Ночь сегодня волшебная! Чёрное, как сажа, небо в яркой россыпи звёзд. Такое небо бывает только в августе. Как будто кто-то щедрой рукой швырнул в чёрную глубину полные доверху пригоршни звёзд, и они застыли там высоко вверху. Хорошо думается в такую ночь!
Как листы календаря, листаю минуты жизни, которые застряли в моей памяти, как якорь на дне - спасительный якорь. Я удивляюсь порой, какое множество событий могла вместить одна человеческая жизнь. Я говорю о своей жизни, потому что знаю много людей, которым практически нечего вспомнить, кроме серых будней, работы, семейных забот.
Вот чиркнула звезда, прочертив чей-то след в ночи. Что это? Кто-то умер, или кто-то родился? Что мы знаем о жизни, в чём её смысл? Ум рвётся на части, но постичь этот смысл не удалось ещё никому. Сколько философов бились над этим вопросом, но, кроме трюизмов вроде: "Смысл жизни в ней самой", никто ничего не придумал. Истина известна только Создателю, который знает, зачем сотворил этот мир и дал нам жизнь. Но разум людей не в силах постичь эту извечную тайну.
Моя жизнь, как мираж в раскалённой пустыне. Со мной ли всё это было? От всех встреч, разлук, друзей, любви, тревог остался лишь пепел, покрывший меня до плеч. Но всё же... Шуршат страницы моей жизни, подёрнутые слегка желтизной. Как много любви было в моей жизни!
Самый большой дар небес - это любовь моих родителей. Я навеки у них в долгу. Может быть они смотрят сейчас на меня из чёрной бездны, утыканной звёздами, и слышат меня? Может быть...
И ещё один дар небес - мои дети. Бог послал мне безмерную любовь к ним, это великое счастье. И не беда, что их любовь далека от моей безмерности. На закате лет я пережила второе рождение, и опять мне помог Бог, который дал мне смирение, терпение и прощение нанесённых мне обид. Я устроила самосожжение той гордячке, которая всю жизнь была на пьедестале, окружённая любовью и уважением. Нельзя ждать утешения от детей, они слишком поглощены своей жизнью. Они любят нас, но странною любовью. Их любовь эгоистична, она проистекает из страха остаться в этой жизни без опоры, так как мать - самая верная и надёжная опора, если говорить о моральном аспекте этой проблемы.
Я открываю окно в мир моих неосознанных мыслей, и из глубин моей памяти всплывают милые сердцу образы и картины.
Первая любовь...Его мать - русская, а отец - турок, поэтому его белокурые волосы и чёрные сливы глаз производят сильное впечатление. Но я ещё глупа и наивна, его любовь пугает меня. Он вырезает на партах моё имя, за что его вызывают на ковёр к директору школы. На вечере он приглашает меня танцевать, и я, с пылающими от застенчивости щеками, еле двигаю ставшими вдруг деревянными ногами, старательно отстраняюсь от него. Он лупит всех мальчишек, которые пытаются приударить за мной.
Однажды, жарким летом он уговорил меня поехать на озеро, искупаться. На пляже я долго не решалась снять сарафанчик, а когда сняла, он тихо сказал: "Какая же ты тоненькая!" Мы побежали к озеру и долго плескались в прохладной воде, потом растянулись на белом горячем песке. Контраст прохладной воды и горячего песка, близость красивого юноши носил отпечаток чего-то возбуждающе приятного, неосознанной сексуальности. Мной овладела истома, и я на несколько минут погрузилась в сладкое небытие. Вдруг я вздрогнула, ощутив на губах прикосновение круглой, холодной...виноградины. Он склонился надо мной, - влажная белокурая прядь волос, чёрные обжигающие угли глаз и в сверкающих белых зубах кисть винограда. Даже сейчас, через много лет чувствую ароматную сладость винограда во рту и его глаза. Такие минуты остаются в памяти навсегда.
Я высунула голову в окно. Подул ветерок, и мои мысли осыпались, как с одуванчика, и разлетелись врассыпную. Я увидела, как упала ещё одна звезда, за ней другая. Мелькнули, исчезнув в вечности. Загадать что ли желание? Но желаний больше нет. Странно, могла ли я когда-нибудь подумать, что у меня, такой жизнелюбивой, не будет никаких желаний?
