреется регулярно и в парикмахерскую - раз в месяц, как по расписанию. Хотя, да - глянул он в зеркальце - седина не молодит.
   - Шестьдесят пять!- уважительно присвистнул молодой.- Хотел бы я вот так, как вы, в шестьдесят пять-то!
   - Все еще будет. И шестьдесят пять - будет.
   - Правда?- обрадовался чему-то пассажир и даже засмеялся от радости.
   Когда смеются от радости - это совсем другое дело, чем когда от щекотки или просто из вежливости, чтобы начальству потрафить, старый анекдот вдруг вспомнившему.
   Нет, все же надо его побыстрее довезти. Нефиг кататься по городу. Вон, поговорить хочет, а Кузьмичу сейчас как-то больше тишина милее. А если побыстрее, то вот сюда... Потом по-во-рот, а тут чуть подрезать под истеричный гудок блестящей свежим лаком "дамской" машинки, свернуть во двор и выехать к арке.
   - Ну, вот. Тут три вокзала - выбирай, какой хочешь.
   - Да ну? Вот тут - три вокзала?- опять заулыбался пассажир.- Это хорошо. Это просто здорово. Сел - и пое-ехал!- пропел он мелодично, отстегивая ремень и открывая дверцу.
   - Э! Э!- очнулся Кузьмич.- А деньги?
   - Ах, деньги!- хлопнул себя по лбу, уже выйдя, розовощекий.- Я же обещал! Ну, вот, держи.
   И кинул на сиденье черный дешевенький дипломат с обтрепанными до картона углами, хлопнув тут же дверцей и растворяясь в сером потоке куда-то вечно спешащих вокзальных людей.
   Бомба!
   Кузьмич замер. Сердце дало перебой. Но, вроде, обошлось. И никаких звуков из чемоданчика. И запахов химических. Да нет, не бомба это. Просто денег не было у мужика. Вот и скинул ненужную вещь вместо оплаты. Сколько такая рухлядь может стоить? И куда его теперь? Под инструменты если?
   Вздохнув, Кузьмич развернул дипломат к себе, щелкнул замками, откинул крышку.
   - Ё!
   Кино снимают, что ли? Под крышкой аккуратно оплетенные цветными банковскими бумажками лежали деньги. Много денег. Под крышку.
   Ага. Как же, знаем мы такие дела. Он прикрыл чемоданчик и вырулил со стоянки, направляясь домой, на Калужскую. Ехал и чертыхался про себя всю дорогу. Точно ведь - либо телевидение эксперименты проводит, либо ментовка разгулялась, и чемодан фальшака ему кинули, чтобы проверить, как оно расходиться будет. О! Или еще хуже! Пробрало вдруг Кузьмича и он стал внимательно следить в зеркало заднего вида за теми машинами, что сзади. Ведь это парень такой, как в кино. Улыбчивый, да ласковый. А сам-то - убийца, небось. Убил, да непростого. Такого, что теперь денег не считает. Что ему рубли? Тут доллары у него и евры разные миллионами за дело. А рубли - таксисту. И ответственность потом - ему же.
   Кузьмич быстро вырулил с Профсоюзной, подкатил к старшему, который по вечерам сам сидел в черном небогатом, но мощном форде.
   - Сан Саныч! Тут такое дело. Вот,- распахнул чемоданчик.
   - Оба-на! Это как же? Потеряли, что ли?
   - Сан Саныч, нельзя ли проверить - может, грязные они? Может, вляпался я тут по самое некуда? Ну, вы ж меня знаете - я же за порядок.
   - Да-а-а,- протянул широкий, как два сиденья своего форда Сан Саныч.- Порядок - это главное. Ты это, Кузьмич, оставляй все тут и не беспокойся больше. Я разберусь, с правильными людьми посоветуюсь. А ты не бойся. Если что - возьму на себя.
   Кузьмич вытер лоб и медленно-медленно поехал домой. Нет уж, пусть те разбираются, кому это по рангу положено. А ему, пенсионеру, главное - распорядок. Чтобы жить долго и спокойно.
   ...
   Все-таки деньги были именно "грязными", похоже.
   Сан Саныч пропал.
   Неделю никого не было за старшего, а потом подъехал на фольксе худой мужик с золотыми зубами, сказал, что теперь он на этой точке смотрит. Звать его, сказал, Петром. Просто Петром, без отчества. Но на "выканье" вежливое снисходительно дернул уголком рта и смолчал. То есть, так и надо, выходит.
   Жизнь покатилась дальше. Редко-редко задумывался Кузьмич, как бы дело пошло, если бы попробовал утаить тот дипломат. Наверное, пропал бы так же, как Сан Саныч. И народ бы сначала перешептывался, сплетничал о причинах, а потом вовсе забыл бы его. А так - сытное место, спокойная работа. И Петр этот - солидно дело поставил. Сам иногда подсаживал в "свои" машины хороших клиентов. А если кто пытался тут же постоять, "побомбить", так быстро отучал. И с ментами местными навел контакты, и с бомжами - хороший старший этот Петр.
   ...
   По зиме отвез Кузьмич от Ленинского проспекта до Комсомольской пожилую пару. Без запроса, за нормальные двести. Там, пока они высаживались, глядел по сторонам, прикидывая, успеет взять кого обратно или сразу погонят местные. Нехорошие стояли у вокзалов. Злые до денег и злые к "чужим". Но тут в приоткрытую дверцу наклонилось знакомое розовое лицо:
   - О! Шеф! Как дела? Как спина? Подвезешь? Дело у меня на миллион рублей!
   - Пошел ты со своим лимоном!- крикнул в сердцах Кузьмич и дернул с места, чуть не въехав в зад солидному мерседесу.
   Крутнулся туда-сюда, прошмыгнул, повернул и ударил по газам: нет уж, хватит. Не надо ему такого пассажира. Пусть от него головы у местной братвы болят.
   А Кузьмичу надо: режим, здоровое питание, крепкий сон и ненапряжный ежедневный труд.
   А с миллионом этим - нафиг-нафиг!
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"