Мелькают в памяти минуты, как отлетевшие сны.
Я была очень влюбчивой, но все влюблённости обычно скоротечны. Влюблённость переходит в любовь (или проходит со временем), любовь, как правило, через 3-4 года переходит в привычку или иначе - в чувство собственности (это неизбежно), ну а привычка переходит в будни. Это моё глубокое убеждение.
Вернёмся к моим воспоминаниям. Мою вторую любовь звали Димка. Он был спортсмен, имел разряды по нескольким видам спорта. Прекрасно играл в волейбол. Я тоже, хоть и любительски, занималась коньками, гимнастикой, акробатикой, волейболом. На волейбольной площадке мы и увидели друг друга впервые. Когда он лихо прыгнул вверх и погасил мяч прямо на меня, я каким-то чудом отбила его, хотя удар был очень сильным. Он сверкнул на меня своими васильковыми глазами и, улыбнувшись, сказал: "Супер!"
Мы жили в соседних домах, и я каждый день теперь видела его фигуру под своим окном. Только через две недели он осмелился подойти ко мне. Вот тогда я впервые поняла, какую власть может иметь женщина над любящим её мужчиной. Это чувство власти над представителями сильного пола так и осталось со мной на всю жизнь.
Так вот, мне тогда было 18 лет, ему - 19. Я уже училась в институте, а он поступил в училище морской авиации . Он любил меня преданно, нежно и так трепетно! Мы встречались три месяца, когда настало время ехать ему в училище. Его мать накрыла богатый по тем временам стол, было много родственников, друзей, и я была официально объявлена его невестой.
Было уже темно на улице, когда мы сбежали из-за стола и пошли в соседний сквер. Димка нашёл скамейку в самом тёмном углу под развесистой липой. Потом был первый поцелуй в моей жизни. Его губы становились всё настойчивее, рука уже гладила моё колено и двигалась всё выше. Он жарко выдохнул мне в лицо: "Ты должна быть сегодня моей. Ты понимаешь, - я должен быть первым у тебя. Вдруг я уеду, и что-нибудь случится". Я резко вырвалась из его объятий и вихрем понеслась к выходу из сквера. Но Димка оказался прав, - он не стал первым.
Тем временем наш филфак был отправлен на работу в совхоз. Днём - работа, а вечером - танцы у костра. На нашем курсе самой красивой девчонкой считалась Аллочка, - яркая блондинка, всегда по моде одетая, дочка профессора, которая позднее перевелась в московский институт. Она ни с кем не дружила, держалась особняком, считалась неприступной крепостью для ребят. И вдруг я вижу, что она уже третий вечер танцует только с Вадимом, на которого я раньше не обращала никакого внимания. Он был невысокого роста, но зато у него были огромные красивые глаза, в окружении длинных, как у девушки пушистых ресниц. К тому же породистый подбородок с глубокой ямочкой посредине выдавал наличие твёрдого характера. Он приехал из какой-то южной республики, где его отец работал редактором областной газеты, и жил в Москве у своей тёти. Держался Вадим тоже особняком, не вступая ни с кем в контакт. То, что он обратил внимание не на меня, а на Аллочку, меня здорово задело. У меня вообще к тому времени, видимо, из-за огромного успеха у ребят появилась отвратительная привычка, - я должна быть в центре внимания. И вот я начала атаку, - танцевала только с самыми "престижными" ребятами, всегда где-то рядом с ним, нещадно флиртовала, глупо хихикала от злости, мурлыкала, как кошка, короче вела себя как полная идиотка. За два дня до отъезда - победа! Вадим подошёл ко мне и, небрежно взяв за руку, сказал: "Потанцуем?" Я улыбнулась и, озорно сверкнув глазами, прошептала : "Простите, я уже приглашена", и стала танцевать с Андреем. Только после третьего приглашения я милостиво согласилась на танец с ним. Я тогда не отметила про себя его настойчивость, которая помогла ему в дальнейшем завоевать меня и сделать своей женой.
Отрываю глаза от тетради и, посмотрев на звёзды, опускаю взгляд с неба на землю. Напротив моего окна-лес. В лесном затишье раскинула своё покрывало ночь. Ветки берёзы за окном вздыхали и сонно потягивались, а из леса шёл томящий дух хвои и отдыхающей от жары земли, сладкий запах гниющих опавших листьев. Скоро осень - сезон примирения, жизнь и смерть в добром согласии идут рядом, взявшись за руки.
Я живу в этой тетради, перемещаясь из одного пространства моей памяти в другое. Воспоминания надо выстрадать и дать им отойти, но что останется? Хочу словами закрепить прошедшие мгновения, но гаснут образы, и картины тускнеют, поэтому я спешу, мне надо запечатлеть это до рассвета, иначе всё канет в лету. Усталый шелест старых писем, в них прелесть умирающих цветов. Ежи Лец сказал: "Трагедия старости не в том, что стареешь, а в том, что остаёшься молодым". Как это верно!
Сколько у меня было увлечений! Боюсь до утра не смогу обо всех написать. Да и нужно ли - обо всех? Был француз Жак, с которым я познакомилась на фестивале в Москве,
Были Стас, Женька, Андрей, Игорь, Сашка, Герка... Зачем вспоминать всех? Я была воспитана в строгости, и отношения с мальчишками были платоническими, но страсти вокруг меня бушевали нешуточные. Сцены ревности со сломанными стульями, порой со слезами грели моё воображение. Я была очень романтична по натуре, много читала, особенно авантюрные романы.
Может поэтому, мне нравилось, когда из-за меня кипели страсти. Однажды мой "турок" подрался с весьма миролюбивым Геркой, который стал впоследствии мужем моей лучшей подруги.
У нас было много счастливых дней, всякого рода приключений, - мы тайком от родителей ходили в походы на несколько дней. Причём моя мама думала, что я эти дни провожу у Галки, а её мама была уверена, что её дочь у меня. Однажды нас ночью чем-то обстреляли цыгане, они свистели, улюлюкали, мы тряслись от страха, а утром обнаружили, что наша палатка как бы плавает в море яблок - (цыгане обворовали колхозный сад).
Ещё одно волнующее воспоминание. Мы решили посмотреть один заброшенный монастырь под Новым Иерусалимом, но он был так обезображен, - там раньше держали скот, - что мы не решились туда проникнуть. Зато поехали посмотреть бывшую крепостную усадьбу тётки Натальи Гончаровой, побродили по любимой аллее Пушкина. Ночь свалилась на нас неожиданно посреди какой-то Богом забытой деревушки. Кругом разноголосо лаяли собаки. Где-то на окраине мы нашли тихую избушку. Постучали. На крылечко вышла маленькая в весёлых морщинках старушка и пригласила нас переночевать. Вошли. В замшелом углу перед древней иконой горела лампадка. Кровать, стол и лавка - такая нищета и благодать! Старушка зажгла керосиновую лампу, а мы вывалили на стол свои запасы - сырокопчёную колбасу, сыр, консервы и ликёры. Когда разлили густой зелёный "Шартрез" по стаканам, бабулька перекрестилась на образа и пробормотала: "Господи, какое зелье пьёт молодёжь!" Сама выпить хоть каплю наотрез отказалась. Это светлое воспоминание часто посещает меня одинокими вечерами.
Я всегда была человеком сегодняшнего дня, редко думала о будущем. Но меня трогает обаяние красоты прошлого. "Память о прошлом - творческая, преобразующая память. И время, и память великие метафизические тайны." Память тленна и эфемерна, поэтому я так спешу запечатлеть на этой бумаге то дорогое мне прошлое, совершаю акт осмысливания и преображения его. Я не боюсь теперь собственной смерти. Для меня мучительна смерть близких мне людей. Если представить себе вечную жизнь, не царствие Божье, а вечную жизнь на земле, - но там не будет твоих любимых, близких, друзей, - то такая жизнь лишается смысла.
Самая яркая страница в моей жизни - Денис. У нас в институте был вечер, посвящённый дню Парижской коммуны. Наш курс ставил отрывок из романа Гюго "Отверженные". Мне досталась роль Гавроша, потому, наверное, что я была лучшей студенткой курса, а ещё потому, что была я худенькая, стройная, носила модную в то время стрижку под мальчика. На меня надели клетчатую рубашку, брюки, обрезанные снизу, мягкую кепку с большим козырьком и короткую красную косынку на шею. Стоя на "баррикаде", я, тщательно грассируя и немилосердно фальшивя, спела французскую песенку, собирая "патроны" для солдат. Зрители приняли нас на "ура", наградив бурными овациями.
Потом были танцы, и был Он. Болтая с подружками, я услышала сзади приятный голос: "Вы разрешите пригласить Вас на танец, Гаврош?" Я обернулась. На меня, улыбаясь, смотрел высокий парень, лет на 5-6 старше меня по возрасту, одетый в модный костюм, синюю рубашку и бордовый галстук. Я положила ему руку на плечо, и он представился: "Я Денис Гаранин, а Вы Гаврош. Можно я буду Вас так называть?" Я молча кивнула, как язык проглотила.
Надо признаться, он произвёл на меня сильное впечатление. Весь остаток вечера мы провели вместе. На нас оглядывались, девчонки шептались за спиной. Я показала им язык.
Я влюбилась в Дениса сразу и бесповоротно. Он был из семьи коренных москвичей, работал корреспондентом газеты "Московский комсомолец", приехал вместе с другом писать статью о нашем городе. У него были светские манеры, московский говор с аканьем. Говорил: яишница, святошный, дожжь и т.д. Он не признавал нашего студенческого сленга, и мне это очень нравилось.
Каждое воскресенье Денис приезжал ко мне на свидания. Мы ходили в кино, рестораны, гуляли. Было приятно получать от него небольшие презенты - игрушки, цветы, всякие милые безделушки. Однажды он подарил мне французские духи "Magie noire", и девчонки между лекциями обнюхивали меня, обнимали, стараясь унести на себе этот экзотический по тем временам аромат.
Однажды он сказал: "А ты не хочешь приехать ко мне на свидание?" Я радостно закивала, так как очень любила Москву. Он встретил меня на Курском вокзале и, взяв под руку, подвёл к серой "Волге". Я удивилась: "Твоя?" - "Наша. Моя и отца". Свернув под арку на Кутузовском проспекте, подъехали к последнему подъезду высокого серого дома. Я была в недоумении: "Куда мы идём?" Он коротко ответил: "В гости". Поднявшись на лифте на четвёртый этаж, он нажал на кнопку звонка. Дверь открыл высокий грузный мужчина. Из-за его плеча выглядывала очень миловидная женщина в красивом тёмно-синем платье.
"Ну, здравствуйте, мадмуазель Гаврош, рады с Вами, наконец, познакомиться", Он назвал своё имя и жены, но я от неожиданности и страха их не запомнила. "Денис Георгиевич, проводи Гаврошеньку в гостиную", - пробасил он. Я как будто попала в музей, - в одной комнате мебель из чёрного дуба, в другой под орех, повсюду картины в роскошных рамах. Я растерялась, но Денис, обняв меня за плечи, объяснил: "Это всё отец из Германии привёз после войны, целый вагон всякого добра". Я вдруг ляпнула: "Он что мародёрствовал?" Денис рассмеялся: "Нет, немцы бросали всё, убегая из-под бомбёжки".
Стены гостиной были ярко-розового цвета. В центре на стене - огромная картина в овальной раме, изображающая сельскую пастораль. Посреди гостиной стоял длинный стол, накрытый белой накрахмаленной скатертью, а вокруг стулья с высокими резными спинками. "Как троны", - подумала я. Не буду описывать весь обед, всякие яства, конфеты в огромных коробках, пирожные, - всё это я никогда не пробовала. Но от атмосферы, царившей за столом, веяло чем-то добрым, патриархальным. Сразу было видно, что все они любят друг друга и, главное, - понимают с полуслова. Георгий Сергеевич как-то нежно, деликатно подтрунивал над моим максимализмом и юношеской непосредственностью.
Провожая меня до дома, Денис спросил: "Ну, как тебе мои старики?" Я восторженно закатила глаза: "ЧУДО!"
Наша романтическая любовь длилась уже пять месяцев, когда Денис сообщил мне, что его с уже известным мне другом-журналистом посылают в командировку на три-четыре дня, как повезёт. Стоял жаркий, душный июнь. Моя подруга Галка сказала, что как раз в эту субботу наши одноклассники собираются в родной школе. Я решила пойти, так как сидеть одной без Дениса дома не хотелось. Собрались почти все. На столе было много еды и вина. Я пила армянский портвейн, но видно кто-то из ребят плеснул мне в стакан немного водки, потому что мною вдруг овладело безудержное веселье. Я не пропустила ни одного танца и даже тайно покурила с подружкой длинную дамскую сигарету. Внезапно меня затошнило, и я выскочила в сад позади школы. Мой желудок судорожно сжался и выплеснул из себя всё содержимое. Мне стало так жалко себя, что я разревелась, прижавшись к яблоне. Дальнейшее я помню, как во сне.
Чьи-то сильные руки взяли меня за плечи и слегка встряхнули. Это был Валентин - высокий несимпатичный парень, но спортсмен с крутыми мускулами и с непонятным мужским шармом. Видимо поэтому он нравился многим девчонкам в классе. Он сказал: "Ну, что ты, малыш! Всё хорошо", - и прижал к себе. Я уткнулась носом в его рубашку и прошептала: "Хочу домой". Очень осторожно, как хрустальную вазу, он вёл меня домой. Когда зашли в подъезд, Валентин сказал: "Тебе нельзя сейчас домой, мама будет ругать. Постоим здесь немного под лестницей - протрезвеешь". Я согласилась. Сначала он рассказывал что-то смешное, потом как-то неожиданно прижал меня к себе начал целовать. Мне почему-то были приятны его твёрдые, настойчивые губы. Дверь открывалась, закрывалась, кто-то проходил. Вот снова открылась дверь, но никто не прошёл мимо. Валентин внезапно ослабил объятья, и я обернулась. На меня смотрел Денис. И было столько боли и одновременно презрения в его родных глазах, что я задохнулась в крике: "Нет, Денис, ты неправильно понял, просто мне стало плохо, понимаешь?" - "Ну, а теперь-то, наверное, хорошо?" - процедил он сквозь зубы и вышел, даже не хлопнув дверью.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Я рванулась за ним, но он выставил перед собой руку и сказал: "Я думал, что ты необыкновенная, а ты как все". Я села в траву и рыдала так, как никогда потом не плакала, поняв, что потеряла большую, настоящую любовь. Сейчас я знаю, что это была единственная любовь в моей жизни. Верность - это пустая идея. Как будто мы владеем чем-то, чему можем быть верны.
Меня много в жизни любили. Наверное, по-своему любила и я. Не знаю... Скорее это были увлечения, а не глубокие чувства. Мне была совершенно незнакома жертвенная любовь. Жертвенно, до беспамятства я любила только сына и дочь. Но это другое.
Всё вокруг объято сладким и глубоким сном. Сладким ли? А сколько тел ворочаются в мокрых простынях, вскрикивая от кошмаров! Откуда-то слышится тихая песня. Может это чья-то душа поёт, и ветерок доносит её с какой-нибудь из планет?
Моя судьба, как лодка на волнах, - то вверх, то вниз, судьба играет лодкой, как игрушкой. После Дениса я никого не любила. Влюблялась? Да, но любовь... Кто-то из великих сказал: "Любовь - это война и отдых, наука и ремесло, это всё и одновременно ничто. Невинность и коварство. Коварная невинность. Появиться и исчезнуть. Это маленькая вещь с чудовищными последствиями".
Осколки моего сердца порхают по следам моих воспоминаний. Вся моя жизнь, как горсть песка, что течёт между пальцев. Я устала, пройдусь последний раз по облакам, считая звёзды. Устала и ночь, бессильно повиснув на ветвях деревьев, посылая мне целительный воздух влажных сосен и уже утреннюю прохладу. Луна побледнела, и небо потихоньку светлеет. Тьма медленно рассеивается, и лес кажется фиолетовым, краски слегка размыты, как на картинах импрессионистов.
С первым лучом солнца я заканчиваю свои воспоминания, так как Денис - это не только конец любви, но и конец юности. Много ещё всего было в моей бурной событиями жизни - Любовь мужчин, их суетная и инфантильная энергичность. Были друзья, рестораны, походы, горы, моря и, наконец, мужья и самое главное - мои дети. Но всё это было уже в другой, взрослой жизни.
Вот и рассвет. Робко и нежно розовеет небо на горизонте. В рассвете кроется награда за мученическую ночь. Крадучись подходит тоска и жёстко хватает за горло, горячий пульс бьётся в висках. Всё это было жизнь тому назад. А что теперь? Теперь только вперёд, к тому, что безначально и бесконечно.